Вы появились здесь в самый подходящий момент. Если вы любите праздники и балы, то насладитесь ими сполна. Конгресс ничуть не продвинулся вперед — он танцует.

Принц де Линь

 

Пролог

4 мая 1814 года

Высокий нарядный фрегат его величества «Неустрашимый» вошел в крохотную рыбацкую бухту. Две дюжины уставших гребцов подвели грациозный корабль к наспех сооруженному деревянному причалу. Толпа людей, собравшихся на берегу, охрипла от приветственных возгласов. На водной глади пестрели букеты цветов, брошенные в честь пришельцев. На борту сияющего фрегата находился император Эльбы, владыка каждой пяди шестнадцатимильного острова.

Всем хотелось взглянуть на низкорослого человека в старом зеленом мундире, белых панталонах и высоких сапогах с алыми отворотами. Его можно было узнать по походке: он шел, подавшись телом вперед, руки за спиной, нервно вышагивая, как «тигр в клетке». Хлопья нюхательного табака, прилипшие ко рту, дополняли его сумбурный, всклоченный вид.

Всего две недели назад он пытался покончить с собой, проглотив смесь опия, белладонны и белой чемерицы, которую постоянно носил с собой на шее в пузырьке-сердечке. Доза была смертельная, но яд выдохся за время долгого и тяжелого похода в Россию. От мучений, пережитых в Москве, теперь его, казалось, отделяла целая вечность. Конечно, остров, который он видел в подзорную трубу, не был Корсикой. Император подчинился судьбе и думал о том, что его ожидает на этом пятачке земли, темневшем в голубизне моря.

Наполеона Бонапарта, гениального маньяка, покорившего почти весь континент, наконец остановили. Этот баловень судьбы с невероятной быстротой подчинял себе территорию за территорией. Французский триколор поднимался во всех столицах от Мадрида до Москвы. Члены горделивого клана Бонапартов занимали троны по мере расширения империи. Однако перенапряжение, истощение сил, участившиеся военные неудачи привели к тому, что чудовищная многонациональная конструкция рухнула. Наполеон потерпел поражение, его империя развалилась, вся международная система расползлась по швам, требовалась ее полная перестройка.

Осенью 1814 года в Вену потянулись короли, королевы, князья и дипломаты на мирную конференцию, какой в истории еще не бывало. Свои делегации направили более двухсот государств и княжеских дворов. Им предстояло разрешить множество проблем. Каким видится странам-победительницам послевоенное устройство Европы? Как можно компенсировать жертвы, понесенные народами вследствие наполеоновского ига? Венский конгресс давал возможность ликвидировать последствия совершенных Наполеоном преступлений и создать в Европе, как многие надеялись, «лучший из миров».

Предполагалось, что переговоры займут три-четыре недели. Поднаторевшие в дискуссиях дипломаты рассчитывали на шесть недель. Но делегаты в предвкушении длительного мира предались нескончаемым празднествам. Мирная конференция в Вене скоро превратилась в развеселый, безумный карнавал: маскарадные балы, средневековые рыцарские турниры, банкеты и роскошные приемы, «блистательный хаос» всеми цветами радуги сверкал на обоих берегах Дуная.

Действительно, в то время как миротворцы предавались удовольствиям, таяли надежды на скорое урегулирование проблем. Подковерные интриги, личная неприязнь и вражда, масса других непредвиденных трудностей не давали участникам встреч договориться практически ни по одному вопросу. Достичь мирного согласия оказалось не менее сложным, чем нанести поражение Наполеону.

Внезапно эта «счастливая вольная жизнь» после шести месяцев гуляний нарушилась. В Вене появился посыльный с письмом, на котором значилось «срочно». Часы только что пробили шесть утра, и австрийский министр иностранных дел князь Клеменс Меттерних чувствовал себя слишком уставшим, чтобы заняться неотложным делом. Он бросил депешу на ночной столик и попытался заснуть. Через полтора часа князь все-таки вскрыл письмо, отправленное имперским и королевским генеральным консульством в Генуе (на самом деле оно располагалось в Ливорно). И он прочитал:

«В гавани только что появился английский комиссар Кемпбелл, расспрашивая всех о том, не видел ли кто Наполеона (в Ливорно), поскольку он исчез с острова Эльба. Ответ был отрицательный, и английский фрегат без промедления ушел обратно в море».

С князя сон как ветром сдуло. Бонапарт сбежал, и никто не знал, куда он направил свои стопы. Министр выскочил из постели, наспех оделся, примчался на конгресс и сообщил ошеломляющую новость. Когда вечером в Редутензале опускался занавес, уже началась охота на «самого грозного после Чингисхана полководца».

Венский конгресс не походил ни на одну мирную конференцию, имевшую место в истории. Это было первое крупное международное миротворческое мероприятие по всем меркам, в том числе и в смысле его одиозности, которая до сих пор вызывает горячие дискуссии. Он отличался не только масштабностью проблем, но и взрывоопасным составом делегаций, съехавшихся в декадентскую столицу Габсбургов.

Австрию, хозяйку конгресса, представлял холеный, честолюбивый, искушенный в дипломатии и женщинах князь-донжуан Меттерних. Из побежденной Франции, избавленной от Наполеона, приехал тоже дипломат, в равной мере утонченный и развращенный князь Шарль Морис де Талейран-Перигор. Мадам де ла Тур дю Пен признавала справедливыми все скандальные обвинения, выдвигавшиеся в адрес французского аристократа. Однако это не мешало ей считать его самым «притягательным» человеком. В напудренном парике, бархатном камзоле, на красных каблуках, он выглядел последним живущим представителем старого режима. «Дерьмо в шелковых чулках», — говорил о нем Наполеон.

Особенно капризной и вспыльчивой была делегация Пруссии, северогерманского государства, бывшего тогда слишком сильным, чтобы занести его в разряд малых государств, но недостаточно сильным, чтобы считать великой державой. В Вену явился сам король Фридрих Вильгельм III, и его миссия была одной из самых больших, образованных и настырных. Пруссия требовала возмещения потерь, понесенных страной в результате бесцеремонного обрезания ее территории французскими интервентами.

Из Великобритании приехал министр иностранных дел виконт Роберт Уильям Каслри, чопорный и эксцентричный джентльмен, прославившийся тем, что, еще будучи членом парламента, устроил скандал, вызвав на дуэль правительственного министра. Теперь он свою необузданную энергию направил на международную стратегию, прекрасно понимая, что представляет экономическую силу, поддерживаемую самым мощным в мире флотом.

И наконец, Россия. Она дала конгрессу светскую звезду первой величины, по крайней мере сиявшую вначале, — царя Александра. Высокий, белокурый, в темно-зеленом мундире и сдвинутой набок шляпе, русский государь отличался импульсивностью и неумеренностью в своих желаниях. Он обладал ненасытной сексуальностью, в чем не уступал своей бабушке Екатерине Великой. Поведение его было всегда загадочно и непредсказуемо. «Если бы он был женщиной, — сказал как-то Наполеон, — я мог бы им увлечься».

Таков был блистательный состав главных участников Венского конгресса. Он длился девять месяцев, превратившись в самое грандиозное и незабываемое массовое гулянье в истории. На нем плелись интриги и заговоры, враждовали и влюблялись, состязались друг с другом в государственных и любовных делах. Один из очевидцев, молодой сочинитель песен, граф Огюст де Ла Гард-Шамбона так охарактеризовал этот необыкновенный международный спектакль:

«Королевства кромсались или наращивались на балах; милости раздавались за обедом; конституции составлялись на охоте... Все думали только об удовольствиях».

И все же, несмотря на безудержное веселье, в Вене перекраивалась карта мира. Швейцария получила статус нейтралитета. Конгресс провозгласил свободу плавания в морях и на реках, установил дипломатические процедуры, вернул бесценные предметы искусства их настоящим владельцам и совершил много других полезных дел. Под занавес делегации осуществили то, ради чего собрались: 9 июня 1815 года они подписали мир.

В бальных залах, дворцовых палатах и спальнях участники Венского конгресса сотворили то, что Генри Киссинджер назвал «самым длительным миром на европейском континенте».

 

Глава 1

И ХЛЕБ, И ЗРЕЛИЩА

Эти места, искореженные двадцатилетней войной, никогда еще не видели так много богатых, роскошных карет. Путников поджидала опасность на каждой обочине, за каждым поворотом.

На дорогах орудовали разбойники, да и постоялые дворы служили притоном для головорезов. Рискнуть отправиться в путешествие после войны могли только «отчаянные храбрецы, глупцы и самоубийцы» либо идеалисты и праздные искатели приключений. Однако осенью 1814 года по дорогам, ведущим в Вену, мчались сотни красочных экипажей.

В Вене созывалась долгожданная мирная конференция, которой предстояло определить судьбу Европы. В этот древний европейский город съезжались короли, князья, герцоги, дипломаты и многие тысячи любознательных зевак, увеличивая население австрийской столицы по меньшей мере на треть.

Формально приглашения на конгресс не рассылались, о нем было объявлено в газетах.

Революционные и наполеоновские войны распотрошили Европу. Впервые за всю историю континент пережил нашествие огромных армий, набранных на основе всеобщей воинской повинности, — «тотальную войну». Франция положила начало конскрипции известным указом, изданным в августе 1793 года:

«Молодые люди обязаны сражаться; семейные мужчины должны ковать оружие и обеспечивать снабжение и подвоз; женщинам надлежит шить палатки, одежду и работать в госпиталях; дети пусть щиплют корпии из старого полотна; старикам подобает выходить на площади и воодушевлять воинов».

Война принесла неимоверные страдания народам, разрушила государства, экономики, искалечила семьи. Погибли пять миллионов человек, еще больше остались на всю жизнь инвалидами. С лица земли были стерты целые деревни, загублены пашни, попраны законы, совершены чудовищные злодеяния.

Бедствие, обрушившееся на Европу, породило множество сложных, запутанных и острых проблем. Союзники рассчитывали заняться ими после победы. Пока, как им казалось, они разобрались только с Францией. Овладев столицей и потратив два месяца на пререкания, они в мае 1814 года подписали договор.

Согласно Парижскому договору, Франция возвращалась к границам по состоянию на 1 января 1792 года. Это означало, что она лишалась львиной доли своих завоеваний, но не всех. Территории, захваченные до этой даты, сохранялись за ней, включая северо-восточные регионы, Шамбери в Савойе, бывший папский анклав Авиньон и даже некоторые колонии в Новом Свете. Фактически жизненное пространство Франции и ее население оказывались больше, чем при Людовике XIV, Людовике XV и Людовике XVI.

Союзники рассчитывали на то, что великодушные условия мира помогут новому королю Людовику XVIII утвердиться на троне и интегрировать страну в мировое сообщество. Победители не подвергли Францию неизбежным в таких случаях наказаниям. Они не потребовали контрибуции, не оккупировали страну и не ограничили вооруженные силы. Союзники проявили к поверженному противнику необычайное снисхождение.

Все остальные проблемы оставались нерешенными. Конгрессу предстояло переустроить бывшую империю и ее многочисленные королевства-сателлиты, по сути, определить будущее всей Западной Европы, территорий, расположенных восточнее Рейна, и многих лакомых островов от Карибского бассейна до Ост-Индии.

Самой тяжелой, по крайней мере поначалу, была проблема Польши. Наполеон называл эту страну «ключом от кладовых с сокровищами», а просвещенные деспоты XVIII века стремились захватить как можно больше польских земель и делили их не меньше трех раз.

К 1795 году Польша исчезла с карты мира, проглоченная, по выражению Фридриха Великого, «как артишок, ломтик за ломтиком». Львиная доля польских территорий досталась России, включая Литву, Украину, Белоруссию и Восточную Польшу. Австрия завладела древним Краковом, богатым сельскохозяйственным регионом Восточной Галиции и соляными копями Тернополя. Пруссия присвоила Варшаву, Гданьск и полосу земли, простирающуюся на север к морю, получившую впоследствии название «польского коридора». Это был результат грубой и циничной демонстрации политики с позиции силы.

Наполеон разыгрывал польскую карту в своей восточной военной кампании, называя раздел Польши «безнравственным, безрассудным и непростительным». Бонапарт обещал полякам: если они докажут ему, что достойны стать нацией, то он поможет им возродить страну. Завоеватель ограничился лишь созданием крошечного Варшавского герцогства, которое нещадно эксплуатировал. Венский конгресс, казалось, предоставлял возможность восстановить наконец независимую Польшу, хотя найти решение проблемы было вовсе не легко.

Наполеон любил делать королей из членов семьи и приятелей, посадив их на троны почти по всей Европе от Италии до Испании и Голландии. Он породил новые королевства и в Германии: Баварское, Вюртембергское, Саксонское. Как должны поступать победители с новоиспеченными монархами, цепляющимися за свои короны? Что сказать прежним правящим дворам, сметенным наполеоновским смерчем и теперь желающим вернуть свои королевства? Конгресс ожидала нешуточная схватка венценосцев за престолы.

Назревала и баталия за украденные произведения искусства. Наполеон и его великая армия оказались самыми наглыми грабителями, каких только знала история. Доблестные воины Бонапарта вывезли со всей Европы уникальные творения Микеланджело, Рафаэля, Тициана, Рембрандта. Император собирался превратить Париж, как он говорил, в «самый дивный город на белом свете». Доминик Виван Денон, занимавшийся конфискацией предметов искусства, делал свое гнусное дело с «беспощадным старанием» и действительно превратил Лувр в «сокровищницу мира».

Теперь все эти шедевры — скульптуры, картины, гобелены, драгоценности — привлекли всеобщее внимание. Французы, конечно, хотели присвоить «военные трофеи», и специальная статья Парижского договора разрешала им оставить себе награбленные сокровища. Однако осенью 1814 года появились требования вернуть шедевры их владельцам; особенно на этом настаивали наиболее обворованные страны — Италия и Нидерланды.

Помимо официальных делегаций, на конгресс приехало множество самостийных представителей и просто любителей поразвлечься со своими идеями и проектами. Поскольку формат конференции не был определен, то каждый надеялся на участие в принятии решений. Эти частные делегации и лица могли торговать чем угодно — от конституций до песен. Один американский предприниматель д-р Юстус Боллман приехал с огромным портфелем прожектов, включая создание пароходной компании на Дунае.

Из Франкфурта, Любека и Праги прибыли делегации, настроившиеся на то, чтобы отстаивать права евреев, провозглашенные Наполеоном: их вроде бы могли отменить. Одна группа делегатов хотела, чтобы конгресс объявил крестовый поход против пиратов по всему миру: начиная с корсаров, разбойничавших в Средиземноморье, и кончая флибустьерами Карибского моря. Представители книжных издательств и компаний намеревались обратить внимание конгресса на другое пиратство — «литературных разбойников», безнаказанно грабящих авторов и их издателей. Они надеялись учредить международное агентство по охране авторских прав и интеллектуальной собственности.

Казалось, всех обуревали те или иные идеи переустройства послевоенного мира. Однако самая главная проблема заключалась в том, что собрание миротворцев было в большей мере разобщено, а не едино в своих намерениях и ожиданиях. Разногласия уходили на второй план во время борьбы с Наполеоном. Теперь они проявлялись с новой силой, дополненной жаждой мести.

Столица Габсбургов наилучшим образом подходила для международной встречи такого масштаба. Вена всегда была географическим и культурным сердцем Европы. Еще в августе 1806 года Вена оставалась центром Священной Римской империи, обветшалого, но по-прежнему внушительного конгломерата наций, разрушенного Наполеоном. Империя просуществовала почти тысячу лет, то наращивая, то теряя свое грозное могущество. Теперь она рухнула, но столица сохранила величие и великолепие.

Один путешественник, въезжая в ворота Вены, заметил: «Город выглядит как гигантский королевский дворец». Узкие, извилистые улицы сплошь заставлены старинными особняками в причудливом стиле барокко, повсюду видны шпили, купола, башни, сверкают колонны из ослепительно белого камня, многоцветные фасады и крыши домов. Ряды глубоких, посаженных в ниши окон утопают в зелени. Вена — одна из самых зеленых столиц Европы: отчасти благодаря императору XVIII века Иосифу II, распорядившемуся, чтобы за каждое срубленное дерево высаживалось новое.

Вене присущ особый аристократизм, которого всегда недоставало Лондону, а Париж утерял его после революции. Австрийские, венгерские, богемские аристократы жили здесь в грандиозных особняках с собственными бальными залами, школами верховой езды и домашними оперными театрами. В Вене обосновались многие французские эмигранты, бежавшие от революции, правда, обедневшие и занимавшие дешевые апартаменты на третьих и четвертых этажах.

Купеческое сословие, если так можно назвать пока еще небольшую группу людей, не было заметно в Вене, но городские ремесленники с лихвой удовлетворяли запросы двора и общества в каретах, упряжи, часах, музыкальных инструментах, предметах роскоши. А у виноделов никогда не было проблем со сбытом своей продукции в городе, где, по выражению принца де Линя, жители «завтракали до обеда, а потом обедали до самого ужина».

Основные события, связанные с мирным конгрессом, должны были происходить в Старом городе, окруженном стенами, стоявшими примерно вдоль современного бульварного кольца Рингштрассе. По преданию, толстенные каменные стены были построены на деньги, полученные за выкуп короля Ричарда I Львиное Сердце, захваченного в 1193 году на пути во Второй крестовый поход. В действительности стены, подвергаясь осадам на продолжении столетий, непрестанно перестраивались; особенно они пострадали во время двух страшных турецких осад (1529 и 1683 годов); после нашествия французов в 1809 году стены так и не были восстановлены, и сохранившиеся бастионы служили участникам конгресса смотровыми площадками для обозрения австрийской столицы.

Вена расположена на равнине, где Дунай раздваивается и его можно легко перейти вброд; это обстоятельство обнаружили еще римляне, стоявшие здесь лагерем в I веке н.э. В Средние века Вена была маленьким поселением, затерявшимся на восточной окраине обширной империи Карла Великого. Этот факт отражен в немецком названии Австрии Osterreich — Остеррейх. На протяжении столетий Вена служила мостом между Востоком и Западом: через город шли крестоносцы, торговцы, монахи и просто путешественники, направляясь на восток по берегам могучего Дуная, несущего свои воды на расстоянии двух тысяч миль от отрогов Черного леса (Шварцвальда) к Черному морю.

По числу жителей — четверть миллиона — Вена уступала только Лондону и Парижу, но завоевала репутацию «радостного» города, создающего «положительные эмоции», хотя кое-кого она могла и раздражать своей эксцентричностью. «Вена — такой город, в котором можно испытать самые необыкновенные ощущения восторга», — говорила французская эмигрантка баронесса дю Монте. Другой поклонник австрийской столицы, сочинитель песен и искатель приключений граф Огюст де Ла Гард-Шамбона, называл Вену «колыбелью счастья». Осенью гости, съехавшиеся на мирную конференцию, смогли сами убедиться в справедливости его слов.

В роли официального устроителя конгресса выступил император Австрии Франц I, последний коронованный император Священной Римской империи. Родившийся во Флоренции, Франц был главой семейства Габсбургов, древнейшей и самой известной в Европе династии, правившей почти бессменно с XIII века. Шестисотлетнее господство прервал лишь Карл VII из династии Виттельсбахов, властвовавший некоторое время в сороковых годах XVIII века до того, как корона снова перешла к Габсбургам (или, вернее, к Габсбургско-Лотарингской линии династии Габсбургов).

Император Франц был среднего роста; на лице, обрамленном белоснежными волосами, выделялись точеные скулы и пресловутый габсбургский подбородок, выступавший вперед. Ему было всего сорок шесть лет, но он казался намного старше своего возраста. Он уже пережил на троне трудные двадцать два года: сначала Французскую революцию, потом наполеоновские войны. Император выглядел уставшим и издерганным. Кто-то сказал тогда о нем: «Если на него хорошенько дунуть, то он упадет».

Франца любили и в народе, и при дворе. Его величали «папой Францем» и «отцом нации», ему посвящались музыкальные произведения, а Йозеф Гайдн написал «Боже, храни императора Франца!» (мелодия до сих пор используется в германском национальном гимне). Некоторые члены семьи называли белоголового императора «Венерой», богиней любви. Это можно, наверное, считать еще одним проявлением эксцентричности Габсбургов, хотя император был известен своей страстью к античным скульптурам; и сам он с мечтательным, невидящим взглядом на самом деле смотрелся как античная статуя.

Когда император не был занят наведением порядка в нескончаемом хаосе государственных дел, он предавался музыке: Франц играл на скрипке в семейном струнном квартете, и ему иногда аккомпанировал на виолончели министр иностранных дел Меттерних. Францу нравилось делать конфеты, ухаживать за растениями в дворцовых оранжереях и без конца рассматривать огромную коллекцию карт в библиотеке. Император обладал такими географическими познаниями, с которыми не мог сравниться ни один сюзерен, приехавший на конгресс. Грандиозное собрание книг, насчитывавшее после его смерти сорок тысяч томов, составило основу Австрийской национальной библиотеки.

Эпицентром светской жизни должен был стать Хофбург, дворец императора Франца, или кратко Бург, как все его называли. Первоначально четырехбашенная крепость, выстроенная в последней четверти XIII века, предназначалась для защиты города. С того времени дворец беспорядочно разросся, заняв несколько кварталов, по мере того как Габсбурги добавляли к нему новые флигеля и дворы.

Император Франц решил предоставить приезжим монархам практически весь дворец. Поразмыслив над рангами и амбициями коронованных особ, император выделил русскому царю бело-золотистые, в стиле рококо апартаменты на третьем этаже Амалиенбурга, пристроенного к дворцу в конце XVI века, названного в честь жены императора Иосифа I и недавно обновленного. Это были поистине царские хоромы: позолоченные зеркала, хрустальные канделябры, сверкающие паркетные полы, камчатые кресла.

Королю Пруссии отвели анфиладу комнат в Швейцерхофе, средневековом центре замка; во дворе здесь прежде проходили рыцарские поединки, туда вели ренессансные «ворота добродетели» XVI века, увенчанные габсбургским орлом и двумя львами. В этом крыле располагалась императрица Мария Людовика, которой пришлось перебраться в другие покои дворца, чтобы освободить место для прусского монарха.

В Хофбурге разместились еще три короля, две императрицы, королева и многочисленные князья. В Швейцерхофе поселился долговязый, тощий и словоохотливый король Дании Фредерик VI, а на втором этаже Амалиенбурга — меланхоличный, грузный и суровый самодержец Вюртемберга. Апартаменты в крыле начала XVIII века, известном как Reichskanzlei, то есть государственная канцелярия, занял король Баварии Максимилиан I Иосиф, «добрый король Макс», основатель фестиваля «Октоберфест».

Каждый вечер во дворце накрывалось сорок — пятьдесят банкетных столов, обходившихся Францу в баснословные суммы. За ними устраивались обильные и изысканные пиршества, состоявшие иногда из восьми блюд. Вначале слуги в париках и ливреях приносили супы и закуски, аккуратно расставляя их среди серебра, хрусталя, цветов и свечей. Затем подавалось мясо — говядина, окорока, оленина, фазан или куропатка. Вина подбирались соответственно блюду: устрицам сопутствовало шабли, отварному мясу — рейнское вино, жаркому — бордо или токай с императорских виноградников в Венгрии. Потом на столах появлялись фрукты, пирожные, сладости, различного рода выпечка, сыры или желе. Мороженое подавалось только тогда, когда присутствовал император Франц. Для хронически не высыпавшихся гостей день и ночь подогревались огромные чайники с кофе (не менее шестисот порций!).

Кухни, где готовились грандиозные пиршества, являли собой такое же поразительное зрелище. На главной кухне, куда вела лестница под дворцовой часовней, дымился гигантский вертел, на котором при желании можно было зажарить целого быка. Ему ассистировали несколько вертелов меньшего размера: для гусей, уток, зайцев и фазанов. Кипели котлы, медные горшки, а пламя исполинского вертела было настолько сильным, что все вокруг напоминало преисподнюю. В соседних комнатах шеф-повара, повара и поварята рубили, резали, кромсали туши «бедных животных, подобно тому как дьявол расправляется с душами, обреченными на вечные муки».

Заботясь о досуге своих сиятельных гостей, император учредил специальный «фестивальный комитет», поручив ему «спланировать, подготовить и провести развлекательные и увеселительные мероприятия». По настоянию Франца комитету надлежало составить самый «насыщенный и оригинальный» график светских развлечений, «какой только можно вообразить»: он должен был непрестанно изыскивать новые и интересные способы для «получения удовольствия» и «создания атмосферы всеобщего веселья». Надо сказать, что фестивальный комитет действительно оказался самым загруженным органом Венского конгресса. Он организовал лавину пышных балов, банкетов, маскарадов, выездов на охоту, ставших фирменным знаком Венского конгресса и названных потомками «расточительной блажью».

Прихоти высокородных гостей были самые разнообразные, и удовлетворять их было непросто. Это создавало не только проблемы, но и давало повод для зубоскальства. Один из очевидцев заметил по поводу конгресса:

«Император России — за всех любит.

Король Пруссии — за всех думает.

Король Дании — за всех говорит.

Король Баварии — за всех пьет.

Король Вюртемберга — за всех ест.

Император Австрии — за всех платит».

Ненадолго Вене предстояло стать столицей Европы, местом празднования общей победы над Наполеоном и собрания венценосцев, какого не случалось со времен Римской империи. Дворцы, парки, театры и бальные залы, весь город готовился к уникальному праздничному фестивалю. Вена принимала у себя крупнейшую мирную конференцию, какой еще не было в истории. Но на Венском конгрессе останется и клеймо самого расточительного, распутного и сомнительного международного форума.

 

Глава 2

ДВА КНЯЗЯ

Столовое серебро отполировано, скатерти наглажены, салфетки накрахмалены. Погреба заполнены лучшими винами, в том числе токаем столетней выдержки. Стоимость одной бутылки превышала годовое жалованье младшего профессора Венского университета. Скоро в город хлынут знатные гости, по выражению одного наблюдателя, «словно крестьяне на сельскую ярмарку».

Императорские кареты покрашены в темно-зеленый цвет с желтыми гербами на дверях, кучера оделись в желтые ливреи. Франц приготовил для гостей триста экипажей, одинаково желто-зеленых, что должно было снять проблему первенства. Это было мудрое решение, хотя один из представителей Неаполя, синьор Кастелли, предпочел бы шикарный выезд, сравнивая свою карету с «каморкой служанки на колесах».

В центре всей кутерьмы красовался австрийский министр иностранных дел князь Клеменс фон Меттерних. Ему исполнился сорок один год. У него были вьющиеся белокурые волосы, светло-голубые глаза и гибкая, грациозная фигура фехтовальщика. Князь, чуть выше среднего роста, обладал тонкими, приятными чертами лица и искрометным даром красноречия. Меттерниха называли «Адонисом всех салонов».

Трудно поверить, но этот элегантный, утонченный человек, создавший для Австрии эффективную сеть международных интриг, не родился в стране, которую представлял. Он увидел Вену только в возрасте двадцати одного года. Меттерних — выходец из Рейнланда. Он родился в Кобленце, расположенном на берегу Рейна, в краях, известных своими соборами, террасными виноградниками, и смешанная франко-германская культура не могла не проявиться в его общительном характере.

Если произнести его полное имя, то можно свернуть язык: Клеменс Венцель Непомук Лотар фон Меттерних-Виннебург-Байлштайн. Каждая часть имени отражала либо генеалогию, либо богатую географию поместий в Центральной Европе. Его отец Франц Георг Карл был графом в Священной Римской империи, представителем одной из четырехсот привилегированных семей, удостоенных этого титула. Мать Мария Беатриса фон Кагенегг служила фрейлиной при императрице Марии Терезии. И все же по нормам того времени Меттерних едва ли входил в элиту. Существовала определенная иерархия, в которой князья, маркграфы, герцоги и курфюрсты занимали более высокое положение, чем графы. На протяжении многих лет высшее общество Вены кривилось по поводу малозначительного статуса Меттерниха.

Он взлетел наверх, когда породнился с одним из самых высокородных семейств Вены, женившись на графине Элеоноре фон Кауниц, Лауре, как звал ее Меттерних, внучке князя Венцеля Кауница, прославленного австрийского министра, направлявшего внешнюю политику империи около сорока лет. «Я не знаю, смогла бы какая-нибудь женщина не отдаться ему», — говорила Элеонора, увлекшись Меттернихом. Преодолев немалое сопротивление семьи, они обвенчались в сентябре 1795 года. По всем меркам, их брак не был счастливым.

Меттерних заведет немало любовных связей на стороне; в числе его возлюбленных будут и младшая сестра Наполеона Каролина, и жена французского маршала Жана Андоша Жюно. Он всю жизнь не мог избавиться от привычки к романтическим приключениям, «тайным свиданиям в нанятых каретах, темных гротах и побегам лунными ночами из окон верхних этажей». Лауре приходилось как-то мириться с амурными похождениями мужа.

Подобные супружеские отношения не были необычными в аристократических семьях, но от других донжуанов Меттерниха отличала особая привязанность к детям. Старшая, семнадцатилетняя Мария была его любимицей; своим обаянием, привлекательностью и остроумием она очень походила на отца. Четырнадцатилетний Виктор оставался единственным сыном в семье, и ему прочили большую карьеру в австрийском государственном аппарате (два других мальчика умерли в младенчестве). У супругов имелись еще две дочери: десятилетняя Клементина и Леонтина, трех лет. «Если бы я не стал министром, то мне пришлось бы превратиться в няньку», — шутил Меттерних.

Привела Меттерниха в Вену в ноябре 1794 года Французская революция. Орды фанатиков вошли в Рейнланд, разрушая все на своем пути и угрожая войной местной прилизанной и благонравной аристократии. Меттернихи олицетворяли этот ненавистный для революционеров образ, и они бежали, опасаясь за свою жизнь. Семейное поместье на Рейне было уничтожено, а имущество разграблено.

Неудивительно, что Меттерних всегда боялся войн, этого «страшного изобретения, высвобождающего самые звериные инстинкты и помыслы человека и совершающего самые варварские злодеяния». Последующие события только усилили его первые впечатления. В 1809 году, когда, казалось, наступило время для нанесения удара по Наполеону, Австрия потерпела сокрушительное поражение. Меттерних знал, что в следующий раз страна не выживет.

Именно тогда, в год военной катастрофы, Меттерниха поставили во главе внешней политики. Побывав с дипломатическими миссиями в Дрездене, Берлине и Париже, он стал министром иностранных дел Австрии. За пять лет, предшествовавших Венскому конгрессу, князь смог успешно продемонстрировать свою дипломатическую изворотливость.

Меттерних устроил бракосочетание старшей дочери императора Австрии Марии Луизы с Наполеоном, что вызвало негодование в Вене как действие, оскорбляющее национальное достоинство: австрийцы считали Бонапарта исчадием ада. Для министра это была суровая необходимость, позволившая ему установить союзнические отношения с самой могущественной державой континента, залечить раны и укрепить нацию. В равной мере странным могло показаться и то, что Меттерних не спешил порывать с Наполеоном, когда французская империя начала трещать по швам.

Действительно, он мог казаться несерьезным и поверхностным человеком. Меттерних с легкостью менял приоритеты. То, что еще недавно ему виделось крайне актуальным и важным, внезапно отметалось как «допотопное»: так князь определял устаревшие, по его мнению, концепции. Многих его внешнеполитические флуктуации раздражали. Недоброжелатели говорили, что он порхает от идеи к идее как бабочка, и называли его «министром Баттерфляй».

Сам же Меттерних демонстрировал абсолютную уверенность в своих способностях, шокирующую надменность, подменяя, по словам одного из коллег, «истинное достоинство напыщенностью». Он полностью игнорировал любую критику, и его мало беспокоили возникавшие проблемы. Для многих он был хитроватым, мелкотравчатым и пустяшным фатом, не соответствующим своему положению.

Обожателей Меттерниха в то же время нисколько не смущали негативные высказывания в его адрес. Возможно, и у них имелись для этого основания. Так или иначе, Меттерних создавал впечатление человека ленивого, тщеславного и пренебрежительного. Он намеренно культивировал образ эдакого бесстрастного, игривого и праздного дилетанта. К дипломатии же он относился как к игре в шахматы и мог пойти на любые уловки, чтобы выиграть. Соперники, недооценивавшие его способности, как правило, оказывались в матовой ситуации.

За пять лет министр Меттерних, проявляя искусность и осмотрительность, провел дипломатию Австрии через многие международные бури. После потрясения, нанесенного Наполеоном в 1809 году, и заключения ненавистного, но нужного для Австрии брачного союза с триумфатором князь, когда наступил подходящий момент, в августе 1813 года, переметнулся в коалицию противников Бонапарта, сокрушившую завоевателя. Австрия сыграла свою роль в его падении. Один автор записал Меттерниха в число «самых выдающихся дипломатов современной истории».

Небезопасно было недооценивать обворожительного министра иностранных дел Австрии, не слишком разборчивого в выборе средств для достижения своей цели. Он сам говорил, что его дипломатия состояла из трех компонентов: «Воздержание от обязательств, уклонение от прямого ответа, лесть». Австрия многого добилась благодаря Меттерниху. Новые возможности открывались для нее на Венском конгрессе.

Идея созыва мирной конференции возникла год назад — в середине октября 1813 года, когда союзники одержали над Наполеоном убедительную победу в битве под Лейпцигом, крупнейшем сражении за все наполеоновские войны. Историки назвали трехдневное смертоубийство «битвой народов», Меттерних дал ему определение «битвы мира». Именно тогда в Лейпциге русский царь Александр предложил провести собрание победителей в Вене. Австрийский император сразу же согласился, не стал ждать, когда непредсказуемый государь переменит свое мнение.

Вначале предполагалось пригласить только сюзеренов государств-победителей. Но весной 1814 года британский министр иностранных дел лорд Каслри настоял на том, чтобы в конференции участвовали представители всех воевавших стран. Это условие было специально отмечено в статье XXXII Парижского договора, постановившего, что «общая конференция» всех держав, «участвовавших в войне», должна состояться в Вене не позднее 15 июля. Дату, однако, пришлось перенести с учетом пожеланий царя вернуться в Санкт-Петербург, где он давно не бывал. Открыть конгресс наметили 1 октября.

В Австрии, конечно, понимали, каких огромных расходов потребует организация конференции и торжеств, достойных великой победы, но обременительных для скудных финансов страны. Австрия еще три года назад объявила о банкротстве. Новые банкноты, выпущенные в 1811 году, уже потеряли восемьдесят процентов своей стоимости, а правительство погрязло в долгах. Начиная с 1792 года Австрия воевала с Францией больше, чем какая-либо другая страна, кроме Британии, и ее доходы катастрофически сократились.

Войска Наполеона дважды оккупировали Вену, дважды двор и знать должны были паковать свои ценности и бежать из столицы. От Ульма до Ваграма многие географические названия напоминали о том или ином поражении австрийцев. Известный девиз Юлия Цезаря, начертанный на его колеснице, венские остряки переиначили для императора Франца как venit, videt,perdit («пришел, увидел, потерял»).

Каждый раз — в 1797, 1801, 1805 и 1809 годах — Наполеон, разгромив австрийцев, выдвигал унизительные условия перемирия, требуя территориальных уступок и неимоверных контрибуций. Австрия потеряла Бельгию, Ломбардию, Тоскану, Венецию, Триест, Тироль, Форарльберг, Хорватию, Истрию, Далмацию, Краков, другие польские земли и многие княжества на левом берегу Рейна. Только по договору 1809 года Габсбурги лишились 3,5 миллиона своих подданных, 42 тысяч квадратных миль территории и обязывались выплатить Наполеону 85 миллионов франков. Императору пришлось переплавить значительную часть дворцовой посуды из золота и серебра, чтобы удовлетворить требования Бонапарта.

Габсбурги вряд ли могли получить обратно утерянные территории, да и не все они были нужны австрийцам. Вена согласилась бы уступить Бельгию из-за ее удаленности от Австрии и близости к Франции и отказаться от обременительной короны Священной Римской империи. Но Австрия хотела бы вернуть Северную Италию, Далмацию и другие земли на Адриатическом побережье, отнятые Наполеоном. Итак, для созыва мирной конференции была избрана страна, больше всех натерпевшаяся от войны. Несмотря на финансовую и экономическую несостоятельность, император Франц и князь Меттерних были довольны тем, что им выпала честь выступать в роли устроителей конгресса. Австрия надеялась неплохо заработать на своем гостеприимстве и доброй воле союзников.

В нескольких кварталах от дворца Хофбург около полуночи 23 сентября поселился главный эмиссар Франции князь Шарль Морис де Талейран, преодолев шестьсот миль всего за семь дней. Его карета остановилась возле величественного и стильного дворца Кауница на Иоганнесгассе, 1029 недалеко от собора Святого Стефана и шумной улицы Кёртнерштрассе. Здесь будет располагаться штаб-квартира французской миссии на Венском конгрессе.

Несмотря на удобное местоположение, великолепную парадную лестницу из белого известняка, переполненные винные погреба, дворец не произвел должного впечатления на французов. Ему явно не хватало чистоты и порядка. Французы, сотрудники аппарата, приехавшие в Вену за неделю, были в шоке. Мебель в гостиных все еще покрывали белые простыни, портреты на стенах были завешаны темными полотнами, красные камчатые портьеры изрядно полиняли, хрустальные люстры, завернутые в мешки, нуждались в полировке, матрасы изъела моль. Во дворце не было ни одной приличной комнаты.

Особняк назван именем Кауница, разносторонне одаренного австрийского дипломата XVIII века, сыгравшего главную роль в «дипломатической революции» 1756 года, впервые за многие столетия примирившей двух заклятых врагов — Австрию и Францию. Талейрану импонировало то, что он будет работать в доме, где жил человек, совершивший изумительный прорыв в австро-французских отношениях, и посланник Парижа сам собирался творить чудеса на Венском конгрессе. Однако он осознавал всю сложность своей миссии.

«Мне скорее всего уготована роль мальчика для битья», — говорил Талейран. Действительно, он представлял страну, которая развязала и проиграла войну, принесшую Европе неисчислимые беды, и многие, естественно, винили в этом Францию. И все же, несмотря на опасения, Талейран наилучшим образом подходил для «уникально тяжелой», по его словам, дипломатической экспедиции. Он обладал разнообразными талантами, связями, харизмой, известностью и ситуативным чутьем, отшлифованным в контактах практически со всеми ведущими государственными деятелями наполеоновской эпохи. И в обществе, и в дипломатии он был живой легендой.

Невысокого роста, пять футов восемь дюймов, шестидесятилетний Талейран всегда ходил в напудренном парике, скрывавшем вьющиеся светло-каштановые волосы. У него было тонкое, бледное и, хотя он и перенес в детстве заболевание оспой, гладкое лицо, нос слегка вздернут, лоб высокий, брови густые, а голубые глаза обычно полузакрыты, словно от скуки, на губах — извечно пренебрежительная ухмылка. Его лицо напоминало гипсовую маску, на которой не было никакого движения. О нем говорили: «Пни его сзади хоть двадцать раз, на его лице не дрогнет ни один мускул».

Талейран выглядел так, словно он только что вышел из салона XVIII века: в шелковых чулках, туфлях с бриллиантовыми застежками, узких, до колен, панталонах и бархатном камзоле пурпурного, алого или яблочно-зеленого цвета. На нем всегда был безупречно завязанный атласный накрахмаленный галстук, а обшлага украшены витиеватым шитьем. Он передвигался замедленно, неспешно, подтягивая по полу искалеченную ногу. Это был исключительно элегантный, утонченный, обаятельный и остроумный человек. «Если бы он продавал свои остроты, то я бы с удовольствием разорилась», — сказала о нем одна из его поклонниц.

Хромой французский министр отличался удивительной способностью к выживанию. За тридцать лет он послужил и церкви, и революции, и Бонапарту, и вернувшемуся Бурбону — королю Людовику XVIII. Он, безусловно, имел особый дар казаться незаменимым и вносить свою лепту в каждую приходящую власть.

Многие в Вене не забыли о его прошлом. Лукавый и искушенный в жизненных благах священник оброс поклонниками, любовницами и даже внебрачными детьми (к их числу, возможно, относится и художник-романтик Эжен Делакруа). Общественность пришла в смятение, когда рукоположенный епископ Отенский отказался от сана и, больше того, женился. А за его невестой, красавицей Катрин Гран, тянулось не менее скандальное прошлое. Как говорили злопыхатели, бывший епископ сочетался законным браком с бывшей куртизанкой.

Вдобавок ко всему Талейран превратил свой пост министра иностранных дел в высокодоходный бизнес. Он рутинно брал мзду за услуги — большие суммы денег, бриллиантовые кольца, «подарки» или «гонорары», иными словами, взятки, как бы ни назывались эти подношения. Когда Франция продала в 1803 году Соединенным Штатам Луизиану, он лично положил в карман третью часть из 15 миллионов долларов, оплаченных президентом Томасом Джефферсоном.

Однако его коллег в Вене беспокоили не финансовые делишки и амурные связи и даже не клятвопреступление. Их тревожила близость Талейрана с Наполеоном. Не кто иной, как Талейран помог Наполеону захватить власть во время переворота в 1799 году. Талейран же учил «неопытного и бестактного генерала» большой политике. «Талейран — необычайно умный человек, — признавался Наполеон. — Он всегда давал мне дельные советы».

Однако тот же Талейран, и это все знали, способствовал падению Наполеона. К 1805 году Талейран окончательно понял, что военные победы вскружили голову завоевателю и лишили его способности прислушиваться к советам. Талейран пытался противостоять слепому безрассудству Бонапарта, его агрессивности, авторитаризму, пренебрежительному отношению к покоренным народам. Он добивался от триумфатора невозможного — справедливости и человечности, считая, что только такая политика отвечает национальным интересам Франции. В августе 1807 года терпение Талейрана кончилось. «Я не хочу быть палачом Европы», — сказал министр и подал в отставку.

С опозданием, но Талейран осознал, что за внешним грубоватым обаянием в Наполеоне скрывается страшная личность, обуреваемая страстью к завоеваниям. Наполеон пришел к власти незаконно и мог удерживать ее только лишь насильственными методами, в том числе и непрекращающимися войнами. Франция и Европа смогут жить в условиях мира лишь тогда, когда не будет Наполеона. Легальная борьба с тираном бессмысленна. Необходимы практические меры содействия его противникам. К такому выводу пришел Талейран, и несколько последних лет он оказывал реальную помощь державам, воевавшим против Бонапарта.

Весной 1814 года Талейран отправил в штаб-квартиру союзников послание, советуя им, не мешкая, войти в Париж. Режим Наполеона агонизирует, и наступил момент для решительных действий: «Вы идете на костылях, а вам надо бежать». Записка, составленная симпатическими чернилами, была доставлена через зону боевых действий вовремя. Царь Александр отдал приказ о наступлении, и союзные войска заняли французскую столицу. Бонапартисты называли Талейрана предателем, другие говорили, что он совершил геройский поступок и спас тысячи жизней.

Теперь, осенью 1814 года, прибытие Талейрана в Вену вызывало определенную озабоченность. Конечно, немало дипломатов могли ему аплодировать, отдавая должное его помощи союзникам и желая успеха новому королю Людовику XVIII. Однако никто не забыл одиозное прошлое сиятельного князя, и многие могли бы от него отвернуться. Талейран подобен «обоюдоострому лезвию», предупреждал Меттерних, и «чрезвычайно опасно играть с ним». Князь был мастером манипуляций, мог стать и полезным другом, и опасным врагом. Как и с лезвием, с французским делегатом следовало обращаться со всей осторожностью.

 

Глава 3

СИЯТЕЛЬНЫЕ ЧУЖЕЗЕМЦЫ

Утром 25 сентября зазвонили церковные колокола, загрохотали пушки, а народ побежал на улицы посмотреть на прибытие самого желанного гостя — русского царя Александра. Его уже славили как нового Александра Великого. Если Наполеон стал «завоевателем Европы», то царя Александра превозносили как «покорителя завоевателя». Вторжение Наполеона в Россию и сожжение Москвы воспламенили его душу, говорил государь. В Вене наступал его звездный час.

Фестивальный комитет постарался устроить царю достойную встречу. Пушки разбудили город еще на заре, оповестив горожан о том, что Александр выехал из близлежащей деревни и через два часа прибудет в столицу. «Какие глупости, — заметил по этому поводу Меттерних, — спозаранку будоражить весь город грохотом пушек лишь для того, чтобы сообщить, что царь находится в сорока лье от ворот».

Погода выдалась в то утро как по заказу: солнечная, теплая, дул легкий ветерок. День был воскресный, и посмотреть на въезд русского царя могли все желающие. А желающих лицезреть знаменитого монарха было великое множество, особенно молодых женщин, помешавшихся на его доблести и красоте.

Царь ехал на белом жеребце-липициане, выращенном в конюшнях австрийского императора, слегка касался своей огромной рукой шляпы или махал ею, одним словом, вел себя как человек, привыкший к приветствиям восторженных толп. Рослый, шесть футов, Александр был действительно хорош собой, обладал остроумием и изысканными манерами. Над высоким лбом курчавились светло-каштановые волосы, опускавшиеся книзу густыми бакенбардами. У него были ослепительно белые зубы, прямой нос, маленький рот и голубые глаза бабушки Екатерины Великой. На щеках у него обычно был румянец, что нередко принималось за стыдливость или застенчивость.

Рядом на таком же скакуне гарцевал король Пруссии Фридрих Вильгельм III, сорокачетырехлетний господин с темно-каштановыми волосами и глазами, синими, как его мундир. Они въезжали в Вену бок о бок, повторяя свое совместное триумфальное вступление в Париж. Проехав весь город, за Таборский мост, они были встречены императором Австрии Францем.

Въезд трех монархов в австрийскую столицу представлял феноменальное зрелище. Их сопровождали эрцгерцоги, генералы, князья бывшей Священной Римской империи, отряды солдат в национальных униформах наполеоновских войн. Процессия прошла под каштанами парка Пратер, через ворота Красной башни, по узким улицам города и через час остановилась во внутреннем дворе императорского дворца. «Парад получился блистательный и помпезный, — констатировал полицейский агент, стоявший в толпе. — Сохранялся полный порядок, никаких происшествий и эксцессов».

Австрийский император устроил официальный завтрак для царя, королей Пруссии, Дании и Вюртемберга. Отсутствовал только баварский король, который должен был прибыть через три дня. Редкий случай, когда за одним столом могли встретиться так много монархов; в Вене осенью 1814 года это стало почти обыденным явлением.

* * *

Царь Александр, безусловно, был одним из самых загадочных и труднопостижимых венценосцев на Венском конгрессе. Томас Джефферсон называл его «маяком просвещенности». «Не существует человека более добродетельного и более преданного делу совершенствования человечества», — говорил о нем американский президент. Другие считали этого «святого» страшным грешником, чьи руки обагрены кровью.

Александр рос в довольно необычных и трудных условиях. Бабушка, Екатерина Великая, баловала его, проча на престол. Он воспитывался в духе Просвещения, ему прививались благоразумие, свободомыслие, чувство справедливости и любовь к народу, уважение к писаной конституции. Может показаться странным — зачем все эти ценности человеку, которому назначено править одним из самых авторитарных режимов в мире?

Одержимость внуком и явно предпочтительное к нему отношение Екатерины раздражали отца Александра, ее собственного сына, великого князя Павла. По натуре чрезвычайно ревнивый, Павел издевался над сыном, унижал его и морально, и физически. Когда в 1796 году Павел стал царем (вопреки прямым указаниям Екатерины возвести на трон внука), надругательства над Александром продолжались. За непредсказуемые приступы жестокости Павла прозвали «безумным». Глумление прекратилось только в марте 1801 года, когда царь был зверски убит. Группа заговорщиков, в которую входил и командир элитного Семеновского полка, ворвалась во дворец и задушила ненавистного монарха в его покоях.

Именно насильственная смерть привела молодого, идеалистичного Александра на престол. Долгое время обсуждалась версия причастности двадцатитрехлетнего великого князя к убийству И современники, и некоторые историки обвиняли Александра в прямом соучастии. Высказывались и предположения, будто Александр знал о готовящемся покушении, но ничего не сделал, чтобы его предотвратить. Так или иначе, Александра всю жизнь мучило чувство вины, он плохо спал, слыша по ночам истошные крики отца.

Брак его тоже оказался несчастливым. Он женился на Елизавете Баденской, германской принцессе с белокурыми, пепельного оттенка, волосами и яркими глазами, по некоторым описаниям, «одной из самых красивых женщин на свете». Вместе они выглядели как два ангела — Купидон и Психея, так говорила о них Екатерина Великая. Но они совершенно не подходили друг другу и жили практически раздельно. Елизавета все время чувствовала себя чужеземкой, «одинокой, одинокой, абсолютно одинокой женщиной».

Оба заводили любовные связи на стороне: царь — с Марией Нарышкиной и даже, как говорят, с сестрой, великой княгиней Екатериной; Елизавета — с разного рода людьми, от солдат до «неопределенных интимных отношений» с очень милой графиней. В любовниках императрицы был и один из ближайших советников царя — князь Адам Чарторыйский, польский патриот, приехавший в Россию после падения Польши и завоевавший доверие государя. Александра нисколько не беспокоили связи супруги со своим советником. Напротив, он даже поощрял их ввиду собственного вольного поведения.

К моменту прибытия на конгресс в Вену Александр правил Россией уже тринадцать тяжелых лет. За это время страна подверглась нашествию наполеоновских войск — шестьсот тысяч человек — в то время самая большая армия в мире. Разрушены многие деревни и села, убиты и искалечены сотни тысяч людей, дотла сожжена Москва. Россия имела право требовать компенсации за нанесенный Наполеоном ущерб. По меньшей мере никто не мог игнорировать ее потери. Ни при каких обстоятельствах царь не пойдет на уступки по такому важному для него региону, как Польша.

Александру еще предстояло определить свою позицию по этой проблеме, хотя он уже обещал воссоздать Польское королевство, объединив часть Польши, унаследованную от Екатерины Великой, с землями наполеоновского Варшавского герцогства, оккупированными его войсками. Царь, казалось, говорил искренне, и многие польские патриоты поверили ему на слово. Однако оставалась возможность, что он не выполнит свое обещание. А если и выполнит, то станет ли его творение действительно свободным и независимым?

Конечно, многих беспокоило то, что Россия благодаря Польскому королевству продвинется далеко на запад. Не устраивало и близкое соседство с обидчивым и непредсказуемым царем. Особенно этим были озабочены Каслри и Меттерних. Не превратится ли Россия в новую мощную державу, превосходящую по силе империю Наполеона?

Александр уже нашел сторонника в лице своего спутника и друга — короля Пруссии. Между ними сложились товарищеские отношения, скрепленные действием, достойным театральной мелодрамы. В 1805 году Александр приезжал в Берлин, царь и король вместе спустились в склеп просвещенного деспота Фридриха Великого и у его гробницы поклялись в вечной дружбе.

За годы войны эмоции позабылись, и две страны даже предавали друг друга. Когда наступили иные времена, они признали свои ошибки. Теперь два монарха снова поклялись действовать сообща и скрепили возобновленный союз сделкой: Россия получит Польшу, а Пруссия, в обмен на поддержку (и отказ от своей доли польской территории), возьмет себе часть центральной и восточной Германии, известную как Саксония. Они изложили взаимные обязательства в секретном Калишском договоре, подписанном в феврале 1813 года, и договорились поддерживать друг друга, невзирая ни на какие обстоятельства.

«Не поверите, как красиво в моих комнатах, когда их заливает солнечный свет!» — сказал как-то Меттерних, восхищаясь высокими, в восточном стиле окнами в своем кабинете в министерстве иностранных дел. Скоро ими будет восторгаться не только он один.

В конце сентября 1814 года, перед открытием конгресса, на министерство Меттерниха навалились неотложные дела: нескончаемый поток депеш, подготовка повесток дня для заседаний, проектов протоколов и решений, организационное обеспечение конференции, председателем которой он уже неофициально числился. «Беспросветная мука!» — не выдержав, признался князь в один из самых напряженных дней.

Как и следовало ожидать, гости хлынули в белокаменное здание государственной канцелярии, где располагалось ведомство Меттерниха, монументальное сооружение XVIII века.

Канцелярию называли еще Балльхаусом, поскольку здесь прежде размещался теннисный корт Габсбургов. Критики Меттерниха находили это определение очень удачным ввиду игриво-фривольного стиля его дипломатии.

Кабинеты Меттерниха с живописными окнами располагались на втором этаже. В главной переговорной комнате стены от паркетного пола до потолка с новой лепниной были покрыты зеленой камкой. В интерьере преобладало темное дерево, на стенах висели картины в позолоченных рамах, повсюду белели мраморные бюсты. Меттерних недавно поставил здесь новый мраморный камин, завез из Парижа мебель. Он был уверен в том, что в этой комнате ему предстоит провести немало времени.

В большой приемной с потолком высотой восемнадцать футов всегда толпились люди. Посетители, пришедшие к Меттерниху, томились в долгом ожидании, рассказывали друг другу истории или разглядывали книги в сафьяновых переплетах, расставленные на полках из красного дерева вдоль стен.

Кто шел к Меттерниху? Вот типичный утренний сеанс. Ждет приема в кабинете с окнами в восточном стиле канцлер Пруссии Карл Август фон Гарденберг. Он приехал в Вену несколько дней назад и испытывал трудности добиться аудиенции у австрийского министра иностранных дел, окрестив его «министром-невидимкой». Рядом скучает посланник баварского короля фельдмаршал князь Карл Вреде. Неподалеку стоят четверо мужчин в длинных черных мантиях с сияющими серебряными мальтийскими крестами — представители элитного Мальтийского рыцарского ордена, основанного крестоносцами еще в XII веке.

Можно не сомневаться, рыцари хотели, чтобы им вернули сокровища, украденные Наполеоном в 1798 году. Он обчистил остров, забрав золотые и серебряные кубки, чаши и драгоценности, накопленные в хранилищах с XIII века. Рыцари надеялись и на то, что им также возвратят сам остров. Британцы, освободив Мальту от Наполеона, пообещали отдать ее ордену, но всячески затягивали дело и, по мнению великого магистра, не проявляли никакого желания сдержать свое слово. Великий магистр был прав. Британцы искренне полюбили великолепный стратегический остров с прекрасной военно-морской базой и постарались закрепить его за собой в Парижском договоре.

В приемной находилось и множество других ходоков, в том числе две-три дюжины германских дворян, бывших рыцарей бывшей Священной Римской империи. Эти аристократы лишились древних привилегий и родовых владений, когда Наполеон демонтировал империю, обрубил и расчленил ее западные края, подарив земли вассальным королевствам Баварии, Вюртемберга и Вестфалии. Германские рыцари добивались восстановления прав и собственности и, по возможности, самой Священной Римской империи.

«В моей приемной вся Европа», — говорил Меттерних то ли с гордостью, то ли с грустью, видя толпу людей, держащих в руках пухлые портфели, означавшие для него одни хлопоты. Князь не любил разбираться в конфликтах. Ему предстояли «четыре, а то и шесть недель кромешного ада».

Когда Меттерних уставал от посетителей с их проблемами, он сбегал по тайной лестнице, переходил булыжную мостовую и скрывался в особняке XVIII века на Шенкенгассе, 54.

Это был дворец Пальма. Весь последний год Меттерних пытался наладить отношения с женщиной, занимавшей лучшие апартаменты в особняке, — Вильгельминой, герцогиней де Саган. Князь познал немало женщин, но эта дама была совсем другая. Герцогиня казалась ему самой желанной; его, можно сказать, обуяла страсть.

Герцогиня обладала тонкой, изящной фигурой, русыми волосами и темно-карими глазами, она была восхитительно, тревожно красива. Вдобавок ко всему Вильгельмина была наследницей огромного состояния. Герцогиня владела замками по всей Восточной и Центральной Европе, в том числе замком Саган, построенным наемником Тридцатилетней войны графом Валленштейном и расположенным в сотне миль к югу от Берлина.

Меттерних заинтересовался герцогиней, когда общий приятель познакомил их в Дрездене, где князь беззаботно служил дипломатом. Она выросла в Курляндии, на Балтике (сегодня территория Латвии), объездила всю Европу и говорила на полудюжине иностранных языков. Она вторично и снова неудачно вышла замуж и готовилась к очередному разводу. «Я изматываю себя мужьями», — шутила герцогиня де Саган.

Вильгельмина сохранила собственное имя и сама управляла поместьями. Она использовала часть состояния на благотворительность, финансировала госпиталь для раненых солдат. Однажды у ее служанки внезапно начались схватки, и герцогиня, взяв на себя роль повитухи, приняла роды.

Отношения между герцогиней и князем стали принимать характер увлечения летом 1813 года, когда Меттерних пытался договориться с Наполеоном о мире. Мира не получилось, но роман с герцогиней завязался. Меттерних старался как можно чаще видеться с ней и в разгар международного кризиса отправил ей первое любовное послание:

«Я давно наблюдаю за вами. Вы прекрасны. Вы лишаете меня покоя. Вы возникли из небытия и стали для меня всем».

Герцогиня была удивлена и польщена вниманием высокопоставленного дипломата. Но Меттерних ее еще не покорил. Спустя месяц князь писал:

«Я пишу, потому что не увижу вас этим утром. Но я должен признаться вам, что люблю вас больше жизни. Моя жизнь ничего не стоит, если в ней нет вас».

Герцогиня могла заполнить всю комнату в особняке подарками Меттерниха: он дарил ей и книги в красных сафьяновых переплетах, и лампы из вулканической лавы. Меттерних тоже получал от нее презенты: особенно дорога для него была черная шкатулка с локоном ее волос.

Меттерниху нравились ее ум, великодушие, ее суждения. Она нравилась ему и в сверкающих платьях на балах, и в мешковатых фланелевых халатах, которые герцогиня надевала дома, появляясь перед ним чаще всего в своем любимом «мятом халатике с дырками на локтях». Меттерниху нравилось и то, как она пила коньяк: укладывала кусочек сахара в маленькую серебряную ложечку, опускала его в янтарный напиток и, делая над собой усилие, проглатывала содержимое рюмки одним махом. «В вас нет ничего такого, чего бы я не любил», — написал однажды князь Вильгельмине.

К концу лета герцогиня наконец уступила и призналась в ответной любви: «Я не могу выразить словами, как я вас люблю. Я люблю вас очень, люблю всем сердцем». Меттерних был вне себя от радости. Заниматься любовью — одно дело, признаваться в любви — совсем другое. Он ответил сразу же, чувствуя себя на «вершине счастья и блаженства»:

«Я пьян от счастья. Я люблю вас. Я люблю вас во сто крат больше жизни. Я живу только для вас».

Отношения между Меттернихом и герцогиней нельзя было скрыть от посторонних глаз, и к осени дворец Пальма превратился в местную достопримечательность. На втором этаже герцогиня де Саган содержала роскошный салон, а в параллельном крыле жила еще одна женщина, такая же неглупая, столь же красивая и остроумная и вызывавшая не менее скандальный интерес. Это была княгиня Екатерина Багратион, вдова русского генерала Петра Ивановича Багратиона, героя войны, павшего в битве при Бородино (его смертельно ранили в 1812 году). Блондинка со светло-голубыми глазами и бело-розовой кожей, которую один из обожателей сравнивал с алебастром, она носила скандально открытые вечерние платья и пользовалась репутацией «очаровательного обнаженного ангела».

Уже многие годы княгиня Багратион и герцогиня де Саган враждовали. Причин для взаимной антипатии было немало, и одна из них, помимо сплетен и интриг, заключалась в постоянной борьбе за первенство в высшем обществе.

Между ними, без сомнения, было много общего. Почти ровесницы, обе они происходили из Прибалтики и были старшими дочерями богатых и высокородных аристократов, путешествовавших и проживавших по всему континенту. И та и другая вышли замуж в юном возрасте, обе теперь были одиноки и окружены роем поклонников. Обе женщины по странному и роковому стечению обстоятельств, как выразился один салонный завсегдатай, приехали на конгресс и оказались в одном особняке, поселившись напротив друг друга. Их окна выходили на общий двор. Всю осень из-за шелковых занавесей выглядывали хорошенькие личики, рассматривая подъезжающие кареты и фиксируя, кто и в чей салон направляет свои стопы.

Две дивы соперничали во всем: переманивали знатных гостей, составляли конкуренцию на светских раутах. Они вели себя как две пчелиные матки, попавшие в один улей. Их дуэль оживляла официальную атмосферу конгресса. В коридорах, гостиных, на лестничных площадках замышлялись, зарождались все сплетни, интриги и сговоры.

Звездам высшего общества приходилось делать выбор: подниматься по левой лестнице к княгине Багратион, «русской сирене», или идти по правой лестнице к герцогине де Саган, «Клеопатре курляндской». Кто побеждал в этом поединке? Как сказал один знаток светской жизни в Вене, «шансы дам были примерно равны».

Особую остроту соперничество приобретало в амурных делах. И «русская сирена», и «курляндская Клеопатра» были любовницами князя Меттерниха. Теперь обе дамы нацелились на ладного русского царя.

 

Глава 4

ИЗБРАННИК ДОРОТЕИ

Несмотря на дальнюю дорогу, британская делегация прикатила в город одной из первых. Возглавлял ее лорд Каслри, высокий блондин, выглядевший лет на двадцать моложе своих сорока пяти. Худой, почти бестелесный англичанин обычно одевался во все черное в соответствии, по замечанию одного наблюдательного человека, со своим, как правило, мрачным настроением. Длинное костлявое лицо создавало впечатление аристократической отрешенности или, скорее, пожизненной зеленой тоски, по оценке другого знатока человеческих душ. С уверенностью можно сказать, что у лорда было лицо чемпиона игры в покер, что помогало ему побеждать и за игорными столами, и за столами дипломатических переговоров.

Лорд Каслри со своей командой прибыл в австрийскую столицу 13 сентября и с трудом отыскал резиденцию, отведенную ему в доме, затерявшемся на узкой улочке Мильхгассе. Эти комнаты прежде снимал молодой музыкант по имени Вольфганг Амадей Моцарт. В начале восьмидесятых годов XVIII века композитор написал здесь первую немецкую оперу «Die Entfuhrung aus dem Seraih («Похищение из сераля») и завел роман с дочерью домовладелицы Констанцей, на которой в 1782 году женился. Уютная квартира, возможно, и подходила для счастливых брачных ночей и сочинения опер, но ее ограниченные размеры явно не годились для делегации, представлявшей Великобританию, гордившуюся тем, что она профинансировала победу союзников над Наполеоном.

Каслри действительно решил найти другое место, и через неделю делегация перебралась в апартаменты из двадцати двух комнат на Миноритенплац, элегантной брусчатой площади с аристократическими особняками и церковью миноритов XIV века. Британцы теперь оказались в двух шагах от кабинетов Меттерниха на Балльхаусплац и дворца Хофбург. Каслри с супругой леди Эмили поселился на верхнем этаже, дипломатический персонал занял первый этаж, а цокольный этаж лорд отвел для приемов и развлечений. Британцы готовились услаждать гостей на вечерних раутах неземными звуками фисгармонии, изобретенной Бенджамином Франклином.

В отличие от других стран, представленных на мирной конференции, Британия все еще находилась в состоянии войны — воевала за океаном с молодой республикой Соединенных Штатов. Американцы назвали этот конфликт войной 1812 года, хотя в британской истории он не получил никакого определения, затерявшись в общей войне с Наполеоном. Тем не менее сражения происходили на многих фронтах в Канаде, на Великих озерах, в Атлантике. За несколько недель до приезда Каслри в Вену британские войска высадились в Чизпике, сожгли дотла Вашингтон, уничтожили казначейство, Библиотеку конгресса и даже президентский дворец. Джеймс и Долли Медисон бежали, и войне не было видно конца.

Хотя внимание британцев отвлекали и Европа, и Америка, Лондон отдавал предпочтение конференции в Вене. Нация лорда Каслри завоевала огромный авторитет как единственная держава, от начала до конца противостоявшая Наполеону, иногда и в одиночку. Британцы располагали самым большим в мире военно-морским флотом, богатейшей экономикой и колониальными владениями, отмеченными на карте земного шара от Южной Африки до Индии. Во время войны они успели отобрать колонии у французов и их союзников. Все это делало их сильными на переговорах в Вене.

Британцы рассчитывали обеспечить безопасность мореплавания, то есть решить центральную для них проблему, важную для военно-морского флота и послужившую одной из причин войны с Соединенными Штатами. Каслри намеревался добиться того, чтобы равнины и низины побережья, известные теперь под названием Бельгия, никогда не попадали в руки враждебного государства. Это означало, что они не должны принадлежать и Франции. Порт Антверпен он считал потенциальным плацдармом для вторжения на острова, «заряженным пистолетом, приставленным к виску Англии».

Лорд Каслри настаивал на том, чтобы Антверпен и всю Бельгию передать новому королевству Нидерланды, чей монарх Вильгельм I Оранский был добрым союзником Британии. Он уже получил определенные гарантии на этот счет. Передача территорий обусловлена в секретном приложении к Парижскому договору, оставалось только все формально подтвердить подписями, невзирая на возможные возражения со стороны бельгийцев.

Каслри выступал за поддержание равновесия сил. По его убеждению, именно такая политика могла способствовать недопущению войны. Она отвечала и торговым интересам Британии, островной державы, стремившейся превратиться в «мастерскую всего мира».

По мнению Каслри и других политиков, включая его наставника бывшего премьер-министра Уильяма Питта, ни одна держава или группа держав не должны доминировать на континенте. Если кто-то надумает претендовать на господство в Европе, то Британия вмешается и восстановит «справедливый баланс сил». Традиционно самая большая угроза равновесию сил исходила от Франции, которая нарушала его все последние сто пятьдесят лет. Теперь, после поражения Наполеона, появился новый потенциальный источник угрозы.

Каслри имел в виду Россию, союзницу Британии в последние годы войны. Несколько стран могли притворяться великими державами, но реальные шансы стать таковыми имелись лишь у Великобритании и у России. Безусловно, Россия была гигантом, она занимала на континенте огромное пространство, в семьдесят раз превышавшее территорию Британии. Она имела самую большую в мире армию и завладела значительной частью бывшей Французской империи, включая Польшу, Саксонию и Гольштейн, граничивший с Данией. Каслри тревожила перспектива усиления России, страны, чей престиж вырос благодаря громким победам, а правитель, похоже, не отличался скромностью.

В свое время Каслри учился в колледже Сент-Джонс Кембриджа, но бросил учебу, так и не получив степень. Он вернулся в Ирландию, в Станфорд-Лох графства Даун на северо-западе острова, где его в возрасте двадцати одного года избрали в ирландский парламент. Каслри быстро набрал политический вес — министр торговли, военный министр, глава внешнеполитического ведомства. Во всех своих ипостасях он проявлял исключительную самоуверенность и отвагу в борьбе с оппозицией. Лорд отличался упорством Уинстона Черчилля и упрямством, редко встречающимся среди государственно-политических деятелей.

Лорда Каслри можно назвать отцом-основателем современного британского Форин оффиса. Когда он возглавил министерство иностранных дел, Британия имела за рубежом шесть дипломатических миссий, и лишь одна из них не функционировала при правительстве, не находившемся в изгнании, тюрьме или в каком-нибудь другом затруднительном и униженном положении. После краха наполеоновской империи Лондон вновь начал открывать посольства в освобожденных странах. Каслри занял пост министра, как говорится, в урочный час — ему довелось назначить практически весь дипломатический корпус Великобритании.

Каслри вошел в историю и как первый британский министр иностранных дел, побывавший на континенте с официальным визитом — в январе 1814 года на завершающей стадии войны. Теперь, совершая второй визит на материк, лорд взял с собой одну из самых представительных делегаций — четырнадцать помощников и советников. Среди них, например, были неутомимый лорд Кланкарти, служивший прежде посланником в Гааге и хорошо знавший проблемы Нидерландов, и лорд Каткарт, бывший вояка и специалист по России, сумевший подружиться с царем. В делегацию входили также заместитель министра Эдвард Кук и личный секретарь Джозеф Планта; оба считались трудягами и преданными советниками.

Несколько выбивался из британского декорума сэр Чарльз Стюарт, тридцатишестилетний ветеран испанской военной кампании. Громогласный лорд Стюарт, помимо несносного характера, обладал таким чувством юмора, который больше подходил для казарм, а не для дворянских салонов, да и его дипломатические способности у многих вызывали либо недоумение, либо сомнение. Очень часто, пропустив несколько стопок, Стюарт начинал ходить кругами и выискивать, «кому бы дать в зубы». За ярко-желтые сапоги и экстравагантное поведение его прозвали «лордом Памперникель». Все думали, что он поехал послом в Вену только потому, что приходился сводным братом лорду Каслри.

Поселившись во дворце Кауница, Талейран начал объезжать посольства, разбросанные по всему городу. На его визитной карточке появился новый титул — князь де Талейран; этой чести его удостоил король Людовик XVIII перед отбытием из Парижа. Министр иностранных дел Франции не мог больше носить титул князя Беневентского, присвоенный ему Наполеоном. Талейран хотел, чтобы не только он сам, но и Франция поскорее забыли о Бонапарте.

Хотя Франция благодаря Парижскому договору, как выразился Талейран, «счастливо избежала уничтожения», он знал, что союзники подвергаются немилосердной критике за чрезмерную мягкотелость. Для многих Франция по-прежнему оставалась страной безрассудных фанатиков-крестоносцев, которые и в дальнейшем не будут давать покоя соседям. Ее участие в конгрессе нежелательно: без нее он пройдет гладко. Негативное отношение к Франции подрывало дипломатические усилия Талейрана, а он надеялся на успех. После того как Людовик XVIII стал королем Франции, князь рассчитывал вернуть на трон в Неаполе, все еще занятый пламенным наполеоновским маршалом Иоахимом Мюратом, другого члена династии Бурбонов — Фердинанда IV. По мнению Талейрана, Бурбон являлся законным монархом, наилучшей гарантией мира на полуострове.

Талейран поставил своей целью спасти и короля Саксонии Фридриха Августа, которому угрожала утрата и короны, и страны. Саксонский монарх был кузеном Людовика XVIII, союзником Франции и, самое главное, мог создать противовес растущему влиянию Пруссии, претендовавшей, как опасался князь, на господство во всей Германии. Необходимо обуздать амбиции Пруссии, считал Талейран, иначе «через несколько лет она превратится в милитаристскую державу, крайне опасную для соседних стран».

Всю первую неделю Талейран готовил почву для своей дипломатической кампании: посещал салоны, наносил визиты императору Францу, членам императорской фамилии, миссиям великих держав и делегациям менее значительных стран, которые обыкновенно остаются незамеченными. У него в распоряжении было восемь — десять дней, а перед ним стояла задача, для исполнения которой требовались «не такие больные ноги, как у него».

Понимая необычайно сложный характер своей миссии, Талейран подобрал и соответствующий состав дипломатов, экспертов и вспомогательного персонала. Самым примечательным в делегации был его давний приятель герцог Эммерих Дальберг, молодой человек, представитель одного из древнейших аристократических родов в Германии, владевший землями в Рейнланде, в том числе между Шпейером и Вормсом. Дальберг был неразборчив в средствах, ненадежен и безудержно хвастлив. Талейран все это знал. Князь взял Дальберга, по его словам, только потому, что он растрезвонит «все мои секреты, которые я хотел бы предать гласности».

Талейран включил в делегацию двух «полномочных послов». На роль одного из них он избрал тоже давнего друга, маркиза де ла Тур дю Пена, бывшего посланника в Голландии, смазливого и безвредного искателя удовольствий, не любившего обременять себя обязанностями. «Он умеет пускать пыль в глаза», — говорил Талейран. Вторым «уполномоченным» стал граф Алексис де Ноай, ультрароялист, известный информатор, «глаза и уши» королевской семьи, особенно брата короля. «Если кто-то и должен за мной шпионить, — объяснял Талейран, — то пусть это делает человек, которого я сам выбрал». Возможно, эта троица и не годилась для сложных международных переговоров, но она обладала качествами, соответствовавшими стандартам дипломатии XIX века. Каждый из них принадлежал к дворянскому сословию, прекрасно разбирался в салонных интригах, располагал нужными связями в космополитической европейской аристократии, съезжавшейся на Венский конгресс.

С профессиональной точки зрения самым полезным и достойным членом команды был Жан Батист де Гуйе, граф де ла Бенардьер, сорокачетырехлетний сотрудник министерства иностранных дел. Талейран видел в нем талантливого многообещающего дипломата; граф, без сомнения, возьмет на себя весь груз неотложных дел, включая подготовку предложений и документов французской делегации.

Помимо перечисленных лиц, Талейран привез в Вену целую бригаду слуг, поваров, парикмахеров и других мастеров своего дела, которым предстояло обеспечивать жизнедеятельность миссии. Среди них оказался и тридцатишестилетний личный секретарь и пианист Сигизмунд Нейкомм, австриец из Зальцбурга, ученик Йозефа Гайдна. Своей игрой он должен был помогать министру расслабляться или, наоборот, сосредоточиваться на решении каких-либо дипломатических проблем.

Но самым удачным, без сомнения, был выбор женщины на роль салонной хозяйки. Он взял с собой юную двадцатилетнюю жену племянника Доротею де Талейран-Перигор, умную и красивую особу, которая к тому же была младшей сестрой герцогини де Саган.

У Доротеи были искрящиеся черные волосы и темно-синие глаза, настолько темные, что они казались черными, и в них, по описанию одного из поклонников, «загорался обжигающий внутренний огонь, превращавший ночь в день». Она обладала удивительно тонкой и хрупкой талией, а легкие румяна лишь подчеркивали лунную бледность кожи. Доротея была явно несчастна и одинока.

Доротея родилась на тринадцать лет позже Вильгельмины, и трудно найти более несхожих сестер. Вильгельмина, старшая в семье, была любимицей отца, ее обожали, лелеяли и дали ей блестящее образование. Доротея не пользовалась таким же вниманием. О своем детстве она вспоминала как о безрадостном и горемычном времени. Вильгельмина еще девочкой наизусть читала Вергилия на латыни, а гости замка поражались, видя, что семилетняя Доротея еще не знала букв алфавита.

До сих пор нет полной ясности в отношении биологического отца Доротеи. Она называла своим отцом Петра, герцога Курляндского. Биографы со своей стороны выдвинули другую версию — бедного польского дворянина, командира наемников графа Олека Батовского, останавливавшегося на короткое время в их семейном замке. В любом случае герцогу Петру в то время было почти семьдесят лет и он тяжело болел.

Доротея не знала ни того ни другого. Польский дворянин покинул замок сразу же после ее рождения. Герцог Курляндский умер, когда ей исполнилось семь лет. Ее мать Анна Доротея, герцогиня Курляндская, не занималась младшей дочерью: она была поглощена светской жизнью. Доротея не могла водить компанию и с тремя сестрами — самая ближайшая по возрасту была на десять лет старше. Она росла практически без друзей и близких, предоставленная самой себе.

Много лет спустя Доротея так описывала себя в детстве:

«Маленькая, худенькая, желтушная, болезненная с самого рождения. Глаза настолько большие и темные, что, кажется, заполняют все лицо... Всегда печальная и грустная, я думала только о смерти».

Проявил интерес к Доротее и занялся ее воспитанием один из любовников матери, швед, граф Густав Армфельт. Он взял на себя роль наставника и вскоре обнаружил в ней способную ученицу, а через какое-то время граф окончательно убедился в том, что имеет дело с необыкновенно одаренным ребенком.

Неожиданно в Доротее открылась ненасытная жажда знаний. Герцогиня Курляндская наняла двух домашних учителей, одним из них был аббат Пьяттоли, бывший секретарь последнего короля Польши. Он пристрастил девочку к театру, где над ней шефствовала королева берлинской сцены мадам Унцельман. В таинства астрономии Доротею посвящал специалист из Берлинской обсерватории. Доротея проявляла исключительно острый ум и способность на лету схватывать самые сложные понятия и идеи. Она увлеклась чтением. Девочка уходила в домашнюю библиотеку и сидела под самым потолком с книгой на коленях.

К пятнадцати годам Доротею стали усиленно склонять к замужеству. Ей обещали позволить самой выбирать супруга, но навязали избранника матери, вернее, избранника царя Александра, а еще точнее — избранника Талейрана. Ее замужество приобрело характер международного сговора.

Французский министр слышал о прекрасной Доротее, наследнице герцогства Курляндского, и хотел, чтобы она вышла замуж за племянника, двадцатилетнего Эдмона де Талейран-Перигора. Поскольку Доротея была подданной русского царя, то Талейран попросил Александра переговорить с ее матерью и устроить помолвку. Государь, благодарный Талейрану за помощь в борьбе с Наполеоном, согласился. Царь, приехав в октябре 1808 года в замок курляндских герцогов, не мудрствуя, сказал: «Дорогая герцогиня! Я не приму никаких возражений. Я дал слово. Прошу теперь вашего одобрения».

Когда герцогиня сообщила дочери об Эдмоне, та наотрез отказалась. Доротея уже сделала выбор, и ее избранником был польский патриот князь Адам Чарторыйский, о котором она узнала от своего наставника. Он на двадцать три года старше, они почти не знали друг друга, но все это не имело никакого значения для романтичной девушки. Она приняла решение, и никто, даже царь всея Руси, не мог совратить ее с пути истинного.

Натолкнувшись на сопротивление дочери, герцогиня прибегла к хитрости, чтобы разрушить слепую увлеченность Доротеи принцем, созданным в ее воображении. Наставника Доротеи принудили сообщить ей, совершенно надуманно, о том, что польский князь уже помолвлен с другой женщиной. Доротея не поверила, и герцогиня позвала в замок поляков, подтвердивших заведомую ложь. Вся Варшава якобы только и говорит о помолвке князя, и в конце концов опечаленная Доротея согласилась выйти замуж за француза, которого она едва знала.

Эдмон был отличным воякой, офицером-кавалеристом, не раз нафаждался за храбрость, но он явно не годился на роль надежного супруга. Он был беспутным волокитой, промотавшим состояние за игорными столами и на бесчисленных любовниц. Эдмон пофяз в долгах, обожал облачаться в роскошные мундиры, украшенные позолоченными галунами, блестками и самоцветами. Хуже того, кавалерист не мог сравняться с Доротеей своим интеллектом; у супругов практически не было общих интересов, и они почти не разговаривали друг с другом.

 «Невозможно предугадать, что у него на уме, — жаловалась Доротея. — Никто не умеет так молчать, как он». Тем не менее ей с Эдмоном удалось произвести на свет троих детей: Наполеона Луи, или Луи, после падения императора, Доротею Шарлотту Эмили и Александра Эдмона. Доротея находила утешение в детях, во всем остальном супружество было безрадостным и тягостным.

Затем, летом 1814 года, незадолго до конфесса, произошла трагедия. Дочь Доротеи заразилась корью, страшным заболеванием начала XIX века. После некоторой поправки ее состояние внезапно ухудшилось, и девочка умерла.

Доротея сходила с ума от горя и переносила страдания в одиночестве. Эдмон пропадал на военной службе и видел девочку при жизни лишь несколько месяцев. Все родственники находились либо в Берлине, либо в Курляндии, либо на курортах в Центральной Европе. Единственным человеком, навестившим ее в эти тяжелые дни, был Талейран. Министр оторвался от своих дел и приехал к Доротее, чтобы утешить молодую мать.

Доротея нуждалась в участии и переменах. Так случилось, что тем же летом Талейран предложил ей поехать с ним в Вену на конгресс. Она будет хозяйкой посольства. Доротея приняла предложение. Ее уже ничто не удерживало в Париже. Конечно, ей будет не хватать детей, но они останутся с матерью Доротеи, герцогиней. В любом случае конгресс продлится всего несколько недель.

Загоревшись новыми впечатлениями, Доротея начала подбирать платья, веера, маски, чулки, туфли и украшения, а лакеи погрузили огромные сундуки в кареты. 16 сентября Доротея и Талейран отбыли в Вену вместе.

Талейрану действительно пригодились ее таланты. Она была красива, грациозна, обворожительна и, самое главное, необыкновенно умна. Доротея обладала уникальным даром вести беседу и располагать к себе людей. Другие салонные хозяйки могли продемонстрировать больше светской изысканности и изощренности, но юность и невинная неопытность Доротеи обеспечивали ей свое особое место в высшем обществе Вены.

 

Глава 5

«БОЛЬШАЯ ЧЕТВЕРКА»

Уличные артисты достойно подготовились к наплыву венценосцев, царедворцев и других знатных особ. В кукольных театрах по всему городу появились новые аттракционы, устраивались красочные представления с участием животных, один дрессировщик показывал обезьяну, сову и акулу, которую он якобы поймал в море у Триеста. В зоопарке дворца Шёнбрунн можно было посмотреть на ручных птиц, медведей, двух верблюдов, бизонов и кенгуру, привезенных из Новой Голландии, ставшей теперь Австралией.

Особенно привлекал всех огромный парк Пратер в северной части города, где прежде были королевские охотничьи угодья. Там открылись кафе, ресторанчики, танцзалы, игорные дома, оформленные в виде китайских и индийских пагод, швейцарских шале или хижин дикарей. В парке были отведены специальные места для фестивалей, конных выездов и пеших прогулок. Высоченные деревья этого «чудо-леса», по описанию месье Каде де Гассикура, «создавали тени, покрывавшие землю зеленым ковром, который никогда не золотили лучи солнца».

Один антрепренер открыл в парке «механический оптический театр», в котором он демонстрировал «эпизоды войны», например, «пожар в Москве» или «Битву при Лейпциге». Он показывал и вступление союзников в Париж, которое изображали «более тысячи движущихся фигур».

Любознательные гости бродили по узким, кривым улицам вокруг собора Святого Стефана и непременно попадали на базарные площади Внутреннего города. Даже Эмили, супруга лорда Каслри, привыкшая к чудесам лондонского Уэст-Энда, пришла в восторг от увиденных красот. «Бог мой, — говорила она мужу, — что за восхитительный город! Какие магазины! Я чуть не свернула шею, разглядывая витрины».

Лавочники и предприниматели всех мастей предвкушали, что будут купаться в золоте. Трактирщики, рестораторы, владельцы кафе и театров готовились принимать, потчевать и развлекать самых богатых и влиятельных лиц Европы и их огромную свиту. Хорошие барыши надеялись заработать шляпники, перчаточники, изготовители париков и игрушек, портные, швеи, парикмахеры, пекари, мясники и цветочницы.

Домовладельцы подсчитывали сказочные доходы, зная, что в городе негусто с жильем. Некоторым делегациям, как, например, испанцам, поселившимся рядом с британцами на Миноритенплац, посчастливилось снять особняки. Другим же иностранным миссиям пришлось размещаться в меблированных комнатах или в мансардах и даже на чердаках.

Прусский посол Вильгельм фон Гумбольдт приехал в Вену еще в августе, но смог найти, по его словам, «лишь дыру в стене». Рента выросла баснословно. Владельцы жилья возле дворца Хофбург потирали руки: если, как ожидалось, конгресс продлится три — шесть недель, то они окупят всю свою недвижимость.

Цены поднялись буквально на все. Мясо стоило в разы больше, чем месяц назад, и горожане клеймили мясников за произвол. Дрова уже обходились в 50 гульденов за один корд, не считая стоимости «гужевой перевозки, распила и рубки». Подорожали свечи ввиду предстоящих балов, банкетов и других вечерних развлечений. Выросло в цене мыло в ожидании того, что, как кто-то в шутку сказал, конгресс «произведет горы грязного белья для стирки».

Виноделы из ближайших долин спешили закупорить бутылки и везти их на рынок. Пекари сотворили специально для конгресса новый рулет, хотя, по мнению хулителей, надо было вооружиться хорошими очками, чтобы разглядеть в нем ломтик мяса.

Толпы зевак собирались взглянуть на то, как ходит гоголем Меттерних, пыжится русский царь и ковыляет Талейран. Народ замечал каждую мелочь: кто и в какую таверну, кафе или трактир поехал, кто и какие «жуткие» чаевые оставил. Привлекало внимание малейшее событие. Наблюдательный Фридрих Антон фон Шёнхольц отметил: «Если где-то ставили леса, мыли карету или выбивали ковры, вокруг моментально образовывалась группа заинтересованных людей».

Объявление о созыве конгресса для решения судеб Европы пробудило воображение и заставило двинуться в путь сотни делегатов даже из крошечных германских княжеств и швейцарских кантонов. Папа римский послал государственного секретаря кардинала Консальви, а султан Османской империи направил в Вену своего советника Маврожени. Даже маршалы Наполеона делегировали представителя для защиты прав на собственность, подаренную императором до того, как они его предали.

Пасынок Наполеона князь Евгений де Богарне, бывший наместник в Италии, все еще не снявший наполеоновскую униформу, приехал в Вену, чтобы отстаивать свои интересы: ему по Парижскому договору обещали дать государство, какое именно — еще предстояло выяснить. В числе сонма германских князей был Карл Август, герцог Веймара, великодушный патрон Гете, Шиллера, Гердера, Виланда и многих других поэтов и прозаиков, превративших крохотное герцогство в «литературную Аркадию».

Приехали в Вену и несколько представителей династии Рейс, предки которых правили мизерным княжеством Рейс еще в XI веке. Все мужчины в этом роду носили имя Генрих (Генрих Высокий, Генрих Короткий, Генрих Смелый и так далее, хотя перед наступлением XVII столетия они стали нумероваться, дошли до ста, а потом открыли счет заново). Династия разделилась на старшую ветвь, представленную на конгрессе князем Генрихом Рейсом XIX, и младшую, ее представлял князь Генрих Рейс XXII. На конгресс в Вену явились также Генрих LII и Генрих LXIV.

Гораздо менее заметен на конгрессе был двадцатидевятилетний эрудит по имени Якоб Гримм, входивший в маленькую делегацию Гессен-Касселя. Он с братом Вильгельмом Гриммом только что, два года назад, опубликовали книгу «Kinder — und Hausmarchen», известную теперь как «Сказки братьев Гримм». Якоб собирался употребить свободное время в Вене на сочинение нового сборника сказок и издать его сразу же после конгресса.

В Вене царила возбужденно-приподнятая атмосфера, все стремились во что бы то ни стало попасть на конгресс. Члены самых знатных семей столицы претендовали на участие в конференции, изъявляя готовность, как с удивлением отметил Шёнхольц, «облачиться в одеяния слуг, чтобы быть поближе к изумительным событиям». Принц де Линь говорил, что он и за сто тысяч флоринов не отказался бы от удовольствия побывать на Венском конгрессе.

В народных массах, естественно, растворились и люди, исполнявшие особую миссию. Шеф венской полиции сорокачетырехлетний барон Франц фон Хагер сформировал обширную сеть назойливых, суетливых и не всегда уместных шпионов. Его агенты уже повсюду сновали и следили за гостями, съехавшимися в город, старались завязать с ними дружбу.

Барон Хагер подчинялся только императору Францу, который, подобно многим другим просвещенным деспотам, хотел знать, что его народ делает, думает и говорит.

Австрийская полиция поднаторела в искусстве шпионажа. Агенты Габсбургов оттачивали свое мастерство в чтении чужих писем, взломе кодов и слежке под бдительным оком Иосифа II. Император Франц принял эстафету от дяди, расширив масштабы шпионской деятельности и пятикратно увеличив бюджет на содержание шпиков. Он набрал команду деятельных агентов, продемонстрировав исключительное чутье на людей, по словам одного эрцгерцога, «омерзительных для любого добропорядочного человека».

Венские шпионы занимали кабинеты в крыле императорской канцелярии во дворце Хофбург рядом с императором, и для исполнения возложенных на них обязанностей они должны были обладать не только отвратительными качествами. Международный масштаб конференции требовал от них особой бдительности и прозорливости. К чести венских агентов, им удалось раскрыть заговор недовольных итальянских патриотов, планировавших приурочить к открытию конгресса убийство австрийского императора. Им не нравилось то, что их родина вновь окажется под иностранным игом — перейдет, как кто-то выразился, «из чистилища Наполеона в австрийскую преисподнюю». В середине августа венская полиция разоблачила заговорщиков и выслала их из страны.

Мы не знаем, насколько серьезной была угроза императору, но полиция проявила усердие и воспользовалась случаем для выколачивания дополнительных ассигнований на предотвращение трагедий на конференции. Крайне важно, настаивали шпики, установить за всеми постоянный надзор и обеспечить безопасность многочисленным царедворцам, приезжающим в Вену. Император согласился. Официальные наставления, провозглашенные в конце августа, были явно нацелены на то, чтобы подбодрить и поощрить полицейские амбиции:

«Поскольку часть представителей различных держав, участвующих в конгрессе, уже прибыла в Вену, а остальные вскоре последуют за ними, вам надлежит информировать меня о прибытии и местонахождении каждого из них и, кроме того, взять за правило путем тайного и разумного наблюдения отслеживать их передвижение и контакты».

Необходимо, говорилось в инструкции, ежедневно готовить и направлять императору письменные доклады. Франц будет внимательно читать их каждое утро.

До того как стать шефом полиции, барон Франц фон Хагер служил в кавалерии, командовал драгунами и ушел в отставку после тяжелой травмы. Он возглавлял австрийскую полицию и цензуру с 1812 года и за это время нейтрализовал многих бунтовщиков, радикалов и тайных обществ, ликвидировал немало других угроз правительству, мнимых или реальных. Теперь же перед ним встали совершенно уникальные проблемы обеспечения безопасности и разведки, перед которыми спасовал бы и более неустрашимый и преданный делу мастер шпионажа.

К примеру, как ему удастся внедрить своих агентов в иностранные миссии — французскую, британскую, русскую, прусскую и около двухсот других менее значительных делегаций с их экзотическими языками и обычаями? И как быть с самим императором, имевшим привычку давать указания и принимать решения, идущие вразрез с уже поставленными задачами?

Австрийский император предоставил свой дворец иностранным сюзеренам и их свитам, проявив гостеприимство и усложнив жизнь шефу полиции. Дворцовые покои технически находились вне поля зрения агентов. Но если бы даже они смогли обойти эту трудность, им не удалось бы совладать с проблемой, которую создавал сам дворец.

Хофбург являл собой лабиринт зданий с многочисленными боковыми и задними выходами, потайными ходами и проходами — головная боль для самых искушенных разведчиков. Хуже того — главное действо конгресса будет происходить именно в этих местах, в том числе и в опочивальнях, где самые молодые его участники, как шутил один из делегатов, вскоре превратили дворец императора в «позолоченный бордель».

Вена готовилась устроить грандиозный праздник для европейских венценосцев, а Талейрана тревожило отсутствие информации и дискуссий. И у него были серьезные основания для беспокойства.

Талейран прибыл в Вену за неделю до открытия конгресса и, к своему разочарованию, узнал, что князь Меттерних уже провел тайные совещания за своим столом, покрытым зеленым сукном, в императорской канцелярии. В них участвовали представители избранных стран. В «Большую четверку», как назвали эту группу сановников, вошли уполномоченные Австрии и ее главных союзников — Великобритании, Пруссии и России.

На этих встречах Меттерних представлял Австрию, а лорд Каслри — Великобританию. Россия направила графа Карла Нессельроде, немца по происхождению, совершившего головокружительную карьеру от моряка российского флота до самого доверенного советника царя. От Пруссии был делегирован государственный канцлер князь Карл фон Гарденберг, шестидесятичетырехлетний седовласый и почти оглохший старик. Его сопровождал прусский посол в Вене Вильгельм фон Гумбольдт, классический академик, лингвист, перестроивший образовательную систему в Пруссии и основавший Берлинский университет. Брат посла Александр был известным естествоиспытателем и географом.

Согласно статье XXXII Парижского договора, предусматривался созыв «общего конгресса» с участием уполномоченных представителей всех стран, участвовавших на той или иной стороне в войне. Однако в секретном приложении к договору странам «Большой четверки» оговаривалось право организовать конгресс и устанавливать процедуры его проведения. Это создавало определенные трудности, и «группа четырех» разошлась во мнениях.

На первой же пятичасовой секретной встрече 15 сентября Меттерних выступил против того, чтобы устраивать из конгресса «парламентскую ассамблею». Конференция станет слишком громоздкой и неуправляемой, если в ней примет участие большое число стран и каждая из них выдвинет свои претензии и требования, — она неизбежно превратится в бестолковый и бесполезный спектакль. Дипломатию извратят «закулисные игры, интриги и заговоры, уже ставшие в последние годы причиной многих бед». Гораздо продуктивнее, настаивал Меттерних, прибегнуть к конфиденциальному стилю дипломатии, наподобие заседаний кабинета министров за закрытыми дверями, с участием в переговорах только четырех ведущих держав. Компромиссный и дружественный обмен мнениями даст намного больше, чем вольная, базарная дипломатия. Прусские и русские посланники полностью с ним согласились. Лорд Каслри отнесся к рассуждениям Меттерниха скептически.

Британский министр иностранных дел тоже предпочитал осуществлять контроль за принятием решений, но он также хотел, чтобы конгресс ратифицировал или по крайней мере одобрял их. Такой подход соответствовал букве и духу Парижского мирного договора. И кроме того: разве не для этого в Вену понаехали делегаты со всей Европы, с нетерпением ожидавшие открытия конгресса, которое должно состояться, по всей вероятности, в одном из бальных залов императорского дворца?

Меттерних уступил, однако оставалось много неясностей. Кому именно следовало бы участвовать в ассамблее? Взять, к примеру, Неаполь. Надо ли признавать представителя теперешнего короля Иоахима Мюрата, бывшего наполеоновского маршала, получившего корону от Бонапарта? Или же больше прав у представителя изгнанного короля Фердинанда IV, претендующего на трон на основании легитимности? Как относиться к князьям и рыцарям бывшей Римской Священной империи? Их сотни, «миллионы», как сказал один шутник, и у каждого был свой посланник. Надо ли допускать к участию в конгрессе всех самостийных делегатов?

22 сентября, за день до прибытия в Вену Талейрана, четыре державы наконец договорились о формате проведения конференции. Особое мнение Каслри не поддержали. Венский конгресс, в собственном смысле слова, конгрессом не будет. Это не сессия парламента суверенных и равноправных государств и, конечно же, не «совещательная ассамблея Европы». Скорее, конгресс следует называть «местом проведения отдельных переговоров». Он представляет «Европу без расстояний».

Что касается дипломатических процедур, то четыре державы решили учредить «центральный комитет» или «управляющий комитет», который должен задавать тон всей конференции. Иными словами, этот комитет должен взять под контроль весь процесс — от выработки повестки дня до принятия окончательных решений:

 «Комитет является ядром конгресса; конгресс признается действующим, если осуществляет свою деятельность комитет; конгресс прекращает работу, когда самораспускается комитет».

Центральный руководящий орган должен состоять только из представителей четырех великих держав. Идея «великой державы», наделенной особыми привилегиями, впервые появилась в этом секретном протоколе.

Приемлем только такой формат конференции, посчитали устроители. «Большая четверка» вынесла бремя войны с Наполеоном и заслужила право определять судьбу Европы. Все другие государства, конечно, могут выражать свое мнение, но лишь после того, как будет принято «окончательное решение» и союзные державы придут к «полному согласию». Всем другим государствам предоставляется лишь возможность «комментировать и одобрять». Они не вправе вносить какие-либо предложения и поправки. Принимать решения будет только «Большая четверка».

Однако возникала одна серьезная проблема. Согласятся ли с таким сценарием люди, приехавшие в Вену не для того, чтобы рукоплескать «Большой четверке», сидя на галерке? Французскому министру уж точно не понравится идея проведения «конгресса без конгресса».

Лорд Каслри предлагал коллегам включить Францию в состав участников дискуссий или хотя бы информировать посольство о принятых решениях. Вскоре Меттерних и сам убедился в правоте британца. До него дошли слухи и из салонов, и от осведомителей о том, что Талейран всю первую неделю в Вене сеял среди эмиссаров разных стран тревогу по поводу их исключения из игры. И, по сообщениям, к нему прислушивались.

Почему бы не пригласить его и не подключить к сценарию? Несомненно, Талейран как представитель побежденной страны мог бы пойти на уступки в надежде получить дивиденды для Франции или для себя лично. Согласится ли он? Не исключено и то, что план Меттерниха потерпит фиаско.

 

Глава 6

БАРТЕРНАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Утром 30 сентября Меттерних отправил во дворец Кауница записку, сухо приглашая Талейрана на «закрытое совещание». Посыльный доставил ее между девятью и десятью часами, когда князь пребывал еще во сне.

Талейран поднимался поздно. Выбравшись из постели, он шел в туалетную комнату и садился возле фаянсовой печки. Здесь его уже ждали трое слуг, старший камердинер и два помощника в серых ливреях и длинных фартуках. Сначала с князя стягивали чулки и бросали их в ведро с одеколоном. Затем камердинер подавал чашку чая, а помощники снимали с Талейрана все ночное облачение, кальсоны, нательную фуфайку, халат и массу другого «свисающего и спутанного тряпья».

Удалив ночной колпак, батистовый капор, прикрепленный к шее кружевной тесьмой, двое слуг принимались за волосы: «расчесывали, завивали, помадили и пудрили». Тем временем Талейран освежался стаканом или двумя теплой воды, наливал воду в отдельный серебряный сосуд и, по описанию одного из очевидцев, «втягивал ее в нос и высмаркивал обратно подобно тому, как это делает слон своим хоботом».

Слуги прикладывали к лицу теплую влажную ткань, мыли ноги в дурно пахнущей целебной барежской воде, насухо вытирали и брызгали духами. Потом на князя надевали белые шелковые чулки, панталоны и туфли. Талейран вставал, слуги стягивали с него последний ночной халат и через голову ловко набрасывали рубашку. Все делалось искусно и сноровисто, поскольку за процедурой нередко наблюдали первые дотошные посетители. К завершению ритуала, длившегося обычно около двух часов, Талейран полностью облачался в бархат, шелка и атлас и был готов к выезду в свет.

После полудня темно-зеленая карета Талейрана, освещенная все еще по-летнему горячими лучами солнца, загромыхала по узкой Иоганнесгассе, обрамленной великолепными особняками. Через двадцать минут он уже подъезжал к летней вилле Меттерниха, приземистому, без башен, построенному в классическом итальянском стиле зданию, расположенному на Реннвег, главной дороге, проходившей по еще одному элитному району аристократических хором.

У входа французский министр повстречался с коллегой, доном Педро Гомесом Авелой де Лабрадором, испанским посланником, так же, как и он, недовольным тем, что Меттерних исключил его из переговоров «Большой четверки». Лабрадор тоже получил приглашение приехать на летнюю виллу Меттерниха как представитель страны, подписавшей Парижский договор.

Лабрадор имел все основания заявить, что Испания сыграла важнейшую роль в крушении Наполеона. Вторжение в Испанию в 1808 году обернулось для Бонапарта катастрофой. Его армия увязла в непрекращающейся войне, истощавшей ресурсы, разлагавшей войска и отвлекавшей силы от других военных кампаний. Испания с полным правом претендовала на участие в Венской мирной конференции, и она не могла удовлетвориться лишь благословением чужих решений. «Мы не собираемся быть марионетками», — говорил Лабрадор.

Талейран давно знал своего географического соседа. Они не всегда ладили друг с другом, но у них было много общего.

Оба были аристократами, отличались высокомерием и упорством в достижении целей. Надо сказать, испанский посланник не вызывал особой симпатии у тех, кто с ним сталкивался. Он был не только упрям, но чудаковат и переменчив в настроении. «Я еще не встречал более глупого человека», — говорил о нем герцог Веллингтон.

В летней резиденции, где Меттерних среди прочих усовершенствований к конгрессу обустраивал новый бальный зал, завершались последние ремонтные работы. Француз и испанец поднялись по гранитным ступеням, миновали несколько роскошных залов и вошли в просторную комнату. Стрелки часов приближались к двум, они явились вовремя. За длинным столом уже сидели люди, как они и предполагали, представители Австрии, России, Пруссии и Британии.

Талейран занял свободное кресло с черной спинкой между князем Меттернихом и лордом Каслри, а Лабрадор сел на противоположной стороне рядом с двумя прусскими посланниками. Британский министр иностранных дел, расположившийся в конце стола, похоже, вел совещание, несмотря на неважное знание французского языка. В другом конце стола сидел помощник Меттерниха — Фридрих фон Генц, которого только что назначили секретарем Венского конгресса.

Осмотревшись и окинув взглядом всех присутствующих, Талейран спросил, почему из французского посольства на совещание приглашен только он один.

— В предварительных совещаниях желательно участие только глав кабинетов, — ответил лорд Каслри.

— Граф Лабрадор не глава кабинета, а его пригласили, — возразил Талейран, кивнув в сторону испанца, с которым он вместе пришел на встречу.

— Только потому, что в Вене нет государственного секретаря Испании, — гнусаво объяснил Меттерних.

— Допустим, — не согласился Талейран, направляя взгляд на двух членов прусской делегации. — Помимо князя фон Гарденберга, я вижу здесь герра фон Гумбольдта. А он не государственный секретарь.

— Мы сделали исключение из правил, — заметил незнакомый Талейрану человек, посматривая на Гарденберга, державшего возле уха слуховую трубку. — Это связано с недугом, которым, как вы знаете, страдает князь Гарденберг.

— Что ж, если все дело в недугах, то каждый из нас имеет его и все мы можем претендовать на исключение из правил, — саркастически сказал Талейран, намекая на свою хромоту.

Талейран вел себя далеко не как представитель побежденной страны. Его сварливо-придирчивая самоуверенность начала давать плоды. На совещания стал ходить его дипломатический помощник. Одержав маленькую победу, французский министр выигрывал в главном: он добивался равенства Франции с другими державами.

Прекратив прения, лорд Каслри начал зачитывать письмо представителя Португалии графа де Палмеллы, выражавшего протест против исключения его из переговоров. Португалия, в конце концов, тоже подписывала Парижский договор. Почему же «Большая четверка» не пригласила и его участвовать в дискуссиях, оскорбляя тем самым португальскую корону? Когда Каслри закончил чтение, Талейран и Лабрадор выступили в поддержку португальского графа. Все остальные вежливо молчали. Вопросы португальца повисли в воздухе. К проблеме участия в организационном совещании решили вернуться позже.

— Цель нашей сегодняшней встречи, — сухо и монотонно заговорил снова лорд Каслри, — ознакомить вас с тем, что уже было сделано четырьмя державами за то время, пока мы здесь.

Он взглянул на князя Меттерниха, и тот передал Талейрану заранее подготовленный протокол (одно из дипломатических наследий Венского конгресса — официальное изложение принятых политических и других решений). Французский министр начал читать уже подписанный представителями четырех держав документ и натолкнулся на слово «союзники». Он поднял глаза.

— Союзники? Союзники против кого? — спросил Талейран, повышая голос в недоумении. — Не против Наполеона. Он уже на Эльбе. Не против Франции, подписан мир. Конечно же, не против короля Франции. Он служит гарантом мира. Джентльмены, будем откровенны, — продолжал Талейран. — Если все еще существуют союзные державы, то я здесь лишний.

Талейран поднял потенциально взрывоопасную публичную проблему. Общественное мнение обрело немалую силу в переполненной людьми, слухами и сплетнями Вене. Война закончилась, но могли случиться серьезные осложнения. Вряд ли было разумно прибегать к конфликтной лексике.

В этом нет никакого злого умысла, пытались убедить Талейрана лидеры совещания. Слово «союзники» они употребили «только лишь ради краткости».

— Ради краткости нельзя жертвовать корректностью, — парировал Талейран.

Видя, как опешили его коллеги, он вернулся к чтению протокола, с трудом вникая в замысловатую бюрократическую прозу.

— Не понимаю, — пробормотал князь. Он пробежал глазами еще несколько строк. — Ничего не понимаю.

Талейран посмотрел на всех невидящим взглядом, немного переигрывая, как потом он сам признавал. Француз всем своим видом показывал неуместность тайных встреч. Решения, с которыми его знакомили, были приняты до того, как в Вене появились дипломаты. Талейрану вручили уже готовый документ и, по сути, предлагали одобрить его. Но он не собирался играть в поддавки. Князь ударил по самому слабому месту в позиции своих оппонентов — правомочности и законности решений, составленных на тайных, несанкционированных встречах:

— Для меня существуют только две даты — 30 мая, когда было достигнуто согласие о проведении конгресса, и 1 октября, когда конгресс должен открыться. Все, что бы ни происходило в промежутке между ними, для меня не имеет никакого значения.

Слова Талейрана были встречены тягостным молчанием. Тем не менее по инициативе Меттерниха протокол забраковали, и Талейран выиграл еще одну партию. Какими сговорчивыми вдруг стали победители Наполеона, столкнувшись с другим представителем покоренной страны!

Отозвав один протокол, Меттерних предложил Талейрану второй документ, кладя его на стол мягко и осторожно, словно карту во время игры в вист. Этот документ оказался еще более сложным, но, как сразу же отметил Талейран, не менее сомнительным. В нем предлагалось все вопросы и территориальные проблемы, вносившиеся на рассмотрение конгресса, разделить на две категории: общие (касающиеся Европы в целом) и частные (местные и региональные). Для каждой категории великими державами назначались специальные комиссии. Конгресс соберется после того, как комиссии обсудят вопросы и сделают по ним свои заключения. Таким образом, как потом говорил Талейран, предполагалось «все закончить тогда, когда, по моему мнению, все только должно было начинаться». Кроме того, согласно протоколу, четыре великие державы, как считал Талейран, становились «исключительными властителями конгресса». Талейран моментально находил выход из затруднительных положений. Понимая, что надо потянуть с ответом, он сказал в раздумье:

— Первого чтения недостаточно для того, чтобы составить мнение по такому серьезному проекту. — Ему необходимо время для размышлений. — Мы собрались здесь для того, чтобы гарантировать и освятить права каждого государства, — добавил князь. Действительно, после наполеоновского произвола было бы крайне нежелательно, если дипломаты в Вене будут попирать те самые права, которые они призваны оберегать. Проработка «всех деталей до созыва конгресса» — дело для него новое, заявил министр.

— Это делается в целях практической целесообразности, — сухо сказал лорд Каслри. — Чем меньше участников, тем быстрее решаются проблемы.

Талейран не возражал против оперативности и задал сакраментальный вопрос:

— Когда же откроется конгресс? Почему бы не открыть его сейчас же?

Услышав, что Талейран настаивает на праве голоса для всех государств, прусский канцлер Гарденберг пробурчал: он не намерен идти на поводу у стада мелкотравчатых порфироносцев вроде князей Лейена и Лихтенштейна. Каслри сразу же объявил совещание оконченным. Он не хотел давать Талейрану еще один повод для торжества.

Оппозиция Талейрана угрожала планам четырех великих держав превратить конгресс в закрытую встречу членов элитного клуба. Вечером того же дня Фридрих фон Генц записал в дневнике, что с организацией конференции вышел конфуз: «Талейран разнес наш сценарий в пух и прах».

После двухчасового совещания, на котором французский князь, по словам Генца, «устроил всем головомойку», секретарь конгресса прогуливался с Меттернихом в саду. Главный австрийский дипломат рассказывал о приготовлениях к торжествам по случаю первой годовщины со дня великой победы союзников под Лейпцигом. Генца удивило то, что Меттерних напрочь позабыл о «затруднительном положении, в которое нас поставил Талейран».

Выйдя из виллы Меттерниха, прусский посол Вильгельм фон Гумбольдт сел в экипаж и уехал в особняк Шпильмана на Грабен, центральной улице, облепленной магазинами, кафе и ресторанчиками. На втором этаже дома осуществлялась вся деятельность миссии. Здесь работать было намного спокойнее, чем в прежнем временном пристанище под боком у княгини Багратион, где собирался весь венский бомонд.

Сорокасемилетний, уже седеющий Гумбольдт считался среди дипломатов трудоголиком. Его стол всегда был завален дипломатическими депешами, записками, проектами протоколов и соглашений. Если Гумбольдт не работал над очередным меморандумом о прусской внешней политике, то корпел над фундаментальным исследованием языка басков, на что он уже потратил лет десять.

Гумбольдт еще занимался и переводом трагедии «Агамемнон» древнегреческого поэта-драматурга Эсхила. Он не упускал ни одного дня, чтобы не написать страничку или две, и к началу конгресса завершил пролог. Древний грек помогал ему отдохнуть от дипломатической суеты. «Войны и мир приходят и уходят, а хорошие стихи живут вечно», — говорил посол.

Неудивительно, что Гумбольдт нажил много врагов. Переговоры он вел в агрессивном стиле и для дипломата был слишком резок и прямолинеен. Эрудит и интеллектуал, он держался высокомерно, отличался своенравным, упрямым и неуступчивым характером. Его недолюбливали за амбициозность, элитарность, желание всегда доказать свою правоту. Как говорил сам Гумбольдт, он жил ради идей. Посол был поглощен своими «утонченными мыслями и парадоксами», и если ему самому это доставляло удовольствие, то других доводило до остервенения.

На самом деле многие считали, что Гумбольдт со своими академическими наклонностями больше подходил для университета, например Берлинского, им же основанного, а не для рискованных и хитроумных дипломатических интриг, с которыми ему пришлось иметь дело на Венском конгрессе. Его педантический академизм никак не вязался с непринужденной, даже развязной атмосферой светских раутов, не говоря уже о «шокирующей отрешенности и самоуглубленности» посла. После тягостной поездки по полям сражений, все еще смердящим трупами, только он мог преспокойно рассуждать о «достоинствах» «Поэтики» Аристотеля. По замечанию одного из коллег, схоластик Гумбольдт не жил, а играл в жизнь, забавляясь людьми как неодушевленными предметами.

Однако осенью 1814 года прусская делегация не собиралась играть в бирюльки. Миссия Пруссии, самой слабой державы в «Большой четверке», считалась наиболее опасной и непредсказуемой, составленной из честолюбивых и одаренных людей вроде Гумбольдта. Они вели себя дерзко и воинственно, подготовив основательную дипломатическую базу.

Ни одна из держав не потеряла столько территории, как Пруссия, и ни одно другое государство не потерпело от французов столько унижений. Если другие страны-победительницы хоть что-то приобрели, нанося поражение Наполеону и подписывая Парижский договор, то Пруссия сохранила лишь название и едва ли половину земель, которые имела до войны.

Кроме того, прусские правители веками страдали комплексом незащищенности. Равнины с сосновыми борами, песчаные дюны и болотистое северное побережье особенно не препятствовали потенциальному агрессору. По границам не было ни гор, ни океанов, ни каких-либо иных естественных преград, и все это распаляло милитаристские настроения. И до нынешнего короля Фридриха Вильгельма III все самодержцы Пруссии отличались дурным пристрастием к армиям.

Последние годы, особенно после унизительного поражения при Ауэрштедте и Йене в 1806 году, Пруссия проводила различные реформы. Она переняла у французов военную тактику, систему обучения солдат и всеобщую воинскую повинность, централизовала государственное управление. Как саркастически заметил Меттерних, «конспиративную свору посредственностей больше не сдерживал страх перемен». Крестьяне получили свободу, Пруссия реорганизовала систему образования, сделала более эффективным налогообложение. Пруссия настроилась на то, чтобы играть в Центральной Европе более существенную роль.

Если солдаты Пруссии пользовались дурной славой грабителей и погромщиков, то и ее дипломаты завоевали репутацию самых жестких и трудных переговорщиков. Они были «акулами дипломатии». И Гумбольдт, и Гарденберг удостоились почетных Железных крестов, высшей воинской награды, введенной не так давно Фридрихом Вильгельмом III. Более того, только они получили Железные кресты 1-го класса.

Больше всего на Венском конгрессе Пруссия хотела завладеть регионом, который многие дипломаты, в том числе и лорд Каслри, с трудом могли бы отыскать на карте. Имеется в виду королевство Саксония, расположенное в самом центре континента. Если провести две прямые линии — одну с севера на юг от Копенгагена до Рима, а другую с востока на запад от Варшавы до Парижа, — то они пересекутся как раз в Саксонии. Лорд Каслри не очень разбирался в географии. Проблема Саксонии для него не представляла особого интереса, но она вскоре стала самой жгучей и для конгресса, и для всей Европы.

В начале XIX века Саксония могла гордиться своими изумительными городами, процветающими фермами и рудниками, где добывалось серебро и жадеит. Столица Дрезден, раскинувшаяся на обоих берегах Эльбы, изобиловала великолепными дворцами-городками в стиле Ренессанса и барокко, создавшими ей облик «Венеции на Эльбе».

После разгрома Наполеона судьба Саксонии висела на волоске. Потому-то на известной карикатуре «танцующего конгресса» ее король и держится судорожно за корону. Проблема Саксонии заключалась в том, что она воевала не на той стороне баррикад. Если русские, австрийцы и даже пруссаки иногда и поддерживали Наполеона, все они вступили в коалицию союзников, победивших Бонапарта. Саксонский король после непродолжительного нейтралитета в 1813 году встал на сторону Наполеона, и теперь на его королевство появилось немало претендентов.

Пруссия требовала отдать ей весь регион, обосновывая свои претензии жертвами, понесенными во время войны. Канцлер Карл фон Гарденберг задавал далеко не риторический вопрос: «Разве Пруссия, внесшая значительный вклад и положившая неимоверные жертвы на алтарь общей победы, не имеет права на приобретения, соразмерные с теми, которые получают соседи?»

С ним не соглашались. Пруссия действительно понесла потери, но Талейран и многие другие дипломаты опасались, что аннексия земель к югу от своих границ усилит влияние Пруссии и нарушит военно-политическое равновесие в Центральной Европе. И вообще: какое право имеет Пруссия низвергать короля и присваивать себе его королевство, включая Дрезден и Лейпциг? Саксонский монарх был вне себя, направляя посланников в Вену. Сам он не мог приехать на конгресс: пруссаки схватили его в октябре 1813 года и заключили во Фридрихсфельд, крепость-тюрьму под Берлином. В то время, когда конгресс готовился решать его судьбу, король все еще пребывал в положении военнопленного.

 

Глава 7

«ЕВРОПА, НЕСЧАСТНАЯ ЕВРОПА»

Все лето князь Меттерних старался как можно чаще бывать с герцогиней де Саган. Он влюбился так, как никогда прежде. Император Франц вовсе не шутил, говоря: «Я считаю ее одной из самых значительных фигур на конгрессе». Герцогиня прочно вошла в жизнь Меттерниха.

Министр с нетерпением ждал встреч с герцогиней, каждое утро в одиннадцать, «наше время», по его определению. Он приходил в ее бело-розовый салон во дворце Пальма, где они обсуждали проблемы дня за чашкой горячего шоколада. Меттерних ничего от нее не скрывал, и они говорили буквально обо всем. Князь ценил ее мнение до такой степени, что называл ее своим «тайным советником». «Вы знаете и понимаете наши проблемы лучше, чем мои дипломаты», — признавался министр герцогине.

Когда они не были вместе, а это, по его мнению, случалось слишком часто, князь ужасно страдал. Он садился за стол и при свечах писал ей: «Если любовь моего сердца подарит мне еще один вечер с вами, я буду вознагражден за все свои муки». Вильгельмина отвечала, что ждет его и думает только о нем.

Но герцогиню занимали и другие дела. Она выглядела иногда печальной и даже несчастной. Сплетники — и летописцы конгресса — давно обратили внимание на то, что ее тревожила потеря собственности и доходов на землях, захваченных русским царем. Однако у нее были и другие причины для переживаний, о которых почти никто не знал, даже агенты барона Хагера.

Тайна раскрылась только в 1949 году, когда чешская исследовательница Мария Улльрихова приехала в старый цистерцианский монастырь в Плассе, одно из богемских поместий Меттерниха. Под пивоварней она обнаружила стену, которая после осмотра оказалась фальшивой, ненастоящей и закрывавшей вход в потайной подвал. Сдвинув ее, Мария Улльрихова увидела несколько синих картонных коробок, помеченных «Acta Clementina». Среди них она нашла маленькую черную коробку с позолоченными краями, и на ней рукой Меттерниха было начертано: «Письма герцогини де Саган».

Исследователи Меттерниха знали, конечно, о его связи с герцогиней, но никто из них даже не предполагал, что могли сохраниться хоть какие-то следы. Видимо, пачку писем, перевязанную белой лентой, в подвале спрятали потомки князя, опасавшиеся нашествия нацистов, в середине тридцатых годов. К счастью, все они сохранились, все 616 писем, и многое рассказали нам о личной жизни Меттерниха, о герцогине де Саган и людях, посещавших ее салон во время Венского конгресса.

Выяснилось, что еще в юности герцогиня де Саган родила дочь и под давлением матери от нее отказалась. Вильгельмине тогда только-только исполнилось восемнадцать лет. Отказ от ребенка младшим сестрам объяснили необходимостью восстановить силы после травм, полученных в дорожном происшествии.

Отцом девочки был не кто иной, как шведский дворянин, бывший кавалерист Густав Армфельт, высланный из страны в начале девяностых годов XVIII века (он же пристрастил Доротею к книгам). Какими-то ветрами Армфельта занесло в поместье Саган, и он жил в нем на правах гостя семьи. Он выглядел настоящим гусаром, его речь была такой же блистательной, как и ордена на мундире. Швед был настолько обаятелен и порывист, что оказался любовником и матери Вильгельмины.

Связь Вильгельмины с кавалеристом обнаружилась самым жестоким образом. Однажды ночью ее мать, герцогиня Курляндская, готовясь ко сну, заметила, что на столе нет канделябра со свечой. Недоумевая, кто мог бы разгуливать по замку в столь поздний час, она отправилась на поиски злоумышленника. Через некоторое время герцогиня, войдя в комнату, где горела свеча, увидела сорокадвухлетнего шведа и свою юную дочь в самой откровенной позе. Рассвирепев, герцогиня ударила дочь по щеке, поранив ее сапфировым перстнем.

Герцогиня потом заставила дочь выйти замуж за принца Луи де Рогана, высокородного аристократа, бежавшего из Франции после революции. Принц погряз в долгах, и ему пригодилась богатая невеста, хотя он и не питал никаких чувств к девице, забеременевшей от другого мужчины.

Затем под нажимом матери Вильгельмина отослала девочку, названную Аделаидой Густавой, или Вавой, к кузинам Армфельта в Финляндию. Она никогда не забывала обеспечивать ребенка деньгами. Действительное происхождение Вавы держалось в секрете до того, как ей исполнилось пятнадцать лет, то есть до осени 1814 года.

Герцогиня сожалела о своем прежнем решении и хотела вернуть Ваву. Она ненавидела себя за то, что подчинилась матери и отправила ребенка в семью любовника. Терзания совести доводили ее до исступления. Герцогиня с головой окунулась в салонный мир, вальсами заглушая «боль истерзанной души». Но депрессия редко покидала ее, и мигрень мучила по три-четыре дня.

В Вене ее тайну знал только один человек — князь Меттерних. Герцогиня рассказала ему о своей трагедии в Рождество 1813 года, надеясь на помощь. Сможет ли министр иностранных дел Австрии, используя свое влияние и искушенность, вернуть ей дочь? Может быть, он поговорит с русским царем? Маленькая Вава жила в Финляндии, стране, которую царь прибрал к рукам в 1809 году. Русский государь и назначил отца девочки губернатором Финляндии. Не может ли Меттерних уговорить Александра? Царь уже принял участие в делах семьи, когда приезжал к матери Вильгельмины и сосватал Доротею за племянника Талейрана.

Загоревшись желанием помочь своей любви, Меттерних дал слово. Он немедленно обратится к царю. «Я поставлю на карту безопасность России», — пообещал министр.

Через коридор в особняке Пальма гудел салон княгини Багратион, где собиралась элита конгресса и куда любили приезжать посланники России и Пруссии. Здесь часто бывали князь Гарденберг и граф Нессельроде, и салон тогда превращался в «Санкт-Петербург», обосновавшийся в центре Вены. Один из поклонников оставил такое описание очаровательной княгини, притягивавшей взгляды повсюду, где бы она ни появлялась: «Княгиня не надевала на себя ничего, кроме индийского муслина, прилипавшего к ее формам и обнажавшего все ее прелести».

По донесению одного из агентов барона Хагера, княгиня Багратион вовсе не собиралась избавляться от «глупостей молодости». Она меняла любовников как перчатки. Среди них тринадцать лет назад был и Меттерних. В то время оба они жили в Дрездене, считавшемся тихим, но богатым захолустьем. Меттерних тогда был двадцативосьмилетним послом, исполнявшим первую дипломатическую миссию, а княгиня Багратион — красивой девятнадцатилетней женой русского генерала, который был значительно старше ее и постоянно находился где-нибудь, но не дома.

В 1802 году княгиня родила дочь и, не задумываясь, назвала ее Клементиной, в честь человека, который почти наверняка и был ее отцом, Клеменса Меттерниха.

Внебрачная связь длилась недолго, но оставила свои шрамы. Об их отношениях известны только слухи и сплетни, однако нет никаких признаков того, что они разошлись мирно. Так или иначе, летом 1814 года Меттерниха нередко видели в салоне мадам Багратион. Он приходил сюда сыграть в карты, выпить и послушать сплетни. Они встречались и в курортном городе Баден-бей-Вин в Венском лесу. Меттерниху так понравилось там, что он даже собирался провести всю мирную конференцию на этом симпатичном бальнеологическом курорте.

Княгиня Багратион, похоже, вновь заинтересовалась бывшим любовником, «ее Меттернихом», и настроилась на то, чтобы вернуть его себе. Меттерних же больше внимания уделял женщине, обитавшей в другом крыле дворца Пальма. Однако княгиня Багратион не относилась к числу людей, готовых пойти на уступки и терпеть поражение, тем более от герцогини де Саган. Если она не добьется его, то об этом пожалеют оба — и герцогиня, и князь Меттерних.

На следующий день после памятного совещания в летней резиденции Меттерниха, нанесшего удар по коалиции «Большой четверки», Талейран поехал во дворец Хофбург на встречу с русским царем. Французский министр, как требовал этикет того времени, сам запросил аудиенцию. Это была их первая встреча и первый разговор за многие месяцы.

Талейран и русский государь познакомились в ходе наполеоновских войн. В сентябре 1808 года они вступили в сговор против Бонапарта в Эрфурте и вместе устраивали замужество Доротеи. Царь восхищался талантами Талейрана. Когда союзники вошли в Париж, Александр оказал честь князю, поселившись в его доме, а не в королевском дворце (по слухам, он был заминирован, хотя многие историки предполагают, что автором слухов был сам Талейран).

В последнее время их отношения резко ухудшились. Царь винил Талейрана в том, что король Франции не выполнил обещание установить в стране конституционную монархию. Государь сердился на князя и за то, что тот уговорил его поддержать возвращение Бурбонов на трон. Александр испытывал личную неприязнь к Людовику и предпочел бы видеть на престоле во Франции другого человека, например бывшего наполеоновского маршала Бернадотта или молодого Бурбона — герцога Орлеанского. Царь был даже согласен на республику. Талейран, однако, убедил его признать Людовика, и теперь, когда благодаря Талейрану Франция создавала новую головную боль, недовольство государя усилилось.

Царь принял Талейрана холодно, даже отчужденно. Они поговорили о положении во Франции, перешли к Венскому конгрессу, и беседа чуть ли не переросла в перебранку.

— Теперь обсудим наши дела здесь, — начал царь. — Мы должны решить все проблемы в Вене.

— Все зависит от вашего величества, — сказал Талейран. — Мы быстро и благополучно закончим наши дела, если ваше величество проявят такое же благородство и великодушие, как в Париже.

— Каждый должен получить то, что всех устраивает, — продолжал царь.

— И по справедливости, — заметил Талейран.

— Я должен сохранить то, чем уже владею, — жестко сказал Александр, намекая на присутствие русских армий в оккупированной Польше.

— Ваше величество желают сохранить то, что принадлежит ему по закону, — предположил Талейран.

— Я поступаю в согласии с великими державами, — сказал царь.

— Мне не известно, относят ли ваше величество Францию к числу этих держав? — спросил коварно князь.

— Да, несомненно, — ответил Александр. — Но если вы не хотите, чтобы каждый из нас думал о своих интересах, то что же вы предлагаете?

— На первое место я ставлю правоту, а не интересы, — твердо заявил Талейран.

— Интересы Европы, в них вся правота, — отрубил царь.

— Вы говорите не своим языком, сир, он чужд вам, и ваше сердце не приемлет его, — сказал Талейран.

— Нет, я повторяю. Интересы Европы — в них вся правота, — снова довольно грубо и настойчиво ответил Александр.

По описанию Талейрана, он натолкнулся на непробиваемую стену, и князь, прислонившись головой к панели, пробормотал: «Европа, несчастная Европа!» В речах царя Талейрану послышались нотки «политики силы», которая способна ввергнуть Европу в новые войны и страдания. Он повернулся к Александру и спросил:

— Следует ли понимать вас так, что вы готовы разрушить мир?

— Скорее я буду воевать, но не откажусь от того, чем владею! — выпалил Александр.

Талейран промолчал, но всем своим видом показывал, что ему претят разговоры о возобновлении насилия и враждебности.

— Да, скорее я буду воевать, — повторил царь, прерывая неловкое молчание.

Затем, когда в углу раздался бой часов, царь всея Руси вдруг спохватился:

— Ах! Мне пора на спектакль. Надо идти. Я обещал императору Меня ждут.

И с этими словами царь внезапно ушел, оставив Талейрана одного размышлять над судьбой двух с половиной миллионов душ в оккупированной Россией Польше.

 

Глава 8

КРУГОМ ШПИОНЫ!

Свечи допоздна не гасли в секретном шифровальном кабинете дворца Хофбург. Министр полиции барон Хагер заставлял людей работать до глубокой ночи. Несмотря на бюджетные вливания, сыскная сеть явно не могла справиться с возложенными на нее задачами — следить за каждым человеком, приезжающим в Вену.

Барон Хагер без устали набирал агентов и осведомителей для внедрения в иностранные миссии и слежки за наиболее важными персонами; сыщики фиксировали, куда они ехали, с кем встречались, отмечали все, что казалось им подозрительным. Особое внимание обращалось на званые ужины, рауты и вечерние развлечения, занимавшие значительное место в деятельности конгресса. Каждое утро император Франц за чашкой кофе с молоком прочитывал кучу донесений и стал самым информированным человеком в городе.

Барон уже взял на содержание многих именитых людей. Среди осведомителей были и поэт Джузеппе Карпани, давний друг Моцарта, и известная в Вене куртизанка Жозефина Вольтерс. Идентичность агентов тщательно скрывалась, и имена многих, наиболее полезных информаторов так и остались неизвестными. Мы знаем о них только по кодам, вроде оо или **; звездочками обозначался, без сомнения, кто-то из аристократов, вращавшийся в самых высших сферах: даже барон Хагер называл его не иначе как «ваше высочество».

Агенты непременно посещали все салоны: по понедельникам — у Меттерниха, по вторникам — у Каслри, по пятницам — у герцогини де Саган или княгини Багратион. Талейран, который устраивал званые ужины позже всех, тоже пользовался особым вниманием, хотя он и не входил в число самых влиятельных фигур на конгрессе. Общество брало пример с дипломатов: французов сторонились.

Сыщиков инструктировали: что бы они ни делали — распивали с кем-то шампанское, чай или играли за небольшими круглыми столами в карты, — замечать «прилежно и бдительно» все заслуживающие внимания факты. Они должны были взять под контроль кафе и таверны, постоянно находиться в толпе, собиравшейся возле магазинов на улице Грабен, в парке Пратер и на променадах у стен Старого города.

Почтовые отделения по всей империи перехватывали официальные письма и отправляли их в секретный шифровальный кабинет императорского дворца. Здесь в «темной комнате» специальные агенты вскрывали депеши костяными ножами, копировали послания и запечатывали конверты, держа их над бездымными свечами. Другая команда детективов занималась дешифровкой закодированных сообщений. Австрийские шпионы располагали богатой коллекцией иностранных шифров.

Недремлющее око барона проникало не только в салоны, гостиные, на балы и встречи чрезвычайных и полномочных послов. Он накрыл шпионской сетью весь город. Кучера, управлявшие тремястами императорскими экипажами, получили наставления докладывать обо всем, что они услышат от своих пассажиров. Привратники у посольств и особняков сообщали о посетителях и времени их пребывания. Даже домовладельцы обязывались давать информацию о своих жильцах, а редактор газеты «Винер цайтунг» регулярно доносил на графа Анштетта, члена русской делегации, поселившегося рядом с ним в доме 983 на Вайбурггассе.

Венской полиции в основном удавалось внедрить агентов в главные посольства, и самыми полезными информаторами оказывались слуги. Ищейки становились ливрейными лакеями, стоявшими за креслами во время званых ужинов, слугами, разносившими тройные канделябры по темным залам особняков, помощниками камердинеров и даже камердинерами при главах миссий.

Ценными агентами были горничные. Они обшаривали письменные столы, перетряхивали мусорные корзины, рылись в фаянсовых печах и каминах, отыскивая уцелевшие клочки бумаг. Эти обрывки, называвшиеся на языке агентов chiffrons, отсылались в офис барона Хагера, где их аккуратно реставрировали. Кто знает, может быть, в мусоре или золе таится ключ к разгадке важных секретов?

Конечно, самые бдительные миссии предприняли меры предосторожности, зная, что за ними шпионят. «У нас имеется достаточно доказательств бессовестного вскрытия наших писем», — докладывал в Берлин посол Гумбольдт, предлагая пользоваться более безопасными каналами связи. Один из его советников, военный стратег генерал Антуан Анри Жомини сменил замки во всех ящиках, где он хранил документы, и никогда не забывал брать с собой ключи.

Шпионов барона особенно раздражала «чрезмерная настороженность» лорда Каслри. Британец сам нанимал обслуживающий персонал — привратников, лакеев, горничных и поваров. Мужчин и женщин, подосланных полицией, он выставлял за дверь. Каслри внимательно следил за тем, чтобы уничтожались все отработанные документы, даже самые пустячные.

Не меньшие трудности сыщики испытывали, пытаясь выудить что-нибудь в миссии Талейрана. «Только люди, знающие Талейрана, могут понять наши проблемы», — жаловался один австрийский агент. Французский посланник превратил дворец Кауница в неприступную для шпионов крепость.

Короли и королевы не привыкли жить бок о бок с другими венценосцами, и полицейские агенты докладывали барону Хагеру о нарастающем недовольстве во дворце Хофбург. Монаршие особы оскорблялись, когда соседям, по их мнению, уделялось больше внимания, а повышенным вниманием пользовался, безусловно, русский царь Александр.

О русских в городе ходили самые разные слухи. Царь-нарцисс каждое утро заказывал себе лед. Говорили, будто лед ему был нужен для охлаждения румянца, пылавшего на щеках, хотя у Александра, похоже, уже развивалось какое-то кожное заболевание. Русский государь за лето располнел и затребовал из Санкт-Петербурга новый гардероб. Русских обвиняли в том, что они кичатся своим могуществом, плюют на паркетный пол и вообще ведут себя как невоспитанные люди.

Царь привез в Вену большую свиту советников, и русская делегация среди миссий великих держав была самой интернациональной. Из девяти советников четверо являлись выходцами из Германии: граф Нессельроде, барон Генрих Фридрих Карл фон Штейн, граф Густав фон Штакельберг и граф Иоганн-Протасий Анштетт. Россию представляли также поляк Адам Чарторыйский и швейцарец, бывший наставник царя Фредерик Сезар де Лагарп. В русскую делегацию входили также уроженец Корфу Иоаннис Антоний Каподистрия и корсиканец Карл-Андрей Поццо ди Борго. У царя был только один выдающийся русский, и тот был украинцем: бывший посол в Вене князь Андрей Кириллович Разумовский.

Космополитический состав делегации приводил всех в замешательство. Дипломаты гадали: не собирается ли царь распространить влияние России и на отечества своих советников? Может быть, он готовится к тому, чтобы пробудить национальное самосознание в Германии и проводить более агрессивную политику в отношении Оттоманской империи и Восточного Средиземноморья? И не намеревается ли царь Александр заодно поддержать национальные меньшинства на Балканах? Конечно же, венских дипломатов мучил интерес — кто же из советников более всего приближен к властному и впечатлительному монарху?

Подобно другим венценосцам, приехавшим в Вену, русский государь не особенно заботился о личной охране, свободно разгуливал по улицам города, по крайней мере поначалу. Он заходил в таверну, заказывал пиво и, к всеобщему удивлению, сам расплачивался. Видели, как царь разговаривал с юной венской красавицей, которую встретил на балу. К ней тут же были приставлены шпики. Они выследили, где она живет, и у дома установили внешнее наблюдение. Нередко агенты барона Хагера попадали впросак, как и в случае с этой девушкой: они не обнаружили ничего предосудительного.

Агенты барона Хагера без стеснения ходили по пятам за монархами, и монаршая почта вскрывалась так же, как и дипломатическая. Почему-то особый интерес у детективов вызывал король Дании Фредерик VI. Его легко было узнать по зеленой накидке, трости с золотым набалдашником и профессорскому виду. Монарху понравилась молодая венская цветочница; он к ней часто подходил, и в Вене скоро разразился скандал, когда девушка стала называть себя «датской королевой».

Благодатные возможности для сбора информации предоставляла многолюдная центральная улица Грабен, где в Средние века проходил ров. Многие делегаты снимали здесь дома или меблированные комнаты, и Грабен превратилась в «клуб на открытом воздухе», где собирались толпы «бездельников, заштатных ораторов и диспутантов», чтобы посплетничать о конгрессе.

В Вене после императора Франца самым знаменитым человеком был, наверное, семидесятидевятилетний принц де Линь, фельдмаршал из Фландрии, служивший и при Фридрихе Великом, и при Иосифе II, и при Екатерине Великой. В парижских салонах его называли «принцем обаяния». Он знал миллион историй, обладал «добродушно-едким» остроумием, водил дружбу со многими известными людьми — от Вольтера и Руссо до Казановы. Принц де Линь первым прочел скандальные воспоминания Казановы в том виде, в каком они были написаны пером, и одним из последних встречался с искателем приключений перед его смертью в 1798 году.

Меткие изречения принца моментально разлетались по городу. Это он наградил Венскую мирную конференцию апофегмой, вошедшей в историю дипломатии: «Конгресс не работает, он танцует». Принц знал это на собственном опыте — он старался не пропустить ни одного бала и раута.

Теперь принц де Линь был беден. Он потерял состояние, когда революция во Франции захватила большую часть его земельных владений, а остальное он промотал сам. Бывший фельдмаршал жил в скромных апартаментах у стен Старого города, занимая комнату и спальню, служившую одновременно и салоном. Де Линь называл свое жилище «птичьей клеткой». Однако, как отмечали гости, нищий принц по-прежнему выглядел как денди.

В его тесных апартаментах, в которых, по описанию очевидцев, преобладал розовый цвет, перебывала вся элита Вены. Не было отбоя от желающих увидеть легендарного принца, послушать его истории, шутки и анекдоты, которые он мог рассказывать часами, по обыкновению, «полузакрыв глаза».

Де Линь разъезжал по городу в старой громыхающей карете времен Людовика XV, запряженной тощей белой лошадкой, находившейся в не менее преклонном возрасте. Его можно было назвать человеком, о котором «забыло время».

Вызывала жгучий интерес еще одна незаурядная личность — Анна Протасова, служившая при Екатерине Великой и оказывавшая ей неординарные услуги, взяв на себя роль «испытательницы», — она проверяла на себе гвардейцев для спальни императрицы. Теперь ей было почти семьдесят лет, и она заметно отяжелела. Принц де Линь как-то привез в ее крохотную квартиру своего протеже поэта-песенника Огюста де Ла Гард-Шамбона. По описанию молодого человека, он увидел перед собой «огромное бесформенное существо, которое, как только начинало говорить или шевелиться, звенело драгоценностями»:

«На голове, вокруг шеи, на руках сверкал каскад бриллиантов, ожерелий, рубиновых медальонов, браслетов и гигантских серег, свисавших до плеч».

Поэт смотрел на то, как задушевно беседуют две реликвии, и сам чувствовал себя заброшенным на полвека назад в прошлое. Это ощущение вполне соответствовало и духу конгресса, который многим казался сборищем вельмож, ведущих себя так, словно не было ни Наполеона, ни Французской революции, ни двадцати лет кровопролитных войн.

* * *

Талейрану, конечно, досаждало то, что «Большая четверка» пытается заправлять всем конгрессом, но он по крайней мере мог быть удовлетворен деятельностью своей миссии. И герцог Дальберг, и маркиз де ла Тур дю Пен, и граф Алексис де Ноай, и граф де ла Бенардьер прекрасно справлялись с возложенными на них задачами — держали его в курсе событий и распространяли по городу полезные слухи. Повара готовили отличные обеды, Нейкомм создавал душевную музыкальную атмосферу, хотя за ним и следили агенты барона Хагера, не верившие в то, что он приехал в Вену только для игры на фортепьяно. Но Талейрана особенно радовала племянница Доротея.

Благодаря семейным связям Доротея могла свободно контактировать со всеми главными делегациями. Мать познакомила ее с русскими, а сестра Вильгельмина — с австрийцами. В Пруссии она и сама была не последней спицей в колеснице, имея в королевстве солидные земельные владения. Ее особняк, построенный еще Фридрихом Великим для своей сестры и располагавшийся на Унтер-ден-Линден, 7 у Бранденбургских ворот, был одним из самых внушительных в прусской столице; в XX веке в нем размещалось советское посольство.

Когда Талейран не получил приглашение на крайне нужные званые вечера у Меттерниха, он попросил Доротею переговорить со старшей сестрой, герцогиней де Саган, и этого было вполне достаточно. Австрийский министр иностранных дел отреагировал молниеносно и сообщил, что будет чрезмерно рад видеть у себя и Доротею, и князя. Более того, они всегда желанные гости на семейных ужинах.

Это был грандиозный успех. Талейран известен как мастер салонной дипломатии, а где еще он мог неофициально и ненавязчиво продвигать свои интересы, как не в доме Меттерниха, куда приезжали все правители Европы. Здесь, как заметил один салонный завсегдатай, редким невезением было не встретить императора, короля, кронпринца, нужного генерала или министра. По особым случаям у Меттерниха подавали блюда на севрском фарфоре, подаренном Наполеоном в знак благодарности за устройство бракосочетания с Марией Луизой. Днем дипломаты делили империю Наполеона, а по вечерам ужинали, пользуясь его сервизом.

Доротея оказалась превосходной хозяйкой французского посольства. Она главенствовала в салоне и за столом, создавала непринужденную, оживленную обстановку, располагала к себе, умела вести беседу. Если кто-то затрагивал слишком серьезную, скользкую или просто неприятную проблему, она сразу же переводила разговор на другую тему. Даже поэт-песенник Ла Гард-Шамбона восхитился ее светскими манерами. Хотя Франция тогда не пользовалась популярностью, Доротея, по его словам, притягивала всех «своей волшебной грациозностью».

Тогда же Доротея начала помогать Талейрану и в других делах, в том числе и в составлении документов. Князю, воспитанному в традициях XVIII века, претило самому корпеть над официальными письмами и депешами. Он предпочитал диктовать, расхаживая взад-вперед по комнате, а Доротея, лежа в постели или сидя за столом из красного дерева и скрипя гусиным пером, записывала его сентенции. И она не просто исполняла роль писаря, между ними шла «борьба за каждое слово».

Из Доротеи получился умный, наблюдательный и проницательный помощник. Впоследствии она напишет о своем восхищении «хладнокровным мужеством» Талейрана, «постоянным присутствием духа», «отважным темпераментом» и «инстинктивной храбростью», вследствие которой «любая опасность становится столь соблазнительной».

Если Талейрана и Доротею заботило то, как завлечь весь конгресс во дворец Кауница, то Меттерних был поглощен страстью к ее старшей сестре герцогине де Саган. Некоторым казалось, что он пренебрегает своими обязанностями и министра иностранных дел, и устроителя официальных церемоний. Положение еще более осложнилось, когда «Большая четверка» назначила его «президентом конгресса». Прусский посол Гумбольдт, рассерчав, говорил: «Меттерних свихнулся от любви, гордыни и тщеславия, теряет драгоценное время, встает в десять и мчится повздыхать у ног герцогини де Саган».

Меттерних встречался с герцогиней в положенное время по утрам, ловил ее в ложах театра или в ее душной, переполненной гостиной. Он радовался случаю помочь герцогине вызволить дочь из Финляндии и привлек к этому лучших советников, в том числе и Генца, генерального секретаря конгресса. Министр изливал душу в посланиях:

«Пусть пропадет весь мир, лишь бы вы остались со мной, и мне ничего не надо, если я потеряю вас. Мне не нужен этот мир, кроме клочка земли, в котором меня похоронят».

Вместе с Меттернихом в салон герцогини де Саган зачастили и сотрудники австрийского министерства иностранных дел. Туда же повадились ходить и британцы, нашедшие общий язык с австрийцами в оппозиции к русским. Салон герцогини де Саган стали называть «австрийской ставкой», а салон княгини Багратион — «русской ставкой», поскольку его оккупировали представители и доброхоты России и Пруссии.

Ночью с 30 сентября на 1 октября в салоне герцогини было особенно весело и оживленно, и Меттерних чувствовал себя на коне. Когда кареты, стоявшие на дворе, увезли последних гостей, никто не мог сказать, уехал ли князь. Его не видели и утром, он появился в канцелярии лишь после обеда. Почти наверняка Меттерних провел ночь с герцогиней. Именно тогда, как признал позже князь, он испытал «самое великое счастье в жизни».

На противоположной стороне дворца Пальма той же ночью утолял позывы своего сердца еще один важный посетитель — царь Александр. Его видели в компании с почти раздетой княгиней Багратион. Княгиня не принимала гостей, а слуги ссылались на ее мигрень. Потом она отослала и слуг. Если княгиня Багратион сделала это для того, чтобы не давать повода для слухов, то все вышло с точностью до наоборот.

В Вене рассказывали разные истории о визите царя. Говорили, как он подъехал, четыре раза позвонил в колокольчик и как княгиня спустилась к нему в неглиже. К истории добавляется еще один интригующий эпизод. Когда царь вошел в опочивальню, то, к своему удивлению, увидел там мужскую шляпу. Однако княгиня невозмутимо улыбнулась и сказала: «Ах, да, это шляпа декоратора Моро. Он готовит дом к завтрашнему приему».

Возможно, княгиня говорила правду. Действительно, назавтра она устраивала бал, и Карл фон Моро входил в фестивальный комитет, будучи одним из самых известных декораторов в городе. Так или иначе, царь принял объяснение, и оба посмеялись над его «безосновательными подозрениями». Агент, подытоживший сплетни, иронически заметил: «Грех тому, у кого возникают дурные мысли».

Слухи о ночном визите царя Александра к княгине Багратион взбудоражили весь город. Один агент сообщал: «Все только об этом и говорят».

 

Глава 9

ТАНЦУЯ С ЦЕЛЫМ МИРОМ В РУКАХ

Открыть конгресс предполагалось 1 октября 1814 года. Этот день наступил, но так ничего и не произошло. На следующий день, правда, как и намечалось, в императорском дворце состоялся бал-маскарад. Император Франц и императрица Мария Людовика хотели непременно всех поразить, и это им удалось. Одна графиня потом назвала бал «необыкновенным, изумительным событием».

От хрустальных канделябров, в которых горели восемь тысяч свечей, исходило чудесное сияние, «слепило глаза, и кружилась голова». Парадная лестница, украшенная цветами и диковинными растениями, вела на балконы и галереи, обитые красным и золотистым бархатом. Под ними на блестящем паркетном полу выстроились ряды кресел. Боковые комнаты напоминали тенистые кущи, наполненные ароматами живых цветов, принесенных из императорских оранжерей. Десять, а может быть, и двенадцать тысяч гостей съехались в императорский дворец, заполнив и большой бальный зал, и малый зал, и Клайнер Редутензал, и арену Испанской школы верховой езды. С массовостью мероприятия получился явный перебор отчасти благодаря аферистам, искусно подделывавшим билеты. Свою лепту внесли и швейцары, прибегавшие к очень простому способу наживы на энтузиазме людей — забирая билеты, они их тут же перепродавали зевакам, стремившимся взглянуть на императоров и королей.

«Грубая и шумная фаланга» официантов с трудом справлялась с многотысячной оравой званых и незваных гостей в масках. Неизвестны издержки фестивального комитета на устройство феноменального бала. Но имеются данные о тратах на проведение аналогичного по масштабам светского мероприятия: 300 окороков, 200 куропаток, 200 голубей, 150 фазанов, 60 зайцев, 48 boeuf a la mode (оковалки вареного мяса), 40 кроликов, 20 больших индюшек, 12 «кабанов среднего размера». Среди прочих яств на столы подавались жареная и холодная говядина и другие деликатесы — к примеру, 600 маринованных и соленых языков.

Гости должны были съесть ошеломляющее количество пирожных, кексов, миндаля, фисташек, севильских апельсинов и французских слоеных тортов. Они выхлебали около 3000 литров испанского овощного супа олья, скушали 2500 различных видов печенья, 1000 «мандлей-вандлей» (овальных пирожных с миндальной начинкой), 60 «гугельхупфов» (бисквитных тортов), множество других сладостей. К этому изобилию следует добавить сотни литров лимонада, миндального молока, горячего шоколада, чая, токайских, менезерских и других вин. Официанты сбивались с ног, наполняя моментально пустеющие бокалы и тарелки на буфетных стойках.

Наконец труба возвестила о прибытии августейших особ. В зал степенно вошли император, царь, короли, сопровождаемые императрицами, королевами и эрцгерцогинями. Все устремили взор на сверкающую драгоценностями процессию, которая, совершив круг, начала рассаживаться на почетном возвышении, украшенном белыми шелковыми полотнами, «окаймленными серебром». Впереди расположились австрийская и русская императрицы, за ними — королева Баварии и великая княгиня Екатерина, сестра царя Александра. Женщины венценосцев были прекрасны, как «античные статуи».

За небольшим исключением на балу присутствовали все дипломаты и их дамы. Не приехал на веселье прусский посол Вильгельм фон Гумбольдт. Накануне он был на приеме и устал от толкотни в душных комнатах, набитых людьми, где невозможно и шага ступить, не обливаясь потом. Посол в некотором роде даже завидовал графу Мюнстеру из миссии Ганновера, сломавшему ребро во время дорожного происшествия и имевшему теперь законный предлог для того, чтобы оставаться дома.

Молодому поэту Огюсту де Ла Гард-Шамбона удалось попасть на бал, и он получил огромное удовольствие. Конечно, его восторгали не коронованные правители мира:

«Какое наслаждение смотреть на этих прелестных женщин, искрящихся бриллиантами и цветами, уносимых непреодолимой силой гармонии и грациозно сгибающихся в руках своих партнеров!»

Восхитившие поэта женщины носили тогда простые, но очень элегантные платья с глубоким декольте. Верхнее платье обыкновенно шилось из петинета или крепа, а нижнее — из атласа под цвет наряда: светло-голубое, кремовое, розовое или пастельное. Рукава были, как правило, длинные, узкие, отделанные кружевами, вышивкой или атласом. Некоторые дамы предпочитали короткие рукава с обязательными длинными белыми перчатками. Волосы украшались цветами, лентами, бриллиантами, жемчугом и самоцветами, сверкавшими тысячами чудесных огоньков в ярком свете свечей.

Оркестры начали играть полонез, джентльмены и их дамы, выстроившись в длинную процессию, отправились «ритмично маршировать» по большому бальному залу. В других, меньших залах пары «с тевтонской важностью» танцевали менуэт, вызывая смешки у молодежи. Юное поколение уже полюбило скользить и вращаться по паркетному полу в вальсе, новом танце, возбуждающем чувства и страсти.

Осенью 1814 года он еще не был венским вальсом Иоганна Штрауса-сына, создавшего «Голубой Дунай», «Сказки Венского леса», «Императорский вальс» и многие другие шедевры танцевальной музыки. Он больше напоминал крестьянский танец «лендлер», распространенный в Южной Германии и Австрии.

Но тогда вальс, быстро завоевавший популярность по всей Европе, многим казался не очень пристойным. Как-никак это уже был не групповой танец, и парам позволялось вступать в более тесный контакт, даже прижиматься друг к другу, чего прежде не допускалось ни в одном танце за всю современную историю.

Сам лорд Байрон не мог не высказаться по поводу этого «сомнительного» танца, написав оду «Вальс»:

Помимо вальса, в репертуар увеселений делегатов конгресса непременно входили маскарады. В бальном зале, где беззаботно кружились прожигатели жизни, как в призме, писал де Ла Гард-Шамбона, «отражалось общество, предававшееся удовольствиям, флирту и удовлетворению всякого рода соблазнов». На балах-маскарадах исчезали протокольность, сдержанность, маски позволяли редкую вольность, не говоря уже об ощущениях искусительной, волнующей неизвестности. За маской на конгрессе осенью 1814 года мог оказаться кто угодно — царь, королева, фрейлина или гусар.

Бриллианты, изумительные дамы, танцы — поэт Ла Гард-Шамбона был ослеплен. Он обожал дам в «мерцающих шелковых и газовых одеяниях, летавших по залу как нимфы»:

 «Упоительная музыка, дуновение духов, предвкушение тайны и интриги, вся магическая атмосфера инкогнито и безудержного веселья кружила мне голову».

«И более здравые и крепкие головы не могли не поддаться соблазну выкинуть какое-нибудь коленце», — писал поэт. В ущерб фестивальному комитету соблазны испытывал не только Ла Гард-Шамбона. В тот вечер императорский двор лишился трех тысяч серебряных чайных ложек.

На конгрессе постепенно сложился заведенный порядок дел. Делегаты трудились в своих миссиях, встречались с коллегами, а сюзерены по утрам выезжали на охоту или смотрели военные парады. После обеда они участвовали в совещаниях и сессиях, мешая работать дипломатам. Вечером венценосцы облачались в мундиры и блистали на празднествах, устраиваемых императором Австрии.

В репертуаре фестивального комитета был запланирован и концерт симфонической музыки под управлением Hofkapellmeister Антонио Сальери, оперного композитора, учителя Бетховена, а потом Шуберта и Листа. В Вене уже ходили слухи, будто Сальери отравил Моцарта, хотя и не имелось никаких явных улик (впоследствии агент полиции Джузеппе Карпани напишет рапорт в защиту Сальери). Несмотря на сплетни, Сальери всю осень 1814 года обеспечивал конгресс музыкальным сопровождением, даже организовал «монстр-концерт», задействовав в нем около ста фортепьяно, — эксперимент инновационный и занятный, но, вероятно, малоприятный для слуха.

Монархи торжественно и церемонно обменивались наградами. Британия удостоила венценосцев-победителей своими излюбленными орденами Бани и Подвязки с медальоном Святого Георгия, украшенным бриллиантами. Король Дании наградил коллег-государей орденом Слона, а король Пруссии преподнес всем по ордену Черного орла. Австрийский император расщедрился на самую, наверно, желанную награду — орден Золотого руна. Из всех этих звезд, крестов, лент и ожерелий получался неплохой нагрудник.

В сравнении с развеселыми вечерами в других посольствах, в салонах и тавернах рауты в британской миссии были, наверно, самыми унылыми и тягостными, несмотря на полный ужин, игру скрипки, гитары и танцы. Народ шел к лорду Каслри на Миноритенплац, зная о его влиятельности. Но даже полицейский агент XX жаловался на невероятную скуку. На гостей никто не обращал внимания, или, лучше сказать, их просто игнорировали. Комнаты были плохо освещены и неважно меблированы. Многим дамам приходилось весь вечер стоять у стен. Без радушной и очаровательной хозяйки вроде Доротеи гостиная посольства больше напоминала кафе, а не салон.

В венских салонах британские дипломаты вели себя неуклюже, без намека на лоск и выделялись странной, по крайней мере необычной, манерой одеваться. «Они либо хотят ошеломить нас чем-нибудь, либо, как дикие звери, уползают в свои пещеры!» — говорила одна дама другой, по сообщению полицейского агента. Британия, оторванная от континента, явно задержалась в своем развитии, считали венские снобы.

Британский посол лорд Стюарт уже умудрился попасть в дорожное происшествие, что не было редкостью на узких улицах Вены, запруженных каретами, и устроить свалку с возницей другого экипажа. Вести об инциденте мгновенно разлетелись по городу. Говорили, будто британский дипломат чуть ли не сбросил незадачливого кучера в Дунай. Полицейские сыщики, присутствовавшие при конфликте, доложили, что в действительности возница едва не отвалтузил посла.

А случилась такая история. Лорд Стюарт, «опустошив не одну бутылку бордо», грязно ругался, похвалялся, что он боксер, и вызвал кучера на кулачный бой. Возница, не понимавший английского языка, схватил кнут и стеганул британца по лицу. В ссору ввязались прохожие, подъехала полиция, которая долго не могла поверить в то, что буйный и пьяный скандалист не кто-нибудь, а высокопоставленный член британской делегации.

Венская полиция знала лорда Стюарта и с другой стороны. Он стоял на учете как человек, слишком много времени проводивший, по докладам агентов, в обществе «девиц легкого поведения». Его часто видели в борделях, расположенных в квартале Леопольдштадт, застроенном домами XVII века, где одно время жили богатые евреи. Стюарт пристрастился к венгерским винам, и его не раз приходилось на руках заносить в карету.

В венских салонах немало разговоров было в это время и о предполагаемом приезде жены Наполеона Марии Луизы. Двадцатитрехлетняя женщина разрывалась между моральным долгом перед мужем, заточенным на Эльбе, и необходимостью вернуться к отцу, императору Францу, к большой семье в Вене. После долгих колебаний она решила все-таки возвратиться в родной дом. Мария Луиза могла приехать в любой момент, и всех интересовало, как она воспримет торжества, организуемые в Вене по случаю краха ее супруга.

2 октября предстоял очередной дипломатический турнир «Большой четверки», и Талейран приготовился пойти в наступление. Остракизм, которому его подвергли посланники великих держав, лишал Францию реального влияния на конгресс. Князь понимал, что концепцию конгресса, как своего рода парламента, созванного равноправными государствами, разделяет большинство делегатов, приехавших в Вену и теперь оказавшихся под угрозой стать изгоями.

По собственной инициативе Талейран подготовил, подписал и распространил в Вене отчет о тайном совещании, на которое его приглашали вместе с испанцем. Фактически он нарушил дипломатический этикет. Талейран заявлял: великие державы вступили в сговор, чтобы подмять всех под себя; это противоречит духу конгресса и губит надежды на достижение прочного мира. Великие державы не имеют никакого права на то, чтобы выступать в роли «верховных арбитров Европы».

Нечего и говорить, что его записка привела в неистовство «Большую четверку». Талейран, по ее мнению, не только разгласил формат конференции, но и «представил все в искаженном свете». Особенно негодовали прусские посланники.

На совещании «Большой четверки» 2 октября Вильгельм фон Гумбольдт назвал французский документ «горящей головешкой, брошенной в наши ряды». Прусская миссия сразу же развернула ответную пропагандистскую кампанию, обвиняя Францию в том, что она опять взялась за свое, — Талейран-де строит козни против союзников с тем, чтобы завладеть Бельгией и левым берегом Рейна.

Лорд Каслри занял более сдержанную позицию и в тот же день отправился во дворец Кауница, чтобы переговорить с Талейраном. Он уважал князя и его мнение, хотя между ними и возникали разногласия. Многие считали, что британцы слишком дружески расположены к французам.

Британец в своей спонтанной и доверительной манере пытался разъяснить Талейрану, что совещание на летней вилле Меттерниха имело «сугубо конфиденциальный характер». Его огласка вызвала «довольно резкую реакцию» австрийского и прусского посланников. Талейран выслушал лорда, но не извинился и никак не выразил своего сожаления. Князь лишь напомнил Каслри, что лорд интересовался его мнением, вот он и представил его в таком виде.

Талейран заявил, что он не желает быть причастным к неблаговидным планам превратить конгресс в закрытый клуб избранных. Наполеоновскую идеологию узурпации власти и принятия единоличных решений следует исключить из международной практики. Надо руководствоваться принципами законности и справедливости. Каслри уехал, сентенции Талейрана не произвели на него никакого впечатления.

3 октября Талейран распространил вторую записку, повторив в ней свои основные претензии к «Большой четверке». Она имела еще больший успех. Делегаты, оказавшиеся вне круга избранных, поддержали князя и аплодировали ему. Он отстаивал интересы малых государств и был единственным дипломатом, кто делал это со всей решимостью и принципиальностью. Министр иностранных дел страны, которая еще недавно проглатывала одну малую нацию за другой, чудесным образом трансформировался в их защитника.

«Большая четверка» должна была срочно изыскать способ, как обуздать разошедшегося французского министра. Меттерних избрал для этой цели своего помощника Фридриха фон Генца, секретаря конгресса, низкорослого рыжего человека, носившего толстые очки в маленькой оправе. Благодаря талантам и недюжинной энергии он сумел занять положение, позволявшее ему быть в центре всех событий.

Генцу всегда приходилось кому-то и что-то доказывать. Он не был князем в отличие от Меттерниха, Талейрана или Гарденберга, получивших этот титул во время или сразу же после войны. Генц не был и графом в отличие от своего друга, русского советника Карла Нессельроде, которого он, можно сказать, «открыл» и многие годы поддерживал. Конечно, в его имени имелась аристократическая частица «фон», но никто не знал, как она появилась, и многие подозревали, и, видимо, не без оснований, что это было его собственное изобретение.

Немец по происхождению, пятидесятилетний Генц когда-то учился в университете Кенигсберга, где преподавал философ Иммануил Кант, и, похоже, занятия у Канта не прошли даром. Он был мастером острых дебатов, умел манипулировать идеями и концепциями и так ловко ставил вопросы, что его иногда сравнивали с Сократом. Как и великого античного философа, Генца недолюбливали за каверзную тактику допрашивания собеседника. Но он был настоящим трудоголиком и развлечениям предпочитал уединение в тихой гостиной, где собирались любители поговорить о политике, которая была его коньком. «Сократизм» Генца портила лишь его неуемная страсть к земным благам. Он безумно любил шоколад, духи и яркие кольца. «Если вы хотите сделать его счастливым, — говорил Меттерних, — дайте ему конфету».

Прежде Генц издавал в Пруссии консервативный «Исторический журнал», переводил политические труды вроде «Размышлений о революции во Франции» Эдмунда Бёрка. В 1797 году он обанкротился, через пять лет разошелся с женой и переехал в Вену. Генц поступил на службу в австрийскую администрацию, привлек к себе внимание Меттерниха и стал одним из его доверенных помощников. Меттерних же ввел его в высшее общество и включил в организаторы конгресса.

Получив задание написать ответ на вызов Талейрана, Генц приступил к делу со свойственным ему рвением. На следующий день реприманд был готов. Решения «комитета четырех» законны, полностью согласуются с предыдущими постановлениями, в том числе и с Парижским договором, главным международным документом, давшим легитимную основу и для созыва Венского конгресса. Генц сделал все как надо, нашел нужные слова.

Бумагу Генца одобрили и подписали. Во вторник 4 октября на званом вечере у герцогини де Саган ее официально передали французской делегации. Меттерних выбрал удобный момент, важно и надменно подошел к Талейрану и с видом дуэлянта при всех вручил ему опус Генца. Талейран спокойно принял документ и на следующий день подготовил свой ответ. Великим державам, еще раз повторил министр, никто не давал права «загодя и самовольно принимать за всех решения и выставлять за дверь своей политической клики остальные государства». Навязывание своей воли другим нациям и попытки придать ей силу закона ничем не лучше наполеоновского самовластия и так же чреваты новыми войнами и кровопролитием.

Талейран передал записку на совещании «Большой четверки» утром 5 октября в летней резиденции Меттерниха. «Получился еще один запоминающийся буйный скандал», — записал в дневнике Генц. Бумагу Талейрана пустили по кругу для ознакомления. Меттерних и Нессельроде «лишь взглянули на нее с видом людей, которым и так все ясно». Меттерних повернулся к Талейрану и попросил забрать письмо. Князь отказался. Меттерних попросил еще раз и более требовательным тоном. Талейран не уступал и, выдержав паузу, сказал твердо и уверенно:

— Я не намерен более участвовать в ваших совещаниях. Я остаюсь здесь только как делегат конгресса и буду ждать его открытия.

Талейран уже наделал много шума в салонах и привлек к себе такое внимание, которое нельзя было игнорировать. Французский министр явно повел себя не так, как ожидала «Большая четверка», приглашая его на свои совещания.

Разгневавшись, Меттерних пригрозил отменить мирную конференцию — напрасные потуги, сделать это уже было невозможно. Граф Нессельроде посетовал, что решения конгресса надо бы принять как можно скорее, поскольку царь в конце месяца должен уехать из Вены. Талейран лишь хмыкнул: «Очень жаль. Он не увидит, чем все это закончится».

— Как можно созывать конгресс, если нам нечего ему предложить? — спросил Меттерних.

— Хорошо, — сказал примирительно Талейран, ощутив прилив любезности. — Раз уж ничего не готово к открытию конгресса и вы даже не прочь отменить мирную конференцию, давайте перенесем ее на две-три недели.

— Я на это согласен, — со значением добавил Талейран, — при условии, если господа, сидящие за этим столом, примут два предложения. Во-первых, они утвердят точную дату открытия конгресса и, во-вторых, определят критерий, по которому они будут устанавливать правомочность стран — участниц конференции. — Князь взял перо, начеркал свои предложения и передал их «Большой четверке».

Талейран нанес очередное поражение представителям великих держав-победительниц. Меттерних не закрыл как положено совещание. Посланники разошлись разочарованные и угрюмые.

Каслри уходил последним, спускаясь по широким каменным ступеням вместе с Талейраном. Он всегда предпочитал формальным дискуссиям личные контакты.

— Некоторые проблемы, интересующие Францию, могут быть разрешены и с пользой для меня, — намекнул он князю.

— Дело не только в проблемах, — ответил Талейран. — Мы все должны полагаться на законность... Что мы скажем Европе, если не сможем гарантировать те самые права, из-за попрания которых она уже натерпелась стольких бед?

Непростительной ошибкой было бы не воспользоваться уникальной возможностью восстановить порядок и мир в Европе.

— Сейчас сложилась ситуация, какой не бывает на земле столетиями. История дает нам шанс. Прискорбно, если мы его упустим, — сказал на прощание Талейран.

 

Глава 10

НАРОДНОЕ ГУЛЯНЬЕ

Лорд Каслри оказался в трудном положении. Он в какой-то мере разделял мнение Талейрана. Кроме того, у него имелись и другие причины для того, чтобы терпеть упрямство министра, представлявшего поверженную державу. Каслри как никогда тревожила угроза России и ее зловеще близкие связи с Пруссией.

В замкнутом альянсе четырех держав тесная спайка двух стран могла играть существенную роль. У Каслри оставался только один потенциальный союзник — Австрия, амбициозный и ненадежный партнер с министром, в котором, по словам одного критика, «больше блеска, чем стали». Британец задумался: выстоит ли Австрия под напором чрезвычайных обстоятельств и не понадобится ли ему помощь Талейрана?

Лорда Каслри не очень устраивал союз с Австрией: он предпочел бы оторвать Пруссию от России. Британский министр полагал, что для этого у него есть все шансы. Он установил хорошие отношения с прусскими дипломатами, убеждая и себя, и их в том, что Британия заинтересована в сильной Пруссии. По его мысли, могущественная Пруссия послужит основой для создания Германии и, кроме того, станет полезным противовесом «алчным поползновениям извне»: с запада — из Франции и с востока — из России.

В сущности, канцлер Гарденберг и посол Гумбольдт разделяли опасения лорда Каслри относительно гигантомании России, потенциально способной прибрать к рукам и Германию, и Центральную Европу, и весь континент. Они не могли говорить об этом открыто, поскольку Пруссия была союзницей России, но оба считали, что будущее их страны связано с Британией и Австрией. Проблема заключалась в короле, дружившем с русским царем.

Тем временем Талейран во дворце Кауница ждал официального приглашения для участия в обсуждении критерия, по которому предполагалось отбирать участников конгресса. Прошел день, другой, но никаких известий от «Большой четверки» не поступало. Рассылалось лишь приглашение на королевскую охоту в лесопарке под Веной.

6 октября австрийцы устраивали грандиозный карнавал на газонах и тенистых дорожках Аугартена, служившего когда-то королевскими игровыми и охотничьими угодьями и открытого для публики сорок лет назад. Здесь располагались крупнейший в Европе барочный сад, дворец XVIII века, который теперь занимает Венский хор мальчиков, и фарфоровое производство. В Аугартене обычно проводили летние концерты симфонической музыки, в том числе Моцарта и Бетховена.

На этот раз в парке организовывался «народный фестиваль», пышное празднество, посвященное великой победе союзников над Наполеоном.

Для сюзеренов устроители фестиваля возвели огромный амфитеатр, Дополненный сооружением из цветного стекла, напоминающим радугу после дождя. Повсюду были вывешены флаги, расставлены шатры и военные трофеи. Мимо толп торжественно, с барабанами и дудками, прошествовали ветераны наполеоновских войн. Народу было на что поглазеть: состязание по ходьбе, скачки, «цирк на открытом воздухе», акробаты крутили сальто-мортале, наездники демонстрировали свое мастерство, арбалетчики, приехавшие из Тирольских Альп, соревновались в меткой стрельбе.

Ближе к вечеру аэронавт забрался в свое парусиновое изобретение размерами с четырехэтажный дом и «взлетел над головами изумленных зрителей, размахивая флагами всех наций». Затем ветераны уселись за шестнадцать длинных банкетных столов, заставленных едой и питьем, и принялись пировать под звуки военного оркестра. Тосты произносили все — и солдаты, и офицеры. Поднялся русский царь Александр, с бокалом в руке, и на чистом немецком языке сказал: «Император России пьет за ваше здоровье, старики!» Затем он разбил хрустальный сосуд об каменную садовую урну.

Вечером состоялось красочное представление ансамбля, исполнявшего народные танцы всех регионов Австрийской империи. Праздник завершился фейерверком, устроенным мастером своего дела Штувером. Со свистом взлетавшие ракеты высветили в темнеющем небе национальные флаги союзных государств-победителей.

Народ допоздна гулял по улицам Старого города, любуясь дворцами и особняками, иллюминированными свечами, горевшими в окнах. В бальном зале Аполлона всю ночь звучал вальс — пары кружились среди рукотворных гротов и мшистых скал. В театре для сюзеренов и их свит давали балет «Флора и Зефир», в котором танцевала божественная Эмилия Биготтини.

Радостное настроение, царившее на «народном гулянье», перемешалось с надеждами на прочный мир, доставшийся невероятно дорогой ценой. Господари-миротворцы своими победами были обязаны этим веселящимся людям, вынесшим на себе все тяготы войны.

Через два дня, 8 октября, Меттерних наконец прислал приглашение на совещание для обсуждения формата конференции. Встреча была назначена на восемь часов вечера на летней вилле министра. Меттерних просил Талейрана приехать пораньше, чтобы выслушать информацию о последних событиях.

Когда Талейран появился на вилле, Меттерних поблагодарил его за любезное согласие участвовать в совещании и сообщил, что взял на себя смелость подготовить свой план, несколько отличающийся от идей Талейрана, но вполне удовлетворительный. Француз выразил пожелание ознакомиться с проектом.

— У меня на руках его нет, — ответил Меттерних. — Генц забрал его, чтобы внести последние штрихи.

— Вероятно, о нем известно вашим союзникам, — саркастически предположил Талейран, нажимая на слово, действующее ему на нервы.

— Давайте не будем больше говорить о союзниках, — сказал Меттерних. — Нет больше союзников.

— Но есть люди, которым следовало бы стать союзниками, — заметил Талейран.

Князь напомнил Меттерниху о том, что у Франции и Австрии имеются общие интересы. По крайней мере обе страны заинтересованы в том, чтобы противостоять агрессивности России. Царь стремится завладеть Польшей, и если потакать его прихотям, то может сложиться ситуация, угрожающая безопасности Австрии. Напирая на потенциальную опасность русской Польши для Австрии, Талейран спросил Меттерниха:

— Как вы можете спокойно относиться к тому, что Россия наденет на вас узду, взяв в кольцо Венгрию и Богемию?

Меттерних холодно ответил, что Талейран, по всей видимости, не доверяет ему. Талейран так же сухо ответил: пока у него не было оснований для доверия.

Затем Талейран театрально предложил:

— Вот перо, чернила и бумага. Напишите, что французам ничего не надо и они ни с чем не соглашаются. Я готов поставить и свою подпись.

— Но есть Неаполь, и это ваша проблема, — сказал Меттерних, напомнив французскому министру о его желании вернуть на трон в Южной Италии короля династии Бурбонов Фердинанда IV.

— Она касается меня не больше, чем других, — ответил Талейран, прибавив, что восстановление верховенства закона отвечает интересам всех наций.

— Для меня это дело принципа. Тот, кто имеет законное право быть в Неаполе, и должен быть в Неаполе. Вот и все. И сейчас не только я, но и все должны желать этого.

— Давайте следовать принципам, и тогда со мной будет легко договориться, — подытожил Талейран.

Одним из важнейших принципов, которым, по мнению Талейрана, должен руководствоваться конгресс, была легитимность. Это неопределенное и расплывчатое понятие обычно означало верховенство закона или «принятого порядка вещей», освященного долгой чередой лет. Талейран считал легитимность власти «необходимой основой покоя и счастья народов, прочной или, вернее, единственной гарантией их силы и долговечности». Она представлялась ему «защитным оплотом» для наций, и, только руководствуясь этим принципом, можно было возродить Европу.

В особенности Талейран добивался того, чтобы сохранить короля Саксонии как легитимного монарха суверенного государства и восстановить Фердинанда IV как легитимного короля Неаполя. Что касается Пруссии, то, как сказал Талейран, он никогда не согласится с ее агрессивными территориальными притязаниями. Не позволит он и русскому царю создавать «призрачную Польшу» и продвинуть свою империю к берегам Вистулы (Вислы) в центре Европы.

Меттерних взял Талейрана за руку, пожал ее и проникновенно сказал:

— Мы расходимся гораздо меньше, чем вы думаете.

В этот момент вошел лакей и сообщил о прибытии других делегатов. Их оказалось больше, чем прежде. Меттерних созвал первое совещание в формате не четырех, а восьми посланников. К «Большой четверке» подключились еще четыре страны, подписавшие Парижский договор: Франция, Португалия, Швеция и Испания. Нехотя, но великим державам пришлось признать справедливость упреков Талейрана в узурпации полномочий. Представители теперь уже восьми государств торжественно прошествовали в большой зал для конференций. После короткой дискуссии они приняли первое единодушное решение — открыть конгресс 1 ноября.

Сложнее дело обстояло с принципами и форматом конгресса. На рассмотрение были представлены два предложения по составу участников, Талейрана и Меттерниха, очень похожие и различавшиеся лишь в одном пункте. Талейран категорически отвергал участие в конференции бонапартиста Мюрата, формулировку Меттерниха можно было толковать и так и эдак. В итоге приняли вариант австрийца.

Талейран согласился, но выдвинул условие: конгресс должен проводиться в соответствии с принципами публичного права, так тогда определялось международное право. Услышав эти слова, прусский канцлер вскочил, стукнул кулаком по столу и закричал:

— Нет, сир, упоминать публичное право нет никакого смысла! Это и так всем ясно.

— Тем лучше, — ответил Талейран. — Никому не повредит, если мы еще раз заявим об этом.

— Но при чем здесь публичное право? — спросил прусский посол Гумбольдт.

— Вас, кстати, сюда привело не что иное, как публичное право, — назидательно заметил Талейран.

Обстановка накалялась. Меттерних, не желая больше ссор, отвел Талейрана в сторону и попросил быть посговорчивее, если коллеги все-таки его поддержат. Француз обещал подумать.

«Большая четверка» встретила в штыки призыв Талейрана признать верховенство публичного права, и это служило плохим предзнаменованием. Однако французский посланник продолжал надеяться на то, что его основные партнеры поймут: только этот международный инструмент поможет обуздать аппетиты наиболее агрессивных государств. Меттерних был рад переносу сроков открытия конгресса — это давало ему время для организации оппозиции России. Он отправился домой с намерением почитать стихи и помечтать о герцогине де Саган.

Незадолго до совещания Талейран был на званом вечере вместе с Доротеей. То был обычный светский ужин, какие устраивались в Вене ежедневно: обильная еда, прекрасные вина, оживленные беседы с именитыми и нередко интересными людьми. В роли хозяйки выступала герцогиня де Саган, как всегда блистая талантами. Необычно было только то, что рядом с ней сидел не князь Меттерних.

За ней ухаживал прежний любовник князь Альфред фон Виндишгрёц, двадцатисемилетний австрийский аристократ, кавалерист-полковник, отличившийся на войне, командуя сначала кирасирским полком, затем полком легкой кавалерии, где шефом состоял фельдмаршал-лейтенант О'Рейли. Это был настоящий вояка, высокий и сильный, куривший только сигары, к которым пристрастился в Брюсселе. Князь Альфред немало способствовал быстрому распространению «бельгийской заразы» среди австрийской аристократии.

В тот вечер парочка явно не довольствовалась обыкновенным флиртом, и все гости покидали салон в твердом убеждении, что в герцогине вспыхнула прежняя страсть. Ее связь с князем Альфредом вовсе не походила на отношения с Меттернихом. В отличие от тонкого светского обольстителя, любителя элегантных, изысканных гостиных и плюшевых театральных лож Виндишгрёц предпочитал более простые наслаждения.

Роман между ними завязался эксцентричным, но типичным для их взаимоотношений образом. Однажды, еще в 1810 году, прогуливаясь верхом на лошадях в живописном винодельческом местечке под Веной, они остановились на постоялом дворе. Сидя за столом в трактире, герцогиня поигрывала бокалом вина, а князь, попыхивая сигарой, любовался соседкой и вдруг заметил на ее пальце перстень. В него был вставлен великолепный граненый рубин. Князь поинтересовался, откуда у нее этот изумительный самоцвет, подозревая, что он подарен любовником.

В действительности герцогиня сама купила перстень. Она увидела его в одном венском ювелирном магазине и не устояла от соблазна заплатить за него бешеные деньги. Однако в силу разных причин — из-за самолюбия, озорства или простого любопытства — она не пожелала сказать правду. Герцогиня ответила неопределенно, уклончиво, и доблестный кирасир побелел от ревности. Он взвился как пружина и сорвал камень с ее руки.

Пока князь рассматривал перстень в поисках имени или других признаков его происхождения, герцогиня молниеносно обогнула стол и вцепилась в кавалериста. Началась потешная борьба. Они возились как два влюбленных подростка. Герцогиня укусила его за руку, он пытался сдержать ее и свободной рукой, балуясь, засунул перстень в рот, зажав его зубами. Герцогиня вырвалась из объятий, и князь от неожиданности проглотил рубин. Перстень потом вернулся к герцогине. В их отношениях, наверное, случалось и не такое.

Когда князь Меттерних узнал о появлении у герцогини де Саган сотрапезника, он, естественно, расстроился. Ему было ведомо об их прежней связи, но мысль о том, что они снова вдвоем, выводила его из себя. Князь хотел объяснений. Он верил и не верил в то, что ему говорили.

Ко времени императорского бала, проходившего 9 октября на арене Испанской школы верховой езды, князь Меттерних еще не видел герцогиню де Саган. На одном из совещаний он написал ей послание, напомнив о «счастливых мгновениях» их встреч. Меттерних жаждал свидания со своей любовью. На балу герцогиня выглядела еще прекраснее, чем прежде. Она появилась в сопровождении двадцати трех женщин, нарядившихся «четырьмя стихиями». Шесть юных красавиц были одеты в голубые и зеленые платья, украшенные жемчугом и кораллами. Они представляли Воду. Шесть женщин в пламенеющих красных шелковых платьях изображали Огонь. Другая группа девушек в тончайшей прозрачной вуали и с крылышками на спине символизировала Воздух. Герцогиня де Саган шла в группе, представлявшей Землю. Она была одета в коричневое бархатное платье, и ее волосы были зачесаны в виде «золотой корзины, наполненной фруктами из драгоценностей». Меттерниху она казалась краше всех.

Бальный зал был забит до отказа, и Меттерних с трудом протискивался между танцующими парами, а герцогиня все время ускользала от него. Князь стал догадываться, что она избегает встречи с ним. За весь вечер он так и не поговорил с ней. Ее интересовал только князь Альфред.

Если бы герцогиня была с ним, Меттернихом, он вполне насладился бы балом императоров, королей и князей, танцевавших в волшебном сиянии тысяч свечей, горевших в серебряных канделябрах. Говорят, что русский царь Александр за вечер успел пригласить на танец пятьдесят дам, доказывая своим примером, что неспроста Венскую мирную конференцию прозвали «танцующим конгрессом».

Меттерних чувствовал себя покинутым и несчастным. Уже ночью он написал герцогине де Саган длинное послание. «Конечно, вы были и будете любимы снова и снова, — писал князь. — Но никто вас не любил и не будет любить так, как я».

Меттерних не привык терпеть поражение не только в дипломатии, но и в любви.

 

Глава 11

ПОЛЬСКАЯ «ЗУБНАЯ БОЛЬ»

Чем больше предавался грусти Меттерних, боясь навсегда потерять герцогиню, тем труднее становилось попасть к нему на прием. Спустя два дня после бала-маскарада в министерство пришли делегаты из Женевы — Жан Габриель Энар и Шарль Пикте де Рошмон. В назначенное послеобеденное время они прибыли первыми, несмотря на то что был вторник: по понедельникам жизнь в салонах бурлила, как правило, до следующего дня. Через некоторое время к ним присоединился высокий элегантный господин в шелковом одеянии, красной шапочке и в длинных, алого цвета перчатках.

Как выяснилось, аудиенции у Талейрана добивался и кардинал Консальви, государственный секретарь папы, посланный им на конгресс в Вену. Последние четырнадцать лет он заправлял и внешними, и внутренними делами Ватикана. Кардинал прослыл реформатором, провел раскопки Форума и реставрацию Колизея, дал улицам названия, а домам номера. Консальви был известен и тем, что примирил Ватикан с Наполеоном, подписав конкордат (1801), покончивший с враждой между католической церковью и постреволюционной Францией.

Кардинал Консальви в 1804 году убедил упиравшегося папу Пия VII поехать в Париж на коронацию Наполеона, чего их святейшества ни разу не делали за последние почти три столетия — со времени коронации Карла V в Болонье в 1530 году. Вернувшись из Парижа, Консальви стал папским викарием.

Консальви обладал выдающимися дипломатическими способностями, наравне с Меттернихом, Талейраном, лордом Каслри и другими международными деятелями, собравшимися на Венском конгрессе. Он даже превосходил их, поскольку, как отмечал писатель Стендаль, был «единственным честным человеком» в этой компании. Помимо порядочности, государственный секретарь папы имел репутацию очень жесткого переговорщика, что он неоднократно продемонстрировал, когда отношения между Наполеоном и Ватиканом начали обостряться. Бонапарт называл Консальви «львом в овечьей шкуре» и не раз угрожал поставить его к стенке (кардинал отказался признать развод Наполеона с Жозефиной и бойкотировал его второе бракосочетание).

Во время революционных потрясений и наполеоновских войн папство влачило жалкое существование. Французские войска преднамеренно вторглись в земли святого престола и захватили значительную часть владений, в том числе богатейшие области Феррару, Болонью и Равенну. Ватикан потерял провинцию Марке к югу от Рима, а также Авиньон, которым папы владели с 1309 года, и Венессен, являвшийся собственностью святых отцов с 1228 года.

Наполеон основательно разграбил Ватикан, похитил около ста произведений искусства, отобранных французскими комиссарами. «Доктринеры-каннибалы» с каталогами в руках, по выражению Дороти Макей Куайнн, вывезли в Париж многие мировые шедевры, в частности «Аполлона Бельведерского», «Умирающего галла», картину Рафаэля «Преображение», полотно Доменикино «Последнее причастие святого Иеронима», скульптурную группу «Лаокоон и его сыновья». Французы принудили папу передать им сокровища по договору Толентино (1797), а затем продолжали вывозить ценности с каждым новым налетом. Через два года, когда папа не согласился отказаться от своих прав, Наполеон приказал вывезти его из Ватикана. Пий VI скончался в фактическом заточении как пленник, а его преемника Пия VII освободили только в январе 1814 года.

Ватикан претендовал на возврат утерянных земель и собственности и имел на это полное право, подтверждаемое и принципом легитимности Талейрана. Однако папа подписал с Наполеоном договор, и международные сановники на конгрессе могли не принять аргументы Консальви, что все это было сделано по принуждению. Какими бы ни были факты, следовало учитывать интересы и других сторон. Папские земли не хотели выпускать из рук и австрийцы, оккупировавшие Феррару, Болонью и Равенну, и Мюрат, удерживавший область Марке.

Энар, Пикте де Рошмон и Консальви прождали Меттерниха полтора часа. Первым князь принял кардинала, учитывая то, что его прислал сам папа. Вторым без очереди прорвался прусский посол Гумбольдт, только что приехавший и сразу же ринувшийся к дверям. У него чрезвычайно срочное дело, сказал он, как будто другие посетители пришли сюда не с такими же неотложными проблемами. После трех часов томительного ожидания вышел камердинер и сообщил: министр больше никого не примет, у него званый ужин, и ему надо переодеться. Каким-то образом успели просочиться в кабинет швейцарцы — наверно, «позолотили руку» камердинеру.

«Трудно представить себе более обаятельного и приятного человека», — записал в дневнике Энар после встречи с министром. Меттерних, конечно, поддержал швейцарцев — он всегда вставал на сторону тех, кого принимал. Хотя князь был приветлив и вел себя «непринужденно и даже беззаботно», Энар заметил в нем «страшную усталость». Под глазами министра темнели круги, и он все время позевывал. Швейцарец даже не догадывался о том, как тосковал тогда Меттерних по герцогине де Саган.

А князю, наверно, следовало в то время побеспокоиться и о другой даме — княгине Багратион. Русская красавица, не сумев заново покорить австрийца, затаила зло на бывшего любовника. Агенты докладывали, что она развернула настоящую «кампанию мести». Княгиня походя рассказывала все, что «знала или слышала во вред Австрии». Гостей шокировали ее откровения, полиции в ежедневных сводках даже приходилось опускать некоторые наиболее щекотливые подробности. По слухам, и русский царь пытался подлить масла в огонь. «Поверьте, Меттерних никогда не любил вас, — убеждал он герцогиню, как сообщал полицейский агент «Нота». — Он, как рыба, не способен любить. Разве вы не разгадали эту парижскую гипсовую куклу? Он никого не любит, кроме себя».

Как и ожидалось, Мария Луиза появилась в Вене 7 октября и въехала в западное крыло Шёнбрунна, летнего дворца Габсбургов, расположенного к югу от города. Фасад здания был выкрашен в светло-желтый, горчичный, цвет, который жители Вены называли «позолотой Марии Терезии», управлявшей Священной Римской империей в XVIII веке и заново декорировавшей дворец. Шёнбрунн должен был превзойти своим великолепием Версаль Людовика XIV, но у австрийцев не хватило денег на осуществление этого грандиозного замысла.

Мария Луиза приехала без фанфар и намеренно опоздала к намечавшемуся открытию мирной конференции. Она выглядела чуть постарше, чем четыре года назад, когда ее заставили выйти замуж за Наполеона. У нее было по-прежнему юное девичье лицо и точеная, гибкая, как у лани, фигура. Мария Луиза привезла с собой сына, трехлетнего Наполеона Франсуа, теперь уже бывшего короля Рима и наследника французского трона. Наполеон-малыш своей светлой наружностью выдался в мать, он все время вспоминал отца и проявлял живой интерес ко всем французам. На карете все еще красовались наполеоновские эмблемы, а лакеи носили наполеоновские ливреи.

Прошло полгода со времени изгнания Наполеона, а Мария Луиза не видела мужа и того больше — восемь месяцев. Они расстались в конце января 1814 года, когда Бонапарт отправлялся навстречу наступавшим союзным войскам. Мария Луиза оставалась в Париже во главе самых верных советников Наполеона, управлявших рушившейся империей. В марте союзники вплотную подошли к столице, и перед Марией Луизой встала дилемма — уезжать или не уезжать из города. Склоняясь к тому, чтобы остаться в Париже, она все-таки поставила вопрос перед регентским советом.

По решению советников, а вернее, по решению Наполеона, написавшего в последнюю минуту, что его семья ни при каких обстоятельствах не должна «попасть в руки врагов», Мария Луиза уехала в Орлеан. Сюда 12 апреля одновременно и двинулись вызволять императрицу кавалеристы и Наполеона, и ее отца Франца. Австрийцы прибыли за ней первыми.

«Я страшно переживаю за вас», — писала Мария Луиза мужу, когда австрийские конники доставили ее в Рамбуйе, замок, расположенный в тридцати милях к юго-западу от Парижа. Встретившись с отцом, императором Францем, она снова послала Наполеону письмо, пообещав, что приедет к нему на Эльбу, и «никто не посмеет разлучить нас». Вряд ли можно сомневаться в том, что Мария Луиза намеревалась сдержать свое слово.

Несмотря на политический сговор, сопровождавший их бракосочетание, между ними действительно возникли чувства настоящей любви. Это обстоятельство историки, к своему удивлению, обнаружили, когда в XX веке были найдены ее письма к Наполеону. «Никто во всем мире не любит вас так, как ваша преданная Луиза», — признавалась императрица в одном из таких личных писем.

Однако Мария Луиза натолкнулась на решительное сопротивление Франца. «Отец запрещает мне видеть вас, — писала она Наполеону. — Но я доказываю, что мой долг следовать за вами». Франц тем не менее настоял на том, чтобы дочь вернулась в Австрию, пообещав ей, правда, предоставить право самой выбирать свое будущее. Мария Луиза подчинилась воле отца, возвратилась в Вену и почти все лето провела на водах в Эксан-Савойя, куда ее отправил доктор, предписавший «полный покой и строжайший курс лечения». Уезжая на курорт, она еще раз написала Наполеону о том, что «любит его еще сильнее, чем прежде» и прибудет к нему, как только закончит лечение.

Но решимость Марии Луизы подвергалась серьезному испытанию, и она, очевидно, колебалась. Ей обещали отдать герцогство Парма, Пьяченца и Гуасталла, и это было обусловлено в договоре Фонтенбло (подтверждено и Парижским договором). К своему огорчению, она узнала, что эти земли ей не достанутся; и отец, и Меттерних сообщили, что они должны быть возвращены испанским Бурбонам, владевшим ими до войны; на этом настаивают не только испанцы, но и французы. Присутствие Марии Луизы в Вене крайне важно. Ей следует быть дома ради самой себя, ради сына, не говоря уже об обязанностях эрцгерцогини Австрии.

По тем или иным причинам Марии Луизе пришлось возвращаться в Вену «Как это ужасно!» — призналась она секретарю на пути в город, переполненный врагами ее мужа.

Среди многочисленных самозваных делегатов, нахлынувших в Вену, были Иоганн Георг Котта и Карл Бертух, представлявшие около восьмидесяти издателей и книготорговцев Германии. Котта возглавлял крупный издательский дом в Штутгарте, владевший газетой «Альгемайне цайтунг», а Бертух был сыном издателя в Веймаре, публиковавшим сочинения многих литературных гигантов. Оба они приехали в Вену с одной целью: излечить язвы, поразившие книжный и газетный бизнес. Прежде всего они хотели упразднить цензуру и государственный надзор за прессой и защитить свои права от пиратства всякого рода мошенников. Первая проблема касалась качества их изданий, вторая — затрагивала их кошельки.

Господа издатели вряд ли могли рассчитывать на то, что им удастся уломать правительства, привыкшие держать прессу в узде цензурой или выдачей лицензий. В Австрии, например, сентябрьским указом 1810 года подтверждалась «необходимость в заботливой руке», каковой именовалась цензура, которая бы оберегала «сердца и умы незрелых людей от тлетворного влияния больного воображения, от опасных, призрачных иллюзий и яда своекорыстных совратителей душ». Государство заинтересовано не только в пресечении инакомыслия, но и в сохранении статус-кво. Как-никак, а плагиаторы и книжные пираты тоже платят налоги.

Слишком многое было поставлено на карту. Без свободы слова и гарантий авторских прав не так много найдется желающих написать серьезную книгу, еще меньше — издателей, готовых ее напечатать. Они захотят издавать только песенники и молитвенники, говорили Котта и Бертух собеседникам. В любом случае нельзя упускать уникальные возможности, открывающиеся в Германии. Увеличение населения, возрастание благосостояния, обогащение культур — все это означает появление необычайно широкого и емкого читательского рынка.

Венская полиция с подозрением относилась ко всем иностранцам, но эти два издателя вызывали у нее повышенный интерес. Агент Гёхаузен, не задумываясь, записал их в члены запрещенного тайного общества «Тугенбунд», разросшегося на ниве патриотизма, охватившего Германию во время войны с Францией и проповедовавшего опасные националистические идеи вроде объединения немцев. Полиция поручила не спускать с них глаз агенту «Н»: почти наверняка им был Вильгельм Хебенштрайт, театральный критик и будущий редактор журнала мод «Винер моденцайтунг».

Агент «Н» докладывал, что Котта и Бертух вошли в доверие ко многим ведущим делегациям на конгрессе. Особым расположением они пользовались у пруссаков. И Гарденберг, и Гумбольдт многие годы поддерживали либеральные реформы, а Бертух имел к Гумбольдту рекомендательное письмо не от кого-нибудь, а от самого Гете. Еще одним их патроном стал барон фон Штейн Нассау, входивший тогда в русскую делегацию. Он включил авторские права в пакет прав человека, который собирался вписать в новую конституцию Германии наряду с такими гарантиями, как равенство всех граждан, получение образования в любом университете, свобода выбора профессии и эмиграции.

Котта и Бертух умели обаять собеседника подкупающей откровенностью, могли к месту вставить в разговор шутку или анекдот об известных прозаиках и поэтах, с которыми они были лично знакомы, к примеру о Гёте. Им ничего не стоило предложить заманчивые контракты на издание книги, как это случилось со стратегом из Швейцарии, трудившимся в прусской делегации, — Анри Жомини. Особого внимания, предупреждал агент «Н», заслуживал Котта: он богат и располагает важными разносторонними связями.

В середине октября издатели добились аудиенции у Меттерниха — немалый успех, если учесть чрезвычайную занятость министра. Во время встречи, состоявшейся 14 октября, князь обещал им всяческую поддержку. Министр говорил искренне, как это он всегда делал, принимая посетителей. Чем именно он мог им посодействовать — вопрос пустой. Меттерних никогда не скупился на обещания, и чаще всего этим все и заканчивалось — дело таинственным образом забывалось. Издателям следовало знать такую особенность министра и не ослаблять своих усилий.

Со своими проблемами на конгресс приехали еврейские делегаты из городов Центральной Европы. Во время оккупации французы отменили многие дискриминационные законы и ввели новые нормы, расширившие права евреев, а после войны отдельные германские города восстали против французских правил и намеревались вернуться к старым порядкам. Еврейские общины отрядили своих эмиссаров, поручив им добиться сохранения прав, данных Наполеоном.

В Вене собрались несколько еврейских делегаций, и каждая из них действовала самостоятельно. Якоб Барух и Й. Гумпрехт представляли евреев Франкфурта, а банкира Симона Эдлера фон Лемеля направила еврейская община Праги. Д-р Карл Август Бухгольц, христианин-адвокат, был делегатом еврейских общин Бремена, Гамбурга и своего родного Любека. Бухгольц написал 157-страничный буклет в защиту прав евреев, имея в виду распространить его на конгрессе. Посланцам еврейских общин повезло: в Вене у них появились влиятельные сторонники — банкиры Натан фон Арнштейн, Соломон Майер Ротшильд и Леопольд Эдлер фон Герц.

Венская полиция заблаговременно подготовилась к приезду еврейских делегаций. Еще в июле департамент по делам евреев получил задание взять на учет всех видных евреев, проживающих в городе, а как только их соплеменники начали прибывать в Вену, за каждым была установлена слежка. И полицейские сыщики проявляли исключительную бдительность. По докладу одного из агентов, делегаты из Франкфурта приехали «под видом купцов», и шеф полиции намеревался их выслать. По свидетельству историка Энно Крейе, в дело вмешался Меттерних и не допустил изгнания Баруха и Гумпрехта. Как оказалось, он был другом Баруха, знал его со времен коронации императора Франца в 1792 году

Полиция следила практически за всеми более или менее значительными персонами, о прибытии которых сообщала придворная газета «Винер цайтунг». В начале октября в городе появился великий герцог Баденский, и его досье моментально заполнилось рапортами о походах в театр и о ночных увеселениях с актрисами, служанками и дочерью торговца апельсинами и лимонами. Приехал князь Турн-и-Таксис в надежде закрепить семейную монополию на почтовую службу в империи Габсбургов. Князь Пьомбино привез портфель бумаг, подтверждающих, что остров Эльба должен принадлежать ему, а не нынешнему его обитателю Наполеону Бонапарту. А князь Нассау-Вайльбург прибыл в Вену, видимо, лишь для того, чтобы демонстрировать свою необычайную важность и исключительность. По крайней мере он произвел впечатление на русского военного историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского. Явившись к нему на прием, армейский летописец должен был пройти сквозь строй многочисленных лакеев и камердинеров в позолоченных ливреях, замерших у двойных дверей. Князь ожидал его в дальней комнате в величественной позе «короля-солнца». «Я чуть не рассмеялся, увидев эту напыщенную фигуру», — вспоминал историк.

И все-таки у венской полиции дела были и посерьезнее. В город нахлынули любители легкой поживы, мошенники, шарлатаны, куртизанки, картежники-шулеры, среди которых выделялись известный на весь континент игрок в вист Овирн и не менее прославленный шулер господин Рейли, умерший впоследствии в нищете. Картежники обычно сходились в салоне мадам Фрейзер. Гостей сюда притягивали игорные столы, закапанные свечами, а не задушевные беседы за чаем, который, кстати, всегда был холодный. У входа их заливистым лаем встречали две маленькие собачки.

В четверг, 13 октября, через три дня после экскурсии на поле битвы при Асперн-Эсслинге, где летом 1809 года австрийцы одержали победу над Наполеоном, царь Александр нанес визит лорду Каслри — небывалый случай, чтобы монарх навещал министра иностранных дел другой державы. Но дело было неотложное, и царь, дабы избежать конфуза, сделал вид, будто приехал к Эмили Каслри. Повидавшись с ней, государь полтора часа разговаривал с лордом, и беседа получилась тяжелая.

Царя возмутила оппозиция Каслри его планам воссоздания Польши. Александр искренне считал, что его намерения не политические, а сугубо нравственные. Надо покончить с позорным разделом страны, совершенным в XVIII веке. Более того, он намерен дать нации передовую конституцию. Польские патриоты воодушевлены его идеями, говорил царь, и Польшу ждут светлые времена.

Почему Великобритания не может согласиться с его благородными помыслами? И вообще, какое дело Каслри до страны, которая находится так далеко от его островов? Каслри оказался в сложном положении. Он действительно опасался, что планы царя угрожают нарушить равновесие сил в Европе и могут спровоцировать новую войну. С другой стороны, лорд должен был проявить сдержанность, не разозлить самодержца и соблюсти протокольную дистанцию, разделяющую сюзерена и министра.

Конечно, у России есть свои права, согласился Каслри и тут же добавил: но они не должны ущемлять права других стран, прежде всего соседей. Планы царя, вероятнее всего, настроят поляков, живущих в соседних государствах, например в Восточной Галиции, входящей в состав Австрии, на борьбу за независимость, и это скажется на стабильности во всем регионе. Царь заявил: его решение единственно верное в условиях, когда русские армии уже находятся в Польше. Каслри спокойно ответил: права русского самодержца не могут основываться только лишь на завоеваниях.

Стало ясно, что позиции двух стран совершенно не совпадают и примирение на основе личной дипломатии вряд ли возможно. Позднее в тот же день Каслри передал царю меморандум, в котором подытожил их дискуссию (как и протокол, меморандум стал еще одним дипломатическим наследием Венского конгресса). Лорд Каслри написал: он твердо убежден в том, что все теперь зависит от Александра, — «принесет ли конгресс благо человечеству или станет ареной бесстыдной силовой борьбы за господство».

Затем, пока царь до двух часов ночи пребывал в салоне княгини Багратион, лорд Каслри составил еще один меморандум: политика России в отношении Польши «посеет зерна новой войны», «возбудит недоверие между странами и погубит все наши надежды на мир и покой». Британец разослал записку всем союзникам, кроме России.

Действительно, проблема Польши превращалась в главный камень преткновения, «зубную боль» мирной конференции. Британия и Россия не шли на уступки, и дипломаты двух стран косились друг на друга. Однако существовал еще один повод для разногласий — Саксонское королевство.

Географически оба региона были тесно связаны: польские равнины на юге без каких-либо явных природных разграничений сливались с саксонскими низинами. Исторически в конце XVII века ими правила одна и та же династия. В шестидесятых годах XVIII столетия отношения между ними обострились, но Наполеон воссоединил их, создав Саксонское королевство и Варшавское герцогство и подарив их затем королю Саксонии.

Возникала дипломатическая головоломка. Если воссоздать Польшу по планам царя, то конгрессу придется отнять земли у Австрии и Пруссии. Пруссия, потеряв польские территории, потребует компенсацию с тем, чтобы увеличить свое население, как это было обещано, до уровня 1805 года, и возмещение она могла получить только за счет Саксонии. Иными словами, если удовлетворить желание царя, то ничего не останется, как отдать Саксонию королю Пруссии. Оба монарха давно заключили сделку и готовы были отстаивать свои интересы до конца.

Естественно, такой ход событий не устраивал очень многих и на конгрессе, и за его пределами. Король Саксонии не желал уступать ни пяди своей земли, хотя и пребывал в заточении в прусской тюрьме. Представитель короля на конгрессе граф Фридрих Альбрехт Шуленбург протестовал как мог, несмотря на обструкцию. Пруссаки отказались признавать его полномочия как официального делегата и требовали от других поступать таким же образом.

В защиту саксонских бедолаг выступил, конечно же, Талейран. И сделал он это в своей обычной насмешливо-саркастической манере. Когда пруссаки аргументировали свое право на Саксонию предательством ее короля по отношению к союзникам, Талейран наивно спросил: «Разве сей грех не лежит на всех нас?» Разве Австрия, Россия и Пруссия не клялись в разное время в верности Наполеону? Все в Вене в тот или иной момент заявляли о преданности завоевателю, все, исключая Каслри и его Британию. Почему же наказание должен нести только король Саксонии?

И в салонных альковах, и на званых ужинах, и на приемах в посольствах Талейран клеймил территориальные претензии пруссаков как «аморальные», «безрассудные» и даже «преступные». Если Пруссия завладеет Саксонией с ее крепостями, замками, дворцами и землями, предупреждал Талейран, то Европа получит в самом центре могущественное государство, способное угрожать не только Франции, но и всему континенту.

Представители германских государств и княжеств большей частью были солидарны с Талейраном. Убедительнее всех высказался герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский. Пруссия не имеет никаких оснований для завоевания Саксонии, по крайней мере по международному праву. Не было и факта капитуляции. Король не отрекался и никогда не отречется от своих прав. Выносилось ли какое-либо решение международного суда или трибунала? Никакого суда не было, и королю следовало бы предоставить право на самозащиту.

А что желает народ Саксонии? Ему нужен свой король, законный король, Фридрих Август. И кроме того: разве лидеры конгресса хотят создать прецедент, когда одна держава сбрасывает с трона законного сюзерена соседней страны и захватывает ее территорию? Такие методы ничем не отличаются от своевольных действий Наполеона Бонапарта. Неужели нас ничему не научили кровавые уроки последних двадцати лет?

Сентенции герцога никак не повлияли на пруссаков. Они воевали и проливали кровь не для того, чтобы выслушивать нотации побежденного врага и мелкотравчатых князьков, подпавших под его влияние. Они чувствовали за собой и сильную руку русского царя — государь настолько прогневался, что угрожал взять вожжи в свои руки. Русская армия в Саксонии, и Александр в любой момент может отдать ее своему союзнику

Угроза серьезная, и царь вовсе не шутил. По иронии судьбы, больше всего встревожились посланники Пруссии Гарденберг и Гумбольдт. Они не возражали против того, чтобы завладеть Саксонией, но их не устраивал способ, предложенный русским самодержцем. Пруссия окажется не только в долгу, но и в милостивой зависимости от России.

Обеспокоенный такой перспективой, Гарденберг взялся за перо и написал срочное послание министрам иностранных дел Британии и Австрии, призывая их к незамедлительным действиям. Пруссия с готовностью поддержит их в противостоянии с Россией по польскому вопросу при условии, если они гарантируют, что Пруссия все-таки получит Саксонию. Ему необходимо доложить королю что-нибудь реальное и осязаемое.

Каслри был не против того, чтобы пойти на уступки ради «спокойного будущего Европы». Талейрана, однако, озадачило «слабоволие» лорда, и он предупредил Каслри, что конгресс может совершить страшную и непоправимую ошибку. Наилучший способ сохранить и Польшу, и Саксонию — безотлагательно открыть конгресс. Пусть воинственные державы заявят о своих претензиях перед всей Европой, и все увидят, как рухнут их амбициозные замыслы.

Но британский министр уже принял решение, и оставался только один человек, который мог еще поддержать Талейрана, — Меттерних, а австрийца в это время занимали совсем другие заботы. «Меттерних мучается любовью, он красится, пишет записки, и его канцелярия болтается без дела», — переживал Талейран. Генц тоже нервничал. Он не раз приезжал к министру иностранных дел во время саксонского кризиса и заставал его в унылом состоянии, в думах о герцогине де Саган и ее «дурной привязанности к Виндишгрёцу».

Одно было ясно: если не принять экстренные меры, то царь Александр отдаст всю Саксонию своему прусскому союзнику.

 

Глава 12

ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ АДА

Этой осенью в Вене лето не кончалось и в октябре, радуя гостей теплом и солнцем. 18 октября Меттерних и фестивальный комитет устроили еще одно торжество — «праздник мира» — в честь первой годовщины победы союзников под Лейпцигом. Слуги и служанки бегали по всему городу в поисках модных туалетов для своих господ. Магазины шляп, по замечанию одного бытописателя, опустели, как булочные во время голода.

Меттерних хотел, чтобы это был действительно фестиваль мира без каких-либо военных атрибутов. «Никаких солдат», — наставлял князь. Но его не послушали. В последний момент император Франц решил продемонстрировать военную мощь Австрии и попросил фельдмаршала князя Шварценберга организовать что-нибудь подходящее случаю. Ворча на то, что ему не дали достаточно времени, престарелый военачальник подчинился. Он приказал готовить к параду весь венский гарнизон, около шестнадцати тысяч штыков.

Почти наверняка возросшая напряженность в отношениях с Россией заставила императора вывести на парад свое войско. В таких ситуациях не грех немножко побряцать оружием.

Во второй половине дня народ толпами повалил в парк Пратер на праздник мира, дополненный теперь и вполне зримой военной символикой. Через реку, рукав Дуная, был переброшен временный мост с перилами, собранными из мушкетов, захваченных у наполеоновской армии в битве при Лейпциге и переплетенных ивовыми прутьями.

Главное действо происходило в огромном сооружении, названном «шатром мира». На колоннах свисали боевые знамена и военные трофеи, камчатые ковры покрывали ступени, ведущие к алтарю, украшенному ковром из цветов. На возвышении блистали своими царственными нарядами самодержцы Европы.

Когда толпа благоговейно затихла, обнажив головы, архиепископ Вены отслужил торжественную мессу. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона так описал грандиозность события:

«В момент святого причастия загрохотали пушки, прославляя Господа Бога. Короли, князья, воины, солдаты и генералы пали на колени пред Ним, дающим и победы, и поражения».

Когда дым рассеялся, загудели церковные колокола, и многоголосый хор запел германский «гимн мира». Сюзерены перебрались к Бургским воротам. Строевым шагом мимо них прошло воинство императора, награжденное потом медальонами, выбитыми из переплавленных орудий Великой армии Наполеона.

Для воинов-ветеранов снова накрыли столы, расставив их гигантской звездой. Сержанты подали каждому солдату миску супа, блюдо жареной свинины, еще одно блюдо с ростбифом в три четверти фунта, булочки, пирожки с начинкой из абрикосового джема и поднесли по кварте вина. Несмотря на натянутые отношения, император Австрии и царь России произнесли тосты и выпили за здоровье солдат, демонстрируя воинскую солидарность.

Меттерних устроил грандиозный «бал мира» на летней вилле, где для этой цели была сооружена деревянная пристройка. Ее возвели в виде купола, окольцованного классическими колоннами. Повсюду горели новомодные бенгальские огни, стояли красные турецкие шатры, создававшие обстановку из арабских сказок «Тысячи и одной ночи».

Дамы были одеты в голубые и белые платья, «цвета мира», расшитые золотыми и серебряными нитями и украшенные бриллиантами. Многие дивы пришли на бал в головных уборах из цветов, с венками из оливковых, дубовых или лавровых листьев, символов мира, или с диадемами в волосах. Женщины сверкали тиарами, бриллиантовыми серьгами, жемчужными ожерельями и драгоценными украшениями на платьях, а мужчины — эполетами, орденами, медалями и воинскими знаками.

Размечая рассадку гостей, Меттерних предусмотрел для герцогини де Саган самое лучшее место за столом, поближе к коронованным особам. Собственно, она сама его и выбрала, поскольку князь заблаговременно послал ей план приема. Над верхушками деревьев парил воздушный шар, вокруг миниатюрных храмов Аполлона, Марса и Венеры танцевали артисты из местного балета, за живыми изгородями, обрамлявшими аллеи, играли оркестры.

Вечер завершился гигантским фейерверком: в небе фигуры, изображающие ужасы войны, магически сменялись картинами, символизирующими мирную жизнь. Швейцарец Жан Габриель Энар записал в дневнике: празднество, устроенное Меттернихом, превзошло все, что ему приходилось видеть во Франции даже во времена Наполеона. Похоже, Меттерних перещеголял Наполеона и по части организации праздников.

На следующее утро Генц явился к Меттерниху позавтракать и обменяться впечатлениями о «бале мира». По его мнению, все прошло на высшем уровне. Но Меттерних был расстроен. «Какая печаль после столь радостного праздника!» — записал секретарь в дневнике. Наверняка вчера случилась какая-то неприятность.

Действительно, царь Александр, наслушавшись сплетен у княгини Багратион, весь вечер поносил Меттерниха. Ему не понравилось то, что на балу было «слишком много дипломатов». Они принимают идиотские решения, ворчал царь, а нам, «солдатам», приходится стрелять и калечить друг друга. Дипломаты лживы, им нельзя доверять.

Поведение русского самодержца, конечно, огорчило Меттерниха. Но он грустил и по другой причине. Князь не смог даже слово сказать герцогине де Саган — она, в сущности, избегала его.

Более того, Меттерних до сих пор не сумел вызволить маленькую Ваву для герцогини, хотя и поклялся сделать это, невзирая ни на какие преграды. Казалось, вот-вот он добьется успеха: месяц назад после удара умер отец девочки Густав Армфельт. Но царь, обещавший содействие, играл в прятки. Во время последней встречи, 15 октября, Александр безапелляционно заявил, что, насколько ему известно, Вава предпочитает оставаться в Финляндии с семьей Армфельта. А после «бала мира» государь стал еще суровее.

Меттерних вцепился в дело высвобождения Вавы (он называл ее «нашим ребенком») так, как утопающий хватается за соломинку. Князь все еще надеялся, что герцогиня вернется к нему, хотя шансов завладеть снова бывшей любовницей у него явно не оставалось. Лишь Вава могла бросить ему последний спасательный круг.

Занятый своими переживаниями, Меттерних не очень понимал Талейрана, пришедшего к нему, чтобы уговорить не поддаваться пруссакам. Меттерних все еще не ответил на предложение Гарденберга поддержать Австрию против России в обмен на уступки в Саксонии. Талейран хотел убедить Меттерниха не соглашаться с Гарденбергом и подготовил, как он думал, весомые аргументы.

Если Меттерних позволит Пруссии захватить Саксонию, то Пруссия отдаст свои польские земли русскому царю. Меттерних тогда пойдет на поводу у русского самодержца. Австрия лишь поспособствует усилению и Пруссии, и России, которые будут угрожать ей. Справедливость, интересы национальной безопасности и элементарное достоинство требуют воспротивиться Пруссии, доказывал француз.

Меттерних отверг доводы Талейрана — у него были свои планы на этот счет. Он собирался признать права Пруссии в Саксонии, но выдвинуть такие условия, что Пруссия должна будет либо служить интересам Австрии, либо отказаться, и тогда он лишит пруссаков своей поддержки.

В частности, Пруссия обязывалась не только противостоять России, но и не допустить того, чтобы царь осуществил свои замыслы в отношении Польши. Прусские посланники должны сами понять, насколько рискованно получать подарки из рук непредсказуемого самодержца, и они в итоге больше проиграют, чем выиграют.

Меттерних не посвятил тогда в свои расчеты Талейрана, зная, что французский министр будет категорически против них. Его план не решал проблему потенциального прусского милитаризма и мог нарушить хрупкий баланс сил и мир в Европе.

А герцогиня де Саган действительно была раздосадована тем, что Меттерних не вызволил ее дочь из Финляндии. Как хозяйка одного из самых информированных салонов в городе, она опасалась, что мирная конференция в любой момент может перерасти в войну. И она решила действовать сама. Меттерних не смог уломать царя, теперь она попробует сделать это.

20 октября русский посол граф Штакельберг давал бал, и герцогиня приехала на него в шелковом красном платье, сшитом по дизайну популярного парижского модельера Луи Ипполита Леруа, и с сияющим на лбу фамильным украшением — изумрудом, вставленным в золотую круглую оправу. Она без церемоний подошла к царю и попросила аудиенции. Государь отнесся к ней гораздо благосклоннее, чем к Меттерниху, стоявшему неподалеку навострив уши.

— Моя дорогая Вильгельмина, — промолвил почти ласково царь, беря ее за руки и поднимая из реверанса. — Какие там аудиенции! Я приеду к вам, только назовите день и час. Скажем, завтра, в одиннадцать?

Одиннадцать! Царь намеренно назвал этот час, время встреч Меттерниха с герцогиней. Хуже того, она с готовностью согласилась. Князя вновь обожгла горечь от ее измены и собственного унижения. Сначала князь Альфред, а теперь русский монарх. Меттерних, оскорбленный до глубины души, развернулся и тут же покинул бал. Улицы были пустынны и сумрачны, и это еще больше терзало душу отверженного министра.

Вернувшись домой, Меттерних долго не мог заснуть. Он прошел в кабинет, сел за стол и сочинил очередное надрывное послание герцогине. В четыре часа ночи министр писал: «Чувства родственной близости, мечты, все лучшее в моей жизни испарилось. Я несу наказание за то, что свое существование отдал во власть чар, столь искусительных».

Меттерних стал осознавать, что он действительно теряет герцогиню. И он продолжал в том же трагическом духе:

«Вы заставили меня страдать так, что мне не мил весь белый свет. Вы разбили мое сердце. Вы подвергли мою жизнь опасности в то время, когда от нее зависят судьбы поколений... Я положил на чашу весов судьбы все, что имел, — жизнь, веру, надежды, свое будущее».

Меттерних был близок к тому, чтобы порвать отношения с герцогиней. Но в глубине души понимал, что она уже сделала это, предпочтя ему другого мужчину. Мысль о неминуемом разрыве доводила его до отчаяния. Без ее любви он чувствовал себя обреченным на жизнь, лишенную красоты и очарования.

Вполне естественно, в венских салонах часто велись разговоры о Наполеоне Бонапарте. Одни делегаты знали его лично, других разбирало любопытство послушать их рассказы о чудовище, терроризировавшем весь мир.

Всегда жгучий интерес вызывали красочные повествования герцога Рокка-Романа о зимнем походе французов в Россию в 1812 году. Он представлял на конгрессе Иоахима I, короля неаполитанского (Мюрата). Этот «мужчина-Аполлон», как называли его женщины, снимал с руки перчатку и демонстрировал всем кисть руки без четырех пальцев: герцог отморозил их, возвращаясь из спаленной Москвы. Судя по оживленным дискуссиям, разгоравшимся в салонах вокруг личности Наполеона, в Вене явно недоставало этого эксцентричного человека. Здесь откровенно говорили, что своими талантами узник Эльбы мог дать фору любому сюзерену на конгрессе.

«Мы ведем себя постыдно», — выражал свое возмущение агенту XX французский герцог Дальберг. Он переживал и за Францию, которую, по его мнению, великие державы подвергли обструкции, и за Польшу. «Я не могу понять вашего Меттерниха, — говорил герцог, добавляя: — Если мы отдадим корону Польши России, то лет через пятнадцать Россия вытеснит турок из Европы, и Европа столкнется с такой угрозой своей свободе, какая нам и не снилась при Наполеоне».

«Опомнитесь, — призывал Дальберг. — Нам надо сплотиться против колосса, который погребет Австрию и все другие страны».

Напряженность в отношениях между Россией и Австрией создавала серьезную проблему на конгрессе. Их послевоенное союзничество было, по сути, искусственным. Они постоянно пререкались, особенно в начале 1814 года, когда австрийские армии вторглись в наполеоновскую Францию через Швейцарию — вопреки желанию царя сохранить нейтралитет этой страны. Отношения с Россией так и не наладились, признавал Генц.

Политическая размолвка усугублялась личной неприязнью между Меттернихом и Александром. По свидетельству Генца, царь включил Меттерниха в число «заклятых врагов», завидуя его победам в салонах. Князь блистал остроумием, изящными манерами и пользовался успехом у женщин. Царь приехал в Вену «вызывать восхищение» и не хотел ни с кем делить первенство, тем более с ненавистным ему человеком.

Шпионы барона Хагера отмечали и «нездоровый интерес» царя к личной жизни Меттерниха. Александр неспроста частил во дворец Пальма. И герцогиня де Саган, и княгиня Багратион лучше всех знали князя. Особенно словоохотливой была княгиня Багратион, все еще гневавшаяся на Меттерниха за то, что он отверг ее ради другой женщины. Она с удовольствием поставляла царю пикантные подробности своего романа с Меттернихом.

Именно на конгрессе, по словам Геица, отношения царя и Меттерниха приобрели характер «непримиримой вражды», выражавшейся в каждодневных приступах «злобной ненависти». Все это, конечно, приводило в восторг сплетников, но крайне мешало переговорам. Как отмечал Генц, ненависть Александра к Меттерниху «накладывала отпечаток на всю деятельность конгресса».

Конечно, Генц мог и преувеличивать, выгораживая своего шефа. Однако к тому времени секретарь уже не называл Меттерниха «дельфийским оракулом», как прежде. Он даже допускал в его адрес нелестные замечания, и не только в дневнике, но и в салонах, и на приемах.

Агенты барона Хагера обратили внимание и на то, что Генц стал часто наведываться во дворец Кауница. По их докладам, он прямо-таки сблизился с Талейраном. Они ужинали в посольстве либо вдвоем, либо в компании с общими знакомыми, например с герцогиней де Саган. Французский министр, видимо, раскусил слабость Генца к лести, духам, шоколаду, деньгам и сумел завоевать симпатии помощника Меттерниха.

21 октября, когда Генц в положенные десять часов утра явился на завтрак к Меттерниху (князь лишь недавно закончил письмо герцогине де Саган), во дворце Пальма тоже готовились к приему гостя, правда, более высокопоставленного. В «австрийский» салон должен был приехать на встречу с герцогиней русский царь Александр. Он прибыл, как и обещал, в одиннадцать — время, прежде отведенное для Меттерниха. Они проговорили два часа, хотя никто, включая полицию, так и не узнал содержание их беседы. Предположительно царь согласился содействовать в том, чтобы вернуть матери дочь. Если государь сам приехал к герцогине, то вряд ли он собирался ее разочаровывать.

Сразу же после встречи возбужденная герцогиня помчалась во дворец Кауница к сестре Доротее. Об «аудиенции» царя у герцогини де Саган в салонах ходили самые разные слухи — например, о том, будто государь требовал от нее разрыва с Меттернихом. По мнению агентов Хагера, так оно и было. Когда Меттерних наконец изловил герцогиню и спросил ее напрямик о встрече с царем, мадам де Саган ответила уклончиво:

 «Да, царь был у меня дома. Но он вел себя вполне прилично, по крайней мере за столом».

В субботу, 22 октября Меттерних почувствовал в себе силы завершить сразу два важных дела. Он отправил герцогине послание, прекращающее их отношения, а вечером на балу в особняке графа Зичи князь вручил Гарденбергу письмо, касающееся Саксонии. Он согласился на сотрудничество с Пруссией и передачу ей Саксонии, выставив свои условия. Пруссия должна отказаться от всех других притязаний в Германии и рассматривать аннексию Саксонии как составную часть общего мирного урегулирования и, самое главное, «преуспеть» в блокировании замыслов русского царя в Польше. Меттерних как никогда был убежден в том, что настало время обуздать амбиции Александра.

Дав согласие на территориальные притязания Пруссии, Меттерних хотел, чтобы и Гарденберг выполнил свои обещания. Пруссия должна поддержать Австрию, необходимо без промедления приступить к совместным действиям. 24 октября, через два дня, австрийский император, русский царь и король Пруссии отправляются в недельную поездку в Венгрию. До их отъезда надо выработать общую стратегию.

23 октября состоялась встреча Меттерниха и Гарденберга с лордом Каслри, как и они, озабоченного усилением России. Совещание проходило в британской миссии на Миноритен-плац. Посланники договорились выступить против русского царя единым фронтом: Александр должен признать независимость Польши, в противном случае вообще не будет Польши ни в каком виде. Россия, Пруссия и Австрия поделят Польшу между собой. Но царь ни при каких обстоятельствах не получит ее целиком.

Они дают Александру на размышления пять дней после возвращения в Вену, и если он не согласится, то, как предложил лорд Каслри, проблема Польши будет поставлена перед всем сообществом держав. Меттерниху и Гарденбергу оставалось только заручиться соизволением своих сюзеренов.

Русский царь тоже решил до отъезда внести ясность в польскую «историю с географией». Он знал о недовольстве французов мирной конференцией и дал им понять, что готов переговорить с Талейраном. Министр, как положено, запросил аудиенции у царя.

Талейран действительно испытывал досаду. Пруссия по-прежнему вызывала у него опасения своим стремлением свергнуть короля Саксонии и разрушить королевство. Меттерних пренебрегает угрозами, погряз в интригах, наивно полагая, что все держит в своих руках. Каслри просто ведет себя как «школьник». Дипломаты ходят как сонные мухи, а Саксония вот-вот исчезнет с карты мира. Этого никак нельзя допустить.

И вечером 23 октября Талейран и царь всея Руси вновь встретились с глазу на глаз. После обмена любезностями Александр сам поднял проблему Польши и поинтересовался мнением Талейрана. Судя по корреспонденции Талейрана, он собирался пойти навстречу царю в решении польского вопроса в обмен на сохранение Саксонии.

Талейран объяснил, что его позиция по Польше не изменилась. То есть он, как и раньше, выступает за возрождение независимого королевства. Франция озабочена лишь тем, чтобы новые границы не создавали угрозу для соседей России.

— Они могут не беспокоиться, — сказал царь. — У меня двести тысяч солдат в герцогстве Варшавском. Пусть только кто-нибудь попробует выгнать меня оттуда.

В отношении Саксонии царь был не менее категоричен. Все уже решено, заявил он. Территория отдана Пруссии, и Австрия с этим согласна.

— Я не уверен, что Австрия согласна, — заметил Талейран. — Мне трудно поверить. Это не в ее интересах.

Затем, снова поднимая проблему международного права, Талейран спросил: достаточно ли «согласия Австрии» для того, чтобы сделать Пруссию обладательницей того, что принадлежит королю Саксонии?

— Если король Саксонии не отречется, то мы отправим его в Россию. Он умрет там, один там уже умер, — ответил царь, намекая на последнего польского короля Станислава II Августа, захваченного русскими войсками в девяностых годах XVIII века, увезенного в Россию и закончившего свои дни под Санкт-Петербургом.

— С позволения вашего величества я не могу поверить в возможность такого насилия. Конгресс созван не для этого, — сказал Талейран.

— Насилие? — воскликнул царь. — Разве король Саксонии не вправе поехать в Россию?

Талейран не знал, как ответить на этот вопрос, и чуть было не сорвался, но все-таки сдержал свое раздражение. Прежде чем князь успел открыть рот, царь произнес целый монолог. Франция-де в большом долгу перед ним. Она ему всем обязана, а международное право, о котором печется Талейран, для него ничего не значит.

— Ваше публичное право для меня пустой звук, — сказал Александр. — Вы думаете, мне нужны все ваши пергаменты и договоры?

Царь напомнил, что он обещал Саксонию королю Пруссии и намерен сдержать свое слово. Речь шла о девяти-десяти миллионах человек, решил поправить Александра князь.

— Ваше величество могут дать их, не уничтожая Саксонию, — сказал Талейран, подавая лист бумаги с набросками вариантов решения проблемы.

— Но король Саксонии — предатель, — отрезал царь, будто ни он сам, ни многие другие лидеры, заправлявшие конгрессом, не вступали прежде по тем или иным причинам в альянс с Наполеоном.

Талейран напрасно пытался убедить царя в том, что в интересах сохранения и мира, и собственной репутации ему не нужно трогать Саксонию. Александр не отступал от своего решения отдать ее Пруссии. Они расстались так, как и встретились, — раздраженные и недовольные друг другом.

На следующее утро, в день отъезда сюзеренов в Венгрию, Меттерних и Гарденберг еще не получили от своих сюзеренов одобрения на совместное выступление против русского царя. Александр вновь проявил инициативу и нагрянул с визитом к Меттерниху в золотисто-белое крыло дворца Хофбург. Князю пришлось выдержать самую тяжелую словесную баталию за всю карьеру.

Царь говорил с ним как со своим подчиненным:

— Я намереваюсь создать независимое государство Польшу, и мне необходимо получить ваше согласие сегодня же, до отбытия в Венгрию.

— Ваше величество, — довольно резко ответил Меттерних, — если все дело в создании независимой Польши, то Австрия тоже способна создать свою независимую Польшу.

И царь взорвался. Еще никто не говорил с ним в таком вызывающем тоне. По словам Александра, это был «тон бунтаря». И он осыпал Меттерниха «градом ругательств», ошеломивших и изумивших князя.

Поведение царя Александра напомнило Меттерниху Наполеона в состоянии безрассудного бешенства, и князь не знал, выйдет он из дворца в дверь или вылетит в окно, если царь исполнит свои угрозы. Австрийский министр никогда больше не хотел встречаться с русским государем наедине и пророчил всем, что Александр станет таким же безумным, как и его отец.

Дипломатия потерпела сокрушительное поражение. Царь уехал в Венгрию вместе с императором Австрии и королем Пруссии, не оставив никого вместо себя. И все проблемы, стоявшие перед конгрессом, повисли в воздухе.

 

Глава 13

РОБИНЗОН КРУЗО

Вся Европа следила за тем, как в Вене резвятся и ссорятся коронованные особы, призванные решать ее судьбу. Одним из самых внимательных и заинтересованных наблюдателей, как оказалось, был Наполеон.

Он в это время обустраивался на Эльбе, скалистом острове, расположенном в семи милях от северо-западного побережья Италии. Эльба — один из шести главных островов Тосканского архипелага, в который на юге еще входит крошечный, продуваемый ветрами островок Монтекристо, увековеченный Александром Дюма. На севере морские волны омывают берега бесплодной Горгоны, описанной другим прозаиком, автором душещипательной романтической новеллы «Клиссон и Евгения», — о молодом корсиканце, командовавшем мятежниками и преданном своим лучшим другом. Сочинил это произведение не кто иной, как Наполеон, когда ему было двадцать шесть лет.

Эльба была избрана местом ссылки Наполеона весной 1814 года, когда союзники вошли в Париж и потребовали от императора немедленного и безоговорочного отречения.

Царь Александр персонально обещал поверженному венценосцу приличные условия ссылки, если он проявит готовность к сотрудничеству. Со всей тщательностью были изучены карты в поисках такого места, которое устроило бы французского императора и побудило его не мешкать с отречением.

Материковые территории Франции, Италии и других стран, входивших в империю, монархи-победители отвергли как неприемлемые. Корсика, как объясняет историк Норман Макензи, вызывала возражения, поскольку Наполеон там родился, и, кроме того, она принадлежала Франции. Сардинией владел Савойский двор, а на Корфу имели виды и Англия, и Россия. Рассматривались разные варианты — от Канарских островов до Карибского моря. Предлагались Тринидад, Азоры, даже залив Ботани в Тасмановом море на юго-востоке Австралии. Талейран настаивал на острове Святой Елены в Южной Атлантике. Эльбу выбрал царь Александр.

И он не просто выбрал. Он слышать не хотел о других вариантах. Причины его настойчивости до сих пор неизвестны. Одни считают, что государь упивался своей новой ролью великодушного победителя, просвещенного правителя, безжалостного в сражении, но способного и на милосердие. По мнению других, царь предложил крошечный островок лишь потому, что хотел унизить поверженного завоевателя. У Меттерниха имелось совсем иное объяснение.

Князь был убежден: демонстрируя театральное благородство, царь просто-напросто хотел насолить Австрии. Эльба находилась поблизости от континента и соответственно рядом с зоной интересов Австрии в Северной Италии. Кто знает, а вдруг Наполеону надоест томиться в изгнании? Как-никак ему исполнилось всего сорок пять лет, он был в расцвете сил и мог еще сплотить вокруг себя людей. А кроме всего прочего, царь ничего не терял: остров принадлежал Габсбургам (входил в реставрированное Тосканское герцогство). По убеждению Меттерниха, Александр замыслил создать очаг напряженности на задах Австрийской империи. Южное подбрюшье Габсбургов представлялось удобным плацдармом для возвращения Наполеона.

К несчастью для Австрии, особых дебатов по поводу места ссылки Бонапарта не было. Русский царь первым подошел к Парижу и сразу же приступил к делу. К тому времени, когда австрийцы доползли до столицы через северо-восточную Францию, Александр уже сформулировал предложение и получил согласие Наполеона. Договор с ним надо подписать сейчас же, пока он не передумал, настаивал царь.

Действительно ли австрийцы не могли пробиться к Парижу, как они утверждали, или сами тянули время? Император Франц, конечно же, не желал принимать участие в свержении своего зятя Наполеона, мужа дочери Марии Луизы и отца внука, короля Рима. Самый верный друг Австрии лорд Каслри тоже отсутствовал: он не спешил, не желая, видимо, быть причастным к процессу изменения режима во Франции. Как долго мог ожидать царь появления своих союзников? Наполеон, похоже, водил Александра за нос, а этот неугомонный человек, как известно, любил делать неожиданные и смелые ходы. Царь должен был упредить Бонапарта.

Согласно договору, названному в то время «договором отречения» (в историю вошел как договор Фонтенбло по названию дворца Наполеона, хотя и не был подписан в нем), за Наполеоном сохранялся пожизненный титул «императора и сюзерена острова Эльба». Ему также назначалась рента в размере двух миллионов франков в год, выплачиваемых из французской государственной казны. Жене Марии Луизе даровалось герцогство Парма, Пьяченца и Гуасталла в Северной Италии, а сын получал титул принца Пармского. Статьей III закреплялось фиктивное положение о добровольном отречении Наполеона. Многочисленные родственники тоже не остались без содержания — им выделялось на жизнь два с половиной миллиона франков в год. Царь действительно проявил исключительное великодушие.

Когда Меттерних и Каслри в апреле приехали в Париж, они были шокированы условиями договора. Лорд Каслри сразу же отказался его подписывать. Британия вообще никогда бы не подписала договор, дающий Наполеону права на остров Эльбу. Меттерних со своей стороны выразил протест, назвав договор с Наполеоном «дурацким и вредным». Через год, предупредил он, Наполеон вернется, и Европе придется снова воевать с ним. Но русский царь тогда был всесилен, и Наполеона все-таки отправили на Эльбу.

* * *

Когда в мае 1814 года Наполеон прибыл на Эльбу, на этом опаленном солнцем острове проживало около двенадцати тысяч аборигенов. В столице Портоферрайо, приютившейся на южном берегу уединенной бухты, насчитывалось не более трех тысяч человек. Дороги больше напоминали тропы, протоптанные козами и мулами, а улицы представляли собой узкие проходы с пыльными каменистыми ступенями, круто поднимавшимися вверх по горным склонам. В городе было всего два общественных заведения — церковь и таверна, кафе «Буоно густо», где подавали местное вино альчато. В общем, Наполеон попал в знакомую с корсиканского детства обстановку типичного захолустного средиземноморского порта.

Со стороны моря весь город был виден как на ладони: неровные горы, испещренные побеленными домами с красными черепичными крышами. Среди них выделялся древний замок, забравшийся на утес высотой в тысячу двести футов: в нем, по легенде, когда-то обитали страшные великаны. И не только об этом могут рассказать местные старцы. Например, они охотно заверят вас в том, что сюда приставал Ясон с аргонавтами, искавшими золотое руно, приплывал Эней набирать ратников для Троянской войны.

Этот крохотный остров, всего восемьдесят шесть квадратных миль, немало повидал на своем веку Его завоевывали этруски, римляне, вестготы, остготы, ломбардийцы. В Средние века здесь хозяйничали города Пиза и Генуя. Затем сюда пришли испанцы, передавшие остров флорентийской династии Медичи, владевшей Эльбой два столетия. Одно время на острове властвовали то немцы, то турки, а совсем недавно — англичане и французы.

Эльба никогда не была богата. Каменистая почва, засухи, перемежающиеся почти тропическими ливнями, не благоприятствовали земледелию, и немногочисленные обитатели острова нередко голодали. Две трети зерна Эльба завозила с материка, в основном из Италии. Сносное существование островитянам обеспечивали главным образом горные разработки, садоводство и рыболовство.

В Рио-Марине на восточной стороне острова мужчины, вооружившись киркомотыгами и лопатами, собирали железную руду, служившую основным источником доходов и давшую название столице: Портоферрайо означает «порт железа». На юге в каменоломнях добывались гранит и мрамор, из которых в Италии возведено немало сооружений, в том числе и собор в Пизе. На Эльбе промышляли и солью, складируя ее на Пьяцца делла Грангуардиа у гавани. На острове в изобилии росли апельсины, оливки, гранаты, виноград, а рыбаки редко возвращались домой без хорошего улова — тунца или анчоуса.

После тревожных двадцати лет, перехода от французов к англичанам и снова к французам, остров был на грани восстания. Береговая охрана даже обстреляла фрегат его величества «Неустрашимый», когда он приближался к острову с императором на борту.

В любом случае портовый городишко не был готов к приему незваного повелителя. Надо было срочно оборудовать что-то похожее на императорскую резиденцию. Подобие «дворца» пришлось создавать на бесхозном верхнем этаже городской ратуши, где раньше помещался кондитерский склад. По всему городу собиралась мебель для импровизированной тронной комнаты. Самого трона не нашлось. «Что такое трон? — говорил Наполеон. — Куски дерева, обтянутые бархатом». На Эльбе так и сделали. Троном Бонапарту служила софа, украшенная бумажными цветами.

Пока Наполеон привыкал, как острил принц де Линь, к роли Робинзона Крузо, Вена предавалась слухам и сплетням. Судачили о романе графа Франсиса Пальфи со знаменитой балериной Биготтини, и все видели, что она уже беременна. Граф выделил ей на пожизненное содержание шесть тысяч франков. Князя Евгения де Богарне видели, когда он украдкой заходил в ювелирную лавку и потратил сказочную сумму на свою очередную возлюбленную. Согласно анонимному рапорту, представленному барону Хагеру в конце октября, счет составил 32 000 дукатов, и князю пришлось продать саблю, подаренную отчимом Наполеоном.

Главным объектом сплетен была русская делегация. Поскольку царь взял на себя основной груз дипломатических решений, у его подданных оказалась масса свободного времени, и они тратили его в кварталах красных фонарей. Говорили, будто один из его дипломатов имел поручение обходить бордели и подыскивать государю девочек. Это, безусловно, навет — царь не нуждался в помощи такого рода.

Русских офицеров часто видели в театре в квартале Леопольдштадт с известными всему городу куртизанками, которых они потом забирали с собой в апартаменты дворца Хофбург. Девятнадцатилетняя гетера Жозефина Вольтере почти каждую ночь проникала во дворец, переодеваясь мужчиной. Соседи жаловались на поздние увеселения, но полиция не вмешивалась — куртизанки снабжали барона Хагера ценной информацией.

Австрийская полиция прекрасно знала о недовольстве русских тем, как развиваются события на Венском конгрессе, и не только интригами Меттерниха. Их раздражал лорд Каслри, который «ничего не делал, а только мешал» переговорам по Польше. Досаждала им Франция, сеющая страхи среди малых государств и пытающаяся перессорить союзников. Делегаты царя возмущались и антирусскими настроениями в городе. Им явно не нравилось то, что в двух мастерских — возле собора Святого Стефана и на Швертгассе — для демонстрации новых париков использовались бюсты императора России Александра.

Полиция Хагера брала на карандаш все, что казалось ей достойным внимания, даже курьезы. Кронпринцы конкурирующих королевств — Баварии и Вюртемберга — играли в «жмурки» в салоне княгини Турн-и-Таксис, и эта детская забава чуть не закончилась дуэлью, когда один из них обвинил другого в жульничестве. Дуэль не состоялась только потому, что ее запретил король Баварии.

Странно, но полиции почти не пришлось отвлекаться на преступления, особенно если учесть, как много съехалось в Вену людей, не стеснявшихся выставлять напоказ свою состоятельность. Кто-то украл у княгини Лихтенштейн редкий драгоценный камень. Кто-то пробрался в посольство Испании и умыкнул бумаги Лабрадора. А в целом криминальная обстановка в столице была на удивление спокойной.

В международной сфере лишь два эпизода можно было считать заслуживавшими внимания полицейского департамента. Князь Белио, делегат из Валахии, входившей в Румынию, отвечал за переписку своего сюзерена с Фридрихом фон Генцем. Очевидно, он вскрывал конфиденциальные письма, копировал их и ставил на конверты поддельную печать. Это выяснилось, когда Белио в середине октября попытался договориться с княгиней Екатериной Багратион о продаже или передаче секретов русскому царю. Полиция сорвала сделку, устроив обыск в его комнатах на третьем этаже особняка на шумной площади Шток-им-Айзен-Плац. Бумаги были конфискованы, а князя выдворили за границу.

Другой случай относится больше к разряду сплетен, а не реальных фактов. Горничная раздобыла во французской миссии клочок бумаги, из которого не очень определенно, но можно было предположить, что французский консул в Ливорно шевалье Мариотти планирует похищение Наполеона. Все это выглядело малоубедительно, но барон Хагер решил на всякий случай доложить информацию австрийскому императору.

Листья покрывались малиновым и золотистым румянцем, небо все чаще затягивалось облаками, становилось по-осеннему холодно, и Меттерних сам ходил мрачный как туча. Он томился в ожидании ответа герцогини на свое послание и наконец 23 октября получил его. Герцогиня писала, что она хотела бы порвать с князем Альфредом фон Виндишгрёцем, он ей не подходит, но она так привязалась к нему, что не может без него обойтись. А дальше герцогиня совершенно откровенно заявляла, что она не считает Меттерниха своим возлюбленным. «Между нами может быть только дружба и ничего более», — добавляла герцогиня.

Такой ответ вряд ли мог успокоить Меттерниха. Он совсем сник. «Считайте, что вы меня убили, — написал ей князь той же ночью. — Я говорил, что это случится». Ему действительно казалось, что его уже нет. Последние двадцать четыре часа он прожил в агонии:

 «Я уже не тот, кем был вчера... Я сгорел, и вы раскидали мой пепел по ветру».

Меттерниха мучили и странные отношения герцогини с царем. Что она обещала ему? Александр, конечно, постарался испортить репутацию князя. Но мог ли он на самом деле заставить герцогиню пойти на полный разрыв с ним, как утверждают сплетники? Царь привык распоряжаться личной жизнью своих подданных. Он же принудил младшую сестру герцогини Доротею выйти замуж за племянника Талейрана. Осведомители барона Хагера сообщали: Александр угрожал лишить ее поместий, если она не порвет с Меттернихом.

Не исключено, что царь надавил на герцогиню, используя совсем другой повод — проблему возвращения ее дочери из Финляндии, подвластной России. Слухи слухами, но Меттерних допускал, что Александр мог сделать из Вавы пешку в дипломатической игре. «Этот человек способен на все», — писал князь. И это неприязненное мнение о русском государе во многом определяло его поведение на конгрессе.

В конце октября император, царь и король вернулись из Венгрии. Они посетили жемчужину Дуная Буду и новый, торговый Пешт, образовавшие впоследствии Будапешт, пособирали виноград и побывали на могиле Александры, сестры царя Александра, вышедшей замуж за эрцгерцога Иосифа, пфальцграфа Венгрии, и умершей тринадцать лет назад.

Можно было ожидать, что смена обстановки снимет напряженность. Но проблема просто переместилась на сто пятьдесят миль вниз по течению Дуная. Царь продолжал вести себя агрессивно, нарушая не только дипломатический этикет. Он взрывался без всякого повода, говорил грубости, дерзил. По сообщениям агентов Хагера, двери чуть не слетали с петель во дворце, где останавливались монархи. Коллег-венценосцев оскорбляло и то, что русский государь большую часть времени проводил не с ними, а с «хорошенькими дамочками».

Как докладывали агенты, царь непрестанно охаивал Меттерниха и заодно с ним всех дипломатов. Александр подговаривал австрийского императора вступить в согласие с ним и королем Пруссии, создать нечто вроде альянса монархов и втроем решать все проблемы Европы. Для этого в первую очередь надо убрать Меттерниха.

Этого не могло случиться, по крайней мере пока. Австрийский император вовсе не собирался лишаться способного министра иностранных дел. Он доверял ему, невзирая на мнения легиона его недоброжелателей. Да и сам царь своим стремлением доминировать не располагал к взаимопониманию.

В Венгрии Франц сказал царю, что целесообразнее предоставить министрам иностранных дел заниматься переговорами. Дипломатам хорошо известно, как трудно идти на уступки и компромиссы, когда в процесс переговоров вмешиваются сюзерены.

Итак, несмотря на интриги Александра, Меттерних остался на своем месте. Император Франц вернулся в Вену, испытывая еще большую неприязнь к царю, а король Пруссии заработал новое прозвище — «камердинера» русского царя.

 

Глава 14

ОБЕД С ЦАРЕМ

Конгресс явно не задавался. «Мы топчемся на месте, — ворчал баварский делегат. — Ни решений, ни соглашений». Паралич объяснялся просто: «Делом никто не занимается, сплошь одни увеселения». Даже король Пруссии, не выдержав, сетовал: «Похоже, мы приехали сюда только для того, чтобы потешать себя и других».

Некоторые винили Меттерниха, мол, он хитер, лжив и к тому же обезумел от любви. Как он может быть министром иностранных дел Австрии, да еще президентом конгресса? Ходили слухи, будто он подаст в отставку, либо его уволят, либо с ним случится нервный срыв. Другие обвиняли царя, его грубость и заносчивость. Третьи находили причину в салонных интригах герцогини де Саган и княгини Багратион, игравших властелинами мира как пешками.

Новая дата созыва конференции, 1 ноября, близилась, но никаких признаков ее открытия не замечалось. Многие серьезно опасались, что конгресс вообще не состоится. Миротворцы еще никогда не были так далеки друг от друга во мнениях.

Делегатов, оказавшихся вне «Большой четверки», пустая трата времени раздражала и выводила из себя. По иронии судьбы за немедленное начало работы конгресса ратовал представитель побежденной страны Талейран.

Каслри, Меттерних и Гарденберг втайне договорились столкнуть по проблеме Польши царя со всем сообществом европейских государств. Это была инициатива лорда Каслри, и он проявлял заинтересованность в скорейшем открытии мирной конференции. Талейран знал о позиции британца и видел в нем потенциального союзника.

Каслри и Талейран легко находили общий язык и как джентльмены-космополиты, и как профессионалы-дипломаты. Оба философски относились к тому факту, что две нации не только воевали последние двадцать лет, но и враждовали на протяжении полутора веков. Британия и Франция были заклятыми врагами, и по крайней мере Талейран надеялся исправить эту историческую несправедливость.

Однако в Вене их приоритеты не совпадали. Лорд Каслри считал главным для себя не допустить усиления России, управляемой царем с «задатками Наполеона». Талейран больше опасался не болезненно-раздражительного Александра, а свирепых и воинственных пруссаков, действительно способных развязать новое кровопролитие. Он считал позицию Каслри наивной, даже примитивной, обусловленной выигрышным положением Британских островов, защищенных военно-морским флотом и штормовым Ла-Маншем.

Лорд Каслри, в свою очередь, полагал, что Талейран сгущает краски, гиперболизирует германскую угрозу. «У Франции нет оснований для того, чтобы бояться германского союза, — говорил британец. — Он по своей природе не агрессивен».

Талейран поставил целью вразумить британского министра и доказать, насколько опасной станет Пруссия, завладев Саксонией. Во время встречи в британской миссии на Миноритенплац он разложил карты на столе и преподал лорду Каслри урок географии: «Я показал — если Саксония и Силезия попадут в одни руки (Пруссии), то скоро там же окажется и Богемия». Такое уже случалось прежде — при Фридрихе Великом (и случится позже — при Отто фон Бисмарке). «Если Богемия обнажится, то подвергнется угрозе сердцевина Австрийской империи». По словам Талейрана, длинное лицо Каслри еще больше вытянулось от изумления.

Как британцы могут согласиться на то, чтобы отдать Саксонию и богатейший город Лейпциг, где торговля процветала еще в Средние века, государству, в надежности которого совершенно нельзя быть уверенным? Преступно губить страну ради прихоти другой державы, чья политика по меньшей мере малопонятна.

Талейран пытался внушить британцу, что его стратегия основывается на ложной предпосылке, будто Пруссия является независимым, суверенным государством, не подверженным внешнему воздействию. Это далеко не так. Пруссия зависима от царя, и политика Каслри в результате поощряет то, чего он больше всего боится, — усиление могущества России.

Лорд Каслри оставался при своем мнении, и Талейран начал подозревать, что у британца есть и другие резоны поддерживать Пруссию. Он опасался не только России, но и Франции. Талейран заверил Каслри, что Франция теперь никому не угрожает, для нее было бы безумием развязать новую войну.

Каслри не поддавался, и Талейран прибег к последнему аргументу: дабы раз и навсегда покончить с экспансионистскими амбициями России, надо без промедления открыть конгресс. Пусть царь выступит со своими возмутительными, наглыми притязаниями перед мировым сообществом. Вряд ли Александр посмеет это сделать — он ведь считает себя героем войны, освободителем народов, просвещенным государем.

Каслри сослался на некие трудности, мешающие созыву конгресса. Когда Талейран припер его к стенке, британец сказал, что ему следовало бы встретиться с Меттернихом. «Я заключил, — писал потом Талейран, — что они о чем-то договорились и держали это в тайне от меня, зная, что я буду возражать».

* * *

30 октября, словно услышав пожелание Каслри, князь Меттерних прислал Талейрану приглашение приехать на конфиденциальную встречу в восемь часов вечера того же дня. Она предваряла совещание «комитета восьми», посвящавшегося открытию конгресса, которое должно было состояться уже через два дня. Меттерних склонялся к тому, чтобы не медлить с началом работы мирной конференции. Только на конгрессе можно воспрепятствовать планам царя создать вассальное королевство Польское и распространить влияние Российской империи на Центральную Европу. Его коллеги, испытывавшие аналогичные тревожные чувства, попросили князя представить свои соображения по организации конференции.

Талейран предвидел, что к нему обратятся с такой просьбой, и приехал не с пустыми руками. Он предложил создать управляющий комитет, который руководил бы всем переговорным процессом, и комиссии для решения отдельных проблем: по Саксонии, Италии и Швейцарии. Удостоверять правомочность участия в конференции того или иного делегата будет специальная «верификационная комиссия». Конгресс должен открыться незамедлительно.

Лорд Каслри был солидарен с Талейраном. Теперь его поддержал и Меттерних. Граф Нессельроде отказался, сославшись на то, что у него нет на этот счет никаких инструкций. Отвергли план пруссаки. Особенно горячился и возражал канцлер Гарденберг. В результате накануне предполагавшегося начала работы конгресса решение об его открытии так и не было принято. Позднее сроки снова переносились, по сути, конгресс так и не открылся, действовали лишь управляющий комитет и комиссии, предложенные Талейраном. Венский конгресс, собственно говоря, проводился в узком кругу лиц за закрытыми дверями.

Видимо, именно тогда, во время этого международного мини-кризиса, Меттерних получил от анонима странную и настораживающую записку. Вечером того же дня, 30 октября, на балу во дворце Хофбург к нему подошел человек в маске, вручил сложенный лист бумаги и исчез в толпе. Аноним, назвавшийся «очень важной персоной», с кем Меттерних недавно поссорился, обещал «кругленькую сумму», если князь проявит готовность к сотрудничеству в «определенной сфере». Неизвестный отправитель послания сообщал, что он в состоянии помочь Меттерниху разрешить проблему с «женщиной высокого положения», в которой министр чрезвычайно заинтересован. Записка была составлена туманно, но автор заверял Меттерниха: «Ваше высочество все поймет».

Меттерних действительно все прекрасно понял. «Очень важной персоной», с которой он недавно ссорился, почти наверняка был царь, а «женщиной высокого положения», которой интересовался князь, могла быть тогда только герцогиня де Саган. По свидетельству одного из помощников, Меттерних повертел бумажку в руках и вышвырнул, сделав недоуменный вид. Позднее ему пришлось сожалеть о том, что он не воспользовался ею для подтверждения нечистоплотности царя.

Талейран тоже в это время получил информацию, которая могла оказаться полезной в переговорах. Она касалась лорда Каслри, уступчивого в вопросах организации конгресса, но несговорчивого в отношении Пруссии. Его позиция, возможно, скоро изменится. Талейран на это надеялся, и у него для этого появились основания.

Как стало известно Талейрану, пропрусская политика Каслри не была санкционирована британским правительством. Похоже, он действовал по своему усмотрению, нарушая официальные директивы.

Талейран узнал о тайне Каслри от саксонского представителя, только что приехавшего в Вену из Лондона и встречавшегося с принцем-регентом, разделявшим взгляды французского министра. Информацию подтверждали и другие источники. Такие же сведения поступили от одного из министров Людовика в Париже, беседовавшего с британским послом во Франции герцогом Веллингтоном. Получалось, что Каслри в любой момент могли отозвать из Вены за неподчинение.

Пока Талейран раздумывал над тем, как использовать полученную информацию для «перевоспитания» Каслри, сам лорд активно вел переговоры с прусскими дипломатами, с тем чтобы отвадить их короля от русского царя.

Но вся его кропотливая работа пошла насмарку за обедом двух государей в личных апартаментах царя Александра во дворце Хофбург в начале ноября. Монархи мирно беседовали, пока Александр не перевел разговор на внешнюю политику, напомнив союзнику об исключительной важности возрождения Польского королевства. Поклявшись, что он ни на йоту не отступит от своей позиции, царь выразил сожаление, разочарование и возмущение по поводу того, что его «лучший друг» строит против него козни.

Удивленный король запротестовал и заверил русского государя в своей полнейшей невиновности. Он несколько раз сказал, что поддерживал и поддерживает царя по всем вопросам, в том числе и в отношении Польши. Монархи еще раз дали друг другу клятву в верности и вечной дружбе.

— Но этого недостаточно, — заявил вдруг царь. — Меня должны поддерживать и ваши посланники.

— Они всегда поддержат то, что поддерживаю я, — ответил прусский король.

Тогда пригласили к столу канцлера Гарденберга. Умудренный и почтенный государственный муж, знавший, как вести себя в подобных ситуациях, тем не менее чувствовал себя неуютно. Царь обрушил на него град фактов и вопросов. Пруссия и Россия достигли полного и взаимного согласия относительно Польши. «Следуете вы или не следуете указаниям вашего короля?» — требовал ответа царь. Прусский монарх не вмешивался.

Гарденберг попытался апеллировать к необходимости добиваться международного консенсуса по проблеме Польши, и тогда царь твердо заявил:

— Это аргументы месье Меттерниха.

Затем Александр без всяких на то оснований сообщил, будто Меттерних собирается предать Пруссию. Гарденберг усомнился в этом. Меттерних непредсказуем, но это уж слишком. Канцлеру было известно о вражде между Меттернихом и царем, и он предполагал, что Александр мог пойти на любые уловки, чтобы получить свое.

Но кто давал царю право так третировать министра другого монарха? По свидетельству Генца, прусский канцлер был настолько шокирован несносным обхождением Александра, что друзья опасались за его здоровье. Британские и австрийские дипломаты, прослышав об инциденте, думали, что Гарденберг в знак протеста подаст в отставку.

Гарденберг получил указания прекратить «шашни» с Британией и Австрией. Отныне он обязан проводить политику, соответствующую директивам короля, а не своим собственным убеждениям и предпочтениям, — такая политика угрожает безопасности его страны и стабильности на всем континенте.

Выволочка, устроенная царем, возмутила Гарденберга, назвавшего впоследствии Александра «необычайно каверзной, вероломной и деспотичной личностью, бесконечно более опасной, чем Бонапарт». Он не знал, как ему поступать дальше. Гарденберг пометил в дневнике: «Россия, поддерживаемая королем (Пруссии), не права по всем пунктам. Но что делать?»

Меттерних, прознав об обвинениях Александра, сразу же написал Гарденбергу, отвергая поклеп: «Я не только отрицаю сам факт, но готов утверждать обратное в присутствии самого царя».

Инцидент с царем непосредственно затрагивал и интересы Каслри. Лорд несколько месяцев пытался создать вместе с Гарденбергом некий союз, оба они фактически действовали вразрез с официальной политикой своих правительств, и их партнерство сорвалось. Монархи России и Пруссии стали еще дружнее.

7 ноября Гарденберг формально и безо всякого энтузиазма информировал коллег о том, что Пруссия выступает в поддержку России. Каслри, прочитав сообщение, тяжело вздохнул: «Если не образумить императора России, то мир, давшийся столь дорогой ценой, будет недолгим».

 

Глава 15

ГЕНЕРАЛ-ИСКУСИТЕЛЬ

Наполеон, заброшенный на остров в семи милях от берега Северной Италии, пытался приспособиться к новой роли императора Эльбы. Уже на второй день он понял, что «жилье» в городской ратуше ему не подходит. Голоса и звуки гитар на центральной площади доносились в окно до глубокой ночи. Горожане маленького Портоферрайо производили слишком много шума.

Гам дополнялся смрадом, исходившим от отбросов, которые жители по давней скверной привычке просто выбрасывали на улицу. Подобный обычай в те времена существовал во многих городах, но на Эльбе, в отличие от других мест, дожди случались нечасто, и отходы скапливались и гнили в сточных канавах. Зловоние было невыносимым, и уже в мае остро встал вопрос поиска нового пристанища.

На острове, естественно, не имелось ничего похожего на Тюильри, Фонтенбло, Версаль или Сен-Клу, к которым привык Наполеон. Отвергнув несколько сомнительных вариантов в столице, Бонапарт решил поселиться за городом.

Это был скромный одноэтажный дом из восьми комнат, четыре из которых добавились пятьдесят лет назад во время реконструкции. Здание называлось «Каса иль мулини», то есть «Дом у мельниц», поскольку здесь еще в 1808 году махали крыльями две ветряные мельницы. Дому исполнилось девяносто лет. Вначале он принадлежал садовнику Медичи. Фасад у него был ярко-розовый, а окна украшали изумрудно-зеленые ставни.

Но Наполеону больше всего нравилось расположение дома. С крутого обрыва высотой около ста футов он мог, сидя в прохладе сада, любоваться синим горизонтом и наблюдать за идущими в порт кораблями. Отсюда хорошо были видны залив, форт, рифы, и ни одно судно не могло скрыться от зоркого ока подзорной трубы.

Наполеон интересовался морской далью не из праздного любопытства. Он беспокоился о своей личной безопасности, для чего имелись веские причины. За двадцать лет непосильных поборов, насильственной конскрипции, обязательных реформ и неприкрытого грабежа он нажил множество врагов как во Франции, так и по всей оккупированной Европе. Роялисты, радикалы, патриоты разных мастей, даже монахи с кинжалами в плащах — немало людей затаили злобу и жаждали мести. Угроза исходила не только от добровольных и наемных убийц, но и от пиратов, хозяйничавших в Средиземном море. Им ничего не стоило захватить императора и потребовать выкуп сокровищами, которые якобы хранятся на острове. Иными словами, Наполеона повсюду поджидала опасность.

Бонапарт расставил стражников наблюдать за кораблями и приступил к совершенствованию оборонительной системы острова. Ему предстояло заново отстроить разрушенные сторожевые башни, укрепить стены, защищавшие гавань, усилить огневые позиции на крепостных валах. Порт, куда может войти достаточно крупный корабль, должен располагать надежной обороной.

Наполеон обрадовался, когда к нему в начале лета прибыли его императорские гвардейцы. Поначалу было решено послать на Эльбу четыреста человек, но вскоре его войско увеличилось до тысячи штыков. Солдаты были из его прославленной Великой армии. Теперь они составили ядро наполеоновской армии на Эльбе. Правда, многим из них пришлось переменить специализацию согласно обстоятельствам. Польские уланы, лишенные возможности идти в лихие кавалерийские атаки, осваивали пушечное дело.

Наполеон окружил себя преданными людьми. Антуана Друо, сына пекаря, возведенного в ранг генерала, он назначил министром обороны и губернатором Эльбы. Прозванный «мудрецом» Великой армии, Друо по-прежнему увлекался науками. Он изучал итальянский язык, каждый день штудировал Библию и играл с Наполеоном в шахматы.

В меньшей мере довольствовался своей судьбой генерал Пьер Жак Камбронн, командир гвардейцев. «Безумно отважный, весь в шрамах, как в татуировке», но малообразованный Камбронн был истинным воином и скучал по настоящему делу. Томился от скуки и генерал граф Анри Бертран. Он стал великим камергером наполеоновского двора на Эльбе и должен был следить за тем, чтобы островной этикет соблюдался так же, как в имперской Франции. На Эльбе его карьера зашла в тупик, и супруга Фанни считала, что они совершили большую ошибку.

Флотилия Наполеона состояла из 16-пушечного брига «Непостоянный» (он же был и флагманским кораблем), трехмачтовой «Этуаль» и 26-тонной «Каролины». Наполеон создал и свою полицию. Ее возглавил компатриот-корсиканец Погги ди Талаво, ему вменялось в обязанность контролировать выезд и въезд на Эльбу. На поездки выдавались пропуска, и все прибывавшие на остров проходили регистрацию в форте Стар у гавани. Полицейские регулярно объезжали на фелюках все дальние пляжи, подозрительные и незнакомые личности допрашивались. Эльба, маленький и уединенный островок, превращался в крепость.

Но Наполеону крайне недоставало двух человек: жены Марии Луизы и трехлетнего сына, экс-короля Рима. Она обещала приехать на Эльбу, и он ждал их приезда каждый день. Наполеон подготовил для жены и сына отдельное крыло в доме, перекрасив и заново обставив комнаты. На острове Бонапарт создал маленькое царство, в котором обеспечил себя всем необходимым, сообщал он супруге. «Только нет тебя, моя дорогая Луиза, — писал он жене, — тебя и сына».

Мария Луиза, возвратившись в Вену, старалась избегать публичных увеселений. «Праздники каждый день. Так мне говорят», — писала она Наполеону. Мария Луиза узнавала о них от знакомых, поскольку сама не проявляла к ним интереса.

В самом деле, все эти пирушки, устраиваемые ниспровергателями мужа, наверное, казались ей отвратительными. Портили настроение и двусмысленность положения, в котором она оказалась, и проволочки с передачей обещанного герцогства. Ей сообщали, что за владения идет настоящая война и кое-кто из подписантов может отказаться от своих слов. «Что ни день, то новая история, — писал ее секретарь барон Клод Франсуа Меневаль. — Сегодня Парму отдают ей, назавтра — кому-нибудь еще». Душевное состояние Марии Луизы было неспокойным, ее все чаще посещали смутные тревоги, и она тянулась к отцу.

Чтобы забыться, Мария Луиза придумывала себе самые разные занятия: брала уроки рисования, учила итальянский язык, прогуливалась в саду или уезжала верхом на лошади в парк. Она любила музицировать, и с некоторых пор у пианино в ее салоне стал часто появляться бравый и смазливый весельчак генерал граф Адам Альберт фон Найпперг. У него был прекрасный тенор, правый глаз закрывала черная шелковая повязка — последствие удара саблей в сражении, он пользовался репутацией дамского угодника. Найпперга пристроил в салон к Марии Луизе сам император Франц. Он должен был отвратить ее от Эльбы, и ему было дозволено добиваться этого «любыми средствами и способами». И надо сказать, генерал с успехом выполнил поручение.

По всем признакам, Мария Луиза и Найпперг стали любовниками по дороге из бальнеологического курорта в Вену. Их роман завязался в конце августа или скорее всего в конце сентября на постоялом дворе «Цур голденнер зонне» в Кюсснахте под городом Люцерн в Швейцарии. Любовная связь, конечно, держалась в строжайшем секрете, хотя и не ускользнула от ее секретаря барона Меневаля, наблюдательного и преданного бонапартиста. Он признавался: «Я не могу более тешить себя мыслью о том, что она такая же чистая и незапятнанная, какой я ее представлял».

Французам, входившим в свиту Марии Луизы, явно не нравилось то, что Найпперг обаял их бывшую императрицу, и они встретили в штыки австрийского офицера. Он в любом случае не мог удовлетворить правоверных бонапартистов. Именно Найпперг содействовал переговорам, в результате которых к союзникам ушли такие замечательные маршалы Наполеона, как Мюрат, король Неаполя, и Бернадотт, кронпринц Швеции. А теперь он сманивает и жену Наполеона.

Сынишка Марии Луизы, маленький Наполеон, естественно, понятия не имел о том, какое важное место в жизни матери занял генерал Найпперг. Мальчишка все свое время проводил в основном с гувернанткой мадам де Монтескью — «маман Кью», как он называл ее. Но, наслушавшись разговоров французов-бонапартистов, заботившихся о нем во дворце Шёнбрунн, принц и сам обижался на Людовика XVIII, отобравшего у отца трон, а у него игрушки. Мальчик требовал, чтобы король немедленно вернул и то и другое. Действительно, Людовик вскоре прислал в Вену игрушки, оставленные в спешке в Тюильри весной.

Маленькому принцу в Шёнбрунне было скучно и одиноко. Редко кто осмеливался навестить мать и сына, ассоциировавшихся с деспотизмом и агрессивностью Наполеона. Одним из немногих и, кстати, самых любимых гостей был принц де Линь. Он приходил в мундире фельдмаршала, увешанный орденами и медалями, полученными за десятилетия военной службы. Экс-король Рима радостно срывался из кресла, обхватывал ручонками его старческую напудренную шею, и представители двух эпох, разделенных почти вековой историей, усаживались на пол и самозабвенно играли в оловянных солдатиков.

По словам одного из хронистов, мальчишка — Наполеон II — мог захватить воображение любого художника своим «ангельским лицом», безукоризненной белизной кожи, сияющими глазами и волнистыми локонами белокурых волос, ниспадающих на плечи. Правда, один агент Хагера представил его «злым, испорченным и упрямым» ребенком. Возможно, он унаследовал эти качества от отца.

Австрийская полиция постоянно шпионила за Марией Луизой, Найппергом, маленьким Наполеоном Франсуа и всеми французами в ее свите. Агенты барона Хагера первыми обратили внимание на новый тип отношений между бывшей императрицей и Найппергом, которого австрийское правительство назначило ее главным камергером. Шпионам было о чем докладывать из западного крыла дворца Шёнбрунн.

По всей вероятности, Мария Луиза сожалела о своем возвращении в Вену и хотела уехать из города как можно скорее — конечно же, в Пармское герцогство, хотя те, кто не знал об ее отношениях с Найппергом, думали, что она рвется на Эльбу. Однако император Франц и слышать не хотел об ее отъезде до завершения конгресса. Охрана Марии Луизы и ее сына, которого стали называть по-австрийски Францем, усилилась, и их существование напоминало уже тюремное заключение.

Предполагая, что конгресс из-за разногласий может закончиться в любой момент, Меттерних 8 ноября устроил на своей летней вилле бал-маскарад, не менее грандиозный и запоминающийся, чем бал мира в октябре. Мужчины оделись во все черное, а женщины нарядились сельскими девушками различных народностей. Графини явились на бал «крестьянками» — «крестьянские» платья были пошиты из шелков и украшены бриллиантами. В вальсе кружились «венецианки», «персиянки», американские «индианки», «деревенские красавицы» самых разных регионов Европы. Герцогиня де Саган оделась «крестьянкой» из Каринтии. Никто не мог понять наряд леди Каслри. Возможно, она изображала весталку?

Прусский посол Гумбольдт предпочел остаться дома и заняться неотложными делами. Ему нужно было приготовиться к предстоящим совещаниям, то есть прочесть кучу документов и справок, обдумать аргументы, написать тезисы выступлений и прочее. Каким бы великим ни был бал у Меттерниха, Гумбольдт нисколько не сожалел о том, что не поехал к нему. «Мне до смерти надоели эти великосветские забавы», — говорил дипломат.

Но посол мог и пожалеть о том, что проигнорировал бал у Меттерниха. Это было, конечно, обычное шумное светское гулянье. Однако два момента наверняка произвели бы впечатление и на академичного Гумбольдта. В полночь многие гости обменялись масками и восторженно дурачили друг друга, пытаясь угадать, кто есть кто. А потом, когда пары выстроились в колонну и пошли маршировать полонез по залам виллы, голова танцующего поезда столкнулась с хвостом, образовав кучу малу. Король Дании хохотал так, что «едва удержался на ногах».

Несмотря на взаимную неприязнь, среди полутора тысяч гостей был и русский царь. Александр, как обычно, наслаждался обществом короля Пруссии. Даже Генц приехал и вернулся домой после четырех утра.

Бал удался на славу, но Меттерних чувствовал себя прескверно и был, по замечанию Генца, на грани нервного истощения. Князь по-прежнему тяжело переживал разрыв с герцогиней де Саган, который уже стал необратимым. Она написала Меттерниху:

«Все в нас настолько переменилось, что наши мысли и чувства совершенно не совпадают. Мы чужие друг другу. Я думаю, что мы никогда и не знали друг друга. Мы оба витали в облаках».

Герцогиня объяснила Меттерниху, что он идеализирует ее как совершеннейшую женщину, а она видела в нем образец «красоты, интеллекта и благородства», и оба они ошиблись. Герцогиня отрицала, что поддалась внешнему влиянию, но Меттерних не верил ей. Царь, безусловно, приложил руку к разрыву, и князь не переставал надеяться на то, что она вернется к нему. Генц считал, что министр помешался от любви. «Все разговоры только об этой негодной женщине, а не о делах», — записал он в дневнике 11 ноября.

В то время, когда на конгрессе сложилась критическая ситуация и он нуждался в постоянном внимании председателя, Меттерних был поглощен душевными муками. Министр писал герцогине де Саган:

 «Если говорить о моем здоровье, то считайте, что его нет. Мое тело безжизненно, душа давно покинула его. Я еще нужен здесь пару недель. Они венчают самые мучительные годы моей жизни, и если я кончусь, то мир потеряет всего лишь бренные останки человека, который сам заслужил ухода из бытия».

Если конфликт вокруг Польши и Саксонии грозил перерасти в общеевропейскую войну, то проблема Италии касалась главным образом Меттерниха и Талейрана.

Наполеон появился на полуострове в 1796 году, пообещав народам освобождение от «цепей рабства». Когда через восемнадцать лет французские войска через Альпы ушли обратно, они оставили итальянские государства в состоянии хаоса. Французские «освободители» забирали ценности, сокровища, уникальные произведения искусства.

Масштабы грабежа ошеломляют. После первого налета французы отправили в Париж 288 возов с шедеврами, включая «Аполлона Бельведерского», «Венеру Медицейскую», «Умирающего галла», «Лаокоона и его сыновей». Вскоре за ними последовали «Папа Лев X» Рафаэля, «Убиение святого Петра Мученика» Тициана, «Брак в Кане» Веронезе и четверка бронзовых коней с макушки базилики Святого Марка в Венеции. Каждая новая военная кампания пополняла коллекцию краденого. Как язвительно заметил один историк, французы увезли бы и Колизей, и Сикстинскую капеллу, если бы знали, как это сделать.

Из всех итальянских проблем — от судьбы загубленных войной Генуэзской и Венецианской республик до возврата культурных ценностей, прежде всего Флоренции и Ватикана, — самая сложная относилась к южному региону полуострова. Один из наполеоновских маршалов — Иоахим Мюрат, возведенный на трон Неаполя Бонапартом в 1808 году, — все еще оставался королем. Сохранить за ним корону — значит благословить преступные узурпаторские методы захвата власти. Завоевания, настаивал Талейран, не дают никаких прав. Ради мирного будущего Европы такая практика должна быть исключена из международных отношений.

Другая проблема заключалась в том, что присутствие Мюрата создавало опасность возникновения новой войны в Италии. Мюрат был одним из самых способных и храбрых офицеров, к тому же он был горяч и обидчив, как любой правитель, незаконно пришедший к власти. Подобно Наполеону, Мюрат наверняка не отдаст корону без кровопролитной борьбы. Иначе говоря, для того чтобы убрать Мюрата, потребуется военная сила, и немалая; после длительной войны немного найдется желающих пойти против него с оружием в руках, даже если кто-то даст на это деньги, которых в действительности и не было.

Поддерживал Мюрата на конгрессе Меттерних. И это обстоятельство не удивляло знающих людей. В салонах сплетничали о том, что Меттерних одно время страстно любил жену Мюрата, сестру Наполеона Каролину, и сохранил к ней нежные чувства. Без сомнения, у Меттерниха был роман с Каролиной, и он многие годы продолжал поддерживать с ней отношения. Но у него имелись и другие, не менее веские причины для того, чтобы быть благодарным Мюрату.

В январе 1814 года, на исходе войны, Меттерних подписал с Мюратом соглашение в отношении Неаполя: если он уйдет от Наполеона, то Меттерних гарантирует ему сохранение трона. Мюрат действительно дезертировал, к радости союзников. Теперь Меттерних должен был исполнить свою часть сделки, хотя он лично и недолюбливал маршала, и, кроме того, получал нарекания, в особенности от Талейрана.

В начале ноября «комитет восьми» первый раз обсуждал судьбу Италии. Талейран принимал в совещании полноправное участие. Он, вполне предсказуемо, требовал удалить узурпатора Мюрата, «последнюю отрыжку революции», и заменить его легитимным королем Фердинандом IV. Меттерних выразил опасения, что это приведет к кровопролитию. Крестьяне со всего юга придут на помощь к Мюрату, и неизвестно, что он предпримет. Маршал вполне может провозгласить объединение нации, призвать под свои знамена народ и спровоцировать гражданскую войну.

«Обустройте нацию, — сказал Талейран, — и у Мюрата не будет сторонников. Верните Италии легитимную корону, и Мюрат станет для людей не более чем обычным разбойником».

Австрийский дипломат сослался на «некие осложнения», прибегнув к уловке, типичной, по мнению Талейрана, для слабой и туманной внешней политики, проводимой Меттернихом.

К концу совещания «комитет восьми» принял философское решение рассматривать проблемы Италии по географическому принципу: начать с севера, с судьбы Генуи, перейти к Риму и Ватикану и закончить югом и Неаполем. Такой подход удовлетворил и Меттерниха, и Талейрана. Французскому министру он давал время на то, чтобы обрасти сторонниками принципа легитимности, а австриец рассчитывал, как всегда, на то, чтобы затянуть решение проблемы до окончания конгресса, то есть, как и раньше, юлить, ставить палки в колеса и водить всех за нос.

Спустя несколько дней после этого совещания Талейран, вернувшись вечером во дворец Кауница, обнаружил в гостиной взволнованного посланника из Саксонии. Это был граф Шуленбург, приехавший со срочным письмом от саксонского короля. В депеше не содержалось стандартных сетований на отлучение от конгресса. Король сообщал нечто более важное:

«С глубочайшим сожалением мы узнали, что наше королевство Саксония временно оккупируется войсками его прусского величества».

Согласно депеше, которую Талейран держал в руках, генерал-губернатор Саксонии Николай Григорьевич Репнин-Волконский получил приказание вывести русскую армию и передать всю территорию Саксонии прусскому королю. Королевство переходило под контроль Пруссии незамедлительно.

Опасения относительно самостийных действий русского царя сбывались, И тревожило не только это. Пруссия заявляла, что она вводила армию с согласия Австрии и Англии.

Меттерних был взбешен: его неправильно истолковали. Он ясно указывал в официальном письме, что Австрия согласится с приобретением Саксонии Пруссией только в том случае, если она не допустит осуществления замыслов России в Польше. Если Австрия не преуспеет в таком предприятии, то его предложение теряет силу. Условное согласие Меттерниха было интерпретировано как абсолютное. Его полностью извратили, возмущался он.

Лорд Каслри тоже протестовал, и у него были свои соображения. Он делал ставку на Пруссию и потерял ее. Король Пруссии сблизился с русским царем так, как никогда прежде. Более того, русская армия, уходя из Саксонии, вошла в Польшу, усилив свое присутствие на этой спорной территории. Россия взяла на себя роль диктатора Европы, навязывая свою волю другим государствам. Политика Каслри потерпела крах.

 

Глава 16

ПОСЛЕДНИЙ РЫЦАРСКИЙ ТУРНИР

Свою отдельную страницу в историю Венского конгресса вписал сорокасемилетний человек, часами просиживавший, ссутулившись, за фортепьяно в маленькой квартире на четвертом этаже узкого здания на Мёлкер-Баштай. Этот коренастый, среднего роста мужчина с обильной копной темных вьющихся волос, густыми бровями, квадратным, как у льва, носом, ямочками на щеках и челюстями, способными расплющить любой орех, не имел никакого отношения к проблемам Польши, Саксонии и Италии. Людвиг ван Бетховен сочинял музыку для мирной конференции.

Осенью 1814 года Бетховен находился на вершине своей славы. Он поселился в Вене двадцать два года назад, переехав сюда из Бонна, где родился в 1770 году. Композитор не любил Вену и ее жителей. «Здесь все — от императора до чистильщика сапог — пустые, никчемные люди», — говорил он. Тем не менее Бетховен любил прогуливаться по склонам Каленберга на краю Венского леса. Композитор прохаживался по горным тропам каждый день, что-то «бормоча или подвывая», прислушиваясь к мыслям и мелодиям, возникавшим в голове. Он брал с собой бумагу и карандаш, чтобы записывать внезапные озарения сознания. «Лес, деревья, скалы создают музыку, которая радует человеческий слух», — считал Бетховен. Возвратившись домой, он опрометью бежал к пианино, забывая о своих спутниках и спутницах.

Окна комнат выходили на стены Старого города, такие же неряшливые и замызганные, как и одеяние композитора. Один музыкант, побывавший у Бетховена вскоре после конгресса, оставил очень грустное описание его жилища: «Несусветная грязь, беспорядок, на полу разбросаны ноты, деньги, предметы одежды, на неубранной постели — куча нижнего белья, открытое пианино покрыто густым слоем пыли, на столе — расколотые кофейные чашки».

Бетховен относился к числу художников, творивших не по найму, а по призванию, и руководствовался собственными жизненными правилами. Гениальность таких людей проявляется не только в способностях, но и во всем облике и в образе жизни. Странности поведения Бетховена воспринимались как внешние атрибуты уникальности.

Когда Бетховен появлялся в таверне или ресторане, он выбирал дальний столик и долго сидел в полной отрешенности и задумчивости. Он часто бывал угрюмым и подавленным, жаловался на леность и коварство друзей и слуг. Композитор мог ни с того ни с сего рассердиться на любого человека, находящегося поблизости. Недавно он швырнул в официанта блюдо с приготовленной для него едой.

За последние два года его слух заметно ухудшился, и гостям музыканта приходилось кричать. Глухота, вызванная разрастанием кости во внутреннем ухе, прогрессировала, и поведение Бетховена становилось все более неадекватным. Потеря контакта с миром звуков усугубляла ощущение оторванности и отчуждения. За резкость и вспыльчивость его прозвали «строптивым медведем».

Сейчас же раздражительный гений готовился к большому концерту в Редутензале дворца Хофбург. Его композиции посвящались победе союзников над Наполеоном и Венскому конгрессу, созванному для возрождения Европы.

* * *

Когда монархи, по выражению баронессы дю Монте, не изображали избалованных детей и не «играли в солдатики», они охотились — на оленя, кабана, зайца или фазана. Английскому доктору Ричарду Брайту довелось присутствовать на одной из таких охотничьих забав, которую он по жестокости сравнил с «боем быков». На самом деле она была еще более изуверской.

10 ноября императорский двор и его гости выехали в Лайнцер Тиргартен, охотничьи угодья под Веной. По этому случаю были сооружены амфитеатром двадцать трибун. Из леса согнали около шестисот кабанов и других диких животных и по несколько особей поочередно выпускали на маленькую арену. Монархи, которым ассистировали помощники, перезаряжавшие ружья, стреляли в соответствии с рангом. Первыми поражали живые цели императоры, затем короли, а за ними уже палили князья, герцоги, фельдмаршалы и так далее. Швейцарский банкир Жан Габриель Энар ужаснулся: это была не охота, связанная хотя бы с минимальным риском, искусностью или отвагой, а кровавая бойня.

Тем временем «комитет восьми» приступил к рассмотрению проблем Италии, руководствуясь, как было условлено, географическим принципом. Начали с Генуи, порта на северо-западном побережье, игравшем важную торговую роль еще в Средневековье. Наполеон поработил древнюю республику в 1805 году и превратил ее, по знаменитому определению Льва Толстого в романе «Война и мир», в «поместье семьи Бонапарте». Теперь Генуя желала восстановить независимость и статус свободной республики. По крайней мере городу это было обещано.

Весной 1814 года, на исходе войны, Великобритания заверила Геную, что республика будет возрождена в том виде, в каком она существовала до революции во Франции. Для этого город должен выступить в поддержку союзных армий. Генуя согласилась и теперь прислала в Вену свою делегацию.

Но главного делегата, двадцативосьмилетнего отпрыска влиятельной семьи банкиров маркиза де Бриньоль-Саль, ожидало разочарование. Британия заявляла, что человек, обещавший возродить республику, лорд Уильям Бентинк, командующий на Средиземноморье и посланник в Сицилии, не имел права давать подобные гарантии, и это было истинной правдой. Хуже того, по слухам, Британия собиралась передать Геную королю Сардинии. Слухи имели под собой основания: лорд Каслри подписался под соглашением на этот счет, предусмотренным секретной статьей, приложенной к Парижскому договору.

Каслри и союзники исходили из того, что Генуя, маленькая и относительно слабая республика, слишком привлекательна для будущей французской агрессии; причем потеря города, расположенного вблизи стратегических альпийских горных перевалов, может угрожать безопасности всей Северной Италии. Король Сардинии (Пьемонта-Сардинии) способен защищать территорию более эффективно. Генуя, таким образом, являлась частью стратегического плана Каслри создать «железное кольцо» вокруг Франции: Большие Нидерланды на севере, сильная Пруссия на востоке и увеличенная Сардиния на юге.

Несмотря на протесты генуэзской делегации, «комитет восьми» остался непреклонен. Прежние обещания либо дезавуировались, либо игнорировались. Призывы к возрождению легитимной формы правления, принятой до войны, тоже отвергались. Делегатам Генуи просто-напросто указывалось на положение секретной статьи: «Король Сардинии получит приращение территории за счет государства Генуи».

Великие державы начали формировать постоянные комиссии, практически следуя предложениям, высказанным ранее Талейраном. Еще в середине октября была создана германская комиссия: ей поручалось подготовить проекты образования федерации и текста конституции. Однако дело не двигалось из-за Саксонии, и с 16 ноября все дискуссии прекратились. Заседания комиссии возобновились лишь через пять месяцев.

Впоследствии великие державы учредят десять специальных комиссий. Одна из них, к примеру, будет заниматься вопросами свободного плавания по рекам, другая — дипломатическим этикетом. Они росли как грибы по мере надобности.

12 ноября появилась комиссия по Швейцарии, которая сразу же столкнулась с немалыми трудностями. Швейцария в то время представляла собой федерацию, состоявшую из двадцати двух кантонов, имевших различную историю и культуру. В одних люди говорили по-французски, в других — по-немецки, в третьих — по-итальянски, а в таких местах, как Энгадин и Граубюнден, можно было услышать и редкий ретророманский язык, основанный на латыни. В одних кантонах главенствовала католическая вера, в других — протестантская, где-то господствовала аристократия, а где-то — народ.

Кантоны не могли прийти к согласию относительно будущего Швейцарии. Кто-то хотел большей кооперации, кто-то выступал против единения. Кому-то была нужна федерация, кому-то — нет. Действовали две разные формы правления, созданные год назад: в аристократическом Берне и демократическом Цюрихе. Многие опасались, что страна скатывается к гражданской войне. Все надежды возлагались на швейцарскую комиссию — она должна найти оптимальное решение. Мир в Европе невозможен, если в ее центре разразится война.

В середине ноября, помимо Саксонии, захваченной Пруссией, горячо обсуждалась еще одна тема: организация в Испанской школе верховой езды карусели Средневековья — римейка средневекового рыцарского турнира. Из всех представлений, устраивавшихся во время Венского конгресса, аттракцион с рыцарями был самым впечатляющим.

Вся Вена с нетерпением ждала этого захватывающего зрелища, назначенного на вечер среды 23 ноября. Фестивальный комитет внимательно изучил историю проведения подобных турниров с тем, чтобы не только понять их логику, но и превзойти «масштабностью».

Испанская школа верховой езды, построенная в 1735 году по проекту Йозефа Эмануэля Фишера фон Эрлаха, наилучшим образом подходила для турнира. Под огромными хрустальными люстрами, в которых ярко горели свечи, простиралась длинная прямоугольная арена, на которой упражнялись всадники. В одном конце располагалась императорская трибуна с рядами позолоченных кресел, ожидающих коронованных особ. В противоположном конце зала находился балкон, где должны были сидеть двадцать четыре «дамы сердца», за чьи симпатии и предстояло сражаться рыцарям. Трибуны соединялись галереями, сооруженными по обеим сторонам арены. Колонны были увешаны щитами, мечами, доспехами и рыцарскими девизами.

Народ начал собираться задолго до назначенного времени, и к семи вечера, когда на турнир приехали поэт Л а Гард-Шамбона и принц де Линь, арена была заполнена до отказа. Как обычно, немало людей прошло по поддельным билетам, и повсюду сновали агенты барона Хагера.

На галереях поместилось порядка тысячи с небольшим человек. Одна секция была зарезервирована для знати Австрийской империи, другая — для иностранных гостей. Даже Вильгельм Гумбольдт оставил бумаги и удостоил карусель своим вниманием. Талейран, увидев его, не удержался и спросил: «Неужели ваше высочество забросили цифирь ради этого спектакля?»

Зрелище впечатляло и без рыцарей — непрекращающееся движение золота и бриллиантов на платьях и мундирах. Многие дамы, может быть, впервые извлекли из шкатулок свои драгоценности, к которым не прикасались со времен Французской революции. Золотых дел мастер, оказавшийся на турнире, занимался только тем, что оценивал увиденные им сокровища. По мнению одного банкира, платье княгини Эстергази стоило не менее шести миллионов франков. «Я уверена, что в Вене сияли все жемчуга и бриллианты Венгрии, Богемии и Австрии», — восхищалась Доротея. В толпе выделялись алая шапочка посланника папы кардинала Консальви, тюрбан представителя турецкого султана Маврожени и орден Подвязки, который Эмили, жена лорда Каслри, вдела в волосы вместо тиары.

В восемь часов герольды возвестили о прибытии «дам сердца». Среди них Ла Гард-Шамбона заметил семнадцатилетнюю дочь Меттерниха Марию, герцогиню де Саган, ее сестру Доротею, Софию Зичи и княгиню Полину Эстергази. На каждой было роскошное бархатное платье, «украшенное кружевами и драгоценными камнями». Бриллианты, изумруды, рубины, сапфиры переливались всеми цветами радуги в сиянии, исходившем от люстр. «Бог мой! — воскликнул кто-то из пруссаков. — Три кампании можно выиграть на эти деньги!»

Дамы в газовых вуалях, прошествовав по арене, заняли свои места, и герольды затрубили вновь: появились австрийский император с императрицей, а за ними — шлейф других венценосцев. Все встали. «Дамы сердца» сняли вуали, и зал взорвался аплодисментами.

Однако в блистательной аудитории отсутствовало несколько значимых фигур. Несмотря на слухи о том, что Мария Луиза непременно прибудет на турнир, супруга Наполеона предпочла не появляться на публике. Не приехал и Меттерних. Он не мог бы спокойно смотреть на герцогиню де Саган, «даму сердца», в ярко-зеленом бархатном платье и в такой же ярко-зеленой, украшенной самоцветами, шляпке. Он, наверное, знал о том, что ее рыцарем на турнире будет не кто иной, как князь Альфред фон Виндишгрёц.

Все обратили внимание на отсутствие русского царя. По официальной версии, он заболел. Однако кто-то пустил слух, будто Александр решил бойкотировать мероприятие, организованное австрийцами. Другие посчитали его демарш признаком обострения разногласий между союзниками и грядущего фиаско конгресса.

Подобные домыслы неудивительны в той напряженной ситуации, которая сложилась вокруг мирной конференции. Однако царь действительно занемог. За несколько дней до турнира Александр танцевал на балу в популярном Мельгрубе на Нейер-Маркт и внезапно упал. Падение его было настолько неожиданным и необъяснимым, что нашлись люди, предположившие, будто царя отравили (одного повара даже выгнали из дворца Хофбург). А инцидент объяснялся, видимо, усталостью, недосыпанием и стрессами. Царь, по свидетельству очевидцев, танцевал на балах тридцать вечеров кряду. В день турнира Александр не поднимался с постели.

На верхней площадке Испанской школы верховой езды оркестр заиграл марш, и на арену выехали двадцать четыре рыцаря на вороных венгерских скакунах, нервно перебиравших копытами по матам, покрывавшим пол арены на случай, если кого-то из молодцов выбьют из седла.

Избрание рыцарем, по определению Ла Гард-Шамбона, означало аттестацию в грациозности и элегантности. Им мог стать только представитель древнего дворянского рода. К участию в турнире были допущены, например, князь Винсент Эстергази, князь Антон Радзивилл и любовник герцогини де Саган Альфред фон Виндишгрёц. В рыцари записался и князь Леопольд Саксен-Кобург-Заальфельдский, будущий король Бельгии.

Конечно, карусель была имитацией рыцарства — и даже не времен Высокого Средневековья, а, скорее, начала XVI столетия. Поэтому Эстергази, Радзивилл, Виндишгрёц и их компаньоны облачались в короткие штаны, чулки и камзолы с пуфами, а не в душные, тяжелые пластинчатые доспехи. Вместо громоздких шлемов на их головах красовались широкополые шляпы с плюмажами и бриллиантовыми застежками.

Рыцари в сопровождении оруженосцев и пажей, с развернутыми знаменами прошествовали по арене, останавливаясь перед каждым монархом. Поднимаясь в стременах и склоняя головы, они отдали им почести, а затем опустили копья перед императрицами и королевами. Уважив таким же образом «дам сердца», рыцари приготовились к турниру.

Первое испытание, pas de lance, заключалось в том, что всадники на скаку и с копьем наперевес должны были поразить кольца, свисающие на ленте. Затем рыцари бросали дротики в муляжи голов сарацин и кривыми саблями разрубали яблоки, раскачивающиеся в воздухе.

После этого началось главное действо карусели Средневековья — потешные рыцарские поединки. Они даже отдаленно не походили на настоящие рыцарские схватки, когда бойцы действительно могли погибнуть на ристалище, и гибли, как это случилось в 1240 году, когда за один турнир лишились жизни восемьдесят рыцарей.

Задача рыцаря Венского конгресса состояла в том, чтобы, пустив коня в галоп, выбить противника из седла, но сделать это, как требовали судьи, с максимальной любезностью. Все поединки завершились благополучно. Произошел лишь один инцидент — в бессознательном состоянии с арены унесли князя Лихтенштейна.

После того как рыцари продемонстрировали «под музыку что-то вроде танцев», сюзерены, «дамы сердца» и их заступники покинули школу верховой езды и отправились во дворец на банкет. Для коронованных особ был накрыт отдельный стол, сервированный только позолоченными предметами — от вилок до фруктовых корзинок. Вокруг банкетных столов кувыркались акробаты, показывали свои фокусы шуты и жонглеры, распевали серенады менестрели с арфами в руках. Празднество завершилось грандиозным балом, на котором танцевали более трех тысяч человек.

Устраивая турнир, фестивальный комитет хотел «увековечить блистательный конгресс незабываемым событием», и, похоже, сделать это ему удалось. Организаторы даже собирались повторить его для «занемогшего» царя. История в этом не совсем уверена, но, говорят, сюзерены остались довольны. По инициативе комитета для тучного короля Вюртемберга даже было оборудовано специальное место «пять футов высотой и шесть футов шириной». Многие авторы дневников утверждают, что для его внушительного живота в обеденном столе пришлось вырубить что-то вроде «полумесяца».

Как бы то ни было, скользя и кружась на балах, охотясь или услаждая себя зрелищами вроде карусели, короли, князья, герцоги и дипломаты на какое-то время забывали о своих проблемах.

 

Глава 17

«СЛАВНОЕ МГНОВЕНИЕ»

Миротворцы предавались развлечениям, а проблемы оставались нерешенными, и осведомители барона Хагера докладывали о нарастающем недовольстве за стенами дворцов, бальных и банкетных залов. «Умники» и «лоботрясы», собиравшиеся на Грабен, открыто поносили конгресс за праздность. Почему делегаты не занимаются проблемами мира с такой же энергией, с какой они устраивают балы и банкеты? Почему бы дипломатам не договориться обо всем, пока император Франц столь великодушен и накрывает пятьдесят банкетных столов чуть ли не каждый вечер?

Австрийских патриотов беспокоила неуемная щедрость императора, которая дорого обходилась казне. Им не нравилась явная неблагодарность гостей. Некоторые союзники, вроде русского царя, вели себя не как друзья, а, скорее, как враги. По заключению одного агента, австрийское гостеприимство наносит вред экономике и может обанкротить государство. «Появилась новая разновидность войны, — то ли в шутку, то ли всерьез писал он, — объедать противника».

Если эксклюзивность встреч за закрытыми дверями раздражала, то несуразная борьба за старшинство просто смешила. Предводители пререкались по малейшему поводу — кто должен первым войти или выйти из комнаты, подписать документ? Кто и с кем должен сидеть за ужином? По одной легенде, Меттерних прорубил в свой офис дополнительные двери для того, чтобы участники переговоров могли входить и выходить из него одновременно. Это скорее всего выдумка, но проблема протокольных отношений стояла остро.

В дипломатическом протоколе отражалась степень могущества и влияния державы: дипломаты представляли не столько государство, сколько монархов, и они болезненно реагировали на любой знак пренебрежения. Известен такой исторический факт: в сентябре 1661 года в Лондон прибыл шведский посланник, и посол Испании, не пожелавший следовать за французским коллегой в процессии экипажей, вырвался вперед, чем вызвал скандал и чуть ли не объявление войны.

Из-за подобного рода соперничества немало дел застопорилось и на Венском конгрессе. Декларация, принятая 8 октября, о переносе открытия конференции на 1 ноября так и осталась неподписанной отчасти по той причине, что посланники не могли прийти к согласию о порядке ее подписания. Проблема старшинства постоянно мешала работе германской комиссии, и в результате ее заседания прекратились.

Давно назрела необходимость выработать такие нормы дипломатических процедур, которые способствовали бы международным переговорам. Однако не существовало даже общих подходов к решению этой задачи. К примеру, насколько в таком протоколе должна учитываться мощь той или иной державы? Должны ли различаться по статусу представители королевства и республики? Или посланники древнейших и самых легитимных династий и новых государств, созданных по прихоти Наполеона? В этих и других подобных вопросах предстояло разобраться одной из комиссий конгресса — комиссии по дипломатическому старшинству, которая начала заседать в середине декабря.

В венских гостиных не было недостатка в животрепещущих темах. Людей старшего поколения, например, смущало то, что якшанье с королями умаляет достоинство и престиж коронованных особ. Даже Талейран находил «неприличествующим» видеть трех или четырех королей и еще больше князей на балах и за чаепитием в частных домах. Иногда доходило до абсурда. Женевский банкир Жан Габриель Энар рассказал, что однажды короля Пруссии, стоявшего одиноко у стены, он принял за официанта и чуть ли не попросил его принести бокал шампанского.

Самые оживленные и откровенные дискуссии разгорались, конечно, в тавернах. Дворяне-космополиты, уставшие от придворного этикета, шли в «Императрицу Австрии», молодые немцы облюбовали кафе «Три белых льва», где свое красноречие они запивали вином с устрицами.

Удивительно, но недовольные конгрессом удовлетворяли свою потребность в критике, посещая церкви. Они обычно собирались там, где выступал с провокационными и спонтанными проповедями резкий и энергичный священник Захария Вер-нер. Этот высокий, худющий человек с львиной гривой длинных волос никогда не упускал возможности обрушиться на конгресс с обвинениями в суетности и легкомыслии. Последний раз он во всеуслышание заявил: у всех этих императоров, королей и князей, съехавшихся в Вене, есть один общий повелитель — настоящий правитель конгресса, и имя ему — глупость.

До обращения в католическую веру Вернер имел какое-то отношение к театру. Он написал несколько пьес, в том числе трагедию «Двадцать четвертое февраля», поставленную Гете. В возрасте сорока двух лет Вернер приобщился к мессе и решил стать католиком. Скиталец-поэт отверг свой прежний распутный образ жизни и поменял бордели и сцену на монастырскую келью в Южной Италии и кафедру проповедника.

В Вене Вернер появился во время мирной конференции. В городе театра, как сценического, так и уличного, он сразу же приобрел некоторую известность. Проповедник привлекал к себе внимание страстностью и энтузиазмом, хотя немало людей относилось к нему с опаской, считая его манеру выражаться вульгарной, кучерской и больше подходящей для таверн, а не для церкви.

Однажды на воскресной службе, когда его францисканская церковь была, как обычно, переполнена, отец Захария переключил проповедь на обсуждение одной определенной детали анатомии человека — «маленького отростка плоти» на теле человека, нередко служащего, как сказал Вернер, причиной непреодолимых искушений и ужасающих преступлений. И, по словам священника, эта деталь человеческого тела каждодневно демонстрирует себя на Венском конгрессе. Слушатели были озадачены, не очень понимая, куда клонит проповедник. Затем, ухватившись за край кафедры, Захария вытянул свое узкое лицо к прихожанам и громко спросил: «Показать вам этот отросток плоти?»

В церкви воцарилось гробовое молчание. Выдержав многозначительную паузу, священник воскликнул: «Дамы и господа, зрите! И берегитесь этого источника наших грехов!» И для тех, кто осмелился взглянуть на отца Захарию, он высунул язык.

Прихожане с облегчением вздохнули, а Вернер пустился в объяснения насчет того, как невоздержанный и глупый язык может довести до беды.

Все ждали гала-концерт Людвига ван Бетховена. Сначала его назначили на 20 ноября, а потом перенесли на пару дней из-за болезни австрийского императора. Что-то вроде гриппа внезапно поразило обессиленное балами высшее общество. Первыми, один за другим, слегли русский царь и австрийский император. Потом свалился князь Меттерних, за ним король Пруссии, князь Гарденберг, княгиня Багратион, Доротея и так далее. Можно было подумать, что на конгрессе зародилась новая мода — на недомогание. К счастью, этот «непрошеный гость» конференции — грипп — исчез так же быстро, как и появился.

В течение недели еще два раза переносили концерт, в последний раз — по требованию англичан, не пожелавших, чтобы он устраивался в воскресенье. Похоже, на конгрессе вошло в привычку откладывать, переносить, выражать протесты.

Во вторник, 29 ноября гала-концерт Бетховена в Редутен-зале все-таки состоялся. Композитор представил многочасовую программу симфонической музыки, билеты стоили всего три гульдена, самые лучшие места наверху — пять гульденов. На концерт пришла вся венценосная рать, включая царя России и короля Пруссии.

Бетховен начал с «Победы Веллингтона» (известна и как «Симфония сражения»), композиции, посвященной триумфальной битве при Витории и насыщенной мелодиями из патриотической песни «Правь, Британия, морями!», гимна «Боже, храни короля!», барабанной дробью, громом литавр, фанфар, тарелок и правдоподобными пушечными выстрелами, воспроизводившими «ужасы побоища и радость победы над зверем Бонапартом». Это было весьма экстравагантное произведение, нетипичное для классической музыки.

Первоначально Бетховен написал музыку для «пангармоникона», ручного инструмента, сделанного в виде ящика с механикой, заменяющей и струны, и «медь» большого оркестра. Приспособление было создано «дворцовым механиком» Иоганном Непомуком Мельцелем, уже изобретшим слуховую трубку и «механического трубача», исполнявшего военные марши. Мельцель заявлял также, что он изобрел еще механические шахматы и обыграл Наполеона, когда император оккупировал Вену (в действительности автором устройства был Вольфганг фон Кёмпелен, и в «умном» аппарате, конечно, сидел человек). Без сомнения, немалую пользу делегатам конгресса, кишевшего шпионами, принесло бы другое изобретение Мельцеля — письменный стол с потайными отделениями, охранявшимися встроенными механизмами: при несанкционированном вторжении включалась оглушительная сирена, а тяжелые железные замки сковывали запястья нарушителя.

Именно этот изобретательный плут и шоумен предложил Бетховену переделать «Победу Веллингтона» для большого оркестра и исполнить ее для конгресса — в послевоенной, патриотической Вене симфонию приняли на ура. В Редутензале она вызвала бурю эмоций и аплодисментов.

Второе произведение — кантату «Славное мгновение» — Бетховен посвятил Венскому конгрессу. Текст написал хирург Алойс Вайссенбах, приехавший в Вену на конгресс, а Бетховен переложил патриотическую поэму на музыку. Критики отнеслись к кантате прохладно, назвав ее «до абсурда напыщенной». Однако аудитория Редутензала и ее встретила восторженными овациями. К сожалению, оба автора не слышали аплодисментов. Как и Бетховен, Вайссенбах страдал глухотой.

Концерт завершился Седьмой симфонией, «новой большой симфонией», как было объявлено в анонсе. На самом деле она не была новой. Бетховен создал ее весной 1812 года, а впервые исполнил в декабре 1813 года. Симфония трудная, сложная, и музыканты сначала отказывались играть. Бетховен взялся сам дирижировать и, как писала газета, «то припадал к земле, то подпрыгивал, отмечая своим телом тихие и громкие пассажи». Публика и местная газета «Винер цайтунг» были в восторге.

Однако похоже, Бетховен реально не управлял оркестром. Он стоял на сцене, размахивал палочкой, но дирижировал его ассистент Игнац Умлауф. По мнению историка Ингрид Фухс, Бетховен уже не мог быть полноценным дирижером. Менее чем через месяц музыканту Людвигу Шпору довелось присутствовать на репетиции Бетховена, и он с огорчением отметил очевидную деградацию — фортепьяно было явно расстроено, композитор «колотил по клавишам с такой силой, что они дребезжали». Бетховен делал массу непростительных ошибок, и Людвиг Шпор уходил с репетиции «опечаленный несчастной судьбой» великого мастера.

Патрон музыканта, русский граф Разумовский слушал концерт с восхищением, убежденный в том, что «мир мал» для Бетховена. Другие уходили из Редутензала разочарованные, считая композиции «слишком тяжелыми, длинными и громкими» и называя композитора «Геркулесом, разгоняющим палицей мух». Если в политике конгресс разделился на русскую и австрийскую фракции, то и среди публики, по докладам полиции, образовались «пробетховенская» и «антибетховенская» группировки. По крайней мере австрийцы, знавшие, что Бетховена поддерживает русский царь, проигнорировали концерт. Не почли его своим присутствием и британцы. Дипломатический конфликт перекинулся и в концертные залы.

После концерта Бетховен чувствовал себя совершенно измотанным и обессиленным. Он испытывал одновременно и смятение, и восторг, и радость, и досаду «Все смешалось, перепуталось в моей душе», — говорил он. Бетховен сетовал и на мизерные гонорары. Король Пруссии, едва досидев до середины концерта, удостоил музыканта «жалкими» десятью дукатами. Русский царь великодушно дал ему раз в двадцать больше.

* * *

Хотя Бетховен и посвятил конгрессу кантату «Славное мгновение», мирная конференция продолжала буксовать. Виной всему и главным злодеем был русский царь. Он третировал посланников, самовольничал, одно королевство подарил союзнику, другое оккупировал сам. Подтверждались самые худшие опасения дипломатов — он явно страдал манией величия. «России неведомы ни правда, ни справедливость, ни порядочность», — сделал сакраментальный вывод Генц.

В салонах с удовольствием рассказывали такую историю. На балу царь Александр подошел к красавице графине Сеченьи-Гилфорд и игриво спросил:

— Мадам, я заметил, что вы без мужа. Позвольте занять его место и завладеть вами.

— Не принимают ли меня ваше величество за свою провинцию? — ответила графиня.

В последнее время в венских салонах и миссиях только и разговоров было о наглом захвате Саксонии пруссаками. У всех, кроме немногочисленных союзников, она вызвала исключительно негативную реакцию. Ее квалифицировали не иначе, как «мерзкое» попрание международного права.

Представители германских государств начали собирать подписи под петицией протеста против неприкрытой агрессии. Ее охотно подписывали малые и средние княжества и герцогства, желая защитить «несчастного брата» короля Саксонии и выразить свое несогласие с «вопиющей несправедливостью и насилием».

Петиция пошла по рукам, и скоро ее подписали почти все основные германские уполномоченные на конгрессе. Однако к середине декабря протест выдохся. Причина простая. Пруссаки дали понять, безо всяких экивоков, что любое государство, подписавшееся под петицией, они будут рассматривать как вражеское. Многие делегаты один за другим отозвали свои подписи.

Прусская агрессия и кампания запугивания породили бурю страстей и взаимных обвинений в предательстве. Талейран взялся за перо и написал один из самых выдающихся документов Венского конгресса. В этом документе — письме Меггерниху от 19 декабря — князь дал элегантное политико-философское обоснование роли принципа справедливости и прав государств в противостоянии агрессии.

Талейран напомнил, что его страна ничего не просит, удовлетворена своими границами и не требует новых территорий. Французская миссия добивается лишь одного: «Повсюду и навсегда исключить дух мятежа в международных отношениях, сделать священными все легитимные права государств». Франция стремится к тому, чтобы в мире создалась ситуация, при которой «любые амбиции и неправые деяния натолкнутся на осуждение и непреодолимые препятствия». Это может показаться недостижимым идеалом, но у Европы нет другого выбора, писал Талейран. Принципы справедливости и гарантии прав государств должны соблюдаться неукоснительно, иначе международные отношения деградируют и превратятся в безрассудную борьбу за мировое господство и долгую кровавую вакханалию, в какую Европа была погружена всю последнею четверть века.

Теперь, когда Наполеон потерпел поражение, Европа должна взять на вооружение принцип справедливости как главный инструмент международных отношений. Лидеры государств должны взять на себя обязательство в том, что они никогда и ни при каких обстоятельствах не будут предпринимать или участвовать в каких-либо действиях, которые признаны несправедливыми, поскольку только на основе справедливости и могут зиждиться действительная стабильность и гармония международных отношений. В противном случае будет поддерживаться неустойчивый и ложный международный порядок, который рухнет, как только держава, считающая себя достаточно мощной, решит воспользоваться своим силовым превосходством.

«Сила не дает прав», — писал Талейран. Европа заплатила за силовую политику морем крови и слез. Золотой век мира не за горами, если все поймут эту простую истину.

Талейран обдумал каждое слово своего заявления и постарался сделать так, чтобы о нем узнало как можно больше людей. Он лично вручил копию письма посланнику царя Адаму Чарторыйскому, а второй экземпляр послал лорду Каслри.

Князь хотел, чтобы его мнение услышал не только Меттерних, но и Вена, и желательно вся Европа.

Многие делегаты в Вене приветствовали заявление Талей-рана, называли его шедевром дипломатического искусства. Пруссаки отнеслись к нему настороженно. Они расценили его как хитроумную, завуалированную попытку французского министра расколоть союзников, и прусские посланники предприняли меры по дискредитации как самого Талейрана, так и политики Франции. Разве можно воспринимать всерьез слова Талейрана? Разве он не нарушал многократно клятвы и обещания? Кто-то в прусском посольстве распространил историю, будто бы Франция собирается захватить левобережье Рейна и Бельгию, как она это уже делала в девяностых годах XVIII века.

Вдобавок ко всему позицию Талейрана компрометировали и другие слухи, на этот раз имевшие под собой основания.

В Вену поступало все больше информации, свидетельствовавшей о политической нестабильности во Франции. Король Людовик XVIII, пробыв на троне всего шесть месяцев, стал крайне непопулярен, и французы ненавидели его правительство точно так же, как и режим, существовавший накануне революции. Генералы проявляли недовольство. Солдаты тосковали по Наполеону, роптали ветераны, доведенные до такого состояния, что им приходилось просить подаяние или воровать. В декабре Талейран получил из военного министерства доклад, из которого можно было сделать вполне определенные выводы. Королевский пехотный полк сжег наполеоновских орлов, и «каждый солдат съел порцию золы, запив ее кружкой вина за здоровье Бонапарта».

Все это усложняло жизнь Талейрану. Он представлял короля, терявшего контроль над страной, в которой зрели заговоры, волнения и беспорядки. Как всегда, он держался спокойно и уверенно, но и прусские посланники, очевидно, располагали сведениями о положении дел во Франции. Они обвиняли французского министра в некомпетентности: либо Талейран не знает о кризисе у себя дома, либо скрывает его. Пора было разворачивать пропагандистскую кампанию и Талейрану.

 

Глава 18

ПОВАР, ХУДОЖНИК, БАЛЕРИНА И ДИПЛОМАТ

На башнях по обеим сторонам гавани развевались новые флаги Эльбы — белые полотнища с диагональной красной полосой, украшенной тремя золотыми пчелами. Дизайн придумал сам Наполеон еще в мае 1814 года, находясь на борту фрегата «Неустрашимый». Портной на корабле позаимствовал у моряков парусину и сшил два флага для островной империи Бонапарта.

Новому жилищу Наполеона было далеко до Тюильри. Его не окружали позолоченные бронзовые кресла с головами грифов, отсутствовал любимый стол, выполненный в виде песочных часов и изобретенный тоже Наполеоном. Не было большого портрета «короля-солнца» Людовика XIV с красно-бело-синей республиканской кокардой на голове. Обстановка изменилась. Но Наполеон оставался тем же человеком, только чуть постарше, похудее в плечах и покруглее телом.

Сорокапятилетний император по-прежнему стаптывал сапоги, стремительно расхаживая взад-вперед по комнате и диктуя свои мысли или распоряжения секретарю, который сидел неподвижно и молча, как «предмет мебели». Чем резвее ходил Наполеон, тем быстрее он говорил, и секретарь едва поспевал записывать слова.

Наполеон фонтанировал идеями и приказаниями. Он нанял архитекторов, каменщиков и плотников и затеял основательную реконструкцию дома «У мельниц» по собственному проекту. Добавился второй этаж, на который вела розовая мраморная лестница: две четырехкомнатные анфилады, соединенные просторным салоном. Одно крыло отводилось жене, другое — сыну, хотя явных признаков того, что они приедут, не было. Благодаря восьми окнам салон казался еще объемнее. На окнах, конечно, висели ставни. Под южным горячим солнцем дом раскалялся как печь.

Непоседливый Наполеон въехал во дворец, не дожидаясь, когда закончится ремонт. Фасад все еще закрывали леса, в комнатах пахло краской и непросохшим цементом, в салоне сгрудились белые и позолоченные кресла. В кабинет рабочие только что занесли стулья, обшитые зеленым шелком, письменный стол из красного дерева и желтую софу с золотыми львами.

Потолок спальной был покрашен под цвет походной палатки. Часть мебели Наполеон завез из заброшенных хором сестры Элизы в Тоскане, оккупированной австрийцами. Бонапарт все еще сердился на сестру за дезертирство к союзникам и приказал совершить рейд в ее поместье, во время которого и были фактически выкрадены письменный стол, часы и ее знаменитое позолоченное ложе из темного дуба. Это была превосходная идея, считал Наполеон, — наказать сестру и уколоть Австрию.

Наполеон набрал другую «великую армию» — обслуживающего персонала. Только на кухнях трудились тринадцать человек под предводительством главного повара и главного пекаря. Помимо девятнадцати слуг, жизнедеятельность императора обеспечивали камердинеры, садовники, кучера, конюхи, шорники, слесари, портные и множество других тружеников, одетых в новехонькие зеленые мундиры с золотым шитьем. Жалованье выдавалось скромное, но островитяне, получившие работу при дворе, были довольны. Мальчишки, помогавшие поварам на кухне, гордились близостью к знаменитому человеку и на улице корчили из себя «Наполеонов».

«Великая армия» обслуги у Наполеона получилась интернациональная — французы, итальянцы, корсиканцы, жители Эльбы. Женщина из местной деревни стала заведовать гардеробом, пианиста из Флоренции Наполеон назначил музыкальным директором, компатриота-корсиканца сделал придворным парикмахером — свалявшиеся волосы Бонапарта действительно нуждались в ножницах.

Но при Наполеоне находился один иностранец, которого никак нельзя было занести в число слуг, — офицер из Великобритании, которому поручили присматривать за Бонапартом и поддерживать связь с Лондоном, тридцативосьмилетний шотландец Нил Кемпбелл, сражавшийся с французами в Вест-Индии, Испании и других местах. В конце битв с Наполеоном Кемпбелл служил военным атташе при русском царе. Его уважали за храбрость, в последнем сражении он получил тяжелое ранение ударом сабли по голове и пикой под ребро. Когда Кемпбелл отправлялся на Эльбу, его голова все еще была забинтована, а правая рука висела на перевязи.

Можно лишь удивляться тому, что к недавней грозе всей Европы был приставлен малоизвестный офицер, подобранный тем не менее самим лордом Каслри. Объясняется это очень просто. Желающих поехать на Эльбу практически не было. Никто не хотел оказаться в «одной клетке» с Наполеоном на «Богом забытом острове».

Положение Кемпбелла действительно было трудным. Во-первых, Каслри толком не объяснил, что именно он должен делать на Эльбе. У него не было ни секретных, ни открытых, вообще никаких конкретных инструкций. Ему не сообщили об условиях отречения, даже не показали текст договора. Все, что было известно Кемпбеллу, он узнал из газет или от сослуживцев.

Лорд Каслри, напутствуя Кемпбелла, сказал ему лишь две вещи: оберегать Наполеона от «оскорблений и нападок» и называть его не «ваше величество», а «генерал Бонапарт». Задание крайне неопределенное, по сути, ему предоставлялась полная свобода действий. Один историк написал, что Кемпбеллу поручалось одновременно быть телохранителем, послом и шпионом. Кемпбелла бросили в воду и предоставили самому решать — тонуть или выплыть. Главное: его действия не должны создавать неудобства для британского руководства. И никто не спрашивал: а какое отношение вообще Британия, не подписавшая договор, имела к Эльбе?

Так или иначе, никому не известный офицер и бывший диктатор Европы оказались «в одной клетке». И они, надо сказать, поладили друг с другом. Наполеона вполне устраивало общество шотландца, которого он называл, так и не избавившись от корсиканского акцента, «Комбелл». Они говорили обо всем — и о войне, и о Шотландии, и даже о барде Оссиане. По свидетельству самого Кемпбелла, Наполеон однажды даже сделал редкое признание в совершении величайшей ошибки в своей жизни: в 1813 году он упустил шанс заключить мир, чем мог сохранить и корону, и империю. Ему надо было лишь проявить добрую волю, приехать в Прагу и договориться о перемирии. Он этого не сделал. «Я был не прав, — говорил Наполеон. — Но попробуйте поставить себя на мое место. Как бы вы поступили?» После стольких побед он уверовал в несокрушимость своей армии и соблазнился еще раз «сыграть в кости» с судьбой.

— Я проиграл, — сказал Наполеон. — Но те, кто меня обвиняет, просто понятия не имеют о том, что такое пьянящий зов фортуны.

В Вену все же время от времени приходили сообщения с Эльбы. И от Кемпбелла, и от швейцарцев, итальянцев и других путешественников, бывавших на острове. Талейран знал, что Наполеон неспокоен и может предпринять какие-либо неожиданные действия. Один осведомитель предупреждал: «Бонапарт долго не продержится в ссылке».

Талейран попытался убедить коллег на конгрессе: Наполеона надо увезти подальше от Европы. Но и на этот раз его никто не поддержал. Наполеон побежден и изолирован, у него всего лишь четыре сотни солдат, море патрулируется британскими военными кораблями. Наполеон может сколько угодно нервничать, но он ни на что не способен. Донесения с Эльбы конгресс нисколько не обеспокоили.

У короля Франции, очевидно, было больше оснований для тревоги. Еще до прибытия Наполеона на Эльбу французские власти очистили склады на острове от пушек, боеприпасов, государственного имущества и ценностей. Капитан Томас Асшер, командир фрегата «Неустрашимый», доставивший Бонапарта на остров, самонадеянно и, явно выдавая желаемое за действительное, докладывал об «угнетенном и унылом» настроении ссыльного императора. Наполеону не выдали ни одного су из обещанных по договору об отречении двух миллионов франков. Более того, французский монарх конфисковал личную собственность Бонапарта на сумму в десять миллионов франков.

Наполеон представлял реальную угрозу восстановленным Бурбонам, не признанным многими французами, особенно солдатами и ремесленниками, желавшими возвращения императора. Держать Наполеона рядом с Францией было рискованно.

Пока Талейран нажимал на дипломатические и салонные рычаги, кто-то во французском посольстве готовился разрешить проблему Наполеона в практическом плане. Свидетельств мало, гораздо больше вопросов, но некоторые бумаги, найденные горничными, указывают на то, что в миссии замышлялось похищение Бонапарта. Нити ведут к человеку «номер два» в посольстве — герцогу Дальбергу, если не к самому Талейрану.

Операция похищения разрабатывалась совместно с французским консульством в Ливорно, заново открытым Талейраном как министром иностранных дел три месяца назад. Талейран лично подобрал на роль консула шевалье Мариотти, корсиканца, одно время охранявшего сестру Наполеона Элизу и по каким-то причинам затаившего зло на семью Бонапартов. За осень Мариотти во всех близлежащих портах создал сеть агентов и осведомителей, которые помогли ему сформировать полное представление об образе жизни Наполеона, распорядке дня и выяснить самое главное: где и когда его можно захватить. Он узнал, что Бонапарт часто выезжает с небольшой командой гвардейцев на соседний остров Пианозу и ночует на корабле. «Легче всего, — сообщал Мариотти в конце сентября, — взять Наполеона на Пианозе и увезти на остров Сент-Маргерит».

По всей видимости, по поручению шевалье Мариотти в последний день ноября на Эльбу приехал под видом торговца оливковым маслом некий молодой итальянский авантюрист. По паспорту это был тридцатитрехлетний итальянский патриот Алессандро Форли, хотя, возможно, это его и ненастоящее имя. Он зарегистрировался в форте Стар и затерялся в толпе таких же, по определению Нила Кемпбелла, «странных и всем недовольных личностей». Торговец оливковым маслом быстро освоился в городе. Вскоре он уже поставлял оливковое масло во дворец Наполеона и ждал дальнейших указаний от шевалье Мариотти.

Четыре недели, предшествующие Рождеству, — время раздумий, самоанализа, духовного очищения. На католиков, которые ведут себя фривольно, смотрят косо. Хозяйки салонов опасались оказаться в проигрышном положении по сравнению с соперницами из других конфессий. Герцогиня де Саган, протестантка, и княгиня Багратион, православная, могли, как и прежде, предаваться развлечениям по своему усмотрению.

Тем не менее и в декабре продолжались банкеты, балы-маскарады и полуинтимные званые ужины. Одним из самых привлекательных мест для собраний в узком кругу была маленькая квартирка Фридриха фон Генца на Зайлергассе. Гости поднимались по крутой лестнице на четвертый этаж и протискивались к столу, стоявшему посредине обеденной комнаты, рассаживаясь практически локоть к локтю. Лакеи, держа в руках блюда, с трудом пробирались между стульями и стеной. На таких застольях часто бывали Меттерних, Гумбольдт и, конечно же, княгиня Багратион.

Однажды за столом оказался американец немецкого происхождения д-р Юстус Боллман. Впитав в себя американский образ жизни, он долго рассказывал эмиссарам императоров и королей о преимуществах республиканской формы государственного устройства. По описанию очевидца, хозяин квартиры Генц выглядел так, словно на его глазах «совершалось убийство».

Д-р Боллман приехал в Вену осенью в надежде найти богатых спонсоров для своих проектов. А планы у него были грандиозные. Американец собирался учредить австрийский национальный банк, начать выпуск новой платиновой монеты, создать на Дунае пароходство. Он рассчитывал и на содействие в увеличении торговых связей между Австрией и Новым Светом, особенно в сфере производства ртути, часов, музыкальных инструментов. Пока в Вене не встретили понимания ни республиканские идеи американца, ни его проекты.

На званых вечерах предпочитали другие развлечения. У графа Зичи гости обменивались страшилками о призраках в стиле модного тогда романтизма. Князь Радзивилл, сидя на полу гостиной при свете единственной свечи, рассказывал очень правдоподобно о польском замке, населенном привидениями, преследовавшими людей. Неожиданно дверь салона со скрипом открылась и тут же захлопнулась. По описанию одного из гостей, дамы вскрикнули, а джентльмены заерзали в креслах. Граф Зичи, заулыбавшись, признался, что он снабдил дверь пружиной. Громче всех смеялся король Дании.

Граф Зичи был мастер на выдумки. В его салоне зародился новый вариант игры в шахматы. Гости облачались в костюмы королей, ферзей, слонов, пешек и передвигались, следуя командам, по полу, расчерченному на черные и белые квадраты.

И у Доротеи, помощницы Талейрана, появилось новое увлечение. Ее все чаще видели в компании с молодым австро-богемским аристократом, бравым офицером, графом Карлом Кламом-Мартиницем. Ему исполнилось всего лишь двадцать два года, но он уже успел стать любимцем бывшего командующего союзными армиями князя Шварценберга. Граф Клам успел и отличиться — спас жизнь Наполеону (в апреле 1814 года он отбил его от разъяренной толпы).

Доротея привлекла его внимание на императорской карусели в прошлом месяце, и представил их друг другу не кто иной, как Генц. С того дня граф Клам постоянно наведывался в посольство французов. Парочка прогуливалась верхом на лошадях в парке Пратер или обедала в фешенебельном ресторане  «Римская императрица». В честь поклонника Доротеи шеф-повар Талейрана создал новый десерт — божественный праздничный торт «Клам-Мартиниц».

Своими кулинарными шедеврами шеф-повар Талейрана оказал честь и другим делегатам конгресса. К столу подавались, например, «бомб а-ля Меттерних» и «пудинг Нессельроде». Последнее угощение, посвященное министру иностранных дел России, особенно радовало гурманов — каштаны, смородина, изюм, взбитые сливки, но, если пудинг не получался достаточно сладким, его оставляли на ночь в вишневом сиропе мараскино. На столах он появлялся в виде ананаса.

Неудивительно, что на званых ужинах и приемах у французов всегда было людно. Шеф-повар Талейрана своими соусами, подливками и десертами творил чудеса для французской дипломатии. «Мне нужны не секретари, а кастрюли», — шутя, отвечал Талейран, когда его спрашивали о том, чего ему не хватает в Вене.

У Талейрана были и другие незаменимые помощники, создававшие привлекательный образ Франции, — балерина Эмилия Биготтини, очаровывавшая всех своими восхитительными танцами, художник Жан Батист Изабе, устроивший студию возле кафе «Юнглинг» в Леопольдштадте, где он неустанно писал портреты вельмож конгресса.

Каждый понедельник, как только открывались двери студии, к художнику валил народ, желавший запечатлеться или хотя бы взглянуть на еще не законченные или только начатые изображения светил Европы, которыми была заставлена вся комната. Кареты, выстроившиеся в ряд на улице, наглядно демонстрировали популярность студии, которую Изабе в шутку называл «галереей венценосных голов». Остроумный живописец, знавший множество пикантных историй о наполеоновском Париже, притягивал к себе людей как магнит. Дипломат Талейран не напрасно взял в Вену повара-искусника, балерину и художника. Каждый из них по-своему доказывал всей Европе, что истинная Франция — страна не Бонапартов, а людей миролюбивых, добропорядочных и вполне симпатичных.

* * *

Репертуар развлечений на конгрессе был необычайно разнообразен. В том же декабре в дни рождественского поста полные залы собирали так называемые tableaux vivants, «живые картины», представления, в которых актеры, выходя на сцену, застывали в различных позах, воспроизводя хорошо известные полотна или образы. Два джентльмена — Ла Гард-Шамбона и принц де Линь — присутствовали на одном из таких спектаклей, устроенном в императорском дворце.

Они пришли пораньше и заняли в уже заполненном зале места, зарезервированные для них рядом с княгиней Марией Эстергази. Заиграли рожки и арфы, возвещая о торжественном появлении монархов. Затем в бело-золотистом бальном зале разом погасли свечи — для того чтобы внимание зрителей было полностью обращено на сцену.

Актеры-любители исполняли сюжеты из мифологии и истории. Сначала они показали «Людовика XIV, преклонившегося к ногам мадам де Лавальер», потом не очень удачно изобразили «Ипполита, отвергающего обвинения Федры в присутствии Тесея». Оркестр играл произведения Моцарта, Гайдна, других композиторов, в том числе и приемной дочери Наполеона Гортензии, побывавшей некоторое время королевой Голландии.

Кульминацией шоу был выход на сцену — «гору Олимп» — богов и богинь — Юпитера, Юноны, Марса, Минервы, Меркурия и прочих верховных существ. В роли Аполлона, известного своей необыкновенной красотой, выступал граф де Врбна. В целом он вполне походил на Аполлона, если бы ему не мешала одна маленькая деталь — усы.

Устроители спектакля убеждали графа сбрить растительность — еще никто не видел Аполлона с гусарскими усами. Это абсурд, несоответствие надо убрать, требовал постановщик. Граф де Врбна не поддавался. Пришлось вмешаться самой императрице Австрии, и только ей удалось уговорить графа «снять это неудобство», как выразилась императрица. Можно сказать, удаление усов стало первым крупным успехом дипломатии на Венском конгрессе.

Наградив исполнителей аплодисментами и криками «браво», зрители дружно отправились на бал, актеры — по-прежнему в своих костюмах. В толпе мелькали царь, император, короли, королевы, бог войны, богиня любви, Людовик XIV. Царь России, как обычно, открыл полонез и повел за собой хвост марширующих танцоров по бальному залу и прилегающим комнатам дворца. Танцующий поезд миновал Талейрана, развалившегося в кресле, испанского посланника Лабрадора и кардинала Консальви, углубившихся в беседу, лорда Каслри, облокотившегося о камин. Его брат лорд Стюарт бесцельно бродил рядом с видом павлина. Выплыв из боковой гостиной, царь и его танцоры чуть не смяли на своем пути группу дипломатов, сосредоточенно игравших в вист.

После обильного ужина бал в полночь завершился, и гости императора разъехались набираться сил для следующего дня, который обещал быть не менее многотрудным.

Страсти, вызываемые зваными ужинами и балами, к наступлению глубокой ночи обычно стихали. Но не всегда и не для всех. У некоторых участников исторического события они только начинались.

Ла Гард-Шамбона возвращался под утро домой своим привычным маршрутом вдоль городских стен и, к своему великому изумлению, встретил на пути давнего хорошего друга, почтенного принца де Линя.

— Господи, принц, что вы делаете здесь в столь неурочный час и в такой холод? — спросил озабоченно Ла Гард-Шамбона.

Принц явно был чем-то расстроен. Он пробормотал что-то про любовь, ее сладость и ее боль. Он кого-то ждал, и свидание, по всей вероятности, сорвалось.

— В вашем возрасте, — сказал принц, — они меня ждали, а теперь я их жду, и самое отвратительное то, что они не приходят.

Уязвленным принцем завладела несвойственная для него грусть. Он вдруг заговорил о старости:

— На заре жизни вы купаетесь в удовольствиях, и вам кажется, что так будет всегда. Но время идет, годы летят и насылают вам парфянские стрелы. Наступает момент, — продолжал он жаловаться, — когда во всем вас начинают настигать разочарования, краски уходят из жизни, и существование становится бесцветным, как полинявшее покрывало. Э-эх, я давно должен был привыкнуть к этому состоянию!

Принц не успокаивался и все говорил, говорил о том, что он теперь ни на что не годится и никому не нужен. А когда-то его приветствовала Мария Антуанетта, прославляла Екатерина Великая, за советами к нему обращался Казанова.

— Мое время прошло, — не переставал сетовать он. — Мой мир умер.

Попрощавшись и пожелав спокойной ночи опечаленному принцу, Л а Гард-Шамбона двинулся по направлению к дому. Но и опять он не дошел до своего жилища. Поэт-песенник повстречал еще одного старого приятеля, некоего графа Z, возвращавшегося в отель «Римский император».

Граф Z был молодым, всего двадцать один год, но очень богатым человеком. Его отец, входивший в число фаворитов Екатерины Великой, недавно скончался и оставил приличное состояние. (Не был ли это граф Завадовский?) Ла Гард-Шамбона проводил его до отеля, и, сидя в номере за рюмкой, они, обсудив вечерние приключения, договорились встретиться назавтра в полдень и отправиться верхом на лошадях в парк Пратер. Когда же Ла Гард-Шамбона пришел в назначенное время, его ждал сюрприз: в номере было темно, шторы задернуты, а граф Z все еще спал в кровати.

— Вставайте, вставайте! — начал тормошить его поэт. — Лошади готовы. Вы что, заболели?

Граф поднялся и, еле сдерживая слезы, промолвил:

— Вчера я потерял два миллиона рублей.

— Вы в своем уме? — поразился Ла Гард-Шамбона. — Или изволите шутить? Когда я уходил, вы легли в постель, и я собственноручно гасил свечи.

Граф объяснил, что после ухода Л а Гард-Шамбона к нему заявились друзья и предложили сыграть в карты. И они дулись до утра.

Ла Гард-Шамбона раздвинул шторы и увидел, что карты все еще валяются на полу.

Он решил разобраться во всем и переговорить с картежниками. Никакого результата. Л а Гард-Шамбона потом встретился с русскими делегатами, надеясь на то, что они пристыдят шулеров, обчистивших его друга. Поэт был поражен их реакцией.

— Стоит ли так волноваться из-за каких-то бумажек? — сказал ему один дипломат, имея в виду ассигнации. — Вся Европа в Вене сидит за столом, покрытым зеленым сукном. Идет игра не на деньги, а на государства. Один бросок дипломатической кости может означать потерю сотен тысяч, нет, миллионов голов. Почему бы мне не выиграть, если повезет, несколько бумажек?

Граф Z, похоже, стал первой жертвой азартных игр, разворачивавшихся на Венском конгрессе и вокруг него.

 

Глава 19

НЕПОРЯДОЧНОСТЬ

Миротворцы окончательно рассорились из-за захвата Саксонии Пруссией, и лорд Каслри чувствовал себя путником, сбившимся с дороги. 6 декабря из офиса премьер-министра в Лондоне пришла депеша, добавившая ему головной боли.

Британское правительство узнало о непослушании министра из разных источников, в том числе из Австрии и Франции. Премьер-министр, лорд Ливерпуль приказал впредь неукоснительно следовать официальному внешнеполитическому курсу. Ему надлежало развернуться на 180 градусов и поддержать Саксонию.

В депеше лорду Каслри в назидательном и не допускающем возражений тоне указывалось и на то, чтобы он прекратил конфликтовать с союзниками Британии; прежде всего имелась в виду, конечно, Россия. Британия все еще ведет войну за Атлантическим океаном с Соединенными Штатами, напоминали Каслри из Лондона, и правительство не желает, чтобы возникла еще одна война — в Европе, тем более из-за проблем, имеющих для союзников лишь касательное значение. В письме говорилось: это правило относится ко «всем вопросам, которые до настоящего времени обсуждались в Вене».

Инструкции ставили Каслри в затруднительное положение: ему предстояло теперь тяжелое объяснение с прусским канцлером. Испытывая некоторое смущение, но тем не менее твердо Каслри заявил, что Британия отзывает свое первоначальное согласие на оккупацию Саксонии. Лондон не может мириться с этой акцией.

Гарденберг запротестовал, изумившись внезапной перемене британской позиции, назвав демарш Каслри «ударом в спину». Канцлер довольствовался тем, что у него по крайней мере имелось согласие Меттерниха. Он, наверное, забыл, каким условным и неопределенным было это «позволение». А может быть, он рассчитывал на устную, не зафиксированную на бумаге договоренность.

Канцлер Гарденберг двумя днями раньше отправил Меттерниху послание, агитируя его за прусско-австрийское сотрудничество. Форма обращения была весьма нетипичная для дипломатических контактов, но, наверно, соответствующая общему довольно фривольному духу конгресса. Гарденберг послал Меттерниху, представьте себе, целую поэму, посвященную сближению двух стран:

В субботу вечером, 10 декабря Гарденберг получил ответ. Со всей присущей ему учтивостью австрийский министр уведомлял прусского канцлера: несмотря на историю добрососедских отношений, Австрия вместе с Британией, почти всей Германией и другими цивилизованными государствами осуждает захват Саксонии. Заверив Гарденберга в том, что он не забывает об интересах своего друга, Меттерних предложил ему свой вариант решения проблемы. Пруссия отказывается от аннексии всей Саксонии и получает ее небольшую часть с населением 330 000 человек, а также некоторые территории на западе, в Рейнланде. В совокупности эти земли позволят Пруссии вернуться к прежним размерам, существовавшим в 1805 году, и ее население возрастет, как и было обещано, до десяти миллионов человек. К предложению прилагались соответствующие расчеты.

Гарденберг возмутился. Одна пятая часть Саксонии! Пруссия имеет право на весь регион. Именно это обещал Меттерних. Все последние месяцы Гарденберг пытался урезонить экстремистски настроенных генералов, побуждавших короля к тому, чтобы предъявить еще более жесткие требования. И вместо вознаграждения его нагло унижают. Другие прусские представители в городе были в равной мере рассержены на Меттерниха. Как написал Генц, все пруссаки кричали: «Караул, грабят!»

Под впечатлением от сухого ответа на свои лирические стихи Гарденберг совершил действие, о котором потом, наверно, сожалел. По крайней мере Талейран назвал его поступок «глупым и непорядочным». Если Меттерних нарушил слово, то и он должен сделать нечто подобное, решил Ганденберг. Он взял всю конфиденциальную переписку с Меттернихом, приехал во дворец Хофбург и показал ее русскому царю.

Сразу же всплыло наружу пристрастие Меттерниха к лавированию. Особенно неприятно царю было читать письмо Меттерниха, в котором князь опровергал абсурдные обвинения Александра, из чего следовало, что русский царь — лжец. Александр рассвирепел и требовал сатисфакции. По некоторым свидетельствам, царь ударил шпагой по столу и закричал, что он вызывает Меттерниха на дуэль.

В то же самое время, когда разгорался дипломатический конфликт вокруг Саксонии, слег в постель в своей маленькой квартирке на Мёлкер-Баштай принц де Линь, простудившись в начале декабря. Он лежал на рваном матрасе в окружении любимых предметов — книг, гравюр, картин, теперь уже не в рамах, а пришпиленных к стенам кнопками. У постели сидели родные и близкие с микстурами и пилюлями в руках, повидаться с больным шли нескончаемым потоком друзья и знакомые. На улице у дома собралась толпа; она всматривалась в окно на третьем этаже, но видела только мерцающую свечу.

— Я знаю, таков закон природы, — говорил принц окружившим его родственникам. — Мы покидаем этот мир, чтобы освободить место для других.

Помолчав, он продолжал:

— Только о как больно оставлять тех, кого любишь! Это самое ужасное в смерти.

Принц говорил тихим, слабым голосом, с трудом произнося слова; он поинтересовался делами на конгрессе, сказал, что завтра собирается куда-то поехать, а потом забылся. Можно было понять, что в бреду он видел себя фельдмаршалом, руководящим сражением. По некоторым воспоминаниям, принц, вздохнув, еле слышно сказал: «О, я это чувствую. Душа покидает свое изношенное тело». Другие запомнили то, что старик пообещал подарить конгрессу замечательный спектакль — похороны фельдмаршала. К наступлению вечера доктор признал — он бессилен что-либо сделать. Утром принц умер; было 13 декабря 1814 года.

Через двое суток, в день, когда по его прогнозу конгресс должен был закончиться, принца отпевали в Шотландской церкви на Фреюнге. В храме, возле него, на площади, на близлежащих улицах столпились люди; они стояли и на балконах, выглядывали из окон верхних этажей. Затем похоронная процессия, во главе которой шли маршалы и генералы, двинулась через весь город к месту погребения на Каленберге на краю Венского леса.

Гроб несли восемь гренадер, на крышке покоились шпага князя, маршальский жезл, военные ордена и медали. За гробом шла лошадь, без всадника, покрытая черным полотном с серебряными звездами. Процессию сопровождал рыцарь в черных доспехах и с опущенным забралом. Похоронный кортеж двигался медленно, в полном безмолвии, слышалась только траурная дробь барабана.

* * *

Приближалось Рождество. Дни становились короче, темнее и холоднее, временами выпадал снег, белым кружевом украшая деревья. И жители Вены, и гости бродили по рынкам и бутикам в поисках подарков. Они готовились встретить первое послевоенное Рождество.

Агент XX, зайдя в салон Фанни фон Арнштейн, жены банкира из фирмы «Арнштейн и Эскелес», немало удивился, увидев в комнате высокую елку, утыканную свечками. И зрелище это было диковинное не только для многоопытного шпика. По свидетельству историков, в декабре 1814 года жители Вены, переняв «берлинский обычай», впервые наряжали рождественские елки.

Во французской миссии Доротея тоже уговорила Талейрана встретить Рождество «по-берлински». Они поставили елочку в прихожей и елку побольше у парадной лестницы, развесив везде красочные гирлянды. В канун Рождества в посольстве устроили прием, а вечером, следуя по желанию Доротеи немецкой традиции, обменялись подарками, не под Новый год, как в католической Франции и Австрии.

Талейран подарил Доротее кашемировый платок и мейсенский фарфор, а она вручила ему часы Бреге, специально присланные из Парижа; внутри был вставлен ее миниатюрный портрет, выполненный художником Изабе. Эти часы, сказала племянница, будут помогать ему коротать время на долгих и ужасно нудных совещаниях.

Хотя роман и прекратился в одностороннем порядке, старшая сестра Доротеи Вильгельмина так и не выходила из головы Меттерниха, и он послал ей к Рождеству банку английской лимонной соли, надеясь, что она помогает бороться с мигренью. «Даже маленькие подарки скрепляют дружбу, — написал ей князь в послании, прикрепив его к пакету. — Вспомните обо мне. Скажите, что вы моя. Жажду увидеть вас завтра вечером».

На Мёлкер-Баштай Людвиг ван Бетховен, как обычно, сидел за фортепьяно и писал музыку. Недавно он закончил полонез до-мажор (соч. 89), посвятив его русской императрице и заработав пятьдесят дукатов. Царю России он уже посвятил «Три сонаты для скрипки» (соч. 30). А сейчас Бетховен пытался положить на музыку патриотическую трагедию, которую написал личный секретарь короля Пруссии Иоганн Фридрих Леопольд Дункер. Композитор должен был доработать еще одно произведение, посвященное Венскому конгрессу, — песни для хора с оркестром «В честь светлейших союзников». Однако конгресс закончится прежде, чем Бетховен завершит это произведение. Впрочем, оно так и не будет завершено; вообще оно могло не прозвучать, если бы его не начали исполнять в девяностые годы XX века.

В Рождество придворный композитор Антонио Сальери дирижировал на торжественной мессе в дворцовой капелле. Позднее в Редутензале повторно состоялся концерт Бетховена. Вновь исполнялись Седьмая симфония, «Славное мгновение» и «Победа Веллингтона». Собранные деньги пошли на вспомоществование местному госпиталю. Сам Бетховен и не дирижировал, и не играл. Двумя днями раньше он давал концерт на дне рождения русского царя. С того времени музыкант больше не садился на публике за фортепьяно.

Княгиня Багратион устроила рождественский званый вечер для царя, фестивальный комитет организовал бал в императорском дворце, а лорд Каслри принимал гостей у себя в посольстве на Миноритенплац. У англичан были замечены кардинал Консальви, князь Евгений де Богарне и кронпринц Баварии, который почему-то весь вечер пытался говорить на древнегреческом языке. Это его четвертый язык, объяснял он, и ему необходима разговорная практика. Неизвестно, сколько вина было выпито за рождественский вечер. Когда уже в январе проверяли винные запасы, посольство недосчиталось десяти тысяч бутылок.

Барон Франц фон Хагер и в канун Рождества горел на работе, читал перехваченные письма, сводки и рапорты. Для него это был обычный день. Около семидесяти документов он передал в «темный кабинет».

Посольство Талейрана уже не было столь неприступным, как прежде. Поставлял информацию купленный привратник, «свои» горничные обшаривали все кабинеты. Соглядатаям везло: Дальберг имел привычку разбрасывать повсюду свои бумаги, и среди них были не только любовные послания и записи расходов, вроде недавних ста восьмидесяти флоринов, потраченных на балерину Биготтини. Агенты с пользой для себя обыскивали и кареты. Особенно забывчивым был граф Алексис де Ноай. Он нередко оставлял письма в экипаже.

Барон Хагер успешно подсадил своего привратника и своего камердинера к Гумбольдту, приставил сыщиков к русским посланникам, легче всего ему было следить за теми из них, кто находился вне стен дворца Хофбург. Об Александре информация поступала от анонимного агента, добывавшего ее у врача царя Якова Васильевича Виллие. Шпионы Хагера нашли подходы и к британскому посольству. Им надо было только выявить курьеров, с которыми лорд Каслри посылал в Лондон свои депеши, и с этого момента британская политика больше не составляла никакой тайны для австрийской полиции.

На следующий день после Рождества Вену покинула одна из самых заметных фигур на конгрессе — король Вюртемберга. Монарх не просто уехал; можно сказать, он хлопнул дверью. Рассерженный отсутствием какого-либо прогресса, король не захотел больше участвовать в «танцующем» конгрессе. К тому же он не сошелся характером со многими коллегами по венценосному цеху. Проезжая по улицам в карете, король не прикладывал руку к шляпе, игнорируя приветствия народа, ходил надутый в салонах и, поскучав, вскоре исчезал. Сплетники прозвали огромного, грубого и унылого самодержца «монстром» и распространяли всякие байки о его сомнительных проделках, к примеру, о том, что он будто бы имел связь с одним из смазливых гвардейцев. Когда ранним утром карета короля Вюртемберга выехала из ворот дворца Хофбург, у слуг остались о нем совсем иные воспоминания. Так называемый монстр был очень великодушным. Он чуть ли не всех одарил деньгами, кольцами, табакерками и прочими дорогими безделушками. Привратник получил триста флоринов, его охотничья команда — пятьсот. Тысячу флоринов король передал персоналу своего любимого театра «Ан дер Вин», не забыв поблагодарить и человека в окошке театральной кассы.

Рождество настраивает на великодушие, делает человека добрее и отзывчивее, и на конгрессе в Вене на какое-то время позабыли о ссорах и распрях. Это не привело к подписанию каких-либо соглашений, но способствовало успеху первой международной гуманитарной акции — сбору средств в Аугартене на борьбу с рабством.

Гуманитарную акцию организовал английский адмирал Уильям Сидни Смит, представлявший в Вене ссыльного шведского короля Густава IV Адольфа, низложенного во время войны, но остававшегося, по мнению Смита, законным правителем Швеции. Адмирал преследовал и другую цель: привлечь внимание мира к судьбе европейцев, похищенных и проданных в рабство в Северную Африку. Он хотел, чтобы конгресс навечно запретил работорговлю — эту страшную язву цивилизованного человечества. Смит насмотрелся зверств, когда служил в королевском флоте, и теперь решил возглавить крестовый поход против варварства, создав новый военный орден — рыцарей — освободителей рабов в Африке.

Еще в 1798 году англичанин сражался с Наполеоном во время осады крепости крестоносцев Акры. «Из-за этого дьявола Сидни Смита госпожа Фортуна мне изменила», — говорил о нем Бонапарт. Адмирал мог поведать множество историй и о Наполеоне, и о себе. Смит особенно любил рассказывать о побеге из французской тюрьмы или о том, как в 1807 году он вывозил португальское королевское семейство в Бразилию. Многим нравились его залихватские байки, хотя далеко не все могли вынести многоречивость адмирала.

Венское общество в целом более или менее благосклонно относилось к Смиту, и недержание речи лишь увеличивало его популярность. По средам к нему в апартаменты приходило столько гостей, что люди плечом к плечу стояли в прихожей, на лестнице, в комнатах. И на своих приемах, и на балах адмирал появлялся не с какой-нибудь одной наградой, а навешивал на грудь все ордена, кресты и медали. Иногда он поступал по-другому: выходил то с одним, то с другим, то с третьим орденом или крестом, чтобы, как объяснял Смит, «не досадить кому-либо из гостей».

Адмирал задумал провести целую серию гуманитарных акций за освобождение рабов, и одна из них устраивалась 29 декабря 1814 года. Во дворце Аугертена организовывался гигантский банкет — «гуманитарное пиршество». Гости должны были платить по три дуката за банкет и еще десять гульденов за бал. Вся выручка шла на освобождение рабов.

Приняли приглашение более ста пятидесяти знатных персон — монархи, князья, генералы, дипломаты, в том числе царь России и прусский король. Изюминка банкета заключалась еще и в том, что все должны были и сами платить за угощение. Это было настолько ново и интересно, что ни одна из коронованных особ не могла отказать себе в таком удовольствии.

На столы, расставленные в форме огромной подковы, подавались самые изысканные блюда Австрии. Снедь обеспечивал венский ресторатор герр Янн, вина адмирал получил из Рейнланда, Италии и Венгрии. На стенах дворца висели флаги государств, чьи представители собрались на пиршество, два оркестра исполняли национальные гимны. О прибытии королей возвещали фанфары, а герольды трубили в горны, сидя верхом на конях. Все, как в «шекспировском театре», с восхищением написал Ла Гард-Шамбона.

Единственный конфуз приключился, когда официант герра Янна, держа в руках серебряный поднос с банкнотой, подошел к королю Баварии Максимилиану I Иосифу. Король был человек нескупой и сразу же сунул руку в карман. Обшарив все карманы, он понял, что денег при нем нет. Официант продолжал стоять, нетерпеливо бренча монетами на серебряном подносе. Король внимательно посмотрел на одного из своих придворных — графа Карла Рехберга, но тот ничего не видел: он увлекся беседой с Вильгельмом фон Гумбольдтом о своей книге — двухтомнике «Народы России». Еще один долгий взгляд через стол — граф по-прежнему не реагировал. Король испытывал такие муки, что, по описанию Ла Гард-Шамбона, был готов закричать: «Три дуката! Три дуката! Три дуката за королевство!»

Выручил Максимилиана русский царь, положив на поднос требуемое пожертвование. «Из официанта получился бы неплохой сборщик налогов», — сказал кто-то громко. Все с облегчением расхохотались. Засмеялся и смущенный баварский король. Адмирал Смит тоже имел все основания для того, чтобы быть в хорошем настроении. Филантропическая акция принесла несколько тысяч дукатов на борьбу с рабством.

 

Глава 20

КОРОЛЬ ПРЕДМЕСТИЙ

Год заканчивался, а конгресс, как выразился кардинал Консальви, делал один шаг вперед и два шага назад. Проблема Саксонии совсем зашла в тупик. Талейран мертвой хваткой держался за принципы международного права и справедливости, Меттерних предпочитал компромиссы и сделки.

Меттерних считал, что Гарденберг повел себя недостойно, показав конфиденциальные письма русскому царю. Тем не менее австриец не прекращал поиска вариантов, как довести население Пруссии до обещанных десяти миллионов человек без оккупации всей Саксонии. Такие возможности, полагал князь, есть, надо лишь заинтересовать пруссаков.

Из всех вариантов Меттерниху нравился один: прирастить население Пруссии до обещанных десяти миллионов «душ» (эту единицу измерения конгресс принял как основную для перекраивания географических карт) можно за счет территорий по Рейну. Князь добавил еще пятьсот тысяч душ для ускорения сделки. Пруссия проявила интерес. Но некоторые данные о численности населения отдельных территорий, приведенные в перечне, показались ей завышенными. Кроме того, Гарденберг, зная переменчивую натуру Меттерниха, просто-напросто не доверял ему.

Неделями дипломаты жонглировали цифрами, и, естественно, статистические выкладки одной стороны отвергались другой. Даже исходя из лучших побуждений трудно было произвести точные расчеты из-за людских потерь и миграции населения в годы войны. И Меттерних выступил с предложением: почему бы не создать оценочную комиссию, которая и занялась бы арифметикой, подготовив согласованные данные о населении по каждой территории?

Лорд Каслри согласился с Меттернихом и на исходе декабря пришел во дворец Кауница обсудить идею австрийского министра с Талейраном. Поддержка французского главного дипломата была крайне важна. Хотя Талейран и не входил в узкий круг переговорщиков, его твердая позиция в отношении Саксонии завоевала ему популярность среди делегатов малых государств, признавших в нем своего лидера. К счастью, Талейран с ходу не отверг предложение Меттерниха. Напротив, он приветствовал идею, выставив, правда, одно условие: комиссия в лабиринте цифр не должна растерять принципы.

Талейран сделал и ряд замечаний. Комиссии с самого начала надо признать права короля Саксонии. Ей следует, кроме того, при расчете населения территорий учесть и другие факторы, а не только «количество голов». Нельзя ставить на одну доску «крестьян без капитала, земли или ремесла» и относительно обеспеченных жителей Рейна и других регионов Германии. И самое главное: надо бы им троим, ему, Каслри и Меттерниху, заключить соглашение в поддержку Саксонии.

— Соглашение? — спросил, опешив, лорд Каслри. — Вы предлагаете альянс?

— Соглашение можно заключить и без альянса, — ответил Талейран. — Но его можно назвать и альянсом, если вы того хотите. С моей стороны возражений не будет.

— Но альянс предполагает войну или может привести к войне, а мы должны делать все для того, чтобы не допустить войны, — сказал Каслри, помня о наставлениях из Лондона.

— Я с вами полностью согласен, — заметил Талейран. — Мы должны делать все, только не жертвовать честью, справедливостью и будущим Европы.

— Война у нас непопулярна, — продолжал Каслри.

— Она станет популярной, если будет вестись во имя великой цели — истинно европейской.

Примечательно, что Каслри не отклонил сразу же предложение Талейрана о британо-франко-австрийском альянсе. Он даже не слишком удивился. Устав от бесконечных раздоров, лорд Каслри и сам думал над тем, как наладить сотрудничество с Францией.

На следующий день Талейрана детально ознакомили с проектом создания оценочной комиссии, и только тогда князь понял, что комиссия уже фактически утверждена и в ней никак не представлена Франция.

Хорошо зная, как ко всему этому отнесется Талейран, лорд Каслри послал вводить в курс дела француза своего брата лорда Стюарта, человека недипломатичного и даже не очень деликатного. Увидев, что Франция в списке отсутствует, Талейран спросил:

— Кто был против?

— Не мой брат, — ответил Стюарт.

— Кто же тогда? Поколебавшись, Стюарт замямлил:

— Ну... это...

Он еще помолчал, а потом выпалил:

— Союзники.

Талейран не выдержал. «Большая четверка» все еще вела себя так, как будто находилась в состоянии войны с Францией. Пусть она и разбирается с конгрессом. А с него хватит.

— Об этом непременно должна знать Европа, — пригрозил Талейран, пообещав довести до сведения всех делегатов то, как Каслри предал Саксонию и Польшу, вместо того чтобы попытаться спасти их, воспользовавшись возможностями конгресса. Лорду Каслри, недавно получившему реприманд из Лондона, вряд ли были бы приятны подобные акции со стороны Талейрана. Разговора не получилось, и Стюарт поспешил в посольство к брату.

Угроза Талейрана, по выражению одного британского дипломата, «собрать чемоданы и уехать из Вены» подействовала. Когда оценочная комиссия собралась во второй раз, за столом переговоров, уютно расположившись в кресле, сидел коллега Талейрана герцог Дальберг как официальный представитель Франции.

Пока оценочная комиссия подсчитывала «души» на территориях, предназначавшихся для Пруссии, великие державы предприняли последнюю попытку мирно разрешить проблему Саксонии. По важности этот кризис, как отметил в дневнике Генц, затмил все остальные споры. Надо было действовать быстро, пока Пруссия не закрепилась на захваченных землях и не закрылся внезапно по тем или иным причинам конгресс.

На совещании 30 декабря русские вновь заявили, что к Пруссии должна отойти вся Саксония. Царь в порядке компромисса обещал освободить саксонского короля и переместить его на новую территорию на левом берегу Рейна. Король Саксонии, обосновавшись в новой столице — Бонне, получит также Люксембург и города бывшего архиепископства Трира, включая Кёльн.

Условия, выдвинутые царем, совершенно не устраивали Австрию. Так или иначе, речь шла об исчезновении Саксонии, о передаче всей ее территории Пруссии и оголении Австрии. Что касается Рейна, надо ли снова похищать законного короля Саксонии и отправлять его в какое-то эфемерное королевство? Не лучше ли дождаться заключений оценочной комиссии?

И после трех месяцев совещаний и переговоров миротворцы были разделены на две противостоящие команды: Россия и Пруссия на одной стороне баррикады, Австрия и Британия — на другой. Выслушав предложение русской делегации, британцы и австрийцы выдвинули свое. Поскольку проблема Саксонии стала общеевропейской, почему бы не спросить мнение других государств? Почему бы, например, не выяснить, что думает по этому поводу сам король Саксонии?

Тут в перепалку вступил Гарденберг, заявив: он скорее поставит крест на конгрессе, но не потерпит такого надругательства над Пруссией. Как только временная оккупация Саксонии станет перманентной, предупредил он, Пруссия будет рассматривать любые посягательства на нее «равнозначными объявлению войны».

Каслри тоже вышел из себя. Подобные угрозы могут запугать страну, «трясущуюся при каждом чихе», сказал он. Но они вызовут прямо противоположный эффект в стране, знающей себе цену, такой, например, как Великобритания. Если Пруссии это надо, она может «сбежать» с конгресса хоть сейчас. В комнате воцарилась зловещая тишина. «Над всеми нами, — записал Генц, — словно нависли тяжелые, грозовые тучи». Последнее миротворческое совещание 1814 года завершилось гробовым молчанием.

Вечером в тот же день русский дипломат граф Андрей Разумовский устраивал новогодний прием. Прежде он служил послом в Вене. Граф обладал миловидной внешностью, изысканными манерами, чувством юмора и огромным состоянием. В музыкальных кругах его знали как ценителя искусств, покровителя таких великих светил, как Гайдн и Моцарт. В дни Венского конгресса граф Разумовский патронировал Бетховена (отсюда «Квартеты Разумовского») и считался одним из последних аристократов, имевших собственный оркестр.

Граф унаследовал два состояния: одно — от дяди, любовника Екатерины Великой, второе — от другого дяди, любовника (а может быть, и тайного мужа) императрицы Елизаветы. Разумовский выстроил в предместье Вены грандиозный особняк, лучше сказать, дворец. В ряду главных устроителей балов и приемов на конгрессе граф удостоился почетного звания «короля предместий».

30 декабря около семисот гостей собрались во дворце в Ландштрассе, где граф на месте пустоши создал «Эдем царских хором». Кареты, прежде чем подкатить к «новому Зимнему дворцу», должны были проехать по собственному бульвару Разумовского, подстриженному парку и мосту. Внутри гости с восторгом осматривали мраморные залы, зеркальный кабинет, висячие лестницы, мозаичные полы, библиотеку с редкими книгами и манускриптами. Граф собрал уникальную коллекцию шедевров мировой живописи, в том числе Рафаэля, Рубенса, Ван Дейка. Отдельную комнату занимали скульптуры итальянского ваятеля Антонио Кановы. Дворец Разумовского выглядел «как храм искусства».

Всем запомнился недавний прием у графа Разумовского, проходивший три недели назад. В роли хозяина выступал сам Александр, и царь всея Руси не скупился на затраты. Он повелел доставить осетров с Волги, устриц из Остенде, трюфели из Франции, апельсины из Сицилии, клубнику из Англии. На каждом столе красовалась чаша с вишней, привезенной из царских оранжерей в России. Высились пирамиды ананасов в таком немыслимом изобилии, в каком, по свидетельству одного из очевидцев, они еще никогда не подавались на приемах и званых ужинах. Гости танцевали до рассвета, предвкушая очередное пиршество у графа Разумовского. Они даже и не догадывались, что оно закончится трагедией.

Дворец «короля предместий» загорелся еще до наступления утра 31 декабря, вспыхнув «подобно Везувию». Звон колоколов оповестил весь город о бедствии. В Ландштрассе помчались пожарные колесницы. Языки огня взметались все выше к небу, медная крыша дворца раскалилась докрасна.

Тушить пожар со всей округи сбежались волонтеры. Приехал император Франц, появились многие делегаты конгресса. Бросив все дела, прилетел в Ландштрассе Талейран: он знал, что Доротея собиралась на прием к Разумовскому вместе с приятелем графом Карлом Кламом-Мартиницем, и оба еще не вернулись домой.

К счастью, большинство гостей покинуло дворец до того, как начался пожар и горящие балки стали валиться вниз. Но в комнатах еще оставались люди. Сам Разумовский должен был благодарить своего верного камердинера за то, что тот вовремя разбудил его и вывел из особняка.

Слуги и подоспевшие друзья выбрасывали из окон второго этажа личные вещи графа — бесчисленные жилеты, брюки, фраки, кидая их прямо в грязные лужи. Вслед за одеждой летели дорогие раритетные книги, канделябры, алебастровые вазы, столовое серебро, мраморные столики, картины, предметы старины, даже часы. Многое из того, что спасали доброхоты, билось при ударе о землю либо растаскивалось чернью.

Сотни художественных ценностей были утрачены навсегда, в том числе и мраморные статуи Кановы. «Там была галерея нидерландской живописи», — печально сказала Доротея, глядя на то, как под напором огня рухнул один из флигелей дворца. К несчастью, в ту ночь погибли два человека, осмелившиеся войти в огненный лабиринт и пытавшиеся вынести посольские документы графа.

Причины возгорания вызвали массу кривотолков. Одни считали, что пожар возник на кухне, в пекарне или на конюшне. Другие предполагали поджог. Следователи сделали свое заключение: неполадки в отопительной системе, как съязвил один из них, французской отопительной системы, которую граф установил год назад. Граф Разумовский дополнил свой дворец деревянной пристройкой, специально предназначенной для приемов, и пожар, видимо, начался оттуда.

Фридрих фон Шёнхольц объяснял причину пожара следующим образом: «Огонь в печах не гас целыми днями. Из-за этого перекалилась и прогорела труба, спрятанная в стене. От нее загорелась деревянная балка; огонь быстро распространился по комнатам, в которых уйма всякого дерева, воска и тканей, а затем, по шторам и коврам, как по фитилям, проник во все, даже самые отдаленные углы дома».

Утром на место происшествия прибыл царь, как все заметили, позже других монархов. Спотыкаясь о колеи, прорытые колесами пожарных телег, и перешагивая через шляпы с перьями, втоптанные в грязь, Александр разыскал графа Разумовского, который сидел в соболиной шубе под деревом, опустив голову и по-детски всхлипывая. Граф лишился всего, что с таким старанием строил и собирал целых двадцать лет. Вокруг него лежали дымящиеся руины и обгоревшие остатки спасенных от огня сокровищ. «Беда страшная, — сказал царь, пытаясь утешить погорельца. — Но все мы под Богом ходим. Такое может случиться и с моим Рыцарским залом. Он тоже обогревается горячим воздухом». И затем, очевидно, под влиянием дипломатических дрязг, добавил: «Вот к чему приводит подражание французам».

* * *

Меттерних не поехал на бал к Разумовскому. Ему не хотелось видеть царя Александра. Они все еще были на ножах.

Царь не стал вызывать князя на дуэль. Его отговорил австрийский император. Меньше всего конгрессу нужен этот спектакль, сказал император, поединок между царем всея Руси и министром его апостолического величества. Скорее, подействовал другой аргумент: царь уронит свое достоинство, стреляясь с человеком ниже рангом. В любом случае, ответил Александр, он «не желает иметь никаких дел с таким не вызывающим доверия министром, как Меттерних».

Не удостоив своим присутствием бал у Разумовского, Меттерних искал встреч с герцогиней де Саган. Он ждал от нее писем, ему не хватало ее общества, ее сочувствия, особенно необходимого сейчас, когда князь оказался в дипломатическом цейтноте. «Черкните хотя бы несколько слов, — умолял Меттерних герцогиню. — Мне очень грустно. А я должен быть сильным, как никогда».

Перед Новым годом Меттерних снова послал герцогине записку, слезно прося о встрече. Он добивался свидания с ней с упорством маньяка. Но герцогиня ответила, что она «устала как собака, больна и вряд ли в ближайшие дни поднимется с постели».

Однако, как Генц записал в дневнике, он в тот вечер заезжал во дворец Пальма и выпил рюмку или две с герцогиней де Саган. Она была совершенно здорова и веселилась в компании сестры Доротеи, графа Клама-Мартиница и князя Альфреда фон Виндишгрёца.

Наверно, в канун Нового года Меттерниху было особенно одиноко и тоскливо. Он в третий раз попытался выклянчить у герцогини свидание. «Мне бы очень не хотелось провести первый день нового, 1815 года, так и не увидев вас», — написал князь.

Прежде чем зазвенели бокалы шампанского, во дворец Пальма был доставлен пакет из магазина венского ювелира. Открыв маленькую атласную коробочку, герцогиня обнаружила в ней золотой браслет изумительно тонкой работы, украшенный бриллиантом, рубином, изумрудом и аметистом. Во времена романтизма каждый камень имел свою символику. Бриллиант и рубин говорили о любви и верности; два других знаменовали дни рождения: аметист — герцогини де Саган, изумруд — князя Меттерниха. Посыльный принес пакет, как и заказывал князь, «к бою часов в полночь».

Меттерних приложил к подарку письмо, разъясняя символическое значение буквы G, выгравированной на каждом камне: «Я был бы счастлив сам надеть этот браслет на вашу прелестную руку и сказать: «Gottgebe Gnade, Gluck, Gedeihen» («Да пошлет вам Господь свое благословение, даст вам благоденствие и счастье»)».

Что делал сам Меттерних в новогоднюю ночь, неизвестно. Поэт-песенник Ла Гард-Шамбона утверждает, что видел его на новогоднем балу у графа Зичи, и это вполне возможно, хотя нельзя не учитывать склонность молодого лирика к несколько вольному обращению с датами. Более вероятно, что князь, отложив гусиное перо и отправив посылку около одиннадцати вечера, провел ночь в одиночестве в кабинете государственной канцелярии.

 

Глава 21

РЕКВИЕМ

Отпраздновав наступление нового года, означающее и приход сезона карнавалов, обитатели Вены, как коренные, так и приезжие, предвкушали новую череду светских развлечений. Балы, рауты, спектакли, концерты, «живые картины» должны были скрасить долгие зимние вечера.

Ранним утром в первый день нового года в посольстве Каслри на Миноритенплац появился замерзший и уставший путник. За шесть дней он пересек всю Центральную Европу, последнюю сотню миль — по ледяным дорогам, в снег и дождь. Посыльный привез для Каслри новости: война Британии с Соединенными Штатами закончилась. Перед Рождеством британские и американские дипломаты на встрече в Генте наконец договорились о мире.

То были необычайно добрые вести для Каслри, запутавшегося в паутине венских переговоров. По крайней мере он освободился от груза войны на другом конце света.

Лорд Каслри незамедлительно отправил гонцов к Меттерниху и Талейрану: надо срочно встретиться. «Я поспешил поздравить Каслри, — говорил Талейран. — Но я не забыл поздравить и себя». Талейран хорошо понимал исключительную важность прекращения войны в Америке.

Теперь Великобритания могла сосредоточить свое внимание только на Европе. Высвобождались фрегаты и линейные корабли, застрявшие в Новом Свете, как и миллионы фунтов стерлингов. Если Пруссия и дальше будет настаивать на своих притязаниях, то Великобритания направит всю военную мощь на поддержку дипломатических усилий.

Получая поздравления на балу во дворце Хофбург по случаю подписания мира, лорд Каслри многозначительно произнес: «Наступает золотой век». В салонах и гостиных Вены бурно обсуждали загадочную фразу британского министра иностранных дел. Имел ли он в виду то, что посланники скоро придут к согласию и не допустят скатывания к новой войне? Или, может быть, как саркастически заметил один британский дипломат, Каслри намекал на то, что Великобритания осыплет золотом союзников, поддерживающих ее политику? Смысл своих туманных слов раскрыл сам лорд Каслри.

Новый год действительно оказался щедрым на хорошие новости. Талейран в депеше королю с удовольствием сообщил, что за прекращением войны между Британией и Соединенными Штатами последовало еще одно знаменательное событие. Почувствовав силу, лорд Каслри сделал Талейрану предложение: Лондон готов заключить альянс со своим заклятым врагом — Францией.

Каслри допекло наглое поведение Пруссии и России. Высокомерие и воинственность прусской делегации никак не способствовали переговорам. Британец посчитал, что пакт с Францией позволит избежать военного конфликта. Единственная проблема состояла в том, что его инициатива не была санкционирована. Строго говоря, она шла вразрез с официальными указаниями правительства.

Трехсторонние переговоры велись в тайне, соглашение готовилось в спешке, и его подписали 3 января 1815 года. По договору, Британия, Австрия и Франция брали на себя обязательство прийти на помощь друг другу в случае агрессии и выделить по сто пятьдесят тысяч штыков, правда, Британия зарезервировала за собой право заменить квоту солдат дополнительным финансированием. Ничего не говорилось о том, что следует помогать союзнику и в том случае, если он совершит нападение. Альянс, следовательно, имел исключительно оборонительный характер.

В тот день, когда был подписан секретный договор, британское посольство устроило званый вечер. Два итальянца играли на гитаре и скрипке, Талейран, как обычно, играл в карты, Меттерних любезничал с дамами, а лорд Каслри отплясывал неистовый шотландский рил. Министров ни разу не видели вместе. Никто даже не догадывался, что эта троица только что поставила подписи под документом, который существенно повлияет на ход всего переговорного процесса на Венском конгрессе.

Теперь Талейран с полным правом мог поздравить себя. За три с половиной месяца, прожитые в Вене, он вывел униженную и побежденную Францию в высшую лигу великих держав. Конгресс зашел в опасный тупик. Британия и Австрия предпочли вступить в тесное партнерство с противником, с которым они воевали почти четверть века, а не с союзниками по коалиции, нанесшей ему поражение.

В городе шли разговоры о каком-то секретном пакте. Но никто не знал в точности его суть, и слухи о нем растворялись в массе других сплетен. Людей больше занимали пересуды о грядущей войне и втором браке вдового короля Пруссии (в жены ему прочили Марию Луизу!). В народе злословили и о том, что русский царь подхватил венерическую болезнь, и будто бы скоро почти всех делегатов выгонят с конгресса, назначив новую команду, которая доведет его до конца.

Первые признаки того, что альянс состоялся, появились, когда на одной из встреч «Большой четверки» в начале января Меттерних предложил подключить к дискуссиям Талейрана. Его сразу же поддержал лорд Каслри, прусские представители замешкались, но, к удивлению всех, не выдвинула никаких возражений делегация России. С чего это вдруг Россия согласилась взаимодействовать с Британией и Австрией? Вопрос не риторический, поскольку царь в последнее время явно стал покладистее. Он, как выразился Меттерних, испытывал очередную «эволюцию настроений ума». Царь Александр даже изъявил готовность обсуждать проблему Польши, от чего прежде недвусмысленно отказывался. Что с ним произошло?

Безусловно, свою роль сыграло новое международное обстоятельство — Британию больше ничего не сдерживало за океаном. Царь, естественно, начал сомневаться в разумности безоговорочной поддержки Пруссии. К тому же Александр подозревал, что между Британией, Австрией и Францией заключена какая-то сделка. Повстречав 7 января Каслри, царь попросил его подтвердить слухи об альянсе. Британец ушел от прямого ответа, сказав лишь: «Если вы будете исходить из интересов мира, то вам нечего бояться».

Последние дни царь выглядел серьезным и задумчивым. Ему явно наскучили балы и перебранки. По мнению некоторых историков, Александр снова ударился в мистику, подобно тому как это случилось с ним в 1812 году во время вторжения Наполеона в Россию. У государя не так давно появилась поклонница, посылавшая ему необыкновенные письма, которые он, можно сказать, проглатывал.

Автором писем была баронесса Юлия фон Крюденер, пятидесятилетняя вдова из Лифляндии, увлекшаяся апокалипсической мистикой. В своих посланиях баронесса убеждала царя в том, что ему предстоит исполнить «божественное предначертание», как и в темные времена наполеоновского нашествия. Что бы ни говорили о нем на конгрессе, она знает: «В его душе таятся глубокие и прекрасные чувства».

Количество льстивых писем зимой значительно возросло, и они попадали к царю при помощи верной подруги ясновидицы Роксаны Стурдзы, фрейлины супруги Александра. Государь привык получать письма баронессы, он с нетерпением их ждал и обсуждал все нюансы с фрейлиной. Они обычно встречались наедине, в ее покоях, в крошечной комнате на четвертом этаже дворца Хофбург. Там они могли общаться без посторонних глаз, как «спиритические муж и жена».

Время от времени баронесса снабжала царя пророчествами и видениями. Еще осенью она предупреждала: «Вы даже не представляете, каким ужасным будет 1815 год». Крюденер писала:

«Вы думаете, что конгресс благополучно разродится? Откройте глаза. Император Наполеон уйдет с острова. Он станет еще могущественнее, чем прежде, но те, кто его поддержат, подвергнутся преследованию и наказанию. Они не будут знать, где и как сложат свои головы».

Для царя эта женщина была «Богом посланной прорицательницей», и он хотел непременно с ней встретиться.

Однако, помимо мистики, имелись и другие причины резкой перемены в поведении Александра. Он стал уступчивее, наверно, еще из-за того, что ему начал претить альянс с Пруссией. После того как Гарденберг показал царю конфиденциальные письма Меттерниха, австрийский министр иностранных дел ответил тем же: разрешил Александру прочитать одно из писем прусского канцлера. В этом послании Гарденберг неосторожно признался, что поддерживает политику России относительно Польши только в силу двух факторов: во-первых, он следует официальному курсу Пруссии, а во-вторых, действия России в Польше в итоге ее ослабят.

Александр не мог не задуматься: он поддерживает прусские территориальные претензии и что же получает взамен? Так называемый союзник держит камень за пазухой. Более того, этот «союзник» может втянуть Россию в ненужную войну из-за Саксонии. Разочаровавшись в пруссаках, царь снова ощутил себя борцом за мир.

Действительно, у Александра были основания для того, чтобы пойти на сближение с Британией и Австрией. Пруссии угрожало остаться в гордом одиночестве. Талейран получил полное право войти в управляющий комитет «Большой четверки», центральный орган руководства Венским конгрессом.

Встретив Новый год, Меттерних решил все-таки навести порядок в своем образе жизни — расставить точки над i в отношениях с герцогиней де Саган. Она приняла дорогой новогодний подарок, но по-прежнему предпочитала князю-дипломату князя-кавалериста, и Меттерниху ничего не оставалось, как признать суровую реальность. В тот же день, когда министр подписал секретный договор с Британией и Францией, он отправил еще одно послание герцогине, пытаясь объяснить иррациональность своего душевного состояния:

«Два года я был вашим влюбленным поклонником. Я любил вас и продолжаю обожать вас. Вы не любили меня уже тогда, когда я полюбил вас. Как часто это бывает среди людей! Я не отчаивался. Я не просил вашей любви, мне нужна была определенность: отказ или надежда. Вы не лишали меня надежды. Вы поддерживали это непреодолимое чувство, вы подпитывали его, даже видя, что оно подрывает мои способности сохранять собственное достоинство».

«Призванный вести за собой двадцать миллионов человек, я должен был знать, как управлять самим собой», — с горечью признавался Меттерних. Похоже, князь действительно начал сжигать мосты, оставляя в прошлом свои переживания.

Меттерних теперь все силы направил на то, чтобы, пользуясь преимуществами секретного пакта с Британией и Францией, сформировать мощную международную оппозицию Пруссии. С ним солидаризировались Бавария и многие другие малые германские государства, озабоченные своей безопасностью. Некоторые из них даже давали обязательства не вступать ни с кем в переговоры без консультации с Австрией. Тройственный договор, таким образом, не только способствовал преодолению тупиковой ситуации, сложившейся на конгрессе, но и усиливал влияние Австрии в Центральной Европе.

Благодаря принципиальной позиции в отношении Саксонии и вхождению в управляющий комитет значительно возрос и авторитет Талейрана. Он использовал любую возможность для того, чтобы поднять международный престиж Франции.

К несомненным успехам его дипломатии следует отнести реквием — заупокойную мессу по королю Людовику XVI, отправленному революционерами на гильотину в 1793 году. 21 января 1815 года исполнялась двадцать вторая годовщина со дня «кровавого кошмара и вечной скорби» (слова Талейрана), и французский посланник решил приобщить к этой траурной дате все венское международное сообщество — провести торжественное искупительное богослужение.

Австрийский император, узнав о замысле Талейрана, предложил свою помощь: как-никак, а Людовик XVI приходился ему дядей, а Мария Антуанетта — тетей. Участие императора Франца обеспечивало Талейрану высочайший уровень и массовость мероприятия. Австрийский монарх, конечно же, предоставил ему самый грандиозный и величественный храм Вены — средневековый шедевр готики, собор Святого Стефана.

С благословения императора Талейран заручился и поддержкой фестивального комитета. Организаторы балов и концертов на этот раз с таким же рвением готовили собор Святого Стефана к скорбному богослужению. Стены церкви были задрапированы черным бархатом, в центре выросла пирамида, а у ее подножия появились четыре статуи, символизирующие «скорбящую Францию», «проливающую слезы Европу», «Веру, держащую в руках Завет Людовика XVI» и «Надежду, возводящую глаза к небесам». На всех колоннах висели гербы Бурбонов.

На траурную церемонию, как и обещал, приехал император Франц. Императрица не смогла прибыть, сославшись на нездоровье. Зато один за другим заняли свои места на платформе, покрытой черным бархатом с серебряными кистями, все остальные венценосцы. На хорах разместились члены дворянского ордена Рыцарей Золотого руна и участники Венского конгресса. В нефе тоже сидели именитые персоны, дам в вуалях провожал к скамейкам благолепный французский посол маркиз де ла Тур дю Пен. Места, отведенные для публики, заполнились мгновенно — море меховых шуб.

Мессу отправлял духовник императора, архиепископ Вены. Столичный Hohkapellmeister Антонио Сальери дирижировал хором, состоявшим из двухсот пятидесяти певчих; для хора музыку написал пианист Талейрана Сигизмунд Нейкомм. Затем к присутствующим обратился с речью приходский священник церкви Святой Анны аббат де Зеньелен. Это была не поминальная молитва, не лекция и не проповедь; это была именно речь, страстная, зажигательная. Аббат посвятил ее очень актуальной теме: «Учись утверждать сердце свое в страхе имени Господа».

Священник сначала воспел славную 1400-летнюю историю французской монархии, а потом так же пламенно обрушился на Французскую революцию и ее преступления против легитимной королевской династии. Можно было не сомневаться в том, что текст писал лично Шарль Морис Талейран или по крайней мере его редактировал. Наверняка он же постарался, чтобы на церемонии непременно присутствовали царь России и король Пруссии. Во-первых, это будет для них уроком, а во-вторых, что еще важнее, вся Европа увидит их на поминании французского короля.

Спустя двадцать два года убиенный король Людовик XVI наконец удостоился заупокойного чествования. Как и все другие проекты Талейрана, богослужение в соборе Святого Стефана преследовало несколько целей. Он воздал дань и восславил прошлое, подчеркнул важность легитимности власти и ненавязчиво, но наглядно продемонстрировал правомерность сохранения легитимного короля Саксонии и восстановления легитимного короля Неаполя.

В конце дня гильотинированный король поминался на званом вечере с банкетом. Талейран заставил всю Вену почтить Францию и ее историческую королевскую династию. Это было несомненным дипломатическим достижением.

 

Глава 22

БОЛЬШОЙ САННЫЙ ВЫЕЗД

Утро 22 января выдалось морозное и метельное, словно специально для долгожданного санного выезда. На Йозефсплац, дворцовой площади Хофбурга, своих ездоков ждали тридцать больших саней, таких же позолоченных и роскошных, как и кареты Габсбургов. После обеда сюда прибудут сановные участники международного форума и помчатся по заснеженным улицам Вены и дальше во дворец Шёнбрунн на грандиозный зимний карнавал.

Толпы людей начали собираться на центральной площади с самого утра. Всем хотелось взглянуть на сказочные сани, обитые изумрудно-зеленым бархатом и сияющие золотой отделкой и серебряными колокольчиками, погладить теплые морды лошадей в попонах из мехов и тигровых шкур. Зрелище было поистине красочным, ярмарочным. «Золото, алые шелка, зеленый бархат» на фоне белого снега произвели глубокое впечатление на швейцарского банкира Жана Габриеля Энара.

Фестивальному комитету пришлось заниматься не только организацией санного выезда, но и решением сложнейшей протокольной проблемы. Как расположить весь этот сонм венценосцев, князей и герцогов? Кто должен ехать первым? Кого и с кем рассаживать в санях? И комитет нашел простой выход: положиться на фатум. Иными словами, провести лотерею.

Если судить по результатам розыгрыша, то устроителям удалось каким-то образом повлиять на фортуну, с тем чтобы избежать дипломатических распрей. Русский царь, недовольный чрезмерной пышностью экспедиции, «вытянул» свою очередную любовь, салонную обольстительницу княгиню Габриеллу Ауэрсперг. Королю Пруссии, тоже пребывавшему не в духе, «досталась» дама, к которой он в данный момент питал нежные чувства, — графиня Юлия Зичи.

Впереди шли кавалеристы, за ними — на гигантских санях — оркестр с трубами и литаврами. Блистательный санный поезд возглавили австрийский император и русская императрица в шубке, отделанной соболем и зеленым шелком, в гармонирующей зеленой шапке, украшенной плюмажем, и в бриллиантах, которые когда-то носила Екатерина Великая. В меховых одеяниях участниц санного пробега преобладали пурпурный, розовый и фиолетово-синий цвета, джентльмены вырядились в длинные польские утепленные пальто, обрамленные дорогими мехами.

Не всем понравилась идея прокатиться в санях. Сильный ветер заставил забраться в карету снова занемогшую императрицу Марию Людовику. То же самое сделали король и королева Баварии. Фестивальный комитет был даже рад этому. Запасные сани пригодятся на каверзных сельских дорогах. Замыкали процессию еще одни гигантские сани, в которых восседал второй оркестр, игравший военные марши.

Около двух часов пополудни все участники заезда, включая музыкантов, расселись по саням. Зазвучали трубы, фанфары, и санный поезд приготовился к старту.

Но случилось непредвиденное. Внезапно на Йозефсплац вылетела карета и остановилась на выезде с площади. Когда возницу вежливо попросили освободить дорогу, он наотрез отказался отъехать в сторону. Его попросили второй раз, третий, бесполезно. В дело вмешался камергер императорского двора, послав на место происшествия самого дюжего молодца из своей команды. И тут выяснилось, что несговорчивым кучером был не кто иной, как британский посол лорд Стюарт. Он еле держался на ногах.

По личному распоряжению императора карету отвели с дороги, и сани с коронованными ездоками медленно тронулись в путь, неспешно, величаво, давая возможность собравшемуся вокруг народу поглазеть на парад владык Европы. Миновав улицы внутреннего города, возницы отпустили вожжи, и лошади, почувствовав свободу, рванулись вперед. Во дворце Шёнбрунн их ждал овес, а пассажиров саней — банкет и бал.

На полпути многоцветная санная процессия остановилась у памятника польскому королю Яну III Собесскому, спасшему в сентябре 1683 года Вену от осаждавших ее турок. Здесь можно было передохнуть, поправить сани и, самое главное, совершить важный дипломатический акт — отдать дань человеку и стране, оказавшей добрую услугу Европе. Неплохой пропагандистский ход, если учесть, что польская проблема вкупе с Саксонией завела Венский конгресс в тупик.

Нарядная кавалькада быстро докатилась до летнего дворца, сейчас больше напоминавшего зимний замок страны чудес. Озеро сверкало льдом, как «отполированное зеркало», и оно было усеяно танцующими конькобежцами. Катились по льду «венецианские гондолы», сиял серебряными крыльями «лебедь», грациозно вальсировали девушки, одетые как «голландские молочницы». Предприимчивые лавочники, надев коньки, предлагали «подкрепиться горячительными напитками».

Внимание всех приковал к себе одинокий фигурист, крутившийся волчком и выделывавший немыслимые зигзаги, петли и восьмерки. Особенно восторженные аплодисменты раздались, когда он, застыв на мгновение, покатился и выписал на льду имена присутствующих венценосных дам. Виртуозным фигуристом оказался британский дипломат, член Лондонского клуба конькобежцев.

Вечером участники санного выезда слушали оперу «Золушка», разбавленную балетными сценами, отрепетированными специально для этого случая. Мария Луиза, прихватив с собой сына, вроде бы уехала из дворца еще утром, чтобы не лицезреть веселое празднество. По другим сведениям, она оставалась дома и посматривала «в глазок» на гулянье. Некоторые очевидцы были уверены в том, что они видели, как сын Марии Луизы, маленький принц, катался на санках с горки у дворца. Зимняя вылазка завершилась посиделками в гостиных среди апельсиновых деревьев, мирт и других экзотических растений из императорской оранжереи.

Это было замечательное шоу, без сомнения, самое грандиозное катание на санях в истории. Граф Опост де Ла Гард-Шамбона, как всегда, пришел в неописуемый восторг и записал в дневнике: «Зрелище — потрясающее! Вряд ли такое когда-либо повторится». Его друг граф де Витт тоже восхитился «великолепием, живописностью и элегантностью» зимней забавы. Он сожалел лишь о том, что фестивальный комитет не догадался возвести посередине озера ледяной дворец.

Повеселившись в Шёнбрунне, гуляки под звон бубенцов и с пылающими факелами вернулись в Вену, спеша на бал-маскарад во дворце Хофбург. «Они покатались на все пятьдесят, — ворчали венцы. — И кто знает, сколько еще будут резвиться на наши деньги». Только что власти ввели новый налог, увеличивший поборы сразу на пятьдесят процентов. Конгресс, который должен был уже завершиться, требовал все новых и новых затрат.

Тайный альянс, более сговорчивый царь, расширенный состав управляющего комитета — все эти новые факторы, казалось, должны были ускорить решение проблем, стоящих перед конгрессом. Однако ничего не менялось.

Британия, Австрия и Франция обязались совместно противостоять агрессии, но оставались неясными способы и масштабы противодействия и то, что следует считать агрессией. Талейран, конечно, настаивал на том, чтобы вынудить Пруссию отказаться от территориальных претензий, даже если это приведет к войне. На его стороне международное право, справедливость, общественное мнение, и решительное столкновение лишь поднимет всю Европу на борьбу за правое дело.

Лорд Каслри не соглашался. Он не хотел провоцировать Пруссию, считая, что компромисс наилучшим образом отвечает интересам и Британии, и Европы. Если Пруссия желает получить приличный кус Саксонии, включая Лейпциг и мощные крепости Эрфурт и Торгау, то почему бы не отдать их? Зачем идти на риск развязать войну из-за каких-то «деталей»? Правительство Британии поручило ему сберечь королевство Саксонию или, точнее сказать, «ядро Саксонии». Он и намеревается это сделать, правда, согласно его замыслу, «ядро» получалось куцым.

Меттерних запутался где-то посередине, но тяготел больше к Талейрану. Расхождения между тайными союзниками обострились, и Каслри вновь оказался в изоляции. 24 января во время очередного бурного обсуждения размеров прусского пая Каслри поставил вопрос ребром: либо союзники принимают его предложение насчет малой Саксонии, либо Англия покидает конгресс.

Каслри почти не блефовал, хотя его угроза и могла показаться неправдоподобной. Недовольство Лондона ясно указывало на то, что ему в любом случае придется уехать из Вены. Политика, проводимая им на конгрессе, вызывала серьезную критику дома, особенно со стороны оппозиционной партии вигов. Каслри должен вернуться в Лондон, чтобы защитить себя. Правительство могло отозвать его в любой момент.

Лорд Каслри загнал себя в угол, и ему нужны были хоть какие-нибудь достижения. Если разрешить польско-саксонский кризис, то сдвинутся с места и другие переговоры. Он не мог приехать домой и предстать перед враждебной палатой общин, не имея при себе практических результатов.

Не получив поддержки в кругу тайных союзников и подталкиваемый необходимостью совершить срочный дипломатический прорыв, Каслри предпринял очередной неожиданный маневр. Зажав гордыню в кулак, он обратился за помощью к русскому царю. Может быть, Александр поговорит с королем Пруссии и склонит его к компромиссу? По иронии судьбы все свои надежды он теперь возлагал на колосса, которого больше всего опасался и против которого настраивал других.

В своем памфлете «De L’Allemagne» («О Германии»), изданном за год до конгресса, мадам де Сталь писала о пустопорожности фешенебельных венских салонов:

 «Сколько времени тратится на одевание, ожидание экипажа, на дорогу, на сиденье за столом, и все это ради того, чтобы три часа выслушивать избитые изречения».

Эта процедура повторяется три, четыре, пять раз в неделю, пожирая время и отупляя мозги. Мадам де Сталь называла салоны «ловким изобретением бездарей, томящихся от недостатка умственных способностей».

В январе 1815 года Фридрих фон Генц тоже начал уставать от глупости салонных разговоров. Вначале он восторгался салонной обстановкой, тем, что его окружала очаровательная молодежь, которая, как говорил Генц, держит в своих руках «будущее человечества». Позже он уже удивлялся: «Бог мой, как это меня занесло в это шутовское стадо!»

На исходе четырех месяцев бесплодной международной суеты у Генца стал пропадать интерес к конгрессу. Его утомляли разглагольствования о мире и легитимности, верховенстве закона, справедливости. «Все это красивые, но пустые слова», — пришел к печальному выводу секретарь конгресса. Мирная конференция преследует только одну цель — поделить добычу «Я воспринимал конгресс, — иронизировал Генц, — как дипломатический спектакль, разыгрываемый персонально для меня».

Конечно, не все салоны были центрами гламурной глупости и интриг. По крайней мере этого не скажешь о вечерах у Фанни фон Арнштейн, которые она устраивала по вторникам на втором этаже особняка на Хохер-Маркт, выходящего окнами на ларьки торговцев рыбой, крабами, селедкой, гусями. Пятидесятишестилетняя еврейка Арнштейн обосновалась в Вене во время правления Иосифа II. По описанию ее друга Карла Августа Варнгагена, помощника прусской делегации, это была высокая, стройная и необыкновенно красивая женщина. Ее муж Натан совместно с партнером владел фирмой «Арнштейн и Эскелес», где держали свои счета несколько миссий при конгрессе, а ее отец вел финансовые дела прежнего короля Пруссии Фридриха Вильгельма II.

В салоне мадам Арнштейн собирались интеллектуалы. Здесь можно было встретить прусского посла Вильгельма фон Гумбольдта, посланника папы кардинала Консальви или молодого поэта Фридриха фон Шлегеля, скоро ставшего знаменитостью в кругах романтиков, но тогда занимавшего скромную должность в австрийской делегации. Сюда приходили известные медики вроде месмериста Давида Кореффа и поборника вакцины против оспы, курортного врача Жана Карро, имевшего репутацию «доктора красоты».

Карла Бертуха, представлявшего германских издателей и книготорговцев, притягивали музыкальные концерты, неизменно сопровождавшиеся угощением «чаем, лимонадом, миндальным молоком, мороженым и легкими пирожными».

В салоне можно было осмотреть и редкостную экспозицию восковых фигур. Фанни фон Арнштейн любила удивить чем-нибудь своих гостей. И однажды она их не только удивила, но и немножко напугала. Фанни, как обычно, пригласила всех пройти в кабинет, где стояли, как живые, восковые боги греческой, египетской и древнескандинавской мифологии во главе с Дедалом, Одиссеем, Луной и четырьмя стихиями (Землей, Воздухом, Водой и Огнем). Осмотрев каждую статую в отдельности, гости собрались было уходить, как вдруг фигуры задвигались и пошли за ними. Кто-то смеялся, кому-то было не до смеха, но все дружно аплодировали актерам, так искусно заменившим восковые изваяния.

Иногда в салоне мадам Арнштейн появлялся фольклорист и филолог Якоб Гримм, входивший в состав делегации Гессена-Касселя. Молодой человек, снимавший апартаменты недалеко от куполов Карлскирхе, как и Генц, разуверился в мирной конференции и писал брату о дипломатии Венского конгресса как о странном симбиозе учтивости и грубиянства, скрытности и безрассудства.

В мемуарах Гримм сетует на то, что «проторчал на конгрессе безо всякой пользы». Ему претила нудная и отупляющая работа в посольстве, состоявшая в основном из переписывания скучных документов. И все же Гримм не совсем прав. Он продолжал поиск утерянных манускриптов, изучал сербский язык, начал осваивать чешский, собирал венгерский и богемский фольклор. По средам Гримм встречался с писателями и книготорговцами в таверне «Цум штробелькопф», где они с жаром обсуждали последние новости, поглощая «завалящий ростбиф и дрянное пиво или вино».

За это время Гримм подготовил к изданию «Испанские романсы», перевел древнескандинавские песни «Старшей Эдды» и нашел ранний манускрипт средневекового эпоса о нибелунгах, отличающийся от ранее известных версий. Он смог расширить научные контакты, задумав образовать международное фольклорное общество для сбора народных песен, сказаний, легенд, пословиц, изречений, шуток, игр, поверий, обычаев, детских стихов. Особенно его интересовали «детские сказки о великанах, карлах, чудовищах, принцах и принцессах, чародеях и колдунах, дьяволе, черте, сокровищах, шапках-невидимках, скатертях-самобранках». Несмотря на загруженность скучными посольскими делами, Гримм создал солидный задел для многолетней творческой работы, в которую он окунулся после конгресса.

Тем временем Наполеон, томясь на Эльбе и не получая вестей от Марии Луизы, начал подозревать, что ее насильно удерживают и не пускают к нему либо его письма не доходят до нее. Он прибегал ко всякого рода ухищрениям, отправлял несколько экземпляров и с разными посыльными, подписывал конверты выдуманными именами. Но ему, очевидно, не удавалось обмануть полицейских сыщиков.

Поначалу Наполеон грешил на австрийскую бюрократию, а потом стал винить тестя, императора Франца, и министра иностранных дел Меттерниха. Возможно, он был недалек от истины. Секретарь Марии Луизы барон Меневаль подтвердил, что супруга Бонапарта не могла более свободно пользоваться почтой, ни посылать и ни получать письма с Эльбы.

Однако Наполеона не забыли другие члены семьи. В начале осени на борту «Кузнечика» к нему прибыла матушка Мария Летиция, сразу же привлекшая внимание островитян. «В ее присутствии даже очень знатные персоны тушевались больше, чем перед императором», — вспоминал о появлении на острове шестидесятичетырехлетней корсиканской матроны сэр Нил Кемпбелл. Наполеон часто играл с ней в карты или домино и, как обычно, плутовал.

Приехала на Эльбу, как и обещала, сестра Наполеона Полина. Она привезла с собой и репутацию «распутницы», дважды позировав скульптору Канове в обнаженном или полуобнаженном виде. В одном изваянии, выставленном теперь в галерее Боргезе, Полина изображена Венерой, полулежащей на тахте. При помощи механического приспособления скульптура прежде разворачивалась под разными ракурсами для лучшего обозрения всех прелестей богини. Канова положил тонкий слой воска, и при свечах мраморное тело Полины — Венеры приобретало натуральный оттенок кожи. Полина, безусловно, внесла свежую струю в придворную и светскую жизнь на острове.

Немало и других гостей навещали крошечную империю Наполеона. Еще в сентябре по острову пошли слухи о том, что к Бонапарту приезжала Мария Луиза с маленьким принцем, высадившись однажды ночью возле уединенной оливковой рощи в Сан-Джованни. Очевидцы уверяли всех, что они якобы видели, как император с женой и сыном ездили в горную хижину отшельника Мадонна-дель-Монте на западной стороне острова. Принц называл Наполеона «папа император».

Однако любознательные островитяне видели не Марию Луизу и маленького короля Рима, а польскую возлюбленную Наполеона Марию Валевскую и его внебрачного сына Александра. Тем не менее слухи возникли неспроста. Две женщины были примерно одного возраста (Мария Валевская была на два года постарше) и очень походили друг на друга, по крайней мере издалека. Александр родился на один год раньше римского короля.

Наполеон и Мария Валевская встретились семь лет назад, когда Бонапарт останавливался в Варшаве и безумно влюбился в польскую красавицу, восемнадцатилетнюю юную супругу престарелого польского патриота, побудившего ее уговорить Наполеона поддержать стремление Польши к независимости. Она выполнила просьбу мужа, и любовная связь Бонапарта и Марии с той поры не прекращалась, а после отречения она выразила желание воссоединиться с ним на Эльбе. Бонапарт отклонил ее инициативу, надеясь на приезд Марии Луизы.

Историки давно предположили, что Марию Валевскую на Эльбу привели не романтические и семейные помыслы. Она якобы служила связной между Наполеоном и Мюратом в Неаполе. Надо сказать, что до сего времени не появилось никаких определенных доказательств этой гипотезы. Она скорее всего приезжала к нему на уик-энд.

Наполеон затеял целую программу переустройства острова, начав с прокладки дорог, формирования пожарной команды и сооружения печи для обжига кирпичей. Император задумал создать коммунальную и санитарную службу для сбора нечистот, гниющих на улицах, и борьбы со зловредными болезнями, вроде сыпного тифа, уносившего жизни аборигенов. Наполеон планировал построить акведуки для снабжения города пресной водой, посадить по обочинам дороги, ведущей в ближайшую деревню Сан-Мартино, тутовые деревья, имея в виду развить на острове новую доходную отрасль — шелкопрядение. На склонах гор высаживались дубы, сосны, оливковые рощицы, чтобы предотвратить эрозию почв. Начались ландшафтные работы на главной дороге Портоферрайо — Наполеон решил превратить ее в подобие Елисейских полей.

В самом деле, Наполеон взялся за реорганизацию жизни на шестнадцатимильном острове с такой же энергией и целеустремленностью, с какими он хозяйничал в Европе. С первых дней он ввел жесткий порядок во вверенном ему войске, выводил его на поверки, марши, устраивал ежедневные учения. В мае император с сорока солдатами совершил вторжение на соседний остров, расположенный в пятнадцати милях к юго-западу от Эльбы. Он захватил Пианозу и присоединил к своей островной империи.

«Завоевание» было невелико — крохотный островок, совершенно пустынный, если не считать диких коз, блуждавших по древним римским развалинам. Для освоения он не годился и в отличие от Эльбы не имел естественных оборонительных рубежей. Одним словом, остров вполне соответствовал своему названию: Пианоза — «плоская земля».

И все же Пианоза была богата плодородными почвами. Наполеон намеревался поселить здесь колонию для того, чтобы обеспечивать Эльбу зерном. На Пианозе он запланировал создать охотничий заповедник, коневодческую ферму, построить пансионат для ветеранов, верно служивших отечеству.

Пианоза имела еще одно немаловажное преимущество, о котором нередко забывают. В отличие от Портоферрайо, расположенного в узкой бухте, которую нетрудно перекрыть и блокировать, гавань на Пианозе выходила в открытое море. Если вдруг Наполеон почувствует себя в опасности или захочет тайком бежать с Эльбы, то он может незаметно перебраться на Пианозу и оттуда уйти под парусами куда угодно, не вызывая подозрений.

 

Глава 23

«ГНУСНАЯ И ПРЕСТУПНАЯ ТОРГОВЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ ЖИЗНЯМИ»

И с наступлением февраля продолжались балы, званые ужины, рауты, концерты, спектакли или иные развлечения, придуманные фестивальным комитетом или посольствами. Делегаты конгресса с удовольствием перемещались с одного мероприятия на другое, из салона в салон. Самые большие действа устраивались ближе к ночи, чтобы дать всем возможность максимально заполнить вечера увеселениями, и редко когда они заканчивались до восхода солнца. «Шесть недель застолий и литавр», как сказал один участник этого перманентного праздника.

Погода тоже поднимала настроение. «Чудесные дни, пахнет весной, — записал Генц в дневнике. — Самое горячее солнце в мире. Такой зимы я не припомню». Дамы и господа, сняв шубы и длинные польские пальто, почти по-летнему вышли на улицы насладиться теплом. Грабен, Пратер, бастионы — на всех променадах роилась праздная публика.

В салоне княгини Багратион, может быть, из-за весеннего настроения оживленная дискуссия, которую вели русский царь и графиня Флора Врбна-Кагенек, каким-то образом переметнулась на очень необычную тему: кто одевается быстрее — мужчины или женщины? Царь отдавал предпочтение мужчинам, графиня не соглашалась. Оставался только один способ разрешить спор — дуэль. И спустя пару дней она состоялась уже в салоне графини Зичи. Царь и мадам Врбна-Кагенек пришли в простых одеяниях и по команде отправились в отдельные гардеробные комнаты (или за ширмы, единого мнения на этот счет нет).

Через несколько минут появился Александр, при полном параде, обвешанный орденами, медалями, разного рода знаками отличия. К своему удивлению, он увидел уже ожидавшую его графиню, разодетую в шелка и бархат. Она успела напудриться, надушиться, нарумяниться, даже нанести мушки на лицо и украситься букетиком цветов. Царь с неохотой признал, что графиня выиграла пари.

«В высшей степени остроумно и уморительно», — съязвил Гумбольдт. Ему давно опостылели великосветские забавы на конгрессе. «Как долго еще будет продолжаться этот маразм?» — недоумевал он.

В разгар повального разгула в Вену пришла сногсшибательная новость: Каслри на конференции заменит самый популярный человек эпохи — герцог Веллингтон, прославленный генерал, герой испанской кампании, не проигравший ни одного сражения. Вся Вена была взбудоражена этой сенсационной сменой караула в британской дипломатии.

Как и Каслри, Веллингтон принадлежал к консервативной партии тори и сыграл ключевую роль в низвержении Наполеона. После войны он поехал послом в Париж — на первый взгляд не самый дипломатичный шаг британского правительства. В любом случае Веллингтон оказался на своем месте. Все британские депеши из Лондона и Вены проходили через посольство в Париже, располагавшееся в бывшем особняке сестры Наполеона Полины; его купил и переоборудовал в посольство сам Веллингтон, в нем и сейчас находится британская миссия.

Настоящее имя герцога Веллингтона, получившего титул девять месяцев назад, — Артур Уэлсли. Он был третьим сыном и четвертым ребенком в большой семье, происходившей из старинной англосаксонской протестантской династии в Ирландии. Его отец Гаррет Уэлсли, 1-й граф Морнингтон, преподавал музыку в Тринити-колледже Дублина. Подобно Наполеону, урожденному Наполеоне Буонапарте, Артур изменил имя, взяв себе устаревший вариант Уэлсли — Веллингтон (Уэллингтон), существовавший в роду столетиями. Герцог не любил распространяться о своем происхождении. «Родиться в Ирландии еще не значит быть ирландцем, точно так же, как в конюшне не всегда рождаются лошади», — говорил он.

Высокий, худой, голубоглазый, с темно-каштановыми волосами, в алом фельдмаршальском мундире с бархатным, расшитым золотой нитью воротом, Веллингтон действительно производил впечатление «железного герцога» (это прозвище, кстати, он получил только в двадцатых годах XIX века, когда герцог обнес свой дом в Лондоне оградой из кованой стали). Не соответствовала рыцарскому облику герцога лишь его несколько истерическая манера смеяться: его смех сравнивали с криком лошади, «заболевшей коклюшем».

В детстве Артур был тихим и замкнутым мальчиком, прекрасно игравшим на скрипке. В армию он потянулся, не слишком преуспев в учебе, а став военным человеком, он в 1793 году разбил скрипку и больше никогда в жизни не брал в руки музыкальный инструмент. Веллингтон быстро продвигался по службе, провел восемь лет в Индии, но настоящая слава к нему пришла в Испании. Веллингтон выиграл битвы при Саламанке и Витории и в 1814 году окончательно выгнал из Испании армию Наполеона.

Самоуверенный и представительный Веллингтон мог показаться надменным, чопорным и даже дерзким. Немного нашлось бы людей, которые утверждали бы, что в нем пропал многообещающий философ. Однажды его спросили: человек создает среду обитания или среда обитания создает человека? Веллингтон сказал: «Чтобы ответить на ваш вопрос, надо прочитать уйму книг, а мне нужно идти и снять грязные сапоги».

В любом случае герцог не относился к числу краснобаев. Он был мастером «односложных бесед».

Венские салоны незамедлительно вступили в борьбу за честь принять у себя знаменитость. Его появление стало главной новостью и для города, и для конгресса. Сопровождаемый обольстительной оперной певицей, душой светских раутов Джузеппиной Грассини, герцог Веллингтон въехал в Вену как «Всемирный триумфатор».

Первым официально приветствовал герцога Талейран, устроив званый ужин в его честь 4 февраля во дворце Кауница. Стол был накрыт на шестьдесят персон, присутствовали многие важные делегаты конгресса, пиршествовали, как всегда, под аккомпанемент фортепианной игры Нейкомма, зал украшали живые гвоздики и азалии. Сиятельные гости чествовали герцога Веллингтона и заодно хозяина приема Талейрана и его страну, Францию.

Затем последовала целая серия раутов. Назавтра Веллингтона принимал Меттерних, устроив ужин и бал для нескольких сот человек. Ответный званый вечер организовал Каслри, после чего гости пошли на прием в салон богатого банкира Герца, поскольку, как, морщась, сказал один аристократ, «у сильных мира сего вошло в привычку угощаться в домах денежных мешков».

Замена явилась, и для лорда Каслри дни в Вене были сочтены. Еще недавно он мечтал поскорее убраться из Вены. Сейчас, надеясь на прорыв на нескольких дипломатических фронтах, он решил сам довести переговоры до конца. Лондон, конечно, не стал медлить с приказом о его возвращении. Каслри был готов передать дела, но не спешил это сделать.

До отъезда в Лондон лорд Каслри прежде всего хотел привлечь внимание конгресса к проблеме, особенно его волновавшей, — бесчеловечной практике торговли африканскими рабами. Возникла целая индустрия наживы на продаже и купле человеческих существ.

Бизнес был жестоким от начала до конца. Людей ловили, заковывали в цепи, связывали друг с другом и заставляли, как скот, идти до побережья. Путь, как правило, неблизкий; днем — несусветная жара, по ночам — холод; многие погибали еще в дороге. Оставшихся в живых пленников грузили на суда, в темные, душные трюмы и везли через океан почти без еды, воды, воздуха, в ужасающей тесноте. В кожу впивались колодки, смрад сдавливал дыхание. Зловоние было настолько густым и сильным, что оно надолго впитывалось в деревянную обшивку. Крики и стоны умирающих терзали узников не меньше, чем железные оковы.

За время транспортировки рабов погибало около трети человеческого груза. Тем, кто попадал в Новый Свет — Соединенные Штаты, Бразилию, на Карибское побережье, — был уготован пожизненный каторжный труд на табачных, рисовых, кофейных, хлопковых или сахарных, особенно тяжелых, плантациях. Они становились собственностью хозяина как неодушевленные предметы.

Гуманисты надеялись, что конгресс покончит с этим гнусным бизнесом, и их главным рупором был лорд Каслри. Но они столкнулись с мощным лобби, настаивавшем на сохранении «торговли», как тогда назывался вывоз рабов из Африки, приносивший баснословные доходы. Объявить вне закона прибыльную отрасль, уже пустившую глубокие корни в экономику многих стран, было нелегко.

Капитаны судов, плантаторы, разного рода дельцы, причастные к работорговле, рьяно отстаивали свои интересы, приводя разные аргументы, в том числе ссылаясь на «священность» частной собственности. Апологеты рабства угрожали сокращением доходов, налоговых поступлений в бюджет, пугали коллапсом британской экономики, «превращением Лондона в мертвый город».

Высказывались и более здравые опасения. Рабы, обретя свободу, восстанут, перебьют своих господ, и мятежи охватят всю британскую Вест-Индию. Недавние бунты на Ямайке и Гаити грозно напоминали о том, что нельзя исключать такого развития событий. Прагматики советовали не торопиться.

Еще в декабре Талейран предлагал сформировать комиссию для рассмотрения проблемы работорговли, но его инициативу заблокировали Испания и Португалия. В середине января с такой же идеей выступил лорд Каслри, и комиссия наконец появилась. В нее вошли и аболиционисты, и радетели рабства, заседания проводились регулярно, но у Каслри создавалось впечатление, что он практически в одиночку борется за отмену рабовладения.

Очевидная трудность заключалась в том, как добиться исполнения решения об отмене работорговли, если таковое все же будет принято Венским конгрессом. Как, например, проследить за тем, чтобы капитаны не занимались контрабандой рабов? Каслри отвечал: это дело британского военно-морского флота. Не все были готовы согласиться с ним.

По сути, британским морякам давалось право останавливать любые суда и обыскивать их на предмет выявления нарушителей, а такая практика уже давно вызывала обеспокоенность других государств. Британия, без сомнения, господствовала на море, и оппоненты Каслри усматривали в его предложении стремление еще больше усилить британское морское владычество. Критики без стеснения утверждали: идеалистические призывы к искоренению рабства служат лишь постыдным прикрытием для того, чтобы взять под контроль все морские торговые пути.

Противники Каслри использовали и другой аргумент: Британия уже обеспечила свои заморские колонии рабами, и запрещение работорговли ей нужно лишь для того, чтобы укрепить колониальную гегемонию. Поддерживать Британию в отмене работорговли — значит поощрять ее претензии на мировое господство.

Вдобавок ко всему над Каслри постоянно висел дамоклов меч британского правительства и общественности. По всей стране произносились пламенные речи, подписывались петиции, требовавшие от кабинета принять срочные меры для ликвидации мерзости рабства и привлечь к этому Венский конгресс. По мнению Каслри, какие бы благие цели ни преследовали эти акции, они только мешали ему.

Благородные призывы Каслри не имели успеха, и ему ничего не оставалось, как прибегнуть к обычным дипломатическим приемам — компромиссам и сделкам. Талейрану такая тактика не была в диковинку. В обмен на поддержку лорд Каслри предложил Франции чудесный остров Тринидад. Талейран вначале даже не счел нужным ответить британцу. Отреагировал он лишь через месяц, и его ответом был отказ. Французскому министру была нужна помощь Британии в восстановлении династии Бурбонов в Неаполе. Каслри согласился.

Британский дипломат, следует отметить, рассматривал возможность применения и других методов убеждения. Если миротворцы на Венском конгрессе откажутся поддержать желание Лондона запретить работорговлю, то надо объявить против них экономические санкции (такое, наверно, могло случиться впервые в международной практике не в военное, а в мирное время). Каслри действительно предлагал подвергать эмбарго колониальные товары стран, упрямствующих в «безнравственной, сатанинской деятельности».

Понимая, что карательные акции чреваты возмездием, Каслри все же пытался найти компромиссные решения. Труднее всего оказалось договориться со странами Южной Европы. Португалия наконец выразила готовность за 300 тысяч фунтов стерлингов отказаться от работорговли в течение восьми лет. Пошла на уступки и Испания, хотя и выдвинула фантастические условия. Испанские дипломаты потребовали Луизиану в обмен на согласие прекратить поставки рабов в свои колонии.

Испанцы аргументировали свои несбыточные требования тем, что Соединенные Штаты приобрели Луизиану в 1803 году противозаконно. Президент Томас Джефферсон купил огромную территорию, равную нынешним тринадцати штатам, у Наполеона и в один момент удвоил размеры своей молодой страны. Однако Наполеон не имел права продавать Луизиану. Он получил ее от Испании всего три года назад, а Испания уступила ее по принуждению. Более того, Наполеон божился никому не отдавать Луизиану, не предложив предварительно Испании выкупить ее обратно. Он не сделал этого. Венский конгресс должен восстановить справедливость, настаивали испанские юристы.

Иными словами, испанцы утверждали: более половины территории Соединенных Штатов принадлежит им несообразно с принятым порядком вещей, если не сказать противозаконно. Если Британия поддержит законные требования Испании вернуть ей американские земли, то Мадрид проявит добрую волю и запретит работорговлю.

Далеко не простые проблемы надо было решать лорду Каслри в затеянной им борьбе со страшным злом — «гнусной и преступной торговлей человеческими жизнями», как писал он премьер-министру Ливерпулю. Какими бы основательными или безосновательными ни были претензии Испании — ее юрисконсульты считали их законными, — они на тот момент представлялись нереалистичными. Британия только что перестала воевать с Соединенными Штатами, и ей вряд ли был нужен еще один конфликт, теперь из-за Луизианы. Каслри вежливо отклонил условия испанцев и предложил им 400 тысяч фунтов стерлингов. Испания приняла их.

8 февраля 1815 года, незадолго до запланированного отъезда в Лондон, Каслри мог записать на свой счет первый успех. Великие державы выпустили совместную декларацию, осуждающую работорговлю как «несовместимую с принципами гуманизма и всеобщей морали». В заявлении говорилось также о необходимости положить конец злу, «опустошающему Африку, унижающему Европу и причиняющему боль всему человечеству». Работорговля должна быть отменена как можно скорее. Франция обещала сделать это через пять лет, Испания и Португалия — через восемь. Конечно, декларация имела общий, неопределенный характер, не запрещались ни рабство, ни работорговля. Но начало было положено. Права человека впервые стали предметом обсуждения на международной мирной конференции.

 

Глава 24

ВРЕМЯ ДЕЛИТЬ ПИРОГ

Прибытие в Вену герцога Веллингтона повлияло не только на дипломатическую активность и светский календарь конгресса. Оно непосредственно затронуло и творческую деятельность художника Жана Батиста Изабе, скрупулезно отображавшего конференцию на холсте. Он уже немало потрудился над тем, как уместить на одной картине всех главных персонажей конгресса, многие из которых являлись его патронами, не ущемляя ничье национальное и личное самосознание.

Полотно, на котором представлены делегаты конгресса, собравшиеся в конференц-зале, выполнено в лучших традициях венской дипломатии. Глаз сразу же замечает Меттерниха, президента конгресса: он единственный выписан стоящим во весь рост на переднем плане. Тем не менее в центр помещен лорд Каслри: он сидит, грациозно скрестив ноги и поставив локоть на стол. Свет, льющийся из окна, падает на Талейрана, сидящего у стола со шпагой, свисающей к полу. Два пустующих кресла справа и слева от него еще больше выделяют его фигуру, как и джентльмены, обратившие на него свои взоры (точь-в-точь как посланцы малых государств, избравшие его своим лидером).

Изабе уже положил последние штрихи на композицию, и теперь он решал, как быть с появлением в городе герцога Веллингтона. Писать картину заново? Нелепо. Еще нелепее проигнорировать такого известного человека. Но как вписать его в полотно, на котором все лучшие места уже заняты? И художник нашел простой и изящный выход: запечатлеть пришествие герцога в Вену. В таком случае Веллингтона можно поместить в дальний левый край картины, нисколько не принижая его значимость. Единственная проблема возникла, когда Веллингтон не захотел оставаться в истории в профиль (из-за длинного носа). Художник преодолел и эту трудность, сделав герцогу комплимент: именно с боку он, дескать, больше всего похож на короля Генриха IV. Успокоившись, Веллингтон согласился и даже похвалил Изабе: «Вы дипломат, сударь, ваше место — на конгрессе».

Не сразу согласился позировать художнику Гумбольдт. Ему не нравилось собственное лицо, и он долго отнекивался, говоря, что и гроша не даст за то, чтобы потом смотреть на «свое уродство». Изабе пообещал: ему нужны не деньги, а удовольствие запечатлеть на холсте одного из самых выдающихся участников конференции. Для этого потребуется всего лишь несколько сеансов.

— И это все? — удивился Гумбольдт.

Поняв, что тратиться не придется, прусский посол великодушно сказал:

— Я к вашим услугам. Делайте со мной что хотите.

Когда картина была закончена, все восхищались коллективным портретом. Особенно удался Гумбольдт. Посол Пруссии тоже был доволен: и тем, что не заплатил ни гроша, и тем, как он, шутя, говорил, Изабе «прекрасно изобразил нечто, напоминающее меня».

Действительно, никто не остался в претензии к льстивой кисти Изабе. Художник смог угодить всем, картина стала не просто известной, а знаменитой, хотя и воспроизводит совершенно вымышленную сцену. Двадцать три сановника, изображенные на полотне, никогда не собирались в таком составе. Каждого из них Изабе писал в отдельности, а потом скомпоновал всю композицию. Художник непроизвольно отразил и символический характер самого конгресса, которого на самом деле не было, а была его имитация.

Февраль оказался плодотворным месяцем. Министры великих держав активно встречались, вели переговоры, что не совсем вяжется с расхожим стереотипом «танцующего конгресса». Балы, конечно, не прекращались, но, как отмечают историки, все вдруг погрузились в работу. «День и ночь» корпел над бумагами лорд Каслри, готовясь к отъезду в Лондон. Засыпал от усталости за письменным столом канцлер Гарденберг. Не выходил из кабинета, словно прикованный цепями, как Прометей, князь Меттерних.

В феврале наконец великие державы пришли к согласию по Польше: создать все-таки Польское королевство. Оно будет состоять главным образом из территории бывшего Варшавского герцогства; за Австрией сохраняется Галиция, за Пруссией — Познань и Гданьск (Данциг), за Россией — основная часть Восточной Польши. Краков объявляется вольным, независимым и нейтральным городом. Новое Польское королевство получалось намного меньше, чем то, которое виделось русскому царю (с населением 3,2 миллиона человек, а не 10—11 миллионов). Тем не менее, по конституции, Польша «навсегда придавалась» России, а ее королем становился царь Александр. Компромисс многим пришелся не по душе, особенно польским патриотам.

После единодушного осуждения работорговли великие державы более или менее определились и с решением саксонской проблемы. Несмотря на протесты Пруссии, Саксонское королевство сохранялось. Фридрих Август оставался его королем, со столицей в Дрездене. Мало того, Саксония имела все шансы получить процветающий Лейпциг и удержать за собой три пятых королевства, включая земли на востоке и на юге, наиболее населенные и богатые регионы.

Пруссии доставались остальные две пятых территории Саксонии и треть ее населения, мизер по сравнению с тем, на что нацеливались прусские посланники вначале. Пруссия не получила ни одного крупного города, не оправдались и ее расчеты завладеть стратегическими горными проходами в Богемию. В ее распоряжение переходили лишь крепости на водных путях в Восточной Германии (в том числе Эрфурт, Торгау на Верхней Эльбе и историческая цитадель Виттенберг, родина протестантской Реформации).

Дабы умиротворить прусского союзника, царь Александр предложил поделиться своим польским паем и отдать Пруссии город-крепость Торн на реке Вистула (Висла).

В общем, Пруссия не осталась внакладе. К ней перешли Вестфалия, которой еще недавно правил младший брат Наполеона Жером, шведская Померания, земли архиепископства Трира, некоторые территории Ганновера и Нидерландов, предложенные в последнюю минуту лордом Каслри. Самое главное, великие державы согласились отдать Пруссии значительную часть Рейнланда, принадлежавшую когда-то Священной Римской империи, вместе с Кёльном, его прекрасным средневековым собором и выгодным местоположением на главном торговом пути Европы. В итоге население Пруссии увеличивалось до обещанных 10 миллионов, а Британия добивалась своей главной цели — сделать Пруссию сильной державой.

Но пожалуй, самым значительным и непредвиденным даже для самой Пруссии результатом венских компромиссов стало то, что ее центр тяжести переместился с востока на запад. Более того, Пруссия приблизилась к Франции. Похоронив вековое соперничество Бурбонов и Габсбургов, конгресс втянул Пруссию в Рейнланд и посеял зерна новых раздоров, чреватых для Европы военным противоборством.

В самой Пруссии мало кто испытывал радость от сделки. Приверженцы Фридриха Великого откровенно негодовали. «Что же теперь будет с Германией? — спрашивала, недоумевая, Гумбольдта его жена, имея в виду потерю Саксонии. — Армию вознаградили этой землей, она — наша, и теперь мы должны оставить ее, даже не оказав никакого сопротивления». «Любому истинному солдату обидно за Пруссию, ему будет стыдно носить прусскую военную форму», — ворчал фельдмаршал Гебхард фон Блюхер. Когда стало известно о сделке, разъяренная толпа забросала окна берлинского дома канцлера Гарденберга камнями.

Прусскую делегацию винили во всех смертных грехах, в продажности, слабости, в том, что ее просто-напросто облапошил «хитрый соблазнитель» Меттерних. Но Гумбольдт прекрасно знал и другую сторону всей истории. Он писал жене, что Пруссия, прирастая за счет Рейнланда, выигрывает гораздо больше. Этот регион продуктивнее, населеннее и в конечном счете ценнее, чем Саксония. «Пруссия теперь стала величайшей германской державой», — заявлял Гумбольдт. Он был совершенно прав насчет продуктивности Рейнланда, хотя еще и не знал истинной ценности этих земель, таивших несметные месторождения угля и железной руды. Через пятьдесят лет регион, который Пруссия с такой неохотой согласилась принять в свои владения, станет ядром прусской индустриальной мощи. Какое-то время будут существовать «две Пруссии», как это представлялось Гумбольдту, восточная и западная, разделенные историческими и культурными особенностями. И географически они были разомкнуты другими независимыми государствами вроде Ганновера. Пруссия действительно имела странные очертания. Но это обстоятельство нисколько не смущало Гумбольдта. Такая противоестественная конфигурация долго не продержится. Первая же война позволит Пруссии заполнить эти пробелы, считал посол.

Дипломаты, перешептываясь на балу или в гостиной, сразу же прекращали разговор или переводили его на другую тему, как только к ним приближался незнакомый человек. Они уже знали, что вокруг них всегда крутятся агенты барона Хагера.

В самом деле, шпики и осведомители трудились, не зная отдыха. Вот, к примеру, один день из жизни агента XX (по отчету из полицейского досье): театр, визит к доктору царя Александра, где он всегда мог выведать настроения в русском посольстве, бал во дворце, рейды по салонам, возвращение домой в пять утра.

Агент XX вращался в высшем обществе, ездил в каретах с сановниками, другие сыщики довольствовались тавернами и ресторанами. Самые последние сплетни узнавались в гастрономическом кафе «Жан де Пари» на Герренгассе, где завсегдатаи не только «насыщали свои желудки, но и с удовольствием чесали языками». За четыре месяца значительно выросла армия слуг, лакеев, привратников, швейцаров и горничных, работающих на полицию.

«Я стал жертвой самого наглого шпионажа, — написал в мемуарах секретарь Марии Луизы барон Меневаль. — Вокруг меня кишмя кишат подлые соглядатаи, следя за каждым моим шагом, жестом, выражением лица». Прусский советник генерал Жомини предупреждал друзей: «Пишите мне только о том, что можно прочитать в газетах». Естественно, и это предупреждение стало известно полиции.

В первых числах февраля в Вене начался Великий католический пост — сорок дней рефлексии и раздумий о своем бытии, заканчивающихся празднованием Пасхи. В это постное время, когда прекращаются всякие танцульки и пиршества, делегаты конгресса потянулись к Захарии Вернеру послушать его бойкие проповеди, посмотреть, как он падает на колени, подпрыгивает, взмахивает руками, то внезапно вскрикивает, то замолкает. В салонах хозяйки чаще стали устраивать лотереи. Они проводились по очень простой схеме: гости приходили со своими подарками, все презенты складывались в общий котел, и затем каждый из присутствующих тянул жребий. «Все играют, и все выигрывают» — так объяснил популярность лотерей Талейран. Действительно, никто не возвращался домой с пустыми руками. Разыгрывались шкатулки, табакерки, мозаики, персидские ковры, фарфоровые вазы — все, что угодно.

Но лорда Каслри уже не интересовали ни проповеди аббата Захарии, ни лотереи. Он готовился к отъезду в Лондон и тянул время, чтобы закончить дела. Две изнурительные недели ушли у него на польско-саксонский кризис и декларацию, осуждающую торговлю людьми. И прежде чем паковать чемоданы и окончательно передать полномочия герцогу Веллингтону, лорд Каслри задумал провести еще одну акцию. У него созрел план, как урегулировать русско-турецкий конфликт, время от времени разгоравшийся то на Черном море, то на Дунае, то на Балканах, повсюду, где соприкасались две империи.

Британский министр хотел, чтобы конгресс выступил гарантом мира на основе статус-кво в этом неспокойном регионе, которому уготовано вскоре превратиться в «пороховую бочку» Европы. Каслри преследовал две цели: сохранить Турцию и умерить аппетиты русского царя, не дать ему воспользоваться слабостью рассыпающейся Османской империи. К своему огорчению, он не встретил понимания не у кого-нибудь, а у самого турецкого султана. Последние переговоры лорд Каслри провел в день отъезда, и тоже безрезультатно. Турецкая болячка осталась незалеченной и впоследствии дала о себе знать кровопролитиями.

15 февраля, раздав прощальные сувениры, среди которых была и украшенная самоцветами табакерка с собственным миниатюрным портретом, лорд Каслри сел в карету и отправился в дальнюю дорогу. Он был удручен: конгресс не оправдал его надежд; зыбкий мир, установившийся в Европе, не продержится и двух лет, считал Каслри. А в Лондоне его ожидали малоприятные объяснения с враждебным парламентом.

Разобравшись с Польшей и Саксонией, делегаты конгресса продолжили, как кто-то язвительно сказал, «делить пирог». Подошла очередь Нидерландов. Великие державы договорились воссоздать Голландское королевство, присоединив к нему Бельгию, Люксембург и другие соседние земли. Королевство получалось больше, чем предусматривалось, но это, похоже, всех устраивало, кроме тех, кто должен был по велению владык Европы войти в него.

Особенно сопротивлялись бельгийцы, недовольные тем, что их судьбу решили «посторонние дяди». Они предпочли бы жить либо самостоятельно, либо с австрийцами, как в XVIII веке, либо с французами, как в блаженные времена революции. Они готовы были сосуществовать с кем угодно, но только не с голландцами, имевшими другую религию, язык, культуру, исторические традиции. Однако Великобритания настояла на создании расширенного Нидерландского королевства и для предотвращения возможной французской агрессии, и для обеспечения собственной безопасности.

Меттерних тем временем был озабочен пограничным конфликтом с Баварией из-за Зальцбурга, родины Вольфганга Амадея Моцарта, богатой к тому же соляными копями. Соседи не могли поделить и Берхтесгаден, горный курорт, послуживший впоследствии логовом для Гитлера и его приспешников (он принадлежал Австрии до того, как Наполеон, захватив его, подарил своему союзнику Баварии). Две страны никак не могли найти взаимоприемлемое решение, переговоры шли со скрипом и завершились фактически уже после конгресса. Австрия получила Зальцбург, а Бавария — Берхтесгаден.

Талейран, успешно преодолевая одну трудность за другой, после Саксонии занялся проблемой Неаполя. Король Иоахим I (Мюрат) все еще оставался на троне. Не всем это нравилось, но мало было и желающих связываться со строптивым маршалом. Талейран приводил все те же аргументы: для стабильности послевоенного мира в Европе исключительно важно подтвердить верховенство принципа легитимности власти и убрать из Неаполя вероломного узурпатора. Мир на континенте не гарантирован до тех пор, пока в Европе правит хоть один узурпатор.

Талейран спешил, чувствуя, что конгресс вот-вот закруглится. По городу ходили слухи о предстоящих отъездах то одного, то другого сюзерена. Русский царь объявил о намерении вернуться домой еще в середине февраля (дата отбытия переносилась несколько раз). Теперь он пообещал, невзирая ни на какие обстоятельства, уехать в Санкт-Петербург к Пасхе, которая по русскому православному календарю в 1815 году приходилась на последний день апреля.

Вслед за царем выразили желание вернуться домой и другие монархи. Даже хозяин конгресса император Франц проявлял беспокойство. Ему вдруг захотелось посетить Милан, Венецию, загубленную жемчужину Адриатики (в 1797 году Наполеон уничтожил Венецианскую республику, просуществовавшую более тысячи лет), и еще несколько чудесных городов Северной Италии, возвращенных Австрии. Он уже, наверное, понял, в какие расходы его ввергли нескончаемые банкеты и балы-маскарады; ему явно надоели бесцеремонные гости.

Массовое желание поскорее уехать из Вены побудило Талейрана обратиться к русскому царю за содействием в восстановлении короля династии Бурбонов в Неаполе. Но Александра больше интересовала другая проблема: почему король Франции не заплатил два миллиона франков, обещанных Наполеону?

— Я не был в Париже пять месяцев, — ответил Талейран. — Мне ничего не известно об этом.

— Договор нарушен, — назидательно сказал Александр. — Мы обязаны настоять на его исполнении. Мы рискуем уронить свое достоинство. Мы не можем отступиться от своих слов.

И император Франц с ним полностью согласен, добавил Александр.

— Я сочту за честь доложить обо всем, что ваше величество соизволили сказать мне, — ответил Талейран и попытался повернуть разговор на Неаполь. Он привел все свои доводы и о легитимности, и об узурпаторстве. Но у царя тоже имелись соображения на этот счет. И, как показали дальнейшие события, не менее весомые.

Действительно, король Людовик XVIII из двух миллионов франков не выплатил Наполеону ни одного су. Собственные средства Бонапарта тем временем таяли на глазах. Он должен был содержать около тысячи гвардейцев, придворных, дворец, не говоря уже о расходах на поддержание образа жизни, достойного императора Эльбы.

До Наполеона доходили слухи о перебранках коронованных особ в Вене, а собственные информаторы доносили о требованиях некоторых делегатов конгресса перевезти его куда-нибудь подальше от Европы. Поступали сообщения и об усиливающемся хаосе во Франции. Армия получала половину довольствия или не получала его вовсе. Многие офицеры были уволены либо заменены королевскими служаками, годившимися только для парадов. Правительство тонуло в собственном «злонравии и слабоумии», многие французы открыто сожалели о том, что лишились императора.

Сам же Наполеон помрачнел и затосковал. Жизнь во дворце затихала уже в девять вечера. Бонапарт подходил к фортепьяно, одним пальцем выстукивал первые четырнадцать аккордов симфонии Гайдна № 94 («Сюрприз») и, опустив голову, шел спать. Близкие знали, как тяжело Наполеон переживал свое поражение. Он мучился оттого, что подписался под отречением, почти не сопротивляясь. Зачем он слушал больше своих советников, а не самого себя? Эта мысль терзала, не давая покоя.

Тогда-то, в период затяжной депрессии, в один из февральских дней и прибыл на Эльбу таинственный гость, тридцатилетний безработный чиновник, бывший субпрефект в Бургундии Флери де Шабулон. Он приехал инкогнито и привез хорошие новости: не только о растущей популярности Наполеона, но и о заговорщиках, замысливших свергнуть Людовика XVIII и возвести на трон его двоюродного брата, герцога Орлеанского. Намек был предельно ясен. Наполеон не имеет права отсиживаться на острове и ждать, пока кто-то другой возьмет корону Франции.

По всей видимости, Наполеон и раньше задумывался над тем, как покинуть Эльбу. Приезд Флери де Шабулона только убедил его в том, что пришла пора действовать. К тому же в середине февраля Кемпбелл собрался отправиться на материк подлечить раны (и заодно навестить любовницу). Кемпбелл говорил, что пробудет там две недели. Наполеон почувствовал прилив сил.

В конце концов, именно благодаря дерзким, наглым выходкам он достигал успехов. Так случилось и в 1799 году, когда он захватил власть, и в 1804 году, когда он стал императором. Смелым, обманным маневром он выиграл битву при Аустерлице. Самыми удачными и эффективными оказывались отчаянные и неожиданные действия, застававшие противника врасплох (иногда они, конечно, заканчивались и крахом, как, например, вторжение в Россию).

Судьба предлагала ему еще одно испытание, и он принял вызов. Наполеон верил в свою звезду. И с такой же энергией и дерзостью, с какой он покорял Европу, Бонапарт начал готовиться к возвращению во Францию. Как всегда, он камуфлировал свои намерения. На бриге «Непостоянный», недавно потерпевшем небольшое крушение на рейде, незаметно для посторонних глаз были укреплены мачты, проведен ремонт, перекрашены борта, так что он стал похож на британский военный корабль.

26 февраля 1815 года, в день отплытия, на острове все выглядело обыденно, привычно. Солдаты высаживали деревья, копались в саду, занимались повседневными делами. Наполеон побывал на обедне, отужинал вечером с матерью и сестрой, а затем поскакал в гавань, отвечая на приветствия несколько удивленных островитян. Шестнадцатипушечный бриг «Непостоянный» уже был готов к отходу. Минуло девять месяцев и двадцать два дня со времени высадки Наполеона на Эльбе. Теперь он отправлялся в обратный путь.

Наполеон привык совершать отважные поступки. Но сейчас он пускался в самое рискованное предприятие. Бонапарт вознамерился вторгнуться в одну из могущественных стран мира, имея 1100 солдат, 7 небольших судов и 4 полевых орудия. Император, похоже, знал то, что было неведомо другим. «Я приду в Париж, — сказал он, — без единого выстрела».

 

Глава 25

СНОВА СПАСАТЬ МИР

Часы давно пробили три ночи, когда Меттерних поднялся по мраморным ступеням в свои покои на третьем этаже государственной канцелярии и улегся в постель. Он вернулся с очередного затянувшегося совещания «комитета пяти», и ему страшно хотелось спать. Князь приказал камердинеру не будить его по всякой ерунде. Наступало утро 7 марта 1815 года.

Едва Меттерних погрузился в глубокий сон, как слуга постучал в дверь — пришла депеша с пометкой «срочно». Министр взглянул на конверт и бросил письмо на ночной столик. Но сна не было. Покрутившись в постели до полвосьмого утра, князь все-таки вскрыл конверт. Сообщение его поразило.

Комиссар Нил Кемпбелл докладывал: Наполеон исчез с острова, и никто не знает, куда он подевался. Меттерних как ошпаренный вскочил с кровати, быстро оделся и помчался во дворец Хофбург к императору Францу. В 08.00 утра он уже был на месте.

— Наполеон — авантюрист, — сказал император. — Его дело — создавать всем проблемы, наше дело — сохранять покой в Европе, который он все время нарушает. Поезжайте немедленно к императору России и королю Пруссии. Передайте им, что я готов приказать своей армии снова отправиться во Францию. Не сомневаюсь, они меня поддержат.

По описанию Меттерниха, в 08.15 он встретился с царем в крыле Амалии, затем, перейдя двор, рассказал обо всем королю Пруссии и к 09.00 вернулся в канцелярию, где его ждал фельдмаршал князь Шварценберг. «Менее чем за час, — несколько бравируя, говорил Меттерних, — война была объявлена».

Пока Меттерних готовился к войне, князь Талейран, находившийся во дворце Кауница, все еще пребывал в постели. Рядом с ним сидела племянница Доротея. Она была поглощена горячим шоколадом и думами о генеральной репетиции спектакля, премьера которого должна была состояться вечером. Внезапно их уединение нарушил слуга в белом парике и серо-белой ливрее, принесший записку от Меттерниха.

— Наверно, о времени, когда мы сегодня соберемся на совещание, — предположил Талейран, передавая послание Доротее. Она вскрыла конверт и бегло прочитала письмо.

— Бонапарт бежал с Эльбы, дядя! — сказала она. — Как же теперь быть с генеральной репетицией?

— Репетиция от вас, мадам, никуда не уйдет, — спокойно произнес Талейран. Он неспешно встал, позвал слуг, совершивших привычный ритуал омовения и одевания, и поехал в канцелярию Австрии.

Экстренное совещание Меттерних назначил на десять часов утра. Первым в канцелярию прибыл Талейран, и министр сразу же зачитал донесение.

— Вы знаете, куда направился Наполеон? — спросил Талейран.

— В сообщении об этом ничего не говорится.

— Он высадится где-нибудь на итальянском побережье и махнет в Швейцарию, — предположил Талейран.

— Нет, он двинется прямо в Париж, — заявил Меттерних.

Его предсказание казалось сомнительным. Тогда многие думали, что юг Франции поддерживает короля и настроен против Наполеона. Для Бонапарта было бы безумием избрать такой путь. Русский корсиканец Поццо ди Борго уверенно предрек: «Если Наполеон вздумает там появиться, его моментально схватят и вздернут на ближайшем дереве».

В эту минуту в кабинет Меттерниха вошли князь Гарденберг и граф Нессельроде, а за ними последовал и герцог Веллингтон. Он был не в духе — дурные вести заставили его отказаться от утренней охоты.

Посовещавшись, посланники поняли, что им остается только гадать о возможных намерениях Наполеона. Одно было ясно: надо держать в тайне известие о его побеге, чтобы не баламутить город. Утренние газеты «Винер цайтунг» и «Эстеррайхишер беобахтер» ни словом не обмолвились об исчезновении Бонапарта. На следующий день в «Эстеррайхишер беобахтер» появилось краткое сообщение в рубрике «Иностранные новости» в разделе итальянской хроники.

Не был поставлен в известность даже помощник Меттерниха Фридрих фон Генц, которому сам Бог велел все знать как секретарю конгресса. Генц тем же утром заходил к Меттерни-ху. Они, как обычно, обсуждали дела конгресса, но министр не счел нужным посвятить собеседника в историю с бегством императора Эльбы. Генц лишь днем услышал о происшествии от своего друга Вильгельма фон Гумбольдта.

События такого рода трудно утаивать, тем более среди людей, привыкших питаться слухами. Если о чем-то стало известно более чем одному человеку, будьте уверены, скоро об этом узнают все. Информация каким-то образом просочилась, и, как уже повелось на конгрессе, о ней впервые заговорили в театре.

В тот вечер в Редутензале давали любительский спектакль по пьесе Коцебу «Старые сердечные дела» («OldLove Affairs»). Присутствовали царь, король Пруссии, все главные персонажи конференции. Они вели себя так, словно ничего не произошло. Их взгляды были устремлены на сцену. Ведь в спектакле участвовали дочь Меттерниха Мария, племянница Талейрана Доротея и прелестная Габриелла Ауэрсперг, новая привязанность царя.

В то же время в зале было заметно необычайное оживление; зрители, склоняясь друг к другу в плюшево-бархатных, с позолотой креслах, перешептывались, посматривали на сановников. Графиня Бернсторф и графиня Лулу Тюргейм, по их словам, услышали о побеге Наполеона в театре. Мемуаристка Тюргейм описала в дневнике, как сановники с притворной бесстрастностью изучали сцену в театральные бинокли, хотя занавес еще и не был поднят. Графиня Бернсторф уловила даже некоторый «испуг на их лицах».

Все понимали, что Наполеон страшен: у него пока нет армии, но она скоро появится. Его любят солдаты, гордящиеся тем, как их полководец сокрушал королей, брал города и одерживал одну победу за другой. Наполеон привил французам чувство собственного достоинства, прославил Францию, а потерпел поражение только потому, что его предали изменники-маршалы. По сравнению с ним король Людовик и его приспешники — жалкие ничтожества.

Простые французы тоже могли поддержать Наполеона. Как много? Этого пока никто не знал. И за рубежом у него могли появиться сторонники. Венский конгресс кого-то разочаровал, но кого-то и озлобил. Иоахим Мюрат, бывший наполеоновский маршал, все еще оставался королем Неаполя и мог встать под знамена Бонапарта.

Прежде всего недовольны конгрессом были поляки. По докладу одного агента, в Польше с ликованием встретили известие об исчезновении Наполеона: наконец они осуществят свою мечту — добьются независимости. Наполеон обещал им королевство, и теперь он наверняка сдержит свое слово.

Возможен и такой вариант. У царя случится очередная «эволюция в умонастроении», и он бросит союзников на произвол судьбы. Такая перспектива их беспокоила: они дали ему то, что хотели дать, но Наполеон может посулить больше.

Паника тем временем понемногу улеглась, и союзники начали обвинять друг друга. Посыпались упреки в адрес британцев — они-де не уследили, потеряли бдительность. Где находился прославленный британский флот, когда Наполеон покидал Эльбу? Почему с острова уехал комендант Нил Кемпбелл? Талейран так и написал королю: «Британцы, в чью обязанность входило надзирать за каждым его шагом, проявили непростительную беспечность».

— Мы не караульщики Наполеона, — парировал наскоки лорд Стюарт. — Никто не давал нам права его сторожить.

И в словах посла была доля истины. Наполеон считался суверенным правителем независимой, пусть и крошечной державы. В договоре об отречении не содержалось ничего такого, что запрещало бы ему уезжать с Эльбы. Кроме того, Британия не подписывала договор, позволивший Бонапарту обосноваться рядом с континентом. Британцы, строго говоря, не признали прав Наполеона ни на остров, ни на титул императора. Можно ли было возлагать на них ответственность за то, что Наполеон сбежал с Эльбы?

Французы винили кого угодно, только не себя, хотя, кто знает, все могло быть иначе, если бы французское правительство выполнило свои обязательства. Король Людовик XVIII не выплатил обещанные два миллиона франков. Французам об этом напоминали, но напоминания игнорировались. К неудовольствию Талейрана, правительство короля наделало много глупостей. Датский министр иностранных дел записал в дневнике: французы уподобились тюремщикам, заточившим опасного преступника в темницу, оставившим его без куска хлеба, но забывшим запереть дверь и теперь горюющим из-за того, что узник сбежал.

Прусский посол Гумбольдт со своей стороны хотел знать: откуда у Наполеона взялись деньги на побег? Французское правительство исключалось, а у самого Бонапарта средства должны были уже иссякнуть. Ходили слухи о том, что незадолго до побега Эльбу тайно посетил австрийский генерал, барон Франц фон Коллер, и эти слухи подтвердились. Что он делал на Эльбе? Австрийцы заявляли, будто генерал устраивал развод Наполеона и Марии Луизы. Многие отнеслись к этим разъяснениям скептически. Разве не в интересах Австрии сделать так, чтобы австрийская эрцгерцогиня оставалась императрицей Франции, а ее сын — наследником французского трона? Не приложила ли Австрия руку к побегу Наполеона?

Теперь о роли во всей этой истории русского царя. Если уж кого винить, то, наверное, его в первую голову. Из-за «сентиментальности» Александра и отправили Наполеона не куда-нибудь, а на Эльбу, несмотря на протесты союзников. Как и британцы, Меттерних предупреждал об опасной близости места ссылки к берегам Европы, а Талейран уже во время конгресса несколько раз пытался добиться отправки Наполеона подальше от Эльбы. Предлагались и Азоры, и остров Святой Елены в Южной Атлантике, но его не послушали.

Конечно, неожиданная выходка Наполеона внесла свои коррективы в мирную конференцию. Запланированные на весну отъезды пришлось временно отложить.

Британский дипломат лорд Кланкарти, сообщая Каслри о настроениях на конгрессе, писал, что за внешней беззаботностью «скрывается мрачное предчувствие беды». Общее мнение: Наполеона надо остановить, прежде чем он раздует новый пожар войны.

 

Глава 26

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО ВНЕ ЗАКОНА

В Париже правительство старалось не замечать угрозы. Король Людовик XVIII говорил, что он еще никогда не спал так хорошо, как сейчас, и ему больше хлопот доставляет подагра, чем тот человек с Эльбы. Официальная газета «Монитёр» написала: Наполеон спятил и для его задержания достаточно двух-трех сельских полицейских.

В действительности все было гораздо хуже. Армия переходила на сторону Бонапарта, так же поступали и многие государственные чиновники. Миротворцы в Вене в отличие от французского короля осознавали опасность и необходимость принятия срочных мер. Но что они могли реально сделать? Французский дипломат Алексис де Ноай изложил свое мнение кратко и однозначно: «Он бежал, и его надо повесить».

— Прежде чем повесить, мы должны его поймать, — резонно ответил король Пруссии. — А изловить его будет нелегко.

В любом случае уполномоченные посланники вряд ли могли что-либо предпринять, не зная в точности, куда направился Наполеон. К тому же надо было заниматься и неотложными делами на конгрессе. Первой в ряду насущных проблем стояла Саксония: для ее окончательного разрешения требовалось убедить саксонского короля согласиться с последним предложением миротворцев, то есть пойти на то, чтобы отказаться от двух пятых своей территории и почти трети населения.

Короля Саксонии недавно выпустили из заточения, и он пребывал в древней крепости города Пресбург (ныне Братислава в Словакии). Он не испытывал ни малейшего желания приехать в Вену и предстать перед своими насильниками. Среди участников конгресса тоже нашлись люди, разделявшие его оскорбленные чувства, и управляющий комитет решил послать к нему солидную депутацию — Талейрана, Меттерниха и Веллингтона.

Когда посланники явились ко двору короля, их встретили более чем холодно. После официального обеда и непродолжительной беседы король принимал делегатов по очереди и держался с каждым надменно и сухо. Разговор свелся к тому, что его помощники пункт за пунктом отвергли план раздела Саксонии. «Похоже, они все еще лелеют надежду на то, что еще можно торговаться по поводу выдвинутых нами условий», — заметил тогда Талейран.

Король Саксонии не шел ни на какие уступки и вел себя так, словно оставался верным соратником Наполеона. Он явно рассчитывал на то, что бывший император даст ему больше, чем эти лощеные джентльмены. Делегация вернулась в Вену ни с чем.

А в Вене только и говорили о Наполеоне. По свидетельству русского военного историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского, это имя можно было услышать повсюду — на улицах, в салонах, частных домах, кафе. Баронесса дю Монте вспоминала, что ужасающая весть о бегстве Бонапарта приводила всех в уныние. Король Баварии выглядел так, словно находился в состоянии легкого помешательства. По докладам агентов Хагера, в городе заключали пари на предмет того, куда пойдет Наполеон и что еще выкинет этот беглец.

Распространялись и самые разные слухи о мотивах эскапады Бонапарта. Анонимный агент сообщал барону Хагеру: в салонах говорят, будто к его побегу причастны британцы. Они якобы и подстроили его демарш, заманив в ловушку, чтобы на конгрессе приняли более жесткие меры в отношении императора Эльбы.

10 марта наконец посыльный доставил первые точные сведения о маршруте Бонапарта. Вопреки ожиданиям некоторых знатоков он не высадился в Италии, ни в районе Генуи, ни на юге. Наполеон избрал самый трудный путь — Францию. Мало того, он вышел на берег бухты Жуан, находящейся на расстоянии одной мили от Канн.

Согласно описанию Ла Гард-Шамбона, шокирующую весть о высадке Наполеона на юге Франции принесли прямо на танцевальный вечер у Меттерниха. Она мгновенно разлетелась по залу, оглушив танцующих как гром среди ясного неба. Оркестр Меттерниха продолжал играть, но вальсирующие пары, как красочно излагает поэт-песенник, вдруг замерли и в оцепенении уставились друг на друга. Никто не мог поверить, что Наполеон уже во Франции. «Такое ощущение, будто у меня на глазах разом погасли все многотысячные созвездия свечей», — добавляет Ла Гард-Шамбона.

Поэт создает живописную картину. Русский царь повернулся к Талейрану и выпалил: «Я же говорил, что это случится!» Дипломат ничего не ответил, а только вежливо поклонился. Прусский король и герцог Веллингтон вместе пошли к дверям, за ними последовали император Австрии и царь России. «Наполеону мало трагедии, ему еще нужен фарс», — сказал Талейран Меттерниху. Австриец промолчал, «принес свои извинения» и тоже вышел из комнаты. Талейран покидал вечер рука об руку с племянницей Доротеей. Вскоре только что переполненный зал опустел.

Описанной Ла Гард-Шамбона театральной сцены скорее всего не было. В Вене продолжался Великий католический пост, и танцевальные вечера вряд ли тогда устраивались. И все же картина, воссозданная поэтом, верно отражает драматизм исторического момента. Перед Талейраном вставали реальные угрозы — гражданской войны и нового иностранного вторжения во Францию тех же самых держав, участвующих в мирной конференции. Французского министра теперь могут и не пригласить на совещания.

Что касается официальных бальных мероприятий, на которых, по словам графини Тюргейм, «скрипичные мелодии аккомпанировали серьезным переговорам», то они проводились намного реже, чем прежде. Сезон карнавалов давно закончился. Многие сюзерены готовились уехать домой, а австрийский император начал экономить на расходах. В письме от 21 марта император Франц инструктировал главного камергера сократить затраты и численность слуг. Императорскому двору рекомендовалось исходить из того, что больше не должно быть чрезмерно экстравагантных и грандиозных празднеств и приемов.

В побеге с Эльбы Наполеону сопутствовала удача. «Непостоянный» без проблем миновал французские фрегаты «Мельпомена» и «Флёр-де-Лис», а возле Корсики также без инцидентов разминулся с другим вражеским кораблем — «Зефиром». На горизонте команда даже видела британскую «Куропатку», на которой с материка возвращался комендант Кемпбелл. Никто не остановил бриг Бонапарта. Версия заговора, наверное, не была уж столь безосновательной. При желании, утверждали циники, корабль Наполеона можно было арестовать или по крайней мере потопить.

1 марта бриг «Непостоянный» вошел в бухту Жуан. Люди, стоявшие на берегу, вначале приняли команду Наполеона за шайку пиратов. Но и разобравшись в том, что пришельцы такие же французы, как и они, аборигены тем не менее не стали к ним лучше относиться и называли «сбродом шушеры, выброшенной морем». Лишь признав в маленьком человеке в серой шинели и треуголке Наполеона, в толпе кто-то закричал: «Да здравствует император!» И этот возглас уже сопровождал Бонапарта до самого Парижа.

Отсюда, из приморского средневекового городка, Наполеон мог пойти на Париж двумя дорогами: через Южную Францию, оплот монархии, или по горным тропам французских Альп в Гренобль. Они были круты, узки и малопригодны для обозов с громоздкими грузами и орудиями. Однако именно горный путь во всех других отношениях представлялся наименее рискованным.

В годы империи на долю Южной Франции выпали самые тяжелые испытания. Из-за бездарного бойкота английских товаров захирели порты, включая Марсель, зачахло судоходство. Население возмущали грабительские налоги и поборы, фермеры роптали из-за того, что их заставляли кормить огромную армию и отдавать ей все, «до последнего зернышка». Французские семьи были обескровлены воинской повинностью, принудительной отправкой в армию Наполеона своих отцов, мужей и сыновей ради его сомнительной славы.

Готовясь к трудному горному походу, Наполеон все-таки решил не брать с собой пушки — они скорее всего не понадобятся. Бонапарт избрал другие средства убеждения: он написал два воззвания, одно — к французскому народу, другое — к солдатам. Оба звучали как боевые обращения к войскам, которые так вдохновляли его солдат в прежние кампании. «Французы! — говорилось в обращении к народу. — И в ссылке мне были слышны ваши стенания и мольбы. Я пришел к вам с моря, пренебрегая опасностями. Я пришел отстоять свои права, наши с вами права».

Обращаясь к солдатам, Наполеон напомнил им о том, что они не побеждены, их предали маршалы, продавшие свою страну, армию, ее славу. Его призвала обратно во Францию воля народа, и его символы — орлы — скоро полетят от колокольни к колокольне по всей стране до самого собора Парижской Богоматери.

Продвижение Наполеона по Франции было на удивление успешным. Солдаты преодолевали по пятнадцать — двадцать миль в день. Бонапарт спешил: он должен прийти в Париж до того, как Бурбоны осознают реальные масштабы нависшей над ними угрозы.

Король Людовик XVIII и его правительство, конечно, пытались обезопасить себя. Военный министр маршал Николя Жан Сульт, бывший бонапартист, выслал на юг шестидесятитысячное войско и еще 120 тысяч штыков держал в резерве в Мелёне южнее Парижа для прикрытия главных дорог, ведущих в столицу. Другой маршал, Андре Массена, должен был преследовать вторгшиеся войска Наполеона. Приказано было также взорвать стратегические мосты, в том числе Поно, и блокировать пути в Гренобль.

7  марта у Лаффре в пятнадцати милях от Гренобля произошла знаменитая встреча Наполеона с 5-м пехотным полком. Командир получил приказ остановить «разбойников Бонапарта», и он собирался его исполнить. Армия Наполеона, возглавляемая гвардейцами и польскими уланами, шла под звуки «Марсельезы». Наполеон на коне вырвался вперед, соскочил на землю и направился к солдатам короля, выстроившимся цепью с поднятыми и нацеленными на него ружьями. «Вот он, пли!» — скомандовал офицер.

— Солдаты 5-го! — воскликнул Наполеон. — Я ваш император. Есть среди вас желающие убить своего императора? — продолжал Наполеон, расстегивая шинель. — Так стреляйте же! Я перед вами.

Напряженная тишина взорвалась радостными криками: «Да здравствует император!» Солдаты бросились к нему, падая перед ним на колени и целуя руки.

В тот же день, спустя несколько часов после того как в Вене стало известно о побеге, Наполеон уже вошел в Гренобль, находящийся в двухстах милях от места высадки. «Жители Гренобля восторженно встретили завоевателя Европы», — написал Алан Шом в исследовании «Сто дней Наполеона: дорога в Ватерлоо». К Наполеону примкнули пять армейских полков, он получил в свое распоряжение большое количество пушек, ружей, пороха и другого военного снаряжения. На его пути не был взорван ни один важнейший мост.

Вообще похоже, приказы отдавались впустую. Бонапартисты в королевской армии либо отказывались исполнять распоряжения, либо игнорировали их, либо открыто переходили на сторону Наполеона. Многие французы колебались и заняли выжидательную позицию.

Людовик XVIII совершил столько ошибок, что затмил самые худшие воспоминания о режиме Бонапарта. Когда Наполеон появился в Гренобле, его приветствовали как освободителя. Сторонники Бонапарта радостно расхаживали по улицам, поздравляли друг друга, искали сообщников. Жизнь в городе будто остановилась, даже уличные торговцы забыли о своих делах, всем хотелось взглянуть на Бонапарта, поделиться впечатлениями об удивительных событиях, поучаствовать в пророчествах и прогнозах на предмет дальнейшей судьбы императора.

А в Вене с нетерпением ждали вестей из Франции, которые с каждым днем становились все печальнее. Наполеон быстро продвигался к Парижу, и королевские войска вставали под его знамена. Исчезали символы королевской власти, такие как лилии и белые шейные платки. Мало того, если они вдруг где-то появлялись, то цветы тут же растаптывали ногами, флаги рвали в клочья, а гербы разбивали. Со времени высадки минуло всего десять дней, а Наполеон без боя занял второй крупнейший город Франции — Лион. Начались повальные измены, дезертирство.

Биржу в Вене лихорадило, ставки упали ниже некуда: пришествие Наполеона обещало новую войну. Швейцарский банкир Энар оценивал шансы Наполеона на успех сначала в соотношении один к тысяче, спустя несколько дней — один к десяти, а еще через два дня — один к одному. Как все это могло случиться? Неужели Наполеон заключил сделку с дьяволом?!

Многим делегатам в Вене не нравилось то, что Наполеон вновь завоевывает Францию, но среди посланников были и его явные доброжелатели, особенно те из них, кто затаил недовольство деятельностью конгресса. Очевидно, своеобразное удовлетворение от успехов Наполеона испытывали пруссаки. Они не боялись войны: напротив, война помогла бы стереть Францию с лица земли или разделить ее на мелкие государства типа Бургундии, Шампани, Оверни, Бретани, Аквитании и прочих ничтожных образований, а территории на востоке, вроде Эльзаса и Лотарингии, присоединить к Германии. Имущество Франции можно подарить союзникам или использовать в качестве компенсации за потери в войне. Прусские генералы были не прочь мечом добыть то, чего пером не смогли заполучить дипломаты.

Конечно, успехи Наполеона совершенно не радовали Талейрана. Ему вовсе не хотелось, чтобы союзники снова вошли во Францию и сотни тысяч чужеземных солдат вновь, как «хищные звери», опустошали страну. Он прекрасно знал, что Франция подвергнется еще более тяжким страданиям и условия мира будут уже не такими снисходительными.

Талейран не стал ждать у моря погоды, выступив с очередной инициативой. Он подготовил текст совместного заявления, в котором проводилось бы четкое разграничение между Францией и Наполеоном. Иными словами, союзники должны видеть своим врагом не Францию, а персонально Бонапарта. Тогда вся вина за развязывание новой войны падет на него и его соратников и не коснется нации.

Талейран написал проект декларации, чтобы представить его на заседании 13 марта. До того как выехать из дворца Кауница, он наказал своим дипломатам:

«Ждите моего возвращения возле окон дворца. Если я преуспею, вы увидите в руках у меня документ, от которого будет зависеть судьба Франции и всей Европы».

В тексте, подготовленном Талейраном, Наполеон объявлялся «диким зверем», а Европа призывалась избавить мир от этого «бандита». Талейран писал, что «любые меры, применимые против разбойников, применимы и против него».

Историки часто представляют дело так, будто объявление Наполеона человеком вне закона было неизбежно и оправданно. Однако не все тогда были согласны с Талейраном. Меттерних, зачитавший проект, сразу же выразил свои сомнения. Следует ли употреблять такие слова, как «дикий зверь», «бандит», в отношении зятя императора Франца? Веллингтон тоже посчитал терминологию неадекватной. Он не питал никаких симпатий к Наполеону, но ему не хотелось выступать в роли поборника человекоубийства. Посланники спорили весь вечер и до полуночи, когда, по описанию Гумбольдта, двадцать делегатов дошли до того, что одновременно старались перекричать друг друга. Дискуссия утихла, когда Меттерних предложил более сдержанный вариант декларации, с которым согласился и Талейран.

В новом тексте, подготовленном неутомимым Генцем, Наполеон тем не менее тоже объявлялся человеком вне закона, нагло нарушившим все прежние договоренности. Наполеон, указывалось в документе, лишил себя права на защиту закона и продемонстрировал всей планете, что «при нем невозможны мир и покой народов».

Несмотря на более ровный тон, декларация все-таки вызвала скандал. Подписали ее лишь восемь держав, те же члены «комитета восьми». Остальные участники конгресса были исключены из процесса принятия совместного заявления. Короля Дании, короля Баварии, да и многих других высокопоставленных делегатов, не только не пригласили на совещание, но даже не консультировались с ними.

Вне конференции резкой критике подверглись два положения декларации. В одном из них заявлялось, что Наполеон «лишился права на само существование», в другом говорилось буквально следующее:

«Державы провозглашают, что Наполеон Бонапарт поставил себя вне человечества и, как враг и возмутитель мира на земле, должен предстать перед народным правосудием (vindicte publique)».

Некоторые газеты, сообщая о декларации, перевели слова vindicte publique как «народное мщение», а не «народное правосудие» или хотя бы «преследование», на чем настаивал Меттерних, лучше знавший французский язык. Что касается «лишения права на само существование», то и в данном случае речь шла о его правовом статусе, хотя, конечно, такая формулировка давала редакторам широкий простор для толкований. Но дело было сделано. Извращенные интерпретации появились в печати, и критики нашли новый повод для наскоков на конгресс. Теперь миротворцев обвиняли в том, что они «подставили Бонапарта под кинжалы убийц».

Нападали, конечно, больше всего на Веллингтона и британскую делегацию: в конце концов, именно они представляли страну с действенным парламентом, сильной оппозиционной партией и относительно свободной прессой. Один из лидеров оппозиции, Сэмюэл Уайтбред, выражал не только свое мнение, когда называл декларацию «мстительной», «отвратительной», ставящей Наполеона вне закона и поощряющей его убийство, в то время как истинными виновниками являются Бурбоны, нарушившие свои обязательства перед ним. Веллингтона поносили почти ежедневно. Талейран мог спать спокойно. Он привык выслушивать и худшие обвинения.

В действительности Талейран с удовольствием поставил свою подпись под документом — он достиг своей цели. Объявляя Наполеона вне закона, декларация сделала его главной мишенью для ненависти европейцев, а не французский народ, и, кроме того, как считал Талейран, она «лишала уверенности предателей и придавала мужества тем, кто верен долгу». В письме королю Людовику Талейран превознес до небес декларацию, которую сам же инициировал: «Заявление очень большой силы; никогда еще не принимался столь весомый и значимый документ, подписанный всеми сюзеренами Европы».

На самом деле в истории это был первый случай, когда государства объявляли войну одному человеку. Талейран вернулся в посольство поздно вечером, размахивая экземпляром декларации, подписанной и засвидетельствованной печатями красного и черного цвета. Дипломаты во дворце Кауница встретили его с восторгом. «Полагаю, что нам удалось сделать невозможное», — добавил Талейран в письме королю.

Эскапада Наполеона затрагивала интересы еще одного человека — охладевшей к нему супруги Марии Луизы. Несмотря на обещания, она не только не приехала на Эльбу, но перестала и писать ему, и отвечать на его письма. Мария Луиза продолжала амурничать с генералом графом Найппергом.

Никто из официальных лиц не информировал Марию Луизу о побеге мужа. Она узнала об этом только в среду, 8 марта от гувернантки сына мадам де Монтескью. По рапортам агентов Хагера, императрица разрыдалась, закрылась в своей комнате и проплакала чуть ли не весь день.

После долгих месяцев томительного ожидания ее наконец заверили в том, что Пармское герцогство будет принадлежать ей. Она уже предвкушала, как уедет туда насовсем со своим возлюбленным графом и позабудет венские мытарства. Демарш Наполеона мог погубить ее планы и поломать всю жизнь. Разве его поступок не нарушает договор, гарантировавший ее права на Парму? У ее противников теперь появился еще один предлог для того, чтобы отдать герцогство испанским Бурбонам. «Бедная Луиза, я вам очень сочувствую, — написал ей дядя Иоганн, эрцгерцог Австрии. — Для вашего и нашего блага я хотел бы, чтобы он свернул себе шею».

Беглый Бонапарт, неумолимо приближающийся к Парижу, заставлял и дипломатов в Вене, и австрийскую полицию обратить серьезное внимание на маленького Наполеона, беззаботно игравшего на паркетном полу во дворце Шёнбрунн. Четырехлетний мальчишка снова становился потенциальным наследником французского трона и продолжателем наполеоновской династии.

Французское посольство получило сведения о готовящемся похищении маленького принца. Аналогичной информацией располагал и шеф венской полиции барон Хагер. В городе появились агенты Бонапарта, вокруг дворца Шёнбрунн крутились какие-то подозрительные субъекты.

В середине марта барон Хагер усилил внешнее наблюдение за дворцом, патрулирование, внедрил в обслугу еще больше своих людей. На всякий случай в полицейские участки и на таможенные посты были разосланы описания сына Наполеона. Агентам Хагера предписывалось выслеживать четырехлетнего ребенка мужского пола, голубоглазого, с вьющимися белокурыми волосами и характерным носом с «тонким висящим кончиком и широкими ноздрями». Подчеркивалось, что мальчик говорит по-французски и по-немецки и все время жестикулирует.

По слухам, сына Наполеона пытались выкрасть 19 марта, накануне его дня рождения. Факт покушения официально отрицался, но слухи упорствовали. Говорили, будто похитительницей была его няня мадам де Монтескью, убежденная бонапартистка. Попал под подозрения и ее сын Анатоль, приехавший незадолго до этого в Вену. Его, естественно, арестовали.

Не существует достоверных свидетельств причастности к попытке похищения маленького Наполеона ни мадам де Монтескью, ни ее сына Анатоля, если этот факт вообще имел место. Оба они могли с полным основанием говорить о своей невиновности. Тем не менее гувернантку уволили вместе с другими слугами в ее окружении. Агенты Хагера предприняли меры и для предотвращения другого заговора — роялистов, якобы тоже замышлявших похитить наследника Наполеона, правда, уже в своих целях. Маленького принца перевезли из Шёнбрунна в более безопасное место — во дворец Хофбург.

 

Глава 27

ЦВЕТЕНИЕ ФИАЛОК

По мере приближения к Парижу росла уверенность Наполеона в успехе. Он даже начал подбирать министров. Первым делом Бонапарт решил вызвать генерала Армана де Коленкура, бывшего министра иностранных дел; генерала Лазара Карно, «организатора победы» революции, он назначит министром внутренних дел, а верховный командующий маршал Луи Николя Даву возглавит военное министерство. Флери де Шабулон, посетивший Наполеона на Эльбе, станет его личным секретарем. В отличие от упертых бонапартистов, так и не снявших синие мундиры, красные эполеты и медвежьи шапки гвардейцев, люди в стане короля Людовика, похоже, растерялись. Маршал Мишель Ней, «храбрейший из храбрых», вначале поклялся привезти Наполеона в «железной клетке», а теперь был готов перейти на его сторону. Парижскую биржу лихорадило. Газеты перестали выходить. Правительственные министры спешно покидали столицу.

Король Людовик XVIII пытался воодушевить своих сторонников, заверял их в том, что даст бой «преступнику» Бонапарту. «Разве я, кому уже шестьдесят лет, не имею права умереть, защищая свою отчизну?» — заявил он перед палатой депутатов. Законодатели аплодировали смелым речам короля, а через три дня, в ночь с 19 на 20 марта, Людовик погрузился в карету и умчался из Парижа.

В целях безопасности из дворца одновременно выехали шесть одинаковых экипажей. На площади Согласия они разделились и выбирались из города разными улицами и дорогами. Карета с королем отправилась на север. Вместе с ним из Парижа отбыли дворцовые сокровища, несколько миллионов франков государственной казны и другие припрятанные ценности. Король предпринял все меры предосторожности. Он не хотел повторить судьбу старшего брата Людовика XVI, чей побег в 1791 году закончился поимкой, заключением и казнью.

Король бежал, над дворцом больше не развевался белый флаг бурбонской Франции. По описанию капитана королевской конной артиллерии Эдмуна Валько, Тюильри моментально опустел, «виднелись лишь одинокие фигуры часовых, и весь город, казалось, затаился в предчувствии катастрофы».

Над миротворцами в Вене нависла угроза новой войны. Возникали тяжелые вопросы. Как остановить Наполеона? Куда направить армии? Кто их поведет? Царь снова почувствовал себя полководцем и вызвался возглавить союзные войска. Веллингтон, в большей мере стратег и тактик, засомневался. Меттерних, хорошо узнавший царя за последние шесть месяцев, категорически не согласился с предложением Александра. Вежливо, но твердо его убедили взять на себя руководство военным советом, в который, как и в прошлый раз, войдут, помимо царя, король Пруссии и австрийский фельдмаршал Шварценберг. Веллингтон отказался составить им компанию, предпочитая «взять в руки мушкет». Конечно, союзникам он был полезнее на полях сражений.

На данный момент представлялось целесообразным, чтобы британские и прусские войска сконцентрировались на севере, где-нибудь на территории Нидерландов, Бельгии и Люксембурга, а австрийские армии дислоцировались в центре и на юге, по Рейну. Русские войска все еще находились в Польше, далеко от конфликта, и им надо было спешно двигаться к местам предстоящих битв, поближе к Франции. Однако возникал малоприятный вопрос: ввиду недавних притязаний царя на Польшу надо ли позволять, чтобы русские войска пошли еще дальше — через Германию и Западную Европу?

Одно из самых важных решений союзники приняли 25 марта, возобновив соглашение, подписанное в Шомоне в конце войны, и официально создав так называемую седьмую коалицию. Великие державы обязались не вести с Наполеоном сепаратных переговоров о мире и предоставить по 150 тысяч солдат; Британия, как всегда, зарезервировала за собой право заменить квоту дополнительным финансированием. Соглашение должно действовать двадцать лет или до тех пор, пока Бонапарт не будет окончательно лишен возможности нарушать спокойствие.

Нескончаемые вечеринки в салоне мадам де Саган в особняке Пальма, как докладывал агент «Нота», «беспутные и беспечные увеселения», не прошли для нее бесследно. К марту герцогиня обросла долгами, и ей позарез были нужны деньги для того, чтобы расплатиться с кредиторами.

Поскольку Меттерних раньше проявлял интерес к сапфировому ожерелью, она завернула дорогое украшение в шелковый платок и послала его князю в министерство. Герцогиня просила помочь продать драгоценность, надеясь получить за нее приличную сумму. Меттерних с радостью согласился оказать бывшей любовнице маленькую услугу. Еще недавно он писал ей: «Вы не захотели разделить со мной мою корону, но вы по-прежнему остаетесь королевой в моем королевстве».

Всего три дня потребовалось Меттерниху для того, чтобы найти покупателя сапфиров герцогини. Камни достались мадам де Монтескью, бывшей гувернантке сына Наполеона, уволенной по обвинению в попытке его похитить. Цена была не маленькая, 3000 дукатов, но счет оплатил император Франц. Меттерних уговорил австрийского императора раскошелиться на подарок мадам де Монтескью в знак благодарности за проявленную заботу о внуке. Сделка состоялась, послужив еще одним доказательством ловкости Меттерниха, приносившей время от времени и нужный результат.

На Пасху Талейрану тоже пришлось столкнуться с неординарной ситуацией. В Страстную пятницу во французское посольство заявилась нежданная гостья — герцогиня Курляндская, мать Доротеи и метресса Талейрана. Следуя примеру других аристократов, пятидесятичетырехлетняя герцогиня спешно покинула Париж и решила приехать в Вену, которая за последнюю четверть века стала прибежищем для многих французских эмигрантов.

Однако прибытие герцогини ставило многих людей, мягко говоря, в неловкое положение. Многоопытной женщине было совсем нетрудно уловить, что Талейран относится к ее дочери не только как к хозяйке посольских приемов.

Можно представить, что испытывал даже Талейран, привыкший к неудобным пассажам. Сплетники не могли не нарадоваться новому поводу для перешептывания: состязанию матери и дочери, уже с прохладцей относившихся друг к другу, за внимание лукавого француза. И герцогиня де Саган не удержалась от того, чтобы не высказаться по поводу увлечения Талейрана ее младшей сестрой. «Великий человек наконец обрел семью», — иронически заметила она.

По легенде, Наполеон во время отречения пообещал вернуться во Францию, когда зацветут весенние фиалки. Во вторник, 28 марта Вена узнала, что Наполеон на самом деле снова пришел к власти. На это ему понадобилось двадцать три дня. Более того, Наполеон действительно взял власть без единого выстрела. Побег с Эльбы был, пожалуй, самым авантюрным и дерзким предприятием среди многочисленных наглых и вызывающих поступков Бонапарта. Фиалки стали для бонапартистов символом своего кумира.

Намеренно или нет, но Наполеон вернулся в Париж 20 марта, в день рождения сына. Его сторонники ликовали. По описанию очевидцев, двор Тюильри заполнили восторженные толпы энтузиастов. Карета не могла проехать, и император вышел из экипажа в «людское море, которое тут же поглотило его». Очевидцы не едины в деталях, но дают красочное представление об эйфории, царившей на встрече с Наполеоном. Кто-то помнит, что императора несли на руках. Кто-то рассказывал, что он шел сам, а перед ним мельтешил один из обожателей и без конца повторял: «Это вы! Это вы! Наконец-то это — вы!»

После того как сбежал король Людовик XVIII, сторонники Наполеона успели подготовить дворец к приезду своего императора. Со всех ковров и портьер были удалены королевские эмблемы с лилиями, нашитые поверх наполеоновских золотых пчел. «Эмоции перехлестывали через край», — вспоминал один солдат. Наполеон тоже не мог сдержать своих чувств. Он говорил о днях возвращения в Париж как о «самых счастливых в жизни».

Уличные торговцы бойко продавали портреты Наполеона, Марии Луизы и маленького принца. Как отметила газета «Кенигсберг цайтунг», портные не справлялись с заказами на пошив наполеоновских имперских униформ. Парижские кафе и рестораны переполнились восторженными людьми, праздновавшими победу.

Когда триумф Наполеона стал для всех очевидным фактом, Меттерних вернулся к привычным занятиям, начал посещать и салон Вильгельмины в особняке Пальма. Удивительно, но герцогиня теперь была рада его видеть и поздравляла министра с тем, что он «разорвал наконец путы, не позволявшие ему бывать в ее доме». Герцогиня говорила, что теперь, когда «над всеми нависла угроза войны, они должны дружить и жить в согласии». Но Меттерниху была нужна не только дружба. Он не переставал любить герцогиню и, похоже, вряд был способен на то, чтобы ее разлюбить. Меттерних признавался ей, что даже плакал из-за нее и искал утешения у друзей. Без герцогини он чувствовал себя одиноким путником, «человеком, выброшенным на берег после кораблекрушения и потерявшим все на свете».

После известий о возвращении Наполеона в Париж герцог Веллингтон назначил свой отъезд из Вены на 28 марта. «Я отправляюсь на территорию Нидерландов, Бельгии и Люксембурга и принимаю командование армиями», — объявил он всем. Герцогиня де Саган устроила в его честь прощальный прием, на котором Веллингтон расцеловал дам, пообещав «встретиться с каждой и со всеми вместе в Париже».

В британском посольстве снова поменялось руководство. Теперь главными лицами в нем стали лорд Кланкарти и лорд Каткарт, советники Веллингтона. Мирная конференция так и не завершилась. Вот-вот должна была начаться война.

Проведя очередное затянувшееся до ночи совещание, Фридрих фон Генц, секретарь конгресса, на следующее утро проснулся поздно, когда на столике его уже ожидали чашка кофе и утренняя газета «Винер цайтунг». Он взял газету и сразу же увидел на первой полосе объявление: «Награда 10 000 дукатов. Ее получит любой, кто доставит живым или мертвым известного публициста Фридриха фон Генца или предъявит доказательства его убийства». Прокламация была подписана самим Наполеоном.

Каково ему было читать этот, по сути, приговор к смерти! Генца уже мучила бессонница из-за страха мести Наполеона за то, что он готовил документ, объявивший его преступником. Теперь же, когда обещаны немалые деньги за его голову, на него начнут охотиться и наемные убийцы, и просто желающие подзаработать. Все знают, где его дом на Зайлергассе. Как ему теперь возвращаться домой по темным улицам после поздних совещаний и салонных приемов? Его жизнь в опасности.

В то же утро к нему на квартиру пришли Доротея и князь Клам-Мартиниц. Найдя Генца в крайне встревоженном состоянии и посреди разбросанных вещей и наполовину упакованных чемоданов, они поинтересовались: куда это он собрался уезжать? «Взгляните! — сказал он, показывая газету. — Мне надо бежать из города». Он насыпал какой-то порошок в чашку, с трудом поднес ее дрожащими руками ко рту и выпил. Доротея посмотрела на газету и чуть не рассмеялась. На ней стояла дата — 1 апреля 1815 года.

Оказалось, что над Генцем подшутил князь Меттерних. Он придумал выпустить специальный номер «Винер цайтунг» ко дню всех дураков, который еще называют днем веселых розыгрышей. Шутка получилась не очень веселая. Но на ужине у баварского князя Карла фон Вреде секретарь Генц усердно доказывал, что он якобы не поддался розыгрышу Ему никто не верил. Все уже знали, что шутка Меттерниха чуть не свела в могилу его несчастного помощника.

Помирившись с герцогиней, Меттерних теперь мог и пошутить. Но князю Талейрану было не до смеха. Придя к власти, Наполеон запретил отправку каких-либо средств в Вену. Он наложил арест на счет посольства в Банке Франции и на все кредиты. По указанию Бонапарта было конфисковано личное состояние Талейрана, стоившее миллионы франков, как и имущество многих других французских делегатов на конгрессе. Талейрана беспокоила и судьба конфиденциальной переписки с королем и министерством иностранных дел. «Надеюсь, что ваше величество взяли с собой все письма, которые я имел честь отправить вашему величеству, а также посланные мною в министерство иностранных дел», — спрашивал Людовика министр. У посланника имелись все основания для тревоги. В переписке содержалось много такого, что могло не понравиться его новым союзникам, и он не хотел, чтобы некоторые письма попали в их руки.

Ответ пришел от исполняющего обязанности министра иностранных дел во временной администрации короля в Брюсселе, и он не был удовлетворительным. Несколько депеш были сожжены, в том числе секретные доклады с Эльбы и документы, относящиеся к предполагаемым планам похищения Наполеона. К сожалению, правительство уезжало из Парижа в спешке. «Я не успел, князь, захватить крайне важные бумаги», — сообщал с горечью один из чиновников короля. Не успели это сделать и другие министры.

Таким образом, основная часть переписки Талейрана, связанная с Венским конгрессом, не говоря уже о секретном договоре с Австрией и Британией, по-прежнему находилась в кабинетах министерства и ожидала, когда ею заинтересуется Наполеон.

 

Глава 28

VIVE LE ROI!

[6]

Возвращение Наполеона в Париж заставило конгресс обратить внимание еще на одно неприятное обстоятельство: присутствие в Неаполе Иоахима Мюрата, все еще остававшегося королем. Мюрат по-прежнему был таким же неугомонным и развязным кавалеристом, способным на неожиданные и рискованные действия. Он явно собирался воспользоваться новой драматической ситуацией. 30 марта, когда конгресс был поглощен событиями во Франции, Мюрат призвал к объединению Италии и внезапно напал на папские владения.

Это был опрометчивый шаг, и многие советники отговаривали Мюрата. Жена Каролина первая убеждала его не предпринимать ничего такого, что могло бы нарушить договоренности с Австрией. «Мне от союзников ничего не надо, если все итальянцы хотят, чтобы я был их сюзереном», — заявил Мюрат.

Даже Наполеон возражал против вторжения в папские права. Он советовал Мюрату не делать этого, по крайней мере пока.

Для него было важно выиграть время. Мюрат должен оставаться на юге и держать австрийцев в напряжении относительно их итальянских территорий. Но Мюрат воодушевился успехами Наполеона и решил испытать свое счастье. Он был уверен, что преуспеет, как это уже случалось при Маренго, Аустерлице, Йене, Прейсиш-Эйлау и в других битвах, где кавалерист, предпринимая дерзкие атаки, играл ключевую роль в победах Бонапарта.

Талейран давно предупреждал дипломатов в Вене об опасности, которую представляет Мюрат. Теперь делать это ему стало легче. Агрессия Мюрата, говорил француз, «открыла глаза австрийцам и развеяла их сомнения».

И дело даже не в том, что Австрия наконец осознала угрозу, исходящую от Мюрата. Неаполитанский король совершил грубейшую ошибку. Австрия объявила войну и отправила в Италию стотысячную армию. Проблема Неаполя, как и предполагал Талейран, «скоро будет снята с повестки дня».

После Неаполя разрешатся и другие проблемы. «Нам останется лишь собрать все статьи, по которым достигнуто согласие, объединить их в один документ и завершить конгресс», — рассуждал Талейран. Князь больше всех был заинтересован в скорейшем подведении итогов. Его посольство осталось без средств. Ему удалось добиться финансовой помощи у Британии, но денег хватало только на самые необходимые расходы, счета оставались неоплаченными. Талейрану пришлось отправить домой многих сотрудников, в том числе шеф-повара и нескольких помощников. Наполеон тем временем лишил его статуса официального дипломатического представителя Франции.

Из Парижа уже ехали курьеры с бумагами о ликвидации миссии Талейрана, Дальберга, всей «дипломатической фаланги» во дворце Кауница. Французские дипломаты больше никого не представляли, кроме короля, бежавшего из страны.

В Вене крайне неприязненно стали относиться к Бурбонам, покинувшим Францию без малейшего сопротивления: у сторонников короля оказалась «заячья душа». Лорд Каслри говорил о них: «Королевские брехуны. Им бы только кричать Vive le Roi!» Это была реальная проблема. Талейран действительно считал: король должен был доказать, что он пользуется поддержкой народа. Ему нужно как можно скорее вернуться во Францию, и в любом случае королю не следует оставаться где-либо вблизи побережья. Это может создать впечатление, будто он готовится снова бежать в Британию.

Талейрана раздражало отсутствие вестей и от короля Людовика XVIII, и из министерства иностранных дел, перебравшегося из Брюсселя в Гент. Талейран не раз оставался предоставленным самому себе, но на завершающей стадии конгресса ему как никогда прежде была необходима связь с министерством.

Весна пришла в Вену раньше обычного, вдохнув в светскую жизнь еще больше энергии и энтузиазма, несмотря на то что в ней стали реже появляться сиятельные особы. Они предпочитали наслаждаться благоуханием цветущего парка Пратер или просиживать часами на совещаниях. Все внимание участников конгресса теперь было сконцентрировано на подготовке к войне. Миротворцы обсуждали назначение командующих, дислокацию войск, возможности расширения альянса, общую стратегию борьбы с Наполеоном.

«Если мы хотим добиться успеха, — писал лорд Каслри из Лондона, — нам нельзя полагаться на удачу; мы должны исключить любые риски и случайности. Мы должны делать все с исключительным размахом. Союзники должны собрать огромную силу и нанести сокрушительный удар, нахлынув во Францию со всех сторон».

Такой удар дорого стоит. После недавней войны немногие страны располагали достаточными ресурсами для новой крупномасштабной военной кампании. Все рассчитывали на финансовую помощь Лондона и смотрели на Британию как на богатую тетушку и ждали от нее подарков. Щедрые субсидии, конечно, помогли бы укомплектовать и вооружить армии и, кроме того, предотвратить мародерство, которым обычно занимаются голодные войска. Пруссаки в особенности зарекомендовали себя как «современные преторианцы», жаждущие мести.

Некоторые германские мини-государства не хотели задарма содействовать союзникам. Они установили свою «цену».

Конгресс должен создать германский Bund, «союз». Объединенная Германия должна быть наделена «либеральной конституцией», гарантирующей народу демократические права, в том числе свободу прессы и вероисповедания.

Великие державы столкнулись и с другими трудностями. Саксонцы открыто выражали недовольство присоединением к Пруссии. Король Саксонии так и не согласился отказаться от какой-либо части своей страны и не освободил подданных от клятвы на верность его короне. Многие саксонцы предпочли бы сражаться против новых правителей, пруссаков, а не против Наполеона.

Вызывала недоверие Бавария. Она изъявила готовность выделить для военной кампании вдвое больше войск, чем планировалось, и это навело Меттерниха на подозрения. Австрия и Бавария все еще не пришли к согласию относительно Зальцбурга и близлежащих альпийских регионов. Меттерних опасался, что Бавария, пользуясь угрозой Наполеона, проведет мобилизацию, соберет мощную армию и займет стратегически выгодные позиции. Бавария тогда ужесточит свои требования на дипломатических переговорах в Вене или попытается осуществить свои замыслы силой.

Вернувшись в Париж, Наполеон заявил, что теперь он другой человек, многое понявший и признающий свою вину. Он обещал быть более сдержанным и терпимым, принять либеральную конституцию и гарантировать свободу прессы. Он создаст «империю свободы» и будет уважать все договора, включая и те из них, которые лишают его прежних завоеваний. Все, что ему надо, — это признание его власти и легитимности как правителя Франции.

Лидеры в Вене настороженно отнеслись к призывам Наполеона к миру. Они могли припомнить ему не одно невыполненное обещание и не один нарушенный договор. Не веря Наполеону и хорошо зная его политику «разделять и властвовать», делегаты конгресса приняли еще одну декларацию, провозглашавшую цели новой коалиции и войны против «тигра, бежавшего из клетки»:

 «Европа вооружается не против Франции, а скорее ради ее благополучия и безопасности. Она считает своим врагом Наполеона Бонапарта и тех, кто сражается вместе с ним».

Венский конгресс не признает власть Наполеона, и любые его представители будут считаться в Вене рядовыми «посыльными» и, соответственно, игнорироваться.

Но так ли уж едины были союзники, если им пришлось подписывать вторую декларацию, подтверждающую их солидарную позицию по отношению к Наполеону? Бонапарт, видимо, все-таки рассчитывал на то, что ему удастся разобщить коалицию.

Наполеон мог надеяться на то, что Австрия подпишет мир и признает его правителем Франции. Как-никак у него и жена, и сын — Габсбурги, а Меттерних среди союзных министров меньше всех настроен против Франции. Некоторые делегаты на конгрессе действительно подозревали Меттерниха в тайных замыслах признать Наполеона правителем Франции.

Можно было бы сманить из коалиции русского царя. Александр в Вене с симпатией относился к членам семьи Бонапартов, навещал Марию Луизу в Шёнбрунне и проводил немало времени с пасынком Наполеона Евгением де Богарне. К тому же у Наполеона теперь имелась на руках копия секретного договора, раскрывавшего подлинное лицо так называемых союзников царя.

В Британии у Наполеона, конечно, не было никаких шансов на то, чтобы заручиться поддержкой лорда Каслри и партии тори, господствовавшей в парламенте. Однако он мог расколоть депутатов. Взяв власть в Париже, Наполеон незамедлительно запретил работорговлю, совершив одним росчерком пера то, что конгресс смог лишь осудить после долгих дискуссий, пререканий и торгов. На оппозиционных вигов это произвело впечатление, и они развернули кампанию порицания правительства, готовящего войну против такого «просвещенного человека».

Наполеон рассчитывал заманить на свою сторону и Талейрана. Император обещал простить его, поскольку он тоже наделал много ошибок. Несмотря на разногласия, Наполеон хотел, чтобы Талейран вернулся к нему. «Он лучше всех знает страну, правительство, людей», — говорил Наполеон о своем бывшем министре. Бонапарт подобрал и подходящего человека для поездки к Талейрану — графа Огюста Шарля Жозефа Флао де ла Бийардери, внебрачного сына Талейрана, рожденного от любовной связи в Париже тридцать лет назад.

Флао не добрался до Вены, его арестовали в Штутгарте чиновники короля Вюртемберга. Наполеон послал другого курьера — графа Франсуа Казимира Муре де Монрона, обаятельного авантюриста, которого в парижских салонах называли и «красавчик Монрон», и «первый дьявол Франции». Он входил в число лучших друзей министра. Его близкие отношения с Талейраном и обаяние сделают свое дело, надеялся Наполеон.

Граф Монрон смог доехать до Вены под видом аббата Альтьери. При первой же встрече во дворце Кауница он напрямую спросил Талейрана: действительно ли он как министр иностранных дел Франции хочет войны против своей страны?

— Почитайте декларацию, — ответил Талейран, показывая документ, объявлявший Наполеона вне закона. — Здесь нет ни одного слова, с которым я не согласен. Кроме того, речь идет о войне не против Франции, а о войне против человека с Эльбы, — добавил министр.

Ответ был твердый и уверенный, без оговорок и уверток, к каким обычно прибегал его коллега Меттерних. Или он хотел набить себе цену, как утверждали недоброжелатели Талейрана? Почти наверняка у Талейрана не было никаких намерений перейти снова в стан Наполеона, который и потом продолжал поднимать ставки, стараясь переманить министра иностранных дел.

В конце месяца к Талейрану прибыл еще один гонец — с посланием, учитывающим его пресловутый меркантилизм. Наполеон обещал не только вернуть все его огромное состояние, но и назначить жалованье в двести тысяч ливров, если Талейран будет «вести себя, как подобает французу, и окажет некоторые услуги». Отказ, естественно, будет рассматриваться как «личное оскорбление» и «проявление вражды».

* * *

Король Людовик XVIII, сбежав из Парижа, оставил о себе впечатление трусливого и жалкого человека, ставящего личные интересы превыше всего. Король тем не менее продолжал верить в то, что большинство французов его поддерживает и даже любит. Пройдет время, и его верные подданные восстанут против злоумышленника, нужна только искра, чтобы возгорелось пламя восстания. Может быть, Венский конгресс поможет высечь эту самую искру

Однако Талейран знал, как трудно будет убедить венценосцев в Вене в том, что им придется снова восстанавливать Бурбонов во Франции. Король успел натворить много глупостей: учинил расправу над сенатом, ввел строжайшую цензуру, надругался над свободами, обещанными французам. Ошибки Бурбонов можно перечислять без конца. «Они ничего не забыли и ничему не научились», — говорили о семье Бурбонов.

Русский царь по-прежнему сожалел о том, что согласился в прошлый раз вернуть Бурбонов на трон, и не хотел снова наступать на одни и те же грабли. Меттерних тоже думал о других вариантах. Весной он как-то признался герцогине де Саган в том, что считает Бурбонов «нравственно нездоровыми людьми», не способными управлять страной. Оппозиция Бурбонам делала Меттерниха и Александра чуть ли не единомышленниками. Сочувствовать Бурбонам могли англичане. Британия первой поддержала восстановление Людовика на троне, и он в течение многих лет жил в изгнании в Хартуэлл-хаусе в Бакингемшире. Британия немало потратилась на французского короля и вряд ли могла бросить его на произвол судьбы. Кроме того, как считал лорд Каслри, Людовик гарантировал Лондону более дружественную Францию и более стабильный мир.

Вернуть Бурбонов в Париж во второй раз вопреки желаниям Александра, Меттерниха и многих французов будет нелегко. Да и немало британцев отказалось бы воевать ради этой неблагодарной цели. Государственный долг Англии достиг неприемлемых размеров из-за войны с Соединенными Штатами и длительной изнуряющей борьбы с Наполеоном. В феврале он перевалил за 700 миллионов фунтов стерлингов, и платежи по долгам поглощали треть годового бюджета.

В последней войне Британия платила многим государствам за то, чтобы они воевали с Наполеоном, — России, Пруссии, Австрии, Испании, Португалии, Швеции, Сицилии, Баварии, не считая многочисленных германских княжеств и герцогств. Должна ли Британия снова субсидировать весь мир? Стоило ли ради Бурбонов опять рисковать жизнями людей, не говоря уже об ущербе экономике и торговле и необходимости сохранять ненавистный подоходный налог, введенный только в Англии?

Члены и сторонники оппозиционной партии вигов, естественно, думали иначе. Сэр Фрэнсис Бердетт, например, прямо заявил: он не намерен ввергать свою страну «в море крови ради восстановления Бурбонов во Франции; эта династия ничем себя не проявила». Остряк Ричард Шеридан по-своему подытожил британскую внешнюю политику за последние сто пятьдесят лет: половину этого времени она потратила на низложение Бурбонов, а другую половину — на их реставрацию.

Кроме того, виги указывали всем на очевидный факт — легкость, с какой Наполеон вернулся в Париж: «Вряд ли можно сомневаться в том, что этот Наполеон является императором Франции по желанию самих французов». Бердетт выражал мнение многих британцев, когда говорил: «Пусть французы сами решают свои проблемы». Ни Британия, ни Европа не должны вмешиваться в их дела.

Пока все эти вопросы дебатировались в парламенте, газетах и клубах по всей стране, герцог Веллингтон принял сакраментальное решение, заявив о полной поддержке Британией войны против Наполеона. Это было рискованное решение даже в условиях относительной самостоятельности и свободы действий британского внешнеполитического ведомства. Как бы то ни было, герцог Веллингтон проявил твердость и фактически обязал Британию участвовать в войне. В Британии об этом еще не знали, но союзные войска уже пришли в движение.

Двор Бурбонов разместился в бельгийском Генте, и кое-кто в правительственных кругах искренне хотел, чтобы Талейран поскорее вернулся из Вены. Об этом ему писал коллега в министерстве иностранных дел граф Арнай Франсуа де Жокур, надеявшийся на то, что приезд Талейрана поможет королю выйти из трудного и щекотливого положения. С другой стороны, для истых роялистов Талейран по-прежнему оставался человеком революции, приведшим Наполеона к власти. Их никто не мог бы разубедить в том, что Талейран не затеял еще какой-нибудь интриги. Змея часто меняет кожу.

Король Людовик в апреле все-таки вызвал Талейрана в Гент. Князь не спешил, и не без оснований. Он не доверял приближенным короля, подозревая их в двуличности. Кроме того, дела в Вене заканчивались, и он не мог уехать, не дождавшись их завершения.

«Я горю желанием оказаться рядом с вашим величеством и готов отправиться хоть завтра утром, — писал Талейран Людовику, — если бы дела здесь достигли той стадии, когда требуется поставить лишь подпись, или же было бы ясно, что конгресс еще не скоро закончится». В другой раз министр сообщал королю: делегаты готовятся к отъезду, он скоро выезжает, но ему не следует покидать город первым, чтобы не навредить интересам короля. Спустя две недели Талейран все еще пребывал в Вене, находя новые объяснения своей задержки. И его сторонникам, и его противникам надо было изыскать что-то более весомое, нежели вызов короля, для того чтобы вырвать Талейрана из Вены.

 

Глава 29

ПРОЩАНИЕ

Нацелившись на компромиссы и сделки, Наполеон упорно посылал своих эмиссаров в Вену, и их с таким же упорством задерживали. Не смог попасть в Вену и бывший камергер императора Франца месье де Стассар. Его арестовали в Баварии, отобрали письма и отправили их на конгресс. Меттерних обещал вскрыть конфискованные послания в присутствии коллег.

3 мая секретные письма Наполеона, все еще запечатанные, принесли в конференц-зал и положили на зеленый стол. Знал ли Меттерних их содержание с помощью агентов «темной комнаты»? Трудно представить, что не знал.

Прежде чем вскрыть письма, Меттерних «вежливо попросил» удалиться из комнаты «второстепенных дипломатов». На данный момент таким «дипломатом» оказался только один человек — прусский военный министр генерал Герман фон Бойен, приехавший в город в апреле. Посол Гумбольдт проводил коллегу к выходу и поспешно вернулся обратно. Военный министр остался за дверью, оскорбленный и злой.

С важным видом Меттерних разломал печати, вскрыл письма и начал зачитывать содержание, с трудом разбирая каракули Наполеона. Как и следовало ожидать, император предлагал Австрии заключить с ним мир. Меттерних тут же подтвердил непоколебимую верность союзникам, заявив, что он даже не считает нужным отвечать Бонапарту. Спектакль явно был устроен для того, чтобы продемонстрировать солидарность Австрии с коалицией. Меттерниху не хватало только послать всем воздушные поцелуи.

Вечером того же дня на званом ужине у канцлера Гарденберга Гумбольдт имел несчастье снова повстречать генерала Бойена. Прусский военный министр был по-прежнему зол, можно сказать, даже взбешен. Он пригласил посла на балкон второго этажа и вызвал его на дуэль.

Гумбольдт не был бойцом. Этот факт еще раньше отметил граф Аксель Лёвенхильм, шведский делегат, сказав иронически: если бы проблемы на конгрессе решались в кулачном бою, то он наверняка побил бы прусского посла.

Гумбольдт попытался принести свои извинения, но рассерженный и гордый генерал даже слушать его не стал. Вызов сделан, и дуэль непременно состоится. Они встретятся в пятницу, 5 мая в три часа пополудни в одном уединенном местечке под Веной.

В назначенный день Гумбольдт все утро провел на совещании, потом пообедал, как это «делали гомеровские герои перед битвой», и отправился на дуэль. Место для поединка было выбрано на «живописном лугу возле леса» у винодельческого Шпица. Военный министр стрелял первым. Он навел пистолет на противника и в последний момент поднял его, выстрелив в воздух. Гумбольдт затем тоже «промахнулся». Как потом Гумбольдт сообщал домой, дуэлянты поняли, что они совершают глупость, посмеялись и вернулись в город хорошими друзьями. Посол сделал тогда и полезный философский вывод — больше мужества требуется не для дуэли, а для того, чтобы отказаться от нее.

Поскольку основные силы полиции были брошены на сбор информации и обеспечение безопасности на конгрессе, в окрестностях Вены развелось немало разбойников, грабителей, дезертиров, уволенных со службы солдат и «всякого сброда, чурающегося честного труда». Среди них оказался и ветеран войны, капитан Иоганн Георг Гразель, возмущенный «неравенством благосостояния» и решивший навести порядок в этом деле. Иными словами, он стал человеком вне закона. Его можно условно назвать «Робин Гудом» Венского конгресса.

Об этом разбойнике и его банде, укрывавшейся в логове где-то в Венском лесу, рассказывали легенды. Говорили, будто в его ватаге и пятьдесят, и шестьдесят, и сто человек. У него якобы были и кони, и они совершали стремительные и дерзкие нападения на дворцы и государственные учреждения. Банда действовала всю весну. Гразеля прозвали «народным мстителем», грабившим государство и богатеев и помогавшим бедным и обездоленным.

Гразель и его лесные братья не нанесли вреда ни одной из основных делегаций на конгрессе, но он, безусловно, привлек к себе внимание. Одни сравнивали с ним Наполеона, другие пользовались его примером для осуждения пруссаков, отобравших земли у саксонцев и других немцев. Тема разбоя стала популярной и среди критиков конгресса, правда, они уже обвиняли его в «ограблении неимущих во благо имущих и могущественных». Банда капитана Гразеля орудовала не так долго. Его все-таки поймали и казнили.

Наполеон тем временем послал царю копию секретного договора, подписанного союзниками России Британией и Австрией с бурбонской Францией. Прочитав его, Александр рассвирепел и яростно заходил по комнате, как вспоминал его советник Каподистрия, «с ярко-красным лицом и багровыми ушами». Он сразу же вызвал к себе Меттерниха. «Вам знаком этот документ?» — спросил царь.

Меттерних пустился в объяснения, но Александр резко прервал его и сказал: «Пока мы живы, не будем об этом больше говорить. У нас есть более важные дела. Нам надо думать только о нашей коалиции против Наполеона». Царь мог быть мелочным, но и великодушным. Сейчас он хотел проявить благородство. А кроме всего прочего, он уже давно догадывался о существовании тайного сговора между Британией, Австрией и Францией.

Прусские генералы тоже читали секретный договор, который Наполеон опубликовал в газетах. Они в равной мере были возмущены «подлостью» Австрии, хотя низменное поведение Меттерниха для них не было новостью. Кроме того, пруссаки уже имели на руках этот документ, получив его при обыске французского чиновника, захваченного в Льеже. Больше всего их встревожило лишь участие в тайном альянсе Британии. Оно подтверждало их опасения в отношении «коварного Альбиона», как называл Англию Наполеон.

В Лондоне Каслри отбивался от нападок на свои действия в Вене. Лорда ругали за все: за сдачу Польши и Саксонии, за уничтожение Генуи, за то, что он выставил на посмешище британскую дипломатию. Герцог Веллингтон тоже подвергся критике: его чихвостили за то, что он подписал документ, объявивший Наполеона вне закона, и вообще поощряет «доктрину душегубства». Хуже того, до парламента наконец дошли вести о том, что герцог втягивает Британию в войну против Наполеона, и депутаты были в бешенстве.

Лидеры оппозиции винили герцога Веллингтона, лорда Каслри, всех «ястребов» в партии тори в том, что они обманом втянули Британию в войну, которая зальет кровью весь континент только для того, чтобы «свергнуть одного человека». Более того, Британия еще должна и оплачивать это безумие. «Вы бесстыдно обвели нас вокруг пальца», — заявил один член парламента, выражая не только свое мнение.

Каслри отвечал, приводя свои доводы: миролюбивым речам Наполеона нельзя верить; если оставить его у власти, Европа будет в опасности; неизвестно, что он еще выкинет. Но его аргументы звучали малоубедительно: ему самому только что выразили недоверие.

Так или иначе, Британия обязалась воевать против Наполеона и субсидировать союзников в этой войне. И первый в мире подоходный налог, введенный в Великобритании как «временная мера» в девяностых годах XVIII века, не был отменен.

Готова ли была Британия к войне? Сам герцог Веллингтон понимал, в каком плачевном состоянии находилась британская армия в Бельгии. В войсках уже не было закаленных ветеранов испанской кампании — их демобилизовали после окончания войны с Наполеоном. Ветераны сражений в Соединенных Штатах только еще возвращались домой. Армия, которой располагал Веллингтон, насчитывала всего лишь 12 000 человек, чего было достаточно для обеспечения передачи Бельгии голландцам, но мало для новой войны с Бонапартом.

Герцог прибыл в Брюссель 4 апреля, поселившись в отеле на улице Монтань-дю-Парк, и сразу же приступил к переформированию войск. А они действительно нуждались в «хорошем кнуте». Помимо малочисленности, солдаты были молоды, необучены, плохо вооружены, и командовали ими «скандально» неопытные офицеры. Главнокомандующим союзными армиями в Бельгии был тогда двадцатитрехлетний принц Оранский, которого назначили в знак британской поддержки голландской королевской семьи. Солдаты презрительно называли его «хиляк Билли».

Герцог столкнулся с такими трудностями, о существовании которых даже не подозревал. В войсках говорили в основном на немецком языке, которого Веллингтон не знал. Вызывала сомнения лояльность некоторых полков. Саксонцы, недовольные тем, как обошлись с их королевством, не хотели подчиняться пруссакам. Бельгийцы конфликтовали с голландцами и могли отказаться воевать против своего кумира Наполеона. Веллингтон сообщал о проблемах в Лондон, но никакого ответа не получил. «У меня создается впечатление, — писал он лорду Стюарту в Вену, — что в Англии забыли о нас».

Австрийцы стояли на Рейне и в Италии, русские войска находились в резерве далеко от района военных действий, и реальную помощь Веллингтону могли оказать только пруссаки. Их командующим официально считался фельдмаршал фон Блюхер, семидесятидвухлетний седой старик с розовым лицом и кустистыми белыми усами. Он был необычайных размеров: кто-то даже назвал его «самым дородным человеком, когда-либо ходившим по земле». Блюхер вряд ли был лучшим генералом в прусской армии, но он, безусловно, обладал исключительной храбростью. Его смелость граничила с безрассудством. Он знал только одну команду: «Вперед!», за что его прозвали «маршал Форвартс».

Начальником штаба у Блюхера был генерал Август фон Гнейзенау, человек властный, влиятельный и менее беспокойный. Король Пруссии даже наделил его полномочиями взять на себя командование войсками в случае заболевания Блюхера. Фельдмаршал имел склонность к фантастическим иллюзиям. Говорили, будто он серьезно опасался, что забеременел и вот-вот разродится слоном!

Веллингтон не верил в такие сказки и считал Блюхера отличным солдатом. Фельдмаршал всегда рвется в атаку, говорил герцог. В любом случае Веллингтон отдавал предпочтение Блюхеру, а не Гнейзенау, питавшему неприязнь к британцам, которая скоро стала еще более явной.

Совсем некстати для Веллингтона в начале мая взбунтовалась саксонская армия, чуть не пленив прусских командующих. Блюхер и Гнейзенау успели скрыться, и мятеж был подавлен в прусском стиле, жестоко.

Союзные войска долгое время пребывали в неопределенности, в ожидании приказов своих командиров: военачальники ждали решений политиков, а те ждали, что предпримет Наполеон. Солдаты занимали себя чем могли. В 1-м полку пеших гренадер, например, любили играть в крикет. Солдаты, разделившись на команды соответственно буквам алфавита и следуя актуальному тогда девизу, старались «разбить друг друга в пух и прах».

Делегаты готовились к отъезду, обмениваясь сувенирами и портретами, а погода в те майские дни больше располагала к прогулкам в парке Пратер, пылавшем ярко-розовыми огнями каштанов. «Такой божественно красивой весны я еще здесь не видел», — записал в дневнике Генц.

Царь России и король Пруссии вместе прибыли в Вену и вместе покидали город. 26 мая 1815 года, спустя восемь месяцев и один день после торжественного въезда в австрийскую столицу, они отправились в новую ставку союзников в Хайльбронн. Прусский король намеревался на короткое время остановиться в Берлине.

Пережив несколько неприятных моментов, царь Александр все-таки получил Польшу, меньше, чем хотел, но достаточно для того, чтобы испытывать некоторое удовлетворение. В принципе это был неплохой довесок к подтвержденным завоеваниям — Финляндии и Бессарабии. Уезжая, царь не забыл отметиться в венских тавернах. Один очевидец заявлял, что видел, как его величество царь всея Руси принимал участие в состязании «кто скорчит самую страшную рожу». По свидетельству другого анонимного информатора, Александр якобы говорил: если бы он не был царем, то непременно стал бы генералом в Австрии.

Меттерних уезжал на свою летнюю виллу на Реннвег. Он собирался провести там несколько недель с женой, детьми и новым членом семьи — попугаем Полли. Птицу подарил ему старый британский моряк, извинившись за то, что попугай «утерял английское произношение». 15 мая Меттерних отпразднует день рождения — ему исполнится сорок два года — и будет наезжать в канцелярию завершать последние дела.

Его помощник Генц подсчитывал барыши — почести, выплаты, табакерки, кто-то подарил ему экипаж, оставив его у подъезда. Многие действительно были благодарны человеку, подготовившему заключительный документ конгресса. Один историк назвал Генца самым крупным взяточником в истории. Это, конечно, преувеличение, хотя секретарь нажил на конгрессе немалое состояние. Закончив работу над Заключительным актом, Генц сразу же начал подыскивать себе дом. Он подобрал огромный особняк XVIII века за городом, в Вайнхаусе, радуясь как ребенок и с нетерпением ожидая, когда закончится «этот нудный конгресс» и он переедет в новые хоромы.

Княгиня Багратион, напротив, переживала мучительно тяжелые дни, оказавшись в серьезных финансовых затруднениях. Ее повар месье Бреттон перестал ссужать деньги на закупку продуктов и вин для обедов, которые сам же и готовил. Он решил дождаться, когда получит жалованье, задержанные выплаты и положенные вознаграждения. Среди друзей, обретенных в Вене за долгие месяцы, желающих помочь было не так уж много. Княгиня попросила денег у отчима в Санкт-Петербурге.

Еще недавно многие в Вене хотели, чтобы полиция выслала княгиню из города, сейчас, наверно, столько же людей желало не выпускать ее из столицы до тех пор, пока она не вернет долги. Согласно данным ее ближайшей подруги Авроры де Марассе, княгиня задолжала фантастическую сумму: 21 801 дукат, 18 121 флорин и 7860 флоринов векселями. Она набрала кредитов в самых разных банках города. Княгиня вполне могла из своей «золотой клетки» во дворце Пальма отправиться прямиком в долговую тюрьму.

Княгиню мучило еще одно неприятное обстоятельство — отъезд нового любовника, кронпринца Вюртемберга. Она провожала красавца принца до первой почтовой станции Пуркерсдорф, где они расставались столь долго и нежно, что один полицейский агент забеспокоился, что их прощание «приведет к рождению очередного внебрачного ребенка».

Герцогиня де Саган одной из последних покидала город. Однако из дворца Пальма она уезжала первой, оставляя в нем царствовать княгиню Багратион, осаждаемую теперь не столько поклонниками, сколько кредиторами. Ее возлюбленный, князь Альфред фон Виндишгрёц, уехал из Вены еще в апреле в свой полк готовиться к битвам с Наполеоном. Герцогиня перебралась в его особняк — дворец Виндишгрёц. Вечеринки в Вене постепенно затихали, угасали, и герцогиня «умирала от скуки».

Надо сказать, герцогиня уже потеряла интерес к князю Альфреду, и ему придется бороться за ее внимание так же, как это прежде делал Меттерних. В его отсутствие герцогиня все чаще и чаще начала встречаться с британским послом лордом Стюартом.

Они вместе обедали и прогуливались верхом на лошадях в парке, Вильгельмина — на призовом коне, которого она купила у лорда Стюарта. Они несколько раз выезжали за город, как она это делала с Альфредом. Стюарт во многом походил на него, только был еще более буйным и непредсказуемым. «Лорд Памперникель», воспользовавшись отсутствием Каслри, Веллингтона и Кланкарти, по замечанию одного недоброжелателя, превратил посольство в игорный дом и бордель.

Герцогине де Саган и лорду Стюарту приходилось привыкать к новым условиям жизни в городе без карнавалов и балов. К концу мая почти все делегаты и гости разъехались: кто — на войну с Наполеоном, кто — домой, кто — в поисках новых приключений. «Вена превращается в пустыню», — с горечью говорила герцогиня де Саган.

 

Глава 30

ВОЙНА ЗА МИР

1 июня Наполеон отпраздновал триумфальное возвращение в Париж, устроив церемонию, самую пышную со времен коронации императором в соборе Парижской Богоматери одиннадцать лет назад. Ее проводили на Марсовом поле, площади парадов в самом центре города, где впоследствии появится Эйфелева башня. Для торжеств напротив военной школы Эколь-милитер были возведены пирамидальная платформа и амфитеатр.

На пурпурном троне восседал Наполеон в черной шляпе с белым страусовым пером и в пурпурной мантии, накинутой на плечи. Его окружали братья, маршалы, орлы на колоннах и военные трофеи. Не было только жены и сына.

С площади, где собралось около двухсот тысяч человек, доносились крики «Vive L’Empereur!». После пушечного салюта и мессы к Наполеону и к толпе, по крайней мере к тем, кто мог его услышать, обратился с речью представитель новой легислатуры:

— Чего хотят эти монархи, идущие на нас войной? Что в наших действиях побудило их к агрессии? Разве мы нарушили какие-либо мирные договоры?

Забросив в толпу риторические вопросы, оратор сделал паузу и со значением сказал:

— Врагам Франции не нравится правитель, которого мы избрали, а нам не нравится тот, которого они навязывают.

Затем архиканцлер представил новую конституцию — «Дополнительный акт», который французы одобрили на недавнем плебисците. Народ одобрил закон подавляющим большинством голосов: 1 300 000 — «за» и только 4206 человек высказались «против», результат скорее манипуляций, обычных при Наполеоне, а не подлинной свободы слова. Текст потом поднесли на подпись Наполеону

Бонапарт был мастер устраивать грандиозные спектакли для демонстрации, прославления и укрепления власти. «Правительство должно ослеплять и удивлять», — говорил он. А сейчас ему особенно были нужны феерии, воспламеняющие эмоции и воображение.

Плебисцит затевался как демократический форум, освящающий новое царство свободы. Однако участие в голосовании оказалось мизерным. В Париже голосовал только один из десяти избирателей. Ни Наполеон, ни его конституция не получили массового признания, как того хотел император. Поэтому ему и пришлось организовывать на Марсовом поле торжества, демонстрирующие всенародную любовь к просвещенному повелителю.

Тем временем царь Александр прибыл в южногерманский город Хайльбронн, где временно расположилась штаб-квартира союзников. Он был удовлетворен разделом Польши, но теперь его беспокоили другие проблемы. Почему французы так восторженно встретили Наполеона? Почему рухнула власть короля-Бурбона? Стоит ли проливать кровь ради восстановления этой позорной династии?

Царя тревожило то, что русская армия находилась в основном на другой стороне Вислы, в новом Польском королевстве, далеко от вероятного центра военных операций, и ей уготовано оставаться в резерве. Ему не доверили и пост верховного главнокомандующего. Ясно, что союзники наказывали его за упорство, проявленное на Венском конгрессе.

Из-за этих мрачных дум Александр долго не ложился спать, и однажды, когда он в полном одиночестве сидел в кабинете, около двух часов ночи к нему постучался в дверь адъютант князь Волконский и, извинившись, доложил о неожиданной и странной гостье. Это была баронесса Юлия фон Крюденер.

«Представьте, как я удивился!» — говорил потом царь. Он только что думал о ней, и вот эта женщина уже стоит у его дверей. Как в «Откровении» из Библии: «И явилось на небе великое знамение — жена, облеченная в солнце». Александр рассказывал:

«Я думал, что все это мне снится. Я принял ее сразу же. Она говорила убежденно, тронув меня до глубины души и рассеяв тревоги, которые так долго меня мучили».

Это была незаурядная трехчасовая полуночная беседа. Прорицательница растолковала царю некоторые притчи из Священного Писания, объяснив их смысл применительно к трудностям, которые он испытывал. Самое главное, она заверила его в том, что «белый ангел» (царь) одолеет «дракона» (Наполеона). Баронесса мистически предвещала катаклизм, после которого с помощью Александра весь мир охватит «великая любовь».

Баронесса также объяснила причины внутреннего непокоя царя всея Руси. «Вы не отреклись от грехов и не смирились перед своим возлюбленным Господом Богом, — сказала она. — Вам надо бы склониться перед Всевышним и просить у Него прощения подобно тому, как преступник просит о помиловании».

Немногие могли говорить с царем о его грехах и ошибках (такое право имела, пожалуй, только сестра великая княгиня Екатерина). Но баронесса Крюденер знала свое дело, и царь Александр поддался ее чарам. Она поселилась неподалеку в какой-то лачуге и наведывалась к государю чуть ли не каждый день и просиживала в его кабинете с шести часов вечера до глубокой ночи. Советники царя не принимали участия в спиритических сеансах.

К началу июня уже никто не сомневался в том, что война вот-вот начнется. В Вене завершались последние переговоры. Король Саксонии наконец согласился с решением конгресса относительно будущего его страны, сняв препятствия в деятельности германской комиссии. Она дорабатывала решения, и ее закрытые заседания, всего семь за последние дни мая и первые дни июня, были самыми бурными из всех совещаний, проходивших в рамках конгресса.

Комиссию интересовало все: от конституции будущего германского союза до создания армии. Много споров вызывало то, какие именно права и свободы должны быть включены в новый основной закон. На первом месте стояли, конечно, гарантии свободы прессы, вероисповедания, передвижения, выбора университета для получения образования. Один австрийский делегат жаловался, что у него на рабочем столе набралось сорок шесть вариантов текста конституции.

Одной из самых острых была проблема отношения в новой германской конфедерации к еврейским меньшинствам. Их положение в германских государствах и княжествах различалось, в тех регионах, которые подверглись французской оккупации или какому-либо влиянию, еврейские общины находились в лучших условиях. Прежние дискриминационные законы были аннулированы и введены новые постановления, гарантирующие равенство. Теперь, после поражения французов, многие города и государства настаивали на ликвидации французских порядков. Оказались под угрозой разгула реакции Вестфалия, Франкфурт, ганзейские города.

Восемь месяцев представители еврейских общин лоббировали свои интересы главным образом закулисно, в салонах, как, например, у Фанни фон Арнштейн. Поборниками прав евреев были и посол Гумбольдт, и канцлер Гарденберг. Они и прежде взаимодействовали в решении этой проблемы. Гумбольдт еще в 1809 году написал трактат о гражданском равенстве. Гарденберг в 1812 году ввел в действие закон об эмансипации прусских евреев. Король Пруссии, особо не интересовавшийся этой проблемой, не мешал реформам.

Еще 4 января 1815 года канцлер Гарденберг, отложив горящие дела по Саксонии, подготовил обращение, призывая предоставить евреям гарантии полного равенства. Он привел убедительные доводы, аргументируя свою позицию: от гуманизма до национальных интересов. Евреи внесли свой вклад в войну с Наполеоном, «проявляя истинное мужество, пренебрегая опасностями» и терпя такие же лишения и бедствия. Евреи, доказывал Гарденберг, играют важную роль в кредитных и коммерческих учреждениях в германских государствах. Возврат к репрессиям приведет лишь к тому, что они начнут уезжать, забирая с собой свои таланты и состояния.

Евреи могли рассчитывать и на содействие Меттерниха и других австрийцев. Их «правой рукой» на Венском конгрессе, похоже, был Фридрих фон Генц: судя по его дневниковым записям, он той весной регулярно с ними встречался. В отличие от Меттерниха и Гумбольдта, не принимавших подарки в виде колец и серебряных подносов за услуги, Генц не был столь щепетилен. От Симона Эдлера фон Лемеля из Праги он получил, например, сначала так называемый великолепный сувенир, потом 1000 дукатов, а затем еще 2000 дукатов, что привело его к выводу о том, что его «финансовые дела складываются неплохо». В защиту евреев активно выступали Ротшильды и на Венском конгрессе, и в Лондоне: семейство играло важную роль в материальной поддержке британского участия в войне и финансировании субсидий, выдаваемых правительством Британии врагам Наполеона.

Но у евреев было и немало противников среди делегатов конгресса, особенно из таких мест, как Бавария, Вюртемберг, Франкфурт, и бывших ганзейских городов Гамбурга, Бремена и Любека. Им не симпатизировал и босс Якоба Гримма граф Дорофей Людвиг Келлер из Гессен-Касселя. Когда в конце мая вопрос о правах евреев официально поставили на германской комиссии, баварский делегат граф Алойс фон Рехберг от души рассмеялся, а вслед за ним захохотали и другие участники совещания.

Тем не менее после долгих пререканий победили Гумбольдт, Гарденберг, Меттерних и их единомышленники, и в новую германскую конституцию было решено включить статью, гарантирующую права евреев. Статья XVI обязывала будущую конфедерацию изыскать возможности для защиты еврейских меньшинств. Сохранялись все существующие привилегии. Венский конгресс положил начало практике обсуждения проблем прав человек на международных мирных конференциях. К сожалению, осталась незамеченной одна неточность, подорвавшая успех правозащитников.

Представитель Бремена сенатор Иоганн Шмидт добился внесения небольшой поправки в статью: формулировку «все права, гарантированные в отдельных государствах» изменили на «все права, гарантированные отдельными государствами». Эта поправка имела далеко идущие последствия. Германские государства начали толковать ее по-своему: дескать, эта конституционная гарантия исключает законы, введенные внешними силами, например французами. Уже через год после конгресса некоторые государства стали открыто игнорировать конституционные права евреев, а такие города, как Бремен и Любек, начали изгонять еврейское население.

Делегатов издательств и книготорговцев тоже ожидало разочарование. В октябре их обнадежили, но с того времени так ничего и не было сделано. На меморандум Карла Бертуха, который он подготовил 14 апреля, никто не обратил внимания. А теперь, когда вплотную встал вопрос о создании германской конфедерации, появились предложения отложить принятие решения по прессе и интеллектуальной собственности до образования союза, который и рассмотрит эту проблему позднее во Франкфурте.

3 июня кто-то внес поправку в статью XVIII относительно свободы прессы и охраны авторских прав. Авторам и издателям обеспечивалась защита от пиратов, но положение о гарантиях свободы прессы изымалось. Его заменили обязательством унифицировать правительственные постановления на этот счет, то есть ввести общие правила «игры в свободу слова». Неизвестно, кто именно выступил с такой инициативой.

* * *

Лидеры конгресса тем временем задумали подготовить общий договор, который бы инкорпорировал все решения, принятые на конференции. Это должно было усилить впечатление единства и согласия. Потенциальному агрессору будет труднее иметь дело с блоком держав, чем с отдельными странами или группами стран.

Поручили возглавить подготовку документа Фридриху фон Генцу, герцогу Дальбергу и лорду Кланкарти. Двое последних были введены в состав редакционной комиссии после того, как от этой чести отказались представитель России граф Анштетт и помощник Талейрана граф де ла Бенардьер. Граф Анштетт мучился подагрой, а французский граф переживал из-за конфискации своей собственности Наполеоном.

Задача перед комиссией стояла колоссальная. Предстояло учесть все решения и резолюции бесчисленных совещаний и переговоров, прошедших за восемь месяцев, и свести их в один документ. А ввиду поразительных успехов Наполеона им надо было спешить.

Кроме того, возникла масса возражений против принятия единого документа. Не свидетельствует ли это о существовании разногласий между державами и не приведет ли к дезертирству отдельных стран? И если даже удастся сохранить единство, то разве война, всегда чреватая неожиданностями, не создаст новые условия, которые превратят договоренности в пустые слова? Мирный договор потеряет свою актуальность сразу же после его подписания.

В конце концов уполномоченные делегаты решили рискнуть исходя из того, что договор в любом случае будет полезен для будущего Европы. Двадцать шесть секретарей, вооружившись перьями, день и ночь трудились над текстом документа, вместившего в себя сто двадцать одну статью.

Долгое время не могли найти нужное определение договора. Вначале его называли просто «договором», «Европейским договором» или «Большим Европейским договором», хотя далеко не все европейские страны в нем участвовали, а некоторые из них не имели ни малейшего понятия о его содержании. Предлагалось назвать его и «Новой хартией Европы». В итоге остановились на «Заключительном акте», что, по мнению Генца, отражало главный смысл всей конференции — подвести итоги победы над Наполеоном.

9 июня 1815 года делегаты конгресса собрались в зале приемов императорского дворца подписывать Заключительный акт — на церемонию, более или менее похожую на реальную конференцию. Но и тогда это не был в полном смысле конгресс: далеко не всем делегатам было позволено участвовать в подписании документа. Подписывали его только представители «комитета восьми», остальные должны были «присоединяться к нему по отдельности». Это решение раздражало и оскорбляло тех, кого снова лишали права голоса.

Не присутствовали на церемонии и многие ключевые участники конгресса. Его хозяин император Франц отбыл на поля предстоящих сражений. Две недели назад уехали царь Александр и прусский король Фридрих Вильгельм. Давно покинул Вену лорд Каслри, а герцог Веллингтон находился где-то под Брюсселем. Из главных персонажей конгресса договор подписывали лишь Меттерних и Талейран. Французский посланник смог поставить свою подпись только благодаря тому, что манкировал приказами короля и задержался в австрийской столице.

Кардинал Консальви еще раньше обозвал конгресс «Вавилонским столпотворением». Начав с прекрасных намерений, его участники не смогли найти общий язык. Теперь Консальви выразил формальный протест по поводу того, как конгресс обошелся с папой. Хотя папские владения и были восстановлены, его святейшество не получил ни Авиньона, ни Феррары.

Изъявлял недовольство и испанский делегат Педро де Лабрадор, отказавшись подписывать договор. Его правительство не соглашалось передать королевскую вотчину Парму жене побежденного узурпатора Бонапарта и не желало отдать Португалии город Оливенса, как того требовал конгресс. В последний момент делегаты отказались вносить какие-либо изменения, убирать статьи или менять формулировки. Лабрадор тоже не хотел уступать. Представители других семи держав тем не менее взяли в руки перья, окунули их в серебряную чернильницу и поставили свои подписи на самом важном документе XIX века. Испания подпишет его только через два года, в мае 1817 года.

«Танцующий конгресс» не завершился, как можно было ожидать, грандиозным празднеством в честь подписания итогового документа. Совершенно незаметно Вену покинули последние главные его участники. Меттерних, отужинав с Генцем, 13 июня в час ночи уехал в ставку союзников.

Не мог больше задерживаться в Вене после подписания договора и Талейран. Попрощавшись и обменявшись табакерками, князь в последний раз обошел залы дворца Кауница, видевшие за девять месяцев столь много приемов, банкетов и интриг. Что касается бумаг, накопившихся в посольстве, он, естественно, не хотел оставлять их дотошным горничным, зная, что многие из них информируют австрийскую полицию. «Я сжег почти все документы, а остальные доверил в надежные руки», — говорил Талейран. Теперь он был готов возвратиться к королю.

 

Глава 31

ПОБЕЖДАТЬ ИЛИ УМИРАТЬ

Мюрат подряд одержал несколько оглушительных побед. За две недели он взял Рим, Флоренцию и Болонью. Но 3 мая австрийская армия его остановила и под Толентино в Апеннинах нанесла сокрушительное поражение. Воинство Мюрата распалось, австрийцы вернули территории и захватили его столицу — Неаполь. Мюрат под видом матроса бежал во Францию, надеясь присоединиться к Наполеону. Авантюра Мюрата внезапно оборвалась.

Бонапарт разозлился на своего маршала и проклинал его за недальновидность. Наполеон опасался, что поражение Мюрата навредит и его военной кампании. Император потерял потенциального союзника, который мог неопределенно долго сдерживать на Итальянском полуострове около ста тысяч австрийцев. Теперь Австрия взяла под контроль Италию и может бросить все войска против него. Хуже того, Наполеон начал бояться, что фортуна изменяет ему, а он мистически верил в некую сверхъестественную силу, которая управляет его судьбой.

На самом деле напасти следовали одна за другой. Император столкнулся с серьезными финансовыми затруднениями, вызванными и революцией, и войнами, и бестолковостью государственных чиновников. Когда король Людовик XVIII и его двор бежали из Парижа, они прихватили с собой все, что смогли унести. Поступления в казну не превышали трети тех доходов, которые Наполеон получал в 1812 году. Он должен был прибегнуть к чрезвычайным мерам, чтобы пополнить бюджет, ввести новые налоги и продавать государственные лесные ресурсы.

И французская армия уже была не та, какой прежде располагал Наполеон. В ней насчитывалось в лучшем случае 120 000 человек. Лучшие офицеры, служившие при Наполеоне, были уволены или заменены приспешниками короля, многие из которых никогда не бывали в сражении. Уцелевшим ветеранам выплачивали половину жалованья. Мушкеты, артиллерийские повозки, лафеты и даже штыки распродавались как «излишки», а вырученные деньги куда-то пропали.

Три месяца Наполеон занимался формированием организованной и боеспособной армии. Из официальных отпусков отозвали 32 800 солдат, отловили 82 000 беглецов, по городам и селам разъезжали специальные призывные команды, набиравшие «рекрутов». Наполеон снова создал национальную гвардию — 234 000 человек в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Под ружье призвали студентов Политехнической школы и военного колледжа в Сен-Сире, сняли с кораблей моряков. Наполеон посчитал, что флот ему не понадобится в предстоящих сражениях.

Для того чтобы закрыть 600-мильный фронт только на востоке, Наполеону требовались немалые войска, обученные и обеспеченные всем необходимым. Он заказал 235 000 мушкетов и 15 000 пистолетов для кавалерии, новые повозки и лафеты, обмундирование, сапоги, все, что надо для военной кампании, хотя и не было ясности, где взять деньги на закупки.

Во многих провинциях местные власти противились скороспелым указам Наполеона. Французы еще не забыли прошлые жертвы и лишения, в которые их вверг император. Начали роптать даже те, кто еще недавно приветствовал возвращение Бонапарта.

Тем временем готовились дать бой Наполеону и сторонники короля Людовика XVIII, окопавшиеся на западе в традиционных опорных регионах Бурбонов — в Бретани и Вандее, и вскоре под знамена маркиза де ла Рошжаклена встали около 30 000 роялистов. Строили планы свержения Наполеона якобинцы и бывшие революционеры. Для радикалов всех мастей Наполеон был лишь временным союзником в борьбе с ненавистными Бурбонами. Теперь, когда король низложен, настало время для того, чтобы убрать Наполеона и вернуть Франции подлинную свободу.

Союзники явно затевали войну, и ближайшие советники Наполеона настойчиво рекомендовали ему занять оборонительную позицию и наращивать силы. Особенно на этом настаивал министр внутренних дел Карно. Британия и Пруссия вряд ли осмелятся напасть первыми и будут ждать подхода войск союзников. Первое сражение может произойти не раньше июля. Наполеон использует это время для укрепления военно-политического положения в стране. Пусть союзники вторгнутся во Францию, они будут считаться интервентами, и французы забудут о своих бедах и сплотятся вокруг Наполеона.

Это было, наверно, разумное предложение, но для тех, кто знал, как поступает Наполеон в критических ситуациях, оно могло показаться нереалистичным: он пойдет в наступление. Если он упустит время, союзники станут еще сильнее. Они двинут против Франции семьсот — восемьсот тысяч солдат. Что касается недовольства в стране, то у Наполеона есть надежное средство для борьбы с ним. Он будет сражаться и побеждать. Наполеон умел рисковать. Одного крупного поражения достаточно для того, чтобы и он, и его династия лишились трона. А крупная победа развалит коалицию, сформировавшуюся в Вене.

Ранним утром 12 июня Наполеон без шума покинул Париж с намерением вторгнуться в Бельгию. Спустя два дня, в годовщину побед при Маренго и Фридланде, Наполеон, находясь в Бомоне на северо-востоке Франции, выпустил воззвание. «Солдаты! Настало время побеждать или умирать!» — бросил он клич войскам.

* * *

Наполеон решил нанести внезапный удар и разгромить герцога Веллингтона или фельдмаршала Блюхера, прежде чем они успеют объединить свои армии. После победы над одним из них он легко добьет и другого. Наполеон всегда применял эту стратегию в противостоянии с превосходящими силами противника. Сейчас его войска превосходили по численности армии Веллингтона и Блюхера в отдельности, но значительно уступали объединенным армиям британского и прусского командующих.

В то время как армии готовились к сражениям, в Брюсселе состоялось одно из самых знаменитых в истории светских увеселений — бал у герцогини Ричмонд на улице Бланшиссери. Лорд Байрон увековечил его в поэме «Паломничество Чайльд Гарольда», а Уильям Мейкпис Теккерей в романе «Ярмарка тщеславия». Бал, вошедший в историю, несколько отличался от описанного в литературе. Он проходил не «в высоком мраморном зале», а в «каретном сарае» или, вернее, «кучерской мастерской».

В списке приглашенных гостей было 224 человека, среди них — Веллингтон, принц Оранский, герцог Брансуик, много других британских и союзнических офицеров, в том числе 22 полковника. Герцога впоследствии ругали за то, что он участвовал в столь легкомысленном мероприятии, хотя критики не учли его истинных мотивов. Он приехал на бал только для того, чтобы развеять страхи и, как говорил Веллингтон, «вселить уверенность в друзей». Герцог держался спокойно и всем своим видом показывал, что, несмотря на вторжение Наполеона, он полностью контролирует ситуацию.

В разгар бала появился посыльный с сообщением о том, что Наполеон движется к Брюсселю. Более того, он избрал совершенно неожиданное направление (Шарлеруа, а не Монс, как предполагал Веллингтон). Веллингтон побыл еще минут двадцать на балу и, сославшись на то, что ему надо выспаться, попрощался со всеми. Поблагодарив герцога Ричмонда за прекрасный вечер, он спросил хозяина, нет ли у него дома «хорошей карты». Уединившись в боковой комнате, они принялись изучать маршрут, которым пошел Наполеон. Веллингтон понял, что недооценил Бонапарта. «Наполеон крепко меня надул, — признался герцог. — Он выиграл у меня двадцать четыре часа».

Союзникам надо было ускорить передвижение своих войск, чтобы защитить и Брюссель, где разместился королевский двор, и прибрежные города, обеспечивавшие поставки из Великобритании. Веллингтон должен остановить французов у Катр-Бра, на стратегическом перекрестке дорог, хотя он и понимал, что у союзников нет достаточно времени для того, чтобы подтянуть войска и нанести Наполеону решающее поражение. Как свидетельствует история, Веллингтон ткнул пальцем в карту и сказал: «Мы сразимся здесь». Он показал на деревню под названием Ватерлоо.

В считанные часы 16 июня войска пришли в движение, на некоторых полковниках все еще были надеты бальные шелковые чулки. Два сражения произошли почти одновременно. Под Катр-Бра англо-союзные войска герцога Веллингтона потеснили французскую армию маршала Нея. В другой битве, в семи милях к востоку, под Линьи сложилась иная ситуация. Здесь Наполеон одержал убедительную победу Пруссаки потеряли 16 000 человек, 8000 солдат дезертировали. Потери французов составили 11 500 человек. Чуть не погиб сам фельдмаршал Блюхер. Лошадь под ним убили, и, падая, она придавила семидесятидвухлетнего старика, по которому затем проскакали два французских кавалериста.

Пруссаки в панике покидали поле битвы, и Наполеон, уверовав в успех, не стал их преследовать по пятам. Лишь спустя полсуток — в одиннадцать часов утра следующего дня — он приказал маршалу Эммануэлю де Груши с двумя корпусами и 33 000 солдат догнать армию Блюхера и добить ее. Но пруссаки уже успели уйти на безопасное расстояние.

Прусских военачальников поражение расстроило, и они были склонны винить в неудаче Веллингтона. Начальник штаба генерал Август фон Гнейзенау чувствовал себя преданным. У него создалось впечатление, что Веллингтон мог послать несколько полков в битву под Линьи. Герцог действительно обещал пруссакам на совещании утром 16 июня оказать помощь, оговорившись, правда, что сделает это только в том случае, если он сам не будет атакован. Яростное наступление французов под Катр-Бра не позволило ему протянуть руку помощи союзникам.

После поражения пруссаков и Веллингтон оказался в уязвимом положении. Ему нельзя было оставаться у Катр-Бра и ждать, когда армии Наполеона и Нея двинутся против него объединенными силами. Герцог отправил посыльного к пруссакам, сообщив им о том, что он отступает на север к плато Мон-Сен-Жан возле деревни Ватерлоо, где и будет располагаться его штаб. Здесь он и навяжет французам сражение. Веллингтон попросил союзников при возможности подослать ему подкрепление.

Кампания Наполеона началась успешно. Разгромив пруссаков, он теперь мог собрать в кулак все свои силы, разбить герцога Веллингтона и наблюдать за тем, как будет разваливаться альянс его противников.

Французам впервые после египетской кампании предстояло сойтись в бою с многочисленными британскими войсками. Впервые на поле битвы встречались и два полководца — Наполеон и Веллингтон. Обоим было по сорок шесть лет, оба завоевали славу военных гениев: Наполеон — как великий стратег, мастер внезапных атак, Веллингтон — как непревзойденный тактик, склонный к более осторожным и взвешенным решениям. Наполеона считали современным Александром Великим или Чингисханом, Веллингтон, в свою очередь, не проиграл ни одного сражения.

Наполеон, безусловно, находился в преимущественном положении. После переформирования войск он обладал численным превосходством, имея 72 тысячи солдат против 68 тысяч — у Веллингтона. У него было больше и артиллерии — 246 пушек против 156. Костяк французских войск составляли ветераны наполеоновских войн, тогда как Веллингтон должен был полагаться только на зеленую молодежь и армии, лояльность которых вызывала сомнения (около двух третей солдат были голландцами, бельгийцами и немцами, и многие из них прежде воевали вместе с французами либо испытывали к ним симпатии). У Наполеона, кроме того, были маршалы, сражавшиеся против Веллингтона в Испании и хорошо знавшие его тактику.

Удивительно, но ни Наполеон, ни Ней не атаковали Веллингтона, когда он 17 июня отводил войска на север. Приказы отдавались с опозданием, а Ней вел себя не так уверенно, как раньше. Некоторые историки высказывали предположение, будто «Ней устал от битв» или опасался, что Веллингтон задумал обманный маневр. Как бы то ни было, Веллингтон без помех передислоцировал войска. Когда французы поняли, что упустили возможность атаковать противника, они вдруг пошли вперед. Но их остановила непогода: разразился ураган с проливным дождем, превратившим дороги в непролазную грязь. К вечеру Наполеон решил дать армии передышку. «Пусть войска займут позиции, подождем, что будет завтра», — сказал он, располагаясь в новой штаб-квартире в белокаменном доме на ферме Ле-Кайю по дороге на Брюссель.

Веллингтон тоже обустраивал позиции и уже выбрал место для сражения. Это было классическое «поле битвы», типичное для Веллингтона: внешне ровное, но изрытое впадинами и складками, скрывающими реальную численность войск и защищающими солдат от вражеского огня. За ним темнел лес Суанье. Веллингтон рассчитывал, что лес прикроет его тылы, а в случае необходимости обеспечит отход и остановит французскую кавалерию. Наполеон же думал, что Веллингтон допустил ошибку, и англо-союзные войска попадут в ловушку в этом лесу. Император считал, что ему предоставляется благоприятная возможность уничтожить и британцев, и их союзников.

В ночь на 18 июня, день эпохальной битвы при Ватерлоо, Веллингтон не мог спать. В три часа он поднялся с постели и написал несколько посланий: в основном распоряжения, но было и одно письмо — подруге, леди Франс Уэддерберн Уэбстер. Веллингтон советовал ей уехать из Брюсселя, на всякий случай, если вдруг сражение не заладится.

Утром (время точно не известно) в штаб Веллингтона прибыл посыльный с депешей от фельдмаршала Блюхера. Герцог вскрыл конверт и прочитал письмо. Вести были приятные: I и II корпуса прусской армии выходят на помощь союзникам к Ватерлоо. Это было вдвое больше, чем ожидал Веллингтон, но они отправятся только часа через два. «Войска измотались, и я не мог позволить себе поторопить их», — объяснял Блюхер.

Смогут ли прусские корпуса прибыть ко времени? Блюхер — безнадежный оптимист, и это всем известно. Время, потраченное курьером, не добавляло уверенности. «Блюхер не мог придумать ничего лучшего, как послать ко мне со срочным пакетом самого тучного человека в своей армии, — сердился Веллингтон. — Тридцать миль он добирался тридцать часов».

Прохладным и сырым утром, около шести часов Веллингтон надел высокие сапоги, синий мундир, синий плащ, взял в руки треуголку, которую он носил в отличие от Наполеона спереди назад, а не слева направо, вышел к своему коню, каштановому Копенгагену, вставил ногу в стремя и вскочил в гусарское седло с передней лукой. Ему предстоял трудный день.

Солдаты союзных войск прибывали на плато у Мон-Сен-Жан изнуренные, уставшие. Полки прошли за 2 дня 40—50 миль, каждый солдат нес на себе по 50—60 фунтов снаряжения. Они ночевали в поле под проливным дождем, не каждый мог укрыться в палатке. Как вспоминал капитан Гроноу, вода «лилась с неба ведрами» и «ручьями стекала по рукавам». Утром они просыпались насквозь промокшие, одежда прилипала к телу, их знобило от холода. Немногим удалось позавтракать даже «глотком похлебки и сухарем», которые выдали солдатам 52-го полка легкой пехоты.

В двух милях к югу в маленьком побеленном домике на дороге из Шарлеруа в Брюссель около восьми утра Наполеон завтракал в компании старших командующих. Когда трапеза закончилась и со стола убрали императорские серебряные приборы, на нем появились карты.

— В нашу пользу... девяносто шансов из ста, и против нас нет даже десяти, — сказал Наполеон, оценивая вероятный исход сражения.

Маршал Ней, однако, был чем-то расстроен. Оказалось, его беспокоит то, что Веллингтон незаметно ускользнет и французы лишатся возможности одержать победу Наполеон категорически отверг это нелепое предположение. Британия уже не может уйти с поля боя. «Жребий брошен, и игра в наших руках», — сказал Бонапарт.

Тревожился и маршал Сульт, назначенный недавно начальником штаба, правда, по другой причине. Сульт не раз сражался с Веллингтоном в Испании и всегда терпел поражение. «Британские пехотинцы — исчадие ада», — говорил он. Маршал предложил Наполеону отозвать Груши и его 33 тысячи солдат, которых Бонапарт отправил преследовать пруссаков. Император не согласился с Сультом.

— Вас Веллингтон побил, вот вы и считаете его великим генералом, — сказал он маршалу. — Веллингтон — никудышный генерал, — продолжал Наполеон. — Британцы — плохие солдаты, и расправиться с ними будет так же легко, как позавтракать.

— Надеюсь, что это так, — ответил Сульт.

На самом деле Наполеон не сомневался в способностях Веллингтона. Накануне сражения император часто говорил с пренебрежением о противнике, полагая, что это поднимает моральный дух, а моральное состояние войск Бонапарт считал решающим фактором в достижении победы. С другой стороны, Веллингтон пока еще ничем не поразил воображение французского полководца. Наполеон обхитрил британского генерала, избрав другой маршрут для вторжения в Бельгию, принудил его отступить из Катр-Бра и загнал в ловушку, как зайца.

Все утро французский штаб напоминал муравейник: взад-вперед сновали офицеры, ординарцы, посыльные. По вызову Наполеона прибыл генерал Оноре Рейль, который должен возглавить II корпус на дальнем левом, западном фланге. Он тоже сражался в Испании, и Бонапарт хотел знать его мнение о британской пехоте. Ответы генерала Рейля были малоутешительными. Британские пехотинцы неистовы, сказал Рейль, и если их атаковать в лоб, то они непробиваемы. Генерал тем не менее дал дельный совет: британцев можно разгромить, если их атаковать с флангов. «Британская пехота менее подвижная, мобильная и маневренная, чем наша», — сказал Рейль.

Другие генералы поддержали мнение Рейля: смешанные войска Веллингтона надо атаковать с того или иного фланга, а не фронтально, по центру. Генерал Максимилиан Себастьян Фуа, тоже ветеран испанской кампании, обратил внимание на еще одну особенность британцев: «Веллингтон никогда не показывает свои войска». Действительно, Веллингтон в Испании нанес поражение по крайней мере восьми наполеоновским маршалам и многим генералам, которым предстояло теперь сражаться с ним в Бельгии.

Принц Жером, младший брат Наполеона, которого считали самым избалованным ребенком в семье Бонапартов, счел необходимым доложить императору информацию, привезенную им из таверны постоялого двора «Испанский король» в Женаппе. Накануне вечером официант слышал, как один из адъютантов Веллингтона похвалялся тем, что пруссаки вернутся и помогут союзникам.

— Чепуха, — сказал Наполеон, помня, как два дня назад он сокрушил пруссаков. — Им понадобится по меньшей мере двое суток.

Бонапарт исходил из того, что прусские войска отступили на север, к линиям обеспечения у Вавра.

— Не забывайте, у них на хвосте Груши, — добавил Наполеон.

На утреннем совещании присутствовал и бывший губернатор острова Эльба маршал Друо. Он предложил отложить атаку на несколько часов, чтобы просохла земля и войскам было легче наступать и перетаскивать орудия. Наполеон согласился. Он решил дать армии время на отдых, пусть и недолгий.

По итогам совещания Наполеон принял общую стратегию наступления. Французы не ударят по слабым флангам, как предлагали генералы, а пойдут в лобовую атаку на центр союзников. Император решил полагаться на мощь наступления, на нанесение молниеносного удара по обороне противника, не прибегая к гибким маневрам, которые в любом случае затруднены и даже бесполезны на мокрой земле. Кроме того, ограниченные размеры поля битвы, не более трех миль шириной, не позволяли предпринимать обходные и неожиданные атаки (при Аустерлице, например, фронт был семь миль, при Ваграме — двенадцать, под Лейпцигом — двадцать одна миля). Как вспоминал камердинер императора Луи Маршан, Наполеон вдруг поднялся и сказал: «Господа, если все мои приказы будут исполнены, то сегодня ночью мы будем спать в Брюсселе!»

 

Глава 32

ПРЕКРАСНЫЙ СОЮЗ

Никто не знает в точности, когда началась битва при Ватерлоо. Предполагается, что это произошло чуть позже 11.30 утра, когда младший брат Наполеона принц Жером, командовавший дивизией во II корпусе графа Рейля, пошел в атаку на поместье Угумон на дальнем западном фланге фронта. Угумон стоял на дороге, пересекавшей ржаные поля, и защищал правый фланг Веллингтона от любых попыток окружения. Наполеон не имел намерений сосредоточиться на этом форпосте, он хотел лишь ввести в заблуждение Веллингтона, создать видимость главного направления удара. Когда герцог начнет перебрасывать войска из центра, тогда Наполеон и обрушится со всей силой на реальную цель своего наступления. Веллингтон поручил защищать замок горцу подполковнику Джеймсу Макдоннеллу с пятью ротами шотландских и колдстримских гвардейцев. Помимо замка и окружавших его толстых стен, территорию поместья занимали сады, небольшой лес, живые изгороди, кустарники и пашни. Британцев прикрывали зернохранилища, склады, сараи, амбары, коровники, навесы, два дома и множество других строений. Обитатели поместья давно уехали, остался лишь один садовник Биллем ван Килсом, прятавшийся в подвале.

Как только пехотинцы дивизии принца Жерома, 6500 человек, подошли к поместью, чтобы взять его штурмом, в них со свистом полетели пули в три четверти дюйма. Они неслись отовсюду — из ржи, леса, из окон и бойниц замка, с подмостков. Британский мушкет «Браун Бесс», лишь слегка модернизированный со времени его изобретения в 1745 году, нанес серьезный урон французам. Немало их полегло и под огнем немецкой легкой пехоты — егерей, стрелявших из леса. Но принц Жером не отступался от своего. У него был приказ, и он должен взять замок. Это дело чести и самого Жерома, и семьи Бонапартов.

Скоро бой перешел в жесткую рукопашную схватку, завязавшуюся вокруг замка, в котором, казалось, как писал Виктор Гюго, «из каждой щели в камне извергался выстрел». Французы попытались прорваться в задние ворота. Здесь их огромный соотечественник по кличке L’Enforceur («Вышибала») разворотил дыру, и около ста пехотинцев забрались во двор. Макдоннелл со своими шотландцами закрыли брешь, французы оказались в западне, и их всех перебили, пощадив только юного барабанщика.

Неудача не остановила принца Жерома, и он предпринял второй штурм замка, усилив атаку четырьмя батальонами, несмотря на возражения генерала Фуа. Ему «любой ценой» надо было завладеть поместьем, говорил он потом, таков якобы был приказ Наполеона. Принц Жером добился некоторого успеха, но ненадолго. Французы на какое-то время захватили лесок и сад. Крыша замка загорелась, пожар переметнулся на другие строения, но и это не смутило британцев. Сравнительно небольшой гарнизон, около 2600 человек, сдержал многократно превосходящие силы противника.

Вместо того чтобы отвлечь войска Веллингтона с центрального участка обороны, штурм Угумона ослабил главный удар Наполеона. Впоследствии Веллингтон связывал победу при Ватерлоо с начальными успешными действиями на периферии, как он говорил, «по блокированию ворот Угумона».

Сражение при Ватерлоо оставило много загадок. Одна из них: почему Наполеон, начиная наступление, использовал пушки, но не применил гаубицы? Их разрывные снаряды, летящие по навесной траектории, вполне могли бы разрушить стены поместья. Такая гаубичная артподготовка — обычное дело при штурме укрепленных позиций: она расчистила бы дорогу солдатам Жерома, действовавшим отважно, но неэффективно. Чем объяснить странное поведение французов? Может быть, они не изучили местность, не знали, насколько крепка оборона поместья? А может быть, они вообще не знали о существовании замка, как это предположил историк Алессандро Барберо? Ясно, что управление операцией было неадекватным, отдавались путаные приказы, отсутствовала связь, командиры были предоставлены сами себе и принимали самостоятельные решения.

В это время в четырнадцати милях от Угумона в летнем домике возле деревни Вален ел клубнику маршал Эммануэль де Груши, командующий 33 000 солдат III и IV корпусов. Его трапезу прервал посыльный, сообщивший о грохоте пушек, доносящемся с запада. Помощник Груши генерал Жерар предложил развернуть корпуса и направить их в сторону канонады.

Скорее всего это «арьергардный огонь», отмахнулся Груши. Ему приказано продвигаться к Вавру и добить пруссаков. Надо сказать, еще ранним утром, около четырех часов, он запросил у Наполеона дальнейших инструкций, но ответа пока не получил. Груши объяснил:

— Вчера император говорил мне, что он собирается атаковать англичан, если Веллингтон примет бой... Если бы император хотел, чтобы я участвовал в сражении, он не отпустил бы мою армию, планируя напасть на англичан.

Кроме того, рассудил Груши, в такую слякоть армия вряд ли успеет подойти вовремя и принести «хоть какую-то пользу». Он решил до конца выполнять приказ Наполеона.

Невзирая на протесты и помощника, и других офицеров, Груши вел свою армию все дальше и дальше от канонады и Наполеона, которому очень скоро позарез понадобятся 33 000 солдат, впустую тратящих время на разыскивание исчезнувших прусских войск.

* * *

Около часа пополудни Наполеон поднялся на холм возле деревни Россомм и начал осматривать окрестности в подзорную трубу. На северо-востоке он увидел что-то похожее на темное облако, медленно плывущее по горизонту. Не армия ли это? Офицеры, стоявшие рядом, высказывали разные предположения: может быть, облако, а может быть, темнеет далекий лес или просто мираж. Наполеону не раз приходилось видеть такие «облака», и он знал, что они означают.

Возвращались ли французские корпуса Груши, завершив миссию по уничтожению пруссаков? Или же к ним идет прусская армия? Наполеон выслал разведчиков. Они изловили посыльного, допросили, и курьер все прояснил. Это были пруссаки. И не дозорный отряд, а основная прусская армия.

После поражения при Линьи, два дня назад, начальник штаба Блюхера генерал Гнейзенау принял поспешное решение уходить от преследования на север, определившее впоследствии исход всей кампании. Если бы прусская армия отступала в каком-то другом направлении с учетом расположения линий снабжения и стратегических крепостей, то она не смогла бы прибыть ко времени на поле битвы. В то утро, когда пруссаки спорили о том, надо ли идти на помощь союзникам, Гнейзенау возражал против возвращения войск. Блюхер настоял на своем. Оправившись после ранений, он снова рвался в бой. Старый фельдмаршал был уверен, что армия успеет подойти к Ватерлоо и вступить в сражение с французами.

Когда Наполеон понял, что на горизонте появилась не туча, а армия Блюхера, он не особенно встревожился: пруссаки находились на расстоянии шести — восьми миль. «У нас все еще остается шестьдесят шансов из ста», — сказал он. Бонапарт отправил к Груши (где бы он ни был) курьеров с приказом немедленно вернуться обратно. Он выслал две кавалерийские дивизии, около 2000 всадников, навстречу авангарду пруссаков, чтобы отвлечь его или увести подальше от места сражения. Наполеон решил продолжать битву и все-таки нанести поражение Веллингтону. «Более здравый человек, — рассудил потом Клаузевиц, — прекратил бы военные действия и отвел войска».

Восемьдесят четыре орудия открыли одновременный огонь по плато Мон-Сен-Жан, где окопались войска герцога Веллингтона. После артобстрела Наполеон собирался послать в наступление на ослабленный центр генерал-лейтенанта Жана Батиста Друэ, графа д'Эрлона и его I корпус. Затем он пустит вперед свою непобедимую кавалерию, которая завершит победоносную атаку до того, как успеют подтянуться пруссаки. В ранцы уже уложены парадные мундиры для триумфального шествия по Брюсселю.

В 13.30 I корпус графа д'Эрлона, 16 000 солдат, с угрожающей неспешностью двинулся по грязному ржаному полю в атаку на воинство союзников. На Веллингтона шли гигантские колонны людей: по 200 человек или рядов в ширину и по 24— 27 шеренг в глубину. Это было действительно устрашающее зрелище, рассчитанное на то, чтобы продемонстрировать силу и поднять моральный дух солдат, но в бою непрактичное и даже бесполезное. В плотных построениях ограничиваются свобода движения и видимость, вести огонь могут только первые две-три шеренги. Основная масса солдат исполняла роль статистов. С другой стороны, эти внушительные колонны являли собой превосходные мишени для британской артиллерии. Говорят, будто не сам Наполеон избрал такой способ наступления, однако он и не запретил его. Французская пехота дорого заплатила за этот промах.

Тем не менее колоссальные колонны, молча маршировавшие по 27 шагов в минуту под ритмичный барабанный бой, произвели впечатление на некоторых союзников Веллингтона. С поля битвы в страхе бежали солдаты голландского генерала, графа Виллема Фредерика ван Биландта. Британские ветераны улюлюкали им вслед и чуть ли не стреляли, обзывая их негодяями, трусами и другими оскорбительными словами. Они давно подозревали голландских и бельгийских пехотинцев в своей бригаде в тайных симпатиях Наполеону. Надо учесть и то, что среди них было много необстрелянных юнцов, для которых это было первое в жизни сражение. К тому же они оказались на передовой и первыми попали под огонь наполеоновских пушек.

Как обычно, любое крупное сражение, начавшись более или менее осмысленно и организованно, превращается в хаос. Поле битвы накрыли густые облака черного пушечного дыма, смешавшегося с низкими тучами, затянувшими небо. Люди едва видели друг друга в сплошном мраке.

В этот день на грязном равнинном поле около трех миль в длину и полторы мили шириной сошлись в бою по меньшей мере 150 000 человек и 30 000 лошадей. Мушкетные пули стучали по палашам и кирасам, как «град по стеклам окон». Мелькали сабли, пики, со свистом разлеталась крупная картечь, неумолчно грохотали пушки, извергая еще больше дыма. За первые тридцать минут побоища на поле полегло около 10 000 человек убитыми и ранеными. Повсюду раздавались истошные крики искалеченных лошадей. Наверно, после Ватерлоо зародилось движение в защиту животных от жестокого обращения.

Французы, похоже, брали верх, и командующий союзными кавалеристами и конной артиллерией лорд Генри Уильям Паджет Эксбридж принял решение тоже пойти в наступление на противника. Он послал в атаку бригаду гусар «Хаусхолд бригейд» и полки тяжелой кавалерии «Юнион бригейд». Несмотря на численное превосходство французов, пять к одному, британцы добились потрясающего успеха, по крайней мере вначале. Они обратили в бегство французскую пехоту, захватили около 3000 пленных, орудия и двух наполеоновских «орлов». Нападение французов было отбито.

Как всегда, кавалеристы не смогли охладить свой пыл. Полки углубились далеко во вражеский стан. Наполеон заметил это и направил против них свежие эскадроны улан и драгун. Началась кровавая рубка. Атака «тяжелой кавалерии» захлебнулась. Не менее тысячи из двух с половиной тысяч всадников остались лежать на земле.

После того как отвлекающий маневр в Угумоне потерпел фиаско и атака графа д'Эрлона сорвалась, Наполеон предпринял еще более мощный удар по центру обороны Веллингтона.

Маршал Ней послал в бой две кавалерийские бригады I корпуса общей численностью 5000 всадников. Уильям Гроноу, девятнадцатилетний британец из Итона, воевавший в I полку гвардейской пехоты, так описывал кавалерийский натиск французов:

«Никто из тех, кто выжил в этой битве, до конца дней своих не мог забыть той страшной лавины всадников, двигавшейся по всему полю. На расстоянии они напоминали гигантские волны цунами, зловеще посверкивавшие саблями... Когда они приближались, казалось, вся земля дрожала под копытами коней. Очень трудно побороть ужас при виде этой жуткой движущейся массы».

Британские командиры дали ставшую знаменитой команду: «Приготовиться к встрече кавалерии!» Пехотинцы построились в каре. Солдаты в первом ряду опустились на одно колено, выставив вперед штыки, образовав стену, по описанию Уильяма Гроноу, «сверкающую сталью». За ними два ряда пехотинцев заряжали мушкеты, готовясь к бою.

Британские пехотные каре (квадраты) на самом деле были прямоугольниками: передняя и задняя линии больше боковых. Эти построения возникли на допущении того, что лошади побоятся наткнуться на стену из штыков. Действительно, вопреки современным изображениям героических кавалерийских атак кони, как правило, останавливались на расстоянии двадцати ярдов от каре, не обращая внимания на ругань всадников и крики «Vive l'Empereur!».

Считалось, что прежде чем атаковать каре, их следовало «обработать» артиллерией. Для пехотинца в каре пушечный огонь был особенно опасен. С точки зрения урона: в сравнении с ударами сабли, штыка или попадания пули восьми- и двенадцатифунтовые ядра увечили тела, ломали кости и отрывали головы. Наполеон так и поступил: начал с огня своих излюбленных «прекрасных дочек», как он называл двенадцатифунтовые пушки. Однако помешала грязь: ядра вязли и не летели рикошетом в пехотинцев; к тому же Веллингтон расположил их на обратной стороне склонов. Французская артиллерия не нанесла противнику того ущерба, на который рассчитывал Наполеон.

Веллингтон отдавал приказы, стоя под вязом у перекрестка дорог к северу от фермы Ла-Э-Сент или объезжая на коне передовые позиции войск, а Наполеон предпринимал одну атаку за другой. Британская пехота держалась стойко. Веллингтон удивлялся тактической негибкости Наполеона: «Черт подери этого парня! Он колотит как таран».

Один британский солдат сравнил непрекращающиеся атаки французской кавалерии с «морским прибоем, бьющимся о скалистый берег», «откатывающимся и накатывающимся снова с ревом, шипением и клокотанием». Жертвы были огромны с обеих сторон. Один только ирландский 27-й полк драгун «Иннискиллингз» из 750 человек потерял 450. Лишь один из восемнадцати участников битвы не был ранен в этот кровавый день.

По мнению историка Дж. Холленда Роуза, первая кавалерийская атака была предпринята преждевременно. Она проводилась без взаимодействия с артиллерией и пехотой; отважный натиск кавалеристов на непробиваемые каре пехоты был обречен на неудачу. Возможно, Ней принял передвижение войск за передовыми линиями противника, перемещение каре на сто ярдов подальше от пушечного огня, вывоз раненых и отвод пленных за начавшееся отступление Веллингтона. Может быть, Ней заподозрил, что Веллингтон после начала сражения попытается уйти, и хотел отрезать пути к отступлению?

Как бы то ни было, Веллингтон не собирался отступать. Пехота, сомкнувшись в двадцать огромных и непроницаемых каре, стояла твердо, и побоище продолжалось.

Решив одержать победу до прибытия пруссаков, Наполеон около 15.30 приказал Нею взять стратегически важную ферму Ла-Э-Сент, располагавшуюся на левом, восточном фланге Веллингтона, имевшем исключительное значение для обороны его центра. Как и на Угумоне, завязалась ожесточенная схватка. Королевский германский легион (КГЛ) на самой ферме и 95-й стрелковый полк, окопавшийся в близлежащем гравийном карьере, несколько часов сдерживали французов. У легиона вскоре закончились боеприпасы, а пули для гладкоствольных ружей не подходили к винтовкам Бейкера, которыми пользовались снайперы. Около шести вечера французы овладели фермой.

Это был серьезный провал для Веллингтона и союзников. Восточный фланг являлся одним из самых слабых мест в его обороне. Герцог сознательно не усиливал его, надеясь на подход пруссаков, которые должны были занять здесь свои позиции. Теперь на ферме могли появиться пушки и снайперы Наполеона.

Положение Веллингтона резко ухудшилось, центр мог вот-вот развалиться. Его войска с трудом отбивали атаки французов, отдельные союзные полки уже дезертировали. Базил Джексон, штабной офицер, докладывал, что в лесах рядом с полем битвы полно беглецов, целые роты «варят еду на кострах и курят». Камберлендские гусары, добровольческий полк ганноверских джентльменов в роскошных мундирах, галопом умчались в Брюссель, сея по пути слухи о неминуемом поражении — французы скоро будут в столице.

Предвкушая поражение союзников, маршал Ней умолял Наполеона ввести в бой дополнительные войска, чтобы нанести Веллингтону последний, сокрушительный удар. Как считает военный историк Дэвид Чандлер, положение Веллингтона было настолько критическим, что Ней, получив подкрепления, мог бы разгромить центр обороны герцога. Наполеон, однако, не воспользовался этой возможностью. Он отказал Нею, сославшись на то, что у него нет лишних солдат. «Где я их, черт, возьму? — рассерженно сказал Наполеон. — Я не могу их вам нарожать!»

Наполеон вполне мог послать шесть батальонов Средней гвардии и восемь батальонов Старой гвардии — элитные войска, которые он держал в резерве. Как отмечает Чандлер, если бы император ввел в бой хотя бы половину элитной гвардии, то он, по всей вероятности, выиграл бы сражение при Ватерлоо. Веллингтон нес тяжелые потери. Он уже лишился двух бригад, другие бригады тоже были на грани уничтожения.

Наполеон, конечно, не мог знать реальную ситуацию, сложившуюся в центре обороны Веллингтона, да и действия самого Нея как командующего вряд ли побуждали императора на то, чтобы идти ему навстречу Ней предпринимал все новые и новые атаки, смелые, но плохо организованные и несвоевременные, обходившиеся дорогой ценой и не дававшие видимого результата. Кроме того, Наполеон никогда не бросал в бой резервы до тех пор, пока противник не использовал свои резервные полки. Этого пока еще не случилось.

Вместо того чтобы дать Нею дополнительные войска для подавления центра обороны Веллингтона, Наполеон приказал одиннадцати батальонам гвардии взять Планшенуа, самое большое селение в этих местах, обустроить там позиции и линии коммуникаций и приготовиться к прибытию пруссаков. Французы овладели деревней за двадцать минут. Веллингтон был бессилен помочь британской 5-й дивизии, защищавшей Планшенуа. Она потеряла 3500 из 4000 солдат. «Теперь вся надежда на Бога, наступление ночи или приход Блюхера», — сказал будто бы Веллингтон, когда узнал о падении деревни.

Ближе к вечеру уже ни у кого не было сомнений в том, что на Ватерлоо с востока надвигается не облако, а прусская армия. Время поджимало Наполеона. Небольшое соединение, которым командовал генерал Бюлов, уже вступило в бой на восточном фланге. Французы сдерживали пруссаков, но с востока споро приближались 30 000 солдат Блюхера. Веллингтон перебрасывал войска и заполнял брешь в центре.

По натуре игрок, Наполеон начал рисковать. Атаки французов участились. Под маршалом Неем от выстрелов уже пали четыре лошади, а он все еще вел кавалеристов на каре британской пехоты. Когда прусский авангард стал уже виден, Наполеон приказал говорить своим солдатам, что к ним идет армия Груши.

Наполеону все-таки пришлось ввести в дело элитную императорскую гвардию — Les Invincibles (Непобедимых). Прежде он пускал в бой ветеранов только тогда, когда битва подходила к концу и победа была гарантирована. Огромные колонны гвардейцев, как на параде, маршем, под бой барабанов, «Марсельезу» и с криками «Vive l’Empereur!» двинулись в атаку. На этот раз это был марш самоубийц.

Во главе двенадцати батальонов, 6500 ветеранов Великой армии, шел сам Наполеон (всего в наступающих колоннах было 15 000 гвардейцев). Это была последняя атака великого полководца. Пройдя шестьсот ярдов, Наполеон отошел в сторону и передал командование маршалу Нею. Гвардейцы без какой-либо кавалерийской поддержки направились прямиком в поле, где из укрытий внезапно выскочили пехотинцы Веллингтона и открыли по ним ураганный прицельный огонь. Как вспоминал капитан Сиборн, за одну минуту полегло по меньшей мере 300 наполеоновских ветеранов.

Вечером, когда солнце наконец впервые за эти дни пробилось сквозь тучи и облака дыма, французы в смятении отступали. Веллингтон, стоя в стременах и размахивая шляпой, подбадривал войска. Французы бежали в полном беспорядке. Даже Наполеон назвал это отступление «паническим бегством».

Фельдмаршал Блюхер, питавший, как говорят, особую неприязнь к французам, хотел непременно изловить Наполеона. Императорская гвардия, получившая жесткий отпор, перегруппировалась и прикрывала отход французских войск. Наполеон смог уйти, умчавшись сначала в пуленепробиваемой карете и пересев потом на своего белого жеребца Маренго.

Пруссаки преследовали французов до ночи. Им почти удалось захватить Наполеона. Но они завладели лишь его каретой, в которой находились церемониальная шпага, бутылка рома, бутылка старой малаги, зубная щетка и бриллианты на миллион франков, которые дала ему на Эльбе сестра. Карету Наполеона подарили принцу-регенту, который выставил ее на обозрение в Лондоне, а потом продал в музей мадам Тюссо, где она стояла, пока не сгорела во время пожара в 1925 году.

Наполеон винил в поражении — «ужасном невезении» — и дожди, и ошибки своих подчиненных. Маршал Сульт плохо справлялся с обязанностями начальника штаба, редко давал распоряжения, многие его приказы не доходили до места назначения или поступали с опозданием. Маршал Ней допустил множество ошибок, несвоевременно начал кампанию, бездумно и не вовремя предпринимал атаки, приводившие к бессмысленным жертвам. И все же, несмотря ни на что, говорил Наполеон, он «должен был выиграть сражение».

До сих пор историки дискутируют по поводу причин победы, одержанной союзниками. Выиграл ли битву герцог Веллингтон, или решающую роль сыграло появление прусских войск? Вопрос, как заметил историк Эндрю Роберте, некорректный. Веллингтон не стал бы готовиться к сражению, если бы не рассчитывал на то, что пруссаки подоспеют и защитят его левый фланг. С другой стороны, он вряд ли бы преуспел без помощи Блюхера. Победа завоевана обеими армиями.

Решающую роль сыграли тактика и выбор места сражения Веллингтоном. Он располагал источниками информации о войсках Наполеона, получая ее в том числе от министра полиции в его правительстве Жозефа Фуше. Веллингтон заблаговременно узнал о наступлении Старой гвардии от французского перебежчика. Но особенно он должен был благодарить свою пехоту, выдержавшую устрашающие атаки наполеоновской кавалерии. Помимо всего прочего, британцы с успехом применили новое оружие — пороховые ракеты Конгрева.

Наполеон же допустил немало ошибок, в том числе и такие, которые трудно понять. Накануне сражения он лишил себя большого контингента войск, отправив его догонять отступавших пруссаков. Бонапарт почему-то не использовал многих талантливых маршалов. Даву, прекрасный командующий, оставался в Париже, исполняя обязанности военного министра. Запрезирав Мюрата, Наполеон отстранил от участия в сражении своего лучшего кавалерийского офицера. Другого превосходного командующего — Луи Габриеля Сюше — он отослал защищать второстепенные восточные подходы к Франции. Дэвид Чандлер не случайно задается вопросом: не сознательно ли Наполеон набрал «второсортную команду», желая, чтобы вся слава досталась ему одному?

Более того, Наполеон нарушил многие свои военные принципы. Некоторые историки предположили, что Бонапарт в те дни страдал от всякого рода болячек — акромегалии, воспаления мочевого пузыря и даже геморроя. В любом случае Наполеон был не в самой лучшей форме. «У меня все срывалось, когда, казалось, все уже получалось», — говорил он впоследствии.

В ходе сражения отдавались путаные, нечеткие и противоречивые приказания, возникали склоки между командирами, случались и предательства вроде скандального перехода к пруссакам генерала Луи Огюста Виктора Бурмона. Имело значение и то, что Наполеон задержал наступление на четыре часа. Он ждал, когда подсохнет земля, дав тем самым больше времени и герцогу Веллингтону для подготовки к сражению, и фельдмаршалу Блюхеру для того, чтобы успеть прийти на помощь союзникам. И так далее. Можно привести много «если», которые могли бы склонить чашу весов в пользу Наполеона.

Битва закончилась, и надо было дать ей название. Блюхер предложил назвать ее «Битвой Прекрасного Союза» по наименованию постоялого двора в лесу Суанье, где встретились два победителя после сражения. Веллингтон предпочел — «Ватерлоо».

Еще в полночь Веллингтон начал составлять знаменитую депешу из Ватерлоо. Он закончил ее днем в Брюсселе, вложил в маленький пурпурный бархатный мешочек, подаренный на балу у герцогини Ричмонд, и отправил с курьером в Лондон. «Одержана славная победа, — сообщал он. — К сожалению, принесены страшные жертвы, я недосчитался многих друзей».

В тот день погибло около 40 000 человек. Потери Веллингтона составили 13—15 000 человек, Наполеона — 25—30 000. Блюхер потерял 7000 человек. Общие потери за четыре дня, возможно, превышают 115 000 человек (60 000 французов и 55 000 союзников).

Брюссель напоминал в те дни один огромный госпиталь. Изувеченных, окровавленных и забинтованных солдат везли на повозках по улицам и укладывали в приготовленные из соломы постели. Жители выходили из домов со снедью и водой, многие брали раненых к себе и ухаживали за ними. По воспоминаниям одного хирурга, он оперировал солдат тринадцать часов подряд, «пока вся одежда не пропиталась кровью и рука не могла больше держать нож». Для раненых это была мучительная процедура. Уставшие хирурги оперировали их без анестезии и других обезболивающих средств.

Меттерних поспешил поздравить Веллингтона с победой или, как он выразился, с «блестящим началом конца Наполеона». Веллингтон был еще более категоричен в оценке исхода битвы при Ватерлоо. «Я не ошибусь, если скажу, что мы нанесли Наполеону смертельный удар», — говорил герцог. Спустя девять дней после подписания Заключительного акта в Вене герцог Веллингтон, фельдмаршал Блюхер и их объединенные армии окончательно повергли французского императора.

Однако Наполеон не собирался сдаваться. Он вернулся в Париж через три дня после битвы с намерением продолжать борьбу. Он соединит войска Груши с Национальной гвардией, объявит очередную конскрипцию и снова пойдет против Веллингтона с 300-тысячной армией.

Планам Наполеона не суждено было осуществиться. Против него выступила влиятельная группировка сановников и политиков, не желавших, чтобы безрассудство Бонапарта вновь ввергло Францию в кровопролитие. В их числе был и министр полиции Фуше, «троянский конь» в его правительстве. Фуше вступил в сговор с законодателями в легислатуре, привлек на свою сторону бывшего бонапартиста, генерала войны за независимость в Северной Америке, героя Французской революции маркиза де Лафайета. Пятидесятисемилетний маркиз настроил обе палаты парламента на осуждение Наполеона. «Император обязан незамедлительно подписать отречение, — настаивал Мари Жозеф Лафайет. — Если мы избавимся от него, мы наконец заживем в мире».

В защиту Бонапарта выступили его советник Карно, брат Люсьен и бывший революционер Эмманюэль Сьейес. «Верно, Наполеон проиграл сражение, — говорили его сторонники. — Но французы должны сплотиться вокруг него для того, чтобы отстоять свою страну». Франция может победить только с Наполеоном.

«Вы забыли, где лежат кости наших сыновей и братьев? — спрашивал их и всех депутатов Лафайет. — В пустынях Египта, в снегах России, а теперь и на равнинах Бельгии. Вы хотите, чтобы они легли и на улицах Парижа? Франция уже потеряла миллионы своих граждан, и все они — жертвы одного человека, стремящегося разгромить всю Европу. Хватит! Мы устали от кровопролития!» — заявил маркиз.

В палатах раздавались призывы к отречению Наполеона, а его ближайшие советники, прежде всего брат Люсьен, требовали ввести армию и объявить чрезвычайные меры для консолидации власти. Наполеон долго не мог прийти к какому-то определенному решению. Он принял горячую ванну и потом бродил по дворцу и дорожкам сада, где у ворот небольшая толпа энтузиастов кричала: «Vive l’Empereur!»

22 июня французская легислатура предъявила Наполеону требование добровольно покинуть трон, либо его свергнут. Ему дали один час на раздумье. Некоторые советники по-прежнему предлагали ввести армию. Но Наполеон отказался. «Я вернулся не для того, чтобы залить Париж кровью», — сказал Бонапарт. В три часа пополудни Наполеон подписал отречение во второй раз.

 

Глава 33

ЗЫБУЧИЕ ПЕСКИ

Вести о победе при Ватерлоо разносили по Европе почтовые кареты и голуби. На поле битвы ринулись и охотники за сувенирами, и писатели. Приехал в Ватерлоо лорд Байрон, открыто скорбевший о поражении Наполеона. Посетил место кровопролитного сражения и сэр Вальтер Скотт, написавший потом:

«Земля все еще была изрыта взрывами и усеяна пулями, сапогами, киверами, самыми разными реликвиями, оставшимися после побоища и не представлявшими ценности для местных крестьян».

На поле битвы можно было увидеть цветы, положенные в память о погибших, и встретить крестьян, якобы знавших Наполеона и бравших на себя роль гидов. На рынке торговцы бойко распродавали сабли, награды и другие военные трофеи, подобранные после сражения. Вальтер Скотт купил две кирасы.

Первыми в Париж входили, естественно, победители — британцы и пруссаки, и они решали, какие поправки внести в Заключительный акт Венского конгресса. Побег Наполеона с Эльбы предполагал изменение условий мира, по крайней мере для Франции, хотя союзники, конечно, и расходились во мнениях на этот счет. Наполеон властвовал около 100 дней, мирные переговоры длились 133 дня.

Париж в эти четыре месяца напоминал Вену в дни конгресса. Основное действо происходило на заднем плане. Полные залы собирали театры, особым успехом пользовались оперы, давался новый балет, посвященный Ватерлоо. Устраивались роскошные ужины в ресторанчиках, таких как «Бовилье», «Робер», «Массино», процветали позолоченные игорные залы «Фраскати», «Салон дез этранжер». Один британский капитан советовал всем, кто ищет счастья за рулеткой в игорном доме, не забывать то, что написано над вратами ада у Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Однако Париж отличало от Вены одно существенное обстоятельство. В город вошли 150 тысяч солдат, и столица выглядела как военный лагерь. Белые палатки британской армии выстроились рядами на Елисейских Полях вплоть до еще недостроенной Триумфальной арки. Другие войска расположились на газонах у собора Парижской Богоматери и в Булонском лесу.

Войска пришли в Париж не на отдых. Они были нужны прежде всего для того, чтобы гарантировать возвращение короля Людовика XVIII. Несмотря на протесты, Британия настояла на своем решении — во второй раз возвели на трон монарха из династии Бурбонов. Это было сделано оперативно, никто из соперников даже не успел выдвинуть претензии на власть. Людовик XVIII вернулся с британской армией, как говорили злопыхатели, «прячась за алыми мундирами англичан, окрашенными кровью французов».

Король Людовик получил корону, трон, стражу, но пока еще не имел никакой власти. В столице царил хаос. Французские и союзные солдаты конфликтовали, стрелялись; возникали поединки и между возвращавшимися роялистами и бонапартистами.

Из Лондона приехал лорд Каслри, составив компанию герцогу Веллингтону. Они настроились на сдержанность, на то, чтобы не навязывать Франции мстительных условий мира, которые лишь усложнят положение Людовика XVIII и не будут способствовать стабильности в Европе.

Пруссаки придерживались другого мнения. Блюхер называл Францию «преступной страной», заслуживающей наказания. Некоторые прусские генералы, вдохновившись неожиданно скорой победой, требовали разделить Францию, отобрав у нее Эльзас, Лотарингию, Саар, Савойю, Люксембург, Фландрию, Франш-Конте, Бургундию и взыскать репарации в размере 1,2 миллиарда франков. Гарденберга поразили непомерные аппетиты своих полководцев. «Я почувствовал, что попал в банду преторианцев», — говорил он.

На пути в Париж пруссаки вели себя как разбойники с большой дороги, занимались грабежом и погромами «в отместку за оскорбления», нанесенные их стране. Мародерство прусских солдат возмущало союзников. «Я не знаю, какими словами можно было описать это варварство, — вспоминал капитан Гроноу. — Они вламывались в дома и разбивали все вдребезги — от дорогих трюмо до кофейных чашек». Бешеную собаку во Франции долгое время называли «Блюхер».

И оказавшись в Париже, прусские войска повели себя так же. Блюхер захотел взорвать Йенский мост в центре города только из-за того, что он был назван в честь победы Наполеона над пруссаками в 1806 году. По приказу фельдмаршала солдаты уже подложили взрывчатку, когда Талейран пригрозил, что он встанет на мосту. «Отлично, мы подождем, пока не появится князь», — сказал Блюхер, помня, какие неприятности чинил ему француз на Венском конгрессе.

Вмешался герцог Веллингтон, успокоил фельдмаршала, но на всякий случай послал на мост британскую охрану. Талейран со своей стороны пообещал Блюхеру переименовать мост, назвать его мостом Военной школы. Мост был спасен и через некоторое время был снова назван Йенским.

Но Талейрана встревожило поведение великих держав после Ватерлоо. Он думал, что Венский конгресс заложил основы для подлинного мира в Европе. Своекорыстие, высокомерие и своеволие, опасался Талейран, лишь «обрекут нас на то, что мы никогда не избавимся от революций».

* * *

Когда союзники собрались в Париже, перед ними сразу встал вопрос: что делать с Наполеоном? У пруссаков был один ответ: расстрелять. Можно не сомневаться: если бы пруссаки захватили Наполеона после Ватерлоо, то они так бы и поступили. Блюхер приказывал взять Бонапарта «живым или мертвым».

Наполеон все еще пользовался определенной поддержкой и в армии, и в народе. Остатки войск во главе с маршалом Груши возвращались из Бельгии, с запада к Парижу шел контингент, подавивший роялистский мятеж. Оценить реальную численность сторонников Бонапарта было затруднительно, по некоторым сведениям, он мог набрать 150—200 тысяч человек. Цифра явно завышена, но в любом случае Наполеон мог выставить достаточно сильную армию для того, чтобы развязать новую кровавую бойню.

Никто из врагов Наполеона не желал такого поворота событий. Спустя несколько дней после отречения Бонапарта новый глава временного правительства Жозеф Фуше приказал ему покинуть столицу. Многие историки высказывали предположение, будто Фуше рассчитывал на то, что пруссаки изловят Наполеона и казнят. Как бы то ни было, бывший император отправился в Мальмезон, в трехэтажный дворец на берегу Сены, где он жил с первой женой Жозефиной и провел, по его словам, самую счастливую пору в своем восхождении к власти. Жозефина умерла после того, как он отправился на остров Эльба. «Милая Жозефина! — говорил Бонапарт. — Она тогда мерещилась мне за каждым углом».

Пруссаки тем временем надвигались и были уже на подходе к Мальмезону. Правительство заявило, что не гарантирует безопасность Наполеону, и предложило ему выехать из страны. Бонапарт попросил разрешения остаться во Франции в качестве простого генерала, собрать армию и разгромить интервентов, которые рассредоточились, и их легко можно было бы одолеть. Наполеон обещал никогда больше не заниматься политикой. Ему было отказано.

Наполеон тайно уехал в Рошфор на западном побережье Франции в надежде найти судно, отправляющееся в Соединенные Штаты или на худой конец в Мексику или в Южную Америку Его уже поджидали два французских фрегата и два британских военных корабля, преградившие ему путь к побегу.

Бонапарт, окруженный самыми близкими друзьями, многие из которых были с ним на Эльбе, долго не мог решить, как ему поступить. Попытаться проскользнуть мимо британских кораблей? Если даже ему это удастся, он не сможет уйти от погони. Может быть, уйти незаметно на борту американского торгового суда, как это сделал его брат Жозеф, или на паруснике под флагом нейтральной страны? Или уплыть в море на маленьком китобойном или рыболовном судне, а потом пересесть на большой дружественный корабль? Друзья предлагали и другие варианты — например, вывезти его на борту какого-нибудь судна в бочке.

Наполеон отверг все варианты побега как недостойные для человека, еще недавно правившего самой сильной державой Европы. Бонапарт решил обратиться к благородству британцев. Подобно афинскому полководцу, взывавшему к великодушию царя Артаксеркса, Наполеон написал принцу-регенту, что он, как Фемистокл, вверяет свою судьбу самому заклятому врагу. Утром 15 июля Наполеон поднялся на борт корабля его величества «Беллерофон» и сдался англичанам.

Неожиданно для самих британцев Наполеон оказался в их руках. Многие в Великобритании жаждали мести. Редакторы лондонской «Тайме» хотели, чтобы его повесили. Пруссаки предпочитали его расстрелять. Другие предлагали заключить «корсиканского людоеда» в лондонский Тауэр, форт Сент-Джордж или сослать вместе с преступниками в залив Ботани в Тасмановом море. Высказывалось и мнение, что лучше всего передать Бонапарта французскому правительству, хотя и не было уверенности в том, что новые власти в Париже проявят твердость.

К концу июля Британия приняла решение, и это было исключительно британское решение, поскольку союзники уже согласились с тем, чтобы Лондон взял на себя всю ответственность за дальнейшую судьбу Наполеона. Бонапарта не казнят и не заключат в тюрьму на Британских островах. Ему не предоставят и убежище, на что надеялся бывший император: слишком большой риск. Премьер-министр лорд Ливерпуль пришел к выводу, что Наполеон, уже вызывавший повышенный интерес, скоро может стать популярной и опасной личностью, притягивающей к себе всех недовольных и озлобленных. Никто не хотел еще одного Ватерлоо.

Наполеон разгневался, когда 31 июля заместитель государственного секретаря Британии объявил решение правительства. Его отправят на остров Святой Елены в Южной Атлантике. Бонапарт запротестовал: его обманули. Он винил в предательстве (возможно, заслуженно) капитана «Беллерофона» Фредерика Мейтленда, якобы обещавшего ему прибежище в Британии, но уже ничего нельзя было исправить. Экс-императора перевезли на 74-пушечный корабль его величества «Нортумберленд», на котором ему предстояло отбыть в ссылку. Его ожидало десятинедельное морское путешествие на крошечный вулканический остров, располагавшийся в океане на расстоянии 1800 миль к востоку от Бразилии и 1200 миль к западу от Анголы. Ближайшая суша находилась в 700 милях, и она даже не была отмечена на карте.

После того как Бурбоны вернулись в Париж, а Наполеон отправился на край света в Атлантику, миротворцы принялись обсуждать будущее Франции. За переговорами они провели остаток лета и большую часть осени. Пожалуй, самые горячие дебаты разгорелись вокруг судьбы произведений искусства, украденных во время революционных и наполеоновских войн.

Пруссаков раздражала медлительность переговорного процесса, и, не дожидаясь вердикта дипломатов, они сами взялись за дело. Буквально через несколько дней после прихода в Париж прусские солдаты ворвались в Лувр и начали выносить оттуда картины и скульптуры, украденные, по их мнению, Бонапартом. Принадлежали ли все эти «рафаэли» и «тицианы», срывавшиеся со стен, пруссакам? И зачем им портреты Наполеона и членов семьи Бонапартов, затребованные самим Блюхером?

Парижан взбесило разграбление Лувра современными вандалами. Директор музея барон Доминик Виван Денон выразил протест, ссылаясь на условия капитуляции Парижа, гарантирующие неприкосновенность французской собственности (статья XI), но прусский офицер, командовавший вывозом ценностей, Риббентроп (предок нацистского посла и министра иностранных дел), пригрозил арестовать его и отправить в тюрьму в Берлине. Один британец в то же время выступил в защиту пруссаков, говоря, что они лишь «грабят награбленное». Союзным войскам пришлось сдерживать разъяренные толпы французов, готовых применить насилие к «осквернителям» их музея.

Папа Пий VII действовал более осторожно и легально. По совету кардинала Консальви он послал в Париж известного скульптора Антонио Канову, поручив ему обследовать Лувр и выявить, какие именно картины, изваяния и драгоценности принадлежат Ватикану. Его святейшество опирался на законность. Сокровища были украдены, договор, санкционировавший это воровство, утратил силу, и подписан он был по принуждению. Французы выдвигали свои аргументы: договор по-прежнему является действующим и обязательным для исполнения; кроме того, в Лувре созданы лучшие условия для сохранения мировых шедевров.

20 сентября союзники решили вернуть произведения искусства их прежним настоящим владельцам. Солдаты вынесли «Венеру Милосскую» ногами вперед из Лувра под истошные крики толпы: «Позор!» С Триумфальной арки на площади Карусель сняли четырех бронзовых коней, находившихся там последние семнадцать лет, и отправили обратно в Венецию, водрузив на собор Святого Марка, где они пребывают и по сей день. На возвращении коней особенно настаивал Меттерних: он таким образом хотел отметить и возвращение Венеции в лоно Австрии.

Ватикан получил основную часть своих сокровищ, в том числе «Аполлона Бельведерского» и «Лаокоона и его сыновей». Возвращались и бесценные архивные материалы. Милану отдали обратно тайные записки Леонардо да Винчи «Атлантический кодекс», а также манускрипты Амброзианской библиотеки, вывезенные Наполеоном в 1796 году и подаренные Институту Франции. Затраты на доставку в Ватикан многих крупногабаритных шедевров, статуй и больших картин великодушно оплачивала Великобритания.

Великобритании же больше всех и доставалось от французов. Англичан ругали на улицах и даже вызывали на дуэль. Герцогу Веллингтону однажды пришлось уйти из театра, чтобы не выслушивать оскорбления. Французам не нравился и человек, поставленный во главе процедуры возврата художественных ценностей. Им был Уильям Ричард Гамильтон, карьерный дипломат, прежде сыгравший свою роль в том, что Британский музей завладел уникальными историческими шедеврами, в том числе Розеттским камнем и «мраморами Элгина». Не собирается ли он что-нибудь забрать и в Париже? Ничего, конечно, но сотрудники Лувра все-таки опасались.

Французы не переставали выражать свое несогласие. «Исчезли все лучшие статуи, — жаловался один обозреватель. — Заберут и половину того, что осталось». По официальным данным, из Лувра были вывезены 2065 картин, 289 бронзовых изваяний, 317 статуй, бюстов и деревянных скульптур, 2432 других различных предмета искусства. Великий музей теперь напоминал огромный полупустой склад, «обвешанный веревками и заставленный треногами и подмостками», сетовал один из основателей Лувра. Некоторые энтузиасты музея всерьез думали, что Лувр закроют. Куратор музея и главный расхититель художественных ценностей во время наполеоновских войн барон Доминик Виван Денон ушел в отставку, протестуя против «надругательства» над своим детищем.

Это была самая масштабная в истории реституция произведений искусства. И она, конечно, проходила не без проблем. Некоторые шедевры, вроде полотна Паоло Веронезе «Брак в Кане», оказались слишком велики для безопасной транспортировки, и их пришлось оставить в Лувре. (Французы разрезали его надвое, когда увозили из Венеции.) Некоторые картины пропали во время перевозки, как, например, «Диоген» Рубенса. Многие годы не умирали слухи о том, что оригиналы шедевров были подменены их имитациями. Картина Рафаэля «Мадонна из Лорето» была явной копией. Полотно Антонио Корреджо «Леда с лебедем» вернулось к владельцам с Ледой, у которой была выписана другая голова.

Некоторые коллекции, которых не было в то время в Париже, остались незамеченными во время поспешного возвращения предметов искусства. Возникали трудности и с архивами. Среди тех, кто пытался разыскать ценные материалы, украденные французами, был и Якоб Гримм. Особенно сложно было вернуть архивы Ватикана до 900 года нашей эры, вывезенные Наполеоном в 1810 году. Многие материалы были уничтожены или проданы производителям картона, а чиновники пытались скрыть эти факты. Возникли серьезные проблемы вокруг документов, связанных с судом над Галилеем в 1633 году. Эти проблемы не были разрешены к тому времени, когда союзники покидали Париж. Споры продолжались многие годы. К 1817 году Ватикан смог вернуть часть архивов, но, по разным оценкам, около двух третей документов пропали навсегда. Время от времени всплывали те или иные исторические документы. Кодекс Галилея, хранившийся у герцога Блакаса, вернулся в Ватикан после его смерти в 1843 году.

В сумрачном салоне недалеко от Елисейского дворца царь Александр ночами просиживал за разговорами с баронессой Крюденер, мистиком-прорицательницей, которую иногда называли и «посланницей Небес». Они обсуждали один из самых дорогих сердцу государя проектов, придуманных им еще в декабре 1814 года в Вене. Теперь Александр собирался предложить его в Париже. Царь именовал свой проект «пактом любви». Историки называли его «Священным союзом».

Царь Александр предлагал новый стиль дипломатии, отвергающий войны, революции и такие дипломатические ухищрения, как тайные сговоры и политика баланса сил, усложнявшие международные отношения. Русский государь призывал глав государств руководствоваться заповедями новой «священной религии», а именно: справедливостью, христианской добродетелью и интересами сохранения мира. Царь, австрийский император и король Пруссии подписали эту своего рода хартию дипломатических отношений 26 сентября 1815 года.

Три монарха — католик, протестант и православный христианин — обязались взаимодействовать как «три ветви одной семьи», наставляемые Господом, источником «всеобщей любви, ведения и бесконечной премудрости». Они будут рассматривать народы своих стран как граждан этого международного братства. Александр, Франц и Фридрих Вильгельм дали обещание защищать «веру, мир и справедливость», приглашая другие державы вступить в эту лигу и поддержать ее «священные принципы». Как отметил Генри Киссинджер, Священный союз России, Австрии и Пруссии был первым в истории примером подписания международного договора, обязывающего лидеров европейских государств служить общему делу.

В 1919 году некоторые историки обнаружили сходство между заповедями Вудро Вильсона и декларацией трех самодержцев, якобы отказавшихся от дипломатии войн и провозгласивших непреходящее международное сотрудничество. Сходство, конечно, есть, но Священный союз, скорее, явился результатом романтизма, популярного в начале XIX века. Русский царь поддался этому новомодному течению, точно так же как и влиянию своей прорицательницы.

Уговорить прусского короля было нетрудно, сложнее иметь дело с императором Францем. Он был вначале настроен весьма скептически и попросил совета у Меттерниха. Министр назвал идею Александра очередной «безумной затеей», но все же решил, что Австрия может подписать договор. Британия отказалась участвовать в Священном союзе. Лондон не доверял ни России, ни царю. Каслри окрестил документ «возвышенной мистической благоглупостью». Папа Пий VII тоже не счел нужным присоединяться к новой романтической дипломатии. Турецкому султану, естественно, даже и не предлагали вступать в союз.

Царь Александр надеялся, что Священный союз станет венцом миротворческой деятельности этого года. Но его инициативу затмил другой договор, подписанный в Париже в ноябре 1815 года теми же тремя державами и Великобританией. Сформировался Четверной союз, состоявший из стран «Большой четверки», заключивших по завершении наполеоновских войн пакт и организовавших Венский конгресс. Союз четырех держав поставил целью крепить сплоченность и могущество военного альянса, сокрушившего Наполеона, и поддерживать мир и стабильность в Европе.

Статья VI договора о Четверном союзе предусматривала периодические встречи лидеров великих держав для оценки международного положения. Они должны были принимать решения, наилучшим образом отвечающие интересам народов и направленные на сохранение мира на европейском континенте. Четверной союз брал на себя обязательство не допускать перерастания потенциальных угроз в полномасштабные кризисы, отвечать на угрозы согласованно и применять силу только в случае крайней необходимости. «Великий эксперимент» был нацелен на создание мирового порядка, исключающего международную анархию. Велись разговоры даже об учреждении «кабинета Европы» и назначении Фридриха фон Генца «генеральным секретарем» Европы, но эту идею очень скоро похоронили.

Четверной союз создал прецедент институционального международного мирного урегулирования. Любой военный конфликт признавался недопустимым без коллективного согласия великих держав. Это было одно из самых значительных достижений послевоенных мирных переговоров. Ветераны Венского конгресса, как заметил сэр Чарлз Уэбстер, предприняли первую в истории дипломатии попытку коллективного урегулирования международных отношений в мирное время.

После Венского конгресса Доротея вернулась в Париж «другой женщиной», «королевой в мире дипломатов». Она решительно настроилась на то, чтобы начать новую жизнь. В первую очередь это означало покончить с замужеством. Как католичка, она не могла оформить развод, но ей удалось добиться по закону отдельного жительства с супругом Эдмоном и продолжать любовные связи с графом Кламом-Мартиницем.

Несмотря на внешнюю холодность, Талейран тоже воспылал любовью, и объектом его нежных чувств была, по общему убеждению, племянница Доротея. Друзья давно не видели князя в таком странном душевном состоянии. «Это была безумная страсть», — писал Шарль де Ремюза. «Неистовое увлечение» Талейрана, «лишавшее его трезвости ума», заметил и министр юстиции Паскье.

Но Талейран не мог рассчитывать на взаимность, и это выводило его из привычного равновесия. Доротея отдавала предпочтение графу Кламу-Мартиницу. На исходе осени, когда граф вместе с австрийской армией уехал в Италию, Доротея отправилась с ним, оставив Талейрана грустить в Париже. Министр оказался в таком же печальном положении, в каком прошлой осенью пребывал Меттерних, отверженный старшей сестрой Доротеи. Талейран утерял свой знаменитый флегматизм, лишился покоя и «в буквальном смысле умирал от неразделенной любви».

Еще более серьезные неприятности Талейрану приготовили союзники. Пруссаки, да и не только они, вознамерились перекроить карту Европы. Положение декларации, принятой в марте о том, что союзники считают своим врагом не Францию, а Наполеона, было полностью проигнорировано. Пруссаки настаивали на том, что французы поддержали Наполеона и они — его сторонники, а не жертвы. Францию надо наказать, и этого требуют в том числе интересы европейской безопасности. Иными словами, условия мира для Франции теперь будут намного жестче.

Франция утеряет территории, оставленные за ней весной 1814 года (границы 1792 года ужмутся до контуров 1790 года). Она сохранит Эльзас и Лотарингию, но лишится долины Саар, и значительная часть Рейнланда отойдет соседям. Францию теперь будут окружать укрупненные и более сильные, чем прежде, государства — Нидерландское королевство, Пруссия, Пьемонт-Сардиния, Бавария и нейтральная Швейцария. Францию принудят отказаться от ключевых крепостей, защищавших ее пределы, и уплатить контрибуцию в размере 700 миллионов франков, а также расходы на содержание в течение пяти лет огромной оккупационной армии. Согласно новому договору, по периметру страны в крепостях будут размещены 150 000 солдат, и их содержание будет обходиться в 1,75 миллиона франков в день. Армия должна держать Францию в ежовых рукавицах до 1820 года (фактически ее убрали уже в 1818 году).

Не только французы были возмущены суровостью наказания за побег Наполеона с Эльбы и «сто дней» его властвования.

В частности, выражал сожаление Генц, обвинявший сначала пруссаков, а потом и британцев, не воспротивившихся мстительности Пруссии. Мирный договор, по мнению русского представителя Поццо ди Борго, для Франции был «гибельным».

Условия мира несправедливы, протестовал Талейран. «Требование уступок предполагает завоевание, — говорил князь. — Завоевание предполагает состояние войны». Великие державы не были в состоянии войны с Францией. Венский конгресс предельно ясно заявил о войне только против Наполеона, а он повержен и сослан. Король Франции — союзник великих держав. Нет никаких оснований для того, чтобы угрожать Франции. Союзники создают ненужные проблемы для короля.

«Я не подпишу договор, — заявил Талейран. — Предъявленные условия лишат нас и Франции, и короля». В знак протеста Талейран 24 сентября подал в отставку. Он рассчитывал на то, что ее не примут. К своему удивлению, король подписал ее.

Талейран сыграл ключевую роль в восстановлении короля Людовика XVIII на французском троне в 1814 году, он отстаивал его интересы на Венском конгрессе и помог ему снова вернуться к власти летом 1815 года. Отставка для него была неожиданна и оскорбительна. Он уходил без прощальных церемоний и слов благодарности. Король даже не попытался скрыть свою «недоброжелательность».

На Меттерниха после подписания договора нахлынула предотъездная грусть. Он уже не испытывал никакой радости от триумфального возвращения в город, который полюбил, проведя в нем лучшие годы своей дипломатической службы. Меттерних вышел на балкон и долго смотрел на залитые солнцем крыши Парижа. «И эти крыши, и это солнце будут ласкаться и тогда, когда не будет ни Наполеона, ни Блюхера, ни меня», — написал он дочери. Действительно ли важно все то, что он подписал в Париже? «Вся наша миссия сводилась к тому, что мы копошились в грязи и барахтались в зыбучих песках», — сетовал Меттерних.

 

Эпилог

17 октября, проведя в океане семьдесят один день, фрегат его величества «Нортумберленд» вошел в маленькую гавань Джеймстауна на острове Святой Елены. Никто, как на Эльбе, не бросал цветы в воду и не приветствовал восторженными криками Наполеона. Он не был ни императором, ни сувереном острова, похожего на «черную каменную бородавку, выскочившую из океана». Наполеон был узником этих скал, лишенным каких-либо надежд на побег.

Мария Луиза не приехала к нему на Эльбу, тем более она не сможет воссоединиться с ним на Святой Елене, даже если бы у нее и появилось такое желание, — всем членам семьи Бонапартов было запрещено сопровождать его в изгнание. Мария Луиза отправилась в герцогство Парма, которое она все-таки получила с помощью русского царя. Ее сопровождал любовник граф Найпперг, и они вскоре тайно обручились. После смерти Наполеона в мае 1821 года Мария Луиза сообщила семье о новом замужестве, и брак был моментально узаконен. Она родила от графа троих детей, а после его смерти вышла замуж в третий раз. Сын Наполеона так и не выезжал из Вены, оставаясь в фактическом заключении во дворце, и скончался от туберкулеза в 1832 году в возрасте двадцати одного года.

Герцогиня де Саган и княгиня Багратион тоже впоследствии вышли замуж. Порвав с князем Альфредом, а потом и с лордом Стюартом, герцогиня де Саган сочеталась браком с майором австрийской армии графом Карлом Шуленбургом.

Она не прекращала тщетно добиваться возвращения дочери Аделаиды Густавы, и постепенно ее энтузиазм угас. «Она была постоянно опечалена и угнетена, — говорила одна из ее приемных дочерей. — Ее редко покидала печаль». Герцогиня умерла в Вене в 1839 году. Она так и не увидела свою родную дочь.

Ее соперница княгиня Багратион счастливо выпуталась из долгов. На помощь неожиданно пришел дипломат сицилийского посольства герцог Серра-Каприола, гарантировав кредиторам оплату всех счетов. Княгиня впоследствии вышла замуж за богатого англичанина Джона Хоубарда Карадока и продолжила вести экстравагантный образ жизни. Она въехала в роскошный особняк «Отель де Брюнуа» в центре Парижа, где снова открыла фешенебельный салон. Внучка Меттерниха однажды встретила княгиню, когда той уже было за шестьдесят.

«Кто ее не видел, много потерял, — говорила она потом. — Она забыла, что постарела, и думала, что все еще живет в те благостные времена, когда Изабе писал ее в розах, вуалях и облаках. Остались только розы и вуали. От обильных белокурых завитушек сохранились четыре или пять жиденьких желтых прядей. Кожа была похожа на выжатый лимон; тело, да и тело, если присмотреться, напоминало разваливающийся скелет».

Она умерла в 1857 году по дороге в Венецию.

Княгиня Багратион и герцогиня де Саган всегда претендовали на то, чтобы за их салоны на Венском конгрессе сражались две великие империи. Они заняли достойное место и в литературе. Княгиня Багратион запечатлена Бальзаком в «Шагреневой коже», образ герцогини де Сагаи выведен в романе Немцовой «Бабичка» — о княгине, дружащей с крестьянином. Дворец Пальма, где затевались все интриги, в восьмидесятых годах XIX века был снесен, и на его месте австрийцы построили Бургтеатр.

Президент конгресса Меттерних еще тридцать лет возглавлял министерство иностранных дел Австрии, одержав немало дипломатических побед, в том числе и сомнительных. В старых исторических исследованиях его длительную дипломатическую карьеру называют «эпохой Меттерниха». За работу на Венском конгрессе его вознаградили замком Иоганнисберг на Рейне. Блистательную карьеру Меттерниха закончила революция 1848 года. Семидесятипятилетний сановник вынужден был бежать от разъяренной толпы. Проведя год в изгнании, Меттерних возвратился в Вену, хотя уже чувствовал себя неким «призраком», «неодушевленным существом». Конечно, он находился не в той форме, когда, как сам говорил, «управлял всей Европой». К счастью, ему не пришлось дожить до той поры, когда Австрия в шестидесятых годах XIX века и позже терпела поражение за поражением и теряла одну территорию за другой.

Самая необыкновенная судьба сложилась у царя Александра, увековеченного Львом Толстым в романе «Война и мир». По официальным данным, он умер в 1825 году, находясь на отдыхе в Крыму. Причины смерти не установлены; высказывались самые разные домыслы — от малярии и тифа до сифилиса и отравления. В народе распространялись слухи и о том, будто царь имитировал смерть и долгое время жил отшельником в лесах. Согласно этим слухам, в которые до сих пор верят и некоторые историки, Александр дожил до 1864 года под именем сибирского отшельника Федора Кузьмича. По другой версии, царь умер во время паломничества в Святую землю. В любом случае многочисленность историй о судьбе Александра указывает на то, что он стал сказочным героем. Пушкин назвал его «Сфинксом, унесшим свою тайну в могилу».

Одним из долгожителей оказался князь Талейран. После отставки он оставался в Париже в особняке на улице Сен-Флорентен, где писал или, вернее, диктовал свои мемуары. Историки будут настойчиво считать его представителем миролюбивой, не милитаристской Франции, а французские лидеры — от Наполеона III до Шарля де Голля — вождем коалиции малых государств.

Если Людовик XVIII до конца своего правления держал Талейрана в тени, то другие государственные и политические деятели старались отметить его заслуги на Венском конгрессе.

* * *

Особенно был благодарен ему король Саксонии, а король Неаполя удостоил его титулом герцога Дино. Сам Талейран отказался принять этот титул, передав его и все, что к нему прилагалось, племяннику Эдмону и племяннице Доротее.

Доротея — герцогиня Дино — вернулась в Париж в феврале 1816 года, порвав с графом Кламом-Мартиницем и возобновив отношения с Талейраном. В декабре 1820 года она родила дочь Полину, и многие подозревали, что ее отцом был семидесятичетырехлетний князь. Можно допустить, что они стали любовниками в дни Венского конгресса, и, безусловно, многие годы Талейран и его племянница не по крови пребывали в интимных связях. Они продолжали жить вместе и в тридцатые годы, когда Талейран помог еще одному королю сесть на трон — Луи Филиппу. Последние деятельные годы Талейран проведет послом в Англии, с которой он постоянно стремился установить дружественные отношения после ста пятидесяти лет вражды. Доротея жила с ним и в Лондоне. Талейран умер в 1838 году в возрасте восьмидесяти четырех лет, Доротея сидела у его постели.

«Вена! Вена! — писала Доротея. — Вся моя жизнь связана с этим городом». Она всегда с нежностью вспоминала венский период своей биографии, но не вдавалась в подробности. «Если я и делала что-нибудь, кроме наклеивания марок, — говорила она о времени, проведенном во французской миссии, — то не в моем вкусе обсуждать это с кем-либо». Доротея тоже многие годы содержала фешенебельный салон и умерла в сентябре 1862 года в возрасте шестидесяти девяти лет.

Самая трагическая судьба постигла британского лорда Каслри. Странным образом самый разумный, пожалуй, человек на Венском конгрессе превратился в параноика. Его интернационализм скоро вошел в противоречие с официальной политикой Британии, взявшей курс на самоизоляцию и отказ от международных обязательств. Каслри не захотел прислушиваться к общественному мнению и стал непопулярен. Лорду мерещилось, что весь мир ополчился против него, и он никогда не выходил из дома без пары заряженных пистолетов. Он ощущал себя жертвой, и у него началось психическое расстройство. Друзья боялись за жизнь лорда, видя его странное, иррациональное поведение. От него прятали пистолеты, ножи и бритвы. Однако все попытки спасти лорда Каслри от самого себя оказались тщетными. Утром 12 августа 1822 года он перерезал себе горло перочинным ножом, хранившимся в тайнике в кабинете.

В начале 1919 года Париж принимал дипломатов, съезжавшихся на переговоры о мире после Первой мировой войны. Для них очень важно было не дать повода для сопоставления Парижской конференции с декадентским Венским конгрессом, чтобы, как выразился Вудро Вильсон, «от нас не пахло венскими духами».

Действительно, Венский конгресс подвергался беспощадной критике, особенно за празднества и склоки, отвлекавшие миротворцев и мешавшие переговорам. Однако праздному стилю конгресса можно найти и оправдание. Несмотря на бряцание оружием, великие державы не чувствовали себя в безопасности и не собирались демобилизовать войска после завершения войны. Они могли в любой момент выставить свои армии в случае, если Наполеон сбежит с Эльбы. Затягивание переговорного процесса играло им на руку. Они находились в одном городе и могли быстро принимать совместные решения. Если бы конгресс закончился раньше и союзники разъехались по домам, им было бы намного сложнее координировать свои действия против Бонапарта.

Все это, конечно, не освобождает конгресс от критики. Тайная дипломатия венских миротворцев создавала обстановку подозрительности и недоверия. Закрытые совещания вызывали недовольство, многие государства оказались в роли пассивных наблюдателей. Заявленные принципы возрождения Европы применялись выборочно и непоследовательно. К примеру, в нарушение принципа легитимности не были восстановлены древние республики Генуя и Венеция, и они навсегда исчезли с карты мира. Таким же образом не была восстановлена Священная Римская империя, остались ни с чем рыцари Мальты.

Каждый делегат конгресса, конечно, преследовал свои цели. Интересы народов приносились в жертву интересам династий, большие государства третировали малые страны. «Крупная рыба заглатывает мелкую», — ворчал испанец Лабрадор. Россия «проглотила» Финляндию и Бессарабию, которые она полонила еще во время наполеоновских войн. В ее состав вошло и условно независимое Польское королевство, и Россия теперь могла влиять не только на Центральную Азию и Средний Восток, но и на значительную часть Северной, Юго-Восточной и Центральной Европы. Россия стала европейской державой в большей мере, чем когда-либо прежде.

Австрийцы, воспользовавшись тем, что принимали у себя конгресс, прибрали к рукам Тироль, а также Далмацию и Истрию, продвинувшись еще дальше на Балканы, где они окончательно завязли вплоть до Первой мировой войны и краха габсбургской монархии. Австрия расширила свое господство в Северной Италии, завладев Ломбардией и Венецией и добившись передачи членам семейства Габсбургов Тосканы, Пармы и Модены. Даже восстановленная династия Бурбонов в Неаполе попала в зависимость от Вены. Австрийская гегемония на Апеннинском полуострове продлилась до объединения Италии во второй половине XIX века.

Значительно усилило свое могущество и богатство королевство Пьемонт-Сардиния, получив от миротворцев Геную, французскую Савойю, Ниццу на Ривьере, Монако и другие территории. Это обстоятельство через пятьдесят лет сыграет существенную роль в изгнании австрийцев и объединении Италии.

Перекраивая Европу, конгресс совершенно не обращал внимания на подлинные интересы народов, посеяв зерна недовольства и будущих революций. Делегаты, естественно, не занимались проблемами испанской Америки, как и всего остального неевропейского мира. Но они игнорировали и национальные устремления европейских народов, особенно малых, обездоленных и угнетенных. Правда, за этот «изъян» в работе историки обрушили свой гнев на конгресс много позже, когда в полной мере стал проявлять себя национализм. В 1815 году миротворцев больше волновали проблемы легитимизма, «баланса сил» и, по выражению Генца, «дележа добычи».

Великие державы, подписавшие Заключительный акт конгресса, создали и прецедент вмешательства во внутренние дела других государств. На четырех съездах «конгресса Европы» (Экс-ла-Шапель — 1818 год, Троппау — 1820 год, Лайбах — 1821 год и Верона — 1822 год) они обогатили свои полномочия по недопущению попыток подорвать мир и стабильность в Европе правом вмешательства во внутреннюю политику других стран с целью поддержания законности и порядка. В результате, как говорил лорд Каслри, великие державы взяли на себя роль «жандармов Европы».

В 1820 году, когда лидеры великих держав встречались в Троппау (теперь Опава), возникло сразу несколько угроз миру и стабильности в Европе: заговор взорвать лондонский парламент, убийство наследника французского трона, революции в Испании, Португалии, Пьемонте и Неаполе. Великие державы заявили, что они не потерпят противозаконных действий, и пригрозили применить в случае необходимости силу. Венский конгресс, конечно, не давал им такого права, но заложил основу для коллективной заботы не только о мире, но и о порядке в Европе.

Конгресс оставил и немало недоделок. Миротворцы совершенно забыли о крошечной общине Мореснет, лишив ее государственности еще на сто лет. На это поселение, выросшее на богатых цинковых рудниках и расположенное в семи милях к югу от Экс-ла-Шапеля, претендовали Пруссия и Нидерланды, но никто так и не смог разрешить спор. Лишь на следующий год эту территорию поделили между двумя королевствами, умудрившись третью часть, размерами всего в одну квадратную милю, прилегающую непосредственно к рудникам, объявить «нейтральным Мореснетом», который просуществовал в таком виде до Первой мировой войны (он был захвачен Германией, а в 1919 году его передали Бельгии). Другие упущения были гораздо серьезнее. Не только лорду Каслри пришлось сожалеть о том, что Венский конгресс не уделил должного внимания взаимоотношениям между Россией и Турцией по поводу Балкан, Черного моря и Восточного Средиземноморья.

Очень скоро многие предначертания конгресса начали давать сбои. В 1830 году, через пять лет после смерти царя Александра, восстали поляки. Мятеж был жестоко подавлен. Королевство Польское, или Царство Польское, окончательно вошло в Российскую империю, добившись независимости только после завершения Первой мировой войны. В том же году во Франции случилась очередная революция, в третий раз свергшая короля-Бурбона. В 1831 году Бельгия отпала от Нидерландов, и один из самых молодых участников Венского конгресса, принц Саксен-Кобург-Заальфельдский, стал ее первым королем. Греция обрела национальную государственность, и ее президентом был избран Иоаннис Антоний Каподистрия.

В основном же решения конгресса оказали долговременное воздействие на политическую географию Европы. За исключением Краковской республики, захваченной Россией в 1846 году, границы в Восточной Европе в продолжение ста лет оставались такими же, какими их начертал Венский конгресс. Практически не менялась вплоть до XX века и географическая карта Скандинавии. Швеция лишилась балтийского острова Рюген и своей доли Померании в Северной Германии. «Шведская Померания» отошла к Пруссии, которая в результате трехсторонней сделки уступила графство Лауэнберг Дании, а та, в свою очередь, отдала Швеции Норвегию, где она и находилась до обретения независимости в 1905 году. Однако Данию не стали принуждать к тому, чтобы отказаться от бывших норвежских колоний Исландии, Гренландии, Фарерских островов и даже от Голыитейна, который ей достался от Священной Римской империи (позднее, в шестидесятых годах XIX века, отдан вместе со Шлезвигом Пруссии). Исландия получит независимость в 1944 году, Гренландия в 1979 году добьется самоуправления, а автономные Фарерские острова сохранят верность датской короне.

В Центральной Европе образовался довольно шаткий союз германских государств, просуществовавший в более или менее неизменном виде до 1866 года. В него вошли тридцать девять государств, больше, чем тогда можно было насчитать по всей Европе. Самыми могущественными членами конфедерации были, конечно, Австрия и Пруссия, за ними по рангу следовали бывшие наполеоновские королевства Бавария, Вюртемберг и Саксония. К союзу присоединились Ганновер, возведенный конгрессом в королевство, несколько княжеств и герцогств, «вольные города» Любек, Франкфурт, Бремен, Гамбург и совсем крошечный Лихтенштейн. Без права голоса в союз вступили иностранные государства на правах владения — Англия (Ганновер), Дания (Гольштейн) и Нидерланды (Люксембург).

Германский союз страдал многими недостатками, не располагая единой армией, валютой, судебной системой и таможней. Однако его появление имело огромное международное значение. По словам Генри Киссинджера, создатели союза очень близко подошли к разрешению «фундаментальной германской проблемы»: возникла Германия, не слишком слабая и не слишком сильная; Германия, на которую не посмеют напасть и которая, с другой стороны, не может угрожать соседям. После 1815 года Германия длительное время жила в мире, столь необходимом для ликвидации последствий наполеоновских войн.

Самыми существенными и имевшими далеко идущие последствия как для страны, так и для Европы оказались решения конгресса по Пруссии. Хотя ее делегация и была разочарована тем, что получила лишь малую часть того, на что рассчитывала, пруссакам достались территории, позволившие им совершить головокружительный экономический взлет и сыграть ведущую роль в воссоединении Германии. В дополнение к Одеру, Эльбе и Висле Пруссия стала господствовать и на Рейне, она получила в свое распоряжение многие крупные исторические города, как, например, Кёльн и Трир, не говоря уже о долине Саар, где вскоре обнаружат богатейшие залежи каменного угля и железных руд. «Германии предоставлена такая защита, какой у нее никогда не существовало», — говорил лорд Каслри. Ни он, ни его коллеги-миротворцы даже не догадывались, какой подарок они преподнесли пруссакам.

Британия еще больше усилила свои позиции на море. Она сохранила за собой стратегические морские опорные пункты, добытые во время наполеоновских войн: Мальту, мыс Доброй Надежды, Цейлон, Маврикий, Ионические острова. Королевский флот теперь располагал базами в Средиземноморье, в Южной Атлантике и на Тихом океане, позволявшими охранять морской путь в Индию, которая скоро станет «жемчужиной в короне» Британской империи. Каслри опоясал Францию более могущественными Нидерландами, Пьемонтом-Сардинией и нейтральной Швейцарией, усилил Пруссию для военно-политического «уравновешивания» европейского континента. Увлечение лорда Каслри «эквилибристикой» имело вполне определенную цель — установление, по его определению, «справедливого баланса сил» на континенте позволит Британии заняться другими частями света и создать такую империю, какой еще не существовало.

Венский конгресс впоследствии вызвал к жизни и многие другие доктрины и концепции. В начале двадцатых годов XIX века некоторые страны в Южной Америке взбунтовались против испанского владычества, и великие державы, отказавшись признать новые революционные правительства, пригрозили отправить через океан военную экспедицию для восстановления испанского господства. Угроза была вряд ли осуществима, несмотря на то что на интервенции особенно настаивали царь Александр и некоторые влиятельные фракции во Франции Бурбонов. 2 декабря 1823 года президент Джеймс Монро провозгласил, что он будет рассматривать любые попытки вмешательства в Южной Америке как «недружественные акты» по отношению к Соединенным Штатам. Молодая республика выступила с очень смелым заявлением, Меттерних сравнил его по революционности с Декларацией независимости.

Соединенные Штаты не могли, конечно, бросить вызов великим державам без помощи Британии (Лондон имел свои коммерческие виды на регион и стремился преградить поползновения других европейских держав). Так или иначе, «доктрина Монро» сигнализировала о стремлении изоляционистской Америки играть все более важную роль в международных делах. Со временем эта доктрина будет определять внешнюю политику Соединенных Штатов по мере их продвижения на запад к Тихому океану и наращивания экономического могущества.

До побега Наполеона с Эльбы решения Венского конгресса можно было считать образцом отношения к побежденному противнику. Международное сообщество не подвергло Францию остракизму и не наказало как следует за развязывание войн. Мстительность, как говорил лорд Каслри, приведет лишь к новым кровопролитиям, о чем, к сожалению, миротворцы забыли осенью 1815 года, выдвигая Франции новые условия. Более жесткие требования могли действительно изолировать и озлобить Францию. В 1818 году, когда Франция выплатила основную часть контрибуции, союзники вывели оккупационные войска, и Франция присоединилась к Четверному союзу, ставшему «пятерным».

Несмотря на скандальность и праздность этой «ярмарки тщеславия», на счет Венского конгресса можно записать немало поразительных успехов. Делегаты зафиксировали границы европейских стран, начиная с создания великого герцогства Люксембурга и кончая реорганизацией Швейцарии в конфедерацию кантонов с конституцией и статусом «вечного нейтралитета». Папству возвратили его территории, легатства и область Марке, хотя Ватикан и потерял навсегда Авиньон. Исключительно важна статья LXXIII Заключительного акта, касающаяся Бельгии: в ней впервые записана полная и безоговорочная гарантия религиозной терпимости.

Венский конгресс стал первой в истории международной конференцией, обратившей внимание на гуманитарные проблемы. На нем были подтверждены гражданские права евреев, осуждены работорговля и литературное пиратство, приняты дипломатические нормы, действующие до сих пор. Венскому конгрессу принадлежит заслуга в классификации дипломатических представителей (послы, папские легаты или нунции, посланники, министры-резиденты, поверенные в делах) и определении дипломатического старшинства в соответствии с рангом и длительностью дипломатической службы, а не престижем и могуществом того или иного государства. Конгресс провозгласил международный контроль над реками, пересекающими национальные границы, и свободу плавания по ним. Можно поаплодировать венским миротворцам и за титаническую работу, проделанную по возврату украденных произведений искусства их владельцам.

Самое главное — конгресс установил мир, подлинный мир, продержавшийся гораздо дольше, чем предполагали сами делегаты. Несмотря на бунты, восстания и гражданские войны, возникавшие на волне возраставшего национализма, за сто лет ни один конфликт не втянул великие державы в крупномасштабную, кровопролитную войну. Крымская война, за которой последовали воссоединения в Италии и Германии, не идет ни в какое сравнение с наполеоновскими войнами или Первой мировой войной.

Если даже Венский конгресс не был единственным фактором поддержания длительного мира, то он сыграл по крайней мере главную роль. Миротворцы создали систему коллективной безопасности, то есть такой порядок международных отношений, который лорд Каслри назвал «великим механизмом сохранения Европы». Впервые появился международный форум, где могли встречаться лидеры государств, обсуждать и устранять разногласия и проблемы, — на самом деле первые в истории «саммиты» для поддержания мира в мирное время. Регулярные встречи прекратились в 1822 году, но практика консультаций для разрешения конфликтов по примеру конгресса продолжалась почти столетие. Венский конгресс породил дух международного сотрудничества, послуживший примером для последующих конференций и во многих отношениях остающийся непревзойденным.

 

Аббревиатуры

(Наиболее часто встречающиеся в примечаниях)

BD

С.К. Webster, ed. British Diplomacy, 1813-1815: Select Documents Dealing with the Reconstruction of Europe. London, 1921.

Ч.К. Уэбстер, ред. Британская дипломатия в 1813— 1815 годах: Избранные документы, связанные с реконструкцией Европы. Лондон, 1921.

СС

Robert Stewart, Viscount Castlereagh. Correspondence, Despatches and Other Papers of Viscount Castlereagh, Second Marquess of Londonderry. X—XL London, 1853.

Роберт Стюарт, виконт Каслри. Переписка, депеши и другие документы виконта Каслри, второго маркиза Лондондерри. X—XI. Лондон, 1853.

DCV

Commandant Maurice Henri Weil, ed. Les Dessous du Congres de Vienne d'apres des documents origi-naux des archives du Ministere imperial et royal de Vinterieura Vienne. I—II. Paris, 1917. Майор Морис Анри Вейль, ред. За кулисами Венского конгресса: по подлинным документам из архивов имперского и королевского министерства внутренних дел в Вене. I—II. Париж, 1917.

GE

Guide des Strangers a Vienne pendant le congres contenant les noms des souverains presents dans cette capitale ainsi que ceux des ministres et charges d'affaires des differentes cours aupres de celle de Vienne au mois dbctobre 1814. Vienna, 1814. Справка об иностранцах, находящихся в Вене в связи с конгрессом, содержащая имена государей, приехавших в столицу, а также посланников различных дворов, пребывающих в Вене, по состоянию на октябрь 1814 года. Вена, 1814.

GPWK

August Foumier, ed. Die Geheimpolizei aufdem Wiener Kongress: Eine Auswahl aus ihren Papieren. Vienna, 1913.

Огюст Фурнъе, ред. Тайная полиция о Венском конгрессе: выборка из документов. Вена, 1913.

HHSA

Haus-, Hof- und StaatsArchiv, Vienna.

«Хаусхоф-унд штаатсархив» (Династические, дворцовые и государственные архивы), Вена.

MSB

Maria Ullrichovd, ed. Clemens Metternich — Wilhel-mine von Sagan: Bin Briefwechsel 1813—1815. Graz — Koln, 1966.

Мария Уллърихова, ред. Клеменс Меттерних — Вильгельмина фон Саган: переписка в 1813— 1815 годах. Грац — Кёльн, 1966.

NP

Prince Richard Metternich, ed. Aus Metternich's nachgelassenen Papieren. I—II, Vienna, 1880—1884. Князь Рихард Меттерних, ред. Документальное наследие Меттерниха. I—II, Вена, 1880—1884.

SG

Supplement du Guide des etrangers au quel on a joint La Liste Generale des cavaliers employes par sa Majeste l’Empereur et Roi en qualite du grand maitres, aides de camp generaux, adjudants, chambellans et pages aupres des augustes etrangers a Vienne 1814. Vienna, 1814.

Приложение к справке об иностранцах — список лиц, служащих его императорскому и королевскому величеству в качестве гроссмейстеров, адъютантов, аджюданов, камергеров и пажей при высочайших особах в Вене, 1814 год. Вена, 1814.

TLC

M.G. Pallain, ed. The Correspondence of Prince Talleyrand and King Louis XVIII during the Congress of Vienna. New York, 1973.

M. Пален, ред. Переписка князя Талейрана и короля Людовика XVIII в дни Венского конгресса. Нью-Йорк, 1973.

TLI

Gaston Pklewski, ed. Le Miroir de Talleyrand: Lettres inedites a la duchesse de Courlandependant le Congres de Vienne. Paris, 1976.

Гастон Палевский ,ред. Зеркало Талейрана: неизданные письма герцогине Курляндской во время Венского конгресса. Париж, 1976.

WD

Colonel Gurwood, ed. The Dispatches of Field Marshal the Duke of Wellington. VIII—IX, London, 1844— 1847.

Полковник Гервуд, ред. Депеши фельдмаршала герцога Веллингтона. VIII—IX, Лондон, 1844— 1847.

WSD

Supplementary Despatches and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. IX, X, and XI. London, 1858-1872.

Дополнительные депеши и докладные записки фельдмаршала Артура, герцога Веллингтона. IX, X и XI. Лондон, 1858-1872.

WZ

Wiener Zeitung.

«Винер цайтунг».

 

Примечания

В распоряжении и историков-профессионалов, и любителей имеется огромное количество документальных материалов о Венском конгрессе. Во-первых, сохранились договор, трактаты, протоколы и записи заседаний и совещаний, опубликованные в сборнике Ходзько: E.J.B. Chodzko, the Compte d'Angeberg, Le Congres de Vienne et les traites de 1815 ,I—IV (1864), а также в более раннем собрании документов Иоганна Людвига Клюбера: Johann Ludwig Klüber, Acten des Wiener Congresses in denJahren 1814 und 1815, I-IX (1815-1835). Наброски и проекты документов конференции хранятся в архивах Вены: Haus-, Hof- und Staatsarchiv St. К. Kongressakten Kart. 1 — 16.

Многие министры иностранных дел и старшие дипломаты вели дневники и оставили свои мемуары о Венском конгрессе. Прежде всего представляют интерес заметки Меттерниха, изданные его сыном Рихардом Меттернихом, и Талейрана: Prince Richard Metternich, ed. Aus Metternich's nachgelassenen Papieren. I—II, Vienna, 1880—1884; Talleyrand, Memoires Complets et Authentiques de Charles-Maurice de Talleyrand, 1754—1815, vols. II and III. Мемуары были опубликованы посмертно, подвергнувшись основательному редактированию в расчете на последующие поколения. Ценную информацию дают послания Талейрана королю Людовику XVIII из Вены: Correspondance inedite du Prince de Talleyrand et du roi Louis XVIII pendant le Congres de Vienne, ed. G. Pallain (1881), а также его переписка с исполняющим обязанности министра иностранных дел в Париже Арнай-Франсуа де Жокуром: Amail-Frangois de Jaucourt, Correspondance du Comte du Jaucourt avec le Prince de Talleyrand pendant le Congres de Vienne (1905); в последнем собрании содержатся и письма, не вошедшие в официальную переписку французской миссии в Вене с министерством иностранных дел в Париже.

Для понимания личности Талейрана, безусловно, важны его письма герцогине Курляндской: TalleyrandIntime, d'apressa correspondance inedite avec la duchesse de Courlande (1891); Gaston Palewski, ed. Le Miroirde Talleyrand: Lettres inedites a la duchesse de Courlande pendant le Congresde Vienne. Paris, 1976. Следует обратиться и к менее известному источнику, описанию конгресса, составленному одним из друзей Талейрана, аббатом де Прадтом, и опубликованному еще в 1815 году: Abbe de Pradt, Congresde Vienne, I—II. Заслуживает внимания еще одна ранняя хроника — Гаэтана де Ракси де Флассана, историка, приехавшего на конгресс специально для того, чтобы описать его для потомков, и опубликовавшего свой труд в 1829 году: Gaetan de Raxis de Fiassan, Histoire du Congres de Vienne (1829). См. также повествование делегата Ханса Кристофа Гагерна, представлявшего Голландию и Нассау: Hans Christoph Gagern, Mein Antheil an der Politik, второй том Nach Napoleons Fall: Der Congress zu Wien (1826).

Благодаря стараниям чешской исследовательницы Марии Улльриховой историкам доступны 616 писем Меттерниха герцогине де Саган, найденных в 1949 году в подвале одного из его поместий и относящихся к периоду окончания войны и мирной конференции. Они изданы в 1966 году: Maria Ullrichova, ed., Clemens Metternich — Wilhelmine von Sagan: Bin Briefwechsel 1813—1815, Graz — Koln, 1966. Представляет интерес и переписка Меттерниха с княгиней Доротеей де Ливен: The Private Letters of Princess Lieven to Prince Metternich, 1820— 1826. К сожалению, почти не используются в исследованиях Венского конгресса мемуары одного из помощников Меттерниха, барона Биндера: они не опубликованы и хранятся в венских архивах Haus-, Hof- und Staatsarchiv St. К. Kongressakten Kart. 16.

Фридрих фон Генц, помощник Меттерниха и секретарь конгресса, будто бы тоже подготовил историю Венского конгресса, но, увидев, что заметки получились слишком критичными, уничтожил рукопись. Его действия достойны сожаления, поскольку он был исключительно одаренным летописцем, обладавшим аналитическим умом, прошедшим школу Иммануила Канта и посвященным во всю подноготную мирной конференции. Однако сохранились многочисленные наблюдения и замечания Генца в его обильной переписке. В этом отношении неплохим источником может послужить Oesterreichs Theilnahme an den Befreiungskriegen: Ein Beitrag zur Geschichte derjahre 1813 bis 1815, под редакцией Клинковстрёма (Klinkowstrom) (1887). Письма Генца в Бухарест изданы графом Прокеш-Остеном: Comte Prokesch-Osten, Depeches inedites du chevalier de Gentz aux hospodars de Valachie pour servir a Vhistoire la politique europeene, I (1876). Карл Мендельсон-Бартольди опубликовал Briefe von Friedrich von Gentz an Pilat, I—II, by Karl Mendelsson-Bartholdy (1868). Отдельные письма Генца можно найти в третьем томе Briefe von und an Friedrich von Gentz, ed. Friedrich Carl Wittichen and Ernst Salzer (1913), а также в первом томе Adam Mullers Lebenszeugnisse, ed. Jakob Baxa (1966). Существуют фрагмент заметок Генца о Венском конгрессе Denkschrift von Friedrich von Genz, написанных в феврале 1815 года (NPII 473 ff), и его дневник Tagebucher, I—IV, опубликованный Варнгагеном фон Энзе (1873).

Наиболее известными источниками информации о Венском конгрессе, безусловно, являются документы лорда Каслри и герцога Веллингтона: Robert Stewart, Viscount Castlereagh, Correspondence, Despatches and Other Papers of Viscount Castlereagh, Second Marquess of Londonderry. X—XI. London, 1853; The Duke of Wellington, The Dispatches of Field Marshal the Duke of Wellington, during His Various Campaigns. VII—VIII (1844—1847); Supplementary Despatches and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. IX, X, and XI. London, 1858— 1872. Среди изданий о британской внешней политике данного периода выделяется сборник Ч.К. Уэбстера: С.К. Webster, ed., British Diplomacy, 1813—1815: Select Documents Dealing with the Reconstruction of Europe. London, 1921. Много полезных сведений можно почерпнуть из публикаций людей, знавших Каслри и Веллингтона: графини Гран-вилл, графини Бронов, леди Шелли, капитана Р.Х. Гроноу, Джона Кама Хобхауса, Станопа, Фаррингтона, Джона Вильсона Крокера, Томаса Криви. Не менее познавательны и мнения заинтересованных наблюдателей: графини Потока, графини Розалии Ржевуской, княгини Радзивилл и маркизы де ла Тур дю Пен, супруги французского делегата. Нельзя не упомянуть и такие издания, как: Memoires du Landamman Monod pour servir a Vhistoire de la Suisse en 1815(1975), Denkwurdigkeiten des Bayerischen Staatsministers Maximilian Graf en Von Montgelas (1799—1817) (1887), а также воспоминания шведки Элисабет Карлотты Хедвиг, особенно девятый том ее Dagbok.

Среди воспоминаний прусских делегатов выделяется серьезное академическое издание в 2000 году Томасом Штамм-Кульманном дневника канцлера Карла фон Гарденберга Tagebucher und Autobiographische Aufzeichnungen. Письма прусского посла Вильгельма фон Гумбольдта жене опубликованы в Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Briefen, IV—V, ed. Anna von Sydow (1910), а протоколы и записки вошли в его Gesammelte Schriften, XI—XII, использованы и в других изданиях, например, у Ангенберга и в приложениях 4,5 и б к сборнику Уэбстера The Congress of Vienna 1814—1815 (1919). Письма царя Александра I великой княгине Екатерине опубликованы в Scenes of Russian Court Life: Being the Correspondence of Alexander I with his Sister Catherine (undated). Имеются воспоминания Адама Чарторыйского: The Memoirs of Prince Adam Czartoryski and his Correspondence with Alexander I, I—II, ed. Adam Gielgud (1888,1968). См. также его письма в издании Alexandre leret le Prince Czartoryski: correspondance particuliere et conversations 1801—1823 (1865). Фрагментарная автобиография барона фом Штейна Die Autobiographie des Freiherrn vom Stein, ed. Kurt von Raumer (1960), к сожалению, не затрагивает деятельность конгресса, однако его дневник, опубликованный Эрихом Ботценхартом и Вальтером Хубачем в пятом томе Briefe undamtliche Schriften (1957— 1974), Erich Botzenhart, Walter Hubatsch, представляет огромный интерес. Автобиографию русского графа Нессельроде Autobiographie, опубликованную посмертно его внуком, можно найти во втором томе Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, некоторые письма содержатся в пятом томе. См. также переписку графа Поццо ди Борго с графом Нессельроде, опубликованную внуком Поццо ди Борго: Correspondence Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambas-sadeurde Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814—1818 (1890). Дают представление о русской делегации в Вене и такие работы, как: Correspondance de Frederic-Cesar La Harpe et Alexander ler, Jean Charles Biaudeet and Franchise Nicod (1978—1979); Count Ouvaroff, Esquisses politiques et litteraires (1848).

Помимо мемуаров, писем и заметок главных делегатов конгресса, представлявших «Большую четверку», я обращался к материалам менее известных участников конференции, остававшихся в тени как в Вене, так и в последовавших после конгресса исторических описаниях. К повествованию представителя Голландии и Нассау, упомянутому выше, я хотел бы добавить следующие документы: испанца дона Педро Лабрадора Melanges sur la vie privee et publique du marquis de Labrador (1849) и шведа Лёвенхильма Berattelse от handelserna, 1814— 1815, дневник маркиза ди Сан-Марцано из Пьемонта Diario (Marchese di San Marzano), опубликованный Ilario Rinieri, ed., а также переписку кардиналов Консальви и Пакки Corrispondenza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congresso di Vienna (1903). Письма женевца Пикте де Рошмона и отрывки из его дневника изданы Эдмоном Пикте в сборнике Biographie, travaux et correspondance diplomatique (1892) и более полно в Correspondance diplomatique de Charles Pictet de Rochemont et Francois d'Yvernois 1814—1816 (1914), Cramer, ed. Кроме упомянутой выше переписки кардиналов Консальви и Бартоломео Пакки, я пользовался и мемуарами Консальви — Memoires, I—II (1864). Депеши ганноверского графа Мюнстера опубликованы его сыном графом Георгом Гербертом Мюнстером в сборнике Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868). Послания герцога Веймара (вскоре стал великим герцогом Веймара) вошли в третий том Politischer Briefwechsel des Herzogs und Grossherzogs Carl August von Weimar: Von der Rheinbundzeit biszum Ende der Regierung, 1808-1828, ed. Willy Andreas and Hans Tummler (1973). Дневник датчанина Нильса Розенкранца Journal du Congres de Vienne, 1814—1815 (1953) издал Георг Нёррегор (Georg Norregaard); он же написал полезное исследование о вкладе Дании в работу Венского конгресса Danmark og Wienerkongressen, 1814—1815 (1954).

Опубликовано немало примечательных описаний светской жизни на Венском конгрессе, не привлекших, к моему удивлению, должного внимания исследователей. Мне хотелось бы сразу же отметить две работы: Hilde Spiel, Der Wiener Kongress in Augenzeugeberichten (1965) и Frederick Freksa, Der Wiener Kongress: Nach Aufzeichnungen von Teilnehmern und Mittarbeitern (1914), первая была переведена в 1968 году (Richard H. Weber), а вторая — в 1919 году (Harry Hansen). Впоследствии они были изданы в полном объеме. Самыми занимательными описаниями светской жизни во время конгресса представляются заметки графа Огюста де Ла Гард-Шамбона (Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Souvenirs du congres de Vienne). Они переведены на английский язык под заголовком Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902). В них, надо сказать, упущены некоторые пассажи, которые редактор посчитал неприемлемыми для Британии. Ла Гард-Шамбона, конечно, допускает ошибки, но это вовсе не умаляет значения его мемуаров. Воспоминаниями можно пользоваться, особенно теми из них, которые подтверждаются другими надежными источниками. Прекрасные дневниковые заметки о конгрессе оставил германский издатель Карл Бертух: Carl Bertuch, Tagebush vom Wiener Kongress, ed. Hermann Freiherrn von Egloffstein (1916). Несколько гривуазны, но увлекательны бытописания Фридриха фон Шёнхольца — Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz/(1914), а также дневники таких светских лиц, как графиня Лулу Тюргейм — Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788—1819, II (1913) — и графиня Бернсторф — Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen, I (1896), чьи заметки опубликовала ее внучка. Богата анекдотическими впечатлениями о Вене и ее обитателях книга букиниста Франца Греффера (Franz Graffer, Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstucke, I—II, 1845), изданная в 1845 году и переизданная Густавом Гугицем (Gustav Gugitz) в 1918-м. Английский доктор Ричард Брайт (Richard Bright), находившийся на конгрессе с ноября по март, опубликовал свои наблюдения в книге Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the year 1814 (1818). Некоторые письма и материалы о пребывании в Вене сэра Сидни Смита вошли во второй том его мемуаров, написанных с его одобрения Эдвардом Говардом, — The Memoirs of Admiral Sir Sidney Smith (1839). Они использованы и в сборнике под редакцией Джона Барроу (John Barrow) — The Life and Correspondence of Admiral Sir William Sidney Smith (1848). См. также описания Карла фон Ностица — Karl von Nostitz, Leben und Brief wechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848) и русского армейского историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского, чей дневник был недавно обнаружен и выборочно опубликован Александром Сапожниковым в сборнике Оле Виллумсена Крога (Ole Villumsen Krog, ed.) Danmark ogDen Dansende Wienerkongres: Spillet от Danmark (2002). Из впечатлений военных людей меня особенно заинтересовали письма жене фельдмаршала князя Шварценберга: Briefe des Feldmarschalls Fursten Schwarzenberg an seine Frau, 1799—1816 (1913), опубликованные Иоганном Фридрихом Новаком (Johann Friedrich Novak), и заметки бонапартиста-адъютанта Анатоля Монтескью — Anatole Montesquiou, Souvenirs sur la revolution Vem-pire, la restauration et le regne de Louis-Philippe (1961). С удовольствием я прочитал записи эрцгерцога Иоганна Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815 (1891), Denkwurdigkeiten aus mei-nen Leben (1914) Каролины Пихлер (Caroline Pichler) и удивительные мемуары (Memoires) фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны Роксаны Стурдзы, ставшей впоследствии графиней Эдлинг (1888). Исключительно полезными для меня были дневники графа Генриха цу Штольберг-Вернигероде: Henrich Graf zu Stblberg-Wernigerode, Tagebuch iibermeinen Aufenthalt in Wien zurZeitdes Congresses (2004) и правительственного чиновника Маттиаса Франца Перта: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814—1815 (1981). Много ценной информации дали мне комментарии Карла Августа Варнгагена фон Энзе (Karl August Varnhagen von Ense) в его Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens, II (1987), книга Рахиль Варнгаген (Rahel Varnhagen) Briefwechsel, Volumes 1—4, ed. Friedhelm Kemp (1979) и еще более позднее издание Карла Августа Varnhagen von Ense und Cotta: Briefwechsel, 1810—1818,1—II, ed. Konrad Feilchenfeldt, Berahard Fischer, and Dietmar Pravida (2006). Швейцарский банкир Жан Габриель Энар написал о своем пребывании в Вене во время конгресса два тома заметок: Ли Congresde Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard I—II (1914—1924). Его супруга Анна Энар-Люллен тоже вела дневник, многие его фрагменты вошли в книгу Anna Eynard-Lullin et Vepoque des congres et des revolutions (1955) (Alville). Оставили свои воспоминания о конгрессе баронесса дю Монте, французская эмигрантка, любившая бывать на всех празднествах, Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), и барон Меневаль, назначенный в 1812 году Наполеоном секретарем Марии Луизы и находившийся при экс-императрице во дворце Шёнбрунн. Очень занимательны заметки делегата Гессена филолога Якоба Гримма. Он постоянно поддерживал контакты с братом Вильгельмом, и их переписка гораздо содержательнее, чем его автобиография: Briefwechsel zwischen Jacob und Wilhelm Grimm aus der Jugendzeit (1963).

Ценную информацию о конгрессе, безусловно, можно найти в полуофициальной газете «Винер цайтунг» и в уникальных по своему характеру документах: Guide des etrangers a Vienne pendant le Congres contenant les noms des souverains presents dans cette capitate ainsi que ceux des ministres et charges dfaffaires des differentes cours aupres de celle de Vienne au mois d'octobre 1814 (1814); Supplement du Guide des Strangers auquel on a joint La Liste Generate des cavaliers employes par sa Ma-jeste VEmpereuret Roi en qualite du grand maitres, aides de camp generaux, adjudants, chambellans et pages aupres des augustes etrangers a Vienne 1814 (1814).

Удивительные открытия содержали доклады венской полиции и цензуры, возглавляемых бароном Францем фон Хагером. Историки знали об их существовании, но по каким-то причинам не особенно ими интересовались. Все документы министерства полиции в начале XX века были уничтожены, но, к счастью, почти сто лет назад жили два историка, догадавшиеся прочесать полицейские архивы и опубликовать результаты своих исследований до того, как власти избавились от неприятных досье: August Fournier, ed., Die Geheimpolizei auf dem Wiener Kongress: Eine Auswahl aus ihren Papieren (1913) и Commandant Maurice Henri Weil, ed. Les Dessous du Congres de Vienne d'apres de documents originaux des archives du Ministere imperial et royal de Vinte-rieurd Vienne, I—II (1917).

Конечно, на двух тысячах страницах секретных досье излагалось немало слухов, сплетен и откровенных измышлений, но они давали и представление о повседневной, бытовой и изнаночной стороне Венского конгресса. Государственные мужи принимают решения не только на достоверных фактах. Игнорирование слухов, сплетен и интриг только из-за того, что они вступают в противоречие с тем, что нам известно или кажется известным, может привести к недооценке неопределенности ситуации и упрощению прошлого. Кроме того, доклады полиции не так уж плохи, как мы думаем (некоторые полицейские рапорты, приводимые в этой книге, показывают, что было бы неправильно к ним не прислушаться). Безусловно, качество информации агентов различно и одни агенты работают лучше, другие — хуже. Однако многие из них проявляли острую наблюдательность, находились в гуще событий на конгрессе, располагали обширными контактами и связями и давали проницательные оценки. Особую ценность в полицейских досье представляли сотни конфиденциальных писем, которые австрийские агенты перехватывали у британских, французских, прусских и русских посланников, практически у всех главных делегаций в Вене и даже у некоторых представителей малых государств.

Я с большим удовольствием знакомился с предыдущими исследованиями Венского конгресса, уже опубликованными историками и дипломатами, в том числе с выдающимися трудами Энно Крейе и Чарлза Уэбстера: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, I—II (1963-1983); Charles Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812-1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931). Блестящий анализ десятилетнего периода, центральное место в котором занимает Венский конгресс, дал Генри Киссинджер в своей диссертационной работе A World Restored (1957). Полезной была и диссертация Ханны Алисы Штраус: Hannah Alice Straus, The Attitude of the Congress of Vienna Toward Nationalism in Germany, Italy and Poland (1949). История Венского конгресса привлекла внимание многих государственных деятелей. Во Франции Гастон Палевский редактировал письма Талей-рана герцогине Курляндской, Доминик де Вийепен (Dominique de Villepin) написал Les Cent Jours (2001), а дипломат Жак Ален де Седуи (Jacques-Alain de Sedouy) — Le Congres de Vienne: LEurope contre la France, 1812-1815 (2003).

Книга Карла Гриванка (Karl Griewank, Der Wiener Kongress und Die Neuordnung Europas, 1814—15) долгое время считалась лучшим исследованием непосредственно Венского конгресса, в особенности издание 1954 года, вышедшее под названием Der Wiener Kongress und die europaische Restauration и избавившееся от налета сороковых годов, присущего первому выпуску исследования в 1942 году. Отличный анализ периода, относящегося к Венскому конгрессу, содержится в работе Грегора Далласа The Final Act: The Roads to Waterloo (1997). Легко читается довольно небольшая по объему книга, всего двести страниц, сто из них — о светских событиях в Вене, Сьюзан Мэри Олсоп (Susan Mary Alsop) The Congress Dances (1984). Познавательна также небольшая по объему работа Уэбстера, предназначавшаяся для британской делегации в Версале: The Congress of Vienna 1814-1815 (1919).

Самым новейшим исследованием европейской дипломатии в период с декабря 1812 года и до Веронского конгресса осенью 1822 года можно считать книгу Адама Замойского: Adam Zamoyski, The Rites of Peace: The Fall of Napoleon and the Congress of Vienna (2007). Эдвард Воуз Галик также дает интересный анализ коалиционной дипломатии, доказывая, что стратегия баланса сил должна служить главным ориентиром в государственной внешней политике: автор убедительно аргументирует это положение, хотя оно наверняка не может быть единственным в наборе дипломатических средств: Edward Vose Gulick, Europe's Classical Balance of Power: A Case History of the Theory and Practice of One of the Great Concepts of European Statecraft (1955). Основательно и всесторонне отражает состояние общественной жизни во времена Венского конгресса барон фон Бургоинг: Freiherr von Bourgoing, Vom Wiener Kongress: Zeit- und Sittenbilder (1943). До сего времени одним из самых классических трудов о Венском конгрессе оставалось исследование Гарольда Николсона, приуроченное к окончанию Второй мировой войны: Harold Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812—1822 (1946). Несмотря на неточности и ошибки, она представляет собой всесторонний анализ событий и проблем с точки зрения профессионального дипломата.

В данной книге ,«Вена, 1814 год», используются работы и многих других авторов, писавших об участниках конгресса, дипломатии, международных отношениях и иных проблемах Европы первой четверти XIX века. К числу самых грандиозных и авторитетных работ о дипломатии в Европе следует отнести 800-страничный труд Пауля Шредера, охватывающий период с 1763 по 1848 год: Paul Schroeder, The Transformation of European Politics. Имеются и исследования, хотя и немного, посвященные женщинам, так или иначе принимавшим участие в событиях вокруг конгресса. Дороти Гиз Макгиган написала великолепный очерк о герцогине де Саган, а Филип Зиглер, Франсуаза де Бернарди и Мишлина Дюпюи выпустили биографии ее младшей сестры Доротеи. Розалинда Пфлаум посвятила свою книгу всем трем необыкновенным женщинам: Rosalynd Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984). И эти насыщенные деталями жизнеописания, и музейные экспозиции помогли мне воссоздать, так сказать, «декорации спектакля». Я воспользовался и каталогами выставок, посвященных Венскому конгрессу, в частности каталогом выставки, проходившей весной 2002 года во дворце Христианборг в Копенгагене (дополнен блестящими научными статьями, редактор Оле Виллумсен Крог). Пригодились также каталоги экспозиций, проводившихся во дворце Хофбург в 1966 (в связи со 150-летием конгресса) и 1896 годах: Der WienerKongress Ausstellung, 1 Juni bis 15 Oktober 1965 (1966); Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898). He могу не выразить признательность британскому историку Алану Палмеру за его биографические исследования князя Меттерниха, царя Александра I, императрицы Марии Луизы, Бернадотта, труды по истории династии Габсбургов и о России во время наполеоновского вторжения.

Историки иногда под понятием «Венский конгресс» подразумевают серию переговоров, проходивших в период между 1812 и 1822 годами. Тем не менее конгресс имеет вполне определенные временные рамки. О нем можно вести разговор только с 30 мая 1814 года, со дня подписания Парижского договора, в котором статьей XXXII было установлено созвать в Вене «общую конференцию». Конгресс должен был открыться в июле 1814 года. Дата открытия неоднократно переносилась, по сути, конгресса как такового не было, по крайней мере в том виде, в каком его хотели провести большинство стран. Так или иначе, 9 июня 1815 года основные участники переговорного процесса подписали Заключительный акт, спустя девять дней союзники нанесли Наполеону сокрушительное поражение под Ватерлоо, и Венский конгресс к тому времени уже становился легендой.

Пожалуй, самой узнаваемой чертой Венского конгресса стала его светская экстравагантность, и, к сожалению, эта его сторона менее всего исследована и понята. В то же время трудно не согласиться с тем, что немалая толика дипломатических проблем и интриг разрешалась в бальных залах, на банкетах, в салонах дворцов и особняков. Венский конгресс — это, можно сказать, девятимесячная, единственная в своем роде международная драма со всеми элементами сюжетности, сценичности и конфликтности.

Пролог

Прибытие фрегата «Неустрашимый» с Наполеоном на борту в бухту острова Эльбы описано в воспоминаниях капитана корабля Томаса Асшера — Thomas Ussher, «Napoleon's Deportation to Elba», опубликованных в сборнике: Napoleon's Last Voyages, Being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, R.N., K.C.B. (on board the «Undaunted» and John R. Glover, Secretary to Rear Admiral Kockburn (on board the «Northumberland»), (1895), 50—51, и Нила Кемпбелла: Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814— 1815 (1869), 216; количество гребцов — у Грегора Далласа: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 263. О восторженной встрече Наполеона см. также: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814-1815 (1982), 74; Robert Christophe, Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964), 36. О любимом мундире Наполеона, его привычке быстро ходить взад-вперед и нюхать табак вспоминали Кемпбелл (1869) и три его секретаря — Буррьенн, Меневаль и Фен. Попытка самоубийства вначале вызывала сомнения, но теперь историки считают ее подлинным фактом, подтверждаемым многими людьми, в том числе генералом Арманом Опостеном Луи Коленкуром, бароном Клодом Франсуа де Меневалем и бароном Агатоном Жаном Франсуа Феном: General Armand Augustin Louis Caulaincourt, Memoires (1933), III, 357—377; Baron Claude-Francois de Meneval, Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, edited by Baron Napoleon Joseph Meneval (1894), III, 255-257; Baron Agathon Jean Francois Fain, Souvenirs de la campagne de France (Manuscritde 1814) (1914), 240ff.

Список представителей, хотя и неполный, можно найти: Angeberg, Le Congres de Vienne et les traitesde 1815 (1864), 1,255-256, и II, 257-264. Об ожиданиях эры мира см. Abbe de Pradt, Du Congres de Vienne (1815) I, iv-vi, 6ff, 11. Меттерних вначале предполагал, что конгресс продлится три недели (его письмо герцогине де Саган от 23 апреля 1814 года — MSB, 252), затем он продлил срок до шести недель (письмо герцогине де Саган от 19 сентября 1814 года — там же, 264). Лорд Каслри надеялся, что конгресс закончится осенью и к Рождеству он будет дома (его письмо Ливерпулю 3 сентября 1814 года — BD, 191); русский царь рассчитывал максимум на шесть недель (доклад Хагеру, 18 сентября 1814 года и донесение агента Шмидта от 1 октября 1814 года, DCV, I, по. 222). Другие представители придерживались таких же сроков: Штейнлейн королю Баварии, 6 августа 1814 года, DCV, I, no. 58, барон Браун в письме 14 сентября 1814 года, DCV, I, по. 98; О «блистательном хаосе»: Henri Troyat, Alexander of Russia: Napoleon's Conqueror, trans. Joan Pinkham (1982), 215. О том, что достичь мирного согласия оказалось не менее сложным, чем нанести поражение Наполеону, Меттерниху говорила княгиня Багратион: донесение агента «Нота» (Карпани) Хагеру от 5 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1513.

Реакция Меттерниха на известия о побеге Наполеона с Эльбы показана на основе его NPI, 209—210 и 328. Описывая многие годы спустя свои действия, министр ошибочно указал, что депеша пришла из Генуи, и эта версия долгое время фигурировала и в его биографиях, и в исторических трудах о Венском конгрессе. В действительности сообщение поступило из Ливорно, что подтверждается несколькими источниками, в том числе полуофициальной газетой «Винер цайтунг» и секретарем конгресса Фридрихом фон Генцем. Он известил о побеге Караджу письмом от 7 марта 1815 года: см. первый том Depeches inedites du chevalier de Gentz awe hospodars de Valachiepourser-vird Vhistoire la politique europeene (1813—1828), ed. Comte Prokesch-Osten fils (1876), 144. Такой вывод следует и из дневников офицера, упоминающегося в депеше, сэра Нила Кемпбелла: по его словам, он сначала высадился в Тоскане, предполагая, что Наполеон направляется в Неаполь.

О спешке, в какой пребывал Меттерних, получив сообщение о побеге Наполеона, — из его письменного наследия NP1,210.0 конце «счастливой вольной жизни» пишет граф Огюст де Ла Гард-Шамбо-на: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 35. «Самым грозным после Чингисхана полководцем» Наполеона называет Аластэр Хорн: Alastair Home, The Age of Napoleon (2004), xxx. Об обаянии Талейрана вспоминает мадам де ла Тур дю Пен: The Memoirs of Madame de la Tourdu Pin (1971), trans. Felice Harcourt, 246. Слова Наполеона «дерьмо в шелковых чулках» («Merde dans un has de soie!»), брошенные им в гневе Талейрану в январе 1809 года, заимствованы у Жоржа Лакур-Гайе: Georges Lacour-Gayet, Talleyrand, 1754-1838 (1928-1934), II, 272.0 Пруссии, «слишком сильной, чтобы занести ее в разряд малых государств, но недостаточно сильной, чтобы считать великой державой», см. The Life and Memoirs of Count Mole (1781-1855) (1924) 1,322-323.0 короле Пруссии: дневниковая запись Карла фон Ностица от 23 января 1815 года: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 155. Прусская делегация — самая большая делегация в городе после русской: GE, 16—21.

Высказывание Наполеона о царе Александре, взятое из его письма Жозефине, можно найти и в других источниках: J. Christopher Herold, ed., The Mind of Napoleon (1955), 173; Alan Schom, Napoleon Bonaparte (1997), 477; Steven Englund, Napoleon: A Political Life (2004), 293. О дележе королевств на балах см. Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 1—2. Оценка конгресса Генри Киссинджером содержится в его «Дипломатии» (Diplomacy, 1994,79), однако более развернутое мнение об итогах конференции он выразил в ранней работе: Henry Kissinger, A World Restored: Metternich, Castlereagh and the Problems of Peace, 1812— 1822 (1957). О том, что Венский конгресс дал Европе самый длительный и продуктивный период мира в истории, писал и Альбер Сорель: Albert Sorel, L’Europe et La Revolution Francaise, VIII, 502.

Глава 1. И хлеб, и зрелища

Высказывание принца де Линя о Венском конгрессе приводится в воспоминаниях графа Огюста де Ла Гард-Шамбона: Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902). О плохих дорогах лорд Каслри написал жене, вероятно, в январе 1814 года, опубликовано Уэбстером: С. К. Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 503—504. С Талейра-ном по дороге в Вену чуть не случилась беда, о чем он сообщал герцогине Курляндской 18 сентября 1814 года (ТЫ, 31). О трудностях, с которыми сталкивались путники в то время, пишет Пол Джонсон: Paul Johnson, The Birth of the Modern: World Society, 1815-1830(1991), 169ff. О разбое на дорогах упоминает Грегор Даллас: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 136. Надо сказать, что ряды дорожных грабителей пополнили и солдаты, уволенные после войны из армии и оставшиеся без какого-либо содержания. О сожженных городах и разрухе см. Henrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch über meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 6ff, 11 — 15 сентября 1814 года. О том, что в путь тогда могли отправиться только «отчаянные храбрецы, глупцы и самоубийцы»: Lesley Adkins and Roy Adkins, The Keys of Egypt: The Obsession to Decipher Egyptian Hieroglyphics (2000), 7. По разным оценкам, в Вену в связи с конгрессом прибыло около ста тысяч человек. Оповещение о конгрессе: Webster (1931), 327; Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, (1963—1983) II, 125. «Винер хофцайтунг» и другие документы о первоначальных планах конференции в Haus-, Hof- und Staatsarchiv St. К. Kongressakten Kart. 16.

О первой в истории «тотальной войне»: T.C.W. Blanning, The French Revolutionary Wars, 1787—1802 (1996), 101; августовский закон 1793 года о мобилизации, который еще называют levee en masse, см. там же, 100—101, а также у Саймона Шамы: Simon Schama, Citizens: A Chronicle of the French Revolution (1989), 762. Пять миллионов погибших: Paul W. Schroeder, The Transformation of European Politics 1763—1848 (1994), 580. Всеобъемлющий анализ войн дает Карл фон Клаузевиц: Carl von Clausewitz, On Wars, trans, and notes by Bernard Brodie в Michael Howard and Peter Paret, Clausewitz: On War (1976). Об истощении сил противоборствующих сторон: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814—1818, by Comte Charles Pozzo di Borgo (1890), в частности, письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде, 14— 26 сентября 1814 года, 73.

О том, что, кроме определения границ Франции, Парижский договор в мае 1814 года практически не решил других проблем, см. С.К. Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812-1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 327—328, а также сам договор: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), I, 161—170 и секретные статьи к нему 171 ff. Польша как самая острая проблема в начале переговоров: перехваченное письмо Бернсторфа от 13 июля 1814 года, DCV, I, по. 28; донесение барону Хагеру от 27 сентября 1814 года, I, по. 171; письмо Бернсторфа Розенкранцу от 7 июля 1814 года, досье Огюста Фурнье GPWK, 94—95; письмо Генца Карадже, Depeches inedites, 79—82,21 июня 1814 года; письмо Бернсторфа Розенкранцу от 20 июля 1814 года GPWK, 100—101; донесение агента от 28 сентября 1814 года, GPWK, 133-134.

Наполеон о Польше: Las Casas, Memorial de Sainte-Helene (1823; герг. 1961), II, 458ff, Бонапарт обратился к полякам после взятия Вены в 1805 году. Также о Польше и этом периоде: Norman Davies, God's Playground: A History of Poland (1982), I, 510-527; Paul W. Schroeder, The Transformation of European Politics 1763-1848 (1994), 11 -19,122-124, 144—150. О разделе Польши как первопричине многих бед, обрушившихся на Европу, см. письмо Талейрана Меттерниху от 19 декабря 1814 года, опубликованное в сборнике Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 540—544. He только для Талейрана воссоздание Польши означало «сохранение Европы», как написал Шатобриан в «Замогильных записках»: Chateaubriand, Memoires d'outre-tombe (1951), 1,997.

О планах Наполеона превратить Париж в самый красивый город мира: Alastair Home, The Age of Napoleon (2004) (заявил в 1798 году). О слухах, будто некоторые произведения искусства были забраны из Лувра, сообщал Генц (перехваченное письмо от 7 июня 1814 года, DCV, I, по. 4). Одним из первых начал требовать возвращения украденных шедевров посланник папы Пия VII кардинал Консальви, вскоре к нему присоединились другие делегаты, в том числе монахи-бенедиктинцы, обратившиеся за помощью к британцам, письмо герцога Веллингтона графу де Жокуру от 21 ноября 1814 года, WD, VIII, 604. Очевидно, удалось вернуть часть произведений, которые еще не были распакованы из ящиков.

О проектах д-ра Юстуса Боллмана: Paul Sweet, «Erich Bollmann at Vienna in 1815», AHR (1941): 580—587. Деятельность делегации еврейских общин обстоятельно освещена Максом Кохлером: Max J. Kohler, Jewish Rights at the Congresses of Vienna (1814—1815, and Aix-la-Chapelle (1818) (1918). О планах издателя Иоганна Георга Котты добиться на конгрессе гарантий интеллектуальной собственности и свободы прессы агент «Н» сообщал барону Хагеру в донесении от 11 октября 1814 года, DCV, I, по. 342. Подробнее о деятельности Котты на конгрессе см. Daniel Moran, Towards the Century of Wordsijohann Cotta and the Politics of the Public Realm in Germany, 1795-1832(1990).

Краху Священной Римской империи посвящены многие исследования, в частности: Friedrich Heer, The Holy Roman Empire (1968); C.A. Macartney, The Hubsburg Empire, 1790-1918 (1969). Процесс ее дезинтеграции ускорило «Заключительное постановление имперской депутации», принятое в 1803 году. Коллегия курфюрстов упразднила такие церковные княжества, как Зальцбург, а Габсбурги уступили большинство в этой коллегии протестантским курфюрстам. Франц принял титул императора Австрии (Франц I) и стал последним императором Священной Римской империи (Франц II).

Впечатления о Вене: Marcel Brion, Daily Life in the Vienna of Mozart and Schubert, trans. Jean Stewart (1962), 23; Jean-Gabriel Eynard, Au Congresde Vienne:journal deJean- Gabriel Eynard, (1914—1924), 1,4, запись от 5 октября 1814 года. Указ Иосифа о посадке деревьев: Raymond F. Betts, Vienna: A City Apart, частное издание, без нумерации страниц. О французских эмигрантах в Вене: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904); эмигранты в салоне принца де Линя: The Memoirs of the Countess Potocka, ed. Casimir Stryienski, trans. Lionel Strachey (1900), 112; о Вене как о прибежище для противников революции: Eugen Guglia, «Der Wiener Congress: seine Fiirsten und Staatsmanner» в сборнике Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kiinste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in derZeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 21—22. О жителях Вены, «завтракающих до обеда»: Philip Mansel, Prince of Europe: the Life of Charles-Joseph de Ligne, 1735—1814 (2003), 150—151. О крепостных стенах, короле Ричарде Львиное Сердце и средствах на сооружение стен: Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the year 1814 (1818), 33; John P. Spiel-man, The City and the Crown: Vienna and the Imperial Court, 1600—1740 (1993), 29. Крепость впечатляла буквально всех: например, Якоба Гримма, см. его письмо брату Вильгельму от 2 октября 1814 года — Briefwechsel zwischen Jacob und Wilhelm Grimm aus derjugendzeit (1963), 350. Существуют различные данные о населении Вены в дни конгресса. С тем, что в ней проживало около четверти миллиона человек, согласен и Энно Крейе: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, (1963—1983), II, 118.0 населении столицы см. также Waltraud Heindl, «People, Class, Structure and Society» в Raymond Erickson, ed., Schubert's Vienna (1997), 38. Население Вены в дни конгресса возросло на треть: Stella Musulin, Vienna in the Age of Metternich: From Napoleon to Revolution, 1805—1848 (1975), 140—141. «Вена — город восторгов»: баронесса дю Монте (1904), 24; «Вена — колыбель счастья»: Ла Гард-Шамбона (1902), 35; о том, что Вена могла и раздражать: Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 104.

О популярности императора Франца пишут многие авторы: Фредерик Лам (Frederick Lamb) лорду Каслри, 18 июня 1814 года, 57; Bright (1818), 89; Rzewuska (1939), I, 64—65; приложение к первому тому воспоминаний Энара (Eynard, 1914—1924), 334. Музыку к гимну «Gott erhalte Franz der Kaiser» («Бог, храни императора Франца») сочинил Гайдн, а текст написал Гашка (Haschka). «Если на него хорошенько дунуть, то он упадет» — эти слова об императоре Франце заимствованы из книги: Alville, Anna Eynard-Lullin et l’epoque des congres etdes revolutions (1955), 157. Сравнение Франца с «Венерой», богиней любви, в письмах принцессы Терезы принцессе Амалии фон Заксен, 14 января 1815 года, GPWK, 363, принца Максимилиана фон Заксена от 15 января, 364 и еще в одном письме от 6 мая 1815 года, 476. «Самой великой династией в современной истории» Габсбургов назвал А. Дж. П. Тейлор: A.J.P. Taylor, The Habsburg Monarchy, 1809-1918: A History of the Austrian Empire and Austria-Hungary (1966), 10. О семейном оркестре Франца: Walter Consuelo Langsam, Francis the Good: The Education of an Emperor, 1768—1792 (1949), 162. Описание расселения коронованных особ во дворце Хофбург можно найти у многих авторов; о размещении датского короля, меньше всего интересовавшего историков, см. Norregaard, Danmark og Wiener Kongress (1948), n.29,16.

Круглосуточный кофе: Countess Bernstorff, Ein BildausderZeitvon 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,148. Описание кухонь дворца Хофбург: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 87—88. В «серебряной палате» Хофбурга и сейчас хранится коллекция столовых приборов, использовавшихся на банкетах. Описания вин и закусок даются на основе блестящих комментариев д-ра Ингрид Хаслингер (Ingrid Haslinger). Более подробно о кулинарном искусстве того времени см. ее статью в Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002), 223. Об отношении венцев к приехавшим в столицу сюзеренам см. донесения агентов барону Хагеру в октябре 1814 года: DCV, I, по. 502 и по. 503, а также Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814—1815, 62. Первое сообщение на эту тему предоставил агент «Нота» 28 октября 1814 года — DCV, I, по. 253.

Глава 2. Два князя

Замечание графа Франсуа Казимира Муре де Монро о своем приятеле князе Талейране приводит Бернар: J.F. Bernard, Talleyrand: A Biography (1973), 209.0 выдержке токайских вин: Constantin de Grunwald, Metternich (1953), 122—123; количество карет, приготовленных для высокопоставленных гостей, упоминается многими авторами, в том числе Ричардом Брайтом: Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the year 1814 (1818), 13. Описание карет: Pictet de Rochemont, Biographie, travaux et correspondance diplomatique (1892), 153; Jean-Gabriel Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), запись от 5 октября 1814 года, I, 2. Сравнение кареты синьором Кастелли с «каморкой служанки на колесах» из книги Далласа: Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 135.

Характеристика Меттерниха взята из письма Нессельроде: Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, III, 132. О его происхождении: Aus Metternich's nachgelassenen Papieren, ed. Prince Richard Mettemich (1880-1884); Heinrich Ritter von Srbik, Metternich Der Staatsmann und Der Mensch (1925), 1,53ff; Constantin de Grunwald, Metternich (1953), 7—14.0 необыкновенной любезности и тактичности Меттерниха: Helen du Coudray, Metternich (1936), 17—18. Жена Элеонора о неотразимости Меттерниха, и Меттерних о самом себе: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 18. Об увлечениях Меттерниха: Eagon Casar Corti, Metternich und die Frauen (1948), I—II; Raoul Auernheimer, Prince Metternich: Statesman and Lover (1940), хотя надо иметь в виду, что обе эти книги вышли в свет до находки переписки Меттерниха с герцогиней де Саган, MSB. О «тайных свиданиях» — из книги Пола Джонсона: Paul Johnson, The Birth of the Modern: World Society, 1815-1830 (1991), 91.

О потере владений на Рейне и переезде в Вену: NP, I, 21. О критическом отношении к Меттерниху было хорошо известно, и оно усиливалось, о чем сообщал агент XX, внимательно следивший за князем, в донесениях Хагеру: например, 10 октября 1814 года, DCV, I, по. 324 и 15 октября 1814 года, по. 384. «Министр Баттерфляй» — из дневника Карла фон Ностица: Karl von Nostitz, Leben und Brief wechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 151, запись от 16 января 1815 года. О другом прозвище — «граф де ла Баланс» — сообщал Хагеру агент Фредди в сентябрьском донесении (не датировано) 1814 года: DCV, I, по. 83. Войны — «страшное изобретение, высвобождающее самые звериные инстинкты»: у Дороти Гиз Макгиган (1975), 119; Меттерних подменяет «истинное достоинство напыщенностью» — взято из книги Алана Пал мера (Alan Palmer, Metternich, 32); о трех компонентах дипломатии Меттерниха — «воздержании от обязательств, уклонении от прямого ответа и лести» — см. NP, II, 311. Высоко оценил успешность дипломатии Меттерниха историк дю Кудре (1936), 83. Дипломатические методы Меттерниха обстоятельно проанализированы Генри Киссинджером: Henry Kissinger, Л World Restored: Metternich, Castlereagh and the Problems of Peace, 1812-1822 (1957), 62-84.

Меттерних о битве при Лейпциге: MSB, 81. О том, что инициатива провести конгресс принадлежит русскому царю, выступившему с этой идеей после Лейпцигского сражения, впервые написал историк Огюст Фурнье. Очевидно, он основывался на статье, опубликованной в «Берлинер цайтунг» 26 октября 1813 года, или на статье «Винер цайтунг», опубликованной 5 ноября: Hilde Spiel, Der Wiener Kon-gress in Augenzeugen berichten (1965), 31. Статью XXXII Парижского договора, подписанного 30 мая 1814 года, см. в сборнике Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), 1,170.0 предложении лорда Каслри, настоявшего на том, чтобы в конференции участвовали все воевавшие страны: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 135. О переносе конференции сначала на 15 августа, а затем, по просьбе русского царя, на 1 октября: Edward Vose Gulick, Europe's Classical Balance oj Power (1955), 181. Поражения австрийской армии и перефразирование девиза Юлия Цезаря применительно к императору Францу: G.R. Marek, Beethoven: Biography of a Genius (1970), 106. Австрия сражалась с Наполеоном в общей сложности 108 месяцев, дольше, чем какая-либо другая страна, кроме Британии (240): Пруссия — 58 месяцев, Россия — 55. Австрия имела и самый «большой воинский контингент» в сражениях 1813—1814 годов: Gunther Rothenurg, Napoleon's Great Adversaries: The Archduke Charles and the Austrian Army. 1792-1814 (1982), 14.

Описание приезда Талейрана в Вену и размещения во дворце Кауница: его Memoirs, II, 199,201, письма королю Людовику XVIII, 25 сентября 1814 года, TLC, 1 и герцогине Курляндской, 25 сентября 1814 года, III, 35, а также письмо Генца Карадже от 27 сентября 1814 года, Depeches in edites, 99. Адрес дома на Иоганнесгассе дается по докладу барону Хагеру от 27 сентября 1814 года, DCV, I, по. 161 и газете «Винер цайтунг» за 25 сентября 1814 года (такого адреса сегодня, конечно, не существует). О французской миссии и персонале: GE, 11. Продолжительность путешествия из Парижа в Вену: Rosalynd Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 213. По некоторым данным, Талейран добирался до Вены восемь дней, однако известно, что он отбыл из Парижа 16 сентября и приехал в Вену около полуночи в пятницу на 23 сентября. О том, что обслуживающий персонал появился в Вене раньше Талейрана, писали многие авторы дневников, в частности Маттиас Франц Перт: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814—1815 (1981), 32, запись от 30 августа 1814 года. О моли в матрасах: агентское донесение барону Хагеру, 20 сентября, DCV, I, no. 111.

«Мне скорее всего уготована роль мальчика для битья», — Талейран говорил за два-три дня до отъезда из Парижа Паскье, III, 69. О трудностях, стоявших перед Францией, — из его мемуаров: Memoirs (1891), II, 151. См. также его резюме о конгрессе в TIC, 519—522. С ним были согласны многие его соотечественники, например барон Меневаль: Baron Meneval, Memoirs, HI, 384. При описании прошлого Талейрана использованы его биографии, составленные Эмманюэлем де Варескелем, Жоржем Лакур-Гайе, Эмилем Даром, Ж.Ф. Бернаром, Жаном Орьё, Даффом Купером, Крейном Бринтоном и Луи Мадленом. Об истории с продажей Луизианы: Даллас (1977), 113; об остроумии Талейрана — Жермена де Сталь, на которую ссылаются Жан Орьё: Jean Orieux, Talleyrand: The Art of Survival (197'4), 159 и Бернар (1973), 104. «Пресыщенный и скучающий» облик Талейрана: Потока (1900), 79. Опасность наполеоновского режима для международного мира: TLC, 525—526. Разрыв Талейрана с Наполеоном обычно датируется 1805 годом, хотя это мнение и спорно. О доставке союзникам записки, составленной симпатическими чернилами: le Comte A. de Nesselrode, ed., Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760— 1850, II, 113; Baron de Vitrolles, Memoires et relationspolitiques (1884), 1,66ff; Chateaubriand, Memoires d'outre-tombe (1951), 1,854—855. Главную роль в пересылке записки союзникам сыграл Дальберг, об этом пишет и один из его потомков, лорд Актон, или Дальберг-Актон (Dalberg-Acton) в очерке «Essay on the Memoires of Talleyrand»: Historical Essays and Studies (1926), 412. Меттерних о Талейране как об опасном «обоюдоостром лезвии»: J.F. Bernard (1973), 291.

Глава 3. Сиятельные чужеземцы

Фраза принца де Линя о том, что и королям нужен отдых, встречается в разных вариантах: Count Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 105; Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866(1904), 112,115. О сожжении Москвы и царе Александре: Carolly Erickson, Our Tempestuous Day: A History of Regency England (1986), 118; приветственные пушечные залпы: Henrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeitdes Congresses (2004), 28; комментарии Меттерниха: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 330. Его письмо герцогине в MSB, 265.

О въезде царя Александра в Вену: доклад барона Хагера императору Францу, 25—26 сентября 1814 года, DCV, I, по. 124 и донесение агента Зибера от 27 сентября 1814 года, I, по. 155. Восторженные толпы встречающих — в записках баронессы дю Монте (1904), 112, Ла Гард-Шамбона (1904), 7 и в газете «Винер цайтунг» за 26 сентября 1814 года. Описание внешности русского царя и короля Пруссии — в мемуарах Лулу Тюргейм, Жана Габриеля Энара и графини Бернсторф: Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819, II (1913), 92-97; Jean-Gabriel Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914-1924), I, 327-332; Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), I, 154. Конная процессия: Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzogjoahanns von Oesterreich 1810—1815, ed. Franz Ritter von Krones (1891), 172, запись от 25 сентября 1814 года; Niels Rosenkrantz, Journal du Congresde Vienne 1814—1815(1953), 27, дневниковая запись в тот же день; Perth (1981), 38—39. О «полном порядке» и отсутствии «происшествий и эксцессов» сообщал агент Зибер в донесении от 27 сентября 1814 года, DCV, I, по. 155. Об официальном завтраке — у Гарденберга: Hardenberg, Tagebucherund autobiographische Aufzeichnungen, ed. Thomas Stamm-Kuhlmann (2000), 797—798. Первый совместный вечер монархов описан Генцем: Gentz, Tagebucher (1873), 1,310, запись от 25 сентября 1814 года.

Высказывание Томаса Джефферсона о царе Александре — из книги Алана Палмера: Alan Palmer, Alexander: Tsar of War and Peace (1974), xvi. Русского царя учили даже тому, как противостоять тирании: Correspondence de Frederic-Cesar La Harpe et Alexander ler, eds. Jean Charles Biaudeet and Franchise Nicod (1978—1979), II, 14. Отношения Александра с сестрой были, видимо, непростые; сэр Чарлз Уэбстер полагает, что письма царя сестре говорят о более глубоких чувствах, чем братская нежность: Charles Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 288. Отдельные письма Александра, в том числе и заметки о конгрессе, можно найти в занимательном повествовании великого князя Николая Михайловича Russian Court Life: Being the Correspondence of Alexander I with his Sister Catherine (дата публикации не указана, хотя, по всей видимости, издана до 1917 года). Об отношениях царя с Елизаветой см. мемуары фрейлины графини Эдлинг: Countess Edling, Memoires (1888), 33ff. Александра не волновала связь между Елизаветой и Чарторыйским: Henri Troyat, Alexander of Russia: Napoleon's Conqueror, trans. Joan Pinkham (1982), 43—44, и она никак не влияла на отношение царя к Чарторыйскому: Webster (1931), 334 и Marian Kukiel, Czartoryski and European Unity 1770-1861 (1955), 22. О Чарторыйском см. также: Zawadzki, A Man of Honour: Adam Czartoryski as a Statesman of Russia and Poland, 1795-1831 (1993); Patricia Kennedy Grimsted, The Foreign Ministers of Alexander I: Political Attitudes and the Conduct of Russian Diplomacy, 1801-1825 (1969), 110-113, 147-150,221-224.

Позиция Александра по Польше: Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 187, депеша графа Эрнста Мюнстера от 19 сентября 1814 года; о взаимодействии с Пруссией: Aus dem Tagebuche Erzherzogjoahanns von Oesterreich 1810—1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 170, дневниковая запись эрцгерцога Иоганна от 23 сентября 1814 года. Лорд Каслри имел некоторое представление о намерениях царя в отношении Польши на основе информации, полученной от британского посла в Санкт-Петербурге лорда Уолпола (депеша от 9 августа 1814 года, СС, X, 83). Царь Александр знал об оппозиции своим планам и партнерстве между Каслри и Меттернихом от Лагарпа, 10 августа 1814 года, по. 257, II, 566—567. Лагарп советовал царю делать вид, будто ему не известно о сговоре. О Польше Лагарп сообщал и 26сентября 1814 года, Annexe I, II, по. 259, 576—577. О серьезности польской проблемы Генц сообщал Карадже: Depeches inedites du chevalier de Gentz aux hospodars de Valachie pour servird Vhistoire la politique europeene (1813—1828), ed. Comte Prokesch-Osten (1876), 1,93—94.0 планах царя в отношении Польши см. также воспоминания и переписку князя Чарторыйского: Memoirs of Prince Adam Czartoryski and His Correspondence with Alexander, ed. Adam Gielgud (1968), II, в частности, 11, 53, 165ff, 191ff, 201ff. Ta-лейран изложил суть польской проблемы в мае 1815 года в переписке с королем Людовиком, TLC, 509—510.

Восторженное замечание Меттерниха о своем кабинете взято из книги Сьюарда: Seward, Metternich: The First European (1991), 194. О толпах в приемной Меттерних писал герцогине де Саган, 19 сентября 1814 года, MSB, 263—264. Генц о столпотворении перед кабинетом Меттерниха: Tagebucher, 19 сентября 1814 года (1873), 307. Обстановка в кабинете Меттерниха: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 204; мебель из Парижа — McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 287. Некоторые авторы полагают, что Меттерних не был назначен президентом конгресса, однако именно об этом свидетельствует протокол «совещания восьми» 30 октября, имеющийся в архивах HHSA St. К. Kongressakten Kart. 2.

Гарденберг прибыл в Вену 17 сентября, а не 15-го, как иногда утверждают некоторые авторы (в этот день он находился в Праге): Tagebucher (2000), 17 сентября 1814 года, 796. Гарденберг называет Меттерниха «министром-невидимкой» у Helen du Coudray, Metterrnich (1936), 119.0 представителях рыцарей Мальты и их проблемах см. Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 264; Kluber (1815-1835), I, 85; перехваченное письмо от 14 сентября 1814 года, DCV, I, по. 98; об истории ордена — H.J.A. Sire, The Knights of Malta (1994). Если мальтийские рыцари хотели вернуть свои владения и сокровища, то испанцу маркизу де Лабрадору был нужен остров Менорка: Marquis de Labrador, Melanges sur la vie privee etpublique (1849), 37— 39. Кто-то надеялся возродить Священную Римскую империю: письмо Генца Карадже, 27 сентября 1814 года (1876), 102—103; дневник Штейна в Briefe und amtliche Schriften (1957—1974), V. Кому-то была нужна и корона, как сообщал барону Хагеру агент Зибер в донесении от 20 сентября 1814 года, DCV, I, no. 109. Одних гостей конгресса вдохновляло превращение курфюршества Ганновера в королевство, других — побег Наполеона с Эльбы в марте 1815 года. «Четыре, а то и шесть недель кромешного ада» — из Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, 124.

Рассказывая о герцогине де Саган, я использую несколько источников, но прежде всего опираюсь на превосходное исследование Дороти Гиз Макгиган (1975) и переписку герцогини с Меттернихом в MSB. Макгиган замечательно описала увлечение министра Вильгельминой, 45—46, и я заимствовал у нее многие эпизоды, например о «госпитале» (146—147), «повитухе» (153—154), первом любовном письме Меттерниха герцогине от 12 июля 1813 года, неверно датированном в MSB, 23, как отметила и Макгиган, 12 июня, п. 14, 525. Переписка Меттерниха и герцогини де Саган цитируется в переводе Дороти Макгиган начиная с отрывка «я пишу...» (108), и далее: ответное признание в любви герцогини в письме от 8 сентября 1813 года, MSB, 58 (у Макгиган 136), слова Меттерниха «на вершине блаженства» и «пьян от счастья». Описание салона герцогини де Саган — по книге Pflaum (1984), 165. «Я изматываю себя мужьями», — герцогиня де Саган говорила графине Фухс, о чем агент XX счел нужным сообщить Хагеру, донесение от 19 ноября 1814 года, DCV, I, по. 818. Характеристика княгини Багратион дается на основе заметок графа Огюста де Ла Гард-Шамбона (1902), 95, очерка Hastier «Les Bagration» в Vieilles histoire, etranges enigmes, sixieme serie (1962) и впечатлений Карла Августа Варнгагена фон Энзе: Karl August Varnhagen von Ense, Denkwürdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 573. Сравнение герцогини де Саган и княгини Багратион с «двумя пчелиными матками», попавшими в один улей, из книги Рауля Ауэрнхаймера: Raoul Auernheimer, Prince Metternich: Statesman and Lover (1910), 141. Агенты барона Хагера внимательно следили за соперничеством двух женщин, см., например, донесение от 2 октября 1814 года, DCV, I, по. 232, а также annexe II, 809—811 и annexe XIII, 811— 812. Герцогиня де Саган названа «Клеопатрой курляндской» в донесении агента «Нота» от 2 октября 1814 года, DCV, I, по. 232. «Русскую сирену» Багратион еще называли «Русской Андромедой».

Глава 4. Избранник Доротеи

О времени прибытия лорда Каслри в Вену можно судить по нескольким источникам: сообщению лорда Ливерпулю от 24 сентября 1814 года, BD, CIX 193, записи Генца в дневнике от 14 сентября, 7а-gebucher, 305, депеше графа Мюнстера, отправленной 17 сентября, Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Miinster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 185 и информации в газете «Винер цайтунг» за 15 сентября 1814 года. Черные одеяния и мрачное настроение — такое впечатление о нем составила княгиня Ливен: The Private Letters of Princess Lieven to Prince Metternich, 1820—1826, ed. Peter Quennell and Dilys Powell (1938), 12. И это мнение разделяли многие из тех, кто встречался с британцем: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congresde Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), 1,9, запись от 8 октября 1814 года; Pictet de Rochemont, Biographie, travauxetcorrespondance diplomatique (1892), 168-169; Countess Edling, Memoirs (1898), 179.

В некоторых источниках указывается, что Каслри сначала остановился в доме на улице Им-Ауге-Готтес. Это здание на самом деле находится на современной Мильхгассе, и в нем расположен банк. О том, что в доме прежде жил и сочинял музыку Моцарт, см. Volkmar Braunbehren, Mozart in Vienna, 1781—1791, trans. Timothy Bell (1989), 48, 63—64. Неизвестно, закончил ли Моцарт оперу в этой квартирке или в апартаментах Фанни фон Ариштейн, где он жил до женитьбы: Hilde Spiel, Fanny von Arnstein.A Daughter of the Enlightenment, 1758— 1818, trans. Christine Shuttleworth (1991), 77. О фисгармонии, звуками которой британцы услаждали гостей, см. Harold Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812-1822(1946), 127. О переезде лорда Каслри в дом на Миноритенплац: DCV, I, по. 158,27 сентября 1814 года. Адрес в GE, 5. Британская делегация расселилась по всему городу: на Гондельхольф, Мёлкер-Баштай, Юденплац, ам-Хоф и даже в отелях «Римский император», «Австрийская императрица», «Венгерская корона». Каслри, Кук, Планта и еще несколько дипломатов разместились в доме на площади Миноритенплац, на которой теперь расположены венские архивы Haus-, Hof- und Staatsarchiv, где хранятся документы о конгрессе.

Цели, которые ставил перед собой лорд Каслри, обстоятельно исследованы Уэбстером: С. К. Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 328 и Эдвардом Воуз Галиком: Edward Vose Gulick, Europe's Classical Balance of Power: A Case History of the Theory and Practice of One of the Great Concepts of European Statecraft (1955), 205—211.0 «справедливом балансе» сил как своей «первейшей задаче» Каслри написал Ливерпулю в депеше от 11 ноября 1814 года, BD, CXXVIII, 232. Инструкции, полученные Каслри к первому визиту на континент, см. в BD, LXX, 123—126, а также «Memorandum on the Maritime Peace», 126—128.

To, что Каслри отдавал приоритет Нидерландам, видно из многих его документов, например: его оценка региона в письме Батерсту от 22 сентября 1814 года, 563 и «Меморандум о защите рубежей Нидерландов», датируемый тем же днем: «Memoradum on the defense of the frontier of the Netherlands», 564—567. См. также: G.J. Renier, Great Britain and the Establishment of the Kingdom of the Netherlands: A Study in British Foreign Policy (1930), 273—276. О необходимости не давать Антверпен французам: письмо Каслри Абердину от 13 ноября 1813 года, БД LXIII 112, СС, IX, 73.0 том же сообщалось в дешифрованном, но не датированном донесении разведки, DCV, I, по. 524. Сравнение с «заряженным пистолетом» у Локарта: Lockhart, The Peacemakers, 1814—1815 (1934), 254. Соглашение было достигнуто в Париже и подтверждено в Лондоне 13 августа 1814 года: Angeberg (1864), I, 209— 213. Оппозиция бельгийцев уже была известна: письмо Фуше Талейрану от 25 сентября 1814 года, приложение, 587.

«Упрямым ослом» лорда Каслри назвала принцесса Тереза в письме Амалии фон Заксен, 26 января 1815 года, GPWK, 371. О назначении лордом Каслри практически всего британского дипломатического корпуса: Webster (1931), 44—48, персонала британской миссии в Вене: Webster (1931), 329—330, а также Harold Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812-1822 (1946), 129-130. Запоздалый приезд лорда Стюарта: газета «Винер цайтунг», 8 октября 1814 года; о его влиянии на Каслри говорится во многих источниках, в том числе: John Wilson Croker, The Croker Papers: The Correspondence and Diaries of the Late Right Honourable John Wilson Croker (1884), I, 347. О неуемном желании Стюарта «давать в зубы»: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eymtness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 221. Эти слова принадлежат Карлу фон Ностицу, который развивает тему агрессивности лорда Стюарта в книге: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 148. О прозвище «Лорд Памперникель», например, сообщается в донесении агента XX от 18 декабря 1814 года, GPWK, 305, возможно, оно появилось в связи с тем, что в июне в венском театре «Ан дер Вин» шла популярная комедия Rochus Pumpernickel.

О многочисленных визитах Талейрана в посольства пишет он сам: Memoires, II (1891), 199 и послание королю Людовику XVIII от 29 сентября 1814 года, TLC, 6. О новом титуле князя, полученном от короля Франции: Lacour-Gayet, Talleyrand, 1754-1838, II (1930), 429. Жалоба на «больные ноги» в письме герцогине Курляндской от 25 сентября 1814 года, ТЫ, 35. О проблемах, стоявших перед французской миссией, см. примечания к главе 2. Инструкции Талейрана к конгрессу: Le Congresde Vienneetles traitesde 1815(1864), 1,215-238, его Меmoires (№l), II, 157-184, Lacour-Gayet (1930), II, 425 и Duff Cooper, Talleyrand: A Biography (1932), 240—241. Подбор Талейраном сотрудников, в том числе Шалле, Перре и де Формона, — в его мемуарах Memoires, II, 152-154 и у Lacour-Gayet (1930), И, 427-428. Включение в состав Ла Мартиньера, Руэна и Жана Батиста Брессона: Emmanuel de Waresquiel, Talleyrand: le prince immobile (2003), 476—478, 708. О графе де ла Тур дю Пен — в письмах Поццо ди Борго графу Нессельроде, 24 июня — 6 июля 1814 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration desBourbonsjusqu'au Congresd'Aix-la-Chapelle, 1814-1818, Comte Charles Pozzo di Borgo (1890), 22, и в мемуарах супруги маркизы де ла Тур дю Пен: Marquise de La Tour du Pin, Journal d'unefemme de cinquante ans (1989). О Дальберге: Baron Claude-Francois de Meneval, Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, ed. Baron Napoleon Joseph de Meneval (1894), HI, 182 и письмо Нессельроде Поццо ди Борго от 24 сентября 1814 года (1890), 77. Дальберг — человек чрезвычайно талантливый и образованный, но легкомысленный: донесение барону Хагеру от 27 сентября 1814 года, DCV, I, по. 187; Дальберг — «первоклассный шпион»: донесение Хагеру от 27 сентября 1814 года, DCV, I, по. 188. Необыкновенные способности Дальберга отмечали многие, в том числе и Варнгаген фон Энзе: Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 626. Возникали подозрения, что именно он составлял письма Талейрана: Meneval (1894), III, 378. «Похвальное слово» об Алексисе де Ноай написала, конечно, баронесса дю Монте: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 138. Ноай — «слишком молод для того, чтобы быть посланником»: Eynard Journal(1914—1924), 1,95, запись от 7 ноября 1814 года. Так или иначе, все помощники Талейрана оказались при деле, считал Паскье, III, 76.

О Доротее, ее воспитании и отношениях с сестрой: из ее воспоминаний Souvenirs de la duchesse de Dino (1900), 127—140 и исследования Филипа Зиглера: Philip Ziegler, The Duchess of Dino: Chatelaine of Europe (1962), 22, 31. О том, что Батовский является отцом Доротеи, Гастон Палевский написал в предисловии к Т II, 12—13. Об увлечении Чарторыйским см. Пфлаум ((1984), 79—101 и Зиглер (1962), 49—67, хотя в мемуарах Чарторыйского этот эпизод даже не упоминается. Доротея сама рассказывает эту историю: 159—165,201—203, 224—253. «Маленькая, худенькая, желтушная» — у Зиглера (1962), 23.0 муже Эдмоне: Зиглер (1962), 51; Бернар (1973), 296-298; Ориё (1974), 367—377. Смерть дочери и приглашение в Вену: Зиглер (1962), 102-104 и Бернарди (1966), 104-107. Талейран выражает беспокойство о здоровье Доротеи во многих письмах, в частности в письме герцогине Курляндской от 10 мая 1814 года: Talleyrand Intite, d'apres sa correspondance inedite avec la duchesse de Courlande (1891), 247—248. Мнение самого Талейрана о Доротее в его мемуарах: Мemoires (1891), 11,208.

Глава 5. «Большая четверка»

Обезьяна, сова, акула, оптический механический театр и другие аттракционы: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), x; Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1951), 33, запись от 5 сентября 1814 года; Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 54, запись от 9 октября 1814 года. О парке Пратер: Каде де Гассикур в собрании Гастона Палевского, ТЫ, 164; Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the year 1814 (1818), 5. Супруга лорда Каслри о Вене: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 325.

О высоких ценах на аренду жилья, например, писал делегат из Пьемонта Сан-Марцано в дневнике 10 октября 1814 года, San Marzano, Diario, lviii. Цены выше, чем в Париже: запись швейцарца Энара от 5 октября 1814, Journal, 1,3. Прусский посол Гумбольдт сообщал жене о том, что смог найти лишь «дыру в стене»: письмо от 10 августа 1814 года у Анны фон Зидов: Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, IV—V, ed. Anna von Sydow (1910) IV, 373. Проблема с жильем в Вене была острой еще во время первой переписи населения: John P. Spielman, The City and the Crown: Vienna and the Imperial Court, 1600—1740(1993), 31—32. Подорожание продуктов и предметов первой необходимости отмечали многие делегаты: Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814—1815, 32, запись от 1 сентября 1814 года. Стоимость дров, «горы грязного белья для стирки», новый рулет для конгресса: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Ey witness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 85—87. Впечатления наблюдательного Фридриха Антона фон Шёнхольца из его мемуаров: Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 68, в переводе Хильде Шпиль (1968), 79-80. О представителях династии Рейсе — из мемуаров племянника Генриха LII — графа Генриха цу Штольберга-Верни героде: Henrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004); о традиции называть детей мужского пола Генрихами: Jerome Blum, In the Beginning: The Advent of the Modern Age: Europe in the 1840s (1994), 273—274. Творческие планы Якоба Гримма: его письмо брату Вильгельму от 21 октября 1814 года, Briefwechsel zwischen Jacob und Wilhelm Grimm aus der Jugendzeit (1963), 360. Принц де Линь о конгрессе: Philip Mansel, Prince of Europe: the Life of Charles-Joseph de Eigne, 1735-1814 (2003), 250.

Об австрийской полиции: Fournier, ed. Die Geheimpolizei aufdem Wiener Kongress: Fine Auswahlaus ihren Papieren (1913, xviii; Weil, Des-sous du Congres de Vienne (1917), xviiff; собрание документов GPWK (1—90); монография Дональда Юджина Эмерсона: Donald Eugene Emerson, Metternich and the Political Police: Security and Subversion in the Hapsburg Monarchy (1815—1830); книга Пола П. Бернарда о предшественнике барона Хагера: Paul P. Bernard, From the Enlightenment to the Police State: The Public Life ofjohann Anton Pergen (1991). Роль императора Франца в усилении полицейской службы — DCV, I, xxii, расширение сети агентов — по. 13, увеличение бюджета — Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 147. О качествах, которыми должны обладать агенты, барон Хагер писал фон Лойрсу: DCV, I, no. 15,1 июля. Дополнительную информацию о структуре и функциях полиции можно найти в приложениях к упомянутым выше документам.

Заговор с целью убить императора Австрии: McGuigan, Metternich and the Duchess (197'5), 333—334. Опасения по поводу формирования в Италии тайных обществ наподобие германских антифранцузских организаций: донесение агента «Нота» барону Хагеру от 17 октября 1814 года, GPWK, 188-189 (не упоминаются в DCV, I, по. 413). Инструкции шефа полиции агентам: Хагер — Зиберу, 29 августа 1814 года, DCV, I, по. 77, Хагер — агенту XX, 24 сентября 1814 года, по. 125, а также Хагер — Зиберу, 1 июля 1814 года, по. 13. О потайной лестнице, вызывавшей подозрения, сообщали агент «N N», по. 186, 29 сентября 1814 года, и Шмидт, по. 222,1 октября 1814 года.

Протокол совещания от 22 сентября 1814 года: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), I, 249—251. Первые совещания с участием Талейрана обстоятельно освещены многими исследователями: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, II (1963-1983), 123-125; C.K. Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812-1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 337—338; Guglielmo Ferrero, The Reconstruction of Europe: Talleyrand and the Congress of Vienna, 1814— 1815, trans. Theodore R. Jaeckel (1941), 144-146; Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 171—172. В них прекрасно отражен конфликт между «открытой дипломатией» лорда Каслри и политикой «закрытых дверей» Меттерниха. Полезен, хотя и содержит неточности, труд Николсона: Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812—1822 (1946), 133—140. «Общий конгресс» и «все державы, участвовавшие в войне на той или другой стороне» — из «Мемуаров» Талейрана: Memoires (1891), II, 144—146. О возражениях против открытия конгресса Генц сообщал Карадже: Depeches inedites, 6 октября 1814 года, 109. Меттерних перестал использовать слово «конгресс»: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, II (1963—1983), 125. «Совещательная ассамблея Европы» и «ядро конгресса» — из Paul Sweet, Wilhelm von Humboldt: A Biography (1980), II, 179. О секретности встреч Талейран в своих мемуарах: Memoires (1891), И, 201, а также в TLC, 519—520. Доклад лорда Каслри Ливерпулю от 24 сентября 1814 года: BD, CIX, 193—195.0 том, что первое совещание длилось пять часов: Меттерних в письме герцогине де Саган от 19 сентября 1814 года, MSB, 264; Биндер в «Дополнении 5» у Гриванка: Anhang5, Griewank, Der Wiener Kongress und Die Neuordnung Europas, 1814—15 (1942), 311. Биндер присутствовал на совещаниях в данное время, его неопубликованные мемуары хранятся в венских архивах HHSA St. К. Kongressakten Kart. 16.

О карьере моряка Карла Нессельроде см. его автобиографию: Autobiographic du Comte Charles-Robert de Nesselrode, le Comte A. de Nesselrode, ed. Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760— 1850, (1904—1912) II, 21. О первых успехах французской дипломатии: донесение агента XX Хагеру от 2 октября 1814 года, DCV, I, по. 229. О том, что Талейран повел себя не так, как ожидали союзники, Нессельроде писал Поццо ди Борго 27 сентября 1814 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814-1818 (1890), 81-82. Слова Талейрана «конгресс без конгресса» из его мемуаров: Memoires (1891), II, 295. Генц об участии Талейрана в совещании: DCV, I, по. 215,29 сентября 1814 года, его письмо Карадже от 27 сентября 1814 года, Depeches inedites, (1876), I, 97ff, а также агентское донесение от 1 октября 1814 года, DCV, I, по. 217. Версия испанца Лабрадора: Marquis de Labrador, Melanges sur la vie privee et publique (1849), 34ff. Об оппозиции влиянию Талейрана см. Stein, Tagebuch в Briefe undamtliche Schriften (1964), V, 319, запись в октябре 1814 года (день не указан).

Глава 6. Бартерная дипломатия

Эпиграфом к главе послужили слова Талейрана из его письма герцогине Курляндской от 5 мая 1814 года: Talleyrand intime (1891), 246. То, что Талейран просыпался поздно, могли подтвердить многие его друзья и знакомые, приходившие к нему домой и застававшие князя в постели или в процессе утреннего туалета. Мое изложение основано на свидетельствах очевидцев церемонии омовения и одевания, в частности графа Моле, бывавшего у Талейрана почти каждое утро (1924, 208), графа Огюста де Ла Гард-Шамбона: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1904 ), 375— 376, графа Шарля де Ремюза: Charles Comte de Remusat, Memoires de ma vie...present esetan notes par Charles-II. Pouthas (1958—1967), II, 271 и Жана Орьё: Orieux, Talleyrand: The Art of Survival (197'4), 495.

Франция действует заодно с Испанией, писал Поццо ди Борго Нессельроде (1/13 июня 1814 года, 8): Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres dy Aix-la-Chapelle, 1814—1818 (1890). Их сотрудничество неизбежно, считал посол. Однако отношения между Талейраном и Лабрадором были уже в то время напряженными: Labrador, Melanges sur la vie privee et publique (1849), 33. Они встречались в Париже, когда Талейран был министром иностранных дел, а Лабрадор уезжал на папский конклав в Венецию, где предстояло избрать папу Пия VII: Melanges (1849), 6—7. О том, что Испания опиралась на Францию, см. у аббата де Прадта: Abbe de Pradt, Congres de Vienne (\815), 1,70—71. «Мы не собираемся быть марионетками» — эти слова Лабрадор сказал по приезде в Вену агенту Фредди 18 сентября 1814 года, DCV} I, no. 122.

Совещание, на которое 30 сентября был приглашен Талейран, проходило не в государственной канцелярии, как об этом часто говорится в исторических исследованиях: Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812—1822 (1946), 141. Встреча состоялась на летней вилле Меттерниха. Об этом совещании см.: HHSA St. К. Kongressakten Kart. 2; доклад Талейрана королю Людовику XVIII от 4 октября 1814 года, TLC, 12—19; его мемуары, Memoires, II (1891), 202— 204; изложение Генца, Depeches inedites, 6 октября 1814 года (1876), I, 108; его же дневник Tagebucher, I, 312; Duff Cooper, Talleyrand: A Biography (1932) (1986 ed.), 249—250; донесение агента «Нота» барону ч Хагеру от 2 октября 1814 года, DCV, I, по. 231; перехваченное письмо князя Бельо господарю Валахии от 3 октября 1814 года, по. 269; еще одно донесение агента «Нота» от 3 октября 1814 года, по. 249. О реакции прусского канцлера Гарденберга см. Tagebucher (2000), 30 сентября 1814 года, 799.

Письмо-протест португальского посланника, зачитанное лордом Каслри: HHSA St. К. Kongressakten Kart. 2. Возражения Талейрана — из его сообщения королю (упомянуто выше). «Исключительные властители конгресса» — из письма Талейрана от 4 октября 1814 года, TLC, 17; его оценка итогов совещания — Memoires, II (1891), 200. Обмен мнениями между Генцем и Меттернихом во время прогулки в саду: Tagebucher, I, 30 сентября 1814 года, 312. Прусская миссия располагалась на улице Грабен, но дипломаты жили в других местах: на Иоганнесгассе, Кёртнерштрассе, Херренгассе, на Фреюнг, Волльцайле, в Хохер-Маркт, на Наглерштрассе, Юденплац. Гумбольдт остановился в доме 620 на Мюнцерштрассе: GE16—18, SG 11—12. О приезде Гумбольдта и его занятиях: письмо Бернсторфа Розенкранцу от 10 августа 1814 года, DCV, I, по. 61, запись Генца в дневнике от 8 августа 1814 года, Tagebucher, 1,291. См. также письмо Гумбольдта жене от 8 августа 1814 года, Sydow, ed., Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en (1910), IV, 372, запись Гарденберга в дневнике от 21 сентября 1814 года (2000), 797.

Психологический портрет Гумбольдта: Paul Sweet, Wilhelm von Humboldt: A Biography (1980), II, поездка на поле битвы и перевод трагедии Эсхила — 151. «Войны и мир приходят и уходят, а хорошие стихи живут вечно» — из письма Гумбольдта жене Каролине от 14 декабря 1813 года, Briefе, IV (1910), 197. Гумбольдт завершил работу над прологом к «Агамемнону»: его письмо жене от 20 декабря 1814 года. Briefе, IV (1910), 442. «Утонченные мысли и парадоксы», а также «играл в жизнь, забавляясь людьми, как неодушевленными предметами»: Paul Sweet (1980), II, 160—161, письмо Генца Карадже от 8 марта 1815 года, Depeches inedites, 62—63. Награждение Железным крестом — Paul Sweet, 165; «акулы дипломатии» — письмо Талейрана Людовику XVIII от 13 октября 1814 года, TLC, 46. Талейран о прусской делегации и Гумбольдте — его письмо герцогине Курляндской от 13 октября 1814 года, ТЫ, 55. О Пруссии, больше всего пострадавшей в войне: Е.М. Kircheisen, Napoleon, trans. Henry St. Lawrence (1932), 686; об уязвимости Пруссии: Brendan Simms, The Struggle for the Mastery of Germany, 1779—1850 (1998). Также о проблемах Пруссии: James J. Sheehan, German History, 1770-1866 (1994); Hajo Holborn, A History of Modern Germany, 1648—1840 (1968). О нежелании короля Саксонии отказаться от какой-либо части своего королевства: его письмо Людовику XVIII от 19 сентября 1814 года, опубликованное в приложении 582 к документам Венского конгресса: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 401—403. Незнание лордом Каслри географии — из письма Талейрана королю Людовику XVIII от 19 января 1815 года, TLC, 270—271. О заключении саксонского короля: Nesselrode, Autobiographie; le Comte A. de Nesselrode, ed., Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, II, 106.

Глава 7. «Европа, несчастная Европа»

В заголовок вынесены слова Талейрана из его письма королю Людовику XVIII от 4 октября 1814 года, TLC, 23. Изложение об отношениях между Меттернихом и герцогиней де Саган основано на их переписке, обнаруженной Марией Улльриховой, MSB и исследованиях Пфлаум и Дороти Гиз Макгиган: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984); Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975). Император Франц о герцогине де Саган — из письма Меттерниха герцогине от 14 августа 1814 года, MSB, 260.

Находка Марии Улльриховой состояла из 327 писем князя Меттерниха и 278 писем герцогини де Саган, посланных в период между февралем 1812 и декабрем 1818 года. О мигрени и депрессиях герцогини: Макгиган (1975), 26—27; письмо Саган Меттерниху от 21 января 1814 года, MSB, 187; о Ваве - Пфлаум (1984), 166-167. О шведском кавалеристе Армфельте: Princess Radzivill, Forty-Five Years of My Life (1770-1815). A.R. Allinson (1912), 187. Описание салона герцогини де Саган: Пфлаум (1984), 165. Салон княгини Багратион как «русский клуб» — из донесения барону Хагеру от 14 октября 1814 года, DCV, I, по. 368 и annexe XII, 809—811. Сравнение салона Багратион с Санкт-Петербургом сделал Ла Гард-Шамбона: Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 94. О его популярности среди русских видно и по переписке Нессельроде: Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, HI, (1904), 174.0 связи между Меттернихом и княгиней Багратион: Eagon Casar Corti, Mettemich und die Frauen (1948), I, 70—72. Идею Меттерниха провести международную конференцию в Бадене упоминает в дневниках Генц: Tagebucher (1873), запись от 15 сентября 1814 года, 306. Гумбольдт какое-то время поддерживал это предложение: GPWK, 116, 3 сентября 1814 года. Агенты даже подыскивали жилье для Каслри и Гарденберга, об этом Генц сообщал Пилату, 3 сентября 1814 года: Briefe von Friedrich von Gentz an Pilat, ed. Karl Mendelssohn-Bartholdy (1868), I, 152. Охлаждение Меттерниха к княгине Багратион: донесения агента от 4 ноября 1814 года, DCV, I, по. 674 и по. 849 от 22 ноября 1814 года. Разговор царя с княгиней Багратион, сказавшего ей, что «Меттерних никогда не любил вас», записал и передал Хагеру агент «Нота», донесение от 3 октября 1814 года, DCV, I, по. 252.

Беседа Талейрана с царем: письмо князя королю Людовику XVIII от 4 октября 1814 года, TLC, 21—24 и мемуары, Memoires, II (1891), 228—229. Согласно Талейрану, царь Александр должен был вернуться, 24. Имеются и другие изложения разговора: письмо Генца Карадже от 6 октября 1814 года, Depeches inedites (1876), 113; депеша Каслри Ливерпулю от 24 октября 1814 года, BD, CXIX, 213; запись Розен-кранца от 23 октября 1814 года, Rozenkrantz, Journal, 50; донесение агента «Нота» Хагеру от 6 октября 1814 года, DCV, I, по. 293.0 «фиглярстве» Талейрана писал Паскье: Pasquie, Histoire de ton temps: memoires du chancelier Pasquier (1893—1894), III, 77;о «холодности» царя Поццо ди Борго сообщал Нессельроде: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration desBourbonsjusqu'au Congresd'Aix-la-Chapelle, 1814—1818(1890), 80. Об угрозе царя и его двухстах тысячах солдат: донесение агента «Нота» от 3 октября 1814 года, DCV, I, по. 252. В другом рапорте барону Хагеру сообщалось о двухстах тридцати тысячах войск, готовых двинуться на Вену, донесение от 29 сентября 1814 года, I, по. 195.

Глава 8. Кругом шпионы!

Барон Хагер о сети осведомителей: его письма императору Францу от 28 сентября 1814 года, DCV, I, no. 151 и Траутмансдорфу от 27 сентября 1814 года, по. 152. Об организации агентуры: Rapport du ministre de la police Sumeraw swrVorganisation du service de la police secrete, Annexe, II, 785. Инструкции агентам, деятельность «темной комнаты» и дешифровального бюро: Annexe, III, 787—788. Применение бездымных свечей для запечатывания вскрытых писем — Freiherr von Bourgoing, Vom Wiener Kongress: Zeit- und Sittenbilder (1943), 13—14. Некоторых осведомителей можно идентифицировать: агентом «Нота» был Карпани; под кодовым именем «герра "Н"» скрывался Хебенштрайт, а агентом был скорее всего чиновник венгерского происхождения Нойштедтер. О сети сыщиков см. также примечания к главе 5.

О первых успехах барона Хагера я написал на основе нескольких докладов, сохранившихся в полицейских досье: об инфильтрации Штейна под видом камердинера, донесение агента Зибера от 3 октября 1814 года, DCV, I, по. 244 и агента Гёхаузена, по. 246.0 «бессовестном вскрытии писем» Вильгельм фон Гумбольдт сообщал жене Каролине 1 августа 1814 года: Anna von Sydow, ed., Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en (1910), IV, 368. Посол жаловался на австрийскую почту и в ноябре: письмо от 4 ноября 1814 года, там же, 406. Полиции не всегда удавалось дешифровать иностранные послания: например, письмо Марескальки Дальбергу, DCV, I, no. 149.0 зеленой накидке и профессорском облике датского короля: Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz 7(1914), II, 76; его увлечение цветочницей, называвшей себя потом «датской королевой»: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 116. Подробности этой истории: GPWK63,148,473; Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814—1815 (1953), 28 марта 1814 года, 202; Norregaard, Danmark og Wiener Kongress (1948), 17.

История жизни принца де Линя — из его мемуаров, Prince de Ligne, Memoirs, I—II и отдельных биографий, в частности: Philip Mansel, Prince of Europe: the Life of Charles-Joseph de Ligne, 1735—1814 (2003). «Принц обаяния» — у Анри Труайя: Henri Troyat, Catherine the Great, trans. Joan Pinkham (1981), 283; «добродушно-едкое» остроумие: Countess Anna Potocka, The Memoirs of the Countess Potocka, ed. Casimir Stryienski, trans. Lionel Strachey (1900), 111. Принц де Линь и Казанова: Gilbert, The Prince de Ligne: A Gay Marshal of the Old Regime, trans. Joseph McCabe (1923), 153—157,157—159. Старая карета принца де Линя: Gilbert (1923), 206; предпочтения принца: Franz Graffer, Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstucke (1918), I, 187, а также Rosalie Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788— 1865), 1,238. Описание жилища принца де Линя: Philip Mansel (2003), 198 и Spiel (1968), 193. Скромное жилье принца называли еще «отель де Линь»: Ouvaroff, Esquissespolitiquesetlitteraires(1848), 121. Высказывание принца де Линя о «танцующем конгрессе»: граф Огюст де Ла Гард-Шамбона, 14 (1904), княгиня Багратион, подслушано, 17— 18 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1155, Гагерн, подслушано, 26 декабря 1814 года, по. 1161. См. также письмо Якоба Гримма брату от 23 ноября 1814 года: Brief wechsel zwischen Jacob und Wilhelm Grimm aus der Jugendzeit (1963), 379. Реплика принца де Линя особенно задела русского царя, принявшего ее на свой счет: донесение агента «L» барону Хагеру от 27 ноября 1814 года, DCV, I, по. 914. Об Анне Протасовой: Spiel (1968), 289; Ludwig Hevesi, «Die Wiener Gesellschaft zur Zeit des Congresses» в сборнике Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 68.

О первоначальной изоляции Франции на конгрессе: Талейран в мае 1815 года, TLC, 509; о преднамеренной изоляции: Талейран королю Людовику XVIII в письме от 19 октября 1814 года, TLC, 69; перехваченное письмо Дальберга от 20 октября 1814 года, DCV, I, по. 472. Паскье о недоброжелательном отношении к Франции: Pasquier (1893— 1894), III, 76. Французов действительно вначале остерегались, о чем Талейран писал королю Людовику 19 октября 1814 года, TLC, 68—69. Лабрадора, часто посещавшего французскую миссию, называли «предателем». По всей видимости, в этой связи были трудности и у баварского короля: мемуары Талейрана, Memoires (1891), II, 270.

Об успехах Доротеи Талейран писал герцогине Курляндской 13 октября 1814 года, ТЫ, 52, 15 октября, ТЫ, 56 и еще раз 19 октября, 58 (о том, как она покорила Вену). То же самое сообщал Дальберг своему дяде в письме от 24 ноября 1814 года (перехвачено), DCV, I, по. 872. Приглашение Талейрана на семейные ужины к Меттерниху по ходатайству сестры Доротеи герцогини де Саган: Меттерних в письме герцогине, без даты, MSB, 266. «Редкое невезение» не встретить у Меттерниха императора, короля, кронпринца, нужного генерала или министра: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 114. Ла Гард-Шамбона о «волшебной грациозности» Доротеи: 64—65. Талейран диктует депеши Доротее: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 405; их «борьба за каждое слово»: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 239. Меттерних провел ночь у герцогини де Саган не 8 октября, как утверждают некоторые авторы (Dallas, The Final Act (1997), 201), a 1 октября. К 8 октября их отношения уже переменились. «Самое великое счастье в жизни» — из письма Талейрана герцогине де Саган, его цитирует Макгиган (1975), 341. Некоторые историки предполагают, что Меттерних официально не был назначен президентом конгресса, однако это противоречит протоколу совещания от 30 октября: HHSA St. К. Kongressakten Kart. 2. О визите царя Александра к княгине Багратион в ночь с 30 сентября на 1 октября: донесение агента «Нота» барону Хагеру от 1 октября 1814 года, DCV, I, по. 233. О том, что весь город обсуждает эту новость: донесение агента «Нота» от 2 октября 1814 года, по. 232.

Глава 9. Танцуя с целым миром в руках

Бал-маскарад, «необыкновенное, изумительное событие» — у графини Бернсторф: Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,155. Количество свечей варьируется от 4000 (Montebello) до 16 000 (Bertuch); включая 5000 (Stolberg-Wernigerode), 8000 (Schonholz) и 12 000 (San Marzano). Описание убранства дворца и праздничной публики: Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 106; дневник Карла Бертуха — Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress(1916),20—-21; Henrich Grafzu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 40. Подделка приглашений: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814—1815 (1981), 45—46. Один из методов надувательства описан Шёнхольцем в мемуарах (1914), II, 106. О неимоверных усилиях официантов по обслуживанию десятитысячной «оравы» гостей: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 93. Данные о масштабах пиршества: Ole Villumsen Krog, cd., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002), 464.

О нежелании ехать на бал Гумбольдт написал жене: Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, IV—V, ed. Anna von Sydow (1910), IV, 391—392. Дорожный инцидент с Мюнстером — у Гарденберга: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 799. Впечатления графа Огюста де Ла Гард-Шамбона — из его воспоминаний: Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 37— 40, 193. О нарядах: Henrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 43; Regina Karner, «Fashion During the Congress of Vienna» у Ole Villumsen Krog, ed., (2002), 264; Carl Masner, «Das Costum der Empirezeit» в сборнике Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 233-245.

История вальса: Hans Fantel, The Waltz Kings:Johan Strauss, Father and Son, and their Romantic Age (1972), 31; Elizabeth Aldrich, «Social Dancing in Schubert's World» в Raymond Erickson, ed., Schubert's Vienna (1997), 131 — 138; Otto Biba, «The Congress of Vienna and Music» у Krog, ed. (2002), 201. О балах как о неотъемлемой детали Венского конгресса: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 113; дневник Штольберга-Вернигероде (2004), 100. «Отражение общества» — Ла Гард-Шамбона; «мерцающие шелковые и газовые одеяния» и «упоительная музыка» — Dorothy Guis McGuigan, Mettemich and the Duchess (1975), 342—343. Об очаровании вальса писал в дневнике и Карл фон Ностиц: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 149. О пропаже трех тысяч серебряных ложек: мемуары Фридриха фон Шёнхольца (1914), И, 106.

В Вене долгое время ходили слухи об отравлении Моцарта Антонио Сальери, хотя и не было никаких явных свидетельств: Volkmar Braunbehren, Maligned Master: The Real Story of Antonio Salieri, trans. Eveline L. Kanes (1992), 4. Интересно, что в его защиту в сентябре 1824 года выступил один из агентов барона Хагера «Нота» — поэт Джузеппе Антонио Карпани: Lettera delsig. G. Carpani in difesa del Mo Salieri calunniato deWavvelenamento del M'Mozard.

О вечерах в британском посольстве: донесение агента XX барону Хагеру от 15 октября 1814 года, DCV, I, 384, GPWK, 181-182; дневниковые записи Жана Габриеля Энара, часто бывавшего на приемах, — Jean-Gabriel Eynard, Ли Congresde Vienne:journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), I, 38—40, 67—68. Об английском высокомерии: Энар (1914—1924), I, 136, от 18 ноября 1814 года; о старомодности и других странностях британцев: баронесса дю Монте (1904), 137; Rosalie Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865) (1939), I, 253; Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 10; Karl von Nostitz, Leben und Brief wechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 146—147, запись от 15января 1815 года; Pictet de Rochemont, Biographie, travaux et correspondance diplomatique (1892), 176. О драке лорда Стюарта с кучером барон Хагер доложил императору: донесение от 1 ноября 1814 года, DCVf I, no. 620; запись в дневнике Сан-Марцано от 26 октября 1814 года, Corrispon-denza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congresso di Vienna (1903), Ilario Rinieri, ed., lx; Karl August Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten desEignen Lebens, II (1987), 602. История получила широкий общественный резонанс: Штольберг-Вернигероде, запись от 29 октября 1814 года, 82 (2004). Карл фон Ностиц тоже отметил, что посол пострадал в большей мере, чем извозчик: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 148, запись от 15 января 1815 года. О том, что посол осушил несколько бутылок вина: Jean-Gabriel Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), 1,89, запись от 6 ноября 1814 года. Доктор Карро осмотрел и подтвердил наличие синяков, но лорд Стюарт не предъявил никаких претензий, запись от 8 ноября 1814 года, 97.

Об ожиданиях приезда в Вену Марии Луизы: донесение агента Гёхаузена барону Хагеру от 6 октября 1814 года, DCV, I, по. 291. Душевные колебания бывшей императрицы: Alan Palmer, Napoleon and Marie Louise:The Emperor's Second Wife (2001), 175—176. Письма Марии Луизы, которые она начала нумеровать после прибытия в Рамбуйе (№№ 186—205), опубликовал секретарь короля Швеции Густава VI Адольфа: СЕ Palmstierna, trans. E.M. Wilkinson, My Dearest Louise: Mane-Louise and Napoleon 1813-1814(1958), 194-224.

О записке Талейрана от 1 октября с отчетом о совещании см.: архивы HHSA St. К. Kongressakten Kart. 2; the King's Ambassadors at the Congress, no. ЗА за 4 октября 1814 года в его мемуарах, Memoires (1891), И, 228; письмо королю Людовику XVIII от 4 октября 1814 года, TLC, 20—21; письмо королю Людовику XVIII от 9 октября 1814 года, там же, 28—29. О позиции Талейрана Генц сообщал Карадже, письмо от 6 октября 1814 года: Depeches inedites du chevalier de Gentz aux hospodars de Valachie pour servira Vhistoire la politique europeene (1813—1828), ed. Comte Prokesch-Osten fils (1876), 1,109. О влиянии, которое записка Талейрана оказала на малые германские княжества и государства, лорд Каслри писал Ливерпулю 9 октября 1814 года: BD, CXIV, 203. О «заговоре» французов Дальберг сообщал Жокуру 8 октября 1814 года (прочитано полицией): GPWK, 222—223. Об испанской солидарности: донесение агента Фредди барону Хагеру 2 октября 1814 года, GPWK, 150. «Верховные арбитры Европы», а также слова Гумбольдта, назвавшего французский документ «горящей головешкой, брошенной в наши ряды», — из письма Талейрана королю Людовику XVIII от 9 октября 1814 года, TLC, 28—29.0 возмущении британцев Талейраном см. письма лорда Каслри Ливерпулю от 9 октября 1814 года, BD, CXIII, 202, BD, CXV, 204-205, а также WSD, IX, 323.

Нота Талейрана от 3 октября: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 264. Жизнеописание Генца: Paul Sweet, Friedrich von Gentz: Defender of the Old Order(1941) и Golo Mann, Secretary of Europe: The Life of Friedrich Gentz, Enemy of Napoleon (1946). О страсти Генца к земным благам: Hannah Arendt, Rahel Varnhagen: The Life ofajewess, ed. Liliane Weissberg and trans. Richard and Clara Winston (1997), 146. Нередко пишут, что ответную ноту французской делегации передал 4 октября лорд Каслри, но это не так. На званом вечере у герцогини де Саган ее официально вручил Талейрану князь Меттерних. См. Мемуары Талейрана: the King's Ambassadors at the Congress, no. 4A, 8 октября 1814 года, Memoires (1891), II, 238, а также его письмо королю Людовику XVIII от 9 октября 1814 года, TLC, 30. «Еще один запоминающийся буйный скандал» — из дневника Генца: Gentz, Tagebucher, 314,5 октября 1814 года. Угроза Меттерниха отменить конгресс: De-peches inedites (1876), I, 110, 6 октября 1814 года. О том, что совещание 5 октября «не закончилось, а испустило дух», Талейран написал королю Людовику 9 октября 1814 года, TLC, 33—34.

Глава 10. Народное гулянье

Прусскую политику лорда Каслри детально рассматривает Уэбстер: С.К. Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931). Особенно дружески был настроен к Пруссии, по мнению Талейрана, лорд Стюарт, о чем князь сообщал королю Людовику XVIII19 октября 1814 года, ПС, 71.0 своем желании строить более тесные отношения с Пруссией Каслри писал Ливерпулю 9 октября 1814 года, BD, СХШ, 201. Гарденберг и Гумбольдт разделяли опасения Каслри в отношении России; об этом свидетельствуют многие документы: его письмо жене от 2 ноября 1814 года, 399; агентское донесение барону Хагеру от 20 октября 1814 года, DCV, I, по. 462; послание Генца Карадже от 21 июня 1814 года, Depeches inedites, 81—82. Гумбольдт настоятельно рекомендовал добиваться альянса с Австрией в письме королю Пруссии от 14 сентября 1814 года (перехвачено австрийской полицией), GPWK, 118 и I, по. 100. О разногласиях Гарденберга с королем см. Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 798, 26 сентября 1814 года. Австрийская полиция отмечала трения между пруссаками и русскими. Об этом барону Хагеру сообщал 1 октября 1814 года агент «Нота», DCV, I, по. 210. Трудности объединения Австрии и Пруссии против России: Schroeder, The Transformation of European Politics 1763— 1848 (1994), 14—15; письмо Розенкранца Бернсторфу от 16 августа 1814 года, GPWK, 111.0 разногласиях с Каслри, в том числе и по проблеме Саксонии, Талейран сообщал королю Людовику XVIII 31 октября 1814 года, TIC, 103-104.

Описание народного гулянья в Аугартене основано на многих источниках, в частности: Ли Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), 1,5, запись от 6 октября; Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Am ihren Aufzeichnungen, I (1896), 156; Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 83—86.0 воздухоплавателе: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account (1968), 95. О скачках, акробатах, фейерверке и других развлечениях: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815(19%!),6октября 1814 года;5Ы-berg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 51-52.

Предварительный разговор Талейрана и Меттерниха перед совещанием 8 октября: King's Ambassadors at the Congress, no. 4A, 8 октября 1814 года, 240. О совещании см. письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 9 октября 1814 года, ПС, 31—34,36—42, а также Макгиган (1975), 347—348. Нессельроде о намерении царя уехать из Вены в письме Поццо ди Борго от 27 сентября 1814 года (пятнадцатого — по русскому календарю): Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 82. Представители великих держав встречались дважды — после обеда и вечером: Gentz, Tagebucher (1873), I, 316, запись от 8 октября 1814 года. О проблеме публичного права в мемуарах Талейрана: the King's Ambassadors at the Congress, no. 5A, 12 октября 1814 года, Memoires( 1891), II, 249. Замечание Гарденберга: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 801, 8 октября 1814 года. О новом «комитете восьми» и переносе даты открытия конгресса: Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), II, 272—273 и газета «Винер цайтунг» за 13 октября 1814 года. О том, что «комитет восьми» может представлять конгресс: Gaetan de Raxis de Flassan, Histoire du Congres de Vienne (1829), I, 26. Отсрочка была выгодна и французской делегации: Karl August Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 597.

О званом ужине у герцогини де Саган: Gentz, Tagebucher (1873), 1,314—315 (правда, Генц не упоминает о Виндишгрёце). Отношения герцогини с Виндишгрёцем, история с перстнем и прочие детали: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 118—119; McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 60; Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865) (1939), I, 262. О пристрастии Виндишгрёца к бельгийским сигарам: Пфлаум, 118. Меттерних, герцогиня, ревность: Rzewuska (1939), 1,259. Меттерних пишет письмо герцогине на совещании: MSB, 267,9 октября 1814 года. Императорский бал и костюмы «четырех стихий» — Воды, Воздуха, Огня и Земли: Eynardjournal (1914—1924), 1,15,10 октября 1814 года; Countess Edling, Memoires (1888), 183; Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 108; Countess Bernstorff (1896), I, 155-156; Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814—1815,52; San Marzano, Diario, lviii, 9 октября 1814 года.

Глава 11. Польская «зубная боль»

Толпа ходоков в приемной Меттерниха, уставший министр: Eynard, Journal (1914—1924), 1,17—21, 11 октября 1814 года. Пикте де Рошмону, получившему вместе с Энаром аудиенцию у министра, тоже понравилась любезность Меттерниха, но он пришел к выводу о том, что князь не разбирается в существе проблем: Pictet de Rochemont, Biographie, travauxet correspondance diplomatique (1892), 168—169. Искушенность Консальви отметил и эрцгерцог Иоганн: Archduke Johann, Ausdem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815(1891), ed. Franz Ritter von Krones( 1891), 171,23 сентября 1814 года. О самом кардинале — из его мемуаров: Consalvi, Memoires (1864), а также: John Martin Robinson, Cardinal Consalvi, 1757-1824 (1987), E.E.Y. Hales, Revolution and Papacy, 1769-1846 (1960), 229-230. Консальви о Наполеоне: Memoires (1864), II, 397; раскопки Форума, реставрация Колизея, наименование улиц: Robinson (1987), 60—61.0 целях Консальви: донесение полиции от 18 сентября 1814 года, DCV, I, по. 106 и доклад агента «Нота» Хагеру от 3 октября 1814 года, I, по. 254.

Ограбление Наполеоном Ватикана: Dorothy Mackay Quynn, «The Art Confiscations of the Napoleonic Wars», AHR, 50, no. 3, 437—460; Owen Chad wick, The Popes and European Revolution (1981), 462. Об интересе австрийцев к папским владениям: письмо Гумбольдта королю Пруссии от 14 сентября 1814 года (перехвачено полицией), DCV, I, по. 100.

О связи Меттерниха с княгиней Багратион и об их дочери Клементине: Hastier, «Les Bagration»: Vieilles histoires, etranges enigmes  (1962); McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 16; Corti, Metternich und die Frauen (1948), 1,70—72.0 частых визитах царя Александра в салон княгини Багратион: донесение агента Зибера барону Хаге-ру от 3 октября 1814 года, DCV, I, по. 247 и донесение агента Гёхаузена Хагеру от 6 октября 1814 года, по. 291. Интерес царя к ее взаимоотношениям с Меттернихом: сообщение агента «Нота» Хагеру от 3 октября 1814 года, DCV, I, no 252, его подозрительность: донесение Хагеру от 14 октября, по. 415.

Большой интерес для исследователей представляют письма Марии Луизы. В 1912 году 243 ее письма герцогине Монтебелло были опубликованы Эдуаром Гашо: Edouard Gachot, Marie-Louise Intime (1912). Затем к ним добавились 318 писем Марии Луизы и Наполеона, найденные в письменном столе ее детьми от Адама Найпперга. Коллекция оставалась в частных руках до 1934 года, когда один из правнуков выставил ее на аукцион в Лондоне и письма приобрело французское правительство. Затем через одиннадцать лет 127 писем Марии Луизы, в основном ее ответы Наполеону, обнаружил в Швеции архивариус Нильс Хольм. Наполеон отдал письма для большей сохранности старшему брату Жозефу Уезжая после Ватерлоо в Америку, Жозеф оставил их свояченице Дезире, жене бывшего наполеоновского маршала, а тогда шведского кронпринца Бернадотта. Королева хранила у себя письма до самой смерти в 1860 году. Часть этих писем и других документов из архивов Бернадотта опубликовал К.Ф. Пальмстиерна, личный секретарь короля Швеции Густава VI Адольфа, в переводе на английский язык Е.М. Уилкинсон: Е.М. Wilkinson, trans., My Dearest Louise: Marie-Louise and Napoleon 1813—1814 (1958). В моей работе я обращался к письмам, опубликованным на страницах 194—224. Важными для меня были воспоминания секретаря Марии Луизы барона Меневаля и исследование историка Алана Палмера: Baron Claude-Frangois de Meneval, Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, ed. Baron Napoleon Joseph de Meneval (1894), HI, 162—311; Alan Palmer, Napoleon and Marie Louise: The Emperor's Second Wife (2001), 150-190. И Пал мер (с. 188), и Пальмстиерна (с. 223) указывают, что Мария Луиза приехала в Вену 4 октября, но я считаю датой ее прибытия в австрийскую столицу 7 октября. Я основываю свой вывод на нескольких источниках, в частности на дневнике Маттиаса Франца Перта — Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814—1815(1981) и газете «Винер цайтунг» от 8 октября 1814 года, сообщившей о том, что накануне во дворец Шёнбрунн въехала Мария Луиза. Юный облик бывшей императрицы: Hilde Spiel, ed., The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 251. Мария Луиза ни при каких обстоятельствах не должна «попасть в руки врагов» — об этом Наполеон писал брату Жозефу 16 марта 1814 года, Meneval (1894), III, 195.0 разочаровании Марии Луизы: Meneval (1894), III, 298, 15 августа 1814 года.

О делегации книгоиздателей я писал на основе исследования Энно Крейе: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy, II (1963— 1983), 188—189. И Крейе, и другие историки считают, что германских издателей и книготорговцев представлял Фридрих Бертух. Но это не так. В Вену приехал его сын Карл, а Фридрих в последнюю минуту решил остаться дома, почувствовав недомогание. Об указе о цензуре от 1810 года: Donald Eugene Emerson, Metternich and the Political Police: Security and Subversion in the Hapsburg Monarchy (1815—1839) (1968), 29. За издателями следили несколько агентов: донесение Шмидта от 7 октября 1814 года, GPWK, 160 и DCV, I, по. 301. О подозрительных контактах Котты сообщал агент «Н» 29 сентября 1814 года, GPWK, 136 и DCV, I, по. 201. Донесения агента «Н» о Котте см. также GPWK, \1\,DCV, I, no. 342 и о его встрече с Меттернихом 14 октября: GPWK, 180—181. Опасения относительно связей Котты и Бертуха с «Тугенбундом»: донесение агента «R» барону Хагеру 11 октября 1814 года, DCV, I, по. 582.0 встрече Котты и Бертуха с министром иностранных дел Австрии: дневниковая запись Карла Бертуха от 8 октября 1814 года: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 27—28.

О делегации еврейских общин: Крейе (1963—1983), II, 190; здесь же он пишет о содействии Меттерниха и его предыдущих контактах с Якобом Барухом. Дополнительная информация: MaxJ. Kohlerjewish Rights at the Congresses of Vienna (1814—1815), and Aix-la-Chapelle (1818) (1918), 4—5; Salo Baron, Die Judenfrage auf dem Wiener Kongress, auf Grund von zum Teil ungedtruckten Quellen dargestellt (1920). Правительственные инструкции — в письме барона Хагера от 1 июля 1814 года, DCV, I, по. 14; о слежке: доклад Гёхаузена от 27 октября 1814 года, GPWK, 207 и записка Хагеру от 21 октября 1814 года, DCV, I, по. 467. О прибытии великого герцога Баденского, князя Турн-и-Таксиса и князя Нассау-Вайльбурга газета «Винер цайтунг» сообщила 3 октября 1814 года. Реплика Александра Ивановича Михайловского-Данилевского о князе Нассау-Вайльбурга — из описания Александра Сапожникова: Dr. Alexandre Sapojnikov, «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer», Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002), 148.0 знаменитом игроке в вист: Ludwig Hevesti, «Die Wiener Gesselschaft zur Zeit des Congresses», Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 68. Описание салона мадам Фрейзер: Anna Eynard-Lullin, Anna Eynard-Lullin et Vepoque des congres et des revolutions (Alville, 1955), 177-178.

Поездка на поле битвы: газета «Винер цайтунг» за 11 октября, а также дневники, в частности Маттиаса Франца Перта: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1981), 52, 11 октября 1814 года. О разговоре лорда Каслри с царем — из его письма Ливерпулю от 14 октября 1914 года, BD, CXVI, 206—208. Меморандум Каслри: Le Congrede Vienneetlestraitesde 1815(1864), II, 291-293. О притязаниях царя на Варшавское герцогство: письмо Каслри Ливерпулю от 2 октября 1814 года, BD, CXI, 197. Опасения Каслри по поводу «протокольной дистанции»: письмо Ливерпулю, отправленное в тот же день, BD, CXII, 199—200. Меморандум «Виконт Каслри царю всея Руси»: WSD, IX, 329. О позиции Каслри в отношении Польши: письмо Ливерпулю от 2 октября 1814 года, BD, CXI, 197—199; «Первый меморандум по польскому вопросу», BD, 209—210 и WSD, IX, 332. О рассылке записки Каслри по всем миссиям, кроме русской: Gentz, Tagebucher, 318; свое мнение Талейран изложил в письме королю Людовику XVIII 17 октября 1814 года, ТЕС, 56—60. О том, что царь, пока Каслри готовил записку, пребывал у княгини Багратион: донесение агента Зибера Хагеру от 14 октября 1814 года, DCV, I, по. 361 и отдельный доклад Хагеру, сделанный в тот же день, по. 368.

Особую остроту польской проблемы отмечали многие участники конгресса, например, Штейн в ноябрьской дневниковой записи: Briefe und amtliche Schriften (1964), V, 333—334 (точная дата неизвестна). Польша как «зубная боль»: Maurice Paleologue, The Enigmatic Tsar (1938), 222. Поданной проблеме см. также примечания к главе 1. Талейран очень много писал королю Людовику о Саксонии: TLC, 250— 251, 6 января 1815 года; ТЕС, 63, 17 октября 1814 года. У Талейрана были союзники и в Германии, в частности граф Мюнстер, тоже считавший, что сохранение Саксонии необходимо для поддержания баланса сил в Европе и выживания самой Германии (1868, 61). Опасения по поводу усиления Пруссии разделяли и король Баварии, и эрцгерцог Иоганн, оставивший немало записей в дневнике по этой проблеме. О том, что Россия и Пруссия не будут вести себя столь нагло перед всем конгрессом, Талейран писал королю Людовику XVIII 29 сентября 1814 года, 9.0 поддержке герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963—1983), II, 266; письма Талейрана королю Людовику XVIII от 7 и 15 декабря 1814 года и его мемуары, Memoires (1891), 355 и 363—365.

Об альянсе Каслри с Меттернихом и Гарденбергом против России британский министр писал Ливерпулю 9 октября 1814 года, BD, СХШ, 201. Письмо Гарденберга от 10 октября хранится в венских архивах HHSA St. К. Kongressakten Kart. 7. Ответ Каслри на следующий день: Angeberg (1864), II, 274—276; комментарии Гарденберга — в его дневнике: Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 801, 11 октября 1814 года. Генц перевел письмо Каслри на французский язык. Критическую оценку позиции британца можно найти в дневнике Генца, Tagebucher (1873), 317—318,12 октября 1814 года и в докладе князю Меттерниху, сделанном на следующий день, Briefe von und ab Friedrich von Gentz, ed. Friedrrich Carl Wittichen and Ernst Salzer (1913), III, 303. Датчанин Розенкранц тоже был не в восторге: Rozenkrantz Journal du Congres de Vienne, 1814-1815 (1953), 80-81,16 ноября 1814 года. «Меттерних мучается любовью» — Талейран писал герцогине Курляндской 2 октября 1814 года, ТЫ, 40. Переживания Генца по этому поводу: Tagebucher, 319,14 октября 1814 года.

Глава 12. Шесть недель ада

В заголовке использованы слова из письма Меттерниха жене от 19 сентября 1814 года: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963—1983), II, 124; Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 131, дневниковая запись в декабре 1814 года не датирована. Описание погоды в день фестиваля мира — из дневников Жана Габриеля Энара, Карла Бертуха и Каролины Пихлер: Jean-Gabriel Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), I, 41; Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 35; Caroline Pichler, Denkwurdigkeiten aus meinen Leben (1914), III, 33. Солнце светило по-летнему почти весь сентябрь и до 21 октября, а в августе шли дожди, гремели грозы и небо было затянуто облаками. Об этом пишут многие авторы дневников, любившие наблюдать и за погодой.

О буме в магазинах шляп: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 96. Стремление Меттерниха обойтись «без каких-либо военных атрибутов» и приказ императора провести военный парад: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 365—367. Недовольство фельдмаршала Шварценберга — из его письма жене от 15 октября 1814 года: Johann Friedrich Novak, ed. Briefe des Feldmarschalls Fursten Schwarzenberg an seine Frau, 1799—1816 (1913), 408. Милитаристский оттенок празднества мира отметил Гарденберг: Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 802,18 октября 1814 года; обеспокоенность русского царя отметил Штейн, наблюдавший за парадом с балкона павильона: Briefe undamtliche Schriften, V (1964), 324, 18 октября 1814 года.

О перилах из мушкетов: Heinrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zurZeit des Congresses (2004), 64, 18 октября 1814 года; о «шатре мира»: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 35; о военных трофеях: Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 105—106. Убранство, ковры, цветы, месса: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 25—28. Описание празднества можно найти и у других авторов: Countess Bemstorft, Ein Bildausder Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,158—159; Countess Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788—1819 (1913), II, 107—109. Военные трофеи не произвели впечатления на Штольберга-Вернигероде, но ему понравилась еда (2004,63—64). Обильное угощение: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814—1815 (1981), 58—60. О меню также писала газета «Винер цайтунг» на следующий день после праздника и 21 октября. О тостах императора Австрии и царя России: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 206. Особенный восторг тост царя Александра вызвал у графини Эдлинг: Countess Edling, Memoires (1888), 182. Численность венского гарнизона: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, 196.

Описание «бала мира» у Меттерниха, запуска воздушного шара, храмов Аполлона, Марса и Венеры: Programme de la fete de la paixpour etre execute dans lesjardins de son excellence le prince Metternich aupres de Vienne; программу можно найти в NP, I, 266—268. Имеются и впечатления очевидцев — дневники Энара и графини Бернсторф: Eynard, Journal (1914-1924), I, 42, 19 октября 1814 года; Bernstorff (1896), I, 158—159. Сравнение атмосферы вечера со сказкой из «Тысячи и одной ночи»: Anna Eynard-Lullin et Vepoque des congres et des revolutions (Alville, 1955), 181. Восхищался сказочной обстановкой на вилле Меттерниха и Карл Август Варнгаген фон Энзе: Karl August Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 599. Талейран не присутствовал на «фестивале мира», посвящавшемся победе союзников под Лейпцигом, поскольку на нем праздновалось поражение Франции, пусть и наполеоновской, но министр побывал на «балу мира» у Меттерниха. Не пропустил «бал мира» и Генц, вернувшись с него домой необычно поздно (Tagebucher, I, 320—321). О том, что великолепием и грандиозностью бала Меттерних превзошел даже Наполеона, писал Жан Габриель Энар: Eynard Journal (1914—1924), 1,43,19 октября 1814 года. Несколько иное мнение о нем выразила графиня Эдлинг: Countess Edling, Memoires (1888), 181—182. Парк Меттерниха во времена конгресса был гораздо обширнее, чем сегодня: он простирался до здания, где теперь располагается российское посольство. В особняке Меттерниха сейчас размещается посольство Италии, и я еще раз выражаю благодарность за гостеприимство его превосходительству послу Раффаэле Берленги, Патриции Фуско и Кристине Морроне.

О завтраке с Меттернихом — из дневника Генца: Gentz, Tagebucher (1873), 321, 19 октября 1814 года. Поведение русского царя на балу и его недовольство тем, что вокруг «слишком много дипломатов»: донесение агента барону Хагеру от 20 октября 1814 года, DCV, I, по. 457; Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810-1815 (№l),ed. Franz Ritter von Krones (1891), 178-179,18 октября 1814 года. «Наш ребенок» — из MSB, 185,21 января 1814 года; Армфельт — «негодяй»: 237—238,25 марта 1814 года. О кончине Армфельта — сообщение в газете «Винер цайтунг» за 25 сентября 1814 года. О беспокойной осени: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 359—361.0 том, что и Генц занимался вызволением Вавы, свидетельствует его ссылка на Братислава, адвоката, привлеченного к разрешению проблемы {MSB, 321,20 октября 1814 года). Разговор Талейрана и Меттерниха о Саксонии и Пруссии состоялся не 23 сентября (Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812—1822, 156), в этот день французский министр приехал в Вену, а в октябре: письмо Талейрана Людовику XVIII от 19 октября 1814 года, TLC, 72. Тогда же Талейран сказал, что «справедливость, интересы национальной безопасности и элементарное достоинство» требуют от Австрии воспротивиться Пруссии.

Даллас — один из немногих историков конгресса, уделивших серьезное внимание герцогине де Саган. Однако в его блестящем исследовании есть и неточности. Герцогиня пригласила царя Александра на завтрак не после получения письма от Меттерниха 20 октября (Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo, 209). Она сделала это за два дня до получения записки, встретив государя на балу у русского посла Штакельберга. Просьба герцогини об аудиенции у царя и побудила Меттерниха написать послание. И герцогиня не могла получить его 20-го. Меттерних писал его утром на следующий день после бала, то есть 21-го, и герцогиня получила письмо уже 22 октября на балу у графа Зичи. О завтраке царя и герцогини де Саган имеются анонимные донесения барону Хагеру от 1 ноября 1814 года, по. 635 и по. 476. Письмо Меттернихаот 21 октября 1814 года опубликовано в MSB, 267—269. Письмо Меттерниха о Саксонии: Angeberg (1864), II, 316—320.

О разрыве с герцогиней Меттерних сказал Генцу 22 октября (Gentz, Tagebücher, I, 322). Генц не упоминает письмо Меттерниха о Саксонии, вероятно, из-за того, что он просто не знал о его существовании. Генц был не согласен с позицией Меттерниха. О позиции Генца см. его Denkschrift в NP, II, 489, февраль 1815 года. О России и Австрии: Denkschrift Генца в NP, II, 474—476; разногласия по поводу Швейцарии: Nesselrode, Autobiographic, Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760-1850, II, 108-109; Helen du Coudray, Metterrnich (1936), 139—141. Обязательства царя в отношении нейтралитета Швейцарии: письма царя Александра I де Лагарпу и де Лагарпа царю Александру (Correspondance de Frederic-Cesar La Harpe et Alexander ler, II, 505). О неприязни царя к Меттерниху: Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzogjoahanns von Oesterreich 1810— 1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 180, 21 октября 1814 года. О частых контактах Генца с Талейраном можно судить по его дневнику и донесениям австрийских агентов — например, по анонимному докладу барону Хагеру от 31 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1215. Генц сам отмечал подарки, получаемые от делегатов, включая 24 000 флоринов, переданных ему от имени короля Франции (Gentz, Tagebücher, 1,343). Генц и Талейран находили общий язык по многим проблемам, в том числе и по Саксонии.

Излагая планы посланников Британии, Австрии и Пруссии выступить единым фронтом против царя Александра и поставить проблему Польши перед всем сообществом держав, я основывался на письмах лорда Каслри и многих других источниках. Прежде всего я использовал следующие материалы: «Первый меморандум по польскому вопросу» лорда Каслри, BD, 209—210; письмо Каслри Ливерпулю от 20 октября 1814 года, BD, CXVIII, 211 и его же письмо от 24 октября с «Меморандумом о наилучшем решении польского вопроса», XXIX, 212-213 и 213-215; Adam Czartoryski, The Memoirs of Prince Adam Czartoryski and his Correspondence with Alexander I, I—II, ed. Adam Gielgud (1968), 284; Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 347ff; Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1982), II, 207ff. Критика Талейраном своих коллег: его письмо герцогине Курляндской от 31 октября 1814 года, TLI, 60. Разговор Талейрана с царем вечером 23 октября: его письмо Людовику XVIII от 25 октября 1814 года, TLC, 84—89, the King's Ambassadors at the Congress, no. 8А за 24 октября 1814 года, Memoires (1891), II, 274; донесение агента XX барону Хагеру от 26 октября 1814 года, DCV, I, по. 559. Об угрозе царя в отношении короля Саксонии знал и член русской делегации Штейн: Tagebuch, Briefe und amtliche Schriften, V (1964), 319, не датированная запись, сделанная, очевидно, до 2 октября 1814 года. Свою позицию по Польше и Саксонии Талейран изложил в письме Людовику XVIII 19 октября 1814 года, TLC, 75-76.

Меттерних о встрече с царем: NP, 1,326ff; мнение Генца — NP, II, 482-483; сообщение Каслри Ливерпулю, BD, CXXVIII, 229,11 ноября 1814 года; доклад Талейрана Людовику XVIII31 октября 1814 года, где князь особый упор делает на «вызывающем тоне» Меттерниха и «шокирующей лексике» царя Александра, TLC, 99—100. Сравнение царя с Наполеоном: Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810-1815 (1891),ed. Franz Ritter von Krones (1891), 181, запись эрцгерцога Иоганна от 25 октября 1814 года. Заявление Меттерниха о нежелании больше видеть царя: мемуары Генца, Denkschrift, NP, II, 483. Полицейские агенты сообщали о возмущении Александра и угрозе уволить Меттерниха: донесение агента XX барону Хагеру, 28 октября 1814 года, DCV, I, по. 598. О фривольном поведении Меттерниха с иностранными сюзеренами: например, донесение агента «Нота» Хагеру о недовольстве короля Дании австрийским министром, 3 января 1815 года, DCV, I, по. 1230. Угроза царя выбросить Меттерниха в окно: Eynard, Journal (1914), I, 73, запись от 28 октября 1814 года. Многие биографы Меттерниха именно с этим инцидентом связывают вызов князя на дуэль, сделанный царем. Однако если вызов на дуэль действительно имел место, то он был сделан скорее всего в декабре, см. примечания к главе 19. Поездка монархов в Венгрию часто неверно датируется; она началась утром 24 октября. О том, что царь Александр никому не поручил заниматься делами конгресса, Талейран писал Людовику XVIII 25 октября 1814 года, TLC, 93.

Глава 13. Робинзон Крузо

История о романтической новелле Наполеона «Клиссон и Евгения»: Andy Martin, Napoleon the Novelist (2000), 118-220; Steven Englund, Napoleon: A Political Life (2004). Ингланд осветил и такие детали повести, на которые не обратили внимания другие исследователи Бонапарта. Роль царя в выборе Эльбы как места ссылки Наполеона: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814-1815 (1982), 14-15, 22. См. также: J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte (1952), 391; August Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissel (1903), 675—677; F.M. Kircheisen, Napoleon, trans. Henry St. Lawrence (1932), 674ff. Многие авторы, конечно, считают, что Эльба была избрана для того, чтобы унизить Наполеона, к примеру: Princess Radzivill, Forty-Five Years of My Life (1770-1815), trans. A.R. Allinson (1912), 390. Несогласие Меттерниха с выбором царя и его предупреждение о новой войне: письма князя императору Францу от 11 апреля 1814 года, NP, II, 469—472; там же ответы императора. О том, что император Австрии предпочел остаться в Дижоне, когда союзники входили в Париж: Alan Palmer, Napoleon and Marie Louise: The Emperor's Second Wife (2001), 170.0 «театральном великодушии» царя (лорд Стюарт) и отказе лорда Каслри подписывать договор: Mackenzie, The Escape from Elba (1982), 25 и Norwood Young, Napoleon in Exile: Elba (1914), 49.

Предоставление Наполеону Эльбы в пожизненное владение, ежегодной ренты в размере 2 000 000 франков, выделение средств для членов семьи: статьи III и VI договора «об отречении». В первой статье Наполеон также отказывался от Французской империи: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), I, 148—151. Описание города и порта: Mackenzie, The Escape from Elba (1982), 66—68. Указанные данные о численности населения приводила и оценочная комиссия конгресса на втором заседании 25 декабря 1814 года: Angeberg (1864), II, 566. Комиссия делала свое заключение на основе двух базовых цифр: 11 385 и 13 750. О кафе «Буоногусто» и местном вине: Robert Christophe, Napoleon on Elba, trans. Leon Ortzen (1964), 91. Природные ресурсы Эльбы: сэр Нил Кемпбелл в Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814—1814 (1869), 254. Добыча железной руды, соли: Mackenzie (1982), 65; Christophe (1964), 21,30,44; Kircheisen (1932), 681. См. также: Andre Pons de l'Herault, Souvenirs et anecdotes de ttle d'Elba (1897).

О мятеже на Эльбе: Captain Ussher, «Napoleon's Deportation to Elba», Napoleon's Last Voyages, being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, R Nf K.C.B. (on board the «Undaunted») and John R. Glover, Secretary to Rear Admiral Kockburn (on board the «Northumberland») (1895), 48—49; Campbell (1869), 214. Стрельба пушек по фрегату «Неустрашимый»: Mackenzie (1982), 63; Christophe (1964), 16-17,26-27. Подобия «дворца» и «трона»: Mackenzie (1982), 73; другие интересные детали: Abbe de Pradt, Du Congres de Vienne (1815) 1, 216; Count Mole, The Life and Memoirs of Count Mole (1781—1855), ed. Marquis de Noai lies (1924) 1,205 (без нации трон — «всего лишь куски дерева, обтянутые бархатом»). Слова принца де Линя о Наполеоне — Робинзоне Крузо встречаются у многих авторов, в частности: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 14; Pictet de Rochemont, Biographie, travauxet correspondance diplomatique (1892), 211.0 романе графа Франсиса Пальфи с балериной Биготтини: донесение барону Хагеру от 14 октября 1814 года, DCV, I, по. 415; Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel (1848), 140; The Diary of Frances Lady Shelley (1787-1817) (1912), 109. О бюстах царя для демонстрации париков: донесение агента «О» барону Хагеру от 19 октября 1814 года, DCV, I, по. 450. Граф Анштетт любил прикладываться к рюмке, и за ним особенно охотились агенты барона Хагера: Niels Rosenkrantz, Journal du Congres de Vienne 1814—1815 (1953), 40,6 октября 1814 года. Гетера Вольтере — частая ночная гостья обитателей дворца Хофбург: агентское донесение Хагеру от 12 октября 1814 года, DCV, I, по. 346. Она «почти каждый вечер» навещала князя Волконского: донесение Гёхаузена от 16 октября 1814 года, DCV, I, по. 396. Другие донесения о куртизанке: по. 477 от 22 октября и по. 498 от 25 октября 1814 года.

История об «игре в жмурки», чуть ли не закончившейся дуэлью: донесение от 11 октября 1814 года, DCV, I, по. 337; Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865), I, 254—255; Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzogjoahanns von Oesterreich 1810— 1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 176, дневниковая запись от 9 октября 1814 года. О соперничестве кронпринцев: Countess Bernstorff, Ein Bildaus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnun-gen (1896), 1,151. Еще о дуэли: письмо Рехберта отцу графу де Герцу, по. 343; письмо фельдмаршала князя Шварценберга жене от 8 октября 1814 года: Johann Friedrich Novak, ed., Briefe des Feldmarschalls Fursten Schwarzenberg an seine Fraut 1799—1816 (1913), 408. Об инциденте с Беллио имеется несколько агентских донесений: DCV, I, nos. 443—446. См. также перехваченное полицией письмо Маврожени от 22 октября 1814 года, по. 487. Генц узнал о том, что Беллио копирует его письма, на «балу мира»: Tagebucher (1873), 320—321, 18 октября 1814 года. Слухи о похищении: Mackenzie (1982), 163. Признаки готовившегося похищения были найдены в посольстве Франции: например, сообщение Мариотти Дальбергу от 5 октября 1814 года, GPWK, 219—220, DCV, I, по. 563. Император распорядился провести расследование: см. примечания к главе 18.

Замечание Карла Бертуха о «ноябрьской погоде»: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 38,25 октября 1814 года. О проливном дожде в этот день писали Штольберг-Вернигероде (Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zurZeit des Congresses, 78) и другие авторы дневников, в том числе Генц и Сан-Марцано: Gentz, Tagebucher, San Marzano, Diario. «Я уже не тот, кем был вчера»: выдержка из письма Меттерниха у Макгиган: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 381. Слухи о давлении царя на герцогиню: Rozenkrantz Jowratff du Congres de Vienne (1953), 54, 27 октября 1814 года. Просьба Меттерниха к герцогине не говорить о нем с царем: MSB, 269,31 октября 1814 года. «Этот человек способен на все» — из письма Меттерниха от 1 ноября 1814 года, MSB, 270.

С датой отъезда монархов в Венгрию нередко возникает путаница, хотя большинство авторов дневниковых записей указывают на 24 октября. Перед отбытием император Франц распорядился, чтобы все агентские донесения направлялись князю Меттерниху, DCV, I, по. 475,23 октября 1814 года. Выдержки из отчетов одной венгерской газеты о пребывании монархов дважды перепечатала «Винер цайтунг» — 1 и 4 ноября 1814 года. Поездка проходила не гладко, и это отмечали многие дипломаты, в частности Талейран: the King's Ambassadors at the Congress, no. 9A за 31 октября 1814 года, Memoires (1891), II, 285. Царь Александр императору Францу о Меттернихе и совет императора царю предоставить министрам заниматься переговорами — из письма Талейрана королю Людовику XVIII от 31 октября 1814 года, TLC, 100—101. Негативное отношение царя к министру иностранных дел Австрии отметил Штейн в своем дневнике: Briefe und amtliche Schriften, V (1964), 330, 29 октября — 7 ноября 1814 года. Проблемы во взаимоотношениях между двумя монархами отметили и Штейн, и агенты Хагера, DCV, I, по. 626. О желании царя создать нечто вроде альянса трех монархов лорд Каслри сообщал Ливерпулю 11 ноября 1814 года, BD, CXXVIII, 230. О том же баварец Вреде писал Розенкранцу 30 октября 1814 года, Journal, 56. Русский государь в Венгрии большую часть времени проводил не с монархами, а с «хорошенькими дамочками» — агент сообщал барону Хагеру 6 ноября 1814 года, DCV, I, по. 692. Буда и Пешт описаны Брайтом: Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 207 ff.

Об ухудшении отношений между царем Александром и императором Францем: Eynzrd, Journal (1914—1924), I, 86—87. О желании царя убрать Меттерниха с поста министра иностранных дел: донесение агента XX барону Хагеру от 28 октября 1814 года, DCV, I, по. 598. Розенкранц тоже знал о намерении Александра добиться от Франца увольнения Меттерниха от одного из помощников министра Худелиста: Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne (1953), 67, 6 ноября 1814 года. Возмущался дипломатическими методами царя лорд Каслри, о чем он сообщал Ливерпулю 5 ноября 1814 года, BD, CXXV, 222. Его мнение разделяли и другие посланники, например граф Мюнстер: Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munstefs Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 190, депеша от 27 ноября 1814 года. О «слепом следовании» короля Пруссии за русским царем и стремлении прусских дипломатов изменить эту политику даже ценой уступок в Саксонии Талейран писал Людовику XVIII 31 октября 1814 года, TLC, 103. Прозвище «камердинера царя», которое получил король Пруссии, — из донесения агента XX барону Хагеру от 14 ноября 1814 года, DCV, I, по. 768.

Глава 14. Обед с царем

Агентура барона Хагера постоянно докладывала ему о нарастании критического отношения в обществе к конгрессу: к примеру, донесения от 15 октября, DCV, I, по. 387 и 25 октября 1814 года, по. 533. О недовольстве короля Пруссии писал в дневнике Сан-Марцано: San Marzano, Diario, 22 октября 1814 года. Французский посланник Дальберг обвинял и Меттерниха, и царя: донесение агента XX от 7 октября 1814 года, по. 304.15 октября агент XX предсказывал отставку Меттерниха, по. 384. Этот агент проявлял особый интерес к общественным настроениям.

О неминуемом роспуске конгресса и опасениях войны: донесение барону Хагеру от 20 октября 1814 года, DCV, I, по. 459. Слухи об отъезде монархов: письмо Беллио от 15 октября 1814 года, по. 446 (перехвачено полицией). О том, что конгресс вообще может не состояться: Eynard, Journal (1914—1924), 75, 29 октября 1814 года. Общая напряженность атмосферы вокруг конгресса: Eynard, Journa (1914— 1924), 86, 3 ноября 1814 года; Rozenkrantz Journal du Congres de Vienne, 1814—1815 (1953), 2 ноября 1814 года. «Никто никому и ничему не верит», — сообщал агент «Нота» барону Хагеру 23 октября 1814 года, по. 496. Талейран недоволен лордом Каслри: его депеша королю Людовику XVIII от 17 октября 1814 года, TLC, 60—61. О Меттернихе, Каслри и Пруссии: письмо Талейрана герцогине Курляндской от 19 октября 1814 года, TLI, 58.

Политика Каслри в отношении Пруссии: его письмо Веллингтону 25 октября 1814 года, BD, CXXII, 218-219 и WSD, IX, 372. Лорд Каслри не считал угрозой усиление Пруссии: письмо Веллингтону от 1 октября 1814 года, СС, X, 144—145. «У Франции нет оснований для того, чтобы бояться Германского союза» — из письма Каслри Веллингтону от 25 октября 1814 года, СС, X, 175.

О своих попытках убедить Каслри в необходимости скорейшего открытия конгресса Талейран сообщал Людовику XVIII 25 октября 1814 года, TLC, 91. Разговор Талейрана с Меттернихом и совещание «комитета восьми» 30 октября: письмо Талейрана Людовику XVIII от 31 октября 1814 года, TLC, 108. Продолжительность совещания: Gentz, Tagebucher (1873), I, 325, 30 октября 1814 года. См. также Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), II, 358ff, возражения Нессельроде — 362; Kraehe, Metternich's German Policy (1963—1983), II, 227—228. Аноним в маске на балу: дневник баронессы дю Монте( 1904), запись от 6 ноября 1814 года, 113. Обещание «кругленькой суммы»: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 391. Предложение взятки, как и все подобные спекуляции, сомнительно. Мы полагаемся на британского делегата Кука: WSD, IX, 473. Можно найти и другие свидетельства, например Штейна, служившего в русской делегации и отмечавшего стремление царя использовать герцогиню де Саган для того, чтобы повлиять на Меттерниха: Briefe und amtliche Schriften, V (1964), 331,29 октября — 7 ноября 1814 года.

О своих подозрениях по поводу того, что лорд Каслри не следует указаниям британского принца-регента, Талейран писал Людовику XVIII 25 октября 1814 года, 91—93. Король через два дня прислал подтверждение герцога Веллингтона (96), а 9 ноября — обстоятельное пояснение, 122—126. Талейран не ошибался, и это видно из последующей переписки между Ливерпулем и лордом Каслри. Уэбстер называет поведение Каслри «открытым неповиновением»: Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 371. О том же пишет Рори Мьюир: Rory Muir, Britain and the Defeat of Napoleon, 1801-1815 (1996), 337-338.

О разговоре царя с прусским королем за обедом Талейран узнал от советника царя Чарторыйского, 127—128, 12 ноября. Грубое обхождение Александра с Гарденбергом: Розенкранц (1953), 73—74, 11  ноября 1814 года. Розенкранц получил информацию от русского делегата Разумовского и австрийца Худелиста, 66—67, 6 ноября 1814 года. Штейн тоже написал об оскорблении царем Гарденберга: Stein, Briefe und amtliche Schriften, V (1964), 332, запись предположительно между 29 октября и 7 ноября 1814 года. Слова царя «этого недостаточно» — у Макгиган: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 394. Гарденберг о неправоте короля: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen, ed. Thomas Stamm-Kuhlmann (2000), 804. Графиня восхищалась своим дядей: Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), I, 163. Меттерних отвергает наветы царя: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 393—394 и 395. Генц узнал о решении Пруссии, которое он назвал «изменой», на лестнице во время бала у лорда Стюарта в понедельник 7 ноября: Gentz, Tagebucher, 327—328. Спустя два дня Меттерних подтвердил указание короля Пруссии, 328, 9 ноября 1814 года.

Глава 15. Генерал-искуситель

Письмо барона Франца фон Партнера графу Эрбаху, перехваченное полицией, — из DCV, II, по. 2396. Первая ночь Наполеона в городской ратуше и поиски нового жилья: Robert Christophe, Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964), 38. О доме «У мельниц»: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814—1815 (1982), 77—78; Robert Christophe, Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964), 42—43, 53—55. Поспешный переезд в еще не готовые комнаты: Robert Christophe, Napoleon on Elba, 55; Andre Pons de l'Herault, Souvenirs et anecdotes de Vile d'Elbe (1897), 147; Paul Gruyer, Napoleon King of Elba (1906), 63. О жаре: J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte (1952), 397. Об ощущениях небезопасного пребывания на острове: August Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 680 и Norman Mackenzie, The Escape from Elba (1982), 77.

Опасения по поводу пиратов: Captain Ussher, «Napoleon's Deportation to Elba», Napoleon's Last Voyages, being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, RN, K.C.B. (on board the «Undaunted») and John R. Glover, Secretary to Rear Admiral Kockburn (on board the «Northumberland») (1895), 84; Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814—1815 (1869), 156. Союзные державы взяли на себя обязательства гарантировать безопасность Наполеону, в том числе и от пиратов (статья V Фонтенблоского договора), но Бонапарт не доверял им. О том, что пиратов могли нанять его враги: Norman Mackenzie, The Escape from Elba (1982), 164. Прибытие на остров гвардейцев: Campbell (1869), 241; Ussher (1985), 76-78; Mackenzie (1982), 93—94,97, а также Christophe, разговаривавший со старухой, знавшей историю о гвардейцах от своего деда (1964), 76—77.

О Друо, Камбронне и Бертране на Эльбе: Mackenzie (1982), 137; Друо — «мудрец» Великой армии: Christophe (1964), 15; о Друо, Бертране и Камбронне: Christophe (1964), 70—71,77—78; «отважный, но малообразованный» Камбронн: Campbell (1869), 370. Флотилия Наполеона: Mackenzie (1982), 98—99. О письмах Наполеона Марии Луизе: Меневаль, III, 285—289; там же — «что ни день, то новая история», III, 319. См. также 294—300,217ff, 220. В начале декабря полиция прекратила слежку за Марией Луизой (донесение агента XX барону Хагеру от 2 декабря 1814 года, DCV, I, по. 958 и доклад Хагера императору от 30 ноября 1814 года, по. 927), но вскоре наблюдение возобновилось. Времяпрепровождение Марии Луизы, изучение итальянского языка, уроки рисования — у Меневаля (1894), III, 279—283 и 314ff. Назначение к ней Найпперга: Меневаль (1894), III, 282; донесение агента XX от 24 октября 1814 года, DCV, I, по. 499. Наставления императора Найппергу: Castelot, 513. Ясно, что «любые средства и способы» включали и физическую близость: Mackenzie (1982), 131. Любовная связь между Марией Луизой и Найппергом завязалась либо к концу августа (Макензи, 133—134), либо к концу сентября (Палмер, 188). Описание внешности генерала Найпперга: 291—292. Меневаль назвал его «самым главным у Меттерниха агентом-искусителем»: Meneval (1894), III, 398. По случаю кончины графа Найпперга «Ревю британик» (Revue Britannique) в феврале 1829 года опубликовала статью (воспроизведена Меневалем в приложении — Meneval (1894), III, 509ff). Описание маленького короля Рима можно найти во многих источниках, в том числе у Карла Бертуха: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 57,19 ноября 1814 года. «Злым, испорченным и упрямым» ребенком сына Наполеона назвал д-р Франк: донесение агента XX барону Хагеру от 24 декабря 1814 года, по. 1141.

О бале-маскараде у Меттерниха — MSB, 8 ноября 1814 года, 328. Описание бала и костюмов: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 397; San Marzano, Diario, lxi, 8 ноября 1814 года; Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788—1819 (1913), II, 109. Штольберг-Вернигероде слышал от друзей, что на балу был и английский «жокей»: Stolberg-Wernigerode, Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 91. Большое впечатление бал произвел на Карла Бертуха: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 50. Посол Гумбольдт проигнорировал бал: его письмо жене Каролине от 9 ноября 1814 года: Anna von Sydow, ed., Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en (1910), IV, 411. «Все в нас переменилось», — герцогиня писала Меттерниху (MSB, 258) не в июле, как указано в перечне, а скорее всего осенью, на что обращает внимание Макгиган: по. 70,546 и в переводе — 381. «Если говорить о моем здоровье, то считайте, что его нет», — Меттерних писал герцогине де Саган 1 ноября 1814 года: MSB, 270 и Макгиган (1975), 388-389.

Наполеон и Италия: Michael Broers, The Napoleonic Empire in Italy, 1796-1814 (2005); Rath, The Fall of the Napoleonic Kingdom of Italy (1814) (1941); Murat Jean Tulard (1999). О грабеже произведений искусства: Dorothy Mackay Quynn, «The Art Confiscations of the Napoleonic Wars», AHR, vol. 50, no. 3 (April, 1945), 450; Paul Schroeder, «Napoleon's Foreign Policy: A Criminal Enterprise», Journal of Military History, vol. 54 (199), 147—161; Charles Saunier, Les Conquetes Artistiques de la revolution et de Vempire: reprises et abandons des allies en 1815(1902). Об оккупации Саксонии Пруссией: послание Талейрана королю Людовику XVIII от 17 ноября 1814 года, 149. Заявление князя Репнина: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 413—414, 8 ноября 1814 года. Талейран назвал передачу Саксонии Пруссии «скандальной сделкой»: King's Ambassadors at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 13A за 17 ноября 1814 года, TLC, 317—318. У Георга Нёррегора Талейран называет эти действия России и Пруссии «последними экскрементами» войны: Georg Norregaard, Danmark og Wienerkongressen 1814—1815 (1948), 118. Агентура барона Хагера фиксировала слухи о захвате Саксонии со второй половины октября, в том числе и по переписке шведской делегации (468, 486, 546—548, 506). Заявление короля Саксонии о том, что он не уступит ни пяди своей территории: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 401— 403. Вреде считал, что потеря Саксонии предвещает «крах Баварии»: донесение барону Хагеру от 26 ноября 1814 года, DCV, I, по. 900.0 реакции Меттерниха и Каслри Талейран сообщал Людовику XVIII 17 ноября 1814 года, TLC, 150.

Глава 16. Последний рыцарский турнир

Сравнение конгресса со спектаклем в театре, охваченном пожаром: Countess Bernstorff, Ein Bildausder Zeitvon 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), I, 178. О Бетховене: G.R. Marek, Beethoven: Biography of a Genius (1970), 160; Lewis Lockwood, Beethoven: The Music and the Life (2003), 333—335; Frida Knight, Beethoven and the Age of Revolution (1973) и Groves, II, 354-394, 389-392. О творчестве Бетховена во время конгресса: Ingrid Fuch, «The Glorious Moment — Beethoven and the Congress of Vienna»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark («Дания и танцующий конгресс в Вене»), Копенгаген, 2002; Wilhelm Freiherrn von Weckbecker, «Die Musik zur des Wiener Congresses», Leisching (1898), 273—287. Мнение Бетховена о венцах, а также об особенностях гениальности: Paul Johnson, The Birth of the Modern: World Society, 1815— 1830 (1991). To, что гости уже должны были кричать Бетховену, осенью 1814 года заметил Венцель Томашек: Hamburger, ed., Beethoven: Letters, Journals and Conversations (1960), 120. О привычке Бетховена к беспорядку говорит и такой факт: он не мог найти собственный экземпляр «Фиделио» для исполнения в придворном театре в мае и попросил прислать ему копию: письмо графу Морицу Лихновскому в сборнике: Emily Anderson, ed., The Letters of Beethoven, I (1961), 444. В дни, когда Бетховен писал музыку для конгресса, в Вене шли разговоры о срыве конференции. Агент XX прогнозировал, что конгресс может перейти в войну: донесение Хагеру от 24 ноября 1814 года, DCV, I, по. 870.

Слова баронессы дю Монте о монархах — из ее воспоминаний: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 114. Об увлечении охотой: молодой служащий из комиссии лесного хозяйства Маттиас Франц Перт: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814— 1815(1981). О «жестокости»: Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 19. Описание охоты и арены стрельбища: Freiherr von Bourgoing, Vom Wiener Kongress:Zeit- und Sittenbilder (1943), 177. О выгоне животных и их численности: Henrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 92,10 ноября 1814 года. О «царской» охоте написала газета «Винер цайтунг», 11 ноября 1814 года, а агент XX доложил барону Хагеру, DCV, I, по. 748,12 ноября 1814 года. Возмущение швейцарского банкира Жана Габриеля Энара — из его дневника: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congresde Vienne:journal de Jean-Gabriel Eynard (1914-1924), 1,115-116.

Толстой о Генуе: «Война и мир» в переводе Розмари Эдмондз (1982), 3. На эту тему см. также: Hannah Alice Straus, The Attitude of the Congress of Vienna Toward Nationalism in Germany, Italy and Poland (1949), 89 и 92; Guglielmo Ferrero, The Reconstruction of Europe: Talleyrand and the Congress of Vienna, 1814-1815 (1941), 206-207. Об обещаниях лорда Уильяма Бентинка: John Rosseli, Lord William Bentinck: The Making of a Liberal Imperialist, 1774-1839 (1974), 67, 176ff. Протокол совещания по Генуе: Angeberg (1864), II, 424—427; Gentz, Tagebucher, 330, 13 ноября 1814 года; San Marzano, Diario, lxi, запись в тот же день; Labrador, Melanges sur la vie privee etpublique (1849), 46— 47, а также письмо Лагарпа царю Александру от 15 ноября 1814 года, II, 602. Мнение лорда Каслри: его письмо Ливерпулю от 21 ноября 1814 года, BD, CXXXI, 237—238. «Кончина республики Генуя»: донесение Хагеру от 15 ноября 1814 года, DCV, no. 774. Протест маркиза де Бриньоля: Angeberg (1864), II, 510—511.

Первое заседание комиссии по Швейцарии: Angeberg (1864), II, 430, 14 ноября 1814 года. И там же о временном прекращении работы германской комиссии: Angeberg (1864), II, 438—439. Гумбольдт написал жене о полном хаосе на конгрессе: Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, ed. Anna von Sydow (1910), IV, 412—413,9 ноября 1814 года. О Саксонии: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 44. Граф Мюнстер тогда считал проблему Саксонии даже важнее польской: Count George Herbert Munster, ed., Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munsters Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 191.

О рыцарском турнире: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 58—59, 23 ноября 1814 года; о настроениях в городе — донесение агента XX барону Хагеру от 14 ноября 1814 года, DCV, I, по. 768. Описание арены: Countess Edling, Memoires (1888), 183—184. Александр Иванович Михайловский-Данилевский назвал арену школы верховой езды самой «великолепной» на континенте: Alexander Sa-pojnikov, «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark ogDen Dansende Wienerkongress: Spil-let от Danmark (2002), 142. О билетах на карусель: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 120; Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1981), 69. О разговоре Талейрана с Гумбольдтом: его письмо герцогине Курляндской, TLI, 74,24 ноября 1814 года. По оценке Брайта, на представление собралось около тысячи человек: Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 14, однако надо иметь в виду, что он описывал один из повторных турниров в начале декабря.

Описание турнира, костюмов, рыцарей, аудитории: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 162—173. Леди Каслри с орденом Подвязки в волосах видели не только на карусели, но и в других местах: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 137; Rosalie Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865), I, 253; Countess Edling, Memoires (1888), 179. Список дам турнира опубликовала газета «Винер цайтунг» в номере за 25 ноября 1814 года. Об успехе Доротеи Талейран написал герцогине Курляндской, TLI, 74, 24 ноября 1814 года. Слова пруссака о роскошности одеяний на турнире — из анонимного агентского донесения барону Хагеру от 24 ноября 1814 года, DCV, I, по. 869. Здесь же — оценка платья княгини Эстергази банкиром из Флоренции. О бриллиантах и других драгоценностях: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914— 1924), I, 161, 28 ноября 1814 года. Появление августейших особ и «взрыв аплодисментов»: Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819(1913), II, 113.

Отсутствие на турнире царя отметил агент «L» барона Хагера: донесение от 27 ноября 1814 года, DCV, I, no. 914. Агент «Нота» 20 ноября 1814 года сообщал о недомогании Александра, DCV, I, по. 826; то же самое записали в дневнике Карл Бертух и Пикте де Рошмон: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 54; Pictet de Rochemont, Biographie, travaux et correspondance diplomatique (1892), 176. Слухи об отравлении: Niels Rosenkrantz, Journal du Congres de Vienne 1814—1815 (1953), 72,10 ноября 1814 года. Энар записал в дневнике о недомогании и плохом самочувствии царя на вечере у Каслри: Eynard, Journal (1914—1924), I, 130, 16 ноября 1814 года. По словам фельдмаршала князя Шварценберга, царь неважно выглядел и на балу у Пальфи: письмо жене от 17 ноября 1814 года: Johann Friedrich Novak, ed., Briefe des Feldmarschalls Fursten Schwarzenberg an seine Fraut 1799— 1816 (1913), 411. О «маниакальной страсти» царя к танцам: донесение агента XX барону Хагеру, DCV, I, по. 768, 14 ноября 1814 года.

Список участников турнира напечатала газета «Винер цайтунг», 25 ноября 1814 года. Критерии подбора рыцарей: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 105. О плюмажах: Count Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 167. Описание игрища: Rosalynd Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 232-235; Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 407—409; Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819, II (1913), 113. О необычайной тучности короля Вюртемберга: Eynard, Journal (1914—1924), I, 46, 19 октября 1814 года; Thurheim, Mein Leben (1913), II, 114. По подсчетам газеты «Винер цайтунг», на балу после турнира присутствовало около двух с половиной тысяч человек (25 ноября 1814 года). Фестивальный комитет организовал еще два турнира — специально для царя 1 декабря и затем 5 декабря.

Глава 17. «Славное мгновение»

«Объедать противника» — из анонимного донесения барону Хагеру от 27 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1172. «Борьба за старшинство»: Gaetan de Raxis de Flassan, Histoire du Congres de Vienne (1829), I, 295 ff. О конфликте испанского и французского послов: Harold Ni-colson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812-1822 (1946), 216—217 и его же Diplomacy (1955), 179—180. О комиссии по дипломатическому старшинству: Angeberg (1864), III, 934—935 и 939—940; Labrador, Melanges sur la vieprivee etpublique (1849), 50—51.

О том, что присутствие трех или четырех королей за чаепитием в частных домах умаляло их августейшее достоинство, Талейран писал Людовику XVIII, TLC, 119, 6 ноября 1814 года. С ним соглашались Сан-Марцано и графиня Эдлинг: San Marzano, Diario, lxx; Countess Edling, Memoires (1888), 166—167. История о том, как Жан Габриель Энар принял короля Пруссии за официанта, — в его дневнике: Eynard Journal (1914—1924), I, 251,10 января 1815 года. О собраниях аристократов в «Императрице Австрии»: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 92; донесение агента «В» барону Хагеру, DCVt I, no. 1015,9 декабря 1814 года.

О популярности Вернера писали многие авторы дневников, например: Caroline Pichler, Denkwurdigkeiten ausmeinen Leben (1914), HI, 65 и Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 65,8 декабря 1814 года. Уделил ему внимание агент Шмидт: GPWK, 400,21 февраля 1815 года. «Великим проповедником» поэта назвал Меневаль: Мeneval, Memoirs (1894), III, 331. Его изможденный (have) облик описала баронесса дю Монте: Вагоппе du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 117— 118.0 реакции аудитории и эмоциональных проповедях Вернера: Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788— 1865), 1,267. Сомнительная лексика: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbildaus den Befreiungskriegen (1848), 176. Красноречие поэта-проповедника отметил Карл Бертух: Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 29, 9 октября 1814 года. О том, что Вернер бывал у Меттерниха: Gentz, Tagebucher, 331, 16 ноября 1814 года. Однажды Вернер читал Меттерниху отрывок из своей трагедии: Генц, 340, запись от 15 декабря 1814 года. «Дамы и господа, зрите!» — из книги Розалинды Пфлаум: Rosalynd Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 252. Реакция прихожан: Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 127; Karl August Varnha-gen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 659.

Недомогание императора Франца: донесение агента «L» Хагеру, DCV, I, по. 812; Pictet de Rochemont, Biographie, travauxetcorrespondance diplomatique (1892), 176, 19 ноября 1814 года. О том, что Меттерних слег в постель, Талейран сообщал Людовику XVIII30 ноября 1814 года, TLC, 180, the King's Ambassadors at the Congress to Minister of Foreign Affairs, no. 16A, 344, Memoires (1891). Генц навестил Меттерниха 29 ноября: Gentz, Tagebucher (1873), 335.0 заболевании Гарденберга: King's Ambassadors at the Congress to Minister of Foreign Affairs, no. 16A, 344, 30 ноября 1814 года. О болезни Доротеи Талейран сообщил герцогине Курляндской, TLI, 76, 30 ноября 1814 года. О хвори княгини Багратион: донесение барону Хагеру от 16 ноября 1814 года, DCV, I, по. 786. Тогда действительно было что-то вроде эпидемии гриппа, болели очень многие, в том числе Евгений де Богарне и князь Пармы.

Концерт Бетховена переносился несколько раз: с 20-го на 22 ноября из-за «непредвиденных обстоятельств», потом на 27 ноября, а затем на 29 ноября по «высочайшей просьбе». Объявления о переносах концерта: газета «Винер цайтунг» за 18 и 27 ноября 1814 года и New Beethoven Letters, ed. Donald W. MacArdle and Ludwig Misch (1957), 129—130. Одну из причин (воскресенье) приводит агент XX в донесении барону Хагеру от 30 ноября 1814 года, DCV, I, по. 938. Другая причина — Бетховен был недоволен качеством копий партитуры. По крайней мере так считал Венцель Томашек: Hamburger, ed., Beethoven: Letters, Journals and Conversations (1960), 123. Бетховен просил дать ему Университетский зал, но ему предоставили более вместительный Редутензал, письмо Георгу Фридриху Трейчке (без даты, вероятно, начало сентября 1814 года): New Beethoven Letters, ed. Donald W. MacArdle and Ludwig Misch (1957), 122-123.

«Новая кантата» или «новая симфония» — из анонса от 16 ноября 1814 года: New Beethoven Letters, ed. Donald W. MacArdle and Ludwig Misch (1957), 128—129. «Симфония сражения» для пангармоникона: письмо Бетховена д-ру Карлу Эдлеру фон Адлерсбургу, июль 1814 года, The Letters of Beethoven, ed. Emily Anderson, vol. I (1961), 459—460. Сотрудничество Мельцеля с Бетховеном: G.R. Магек, Beethoven:Biography of a Genius (1970), 457—458.0 поэте, враче и сподвижнике Бетховена Алойсе Вайссенбахе: Alois Weissenbach, Kleine WienerMemoiren und Wiener Dosenstucke (1918), vol. I, 249—250. Вайссенбах оставил прекрасный очерк о своем пребывании в Вене: Alois Weissenbach, Meine Reise zum Congress, Wallishauser, 1816. Описание концерта: Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account (1968), 123—124, 242— 243 и McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 418. Исполнение Седьмой симфонии названо «премьерой», хотя ее первое представление состоялось год назад.

О концерте Бетховена см. также: Lockwood (2003), 230—234; G.R. Marek, Beethoven: Biography of a Genius (1970), 475—487 и особенно Ingrid Fuchs, «The Glorious Moment — Beethoven and the Congress of Vienna»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark ogDen Dansen-de Wienerkongress (2002). Впечатления Людвига Шпора о репетиции Бетховена: Ingrid Fuchs, «The Glorious Moment», 194. Размежевание публики на группировки происходило и на других мероприятиях: например, на балу у русского посла Штакельберга 25 ноября 1814 года не было ни австрийского императора, ни британцев (157). О том, что «большинство гостей» якобы не желает более слушать Бетховена, агент XX сообщал барону Хагеру 30 ноября 1814 года, DCV, I, по. 938. Музыка Бетховена «слишком тяжела», он уподобляется «Геркулесу, разгоняющему палицей мух»: G.R. Marek, Beethoven: Biography of a Genius (1970), 443. Видимо, не нравилась музыка Бетховена Штольбергу-Вернигероде: Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Auf enthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 103. Розенбаум просто скучал. Сетования Бетховена на мизерные гонорары — у Марека: G.R. Marek, Beethoven: Biography of a Genius (1970), 480. О своей усталости композитор писал эрцгерцогу Рудольфу 30 ноября 1814 года: The Letters of Beethoven, ed. Emily Anderson (1961), 476.

Имеется множество свидетельств возможного срыва конгресса. Агент XX предполагал, что миротворцы вот-вот «снова возьмутся за оружие»: донесение от 24 ноября 1814 года, DCV, I, по. 870. «России не ведомы ни правда, ни справедливость, ни порядочность»: письмо Генца Карадже от 7 ноября 1814 года (1876), 120. Отказ графини Сеченьи-Гилфорд царю: донесение агента XX барону Хагеру от 21 ноября 1814 года, по. 834. По другим агентским рапортам, прежде царь не раз танцевал с красавицей графиней: донесение Хагеру от 16 октября 1814 года, по. 416. История рассказывалась и в другом варианте — графиня отказала не царю, а прусскому королю: Александр Иванович Михайловский-Данилевский, 1 декабря 1814 года (по русскому календарю): Alexandre Sapojnikov, «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002), 140. О петиции протеста германских государств против захвата Саксонии: Correspon-dance inedite du Prince de Talleyrand et du roi Louis XVIII pendant le Congres de Vienne, ed. G. Pallain (1881), n. 1, 176—177; письмо Талейрана Людовику XVIII от 7 декабря 1814 года, TLC, 193; депеша графа Мюнстера от 17 декабря 1814 года, George Herbert Munster, ed., Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Muns-ter's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 205; письмо Генца Карадже, 20 декабря 1814 года (1876), 126. О поддержке Саксонии со стороны Баварии и всей Германии: письмо Генца Карадже от 20 декабря 1814 года (1876, 126), а также Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810— 1815(1891),ed. Franz Rittervon Krones(1891), 192, 20декабря 1814 года. О печальной судьбе петиции: письмо Талейрана Людовику XVIII от 15 декабря 1814 года, TLC, 202—205. Письмо Талейрана Меттерниху от 19декабря 1814 года: Angeberg( 1864), II, 540-544;NP, 509-514. О реакции лорда Каслри Талейран сообщил Людовику XVIII 28 декабря 1814 года, TLC, 228. Изложение письма Меттерниху от 14 декабря с обоснованием принципа справедливости: Ferrero, The Reconstruction of Europe: Talleyrand and the Congress of Vienna, 1814—1815 (1941), 268—272. О своем согласии Людовик XVIII сообщил Талей-рану 30 декабря 1814 года, TLC, 238 (то же самое письмо, датированное 29 декабря, помещено в мемуарах, Memoires, II, 383—384).

О брожении во французской армии — письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде, 1/13 июня 1814 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814—1818 (1890), 7. О лояльности солдат Наполеону: письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде, 13/25 июля 1814 года, 39. Паскье, инспектируя мосты и дороги в Шампани, Пикардии, Фландрии и Нормандии, повсюду отмечал, что Наполеон по-прежнему популярен в войсках (Pasquier, III, 43). Солдаты «пьют за здоровье Бонапарта» — из письма д'Отерива Талейрану от 14 ноября 1814 года, TLC, п. 3,190. О нестабильности во Франции: письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде от 14/26 сентября 1814 года, 71. «Заговоры, волнения и беспорядки» — из письма Талейрана Людовику XVIII от 25 ноября 1814 года, 7ХС, 160-161.

Глава 18. Повар, художник, балерина и дипломат

Эпиграф — из письма Меттерниха, NP, 1,12. О флаге Эльбы: Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814—1815(1869), 216; Thomas Ussher, «Napoleon's Deportation to Elba»; Napoleon's Last Voyages, Being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, R.N, K.C.B. (on board the «Undaunted» and John R. Glover, Secretary to Rear Admiral Kockburn (on board the «Northumberland»), (1895), 50—51. Поспешный въезд в дом «У мельниц»: Christophe, Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964), 55; Gruyer, Napoleon King of Elba (1906), 63.0 желтой софе: Peyrusse, appendix 51. Анфилады комнат для Марии Луизы и сына, меблировка и штат: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814-1815 (1982), 86-88. Команда поваров: Mackenzie (1982), 90 и Gruyer (1906), 72. О парикмахере: Christophe (1964), 70. Состояние волос Наполеона описал один англичанин, побывавший на острове, Дж. Б. Скотт, о чем рассказал Макензи (1982), 139. История шотландца Нила Кемпбелла: Mackenzie (1982), 40-41; Neil Campbell (1869), 153,161. Кемпбелла не ознакомили с договором отречения, вероятно, по причине того, что Британия его не подписала. Неопределенность миссии Кемпбелла — 58. О некоторых его функциях: Gruyer (1906), 99; тюремщиком Наполеона, несмотря на утверждения автора, Кемпбелл не был.

Предложение лорда Каслри: Campbell, «Journal» (1869), 153; здесь же его наставления, 154—155. В отдельном письме Каслри дает не менее общие указания «вести себя так же, как и прежде, поддерживать связь с департаментом» и «не выходить за рамки уже данных официальных поручений», 15 июля 1814 года (1869, 273). О ранениях Кемпбелла: Campbell (1869), 153; Ussher (1895), 25. Бинты и перевязь: Campbell (1869), 158. Разговоры о Шотландии, барде Оссиане и войне: Campbell (1869), 158—159; Ussher (1895), 85. Произношение Наполеоном фамилии Кемпбелла — 222.

Грайер считает «пустыми слухами» и «маловероятными» усилия, предпринимавшиеся на конгрессе с тем, чтобы отправить Наполеона на другой остров (147). Однако автор не прав в своих выводах. Факты говорят о другом. Талейран предлагал перевезти Наполеона на Азоры в письме королю Людовику XVIII 13 октября 1814 года, TLC, 48. На этом настаивали и сторонники Бурбонов, о чем 28 августа 1814 года Веллингтон сообщал Ливерпулю, WD, 541. Об интригах в Вене вокруг Наполеона: Meneval, Memoirs (1894), III, 334; донесение агента «Нота» барону Хагеру от 22 ноября 1814 года, DCV, I, по. 853.1 декабря 1814 года агент «Нота» докладывал о слухах, «будто Наполеона собираются куда-то увезти», по. 945. О том, что Наполеона могут отправить в другое место, писал и Энар: Eynard Journal (1914—1924), I, 97.0 беспокойстве на Эльбе в связи с возможным перемещением Бонапарта Мариотти 15 ноября 1814 года информировал Талейрана, а князь передал сообщение Людовику XVIII с письмом от 7 декабря, TIC, 198—199. Знали о переживаниях Наполеона Сан-Марцано и Меттерних: San Marzano, Diario, 195—196. Существование заговора подтверждают и другие авторы: Alan Schom, Napoleon Bonaparte (1997), 707; Mackenzie (1982), 146. О Мариотти и «торговце оливковым маслом»: Mackenzie (1982), 149—152,163. С итальянским патриотом Алессандро Форли «торговца оливковым маслом» ассоциирует Кристоф: Christophe (1964), 153. Торговец прибыл на остров 30 ноября. Макензи включает в число заговорщиков графа д'Артуа, графа Шавиньи де Бло и военного губернатора Корсики Луи Гсрсна де Брюслара.

Рождественский пост на конгрессе: письмо Меттерниха герцогине де Саган от 27 ноября 1814 года, MSB, 273. Юстус Боллман на званом ужине у Генца: Gentz, Tagebiicher,339,12 декабря 1814 года. О шоке Генца (zerschmettert): Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 644—645. Боллман лишь недавно приехал из Америки: Gentz, Tagebucher, 335, 29 ноября 1814 года. О планах Боллмана: письмо Лафайету от 3 января 1815 года, DCV, I, по. 1232; дополнительная информация: Paul Sweet, «Erich Bollmann at Vienna in 1815», AHR (1941): 580—587. Описание скромной квартиры Генца: Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,164; Franz Graffer, Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstucke (1918), II, 1—4. История с призраком: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 419. Также о салоне графа Зичи: Anna Eynard-Lullin et Vepoque des congres et des revolutions (Alville, 1955), 176. О новом варианте игры в шахматы: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 115. Другие развлечения во время Рождественского поста: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848), 131. Об интересе графа Клама-Мартиница к Доротее: Генц в дневнике Tagebucher, ed. Varnhagen von Ense (1873) 1,327,6 ноября 1814 года. Сыщики Хагера тоже обратили внимание на новое увлечение Доротеи: донесение агента XX от 28 ноября 1814 года, DCV, I, по. 918. О французских десертах и Доротее: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 236—238. О чудодействе на конгрессе шеф-повара Антонина Карема пишут многие историки, хотя его присутствие в Вене и подвергается сомнению — например, его биографом Айаном Келли: Ian Kclley, Cooking for King?: The Life ofAntonin Careme the First Celebrity Chef (2004). Нет его в Вене и у авторов другой книги: Philippe Alexandre and Beatrix de PAulnoit, Le roi Careme (2003). Мемуары самого Карема, изданные Classiques de table (1843), также не свидетельствуют

О его пребывании на Венском конгрессе. В любом случае в посольстве Франции священнодействовал прекрасный мастер своего дела. Известно, что перед конгрессом Меттерних посылал на учебу к Карему в Париж своего повара.

Прибытие в Вену художника Изабе: донесение барону Хагеру от 1  октября 1814 года, DCV, I, по. 224. Его студия: Basily-Callimaki, J.В. Isabey: Sa Vie-Sontemps, 1767-1855(1909), 160ff; Marion W. Osmond, Jean Baptiste Isabey: The Fortunate Painter 1767—1855 (1947), 134—139. Портреты монархов и сановников: Meneval, Memoirs (1894), HI, 327; донесение Фредди барону Хагеру от 30 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1203; Baronnedu Montet, Souvenirs (190А), 133. Изабе о своей студии: Basily-Callimaki (1909), 164. В студии художника бывал и Карл Бертух: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 75, запись от 19 декабря 1814 года. Балериной Биготтини восхищались буквально все: письмо Талейрапа герцогине Курляндской от 17 ноября 1814 года, TLI, 71; письмо графини Нессельроде графине Гурьевой от 30 октября 1814 года, Lettres etpapiers du chancelier comte de Nes-selrode, V, 196; Karl August Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens, (1987), II, 599. Об успехах французской миссии Талейран сообщал Людовику XVIII 7 декабря 1814 года, TLC, 197. Прорыв изоляции отмечал ла Тур дю Пен в письме маркизу дс Бонне от 8 декабря 1814 года (перехвачено полицией), DCV, I, по. 1010. О представлении «живых картин» в императорском дворце: San Marzano, Diario, lxiv; Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year /#/4(1818), 28—29. Выход на сцену — «гору Олимп» — богов и богинь: Meneval, Memoirs (1894), III, 345—346; Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 139—149; Lud-wig Hevesti, «Wien Stadtbild, Festlichkeiten, Volksleben»; Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater - Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 87. Представление на «горе Олимп» показывалось несколько раз. Поздние встречи графа Ла Гард-Шамбона с принцем де Линем и графом Z: Count Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 218-226.

Глава 19. Непорядочность

Сравнение лорда Каслри с путником, сбившимся с дороги: письмо Талейрана Людовику XVIII от 20 декабря 1814 года, TLC, 220.0 недопустимости вовлечения Британии в какие-либо конфликты но проблемам, обсуждаемым на конгрессе, лорду Каслри писал Батерст, депеша от 27 ноября 1814 года, BD, CXXXVIII, 248. Талейран сообщил об указаниях Лондона королю Людовику XVIII9 декабря 1814 года, TLC, 191. Розенкранц узнал о них от короля Дании, а того поставил в известность император Франц (Rozenkrantz Journal du Congresde Vien-пе, 1814—1815, 106, 9 декабря 1814 года). О последствиях инструкций для Каслри: Rozcnkrantz Journaldu Congresde Vienne, 1814—1815 (1953), 106—108. Что касается Саксонии, Ливерпуль указывал Каслри «сохранить, по крайней мере ее поуаи (ядро): BD, CXXX, 236,18 ноября 1814 года.

О поэме канцлера Гарденберга «Прочь, раздор!»: Strauss, The Attitude of the Congress of Vienna Toward Nationalism in Germany, Italy and Poland (1949), 31; Enno E. Krache, Metternich's German Policy (1963— 1983), II, 261. Ответное письмо Меттерниха от 10 декабря 1814 года: Angeberg (1864), II, 505—510. Ганденберг «не ожидал» такой реакции австрийца: Hardenberg, Tagebucher undautobiographische Aufzeichnungen (2000), 807. Слова Талейрана о «непорядочности» Ганденберга, показавшего конфиденциальную переписку царю: George Herbert Munster, ed., Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Miinster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 202, 17 декабря 1814 года. Гардснбсрг не упоминает этот эпизод в своем Tagebucher, он отмечен в других дневниках: Stein, Tagebuch, V, 343—346; Archduke Johann, Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815 (1891), ed. Franz Ritter von Kroncs, 194—195, 21 декабря 1814 года; Rozcnkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814-1815 (1953), 109, 13 декабря 1814 года.

О том, что царь Александр вызывал Меттерниха на дуэль, пишут многие авторы. Считается, что это случилось в октябре, хотя ссора на самом деле произошла в декабре. Мсттсрних всегда указывал, что виновником был царь: NP, 1,326—327. Дождь, мокрый снег, холод в начале декабря, когда заболел принц де Линь: San Marzano, Diario, lxiv, 10—12, 6 и 7 декабря 1814 года. Генц навестил занемогшего принца 8 декабря: Gentz, Tagebucher, 337. Через несколько дней Карл Бертух отметил, что принц «опасно болен»: Carl Bcrtuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 67. О привычке принца одеваться не по погоде, а по моде: Franz Graffer, Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstucke (1918), I, 186. Разговор Энара с доктором принца де Линя: Eynard, Journal (1914—1924), I, 204, 12 декабря 1814 года. О кончине принца де Линя: донесения Фредди и агента XX барону Хагеру от 14 декабря 1814 года, по. 1049 и по. 1050. О кончине фельдмаршала, принца де Линя упоминается почти во всех письмах, дневниках, мемуарах: сообщение Талейрана герцогине Курляндской, TLI, 82, 15 декабря 1814 года; Count Auguste de La Garde-Chambonas (1902), 244-255; Bright (1818), 44; Eynard Journal (1914-1924), 206-207, 13 декабря 1814 года; Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819 (1913), II, 105 (графиня неточно указывает время смерти). «Я знаю, таков закон природы»: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account (1968), 136. Изречения фельдмаршала приводят многие авторы, например: Rosalie Rzewuska, 1,238; Lulu Thurheim, II, 104. Об отмене в этот день представления «живых картин» во дворце: San Marzano, Diario, lxiv, 13 декабря 1814 года, хотя в салонах, например у мадам Арнштейн, жизнь бурлила по-прежнему: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 68. Принца де Линя «погубили празднества»: Meneval, Memoirs (1894), III, 323. Принц де Линь — «целая эпоха»: Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 604. Похоронная процессия: Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 45; Anna Eynard- J^ullin et Vepoque des congres etdes revolutions (Alville, 1955), 190; Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 118-119; Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 70-71 (наблюдал, стоя на углу Кольмаркта); Countess Bernstorff (1896), 168 (видела процессию из окна). Маршрут движения похоронной процессии: Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814-1815(1981), 77-78.0 символике черного рыцаря: Mansel, Prince of Europe: The Life of Charles-Joseph de Ligne, 1735—1814 (2003), 261—262. Дождь в день похорон, «весенний дождь»: Gentz, Tagebucher, 339—340,15 декабря 1814 года. Снегопад в канун Рождества: San Marzano, Diario, Ixv; Stolberg-Wernigerode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 131. О рождественской елке, larbre de Noel, в салоне Фанни фон Арнштейн: донесение агента XX барону Хагеру, DCV, I, по. 1160,26 декабря 1814 года; Stolberg-Wernigerode, Tagebuch (2004), 131,24 декабря 1814 года. О том, что в Вене впервые ставили рождественские елки: Musulin, Vienna in the Age ofMetternich (1975), 169—170; Hilde Spiel, Fanny von Arnstein. A Daughter of the Enlightenment, 1758— 1818, trans. Christine Shuttleworth (1991), 292. Рождество в посольстве Франции: Pflaum, By Influence and Desire (1984), 240—241; о подарке Меттерниха герцогине де Саган: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 424—428 (Макгиган тоже сомневается в том, что Меттерних был на балу у графини Зичи, как утверждает Л а Гард-Шамбона).

О работе Бетховена и его последнем выступлении как пианиста: Ingrid Fuchs, «The Glorious Moment — Beethoven and the Congress of Vienna»; Ole Villumsen Krog, ed.f Danmark og Den Dansende Wiener-kongress:Spilletom Danmark (2002), 184. Сальери и торжественная месса в дворцовой капелле: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 80,25 декабря 1814 года. Прием в посольстве Каслри: донесение агента XX Хагеру от 26 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1160. Врач царя — анонимный осведомитель: донесение агента «Р» барону Хагеру от 4 декабря 1814 года, DCV, I, по. 978, а также неподписанное донесение от 7 декабря 1814 года, по. 1002.

Отъезд короля Вюртемберга: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 81-82, 26 декабря 1814 года; Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebucht 1814-1815(1981), 79, 26 декабря 1814 года. На следующий день — сообщение в газете ««Винер цайтунг». О короле писали многие авторы, например Нессельроде: Nessclrode, Autobiographic du Comte Charles-Robert de Nesselrode', le Comtc A. de Nesselrode, ed., Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, II, 27. Его грубость: Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810-1815 (1891), cd. Franz Ritter von Kroncs (1891), 170, 22 сентября 1814 года. Нежелание короля приветствовать уличные толпы: Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 25; донесение агента Шмидта барону Хагеру от 5 октября 1814 года, DCV, I, по. 274. Король Вюртемберга —  «монстр»: донесение Шмидта Хагеру, DCV, I, по. 301, 7 октября 1814 года. Слухи о любовной связи с гвардейцем: агентурное донесение от 27 сентября 1814 года, DCV, I, по. 172 (имеются и другие). О щедрых подарках короля: донесение агента XX барону Хагеру от 25 декабря 1814 года, по. 1147; Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 82, 26 декабря 1814 года; Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 219-220, 29 декабря 1814 года; газета «Винер цайтунг» за 31 декабря 1814 года. Перечень подарков: донесения Гехаузена барону Хагеру, nos. 1172 и 1183.

Планы адмирала Сидни Смита очистить Средиземноморье от пиратов: донесение барону Хагеру от 25 октября 1814 года, DCV. I, по. 511. О вечерах у адмирала: донесение агента Хагеру от 22 декабря 1814 года, по. 1119. Многоречивость и жизнерадостность Смита: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914-1924), 37-38, 17 октября 1814 года; Radzivill, Forty-Five Years of My Life (1770-18151 trans. A.R. Allinson (1912), 92 (Радзивилл знала Смита много лет).

Дипломатическая служба адмирала Смита как шведского представителя: Johan Feuk, Sverigepd Kongressen i Wien (1915) и Tom Pocock, Thirst for Glory: The Life of Admiral Sir Sidney Smith (1966). Некоторые письма адмирала: The Memoirs of Admiral Sir Sidney Smith (1839), Edward Howard and John Barrows, ed., The Life and Correspondence of Admiral Sir Sidney Smith (1848). Ношение орденов и описание одного из вечеров у адмирала Смита: Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 his 1835:Ausihren Aufzeichnungen (1896), I,156—158; Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866, 136—137; San Marzano, Diario, lxvi, 29 декабря 1814 года. История о «трех дукатах»: Count Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 268—278. Гуманитарный банкет описан также Брайтом, эрцгерцогом Иоганном и Карлом Бертухом: Richard Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 20-21: Archduke Johann, Ausdem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 197-198; Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 85.0 сборе средств на банкете агент дважды сообщал барону Хагеру — 29 и 31 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1186 и по. 1217. Особого значения не придала гуманитарному мероприятию адмирала Смита графиня Ржевуская: Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788-1865), I, 253-254.

Глава 20. Король предместий

«Королем предместий» графа Разумовского называет, например, баронесса дю Монте: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 180. Слова Талейрана о поведении великих держав на Венском конгрессе: Alan Palmer, Metternich (1972), 139. О том, что проблема Саксонии зашла в тупик, Генц писал Карадже: Depeches in edites, 123,13 декабря 1814 года. 20 декабря он отмечал, что саксонский конфликт сдерживает решение и других проблем, там же, 128. О прусских намерениях переместить короля Саксонии на Рейн: Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munsters Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 19 декабря 1814 года, 207-208 и 24 декабря 1814 года, 214-215. Статистические расчеты Меттерниха по приращению населения Пруссии до обещанных десяти миллионов человек Талейран направил королю Людовику XVIII, TLC, 205,15 декабря 1814 года, а затем сообщил и о разногласиях по этому вопросу, 209.

Историки вслед за Уэбстером обычно приписывают лорду Каслри идею создания «оценочной комиссии», и действительно это подтверждается документами. Однако, по моему мнению, инициатива исходит от Меттерниха ввиду его особых отношений с пруссаками и интереса к сбору статистических данных, о чем, в частности, помимо других свидетельств, говорит его обращение к эрцгерцогу Иоганну: Archduke Johann, Лusdem Tagebuche Erzherzog Joahannsvon Oesterreich 1810-1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 187-188. Наставления Меттерниха новой комиссии: Angebcrg (1864), II, 561—562. Энно Крейе также считает, что создать комиссию предложил Меттерних: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), И, 285. О разговоре Талейрана и Каслри по поводу оценочной комиссии: письмо Людовику XVIII от 28 декабря 1814 года, TLC, 228—230, а также: the King's Ambassadors at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 21А за 27 декабря 1814 года, 375. Визит Стюарта к Талейрану: письмо Людовику XVIII от 28 декабря 1814 года, TLC, 230—231. Здесь же его угроза покинуть Вену. Обещание «собрать чемоданы и уехать»: BD, ххх. Заседание комиссии с участием Дальберга: Le Congre de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 562-565.

О совещании 30 декабря, последнем в 1814 году: Angeberg (1864), IV, 1869—1874. Некоторые историки датируют его 31 декабря исходя из отчета Каслри в письме от 1 января 1815 года, BD, CLV, 277—278, и допуская, как правильно отмечает Энно Крейе, явную ошибку: Enno Е. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, п. 76, 291. Настойчивое требование Пруссии о «полной интеграции» Саксонии: письмо Каслри Ливерпулю от 1 января 1815 года, BD, CLIV, 276. Слова Гарденбсрга о том, что «любые посягательства» на Саксонию будут считаться «равнозначными объявлению войны», и его угроза «уйти с конгресса»: письмо Каслри Ливерпулю от 1 января 1815 года, BD, CLV, 278. Впечатления Генца о последнем совещании года: Gentz, Tagebucher, 344.

Описание дворца Разумовского: Eynard, Journal (1914—1924), 65—66, 25 октября 1814 года и 145, 20 ноября 1814 года; донесения агента «Нота» от 12 октября 1814 года, DCV, I, по. 354 и агента XX от 13 октября 1814 года, по. 352. «Король предместий»: Baronne du Montet, Souvenirs, 180. О пожаре в «Эдеме царских хором»: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress, 88,31 декабря 1814 года; Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1951),79] Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I (1914), II, 120—125. Сравнение с «Везувием»: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 256—258. «Эдем», «Храм искусства»: Hilde Spiel (1968), 132—134. О пожаре имеются и другие свидетельства: Gentz, Tagebucher, 343, 31 января 1814 года; San Маг-zano, Diario, lxvi, 31 декабря 1814 года. Попытки доброхотов спасти мебель, зеркала, картины, скульптуры и прочие ценности: Stolberg-Wernigcrode, Tagebuch ubermeinen Aufenthalt in Wien zur Zeitdes Congresses (2004), 141, 31 декабря 1814 года. Версии возникновения пожара: Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1981), 80. И Перт, и Шёнхольц особенно подчеркивают французское происхождение отопительной системы дворца: Perth, 80,1 января 1815 года; Schonholz, II, 121. Царь Александр о Меттернихе: Stein, Tagebuch, V, 346. Желание Меттерниха встретиться с герцогиней де Саган и предположение о том, что он провел ночь в кабинете: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 424—428. Визит Генца к герцогине де Саган и его встреча с Доротеей, графом Кламом-Мартиницем и Виндишгрёцем: Tagebucher, 344,31 декабря 1814 года. Золотой браслет и записка Меттерниха: Pflaum (1984), 243. Утверждение Ла Гард-Шамбона о том, что он видел Меттерниха на балу у Зичи: Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 265.

Глава 21. Реквием

Первый бал-маскарад и открытие сезона карнавалов: Matthias Franz Perth, Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815 (1981),80, 2 января 1815 года. О реакции в Вене на заключение мира в Генте: письмо Каслри Ливерпулю, 5 января 1814 года, СС, CLX, 283; WSD, IX, 527; Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810-1815 (1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 199, 1 января 1814 года, а также перехваченные полицией дипломатические депеши: доклад барона Хагера императору Францу от 1 января 1815 года, DCV,I, no. 1210; II, по. 1281 и II, по. 1288.0 том, что в этот день в Вене выпал снег: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 88,1 января 1814 года; Stolberg-Wernigcrode, Tagebuch uber meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 142. Предложение Каслри заключить альянс с Францией: письмо Талейрана Людовику XVIII от 4 января 1815 года, 7ZC, 241,242—244.0 «ликовании английских посланников» и Талейрана: San Marzano, Diario, Ixvi, 1 января 1815 года. О «воинственности» Пруссии: письмо Каслри Ливерпулю от 1 января 1815 года, BD, CLV, 277—278. Талейран давно знал, что Франция нужна Австрии и Англии лишь на случай «крайней необходимости»: письмо Людовику XVIII от 25 ноября 1814 года, 7ХС, 166. Он понимал и то, что на Каслри повлияла главным образом надменность пруссаков: письмо Людовику XVIII от 4 января 1815 года, TLC, 243. Об оценке Талейраном секретного договора с Австрией и Британией см. также его «доклад королю во время поездки из Гента в Париж» в июне 1815 года, 529. Неповиновение лорда Каслри британскому правительству: Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 371. О званом вечере у Каслри 3 января, на котором лорд отплясывал шотландский рил: Eynard Journal, 241—243,4 января 1815 года; San Marzano, Diario, lxvii, 3 января 1815 года. Положения секретного договора: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 589-592.

Слухи о подписании тайного пакта: донесение агента «Вг» барону Хагеру от 29 января 1815 года, DCV, II, по. 1437. Дальберг говорил о нем агентам: донесение Хагеру от 1 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1461. Предупреждение Гарденберга о возможности тайного соглашения между Британией, Австрией и Францией: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 808. В городе также ходили слухи об увольнении Меттерниха и нерасположении царя к графу Нессельроде. О подключении Талейрана к «Большой четверке» Винцингероде и Линден информировали короля Вюртсмберга 5 января 1815 года, И, по. 1249 (перехвачено полицией). Предложение Каслри пригласить французов к дискуссиям по проблеме Саксонии: его письмо Ливерпулю от 1 января 1815 года, BD, CLIV, 276—277. Отказ Каслри и Меттерниха вести переговоры по Саксонии без участия Талейрана: письмо Ливерпулю от 3 января 1815 года, BD, CLVIII, 280—281. О подключении Франции к переговорам Генц сообщал Карадже: Depeches inedites, 138—140. Совещание с участием Франции: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864), II, 594.

Периодические «эволюции настроений ума» у царя Александра: NP, I, 317 и Alan Palmer, Metternich (1972), 141. Перемены в позиции царя и его сомнения в отношении Пруссии, наверно, раньше всех увидел наблюдательный Талейран: его письмо Людовику XVIII17 ноября 1814 года, 7ХС, 146—147. Изменения в настроениях русского государя заметили и другие участники конгресса: Gentz, Tagebucher, 332, 21 ноября 1814 года; Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815(1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 184, 24 ноября 1814 года. Отметила их и агентура барона Хагера: донесение от 20 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1098. Отношение к Меттерниху, однако, не изменилось: донесение агента «Нота» от 5 января 1815 года, II, по. 1239. Александр по-прежнему предпочитал разговаривать с Меттернихом «посредством пистолетов»: Rozenkrantz, Journal du Congresde Vienne, 123, 10 января 1815 года.

О баронессе Юлии фон Крюденер: Countess Edling, Memoires (1888), 163. Пророчество ясновидицы: Paleologue, The Enigmatic Czar (1938), 228. Визиты царя в крошечную комнату фрейлины Роксаны Стурдзы: Countess Edling, Memoires (1888), 163-164,217 и 197ff. Письма Крюденер фрейлине Стурдзе начиная с октября: Clarence Ford, Life and Letters of Madame de Krudener (1893), 153ff. Переписка началась еще в апреле: Ernest John Knapton, The Lady of the Holy Alliance (1939), 139. «Белый лебедь», «черный лебедь», «дракон»: Paleologue, The Enigmatic Czar, 228—229,246. О странных отношениях между царем и прорицательницей написал и Палмер: Alan Palmer, Alexander: Tsar of War and Peace (1974), 318—319. Агентура барона Хагера отметила религиозность царя и слухи о его желании объединить православие с Римской католической церковью: неподписанное донесение от 7 ноября 1814 года, DCV, I, по. 703. Палмер пишет об угасании интереса Александра к романам и его «полном исчезновении» ко второй неделе и даже к 5 декабря (317ff), но это, очевидно, не совсем верно. Например, Гёхаузен 8 января 1815 года докладывал Хагеру о том, что к царю тайком приходила Шварц, считавшаяся его «гетерой», II, по. 1319. О продолжающихся отношениях царя с княгиней Габриеллой Ауэрсперг писала 1 февраля 1815 года баронесса дю Монте: Ваronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904).

По всей видимости, царь знал или по крайней мере подозревал о существовании тайного договора. Он спрашивал Каслри о «слухах»: письмо британского министра Ливерпулю 8 января 1815 года, СС, CLXL 284. Не могли не заметить сближения представителей трех держав члены русской делегации: об этом пишет, в частности, Карл фон Ностиц: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel (1848), 141,7 января 1815 года. О других проблемах, включая Турцию: Enno E. Kraehe, Metternichs German Policy (1963-1983). II, 134-135. Многие русские советники поддерживали войну с Турцией: письмо Генца Карадже от 15 октября 1815 года, Depeches in edites, 184. О нерешительности царя Талейран сообщал Людовику XVIII 15 декабря 1814 года, TLC, 208— 209. Успехи Талейрана: король Дании императору Францу и маркиз де Бонне князю Талейрану, 10 января 1815 года, II, по. 1415.

Об отношениях между Меттернихом и герцогиней де Саган: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 438 и MSB, 275. Заупокойная месса по королю Людовику XVI: письмо Талейрана Людовику XVIII от 21 января 1815 года, TLC, 273-275; Memoires, II, 205. См. также: Ambassadors of the King at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 25,19 января 1815 года (неверно датировано 19 марта), 14; Ambassadors of the King at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 26,24 января 1815 года, 20—21; письмо Талейрана Жокуру от 21 января 1815 года: Jaucourt, Correspondance du Comte dujaucourt avec le Prince de Talleyrand pendant le Congresde Vienne (1905), 163. Символика четырех статуй: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 309-312; Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 37. «Годовщина со дня кровавого кошмара и вечной скорби» — из письма Талейрана Людовику XVIII от 4 января 1815 года, TLC, 240. О поддержке императора Франца и архиепископа Вены Талейран сообщал Людовику XVIII 6 января 1815 года, 252 и 10 января 1815 года, 259-260. О том, что музыку для мессы сочиняет Нейкомм: письмо Талейрана герцогине Курляндской от 11 января 1815 года, TLI, 99. Успех реквиема в память короля Людовика XVI отметили агент барона Хагера, донесение от 21 января 1815 года, DCV, II, по. 1360 и Виицингероде в письме королю Вюртемберга от 22 января 1815 года, II, по. 1369 (перехвачено полицией). Обилие меховых шуб: San Marzano, Diario, lxix, 21 января 1815 года; Baronne du Montet, Souvenirs, 133—134. He все остались удовлетворены мероприятием Талейрана. К числу недовольных можно отнести Карла фон Ностица и Карла Бертуха: Karl von Nostitz, Lebenund BrieJwechsel (1848), 159, запись от 24 января 1815 года; Carl Bertuch, Tagebuchvom Wiener Kongress, 102—103. «Ненужным и отмечающим деяния, подлежащие забвению» назвал церемонию, организованную Талейраном, Варнгаген фон Энзе: Varnhagcn von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lehens (1987), II, 649—650. На торжественном ужине в посольстве Франции присутствовал Геиц и видел там много влиятельных делегатов конгресса: Gentz, Tagebucher, 351,21 января 1815 года. Вопреки слухам в городе не отменялись развлечения. Сан-Марцано сидел за игорным столом в салоне Зичи. Княгиня Багратион устраивала у себя вечеринку с домашним театром и балом: донесение агента XX барону Хагеру от 24 января 1815 года, DCV, II, по. 1390. Многие считали, что все расходы оплатил император Франц. Талейран отрицает это: письмо Жокуру от 9 февраля 1815 года: Jaucourt, Correspondance du Comte dujaucourt avec le Prince de Talleyrandpendant le Congres de Vienne (1905), 184.

Глава 22. Большой санный выезд

О том, что утром 22 января было морозно и метельно, писали, например, Брайт и Сан-Марцано: Bright, Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818), 33—35; San Marzano, Diario, lxviii ff. Красочность выезда: Count Augustede La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 317—318; Jean-Gabriel Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914— 1924), 290—294, 22 января 1815 года; письмо Рахиль Варнгаген Морицу и Эрнестине Робертам от 23 января 1815 года, Briefwechsel, ed. Friedhelm Kemp (1979), IV, 70; письмо Талейрана герцогине Курляндской, 24 января 1815 года, TLI, 108; Gentz, Tagebucher (1873), I, 22, 351. Бубенцы — Bright, 34; рассадка сюзеренов: Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814—1815, 86, 22 января 1815 года. Задержка выезда: Eynard, 291—292, 294—295, 22 января 1815 года. Поведение подвыпившего Стюарта описал и Александр Иванович Михайловский-Данилевский: Alexandre Sapojnikov, «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002), 146.0 Марии Луизе, наблюдавшей из окна: Baron Claude-Francois de Meneval, Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, cd. Baron Napoleon Joseph de Meneval (1894), III, 312. Возрастание поборов: Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt, 1788— 1819 (1913), II, 106. «Порезвились на наши деньги»: Hildc Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account (1968), 119. Обострение отношений в альянсе Британии, Австрии и Франции: письмо Маврожени брату, GPWK, 370—371, 25 января 1815 года. О разногласиях с Австрией Каслри сообщал Ливерпулю 22 января 1815 года, BD, CLXVIII, 292—294. Спустя неделю он доложил в Лондон о встрече с царем, BD, CLXIX, 297—298. Талейран занимал сторону Меттерниха. Ультиматум Каслри: Le Congres de Vienne etlestraitesde 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), II, 795—797. Об обиде Каслри на Меттерниха: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congresde Vienne: journal de Jean-Gabriel Ey-nard (1914-1924), 299.

Книга Жермены де Сталь «О Германии» при издании в 1810 году подверглась жесткой цензуре и в полном объеме вышла лишь в 1813 году. Разочарования Генца: Tagebucher(1873), 1,348,12 января 1815 года; Golo Mann, Secretary of Europe: The Life of Friedrich Gentz, Enemy of Napoleon, trans. William H. Woglom (1946), 212—213. Описание салона Фанни фон Арнштейн и его хозяйки: Karl August Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 573—574; Hilde Spiel, Fanny von Arnstein: A Daughter of the Enlightenment, 1758—1818, trans. Christine Shuttleworth (1991), 190-191.0 Жане Карро: Rosalie Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie feewuska (1788—1865), 1,98. О музыкальных концертах и пирожных: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 45. Восковые фигуры запомнились многим гостям мадам Арнштейн, в том числе Карлу Бертуху, маркизу Сан-Марцано и графу Генриху Штольбергу-Вернигсроде: Carl Bertuch, 96, 10 января 1815 года; Corrispondenza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congressodi Vienna (1903), Ilario Rinieri, ed., Ixviii; Heinrich Graf zu Stolberg-Wernigerode, Tagebuch über meinen Aufenthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004), 150. На описанном мною вечере у Фанни Арнштейн прусского посла Гумбольдта не было, он трудился над материалами в защиту прав еврейских общин: Anna von Sydow, ed., Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en (1910), IV, 458.

Критическое отношение Якоба Гримма к конгрессу выражено в его письмах брату: Briefwechsel zwischen Jacob und Wilhelm Grimm aus derjugendzeit (1963), 354—355,8 октября 1814 года. Гримм проводил время либо в посольстве, либо в библиотеке. О литературных замыслах Якоба: его письмо Вильгельму от 21 октября 1814 топа: Briefwechsel (1963), 360. Сбор сербского и чешского фольклора: Murray В. Peppard, Paths Through the Forest: A Biography of the Brothers Grimm (1971), 88. О научных контактах и планах создать международное фольклорное общество: Ruth Michaelis-Jena, The Brothers Grimm (1970), 73—74. Гримм сначала жил в Вене в доме 79 на Аллегассе (и его нет в основной «справке об иностранцах» GE), а затем в доме 80 на Панпикельгассе (по этому адресу он включен в приложение SG, 9).

Приезд матери Наполеона на Эльбу: Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814—1815 (1869), 278—279. Шулерство Наполеона: Christophe, Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964), 138. Слухи о приезде Марии Луизы и визит Марии Валевской: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814-1815(1982), 128-130; Christophe( 1964), 109—127.0 Марии Валевской: Countess Anna Potocka, The Memoirs of the Countess Potocka, ed. Casimir Stryienski, trans. Lionel Strachey (1900), 79—80 (графиня утверждает, что сидела между Наполеоном и Валевской, когда между ними завязался роман). Наполеон задумал захватить Пианозу с первых дней: Captain Ussher, «Napoleon's Deportation to Elba»; Napoleon's Last Voyages, being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, R N, K.C.B. (on board the «Undaunted») and John R. Glover, Secretary to RearAdmiralKockburn (on board the «Northumberland») (1895), 54; Neil Campbell (1869), 217; Mackenzie (1982), 85. О планах Наполеона превратить Пианозу в сельскохозяйственную колонию: Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814-1815 (1869), 244.

Глава 23. «Гнусная и преступная торговля человеческими жизнями»

Эпиграф — из письма лорда Каслри Ливерпулю, СС, X, 490. «Шесть недель застолий и литавр»: сэр Роберт Кит (Robert Keith), 1849,456. Весеннюю погоду в феврале не преминули отметить многие авторы дневниковых записей: Gentz, Tagebucher (1873), I, 359, 19 февраля 1815 года; San Marzano, Corrispondenza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congresso di Vienna (1903), Ilario Rinieri, ed., lxxii, 26 февраля 1815 года. Написала об этом и Дороти Макгиган: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 441. О «праздной публике»: Comte Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 379. Об оживлении светской жизни Талейран написал герцогине Курляндской, 8—9 февраля 1815 года, TLI, 114. Состязание царя Александра и графини Флоры Врбна-Кагенек в салоне княгини Багратион: Countess Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788—1819 (1913), II, 117—118; Mcneval, Memoirs (1894), III, 345; San Marzano, Diario, lxxii, 20 февраля 1815 года; Rosalie Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865), 1,265; Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,175; письмо Гумбольдта Каролине, Briefe, IV, 485, 23 февраля 1815 года; донесение агента XX барону Хагеру от 16 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1636; Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814—1815 (1953), 159, 23 февраля 1815 года. Запрос Каслри в отношении Веллингтона: СС, X, 217—220, 17 декабря 1814 года. О желании задержаться в Вене Каслри сообщал Ливерпулю 4 января 1815 года, СС, X, 235—236 и Веллингтону, СС, X, 236.

Многие историки считают, что Веллингтон прибыл в Вену 3 февраля, об этом и Каслри сообщает в проекте письма Ливерпулю: СС X, 248 от 6 февраля 1815 года. Однако, как свидетельствуют дневниковые записи людей, видевших Веллингтона или обедавших с ним, он приехал на конгресс раньше. Талейран, первым официально принимавший Веллингтона, утверждает, что герцог появился в Вене 1 февраля: письмо королю Людовику XVIII от 8 февраля 1815 года, TLC, 303. Сан-Марцано также отмечает, что Веллингтон приехал в Вену в этот день: San Marzano, Diario, lxx, 1 февраля 1815 года. Аналогичную дату указывают Розенкранц, видевший герцога 1 февраля (136), и агентура барона Хагера: донесение от 2 февраля 1814 года, DCV, II, по. 1467. Прием в салоне богатого банкира Герца: Karl von Nostitz, Leben und BrieJwechsel (1848), 166.

Восторженная встреча герцога Веллингтона в Вене: Comte Augus-te de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 381-382; Meneval, Memoirs (1894), III, 349. To, что герцог приехал в сопровождении оперной певицы Джузеппины Грассини, отметили Карл фон Ностиц и агенты барона Хагера: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel (1848), 168; донесение от З февраля 1815 года, DCV, II, no. 1483 и доклад агента «Нота», II, по. 1499, назвавшего певицу «красоткой вселенной». Манерность Веллингтона: Elizabeth Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 352-368; Andrew Roberts, Napoleon and Wellington: The Battle of Waterloo and the Great Commanders Who Fought It (2001); Richard Holmes, Wellington (2002). Немногословность герцога и лошадиный смех: Elizabeth Longford (1969), 353. Фельдмаршал после битвы при Витории в 1813 году и герцог с 1814 года по решению палаты общин 13 мая 1814 года и палаты лордов 27 июня 1814 года, текст резолюции опубликован в VVD, VII, 522—525. Каслри отправлял свои депеши в Лондон через посольство Веллингтона в Париже, как это видно, например, по письму Каслри Ливерпулю от 25 октября 1814 года, BD, CXXI, 216.

Перед отъездом в Вену Талейран обещал содействие в вопросе отмены работорговли: письмо Веллингтона лорду Каслри от 4 октября 1814 года, WD, VII, 574. Предложение Талейрана сформировать комиссию для рассмотрения проблемы работорговли: письмо Людовику XVIII от 15 декабря 1814 года, ПС, 211; Ambassadors of the King at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 26, 24 января 1815 года, Memoires, III (1891), 18—19. Трудности решения проблемы работорговли во Франции: письмо Уильяму Уилберфорсу, WD, VII, 558—559,15 сентября 1814 года. О трудностях опубликовать что-либо в прессе в поддержку отмены работорговли: письмо Веллингтона Уильяму Уилберфорсу от 8 октября 1814 года, WD, VII, 576. Одно из препятствий — использование бывших рабов в войне с Соединенными Штатами: письмо Веллингтона Уилберфорсу от 14 декабря 1814 года, WD, VII, 620. Франция не ответила на предложение Британии отдать ей остров в обмен на поддержку отмены работорговли: письмо Каслри Ливерпулю от 25 октября 1814 года, BD, СХХ, 215. Описание страданий рабов во время перевозки через океан: Олауда Эквиано (Густавус Васса) в книге: Adam Hochschild, Bury the Chains: Prophets and Rebels in the Fight to Free an Empire's Slaves (2005), 32. Также о проблеме работорговли на конгрессе: Jerome Reich, «The Slave Trade at the Congress of Vienna — a Study in English Public Opinion» Journal of Negro History, 53, April 1968,129—143. Обширные материалы по проблеме можно найти в архивах HHStA St. К. Kongressakten Kart. 2. Протокол и декларация опубликованы в сборнике Le Congres de Vienne et les traites de 1815(1864), II, 724-727.

Острота дебатов по вопросу отмены работорговли: письмо Каслри Ливерпулю от 25 октября 1814 года, BD, СХХ, 215—216. О британской позиции (все торговые суда должны разрешать их досмотр, а суда с рабами на борту подлежат аресту) Веллингтон писал Талейрану 26 августа 1814 года, WD, VII, 540. Французское правительство не согласилось признать принцип взаимного права на досмотр: письмо Веллингтона лорду Каслри от 5 ноября 1814 года, WD, VII, 595. Идея Каслри создать нечто вроде «постоянно действующего европейского конгресса» по работорговле: письмо Ливерпулю от 21 ноября 1814 года, BD, CXXIX, 233. Предложение Каслри ввести экономические санкции: письмо Ливерпулю от 25 октября 1814 года, BD, СХХ, 216; Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812-1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 415ff. О комиссии по работорговле: С. К. Webster, The Congress of Vienna 1814-1867 (1919) (1937 ed.), 89; Jerome Reich, «The Slave Trade at the Congress of Vienna — a Study in English Public Opinion»Journal of Negro History, 53, April 1968,109— 143. Первое заседание комиссии: 20 января 1815 года, II, 660—670, Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864). Оппозиция Португалии и Испании: II, 612—614. Некоторые письма Каслри по работорговле были перехвачены полицией: например, португальцу Палмелле, 30 января 1815 года, DCV, II, по. 1354 и Генцу  (Хагер императору Францу, 25 января 1815 года, II, по. 1378). Соглашение с Португалией: Angeberg (1864), II, 670—673. Дополнительная информация по проблеме работорговли, представленная лордом Каслри в палате общин 20 марта 1815 года: BD, appendix, II, 395—396. См. также письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 8 февраля 1815 года, TIC, 309—310 и его же письмо от 15 февраля, 322. «Гнусная и преступная торговля...» — письмо Каслри Ливерпулю от 1 января 1815 года, BD, CLIII, 274. Несколько другой вариант в меморандуме о ведении переговоров на конгрессе о полной отмене работорговли, BD, 235. Осуждение работорговли как зла, «опустошающего Африку, унижающего Европу и причиняющего боль всему человечеству»: Angeberg (1864), II, 726-727.

Глава 24. Время делить пирог

О работе художника Изабе над портретами главных участников конгресса агентура барона Хагера регулярно докладывала своему шефу: например, донесение Фредди от 30 декабря 1814 года, DCV, I, по. 1203. Накануне приезда Веллингтона он закончил писать портрет Гарденберга, и этот факт канцлер отметил в дневнике: Tagebucherund autobiographische Aufzeichnungen (2000), 812. О пребывании Изабе в Вене: Basily-Callimaki,y.£. Isabey: Sa Vie — Son temps, 1767—1855 (1909), 159—197; Marion W. Osmondjean Baptiste Isabey: The Fortunate Painter 1767—1855 (1947), 135—136. Разрешение проблемы Польши и Саксонии: Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1812—1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931), 384—385. Подписанию соглашения, конечно, предшествовали отдельные договоренности между Россией и Австрией, Россией и Пруссией, проработка деталей, разрешение конфликтов и противоречий. В этом отношении представляет интерес деятельность Чарторыйского: Adam Czartoryski, The Memoirs of Prince Adam Czartoryski and his Correspondence unth Alexander I ed. Adam Gielgud (1888,1968), II, 306ff; Patricia Kennedy Grimsted, The Foreign Ministers of Alexander I: Political Attitudes and the Conduct of Russian Diplomacy, 1801-1825(1969), 224; Kukiel, Czartoryski and European Unity, 1770-1861 (1955), 131-133; Zawadzki, A Man of Honour: Adam Czartoryski as a Statesman of Russia and Poland, 1795—1831 (1993). Позиция Талейрана по Саксонии: письмо королю Людовику XVIII от 1 февраля 1815 года, TLC, 294—297. Лейпциг и предложение царя отдать Пруссии крепость Торн: письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 8 февраля 1815 года, TLC, 305—306; письмо Каслри Ливерпулю от 6 февраля 1815 года, BD, CLXXII, 301. Претензии Гарденберга на Лейпциг: письмо Каслри Ливерпулю, 29 января 1815 года, БД CLXIX, 296—297. Дополнительная информация о требованиях Пруссии: Gaetan de Raxis de Flassan, Histoire du Congres de Vienne (1829), I, 185—186. Освобождение короля Саксонии: TLC, 307,316—317 и 526—530. О роли царя в урегулировании конфликта: письмо Каслри от 13 февраля 1815 года, BD, CLXXIV, 304.

Мнение Талейрана о работе оценочной комиссии: Ambassadors of the King at the Congress to the Minister of Foreign Affairs, no. 23,6 января 1815 года, 5; Каслри о достижении соглашения: письмо Ливерпулю от 13 февраля 1815 года, BD, CLXXIV, 303. О возмущении в Берлине достигнутыми договоренностями: донесение агента «Нота» барону Хагеру, 24 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1713. Также о недовольстве в Берлине прусской делегацией на Венском конгрессе: Цербони ди Спозетти Лейпцигеру, 25 февраля 1815 года, DCV, И, по. 1736. О том, что окна берлинского дома Гарденберга забросали камнями: Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814—1815 (1953), 181, 11 марта 1815 года. «Стыдно носить прусскую военную форму» — эти слова Блюхера из книги де Флассана: Gaetan de Raxis de Flassan, Histoire du Congres de Vienne (1829), 1,225. «Что же теперь будет с Германией?»: Sweet, Wilhelm von Humboldt: A Biography (1980), II, 193— 195. О традиционном тяготении Пруссии к востоку: Brendan Simms, The Struggle for the Mastery of Germany, 1779-1850 (1998), 61. На эту же тему см. James J. Sheehan, German History, 1770—1866 (1994).

При описании активной деятельности агента XX использованы, в частности, его донесения за 7 февраля 1815 года, DCV, II, nos. 1533 и 1534. О кафе «Жан де Пари»: Friedrich Anton von Schonholz, Traditi-onen zur Charakteristik Osterreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz I(1914), II, 129—130. «Я стал жертвой...»: Baron Claude-Frangois de Mcneval, Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, ed. Baron Napoleon Joseph de Meneval (1894), III, 387. Рекомендации Жомини: его письмо брату от 30 января 1815 года, DCV, II, по. 1471 (перехвачено полицией).

О лотереях, в которых «все играют и все выигрывают», Талейран писал королю Людовику XVIII 3 марта 1815 года, TLC, 365. Подготовка Каслри к передаче дел Веллингтону: письмо Ливерпулю от 6 февраля 1815 года, BD, CLXXII, 300. Каслри о продлении пребывания в Вене: письмо Ливерпулю от 4 января 1815 года, BD, CLIX, 281; WSD, IX, 525. Уэбстер (396) указывает, ссылаясь на Каслри, что лорд выехал из Вены 14 февраля. Однако, судя по другим свидетельствам, он покинул австрийскую столицу 15 февраля: письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 15 февраля 1815 года, TLC, 316; San Marzano, Diario, lxxi; Hardenberg, Tagebucher, 816, 15 февраля 1815 года; Perth, Wiener Kongresstagebuch 1814—1815,91. Последние переговоры Каслри в отношении Турции: GPWK, 411—413 и письмо Генца Карадже от 24 февраля 1815 года. Желание Каслри добиться от царя гарантий статус-кво: письмо Генца Карадже, 24 февраля 1815 года, 143. Каслри о переговорах с турецким посланником: письмо Роберту Листону, 14 февраля 1815 года, BD, CLXXV, 306. О стремлении Каслри обеспечить для Турции поддержку великих держав: Webster, The Art and Practice of Diplomacy (1961), 21. Талейран тоже был заинтересован в гарантиях целостности османской территории: письмо Генца Карадже от 14 января 1815 года, Depeches inedites (1876), 141—142. О конфликте между Австрией и Баварией по поводу Зальцбурга: Еппо Е. Kraehe, Metternic Ws German Policy, (1963-1983) II, 313ff. О разговоре Талейрана с царем 13 февраля: письмо королю Людовику XVIII, 15 февраля 1815 года, TLC, 325-330.

Трудно сказать, когда Наполеон задумал бежать с Эльбы. Томпсон считает, что Бонапарт запланировал побег, как только покинул Францию, если еще не в Фонтенбло: J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte (1952), 401. Одни полагают, что Наполеон принял решение в январе 1815 года (F.M. Kircheisen, Napoleon, trans. Henry St. Lawrence, 685), другие называют февраль (August Fournier, Napoleon the First: A Biography, 687; John Holland Rose, The Life of Napoleon, II, 405). Флери де Шабулон, посетивший Наполеона в феврале, написал потом занимательные, хотя и спорные воспоминания: Fleury de Chaboulon, Memoires pour servir a Vhistoire de la vie privee, du retour et du regne de Napoleon en 1815(1820), I—II. О важности визита Флери де Шабуло-на пишут и Роуз, и Томпсон: John Holland Rose, The Life of Napoleon, II, 405-406; J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte, 401-402. Но видимо, он только лишь подкрепил намерения Бонапарта. С этим предположением согласен и Норман Макеизи: Norman Mackenzie, The Escape from Elba: The Fall and Flight of Napoleon, 1814-1815 (1982), 201.0 проблемах Бурбонов во Франции: письма Грота Мюнстеру, 27 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1843 и Гольца Гарденбергу, по. 1845. Наполеон, очевидно, знал о планах увезти его на остров Святой Елены: один англичанин говорил, что слышал разговоры об этом еще в январе: донесение агента XX барону Хагеру от 9 мая 1815 года, по. 2353. У Наполеона создалось впечатление, будто конгресс вот-вот закончится, об этом ему писал Мюрат в феврале 1815 года: Thompson, Napoleon Bonaparte, 401. Аналогичную информацию ему давали и другие люди, в частности граф Колонна и Флери де Шабулон: Kircheisen, 685; Rose, II, 403— 404. Наполеон никогда не признавал своего поражения и винил во всем предателей: Thompson, 390—391; David Hamilton-Williams, Fall of Napoleon: The Final Betrayal (1994). В день побега «солдаты копаются в саду»: Neil Campbell, Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814—1815 (1869), 380. Отплытие с острова описано многими авторами: Fleury de Chaboulon (1820), I, 152— 154; Houssaye (1904), 1,193—196; Andre Castelot, Napoleon, trans. Guy Daniels (1971), 520-521; Mackenzie (1982), 214-215; Lefebvre, Mzpo-leon II (1969), 360. «Я приду в Париж без единого выстрела»: Felix Markham, Napoleon (1963), 226.0 том же сообщала и австрийская полиция: доклад агента Фредди, 10 марта 1815 года, DCV, II, по. 1855. Распоряжения Наполеона, отданные им в день побега, включая воззвание к солдатам: Ordres et Apostilles de Napoleon (1911—1912), IV, nos. 6515-6520.

Глава 25. Снова спасать мир

«Вес произошло так странно...» — дневниковая запись Жана Габриеля Энара от 14 марта 1815 года: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), II, 21. О совещании, проходившем до глубокой ночи: Le Congres de Vienne etlestraites de 1815, cd. Comte d'Angeberg (1864), II, 896-898. Депеша, реакция Меттерниха и встреча с императором: NP, I, 209—211. Разговор Талейрана с Доротеей: Philip Ziegler, The Duchess of Dino: Chatelaine of Europe (1962), 124-125; Micheline Dupuy, La DuchessedeDino (2002), 189. Мнение Талейрана о том, куда мог направиться Наполеон: NP, 210; донесение агента «Нота» Хагеру от 8 марта 1815 года, DCV, II, по. 1831; San Marzano, Corrispondenza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congresso di Vienna (1903), Ilario Rinieri, ed., Ixxiii, 8 марта 1815 года; письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 7 марта 1815 года, TLC, 374. Веллингтон об экстренном совещании в связи с побегом Наполеона: письмо лорду Каслри, 12 марта 1815 года, WD, VIII, 1. Пророчество Поццо ди Борго цитирует Морис Палеолоп Maurice Paleologue, The Enigmatic 7, (1938), 231. Маршрут движения Наполеона никто не мог предугадать, но большинство посланников считали, что он направится в Неаполь: записка Хагеру от 8 марта 1815 года, DCV, II, по. 1827.10 марта Хагер получил анонимное сообщение о том, что Наполеон высадился в Неаполе, II, по. 1856. Как отмечал Меневаль, «мизерное меньшинство» полагало, что Наполеон пойдет сразу во Францию: Meneval, Memoirs (1894), III, 350. О том, как Генц узнал о побеге Наполеона: Gentz, Tagebucher, I, 363.

Агент Фредди сообщил Хагеру о побеге Наполеона 7 марта, II, no. 1819. Разведка перехватила письмо, содержавшее достаточно достоверную информацию о численности войска Бонапарта: DCV, II, по. 1820. Барон Хагер получал и предупреждения о побеге Наполеона: DCV, II, по. 1604 от Уэйленда, 13 февраля 1815 года; DCV, II, по. 1728 от агента «Нота», 25 февраля 1815 года, а также по. 1875,24 февраля 1815 года. Представление в Редутензале: Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819 (1913), II, 121 ff; Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), 1,178. Также в театре узнали о побеге Наполеона Карл Бертух и эрцгерцог Иоганн: Carl Bertuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 141; Archduke Johann, A us dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich, 1810—1815(1891), cd. Franz Ritter von Krones, 208—209. О постановке пьесы Коцебу в тот день: Hugo Wittmann, «Wiener Theater zur Zcit des Congresses», Der Wiener Congress: Cultur-geschichte die Bildenden Kunste unddas Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898), 271. На сцепе театра тогда шли и другие представления, например пантомима «Халиф Багдада»: Hardenberg, Tagebucherund autobiographische Aufzeichnungen (2000), 818.

О реакции поляков на побег Наполеона: донесение Хагеру от 8 марта 1815 года, DCV, II, по. 1828, а затем 10 мая 1815 года доклад агента «NN», по. 2361; Rzewuska, Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865), 1,271.0 «непростительной беспечности» британцев Талейран написал королю Людовику XVIII 7 марта 1815 года, TLC, 374. Обвинения в адрес британцев докладывались барону Хагеру: DCV, II, nos. 1825, 1826, 1827, вес три от 8 марта 1815 года. «Мы не караульщики Наполеона»: донесение агента «NN» Хагеру 12 марта 1815 года, по. 1864.

Обвинения Дальберга в адрес Австрии и России: донесение агента XX Хагеру 24 марта 1815 года, DCV, II, по. 2005. Мнение Гумбольдта: донесение агента XX 18 марта 1815 года, по. 1938. Недоумение посла по поводу источников финансирования побега: донесение агента «L» барону Хагеру по. 1950, без даты, редактор сборника указывает приблизительную дату 19—20 марта 1815 года. О поездке на Эльбу генерала Коллера: анонимное донесение барону Хагеру от 27 ноября 1814 года, DCV, I, no. 911; доклад Гёхаузена от 23 ноября 1814 года, по. 854; рапорт агента «Р» от 4 декабря 1814 года, по. 978. Меневаль о нервозной атмосфере взаимных обвинений: Meneval, Memoirs (1894), III. 351. «Французы уподобились тюремщикам, заточившим опасного преступника в темницу, оставившим его без куска хлеба, но забывшим запереть дверь и теперь горюющим из-за того, что узник сбежал»: из дневника министра иностранных дел Дании Нильса Розенкранца: Niels Rozenkrantz Journal du Congresde Vienne, 1814-1815(1953), 176. Граф Мюнстер из Ганновера тоже пишет о «преступной халатности», проявленной в отношении Бонапарта: Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regentfrom the Congress of Vienna (1868) ,227,18марта 1815 года. О «мрачном предчувствии беды»: письмо Кланкарти лорду Каслри от 11 марта 1815 года, СС, X, 264—265. Его опасения разделяли и другие делегаты конгресса: Archduke Johann, Ausdem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810—1815 (1891), ed. Franz Rittcr von Krones, 211, 17 марта 1815 года. Наполеон «раздует новый пожар войны»: Countess Bernstorff, Ein Bild aus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), I, 178.

Глава 26. Его величество вне закона

Реакция короля Людовика на побег Наполеона: Henry Houssaye, 1815: La premiere restauration, le retout de Vile d'Elbe, les cent jours (1904), 22; Alan Schom, One Hundred Days: Napoleon's Road to Waterloo (1992), 34—35. «Спятил с ума» — из приложения к письму графа де Блакаса д'Ольп князю Талейрану от 10 апреля 1815 года, Memoires, III, 99. Разговор Алексиса де Ноай с королем Пруссии происходил в салоне Зичи: донесение барону Хагеру от 8 марта 1815 года, DCV, II, по. 1828.

Об освобождении короля Саксонии Талейран писал герцогине Курляндской, 8—9 февраля 1815 года, TLI, 114. Выезд саксонского короля из замка-тюрьмы Фридрихсфельд: Princess Radzivill, 21 февраля 1815 года, DCV, II, по. 1752. Визит Талейрана, Меттерниха и Веллингтона к королю Саксонии: Talleyrand, Memoires (1891), II, 209— 211; письма Талейрана королю Людовику XVIII, 7 марта 1815 года, TLC, 376-377 и 12 марта 1815 года, TLC, 380-381. Материалы о беседе с королем см. также: DCV, II, по. 900—904. Об отказе короля идти на уступки: донесения барону Хагеру от 18 марта 1815 года, nos. 1925 и 1943 и Meneval, Memoirs (1894), III, 352. Генц назвал обращение с королем Саксонии позорным пятном на истории конгресса»: Gentz, Denkschrift, NP, II, 494. Такого же мнения был и Розенкранц: Rozenkrantz Journal du Congres de Vienne, 1814-1815 (1953), 177-178, 8 ма-та 1815 года.

Разговоры в Вене о побеге Наполеона: донесения агентов барону Хагеру, DCV, II, 8 марта 1815 года, по. 1827, 10 марта 1815 года, по. 1856. Яркое описание всеобщего возбуждения оставил Александр Иванович Михайловский-Данилевский 26 февраля 1815 года (по русскому календарю): Alexandre Sapojnikov, «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer», Ole Villumsen Krog, cd., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spilletom Danmark (2002), 146.0 заключении пари: Baronne du Montet, Souvenirs, 1785—1866 (1904), 137. О том, что весть о высадке Наполеона на юге Франции принесли прямо на танцевальный вечер у Меттерниха, написал граф Огюст де Ла Гард-Шамбона: Count Auguste de La Garde-Chambonas, Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902), 414—415. Этот факт вызывает сомнения. В Вене уже несколько недель продолжался Великий пост; День покаяния был 8 февраля. «Скрипичные мелодии аккомпанировали серьезным переговорам»: Countess Lulu Thurheim, Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788—1819 (1913), II, 91. Распоряжение императора Франца о сокращении расходов, датированное 21 марта 1815 года: HHSTA, OmcA Nr 237 ext 1815; Krog, ed., Danmark ogden dansende Kongress (2002), 458.

О том, что бриг Наполеона без проблем миновал другие корабли: Henry Houssaye (1904), I, 203-209: Mackenzie (1982), 217-223. Переход через Альпы: Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 689; Thiers, History of the Consulate and the Empire of France Under Napoleon, XI (1894), 186. Воззвания Наполеона к войскам и народу: Fournier (1903), 689-690; Englund (2004), 427-428; Castclot (1971), 527-528; Kirch-eisen (1932), 689; Fisher (1912), 218. Приказ блокировать пути в Гренобль: Castelot (1971), 527; о встрече 7 марта у Лаффре: Chandler, The Compaigns of Napoleon (1966), 1011. Восторженные приветствия Наполеона в Гренобле: Alan Schom, One Hundred Days: Napoleon's Road to Waterloo (1992), 26. Численность армии Бурбонов: David Hamilton-Williams, The Fall of Napoleon: The Final Betrayal (1994), 174. Проблемы королевской власти, особенно что касается верности бывших наполеоновских маршалов: Arnail- Francois de Jaucourt, Correspondance du Comte du Jaucourt avec le Prince de Talleyrand pendant le Congres de Vienne (1905), 230—231. Реакцию биржевого рынка на побег Наполеона отметил банкир Жан Габриель Энар: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), II, 23, 15 марта 1815 года. О восторге пруссаков Гумбольдт писал жене Каролине: Anna von Sydow, ed., Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren BrieJ'en (1910), IV, 491,7 марта 1815 года. О нарастании воинственных настроений, в частности, свидетельствовало письмо короля Пруссии от 14 марта 1814 года, DCV, II, по. 1913, перехваченное полицией. Недовольство царя: донесение Хагеру от 8 апреля 1815 года, по. 2149.

Подписание совместной декларации: письма Талейрана королю Людовику XVIII12 марта 1815 года, TLC, 382-383,14 марта 1815 года, TLC, 387 (в мемуарах датировано 13 марта), герцогине Курляндской, 15 марта 1815 года, TLI, 138, Лабрадору, 15 апреля 1815 года, по. 2210, перехвачено полицией (Labrador, Melangessurla vieprivee etpublique, 40—41). Наказ Талейрана дипломатам: Jean Orieux, Talleyrand: The Art of Survival trans. Patricia Wolf (1974), 481. Текст декларации опубликован на первой полосе газеты «Винер цайтунг» 15 марта 1815 года на французском и немецком языках. См. также Le Congres de Vienne et les traites de 1815(1864), III, 912—913. Талейран еще раньше называл Наполеона «бандитом» — в письме от 8 марта 1815 года, TLI, 135 и в письме королю Людовику XVIII 7 марта 1815 года, TLC, 374. Так же поступали и другие французы в посольстве: донесение от 9 марта 1815 года, DCKH. no. 1836.

Редактирование декларации и дебаты: записка Хагеру от 12 марта 1815 года, по. 1872, донесение агента XX от 13 марта 1815 года, по. 1887, дневник Генца, Gentz, Tagebucher, 1,364,13 марта 1815 года. Возмущение представителей малых государств: George Herbert Munster, ed., Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 228,18 марта 1815 года. Декларация « подстрекает к убийству, как во времена варварства*: Meneval, Memoirs (1894), III, 357, 491. «Под кинжалы убийц» — из письма Веллингтона Уэлсли Поулу, 5 мая 1815 года, WD, VIII, 61. Критиковал текст заявления и эрцгерцог Иоганн: Archduke Johann, Aus dem Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oesterreich 1810-1815(1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891), 211, 14—18 марта 1815 года.

Переживания императрицы Марии Луизы: Meneval, Memoirs (1894), HI, 349—351,355,358; донесения агентов Гехаузена и «Нота» барону Хагеру от 9 марта 1815 года, DCV, II, по. 1837 и по. 1838, агента XX 13 марта 1815 года, II, по. 1887. Сочувствие эрцгерцога Иоганна: Meneval, Memoirs (1894), HI, 435. Бонапартистское окружение: донесение агента барону Хагеру от 16 марта 1815 года, DCV, II, по. 1910.

Усиление наблюдения за дворцом: донесение от 15 марта 1815 года, II, no. 1900.

Некоторые историки считают слухи о готовившемся похищении сына Наполеона необоснованными либо полагают, будто полиция использовала их для очищения обслуживающего персонала от бонапартистов. С этим трудно согласиться. Вполне возможно, что полиция обвиняла не того человека. См. первый и второй рассказы «маман Кью», опубликованные ее сыном Анатолем Монтескью: Anatole Montesquiou, Souvenirs sur la revolution, Lempire, la restauration et le regne de Louis-Philippe (1961), 356—383. Совет Талсйрана Анатолю Монтескью уехать из Вены: письмо королю Людовику XVIII от 17 марта 1815 года, 413.

Глава 27. Цветение фиалок

Обещание маршала Нея привезти Наполеона в «железной клетке»: письмо графа де Блакаса д'Ольп князю Талсйрану от 10 апреля 1815 года, Talleyrand, Memoires( 1891), III, 100. Паника па парижской бирже: Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 700. Заявление короля Людовика XVIII о готовности «умереть, защищая свою отчизну»: Henry Houssayc, 1815: La premiere restauration, le retout de Vile d'Elbe, les cent jours (1904), I, 335—336. Описание капитаном королевской конной артиллерии Эдмоном Валько опустевшего дворца: Antony Brett-James, The Hundred Days: Napoleon's Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964), 11—12.0 возможном бегстве короля Людовика разведка донесла барону Хагеру еще 18 марта 1815 года, DCV, II, по. 1922. О том, что Людовик увез с собой бриллианты с короны и несколько миллионов франков, Жокур сообщал Талейрану 10 апреля 1815 года, TLC, 435. Военные переговоры: депеши Талейрана королю Людовику XVIII от 19 и 23 марта, TLC, 419-420 и 422-423. Соглашение от 2 5 марта 1815 года: Le Congres de Vienne et les traites de 1815 (1864 ), 111, 969—976. Трудности возобновления Шомонского договора: письмо Веллингтона лорду Каслри от 25 марта 1815 года, BD, CLXXXIV, 316 и WD,VIII,9.

«Беспутные и беспечные увеселения» в салоне герцогини де Саган: донесение агента «Нота» Хагеру 2 марта 1815 года, DCV, II, по. 1776. Финансовые проблемы герцогини: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 451. Здесь же о продаже Мсттернихом ее сапфиров. См. также письмо Меттерниха герцогине де Саган от 21 марта 1815 года, MSB, 279 и второй рассказ «маман Кью» в мемуарах Анатоля Монтескью: Anatole Montesquiou, Souvenirs sur la revolution, L'empire, la restauration et le regne de Louis-Philippe (1961), 359—360. О наплыве французских эмигрантов в Вену: Baronnedu Montet, Souvenirs, 1785— 1866 (1904), 138. Приезд в Вену герцогини Курляндской, матери Доротеи: донесение Хагеру от 25 марта 1815 года, по. 2014; Gentz, Tagebucher, 367, 25 марта 1815 года. Сохранилось несколько записок, которыми Талейран и герцогиня обменялись после ее приезда: TLI, 143—210. Встреча Наполеона в Париже: Antony Brett-James, The Hundred Days: Napoleon's Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964), 13; The Memoirs of Queen Hortense, trans. Arthur K. Griggs (1927), II, 188; Fleury de Chaboulon, Memoires pour servir a Vhistoire de la vie privee, du retouret du regne de Napoleon en 1815 (1820), I, 260—261; John Holland Rose, The Life of Napoleon (1916), II, 409; Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 693. «Это вы! Это вы! Наконец-то это — вы!» — Andre Castelot, Napoleon, trans. Guy Daniels (1971), 534. Наполеон говорил о днях возвращения в Париж как о «самых счастливых в жизни» уже на острове Святой Елены: Steven Englund, Napoleon: A Political Life (2004), 429 и Felix Markham, Napoleon (1963), 227. О том, что бурбонские эмблемы королевских лилий были нашиты поверх наполеоновских пчел: Comte de Lavalette, Memoires et souvenirs du comte de Lavalette (1905), 345.

Возвращение Меттерниха в салон герцогини де Саган: McGuigan, Mettemich and the Duchess (1975), 449—450. Об отъезде Веллингтона из Вены 29 марта: письмо лорду Каслри от 5 апреля 1815 года, WD, VIII, 15; письмо Кланкарти лорду Каслри, 5 апреля 1815 года, BD, CLXXXVII, 318; письмо Талейрана королю Людовику XVIII 29 марта 1815 года, TLC, 433. См. также донесения барону Хагеру от 29 марта и 2 апреля 1815 года, DCV, II, по. 2052 и 2090. На приеме у герцогини де Саган Веллингтон расцеловал всех дам, пообещав «встретиться с каждой и со всеми вместе в Париже»: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787-1817, ed. Richard Edgcumbe (1914), 112; Elizabeth Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 396. В салонах Веллингтон всегда был окружен женщинами: Countess Bernstorff, Ein Bildaus der Zeit von 1789 bis 1835: Aus ihren Aufzeichnungen (1896), I, 182. О том, что Веллингтона после отъезда заменит граф Кланкарти: письмо Веллингтона лорду Каслри, 18 марта 1815 года, WD, VIII, 6. Первоапрельская шутка Меттерниха: Gentz, Tagebucher, 369, 1 anреля 1815 года; о бессоннице: там же, 367,27 марта 1815 года. О «трусоватости» Генца: Rzewuska, Memoiresde la comtesse Rosalie Rzewuska (1788—1865), I, 103. Об инциденте написали также Пфлаум и Бернсторф: Pflaum, By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984), 257; Countess Bernstorff, Ein Bildausder Zeitvon 1789 bis 1835:Ausihren Aufzeichnungen (1896), 1,180.

О том, что французская миссия осталась без средств: донесение Хагеру от 10 апреля 1815 года, DCV, II, по. 2168; письмо Дальберга жене, 11 апреля 1815 года, по. 2209. Проблемы с кредитами: Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814-1815(1953), 199,24 марта 1815 года. О своих трудностях Талейран сообщал Жокуру 23 апреля 1815 года: Arnail- Francois de Jaucourt, Correspondance du Comte dujaucourt avec le Prince de Talleyrand pendant le Congres de Vienne (1905), 287. Банк Франции прекратил финансирование 21 марта 1815 года. О невозможности платить жалованье персоналу Талейран сообщал королю Людовику XVIII 5 мая 1815 года, TLC, 498. О конфискации имущества: письмо Талейрана герцогине Курляндской от 5 апреля 1815 года, TLI, 160. Датский орден Слона Талейрану: Rozenkrantz, Journal du Congres de Vienne, 1814-1815 (1953), 204, 30 марта 1815 года. Запрос Талейрана о судьбе переписки с королем и министерством иностранных дел, TLC, 434, 29 марта 1815 года. О сожжении некоторых важных документов, в том числе и от Мариотти, Жокур сообщил Талейрану еще 27 марта: Correspondance du Comte dujaucourtavec le Prince de Talleyrand pendant le Congres de Vienne (1905), 246—248 и 436. Об опасениях по поводу того, что секретный договор между Британией, Австрией и Францией окажется в руках Наполеона: письмо лорда Каслри Веллингтону от 27 марта 1815 года, СС, X, 286—287. О том, что опасения оправдались, Каслри сообщил 8 апреля 1815 года, там же, 300—301.

Глава 28. Vive le Roi!

«Давайте обнимемся и обо всем забудем»: из архива Меттерниха NP, 1,329. О нападении Мюрата на папские области и реакции Австрии: письмо Талейрана королю Людовику XVIII 3 апреля 1815 года, TLC, 437—438. Мсттерних расценил действия Мюрата как «объявление войны»: письмо Кланкарти лорду Каслри от 8 апреля 1815 года, BD, СХС, 322. О возражениях Каролины: Albert Espitalier, Napoleon and King Murat (1912), 478—480. Мюрат якобы действовал с одобрения Наполеона: A. Hilliard Attcridge Joachim Murat: Marshal of France and King of Naples (1911), 279—280. Британия субсидировала французскую миссию: письма Талейрана королю Людовику XVIII от 29 марта 1815 года, TLC, 437—438 и Дальберга лорду Стюарту от 29 марта 1815 года, по. 2058. О трудностях французского посольства в Вене см. также примечания к главе 27. «Vive le Roi!» — письмо Каслри Веллингтону от 26 марта 1815 года, СС, X, 285—286. В британских финансах нуждаются и другие державы: письмо Веллингтона лорду Каслри от 18 марта 1815 года, WD, VIII (1847-1847), 4-6 и 25 марта 1815 года, 9. «Современными преторианцами», жаждущими мести, Гарденберг назвал генералов в окружении прусского короля: письмо Каслри Ливерпулю от 24 августа 1815 года, BD, 370. Стремление германских князей к созданию конфедерации: Rozenkrantz, Journal du Congres de Viennet 1814-1815(1953), 197, 23 марта 1815 года. Опасения по поводу нелояльности саксонских войск Поццо ди Борго выражал в письме Нессельроде от 30 апреля/12 мая 1815 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapellet 1814—1818(1890), 115. Конфликт между Австрией и Баварией: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, 308-314,336-342.

Обращение Наполеона к великим державам: Fisher (1912), 221— 223; Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 694. Об эмиссарах Наполеона: Meneval, Memoirs (1894), 111,380—382; письмо Талейрана королю Людовику XVIII от 13 апреля 1815 года, TLC, 446—448. Запрет принимать посланников Наполеона: DCV, II, по. 2080, 31 марта 1815 года. Возмущение Наполеона по этому поводу — по. 2183,4 апреля 1815 года. О приезде графа Монрона: письмо Талейрана герцогине Курляндской от 5 апреля 1815 года, TLI, 160; донесение Хагеру от 7 апреля 1815 года, по. 2135 и доклад барона императору Францу, по. 2117. См. также Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814-1818 (1890), 105. Разговор Талейрана с графом Монроном: TLC, 447 и п. 2 за 9 мая 1815 года, 450. В это же время Фуше вел переговоры с Меттернихом: Ray Ellisworth Cubberly, The Role of Fouche During the Hundred Days (1969), 54-70.

Король Людовик XVIII фактически вызвал из Вены Талейрана 22 апреля 1815 года, TLC, 465. О том же ему писал Жокур 28 апреля 1815 года. Грот в письме Мюнстеру 8 мая 1815 года выражал уверенность в том, что король Людовик XVIII назначит Талейрана своим первым министром, DCV, II, по. 2416. Талейрана главной и даже необходимой фигурой в будущем кабинете короля считал и Поццо ди Борго: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbonsjusqu'au Congresd'Aix-la-Chapelle, 1814-1818(1890), 140, 11/23 мая 1815 года, 111, 28 апреля 1815 года и 114, 6 мая 1815 года. То, как Талейран оттягивал свой отъезд из Вены, видно по его письмам: Жокуру от 13 мая 1815 года и королю от 14 мая 1815 года, TLC, 499-500, Memoires (1891), III, 124 и затем 23 мая 1815 года (датировано 25 мая в его мемуарах), 504.

Глава 29. Прощание

Демонстрация Меттернихом секретных посланий Наполеона: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, 354-355: письма Гумбольдта жене 5 мая 1815 года, Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en (1910), IV, 541 -546 и 1 июня 1815 года, 562-564. Этот эпизод описан и Варнгагеном фон Энзе: Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens (1987), II, 652—653. См. также: Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angebcrg (1864), IV, 1902—1905. Прусский военный министр Герман фон Бойен приехал в город в апреле: донесение барону Хагеру от 6 апреля 1815 года, DCV, II, по. 2113; Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 817. Ироническое замечание шведского графа Лсвснхильма — из его письма брату от 18 октября 1814 года, DCV, I, по. 453 (перехвачено полицией). Описание дуэли и сравнение с «гомеровскими героями»: письма Гумбольдта жене Каролине 5 мая 1815 года, 544— 545 и 1 июня 1815 года, 564. О спектакле Меттерниха с письмами Кланкарти написал лорду Каслри 6 мая 1815 года, BD, CXCV 331. О грабежах: Hilde Spiel, The Congress of Vienna: An Eywitness Account, trans. Richard H. Weber (1968), 307—309. Предводитель разбойников Гразель — в мемуарах Фридриха Антона фон Шёнхольца: Friedrich Anton von Schonholz, Traditionen zur Charakteristik Osterreichs, seines Stoats- und VolkslebensunterFranz I (1914), II, 156—158. Некоторые детали заимствованы у Каролины Пихлер, а ее посвятил в деятельность банды один полицейский чиновник: Caroline Pichler, Denkwurdigkeiten aus meinen Leben (1914), III, 100-101.

О том, что Наполеон послал царю секретный договор Британии, Австрии и Франции, имеется множество свидетельств, в частности письмо лорда Каслри Веллингтону от 8 апреля 1815 года, СС, X, 300— 301. Реакцию царя описал барон фон Штейн: Stein, Briefe undamtliche Schriften, eds. Erich Botzenhart and Walter Hubatsch (1957-1974), V, 380—381. «Пока мы живы, не будем об этом больше говорить. У нас есть более важные дела»: Maurice Paleologue, The Enigmatic Tsar: The Life of Alexander I of Russia, trans. Edwin and Willa Muir (1938), 234. См. также описание Алана Палмера: Alan Palmer, Metternich (1972), 145 и Alexander I: Tsar of War and Peace (1974), 322. Царь бросил документ в огонь: Allen McConncll, Tsar Alexander I; Paternalistic Reformer (1970), 132; Leonid I. Strakhovsky, Alexander I of Russia: The Man Who Defeated Napoleon (1949), 162; Henri Troyat, Alexander of Russia: Napoleon's Conqueror (1980), 221. Пруссаки знали о существовании договора: DCV, И, по. 2232.

Беспокойство Веллингтона по поводу численности и подготовленности войск в Нидерландах: его письма лорду Каслри от 26 марта 1815 года, WD, VIII, 12 и Батерсту от 6 апреля 1815 года, VIII, 18. Неудовлетворенность герцога состоянием армии отмечают многие авторы: Rory Muir, Britain and the Defeat of Napoleon, 1801—1815(1996), 351; Elizabeth Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 401-403. См. также его письма лорду Стюарту от 8 мая 1815 года, WD, VIII, 66 и Торрензу от 22 мая 1815 года, WD, VIII, 102.

Блюхер — «маршал Форвартс»: Karl von Nostitz, Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbildaus den Behreiungskriegen (1848), 161. «Самый дородный человек, когда-либо ходивший по земле»: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787—1817, ed. Richard Edgcumbe (1914), 60. Веллингтон называл Блюхера прекрасным генералом с «манерами солдата»: R.H. Gronow, The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810—1860 (1900), 129. О том, что Блюхер верил в свою беременность: Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 406 и Andrew Roberts, Waterloo:June 18, 1815: The Battle for Modern Europe (2005), 24. Недоверие саксонским войскам высказывал Поццо ди Борго в письме графу Нессельроде: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeurde Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814-1818 (1890), 115,30 апреля/12 мая 1815 года. О мятеже: письма Веллингтона графу Кланкарти от 3 и 5 мая 1815 года, WD, VIII, 57 и 60. См. также перехваченные в Вене письма, DCV, II, по. 2395 и по. 2436, а также донесение агента XX от 13 мая 1815 года, по. 2381. О том, что Блюхер и Гнейзенау «успели скрыться», Гумбольдт писал жене Каролине 12 мая 1815 года: Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, ed. Anna von Sydow (1910), IV, 548. Об усилиях Веллингтона по организации коалиционных сил: письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде от 28 апреля 1815 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrodedepuisla restauration des Bourbons jusqu'au Congresd'Aix-la-Chapelle, 1814—1818(1890), 111. Об игре солдат в крикет — из письма подполковника лорда Александера Солтуна жене: Antony Brett-James, The Hundred Days: Napoleon s Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964), 26.

О погоде в начале мая: Gentz, Tagebucher, 375,1 мая 1815 года; San Marzano, Diario, lxxix, в тот же день. Цветение каштанов: Carl Bcrtuch, Tagebuch vom Wiener Kongress (1916), 184—184, 7—11 мая 1815 года; McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 471. Отъезд царя Александра: Stein, Briefe und amtliche Schriften, eds. Erich Botzenhart and Walter Hubatsch (1957—1974), V, 386 и донесение барону Хагеру от 26 мая 1815 года, DCV, II, по. 2493. В этом же донесении сообщается об отбытии короля Пруссии и императора Франца. См. также запись графа Мюнстера от 3 июня 1815 года: George Herbert Munster, ed., Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munsters Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 268. Высказывание царя Александра: донесение барону Хагеру от 15 апреля 1815 года, DCV, II, по. 2206. Подарки русского царя и короля Пруссии: донесение Хагеру от 26 мая 1815 года, DCV, II, по. 2461; отдельно о короле Пруссии: донесение агента XX Хагеру от 29 мая 1815 года, по. 2472. Попугай «утерял английское произношение»: McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 475. День рождения Меттерниха: Gentz, Tagebucher, 378, 15 мая 1815 года. Экипаж, подаренный Генцу, был британский: Gentz, Tagebucher, 372,16 апреля 1815 года. «Самый крупный взяточник в истории»: Helen du Coudray, Metterrnich (1936), 25. Подведение итогов и поиски дома: Golo Mann, Secretary of Europe: The Life ofFriedrich Gentz, Enemy of Napoleon, trans. William H. Woglem (1946), 237-240; McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 467—471. Граф Нессельроде считал, что для обвинения Генца во взяточничестве имелись определенные основания, но защищал «полезного человека», говоря, что он брал деньги только у тех людей, которые «думали так, как он»: Nesselrode, Autobiographie du Comte Charles-Robert de Nesselrode', le Comte A. de Nesselrode, ed., Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760—1850, II, 35.

Об отчаянном финансовом положении княгини Багратион: донесения барону Хагеру по. 2536, 8 июня 1815 года (агент 4Нота»); по. 2570,11 июня (агент XX); по. 2574,13 июня («Нота») и по. 2584, 14 июня 1815 года (агент «Нота»). Кредиторы осаждают ее салон: Генц Меттерниху, 20 июня 1815 года, Briefe von und ab Friedrich von Gentz, III, 308—309. О разрешении финансового кризиса: донесения агента «Нота» от 22 июня 1815 года, по. 2614 и агента XX от 25 июня 1815 года, по. 2624. О том, что княгине Багратион грозила тюрьма: Hastier, «Les Bagration»: Vieilles histoires, etranges enigmes (1962), 174; Susan Mary Alsop, The Congress Dances: Vienna, 1814—1815 (1984), 204. Расставание с новым любовником, кронпринцем Вюртемберга: донесение агента XX барону Хагеру, 11 апреля 1815 года, DCV, II, по. 2173, а также McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), no. 51,553. Об отношениях между герцогиней де Саган и лордом Стюартом имеется несколько донесений, направлявшихся барону Хагеру всю первую неделю июня: nos. 2500—2524. О том, что посольство превратилось в «бордель»: перехваченное письмо Жана де Карро от 7 июня 1815 года, по. 2528 и донесения барону Хагеру от 7 июня, по. 2531 и 11 июня 1815 года, по. 2563.

Глава 30. Война за мир

Торжественная церемония на Марсовом поле: Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bisscll (1903), 692; J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte (1952), 409. Недостаточный энтузиазм: Ludwig, Napoleon, trans. Eden Paul and Cedar Paul (1926), 520 (на основе Coignet, Memoirs); Schom, Napoleon Bonaparte (1997), 731—734.0 церемонии см. также: Steven Englund, Napoleon: A Political Life (2004), 436—437; Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 705—707; Meneval, Memoirs (1894), III, 449. Саркастически отозвался о торжестве Наполеона Поццо ди Борго в письме графу Нессельроде 17 апреля 1815 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgoy ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814—1818 (1890), 89. Некоторые думали, что на Марсовом поле и закончится правление Наполеона: Creevey, The Creevey Papers: A Selection from the Correspondence and Diaries of the Late Thomas Creevey, M.P. (1904), 1,227. Иногда даются несколько иные итоги плебисцита: с учетом голосования солдат.

Встреча царя с баронессой Крюденер описана на основе многих источников: Clarence Ford', Life and Letters of Madame de Krudener (1893), 165; Countess EdMng, Memoires(1888), 232; Henri Troyat, Alexander of Russia: Napoleons Conqueror, trans. Joan Pinkham (1982), 225. С помощью Александра весь мир охватит «великая любовь»: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 410. См. также: Walter Alison Phillips, The Confederation of Europe: A Study of the European Alliance 1813—1823 as an Experiment in the International Organization of Peace (1966), 125—126; W.P. Cresson, The Holy Alliance: The European Background of the Monroe Doctrine (1922), 32—35; Ernest John Knapton, The Lady of the Holy Alliance (1939).

О деятельности германской комиссии: Enno E. Kraehe, Metter-nick's German Policy (1963-1983), II, 366-399; Paul Sweet, Wilhelm von Humboldt: A Biography (1980), II, 195-208; Guglielmo Ferrero, The Reconstruction of Europe: Talleyrand and the Congress of Vienna, 1814—1815 (1941), 314—323. Гумбольдт назвал германскую комиссию «не германской»: письмо жене Каролине от 21 мая 1815 года: Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, ed. Anna von Sydovv (1910), IV, 556. Граф Мюнстер о трудностях в работе комиссии: Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 269— 271 и 271—275, 3 июня 1815 года. Протокол совещания: Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), III, 1227ff.

Взаимодействие Гарденберга и Гумбольдта в отстаивании прав еврейских общин: Max J. Kohlerjezmsh Rights at the Congresses of Vienna (1814-1815), andAix-la-Chapelle (1818) (1918), 9-11. Там же обращение Гарденберга от 4 января 1815 года и его аргументы, 11—12. См. также Gesammelte Schritten, X, 97—115. Генц записывал полученные подарки в дневнике, например, 13 апреля 1815 года, Gentz, Tagebücher, I, 371. Гумбольдт отказывался принимать подношения: письмо жене Каролине от 4 июня 1815 года, Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Brief en, ed. Anna von Sydow (1910), IV, 566—567. Издевательский смех баварского делегата графа Алойса фон Рехберга: Max J. Kohler, Jewish Rights at the Congresses of Vienna (1918), 23. Внесение сакраментальной поправки: Max J. Kohler, Jewish Rights at the Congresses of Vienna (1918), 27 и Enno E. Kraehe, Metternichs German Policy (1963-1983), II, 382. Меморандум Карла Бертуха: HHStA St. К. Kongressakten Kart. 8. В протоколе не указан автор поправки к статье XVIII относительно свободы прессы и охраны авторских прав: Enno E. Kraehe, Metternich's German Policy (1963-1983), II, 383.

О планах подготовить общий договор: письмо Генца Карадже от 22 апреля 1815 года, Depeches inedites, 151. Сомнения по поводу возможности подписания такого документа: письмо Шпаена Нагеллю от 25 мая 1815 года, DCV, II, по. 2445. Граф Мюнстер о сложностях подготовки договора: Political Sketches of the State of Europe, 1814— 1867: Containing Count Ernst Munstefs Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868), 263. На эту же тему: письмо Генца Карадже от 26 июня 1815 года, Depeches inedites, 162,164—165; доклад Талейрана королю Людовику, TLC, 536—537. О комиссии для подготовки текста договора: Мюнстер, 3 июня 1815 года, Political Sketches of the State of Europe (1868), 268. В состав комиссии вначале были предложены Генц, Анштетт и Бенардьер, но представитель России и помощник Талейрана отказались: письмо Генца Карадже 26 июня 1815 года, Depeches inedites, 162.

Документ подписывают представители восьми держав — участниц Парижского договора, а остальные «присоединяются»: Munster, Political Sketches of the State of Europe (1868), 274-275,3 июня 1815 года. Подписание Заключительного акта: Gentz, Tagebucher, 385,9 июня 1815 года; Генц Карадже, 26 июня 1815 года, Depeches inedites, 166— 167. Двадцать шесть переписчиков работали «с утра до ночи»: Генц Меттерниху 20 июня 1815 года, Briefe von und ab Friedrich von Gentz (1913), HI, 307. Протест Консальви: Angeberg(1864), IV, 1450-1453; еще раз от имени папы, 14 июня 1815 года: там же, 1922—1929. О закрытии конгресса: Gentz, Tagebucher, 386, 19 июня 1815 года. Отказ Испании подписывать Заключительный акт «вследствие серьезных ошибок конгресса»: Labrador, Melanges sur la vieprivee etpublique du marquis de Labrador (1849), 52—53. Неоднократные протесты Лабрадора: Angeberg(1864), III, 1018-1020, 1341-1342, 1456-1458. Формально Испания не подписывала Парижский договор во время его заключения; она подписала его почти два месяца спустя, 20 июля. Текст Заключительного акта: Angeberg (1864), III, 1386—1433.

Прощальный ужин Меттерниха и Генца: Gentz, Tagebucher, 385, 12 июня 1815 года. Австрийский министр иностранных дел успел до отъезда принять графа Мюнстера: Political Sketches of the State of Europe (1868), 284,14 июня 1815 года; Gentz, Tagebucher, 385, 12 июня 1815 года. Талейран сжег бумаги: письмо королю Людовику, TLC, 554, июнь 1815 года.

Глава 31. Побеждать или умирать

Поражение Мюрата: Jean Tulard, Murat (1999); Albert Espitalier, Napoleon and King Murat (1912); A. Hilliard Atteridge, Joachim Murat: Marshal of France and King of Naples (1911); письмо Талейрана королю Людовику XVIII, 1 мая 1815 года, TLC, 491. Проблемы Наполеона: Hamilton-Williams, The Final Betrayal (1994), 206-208; Chandler, Waterloo: The Hundred Days (1980), 25; Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1014ff. Занять оборонительную позицию Наполеону советовал, в частности, Карно: Ludwig, Napoleon, trans. Eden Paul and Cedar Paul (1926), 521. «Время побеждать или умирать»: John Holland Rose, The Life of Napoleon (1916), II, 419.

Бал у герцогини Ричмонд: Andrew Roberts, Waterloojune 18,1815: The Battle for Modern Europe (2005), 27—29; Antony Brett-James, ed., The Hundred Days: Napoleon's Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964), 39—44. В «Ярмарке тщеславия» Теккерея бал описан в главах 28 и 32; см. также John Hagan, «A Note on the Napoleonic Background of Vanity Fair», Nineteenth-Century Fiction, 15, no. 4, 358—361 (март 1961 года). Местоположение каретного сарая назвала дочь герцога и герцогини Ричмонд леди Джорджиана Леннокс: Antony Brett-James, The Hundred Days (1964), 41. Воззвание к гражданам Брюсселя: Fournier, Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903), 716. Появление на балу посыльного с сообщением о том, что Наполеон идет к Брюсселю, и реакция Веллингтона: The Creevey Papers: A Selection from the Correspondence and Diaries of the Late Thomas Creevey, M.P. (1904), I, 223, 229. «Мы сразимся здесь»: Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 419,421. Порицание Веллингтона за бал: J.M. Thompson, Napoleon Bonaparte (1952), 411. Веллингтон и герцог Ричмонд вместе изучают карты: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787—1817, ed. Richard Edgcumbe (1914), I, 171. Леди Шелли видела карандашную отметку на карте, сделанную Веллингтоном, 171.

Сражение у Катр-Бра: Captain R.H. Gronow, The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810-1860(1900), 1,66-67. Битва под Линьи и отступление пруссаков на север: David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1034-1047 и его же Waterloo: The Hundred Days (\Ш), 102—103,106. Претензии пруссаков к британцам: Colonel E. Kaulbach, «The Prussians»; Alun Chalfont, ed., Waterloo: Battle of Three Armies (1980), 64. Победа Бонапарта над пруссаками и отход Веллингтона казались в то время еще более устрашающими: The Creevey Papers (1904), 231— 232. Отвод войск Веллингтоном 17 июня: Owen Connelly, Blundering to Glory: Napoleon's Military Campaigns (1987), 210; Roberts, Waterloo-June 18, 1815: The Battle for Modern Europe (2005), 34-37; Kircheisen, Napoleon (1932), 699.

Описание поля битв: послание Крокера жене от 27 июля 1815 года, The Croker Papers: The Correspondence and Diaries of the Late Right Honourable John Wilson Croker, ed., Louis J. Jennings (1884), I, 72; Victor Hugo, The Battle of Waterloo, trans. Lascelles Wraxall (1907), 29. Раннее утро 18 июня: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 372. «Войска измотались» —John Sutherland, Men of Waterloo (1966), 186; «самый тучный человек в армии» — Barbero, The Battle: A New History of Waterloo (2005), 45. «Вода лилась с неба ведрами»: R.H. Gronow, The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810—1860 (1900), I, 67. Ночевка в поле под проливным дождем: Roberts, Waterloo:June 18, 1815 (2005), 36—37; завтрак «глотком похлебки и сухарем»: John Keegan, The Face of Battle (1976), 134-136.

Свой рассказ о завтраке Наполеона с командующими я основывал на трех повествованиях: Andrew Roberts, Napoleon and Wellington: The Battle of Waterloo and the Great Commanders Who Fought It (2001), xxix-xxxi; Alessandro Barbero, The Battle: A New History of Waterloo, trans. John Cullen (2005), 57 и John Holland Rose, The Life of Napoleon (1916), II, 451—452. Предложение Друо отложить атаку на несколько часов: David Chandler, Waterloo: The Hundred Days (1980), 126. Ограниченные размеры ноля битвы, не более трех миль шириной: David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1064.

Глава 32. Прекрасный союз

Поместье Угумон детально описано Робертом Сауди, Robert Southey, Journal of a Tour in the Netherlands in the Autumn of 1815(1902 ), 89—90 и полковником Александером Вудфордом, командиром колдстримских гвардейцев: Antony Brett-James, ed., The Hundred Days: Napoleon's Last Campaign for Eyewitness Accounts (1964), 108—109. Ход сражения: David Howarth, Waterloo: Day of Battle (1968), 71-80; Alun Chalfont, ed., Waterloo: Battle of Three Armies (1980), 73-76,85-90. Отчаянные попытки принца Жерома взять штурмом поместье: Alan Schom, One Hundred Days: Napoleon's Road to Waterloo (1992), 280; John Sutherland, Men of Waterloo (1966), 197; David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1072—1073. Садовник Биллем ван Килсом, прятавшийся в подвале: Victor Hugo, The Battle of Waterloo, trans. Lascelles Wraxall (1907), 14, 16—17. Герцог Веллингтон считал чрезвычайно важным не сдать Угумон французам: Elizabeth Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 1,459. Об этом он говорил и леди Шелли: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787—1817, ed. Richard Edgcumbe (1914), 172, сентябрь 1815 года. О том, что французы могли не видеть замок: Alessandro ВагЬего, The Battle: A New History of Waterloo, trans. John Cullen (2005), 76.

Разговор маршала Груши и генерала Жерара: Henry Houssaye, 1815: Waterloo (1904), 293-296; Chalfont, ed., Waterloo: Battle of Three Armies (1980), 41,44—45; Owen Connelly, Blunderingto Glory:Napoleon's Military Campaigns (1987), 215. Наполеон в Россомме и «облако на горизонте»: John Sutherland, Men of Waterloo (1966), 198 и Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), I, 460. «У нас все еще остается шестьдесят шансов из ста»: Alan Schom, One Hundred Days (1992), 281; David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1076. «Восемьдесят четыре орудия открыли одновременный огонь»: Antony Brett-James, ed., The Hundred Days (1964), 113. Шествие колонн корпуса графа д'Эрлона: Roberts, Napoleon and Wellington (2001), 175; Roberts, Waterloo:June 18,1815(2005), 63-65; David Howarth, Waterloo: Day of Battle (1968), 88—89. Бегство солдат голландского генерала Биландта: ВагЬего, The Battle: A New History of Waterloo (2005), 126-127,130 и 134. «Густые облака черного пушечного дыма»: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 373. Мушкетные пули стучали по палашам и кирасам, как «град по стеклам окон»: R.H. Gronow, The Re-miniscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, andSociety 1810-1860(1900), 1,190-191. Замечание о том, что после Ватерлоо «зародилось движение в защиту животных от жестокого обращения»: Paul Johnson, The Birth of the Modern: World Society, 1815-1830 (1991), 85.

Атака тяжелой кавалерии лорда Эксбриджа: Roberts, Waterloo: June 18, 1815 (2005), 68-71 и Barbero, The Battle: A New History of Waterloo (2005), 139—168. «Никто из тех, кто выжил в этой битве...»: The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow (1900), 1,69—71. О каре и кавалерийских атаках на каре: Roberts, Waterloo:June 18,1815 (2005), 78 и 85; John Keegan, The Face of Battle (1976), 157-159. «Черт подери этого парня!»: Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), I, 468. «Гигантские волны цунами, зловеще посверкивавшие саблями»: Captain С. Mercer Journal of the Waterloo Campaign (1870), 110, и у Кигана: John Keegan, The Face of Battle (1976), 158. Маршал Ней слишком рано предпринял первую кавалерийскую атаку: John Holland Rose, The Life of Napoleon I Including New Materials from the British Official Records (1916), II, 461, 463. Кризисная ситуация, сложившаяся в центре обороны Веллингтона: Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), I, 473; Commandant Henry Lachouque, Waterloo (1975), 177. Базил Джексон о дезертирах: Basil Jackson, Notes and Reminiscences of a StaffOfficer (1903), 447. Слова Наполеона: «Где я их, черт, возьму?» —John Holland Rose, The Life of Napoleon IIncluding New Materials from the British Official Records (1916), II, 465. Слова Веллингтона: «Теперь вся надежда на Бога, наступление ночи или приход Блюхера» — Barbero, The Battle: A New History of Waterloo, trans. John Cullen (2005), 242. Подход прусских войск: Chalfont, ed., Waterloo: Battle of Three Armies (1980), 92—93. Наполеон вводит в бой элитную императорскую гвардию: Barbero, The Battle: A New History of Waterloo (2005), 261—269 и Lachouque, Waterloo (1975), 182. Веллингтон перебрасывает войска и усиливает центр: Longford, Wellington: Years of the Sword (1969), 1, 476-478.

О паническом бегстве французов: письмо Веллингтона графу Батерсту от 19 июня 1815 года, WD, VIII, 149; Gaetan de Raxisde Flassan, Histoire du Congres de Vienne (1829), II, 353 (говорил сам Наполеон); David Hamilton-Williams, The Fall of Napoleon: The Final Betrayal (1994), 239. «У меня все срывалось...»: David Chandler, Waterloo: The Hundred Days (1980), 10. О том, что Наполеон не в полной мере использовал своих маршалов: David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1022-1023; Roberts, Waterloo-June 18, 1815 (2005), 38. Выиграл бы Веллингтон битву без пруссаков? Об абсурдности этого вопроса пишет Роберте: Roberts, Waterloo June 18, 1815(2005), 104.

Действия маршала Нея в начале сражения: David Chandler, Waterloo: The Hundred Days (1980), 87-89, 92, 127, 187-190; David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1047-1057, 1061, 1092. О битве Веллингтон отправил 19 июня два письма графу Батерсту: из Ватерлоо, а затем из Брюсселя, WD, VIII, 146—151 и 152. «Мы нанесли Наполеону смертельный удар»: письмо Веллингтона графу Эксбриджу, 23 июня 1815 года, WD, VIII, 162. Многие не осознавали вначале истинного значения победы в сражении при Ватерлоо: Varnhagen von Ense und Cotta: Briefwechsel 1810—1818, eds., Konrad Feilchenfeldt, Bernhard Fischer and Dietmar Pravida (2006), письмо Варнгагена Котте от30 июня 1815 года. О «Прекрасном союзе»: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 822. Данные о потерях: David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1093— 1094. -«Брюссель — один огромный госпиталь»: Jean-Gabriel Eynard, Ли Congresde Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914—1924), II, 202,30 июня 1815 года. О хирургах: Antony Brett-James, The Hundred Days: Napoleons Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964), 202— 203. Один из хирургов, Чарлз Белл, написал потом фундаментальный труд по неврологии: Charles Bell, The Nervous System of the Human Body (1830). О захваченных шпорах Наполеона Веллингтон сообщал принцу-регенту 8 июля 1815 года, WD, VIII, 202—203. Министр полиции Фуше — «троянский конь» в правительстве Наполеона: Hamilton-Williams, The Final Betrayal (1994), 221. О секретности возвращения Наполеона в Париж Поццо ди Борго писал графу Нессельроде: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassadeur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restauration des Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814-1818 (1890), 175, 15/27 июня 1815 года. Отречение Наполеона: August Foumier, Napoleon the First: A Biography (1903), 722-724; EM. Kircheisen, Napoleon, trans. Henry St. Lawrence (1932), 703. Дискуссии в палатах: Steven Englund, Napoleon: A Political Life (2004), 443—445. Версия Лафайета: Lafayette, Memoires, correspondance et manuscripts (1837—38), V, 86. Последние указы Наполеона, в том числе о назначениях и пенсиях: Ordres et apostilles de Napoleon (1911-1912), IV, nos. 6869-6876.

Глава 33. Зыбучие пески

Finita la commedia: Gentz, Tagebucher, 433. Почтовыми голубями пользовались и во время Второй мировой войны, как это делал, например, корреспондент агентства «Рейтер» Чарли Линч в Нормандии в 1944 году: Walter Cronkite, A Reporter's Life (1996), 104. Вальтер Скотт на месте сражения: Walter Scott, Private Correspondence, II, 381, а также Carolly Erickson, Our Tempestuous Day: A History of Regency England (1986), 182. Леди Шелли побывала в Ватерлоо через три месяца после сражения и останавливалась у герцога и герцогини Ричмонд. Она тоже видела, как местные крестьяне торговали «сувенирами» с поля битвы: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787—1817, ed. Richard Edgcumbe (1914), 168. О том же писал жене Крокер: The Croker Papers: The Correspondence and Diaries of the Late Right Honourable John Wilson Croker, ed., Louis J. Jennings (1884), 1,72, 27 июля 1815 года. Описание поля биты: Captain R.H. Gronow, The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810 \ЧЮ (1900); Robert Southey, Journal of a Tour in the Netherlands in the. Autumn of 1815 (1902), рукопись была приобретена в шестидесятых тдах XIX века и опубликована в 1902 году.

Мирные переговоры длились 133 дня: Alan Palmer, Metternich (1972), 151. Театры, рестораны, игорные дома: Captain R.H. Gronow (1900), 87—88,299—305. Военная обстановка в городе, армия на Ели-сейских Полях: WD, VIII, 240,12 августа 1815 года. Реставрация Бурбонов: письмо Веллингтона Батерсту от 2 июля 1815 года, WD, VIII, 188—193. Бурбоны вернулись на «британских штыках»: Count Mole, The Life and Memoirs of Count Mole (1781—1865), ed. Marquis de Noailles (1924), I, 240. Столкновения между бонапартистами и роялистами: Eynard, Au Congres de Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard (1914— 1924), II, 251, 27 июля 1815 года; The Croker Papers (1884), 65, письмо Крокера жене от 17 июля 1815 года. Стычки между солдатами союзных войск: письмо Генца Пилату от 12 сентября 1815 года, Briefe von Friedrich von Gentzan Pilot, ed. Karl Mendelssohn-Bartholdy (1868), I, 182—183. Непопулярность короля Людовика XVIII и опасения по поводу возврата страны в XVII век: письмо Генца Карадже от 23 октября 1815 года, Depeches inedites (1876), 1,187.

Блюхер настаивал на казни Наполеона: письмо Веллингтона сэру Чарлзу Стюарту от 28 июня 1815 года, СС, X, 386—387 (здесь же комментарии Стюарта в письме лорду Каслри от 30 июня 1815 года). Каслри поддержал предложение отправить Наполеона в Форт-Сент-Джордж в Шотландии, письмо лорду Ливерпулю от 17 июля 1815 года, BD, 350. Веллингтон дал согласие: Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley, 1787-1817, ed. Richard Edgcumbe(1914), 105. Об отправке Наполеона в Америку Поццо ди Борго написал графу Нессельроде 20 июня/2 июля 1815 года: Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 183.

О готовности Наполеона продолжать борьбу: David G. Chandler, The Campaigns of Napoleon (1966), 1093—1094. Наполеон в Мальме-зоне: Henry Lachouque, The Last Days of Napoleon's Empire: From Waterloo to St. Helena, trans. Lovett F. Edwards (1966), 119-138; The Memoirs of Queen Hortense, trans. Arthur K. Griggs (1927), II, 237-250. Колебания Наполеона: Gilbert Martineau, Napoleon Surrenders, trans. Frances Partridge (1971), 79-83; David Cordingly, The Billy Ruffian: The Bellerophon and the Downfall of Napoleon: The Biography of a Ship of the Line, 1782-1836(2003), 228-278. Премьер-министр лорд Ливерпуль о «повышенном интересе» к Наполеону: его письмо лорду Каслри от 21 июля 1815 года, СС, X, 434. Наполеон на борту «Нортумберленда»: John R. Glover, Taking Napoleon to St. Helena (1895), 93.

Пруссия настаивала на разделении Франции, а Британия выступала за сохранение «целостности» французской территории в том виде, в каком она существовала в 1790 году: Генц Карадже, 5 сентября 1815 года, Depeches inedites, 176—177. Россия проявляла сдержанность. Гнейзенау горел желанием отомстить Франции за Саксонию: письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде от 2 июля 1815 года (20 июня 1815 года по русскому календарю), Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 187. О серьезных проблемах с пруссаками: лорд Каслри Ливерпулю 12 июля 1815 года, BD, 342. Мародерство и разрушения, чинимые прусскими солдатами: The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow (1900), 98—99, 130—131, 201—203, 206—207. На бесчинства прусских войск лорд Каслри жаловался Ливерпулю, 24 июля 1815 года, BD, CCVII, 351 и WSD, XI, 122. Каслри передал Ливерпулю и слова Гарденберга о «банде преторианцев», 24 августа 1815 года, BD, 370 и WSD, XI, 137. Гарденберг писал о «бесконечных перебранках» с Блюхером: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 825, 31 августа 1815 года. Опасения по поводу чрезмерного влияния военной верхушки на прусский кабинет: письмо Поццо ди Борго графу Нессельроде, Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 220— 221, 17 октября 1815 года. О том, что бешеную собаку во Франции долгое время называли «Блюхер»: Gregor Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 402. История с подрывом моста: лорд Каслри Ливерпулю, 8 июля 1815 года, СС, X, 419—420; Крокер жене, 13 июля 1815 года, The CrokerPapers (1884) 62; Поццо ди Борго графу Нессельроде, Correspondance Diplomatique (1890), 203. Граф Моле утверждал, что пруссаки успели нанести мосту ущерб в размере двенадцати тысяч франков: Count Mole, The Life and Memoirs of Count Mole (1781— 1855), 317. Уговоры Блюхера Веллингтоном: WD, VIII, 201, 8 июля 1815 года и 203-204, 9 июля 1815 года; Lady Shelley, The Diary of Frances Lady Shelley (1914), 107; Поццо ди Борго (1890), 203. Крокер утверждал, что видел «следы взрыва»: The Croker Papers (1884), 62, 13 июля 1815 года; The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow (1900), 129. «Мы никогда не избавимся от революций»: Талейран в письме герцогине Курляндской 1 июня 1815 года, TLI, 199.

О возвращении произведений искусства владельцам и сопротивлении французов, прежде всего директора Лувра Вивана Денона: Vivant Denon, Precis de ce qui s'est passe au musee royal depuis Tentree des allies a Paris в Vivant Denon: directeur des musees sous le consulat et Tempire correspondance (1802—1815) (1999), eds. Marie-Ann Dupuy, Isabelle le Masne de Chermont, Elaine Williamson; Judith Nowinsi, Baron Dominique Vivant Denon (1747—1825): Hedonist and Scholar in a Period of Transition (1977), 102—104.0 действиях пруссаков: Dorothy Mackay Quynn, «The Art Confiscations of the Napoleonic Wars», AHR, vol. 50, no. 3 (April, 1945), 450; Charles Saunier, Les Conquetes Artisti-ques de la revolution et de Vempire: reprises et abandons des allies en 1815 (1902), 101-111.

Требования короля Пруссии и короля Нидерландов: письмо Веллингтона лорду Каслри, 23 сентября 1815 года, WD, VIII, 267—270. Миссия Кановы в Лувре: Ercole Consalvi, Memoires (1864), 85—87, 15 сентября 1815 года и 87—89,2 октября 1815 года. Проблемы, связанные с договором Толентино, и доводы сторонников хранения шедевров в Лувре: письмо Кановы папе Пию VII от 15 сентября 1815 года; Ercole Consalvi, Memoires (1864), 85—86. О произведениях искусства, принадлежавших папству: John Martin Robinson, Cardinal Consalvi, 1757— 1824 (1987), 35; Owen Chadwick, The Popes and European Revolution (1981), 462; E.E.Y. Hales, Revolution and the Papacy (1960), 113—115. Вынос «Венеры», демонтаж бронзовых коней и возмущение французов: Dorothy Mackay Quynn, «The Art Confiscations of the Napoleonic Wars», AHR, vol. 50, no. 3( April, 1945), 451-460. Реакция Денона: письмо Крокера жене от 14 июля 1815 года: John Wilson Croker, The Croker Papers: The Correspondence and Diaries of the Late Right Honourable John Wilson Croker 1809 to 1830, ed., Louis J. Jennings (1884), I, 62. Веллингтону пришлось уйти из театра: Rory Muir, Britain and the Defeat of Napoleon, 1801-1815 (1996), 372. Произведения, вывезенные из Лувра: Charles Saunier, Les Conquetes Artistiques de la revolution et de Vempire: reprises et abandons des allies en 1815(1 902 ), 161. Поиски Якобом Гриммом манускриптов: письмо брату Вильгельму от 23 сентября 1815 года, Briefwechsel zwischenJacob und Wil-helm Grimm aus derjugendzeit (1963), 453—454. Солдаты у Триумфальной арки, невозможность вынести полотно Веронезе «Брак в Кане»: письмо Шварценберга жене 29 сентября 1815 года, Johann Friedrich Novak, ed., Briefe des Feldmarschalls Fursten Schwarzenbergan seine Frau, 1799—1816 (1913), 422. Базил Джексон тоже наблюдал за выносом картин и скульптур из Лувра: Notes and Reminiscences of a Staff Of-ficer(1903), 106-110.

О влиянии на царя баронессы Крюденер: Clarence Ford, Life and Letters of Madame de Krudener/1893), 176ff; Ernest John Knapton, The Lady oj the Holy Alliance (1939), 147ff; Countess Edling, Memoires (1888), 241—242. Создание Священного союза: Hardenberg, Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 826, 26 сентября 1815 года. Положения договора: Le Congres de Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), IV, 1547—1549. Сходство с заповедями Вильсона: Dallas, The Final Act: The Roads to Waterloo (1997), 410,442. Изложение дается по тексту, опубликованному в приложении к исследованию Уолтера Алисона Филлипса: Walter Alison Phillips, The Confederation of Europe: A Study of the European Alliance 1813—1823 as an Experiment in the International Organization of Peace (1966), 305—306. Мнение царя Александра об альянсе: письмо Каслри Ливерпулю 28 сентября 1815 года, BD, 384. К Священному союзу присоединились и другие государства, в частности Вюртемберг, Саксония, Сардиния, Нидерланды, Швейцария и некоторые ганзейские города. Соединенные Штаты предпочли остаться в стороне, хотя Массачусетское общество за мир высказало пожелание вступить в союз, заявив царю, что оно намерено всячески содействовать распространению принципов «чудесного альянса». О Священном союзе и Соединенных Штатах см. William Penn Cresson, The Holy Allience: The European Background of the Monroe Doctrine (1922), 48. Генри Киссинджер о Священном союзе: Diplomacy (1994), 83. Протест Консальви: Hales, Revolution and the Papacy (1960), 237. Мнение Меттерниха: NP, I, 214—216. Каслри окрестил документ «возвышенной мистической благоглупостью» в письме Ливерпулю от 28 сентября 1815 года, BD, CCXXVIII, 383; WSD,Xl, 175.

О «четверном союзе» и «коллегиальной дипломатии»: Edward Vose Gulick, Europe's Classical Balance of Power: A Case History of the Theory and Practice of One of the Great Concepts of European Statecraft (1955), 289—290. Значение статьи VI: Henry Kissinger, A World Restored: Met-ternich, Castlereagh and the Problems of Peace, 1812-1822 (1957), 221 и его же Diplomacy (1994), 83. Генц в качестве генерального секретаря Европы: Gentz, Tagebucher, 1,421,21 октября 1815 года. «Попытка коллективного урегулирования международных отношений в мирное время»: Webster, The Foreign Policy of Castlereagh, 1815-1822 (1929), 121.

«Королева в мире дипломатов»: R.H. Gronow, The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810—1860(1900), 1,300. «Безумная страсть»: Charles Re-musat, Memoires de ma vie (1958—1967), I, 274—275. О влюбленности Талейрана: донесение агента «Нота» барону Хагеру от 5 ноября 1815 года, DCV, II, по. 2768; Pasquier, Histoirede топ temps: memoires du chancelierPasquier(1893-1894), HI, 369; Philip Ziegler, TheDuchessof Dino: Chatelaine of Europe (1962), 127—134,141 — 142; Franchise de Ber-nardy, Talleyrand's Last Duchess (1966), 126—131; Emmanuel de Wares-quiel, Talleyrand: le prince immobile (2003), 481—482. «В буквальном смысле умирал от неразделенной любви»: Count Mathieu Mole, ed., The Life and Memoirs of Count Mole (1781-1855) (1924) III, 343-344.

Территориальные претензии соседей Франции Нидерландов, Пруссии, Баварии и Вюртемберга: письмо Каслри Ливерпулю от 24 июля 1815 года, BD, CCVII, 350; WSD, XI, 122.0 контрибуции и содержании оккупационных войск: Каслри Ливерпулю 25 сентября 1815 года, BD, CCXXVII, 380.0 неминуемости для Франции территориальных уступок, в том числе Эльзаса и Лотарингии: донесение агента «Нота» барону Хагеру от 10 августа 1815 года, DCV, II, по. 2698. Генц отрицал причастность великих держав к отставке Талейрана: Depeches inedites, 179—180, письмо Карадже от 25 сентября 1815 года. Гарденбергсо своей стороны полагал, что царь Александр лоббировал Поццо ди Борго, которому, очевидно, предлагалось войти в состав французского кабинета: Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen (2000), 825, 21 сентября 1815 года. См. также письмо короля Людовика XVIII царю Александру от 11/23 сентября 1815 года, воспроизведенное в Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 209—211. Сам Поццо ди Борго не считал, что король даст согласие: там же, 207, 15/27 августа 1815 года. Расходы на содержание армии: Gunther E. Rothenberg, «The Austrian Army in the Age of Mettemich», Journal of Modem History, 40, no. 2, июнь 1968 года, 165. Второй Парижский мирный договор: Kirch-eisen (1932), 705; подписание договора: Gentz, Tagebücher, 430,20 ноября 1815 года; Depeches inedites, 192, письмо Генца Карадже от 25 ноября 1815 года. Ришелье читал текст договора «со слезами на глазах»: Count Mole, The Life and Memoirs of Count Mole, II, 78. Талейран «скорее лишится руки, но не подпишет договор»: там же, 89. «Злоупотребление победой»: Countess Edling, Memoires (1888), 244. «Шедевр уничтожения» или «un chef-d'oeuvre de destruction»: так написал Поццо ди Борго императору Александру, 15/27 августа 1815 года, Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo (1890), 207. Текст договора: Angeberg (1864), IV, 159ff. «И эти крыши, и это солнце...»: письмо Меттерниха дочери Марии 13 июля 1815 года, Mrs. Alexander Napier, Memoirs of Prince Mettemich 1773-1815(1880), II, 612.

Эпилог

Корабль фактически прибыл в гавань 15 октября, но Наполеон сошел на берег 17-го. «Черная каменная бородавка»: определение острова, данное морским хирургом Генри, которого цитируют Алан Шом и Джон Холленд Роуз: Alan Schom, Napoleon Bonaparte (1997), 767; John Holland Rose, The Life of Napoleon I (1916), II, 497. Царь Александр помог Марии Луизе, как и обещал, получить Парму, а тайный договор гарантировал передачу герцогства в наследство ее сыну. Мария Луиза сделала подарок Меттерниху: донесение агента Фредди барону Хагеру от 13 июля 1815 года, DCV, II, по. 2657. Замужество герцогини де Саган, ее постоянная «угнетенность»: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 506—507,513. Разрешение финансовых проблем княгини Багратион и последующее замужество: Louis Hastier, «Les Bagration»: Vieilles histoires, etranges enigmes (1962), 175 и 182. Багратион и Феодора в «Шагреневой коже» Бальзака: Louis Hastier (1962), 184—185 и Susan Mary Alsop, The Congress Dances: Vienna, 1814—1815(1984), 208. «Она забыла, что постарела...»: Alsop (1984), 209. Герцогиня де Саган в романе Немцовой «Бабичка»: Dorothy Guis McGuigan, Metternich and the Duchess (1975), 516. Меттерних возвратился в Вену и чувствовал себя неким «призраком», «неодушевленным существом»: Harold Nicolson, The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812-1822 (1946), 274.

Неясность свидетельства о смерти служит одной из причин возникновения различных версий рассказов о последних годах жизни царя Александра: Allen McConnell, Tsar Alexander I; Paternalistic Reformer(1970), 185. С ним согласен Анри Труайя: Henri Troyat, Alexander of Russia: Napoleon's Conqueror, trans. Joan Pinkham (1980), прим. 293 (он детально изучил проблему свидетельства, 303—303). Версию о том, что царь скрылся в монастыре в Палестине, исследовал Морис Палеолог: Maurice Paleologue, The Enigmatic Tsar: The Life of Alexander I of Russia (1938), 317—318. В то, что царь стал сибирским отшельником Федором Кузьмичом, верил князь Владимир Барятинский: Vladimir Bariatinsky, Le Mystere dyAlexandre Ier (1929). Русская история полна легенд о мистических правителях, вроде Лжедмитриев и Петров III. «Сфинкс, унесший свою тайну в могилу»: Alan Palmer, Alexander I: Tsar of War and Peace (1974), xvii. См. также: великий князь Николай Михайлович, Le Tsar Alexandre (1931), 1,343—344.

О благодарности Талейрану короля Саксонии, выражавшейся в некой сумме денег Lord Acton, «Essay on the Memoires of Talleyrand», Historical Essays and Studies (1926), 397. Лорд Актон, или Джон Эмерик Эдвард Дальберг-Актон, был внуком герцога Дальберга, находившегося вместе с Талейраном в Вене на конгрессе. Актон ссылается на графа Зенфта, бывшего саксонского посла в Париже, знавшего Талейрана и говорившего, будто Талейран получил сорок тысяч фунтов. О вероятных любовных отношениях Талейрана с Доротеей в Вене см. примечания к предыдущей главе. «Вена! Вена!» — Philip Ziegler, The Duchess Of Dino: Chatelaine of Europe (1962), 127 и 121. О смерти лорда Каслри: Montgomery Hyde, Strange Death of Lord Castlereagfi (1959).

Замечание Вудро Вильсона по поводу «венских духов» на мирных переговорах в Париже в 1919 году было вызвано выступлением премьер-министра Новой Зеландии, прочитавшего книгу Уэбстера о Венском конгрессе: Webster, The Congress of Vienna 1814—1815(1919). И это было единственное упоминание о Венском конгрессе на той конференции, как Уэбстер написал уже в другой книге: Webster, The Art and Practice of Diplomacy (1961), 28. «Крупная рыба заглатывает мелкую»: Labrador, Melanges sur la vie privee etpublique du marquis de Labrador (1849), 33.0 проблеме национализма: Hannah Alice Strauss, The Attitude of the Congress of Vienna Toward Nationalism in Germany, Italy and Poland (1949). «Дележ добычи»: воспоминания Генца, II, 474. Киссинджер о Германском союзе: Diplomacy (1994), 80—81. О значении Венского конгресса для Германии до 1866 года: James J. Sheehan, German History, 1770—1866 (1994), 401. «Справедливый баланс сил»: письмо Каслри Ливерпулю от 11 ноября 1814 года, BD, 232. О Венском конгрессе и доктрине Монро: William Penn Cresson, The Holy Allience: The European Background of the Monroe Doctrine (1922). Декларация о нейтралитете Швейцарии: Angeberg (1864), IV, 1640—1641. О дипломатическом старшинстве: Labrador, Melanges sur la vie privee etpublique du marquis de Labrador (1849), 50—51, а также приложение XVII к Заключительному акту от 19 марта 1815 года (1864), III, 934—935 и 939—940. «Великий механизм сохранения Европы» — из речи лорда Каслри в палате общин 20 марта 1815 года, опубликовано в приложении II к BD, 395. Заключительный акт: Le Congresde Vienne et les traites de 1815, ed. Comte d'Angeberg (1864), III, 1386-1433.

 

От автора

Для автора всегда радость выразить благодарность всем, кто не один год помогал ему работать над книгой. Прежде всего я признателен моему литературному агенту Сюзанне Глук в «Уильям Моррис эйдженси». Она — лучший из лучших литературных менеджеров. Особая благодарность — редактору Джону А. Глусману, заслуженному историку и блестящему стилисту, за его вдохновляющую поддержку, чуткое и профессиональное отношение к тексту.

Мне довелось работать со многими учеными, историками, специалистами, архивариусами и библиотекарями. Я благодарен за великодушную и квалифицированную помощь сотрудникам венских династических, дворцовых и государственных архивов «Хаус-, хоф- унд штаатсархив», музеев дворца Хофбург и дворца Шёнбрунн, центра «Шлосс Шёнбрунн культур- унд бетрибсгесмбх», всех других учреждений и организаций города, имеющих отношение к истории Венского конгресса. Спасибо послу Раффаэле Берленги, Патриции Фуско и Кристине Морроне за изумительную экскурсию по летней резиденции князя Меттерниха, в которой сейчас находится итальянское посольство, а в те времена происходили многие важные встречи и торжества. Д-р Элизабет Хассман в музее «Вагенбург» ознакомила меня с уникальными экспонатами, в том числе с санной упряжью, сохранившейся со времен Венского конгресса. Я чрезвычайно благодарен Джону Хиту из Венского университета за его поразительное знание Вены и неиссякаемый юмор. Мы подружились, когда играли в одной бейсбольной команде в Кембридже. (Я до сих пор помню, как он учил меня играть в крикет под песни Джонни Кэша.) Спасибо, Джон! Спасибо и Илиру Ферре, человеку тоже пишущему и много сделавшему для того, чтобы мое пребывание в Вене было и полезным, и приятным. На самом деле я в полной мере ощутил на себе гостеприимство венцев, которое они продемонстрировали во время конгресса.

Я бесконечно благодарен Центру гуманитарных наук Гейнеса за то, что он семнадцать лет назад удостоил меня стипендией, позволившей мне приехать на лето в Вену и полюбить этот город. Я в большом долгу перед профессором Реймондом Ф. Беттсом, одним из величайших европейских историков, моим учителем, наставником и другом, помогавшим мне миллионы раз. К сожалению, он ушел из жизни, но профессор Беттс всегда остается для меня примером настоящего ученого-историка и человека, обладающего даром оказывать благотворное влияние на жизнь других людей. Я благословляю судьбу за то, что она свела меня с этим изумительным человеком.

Спасибо д-ру Христиану Готтлибу в Королевской библиотеке Копенгагена. Он помог мне найти некоторые уникальные сувениры, привезенные с Венского конгресса датским королем Фредериком VI, в том числе очень редкие афиши концертов Бетховена 29 ноября 1814 года и под Рождество. Мне бы хотелось выразить признательность Грегеру Бергваллю, сотруднику отдела карт и фотодокументов «Карток бильдсамлинген» Королевской библиотеки в Стокгольме, Милошу Ржиге и Владиславу Новотному в музее замка Кинжварт, Питеру Харрингтону в центре «Анна С.К. Браун милитари коллекшен» библиотеки Брауновского университета. Отдельно хочу поблагодарить Ким Каннер Мейснер за ее отзывчивость и искренность.

Мне посчастливилось приобщиться к истории дипломатии под руководством Джорджа Херринга, профессора Школы дипломатии и коммерции Паттерсона, и я безмерно признателен ему за то, что он пробуждал в нас, студентах, интерес к исследованиям. Я благодарю также профессоров Дэвида Олстера, Джейн Джентри Ване, Уллу Йерльфорс. Многие годы они помогали мне и советом, и добрым словом. Я выражаю признательность профессору Джереми Попкину, раскрывшему мне многие неизвестные страницы французской истории, и профессору Джейку Моррисси, посвятившему меня в таинства скульптуры, в частности в технику итальянского ваятеля Кановы. Профессор Эллен Ферло и Сара Бет Чилдерз рассказали мне много интересного о курортах минеральных вод в начале XIX века.

Отдельно мне хотелось бы принести тысячу благодарностей своим друзьям и сокурсникам в Кембридже, энтузиастам дипломатии, за наши долгие вечерние дебаты об этом величайшем искусстве организации международных отношений. Не могу не выразить признательность фотографу Даньелле Пусетт, ее мужу Густаву, моему брату Бренту, шеф-повару Донни Джастису, охотно помогавшему мне визуально представить торты и сладости, которыми угощались делегаты Венского конгресса; естественно, за все ошибки в тексте я несу личную ответственность. Приношу благодарность сотрудникам Библиотеки изобразительных искусств и межбиблиотечного абонемента университета Кентукки за их доброе ко мне отношение: я имел возможность получать бесконечно много книг, в том числе и редких, изданных 150—175 лет назад, из библиотек Соединенных Штатов и всего мира.

И конечно же, работа над книгой была бы намного скучнее и труднее без участия моей жены Сары. Мне очень помогали твое вдохновение, поддержка, смех. Спасибо тебе! Я люблю тебя! Я говорю «люблю» и Джулии, моей трехлетней дочурке, и Максу, ему пока одиннадцать недель. Я благодарен отцу Вэну и матери Черил за любовь, заботу и постоянную поддержку во всех моих проектах и прожектах, и я с удовольствием посвящаю эту книгу вам, мои дорогие родители!

 

Библиография

 Abbe de Pradt. Congresde Vienne (1815), I—II

Adam Mullers. Lebenszeugnisse, ed. Jakob Baxa (1966)

Adkins, Lesley and Adkins, Roy. The Keys of Egypt: The Obsession to Decipher Egyptian Hieroglyphics (2000)

Alexandre ler et le Prince Czartoryski: correspondance particuliere et conversations 1801-1823 (1865)

Alsop, Susan Mary. The Congress Dances: Vienna, 1814—1815(1984)

Anna Eynard-Lullin et Pepoque des congres et des revolutions (Al-ville, 1955)

Archduke Johann. Aus dent Tagebuche Erzherzog Joahanns von Oes-terreich 1810-1815(1891), ed. Franz Ritter von Krones (1891)

Arendt, Hannah. Rahel Varnhagen: The Life of a Jewess, ed. Liliane Weissberg and trans. Richard and Clara Winston (1997)

Atteridge, A. Hilliard.  Murat: Marshal of France and King of Naples (1911)

Auernheimer, Raoul. Prince Metternich: Statesman and Lover (1940)

Barbero, Alessandro. The Battle: A New History of Waterloo, trans. John Cullen (2005)

Bariatinsky, Vladimir. Le Mystere d’Alexandre Ier (1929)

Barrow, John, ed. The Life and Correspondence of Admiral Sir William Sidney Smith (1848)

Basily-Callimaki J.B. Isabey.Sa Vie - Son temps, 1767-1855(1909)

Bernard J.F. Talleyrand: A Biography (1973)

Bernard, Paul P. From the Enlightenment to the Police State: The Public Life of Johann Anton Pergen (1991)

Bernardy, Franchise de. Talleyrand's Last Duchess (1966)

Bernstorff, Countess. Ein Bildausder Zeitvon 1789 bis 1835:Ausihren Aufzeichnungen (1896)

Bertuch, Carl. Tagebuch vom Wiener Kongress, edited by Hermann Freiherrn von Egloffstein (1916)

Blanning T.C.W. The French Revolutionary Wars, 1787-1802(1996)

Blum, Jerome. In the Beginning: The Advent of the Modern Age: Europe in the 1840s (1994)

Bourgoing, Freiherr. Vom Wiener Kongress: Zeit- und Sittenbilder (19 A3)

Braunbehren, Volkmar. Maligned Master: The Real Story of Antonio Salieri, trans. Eveline L. Kanes (1992)

Braunbehren, Volkmar. Mozart in Vienna, 1781—1791, trans. Timothy Bell (1989)

Brett-James, Antony. The Hundred Days: Napoleon's Last Campaign from Eyewitness Accounts (1964)

Briefe von Friedrich von Gentz an Pilat, ed. Karl Mendelssohn-Bar-tholdy, 1-11(1868)

Briefe von und ab Friedrich von Gentz, ed. Friedrich Carl Wittichen and Ernst Salzer (1913), III

Bright, Richard. Travels from Vienna through Lower Hungary with Some Remarks on the State of Vienna During the Congress in the Year 1814 (1818)

Brion, Marcel. Daily Life in the Vienna of Mozart and Schubert, trans. Jean Stewart (1962)

Broers, Michael. The Napoleonic Empire in Italy, 1796-1814 (2005)

Campbell, Neil. Napoleon at Fontainebleau and Elba; Being a Journal of Occurrences in 1814-1815(1869)

Captain R.H. Gronow. The Reminiscenes and Recollections of Captain Gronow, Being Anecdotes of the Camp, Court, Clubs, and Society 1810— 1860(1900)

Captain Ussher. «Napoleon's Deportation to Elba», Napoleon's Last Voyages, being the Diaries of Admiral Sir Thomas Ussher, R N, K.C.B. (on board the «Undaunted») and John R. Glover, Secretary to Rear Admiral Kockburn (on board the «Northumberland») (1895)

Castelot, Andre. Napoleon, trans. Guy Daniels (1971)

Castlereagh, Robert Stewart, Viscount. Correspondence, Despatches and Other Papers of Viscount Castlereagh, Second Marquess of Londonderry. X-XI. London, 1853

Caulaincourt, General Armand Augustin Louis. Memoires (1933), III

Chaboulon, Fleury de. Memoires pour servir a Vhistoire de la viepri-vee, du retouretdu regne de Napoleon en 1815 (1820), I—II

Chad wick, Owen. The Popes and European Revolution (1981)

Chalfont, Alun, ed. Waterloo: Battle of Three Armies (1980)

Chandler, David G. The Campaigns of Napoleon (1966)

Chandler, David. Waterloo: The Hundred Days (1980)

Chateaubriand. Memoires d'outre-tombe (1951), I

Chodzko E.J.B., the Compte d'Angeberg. Le Congres de Vienne et les traites de 1815,1-IV (1864)

Christophe, Robert. Napoleon on Elba, trans. Len Ortzen (1964)

Clausewitz, Carl von. On Wars (1976), trans, and notes by Bernard Brodie

Connelly, Owen. Blundering to Glory: Napoleon's Military Campaigns (1987)

Consalvi, Ercole. Memoires (1864)

Cooper, Duff. Talleyrand: A Biography (1932)

Cordingly, David. The Billy Ruffian: The Bellerophon and the Downfall of Napoleon: The Biography of a Ship of the Line, 1782-1836 (2003)

Correspondance de Frederic-Cesar La Harpe et Alexander Ier, Jean Charles Biaudeet and Franchise Nicod (1978—1979)

Correspondance diplomatique de Charles Pictet de Rochemont et Francois d'Yvernois 1814-1816 (1914)

Correspondance Diplomatique du Comte Pozzo di Borgo, ambassa-deur de Russie en France et du Comte du Nesselrode depuis la restaura-tiondes Bourbons jusqu'au Congres d'Aix-la-Chapelle, 1814—1818(1890)

Correspondance inedite du Prince de Talleyrand et du roi Louis XVIII pendant le Congres de Vienne, ed. G. Pallain (1881)

Corrispondenza inedita dei Cardinali Consalvi e Pacca nel tempo del Congresso di Vienna (1903), Ilario Rinieri, ed.

Corti, Eagon Casar. Metternich unddie Frauen (1948), I—II

Coudray, Helen du. Metternich (1936)

Cresson W. P. The Holy Alliance: The European Background of the Mon -roe Doctrine (1922)

Cronkite, Walter. A Reporter's Life (1996)

Cubberly, Ray Ellisworth. The Role of Fouche During the Hundred Days (1969)

Czartoryski, Adam. The Memoirs of Prince Adam Czartoryski and his Correspondence with Alexander I, I-II, ed. Adam Gielgud (1888,1968)

Dallas, Gregor. The Final Act: The Roads to Waterloo (1997)

Davies, Norman. God's Playground: A History of Poland (1982), I

Depeches inedites du chevalier de Gentz aux hospodars de Valachie pour servir a Thistoire la politique europeene (1813—1828), ed. Comte Prokesch-Osten fils (1876)

Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. EduardLeisching(1898)

Die Autobiographic des Freiherm vom Stein, ed. Kurt von Rau-mer(1960)

Dupuy, Micheline. La Duchesse de Dino (2002)

Edling, Countess. Memoires (1888)

Emerson, Donald Eugene. Metternich and the Political Police: Security and Subversion in the Hapsburg Monarchy (1815—1839) (1968)

Englund, Steven. Napoleon: A Political Life (2004)

Erickson, Carolly. Our Tempestuous Day: A History of Regency England (1986)

Knapton, Ernest John. The Lady of the Holy Alliance (1939)

Espitalier, Albert. Napoleon and King Murat (1912)

Eynard, Jean-Gabriel. Au Congresde Vienne: journal de Jean-Gabriel Eynard, I-II (1911-№4)

Fain, Baron Agathonjean Frangois. Souvenirs de la campagne de France (Manuscrit de 1814) (1914)

Ferrero, Guglielmo. The Reconstruction of Europe: Talleyrand and the Congress of Vienna, 1814-1815 (1941)

Feuk, Johan. Sverigepa Kongressen i Wien (1915)

Flassan, Gaetan de Raxis de. Histoire du Congres de Vienne (1829), I

Ford, Clarence. Life and Letters of Madame de Krudener (1893)

Fouche. Memoires de Joseph Fouche (1967), II

Foumier, August, ed. Die Geheimpolizei auf dem Wiener Kongress: Fine Auswahl aus ihren Papieren (1913)

Foumier, August. Napoleon the First: A Biography, trans. Margaret Bacon Corwin and Arthur Dart Bissell (1903)

Freksa, Frederick. Der Wiener Kongress: Nach Aufzeichnungen von Teilnehmern und Mittarbeitern (1914)

Fuchs, Ingrid. «The Glorious Moment — Beethoven and the Congress of Vienna»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002)

Gachot, Edouard. Marie-Louise Intime (1912)

Gilbert. The Prince de Ligne: A Gay Marshal of the Old Regime, trans. Joseph McCabe (1923)

Glover, John R. Taking Napoleon to St. Helena (1895)

Graffer, Franz. Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstucke, I-II, 1845

Grienwank. Der Wiener Kongress und Die Neuordnung Europas, 1814— 75(1942)

Grimsted, Patricia Kennedy. The Foreign Ministers of Alexander I: Political Attitudes and the Conduct of Russian Diplomacy, 1801—1825(1969)

Grunwald, Constantin de. Metternich (1953)

Gruyer, Paul. Napoleon King of Elba (1906)

Guide des etrangers a Vienne pendant le Congres contenant les noms des souverains presents dans cette capitale ainsi que ceux des ministres et charges d'affaires des differentes cours aupres de celle de Vienne au mois d'octobre 1814 (1814)

Gulick, Edward Vose. Europe's Classical Balance of Power: A Case History of the Theory and Practice of One of the Great Concepts of European Statecraft (1955)

Hales E.E.Y. Revolution and Papacy, 1769-1846 (1960)

Hamburger, ed. Beethoven: Lettersjournak and Conversations (1960)

Hamilton-Williams, David. The Fall of Napoleon: The Final Betrayal (1994)

Hardenberg. Tagebucher und autobiographische Aufzeichnungen, ed. Thomas Stamm-Kuhlmann (2000)

Hastier. «Les Bagration»: Vieilles histoires, etranges enigmes (1962)

Heer, Friedrich. The Holy Roman Empire (1968)

Herold, J. Christopher, ed. The Mind of Napoleon (1955)

Hevesti, Ludwig. «Die Wiener Gesselschaft zur Zeit des Congresses» Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898)

Hochschild, Adam. Bury the Chains: Prophets and Rebels in the Fight to Free an Empire's Slaves (2005)

Holborn, Hajo. A History of Modern Germany, 1648-1840 (1968)

Holmes, Richard. Wellington (2002)

Home, Alastair. The Age of Napoleon (2004)

Houssaye, Henry. 1815: La premiere restauration, le retout de Vile d'El-be, les cent jours (1904)

Houssaye, Henry. 1815: Waterloo (1904)

Howarth, David. Waterloo: Day of Battle (1968)

Hugo, Victor. The Battle of Waterloo, trans. Lascelles Wraxall (1907)

Hyde, Montgomery Strange Death of Lord Castlereagh (1959)

Jaucourt, Arnail-Frangois de. Correspondance du Comte dujaucourt avec le Prince de Talleyrand pendant le Congres de Vienne (1905)

Johnson, Paul. The Birth of the Modern: World Society, 1815-1830 (1991)

Keegan, John. The Face of Battle (1976)

Kelley, Ian. Cooking for Kings: The Life of Antonin Careme (2003)

Kircheisen EM. Napoleon, trans. Henry St. Lawrence (1932)

Kissinger, Henry. A World Restored: Metternichy Castlereagh and the Problems of Peace, 1812-1822 (1957) Kissinger, Henry. Diplomacy (1994)

Kltiber, Johann Ludwig. Acten des Wiener Congresses in denjahren 1814 und 1815,1-IX (1815-1835)

Knight, Frida. Beethoven and the Age of Revolution (1973) Kohler, Max J. Jewish Rights at the Congresses of Vienna (1814—1815), andAix-la-Chapelle (1818) (1918)

Kraehe, Enno E. Metternich's German Policy, I—II (1963—1983) Kukiel, Marian. Czartoryski and European Unity 1770—1861 (1955) La Garde-Chambonas, Count Auguste de. Anecdotal Recollections of the Congress of Vienna (1902)

La Tour du Pin, Marquise de Journald'unefemme de cinquante ans (1989) Labrador. Melanges surla vieprivee etpublique du marquis de Labrador (1849)

Lachouque, Commandant Henry. Waterloo (1975) Lachouque, Henry. The Last Days of Napoleon's Empire: From Waterloo to St. Helena, trans. Lovett F. Edwards (1966)

Lacour-Gayet, Georges. Talleyrand, 1754-1838(1928-1934), II Lafayette. Memoires, correspondance et manuscripts (1837—38), V, 86 Langsam, Walter Consuelo. Francis the Good: The Education of an Emperor, 1768-1792(1949)

Las Casas. Memorial de Saint-Helene (1823; repr. 1961), II Lavalette, Comte de. Memoires et souvenirs du comte de Lavalette (1905) Lefebvre. Napoleon 7/(1969) Lockhart. The Peacemakers, 1814-1815(1934) Lockwood, Lewis. Beethoven: The Music and the Life (2003) Longford, Elizabeth. Wellington: Pillar of State (1972) Longford, Elizabeth. Wellington: Years of the Sword (1969) Lord Acton (Dalberg-Acton). Historical Essays and Studies (1926) Ludwig. Napoleon, trans. Eden Paul and Cedar Paul (1926) Macartney С A. The Hubsburg Empire, 1790-1918(1969) Mackenzie, Norman. The Escape from Elba: The Fall and Flight ofNapoleon, 1814-1815 (1982)

Mann, Golo. Secretary of Europe: The Life of Friedrich Gentz, Enemy of Napoleon (1946)

Mansel, Philip. Prince of Europe: the Life of Charles-Joseph de Ligne, 1735-1814(2003)

Marek G.R. Beethoven: Biography of a Genius (1970)

Markham, Felix. Napoleon (1963)

Martineau, Gilbert. Napoleon Surrenders, trans. Frances Partridge (1971)

McConnell, Allen. Tsar Alexander I; Paternalistic Reformer (1970)

McGuigan, Dorothy Guis. Metternich and the Duchess (1975)

Memoirs of Madame de la Tour du Pin (1971), trans. Felice Har-court

Meneval, Baron Claude-Frangois de. Memoirs Illustrating the History of Napoleon I from 1802 to 1815, ed. Baron Napoleon Joseph de Meneval (1894)

Menzhausen, Joachim; Vault, Green. «Five Centuries of Art Collecting in Dresden», The Splendor of Dresden: Five Centuries of Art Collecting (1978)

Metternich, Prince Richard, ed. AusMetternich'snachgelassenen Pa-pieren. I—II, Vienna, 1880-1884

Michaelis-Jena, Ruth. The Brothers Grimm (1970)

Mole, Count. The Life and Memoirs of Count Mole (1781—1855), ed. Marquis de Noailles (1924) I

Monod, Landamman. Memoires du Landamman Monod pour servir a Vhistoire de Ь Suisse en 1815 (1975)

Montesquiou, Anatole. Souvenirs sur la revolution, Vempire, la restau-ration et le regne de Louis-Philippe (1961)

Montet, Baronne du. Souvenirs, 1785-1866 (1904)

Moran, Daniel. Towards the Century of Words: Johann Cotta and the Politics of the Public Realm in Germany, 1795-1832(1990)

Muir, Rory. Britain and the Defeat of Napoleon, 1801-1815 (1996)

Munster, George Herbert, ed. Political Sketches of the State of Europe, 1814—1867: Containing Count Ernst Munster's Despatches to the Prince Regent from the Congress of Vienna (1868)

Musulin, Stella. Vienna in the Age of Metternich: From Napoleon to Revolution, 1805-1848 (1975)

Nesselrode, Comte A. de, ed. Lettres etpapiers du chancelier comte de Nesselrode, 1760-1850, (1904-1912) II

New Beethoven Letters, ed. Donald W. MacArdle and Ludwig Misch(1957)

Nicolson, Harold. The Congress of Vienna: A Study in Allied Unity, 1812-1822(1946)

Norregaard, Georg. Danmark og Wiener Kongress (1948)

Nostitz, Karl von. Leben und Briefwechsel: Auch ein Lebensbild aus den Befreiungskriegen (1848)

Notes and Reminiscences of a Staff Officer (1903), Basil Jackson

Novak, Johann Friedrich, ed. Briefe des FeldmarschaUs Fursten Schwar-zenberg an seine Frau, 1799-1816 (1913)

Nowinsi, Judith. Baron Dominique VivantDenon (1747—1825): Hedonist and Scholar in a Period of Transition (1977)

Oesterreichs Theilnahme an den Befreiungskriegen: Ein Beitrag zur Geschichte derjahre 1813 bis 1815, edited by Klinkowstrom (1887) Orieuxjean. Talleyrand: The Art of Survival, trans. Patricia Wolf (1974) Osmond, Marion W. Jean Baptiste Isabey: The Fortunate Painter 1767— 1855(1947)

Ouvaroff, Count. Esquisses politiques et litteraires (1848) Paleologue, Maurice. The Enigmatic Tsar: The Life of Alexander I of Russia, trans. Edwin and Willa Muir (1938)

Palewski, Gaston, ed. Le Miroirde Talleyrand: Lettres inedites a la du-chesse de Courlande pendant le Congres de Vienne. Paris, 1976 Palmer, Alan. Alexander I: Tsar of War and Peace (1974) Palmer, Alan. Metternich (1972)

Palmer, Alan. Napoleon and Marie Louise: The Emperors Second Wife (2001)

Pasquier. Histoire de топ temps: memoires du chancelier Pasquier (1893-1894), III

Peppard, Murray B. Paths Through the Forest: A Biography of the Brothers Grimm (1971)

Perth, Matthias Franz. Wiener Kongresstagebuch, 1814-1815(1981) Pflaum, Rosalynd. By Influence and Desire: The True Story of Three Extraordinary Women — The Grand Duchess of Courland and Her Daughters (1984)

Philippe Alexandre and Beatrix de PAulnoit. Le roi Careme (2003) Phillips, Walter Alison. The Confederation of Europe: A Study of the European Alliance 1813—1823 as an Experiment in the International Organization ofPeace (1966)

Pichler, Caroline. Denkwurdigkeiten aus meinen Leben (1914) Pocock, Tom. Thirst for Glory: The Life of Admiral Sir Sidney Smith (1966) Politischer Briefwechsel des Herzogs und Grossherzogs Carl August von Weimar: Von der Rheinbundzeit bis zum Ende der Regierung, 1808— 1828, ed. Willy Andreas and Hans Tummler (1973)

Pons de l'Herault, Andre. Souvenirs et anecdotes de Vile d'Elbe (1897) Potocka, Countess Anna. Memoirs of the Countess Potocka, ed. Casi-mir Stryienski, trans. Lionel Strachey (1900)

Quynn, Dorothy Mackay. «The Art Confiscations of the Napoleonic Wars», AHR, vol. 50, no. 3 (April, 1945)

Radzivill, Princess. Forty-Five Years of My Life (1770-1815), trans. A.R.Allinson(1912)

Rath. The Fall of the Napoleonic Kingdom of Italy (1814) (1941) Reich, Jerome. «The Slave Trade at the Congress of Vienna — a Study in English Public Opinion», Journal of Negro History, 53, April 1968

Remusat, Charles Comte de. Memoires de ma vie... presentes et anno-tespar Charles-H. Pouthas (1958-1967), II

Renier G.J. Great Britain and the Establishment of the Kingdom of the Netherlands: A Study in British Foreign Policy (1930)

Roberts, Andrew. Napoleon and Wellington: The Battle of Waterloo and the Great Commanders Who Fought It (2001)

Roberts, Andrew. Waterloo: June 18, 1815: The Battle for Modern Europe (2005)

Robinson, John Martin. Cardinal Consalvi, 1757-1824 (1987)

Rochemont, Pictet de. Biographie, trav aux et correspondance diplomatique (1892)

Rose, John Holland. The Life of Napoleon I Including New Materials from the British Official Records (1916), II

Rosseli, John. Lord William Bentinck: The Making of a Liberal Imperialist,1774 -1839 (1974)

Rothenberg, Gunther E. «The Austrian Army in the Age of Metter-nich», Journal of Modern History, 40, no. 2

Rozenkrantz, Niels. Congres de Vienne, 1814—1815(1953)

Rzewuska, Rosalie. Memoires de la comtesse Rosalie Rzewuska (1788— 1865), I

Sapojnikov, Alexandre. «The Congress of Vienna in the Memoirs of a Russian Officer»; Ole Villumsen Krog, ed., Danmark og Den Dansende Wienerkongress: Spillet от Danmark (2002)

Saunier, Charles. Les Conquetes Artistiques de la revolution et de l'empire: reprises et abandons des allies en 1815 (1902)

Schama, Simon. Citizens: A Chronicle of the French Revolution (1989)

Schom, Alan. Napoleon Bonaparte (1997)

Schom, Alan. One Hundred Days: Napoleon's Road to Waterloo (1992)

Schonholz, Friedrich Anton von. Traditionen zur Charakteristik Os-terreichs, seines Staats- und Volkslebens unter Franz 7(1914)

Schroeder, Paul W. The Transformation of European Politics 1763— 1848(\994)

Schroeder, Paul. «Napoleon's Foreign Policy: A Criminal Enterprise», Journal of Military History, vol. 54 (199)

Sedouy, Jacques-Alain de. Le Congres de Vienne: L'Europe contre la France, 1812-1815 (2003)

Seward. Metternick: The First European (1991)

Sheehan,JamesJ. German History, 1770—1866 (1994)

Simms, Brendan. The Struggle for the Mastery of Germanyt 1779— 1850(1998)

Sire H.J.A. The Knights of Malta (1994)

Smith, Sidney. The Memoirs of Admiral Sir Sidney Smith (1839)

Sorel, Albert. L'Europe et La Revolution Francaise, VIII

Southey, Robert. Journal of a Tour in the Netherlands in the Autumn of 1815 (1902)

Spiel, Hilde. Der Wiener Kongress in Augenzeugen berichten (1965)

Spiel, Hilde. Fanny von Arnstein: A Daughter of the Enlightenment, 1758-1818, trans. Christine Shuttleworth (1991)

Spiel, Hilde. The Congress of Vienna: An Ey witness Account, trans. Richard H. Weber (1968)

Spielman, John P. The City and the Crown: Vienna and the Imperial Court, 1600-1740 (1993)

Srbik, Heinrich Ritter von. Metternich Der Staatsmann und Der Mensch, (1925,1)

Stein. Briefe und amtliche Schriften, eds. Erich Botzenhart and Walter Hubatsch (1957-1974), V

Stolberg-Wernigerode, Heinrich Graf zu. Tagebuch uber meinen Auf-enthalt in Wien zur Zeit des Congresses (2004)

Strakhovsky, Leonid I. Alexander I of Russia: The Man Who Defeated Napoleon (1949)

Strauss, Hannah Alice. The Attitude of the Congress of Vienna Toward Nationalism in Germany, Italy and Poland (1949)

Supplement du Guide des etrangers auquel on a joint La Liste Gene-rale des cavaliers employes par sa Majeste L’Emperor et Roi en qualite de grand maitres, aides de camp generaux, adjudants, chambellans et pages aupres des augustes etrangers a Vienne 1814 (1814)

Supplementary Despatches and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. IX, X, and XL London, 1858-1872

Sutherland, John. Men of Waterloo (1966)

Sweet, Paul. «Erich Bollmann at Vienna in 1815», AHR (1941)

Sweet, Paul. Friedrich von Gentz: Defender of the Old Order (1941)

Sweet, Paul. Wilhelm von Humboldt: A Biography (1980), II

Sydow, Anna von, ed. Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Briefen (1910), IV-V

Talleyrand Intime, d'apres sa correspondance inedite avec la duchesse de Courlande (1891)

Talleyrand. Memoires Complets et Authentiques de Charles-Maurice de Talleyrand, 1754-1815, vols. II and III

Taylor, AJ.P. The Habsburg Monarchy, 1809-1918: A History of the Austrian Empire and Austria-Hungary (1966)

The Creevey Papers: A Selection from the Correspondence and Diaries of the Late Thomas Creevey, M.P. (1904), I

The Croker Papers: The Correspondence and Diaries of the Late Right Honourable John Wilson Croker 1809 to 1830, ed., LouisJ. Jennings (1884) The Diary of Frances Lady Shelley, 1787—1817, ed. Richard Edgcumbe (1914)

The Duke of Wellington, The Dispatches of Field Marshal the Duke of Wellington, during His Various Campaigns VII-VIII (1844-1847) The Letters of Beethoven, ed. Emily Anderson, vol. I (1961) The Life and Correspondence of Admiral Sir Sidney Smith (1848) The Memoirs of Admiral Sir Sidney Smith (1839), Edward Howard and John Barrows, ed.

The Memoirs of Queen Hortense, trans. Arthur K. Griggs (1927), II The Private Letters of Princess Lieven to Prince Metternich, 1820— 1826, ed. Peter Quennell and Dilys Powell (1938)

Thiers. History of the Consulate and the Empire of France Under Napoleon, XI(1894)

Thompson J.M. Napoleon Bonaparte (1952)

Thurheim, Countess Lulu. Mein Leben: Erinnerungen aus Osterreichs Grosser Welt 1788-1819, II (1913)

Troyat, Henri. Alexander of Russia: Napoleon's Conqueror, trans. Joan Pinkham(1982)

Troyat, Henri. Catherine the Great, trans. Joan Pinkham (1981) Tulard, Jean. Murat (1999)

Ullrichova, Maria, ed. Clemens Metternich — Wilhelmine von Sagan: Ein Briefwechsel 1813-1815. Graz - Koln, 1966

Varnhagen von Enseund Cotta: Briefwechsel 1810—1818, eds., Kon-rad Feilchenfeldt, Bernhard Fischer and Dietmar Pravida (2006)

Varnhagen von Ense, Denkwurdigkeiten des Eignen Lebens, II (1987) Varnhagen, Rahel. Briefwechsel, Volumes 1 —4, ed. Friedhelm Kemp (1979) Varnhagen. The Life of a Jewess, ed. Liliane Weissberg and trans. Richard and Clara Winston (1997)

Villepin, Dominique de. Les Cent Jours (2001) Vitrolles, Baron de. Memoires et relationspolitiques (1884) Vivant Denon: directeur des musees sous le consulat et l'empire cor-respondance (1802—1815) (1999), eds. Marie-Ann Dupuy, Isabelle le Masne de Chermont, Elaine Williamson

Waresquiel, Emmanuel de. Talleyrand: le prince immobile (2003) Webster C.K. The Congress of Vienna 1814-1867 (1919) (1937 ed.) Webster C.K., ed. British Diplomacy, 1813—1815: Select Documents Dealing with the Reconstruction of Europe. London, 1921

Webster, Charles. The Foreign Policy of Castlereagh, 1812-1815: Britain and the Reconstruction of Europe (1931)

Webster. The Art and Practice of Diplomacy (1961)

Weckbecker, Wilhelm Freiherrn von. «Die Musik zur des Wiener Congresses», Leisching (1898)

Weil, Commandant Maurice Henri, ed. LesDessousdu Congresde Vien-ne d'apres de documents originaux des archives du Ministere imperial et royal de Vinterieur a Vienne, I—II (1917)

Weissenbach, Alois. Kleine WienerMemoiren und Wiener Dosenstucke (1918)

Weissenbach, Alois. Meine Reisezum Congress, Wallishauser, 1816

Wilhelm und Caroline von Humboldt in ihren Briefen, IV—V, ed. Anna von Sydow (1910)

Wilkinson E.M. My Dearest Louise: Marie-Louise and Napoleon 1813— 1814(1958)

Wittmann, Hugo. «Wiener Theater zur Zeit des Congresses», Der Wiener Congress: Culturgeschichte die Bildenden Kunste und das Kunstgewerbe Theater — Musik in der Zeit von 1800 bis 1825, ed. Eduard Leisching (1898)

Young, Norwood. Napoleon in Exile: Elba (1914)

Zamoyski, Adam. The Rites of Peace: The Fall of Napoleon and the Congress of Vienna (2007)

Zawadzki. A Man of Honour: Adam Czartoryski as a Statesman of Russia and Poland, 1795-1831 (1993)

Ziegler, Philip. The Duchess of Dino: Chatelaine of Europe (1962)