В Париже правительство старалось не замечать угрозы. Король Людовик XVIII говорил, что он еще никогда не спал так хорошо, как сейчас, и ему больше хлопот доставляет подагра, чем тот человек с Эльбы. Официальная газета «Монитёр» написала: Наполеон спятил и для его задержания достаточно двух-трех сельских полицейских.

В действительности все было гораздо хуже. Армия переходила на сторону Бонапарта, так же поступали и многие государственные чиновники. Миротворцы в Вене в отличие от французского короля осознавали опасность и необходимость принятия срочных мер. Но что они могли реально сделать? Французский дипломат Алексис де Ноай изложил свое мнение кратко и однозначно: «Он бежал, и его надо повесить».

— Прежде чем повесить, мы должны его поймать, — резонно ответил король Пруссии. — А изловить его будет нелегко.

В любом случае уполномоченные посланники вряд ли могли что-либо предпринять, не зная в точности, куда направился Наполеон. К тому же надо было заниматься и неотложными делами на конгрессе. Первой в ряду насущных проблем стояла Саксония: для ее окончательного разрешения требовалось убедить саксонского короля согласиться с последним предложением миротворцев, то есть пойти на то, чтобы отказаться от двух пятых своей территории и почти трети населения.

Короля Саксонии недавно выпустили из заточения, и он пребывал в древней крепости города Пресбург (ныне Братислава в Словакии). Он не испытывал ни малейшего желания приехать в Вену и предстать перед своими насильниками. Среди участников конгресса тоже нашлись люди, разделявшие его оскорбленные чувства, и управляющий комитет решил послать к нему солидную депутацию — Талейрана, Меттерниха и Веллингтона.

Когда посланники явились ко двору короля, их встретили более чем холодно. После официального обеда и непродолжительной беседы король принимал делегатов по очереди и держался с каждым надменно и сухо. Разговор свелся к тому, что его помощники пункт за пунктом отвергли план раздела Саксонии. «Похоже, они все еще лелеют надежду на то, что еще можно торговаться по поводу выдвинутых нами условий», — заметил тогда Талейран.

Король Саксонии не шел ни на какие уступки и вел себя так, словно оставался верным соратником Наполеона. Он явно рассчитывал на то, что бывший император даст ему больше, чем эти лощеные джентльмены. Делегация вернулась в Вену ни с чем.

А в Вене только и говорили о Наполеоне. По свидетельству русского военного историка Александра Ивановича Михайловского-Данилевского, это имя можно было услышать повсюду — на улицах, в салонах, частных домах, кафе. Баронесса дю Монте вспоминала, что ужасающая весть о бегстве Бонапарта приводила всех в уныние. Король Баварии выглядел так, словно находился в состоянии легкого помешательства. По докладам агентов Хагера, в городе заключали пари на предмет того, куда пойдет Наполеон и что еще выкинет этот беглец.

Распространялись и самые разные слухи о мотивах эскапады Бонапарта. Анонимный агент сообщал барону Хагеру: в салонах говорят, будто к его побегу причастны британцы. Они якобы и подстроили его демарш, заманив в ловушку, чтобы на конгрессе приняли более жесткие меры в отношении императора Эльбы.

10 марта наконец посыльный доставил первые точные сведения о маршруте Бонапарта. Вопреки ожиданиям некоторых знатоков он не высадился в Италии, ни в районе Генуи, ни на юге. Наполеон избрал самый трудный путь — Францию. Мало того, он вышел на берег бухты Жуан, находящейся на расстоянии одной мили от Канн.

Согласно описанию Ла Гард-Шамбона, шокирующую весть о высадке Наполеона на юге Франции принесли прямо на танцевальный вечер у Меттерниха. Она мгновенно разлетелась по залу, оглушив танцующих как гром среди ясного неба. Оркестр Меттерниха продолжал играть, но вальсирующие пары, как красочно излагает поэт-песенник, вдруг замерли и в оцепенении уставились друг на друга. Никто не мог поверить, что Наполеон уже во Франции. «Такое ощущение, будто у меня на глазах разом погасли все многотысячные созвездия свечей», — добавляет Ла Гард-Шамбона.

Поэт создает живописную картину. Русский царь повернулся к Талейрану и выпалил: «Я же говорил, что это случится!» Дипломат ничего не ответил, а только вежливо поклонился. Прусский король и герцог Веллингтон вместе пошли к дверям, за ними последовали император Австрии и царь России. «Наполеону мало трагедии, ему еще нужен фарс», — сказал Талейран Меттерниху. Австриец промолчал, «принес свои извинения» и тоже вышел из комнаты. Талейран покидал вечер рука об руку с племянницей Доротеей. Вскоре только что переполненный зал опустел.

Описанной Ла Гард-Шамбона театральной сцены скорее всего не было. В Вене продолжался Великий католический пост, и танцевальные вечера вряд ли тогда устраивались. И все же картина, воссозданная поэтом, верно отражает драматизм исторического момента. Перед Талейраном вставали реальные угрозы — гражданской войны и нового иностранного вторжения во Францию тех же самых держав, участвующих в мирной конференции. Французского министра теперь могут и не пригласить на совещания.

Что касается официальных бальных мероприятий, на которых, по словам графини Тюргейм, «скрипичные мелодии аккомпанировали серьезным переговорам», то они проводились намного реже, чем прежде. Сезон карнавалов давно закончился. Многие сюзерены готовились уехать домой, а австрийский император начал экономить на расходах. В письме от 21 марта император Франц инструктировал главного камергера сократить затраты и численность слуг. Императорскому двору рекомендовалось исходить из того, что больше не должно быть чрезмерно экстравагантных и грандиозных празднеств и приемов.

В побеге с Эльбы Наполеону сопутствовала удача. «Непостоянный» без проблем миновал французские фрегаты «Мельпомена» и «Флёр-де-Лис», а возле Корсики также без инцидентов разминулся с другим вражеским кораблем — «Зефиром». На горизонте команда даже видела британскую «Куропатку», на которой с материка возвращался комендант Кемпбелл. Никто не остановил бриг Бонапарта. Версия заговора, наверное, не была уж столь безосновательной. При желании, утверждали циники, корабль Наполеона можно было арестовать или по крайней мере потопить.

1 марта бриг «Непостоянный» вошел в бухту Жуан. Люди, стоявшие на берегу, вначале приняли команду Наполеона за шайку пиратов. Но и разобравшись в том, что пришельцы такие же французы, как и они, аборигены тем не менее не стали к ним лучше относиться и называли «сбродом шушеры, выброшенной морем». Лишь признав в маленьком человеке в серой шинели и треуголке Наполеона, в толпе кто-то закричал: «Да здравствует император!» И этот возглас уже сопровождал Бонапарта до самого Парижа.

Отсюда, из приморского средневекового городка, Наполеон мог пойти на Париж двумя дорогами: через Южную Францию, оплот монархии, или по горным тропам французских Альп в Гренобль. Они были круты, узки и малопригодны для обозов с громоздкими грузами и орудиями. Однако именно горный путь во всех других отношениях представлялся наименее рискованным.

В годы империи на долю Южной Франции выпали самые тяжелые испытания. Из-за бездарного бойкота английских товаров захирели порты, включая Марсель, зачахло судоходство. Население возмущали грабительские налоги и поборы, фермеры роптали из-за того, что их заставляли кормить огромную армию и отдавать ей все, «до последнего зернышка». Французские семьи были обескровлены воинской повинностью, принудительной отправкой в армию Наполеона своих отцов, мужей и сыновей ради его сомнительной славы.

Готовясь к трудному горному походу, Наполеон все-таки решил не брать с собой пушки — они скорее всего не понадобятся. Бонапарт избрал другие средства убеждения: он написал два воззвания, одно — к французскому народу, другое — к солдатам. Оба звучали как боевые обращения к войскам, которые так вдохновляли его солдат в прежние кампании. «Французы! — говорилось в обращении к народу. — И в ссылке мне были слышны ваши стенания и мольбы. Я пришел к вам с моря, пренебрегая опасностями. Я пришел отстоять свои права, наши с вами права».

Обращаясь к солдатам, Наполеон напомнил им о том, что они не побеждены, их предали маршалы, продавшие свою страну, армию, ее славу. Его призвала обратно во Францию воля народа, и его символы — орлы — скоро полетят от колокольни к колокольне по всей стране до самого собора Парижской Богоматери.

Продвижение Наполеона по Франции было на удивление успешным. Солдаты преодолевали по пятнадцать — двадцать миль в день. Бонапарт спешил: он должен прийти в Париж до того, как Бурбоны осознают реальные масштабы нависшей над ними угрозы.

Король Людовик XVIII и его правительство, конечно, пытались обезопасить себя. Военный министр маршал Николя Жан Сульт, бывший бонапартист, выслал на юг шестидесятитысячное войско и еще 120 тысяч штыков держал в резерве в Мелёне южнее Парижа для прикрытия главных дорог, ведущих в столицу. Другой маршал, Андре Массена, должен был преследовать вторгшиеся войска Наполеона. Приказано было также взорвать стратегические мосты, в том числе Поно, и блокировать пути в Гренобль.

7  марта у Лаффре в пятнадцати милях от Гренобля произошла знаменитая встреча Наполеона с 5-м пехотным полком. Командир получил приказ остановить «разбойников Бонапарта», и он собирался его исполнить. Армия Наполеона, возглавляемая гвардейцами и польскими уланами, шла под звуки «Марсельезы». Наполеон на коне вырвался вперед, соскочил на землю и направился к солдатам короля, выстроившимся цепью с поднятыми и нацеленными на него ружьями. «Вот он, пли!» — скомандовал офицер.

— Солдаты 5-го! — воскликнул Наполеон. — Я ваш император. Есть среди вас желающие убить своего императора? — продолжал Наполеон, расстегивая шинель. — Так стреляйте же! Я перед вами.

Напряженная тишина взорвалась радостными криками: «Да здравствует император!» Солдаты бросились к нему, падая перед ним на колени и целуя руки.

В тот же день, спустя несколько часов после того как в Вене стало известно о побеге, Наполеон уже вошел в Гренобль, находящийся в двухстах милях от места высадки. «Жители Гренобля восторженно встретили завоевателя Европы», — написал Алан Шом в исследовании «Сто дней Наполеона: дорога в Ватерлоо». К Наполеону примкнули пять армейских полков, он получил в свое распоряжение большое количество пушек, ружей, пороха и другого военного снаряжения. На его пути не был взорван ни один важнейший мост.

Вообще похоже, приказы отдавались впустую. Бонапартисты в королевской армии либо отказывались исполнять распоряжения, либо игнорировали их, либо открыто переходили на сторону Наполеона. Многие французы колебались и заняли выжидательную позицию.

Людовик XVIII совершил столько ошибок, что затмил самые худшие воспоминания о режиме Бонапарта. Когда Наполеон появился в Гренобле, его приветствовали как освободителя. Сторонники Бонапарта радостно расхаживали по улицам, поздравляли друг друга, искали сообщников. Жизнь в городе будто остановилась, даже уличные торговцы забыли о своих делах, всем хотелось взглянуть на Бонапарта, поделиться впечатлениями об удивительных событиях, поучаствовать в пророчествах и прогнозах на предмет дальнейшей судьбы императора.

А в Вене с нетерпением ждали вестей из Франции, которые с каждым днем становились все печальнее. Наполеон быстро продвигался к Парижу, и королевские войска вставали под его знамена. Исчезали символы королевской власти, такие как лилии и белые шейные платки. Мало того, если они вдруг где-то появлялись, то цветы тут же растаптывали ногами, флаги рвали в клочья, а гербы разбивали. Со времени высадки минуло всего десять дней, а Наполеон без боя занял второй крупнейший город Франции — Лион. Начались повальные измены, дезертирство.

Биржу в Вене лихорадило, ставки упали ниже некуда: пришествие Наполеона обещало новую войну. Швейцарский банкир Энар оценивал шансы Наполеона на успех сначала в соотношении один к тысяче, спустя несколько дней — один к десяти, а еще через два дня — один к одному. Как все это могло случиться? Неужели Наполеон заключил сделку с дьяволом?!

Многим делегатам в Вене не нравилось то, что Наполеон вновь завоевывает Францию, но среди посланников были и его явные доброжелатели, особенно те из них, кто затаил недовольство деятельностью конгресса. Очевидно, своеобразное удовлетворение от успехов Наполеона испытывали пруссаки. Они не боялись войны: напротив, война помогла бы стереть Францию с лица земли или разделить ее на мелкие государства типа Бургундии, Шампани, Оверни, Бретани, Аквитании и прочих ничтожных образований, а территории на востоке, вроде Эльзаса и Лотарингии, присоединить к Германии. Имущество Франции можно подарить союзникам или использовать в качестве компенсации за потери в войне. Прусские генералы были не прочь мечом добыть то, чего пером не смогли заполучить дипломаты.

Конечно, успехи Наполеона совершенно не радовали Талейрана. Ему вовсе не хотелось, чтобы союзники снова вошли во Францию и сотни тысяч чужеземных солдат вновь, как «хищные звери», опустошали страну. Он прекрасно знал, что Франция подвергнется еще более тяжким страданиям и условия мира будут уже не такими снисходительными.

Талейран не стал ждать у моря погоды, выступив с очередной инициативой. Он подготовил текст совместного заявления, в котором проводилось бы четкое разграничение между Францией и Наполеоном. Иными словами, союзники должны видеть своим врагом не Францию, а персонально Бонапарта. Тогда вся вина за развязывание новой войны падет на него и его соратников и не коснется нации.

Талейран написал проект декларации, чтобы представить его на заседании 13 марта. До того как выехать из дворца Кауница, он наказал своим дипломатам:

«Ждите моего возвращения возле окон дворца. Если я преуспею, вы увидите в руках у меня документ, от которого будет зависеть судьба Франции и всей Европы».

В тексте, подготовленном Талейраном, Наполеон объявлялся «диким зверем», а Европа призывалась избавить мир от этого «бандита». Талейран писал, что «любые меры, применимые против разбойников, применимы и против него».

Историки часто представляют дело так, будто объявление Наполеона человеком вне закона было неизбежно и оправданно. Однако не все тогда были согласны с Талейраном. Меттерних, зачитавший проект, сразу же выразил свои сомнения. Следует ли употреблять такие слова, как «дикий зверь», «бандит», в отношении зятя императора Франца? Веллингтон тоже посчитал терминологию неадекватной. Он не питал никаких симпатий к Наполеону, но ему не хотелось выступать в роли поборника человекоубийства. Посланники спорили весь вечер и до полуночи, когда, по описанию Гумбольдта, двадцать делегатов дошли до того, что одновременно старались перекричать друг друга. Дискуссия утихла, когда Меттерних предложил более сдержанный вариант декларации, с которым согласился и Талейран.

В новом тексте, подготовленном неутомимым Генцем, Наполеон тем не менее тоже объявлялся человеком вне закона, нагло нарушившим все прежние договоренности. Наполеон, указывалось в документе, лишил себя права на защиту закона и продемонстрировал всей планете, что «при нем невозможны мир и покой народов».

Несмотря на более ровный тон, декларация все-таки вызвала скандал. Подписали ее лишь восемь держав, те же члены «комитета восьми». Остальные участники конгресса были исключены из процесса принятия совместного заявления. Короля Дании, короля Баварии, да и многих других высокопоставленных делегатов, не только не пригласили на совещание, но даже не консультировались с ними.

Вне конференции резкой критике подверглись два положения декларации. В одном из них заявлялось, что Наполеон «лишился права на само существование», в другом говорилось буквально следующее:

«Державы провозглашают, что Наполеон Бонапарт поставил себя вне человечества и, как враг и возмутитель мира на земле, должен предстать перед народным правосудием (vindicte publique)».

Некоторые газеты, сообщая о декларации, перевели слова vindicte publique как «народное мщение», а не «народное правосудие» или хотя бы «преследование», на чем настаивал Меттерних, лучше знавший французский язык. Что касается «лишения права на само существование», то и в данном случае речь шла о его правовом статусе, хотя, конечно, такая формулировка давала редакторам широкий простор для толкований. Но дело было сделано. Извращенные интерпретации появились в печати, и критики нашли новый повод для наскоков на конгресс. Теперь миротворцев обвиняли в том, что они «подставили Бонапарта под кинжалы убийц».

Нападали, конечно, больше всего на Веллингтона и британскую делегацию: в конце концов, именно они представляли страну с действенным парламентом, сильной оппозиционной партией и относительно свободной прессой. Один из лидеров оппозиции, Сэмюэл Уайтбред, выражал не только свое мнение, когда называл декларацию «мстительной», «отвратительной», ставящей Наполеона вне закона и поощряющей его убийство, в то время как истинными виновниками являются Бурбоны, нарушившие свои обязательства перед ним. Веллингтона поносили почти ежедневно. Талейран мог спать спокойно. Он привык выслушивать и худшие обвинения.

В действительности Талейран с удовольствием поставил свою подпись под документом — он достиг своей цели. Объявляя Наполеона вне закона, декларация сделала его главной мишенью для ненависти европейцев, а не французский народ, и, кроме того, как считал Талейран, она «лишала уверенности предателей и придавала мужества тем, кто верен долгу». В письме королю Людовику Талейран превознес до небес декларацию, которую сам же инициировал: «Заявление очень большой силы; никогда еще не принимался столь весомый и значимый документ, подписанный всеми сюзеренами Европы».

На самом деле в истории это был первый случай, когда государства объявляли войну одному человеку. Талейран вернулся в посольство поздно вечером, размахивая экземпляром декларации, подписанной и засвидетельствованной печатями красного и черного цвета. Дипломаты во дворце Кауница встретили его с восторгом. «Полагаю, что нам удалось сделать невозможное», — добавил Талейран в письме королю.

Эскапада Наполеона затрагивала интересы еще одного человека — охладевшей к нему супруги Марии Луизы. Несмотря на обещания, она не только не приехала на Эльбу, но перестала и писать ему, и отвечать на его письма. Мария Луиза продолжала амурничать с генералом графом Найппергом.

Никто из официальных лиц не информировал Марию Луизу о побеге мужа. Она узнала об этом только в среду, 8 марта от гувернантки сына мадам де Монтескью. По рапортам агентов Хагера, императрица разрыдалась, закрылась в своей комнате и проплакала чуть ли не весь день.

После долгих месяцев томительного ожидания ее наконец заверили в том, что Пармское герцогство будет принадлежать ей. Она уже предвкушала, как уедет туда насовсем со своим возлюбленным графом и позабудет венские мытарства. Демарш Наполеона мог погубить ее планы и поломать всю жизнь. Разве его поступок не нарушает договор, гарантировавший ее права на Парму? У ее противников теперь появился еще один предлог для того, чтобы отдать герцогство испанским Бурбонам. «Бедная Луиза, я вам очень сочувствую, — написал ей дядя Иоганн, эрцгерцог Австрии. — Для вашего и нашего блага я хотел бы, чтобы он свернул себе шею».

Беглый Бонапарт, неумолимо приближающийся к Парижу, заставлял и дипломатов в Вене, и австрийскую полицию обратить серьезное внимание на маленького Наполеона, беззаботно игравшего на паркетном полу во дворце Шёнбрунн. Четырехлетний мальчишка снова становился потенциальным наследником французского трона и продолжателем наполеоновской династии.

Французское посольство получило сведения о готовящемся похищении маленького принца. Аналогичной информацией располагал и шеф венской полиции барон Хагер. В городе появились агенты Бонапарта, вокруг дворца Шёнбрунн крутились какие-то подозрительные субъекты.

В середине марта барон Хагер усилил внешнее наблюдение за дворцом, патрулирование, внедрил в обслугу еще больше своих людей. На всякий случай в полицейские участки и на таможенные посты были разосланы описания сына Наполеона. Агентам Хагера предписывалось выслеживать четырехлетнего ребенка мужского пола, голубоглазого, с вьющимися белокурыми волосами и характерным носом с «тонким висящим кончиком и широкими ноздрями». Подчеркивалось, что мальчик говорит по-французски и по-немецки и все время жестикулирует.

По слухам, сына Наполеона пытались выкрасть 19 марта, накануне его дня рождения. Факт покушения официально отрицался, но слухи упорствовали. Говорили, будто похитительницей была его няня мадам де Монтескью, убежденная бонапартистка. Попал под подозрения и ее сын Анатоль, приехавший незадолго до этого в Вену. Его, естественно, арестовали.

Не существует достоверных свидетельств причастности к попытке похищения маленького Наполеона ни мадам де Монтескью, ни ее сына Анатоля, если этот факт вообще имел место. Оба они могли с полным основанием говорить о своей невиновности. Тем не менее гувернантку уволили вместе с другими слугами в ее окружении. Агенты Хагера предприняли меры и для предотвращения другого заговора — роялистов, якобы тоже замышлявших похитить наследника Наполеона, правда, уже в своих целях. Маленького принца перевезли из Шёнбрунна в более безопасное место — во дворец Хофбург.