Конгресс явно не задавался. «Мы топчемся на месте, — ворчал баварский делегат. — Ни решений, ни соглашений». Паралич объяснялся просто: «Делом никто не занимается, сплошь одни увеселения». Даже король Пруссии, не выдержав, сетовал: «Похоже, мы приехали сюда только для того, чтобы потешать себя и других».

Некоторые винили Меттерниха, мол, он хитер, лжив и к тому же обезумел от любви. Как он может быть министром иностранных дел Австрии, да еще президентом конгресса? Ходили слухи, будто он подаст в отставку, либо его уволят, либо с ним случится нервный срыв. Другие обвиняли царя, его грубость и заносчивость. Третьи находили причину в салонных интригах герцогини де Саган и княгини Багратион, игравших властелинами мира как пешками.

Новая дата созыва конференции, 1 ноября, близилась, но никаких признаков ее открытия не замечалось. Многие серьезно опасались, что конгресс вообще не состоится. Миротворцы еще никогда не были так далеки друг от друга во мнениях.

Делегатов, оказавшихся вне «Большой четверки», пустая трата времени раздражала и выводила из себя. По иронии судьбы за немедленное начало работы конгресса ратовал представитель побежденной страны Талейран.

Каслри, Меттерних и Гарденберг втайне договорились столкнуть по проблеме Польши царя со всем сообществом европейских государств. Это была инициатива лорда Каслри, и он проявлял заинтересованность в скорейшем открытии мирной конференции. Талейран знал о позиции британца и видел в нем потенциального союзника.

Каслри и Талейран легко находили общий язык и как джентльмены-космополиты, и как профессионалы-дипломаты. Оба философски относились к тому факту, что две нации не только воевали последние двадцать лет, но и враждовали на протяжении полутора веков. Британия и Франция были заклятыми врагами, и по крайней мере Талейран надеялся исправить эту историческую несправедливость.

Однако в Вене их приоритеты не совпадали. Лорд Каслри считал главным для себя не допустить усиления России, управляемой царем с «задатками Наполеона». Талейран больше опасался не болезненно-раздражительного Александра, а свирепых и воинственных пруссаков, действительно способных развязать новое кровопролитие. Он считал позицию Каслри наивной, даже примитивной, обусловленной выигрышным положением Британских островов, защищенных военно-морским флотом и штормовым Ла-Маншем.

Лорд Каслри, в свою очередь, полагал, что Талейран сгущает краски, гиперболизирует германскую угрозу. «У Франции нет оснований для того, чтобы бояться германского союза, — говорил британец. — Он по своей природе не агрессивен».

Талейран поставил целью вразумить британского министра и доказать, насколько опасной станет Пруссия, завладев Саксонией. Во время встречи в британской миссии на Миноритенплац он разложил карты на столе и преподал лорду Каслри урок географии: «Я показал — если Саксония и Силезия попадут в одни руки (Пруссии), то скоро там же окажется и Богемия». Такое уже случалось прежде — при Фридрихе Великом (и случится позже — при Отто фон Бисмарке). «Если Богемия обнажится, то подвергнется угрозе сердцевина Австрийской империи». По словам Талейрана, длинное лицо Каслри еще больше вытянулось от изумления.

Как британцы могут согласиться на то, чтобы отдать Саксонию и богатейший город Лейпциг, где торговля процветала еще в Средние века, государству, в надежности которого совершенно нельзя быть уверенным? Преступно губить страну ради прихоти другой державы, чья политика по меньшей мере малопонятна.

Талейран пытался внушить британцу, что его стратегия основывается на ложной предпосылке, будто Пруссия является независимым, суверенным государством, не подверженным внешнему воздействию. Это далеко не так. Пруссия зависима от царя, и политика Каслри в результате поощряет то, чего он больше всего боится, — усиление могущества России.

Лорд Каслри оставался при своем мнении, и Талейран начал подозревать, что у британца есть и другие резоны поддерживать Пруссию. Он опасался не только России, но и Франции. Талейран заверил Каслри, что Франция теперь никому не угрожает, для нее было бы безумием развязать новую войну.

Каслри не поддавался, и Талейран прибег к последнему аргументу: дабы раз и навсегда покончить с экспансионистскими амбициями России, надо без промедления открыть конгресс. Пусть царь выступит со своими возмутительными, наглыми притязаниями перед мировым сообществом. Вряд ли Александр посмеет это сделать — он ведь считает себя героем войны, освободителем народов, просвещенным государем.

Каслри сослался на некие трудности, мешающие созыву конгресса. Когда Талейран припер его к стенке, британец сказал, что ему следовало бы встретиться с Меттернихом. «Я заключил, — писал потом Талейран, — что они о чем-то договорились и держали это в тайне от меня, зная, что я буду возражать».

* * *

30 октября, словно услышав пожелание Каслри, князь Меттерних прислал Талейрану приглашение приехать на конфиденциальную встречу в восемь часов вечера того же дня. Она предваряла совещание «комитета восьми», посвящавшегося открытию конгресса, которое должно было состояться уже через два дня. Меттерних склонялся к тому, чтобы не медлить с началом работы мирной конференции. Только на конгрессе можно воспрепятствовать планам царя создать вассальное королевство Польское и распространить влияние Российской империи на Центральную Европу. Его коллеги, испытывавшие аналогичные тревожные чувства, попросили князя представить свои соображения по организации конференции.

Талейран предвидел, что к нему обратятся с такой просьбой, и приехал не с пустыми руками. Он предложил создать управляющий комитет, который руководил бы всем переговорным процессом, и комиссии для решения отдельных проблем: по Саксонии, Италии и Швейцарии. Удостоверять правомочность участия в конференции того или иного делегата будет специальная «верификационная комиссия». Конгресс должен открыться незамедлительно.

Лорд Каслри был солидарен с Талейраном. Теперь его поддержал и Меттерних. Граф Нессельроде отказался, сославшись на то, что у него нет на этот счет никаких инструкций. Отвергли план пруссаки. Особенно горячился и возражал канцлер Гарденберг. В результате накануне предполагавшегося начала работы конгресса решение об его открытии так и не было принято. Позднее сроки снова переносились, по сути, конгресс так и не открылся, действовали лишь управляющий комитет и комиссии, предложенные Талейраном. Венский конгресс, собственно говоря, проводился в узком кругу лиц за закрытыми дверями.

Видимо, именно тогда, во время этого международного мини-кризиса, Меттерних получил от анонима странную и настораживающую записку. Вечером того же дня, 30 октября, на балу во дворце Хофбург к нему подошел человек в маске, вручил сложенный лист бумаги и исчез в толпе. Аноним, назвавшийся «очень важной персоной», с кем Меттерних недавно поссорился, обещал «кругленькую сумму», если князь проявит готовность к сотрудничеству в «определенной сфере». Неизвестный отправитель послания сообщал, что он в состоянии помочь Меттерниху разрешить проблему с «женщиной высокого положения», в которой министр чрезвычайно заинтересован. Записка была составлена туманно, но автор заверял Меттерниха: «Ваше высочество все поймет».

Меттерних действительно все прекрасно понял. «Очень важной персоной», с которой он недавно ссорился, почти наверняка был царь, а «женщиной высокого положения», которой интересовался князь, могла быть тогда только герцогиня де Саган. По свидетельству одного из помощников, Меттерних повертел бумажку в руках и вышвырнул, сделав недоуменный вид. Позднее ему пришлось сожалеть о том, что он не воспользовался ею для подтверждения нечистоплотности царя.

Талейран тоже в это время получил информацию, которая могла оказаться полезной в переговорах. Она касалась лорда Каслри, уступчивого в вопросах организации конгресса, но несговорчивого в отношении Пруссии. Его позиция, возможно, скоро изменится. Талейран на это надеялся, и у него для этого появились основания.

Как стало известно Талейрану, пропрусская политика Каслри не была санкционирована британским правительством. Похоже, он действовал по своему усмотрению, нарушая официальные директивы.

Талейран узнал о тайне Каслри от саксонского представителя, только что приехавшего в Вену из Лондона и встречавшегося с принцем-регентом, разделявшим взгляды французского министра. Информацию подтверждали и другие источники. Такие же сведения поступили от одного из министров Людовика в Париже, беседовавшего с британским послом во Франции герцогом Веллингтоном. Получалось, что Каслри в любой момент могли отозвать из Вены за неподчинение.

Пока Талейран раздумывал над тем, как использовать полученную информацию для «перевоспитания» Каслри, сам лорд активно вел переговоры с прусскими дипломатами, с тем чтобы отвадить их короля от русского царя.

Но вся его кропотливая работа пошла насмарку за обедом двух государей в личных апартаментах царя Александра во дворце Хофбург в начале ноября. Монархи мирно беседовали, пока Александр не перевел разговор на внешнюю политику, напомнив союзнику об исключительной важности возрождения Польского королевства. Поклявшись, что он ни на йоту не отступит от своей позиции, царь выразил сожаление, разочарование и возмущение по поводу того, что его «лучший друг» строит против него козни.

Удивленный король запротестовал и заверил русского государя в своей полнейшей невиновности. Он несколько раз сказал, что поддерживал и поддерживает царя по всем вопросам, в том числе и в отношении Польши. Монархи еще раз дали друг другу клятву в верности и вечной дружбе.

— Но этого недостаточно, — заявил вдруг царь. — Меня должны поддерживать и ваши посланники.

— Они всегда поддержат то, что поддерживаю я, — ответил прусский король.

Тогда пригласили к столу канцлера Гарденберга. Умудренный и почтенный государственный муж, знавший, как вести себя в подобных ситуациях, тем не менее чувствовал себя неуютно. Царь обрушил на него град фактов и вопросов. Пруссия и Россия достигли полного и взаимного согласия относительно Польши. «Следуете вы или не следуете указаниям вашего короля?» — требовал ответа царь. Прусский монарх не вмешивался.

Гарденберг попытался апеллировать к необходимости добиваться международного консенсуса по проблеме Польши, и тогда царь твердо заявил:

— Это аргументы месье Меттерниха.

Затем Александр без всяких на то оснований сообщил, будто Меттерних собирается предать Пруссию. Гарденберг усомнился в этом. Меттерних непредсказуем, но это уж слишком. Канцлеру было известно о вражде между Меттернихом и царем, и он предполагал, что Александр мог пойти на любые уловки, чтобы получить свое.

Но кто давал царю право так третировать министра другого монарха? По свидетельству Генца, прусский канцлер был настолько шокирован несносным обхождением Александра, что друзья опасались за его здоровье. Британские и австрийские дипломаты, прослышав об инциденте, думали, что Гарденберг в знак протеста подаст в отставку.

Гарденберг получил указания прекратить «шашни» с Британией и Австрией. Отныне он обязан проводить политику, соответствующую директивам короля, а не своим собственным убеждениям и предпочтениям, — такая политика угрожает безопасности его страны и стабильности на всем континенте.

Выволочка, устроенная царем, возмутила Гарденберга, назвавшего впоследствии Александра «необычайно каверзной, вероломной и деспотичной личностью, бесконечно более опасной, чем Бонапарт». Он не знал, как ему поступать дальше. Гарденберг пометил в дневнике: «Россия, поддерживаемая королем (Пруссии), не права по всем пунктам. Но что делать?»

Меттерних, прознав об обвинениях Александра, сразу же написал Гарденбергу, отвергая поклеп: «Я не только отрицаю сам факт, но готов утверждать обратное в присутствии самого царя».

Инцидент с царем непосредственно затрагивал и интересы Каслри. Лорд несколько месяцев пытался создать вместе с Гарденбергом некий союз, оба они фактически действовали вразрез с официальной политикой своих правительств, и их партнерство сорвалось. Монархи России и Пруссии стали еще дружнее.

7 ноября Гарденберг формально и безо всякого энтузиазма информировал коллег о том, что Пруссия выступает в поддержку России. Каслри, прочитав сообщение, тяжело вздохнул: «Если не образумить императора России, то мир, давшийся столь дорогой ценой, будет недолгим».