Мы с Джимом решили пойти прогуляться: отметить мой последний вечер в неродительском качестве не-родителя На окраине города мы наблюдали затем, как бригада рабочих в касках сносит какой-то дом.

— Мой любимый момент, — сказал Джим. — За миг до того, как все разлетится на части.

И буквально в следующую секунду стальной шар ударился в стену дома и выбил из нее изрядный кусок.

И вот я дома. Только пришел. Воздержанья сидит на кровати. Поскольку моя жена — современная женщина прогрессивных взглядов,юна решила рожать дома. Я взял кредит в банке и потратил все деньги на переделку моего высокотехнологичного кресла в высокотехнологичную родильную кровать. Я собираюсь вернуть кредит со своей ежегодной премии, которая, по словам Гарри Дельца, должна быть запредельной. И, может, мне даже повысят зарплату. Если шоу не провалится. А оно не провалится. С нами Джим, а Джим — это Джим, жираф-призрак.

— Скотт, — говорит Воздержанья, когда я вхожу в комнату, — передай мне шоколадку.

— Ты что, плакала? — говорю я, передавая ей шоколадку.

Она кивает.

— Не могла дотянуться до шоколадки.

Я сажусь на краешек кровати и кладу руку жене на живот.

— Я его чувствую. Как он брыкается. А когда роды начнутся?

— Сложно сказать. Доктор Яблочко говорит, что, наверное, во время шоу.

Она имеет в виду наше новое шоу. Первый выпуск в эфире, сегодня вечером.

— Будем надеяться, это случится во время рекламы.

Воздержанья смеется.

— Ты вообще представляешь, как это все происходит? Иногда роды длятся несколько часов.

— Моя роль в этой беременности была не особо активной, да?

Воздержанья разглаживает коричневую ночную рубашку на своем круглом животе.

— Скотт, твоя роль — роль добытчика и кормильца, и ты хорошо с ней справляешься. Ты работаешь в новом шоу. Ты купил мне эту коричневую родильную рубашку…

— Твой любимый цвет.

— …и шоколадку…

— Твою любимую.

— …и ты переделал свое высокотехнологичное кресло в высокотехнологичную родильную кровать, чтобы я могла рожать дома.

— Кстати, а кто будет принимать роды?

— Доктор Яблочко.

— С акушеркой, — предполагаю я, — и целой армией медсестер.

— Нет, один доктор Яблочко. Я хочу, чтобы все было просто. Так сказать, по-домашнему. Ой, — говорит она, перекатываясь на бок. — Кажется, началось.

— Может быть, вызвать «скорую»?

— Нет. Позвони доктору Яблочко. Скажи, что у меня началось.

Я достаю из кармана мобильный, и он звонит у меня в руке.

— Прикольно, когда он так делает. И кто бы это мог быть? — Я нажимаю на кнопку «прием» и подношу телефон к уху.

Это Гарри Делец; звонит из лондонской студии НФ-канала.

— Скотт, давай быстро сюда. Ты нам нужен. Без тебя мы — никак.

— Мне надо в студию, — говорю я, целуя Воздержанью в щеку.

— Не забудь позвонить доктору Яблочко, — говорит Воздержанья. — Скажи ему, что у меня началось.

Охрана на студиях НФ всегда пребывает в состоянии полной боевой готовности, но сегодня их всех словно подняли по тревоге, и тому есть причина. Новое варьете-шоу «Жираф Джим представляет»~стало самым разрекламированным телешоу за всю историю телевещания. Билеты на сегодняшнюю передачу были распроданы в рекордный срок: две с половиной секунды. Снаружи, у здания телестудии, собралась многотысячная толпа — в надежде хотя бы издали посмотреть на восходящих звезд телеэкрана.

Гарри ждет меня в вестибюле у стойки администратора.

— Что с тобой, моя прелесть? Чуть не порвали на сувениры?

— Что-то типа того.

Я благополучно добрался почти до входа, а потом кто-то узнал меня по фотографии в пресс-релизе и бросился на меня, норовя ухватить за мою длинную челку. В результате чего я теперь наблюдаю в стеклянных дверях свое изрядно потрепанное отражение. Футболка порвана, очки сидят косо, челка вся смята. Сами двери значительно интереснее. Витражные вставки из цветного стекла исполнены в стиле хай-тек. Одна изображает космонавта, другая — его заклятого врага, пришельца по имени Пучеглазый, которого, из соображений морали и нравственности, пришлось убрать из сериала уже в пятой серии.

— Ты сегодня общался с Джимом?

— Ага. Мы ходили гулять. Отмечали мой последний вечер в неродительском качестве не-родителя.

— И как он тебе показался?

Только теперь я замечаю, какое у Гарри лицо. Лучше всего его можно было бы описать как лицо крайне обеспокоенное, хотя можно использовать слово «досада» или «огорчение», хотя бы уже потому, что это мои любимые слова.

— Да вроде нормально. Он был немного растерян, но это понятно.

Гарри кивает. Он опирается на высокотехнологичную, «под мрамор», стойку администратора, самую длинную стойку на свете среди стоек подобного типа. За ней сидят восемнадцать девушек-администраторов, три из которых — левши.

— Сегодня у него первое выступление по телевидению, — объясняю я. — Разумеется, он нервничает. Я бы на его месте тоже нервничал.

— Говоришь, он был какой-то растерянный?

— Ну да. А что? Его нет?

— Он тут был. Приехал где-то с час назад, и с тех пор его больше не видели.

— А ты в баре смотрел?

— Я обошел все бары и в каждом выпил по стаканчику виски.

Я чешу подбородок.

— И в гримерной его тоже нет?

— Я заглянул туда в первую очередь.

— Пойдем, Гарри. Я, кажется, знаю, где он.

На двери Джимовой гримерной красуется большая золотая звезда — символ его грядущих успехов. Гарри стучится, потом открывает дверь, и мы заходим.

— Видишь?

Я обвожу взглядом комнату. Ящик шампанского, коллекция невероятно длинных галстуков, фотография каких-то танцующих девушек с задранными ногами в черных чулочках.

— Видишь? — повторяет Гарри.

Выдержав паузу, что называется, для эффекту, я открываю шкаф.

— Джим.

— Джим, — говорит Гарри, — гримерша искала тебя еще час назад. Ты что себе думаешь?

— Я не думаю. Я прячусь.

— От кого?

— Просто прячусь. Мне страшно, Гарри. Я боюсь телевизора.

— Какого еще телевизора? — Гарри оглядывает гримерную в поисках телевизора.

— Ну, вообще телевидения. Я еще никогда не выступал по телику, и мне страшно.

Я выразительно смотрю на Гарри: мол, а что я тебе говорил?

— Я никуда не пойду, Гарри. Тут останусь, в шкафу. Вместе с нижним бельем и штанами.

— И футболками, — добавляю я. Я всегда был педантом.

— Ладно, Скотт, предоставь это мне, — говорит Гарри и выразительно смотрит на меня: мол, предоставь это мне. — Джим, радость моя. Послушай меня. Ответь мне на один вопрос. Кто твоя любимая телезвезда?

Джиму надо подумать. Он редко смотрит телевизор и поэтому не знает, кто его любимая телезвезда. Или, может быть, знает, но не хочет об этом распространяться.

Гарри ждет, сложив руки на груди. Он явно намерен дождаться ответа.

Джим смотрит на меня, потом — на Гарри, на его по-серебренные ботинки.

— Космонавт.

— Космонавт?

Джим кивает.

Гарри смотрит на меня.

— Ты слышишь, Скотт?

Да, я слышу, но вряд ли верю своим ушам. Да и вообще как-то не верится, что любимая телезвезда Джима — Космонавт, персонаж сериала, мой персонаж, которого я придумал от скуки одним унылым воскресным утром за миской кукурузных хлопьев.

— Хорошо, — говорит Гарри, — а теперь скажи мне, Джим, что было бы, если бы Космонавт отказался играть в первой серии? Если бы он спрятался в шкаф? Вместе с… э… всякой одеждой. Что стало бы с миром, если бы Космонавт спрятался в шкаф?

— На нас напали бы злые монстры.

— А еще?

— А еще роботы. Межгалактические роботы.

— А помимо злых монстров и роботов? — говорит Гарри, проявляя терпение. — Что стало бы с телевидением, с развлекательными передачами?

— А, в этом смысле, — говорит Джим, врубаясь. — Тогда не было бы никакого «Космонавта в космосе», и мы не смогли бы его смотреть.

— Вот именно.

Джим морщит нос. Сначала — одну ноздрю, потом — вторую. Выходит из шкафа. Шмыгает носом.

— Спасибо, Гарри. И тебе, Скотт, спасибо. За все.

— Космонавт гордился бы тобой, Джим.

— Ты это… не переусердствуй.

— Прошу прощения.

Гарри смотрит на свои часы с голограммой.

— Тебе пора гримироваться. Так что иди к гримершам. А мы со Скоттом заглянем в бар. Пойдем, Скотт, чего-нибудь выпьем. Мы заслужили.

Гарри любит выпить. Обычно он пьет вино, но сегодня он пьет исключительно виски. Я тоже пью виски, потому что хочу быть похожим на Гарри.

— Ты ничего не заметил, Скотт? Никаких изменений в моем внешнем виде?

Я смотрю на него, смотрю очень внимательно. Столик прозрачный, и сквозь него все видно. Я вижу сквозь столик ботинки Гарри и его брюки, которые тоже прозрачные или просвечивающие.

— В одежде, — подсказывает мне Гарри.

Я качаю головой.

— Я одет необычно неброско, — объясняет Гарри.

Я киваю. Он одет необычно неброско. Да, его брюки прозрачные, но они черные. Его рубашка, ботинки и галстук — все черное.

— Обычно я одеваюсь достаточно ярко. Кое-кто даже считает, что я привлекаю к себе внимание. А сегодня оделся неброско.

— Да, но почему?

— Потому что я в трауре. Партнер, с которым мы прожили десять лет, меня бросил.

— Доктор Бэмс?

Гарри кивает.

Он молчит, я тоже молчу. Подношу к носу стакан с виски, вдыхаю.

— В жизни бывают такие моменты, Скотт, когда надо чем-то пожертвовать. Я пожертвовал своей любовью, моей единственной настоящей любовью, ради другой, тоже единственной настоящей любви — телевидения.

А мне вспоминается, что сказал Джим, когда мы были у доктора Бэмса. Когда мы с ним вышли, чтобы перемолвиться словом наедине. После той сюрреалистичной сигары. Джим сказал мне: «Тебе нужно выдать идею. Только очень хорошую идею. Такую идею, чтобы Гарри Делец послал доктора Бэмса куда подальше».

И Гарри Делец послал доктора Бэмса куда подальше, но он совсем не имел в виду, чтобы тот отправлялся куда подальше в плане межличностных отношений. Имелись в виду отношения чисто деловые, связанные с телевидением. Мне представляется их разговор. Прошу прощения, мой сладкий Бэмс, но реалити-шоу с «тяганьем» бревна тем же бревном и накрылось. Мы будем делать другое шоу, грандиозное варьете-шоу, и ведущим там будет твой старый приятель, жираф-призрак по имени Джим, — так сказал бы Гарри.

Джим — не жираф и не призрак, возразил бы ему доктор Бэмс. Джим — ниггер. Мы держали его вверх ногами и подвешивали за шнурки. И ковыряли ему в носу зонтиком. Открытым зонтиком.

Гарри идет к барной стойке и берет себе еще виски, двойное.

— Я всю ночь глаз не сомкнул, — говорит он, усаживаясь на место. — Всю ночь думал о том, что я сделал. О том, что я потерял. И знаешь что, Скотт? Мне так грустно. Вот здесь. — Он ставит виски на стол и кладет руку на сердце. — Грусть поселилась вот здесь. Такая большая, печальная грусть в виде большого, печального телевизора.

Я дую на челку. Это несложно: надо лишь выдвинуть вперед нижнюю губу. Это я виноват, говорю я себе, когда челка ложится на место. Хотя, с другой стороны, доктор Бэмс сам дурак, что предложил такую дурацкую идею. И Гарри Делец — что повелся на эту дурацкую идею. Мое преступление — если это вообще преступление — состоит только в том, что я умный и творческий человек. Умнее, чем Гарри Делец и доктор Бэмс вместе взятые.

Гарри идет к барной стойке за очередной порцией виски, двойного виски.

— Единственное, что не дает мне сломаться, — это наше новое шоу. Знаешь что, Скотт? — Он выразительно поднимает брови. — По-моему, оно просто обречено на успех.

Главная студия на НФ-канале называется Студия № 1, хотя обычно ее называют просто главной студией, с маленькой «г». «Космонавта в космосе» снимали в главной студии; там же снимали и первые эпизоды его дочернего сериала, «Подводник под водой», который, впрочем, достаточно быстро сняли с производства. Именно здесь, в главной студии, Космонавт сразился с Двухголовым Трехногим и Четырехруким Человеком-Ящером — и победил. И именно здесь, в главной студии, Джим покорит сердца миллионов восторженных телезрителей.

Мы с Гарри уже в главной студии; осматриваем декорации для варьете-шоу «Джим Жираф представляет». Сейчас студия превратилась в старомодный театр-варьете, но с одной очень существенной разницей. Разница заключается в том, что старомодные старые театры — они старомодные и старые, а наш театр — нет. Копытоустойчивое покрытие на сцене разработано с тем расчетом, чтобы выдержать много часов топотания высокой плотности. Занавес с узором из жирафьих пятен сделан из настоящей жирафьей шкуры или из чего-то, что выглядит как настоящая жирафья шкура, и поднят повыше — под высокий рост Джима.

Но есть одна небольшая проблема. Осветители еще никогда не работали с призраками и слабо себе представляют, что делать с прозрачностью. Призраки, как известно, прозрачные, то есть они пропускают свет. Можно было бы осветить Джима поярче, но, как объясняет главный художник по свету, смокинг Джима, не обладающий свойством прозрачности, поглотит свет и отразит часть светового потока в камеру, и на пленке возникнет свечение в виде пятна в форме смокинга. Опять же, пятно можно было бы обработать с помощью компьютерной графики, но шоу пойдет, как говорится, «вживую», в прямом эфире, так что, как ни крути, Джиму придется выступить голышом.

Момент напряженный. В студии воцаряется тишина. Слышны только редкие покашливания в кулак и стук нервных пальцев по твердой поверхности. Все взгляды обращены на Гарри Дельца, как всегда в периоды кризиса.

— Э… — говорю я, глядя на брюки Гарри.

Гарри смотрит на свои брюки.

— Почему ты смотришь на мои брюки? Художник по свету тоже смотрит на брюки Гарри.

— Они прозрачные, — объясняю я. — Твои брюки — прозрачные. А что, если Джим наденет прозрачный смокинг? Он не поглотит свет и не отразит часть светового потока в камеру.

— Гениально.

— Гениально, — подтверждает художник по свету. — По крайней мере в теории. А как будет на практике — это еще вопрос.

Существует единственный способ проверить. Гарри велит своему ассистенту, чтобы тот срочно нашел костюмершу, бойкую и энергичную даму по имени Сесси Бой-Баба, и прислал ее к гримершам.

Джим презрительно морщится.

— Кстати, красятся не только девчонки, — терпеливо втолковывает ему гримерша. — И ничего девчоночьего в этом нет.

— Тогда почему они красятся, все девчонки?

— Чтобы быть красивыми, — отвечает гримерша, на мой взгляд, несколько нелогично. — Привет, Скотт, — говорит она, узнавая меня по моей длинной блондинистой челке.

Я вспоминаю ее не с ходу, но все-таки вспоминаю.

— Вы из гримерной бригады на «Космонавте в космосе»?

Она отвечает не сразу: пытается удержать голову Джима более-менее неподвижно, чтобы наложить тональную пудру на его смешные мелкие рожки.

— Да, — говорит она. — Я гримирую Космонавта.

Джим вострит уши.

— Космонавт тоже красится?

— Ну конечно, — отвечает гримерша. — И не переживает по этому поводу.

Джим кивает. Мышцы у него на шее слегка расслабляются. Он смотрит на себя в зеркало, на свои смешные мелкие рожки, и расплывается в улыбке.

В гримерную входит Сесси Бой-Баба в сопровождении своей многочисленной свиты.

Гарри пожимает ей руку, самые кончики пальцев.

— Сесси, сколько тебе нужно времени, чтобы сварганить прозрачный смокинг?

— Это для освещения, — поясняет художник по свету.

— Для кого?

— Для Джима, — говорит Гарри.

Джим морщит нос.

— Но мы уже сделали ему смокинг, — говорит Сесси. — Отличный смокинг.

— Выкройки остались?

— Сесси Бой-Баба не шьет по выкройкам, — говорит Сесси. — Все творения Сесси Бой-Бабы — это штучные вещи по индивидуальной модели.

— Но это нам не подходит, — говорит Гарри, указывая на стойку, где висит Джимов смокинг, накинутый сразу на пять или даже шесть вешалок.

Сесси Бой-Баба — самый высокооплачиваемый костюмер из всех занятых на телевидении. Услышав критику в адрес какого-то из своих… гм… творений, она, как правило, падает в обморок. В глубокий обморок. Гарри сильно рискует, и он это знает. Но, с другой стороны, Джиму прочат великое будущее: все за то, что он станет ярчайшей телезвездой за всю историю телевидения, — и Гарри, опять же, об этом знает. Быстренько посовещавшись со своим адвокатом, персональным психотерапевтом, двенадцатилетним бойфрендом и девяностодевятилетней мамой, Сесси дает согласие.

— Но мне понадобится кокаин, — говорит она. — И новый нос.

Известный эстрадный комик Боб Забавник репетирует свой новый номер. Ну, вы знаете Боба Забавника. Наверняка видели по телевизору, может быть, даже ходили на его концерты. Он действительно очень смешной, но для того, чтобы оценить его юмор по-настоящему, нужно увидеть его вблизи. Как говорится, за сценой.

Как правило, его номера состоят из смешных наблюдений «из жизни», сдобренных элементами сюрреализма.

— Вы никогда не обращали внимания, — обращается Боб Забавник к своей воображаемой аудитории, — на таблички в автобусах? «При аварии разбить стекло молотком. Молоток спрашивайте у водителя». А рядом с водителем табличка: «С водителем не разговаривать». И как, интересно, добыть молоток при аварии? Я лично ношу с собой свой. На всякий случай. — Он делает паузу, чтобы воображаемая аудитория могла посмеяться, и продолжает: — Кстати, раз речь зашла об автобусах. Бывает, ждешь его целую вечность, а потом приходят сразу три.

М-да… Как бы там ни было, Джим проводит последнюю репетицию с женским танцевальным коллективом под названием «Одиннадцать ножек». Однажды я видел их выступление. У меня потом еще больше недели рябило в глазах от их пестрых костюмов.

— Давайте сначала, — кричит он вдохновенно и выдает совершенно умопомрачительную чечетку. Специальная обувь ему не нужна. У него есть естественное приспособление для чечетки, иначе известное как копыта.

— Чечетке я научился в джунглях, — сказал Джим в начале недели, когда я брал у него эксклюзивное интервью. — Я тебе не рассказывал, как я дрался с тем слоном? Который плевался арахисом? Так вот он плевался в меня арахисом. Набирал его в хобот и злобно плевался. К счастью, я вырос в самом злачном районе джунглей, в восточной части, в Ист-Сайде, и мои ноги натренированы тут же срываться на бег на месте при первых же признаках опасности.

— Но, Джим, — сказал я прямо в диктофон, — ты же говорил, что ты из Серрея.

Он пожевал губу.

— То есть Серрей, по-твоему, это джунгли?

— Ну, у нас был такой сад… весь заросший.

— И тем не менее…

Он почесал шею.

— Помню, там еще были осы. Много ос, — сказал он. — Приходилось мазаться специальным лосьоном.

Где бы Джим ни научился плясать чечетку, получается у него здорово. Как говорится, что есть, то есть. У него потрясающая координация. Его ноги сливаются в сплошное пятно. «Одиннадцать ножек» еле-еле выдерживают такой темп.

— Скотт, — говорит руководительница ансамбля по окончании репетиции, — как я понимаю, нас пригласили сниматься в новых сериях «Космонавта в космосе»?

Не помню, говорил я или нет, что среди заклятых врагов Космонавта есть раса инопланетных пришельцев, которые общаются между собой только на языке жестов.

— Да, — подтверждаю я. — Съемки начнутся весной.

— Я слышала, у вас скоро будет ребенок, — говорит кто-то из девушек.

— Да, у жены. А моя роль — роль добытчика и кормильца.

— Мои поздравления. А когда он родится, примерно?

Я смотрю на свои высокотехнологичные часы.

— Сегодня? — недоверчиво переспрашивает девушка. — Тогда почему вы здесь, а не с женой?

Я пожимаю плечами.

— Хочу посмотреть шоу.

— Но, Скотт, рождение ребенка — это лучше любого шоу.

— Мы все снимаем на камеру, — говорю я в свою защиту. — Я потом посмотрю, на видео.

— На видео можно было бы посмотреть «Жираф Джим представляет». У вас сегодня родится первенец, Скотт. Если вы это пропустите, вы никогда…

Окончание фразы тонет в голосе из репродуктора, объявляющего по студии:

— Тридцать секунд до эфира.

Оно (окончание), может, и тонет, но все равно резонирует.

— Гарри, — говорю я Гарри, — мне надо позвонить.

И я убегаю звонить. В коридор.

Когда я в последний раз говорил с Воздержаньей, роды уже начались. И вполне вероятно, что ребенок уже родился и я все пропустил. Я достаю свой мобильный, нажимаю на кнопку, подношу его к уху.

— Воздержанья, он уже все?

— Кто уже все?

— Ребенок. Ребенок родился?

— Нет, Скотт. Возникли некоторые осложнения. Он уже вроде пошел наружу, а потом остановился.

Я делаю глубокий вдох.

— Воздержанья, я еду домой. Ты не давай ему выйти, пока я не приеду. Если он снова полезет наружу, не давай ему вылезти целиком. Я хотел бы при этом присутствовать.

— А зачем?

— Хочу держать тебя за руку. Хочу увидеть, как родится наш первенец. Хочу перерезать пуповину. Мы же купили специальные ножницы, специально для этого случая.

Она улыбается. Я слышу эту улыбку в ее голосе.

— Скотт, я тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, Воздержанья.

— Но, Скотт, доктор Яблочко уже здесь. Он говорит, что ребенок родится не раньше полуночи.

— Не раньше полуночи?

Она кивает. Я слышу этот кивок в ее голосе. Я быстро подсчитываю в уме.

— Шоу закончится в половине одиннадцатого. Так что я все успеваю. Смогу даже немного побыть на приеме, который у нас тут устраивают после съемок.

Джим просто создан для телевидения. У него настоящий талант. Зрители аплодируют ему стоя. Жалко, что Воздержанья не смогла сегодня быть в студии. Или за кулисами, вместе со мной и Гарри.

Или здесь, на приеме. Сегодня здесь собрались все, включая и мать-одиночку Мамика с ее малышом Малявкой Водичкой.

— Поздравляю, — говорит Мамик, пожимая мне руку. Я говорю ей «спасибо» и вытираю руку о штаны. (Малявку Водичку немного стошнило.)

— Нам с Малявкой понравилось, да, Малявка?

Малявку Водичку опять тошнит.

Я глажу Малявку по голове.

— Привет, Малявка.

— Ему очень понравился этот жираф. Он любит животных. Да, Малявка, ты любишь животных?

Малявка Водичка кивает, и его снова тошнит.

— Ему давно пора спать, — объясняет Мамик. — Его поэтому и тошнит. Его всегда тошнит, если он вовремя не ложится.

Кстати, о тошноте и ее причинах. Ко мне подходит мой старый школьный приятель Плут Дубина. Единственный парень, который показывал мне свой писюн. Я всегда сомневался, что Плут Дубина хоть как-то преуспеете жизни, так что меня вовсе не удивляет, что он так и остался тринадцатилетним мальчишкой — и даже одет в свою старую школьную форму. Он лезет в карман пиджака, вынимает оттуда чипсу и сует себе в рот.

— Хочешь?

— Нет, спасибо.

— Со вкусом креветок. Слямзил в папином баре. — Он по-дружески бьет меня кулаком в промежность, прямо как в старые добрые времена, и говорит: — А ты знаешь, что такое спермач?

— Конечно, знаю. Я женатый человек. Почти папа, — добавляю я с гордостью.

— Нет, ты точно придурок. — Он ковыряет в носу, запустив палец в ноздрю до самых мозгов. — Ты идешь на вечеринку? Ну, к Лайзе?

Я смеюсь.

— Зачем мне ходить на вечеринки к какой-то Лайзе, если теперь я хожу на приемы, где собирается весь цвет телевидения?

— Нет, ты точно придурок. — Плут Дубина бьет меня кулаком в живот и убегает — и с разбегу врезается прямо в дородную, крупную женщину, похожу на большой вкусный торт. Она дает ему увесистый подзатыльник и тут же ласково его обнимает.

— Добрый вечер, мистер Спектр. Поздравляю. Новое шоу получилось на славу. Нам с коллегами очень понравилось.

— Спасибо, сестра Матрона. — Я чешу левую линзу очков. — Да, нелегкая это работа — подготовка программ, — говорю я с нажимом. Сестра Матрона не понимает намека, и я добавляю: — Может быть, вы… ну… проведете со мной процедуру вашего терапевтического объятия?

— Ну конечно. — Она сжимает меня в объятиях и говорит где-то на середине терапевтической процедуры: — А это кто там нам машет с того конца зала? Вот опять помахал, прямо у меня перед носом.

— Это, наверное, Вик Двадцатка, мой лучший друг. — Не прерывая терапевтической процедуры, мы с сестрой Матроной поворачиваемся на сто восемьдесят градусов, и я оказываюсь лицом к лицу с Виком. — Вик.

— Привет, Скотт. Как жизнь?

— Замечательно. Ты смотрел наше шоу?

Он признается, качая головой:

— Я его пропустил. Писал новую программу и как раз подошел к самому интересному месту. И совершенно не следил за временем.

— Кстати, еще раз большое спасибо за ту компьютерную игрушку. Джим только о ней и говорит.

— Для друзей — все что угодно, Скотт. Все, что касается компьютерных игр. Давай, что ли, выпьем. Хочу тебя угостить.

— Лучше не надо, — говорю я. Еще в самом начале приема я изрядно нюхнул шампанского, и у меня до сих пор кружится голова. — Я уже пьяный.

— И все-таки не такой пьяный, как вон тот мужик.

Он имеет в виду капитана Кейпа, с которым мы познакомились в больнице. Когда он только пришел, он был в костюме, как деловой бизнесмен. Впрочем, он сразу же сообщил всем и каждому, что переоденется в костюм супермена, как только случится что-нибудь волнующее. Видимо, что-то волнующее случилось, потому что теперь он являет собранию нелепый наряд из синего облегающего трико и облегающей водолазки с вышитой на груди буквой «К».

— Интересно, он что собирается делать? Ловить преступников? Кстати, о преступниках. Это не тали старушка, которую приготовили к пожизненному заключению за кражу домашней обуви?

Сперва я решаю, что он пошутил, но, проследив за направлением его взгляда, вижу Бабулю Кошак, которая направляется прямо к нам. Будучи женщиной пожилой, она идет очень медленно, еле-еле передвигая ноги, но настоящие леди преклонных лет, и к тому же сбежавшие из тюрьмы, стоят того, чтобы их дождались.

— Здравствуй, Скотт.

— Вы сбежали из тюрьмы?

Она кивает.

— Хотела посмотреть шоу. У них в тюрьме нет телевизора, представляешь?! Эдди собирался навестить меня в тюрьме, но так ни разу и не пришел. И все из-за этого бесовского ящика. А вот и он, кстати.

— Эдди, — говорю я, обозревая его подбородок снизу. — Тебе понравилось наше шоу?

— Дерьмо на палочке. Лучше бы я дома остался, посмотрел бы его по телику.

— Но это лучше, чем телик, Эдди. Это реальная жизнь. — Вид у него озадаченный, и я поясняю: — Реальная жизнь лучше, чем телевизор, Эдди.

— По мне так, как ни крути, все — дерьмо.

— Что, вообще все?

Он кивает.

— А костюм мистера Бинго? Тоже дерьмо?

Эдди морщится. Он явно не понимает, о чем речь.

— Ты вообще знаешь, кто такой мистер Бинго? — говорю я, указывая глазами на сутенера из нашего пригорода.

Эдди молчит, но, судя по его виду, знает.

— Ты говоришь, все-дерьмо, — поддразниваю его я. — А как же костюм мистера Бинго? Тоже дерьмо?

Эдди смотрит на мистер Бинго, потом — на его делового партнера Обезьяна Клешню, который делает всю обезьянью работу.

— Нет, — говорит Эдди. — Очень хороший костюм. Не дерьмо.

Мистер Бинго похлопывает меня по плечу.

— Я как раз говорил Обезьяну: «Эти танцовщицы — просто не девочки, а конфетки». Да, Обезьян?

Обезьян кивает.

— Джим мне все рассказал. Как ты спас мою девочку с побережья, — говорит мистер Бинго, поправляя галстук. — Она убежала, а ты ее спас. Там, на море. Обезьян, сигару.

Обезьян Клешня по прозвищу Обезьяньи Ручки достает из кармана сигару, зажигает ее и передает мистеру Бинго.

— Еще одну. Для моего друга.

Обезьян Клешня зажигает вторую сигару и передает ее мне своими обезьяньими ручками.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать, Скотт? Для тебя — все что угодно. Я твой самый ярый фанат. Да, Обезьян?

Да нет, думаю я про себя. Мой самый ярый фанат — это Спот Плектр, основатель фан-клуба Скотта Спектра. Как я уже говорил, Спот Плектр — не настоящее имя. Он изменил свое имя, потому что хотел быть похожим на меня. Он копирует меня во всем. Даже одевается точно как я. Рыжий от рождения, он перекрасился в блондина, искусственно выпрямил волосы и ходит с длинной растрепанной челкой. Сегодня на нем очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке, штаны с узором «миллиметровка» и антистатические не скользкие носки. Все — в точности как у меня. Вплоть до туфель в виде космических кораблей.

Тут я должен внести поправку: Спот Плектр был моим самым ярым фанатом, а теперь я уже и не знаю… Весь вечер он ходил мрачный, явно хотел со мной поговорить. А когда все же набрался смелости подойти, не сумел сформулировать ни одной фразы — так он был взбешен.

— Как я понимаю, тебе не понравилось шоу.

— Ты продайся — Он снимает свои очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке, и швыряет их на пол. — НФ-канал — это канал научной фантастики. — Он буквально кипит праведным гневом. — А это, — он указывает в потолок, видимо, имея в виду главную студию несколькими этажами выше, — это не научная фантастика.

— В каком смысле?

— Научная фантастика — это фантазия, вымысел. С научным уклоном, — говорит он, наступая на свои очки, самые стильные из существующих на данный момент на потребительском рынке. Очки не ломаются, и он наступает на них еще раз. Очки не ломаются. — А это, — беснуется он, — не научная фантастика. Это легкая развлекательная программа. С ударением на «легкая».

— Это, безусловно, научная фантастика. Я так думаю.

— Ну и где там наука?

Я задумчиво закусываю губу.

— Призрак.

— Призрак — это ужастик.

— Танцовщицы.

— Порнография.

— Боб Забавник.

— Комедия.

Я снова закусываю губу.

— Мне надо кормить семью. Через час, — говорю, глядя на свои высокотехнологичные часы и быстро подсчитывая в уме, — я буду папой.

— Ты продался. Фан-клуб Скотта Спектра прекратил свое существование. Завтра же я бреюсь на лысо. И возвращаю себе свое имя. Саймон Конь.

Я с трудом подавляю смешок.

— Конь? Твоя фамилия — Конь?

— И что?

— Надо вас познакомить с Джимом. Ему понравится. Конь Саймон и Жираф Джим.

— Что-то я не врубаюсь.

— Звериные фамилии, — говорю я, давясь от смеха. — Джиму это понравится. Пойдем, я тебя с ним познакомлю.

Он неохотно плетется за мной к барной стойке, где Джим просидел целый вечер в компании какого-то мужика. Кстати, только теперь до меня дошло, что Джим и вправду весь вечер просидел у стойки в компании этого самого мужика. Я всегда подозревал, что Джим — гей. И вот доказательство. Я подхожу к Гарри, который сидит на другом конце стойки, и легонько хлопаю его по плечу.

— Джим — гей, Гарри.

Гарри молчит и вообще не глядит в мою сторону.

— Прости, это было невежливо. Гарри, с тобой все в порядке?

— Ты знаешь, кто это?

— Нет. А кто?

— Это Макс Золотце с Платинового канала.

Я смотрю на собеседника Джима.

— Он, как только пришел, сразу взялся обхаживать Джима. И все это время они сидят, разговаривают.

Я сажусь рядом с Гарри на свободный высокий табурет.

— Гарри, Джим с нами. Он подписал контракт на десять лет. Я при этом присутствовал.

— Посмотри на его передние ноги.

Я смотрю на передние ноги Джима.

— Он положил их на стойку.

— Посмотри повнимательнее.

— Ну хорошо. Он засунул их в стойку. Джим — призрак, Гарри. Он умеет проходить сквозь стены. Вообще сквозь любые предметы.

— И ты думаешь, призраку есть дело до какого-то там контракта?

Я пожимаю плечами.

— НФ-канал благополучно накрылся, Скотт. Без жирафа Джима не будет никакого шоу «Жираф Джим представляет». А без варьете-шоу «Жираф Джим представляет» не будет никаких денег, — говорит Гарри. — Эта сцена с копытоустойчивым покрытием. Знаешь, во сколько она обошлась? В бюджет сезона «Космонавта в космосе». Не серии, Скотт. Сезона.

— Гарри, НФ-канал — это целая организация. Часть единого телевещания.

Гарри качает головой.

— НФ-канал — это бизнес. Вернее, был.

— Но, Гарри, у меня же семья. Жена, ребенок…

— Счастливчик, — говорит Гарри, вставая. — У меня нет вообще ничего.

Гарри прав. Я счастливчик. У меня есть жена и ребенок. То есть ребенок не то чтобы есть. Но уже скоро будет. Я только надеюсь, что он все-таки подождет, пока я не приеду домой. Хотелось бы все-таки поприсутствовать при его появлении на свет.

Я собирался поехать домой на такси и списать это в счет представительских расходов, но Гарри заморозил все средства на мои представительские расходы, так что приходится ехать на метро и добираться от станции пешком. Выйдя на угол нашей улицы, я звоню Воздержанье с мобильного.

— Воздержанья, как там ребенок? Уже родился?

— Пока нет, но уже на подходе. Давай быстрее, Скотт, а то опоздаешь.

— Я уже скоро. Я поехал на метро. Поезд сломался в тоннеле, и пришлось выходить и толкать.

— Надо было взять такси.

Я молчу. Просто слушаю дыхание жены и свое собственное дыхание.

— Надо было взять такси, Скотт. Почему ты не взял такси?

— Никаких такси нет. — В известном смысле их действительно нет. Никаких. — Воздержанья, а ты бы любила меня по-прежнему, если бы у меня не было денег?

— Конечно, любила бы. А почему ты вдруг спрашиваешь? Хочешь уволиться с НФ-канала? Мы с доктором Яблочко смотрели шоу. Да, доктор Яблочко?

— Да, — слышу я голос доктора Яблочко. — Шоу просто отменное. Так, погодите, — говорит он деловито, — похоже, ребенок пошел.

— Задержите его. Я сейчас, — говорю я, возясь с ключом от входной двери. Ключ не войдет, не повернется в замке… ключ входит и поворачивается, дверь открывается, и я вхожу в дом.

Я едва успеваю закрыть за собой дверь, как открывается дверь гостиной, и оттуда выходит доктор Яблочко, вытирая руки, испачканные чем-то красным, о свой белый халат.

— Мои поздравления. Ваша жена только что родила замечательного малыша, крепенького и здоровенького жирафика.

— Жирафика?

Доктор Яблочко кивает и улыбается.

— Мальчик. Десять фунтов одиннадцать унций.

— Жирафик?

— Жирафик, да.

Комната вдруг превращается в корабль, попавший в сильную качку. Нетвердой походкой я добираюсь до борта и блюю в бурное море.

Жирафик. Крепенький и здоровенький.

Я вытираю рот кухонным полотенцем, отпиваю глоток воды и иду в гостиную.

Воздержанья сидит на высокотехнологичной родильной кровати. Ее ноги сдвинуты и накрыты одеялом. Она смотрит на меня, улыбается. Смотрит на малыша у себя на руках, улыбается.

Я подхожу ближе. Смотрю на ребенка, смотрю на жену.

Доктор Яблочко надевает пальто, берет свой докторский чемоданчик.

— Как вы его назовете?

Я смотрю на жену. Как мы его назовем?

— Джимми, — говорит Воздержанья. — Назовем его Джимми.