Утром 25 сентября зазвонили церковные колокола, загрохотали пушки, а народ побежал на улицы посмотреть на прибытие самого желанного гостя — русского царя Александра. Его уже славили как нового Александра Великого. Если Наполеон стал «завоевателем Европы», то царя Александра превозносили как «покорителя завоевателя». Вторжение Наполеона в Россию и сожжение Москвы воспламенили его душу, говорил государь. В Вене наступал его звездный час.
Фестивальный комитет постарался устроить царю достойную встречу. Пушки разбудили город еще на заре, оповестив горожан о том, что Александр выехал из близлежащей деревни и через два часа прибудет в столицу. «Какие глупости, — заметил по этому поводу Меттерних, — спозаранку будоражить весь город грохотом пушек лишь для того, чтобы сообщить, что царь находится в сорока лье от ворот».
Погода выдалась в то утро как по заказу: солнечная, теплая, дул легкий ветерок. День был воскресный, и посмотреть на въезд русского царя могли все желающие. А желающих лицезреть знаменитого монарха было великое множество, особенно молодых женщин, помешавшихся на его доблести и красоте.
Царь ехал на белом жеребце-липициане, выращенном в конюшнях австрийского императора, слегка касался своей огромной рукой шляпы или махал ею, одним словом, вел себя как человек, привыкший к приветствиям восторженных толп. Рослый, шесть футов, Александр был действительно хорош собой, обладал остроумием и изысканными манерами. Над высоким лбом курчавились светло-каштановые волосы, опускавшиеся книзу густыми бакенбардами. У него были ослепительно белые зубы, прямой нос, маленький рот и голубые глаза бабушки Екатерины Великой. На щеках у него обычно был румянец, что нередко принималось за стыдливость или застенчивость.
Рядом на таком же скакуне гарцевал король Пруссии Фридрих Вильгельм III, сорокачетырехлетний господин с темно-каштановыми волосами и глазами, синими, как его мундир. Они въезжали в Вену бок о бок, повторяя свое совместное триумфальное вступление в Париж. Проехав весь город, за Таборский мост, они были встречены императором Австрии Францем.
Въезд трех монархов в австрийскую столицу представлял феноменальное зрелище. Их сопровождали эрцгерцоги, генералы, князья бывшей Священной Римской империи, отряды солдат в национальных униформах наполеоновских войн. Процессия прошла под каштанами парка Пратер, через ворота Красной башни, по узким улицам города и через час остановилась во внутреннем дворе императорского дворца. «Парад получился блистательный и помпезный, — констатировал полицейский агент, стоявший в толпе. — Сохранялся полный порядок, никаких происшествий и эксцессов».
Австрийский император устроил официальный завтрак для царя, королей Пруссии, Дании и Вюртемберга. Отсутствовал только баварский король, который должен был прибыть через три дня. Редкий случай, когда за одним столом могли встретиться так много монархов; в Вене осенью 1814 года это стало почти обыденным явлением.
* * *
Царь Александр, безусловно, был одним из самых загадочных и труднопостижимых венценосцев на Венском конгрессе. Томас Джефферсон называл его «маяком просвещенности». «Не существует человека более добродетельного и более преданного делу совершенствования человечества», — говорил о нем американский президент. Другие считали этого «святого» страшным грешником, чьи руки обагрены кровью.
Александр рос в довольно необычных и трудных условиях. Бабушка, Екатерина Великая, баловала его, проча на престол. Он воспитывался в духе Просвещения, ему прививались благоразумие, свободомыслие, чувство справедливости и любовь к народу, уважение к писаной конституции. Может показаться странным — зачем все эти ценности человеку, которому назначено править одним из самых авторитарных режимов в мире?
Одержимость внуком и явно предпочтительное к нему отношение Екатерины раздражали отца Александра, ее собственного сына, великого князя Павла. По натуре чрезвычайно ревнивый, Павел издевался над сыном, унижал его и морально, и физически. Когда в 1796 году Павел стал царем (вопреки прямым указаниям Екатерины возвести на трон внука), надругательства над Александром продолжались. За непредсказуемые приступы жестокости Павла прозвали «безумным». Глумление прекратилось только в марте 1801 года, когда царь был зверски убит. Группа заговорщиков, в которую входил и командир элитного Семеновского полка, ворвалась во дворец и задушила ненавистного монарха в его покоях.
Именно насильственная смерть привела молодого, идеалистичного Александра на престол. Долгое время обсуждалась версия причастности двадцатитрехлетнего великого князя к убийству И современники, и некоторые историки обвиняли Александра в прямом соучастии. Высказывались и предположения, будто Александр знал о готовящемся покушении, но ничего не сделал, чтобы его предотвратить. Так или иначе, Александра всю жизнь мучило чувство вины, он плохо спал, слыша по ночам истошные крики отца.
Брак его тоже оказался несчастливым. Он женился на Елизавете Баденской, германской принцессе с белокурыми, пепельного оттенка, волосами и яркими глазами, по некоторым описаниям, «одной из самых красивых женщин на свете». Вместе они выглядели как два ангела — Купидон и Психея, так говорила о них Екатерина Великая. Но они совершенно не подходили друг другу и жили практически раздельно. Елизавета все время чувствовала себя чужеземкой, «одинокой, одинокой, абсолютно одинокой женщиной».
Оба заводили любовные связи на стороне: царь — с Марией Нарышкиной и даже, как говорят, с сестрой, великой княгиней Екатериной; Елизавета — с разного рода людьми, от солдат до «неопределенных интимных отношений» с очень милой графиней. В любовниках императрицы был и один из ближайших советников царя — князь Адам Чарторыйский, польский патриот, приехавший в Россию после падения Польши и завоевавший доверие государя. Александра нисколько не беспокоили связи супруги со своим советником. Напротив, он даже поощрял их ввиду собственного вольного поведения.
К моменту прибытия на конгресс в Вену Александр правил Россией уже тринадцать тяжелых лет. За это время страна подверглась нашествию наполеоновских войск — шестьсот тысяч человек — в то время самая большая армия в мире. Разрушены многие деревни и села, убиты и искалечены сотни тысяч людей, дотла сожжена Москва. Россия имела право требовать компенсации за нанесенный Наполеоном ущерб. По меньшей мере никто не мог игнорировать ее потери. Ни при каких обстоятельствах царь не пойдет на уступки по такому важному для него региону, как Польша.
Александру еще предстояло определить свою позицию по этой проблеме, хотя он уже обещал воссоздать Польское королевство, объединив часть Польши, унаследованную от Екатерины Великой, с землями наполеоновского Варшавского герцогства, оккупированными его войсками. Царь, казалось, говорил искренне, и многие польские патриоты поверили ему на слово. Однако оставалась возможность, что он не выполнит свое обещание. А если и выполнит, то станет ли его творение действительно свободным и независимым?
Конечно, многих беспокоило то, что Россия благодаря Польскому королевству продвинется далеко на запад. Не устраивало и близкое соседство с обидчивым и непредсказуемым царем. Особенно этим были озабочены Каслри и Меттерних. Не превратится ли Россия в новую мощную державу, превосходящую по силе империю Наполеона?
Александр уже нашел сторонника в лице своего спутника и друга — короля Пруссии. Между ними сложились товарищеские отношения, скрепленные действием, достойным театральной мелодрамы. В 1805 году Александр приезжал в Берлин, царь и король вместе спустились в склеп просвещенного деспота Фридриха Великого и у его гробницы поклялись в вечной дружбе.
За годы войны эмоции позабылись, и две страны даже предавали друг друга. Когда наступили иные времена, они признали свои ошибки. Теперь два монарха снова поклялись действовать сообща и скрепили возобновленный союз сделкой: Россия получит Польшу, а Пруссия, в обмен на поддержку (и отказ от своей доли польской территории), возьмет себе часть центральной и восточной Германии, известную как Саксония. Они изложили взаимные обязательства в секретном Калишском договоре, подписанном в феврале 1813 года, и договорились поддерживать друг друга, невзирая ни на какие обстоятельства.
«Не поверите, как красиво в моих комнатах, когда их заливает солнечный свет!» — сказал как-то Меттерних, восхищаясь высокими, в восточном стиле окнами в своем кабинете в министерстве иностранных дел. Скоро ими будет восторгаться не только он один.
В конце сентября 1814 года, перед открытием конгресса, на министерство Меттерниха навалились неотложные дела: нескончаемый поток депеш, подготовка повесток дня для заседаний, проектов протоколов и решений, организационное обеспечение конференции, председателем которой он уже неофициально числился. «Беспросветная мука!» — не выдержав, признался князь в один из самых напряженных дней.
Как и следовало ожидать, гости хлынули в белокаменное здание государственной канцелярии, где располагалось ведомство Меттерниха, монументальное сооружение XVIII века.
Канцелярию называли еще Балльхаусом, поскольку здесь прежде размещался теннисный корт Габсбургов. Критики Меттерниха находили это определение очень удачным ввиду игриво-фривольного стиля его дипломатии.
Кабинеты Меттерниха с живописными окнами располагались на втором этаже. В главной переговорной комнате стены от паркетного пола до потолка с новой лепниной были покрыты зеленой камкой. В интерьере преобладало темное дерево, на стенах висели картины в позолоченных рамах, повсюду белели мраморные бюсты. Меттерних недавно поставил здесь новый мраморный камин, завез из Парижа мебель. Он был уверен в том, что в этой комнате ему предстоит провести немало времени.
В большой приемной с потолком высотой восемнадцать футов всегда толпились люди. Посетители, пришедшие к Меттерниху, томились в долгом ожидании, рассказывали друг другу истории или разглядывали книги в сафьяновых переплетах, расставленные на полках из красного дерева вдоль стен.
Кто шел к Меттерниху? Вот типичный утренний сеанс. Ждет приема в кабинете с окнами в восточном стиле канцлер Пруссии Карл Август фон Гарденберг. Он приехал в Вену несколько дней назад и испытывал трудности добиться аудиенции у австрийского министра иностранных дел, окрестив его «министром-невидимкой». Рядом скучает посланник баварского короля фельдмаршал князь Карл Вреде. Неподалеку стоят четверо мужчин в длинных черных мантиях с сияющими серебряными мальтийскими крестами — представители элитного Мальтийского рыцарского ордена, основанного крестоносцами еще в XII веке.
Можно не сомневаться, рыцари хотели, чтобы им вернули сокровища, украденные Наполеоном в 1798 году. Он обчистил остров, забрав золотые и серебряные кубки, чаши и драгоценности, накопленные в хранилищах с XIII века. Рыцари надеялись и на то, что им также возвратят сам остров. Британцы, освободив Мальту от Наполеона, пообещали отдать ее ордену, но всячески затягивали дело и, по мнению великого магистра, не проявляли никакого желания сдержать свое слово. Великий магистр был прав. Британцы искренне полюбили великолепный стратегический остров с прекрасной военно-морской базой и постарались закрепить его за собой в Парижском договоре.
В приемной находилось и множество других ходоков, в том числе две-три дюжины германских дворян, бывших рыцарей бывшей Священной Римской империи. Эти аристократы лишились древних привилегий и родовых владений, когда Наполеон демонтировал империю, обрубил и расчленил ее западные края, подарив земли вассальным королевствам Баварии, Вюртемберга и Вестфалии. Германские рыцари добивались восстановления прав и собственности и, по возможности, самой Священной Римской империи.
«В моей приемной вся Европа», — говорил Меттерних то ли с гордостью, то ли с грустью, видя толпу людей, держащих в руках пухлые портфели, означавшие для него одни хлопоты. Князь не любил разбираться в конфликтах. Ему предстояли «четыре, а то и шесть недель кромешного ада».
Когда Меттерних уставал от посетителей с их проблемами, он сбегал по тайной лестнице, переходил булыжную мостовую и скрывался в особняке XVIII века на Шенкенгассе, 54.
Это был дворец Пальма. Весь последний год Меттерних пытался наладить отношения с женщиной, занимавшей лучшие апартаменты в особняке, — Вильгельминой, герцогиней де Саган. Князь познал немало женщин, но эта дама была совсем другая. Герцогиня казалась ему самой желанной; его, можно сказать, обуяла страсть.
Герцогиня обладала тонкой, изящной фигурой, русыми волосами и темно-карими глазами, она была восхитительно, тревожно красива. Вдобавок ко всему Вильгельмина была наследницей огромного состояния. Герцогиня владела замками по всей Восточной и Центральной Европе, в том числе замком Саган, построенным наемником Тридцатилетней войны графом Валленштейном и расположенным в сотне миль к югу от Берлина.
Меттерних заинтересовался герцогиней, когда общий приятель познакомил их в Дрездене, где князь беззаботно служил дипломатом. Она выросла в Курляндии, на Балтике (сегодня территория Латвии), объездила всю Европу и говорила на полудюжине иностранных языков. Она вторично и снова неудачно вышла замуж и готовилась к очередному разводу. «Я изматываю себя мужьями», — шутила герцогиня де Саган.
Вильгельмина сохранила собственное имя и сама управляла поместьями. Она использовала часть состояния на благотворительность, финансировала госпиталь для раненых солдат. Однажды у ее служанки внезапно начались схватки, и герцогиня, взяв на себя роль повитухи, приняла роды.
Отношения между герцогиней и князем стали принимать характер увлечения летом 1813 года, когда Меттерних пытался договориться с Наполеоном о мире. Мира не получилось, но роман с герцогиней завязался. Меттерних старался как можно чаще видеться с ней и в разгар международного кризиса отправил ей первое любовное послание:
«Я давно наблюдаю за вами. Вы прекрасны. Вы лишаете меня покоя. Вы возникли из небытия и стали для меня всем».
Герцогиня была удивлена и польщена вниманием высокопоставленного дипломата. Но Меттерних ее еще не покорил. Спустя месяц князь писал:
«Я пишу, потому что не увижу вас этим утром. Но я должен признаться вам, что люблю вас больше жизни. Моя жизнь ничего не стоит, если в ней нет вас».
Герцогиня могла заполнить всю комнату в особняке подарками Меттерниха: он дарил ей и книги в красных сафьяновых переплетах, и лампы из вулканической лавы. Меттерних тоже получал от нее презенты: особенно дорога для него была черная шкатулка с локоном ее волос.
Меттерниху нравились ее ум, великодушие, ее суждения. Она нравилась ему и в сверкающих платьях на балах, и в мешковатых фланелевых халатах, которые герцогиня надевала дома, появляясь перед ним чаще всего в своем любимом «мятом халатике с дырками на локтях». Меттерниху нравилось и то, как она пила коньяк: укладывала кусочек сахара в маленькую серебряную ложечку, опускала его в янтарный напиток и, делая над собой усилие, проглатывала содержимое рюмки одним махом. «В вас нет ничего такого, чего бы я не любил», — написал однажды князь Вильгельмине.
К концу лета герцогиня наконец уступила и призналась в ответной любви: «Я не могу выразить словами, как я вас люблю. Я люблю вас очень, люблю всем сердцем». Меттерних был вне себя от радости. Заниматься любовью — одно дело, признаваться в любви — совсем другое. Он ответил сразу же, чувствуя себя на «вершине счастья и блаженства»:
«Я пьян от счастья. Я люблю вас. Я люблю вас во сто крат больше жизни. Я живу только для вас».
Отношения между Меттернихом и герцогиней нельзя было скрыть от посторонних глаз, и к осени дворец Пальма превратился в местную достопримечательность. На втором этаже герцогиня де Саган содержала роскошный салон, а в параллельном крыле жила еще одна женщина, такая же неглупая, столь же красивая и остроумная и вызывавшая не менее скандальный интерес. Это была княгиня Екатерина Багратион, вдова русского генерала Петра Ивановича Багратиона, героя войны, павшего в битве при Бородино (его смертельно ранили в 1812 году). Блондинка со светло-голубыми глазами и бело-розовой кожей, которую один из обожателей сравнивал с алебастром, она носила скандально открытые вечерние платья и пользовалась репутацией «очаровательного обнаженного ангела».
Уже многие годы княгиня Багратион и герцогиня де Саган враждовали. Причин для взаимной антипатии было немало, и одна из них, помимо сплетен и интриг, заключалась в постоянной борьбе за первенство в высшем обществе.
Между ними, без сомнения, было много общего. Почти ровесницы, обе они происходили из Прибалтики и были старшими дочерями богатых и высокородных аристократов, путешествовавших и проживавших по всему континенту. И та и другая вышли замуж в юном возрасте, обе теперь были одиноки и окружены роем поклонников. Обе женщины по странному и роковому стечению обстоятельств, как выразился один салонный завсегдатай, приехали на конгресс и оказались в одном особняке, поселившись напротив друг друга. Их окна выходили на общий двор. Всю осень из-за шелковых занавесей выглядывали хорошенькие личики, рассматривая подъезжающие кареты и фиксируя, кто и в чей салон направляет свои стопы.
Две дивы соперничали во всем: переманивали знатных гостей, составляли конкуренцию на светских раутах. Они вели себя как две пчелиные матки, попавшие в один улей. Их дуэль оживляла официальную атмосферу конгресса. В коридорах, гостиных, на лестничных площадках замышлялись, зарождались все сплетни, интриги и сговоры.
Звездам высшего общества приходилось делать выбор: подниматься по левой лестнице к княгине Багратион, «русской сирене», или идти по правой лестнице к герцогине де Саган, «Клеопатре курляндской». Кто побеждал в этом поединке? Как сказал один знаток светской жизни в Вене, «шансы дам были примерно равны».
Особую остроту соперничество приобретало в амурных делах. И «русская сирена», и «курляндская Клеопатра» были любовницами князя Меттерниха. Теперь обе дамы нацелились на ладного русского царя.