Воздержанья уехала к маме на пару дней. Идея была моя, но я поступил умно и подстроил все так, чтобы жена думала, будто это ее идея. Я сказал ей, что мне приснился нехороший сон, что в дом ее мамы проник грабитель и стал смеяться над мамой. А когда Воздержанья спросила, сбываются ли мои сны, я сказал, что сбываются, и она сразу же собрала сумку.

Как только жена выходит из дома, я вынимаю из шкафа все вещи и отношу их в кладовку. Потом надеваю кроссовки, бегу к киоску и покупаю целую стопку порножурналов. Хотя Джим только и говорит, что о сексе — почти постоянно, — я не знаю его предпочтений и поэтому беру все. Подростки, бабульки, сиськи, попки, ножки, толстые дамы, черные дамы, волосатые штучки, бритые штучки, стыдливо прикрытые и раскрытые настежь, и даже жены читателей. Вернувшись домой, я поднимаюсь в спальню, сваливаю все журналы прямо на пол и бегу в супермаркет, где набираю полную тележку баночного пива, присовокупив к нему с полдюжины пакетиков жареного арахиса. Возвращаюсь домой на такси, тащу все покупки наверх, в спальню, и складирую на полу перед шкафом. Ровно в полночь я беру свой мобильный, звоню в ближайшую круглосуточную пиццерию и заказываю на дом самую большую пиццу. Через двадцать минут я расплачиваюсь с курьером, ставлю коробки с доставленной пиццей в шкаф и ложусь в постель.

Я, должно быть, заснул. Свет изменился. Теперь в окно светит солнце. Я сажусь на постели и вижу на полу несколько смятых банок из-под пива и вскрытый пакетик арахиса, дочиста вылизанный изнутри. Порножурналы разбросаны по всей спальне. Большинство открыто на центральном развороте. Некоторые страницы испачканы чем-то липким и серебристо-белесым. Дверца шкафа закрыта. Я встаю, открываю шкаф, но там внутри — только пустая коробка из-под пиццы и несколько засохших обкусанных корочек.

Хочется в туалет. Я сую ноги в тапки в виде инопланетных пришельцев и иду в ванную. Подхожу к двери и слышу, как Воздержанья чистит зубы. Я уже собираюсь вернуться в постель, но тут вспоминаю, что Воздержанья уехала к маме. Значит, там, в ванной, — не Воздержанья. А если там не она, значит, там кто-то другой. Я вежливо стучу и прикладываю ухо к двери.

— Погоди, — отвечает знакомый голос. — Я сижу на толчке.

— Но я же слышу, как ты чистишь зубы.

— И что?

Я качаю головой, гадливо скривившись. Когда дверь наконец открывается, я стою в коридоре, уперев руки в боки.

— Ты какую брал щетку, когда чистил зубы?

— Которая в виде космического корабля.

— Джим, это моя щетка. Теперь придется ее выбрасывать.

— Но там была только эта. Ну и еще какая-то розовая.

Я беру свою щетку и нюхаю. Пахнет листьями. Свежими листьями с самых верхушек деревьев.

— Черт.

— Что с тобой?

— Да я как представлю, что она побывала у тебя в пасти… рядом с твоим извращенным мозгом. И посмотри, во что превратились щетинки. — Я сую щетку Джиму под нос. — Может быть, Воздержанья ее прокипятит.

Я поднимаю глаза на Джима. Он смотрит на меня странно. Я не берусь утверждать, но мне показалось, что он улыбается. То есть по-настоящему. Не ухмыляется своей маньячной ухмылкой, а улыбается. Он качает головой и смеется:

— Ты все такой же. Ни капельки не изменился.

— В смысле?

— Как ты был мрачным анусом, когда я тебя видел в последний раз, так мрачным анусом и остался.

— Ты тоже, как был, так и остался уродом и хамом.

— Псих ненормальный.

— Животное.

— Твои трусы, — говорит Джим не в тему. — Ты одевался в темноте и надел их задом наперед.

— Я ношу только боксерские шорты, как тебе хорошо известно. Кстати, о трусах. Помнишь, в самом начале, когда ты только начал сюда ходить? Иногда ты приходил с трусами на голове. Именно что не с шортами, а с трусами. У меня таких нет. Они были откуда?

— Так, сувенир от прежнего подопечного, кому я являлся в качестве привидения. Когда я уйду от тебя, я возьму твои шорты. На память.

— А если ты являешься женщине? Ты надеваешь на голову ее трусики?

— Мне жаль тебя разочаровывать, Спек, но призрачных жирафов-трансвеститов не бывает.

— Рад это слышать.

Он шаркает копытами по полу.

— Если ты вдруг увидишь на мне предметы женского туалета, это вообще ничего не значит. Я их ношу исключительно потому, что я их не ношу. Шутки ради.

— Ага. Главное — это пригладить неприглядную правду.

— Нет. — Он энергично трясет головой. — Я их не глажу. Никто не гладит нижнее белье.

— Я сказал «пригладить», а не «погладить». И безотносительно к нижнему белью.

— А-а. А я-то подумал… И потом, какой смысл гладить трусы, если ты собираешься всего-навсего надеть их на голову…

— Джим, я ни слова не говорил о том, чтобы что-то гладить.

— …и попрыгать на чьей-то кровати.

— Надеюсь, ты по моей-то не прыгаешь?

— Только когда ты не видишь.

— А когда я не вижу, то все нормально? Ладно, надеюсь, ты хотя бы сперва вытираешь копыта.

— Конечно, — говорит Джим с обидой. — За кого ты меня принимаешь? Я их вытираю. О твою подушку.

— И ты еще удивляешься, почему тебя никто не любит.

— Призраки созданы не для того, чтобы их любили. Боялись — да. Любили? Нет.

— Но ты и не страшный. Ты просто противный.

Ответ Джима таков: он отходит на пару шагов для разбега и мчится на меня, скорчив страшную рожу. Я, разумеется, не впечатляюсь.

— И что это было?

— Ничего.

— Ты что, пытался меня напугать?

— Нет.

— Тогда к чему эти нелепые спазмы лицевых мышц?

Он пожимает плечами.

— Это я пошутил. Типа такая ирония.

— Какая ирония? Да в тебе, как говорится, нет ни одной ироничной косточки. У тебя вообще нет костей. Но если бы они были, среди них не было бы ни одной ироничной.

— Собственно, в этом и заключается ирония, — говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Они такие ироничные, что их нет вообще.

— Не умничай, Джим. Тебе не идет.

Джим тяжко вздыхает и бежит в спальню. Рысью.

— Эй, ты куда?

Он пожимает плечами.

— Замечательно. Ты приходишь ко мне, жрешь мою пиццу…

— А ты о чем думал, когда оставил ее в шкафу?

— Ну, я не думал, что ты сожрешь ее всю.

— Я — существо, руководствующееся инстинктом. Я вижу пиццу, я ее ем.

— Да уж, инстинктом, — говорю я, поправляя очки. — Ты — существо хитрое и расчетливое. Бездушное, холодное, ну и…

— И?..

— Что «и»?

— И что?

— Что «и что»?

— Ты сказал, что я бездушный, холодный и, — говорит Джим. — Бездушный, холодный и какой еще?

— И расчетливый.

— Э?

— Ты — бездушное, холодное и расчетливое существо. Ты и сейчас себя так ведешь. Как бездушное, холодное и расчетливое существо. Стараешься сбить меня с толку, так что я забываю, что хотел сказать. Если бы ты был существом, руководствующимся инстинктом, тебе бы хватило ума не говорить такие дремучие глупости.

Он облизывает ноздрю.

— Ты, Джим, страдаешь ярко выраженным избирательным идиотизмом. Потому что ты умный, когда захочешь, — говорю я, садясь на краешек кровати. — Но ты почему-то предпочитаешь скрываться за этим… за этим дурацким фасадом.

— Я тебе не нравлюсь, да?

Я хочу сказать: «Да, не нравишься. Ты меня раздражаешь». Хочу сказать — и не могу. Мне нужна его помощь. Мне нужно, чтобы он просветил меня в сексуальных вопросах; чтобы он меня научил что к чему.

— Ты мне нравишься, Джим, — говорю я, скрестив пальцы за спиной.

— А что ты там прячешь?

— Где?

Джим с подозрением глядит на меня.

— За спиной.

— Ничего.

Я раскрещиваю пальцы и показываю ему пустую руку.

— Ты что, пальцы скрещивал?

— Нет.

— Скажи еще раз. Скажи, что я тебе нравлюсь. Только теперь держи руки перед собой, на коленях. Чтобы я их видел.

Я кладу руки поверх своих спальных шорт, стараясь не прикасаться ни к чему, что могло бы откликнуться на прикосновение.

— Джим, ты мне нравишься. Ты — мой лучший друг.

Пару секунд он молчит. Просто стоит и моргает. Потом обходит кровать, заглядывает мне за спину, ничего там не находит и возвращается на прежнее место.

— Что, правда?

Я убежденно киваю, раскрещивая скрещенные пальцы на ногах.

— Но я думал, что твой лучший друг — Вик Двадцатка.

— Он был моим лучшим другом, но потом появился ты и стал лучшим, а Вик перешел на второе место. Кстати, откуда ты знаешь про Вика?

— Я потому что шпионил, — говорит Джим совершенно обычным, даже где-то небрежным тоном. — И не раз наблюдал, как вы с ним играли в компьютерные игрушки у него дома.

Я киваю с мечтательным выражением.

— Славные были деньки.

Джим кривится. Если вы видели, как кривятся жирафы, вы должны знать, что это не самое приятное зрелище.

— Компьютерные игрушки — занятие для идиотов. И скучно к тому же. Просто сидишь, тупо пялясь в экран, и орудуешь стиком. Так сказать, дрочишь палку.

— Не просто какую-то палку. А джойстик, гейм-контроллер.

— Ага, палка радости. Но как ни крути, палка есть палка. Хреновина из пластмассы с красной кнопочкой наверху. Ты ее двигаешь, и по экрану бежит маленький человечек и стреляет в дебилов-монстров.

— Вообще-то они не дебилы, — говорю я в защиту монстров. — Ты знаешь, что такое искусственный интеллект?

Он качает головой.

— То же самое, что и твой искусственный идиотизм, только наоборот.

Он кивает.

— В старых игрушках монстры были вполне предсказуемы, они действовали по четко заданному сценарию. А в игрушках последнего поколения монстр может спрятаться, например, за кустом и ждать, пока ты не пройдешь мимо. А когда ты будешь проходить мимо, он выскочит из-за куста, схватит тебя и съест. Или он может замаскироваться. Например, ты заходишь за кустик, а тот вдруг хватает тебя и ест. И все — ты умер. Минус одна жизнь.

Джим приподнимает бровь.

— Еще бывает, что есть два монстра, как бы склеенные друг с другом. Ты убиваешь одного, и тут отклеивается второй и убивает тебя. Или монстр может уйти в невидимость, а потом неожиданно материализоваться прямо у тебя перед носом, и ты натыкаешься на него и умираешь.

Джим молчит. Кажется, мне удалось произвести на него впечатление. В кои-то веки.

— А это в какой игре?

— Да в любой может быть. Я просто примеры привел, навскидку.

— А можно мне тоже сыграть?

— Во что?

— В эту игрушку с монстрами.

— Да их много, с монстрами, — говорю я. — Если хочешь, можно пойти к Вику и поиграть.

— Правда можно?

Я пожимаю плечами.

— В эту игрушку, где монстры. Где они делаются невидимыми, и нападают, и все такое.

— Я же тебе говорю: их таких много. Игрушек с монстрами.

— Но там, куда мы пойдем, есть с монстрами?

Мне надо подумать. У Вика столько всяких игрушек. Он, что называется, профессиональный геймер. В свободное время он пишет компьютерные игрушки и работает на компанию-разработчика компьютерных игр — тестирует эти самые игры. Его работа заключается в том, чтобы удостовериться, что игра не слишком простая, но и не слишком сложная. Если игра слишком простая, они добавляют побольше монстров, или рисуют им больше зубов, или оснащают их специальными щупальцами с глазами, которые видят в темноте. Если игра слишком сложная, они убирают излишек монстров.

— Э-э… у него есть игра «Монстры везде и повсюду». Ты играешь за человека…

Джим кривится.

— Не хочешь быть человеком?

Он качает головой.

— А кем? Жирафом?

Он кивает.

— Джим, по-моему, таких игр, где надо играть за жирафа, просто не существует.

Разумеется, это последнее замечание его удручает. Он хватает зубами невскрытую банку пива и с размаху швыряет ее о стену.

— Джим…

Он хватает еще одну банку и швыряет ее в коридор, сквозь открытую дверь. Я слышу, как она катится вниз по лестнице: бум-бум-бум.

— Джим, ну что ты?

Но он стоит, отвернувшись к стене, и пыхтит от ярости.

— Джим, ну чего ты такой капризный? Будешь капризничать и обижаться, с тобой никто не захочет работать, и тебя вообще выкинут из сюжета. До конца книжки. Хочешь нива? — Я открываю банку и машу ею у него перед носом. — Ладно, тогда я сам выпью. — Я подношу банку к губам и издаю восторженное причмокивание. — М-м-м, — убедительно говорю я, — отличное пиво.

Джим молчит.

— Слушай, Джим, что-то я совсем пьяный. — Я обхожу комнату, шатаясь и натыкаясь на мебель. — Давай, Джим. Выпей пива. А то все веселье пропустишь. — Я пытаюсь заглянуть ему в лицо. — Джим, это улыбка? Вот здесь, в уголке. Слушай, ты бы хоть волосы в носу выщипывал, а то торчат — некрасиво.

Он качает головой. Но он улыбался, я видел.

— Давай пиццу закажем. Хочешь еще одну пиццу, Джим?

— Можно.

— Сказать, чтобы они положили побольше сыра? — Я беру свой мобильный, начинаю набирать номер, и тут мне приходит идея. — Джим, может быть, ты поэтому такой злой? Из-за сыра?

Он оборачивается ко мне, озадаченно смотрит.

— У моей мамы — та же беда. Делаешь ей сандвич с сыром, и все вроде нормально, она тебя благодарит, ест его с удовольствием, а через час готова тебя покусать. — Я опять набираю номер. — Может, у них есть пицца вообще без сыра. Попросим, чтобы тебе положили побольше других начинок.

— Ы-ы-ы…

— Что значит ы-ы-ы?

— Вообще без сыра, — говорит Джим потерянно.

— Может, у них есть другие закуски. Чесночный хлеб, например.

— Я не ем чеснок.

— Почему?

— У меня на него аллергия.

— Что? Правда?

Он кивает.

— Я — призрак. У всех призраков аллергия на чеснок. Я поднимаю с пола ближайший порножурнал и принимаюсь рассеянно его листать.

— Погоди, — говорю я, поднимая глаза от страницы, — а ты ничего не напутал?

— Чего?

— Ну, что у призраков аллергия на чеснок. Я всегда думал, что у вампиров. Хотя у вампиров не совсем аллергия. Он их убивает. Что, кстати, странно. Поскольку чеснок — антикоагулянт.

— Это ты из фильмов набрался.

— А в фильмах оно все откуда? Наверняка неспроста. Что-то за этим стоит.

— Вампиры тут ни при чем. Эта жирафья особенность, Спек. У всех жирафов аллергия на чеснок.

— Погоди, — говорю я, швыряя журнал на пол. — Ты только что говорил, что у тебя аллергия на чеснок, потому что ты — призрак. А теперь ты говоришь, что у тебя аллергия на чеснок, потому что ты — жираф. Ты уж определись.

— Я уже определился.

— Тогда я тебя слушаю.

Он морщится, как от неприятного запаха.

— Все очень просто. У меня всегда была аллергия на чеснок. С самого детства. Но обнаружилось это только в последний год. Когда я записался в армию.

— А я и не знал, что ты служил в армии.

— Я не служил. Я сдал все тесты на физическую подготовку, даже тот, где тебе привязывают к копытам мешки с песком и заставляют карабкаться на гору. А потом был медосмотр. Мне натерли бока чесноком, и у меня началось жуткое раздражение. Вот, собственно. Так меня и не взяли в армию.

— А как бы они тебя взяли? Где это видано, чтобы солдат не мог есть чеснок!

— Я лично не видел. И даже не слышал.

Я киваю. Все же приятно, что в чем-то мы с ним соглашаемся, пусть даже и в ерунде. Самое главное — что он здесь и что мы остаемся друзьями. Ну, знаете, как говорят. Всякое в жизни бывает, и вполне может так пол учиться, что твой друг-извращенец однажды спасет тебе жизнь.

— Ну чего, будем заказывать пиццу?

— Что-то не хочется.

— А чего хочется?

Джим ухмыляется.

— Чеснока.

— Но, Джим, у тебя же аллергия на чеснок.

— Я уже мертвый. Чего мне терять?

— Ну ладно. У меня есть банка чесночного супа. Пойдем на кухню, — говорю я и первым спускаюсь по лестнице. — Правда, есть одна маленькая проблема. Хозяйством у нас ведает Воздержанья, и я не знаю, где что лежит. Может, она вообще его выкинула, этот суп. Она ненавидит чесночный суп. Говорит, это единственное, что ее радует в том, что мы спим на разных кроватях. — Я захожу в кухню. — Кстати, Джим, а что ты думаешь по поводу разных кроватей? — говорю я, пытаясь поднять тему секса. Джим как-то не реагирует, и я продолжаю: — Как ты думаешь, может быть, нам с Воздержаньей надо спать вместе, в одной кровати?

— Это не мое дело.

Это совсем на него не похоже. Наверное, он просто голодный. Еда — это единственное, что интересует его больше секса. Еда и пиво.

— Джим, — говорю я, открывая кухонный шкаф. — Ты выше меня. Посмотри на верхней полке.

Он сует голову в подвесной шкафчик, всю голову целиком. Сбивает какие-то банки, и они с грохотом падают на разделочный стол.

— Видишь банку, на которой написано: «Чесночный суп»? Там еще есть картинка с миской горячего чесночного супа.

— Не вижу.

Иногда я задаюсь вопросом, а есть ли мозги в этой призрачной голове?

— Посмотри слева, — говорю я ему. — Теперь видишь?

— Нет.

— Справа?

— Нет, — говорит он. — Никакого чесночного супа. Гм.

— Поднять перископ. Банки могут стоять друг на друге, и она может быть в самом верху.

Он тянет шею.

— Ага, нашел.

— Давай сюда.

Он выныривает из шкафчика, склоняет шею и ставит банку на разделочный стол.

— Спасибо, Джим. — Я вынимаю из ящика открывашку для консервных банок. — У вас в джунглях есть консервы, Джим? Конечно, нет. Это было бы нелепо и странно, да? М-м-м, ты понюхай, какая вкуснятина. — Я выкидываю крышку в мусорное ведро и подношу открытую банку к носу призрачного жирафа. Глаза у него зеленеют. — Да, реакция налицо. Мне подогреть его в микроволновке или на плите, прямо в банке, как делали раньше?

— В микроволновке.

— Уже не терпится его попробовать?

— Нет. Я просто люблю смотреть, как оно крутится. Я переливаю суп в миску, ставлю миску в микроволновку и нажимаю на кнопку СТАРТ.

— Как мало надо жирафу для счастья.

Он молчит. Он наблюдает затем, как миска крутится в микроволновке.

— Сейчас его надо достать, чтобы перемешать. — Я достаю миску, перемешиваю суп и снова ставлю его в микроволновку.

— А можно сделать, чтобы крутилось быстрее?

— Можно, но для этого мне надо залезть туда и крутить диск вручную.

— Ты туда не поместишься.

— Это была шутка, Джим. Но смеяться не обязательно. Я не хочу, чтобы ты напрягался.

Он не слушает. Он наблюдает за супом. Смотрит как завороженный. Сейчас ему можно укоротить шею, раскрасить его в черно-белую полоску, обозвать его зеброй Джимом, и он ничего не заметит. Потом раздается тихое дзинь, и микроволновка автоматически отключается.

— А можно еще раз включить?

— Его нельзя перегревать, — объясняю я. — Тут очень тонкий букет ароматов.

— Откуда там взяться тонкому букету? Это же чесночный суп.

— Но в нем не только чеснок.

— А что еще?

— Ну, есть несколько разновидностей чеснока.

— Спек, чеснок — он и есть чеснок.

— По определению — да. Но есть несколько способов приготовления чеснока. Его можно тушить, жарить в масле, жарить на гриле. Потом, они все разные, головки. Разной формы, разных размеров. Дольки можно нарезать по-разному. А иногда их вообще не режут, а кладут целиком. Вот посмотри, — говорю я, показывая пальцем. — Видишь? Целая долька.

Джим воротит нос.

— И не вороти нос. Это невежливо, Джим. Если тебе не нравится, как я готовлю…

— Как это — ты?! Это же консервированный суп. Из банки.

— Да, но кто открыл банку? И выставил таймер на микроволновке?

— Это же проще простого. А по-настоящему ты ничего не готовил.

— Но мог бы. Всего-то и нужно, что очистить чеснок и измельчить его в миксере.

— А как же тонкий букет ароматов, несколько способов приготовления и прочее?

— В жопу, в жопу, — говорю я, выходя из образа. — Ладно. Что тебе дать? Ложку или вилку?

— Вилку.

— Ты уверен, что вилку? Суп может пролиться. Между зубчиками.

— Тогда ложку.

— А ты можешь держать ложку?

— Когда я голодный, я могу держать все.

Я ставлю миску на стол, открываю ящик и достаю вилку. Когда я оборачиваюсь, миска уже пуста. Джим ее вылизал подчистую.

— Ты что?! Съел весь чесночный суп?

— Какой чесночный суп?

— Этот. Который был в миске.

— Наверное, он испарился.

— Джим, чесночный суп не испаряется.

— Испаряется, Спек. Я своими глазами видел.

— Нет. Если бы он испарился, тут бы вся кухня пропахла чесноком.

Джим с шумом втягивает носом воздух, так что у меня даже волосы шевелятся.

— Чем-нибудь пахнет?

Он качает головой.

— Правильно. Потому что он не испарился. Это ты его съел. Просто ты очень упрямый и поэтому не признаешься. Хотя съел, и ладно, — говорю я, хитро прищурившись, потому что знаю что-то такое, чего он не знает. — Все равно это был твой суп.

— Правда?

— Ну, я все равно бы не стал его есть. Воздержанья мне не разрешает.

— Кстати, а где Воздержанья?

— Поехала к маме. На пару дней.

— Вы что, поругались?

— Мы никогда не ругаемся, — говорю я не без гордости. — Просто не умеем.

— Зря не ругаетесь. Тебе бы это пошло на пользу, — говорит Джим. — Обзывать друг друга всякими словами. Швыряться вещами, бить посуду.

— Знаешь, наш консультант по вопросам семьи и брака сказала нам то же самое. Хотя и другими словами. Она сказала, что не надо держать раздражение в себе. Надо давать ему выход. Я сказал, что она не права. И что жена полностью разделяет мое мнение в данном вопросе.

— Так где она?

— Кто, консультант по вопросам семьи и брака?

— Твоя жена.

— Я же сказал, она к маме поехала.

Джим кивает. И не просто кивает, а этак задумчиво, с пониманием, как будто имеет в виду, что мой брак на грани распада и жена уехала из дома лишь потому, что в доме нахожусь я.

— Что ты так на меня смотришь?

— Я знал, что этим все закончится, Спек. Вы с ней слишком разные. Она говорит «помидор», а ты вообще ничего не говоришь.

— И что это значит?

— Она тебя бросила. Ну, признай очевидный факт. Она забрала свой фаллоимитатор и ушла. От тебя.

— Но, Джим… — говорю я и умолкаю на полуслове. Нельзя говорить ему правду, что Воздержанья уехала к маме из-за моего вещего сна, который я выдумал. Потому что тогда мне придется рассказать ему о моем плане. Надо что-то придумать. — Я сейчас все объясню, — говорю я, что-то придумывая. — Ты, должно быть, заметил, что вся моя спальня завалена порножурналами. Это журналы одного моего приятеля. Он попросил меня присмотреть за ними, пока он проводит реорганизацию книжных полок.

— А я-то думал, откуда они у тебя. Она поэтому тебя бросила, из-за порножурналов?

— Она меня не бросила, Джим.

— А пиво откуда?

Я чешу нос, чтобы выиграть время.

— Я его выиграл в лотерею.

— А пицца?

— Э… ее принесли по ошибке. Курьер перепутал адрес. Поэтому я и убрал ее в шкаф. — Я вижу, что Джима не убеждают мои аргументы, и добавляю: — У них новый курьер. Не очень хороший.

— То есть она тебя бросила ради курьера из пиццерии. Ну и ее можно понять. Бесплатная пицца, и все такое.

— Повторяю в последний раз: Воздержанья меня не бросила. Я просто подумал, что ей лучше уехать на время, пока в доме творятся все эти странные странности.

— Какие странности?

— Порножурналы, пицца, жираф-призрак. Да, и еще пиво.

— А что странного в пиве, Спек? Да, согласен, если выпить его слишком много, все вокруг делается малость странным. Мерещится всякое. Вот выпил ты пива, лежишь в кровати, тебя немного мутит, а потом, словно по волшебству, твои туфли вдруг превращаются в унитаз.

— Ты же не носишь туфли.

— И ты теперь знаешь почему. Но мы отклонились от темы. Ты мне так и не сказал, почему вы разошлись.

— Джим, наш брак так же крепок, как и в тот день, когда мы подписали все необходимые бумаги.

— Тогда почему она уехала к маме?

Я тяжко вздыхаю.

— На самом деле, Джим, — говорю я, — Воздержанья… э… загорает. Дома у мамы. Да, у ее мамы новая кварцевая установка для загара. Она ее выиграла. В лотерею.

— В туже самую, в которую ты выиграл пиццу?

— Не пиццу, а пиво — поправляю я. — Пиццу мне принесли по ошибке. Кстати, курьер, который доставил пиццу, и продал нам билеты. Он так рассудил: «Я все равно развожу людям пиццу, так почему бы мне заодно не заняться распространением лотерейных билетов. Чтобы собрать деньги. В фонд помощи пицце». Джим, почему ты смеешься?

Он катается по полу, стуча копытами в потолок, и заливается хохотом, буквально вываливаясь из метафорических штанов.

— Фонд помощи пицце. Лотерейные билеты. В жизни не слышал такой ерунды.

— Джим, успокойся. Джим… — Он давится смехом и кашляет, сжимая копытами свое длинное желтое горло. — Джим, что с тобой?

Он пытается что-то сказать, но не может.

— Я сейчас принесу подушку.

Я бегу в спальню, хватаю подушку, возвращаюсь на кухню и подкладываю подушку Джиму под голову. Голова смещается, я пододвигаю подушку, но голова снова смещается, и я снова пододвигаю подушку, и голова снова смещается. Весь жираф-призрак бьется в судорогах. У меня в кухне на полу.

— Джим, это было не настолько смешно. Я даже и не пытался шутить. Хотя ты все равно не смеешься, когда я шучу. Никогда не смеешься, когда я шучу. Джим, может, вызвать врача? Да, надо вызвать врача. — Я мчусь в гостиную, где телефон. Снимаю трубку и звоню доктору Яблочко. — Прошу прощения, что разбудил. Но, понимаете, доктор Яблочко, у моего друга припадок. И меня это слегка раздражает. Он смеялся над моей шуткой, — объясняю я. — И, похоже, его занесло. Какого цвета? В каком смысле какого цвета?

Я заглядываю на кухню. Джим стоит перед раковиной и держит голову под струей холодной воды. Лицо у него ярко-малиновое. Он весь ярко-малиновый, в розовых пятнах.

— Чеснок.

— Уже не осталось, — говорю я ему. — Я попозже схожу в магазин.

— Нет, — говорит он сдавленным голосом. — На чеснок. Аллергия.

— А-а. — Я бегу обратно в гостиную. — Доктор Яблочко, — говорю я в трубку, — похоже, мой друг съел чеснок, а у него на чеснок аллергия. Да, доктор Яблочко. Нет, доктор Яблочко. — Я говорю ему спасибо, что он уделил мне время, и вешаю трубку.

— И что сказал доктор? — Джим лежит на полу в кухне, засунув голову между ног. Видимо, проводит какую-то реанимационную процедуру. Или просто пытается отвлечься.

— Тебе надо лечь. В постель. И принять аспирин.

— Ни хрена, — говорит он с вызовом. — Я иду в паб.

— Когда болеешь, нельзя пить спиртное, Джим.

— Наоборот. Спиртное выводит токсины.

— Но алкоголь тоже яд.

— Да, и поэтому он стимулирует иммунную систему.

— Нет, Джим. Он ее подавляет.

— Пиво стерильно, — говорит Джим, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Оно убивает микробов.

— Каких микробов?! Ты просто ищешь себя оправдания, чтобы пить пиво, не мучаясь чувством вины.

— Чушь собачья.

— Что?

— Чушь собачья.

— Посмотри мне в глаза и скажи это еще раз.

— Чу…

Он не может сказать.

— Ладно, — говорю я примирительно. — Это твое здоровье, Джим. И если тебе улыбается проваляться все выходные в больнице…

— Не надо так говорить.

— Ты не любишь больницы, Джим?

— Не знаю. Я никогда не лежал в больнице.

— А я лежал. И уж поверь мне на слово, приятного мало.

Он хмурится.

— Джим, помнишь, ты меня предупреждал насчет соседской антенны? Ты сказал, что от нее у меня будет рак мозга. Тогда я над тобой посмеялся, но оказалось, что ты был прав. У меня действительно был рак мозга. И у жены тоже. Мы пошли в поликлинику, к доктору, и нас положили в больницу. Там нас лечили специальной мазью от рака и вылечили.

Джим с любопытством глядит на меня.

— А как она действует?

— Мазь против рака? Она проникает в мозги и уничтожает раковые клетки.

— И что, ее вводят прямо в мозги?

Я прислоняюсь спиной к холодильнику. Для поддержки.

— Ну… нет, не прямо.

Он ухмыляется.

— А через задницу, правильно?

— Джим, ты маньяк. Я тебе говорю, что я чуть не умер, а тебя интересует только нетрадиционное анальное проникновение. Может, ты сам того… из нетрадиционных. Я уже начинаю задумываться. Может быть, ты какой-нибудь шкафный гомосексуалист.

— Гардеробный гомосексуалист.

— Как скажешь.

— А жене? Ей тоже вводили мазь через задний проход?

— Да, нас лечили одинаково.

— А кто вводил? Врач была женщина или мужчина?

— Женщина. И нет, Джим, это не значит, что моя жена — лесбиянка. Ты все равно найдешь, где подколоть. Если бы врач был мужчина, ты бы сказал, что я сам не мужчина, потому что спокойно терплю, когда посторонний мужчина заправляют моей жене в задницу.

— То есть та женщина-врач видела ее влагалище? Твоей жены?

— Его многие видели, — говорю я. — Его показывали по центральному телевидению.

— Врешь ты все.

— Там еще были студенты из медицинского, практиканты.

— А еще кто-нибудь был?

— Нет. Хотя погоди. Был еще один доктор. Доктор Жираф.

— Жираф.

— Да. Ой, — говорю я, связав одно с другим, — он же твой тезка.

— А как его звали? Случайно не Джим?

— Это был бы уже перебор. Его звали Джеймс. Дипломированный доктор медицины. Настоящий профессионал, уважаемый человек.

— Значит, мы с ним не похожи.

— На самом деле немного похожи. Внешне.

Джим смеется.

— А может быть, это был замаскированный я.

Я тоже смеюсь.

— Он был высокий?

— Ну, — говорю я, пытаясь припомнить. — Да, высокий. Он был жуть как хорош собой. Хотя, может быть, это из-за его темных очков. Милый, очаровательный человек. Совсем не такой, как ты.

Джим хмурится.

— И он никогда бы не стал есть продукты, на которые у него аллергия. И не сделался бы малиновым с розовыми пятнами. Потому что он не такой идиот, как некоторые.

— Он тебе нравился?

— Разумеется, нет, — заявляю я твердо. — Хотя всем остальным — очень нравился, да. Женщины от него просто млели, насколько я помню.

Джим хмуро кивает, переваривая информацию. Какой-то он и вправду понурый. Может, он просто завидует. Может быть, он сам не пользуется успехом у женщин — пусть даже всегда утверждает обратное. Может быть, он от природы застенчивый. Да, наверное. Он просто застенчивый. Он ведет себя как идиот, потому что робеет. Я знаю. Я сам был таким до женитьбы. Женатый мужчина обретает уверенность в себе, ему значительно легче общаться с женщинами, хотя эта уверенность пригодилась бы ему больше, когда он был еще не женат. Такова жестокая ирония судьбы.

— Джим, — говорю я вдруг неожиданно для себя самого, — а тебе нравится холостяцкая жизнь?

— А почему ты вдруг спрашиваешь?

— Просто я уже забыл, что это такое. И мне интересно, как там вообще.

Джим склоняет голову.

— Одевайся, — говорит он тихо. — Мы идем в паб.