Апельсиновый сок с газировкой
Мы со Звездочкой лежим под пакетом с таблетками. Пакет с таблетками очень большой, просто огромный такой пакет, и весь заполнен таблетками, то есть полностью. Таблетки тяжелые, но нам это нравится. Они над нами, а мы под ними. Мы с моей девушкой. Ее зовут Звездочка. У нас с ней любовь, то есть мы влюблены. Я люблю ее. Она — моя девушка, и я называю нас «мы со Звездочкой». Нам просто ужас как хорошо вместе, и нам просто ужас как хорошо под пакетом с таблетками. Вместе. Мы лежим под пакетом. Под огромным пакетом с таблетками. Нам под ним хорошо. Мы лежим вместе, вдвоем. Мы со Звездочкой. Лежать под этим пакетом, под которым мы под, — просто ужас как хорошо. Мыс ней ласкаемся, трогаем друг друга. Трогаем пакет, под которым мы под. Пробуем, какой он на ощупь. Пакет на ощупь приятный, и нам приятно, что мы под ним. Он белый, большой и весь заполнен таблетками. Мы тоже неплохо закинулись таблетками, правда, Звездочка? Нам просто ужас как хорошо, объевшись таблетками. Они внутри, таблетки, которые мы съели. И еще они снаружи. Те, которые в пакете, под которым мы под. Мы лежим под пакетом с таблетками, тесно прижавшись друг к другу, буквально прилипнув друг к другу. Просто лежим под пакетом, прижимаясь друг к другу. И потихоньку ласкаемся. Под пакетом, под которым мы под. И нам хорошо. Звездочка любит ласкаться. Она вся такая ласкучая — просто ужас какая. Потому что она чувствительная. Ей всегда хочется всяких глупостей. Она все ласкает меня и ласкает. Ты такая ласкучая, Звездочка. Вся такая любимая и ласкучая. Все пристает ко мне и пристает. Хочет заняться, ну, этим самым. А я говорю:
— Нет, нет, нет. Я уже не могу. У меня весь язык онемел и болит.
Звездочка говорит:
— Ну давай. Ну, хотя бы еще разок. Ты же у меня не мужчина, а зверь.
— Нет, нет.
Звездочка говорит:
— Ну пожалуйста, Ствол.
— Не.
— Покажи своего безобразника.
— Нет, — говорю, — только не безобразника.
— А мне хочется побезобразить. С твоим безобразником.
— Нет.
Звездочка говорит:
— Ну пожалуйста, Ствол.
— Я сказал: нет.
— А я знаю волшебное слово: пожалуйста.
— Нет.
— Давай тогда ротиком, Котик.
— Я не Котик.
Звездочка говорит:
— Давай тогда ротиком.
— Нет, — говорю. — Я и так уже сколько с тобой это самое... Всякими глупостями занимаюсь. Я не могу заниматься такими вещами все время. У меня весь язык онемел и болит.
— Ну давай, Ствол. Ты же у меня не мужчина, а зверь. И потом, мы вовсе даже и не занимались никакими глупостями. Мы вообще ничем не занимаемся. Просто лежим — обнимаемся.
Мы просто лежим под пакетом с таблетками и обнимаемся. Мы со Звездочкой. Только вдвоем. Мы с моей девушкой, которую я люблю. Звездочка пихает меня локтем под ребра. Но не сильно. Любя. Я это чувствую. Такой мягкий тычок под ребра. Локтем. Не сильно. И я говорю ей:
— Звездочка, а я чувствую, как ты меня пихаешь.
— Нет, я тебя не пихаю. Я тебя раньше пихала, а теперь уже нет.
— Но я чувствую твой локоть, — говорю я. — Чувствую, как ты пихаешь меня под ребра.
— Нет, Ствол. Я тебя раньше пихала. А теперь не пихаю.
— Но я же чувствую, что пихаешь. Вот прямо сейчас.
— Я знаю. — Звездочка говорит: — Ты чувствуешь, как будто я тебя пихаю. Но это еще ничего не значит. Потому что вот прямо сейчас я тебя не пихаю. Это твои ощущения тебе говорят, что тебя раньше пихали. Но сейчас, посмотри, я тебя не пихаю. Раньше пихала, да. А теперь — нет.
— Тогда почему я чувствую твой локоть?
— Это все из-за стразов, — объясняет Звездочка. — Ты наелся таблеток и чувствуешь то, что должен был чувствовать раньше, когда оно было. Оно было, да. А теперь — его нет. Но ты его чувствуешь, потому что наелся стразов, и чувствуешь то, что было, когда оно уже было, а потом прошло. И теперь его нет. Но ты его чувствуешь. Они, стразы, такие. Как будто, как будто... Да. Э... Слушай, Ствол?
— Да?
— А на что оно похоже?
— Что?
— Ну, то, когда я тебя пихаю, то есть как будто пихаю. — Звездочка говорит: — Как у тебя ощущения? Тебе больно?
— Нет, малыш. Мне не больно. Наоборот, хорошо. Как будто ты меня не пихаешь, а наоборот, обнимаешь. Так ласково-ласково.
— Это все из-за стразов, Ствол. Давай съедим их побольше и будем пихаться под ребра. Вернее, обниматься. Долго-долго. Всегда.
— Нет, Звездочка, — говорю я. — У нас больше нет никаких таблеток. Ни стразов, ни ешек. Только которые мы уже съели. Которые у нас внутри.
— И снаружи. Над нами.
— Что снаружи?
— Таблетки.
— Какие таблетки?
— Которые в пакете с таблетками. Который над нами, а мы под ним.
— Да, но это не наши таблетки. Они просто над нами, а мы под ними. И потом, они все равно там, в пакете. А мы не в пакете, мы под пакетом. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.
Звездочка говорит:
— Давай их тоже съедим. Съедим весь пакет.
— Не надо пакет, — говорю я резонно. — Тогда у нас не будет, под чем лежать.
— Все равно мы под ним ничего не делаем.
— Что значит мы ничего не делаем? Тогда что же мы делаем? Мы лежим, обнимаемся. То есть что-то мы делаем. А ты говоришь — ничего.
Звездочка кивает. Я чувствую, как она кивает. Медленно. А я просто лежу, и мне так хорошо, и...
— Эй, зверюга.
Я просто лежу, и мне так...
— Зверюга.
Я просто лежу.
— Ну давай, Ствол. Давай. — Звездочка говорит: — Ты же у меня не мужчина, а зверь. Ну, давай поласкаемся, и вообще.
Я просто лежу, и мне так хорошо, и...
— Ствол, ау. Ты меня слышишь? — Звездочка говорит: — Ты вообще меня слушаешь? Послушай меня. Давай немножко займемся глупостями. Так, совсем капельку.
Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется.
Звездочка говорит:
— Неужели тебе не хочется? Ладно, я знаю, что надо сделать, чтобы тебе захотелось. Давай съедим весь пакет с таблетками.
— Нет, Звездочка, мы не будем есть весь пакет. Нам уже хватит таблеток, они у нас скоро из попы посыплются, сколько мы их уже скушали.
— Да ладно, Ствол. Мы съедим только пакет, а таблетки, которые в нем, есть не будем.
— Нет, Звездочка, — говорю. — Если мы съедим пакет, тогда у нас не будет, под чем лежать. Я же тебе говорил. А я не люблю повторять дважды.
— Да ладно тебе. — Звездочка говорит: — Все равно мы под ним ничего не делаем, как я уже говорила, а я, как и ты, не люблю повторять дважды. А раз мы под ним ничего не делаем, значит, можно его и съесть. Он все равно нам не нужен. Вот если бы мы под ним что-то делали, скажем, занялись бы всякими глупостями... но тебе вот не хочется глупостей, потому что тебя почему-то замкнуло, что ты устал и что тебе больше не хочется всяких глупостей.
Что меня напрягает в Звездочке: ей вечно хочется всяких глупостей, когда тебе никаких глупостей вовсе не хочется. Когда тебе хочется просто лежать вместе с ней под пакетом с таблетками и вообще ничего не делать. С ней вдвоем. Больше без никого. Просто лежать и знать, что тебе хорошо. И даже не хочется ничего говорить, потому что слова — это просто слова, и даже когда мы со Звездочкой ссоримся, все равно это просто слова, потому что мы любим друг друга. И нам хорошо с ней вдвоем. Но она говорит, что ей хочется глупостей, а я говорю, что сейчас не хочу, ну, потому что мне просто не хочется, чтобы сейчас. Я уже говорил. А я не люблю повторять дважды.
Звездочка говорит:
— Полижи меня, Ствол. Мне так хочется.
— Что ты все: хочется, хочется. Я уже сколько раз говорил. Вот прямо сейчас мне не хочется никаких глупостей. Не буду я ничего делать, можешь даже не уговаривать. Я уже говорил. И больше я повторять не буду.
— Нет повторяй, потому что уже все прошло.
— Что прошло? Тебе больше не хочется глупостей?
— Нет, Ствол, — объясняет Звездочка. У меня не пройдет, чтобы хотеть заниматься глупостями, пока ты со мной не займешься такими глупостями, чтобы мне совсем перестало хотеться. А то, что прошло, это что ты говорил то, что ты говорил. Ты сказал, что не будешь ничего делать и что ты это уже сказал и больше говорить не станешь. А я говорю, что тебе надо сказать это снова, иначе то, что ты только что говорил, это будет уже неправда. Если ты не говоришь, что тебе не хочется глупостей, значит, это уже неправда, и теперь тебе хочется глупостей. А раз тебе хочется, то давай делать, что хочется.
— Хорошо, Звездочка, я говорю. Вот прямо сейчас. Это правда, и я буду тебе повторять это снова и снова, чтобы оно оставалось правдой. Я говорю, что не хочу заниматься глупостями. И еще долго не захочу. И больше мне сказать нечего. Я не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...
Звездочка качает головой:
— Послушай меня, хорошо? Ты все равно не отвертишься, как бы ты ни старался. Потому что, если ты прекратишь говорить, что тебе вовсе не хочется, это будет уже неправда, ну, что не хочется, а если не прекратишь говорить, то когда ты откроешь рот, чтобы это сказать, ну или еще что-нибудь, что ты захочешь сказать, я просто залезу туда языком, тебе в рот.
— ...не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, не хочу...
Она так и сделала. Залезла мне в рот языком.
Мы со Звездочкой целуемся взасос. В рот, с языком, как большие. Под этим пакетом с таблетками. Ерзаем туда-сюда. Тремся друг о друга. Мне хорошо. Очень даже. То есть по-настоящему хорошо. Это все из-за ешек. Ощущения классные, да. И они все сильнее и сильнее. Ну, ощущения. Я их чувствую. Да, да, да. Вот они, здесь. Интересно, а Звездочка тоже их чувствует? Надо спросить.
— Слушай, Звездочка, — говорю. — А ты тоже чувствуешь, да?
— Ммммммм... да... я чувствую.
— А что ты чувствуешь?
— Я чувствую, как мы с тобой под пакетом.
— Но что именно ты чувствуешь, Звездочка? — Я имею в виду те ощущения, которые от ешек. — Что ты чувствуешь внутри?
— Э... Внутри я чувствую, что твоего безобразника нет там, внутри. Потому что его я не чувствую. Потому что его там нет. А должен быть, обязательно должен быть. Давай засунем его в меня. Чтобы я его чувствовала. Ну давай. Ты же у меня не мужчина, а зверь.
— Нет, Звездочка. Я тебя спрашивал не о том. Я тебя спрашивал, что ты чувствуешь под ешками. То же самое, что и я?
— Да, Ствол. Я чувствую. И от этого мне хочется еще больше. Давай уже заниматься глупостями. Сначала — чуть-чуть, а потом — по-настоящему. Долго-долго. Самыми глупыми глупостями.
— А мы с тобой чем занимаемся все это время, пока разговариваем? Только и делаем, что целуемся. По-моему, это и есть самые глупые глупости.
— Нет, только целуемся — это не самые глупые глупости. — Звездочка улыбается и облизывается, как в рекламе. — А я хочу самые-самые глупые глупости. Которые самые нехорошие.
— Слушай, Звездочка, иногда ты меня напрягаешь. Нет, правда. Я вообще не понимаю, о чем ты думаешь, где начинаешь и где кончаешь. Я только одно понимаю, что ты все время твердишь, что тебе хочется всяких глупостей, только об этом вот и говоришь, а я говорю, что мне больше не хочется глупостей. Ну, потому что не хочется.
— Ну давай. Полижи меня, только как следует, по-настоящему. И сделай со мной что-нибудь нехорошее. Засунь в меня своего безобразника. Ко мне внутрь.
— Мой безобразник устал. Видишь, спит.
— Тогда полижи меня там, внизу.
— Мы и так лижемся тут внизу, под пакетом с таблетками, — говорю я. — И, кстати, мне уже надоело лизаться.
— Ну, Ствол. Ну пожалуйста. Ну хотя бы один разочек. А потом я отстану. Только сперва оближи.
— Ну ладно. Но только один разочек.
Делать нечего: облизываю. Но не внизу. Только вверху
Звездочка говорит:
— Ты что, считать не умеешь? Какой это разочек? Это даже не полразочка.
— Я только таблетки умею считать, но сейчас не могу сосчитать даже таблетки, у меня все двоится, и поэтому я насчитаю их больше, чем есть.
— Насчитать больше, чем есть, это же здорово, Ствол потому что тогда получается, что тебе достается больше, чем досталось на самом деле. — Звездочка говорит: — Вот смотри, если я сосчитаю все глупости, которые ты со мной сделал, и насчитаю их больше, чем было, значит, их было много, а если я буду считать только те, которые были на самом деле, тогда их почти что и не было. А если я насчитаю их меньше, чем было, тогда, получается, я вообще ничего с тебя не поимела.
— Вот ты вечно такая. Всегда тебе нужно чего-нибудь поиметь, — говорю я. — Почему ты не можешь, как я? У меня нет ничего, но меня это не напрягает. Потому что по внутренним ощущениям у меня вроде как что-то и есть.
Звездочка пожимает плечами.
— Слушай, Ствол, а чего мы лежим под пакетом? И почему он такой большой?
— Не знаю, — говорю. — Но он и вправду большой, и мы под ним лежим.
— Да, но как мы под ним оказались? И зачем? И когда?
Я пожимаю плечами:
— Не знаю. Но у меня ощущение, что мы были под ним всегда и в то же время совсем недолго.
Звездочка говорит:
— Слушай, Ствол, может, попробуем выбраться и посмотреть, что там снаружи. Ну, над пакетом. И где он вообще. Тогда мы хотя бы поймем, откуда мы под него забрались.
Иногда она жутко меня напрягает, но она все равно очень умная, и все самые лучшие мысли рождаются у нее в голове, и мне очень нравится ее мысль, чтобы выбраться из-под пакета и посмотреть, что снаружи, так что мы оба высовываемся наружу, из-под пакета с таблетками, под которым мы под. Когда мы высовываемся, он как будто становится тяжелее. Как будто кто-то уселся на наш пакет и на нас под пакетом. Какой-то парень. Нет, не какой-то, а Коробок.
— Привет, Коробок.
Звездочка говорит:
— Привет, Коробок. Классно, что ты тоже здесь.
Коробок говорит:
— Ну, это как бы моя квартира.
Звездочка говорит:
— А что ты делаешь на нашем пакете с таблетками?
Коробок улыбается, сверкая зубами, которые у него белые-белые, прямо-таки белоснежные зубы.
— Прошу прощения. Я не заметил, что вы тут валяетесь. — От улыбки его добродушное черное лицо становится еще добродушнее. Он улыбается нам, мне и Звездочке. Нашим двум головам, высунутым из-под большого пакета с таблетками.
Звездочка говорит:
— Ты что, хочешь нас раздавить? Сейчас я почти ничего не чувствую, но ты мне точно все кости переломаешь, они, наверное, уже ломаются, просто сейчас я не чувствую, но потом очень даже почувствую, когда отпустит. Ну, если отпустит. Если ты раньше меня не расплющишь.
— Нет, Звездочка, — говорю. — Коробок вовсе не хочет нас раздавить. Он просто сидит на нашем пакете с таблетками.
— Вы что, потеряли таблетки? — Большой черный парень по имени Коробок встает с нас со Звездочкой и что-то ищет, шаря большими ручищами по пакету с таблетками. Наверное, что-то он там потерял. Я все думаю: что же он потерял? Вот мы со Звездочкой, скажем, давно потерялись, но мы с ней так хорошо потерялись, что нас уже точно никто никогда не найдет, значит, он, Коробок, ищет не нас. Коробок — рассудительный малый и зря тратить время не будет. Он говорит: — Ствол, ты что, потерял таблетки?
— Нет, — говорю. — Только себя.
— Но ты же только что говорил, что я сел на ваши таблетки.
Я пожимаю плечами:
— Я так говорил?
— Слушайте, ребята. Вы уж определитесь. Либо вы потеряли таблетки, либо вы их не теряли. Если вы их потеряли, то давайте искать. Вылезайте оттуда и не мешайте мне вам помогать. — Коробок шарит руками по пакету с таблетками, ищет какой-то еще пакет. Ну, с таблетками.
Я все думаю, какой там еще пакет.
И тут до меня вдруг доходит.
— Нет, Коробок. Ты просто не понял. Я говорил о другом. Когда я сказал про таблетки, я сказал только, что ты сидишь на нашем пакете с таблетками, и мы его не теряли. Сами мы потерялись, да. А пакет не терялся.
— Тогда где он, этот пакет? — говорит Коробок. — Покажи мне его.
— Да вот же он, под тобой, — говорю. — А мы со Звездочкой под ними. Ты сидишь на пакете с таблетками, и давишь на нас, и ломаешь нам кости.
Коробок тяжко вздыхает.
— Ну, вы дебилы. Это не пакет с таблетками. Это мое одеяло. Между прочим, хорошее одеяло, пуховое. И что оно делает на лестничной клетке, я вообще без понятия.
Звездочка говорит:
— То есть это не пакет с таблетками? Такой большой-пребольшой пакет?
— Нет, не пакет.
— Точно? — говорю я.
Коробок хмурится.
— Не пакет. Сто процентов. А вы — два дебила. Это вообще никакой не пакет. Это мое одеяло. Все-таки как вы друг другу подходите. Два придурка нашли друг друга. Дж-дж-дж. — Коробок изображает что-то похоже на рев сирены «скорой помощи». Такие дебильные звуки. — Немедленно вылезайте оттуда. А то кто-нибудь из гостей на вас точно наступит. Потоптали цыпочку, оторвали хвостик. Тоже мне горе-любовнички. Вылезайте из-под моего одеяла.
Я говорю:
— Нам нельзя вылезать. Мы тут под пакетом с таблетками.
— Да хоть под зелеными слониками. Вылезайте, а то рассержусь.
Звездочка говорит:
— Под зелеными слониками. Мы под зелеными слониками.
— Да, — говорю, — хотя слоники не бывают зелеными.
Это мы с ней так шутим. Ну, вроде прикалываемся над Коробком. Чтобы было весело.
— Нет, вы точно дебилы, — говорит Коробок. — Хорошо, я повторяю еще раз. В последний раз. Вы — два дебила. Это не пакет с таблетками. И не слоник. Говорю по слогам: ЭТО МОЕ О-ДЕ-Я-ЛО.
Ага. Все понятно. Мы два дебила.
Вокруг собираются какие-то люди.
Это, наверное, гости. У Коробка вечеринка. Значит, мы тоже пришли к нему на вечеринку.
Я говорю:
— Коробок, у тебя что, вечеринка?
— Да, — говорит Коробок. — У меня вечеринка.
— А почему ты снаружи? Это твой дом или не твой?
— Это мой дом. А это дверь в мою квартиру. Я пошел открыть дверь гостям, а тут — вы. В коридоре. На лестничной клетке. Под моим одеялом. А это гости. Наверное, пришли посмотреть, что здесь такое, — говорит Коробок.
Э... Сейчас бы таблеточку...
— Коробок, слушай, а можно нам по таблеточке?
— Да, Коробок. — Звездочка говорит: — Можно нам по таблеточке? Раз у тебя вечеринка, значит, надо как следует загрузиться, чтобы вообще унесло.
Коробок говорит:
— Вы и так уже оба загружены по самое не хочу.
— Да, Звездочка, — говорю. — Мы загружены по самое не хочу.
— Да, и нас унесло в коридор. — Звездочка говорит: — Из квартиры.
— Ага, — говорю, — под пакет с таблетками. А давай заберемся в пакет и съедим все таблетки.
— Нет, Ствол, все не надо. — Звездочка качает головой. — Их там миллион и еще миллион. Если съесть столько таблеток, мозги точно завянут, а ты же не хочешь, чтобы мы остались совсем без мозгов.
Коробок говорит:
— Так, еще раз. Вы потеряли таблетки или вы их не теряли? Если вы их потеряли, я вам дам пару колесиков. Я остался вам должен еще с того раза, когда посылал вас в Дуркчестер, на прошлые выходные.
Я вообще без понятия, о чем это он говорит.
— Я не знаю, какой там Дуркчестер, — говорю я. — Но зато знаю, чего мне хочется прямо сейчас. Прямо сейчас мне хочется таблеток.
Коробок лезет в передний карман своей юбки и достает прозрачный пакетик с таблетками. Такой небольшой, но с таблетками. Коробок говорит:
— Вот. Тут две ешки и сорок стразов. Теперь, надеюсь, все счастливы и довольны. И это... большая к вам просьба... верните мое одеяло обратно на кровать, пока оно совсем не испачкалось.
Я говорю:
— Спасибо, большой и черный.
— Ствол. Я тебе не большой и черный. Я большой страшный и злой. А это мое одеяло, — говорит Коробок. — Ладно, вставайте уже. Загружайтесь своими колесами хоть до полного помрачения мозгов. Все равно хуже не будет. Вам, дебилам. Вы итак уже не различаете, что есть что.
Да, наверное, не различаем. Но мы знаем, что на что похоже, а если что-то на что-то похоже, значит, это оно и есть. А если оно не похоже, значит, это не то. Если есть что-то белое, как таблетки, и большое, как большой пакет, значит, это пакет с таблетками, как ни крути. А Коробок — он не такой. Он сразу знает, что это — это, а вот то вовсе даже не это, а то. Поэтому он и хорош в своем деле. Ну, в том, чем он занимается.
Прости, Коробок. Ну, что я назвал тебя черным.
Просто пакет с таблетками такой белый, и на его фоне ты смотришься особенно черным. Черный на белом. Ты говоришь нам со Звездочкой, что у тебя вечеринка. И что мы — два дебила с зелеными слониками, хотя слоники не бывают зелеными. Говоришь, что это одеяло, отбираешь у нас наш пакет, под которым мы были под, и теперь нам уже нечем укрыться, нет, я совсем на тебя не злюсь, я люблю тебя, Коробок, и тебя, Звездочка, вы мои самые близкие люди, ближе уже не бывает.
— Я люблю тебя, Коробок. И тебя, Звездочка. Дайте я вас обниму.
Звездочка говорит:
— Да, и займемся чем-нибудь нехорошим.
— Нет, — говорю. — Мы просто обнимемся. Я поэтому и говорю, что и с Коробком тоже.
Мы выходим на улицу из подъезда, прямо в ночь, потому что на улице уже ночь, такая вся тихая и синяя с оранжевым. Звездочка выходит первой. Я — сразу за ней. Мы спускаемся по ступенькам. Их ровно восемь. Они металлические, из металла. Ступеньки от двери подъезда в доме Коробка — прямо на дорогу. То есть не на дорогу, а на тротуар. Где ходят люди, которые пешеходы, а не где ездят машины, которые на дороге. Мы не пойдем по дороге, потому что это опасно, мы пойдем по тротуару, где нет машин...
— Звездочка, Звездочка, Звездочка.
Звездочка говорит:
— Что?
— Присмотри за мной, Звездочка.
— Присмотрю, да.
— Потому что здесь небезопасно, — говорю. — Очень небезопасно.
Звездочка говорит:
— Нет, Ствол. Здесь вполне безопасно. Этих, которые с ананасами на головах... их тут нет.
— Да, я вижу. Только тут все равно опасно, потому что здесь место такое — опасное.
Звездочка говорит:
— Никакое оно не опасное.
— Ты просто не знаешь, о чем говоришь. Я все понял, еще даже раньше, чем ты сказала, ну, то, что сказала, и я знаю, что ты хотела сказать, я всегда знаю, что ты хочешь сказать, а вот ты вообще ни во что не въезжаешь и даже не знаешь, о чем я тебе говорю и что я пытаюсь сказать. — Она вообще ни во что не въезжает и даже не знает, о чем я ей говорю и что пытаюсь сказать. Мы сначала шли по тротуару, где безопасно, и я понял все только потом, когда мы сошли с тротуара прямо на дорогу. — Слушай, Звездочка, — говорю. — А почему мы идем по дороге? Нельзя ходить по дороге. Нас тут задавят. Давай скорее уйдем с дороги, мы же все-таки не дебилы, хотя Коробок говорил, что дебилы. Ну, помнишь, когда он сказал, чтобы мы вылезали из-под его зеленого слоника, то есть из-под пакета с таблетками.
Мы со Звездочкой уходим с дороги, хотя там нет ни одной машины, потому что на улице ночь. А я все думаю про зеленых слонов. Хотя откуда тут взяться слонам, это же не зоопарк, так что им неоткуда тут взяться, и особенно — зеленым, потому что зеленых слонов не бывает, зеленые бывают только у Коробка, ну, он про них говорил, про зеленых. В общем, я думаю про зеленых слонов. И мне больше не страшно. Ни капельки.
— Слушай, Звездочка, — говорю. — А почему Коробок говорил про зеленых слонов?
— Без понятия.
— Он что-то такое сказал про зеленых слонов. Но ведь зеленых слонов не бывает. У него что, есть зеленые?
— Не знаю. — Звездочка пожимает плечами. — У Коробка есть столько много всего. Может быть, у него есть и слоны. Даже зеленые. Или люди, одетые в зеленых слонов. У Коробка есть все. Все, что хочешь.
— А почему тут на улице нет слонов?
— Потому что слоны по улицам не ходят, — отвечает мне Звездочка. — И вообще они в городе не живут. Я бы, если бы была слоном, точно не стала бы здесь жить. Я бы жила где-нибудь в другом месте. Подальше отсюда.
— А где в другом месте подальше отсюда? Слоны вообще где живут?
— Где-нибудь на природе. За городом.
— А почему на природе за городом?
— Потому что в городе страшно. Они боятся, слоны.
— Чего боятся?
Звездочка отвечает, немного подумав:
— Автобусов. И чернокожих людей.
— Ага, — говорю. — А почему они боятся чернокожих людей?
Звездочка говорит:
— Не знаю. Наверное, потому что считают, что все чернокожие — негры.
— У Коробка тоже были чернокожие, у него дома. Они что, все негры?
Звездочка говорит:
— Коробок сам чернокожий, и поэтому к нему всегда ходят такие же чернокожие. К нему домой. Все чернокожие так делают. Ну, в смысле, ходят друг к другу в гости. У них так принято. А вот негры они или нет, я не знаю.
Она замечательно все объяснила. Она вообще хорошо объясняет. Мне всегда все понятно. И мне больше не страшно. Ни капельки.
Хотя нет. Опять страшно.
— Звездочка, — говорю. — Мне опять страшно.
— А теперь-то с чего? — Звездочка хмурится и говорит; — Знаешь, Ствол, меня это уже достает. Ну, что тебе вечно страшно. Вот как тебя достает, что меня вечно тянет заняться глупостями.
— Но мне страшно.
— Я знаю, что страшно, потому что ты только об этом и говоришь.
— Ты ведь присмотришь за мной, правда, Звездочка?
— Присмотрю, Ствол, не бойся. Все хорошо.
— Правда все хорошо? Но если все хорошо, тогда зачем ты за мной присматриваешь?
Звездочка говорит:
— Потому что ты просишь, чтобы я за тобой присмотрела. Вот я и присматриваю. Потому что тебе страшно. А вовсе не потому, что с тобой все хорошо.
— Ага.
Она хорошая, Звездочка. Она всегда обо мне заботится. И присматривает за мной, когда нужно за мной присмотреть. Она идет рядом и держит меня за руку, вот как сейчас, как будто мы с ней — две бабочки, которые идут, держась за руки, и машут крылышками, вот так; вверх-вниз, вверх-вниз. Вот так они машут. Бабочки. А Коробок — он не бабочка, он мотылек, или да, тоже бабочка, но ночная, потому что он черный, и не присматривает за мной, потому что делать ему больше нечего, что ли, у него столько дел, ну, которые ему надо делать, вот он их и делает, свои дела. А не свои — нет, не делает. Потому что он очень занятой человек.
— Звездочка, слушай. Ведь ты меня держишь за руку?
— Держу, видишь. Вот так. Прямо за руку. Как будто мы двое влюбленных, гуляем по городу ночью. Только мы не «как будто», а прямо всамделишные влюбленные.
— Но я...
— Что?
— Я не чувствую, как ты меня держишь.
Звездочка говорит:
— Это все из-за стразов, Ствол. Ты же знаешь.
— Да, я забыл.
— А вот я не забыла. Я все помню. Всегда.
— Тогда почему...
Она пожимает плечами.
— Да, почему, — говорю я. — Обними меня, Звездочка.
— Да.
Она обнимает меня. Крепко-крепко. Двумя руками. Тут, на улице, ночью. Мы стоим, прижимаясь друг к другу, почти касаясь друг друга носами. Я вижу ее, мою девушку. Близко-близко. Вижу, что она меня обнимает. Но вообще ничего не чувствую.
Звездочка говорит:
— Я тебя обнимаю. — Она уже долго меня обнимает, — Чувствуешь, как я тебя обнимаю?
— Нет, — говорю. — Я вообще ничего не чувствую.
— А ты попробуй. Попробуй почувствовать. Потрогай мою грудь.
— Нет, — говорю. — Не буду я ее трогать на улице, а то тебе снова захочется всяких глупостей.
— Ну, просто потрогай меня.
— Я тебя трогаю.
— А теперь попробуй почувствовать.
— Нет, — говорю я. — Не чувствую. Я вообще ничего не чувствую. Звездочка. Как-то мне непонятно. Я люблю тебя, сильно-сильно люблю, но я совершенно тебя не чувствую. Я вообще ничего не чувствую.
— Тогда тебе надо есть ешки, а стразы — не надо.
— Э... слушай, может, пойдем?
Звездочка говорит:
— Мы никуда не пойдем, пока ты меня не почувствуешь. Ты меня очень давно не чувствовал. И не трогал. Это я не о глупостях. Это я о тебе забочусь.
— А ты попробуй сдавить мне ребра. Обычно я что-то чувствую, если мне сдавить ребра.
Она вздыхает, и отпускает меня, и больше уже не обнимает.
— Как-то оно все неправильно. — Звездочка говорит: — Когда я пихаю тебя под ребра, ты должен чувствовать, что тебя пихают под ребра. А когда я тебя обнимаю, ты должен чувствовать, что тебя обнимают. А ты чувствуешь, как будто тебя обнимают, когда я пихаю тебя под ребра, а когда я тебя обнимаю, ты не чувствуешь вообще ничего. У тебя все неправильно. Так не должно быть.
— И все же попробуй сдавить мне ребра, — говорю я. — Наверняка я почувствую все правильно. То, что есть, то и почувствую. Но даже если я вдруг почувствую что-то другое, все равно это лучше, чем не чувствовать вообще ничего. Я не люблю, когда я вообще ничего не чувствую.
Она кивает. Обнимает меня крепко-крепко и пытается сдавить.
— Теперь нормально, Ствол?
— Да, — говорю. — Нет, не нормально. Я все равно ничего не чувствую.
— Знаешь, Ствол, по-моему, это все-таки лучше, чем если бы ты чувствовал, что я давлю слишком сильно или пихаю тебя под ребра.
— Да мне все равно, что почувствовать, — говорю. — Мне просто хочется что-то почувствовать. Не важно что. Главное, чтобы вообще почувствовать, — Звездочка давит сильнее. Кажется, я что-то чувствую, — Ой, я, кажется, чувствую, Звездочка, я что-то чувствую. Дави сильнее.
— Сильнее не могу. Я тебе ребра сломаю. Слушай, Ствол, сделаешь для меня одну вещь?
— Нет, Звездочка, я...
Я вдруг ору благим матом:
— Звездочка. Смотри, Там какой-то мужик. Зашел в подъезд к Коробку.
Она смеется.
— Нет, Ствол, Это не его подъезд, не Коробка. Это чей-то чужой подъезд.
— Нет, это его подъезд. Точно его. Туда кто-то вошел, я видел. Зачем он идет к Коробку? Его надо перехватить. — Это чужой подъезд, не Коробка.
— А по-моему, это его подъезд. Да.
Звездочка говорит:
— Это даже не его улица.
— Но она точно такая же, как у него.
— Нет, Ствол, это другая улица. У Коробка одна улица, а это — другая. Это разные улицы.
— Ладно, пусть разные, — говорю. — А куда мы идем? Звездочка улыбается:
— Ко мне. Ко мне в комнату.
— А где твоя комната?
— У меня дома. Тут идти пять минут.
— Пять минут от дома Коробка.
— Нет, Ствол. Не от Коробка, а отсюда Дом Коробка — он не здесь.
— Как не здесь? Это ведь его улица?
Звездочка говорит:
— Нет, не его. Мы уже далеко. От его улицы.
— Тогда как мы...
Ага.
— Звездочка, — говорю. — Тогда как мы здесь оказались? Мы же были у Коробка.
— Мы у него были, да. А потом мы ушли. Дошли ют досюда. А отсюда уже — пять минут до меня.
Я говорю:
— Так мы только что вышли от Коробка?
— Нет, не только что. Мы уже долго идем по улице.
— По его улице? Коробка?
— Нет. — Звездочка качает головой. — По ней мы уже прошли раньше. А сейчас идем по другой. Не по той, а по этой.
— Тогда где она, это улица?
— Она здесь, вокруг. Посмотри. Она у тебя под ногами. Попробуй почувствовать ее под ногами.
Но я же...
Э...
— Я же в ботинках. И ты в ботинках. Разве можно почувствовать улицу под ногами, когда ты в ботинках?
Звездочка берет меня под руку.
— Ну, давай снимем ботинки. Тогда мы почувствуем. — Она держит меня, чтобы я не упал, и помогает мне снять правый ботинок. С правой ноги. Я уже собираюсь поставить ногу на землю, ну, не на землю, а на асфальт, но тут Звездочка говорит: — И носки тоже. Чтобы почувствовать улицу по-настоящему. Босиком. Как будто это песок. Ну, на пляже.
— Ты тоже снимай ботинки.
Она меня вроде как и не слышит. Помогает мне снять второй ботинок. Левый. И носки тоже. Оба носка.
— Теперь вставай.
Я стою босиком на асфальте и чувствую улицу под ногами. Я ее чувствую, как... улицу. Да, как улицу. Под ногами шершаво, тепло и приятно.
— Как классно, Звездочка.
— Это все из-за стразов, Ствол. Ты же знаешь. С ними все классно.
— Да, я забыл.
— Ты уж запомни.
— Что мне надо запомнить? Я даже не помню, о чем мы сейчас вспоминали. И что пытались запомнить.
— Мы пытались запомнить улицу.
— Не помню. Какую улицу?
— Вот эту улицу, — говорит Звездочка и показывает. — Вот посмотри. Это просто. Просто посмотри вокруг.
И мы смотрим вокруг. Стоим со Звездочкой на улице и смотрим вокруг. Смотрим на улицу, на которой стоим. Я вижу улицу, как в первый раз. Как будто я никогда раньше не видел улиц. А теперь вижу. Я ее вижу, как... улицу. Она такая, какая есть. Синяя. Все синее.
— Звездочка, — говорю. — Оно синее.
— Что, Ствол? Небо?
— Нет, — говорю. — Улица. Вообще все. Почему все синее, Звездочка? Из-за стразов?
— Нет, стразы не делают что-то таким, какое оно уже есть. Улица синяя, потому что сейчас ночь.
— Ух ты, классно. Правда красиво?
— Да. Очень красиво. Она еще и оранжевая, посмотри. Посмотри на фонарь. Под фонарем ночь оранжевая. Везде синяя, а под фонарями оранжевая.
— Звездочка, ты посмотри, как красиво. Нам не нужны никакие стразы. Зачем нам какие-то стразы, когда все такое красивое само по себе.
Звездочка качает головой.
— Нет, Ствол. Все не так. Все по-другому. Все очень красивое, да. Только мы этого не замечаем. Потому что мы люди, а люди — они все придурки. Так вот. А потом мы закидываемся колесиками. Стразами, ешками. Кислотой. Они что-то там переключают у нас в мозгах, и мы вдруг видим, какое оно все красивое. Раньше не видели, а теперь — раз — и видим. И поэтому люди, которые вообще ничего не потребляют, они даже понятия не имеют, какое все на самом деле красивое.
— А эта улица? Она красивая?
— Да. Она очень красивая. Посмотри. Посмотри, какая она красивая.
— Да, — говорю я. — Красивая. Ой, смотри. Это дом Коробка.
— Нет, Ствол. Это не его дом. Я же тебе говорила раньше. Это совсем другой дом.
— Ну как же? Видишь. Вон Коробок.
Звездочка смеется.
— Нет, это не Коробок. Это какой-то другой черный парень. Если он черный, это еще не значит, что он Коробок. Их тут много, ну, черных. Ты же знаешь.
— Да, знаю. Только забыл. Это как раз из тех сложных вещей, которые очень легко забываются. И потом, если тут много черных, это еще не значит, что вон тот черный парень — это не наш Коробок. Коробок — он один черный парень. Его не два и не три. Он один.
Звездочка снова смеется.
— Ствол, какой ты смешной. У тебя все в мозгах перепуталось. Я вообще не о том говорю. Я просто сказала, что это не Коробок. Потому что это не Коробок.
— Как же не Коробок, если он вышел из дома Коробка. Значит, это Коробок. А если это Коробок, значит, это его дом. Видишь, все очень просто. Проще простого.
Звездочка говорит:
— Может, и просто, но только неправильно. Понимаешь, Ствол, это не важно, просто оно или сложно. Главное чтобы было правильно. А у тебя все неправильно. А то, что неправильно, оно неправильно. Потому что такое правило.
— Нет, у меня как раз правильно. А неправильно — у тебя. Если это не Коробок, тогда почему он заходит в дом Коробка? — Я ведь все правильно рассуждаю. — И что получается? Или он входит в неправильный дом, или ты говоришь все неправильно. Правильно?
Звездочка снова смеется.
— Нет, правда, Ствол. Ты смешной. Мы с тобой когда вышли от Коробка? Уже час назад. Идем по улице. Видишь улицу? Уже час, как идем. Целый час.
— Ну хорошо, — говорю. — Мы с тобой вышли от Коробка. Идем по улице. Все как ты говоришь. Но ведь это его улица, Коробка. Мы идем от него. И если сейчас мы оглянемся, дом Коробка будет видно.
Звездочка говорит:
— Нет, нет, нет. Опять все неправильно. Вот если заняться чем-нибудь нехорошим, у тебя замечательно все получается, зато смотреть ты не умеешь. Вот совсем не умеешь. Отсюда дом Коробка не видно. Это вообще не его улица. Это другая улица, совсем не та.
— Тогда надо вернуться и не пустить этого парня в дом Коробка. — Я останавливаюсь и стою. На оранжевом кусочке синей ночной улицы. Стою и показываю за спину. — Звездочка, надо вернуться. Если мы не вернемся, тогда я вообще ничего уже не понимаю. Какой-то парень идет к Коробку посреди ночи. А мы его даже не остановим. И кто мы тогда после этого?
Звездочка говорит:
— Ствол, послушай меня. Ты меня слушаешь?
— Ага.
— Слушаешь?
— Да. Я слушаю.
Я ее слушаю.
— Хорошо, я повторю еще раз. — Звездочка говорит: — Это — не его дом, не Коробка. Это даже вообще не тот дом, который ты в первый раз говорил, что это дом Коробка, только он тоже был другой дом. Мы идем по улице мимо разных домов, которые совсем не дома Коробка, хотя не много похожи, да. Мы ушли от Коробка уже час назад. Если бы этот парень вошел в дом Коробка, ты бы увидел его еще час назад.
— Но я его и увидел еще час назад.
— Не час, а всего минут десять.
— Ага, — говорю. — Но там, дома у Коробка, было много парней.
— Потому что у него была вечеринка.
— Ага, — говорю. — Там было много парней, дома у Коробка, на его вечеринке. Я их всех видел. И сказал, что я их всех люблю. Почему я сказал им, что я их люблю?
Звездочка говорит:
— Это все из-за ешек. На самом деле ты их не любишь, этих черных парней. Ты любишь меня.
— Я люблю тебя, Звездочка.
— Я тебя тоже люблю. Ты у меня не мужчина, а зверь.
— Я у тебя не мужчина, а зверь. — Я беру Звездочку за руку. Держу ее за руку, которую взял. — Только ты присмотри за мной, Звездочка. Хорошо? И говори мне почаще, что я у тебя не мужчина, а зверь. И держи меня за руку. И веди за собой. Ну, куда-нибудь.
— Я и веду. К себе домой. Сейчас придем и займемся чем-нибудь нехорошим.
— Чем нехорошим? — Я опять останавливаюсь и стою.
Так часто бывает, когда я со Звездочкой. Она говорит всякое разное, и поэтому я останавливаюсь. Из-за того что она говорит. — Чем нехорошим?
Звездочка смеется,
— Нехорошее номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять, Номер два: привязать. Номер три: облизать. Номер четыре: потутулиться. Номер пять: чтобы ты обязательно кончил. Ну, то есть по-настоящему. С фонтанчиком.
— Ага.
Мы со Звездочкой входим в дверь, дверь большая, она открыта, и мы в нее входим, в открытую дверь, и идем вверх по лестнице, по ковровой дорожке. Она оранжевая, дорожка. Мы идем по ковровой дорожке, по лестнице, и встаем на площадке. Звездочка достает что-то из-под свитера. Это ключ. Он висит на шнурке у нее на шее. Звездочка снимает ключ с шеи. Ключ, который на шнурке. Она открывает дверь этим ключом. Дверь, которая внутри. Наверху.
— Звездочка, — говорю. — Мы уже вошли в дом. Но. Ты достаешь свой ключ и впускаешь нас к себе в дом. Который в доме. Я не понимаю. Не понимаю, что происходит.
— Все очень просто, Ствол. Мы вошли в дом. Это мой дом, только он не весь мой. Здесь у меня только квартира, Моя квартира, И я сейчас открываю дверь, чтобы мы вошли в эту квартиру. Которая моя. Видишь, все просто.
— Ага.
Мы входим в квартиру.
Длинная узкая синяя комната. Синий ковер. Стены тоже такие же синие, а вот занавески — не синие, они оранжевые, но все равно чуточку синие, потому что ночь за окном — она совсем-совсем синяя. Там, снаружи. Окно открыто, и снаружи доносится шум уличного движения. Но не всегда, а только когда проезжает машина. Занавески раздуваются, словно то, что снаружи, хочет войти к нам внутрь. Звездочка зажигает свечи. Они светят оранжевым светом в синей комнате.
— Иди ко мне, Ствол.
Я стою, где стоял.
— Иди ко мне.
Я подхожу к Звездочке, но не то чтобы совсем подхожу, а чуть-чуть. Чуть поближе. Она — моя девушка. Она сама маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится.
Звездочка говорит:
— Садись рядом. Садись рядом со мной. Сейчас мы займемся чем-то нехорошим.
— Будем друг друга облизывать?
— Нет, сперва приготовимся. Номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять. Как я уже говорила.
Рядом с кроватью стоит такой невысокий комодик, и Звездочка открывает его верхний ящик, роется в ящике и достает что-то маленькое и синее. Она трясет это маленькое и синее, и оно издает звук, похожий на тихий шлепок. Звездочка говорит: — Это лак для ногтей. Смотри, какой пузырек. Совсем маленький, крошечный. — Она держит пузырек в руке, которая тоже маленькая и крошечная. Ее ногти накрашены ярко-оранжевым лаком. — Давай руку.
Я просто сижу и смотрю на нее.
— Ну давай.
Я просто сижу и смотрю. Обнимаю Клоуна Подушкина. Вообще-то он Клоун Подушкин Налог, но в два слова короче. Это мой плюшевый медвежонок. Которого мне подарила мама.
Звездочка говорит:
— Ну давай, Ствол. Давай поиграем в игру.
Я пожимаю плечами.
Звездочка вздыхает и говорит:
— Ну давай, Ствол. Давай поиграем. Я хочу поиграть. Я всю дорогу только об этом и думала, как мы с тобой хорошо поиграем. Да отложи ты медведя. Никуда он не денется. Утром проснешься, и он будет тут. Дай мне руку. Ну вот. Видишь, ничего сложного в этом нет. Ты у меня большой мальчик. Вот так. — Она берет мою руку, но не так, как обычно берут за руку, ну, когда держатся за руки, она берет мою руку двумя руками и хочет что-то с ней сделать. Свинчивает с пузырька крышечку, с пузырька с лаком, и получается кисточка. Звездочка красит мне ногти. Этой кисточкой с синим лаком, таким толстым слоем. И ногти становятся синими-синими. Потом Звездочка дует на лак у меня на ногтях, чтобы он высох. Ну, чтобы ничего не испачкать. Потом берет мою вторую руку, которая левая, и красит ногти на ней. — Теперь давай на ногах.
Я сижу у нее на кровати без ботинок и без носков. Я забираюсь на кровать с ногами, и Звездочка красит ногти у меня на ногах. Почти заканчивает.
Вот, закончила. Теперь у меня везде синие ногти. На руках и на ногах.
— Ну ладно. Мы поиграли в игру. А теперь будем спать.
Звездочка смеется:
— Нет, мы еще не поиграли в игру. Мы только к ней приготовились. Это был номер раз. А теперь будет еще номер два, три, четыре и пять. Спать — это уже номер шесть. Который идет после номера пять.
— Нет, — говорю. — Шесть — это много. Такой игры не бывает, чтобы было так много. Есть номер раз: то, что ты сейчас сделала, только что. И есть номер два. Номер два — это спать. Все очень просто. И больше нет никаких номеров.
Звездочка снова смеется:
— Номер два — это не спать. Я же тебе говорила, что будет номером два. Там, на улице. Я говорила. Ты что, забыл?
— Нет, — говорю, — не забыл. Я все помню, просто сейчас мне не хочется.
Звездочка улыбается:
— Тебе не хочется?
— Да, не хочется.
Звездочка оглядывает себя. Она сняла свитер, и теперь на ней только футболка. Футболка оранжевая. Грудь у Звездочки небольшая, но и не маленькая. Как раз как мне нравится.
— Совсем не хочется?
— Да.
Звездочка говорит:
— Но ты даже не помнишь, что это было.
— Помню.
— Не помнишь.
Я пожимаю плечами.
Звездочка говорит:
— Ну и что это было? Скажи.
— Э... я не помню.
— Тогда откуда ты знаешь, что тебе этого не хочется?
— Ну. — Я думаю, думаю, думаю. И не знаю. — Ну, это... Это... э... я всегда четко знаю, что мне хочется делать, а чего делать не хочется. И я знаю, что мне вовсе не хочется делать то, что, как ты говорила, будет номером два.
Звездочка вздыхает и говорит:
— Давай попробуем так: ты сейчас скажешь, чего тебе делать не хочется, и если это будет мой номер два, тогда мы этого делать не будем. А если это будет что-то другое, не номер два, тогда мы сделаем номер два. Хорошо?
Я киваю.
— Но я даже не помню, чего мне не хочется делать. Я вообще ничего не помню.
— Тогда давай сделаем так. И это будет уже последнее, что мы с тобой сможем сделать. — Звездочка говорит: — Вот смотри: если ты что-то делаешь, просто делаешь — и все, это вовсе не плохо. Плохо, это когда делаешь что-то такое, чего тебе делать не хочется. Но если ты даже не знаешь, что это такое, что тебе предлагают сделать, ты не можешь этого не хотеть, ну, потому что не знаешь, что это такое, а раз ты не можешь этого не хотеть, значит, тут нечего и рассуждать. Просто берешь и делаешь. Понятно?
Я киваю.
— Ага. Давай сделаем номер два. А номером три будет спать.
И мы с ней делаем номер два. Звездочка заставляет меня лечь на спину и разводит мне руки к углам кровати, а я закрываю глаза, ну, как будто я сплю, но только «как будто» потому что, когда ты спишь по-настоящему, тебя не привязывают к кровати за руки.
А потом и за ноги.
Звездочка говорит:
— А теперь я тебя оближу.
— Хорошо, — говорю. — Только немножко.
— Мммм, Немножко никак не получится, а получится много. — Она задирает на мне футболку и расстегивает мои джинсы. Потом стягивает с меня джинсы вместе с трусами, не совсем, а чуть ниже колен, и начинает меня облизывать.
Не немножко, а долго-долго.
Она облизывает моего безобразника, и от этого я чувствую всякое разное. Такое прикольное чувство, когда внизу все горячо, и сразу хочется всяких глупостей, и когда ты под ешками и под стразами, и все это вместе, все как будто в одном, и возникает такое особое чувство, которое называется «любовь».
И от этого чувства вообще клинит мозги. И мне видятся всякие штуки.
Какие-то штуки...
Не какие-то штуки, а рыбки. Много сверкающих маленьких рыбок. Они плывут в воздухе вокруг меня. Вокруг моей головы. Рыбки. В воздухе. Я говорю:
— Звездочка. Звездочка, это что?
— Мм ммммм мммммм ммм.
— Что?
— Я не могу говорить с полным ртом.
— Звездочка. Мне видятся всякие штуки.
— Правда.
— Ага, — говорю. — Я их вижу. Звездочка, почему я их вижу? Это из-за того, что ты делаешь, или это из-за таблеток, или я вижу их потому, что они правда есть?
— Ну, что ты там видишь? — Звездочка смотрит по сторонам. На эти штуки, плывущие в воздухе. Вокруг нее, вокруг ее головы. — А, ты про эти вот штуки. — Они похожи на маленьких рыбок, вырезанных из бумаги, Они плывут прямо в воздухе, вокруг звездочкиной головы, и она на них смотрит.
— Да. Это что, правда рыбки?
Звездочка ложится рядом. Так что ее голова лежит рядом с моей головой. Потом она поворачивается ко мне, и мы касаемся носами.
— Это не рыбки, Ствол.
— Да, — говорю. — Это не настоящие рыбки. Они бумажные. Бумажные рыбки на мобиле для рыбок, подвешенном к потолку. Их там несколько дюжин. Да, я вспомнил. Их тридцать. Если их придержать рукой, они остановятся. И больше не будут крутиться, пока ты их не отпустишь.
Звездочка смеется. Я опять сказал что-то не то.
— Нет, Ствол. Ты правда смешной. Это не рыбки. Посмотри повнимательнее. Это резинки. Ну, в смысле, презики. Которые презервативы.
— Нет, не резинки.
— Резинки-резинки. — Звездочка хватает одну и придерживает, так что она больше не крутится. Не плывет в воздухе. — Видишь, это все презики. В упаковках. Подвешенные к потолку на веревочках.
Ой. Это же, это же...
— Презики, — говорит Звездочка. — Они специально подвешены к потолку, чтобы можно было сразу их взять, когда нам захочется... ну... потутулиться.
— А сейчас тебе хочется потутулиться, Звездочка?
— Посмотри, сколько тут презиков, — говорит Звездочка, глядя на презики, подвешенные на веревочках к потолку. — Много-много. И если перевести это «много» в «очень», как раз и получится так, как мне хочется потутулиться. Очень-очень. Посмотри на них, Ствол. Возьми одну штучку.
— Не могу, — говорю. — У меня руки привязаны.
Звездочка отвязывает меня, привязанного к кровати. Но не всего меня, а только руки. Я прикасаюсь к ним, ну, к этим штукам, которые плывут прямо по воздуху вокруг моей вытянутой руки.
— Звездочка, — говорю. — Они снова как рыбки. Плывут у меня вокруг руки,
— Они не плывут. Они просто качаются. — Звездочка говорит: — Видишь, окно открыто. На улице ветер. Он задувает в комнату. И поэтому они качаются. Презики в упаковках.
Да, я помню. Подвешенные к потолку.
— А кто их повесил на потолок?
— Ты, Ствол. Ты и повесил.
— Да, точно. Я. Звездочка, это я их повесил. Ну, на потолок. — Я опять тяну руку и прикасаюсь к резинкам, которые качаются от ветра. Который на улице и задувает в комнату. — Слушай, Звездочка. Это вообще не твоя квартира. Это моя квартира. Да, точно. Моя. — Они плывут прямо по воздуху, кругами — вокруг моей вытянутой руки, и не дают мне себя схватить. Как та часть меня, ну, которая внутри, та, которая не хочет тутулиться, когда Звездочке хочется потутулиться, и она начинает ко мне приставать и пытается сделать так, чтобы мне тоже хотелось тутулиться. — Звездочка, помоги мне схватить эту штуку. А то они что-то не ловятся.
— Ты сам вполне справишься, Ствол.
— Нет, лучше ты помоги.
— Ну хорошо. — Звездочка вкладывает мне в руку презик. — Вот видишь. Ты его поймал.
Поймал. Держу его в руке. У меня синие ногти.
— Ты у меня не мужчина, а зверь.
— Ммм... — говорю. — Да, я такой.
— Теперь оторви его и открой.
— Звездочка, а зачем я повесил их на потолок?
— Потому что они постоянно теряются. Здесь все теряется. Постоянно. Никогда ничего не найдешь, когда нужно. — Звездочка говорит: — Вот так, правильно. А теперь я сяду на тебя верхом.
Она снова привязывает меня, то есть делает со мной номер два и сразу же — номер четыре.
Комната уже не такая синяя, потому что на улице светает. Солнце светит сквозь оранжевые занавески, которые на окне. Окно открыто, и занавески шевелятся. Потому что на улице ветер. И еще — солнце, оранжевое. Звездочка лежит рядом. Она еще спит. Ее футболка слегка задралась на животике, который немного испачкан... ну, этим самым. Которое из моего безобразника. Значит, испачкан он из-за меня. Сейчас весна. Я встаю и хожу взад-вперед по комнате. Пытаюсь вспомнить, что было. Вчера и вообще. Стены в комнате синие, но кажется, будто оранжевые. Из-за солнца, которое светит в окно. Из-за солнца вся комната стала оранжевой. Я сажусь на кровать и смотрю на Звездочку. На свою девушку. Она сама маленькая и худенькая, но зато с большой попой. Как раз как мне нравится. И волосы у нее тоже — как раз как мне нравится. Длинные и каштановые. Ее ноги укрыты пледом, и поэтому сейчас их не видно. Плед видно, а ноги не видно. Потому что плед сверху, а ноги — снизу. Под пледом.
Звездочка говорит:
— Мммм-ммм ммммм ммм.
Это она разговаривает во сне. Сейчас мы с ней поговорим.
Я ложусь рядом со Звездочкой, ну, как будто я тоже сплю, и говорю ей:
— Мммм. Мммм.
Звездочка говорит:
— Мммм-ммм ммммм мммммммммммм.
У нее замечательно получается. Ну, разговаривать во сне. А у меня получается плохо, потому что я даже не сплю. И это странно. Что-то есть в этом странное.
Так. Я, кажется, знаю, в чем дело. Звездочка даже не знает, что мы с ней разговариваем. Она — потому что спит. А я — нет. Не сплю. Она даже не знает, что я сейчас рядом. Как будто...
Как будто меня вообще нет.
И мне страшно.
— Звездочка, — говорю. — Звездочка. Просыпайся.
Звездочка говорит:
— Мммммм.
— Пожалуйста, Звездочка. Просыпайся. А то за мной некому присмотреть.
— Мммммм.
— Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. — Я легонько трясу ее за плечо. Прикасаюсь к ее плечу. Хотя это не настоящее прикосновение. Не совсем настоящее. Потому что я даже не чувствую, как прикасаюсь. Это все из-за стразов. После ешек уже отпустило, но от стразов еще осталось, и поэтому я ничего не чувствую. Но я все-таки к ней прикасаюсь, и она должна что-то почувствовать, не что-то, что чувствуешь, когда к тебе прикасаются, ну, чтобы поласкаться, а просто почувствовать, что тебя трогают. Раньше не трогали, а теперь трогают. Что-то ведь изменилось, правильно? И она должна что-то почувствовать.
— Что?
— Звездочка, просыпайся. Пора вставать. А то опоздаешь в школу. — На самом деле Звездочка в школу не ходит. — Пора вставать, разносить газеты. — На самом деле Звездочка не разносит газеты. Она, потому что, уже не ребенок. Просто я говорю всякое разное, что, как мне кажется, может заставить ее проснуться.
— Что?
— Звездочка. Просыпайся. Пожалуйста. А то... э... а то уже скоро опять будет ночь, и опять надо будет ложиться спать. Так что быстрее вставай, а то проспишь целый день. Целый день потеряешь. Ты же не хочешь его потерять.
Звездочка говорит:
— Хочу, — и пытается накрыться пледом.
А я стягиваю с нее плед:
— Вставай, Звездочка.
Звездочка приподнимается на локте и сонно смотрит на меня;
— Ну, что еще?
Мне страшно.
Так я ей и говорю:
— Мне страшно.
Звездочка, которой сонно, обнимает меня за плечи. Меня, которому страшно.
— Почему тебе страшно, Ствол? Что тебя напугало?
Я утыкаюсь носом ей в щеку.
— Почему тебе страшно? — повторяет Звездочка. — На вечеринке у Коробка тебе не было страшно. Мы замечательно повеселились. И вообще было классно. А потом, когда мы уже вышли на улицу, ты вдруг стал подгоняться, и тебе стало страшно. Дома вроде бы отпустило, и мы с тобой занялись всякими глупостями, уже совсем нехорошими глупостями, и ты был вполне адекватным. И все было супер, и ты был супер. Потом мы заснули, а теперь тебе снова страшно. Что с тобой, Ствол?
— Я не знаю. Раньше такого не было. Никогда. Я вообще без понятия, что происходит. И как с этим бороться.
Эта сонная улыбка у нее на лице, у моей Звездочки, она такая хорошая. От нее улыбается все лицо.
— Да нет же, Ствол. Было. Сколько раз уже было. Ты постоянно такой. Всегда.
— Когда у меня отходняк после стразов.
— Не после стразов, а после ешек. От стразов так не бывает. — Звездочка говорит: — От ешек обычно бывает вверх-вниз. А от стразов — внутрь и наружу, и все внутри взбалтывается, как шипучка. Иногда от них сильно вставляет. А иногда просто вставляет, даже без них. А как будто под ними. И в голове что-то переключается, и тебя замыкает. Дело даже не в стразах и ешках. Это все у тебя в голове.
— А у тебя в голове этого нет?
— Нет, у меня не бывает таких проблем. — Звездочка говорит: — Моя голова и твоя голова — это две разные вещи. Твоя голова, она такая... ну, в ней все в беспорядке. И ты ее забиваешь всякой ерундой.
— Но ты меня любишь?
Звездочка улыбается и говорит:
— Да. Люблю. Даже такого, какой ты есть. Я тебя очень люблю.
— И я у тебя не мужчина, а зверь?
Звездочка говорит:
— Да, — и кивает.
— Тогда как же...
— Ну...
Я утыкаюсь лицом ей в грудь. Как будто она рассказывает мне сказку, а я ее слушаю, и мне интересно, что будет дальше.
— Так бывает, да. Человек может быть не совсем адекватным, ну, не очень дружить с головой, и при этом быть мужиком хоть куда. Так бывает. Вот посмотри. Посмотри на мой животик. — Она мне показывает свой животик. — Видишь, он грязный. Это все потому, что ты кончил мне на животик, пока я спала. И поэтому он грязный. То есть он не совсем в порядке. Но это по-прежнему мой животик. Если что-то не совсем в порядке, оно все равно остается тем, что оно есть и было всегда.
— Ага, понятно. Это по-прежнему твой животик, хотя он не совсем в порядке, потому что он грязный. — Она всегда так хорошо объясняет. А я... я... — Слушай, Звездочка. А если ты съешь больше стразов, ну больше, чем я, у тебя тоже будет не все в порядке... ну, в беспорядке... с твоей головой? Больше, чем у меня?
— Не знаю.
— Давай попробуем, — говорю. — Посмотрим, что с тобой будет. Будет тебе тоже страшно, как мне, или нет.
Звездочка говорит:
— Хорошо. Сколько у нас там таблеток?
Я беру свой пакетик с таблетками. Ну, который мне дал Коробок. На вечеринке. Он такой маленький и прозрачный, и в нем таблетки. Я высыпаю их на ладонь. И считаю. Трогая каждую пальцем с синим ногтем. Ноготь синий, потому что накрашен лаком. Который синий.
— Всего двенадцать, — говорю. — И две ешки.
Звездочка морщит нос, забирает у меня таблетки и высыпает их на постель. Такой маленькой кучкой. Считает все стразы, которые есть. Ну, чтобы знать, сколько их там всего.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. — Ее губы шевелятся, но только чуть-чуть. — Больше двенадцати. — Звездочка считает стразы. — Тут сорок штук.
— Сколько их там?
— Сорок штук. И две ешки. — Звездочка говорит: — Я съем тридцать стразов и ешку, а ты — все, что останется.
— Зачем столько много, Звездочка? Ты никогда столько не ешь.
— Ты же хотел, чтобы я съела много. Ну, чтобы со мной было то же, что и с тобой. Чтобы я поняла, что ты чувствуешь, когда ешь столько много. Ну давай. Давай их съедим, а потом будем обследовать дом.
— Какой дом?
— Этот дом.
— Слушай, Звездочка, а чей это дом?
— Мой.
— Ага, — говорю. — Твой. Но здесь всего одна комната.
— И еще кухня.
— Ну ладно. Две комнаты. Значит, Звездочка, это не дом. Это квартира.
Звездочка говорит:
— Это дом, как бы разрезанный на квартиры.
— Но ведь это моя квартира.
Звездочка качает головой.
— Давай сделаем как я сказала. Я сейчас принесу апельсиновый сок с газировкой. Пока я еще помню, что это такое. Ну, апельсиновый сок с газировкой.
— Звездочка, слушай. Когда я проснулся, я думал, что меня должно отпустить. Ну, после стразов. Но меня почему-то не отпустило. Ну, то есть чуток отпустило, но не так чтобы совсем.
— Ой, Ствол. Сколько я тебя знаю, тебя вообще никогда не отпускает, так чтобы совсем. — Звездочка говорит: — Если тебя вдруг отпустит совсем, это будешь уже не ты. Ну что, я пойду принесу апельсиновый сок с газировкой?
Звездочка идет на кухню. Она не то чтобы раздета, но и не то чтобы одета. В одних трусиках и в футболке. Футболка оранжевая, и она задралась. Звездочка поправляет ее, прикрывая животик, который испачкан... ну, этим самым. Потом она возвращается в комнату. Уже с апельсиновым соком. Который не просто сок, а с газировкой. Она дает его мне и говорит:
— В общем-то ничего сложного.
— Ничего сложного — где?
— Ну, вообще. — Звездочка говорит: — Все очень просто. По жизни. Теперь посмотрим, что будет со мной через час. Когда таблетки уже начнут действовать.
— Будет сложнее. — Я знаю, что говорю. — Все будет странное и непонятное. Но ты не бойся. Я буду рядом и буду тебя защищать. Ты — моя девочка, а я твой защитник, Гектор-Протектор. Вот так.
— Спасибо, Ствол. Ты у меня настоящий мужчина. Не мужчина, а зверь. — Звездочка берет мою руку и целует мне пальцы, самые кончики.
Я люблю ее.
Очень люблю.
Но мне опять страшно.
— Звездочка, слушай. Мне опять страшно. Как мне сделать, чтобы этого не было? Ну, чтобы мне не было страшно? Можно что-нибудь сделать?
— Мы же с тобой собирались съесть стразы.
— Да, — говорю. — Собирались. Но они не помогут. Мне все равно будет страшно.
— Тебе всегда будет страшно, Ствол. Всегда-всегда. Ты, потому что, родился со страхом внутри. От него можно спрятаться, ненадолго. От своего страха. Для этого, кстати, они и нужны. Ну, таблетки. Но от него нельзя спрятаться насовсем. Он тебя все равно найдет. — Звездочка говорит: — И ты никогда от него не избавишься. Никогда.
— Плохо дело.
—Да нет, погоди. Сейчас мы закинемся стразами, и тебе уже не захочется от него избавляться. То есть тебе по-прежнему будет страшно, но страх не будет тебе мешать. Понимаешь?
— Ага, — говорю. — Понимаю. А если ты меня бросишь? Тогда это будет, как будто... как будто... ну, как будто я сразу умру. Не бросай меня, Звездочка. Не уходи.
— Больше так не говори никогда. И потом, это же моя квартира, куда я отсюда уйду?! — Звездочка говорит своим тонким «девчоночьим» голоском: — Дай мне соку. И давай уже кушать таблетки.
И мы с ней кушаем таблетки, запивая их апельсиновым соком. Который не просто сок, а с газировкой. Таблеток много, и мы возимся с ними долго, но стразы — они меньше ешек, так что их проще глотать.
Звездочка говорит:
— Раньше на ешках были картинки.
У меня на ладони уже ничего не осталось. Мы съели все. Все таблетки, которые были. Но я все равно держу руку ладонью вверх, как будто на ней что-то есть.
Звездочка говорит:
— А ты зачем держишь руку?
Я улыбаюсь и говорю:
— Чтобы ты взяла меня за руку.
Я заметил одну интересную вещь: когда любишь девушку, которая любит тебя, вы с ней улыбаетесь одинаково. Мы со Звездочкой любим друг друга, и когда улыбаемся, получается очень красиво. Вот люди все спорят, что такое любовь, а я думаю так: представьте себе самую лучшую ешку из всех, которые вам приходилось попробовать, вспомните, как было классно, и умножьте на миллион, и все равно этого будет мало. Ну, чтобы понять, что такое любовь.
— Не бойся, Звездочка. Не бойся.
Моя Звездочка сидит на полу и собирает картинку-паззл. На ней нарисован паровой каток, ну, такая машина, чтобы делать асфальт на дороге. Он совсем как настоящий, только разрезанный на кусочки.
— Я не боюсь, Ствол. Видишь, я собираю паззл.
Она сидит на полу, на ковре. Ковер синий и старый, совсем-совсем вытертый, и нитки просвечивают сквозь ворс, словно белые косточки.
— Я тут, Звездочка. Я с тобой. Слежу, чтобы с тобой ничего не случилось.
— Со мной все в порядке.
— Ага.
Она сидит на полу по-турецки, на синем ковре. Ее локоть лежит на кровати. Я тоже лежу на кровати. Вернее, не лежу, а почти сижу. Слежу, чтобы со Звездочкой ничего не случилось. Потому что она приняла много стразов, и надо за ней присмотреть.
— Звездочка, слушай. Как только тебе станет страшно, ты сразу скажи, хорошо? Я тебя защитю... защищу.
Звездочка вздыхает.
— Со мной все в порядке, Джек.
— Я не Джек. Я Гектор-Протектор. Твой защитник.
Звездочка говорит:
— Мне не нужен защитник. Видишь, я собираю паззл.
— Ага.
Это комната Звездочки, и мы тут сидим. Делать особенно нечего, ну, когда сидишь в комнате. Можно только сидеть. Вспоминать всякие штуки, которые лучше всего вспоминаются, когда ты тут сидишь. Звездочка даже не знает, сколько она съела таблеток. Она их вообще не считала.
— Слушай, Звездочка, — говорю. — Ты сколько съела таблеток? Наверное, много, да?
Она молчит, ничего не говорит.
— Звездочка.
Звездочка говорит:
— Слушай, ты мне мешаешь. Видишь, я собираю картинку, и мне надо сосредоточиться. А ты меня отвлекаешь. Когда я слышу твой голос, мне сразу хочется всяких глупостей. А сейчас нам нельзя заниматься глупостями. Мне, потому что, не хочется, чтобы ты, когда кончишь, испачкал мне паззл.
— То есть тебе не страшно? Совсем-совсем? Почему так получается, Звездочка? Мне всегда страшно, когда я ем стразы, а тебе вот — ни капельки. Ты же съела их много.
— Не знаю, Ствол. Я их чувствую там, внутри. От них тепло, мягко и как-то так... знаешь... ну, в общем, я чувствую, как они действуют. Но ты же видишь: я спокойно сижу, собираю паззл, а когда тебе страшно, ты же не будешь сидеть над паззлом, и поэтому можно сказать совершенно точно, что мне не страшно, и не было страшно, и, по-моему, уже не будет. Так что ты помолчи, хорошо? А то ты меня отвлекаешь.
— Ага.
Я ложусь на живот и свешиваю голову с кровати. Чтобы мне было удобнее смотреть на Звездочку. Звездочка, моя девушка, сидит на полу, на синем вытертом ковре, в котором просвечивают белые нитки. Которые как тонкие косточки. Она сидит, собирает паззл. Я смотрю, как она подбирает кусочки и кладет их на нужное место. У нее оранжевые ногти. Накрашены оранжевым лаком. Мы с ней съели таблетки, и я с тех пор пристаю к ней со всякими разговорами, потому что волнуюсь, чтобы ей не было страшно и чтобы все было в порядке, а ей не хочется разговаривать, потому что она занята, и поэтому мы спорим, но спорим не по-настоящему, не обидно, потому что мы любим друг друга. И я думаю, может быть, стоит попробовать заговорить с ней, как будто я — это кто-то другой. Ну, то есть не я.
И я говорю:
— О, моя девочка.
— Нет.
— Звездочка, я тебя очень прошу. Послушай. Кто я?
— Нет, нет, нет. — Звездочка говорит: — Только не начинай снова бояться, когда я собираю сложную картинку. Не говори так: «Кто я?» Как будто ты больше не знаешь, кто ты. Я собираю картинку. Паззл. Я сейчас не могу за тобой присмотреть.
— Нет, Звездочка. Ты послушай. Кто я, когда говорю вот так? — И я говорю чужим голосом: — О, моя девочка.
Моя девочка даже не смотрит на меня, как будто вообще не знает, кто я. Не потому что я изображаю кого-то другого, а потому что сама занята чем-то другим.
— О, моя девочка.
Посмотри на меня, Звездочка. Ну пожалуйста, посмотри. А то ты вообще на меня не смотришь. Да, я все понимаю. Ты сейчас занята. Собираешь свой паззл. И тебе надо сосредоточиться. На синем ковре.
— О, моя девочка. — Она не врубается, и я объясняю: — Я просто копирую того дяденьку в школе. Когда ты была маленькой. — Звездочка молча кивает, как будто она меня даже не знает. Не знает, кто я такой. Или как будто она меня знала, ну, раньше, а потом я ей вдруг надоел, и ей больше не хочется меня знать. — О, моя девочка...
Нет, Звездочка, стой, ты куда, нет, не надо, вернись. Кусочки паззла разбросаны по полу, и Звездочка носится по квартире, и кусочки картона прилипают к ее ногам, кусочки разрезанного парового катка прилипают к ее ногам...
— Звездочка...
Она стоит в кухне. Растерянно смотрит по сторонам. Ее ноги облеплены кусочками паззла, который она собирала в комнате. На ковре.
— Что с тобой, Звездочка?
— Ствол, помоги мне... пожалуйста...
— Что с тобой, моя маленькая?
Что ты делаешь? Да, моя девочка. Я обожаю, когда ты меня обнимаешь. Вот так, крепко-крепко. Двумя руками. Мы стоим с ней на кухне, и она прижимается ко мне. Как будто я большой, а она совсем маленькая. Кусочки паззла прилипли к ее ногам. На ней только оранжевая футболка, а под футболкой — вообще ничего. Даже трусиков нет. И можно потрогать ее волосатую дырочку. Мы стоим с ней, обнявшись. И на мне только джинсы. Вот здесь, на кухне. У металлической раковины.
Звездочка молчит.
Скажи что-нибудь, Звездочка. Не молчи.
Звездочка говорит:
— Мне страшно, Ствол. Не пугай меня больше. Не говори чужим голосом.
— Я просто скопировал того дяденьку, в школе. Когда мы были маленькими. Его было несложно скопировать.
— Я не помню тебя, когда мы были маленькими, и никакого дяденьку в школе тоже не помню. — Звездочка говорит: — Я просто хочу, чтобы мне не было страшно. Хочу сидеть в комнате, собирать паззл. И чтобы никто меня не пугал.
— Я не хотел тебя напугать. Я не хочу, чтобы тебе было страшно.
Звездочка смотрит на меня. У нее такое лицо... ну, такое... Как будто она села писать. Ну или задумалась. Она точно не писает. Значит, задумалась.
— Но, Ствол...
Звездочка отстраняется и отпускает меня. Мы уже больше не обнимаемся. Просто стоим.
— Я тут кое-что вспомнила... — Звездочка говорит: — Да, я вспомнила. Ты сказал, что тебе хочется посмотреть на меня, когда мне будет страшно. Еще сильней, чем бывает тебе. Ну, чтобы ты посмотрел, как это выглядит со стороны.
— Но, Звездочка, ты же сама говорила, что тебе интересно. Что тебе хочется испытать на себе, как это бывает, когда вдруг становится страшно. После того, как ты съешь много-много таблеток. Я тут вообще ни при чем. Я... я... — Я подхожу ближе к ней. — И потом, ты сама говорила, что тебе никогда не бывает страшно, вообще никогда, даже если ты съешь целую кучу таблеток.
— Я забыла.
— Ты говорила, что от таблеток тебе никогда не бывает страшно.
— Я забыла. Я вообще... я вообще ничего не помню. — Звездочка говорит: — Я даже не помню, когда я в последний раз что-то помнила, так чтобы это запомнить и потом не забыть. Все как будто в тумане. И эти... как их... провалы в памяти. И все ломается, как мой паззл, рассыпается на кусочки, и они прилипают к ногам... ну, кусочки...
— Слушай, Звездочка. — Я прикасаюсь к ее плечу. Думаю, чего бы такого сказать, ну, чтобы ее успокоить. И ничего не могу придумать. И поэтому говорю так: — Может быть, мы с тобой вместе подумаем и вспомним чего-нибудь из того, ну, что прилипло. К твоим ногам. Типа... ну, типа того, что прилипло.
Звездочка говорит:
— Ты о чем? Что прилипло?
— Ну, ты же сама говорила, что, когда ты вообще ничего не помнишь и все забываешь, это похоже на кусочки паззла, ну, который сломался... и эти кусочки, они прилипают к ногам. Ну, как будто кто-то прошелся по твоей памяти, и от этого она рассыпалась на кусочки, как паззл, и кусочки прилипли к его ногам, и он так и ушел, ну, с кусочками на ногах... или нет, он не ушел... просто он разломал твою память, и кусочки прилипли к твоим ногам. Но мы можем их отлепить. Эти кусочки, которые воспоминания. А потом мы их сложим заново. Ну, как паззл. Если паззл рассыпался на кусочки, его же можно сложить еще раз.
Звездочка смотрит на меня и кивает.
— Хорошо, Ствол. Давай их отлепим. Эти кусочки, которые воспоминания. И сложим их заново. Как паззл.
И мы...
Я...
Мы возвращаемся в спальню, чтобы собрать кусочки, которые воспоминания.
Я говорю:
— Звездочка. Слушай, я кое-что вспомнил. Того дяденьку, в школе. Ну, чьим голосом я говорил. Он приходил в школу и трогал тебя. Да, я помню.
Звездочка качает головой.
— Я вообще не представляю, как мы будем делать... Ну, то, что хотели.
— Все очень просто. Давай возьмем книжку, где много слов, и разрежем ее на слова, и составим из них эту фразу, которую тебе говорил тот дяденька из школы. Он говорил: «О, моя девочка».
— Я тоже кое-что вспомнила. — Теперь Звездочка улыбается. — Когда мы были на вечеринке у Коробка. Мы лежали под пакетом с таблетками. Он был очень большой.
— Замечательно, — говорю. — Это и называется «вспоминать». А где наш пакетик с таблетками?
— Вот. — Звездочка подбирает пакетик, который лежит на полу у кровати. На синем ковре. Только он не с таблетками, а без таблеток. То есть раньше там были таблетки, а теперь он пустой. Ну, пакетик. — Только там ничего не осталось.
— Да, — говорю. — Потому что мы все съели.
— И поэтому мне страшно? — Звездочка говорит: — Потому что я съела столько таблеток?
— Ага.
— А зачем я их съела столько?
— Ну, — говорю, — понимаешь. Ты хотела проверить, как это будет. Ты сама так решила, я тебя не уговаривал. Я тебя, наоборот, отговаривал. Говорил, что не надо тебе столько есть, что лучше оставить их для людей, которые знают, как это бывает. Вот типа меня.
Звездочка говорит, резко меняя тему:
— Ладно, Ствол, давай сделаем, что собирались. Давай сложим воспоминания.
И мы делаем, что собирались. Ну, сложить воспоминания, которые прилипли, и их надо теперь отлепить и слепить заново...
— Звездочка. Черт, что мы делаем?!
Я смотрю на нее, на Звездочку. Звездочка смотрит на меня.
— Не знаю, Ствол. — Звездочка лежит на кровати, задрав ноги кверху, а я обматываю ее ноги широким скотчем.
— Звездочка, — говорю. — Что мы делаем? Посмотри на меня. Зачем я приклеиваю эти штуки к твоим ногам?
— Без понятия.
Я явно делаю что-то не то.
— Звездочка, — говорю, — посмотри на них.
Звездочка смотрит на свои ноги, которые задраны кверху, и говорит:
— Я тут вообще ни при чем.
Я рассматриваю эти штуки, которые приклеил к ее ногам.
— Так. Пакетик, который теперь без таблеток. И кусочек бумажки с каким-то словом.
— С каким словом?
Я читаю, что там написано. Девочка.
— Девочка.
Звездочка смеется.
— Да, я вспомнила. Все очень просто. Мы хотели надеть на меня ботинки. Чтобы выйти на улицу. Ну, чтобы мне не ходить босиком. Ты пытался надеть на меня ботинки, но мы не смогли их найти. И ты мне делаешь новые. Вместо старых, которые мы не нашли.
Я смотрю на нее, как на дурочку.
— Звездочка, я не смогу сделать тебе ботинки. Лучше надень настоящие.
Я приношу ей ботинки и надеваю их ей на ноги, отлепив предварительно скотч.
Мы выходим на лестницу, где оранжевый ковер. То есть он бывает оранжевый, когда горит свет. Но сейчас свет не горит, потому что на улице день. Я стою, держась за перила. Звездочка достает ключ, который висит на шнурке у нее на шее. Она снимает ключ с шеи и запирает дверь. Мы идем гулять.
— Звездочка, — говорю. — Что-то мне ногам холодно, и я чувствую ногами ковер.
Звездочка смотрит на мои ноги и смеется.
— Ну, ты даешь, Ствол.
— Звездочка...
— Ты же вышел босой, без ботинок. — Звездочка говорит: — Пока мы надевали мои, ты забыл про свои. Нельзя выходить без ботинок. Твоя мама тебе никогда бы не разрешила вот так выходить, босиком. И я тоже не разрешу.
— И что нам делать?
— Ты даже носки не надел.
Я качаю головой.
— Похоже, все эти таблетки, которые мы съели, сильно бьют по мозгам, и мы от этого резко тупеем, ну и тупим.
— Не говори глупостей, Ствол. — Звездочка говорит: — Если бы мы затупели и затупили, нам было бы уже все равно, в ботинках идти или без. Мы бы просто вышли на улицу босиком, и нас бы ничто уже не волновало. Даже если бы нам на ноги наступали зеленые слоники.
Это она так шутит. Я смеюсь, потому что смешно.
Мы со Звездочкой стоим на лестнице и смеемся.
Звездочка говорит:
— Давай вернемся в квартиру, и ты наденешь ботинки.
— Мы уже были в квартире и только что вышли.
— Но мы не надели тебе ботинки.
— И что теперь делать?
Звездочка говорит:
— Если не хочешь входить, подожди меня здесь. Я тебе их принесу. Ну, ботинки. И носки тоже. — Звездочка говорит: — Сейчас все будет. — Звездочка открывает дверь и заходит в квартиру. Я слышу, как она возится там, внутри. Ищет мои ботинки. С носками. Она выходит на лестницу, но без ботинок и без носков. То есть сама-то она в ботинках. Но моих ботинок она не выносит. Ни носков, ни ботинок. — Слушай, Ствол. Не могу их найти. Если мы их не найдем, мы не сможем выйти на улицу.
— Но, Звездочка, — говорю. — Нам с тобой надо выйти на улицу. Мы еще собирались зайти... зайти... к кому мы хотели зайти?
Звездочка думает. У нее снова такое лицо, ну, как будто она села писать.
— Ага, точно. Я вспомнила. Мы к Прим собирались.
Ага, к Прим. Ну, тогда надо идти. Если мы к ней собирались, то надо идти. Пойдем, Звездочка, — говорю. — Сейчас я надену ботинки, и мы пойдем.
— Ага, сейчас я их принесу. — Звездочка говорит: — Ты жди здесь. Я тебе их принесу. И носки тоже.
— Звездочка, — говорю. — Ведь это же моя квартира?
— Я принесу тебе ботинки. — Звездочка открывает оранжевую дверь ключом, который висит на шнурке у нее на шее. Когда она возвращается, у нее в руках нет ничего. Ни носков, ни ботинок.
— И где мои ботинки?
— Не знаю.
— Ты что с ними сделала?
— Ничего я не делала. Просто я не могу их найти.
— Ага. — Я стою, думаю. — Слушай, Звездочка. Мы их, кажется, сняли. На улице. Ночью. Когда шли сюда. Чтобы я почувствовал, как это бывает, когда идешь без ботинок.
— Да, Ствол. Точно. Все так и было. — Звездочка говорит: — А чего же ты их не взял?
— Я думал, что ты их взяла. Из-за этих таблеток мы все забываем. Скоро совсем отупеем. Да, именно так мы и сделаем.
— Что мы сделаем?
— Отупеем.
— Да ничего страшного. — Звездочка говорит: — Сейчас выйдем на улицу и заберем твои ботинки. Ну, где ты их оставил.
— Мне нельзя выходить, — говорю. — Я без ботинок.
— Ничего страшного. — Звездочка говорит: — Я выйду сама и принесу их тебе. Сюда. Ты наденешь ботинки. И мы пойдем к Прим. Хорошо?
— Хорошо, — говорю. — Ты выйдешь на улицу, за моими ботинками. Но я тоже пойду с тобой. Одну я тебя никуда не пущу. Мало ли что может случиться. Вдруг на тебя нападут слоны.
Где же, где же мои ботинки. Ну, которые потерялись. И носки тоже. Которые синие.
Стоят где-то на улице.
Мы идем вдоль по улице, ищем мои ботинки. Мы идем, держась за руки, потому что мы любим друг друга. Потому что у нас любовь. И мы ищем ботинки, на улице...
Звездочка говорит:
— Вон они. — Она их увидела, мои ботинки. — Это они.
— Ага, — говорю. — Звездочка, это совсем нетрудно. Искать ботинки, когда... когда... — Когда на улице день, а не темная синяя ночь, когда темнота укрывает все, и вообще ничего не видно. — Ну, когда не темно.
Звездочка говорит:
— Они всю ночь тут простояли. Все время.
Мы переходим дорогу. Я чувствую гравий ногами, потому что иду босиком. Без ботинок и без носков. У меня на ногах синие ногти. Лак еще не сошел. Если что-то становится синим, оно потом остается синим еще долго-долго. Точно так же, когда тебе грустно: если становится грустно, то это надолго. Но сейчас мне не грустно. Это я просто так говорю, для сравнения. Мы переходим дорогу и идем к тому месту, где стоят мои ботинки. Которые заметила Звездочка. Но когда мы подходим поближе, становится вполне очень видно... нет, не так... как же там... а вот: очевидно... становится вполне очевидно, что это совсем не они. Не ботинки.
Звездочка говорит:
— Это не ботинки. Это какашки.
— Ага. — Я прикрываю рот рукой, ну, как будто я вдруг застеснялся. Хотя я вовсе и не застеснялся. — Ага, — говорю. — Звездочка, это не мои ботинки.
Мы с ней стоим и смотрим на эту штуку, которая совсем не ботинки и даже близко на них не похожа.
— Это не мои ботинки. Эта какая-то гадость.
Звездочка говорит:
— Это какашки. Собачка накакала.
Вы, может быть, думаете, что мы со Звездочкой — малость с приветом, ну, что мы ходим, все время держась за руки. И улыбаемся. Но мы с ней любим друг друга. У нас любовь. И потом, это вас не касается. Это касается только нас, то есть Звездочки и меня. Мы с ней идем вдоль по улице, держась за руки, и я иду без носков и ботинок, и небо над нами такое чистое, и голубое, и очень высокое, потому что сейчас весна. И там, на небе, летают птицы. А куда мы идем?
— Звездочка, — говорю. — А куда мы идем?
— Мы идем к Прим. — Звездочка говорит: — Она очень смешная, Прим. Да? Все время смеется.
Я пытаюсь припомнить, какая она, эта Прим.
— Да, да, да, — говорю. — Она очень смешная и все время смеется. Да, я вспомнил. Сейчас мы к ней придем и тоже будем смеяться. Да, Звездочка?
— Да, Ствол. Как я уже говорила.
Мы со Звездочкой идем по улице.
К Прим. Которая очень смешная.
А какая еще?
У меня не то чтобы очень плохая память, у меня она самая обыкновенная, как у всех, просто время сейчас такое, что все воспоминания куда-то деваются, вроде как портятся, ну, как продукты — потому что никто ничего не помнит. Вот хочешь вспомнить какого-нибудь человека, девушку, там, или парня, и ничего у тебя не выходит. Не вспоминается, хоть ты тресни. Я пытаюсь представить Прим. Она высокая, да. С каштановыми волосами, которые вьются, как виски в стакане, когда много выпьешь. Или как тучи, когда на улице ветер и плохая погода. Но Прим всегда улыбается, даже в плохую погоду. Потому что она смешная, и ей всегда весело, и ничто не способно ее расстроить.
— Прим, она очень хорошая, — говорю. — Да, Звездочка?
Мы со Звездочкой идем по улице, а на улице весна. И настроение такое — весеннее. Звездочка улыбается, она наелась таблеток, которые теперь у нее внутри, а весна, наоборот, снаружи, и я тоже наелся таблеток, и я уже не понимаю, что лучше — что внутри или то, что снаружи, — и где начинается одно и кончается другое.