– О-о-о... Который час? – прорычал Пэдди, растирая лицо.

– Утро... – прокашлял я, раздирая глотку в клочья.

В результате я закашлялся еще сильнее и теперь лишь морщился от боли. Мне пришлось лечь в позу пассажира авиарейса, которому стало плохо, и ждать, пока мое горло успокоится, а я смогу отпить из стоящего на столике бокала – что бы там ни было.

– Раненько начинаешь, – заметил Пэдди, с трудом поднялся с дивана напротив и почесал нос и задницу, не особенно заботясь о последовательности.

– Джин-тоник, о-о-о... – простонал я, но отпил еще.

Занавески в гостиной Дона были опущены, однако суета и шум машин с улицы подсказывали нам, что окружающий мир уже проснулся и ехал на работу.

Мэтт попросил нас заткнуться: он пытался спать. Тогда Пэдди сообщил ему, что скоро десять и мы опаздываем. "По фигу!" – сердито крикнул тот, и возразить на это было нечего.

Дон отправился спать на несколько часов раньше нас, так что оставшимся троим пришлось драться за два дивана. Победили я и Пэдди – хоть и ценой изнуряющей битвы с Мэттом, рухнувшим рядом с ложем.

Шея не гнулась, я чувствовал себя совершенно разбитым. Я попытался встать, но закружилась голова и подступило к горлу. Я опять сел и тер глаза до тех пор, пока из них не ушел сон (все те три часа, что мне удалось ухватить), и я сделал несколько глубоких вдохов, отчего опять случился приступ кашля. Плохо, как же мне плохо...

– Пошли все в жопу, я не могу, – объявил Пэдди и свернулся на диване. – На хрен...

Ни он, ни Мэтт не подавали больше никаких признаков жизни, кроме непрекращающегося сопения да случайных вздохов или всхлипов.

А вот я не мог на все плюнуть и не пойти на работу. Мы с Роджером должны были считать гранки и вернуть их в типографию. На самом деле я должен был сделать это еще вчера, но после шумного увольнения Дона мы все немного отвлеклись в пабе. Я должен сделать это сегодня, иначе в понедельник огребу. Надо идти, как бы плохо мне ни было. Кошмар...

Какая же сука этот Роджер! Он вполне мог бы справиться и без меня, однако не станет, чтобы продемонстрировать свое недовольство. Ведь мы остались в пабе на весь день, а Роджер никогда туда не ходит. Он не любит пабы. Он вообще был одним из тех жалких унылых придурков, которые не могут спокойно видеть чужую радость. Он был мудаком, настоящим мудаком, в это мгновение я почти ненавидел его, потому что именно из-за него я должен идти на работу. Я одновременно ужасно устал, ужасно себя чувствовал, и вообще меня все достало.

А еще мне до смерти хотелось пить. Я пошел на кухню, налил себя чашку воды и выпил. Прежде чем закрыть кран, я повторил процедуру трижды. Мне еще и есть хотелось! Вдруг я сообразил, что со среды толком ничего не ел. И не нюхал. Несколько доз кокаина, прорва алкоголя и желание пристроить член лишили меня всякой способности к самосохранению.

Нет... Вдруг в моем мозгу вспыхнуло воспоминание. Черт! Что я там наделал? Я сосредоточился и постарался вспомнить. "Пристроить член..." Вспомнил! И тут же пожалел, что не смогу это вновь забыть. Прошлым вечером я ходил за Мэри по всему пабу и, скажем так, умолял ее взять у меня за щеку. Нет, еще хуже. Просто умолял – и все! Вот дерьмо... Это кто-нибудь видел? Да почти все. Помнят ли они? Проклятие!

Всплывали все новые подробности, мое лицо горело от стыда. Я все время дотрагивался до ее ноги, лапал ее, хватал за сиськи и клал ее руку на мой вставший член – и это в пабе! Нет... Неужели я так себя вел? Но почему? Потому что я нанюхался кокаина до потери пульса и был возбужден, как овчарка на пляже, которой дали поиграть в мяч, – вот почему.

Я еще немного повспоминал. Мэри сочла это за шутку или казалась недовольной? Казалась недовольной. По-моему, она в конце концов сказала, чтобы я отвалил, а Уэнди норовила меня отвлечь. Ох! Я и с Уэнди попытался... Дерьмо! Черт! Вот дерьмо! Я предлагал Уэнди сделать мне минет и нудно рассуждал о плюсах и минусах се положительного решения (минусов нашлось немного).

Мне стало так тяжело, что я попытался выкинуть это из головы и сделать вид, будто ничего не было. Она страшно рассердилась и все гнала меня домой, а я отвечал, что уйду только вместе с ней. "Давай соглашайся!" – повторял я снова и снова. "Давай! Что тут такого?" – успокаивал я Уэнди, а потом – нет! – описал во всех подробностях, что я с нею сделаю, желая ее этим убедить. Я даже помню собственную логику – пьяную, безумную логику, основанную на животном инстинкте, который подсказывал мне: "Если ты чего-то очень сильно хочешь, то обязательно это получишь". Уэнди обматерила меня и в энный раз послала домой; тут подошел Пэдди и увел меня в сторону. Дальше – опять туман.

Я был раздавлен. Как я мог? Что обо мне теперь подумают? Я не смогу взглянуть Уэнди в лицо, это исключено! Придется последовать примеру Дона. Даже пойти туда я не могу. А что, если Мэри обратится в полицию?! В наши дни за такое дерьмо запросто посадят. Это называется приставать? Или нападать? Вы только представьте беседу в полиции. Господи, что мне им отвечать? Может, поднять руки и во всем сознаться, что бы на меня ни повесили? Или попытать счастья и от всего открещиваться, повторяя: "А что тут такого? Так, дурака валял... Все так делают..." А передо мной будут сидеть с каменными лицами две женщины-полицейские.

– Вы полагаете, что класть руку девушки на ваш эрегированный член, хотя вам было велено прекратить, – это "валять дурака"? – спросят они меня. – Вы полагаете, что хватать девушку за грудь и залезать к ней под юбку – это "валять дурака"?

– Вы так полагаете?

– А если мы сделаем то же самое с вами?

– А если мы станем лапать вас между ног?

– А если мы покажем вам свои трусы, поставим вас на колени, расстегнем ваши штаны и...

Мне еще и подрочить захотелось, об этом я тоже не заботился со среды. А потом еще раз... И вообще, столько всего накопилось!

Мои мысли вернулись к Мэри и Уэнди. Меня тут же обдало холодной водой, и я забыл свою непрошеную полицейскую фантазию. Что же теперь делать? Извиняться? Вроде бы надо, но тогда придется все признать, а мне так хотелось тихо замотать этот вопрос, забыть обо всем. Как же, забудешь тут...

А вдруг они были так пьяны, что ничего не помнят, и тоже сейчас мучаются, а мои действия затерялись среди всеобщего пьяного дебоша и безобразия? Пойдут ли они жаловаться в полицию? Или к Стюарту? Или даже к Питеру? Но что они могут мне сделать? Все происходило в нерабочее время и не на рабочем месте. Какое им дело до того, что я пытался изнасиловать своих коллег?

Возможно, юридические позиции "Мунлайт" небезупречны, но что я могу? Прийти в суд, встать и рассказать, что я терся вставшим членом о Мэрину задницу, пока она пыталась играть в бильярд, однако это не мешает мне нормально выполнять свои обязанности? Как же! Не так давно эти суки приняли закон, запрещающий типам вроде меня появляться рядом со школами. Нет. Когда меня уволят, я просто тихо уйду и буду понимать, что заслужил наказание. Я могу даже сэкономить им силы и вообще не возвращаться на работу. По крайней мере мне не придется встречаться с ними лицом к лицу. Наверное, так поступают трусы, зато я избавлю всех от дальнейших мучений.

Сделай так! Возможно, ты смягчишь этим приговор. А Мэри и Уэнди могут счесть увольнение достаточно суровым наказанием и отпустят меня с миром. Или они даже пожалеют меня и поймут, что приняли обыкновенный пьяный бред слишком близко к сердцу. Но ведь все было куда серьезнее, верно? Я устроил не просто возню, как бы мне ни хотелось себя в этом убедить. Я сгорал от похоти, ничего не соображал и был просто отвратителен.

– Козел, козел, козел! – бормотал я снова и снова.

Почему я так себя повел? Что со мной происходит? Пьянка, вот в чем дело! Пьянка и кокаин. Остальные способны выпить пару кружек, вынюхать дорожку кокаина и спокойно веселиться дальше.

Только не я. О нет! Я? Я? Да я превращаюсь в сущий кошмар! Велеречивый, пьяный, потерявший всякую надежду старый мудак, который сразу пытается затащить в постель кого-нибудь с сиськами, а если таковых не обнаруживается, то достает окружающих своими теориями, почему все вокруг лучшие друзья или, наоборот, страшные козлы.

Я пробрался обратно в гостиную и увидел, что Мэтт с Пэдди опять в нокауте. Мне хотелось разбудить их и спросить, правда ли все было так ужасно, но я слишком стыдился и слишком боялся возможной реакции.

Видите ли, в моей памяти оказались напрочь выкошенными два куска из того вечера. Знаю, есть люди, которые не хотят признавать поступки, совершенные ими накануне в пьяном виде, однако я не таков. Эти огромные лакуны беспокоили меня.

Из "Аббата" мы отправились куда-то еще, в какой-то паб в Сохо, и просидели там около четырех часов, да вот, хоть убейте, я помню оттуда минут пять от силы. Надо напрячься и постараться вспомнить, кто там был. Само собой, Пэдди, Дони Мэтт. Хассим тоже. Толстый. Монти – хотя не знаю, какого черта ему там было нужно. А Уэнди с Мэри? Я изо всех сил пытался представить их сидящими за столиком, или отплясывающими на маленькой сцене, или лупящими меня почем зря своим сумочками. Одно с другим никак не складывалось. Нет, они наверняка сбежали раньше, спасаясь от меня, и винить их не в чем. Я им чертовски благодарен. По крайней мере моему идиотизму был поставлен предел (впрочем, это вообще самое главное).

Потом перед моим внутренним взором начал проясняться чей-то образ. Там была какая-то девушка. Мы долго-долго разговаривали. И что я ей говорил?

Хейзл.

Хейзл?

Я потихоньку вспоминал. Она пошла тогда с нами, так как хотела попрощаться с Доном по-хорошему. Дон был само миролюбие и объяснил, что вышел из себя, очень сожалеет о своих словах и очень ее любит, правда, очень (к тому времени он был сильно на бровях, без кокаина тоже не обошлось), и они обнялись, и несколько раз выпили, и вынюхали по дорожке того и этого... а дальше появился – бочком, бочком – я.

Идиот! Плотина прорвалась, и тот разговор так и хлынул в мое сознание. Я выспрашивал у нее подробности насчет Сьюзи. Немногим ранее, во время небольшой перепалки, имевшей место между Сьюзи и Доном, тот не переставал обвинять девушек в лесбийских наклонностях, и Хейзл с пеной у рта отрицала, что имеет какие бы то ни было спелеологические пристрастия. Мой спецрадар, настроенный на брехню, прямо-таки зашкалил, и я решил в следующий раз изловчиться и все у нее выведать. После семи часов непрекращающихся возлияний я ощутил себя таким прожженным ловкачом, что хоть сейчас в шпионы.

– Так что у вас там было с этой?..

– Ты о чем?

– Ты знаешь, о чем я... О тебе и об этой старой... э... чтоб ей... да Сьюзи!

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Слушай, да что тут такого? Со мной можешь поделиться, я никому не расскажу. Ты ее когда-нибудь трахала?

– Нет, никогда.

– А она говорит иначе, – изящно схитрил я.

– Мне все равно, что она говорит. Я не трахала никого из коллег.

– Ну ладно, не трахала, а... Как там у вас это называется? Лизала у нее?

– Послушай, с какой стати вы все завелись? Между мной и Сьюзи ничего больше нет.

– Значит, было? Давай расскажи нам, не будь такой заразой...

– По какому праву ты меня спрашиваешь? Ты ничем не лучше остальных.

– У меня есть кокаин, хочешь?

– Я ничего тебе не скажу.

– А я и не прошу. Просто я решил проявить гостеприимство и предложил тебе кокаина. Не будь таким параноиком.

(Теперь она станет разговорчивей.) Мы заскочили в женский туалет и, когда никто не видел, метнулись к пустой кабинке и заперли за собой дверь. Я встал на колени и протер сиденье туалетной бумагой, чтобы не занюхать вместе с дозой порцию мочи, затем насыпал из своего стремительно убывающего грамма две более или менее аккуратные дорожки. Стоящая за моей спиной Хейзл скатала в трубочку двадцатифунтовую банкноту, опустилась рядом, вынюхала первую дорожку и передала банкноту мне. Я сделал то же самое, а затем легким движением руки заменил ее двадцатку своей десяткой. Ладно, вы ж понимаете: эта фигня стоит денег. Мы подобрали остатки на свои жвачки, подождали, пока освободится путь, и снова встретились в пабе.

Только тогда я сообразил, что находился в туалетной кабинке с женщиной, у нас было некоторое количество наркоты, а я даже не попытался хоть что-нибудь предпринять. Я решил сберечь пару дорожек на потом и во второй раз повести себя иначе.

Мы с Хейзл мило болтали на все более отвлеченные темы, рассказывали друг другу о детстве. Минуты уходили. В конце концов разговор опять вышел на Сьюзи, и я решил зайти с другого бока.

– И почему люди так ревностно охраняют все, что связано с их ориентацией? Я согласен с этой, которая сказала, что не надо исключать из поля зрения половину населения.

Видите, куда я клоню?

– Правда? Так, значит, тебе доводилось спать с парнями?

– Мне? Нет, иди на фиг! Я имею в виду... Нет, не доводилось, но тут, понимаешь, все очень непросто!

– Ты о чем?

– Так я тебе и сказал!

– А что? Скажи! Я умею хранить тайны!

– Выходит, ты умеешь, а я не умею, так? Бабы могут не болтать, а мужики не могут!

– Что-что? Не понимаю!

– Я о пашей с Сьюзи тайне. Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свою большую тайну, а сама запираешься. Не очень-то честно, а?

– У меня нет никакой тайны.

– Ну, как хочешь...

Какое-то время Хейзл обдумывала мое предложение, потом наклонилась ко мне и сказала так тихо, что я ее едва слышал:

– Ладно, там на самом деле ничего особенного нет, но ты все равно никому не говори, договорились?

– Ага, заметано! Рассказывай!

– Нет, сначала ты! Расскажи, что у тебя там за тайна...

– Так не пойдет! Вдруг я откроюсь, а ты нет?

– С какой стати? Давай я все расскажу, но только после тебя.

– Хитрая какая... – тянул я время.

– Что опять не так?

– Сначала ты расскажи!

– Дудки! Слушай, ты сам поднял эту тему, так что рассказывай первый, или я вообще выбываю из игры.

– Давай одновременно, хором, – предложил я.

– Как так? Мы же не услышим друг друга.

– Тогда давай напишем. Договорились? Хейзл согласилась и вытащила из своей сумочки бумагу и ручку. Она протянула все это мне, и я задумался, что бы такого написать. На самом деле ничего у меня за душой не было – просто я хотел, чтобы она клюнула на мое признание и проболталась. Что может сойти за темную и сокровенную тайну? Я не собирался писать, что каждое воскресенье беру за щеку у всяких придурков, сколько бы раз она ни сидела на Сьюзином лице. Всему, знаете ли, есть предел. Нет, что-нибудь такое смачное... И я признался, что люблю, когда девушки с пристежным фаллоимитатором трахают меня в задницу. Здесь нет парней, но все равно – в таком обычно не признаются. Я, во всяком случае, не признаюсь.

Я протянул ручку Хейзл, и она несколько минут строчила, пока не объявила наконец, что готова. Мы обменялись записками, я жадно развернул бумажку и обнаружил там единственное слово: "Лох!" В следующее мгновение она визжала от смеха, а я пытался отобрать у нее свое бредовое признание, но с таким же успехом я мог бы вырывать ребенка из пасти ротвейлера.

– О господи...

Борясь со мной, Хейзл не переставала смеяться.

– Отдай! Отдай! – вопил я, лишь подзуживая ее. – Я пошутил, это все выдумки, я не всерьез! Просто я хотел вытрясти из тебя, что там у вас с этой дурой!

Она толкнула меня локтем в живот, и я свалился на пол.

– Ах так? Ладно же, тогда я и подавно ничего тебе не скажу!

Я тяжело опустился на сиденье, униженный и измученный. Эх, и почему я не написал что-нибудь такое же?

– Какая же ты сука... Я думал, у нас все по-честному!

– Не переживай. Я не собираюсь никому это показывать. Просто хотела тебя поддразнить. Купи мне выпить, и мы вновь станем друзьями.

Я ее послал, но она обещала показать всем мою записку, если я не куплю ей выпить.

– Ты меня шантажируешь?

– Да. Гав-гав-гав! Иди, и тогда я отдам тебе записку.

Я сходил в бар и купил Хейзл водки. Тут мне пришло в голову глянуть, что она мне отдает, и обнаружил там все того же "лоха". Тогда я придержал выпивку, пока не получил настоящую записку.

А трахнуть ее тоже не получилось: пришел ее парень и лишил меня последних надежд на пьяную любовь. Вечер был окончательно испорчен.

Я стоял в гостиной Дона, вспоминал и старался представить, что скажет Хейзл сегодня... в понедельник... на следующий день... Мне есть к чему готовиться, но что я могу, кроме как рассказывать всем по очереди, будто я хотел выудить из нее пикантные подробности и на самом деле все это выдуман? Никто не поверит, что меня не трахают в задницу. Они просто не захотят расставаться с таким заблуждением. От такого люди всю жизнь не могут отмыться. Вот вы гляньте на Ричарда Гира. Столько слухов! А он, может быть, не делал ничего особенного – просто пытался узнать у Ким Бессинджер, не сношается ли она с ослами или что-нибудь в этом роде. И чем это для него кончилось?

Будь оно все проклято!

Я уже надел ботинки и взял плащ, и тут вспыхнуло еще одно воспоминание. Я, Пэдди, Мэт и Дон сидели вот за этим столиком, дело было к утру. Мы болтали, выпивали и расправлялись с остатками дури – у кого какая осталась. Стойте! К тому времени я уже рассказал Пэдди про Хейзл, и мой рассказ не вызвал у них особого восторга. А он... Черт! Он и в самом деле кое-что рассказал нам. У Пэдди возникли те же подозрения, что и у меня, а Сьюзи оказалась не столь скрытной. Хотя, видимо, и она наверняка начала с этой обязательной фразы – "только никому не рассказывай". Представляете, Сьюзи подкатывала к Хейзл, когда они ездили к двум каким-то фотографам в Лос-Анджелес. Как говорят (во всяком случае, так говорит Пэдди), они обе слегка поддали, чуть-чуть нюхнули, а вернувшись в гостиницу – продолжили. Сьюзи начала валять Хейзл по всей кровати, целовать ее и ласкать. Как это принято у лесбиянок, веселая борьба незаметно перешла во взаимные ласки, но Хейзл вдруг взбесилась и, не дождавшись самого интересного, сбежала к себе в номер. Сьюзи оставшиеся полночи осаждала подругу на все лады, однако та не поддалась. Так и возникли эти непростые (если не сказать большего) служебные отношения. Хи-хи-хи.

А Сьюзи... Что Сьюзи? Она никак не могла взять в толк, с чего вдруг Хейзл взбесилась. Ей-то самой все было как с гуся вода. Кроме того, поведав это Пэдди, Сьюзи хотела убедиться, что ничего такого не сделала. Я понимаю Хейзл, которая не спешила поделиться воспоминаниями. Что ж, посмотрим, кто из нас не умеет держать язык за зубами...

Только мне чуть-чуть полегчало, как в моем мозгу вспыхнуло последнее видение. Опять мы сидим вокруг стола, готовимся вынюхать остатки кокаина, Пэдди заканчивает рассказ, и тут меня сбивает с ног острейший приступ прямодушия: я рассказываю им... какое идиотство! Рассказываю про тот звонок Джемме. Нет, нет, нет! Позорность воспоминаний заставляла меня морщиться. Облегчая тогда душу, я не упустил ни одной мерзкой подробности. Я нудел десять минут кряду, они уже начали уставать, однако кокаин не дал мне остановиться, и я продолжил втаптывать себя в грязь. Кретин.

Почему я не умею молчать? Что со мной происходит?.. Я знаю, в чем дело. Пора завязывать. Мне и прежде доводилось тешить себя подобными мыслями. Теперь все. Дальше уже некуда. Хватит строить из себя слабоумного! Я не такой! Я – серьезный, чуткий парень, даже застенчивый, мне есть что сказать, чем поделиться. Я не из тех, кто засовывает в ширинку бильярдный кий, оставляя его торчать толстым концом наружу, и ходит так чуть не полчаса, пока его наконец не заметят. Выпивка и, что еще важнее, кокаин лишают меня разума, делают идиотом. Ненавижу! Я всегда был не прочь пропустить кружечку, но в последние годы пьянки начали сильно надоедать. Достаточно. Я не хочу становиться королем дебилов! Вчерашний вечер – наглядный пример. Господи, меня перестали воспринимать всерьез! Какой же я козел...

Все, эта пьянка была последней. Благодаря вчерашнему вечеру я наконец-то завяжу. Нет худа без добра. Отныне буду тихим, простым в общении, ненавязчивым. Представьте себе беспечного пацана, который проводит жизнь в чтении, застольных разговорах с гостями, ходит в спортзал или куда там принято ходить. Я стану счастливее. Зачем пить? Мне это больше не нужно. Все, конец! Пусть жизнь прожигают другие. Я увидел свет, и отныне я – другой человек. Люди начнут уважать меня за мой ум, за выдержку, они почувствуют, что на меня можно положиться, мне можно верить. Они будут обращаться ко мне за советом, почитать меня и даже – как знать? – восхищаться. Заставить себя уважать – это главное. Будущее вызывало у меня радостное предвкушение.

А пока буду всем говорить, что ничего не помню.