Гарри понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится в гостинице в Амстердаме, а не дома в Лондоне. В комнате было темно, но луч света просачивался сквозь жалюзи, создавая странный рисунок на полу. Он посмотрел на часы на столике рядом с кроватью, цифры показывали девять, и понял, что чувствует себя прекрасно после морского путешествия. Он спал не очень долго, но забытое детское ощущение праздника вернулось вдруг с огромной силой. Постельное белье было новым, комната — прохладной, от всего исходил запах чистоты и свежести. Определенно, он был не в Лондоне.

Когда его глаза привыкли к темноте, он разглядел очертания тела Картера под одеялом на соседней кровати, секс-машина храпела, как свинья. Самые отъявленные хрюшки могли бы позавидовать его храпу, и Гарри решил не будить парня. Секс-машина нуждается в восстановлении растраченной энергии, чтобы с новыми силами приняться за девок, у Гарри будет время пообщаться с ним попозже. Когда станет темнеть и на улицы начнут выползать чиксы, он будет ближе, чем тень. У него будет время получить несколько запоздалых уроков, так что чьи-нибудь коралловые губки без работы не останутся. Он проснулся с эрекцией и мыслями о женщинах. Хотелось вздрогнуть немного, но он устоял перед искушением. Он должен быть на высоте. Та счастливица, которую он встретит, должна получить полное удовольствие.

Уже десять; Гарри вылез посрать, принять душ и побриться. Стоя под горячим душем, соскоблил новым Bic'ом щетину с лица. Душ его удивил — в Англии горячая вода закончилась бы уже через пять минут. Можно сколько угодно говорить о джоках и жидах, но англичане даже пересчитают бобы на твоей тарелке, чтобы убедиться, не слишком ли много тебе досталось. Он побрызгал афтешэйвом на щеки и посмотрелся в зеркало. Не так уж плохо. Он вышел в холл, замотав полотенце на поясе; женщина средних лет прошла мимо, не обратив на него внимания. Это же Голландия, им наплевать. Если бы это был Борнмут , через пять минут поднятые по тревоге служащие отеля уже ломились бы к нему в дверь.

Картер все еще втыкал. Гарри быстро оделся, натянув вчерашние Levi's, мятую майку и кроссовки, провел по майке и джинсам руками, чтобы разгладить немного. Тихонько прикрыл дверь, оставив Картера в одиночестве, и спустился по узкой деревянной лесенке на ресепшен. Человек за стойкой оказался лысоватым мужчиной средних лет; дымящаяся чашка кофе стояла перед ним. Как все голландцы, он говорил на отличном английском.

— Выспались? — спросил он. Тихие звуки радио доносились откуда-то, и аромат свежего кофе поднимался из чашки. — Вы выглядели сильно уставшими, парни, да еще пошли выпить.

— Спал как ребенок, — ответил Гарри.

Он хотел добавить, что даже не намочил простынь, но побоялся, что шутку не поймут. Он не хотел, чтобы владелец гостиницы побежал обнюхивать постель, пока его не будет.

— Лучшая ночь за последнее время.

Было уже три часа, когда они приехали в Амстердам. Несколько банок пива помогли скоротать время в поезде от Хоука, потом пятнадцатиминутная прогулка от вокзала, закинули шмотье и зависли в баре через дорогу. Они едва успели в отель вовремя, иначе пришлось бы всю ночь ломиться в двери. Том останавливался здесь раньше, все здесь знал, и они могли рассчитывать на скидку.

В баре было очень тихо, и пара пива перед сном помешать не могла. Четыре утра, все заебались. Когда они приехали в Хоук, голландские полисы ждали их во всеоружии, в шлемах и с собаками, и помпи и парни из Саутгемптона были вычислены. Приморских жителей окружили в ожидании депортации, присовокупив к этому несколько ударов дубьем. Потом они прошли вдоль остальных англичан, и домой был отправлен Фэйслифт вместе с Хайст-ритом и Биггзом, оба со своим награбленным добром. Фэйслифт был пьян, матерился и орал «зигхайль» на копперов. Толстокожий ублюдок, потому что это совсем не здорово в Голландии. Им не понравились его тату с Юнион Джеком и бутылка пива в руке, но хуже всего была эта гестаповская болтня — не слишком умно в стране, в которой немцев ненавидят со времен войны. Гарри не очень хорошо знал Фэйслифта, тот был приятелем Марка и Тома, но хоть иногда с ним и было забавно, вообще-то он был ублюдком.

Остальные парни вели себя спокойно, и Том, Марк, Картер, Билли и Гарри сели на поезд вместе с Гэри Дэвисоном и его мобом, плюс Кевин и парни из Крю и Болтона, остальные англичане разместились по другим вагонам. Наверное, добрых два десятка англичан было повязано за участие в драке, нахождение в нетрезвом виде, грабеж или просто потому, что полисам не понравилась их внешность. Газетам в Англии будет о чем писать, наверняка какие-нибудь щелкоперы ехали с ними. Слава яйцам, все закончилось. Гарри ненавидел паромы.

— Завтрак дальше по коридору, — сказал хозяин, повернув голову вслед. — Это не то, к чему вы привыкли у себя в Англии, но ветчина и сыр неплохи. Кофе очень хорош. Этот сорт я специально заказываю в Италии.

Через холл Гарри прошел в маленькую комнату. Там не было никого, если не считать жены хозяина, которая принесла ему завтрак. Кофе излучал чудесные ароматы, хотя сам завтрак выглядел так себе. Гарри любил всякие жареные штучки, но все-таки лоснящиеся от жира ложки — не самое традиционное в Англии. Он начал вспоминать свое любимое: булочки с джемом и беконом из пекарни, где работала сестра Манго, жареную картошку с треской из закусочной, жареных цыплят (которых так любил Болти), ребрышки из китайского ресторана, двойные бургеры из Стамбул-хауса, ямайскую кухню, кетчуп «Хайнц» и горы бутербродов дома перед телеком. Он мог бы продолжать и дальше, но во рту уже пересохло, а потом, он ведь хотел забыть о Лондоне — в конце концов, ради этого он и поехал. Даже самый отъявленный сноб должен согласиться, что в Англии есть своя достойная кухня. Он заметил Кевина. Вот человек, который разделяет его мнение.

— Как дела? — спросил Кевин, усаживаясь напротив.

— Неплохо, — ответил Гарри, в самом деле чувствуя себя великолепно.

Это как раз то, что нужно. Отправиться в путешествие и посмотреть мир. Яркое голландское солнышко светит в окно, ты сидишь и хаваешь бутерброды с ветчиной и сыром, с нетерпением глядя на круассан. Гарри откусил кусочек. Неплохо.

— Этот тип, который держит это заведение, — сказал Кевин, заметив, что жена хозяина вышла, — смахивает на извращенца. Ты видел, чего он читает? Журнальчики с фотками шлюх на мотоциклах с огромными татуированными сиськами. Небось подрачивает там на них, грязный ублюдок. Похоже, мы ему помешали, когда пришли.

— Да они здесь все такие, — ответил Гарри. — Им все по хую. В Амстердаме можно все.

— Ну да, но тебе вряд ли бы понравилось, если б такие бабы разгуливали по соседству с твоими детьми, — возразил Кевин, беспокойно поглядывая на тонкие ломтики ветчины и сыра. — Да, с этого не поправишься.

— Кофе нормальный.

— Представь себе ребенка, который вдруг видит этих монстров с пятидесятидюймовыми сиськами и татушками на сосках. Это зрели-Ще может на всю жизнь отвадить его от женщин. Или даже подтолкнуть куда-нибудь не туда, а? Да, я боюсь, что такого завтрака мне Мало.

Гарри был склонен согласиться с северянином. Он уже все съел,

Но его желудок ныл по-прежнему. Допив кофе, он оставил Кевина доедать завтрак в одиночестве, а сам отправился спросить владельца гостиницы, каким путем ему лучше пойти прогуляться. Он попытался украдкой разглядеть журналы, но увидел только телефонные справочники и книгу постояльцев, в которой они отмечались прошедшим вечером. Хозяин, подумав, спросил Гарри, что он хочет посмотреть, потом посоветовал пойти налево, потом свернуть направо, потом опять налево и выйти к центру города.

На улице Гарри почувствовал себя заново родившимся. Поездка на пароме оказалась не так плоха, как он боялся. Он засмеялся, вспомнив, как заблевал школьниц. Сейчас это уже прошлое, одна из историй, которые рассказывают за пинтой пива, и наука для девчонок. Они сами потом будут над этим смеяться. Сейчас его окружала Голландия, и он не хотел думать об Англии. Хватит воспоминаний. Глядя на дома по обеим сторонам канала, велосипеды у перил, чистое небо наверху и проходящих мимо счастливых людей, Гарри не собирался искать какие-то аргументы против Европы. Если это — Европа, то лучше бы Англии поскорее присоединиться к ней. Раньше он мог судить об этом только по пропаганде, которую со всех сторон пихают в глотку, но сейчас он мог видеть все своими глазами. Впереди он заметил палатку, где продавали картошку с майонезом. Весьма кстати. Он подошел и заказал порцию. Продавец был в майке «Аякса». Картошка оказалась вкусной, майонез еще лучше. Вот это жизнь. Пересечь Ла-Манш и поблевать на нижнюю палубу, в завитые прически тинэйджеров с лондонских окраин. Гарри чувствовал себя преисполненным доброты. Ночью он будет тенью секс-машины, но днем ему и одному неплохо.

Отель располагался рядом с каналом, Гарри сделал все по сове ту хозяина, свернул налево и медленно пошел вдоль еще медленней текущей воды, вдоль пришвартованных ярко раскрашенных корабликов, булыжная мостовая звонко цокала под каблуками прохожих. Он чуть было не вляпался в собачье дерьмо, выругавшись про себя. Всегда найдется кто-то, ведущий себя как мразь. На углах улиц стояли велосипеды по нескольку штук сразу, в больших окнах верхних этажей отражались облака. Воздух в городе был чистым, машин по обеим сторонам канала почти не было. Людей тоже было совсем немного, было чем дышать, и это нравилось Гарри все больше и больше. Здесь все так сильно было непохоже на Лондон с его толкотней, снующими туда-сюда автомобилями и вонью бензина наполняющей твою голову невыносимой тяжестью.

Гарри проследовал в указанном направлении, пересек небольшую площадь и вышел к цветочному рынку. Потом повернул назад в сторону вокзала. Следующие три часа он гулял, разглядывая каналы и смешные трамвайчики. Ноги уже начали болеть, нужно было отлить и отдохнуть. Выпить тоже бы не мешало, и он вошел в первый попавшийся бар. Внутри было человек двадцать, все они тихо разговаривали друг с другом, парочка чикс у стоики и бармен, возившийся со стаканами. Он посмотрел на сорта пива, выведенные мелом на черной доске, и выбрал бельгийское пшеничное. Заплатил свои гульдены и отвалил в сортир.

Стоя над толчком, Гарри разглядывал граффити, смесь аяксовско-фейенордовских футбольных лозунгов и наркоманской чепухи. Он хотел было тоже написать что-нибудь, но зачем? Он слишком стар для граффити. Кто-то тужился в соседней кабинке, и Гарри постарался уйти побыстрее.

Гарри вернулся к стойке за своей выпивкой. У пива оказался странный вкус, который сильно отличался от того, к чему он привык. Но он сам его выбрал, так что какие могут быть разговоры. Он улыбнулся двум женщинам, сидевшим у стойки. Они тоже улыбнулись, в лучших голландских традициях, спросили, не англичанин ли он. Гарри кивнул и присел рядом. Они ели что-то, похожее на бифштекс под соевым соусом. Он почувствовал голод. Девушки сказали, что это сатайя, индонезийская штука. Они сказали, что Индонезия была раньше голландской колонией, что удивило Гарри, поскольку он не знал, что были еще колониальные империи, кромеанглийской и испанской. Это все равно что индийская жратва дома. Сатайя распространяла соблазнительный аромат, и Гарри заказал себе то же самое, продолжая болтать с девчонками. Тихо играла музыка Rolling Stones, бармен за стойкой мыл пластиковые Стаканы.

Вот это настоящая жизнь — сидеть в уютном местечке, разговаривая с двумя клево выглядящими местными девчонками, немного Похожими на хиппи, хотя нет, скорее на каких-нибудь байкерш, у них длинные волосы, брюки у одной красные, у другой зеленые, Но он бы не отказался, если бы они предложили ему минет, а грудь у обеих была гораздо меньше пятидесяти дюймов. В воздухе он ощущал запах шмали.

— Что делаешь в Амстердаме? — спросила первая волосатая.

— Я здесь только на пару дней, просто собираюсь отдохнуть, — ответил Гарри. — Я еду в Берлин с друзьями.

— Ты был там раньше? Знаешь там кого-нибудь?

Гарри почувствовал себя так, будто разговаривает с двумя операми. Он хотел было сказать, что едет на футбол, но потом подумал о той чепухе, которую, наверное, и здесь в газетах пишут, и решил, что это не лучшая идея. Волосатые не понимают таких вещей. Он не хотел оттолкнуть их, хотя и не собирался их трахать. Всему свое время и место. Попозже, может быть.

— Нет еще, но я думаю, мы там с кем-нибудь познакомимся.

Два амбала вошли и сели рядом с девчонками. Здоровые ублюдки. Должно быть, двадцать стоунов в каждом. Но на бычье не похожи. Скорее какие-нибудь Ангелы Ада. Гарри ждал, что в ноздри ему ударит резкий запах. Он слышал, что Ангелы носят одежду, покрытую говном и мочой своих товарищей. Это что-то вроде церемонии приема. Противно, но чего еще ждать от волосатых? Может быть, он и не прав насчет говна и мочи, это больше годится для каких-нибудь извращенцев, а Ангелы определенно не были педиками, да он и не собирался обвинять этих двоих в преступлении против человеческой природы. Он слышал, что они вроде как гангстеры. Он не хотел иметь дело с гангстерами. Он не так уж много знал про Ангелов Ада, только слухи, а по футбольному опыту ему отлично было известно, что газеты врут. Но они были здоровыми ублюдками, все в тату, и на вид им было лет по сорок. Они даже угостили его пивом, когда увидели, что их девчонки мило беседуют с ним.

Гарри выпил еще две пинты, потом один из Ангелов предложил ему косячок. Настоящая жизнь, но он все-таки чуть не засмеялся, представив себя в такой же ситуации дома. Если бы двое парней зашли и обнаружили, что какой-то тип болтает с их подругами, они предложили бы ему нечто большее, чем выпивка и травка. Но голландцы — классные люди, и они нравились Гарри. Давай, Европа.

Нам не пришлось долго искать Харриса — он сидел на табурете у стойки, а стена за ним действовала как экран. На экране в центре внимания была блондинка, камера показывала то средних размеров грудь, то бритый лобок. Может быть, неплохо выглядящая девчонка заслуживает чего-то лучшего, чем член какого-то ублюдка, брызжуший спермой ей в лицо. Пара галлонов мутантского семени для аппетитной Блонди. А вы говорите о самоконтроле. Блонди откинула голову назад, облизала губы, ее напарник приготовился к следующему спурту. Я уже приготовился услышать репортаж Энди Грея , но звука не было. Фильм без звука, серые тени выплывают откуда-то сзади. Сейчас полдень, десять или около того англичан сидят за столиками, держа в руках бутылки с «Амстелом» и «Хайнекеном». А одному уже не о чем беспокоиться. Спит, уронив голову на стол. Блонди размазывает сперму по щекам и груди. Камера двигается ближе, чтобы весь бар мог разглядеть ее соски. Партнер исчезает, зато появляется другая чикса с массивным черным дилдо, привязанным к пизде. Если не считать его и еще красных чулок, на ней ничего нет. У дилдо золоченая верхушка, намазанная каким-то кремом. Блонди меняет позицию. Камера снова приближается, и мы можем видеть, как въезжает Черная Лесби. Эта новая девчонка не теряет времени, и Блонди скоро начинает сжиматься в экстазе, стонущее лицо — крупным планом. Марк говорит «ебаный в рот, в нашем пабе такого не увидишь», глядя на Картера, который, как известно, спит с Денис, барменшей из The Unity. Наверное, они обычно так же развлекаются. Да, в наших пабах такого не увидишь, но это еще не конец, потому что возвращается прежний партнер; выглядит весьма деловито. Операторы наводят камеру на его член. Блонди открывает рот, заглатывает снова. Съемочная бригада дает общий план, чтобы мы могли полюбоваться счастливой троицей; сами операторы и режиссер, наверное, дрочат где-то за кадром. Но блондинка в самом деле неплоха, ей, наверное, немало платят. Примерно через двадцать секунд ее партнеру надоедает оральное удовольствие, и он уступает место какому-то арабу, возникшему из темноты. В баре раздаются недовольные возгласы — некоторым партиям не слишком понравилась картина обслуживания верблюжатника белой девчонкой. Напарник отодвигает в сторону Черную Лесби и зарывается в попку Блонди. Камера показывает ее лицо крупным планом, когда напарник въезжает внутрь. На лице — страстная гримаса. С таким талантом пора в Голливуд. Показывает парням в баре, что ничего так не любит, как шесть хороших дюймов в своей грязной клоаке. Грязный Араб на другом конце так стонет, словно ему впервые отсасывает девчонка. «Бландынка, слющай». Не верит своему счастью. Привык в своей пустыне трахать верблюдов и палестинских тинэйджеров, и вот наконец вкусил прелести гетеросексуальной любви.

— Подвинься, парень, — смеется Картер, — моя очередь.

За столиком рядом сидит седая женщина со стаканом красного вина. На лице — счастливая безмятежность. Наверное, мама Блонди. Интересно, как бы она себя чувствовала, если бы на экране действительно была ее дочь?

— У нее будут проблемы, когда она захочет посидеть, — говорит Марк. — Да и кому после этого ее партнера захочется ей засунуть? Лучше бы он себе засовывал.

— Так он же не пидор. А потом, он не сможет.

Харрис оборачивается, смотрит на экран. Поворачивается к нам снова.

— Прошлой ночью было еще хуже, — говорит он, — сейчас все вполне прилично.

Подходит Картер, заказывает пиво.

— Это Йохан, — говорит Харрис, представляя нам скинхеда, наливающего выпивку. — Он живет в Амстердаме, но болеет за «Фейеноорд».

Йохан кивает нам, наливает пиво. Говорит, чтобы мы чувствовали себя как дома.

— Читали? — спрашивает Харрис, протягивая нам английскую газету. — Это вас позабавит.

Мы бегло просматриваем статью на первой странице. Основной смысл — немцы провозгласили перемирие между враждующими фирмами на время того, что газета называет «Битвой Хулиганов Столетия». Немцы предупреждают, что отправят нас домой в гробах. Журналист не знал, кого больше полить грязью, немцев или англичан, и решил пригвоздить к позорному столбу обе стороны. Получилось, что, с одной стороны, английские хулиганы-неонацисты едут громить Берлин и терроризировать беззащитных немцев, а с другой — немецкие хулиганы-неонацисты собираются убивать безобидных английских футбольных суппортеров. Типичный журналистский прием — все равно, о чем речь, но виноваты нацисты. Смешно, потому что это продолжается из года в год. Магическое слово «наци». Неважно, какого направления придерживается газета или журнал, левого или правого, все они любят этих мифических «наци», возникающих из ниоткуда и вновь исчезающих в никуда. Для пущего эффекта они поместили фотографию скинхеда, ухмыляющегося в камеру. Хотя это вовсе не скинхед, а бонхед . Но они не понимают разницы. Ни хуя не понимают. Странно, что они не нарисовали ему свастику на лбу. Забавно смотреть, как во всем люди следуют стереотипам. Желтая пресса задает повестку дня, и остальные СМИ слепо ей следуют.

Никогда не интересовался политикой, потому что все эти мудаки одинаковые. Просто сборище пидарасов. Всем им наплевать на обычных людей, живущих обычной жизнью. Все это просто промывание мозгов. Берлин — лидер новой Европы, и это придает поездке остроты. И нацисты здесь ни при чем. Ну да, все мы делаем это, заряжаем Не Сдадимся, стоя под Юнион Джеком и подняв вверх правую руку, издеваясь над окружающими. Или беспорядки в Дублине. Они говорят, что это политика, но это всего лишь следствие ситуации в Ольстере. Ясно, что никто из англичан, бывших на том матче, не собирался поддерживать ИРА и, естественно, наши симпатии в Северной Ирландии на стороне лоялистов и, конечно же, там были люди из С18, но в целом это был футбольный моб, и ничего больше. Говорить, будто беспорядки организовали один-два человека, просто глупо, все и так знали, что они будут. Англия Должна была сказать свое слово.

Я думаю о тех старых солдатах, которые говорят, что в прошлую войну мы воевали не на той стороне, и таких ведь много. Что немцы — такие же, как мы, храбрые парни, и эти люди правы. Это не то что я хотел бы, чтобы вместо Королевы в Бэкингемском Дворце сидел Гитлер, но немцы — нормальные люди. И голландцам не мешало бы подумать об этом, потому что все мы — одной саксонской крови. Голландцы и немцы идут по английскому пути в жизни. Я смотрю на Йохана, стоящего за стойкой во Fred Perry и с короткой стрижкой. На стене рядом с постерами Judge Dread и Prince Buster висит вымпел «Фейеноорда». Большая стопка компактов. The Cockney Rejects, 4-Skins, Business, Last Resort и несколько Oi! сборников. А также ска — Madness и Bad Manners. Настоящая скиновская музыка плюс настоящий ямайский ска. Они любят наш футбол, нашу музыку, наши пабы и нашу одежду. У голландцев и немцев есть свои футбольные мобы, они пытаются прыгать на нас, когда мы приезжаем. Это вполне естественно. Но внутри мы похожи. Они уважают англичан. Английских хулиганов.

Кого мы на самом деле ненавидим, так это всех этих макаронников и латиносов. Грязных ублюдков в дорогой одежде, любителей пускать в ход ножи. Всегда тут как тут, когда ситуация для них беспроигрышная, но съебывают сразу, как только столкнутся с более или менее равным числом англичан. Я видел это много раз. И слышал рассказы других. Мы ненавидим их, потому что они трусы и позеры. Когда смотришь сейчас футбол по телевизору, когда камера показывает зрителей, то это обязательно хорошо одетые женщины и дети. Или нелепые фаны «Ньюкасла» в клубных майках, которые и близко не подходили к Сент-Джеймс Парк , когда у клуба были тяжелые времена. Журналисты игнорируют настоящую культуру, окружающую футбол, потому что камеры — часть той же системы, которая уничтожила атмосферу на наших стадионах. Когда они показывают испанцев и итальянцев, всю эту латинскую байду, либеро и прочая чушь, в кадр вечно попадают так называемые «ультрас» для создания колорита. Это журналисты любят, потому что ультрас — маленькие забавные хулиганчики, но своих зрителей они игнорируют. Это слишком близко к дому и это то, частью чего они сами не являются, так что они делают вид, что нас нет вовсе. И так не только в футболе. Так во всем. Пресса контролируется одним классом. Они хотят, чтобы все на свете существовало только для них, а на остальных им плевать. Так поезжайте в Италию, посмотрите, как английские парни ходят с трусами на голове, издеваясь над местными, а те стоят, смущенно глядя в сторону.

Я был на Уэмбли, когда Ди Маттео прошел с центра поля и перекинул мяч через Робертса , и на тот момент он был самым великим человеком на земле. На несколько секунд даже более великим, чем Дзола и Виалли. Ну и что? Дзола — лучший игрок, когда-либо надевавший майку «Челси», и Виалли тоже знает свое дело, когда рассекает по штрафной, отсвечивая лысиной, как Муссолини.

Каждый парень «Челси» во всей стране, будь то на стадионе или в пабе перед телевизором, в ту минуту любил этого итальянца. Ну и что? Дело в том, что каждому нужен враг. Нет смысла тратить деньги и время на поездки по Европе, чтобы обниматься с местными. Где в этом смысл? Где острота ощущений? Изображать из себя любящих родственников, как какие-нибудь мудаки. Всему есть предел. Это добавляет вещам кайфа. Футбол — игра, но нам нужен противник.

Как в тот раз, когда мы играли в Дании и, правду сказать, датчане вели себя очень дружелюбно, хотя они знали, чего от нас можно ожидать. Все придурки в Дании съехались в Копенгаген посмотреть, как отрываются англичане. Первый коппер, которого мы встретили, спросил нас, когда начнется драка. Скоро, приятель, подожди чуть-чуть. Мы расположились на площади в центре Копенгагена, вокруг нас — люди, смотрящие на нас. Мы пели песни. Датчане вели себя мирно, а прыгать на таких людей тяжело. Но потом они попили пива и начали глумиться. Мы прыгнули на глазеющих на нас мудаков, кто не успел убежать — получил. Все произошло только потому, что кто-то не умеет пить. Начался рэмпейдж, и все увидели, какие мы нехорошие. Мы крушили магазины и кафе, валили всех подряд, скаузерс занялись подрезаловом. Прошла целая вечность, прежде чем появились полисы, и у них даже мысли не было о том, как справиться с ситуацией. Они обосрались, столкнувшись с необходимостью повязать людей, которые не хотят быть повязанными. Попытались спустить все на тормозах. Подождать, пока все само собой успокоится. Не обращать внимания на происходящее. Мы просто ушли, когда появились автобусы со спецназом. Поймали такси и поехали прямо на стадион.

Скандинавы и датчане слишком дружелюбные. Слишком хорошие. Они не понимают, что к чему, думают, что мы — джентльмены с моноклями и котелками. Что мы все как Гари Линекер. Так мы просто заходим в их магазины и берем все бесплатно. Ходим по их улицам, наслаждаясь свободой. Берем в магазине пиво и швыряем бутылки в витрины — просто так, для пущего кайфа. Пьем в их барах, потом забираем их кассу и разносим бар, если хотим. Делаем, что хотим, потому что мы — англичане, и никто не может остановить нас. Это массовый отгяг, как на курорте. Скандинавские полисы не знают, как справиться с нами, хотя голландские и бельгийские знают, что делать, и немецкие тоже не станут долго ждать. У них хорошие традиции. Штази и Гестапо. А испанские и итальянские просто избивают все, что движется. Газеты утверждают, что во всем виноват Эйзель, но это началось задолго до него. Они любят это, потому что они мрази. Я помню, как «Манчестер Юнайтед» играли в Португалии. Женщины и дети приехали посмотреть футбольный матч, а полисы решили, что это война. Их полиция всегда прыгает на англичан. Реакция на события в Риме просто смешна. Журналисты существуют вдали от реального мира и ничего не понимают.

Но в северных странах бывать здорово. Свистишь вслед девчонкам, и им это нравится. Улыбаются, кивают в ответ. Всегда чувствуешь себя немного виноватым перед этими людьми, потому что некоторые англичане напиваются до такого состояния, что уже не понимают, что делают. Чувствуешь вину, пока не столкнешься за углом с местными ублюдками, которые стараются подкараулить и взять числом. Всегда одно и то же. Но люди понемногу учатся, и теперь, когда мы приезжаем куда-то, полисы наготове. Ждут шанса безнаказанно завалить кого-нибудь. И посольствам наплевать на это, потому что они точно так же, как и все, ненавидят нас. Все эти дипломаты — мудаки.

— Забавно, как газеты вечно провоцируют людей, — говорит Харрис. — В Берлин и так собиралось порядочно народу, так теперь поедет еще больше.

Нам наплевать, чем больше англичан, тем лучше. Хотя газетчикам такие вещи не к лицу. Наверное, заплатили какому-нибудь безработному ребенку из Восточного Берлина пятьдесят фунтов за информацию. Я помню, как перед Евро-96 на радио притащили фана «Дерби», который рассказывал, что все собираются убивать турок. Журналисты любят шокировать людей, им нужны слушатели для своих лекций. Я слушал эту передачу на работе, на своем складе, и все уссывались, потому что голос парня изменили до такой степени, что он был похож на голубого.

— Немцы будут ждать нас и без этих статей, — говорит Харрис. — Их газеты в этом уверены. Все должно получиться очень весело. В Берлине будет вкусно. Здесь слишком спокойно. Мы ездили в Роттердам, встречались с людьми из банды «Фейеноорда» прошлой ночью. Там была драка в ночном клубе, но ничего серьезного. А вы как доехали?

Мы рассказали, как жители побережья устроили войну. Он засмеялся, покачивая головой.

— Мы увидим их снова. Я знаю этот моб из Портсмута, они вернутся. И Фэйслифт тоже. Он не задумываясь поедет снова. Все, что им нужно сделать — отправиться в другой порт, тупые полисы ничего в этом не секут. Я сам делал так раньше. Они не выпустили ценя в Турцию. Не дали мне улететь из Хитроу, хотя у меня был билет. Я доехал на автобусе до Гэтуика и улетел оттуда. Я пробыл в Стамбуле три дня. Стремное место. Эти ебучие турки опасны. Их как грязи, и почти все вооружены. Но мы не облажались. Там настоящий Третий Мир, там порнофильмы в барах не показывают. Стамбул — сраная пердь. Кругом говенная жратва и говенная выпивка. Здесь, по крайней мере, можно развлечься. Приличная еда, пиво, музыка, женщины только и мечтают, что об английском члене. f Харрис уже бог знает сколько лет ездит за сборной. У меня это, Наверное, раз пятнадцатый. Марк тоже обычно не остается дома, а иногда к нам присоединяется и Род.

— Да, парни, в Амстердаме можно все, — смеется Харрис. — Сейчас мы с вами в центре цивилизованного мира. Можешь пить, сколько хочешь, дуть, ширяться, драться, ебаться и осматривать Достопримечательности. Европейская цивилизация в лучшем виде.

Гарри нашел остальных ранним вечером. Это оказалось несложно, потому что они все еще сидели в баре, где договаривались в двенадцать встретиться с Харрисом. Они начали рассказывать ему про какой-то фильм с блондинкой, но он ничего не понял. За стойкой стоял здоровый скинхед, играл диск Madness. Звук был хорошим, и бар Гарри понравился, он не отказался бы выпить здесь, но остальные собирались пойти заточить. Харрис приметил клевое местечко накануне, и они вшестером отправились вслед за лидером. У Гарри был выбор — остаться попить пива или пойти с остальными парнями, но Харрис сказал, что они идут в индонезийское кафе, где все вкусно и дешево. Гарри вспомнил сатайю и решил пойти вместе со всеми.

Солнечная погода сменилась пасмурной, накрапывал дождик, но Гарри продолжал пребывать в хорошем настроении. На душе было легко, в голове — пусто, он был среди своих, а в кармане лежал кораблик, подаренный на прощанье девчонками из того бара. Лишнее доказательство, что не стоит плохо думать о людях только потому, что у них длинные волосы. Вообще не стоит судить о людях по внешним признакам. Он отправился в индонезийское кафе вместе с Харрисом, Картером, Томом, Марком и двумя другими парнями «Челси», которых не знал. Погода была совсем другой, чем утром, но дождь только добавил улицам свежести.

Человек, стоявший в дверях, не слишком обрадовался появлению семи короткостриженых англичан, но когда он узнал Харриса, его лицо расплылось в улыбке. Он посадил их за лучший столик, попросив посетителей не занимать и соседний, чтобы им было попросторней. Лучшего они и желать не могли.

— Смотри-ка, ты ему понравился, — сказал Марк.

— Он нормальный мужик, — ответил Харрис. — Уехал из Джакарты десять лет назад из-за проблем с правительством. Еще два дня назад я даже не подозревал о существовании индонезийской кухни. Честно говоря, вначале я думал, что это место — полный отстой. А вчера я попробовал сатайю у Йохана и решил зайти сюда.

Харрис о чем-то треплется с хозяином, заказывает семь бутылок лагера. Гарри понравилось это кафе. Вокруг бамбук и резные деревянные столики. Очень клево. За один день они успели поселиться в гостинице, нашли себе хороший бар, а теперь место, где можно вкусно и дешево поесть. И везде они были в отличных отношениях с хозяевами. Теперь у них есть база, и можно двигаться дальше.

Марк выглядел более пьяным, чем остальные, и начал тереть о том, что Амстердам — клевый город, но это не значит, что он хочет быть европейцем. Том вторил ему, и Гарри слушал их разговор насчет Англии и Европы и о том, что все вокруг говно, и как они будут громить Берлин, этот конспиративный центр большого бизнеса и финансовых институтов, и он сидел рядом, думая о своем, и соглашался с ними — но подумав получше, он решил, что они порют чушь. Ну да, он видел Ла-Манш, этот непреодолимый барьер и банды пиратов из Саутгемптона и Портсмута прочувствовали это лучше остальных, но ему лень было думать об этом после шмали. С парнями типа Тома и Марка всегда проблемы. Они слишком буйные, как будто на амфетаминах все время. В них слишком много злости. Им не мешало бы успокоиться.

Гарри всякого насмотрелся в молодости, но в душе он всегда был добрым. Из этих вещей вырастаешь. Если бы у него был шанс, он выбрал бы любовь, а не ненависть. Он не стремился искать неприятностей, как остальные парни. Сейчас, затерянный среди амстердамских каналов и улочек, он не хотел думать обо всей этой чепухе. Город оказывал свое действие. Гарри было не до всех этих бульдожьих повадок, он просто сидел, всматриваясь сквозь сигаретный дым в лица двух подонков, сидящих напротив и глазеющих на классных голландских чикс, проходящих мимо по улице с улыбкой на лице, все нужно принимать мило и спокойно, с благодарностью, Гарри потягивал лагер и вспоминал своего приятеля Уилла, оставшегося дома, который оказал такое влияние на него в свое время, помогал Болти в трудные времена, устроиться на работу и все такое.

— Немцы ничего и сделать-то не успеют, а мы их уже накроем, — говорит Марк.

Может быть, Европа не так уж и плоха, в конце концов. Здесь можно цивилизованно пить — в любое время, когда тебе удобно; легкие наркотики свободно продаются, и ты можешь расслабляться под Rolling Stones; плюс доступные женщины. Две женщины в другом конце кафе заказывали ужин, вполне уверенные в себе. Никакой мудак не орет на тебя — давай, шевелись, забирайте свое пиво, джентльмены, и валите на улицу, под дождь, мы закрываемся, приходите завтра. Ни в чем не чувствуется духа мелочного стяжательства, на улицах нет пробок, это не как дома, где ты не можешь даже говорить о том, что происходит вокруг тебя. Да взять хотя бы футбол. Все относятся к голландцам с уважением. Голландия, такая маленькая страна, но за последние двадцать лет вырастила столько талантов мирового уровня, что в это просто трудно поверить. Для них футбол — игра, и только песо или лира могут заставить таланты уехать. Они никому ни в чем не уступают, но не могут конкурировать в финансовом плане с испанцами и итальянцами. В наши дни английской игрой заправляют латиносы, правят те, у кого есть деньги.

Но Гарри было все равно, в жизни есть вещи поинтереснее футбола. Если бы он жил здесь, то вряд ли пошел когда-нибудь на игру вообще. Какой в этом смысл, когда можно зайти в уютный бар и отдыхать в окружении приветливых доброжелательных людей, смотреть, как бегут по небу облака, будто старый хиппи. Вот что трава сделала с ним. Она сделала его расслабленным и счастливым. Если это — Европа, то нет ничего прекрасней Европы. Просто сидеть, и пусть все идет своим чередом. С наркотиками тебе не нужно сражаться в постоянной битве, в которой ты обречен на поражение. Если тебе все равно, что происходит вокруг тебя, то это действительно не имеет значения. Пусть политики и бизнесмены делают что хотят, пусть сами разбираются, а Гарри лучше просто дунет, ни на что не обращая внимания.

— Помнишь нашу лигу? — спросил Картер, возвращая Гарри от мечтаний к реальности.

Он напряг мозги, но так и не понял, о чем это секс-машина.

— Да наш Секс Дивизион , — засмеялся Картер. — Уже забыл? Это же было не так давно. Я тогда играл в тотальный футбол, как голландцы.

Гарри вспомнил. Он тогда вылетел. Но он не хотел вспоминать, потому что это было слишком связано с Болти. Ему не нужны мрачные воспоминания. Все будет хорошо. Он улыбнулся.

— Наша лига, — не унимался Картер. — Тот, кто насрет чиксе в сумочку, получал десять очков.

Перед глазами снова возник образ Болти; лучше бы Картер оставил это в покое. Это было плохое время. Вскоре после смерти Болти Денис вышла замуж за Слэйтера, и через две недели после того, как они вернулись со своего медового месяца, кто-то рассказал Слэйтеру, что Картер трахал его непорочную невесту. Слэйтер был психом, он вышел из себя и помчался к Картеру со своим мачете. Денис повезло, она в тот день как раз уехала в Гилфорд к родителям. Картер позднее рассказал обо всем Гарри, они сидели в The Unity, и рука Картера дрожала, когда он подносил пинту к губам.

Это случилось воскресным утром, Картер возвращался домой после бурной ночи, проведенной с очередной шлюхой, которую он подцепил в ночном клубе. Он был доволен собой, потому что долго гонялся за ней. Он подошел к дому, но у двери стоял Слэйтер, который набросился на него и приставил мачете к горлу. Прижал Картера к стене, так что острие вошло в кожу. Картер не двигался. Он сказал Гарри, что обосрался, представив себя с перерезанным горлом, из которого хлещет кровь. Он не хотел умирать такой смертью. Слэйтер орал как безумный, что убьет Картера за то, что он выебал его Денис. Понимал ли он, что он любит ее? Как только подумаю, что ты, грязный ублюдок, выебал мою Денис, меня тошнит. И я хочу перерезать тебе глотку и отрезать тебе яйца, и я сделаю это, потому что мне сказали, что это сделал ты, Картер, ты думаешь, что ты секс-машина, но ты просто мудак, просто кусок дерьма, который портит людям жизнь, но со мной это у тебя не пройдет, ты, вонючая мразь, я тебя так просто не отпущу, ты, ебаный ублюдок.

Картер закричал, что это неправда. Это неправда. Кто-то просто пошутил. Кто тебе сказал? Кто-то наврал тебе. Я не такой — ну да, конечно, такой, конечно, Слэйтер тупой ублюдок, но он не настолько туп, он в это не поверит — она не такая. Разве Денис похожа на шлюху? Неужели ты думаешь, что она может так поступить с тобой? Да она же любит тебя, ебаный в рот. Да Денис повесится, если узнает, что ты думаешь о ней как о бляди, которая спит со всеми подряд. Поверь мне. Ты должен доверять Денис. Больше того, ты должен доверять себе, Слэйтер. Денис настоящая леди. Это неправда. Клянусь жизнью своей матери, между мной и Денис ничего нет и никогда не было (даже стоя с приставленным к горлу ножом, Картер вспомнил тот день, когда они только вернулись с медового месяца, Слэйтер был на работе, а он приехал к ней на квартиру и мило развлекся с Грязнулей Денис).

Люди слышат только то, что хотят слышать, и помнят то, что хотят помнить. Это срабатывает в жизни, это срабатывает всегда. Таким образом секс-машина соблазняет женщин. Он говорит им то, что они хотят слышать, рассказывает, какие они хорошие. И они попадаются на удочку. Для чикс это говно все равно что Шанель, устоять они не могут. Он применил ту же логику в экстремальной ситуации, отнесся к Слэйтеру как к чиксе, сказав ему, что тот хотел услышать, что его жена — хорошая честная женщина, которая будет верна ему до конца дней. Картер сказал Гарри, что он стоял с мачете у горла, и лицо Слэйтера менялось буквально на глазах. Через минуту он сказал, что любит его, и что он был не прав, поддался эмоциям.

Слэйтер подумал еще немного и отошел. Он даже попросил Картера не говорить Денис о том, что случилось. Он понял, что на самом деле был не прав. О чем он только думал? Это просто эмоции. Иногда трудно сдержать себя. Все так дорого. Они провели медовый месяц в Греции, и это обошлось недешево. Прости, Терри. Первая мысль, пришедшая Картеру в голову, была о том, чтобы убить ублюдка, который рассказал все Слэйтеру, он чуть не повторил судьбу Болти, тот умер совсем недавно точно таким же воскресным утром. Но потом он решил, что это не лучший путь, не нужно заходить так далеко — не переживай, Слэйтер, просто найди того мудака, кто напиздил тебе обо мне, этот мудак порочит твою жену, раз говорит, что она шлюха.

Слэйтер кивнул головой и ушел. На следующий день Картер узнал, что одного из завсегдатаев The Unity нашли с разбитой головой на автобусной остановке. Врачам пришлось наложить тридцать швов, чтобы все заштопать. Тот тип сказал полисам, что не узнал нападавшего, хоть это и случилось средь бела дня. Картер потихоньку рассказал обо всем Денис, и та пришла в ужас. Она была счастлива в своем замужестве и не хотела умирать. Они решили разойтись, по крайней мере на время.

— Насрать бабе в сумочку? — спросил один из парней, приехавших с Харрисом. — Кто-нибудь сделал это?

— Ага, вот этот наш приятель, — ответил Картер, глянув на Гарри. — Сразу шестерым. Отложил личины.

— Это было смело с его стороны. Ему повезло, что он остался жив. Вряд ли девчонки обрадовались, обнаружив говно в своих сумочках.

Гарри подумал о детях с парома, их заблеванных прическах и одежде. Да, могло быть и хуже. Но он не хотел, чтобы Картер заводил разговор об этом, да еще именно сейчас, когда он был удолбан и витал в облаках.

— Здесь есть такой вид порно, — сказал Харрис. — Можно снять баб, с ног до головы покрытых говном, словно они собираются сниматься в рэпперском клипе. Девочки в говне, девочки с кошками, девочки с мышками.

Все засмеялись, и Гарри снова вернулся в свою нирвану.

— Зайдите в сексшоп, вы просто не поверите своим глазам, — продолжает Харрис. — Первый раз, когда я был в Амстердаме, а это было около десяти лет назад, я зашел в такой магазин, взял полистать какой-то журнал, и увидел там фотографию голого ребенка, обмотанного проволокой. Маленький мальчик, лет девяти, наверное. А на другой странице была девочка еще меньше. Я подумал, что сошел с ума, и прыгнул на продавца. Думаю, что сейчас они уже не разрешают продавать такие вещи. Только подумать, какие ублюдки есть на свете.

— Ты уверен, что не разрешают? — спрашивает Марк. — Потому что если продают, давайте дадим этим ублюдкам пизды. Мы будем крестоносцами, а ты — Ричардом Львиное Сердце.

— Должно быть, из-под полы, — отвечает Харрис. — Не знаю. Амстердам — хорошее место, здесь свобода, и они этим пользуются. Знают, что все можно, и не останавливаются даже перед убийством. Сейчас большинство сутенеров работают в Азии, в Таиланде и на Филиппинах, где люди беднее, чем в Европе. Там они вообще могут делать что угодно. Но когда-нибудь все это изменится.

Гарри не хотел слушать обо всем этом. У него было хорошее настроение, и он хотел, чтобы и всем остальным было хорошо. Он не хотел думать о сутенерах. Хватит с него детоубийц, насильников и прочего дерьма, этого и дома полным полно. Когда приезжаешь заграницу, не понимаешь языка, поэтому не видишь зла и не слышишь зла — таково было его мнение.

— В Амстердаме только одно плохо, — сказал Харрис. — Сутенеры и «Аякс». У «Аякса» хорошая детская школа, поэтому сутенеров я бы поставил на первое место.

— А что плохого в «Аяксе»? — спросил Картер, будто проснувшись.

Ну конечно, он же любитель тотального футбола. Он считает, что это как его отношение к женщинам. Что это одно и то же. Что «Аякс» — уважаемый всеми суперклуб.

— Это ебучая жидовская команда, — говорит Харрис. — Это голландский «Тоттенхэм».

— А я думал, Гитлер удушил их всех в газовых камерах?

— Ну, не всех, видимо. Нет, они не жиды, они голландские жиндосы. Никто меня не заставит пойти на их матч. Это все равно как проводить свое свободное время на Уайт Харт Лэйн. Ты обрати внимание, когда в следующий раз увидишь их по телевизору. У них на флагах Звезды Давида. Стопроцентный «Тоттенхэм».

Картер сидит какое-то время молча. Ему нужно переварить это. «Аякс» — жиндосская команда. Как все парни «Челси», он испытывает к Шпорам здоровую ненависть добрых тридцать лет, с начала скиновской эры .

— И что мы здесь имеем? — вопрошает Гарри, изучая меню.

Когда Гарри разговаривал с волосатыми, он спросил их, что стоит посмотреть в Амстердаме, и они посоветовали памятник Докеру, на постаменте которого высечено: «Уберите свои грязные руки от наших грязных евреев». Ангелы засмеялись; эта фраза говорит о голландцах почти все, что можно сказать. Одна из женщин сказала, что голландцы столько настрадались от нацистов, что сейчас злоба часто переносится на всех немцев, обычно это проявляется на футбольных матчах. Но Гарри не хотел думать об этом прямо сейчас, потому что был чертовски голоден, ощущал голод, по крайней мере, а хозяин куда-то испарился. Они отправили Харриса заказывать. Семь бутылок лагера у них уже есть; теперь им нужно заточить.

— Наверное, это как индийская жратва у нас дома, — сказал Том, и Гарри засмеялся. Как раз об этом он и думал.

— Забавно, как везде повторяется одно и то же. Есть «Аякс» и «Тоттенхэм», и есть «Фейеноорд» и «Челси», и есть это индонезийское кафе, такое же, как наши индийские. Не хватает только Блон-ди, которой засовывают в задницу. У нас такое можно увидеть только в закрытом секс-клубе. Вы не отказались бы посмотреть такой фильм в пабе перед игрой?

— Я не отказался бы от пинты «Фостерс», — ворчит Картер.

— И пакетика английских чипсов, — добавляет Марк.

— Пинты «Фостерс» в стеклянной кружке.

Иногда Картер просто удивляет. Здесь у них есть все, что душе угодно, а он плачется, потому что, видите ли, ему хочется пинту «Фостерс». То, что они пьют — просто лагер, у него не английский вкус. Все-таки Харрис здорово на всех влияет. Этот парень знает Европу. Он — настоящий лидер, ему нужно поле для деятельности. Широкие горизонты. Гарри подумал — а что, если бы ему остаться в Европе навсегда? Нет, Гарри не сможет жить без «Челси». Такие места, как Амстердам, слишком спокойные все-таки. Все-таки Англия у него в крови.

Теперь, когда в наших желудках разливается приятное тепло, мы готовы к прогулке. Все дешево, и мы ведем себя гордо, платим и не срываемся с места, не заплатив. Даже оставляем внушительные чаевые. Мне кажется, голландцы — засранцы, но я помню, как несколько лет назад жиды играли здесь, и местные стреляли по ним из ракетниц. Кто-то даже погиб тогда. Дождь на улице кончился, и мы идем медленно. Переходим еще один канал, даже не канал, а, наверное, реку. Людей вокруг немного, и мы идем дальше. Дам Сквер прямо по курсу, притягивает как магнит. Здания возвышаются над людской суетой, светят огнями и гремят музыкой. С одной стороны звучит орган, с другой надрывается Abba. Мы стоим, глядя по сторонам. Вокруг счастливые семейки и туристы, и я не думаю, что кто-то из нас хочет прыгать. Мы стоим рядом с супругами, женами, детьми, наслаждающимися приятным вечером. Простейшие удовольствия. Мы просто ходим и смотрим на виды. Никого не задеваем. Я — обычный человек, смотрю на детей и радуюсь их веселью. Тому, как они смеются и играют. Просто стою, когда подходит этот ебаный мудак и спрашивает, не нужен ли мне героин.

Это выводит меня из себя. Во-первых, тут дети. Во-вторых, он злобный черный ублюдок, перемежает свои слова каким-то грязным уличным сленгом. В-третьих, он орет, как будто я глухой. В-четвертых, и это бесит меня больше всего, прямо выворачивает меня наизнанку, он думает, что я выгляжу как грязный наркоман. Он перешел черту, и теперь он вне закона. У меня короткие волосы и чистая одежда. Я бреюсь и принимаю ванну. Я выгляжу так, как я должен выглядеть. Я не выгляжу так, как выглядят наркоманы. Мне наплевать на них, это их проблемы. Каждому свое. Я работаю, я получаю зарплату. Я плачу налоги. Я работаю в поте лица, чтобы вести достойную жизнь. Я не люблю мудаков, которые вот так просто подходят ко мне и говорят, что я неудачник.

Мудак стоит, переминаясь с ноги на ногу. Я спрашиваю его, он что, игрок Harlem Globetrotter ? Он смотрит на меня с косой ухмылкой, которая выводит меня из себя. Я бью мудака в лицо. Он не ожидает этого, потому что привык иметь дело с мажорами и хиппи. Наверное, я сломал ему нос. Он падает на стойку с лимонадом. К счастью, мы стоим в стороне от людей, и то, что случилось, видел только продавец этого лимонада. Дилер лезет в карман куртки, но прежде чем я успеваю зарядить с ноги, подскакивает Харрис и бьет его ножом в бедро. Не слишком глубоко, но достаточно, чтобы этот пидор прочувствовал. Он роняет свою бритву. Харрис не собирается останавливаться на достигнутом и хочет порезать его дорогую куртку, но Марк замечает копперов, и мы уходим. Полисы не видят нас, а этот мудак не станет звать их с карманами, полными наркотиков класса А, или как там они классифицируются. Мы растворяемся в окрестных улицах.

— За что ты его ударил? — спрашивает Марк, когда мы снова выходим к реке, направляясь к красному кварталу. — Он только спросил, а ты сразу прыгнул на него.

— Он меня взбесил, — отвечаю я.

— Он только спросил. Блядь, это же Амстердам! А ты чего ожидал?

Марк смеется.

— Это ебаная столица наркоманов, здесь все продают наркотики. Что с тобой, ты, тупорылый ублюдок? Эдак тебя повяжут.

— Мне не понравилось его выражение лица. Это быдло. Я не видел копперов. Он дурно воспитан. А полисов я не видел.

— Он легко отделался, — говорит Харрис. — Ебаный мудак. Повезло ему, что появились полисы. Видели его бритву? Я ненавижу людей, разгуливающих с оружием, как этот ублюдок.

Мы с Марком переглядываемся, улыбаясь. Харрису все по хую. С возрастом он становится только опасней. Он всегда был ебанутым, но сейчас мы в центре Дам Сквер, а он режет людей пером. В обычном состоянии я не стал бы здесь валить кого-то. Но сейчас мои глаза блестят ненормальным блеском. Сейчас мне все равно, но это было неосторожно. Выпивка делает тебя беспечным. Наверное, они понаставили здесь видеокамер, как у нас дома, но мы здесь проездом, так что это не имеет значения. По крайней мере, Харрис его не зарезал. Он мог бы сделать так, чтобы этот мудак кричат благим матом. Ну все, мы вальнули его, и теперь чувствуем себя отлично. Все было тихо и спокойно, а сейчас все вернулось на круги своя.

Мы двигаемся дальше, и Марк говорит «давайте, пойдем глянем на шлюх, мы еще ведь не видели проституток». Пожалуй, он прав. Все мы знаем об амстердамских шлюхах. Я видел их раньше, но не имею ничего против того, чтобы взглянуть на них снова. Мы идем в центр квартала красных фонарей. На тротуарах полно народу. Наверное, большая часть тех, кто приехал в Амстердам, пришла поглазеть, и голландцев тоже хватает. Девочки выглядят заебанными, пока ты не подойдешь ближе и они не почувствуют запах денег. Они лучшие актрисы, чем Блонди со стены бара Йохана. Продолжают улыбаться, когда извращенцы хватают их за ляжки. Девочки дорожат своей работой.

Амстердам не заслуживает всего этого дерьма, но туризм и жажда наживы в конце концов разрушают все добрые начинания. Однажды мы ехали в Данию, когда сборная должна была играть в Копенгагене, и зависли в Гамбурге на ночь. Я раньше никогда не слышал про Рипербан, нам рассказали о нем парни постарше. Квартал просто кишел шлюхами и англичанами. Немцы славятся своей педантичностью, и здесь во всем был порядок. Шлюхи стояли на углах, в дверях, и даже в огромном подземном паркинге. Это была невъебенная стоянка, въезд в нее помещался между раздвинутыми женскими ляжками. Шлюхи стояли на маленьких ступеньках. Недурственные бляди. Стояли на возвышении, чтобы покупатели могли разглядеть их получше. На фоне зеркал для полного обзора. Вокруг шныряли английские парни. Всегда так получается, когда едешь на выезд за сборной, постоянно попадаешь в красные кварталы. Никогда не планируешь, но всегда кончается этим. Может быть, потому что просто там все дешево, но это показывает, видимо, стремление англичан познакомиться с местной культурой. Дайте нам бар с пристойной выпивкой, более-менее приличных чикс, и мы счастливы. А приключений мы сами себе найдем. Смешать все это вместе, и получится великолепное путешествие.

Мы сидели в баре вместе с большим мобом англичан и глазели на шлюх за работой. У нашего бара стояли трое, все выглядели весьма аппетитно. Род положил глаз на блондинку. На вид ей было не больше двадцати. Волосы до попки. Коротенькая белая юбка. Род таращился на нее, наверное, не меньше часа. Немецкая деревенская шлюха, приехавшая на заработки в город. Так они обычно рассказывают. Он сказал нам, что пойдет снимет ее, но все никак не уходил. Стоял у стойки, смотрел, как она прогуливается по улице Мимо потенциальных клиентов. Вперед-назад, предлагая свой сервис. Не знаю, почему бы Роду было просто не пойти и трахнуть ее. Клиентов было немного, и девчонки никуда не уходили. Род всегда был немного тугодумом. Медленно соображал. Наконец он вроде решил пойти выебать ее. Намотать эти длинные блондинистые локоны на яйца.

Он начал размышлять о том, почему она стала проституткой. Заебал всех окончательно со своей фройляйн. Говорил и говорил о своей блондинке, а мы стояли и смотрели на него. Чего она там теряет время на улице, пытаясь соблазнить прохожих, когда он здесь, в баре, в полной боевой готовности? Мы чуть не обоссались от смеха. Ну, давай, Род. Внезапно он умолк. Допил свое пиво, шестую или седьмую бутылку, и пошел. Попрощался. Сказал, что найдет нас потом. Улыбнулся. Подтянул джинсы. Тут ему пришлось остановиться, потому что к девчонке подошел какой-то старик. Заговорил с ней. Убогий дед в проеденном молью пальто. Лет, по крайней мере, шестидесяти. Подошла напарница блондинки. Облизнула губки. Они пошептались-поулыбались, потом взяли дедулю под руки и отвалили. Дошли до какой-то двери и вошли внутрь. Чтобы положить старикана между собой и устроить старикану самый лучший в его жизни инфаркт. Род просто остолбенел, не зная, что делать и что сказать. Наконец он сказал нам, что она ебаная шлюха. Грязная тварь. Вонючая сука. Как будто мы не понимали, что она проститутка. Все заржали. Я, Марк, Род и все остальные. Кивнув головой с серьезным видом, будто проповедник, он изрек, что она падшая женщина. Такой он сделал вывод из своей упущенной возможности.

Мы начали стебаться над ним. Давай, парень, заставь поработать свое воображение. Представь, как те две чиксы отсасывают этому старому козлине. Сначала им придется соскрести паутину, потом разгладить складки и морщины, а затем сосать по очереди несколько часов подряд, сменяя друг друга, и то им вряд ли удастся высосать хоть что-нибудь. Ласкать сморщенную задницу и заплесневелые яйца, а вонючий ублюдок будет капать на них слюной и оставлять следы своих поганых зубов на нежных девичьих телах, потом наконец заорет «погнали!» и взорвется, как насосавшийся крови клоп. Только подумай, Род, ведь ты мог быть на его месте. Но ты предпочел провести время с друзьями. Род постоял молча с минуту, покачивая головой, а потом отправился за еще одной бутылкой лагера.

Я рассказываю все это Гарри, пока мы идем по улице. Он смеется.

— Может, поэтому он и женился молодым. Наверное, ему просто надоели все эти шлюхи. Наверное, это не так плохо — жениться на хорошей женщине, обзавестись детьми и начать вести оседлую жизнь. Сложно найти нормальную бабу. Сейчас им нужны только деньги, если у тебя их нет, то ты им и на фиг не нужен.

Черт его знает, где он набрался всей этой романтики. Ебля — она и есть ебля, на мой взгляд, по крайней мере.

— Оседлая жизнь — убогая жизнь, — говорит Марк, услышав Гарри. — Роду пришлось остаться дома с женой, потому что Мэнди хочет сделать новую прическу. Ты думаешь, он не хотел бы поехать в Берлин на футбол? Сейчас он гулял бы с нами по Амстердаму и пыхал, так нет, ему пришлось остаться дома, как какому-то пидору. Ему еще повезло, он хоть иногда появляется. Есть парни, которые женятся, и ты их больше не видишь. Мне не очень нравится Мэнди, она украла у нас друга, но по крайней мере она не ходит за ним и не нудит — сделай то и сделай это.

Не знаю, почему Гарри думает иначе. Может быть, виноват возраст. Он на несколько лет старше меня и Марка. Наверное, с годами вещи меняются. Может быть, он сам этого хочет. Немного романтики. Но это чушь, потому что вокруг столько чикс, какой смысл зацикливаться на одной-единственной? Наверное, мы все об этом задумываемся время от времени, просто все зависит от того, готов ли ты изменить свою жизнь ради женщины. Должно быть, дело в характере, потому что Картер одного с ним возраста, но его к алтарю и арканом не затащишь.

Я замечаю открытый магазин, торгующий всяким говном для туристов — путеводители и прочая чушь. Я захожу и покупаю конверт, пока остальные ждут меня на улице. Продавец выбивает чек. Мы в квартале красных фонарей. Добро пожаловать в Амстердам. В темноте виднеются дома, за залитыми светом витринами сидят девочки в колготках и нижнем белье. Сияют красные неоновые лампы. Все здесь обещает секс. Живой секс. Всему миру. Мы придумываем письмо для Рода, хотим отправить, пока не протрезвели. Он будет жалеть еще больше, что не поехал, когда его получит.

Мы сворачиваем на другую улицу, разглядываем девчонок. В основном черные. Некоторые с восточными чертами лица, немного белых. Они выглядят уставшими, группки мудаков ходят вокруг, Отпускают глупые шутки. Добро пожаловать на наше шоу. Мы — зрители, просто глазеем на проституток. Рядом с нами какие-то мудаки подталкивают молодого парня, он подходит к негритянке, говорит ей что-то, исчезает внутри. Его приятели стоят снаружи, не зная, что делать дальше. Наконец им надоедает ждать, пока его член проверят на прочность, и они уходят. Наверное, в галерею искусств, или церковь. Вообще-то мне здесь нравится. Можно оттянуться, но только не с этими блядьми.

— Никто не хочет попробовать? — спрашивает Харрис.

Мы отрицательно качаем головами. Попозже, может быть.

— Тогда пойдем, выпьем. Снять шлюху можно где угодно.

Пиво пить тоже можно где угодно. Но я понимаю, что он имеет в виду.

Гарри стоял, глядя на девчонок в витринах. Он видел, как Картер и остальные уходят дальше, уссываясь над чем-то; никто даже и не заметил, что его нет рядом. Как тогда, на пароме, никто даже и не заметил бы, если бы он свалился за борт, до Берлина, где Картер начал бы сокрушаться, увидев, что один в номере, но так как одному ему было бы просторней, то он наверняка решил бы не беспокоиться. Хотя они все-таки бухали весь день, так что было естественно, что они не заметили. Они уже начали перешагивать черту, с Томом и тем мудаком, Харрис вел их за «Челси» и Англию, но Гарри не собирался патрулировать улицы Амстердама в поисках кого бы завалить, сейчас, во всяком случае. Он смотрел на шеренги шлюх и, сказать по правде, здесь не было ничего особенного по сравнению с лондонскими чиксами. Он не знал, радоваться этому или огорчаться, он просто шел в противоположном направлении, стараясь создать между собой и остальными приличную дистанцию на случай, если Картер все-таки его хватится. Гарри купил себе еды и пошел дальше мимо сексшопов и сексклубов.

У дверей одного клуба была особенно большая очередь, и Гарри не смог удержаться от смеха, когда понял, за чем они стоят. Он думал, что англичане — единственные, кому приходится стоять в очередях, но здесь была примерно сотня людей, стоявших строго по двое, ожидающих своей очереди, чтобы посмотреть, как совокупляются другие, прямо в дверях натягивающие презервативы. Люди были самые разные: мужчины и женщины разных цветов кожи, всех возрастов и классов, и хотя Гарри не был ханжой, он не ожидал увидеть семейные пары, томящиеся в ожидании живого секса. В основном присутствовали парочки и небольшие компании, но также он видел седовласых родителей с уже взрослыми детьми, прочих родственников, терпеливо ждущих. Он пожалел, что посмотрел в эту сторону. Он почувствовал привкус тошноты во рту. Это было как-то извращенно. Просто неправильно. Он посмотрел на фото в витрине, предлагавшие жесткий секс за дополнительную плату.

Гарри знал, что не смог бы сидеть вот так, окруженный радостными родственниками. Это было почти что как инцест. Он развернулся и пошел прочь, мимо маленьких, неприветливых на вид, расположенных бок о бок заведений, где бутылка шампанского стоит сотню фунтов, а на входе — здоровые ублюдки в смокингах. Он свернул в улочку поменьше. Здесь было лучше. Девочки сидели в цитринах, атмосфера позволяла чувствовать себя спокойней. Какое-то время он стоял, размышляя, потому что ощущал тяжесть в паху и хотел сделать правильный выбор. Он положил глаз на достаточно привлекательно выглядящую блондинку в красном белье. Крупная девушка с красивой фигурой. Гарри подошел поближе, глубоко дыша. Он уже был на полпути к ней, когда вдруг заметил невысокую смуглую девушку. Он остановился, взглянув на нее повнимательней. Она встала, увидев, что он заметил ее. У нее были короткие темные волосы, одета она была в европейском стиле, что выглядело как-то неестественно. Все эти чулки с подвязками выглядят соблазнительно на белых чиксах, но на черных и азиатках смотрятся нелепо. Все равно, дома он таких не встречал. Никогда, еб твою мать.

Он повернулся к девушке, думая о том, кого она видит в его лице. Здорового белого мужика с бритой башкой и прокуренной одеждой, от которого пахнет выпивкой, с полуудолбанными глазами,который на несколько минут скинет свои джинсы, чтобы подвигать в ней членом — туда-сюда, туда-сюда, прижав своим белым момоном ее смуглый живот, и кончить, лежа в луже пота. Вероятно, для нее он — просто еще один пьяный англичанин, выбравшийся отдохнуть от жены и попробовать каких-нибудь грязных штучек. Может быть, только сейчас у нее выпала свободная минутка после обслуживания какого-нибудь французского пидора, который кончил, пару раз дернувшись, и стал требовать назад деньги, потому что его плохо обслужили, и ей пришлось позвать охранника, чтобы выкинуть неблагодарного ублюдка, оставив плохие воспоминания обеим сторонам. Да, так, наверное, все и было, и Гарри колебался, Но когда он наконец решился, она оказалась вполне приветливой и впустила его внутрь, когда он согласился с ценой. Он не знал, дорого это или дешево, он просто кивнул и вошел. Он не собирался торговаться из-за нескольких гульденов. Он же болеет за «Челси», а не за «Тоттенхэм».

В маленькой комнате было тепло, она улыбнулась, попросив дать ей возможность проверить, нет ли у него признаков «тех самых» болезней. Она была профессионалом, но вполне дружелюбным профессионалом. Она расстегнула его джинсы, бегло осмотрев содержимое. В комнате не было ничего восточного, играл диск Стинга. Он не любил такую музыку, но она играла тихо, и он быстро привык. Гарри чувствовал себя беспомощным, пока она занималась всеми этими медикоздравоохраняющими штуками, хоть она и старалась делать все так, чтобы он не чувствовал дискомфорта. Но он не беспокоился, потому что это была необходимая процедура, и она знала, что делает. Он начал снимать джинсы и кроссовки, пока она поправляла подушки на диване, и чтобы чем-то заполнить паузу, он спросил ее, откуда она родом.

Она сказала, что ее зовут Ники, и что она родилась в Таиланде, в деревне неподалеку от лаосской границы. Она всегда мечтала уехать из Таиланда и посмотреть мир, а в Амстердам она приехала вместе с голландцем, с которым познакомилась в Петтайе. Тогда ей было двадцать, а ему уже за сорок. Пару лет он относился к ней хорошо, и даже купил ей квартиру, но потом все изменилось. Он увлекся мальчиками, и она стала ему не нужна. Она не очень-то расстроилась, потому что он был старым, а она молодой, и она не хотела ни от кого зависеть. В Петтайю она приехала в шестнадцать и решила навсегда остаться в Европе. Все девушки мечтали уехать в Европу. В ее деревне царила нищета, а на побережье было полно мужчин с Запада, плативших хорошие деньги, но ей хотелось большего. Европейские мужчины относились к девушкам лучше таиландцев, и к тому же у них было намного больше денег.

Она улыбнулась своей странной улыбкой, и Гарри кивнул, не зная, что ответить. У нее было великолепное тело без малейшего намека на полноту, и внутри она осталась доброй, несмотря на то, что так рано повзрослела. Ники любила Амстердам и ненавидела Таиланд всеми фибрами души, чего он понять не мог, потому что Таиланд представлялся ему чем-то вроде тропического рая. Ее голландец оставил ей денег на пару месяцев, пока она не найдет работу. Они были вместе два года, и это было хорошее время, но сейчас она была свободна и могла делать что ей хочется. Она все делала для него, и он заботился о ней. Покупал ей наряды и водил по ресторанам. Но она никогда не любила его, да и он любил в ней только ее тело и молодость. В общем, ее жизнь была не такой уж плохой.

Да, она жила неплохо, ей нравились белые мужчины, нравился белый цвет кожи. Таиландок всегда привлекала белая кожа. Арабов она ненавидела. Гарри нравилось, как она двигается и как говорит. Он не удержался, чтобы спросить ее, как она стала проституткой, хотя ощущал себя последней скотиной, когда это слово сорвалось у него с губ. Он ожидал, что она скажет «давай, занимайся тем, за чем пришел, время — деньги», тупой лозунг из какого-то идиотского фильма, но она не обиделась и рассказала ему, и тогда он пожалел, что спросил. Она была чертовски красива, и он хотел ее, хотел до потери сознания, хотел сунуть и кончить в лучшую пизду на планете, но то, о чем она рассказала, уничтожило его страсть.

Потому что Ники рассказала ему о своей затерянной в джунглях деревне, в сотню раз беднее всего, что он мог видеть в Европе, рассказала о голоде и болезнях. О своих несовершеннолетних троих братьях и двоих сестрах, о том, что деньги, которые она посылает домой, дают возможность ее семье выжить. Им не важно, что она проститутка, она помогает выжить другим людям. Иначе она просто не смогла бы выжить сама, а ей нравится Амстердам. Она может позволить себе одежду, которая ей нравится, а по ночам она ходит в клубы, где покупает экстази и танцует до утра. Она никогда не вернется в Таиланд. Однажды она выйдет замуж и начнет вести оседлую жизнь. Никому не нравится заниматься любовью за деньги, это что-то такое, что происходит по карме, но она все-таки Счастлива. Ей повезло родиться с внешностью, которая нравится Мужчинам, иначе ей бы пришлось всю жизнь работать на рисовых волях, и как по его мнению, она ничего?

Гарри кивнул, потому что она была ничего по его мнению, но весь этот разговор о братьях и сестрах, живущих в нищете родственниках и умирающих в раннем детстве детях, отнял у него Силы. Всем известно, что Таиланд — страна нищеты. Он сделал ошибку, он отнесся к ней как к человеку, а это неправильно, это ошибка, которую никогда не сделал бы Картер. Картер пробубнил бы что-нибудь, повалил грязную шлюху на кровать и засунул бы сзади, и через тридцать секунд дело было бы сделано. Более того, ему не понадобилась бы проститутка для этого. Ему не было необходимости платить за секс. Хотя чушь все это, Гарри сам себе хозяин, он покорил Ла-Манш, посмотрел мир, познакомился с экзотическими блядьми, проводил время с волосатыми и пил со своими друзьями.

Ники подтолкнула его к кровати, но Гарри думал о девчонках, которых встретил в том баре и о траве, в его голове проплывали образы таиландской деревни и полей, на которых растет дурман. Он был в опиумном раю, окруженный хиппи и сиамскими принцессами, хозяин гарема, и его девиз — секс и наркотики, никакого рок-н-ролла , блядь, и вообще никакой музыки, потому что он выключил CD. Ники погасила большой свет, но он был в небольшом дворце на берегу реки где-то в Бангкоке, где в палатках на суетливых улицах продают рис, хотя на самом деле его окружал Амстердам и туристы, трахающиеся для пополнения своих фотоальбомов. Он придвинулся к Ники, но когда ее рука потянулась к его члену, ей не за что было даже подержаться. Она посмотрела на него и улыбнулась, потом нежно погладила, потом подтолкнула его на спину и начала ласкать ртом.

Гарри лежал и думал об Англии. Он вспоминал The Unity и оставшегося дома Рода, остальных парней, целых и невредимых, своего друга Болти, мертвого и покоящегося под землей, красное месиво вместо головы на его шее и мозги, стекающие в канализационный люк. Он заставил себя остановиться и сконцентрироваться на Ники. Вот перед ним шанс трахнуть настоящее чудо красоты, пускай даже и шлюху, и он попытался напустить немного стали в свой член, но ничего не случилось. Чем больше он пытался вызвать эрекцию, тем мягче все становилось, и таиландские зубки соскакивали раз за разом. Он поднял голову — девушка с маленькой грудью и пиздой, соблазнительными губками и сказочным телом, долгие годы постигавшая науку удовлетворения вкусов самых взыскательных потребителей, не могла добиться ничего. Лучше бы он остался с остальными парнями, и ничего этого бы не было. Во всем виновата эта хипповская шмаль. Никогда не доверяй хиппи . Наверное, уже нет смысла продолжать, чем дальше, тем хуже. Он подумал об Англии, но и это не помогло.

Гарри отодвинулся и одел трусы. Он сказал «извини, слишком много пива, слишком много травы», но Ники ответила, что это неважно, он бы удивился, если бы узнал, как часто это бывает. Он сказал ей, чтобы она оставила себе деньги, это его вина, но он не смотрел на нее, наверное, она и не собиралась их возвращать. Ебаный в рот, если уж он такую женщину не может трахнуть, значит, у него серьезные проблемы. У нее уже был наготове презерватив. Ники рассказала ему несколько забавных случаев из той же серии, И Гарри почувствовал себя немного лучше. Она пыталась подбодрить его, но на самом деле ей, наверное, было все равно. Наверное, так для нее даже лучше, не нужно лежать под еще одним жирным ублюдком. Вероятно, она довольна.

Она спросила, откуда он, и когда он ответил, что из Англии, спросила, любит ли он Королеву. Все любят Королеву, Ники продолжала как ни в чем ни бывало говорить о том, что у таиландцев есть свой король, которого они тоже любят. Он присел на минуту завязать кроссовки, она встала и предложила ему выпить, налила два стакана виски. У нее был небольшой контейнер со льдом, и почему-то она не торопилась выдворить его. Она спросила его, на что похож Лондон, кем он работает и куда собирается после Амстердама. Когда он ответил, что в Берлин, она рассказала ему, что в Таиланде встречалась с человеком из Берлина. Они прожили вместе два месяца в Ко Самуи, а потом он уехал домой, оставив ее беременной в восемнадцать лет. Она надеялась, что он заберет ее с собой, но он уехал, не сказав ни слова, и ей пришлось искать другого. Все девушки из ее бара в Таиланде мечтали уехать в Европу или Америку.

Она сказала, что закончила на сегодня. Она много работала и устала. Она обслужила десять мужчин за вечер, Гарри был как раз номером десять. Он кивнул и поднялся, чтобы уйти, но она предложила ему пойти выпить с ней вместе, и он удивился. Она погладила волосы на его руках и ущипнула за живот. Гарри не знал, как реагировать. Он не знал, то ли так принято, то ли это ловушка, она сказала, что у нее дома есть еще виски и гашиш. Она жила не очень далеко в квартире, которую оставил ей ее бывший бойфренд. Он был добр к ней. Она лукаво посмотрела на Гарри, и он почувствовал, как кровь приливает к члену. Невероятно, он заплатил деньги и не смог ее трахнуть, и тогда он решил — а почему бы и нет, что еще делать этой ночью?

Скоро они уже шли по улицам прочь из квартала красных фонарей, и как только они перешли Амстел, все вокруг стало казаться Другим. Он не знал, куда они идут, он просто радовался тому, что ОН идет, и рядом с ним идет эта женщина. Она взяла его под руку, И ему пришлось напомнить себе, что она шлюха. Она была по-настоящему красива, и все это выглядело абсолютно нереально. Гарри чувствовал себя так, будто снимается в каком-нибудь фильме. Он вспомнил слова Манго, что для таиландок не так важен сам секс, как всякие предшествующие ему церемонии, но он понимал, что Амстердам наверняка многое изменил в Ники. Он не слишком удивился бы, если к нему подошли бы два сутенера и приставили нож к горлу. Но Ники продолжала болтать о виски и гашише и о том, как она любит покупать новую одежду, как она любит музыку и какое говно Таиланд, и Гарри подумал, что, может быть, Манго был прав.

Они сели в такси и вскоре уже были у нее дома. Квартира оказалась небольшой, но уютной, Г'арри присел на диван, пока Ники доставала бутылку «Джек Дэниэлс». Она попросила рассказать про Лондон, и сам не заметив как, он начал рассказывать ей про пабы, про их ночной клуб Blues и как он любит ходить на футбол. Когда он рассказал ей про своего друга Болти, убитого на улице, она с искренним ужасом прижала руку к губам. Гарри рассказал ей, как они вместе росли, вместе снимали квартиру и вообще были как братья. Он не задумывался, о чем говорит, и сейчас эти воспоминания почему-то не вызывали у него боль, как обычно. Может быть, потому, что он все еще никак не мог отойти от шмали, которую выдул с волосатыми, а может, просто потому, что она была ему чужой, и кроме того, была шлюхой, а шлюхи не в счет.

Но это была неправда, Гарри с трудом мог думать о том, что женщина, сидящая рядом с ним — проститутка. Что она обслужила десять мужчин за этот вечер. Что хуй знает какой заразы она могла набраться. Что она просто ебаная шлюха, шлюхи должны отворачиваться, когда ты пытаешься их поцеловать, проституция — ее профессия, она должна выполнять все желания клиента, а если клиент пьян и чем-то недоволен, он может ударить ее и может произойти все что угодно. Но нет, Ники вела себя так, как будто он был ее другом, а не еще одним мудаком с улицы. Все большие усилия ему приходилось прикладывать, чтобы напоминать себе, что она — проститутка, а дунув еще разок, он совсем забыл об этом.

Ники встала и вышла в туалет, Гарри налил себе еще один стакан виски. Он не отказался бы от бутылочки «Хайнекена», но и «Джек Дэниэлс» сейчас было неплохо. Он подумал, где сейчас могут быть остальные парни, но ему и здесь было хорошо. Было еще не поздно, Ники сказала, что ей нравится заканчивать работу пораньше, так она избегала встречи с самыми пьяными клиентами.

Город, где он сейчас находился, назывался Амстердамом, но это могло быть чем угодно. Это была столица мира, потому что он пошел просто трахнуть шлюху, а кончилось все тем, что он сидит на диване и разговаривает с таиландкой откуда-то с лаосской границы. Да, дома такие вещи просто невозможны.

Гарри никогда не был за пределами Европы. Однажды он поедет в Штаты и, кто знает, может быть даже на Дальний Восток. Конечно, это будет не так легко сделать, потому что на это нужны деньги, но некоторые места в мире стоят того, чтобы на них посмотреть. Когда Англия станет частью Европы, сделать это будет легче. Гарри потягивал виски, положив ноги на табуретку. Он поднял голову и увидел полностью обнаженную Ники, и на этот раз он был готов.

Мы стоим рядом с горбатым мостиком, аркой перекинувшимся через реку, любуемся окрестностями, думаем, куда подевался Гарри. Маленькие группы англичан бродят вокруг. Сидят на машинах и перилах. Бутылки падают в воду, в которой отражаются неоновые огни сексклубов. Вода зияет черной пропастью среди залитых светом клубов, баров и ресторанов. Хватает мест, где выпить, даже несколько магазинов еще работают, торгуют шмотьем для местных. Мы сидим между двумя барами, пьем и наслаждаемся зрелищем. Сейчас немногим больше десяти вечера, здорово, что бары работают допоздна. Эти два битком. В одном — англичане, в другом — англичане и местные. Может быть, не амстердамцы, просто голландцы. Английский бар поет ПРАВЬ, БРИТАНИЯ, в другом гремит музыка. Правь, Британия с одной стороны и «Firestarter» Prodigy с другой. Звуки сливаются в единое целое, создавая непередаваемый эффект.

— Видели, как уебывали эти вонючие ниггеры? — спрашивает Картер. Он сидит на припаркованном скутере. — Никогда не видел, чтобы люди так быстро бегали. Я думал, что нет никого быстрее итальянцев, но эти типы переплюнули их. Из них можно набрать легкоатлетическую команду. Англичане просто не способны бегать с такой скоростью.

Картер царапает на скутере CFC и england. Говорит о сутенерах, которых мы завалили по дороге сюда.

— Поняли, что к чему, — говорит Марк. — Меня бесит, когда такие пидоры снимают белых баб. Откуда они, как думаешь? Это не турки?

— Марокканцы, — отвечает Картер. — Марокканцы, тунисцы, алжирцы. Что-то в этом роде. Ебаные вонючие ниггеры. Короли Сахары. На средиземноморском побережье полно этих ублюдков, они там держат магазины, кафе. Они не бедные. Думаешь, они вернутся?

— Просто глазам своим не поверил, когда этот пидор ударил девчонку в живот, — говорит Марк. — Как будто это само собой разумеется. Ебаный в рот, каким нужно быть мудаком для этого? Ну ладно, я хорошо зарядил ему, прямо по яйцам, и Том своего вальнул неплохо. Засранцы.

Я согласно киваю. Проституция — вполне естественный бизнес, и незачем избивать рабочих. Я думал, что голландцы разобрались со всем этим. Так они говорят. Так принято считать. Но на самом деле до этого далеко. Можно легально покупать легкие наркотики, но вокруг полно дилеров, продающих героин. Со шлюхами то же самое, думаешь, раз они сидят в витринах, значит, нет сутенеров, но они есть. Подонки просто ушли в тень. Наверное, бабы всегда будут торговать собой, ничего тут не поделаешь, мы живем в рыночной экономике. Парни получают удовольствие, а девчонки — деньги, и все довольны. Пока не появляется какой-нибудь ебучий ниггер и не начинает пытаться захапать бабки. Этим мудакам нет оправдания. Сутенеры — ебаные мрази. Почему-то всегда арабы. Или нефы. Этот турок или кто он там зря ударил бабу. Ему наверняка придется зашивать руку после стараний Харриса, не говоря уже о яйцах. Эти ублюдки понимают только силу. Было бы неплохо совсем отрезать им руки. Они относятся к своим женщинам как к грязи. Око за око, зуб за зуб. Вот настоящая справедливость. Харрис может поставить себе плюс в графе «добрые дела» за сегодняшний вечер.

— Я почти уже договорился с ней о минете за десять гульденов, когда они нарисовались, — говорит Картер. — Это примерно три фунта. Минет за три фунта, представляете? А она ничего, да? Хотя она не голландка. Сказала, что из России. Шикарная блондинка. Минет за десять гульденов. Я без него спать сегодня не лягу.

— Не смотри на меня, — смеясь, отвечает Харрис; шутник, нечего сказать.

— Да я думать об этом спокойно не могу, — не унимается Картер — У нее такие полные губки. Каких-то десять гульденов. Три фунта.

— Да пошел ты, — говорит Марк. — Не говорила она десять гульденов.

— Говорила. Десять гульденов. Я разговорился с ней, и она сказала, что сегодня бизнес не идет, потому что слишком много англичан. По городу ходят слухи, что английские хулиганы бухают в красном квартале, и служащие из офисов боятся сюда идти. Вокруг вроде бы много потенциальных клиентов, но она говорит, что работы мало. Им приходится сбавлять цену.

— Ты говоришь, что она собиралась отсосать тебе за десять гульденов? Я думал, это намного дороже.

— Ну да, но десять гульденов для работающей девушки все-таки лучше, чем ничего. Благодаря этим сутенерам я предстал в ореоле славы. Как вспомню об этом ублюдке… Если я больше ничего не найду подходящего, то пойду к одной из этих чикс в витринах. Конечно, там наверняка будет дороже. Десять гульденов. Ебаный в рот.

Смешно видеть страдания Картера, ведь он же считает себя секс-машиной, так что все это отчасти справедливо. Хотя, наверное, просто еще рано. Удивительно еще, что он собирается платить за это. Человеку с его талантом достаточно просто щелкнуть пальцами, и женщины прибегут целой толпой.

Английский бар начинает снова. За стеклом видны лица, черепа отливают то красным, то синим. Там, должно быть, не меньше сотни рыл. Чем они там только дышат. Стекло запотело, чья-то рука вытирает его. По улицам уходят туристы и голландцы, и я не знаю, какое на них производят впечатление английские парни, глазеющие сквозь окно на Амстердам пьяным взглядом. Принимаются стучать по стеклам, когда мимо проходит более-менее приличная чикса. Смешно смотрится, как чиксы чуть ли не подпрыгивают, с испугом глядя на бар. Наверное, это настоящий ужас для голландцев. Вышли на прогулку и видят берлогу с пьяными англичанами. Тату и бритые головы, глумливые лица, у некоторых на плечах Юнион Джеки и Святые Георгии.

Стекла трясутся, разноцветные вывески напротив то гаснут, то загораются, создавая странный эффект. Черепа причудливо мерцают в темноте. Поют НЕ СДАДИМСЯ, и мы присоединяемся, демонстрируя солидарность с солдатами, сражающимися за Англию. Стекло вибрирует, кто-то барабанит по нему, выбивая лоялистский ритм. На мгновение все взгляды приковываются к стеклу бара, все ждут, что оно вот-вот разлетится вдребезги. Но ничего не случается, рука исчезает, и все возвращаются к мирному пению.

— Почему бы нам тогда не пойти поискать ту чиксу? — спрашивает Марк. — Она бы отсосала всем нам за три фунта за то, что мы спасли их от этих ниггеров. А мне даже за бесплатно, потому что я попал ублюдку по яйцам. Мы прямо рыцари в пустыне, спасаем белых женщин от рабства.

— Шутишь? — отвечает Картер. — Им теперь лучше не высовываться, эти ублюдки обязательно вернутся. Они наверняка отыграются на этих бабах, они еще в больницу попадут.

— Думаешь?

— А кто им помешает? Я не думаю, что полисам есть дело до каких-то двух шлюх, к тому же, может быть, они живут здесь нелегально, кто знает.

— Тогда надо было ублюдкам вообще глотки перерезать, — говорит Марк.

Я вижу, что он начинает нервничать, и пытаюсь успокоить его. Говорю, что у нее, наверное, во рту сломанные зубы, и она могла бы нечаянно отгрызть Картеру член. Марк смеется, и уже Картер выглядит озабоченным.

— Мы найдем кого-нибудь получше, — говорит он. — Минет за пять гульденов на всех. Не волнуйтесь, мы не уедем из Амстердама, пока не трахнем каких-нибудь баб, и это будут не шлюхи.

Я смотрю на бар, в котором играет музыка, там тоже полно англичан, но много и местных. Несколько чикс, но ничего особенного, по крайней мере, так мне кажется отсюда. Стекла в английском баре содрогаются снова. На этот раз звучит БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА. ТОЛЬКО ОДИН БОМБАРДИРОВЩИК ХАР-РИСА. В баре несколько скаузерс, их всегда легко узнать по одежде и выражению лиц, плюс небольшая группа «Лидса», которые выглядят как типичные йоркширцы, и когда они смотрят на нас, я думаю, они понимают, что мы из Лондона. Понимают, наверное, что мы — «Челси».

Билли Брайт выходит на улицу, к нему подходит Харрис, они трещат с парнями из Портсмута, единственными из тех с парома, про которых Харрис говорил, что они вернутся. Потом выходят скаузерс со своими бутылками, а один чел из Лидса начинает базарить с Харрисом. Знает, наверное, кто он такой, Харрис смеется над чем-то, и вот уже «Портсмут», «Челси» и «Лидс» вполне мирно беседуют, и тот, кто никогда не ездил за сборной, может в это даже не поверить.

Но так бывает. Это отличный пример. В моей голове проносятся махачи с «Портсмутом» и «Лидсом» за последние несколько лет. Но сейчас есть только Англия, а все остальное не имеет значения. Некоторые вещи не забываются, и некоторые лица никогда не исчезают из памяти. Это все, так сказать, личное. Но здесь все в порядке. Я вижу возвращающихся скаузерс. Марк хлопает меня по плечу, и я оборачиваюсь.

— Давай, твоя очередь, — говорит он.

Я киваю и иду к английскому бару, но, поразмыслив немного, захожу в другой. Там меньше очередь, и потом, там больше женщин. Я подхожу к стойке и заказываю три бутылки. Окидываю бар беглым взглядом. Да, негусто. В основном голимо выглядящие чиксы, пьющие с пьяными англичанами. Я выхожу на улицу и подхожу к Харрису поговорить, но потом вижу, что Марк и Картер с нетерпением поглядывают на пиво. Возвращаюсь к мосту и отдаю им бутылки, какой-то человек спит на земле, завернувшись в Юнион Джек. Кто-то из «Лидса». Двое парней поднимают его, прислоняют к стене, и он остается спать в таком положении.

— Почему бы нам не поехать в какой-нибудь клуб? — спрашивает Картер.

— Да тут кругом одно большое секс-шоу, — отвечает Марк.

— Спокойный клуб. Где можно познакомиться с женщинами. Здесь одни шлюхи и туристы.

Мы смотрим друг на друга — наверное, он прав. Вряд ли мы сможем найти нормальных голландских чикс здесь, где слоняются сотни наших, по большей части в слюни. Куда ни глянешь, повсюду англичане. Мы везде. Харрис и Брайти исчезают внутри, так что мы просто уходим. По дороге я начинаю ломать голову, куда мы, собственно, идем, но Картер говорит, что разузнал про пару местечек еще в Англии.

Идти пешком ломает, и мы ловим тачку. Картер сообщает адрес водиле, большому дружелюбному челу, который ведет себя так, будто знаком с нами с детства. Он знает этот клуб и разворачивается через трамвайные пути. В машине душно, мы опускаем Окна. Водитель говорит, что климат меняется. В этом году дождливый июнь. В воздухе пахнет прохладой, пиво не помешало бы. Через пять минут он высаживает нас у начала пешеходной зоны. Мы расплачиваемся и идем к клубу, и когда мы подходим к дверям, то обнаруживаем совсем не тех вышибал, с какими привыкли сталкиваться у себя в Лондоне. В Blues все отлично, потому что вышибалы наши знакомые, я имею в виду все эти мажорные клубы в Вест-Энде. Вскоре мы уже внутри, там играет вполне пристойная музыка. Это даже не клуб в обычном понимании слова.

Картер, не тратя времени, отправляется за пивом, заговаривает с тремя чиксами, сидящими у стойки. Немного алкоголя, и мы присоединяемся к ним. Плывем по течению. Послонявшись по городу весь день с ебанутыми, чувствуешь себя как бездомный пес. Настало время быть вежливым и приветливым. К счастью, девчонки сами почти в муку, иначе сразу послали бы нас, услышав, какую чушь мы несем. Но они выглядят вполне нормально. Отплясывают под все подряд — от Block Rocking Beats до Babylon's Burning.

— Завтра у меня день рождения, — кричит мне на ухо одна из них, ее зовут Моника. — Мне будет тридцать.

Выглядит моложе, но я не спорю.

— Моим подругам больше, — улыбается она. — Как думаешь, сколько?

С какого хуя мне это знать? Правда, этого я не говорю. Высказываю предположение, и она смеется, шепча что-то мне на ухо. Потом все они смеются над чем-то и идут танцевать под «Smack My Bitch Up». He так плохо. Марк кивает в такт музыке, говорит, что те ниггеры, наверное, тоже пьют где-нибудь поблизости. Я отхожу к стене с Марком и Картером.

— Никаких проблем, парни, — говорит Картер. — Мы все едем к Монике отмечать ее день рождения. Девчонки сегодня ночуют у нее. Это наша ночь, парни.

Картер самодовольно потирает руки.

— Сегодня каждого из нас ждет минет, — орет он, стараясь перекричать музыку. — Можете сказать спасибо тем сутенерам, что нам помешали. Нам пришлось бы тратить деньги на вонючих шлюх, если бы не эта троица.

Я смотрю на танцующих людей. Девчонки тоже танцуют, поглядывая на нас время от времени. Под Nirvana, потом под Oasis и Black Grape. Они возвращаются, Моника виснет на моей руке и спрашивает, что я предпочитаю — экстази или амфетамины? Мы отходим с Марком и Картером проглотить по таблетке. Она возвращает мне силы, я чувствую себя готовым к дальнейшим приключениям. Готовым раздеть ее прямо здесь. Готовым заебать эту чиксу до потери сознания. Сделать ей лучший подарок на день рождения. Она выглядит жизнерадостной и счастливой, и через пару часов мы уходим.

Вшестером мы идем по пустым улицам. Девчонки поют по-голландски, что звучит как говно. Одни языки ложатся на музыку, другие нет. Английский — пример первого. Французский — второго. Эта их песня ничего не значит для нас. Идти недалеко, и вскоре мы уже поднимаемся по холодным каменным ступеням к Монике домой. У нее большая квартира, одна из ее подруг достает панк-сборник со старыми вещами Stiff Little Fingers, X-Ray Spex и Pistols, a также материалом поновее — Leatherface, Fugazi и Blaggers. Она включает CD, квартиру заполняет музыка, подходит Моника и делает тише. На свету они выглядят похуже, чем в клубе. Их нравственные устои размыты алкоголем, и Моника просто снимает свои черные джинсы. Смеется и говорит, что стало слишком жарко, ее подруга открывает окно. Я мог бы засунуть хоть сейчас, но сдерживаюсь, потому что они с полуобнаженной Моникой разыгрывают застенчивых девочек.

Одна из девчонок достает упаковку лагера. Он холодный и приятный на вкус. Моника включает торшер, выключает большой свет. Картер, смеясь, говорит, что Гарри будет в ярости, когда узнает, что пропустил. Заблудился, наверное, только сейчас нашел дорогу к гостинице и со злости сразу лег спать. Я пью лагер, пытаясь привести в порядок мечущиеся мысли. Я рассказываю девчонкам про Blues и почему-то начинаю говорить о голландско-немецкой границе. Хуй знает, о чем это я. Я замолкаю и сижу, слушая других. Лучше помолчать.

Не знаю, сколько прошло времени, но я замечаю, что Картер и одна из девчонок исчезли. Секс-машина за работой. Я смотрю на кресло напротив, у Марка на коленях сидит чикса. Они целуются, и я тоже, но не с Моникой. Должно быть, она с Картером. А может быть, с Марком. Хуй знает и кого ебет, потому что я встаю и иду со своей чиксой в соседнюю маленькую комнату. Мы заходим, я вспоминаю тот фильм у Йохана в баре. Блонди и ее напарника. Это не Блонди, но тоже блондинка. Я не хочу вспоминать сцены из фильма, я сам знаю, что делать. Я не могу кончить бог знает сколько времени, что для нее весьма неплохо. Наконец я кончаю и падаю на кровать рядом с ней. Она обещает мне минет, как только мы проснемся. Засыпает. Примерно час я лежу, безуспешно пытаясь уснуть. Я надеюсь, что она сдержит свое слово.

Первое, что увидел Гарри, проснувшись, это голову Ники у себя между ног, и ему понадобилась пара секунд, чтобы понять, где он и что происходит. Что он не в Лондоне и не с Картером в гостиничном номере. И когда он все вспомнил, то понял, что является хозяином положения. Он посмотрел вниз, где таиландка самозабвенно занималась своим делом. Вот это жизнь, и он откинулся на спину, наслаждаясь магией Востока, и вскоре оросил ее рот отборным английским семенем. Ники положила голову ему на плечо, и он снова заснул, а когда проснулся, рядом с постелью стояла чашечка кофе, и Ники одевала свое парадное платье. Оно было ярко-желтым и удивительно шло к ее смуглой коже. Она показала ему свои новые босоножки; не зная, что сказать, он промямлил, что они очень красивые. Но она этому очень обрадовалась. Она смеялась и порхала по комнате, и Гарри подумал, какого хуя он вообще здесь делает.

Ночью ему приснился сон. Он лежал на кровати в отеле в Сайгоне — он был главным героем в «Апокалипсис сегодня». Потом он падал с вертолета в «Охотнике на оленей». Он был хозяином древних таинственных джунглей, и он был маленьким испуганным человечком, ненавидимым всеми, с кем участвовал в этой бойне Когда Гарри был маленьким, Вьетнам по телевизору показывали чаще, чем Северную Ирландию. Он все помнил — и убитых выстрелом в затылок, и горящую девочку в напалме, бегущую по дороге. Но вьетнамцы были не в счет, в сюжетах речь шла только о том, сколько американских солдат погибло в войне против Хо Ши Мина.

— Это мой сын, — сказала Ники, сняв платье и босоножки и снова улегшись в постель рядом с Гарри.

Она сунула ему в руки фотоальбом.

— Это мой сын. Он живет у монахов в монастыре Сурат Тани на юге Таиланда. При монастыре есть школа, и там он и живет. Монахи и монахини учат его.

Гарри взглянул на первую фотографию. Короткостриженый мальчик лет четырех-пяти стоял рядом с двумя буддистскими монахами, сидевшими скрестив ноги. На мальчике были коричневые шорты и белая майка, а на монахах — оранжевые одеяния. Самые оранжевые, какие Гарри когда-либо видел. Они были почти бритые, и Ники засмеялась и погладила Гарри по голове, сказав, что их скинхеды ей больше нравятся. Гарри не был скинхедом, но это не имело значения. Он оценил шутку. Ребенок улыбался, и Гарри додумал, вспоминает ли он о своей матери. У одного из монахов были татуировки на шее и руке, и когда он спросил, что они значат, Ники ответила, что традиции татуировок существуют во многих таиландских монастырях. Знак на шее дает защиту; монахи делают тату сами, при помощи меча. Она надеется, что однажды ее сын приедет и останется с ней в Европе. Однажды, когда у нее будут деньги.

Ники подвинулась к нему поближе, подтянув ноги к груди. Ее груди были великолепны. Небольшие, но чудесные. Он заставил себя сконцентрироваться на фотографиях. Ведь она же хочет, чтобы он их посмотрел. На нескольких фото были запечатлены школа и монастырь. Некоторые были отсняты нечетко, расплывались. Потом шли снимки с двумя золотыми Буддами, разными домами, монахами, монахинями и детьми, обычными таиландцами, лесом и залитыми солнечным светом полями. На большинстве фоток был ребенок Ники, и Гарри искоса поглядывал на нее. Ее лицо светилось гордостью за своего сына, и он подумал, что им, наверное, тяжело жить вдали друг от друга.

Гарри чувствовал себя полнейшим мудаком, сидя здесь. Чего она от него хочет? И что получится из ее сына, растущего в сиротском приюте? Сколько раз она вообще его видела? Личная жизнь проституток никого не интересует. Он раньше всегда считал, что они делают аборт, если залетают, но в Азии, наверное, все иначе. Может быть, у них медицина на слишком низком уровне, чтобы контролировать рождаемость. Но он не хотел думать об этом. Он просто хотел весело провести время, и он мог бы бегло перебрать снимки и отвалить, но он не мог просто отбросить их в сторону. Он попытался представить, что сейчас делают остальные парни. Съебнуть и никогда не вспоминать о ней больше. Он был такой же, как Болти. Такой же жирный тугодум. Он не мог заставить себя решиться и продолжал листать альбом, думая обо всяких печальных вещах. Он допил кофе, кофеин несколько приободрил его. Ники вышла привести себя в порядок. Она все делала быстро, и Гарри не мог понять, откуда у нее берутся силы. Несмотря на кофе, он чувствовал себя уставшим и измотанным, а она просто летала по комнате, знает, потому что если не слышать ее смех и не видеть ее улыбку, были бы все основания думать, что у нее чертовски тяжелая жизнь. Что-то должно быть такое, что помогает ей. Она закурила сигарету и снова легла в постель, ничуть не смущаясь своей наготы, и ткнула пальцем в одну из фотографий.

— Это Марк, — сказала она.

Выглядит как обычный европеец, отметил про себя Гарри. Да и что можно сказать о человеке, проведшем большую часть жизни за соблазнением неопытных девушек в стрип-барах и массажных салонах в Петтайе, а потом переключившемся на мальчиков. Слишком уж он ординарный, в самом деле.

— Это мы в Чауэнге, в Ко Самуи, — сказала Ники, перебирая фото с пляжей и со всевозможными видами.

На снимках она казалась вполне счастливой. Везде она была в солнцезащитных очках, везде выглядела сильно загорелой. Он сказал ей об этом.

— В Таиланде лучше быть белой. Чем светлее моя кожа, тем лучше ко мне относятся таиландцы. Но западным мужчинам нравятся смуглые девушки. Европейцы хотят лежать на солнце и загорать, а таиландцы сидеть дома и казаться белыми. Все мы хотим того, чем владеют другие.

Гарри засмеялся, потому что это действительно так. Люди везде одинаковые, куда ни бы ты ни приехал, всегда им нужно то, что есть у других, и они никогда не ценят того, что имеют сами. Как в древние времена — в Англии смуглая кожа показывала принадлежность к низшему классу, в то время как белая кожа говорила о богатстве. Да, многое изменилось, но то, что сказала Ники, было правдой, и вряд ли в других странах иначе. На пляжных фотках она была загорелой и выглядела как европейка или американка. Другие таиландцы могли бы смотреть свысока на нее из-за цвета ее кожи, но на фотках она казалась вполне довольной собой, разгуливая с европейцем и не заботясь о том, что могут подумать какие-нибудь безмозглые пидарасы. Важно было не то, что ее спутник европеец, а то, что у него есть деньги, а деньги одинаково важны для всех — и для бедных, и для богатых. Больше всего люди ненавидят, когда те, кого они считают ниже себя, вдруг добиваются успеха. Гарри подумал о Манго, тот может гордиться собой и своей работой, но тем не менее между ним и коллегами всегда оставалась стена.

Гарри поблагодарил Ники за фотографии, ее гордость была очевидной, ведь это были ее победы. Жизнь — борьба, и она не проиграла в этой борьбе. Она показала на фото из шикарного ресторана:

— Это в Бангкоке, перед тем как мы уехали в Голландию.

На снимке она выглядела и счастливой и печальной одновременно, но это был ее выбор, и Гарри засмеялся, представив, как белые официанты вынуждены прислуживать этой шлюхе и относиться к ней с уважением. Она выросла в богом забытой деревне, прошла школу стрип-баров в Бангкоке и массажных салонов в Петтайе, и тем не менее шла по жизни с высоко поднятой головой (и спермой белых мужчин в своем чреве). Она переместилась в другой мир, оставив своих хозяев резать друг другу глотки. Сутенеры и владельцы клубов не волнуют ее, сидящую в «Бангкок Континенталь» и поедающую суп, крохотная порция которого стоит больше, чем деньги, которые она обычно получала, когда делала минет какому-нибудь грязному извращенцу, мечтающему запустить пальцы в ее задницу, пока она выполняет свою работу. Она выжила, презрев все законы физики. Он снова вспомнил Вьетнам и вьетконговцев, не сдавшихся, несмотря на все бомбы, которыми забрасывали их янки. Крестьян в жалких деревнях, сбивавших В52 из допотопных ружей. Все новейшие технологии уничтожения цивилизованного мира оказались бессильны. Гарри много раз видел это по телевизору, а теперь то же самое он видел здесь. Ники вела свою войну и победила в ней, а этот ресторан был ее медалью.

Ники сражалась против иностранцев, которые стремились использовать ее нищету, больше того, она сражалась против предателей, державших ее в этой нищете и продававших купцам из высокоразвитого мира. Эмоции не давали Гарри покоя. Она использовала систему для своего спасения, и это вряд ли заслуживает особого уважения, но что он может сделать? Таиланд — друг и союзник Запада, идет по пути новейшего империализма, и пока люди в костюмах не зарываются, они могут жить в свое удовольствие. Смешно, потому что хотя Гарри отлично понимал все это, в детстве он всегда хотел быть одним из стрелков на вертолете с автоматом в Руке. Конечно, это было всего лишь естественно, потому что все хотят славы и никто — страданий. Лучше не замечать темных пятен. По крайней мере, она вырвалась оттуда.

— Это наш дом в Амстердаме, — сказала Ники, перебирая фотографии, на которых была запечатлена трехкомнатная квартира.

Она подробно рассказала ему о малейших деталях интерьера, как будто собиралась покупать мебель. Она явно гордилась тем домом, но Гарри это не было интересно. Он хотел есть и не хотел сидеть на месте. Он слушал, не вникая в смысл, и когда она умолкла, спросил, есть ли у нее что-нибудь из еды. Ники снова вскочила, надев майку. Она пошла на кухню, он слышал, как она возится с холодильником, а потом она вернулась с бутербродами. Он все съел и отправился в душ. Он был не прочь трахнуть ее снова, но Ники уже оделась, а настаивать он не осмелился. Он больше не был клиентом. Он не знал, вернуться ли ему в тот бар или пойти еще куда-нибудь. Гарри быстро оделся, попутно выпив еще чашку кофе. Если он вернется, то придется весь день лазить с остальными, не лучше ли погулять с девушкой по Амстердаму. Что здесь особенного. Через несколько часов она уйдет на работу. Ники снова принялась краситься. Одиннадцать часов. Гарри заметил стакан «Джек Дэниэлс» Он сел и закурил, хорошее настроение вернулось к нему. Он повидал мир, теперь он сидел и думал, куда они пойдут, когда Ники вернулась и села рядом с ним на диван, потом подвинулась ближе, достала презерватив из его кармана и протянула ему.

Экскурсионный кораблик плывет по реке, пассажиры любуются городскими видами. Говно, конечно, но всем когда-нибудь приходится этим заниматься. Полтора часа на осмотр достопримечательностей. Я отделился от остальных и отправился на экскурсию. Поглазеть на гранит и мрамор. Богатую историю Амстердама. Все равно как когда едешь на поезде — видишь город в не самом приглядном свете. Когда едешь на поезде, не видишь блистающих роскошью торговых квартачов, зато проезжаешь заброшенные склады и покрытые ржавчиной железнодорожные пути. Убогие домишки и запущенные улицы. Свалки и горящие помойки. Допотопные фабрики и пустыри. Так лучше ездить, хотя, наверное, на этом кораблике мы не много такого увидим. Но все равно, интереснее идти через черный ход. Получать свои собственные впечатления. Играть в туризм.

Передо мной парочка английских туристов снисходительно рассуждает о музее Ван Гога. Как-то видел фильм про него по телеку. Тупой ублюдок хотел быть с бедными. Папаша заставлял его думать о карьере, а он хотел помогать беднякам. Жил с проституткой н отрезал собственное ухо. Он был самым настоящим ебанутым, но сейчас он мертв, и те самые мрази, превращавшие его жизнь в ад, пока он был жив, возносят его до небес. Всемирная известность и непревзойденный талант и кто больше даст за картину.

Мы проплываем мимо жилища Анны Франк. Женщина-экскурсовод начинает рассказ. Жирные туристы с фотоаппаратами и путеводителями деликатно умолкают. Выбрались в отпуск отдохнуть. Получить эмоциональную разрядку. Экскурсовод рассказывает, что Анна Франк была еврейской девочкой, жившей в этом бараке, в том, что они называют задней пристройкой, целых два года вместе с семьей и друзьями она скрывалась здесь от Гестапо. Им помогали их друзья-голландцы, и два года им это удавалось. Перед ними уже брезжила надежда, Союзники подходили все ближе. Но их предал коллаборационист, и восемь человек отправились в концентрационные лагеря. Единственный, кто выжил — Отто франк, отец Анны. Анна и ее сестра умерли от тифа за две недели до капитуляции Германии.

Я помню этот фильм. Его было тяжело смотреть, и в конце я едва не плакал. Экскурсовод умолкает на несколько секунд.

Я думаю об Отто Франке. Каково ему было потом, после всего этого? Наверное, миллионы уцелевших оказались в той же ситуации. Больше того, я думаю о предателе. О мудаке, сдавшем их всех. В Амстердаме было 80000 евреев, 75000 погибли. Экскурсовод рассказывает нам о статуе, воздвигнутой на том месте, где в 1941 году 400 Евреев были погружены на корабль для отправки в концентрационный лагерь Маутхаузен после того, как сторонник нацистов погиб в стычке между членами Еврейского Сопротивления и голландскими нацистами. Никогда не знал, что у голландцев была нацистская партия. Эти евреи были уничтожены в отместку за смерть нациста. После этого разгорелось восстание докеров и транспортных рабочих. Она говорит, что восстание организовала компартия, нелегальная в то время. Через два дня его подавили. Для Голландии это необычно, говорит она, поскольку в этой стране люди почти ничего не сделали, чтобы спасти евреев. Пожилая голландская парочка с виноватым видом покачивает головами. Большинство европейских стран почти ничего не сделали для спасения евреев, говорит экскурсовод.

Я думаю о том, как англичане вели бы себя в таком положении. Неужели мы не попытались бы спасти женщин и детей? Не могу представить, чтобы англичане остались стоять в стороне. Мы не такие. Ну да, мы называем Шпор жидами и все такое, но это другое. Это не имеет значения, потому что мы не религиозные фанатики. Нет, англичане не убивают женщин и детей. Мы сильные, но справедливые.

Кораблик набирает скорость, и мы движемся вперед, к более приятным объектам. Микрофон экскурсовода распространяет информацию. Анна Франк забыта, как оставшаяся за кормой вода туристы снова щелкают своими фотоаппаратами. Кто-то снимает на видеокамеру проплывающие корабли и здания. Наконец экскурсия заканчивается, и мы сходим на сушу. Я вижу Кевина, догоняю его. Хлопаю по плечу.

— Не видел тебя, — извиняется он. — На корабле был? Не заебало тебя? Прогуляться не хочешь?

Мы идем по улице и через несколько минут я присаживаюсь за столик снаружи какого-то бара, пока он заходит внутрь отлить. Он возвращается, и мы заказываем себе по лагеру.

— Единственной интересной вещью был рассказ про девчонку, умершую за неделю до освобождения, — говорит Кевин, одним глотком опустошая полкружки. — Быть рядом со свободой… Мудаки они были, эти немцы. Ебучие отбросы. Истязатели детей.

Насчет этого не знаю, но убийцы детей действительно никого не радуют. Представляю, как чувствовал себя ее папаша, когда узнал обо всем. Кажется почти нереальным. Даже не верится, что бывает такое.

— Я был в Дахау, — продолжает Кевин, добивая свое пиво и заказывая еще одну кружку.

Он смотрит на мою кружку, потому что она на две трети еще полна. Я приканчиваю ее одним махом, чтобы он не смог назвать меня мягкотелым южным мудаком. На улице жарко, и разгуливать по Амстердаму в такую погоду не очень-то приятно. Кевин снимает майку. Он здоровый ублюдок, и официант невольно пятится назад, глядя на герб «Манчестер Юнайтед» на его руке. Забирает деньги и отваливает. Кевин делает еще глоток и наклоняет голову ко мне, чтобы продолжить рассказ. Свой рассказ про Дахау, когда вдруг к нам подходит какой-то пидор, по виду — кто-то из администрации, и просит Кевина одеть майку, чтобы не пугать окружающих. Это — приличный бар, говорит он.

— Иди на хуй, — отвечает Кевин.

Пидора сопровождают еще два мудака, и он не двигается с места; Кевину приходится схватить его за воротник, так что рубашка пидора накрывает его с головой. Кевин подносит свой кулак к его лицу.

— Иди на хуй, подонок. Я разговариваю. Я мирный человек. Понял?

Кевин отпускает пидорский воротник, и бизнесмен исчезает внутри вместе со своими прихлебалами. Кевин допивает пиво и говорит мне «пошли, давай свернем на другую улицу, пока он не вызвал полисов». Этих европейцев хрен поймешь, может быть, по их законам нельзя ходить без майки. Он рассказывает мне, как они сидели в Осло в парке, просто пили, когда подъехал автобус с полисами.

— Ты знаешь, что сделали эти мудаки? — спрашивает он. — Просто вылили пиво из наших банок. У них по закону нельзя пить в общественном месте. Они сказали, что нам еще повезло, что у них хорошее настроение, а то они могли бы вообще посадить нас. Они в своей Европе с ума сходят со своими законами.

Мы заходим в другой бар, заказываем выпивку. Внутри — клерки из офисов, работяги, несколько туристов. Это чистенький бар, но без той буржуйской мелочности, как в предыдущем.

— Я ездил в Мюнхен на пивной фестиваль, — продолжает Кевин, — и мы на поезде доехали до Дахау. Я ожидал увидеть нечто вроде того, что видел по телевизору про Аушвиц — колючую проволоку, вышки, все дела. Но все бараки, где они держали заключенных, были снесены, там было просто огромное ровное пространство. Мы сходили в крематорий, но все равно трудно было представить, что в нем убивали людей. Самое большое впечатление произвел музей.

Он наклоняется вперед.

— Там были фотографии, на которых изображены эксперименты над людьми. Медицинские опыты и все такое. Снаружи все это происходило, но там я ничего не чувствовал. Внутри — просто музей, но там я все ощутил. Вместе с нами там была какая-то школьная экскурсия, и все эти немецкие дети явно скучали. Некоторые даже смеялись, и учителям пришлось сказать им, чтобы они замолчали. Они убивали там политических заключенных, евреев и вообще всех, кого хотели. Мы не ожидали увидеть такого. Мы просто представить себе не могли, что такое возможно. Ты не представляешь. Когда мы ехали обратно, с нами в вагоне ехали какие-то здоровенные немецкие бабы и чел в шортах, который все время играл на аккордеоне. Как будто ничего и не было. Как будто они ехали не оттуда. Я думаю, тебе тоже не мешало бы съездить посмотреть.

Гарри сказал Ники «до свиданья», и она поцеловала его в губы. Ему даже показалось, что он заметил слезы в ее глазах. Он обернулся на мгновение, посмотреть, как она исчезает в уличной суете, хрупкая маленькая фигурка среди сверкающего неона и серой пустоты. Глядя на нее, Гарри молча восхищался ею, восхищался тем, что она смогла пройти сквозь все свои невзгоды и не сломаться. Это был хороший день, и он обещал навестить ее на обратном пути из Берлина. Он в самом деле думал так, когда говорил, но теперь, возвращаясь в бар Йохана, он понимал, что расслабился. Он не вернется. Он уже жалел, что ввязался во всю эту историю. Ники была клевой, у нее отличная фигура, и она умеет заботиться о мужчинах, но все-таки она ебаная шлюха, он не должен забывать о том, что она всего-навсего проститутка, отсасывающая мужикам за цену, равную стоимости недорогого обеда. Не больше не меньше, а ему нужно держать себя на уровне. Он отлично понимал это, он помнил историю Рода в Рипербане в Гамбурге, и не хотел, чтобы кто-нибудь смеялся над ним.

Гарри обернулся еще раз, но Ники уже исчезла, ушла сидеть в своей витрине на радость туристам, рыскающим по улицам в поисках развлечений. Ники ушла обслуживать своих десять мужиков, трахаться и отсасывать, чтобы заработать себе на достойную жизнь, маленькая кукла пьяных и грязных больших мужиков. Она — шлюха, нельзя забывать об этом. Ведь он приехал развлекаться, и нечего забивать себе голову мыслями о проститутке. Она проглотила таблетку экстази, уходя из дома, и ей не будет плохо.

Он мог бы остановиться здесь на обратном пути потрахаться, но почему бы не поискать кого-то еще. Ему было жалко ее, в то время как ей самой себя жалко не было. Все этот фотоальбом. Вся эта затея с отставанием от остальных, нежными взглядами и душевными разговорами была опасной. Лучше оставаться в толпе. Ему нужно было залезть в гондон всему целиком, чтобы защитить себя. Каждый раз, когда начинаешь вести себя с женщинами таким образом, начинаются проблемы. Ведь это только игра, и он подумал, что стал бы Картер делать в такой ситуации, но потом вспомнил, что Картеру хватает своих проблем с этой ебанутой Денис. Завтра они уезжают в Берлин, и сегодня вечером нужно напиться. Ему сразу станет лучше, если он будет держаться остальных парней и поучаствует в старом добром махаче.

Войдя в бар, Гарри почувствовал себя так, будто очутился в каком-то тайном обществе, где вместо шмали был лагер, а вместо восточной магии буддистских земледельцев — основательный христианский реализм элитной футбольной фирмы. Он пробежался взглядом по лицам — знакомым и нет — и хлопнул Картера по плечу. Секс-машина обернулась с пьяной ухмылкой, Том посторонился, чтобы дать Гарри пройти. Никто ни о чем его не спросил, и когда Гарри посмотрел вокруг, он увидел приличный моб — Том и Марк, Билли Брайт и Дэйв Харрис, Мартин Хоу, Гэри Дэвисон и его приятели, плюс несколько рыл постарше, которые подрываются только на важные игры, домашним матчам предпочитая выезда в Европу. Дон Райт и моб из Слау, плюс маленькие фирмы из Фел-тэма, Баттерси и Кэмберли. Здесь были парни и из других частей Англии, но в основном все-таки Лондон и окрестности, и больше всего — «Челси». Гарри уселся с бутылкой лагера и прислушался к разговору за столиком.

— Гарри Бушелл, — сказал Билли. — Он дал шанс скиновской музыке, когда работал в музыкальном журнале. Он единственный игнорировал всех этих мудаков из миддл-класса в музыкальной прессе и дал шанс музыке рабочего класса.

Гарри спросил Картера, о чем речь, и секс-машина ответила, что они спорят о том, кто был самым великим англичанином за всю историю страны.

— А я думал, он вел телепередачу, — говорит Марк.

— Ну да, но вначале он занимался музыкой. Раскручивал группы, которые пели о запретных вещах — о том, что хорошо быть s белым и рабочего происхождения, и что если у тебя на плечах Юнион Джек, то это не значит, что ты фашист. Группы, которые говорили, что если ты гордишься тем, что ты англичанин, это еще не значит, что ты ненавидишь черных.

— Да это все знают, — отвечает Марк.

— Мы знаем, но он постарался рассказать об этом обычным людям.

— Эти пидарасы не в счет, — смеется Харрис. — Кого ебет, что они Думают.

— Но дело в том, что он сделал это, и это было очень смело с его стороны.

— Может быть, но это же не значит, что он был величайшим англичанином, так ведь? — говорит Харрис. — Это просто потому, Что ты любишь музыку. Это должен быть кто-то из истории. Ричард Львиное Сердце или Оливер Кромвель. Они дали арабам и ирландцам хороших пиздюлей, да?

Вокруг засмеялись. Может быть, Харрис немного перебарщивает со своим чувством юмора, и все замолчали, потому что никто не понял, серьезно он или нет. Ричард Львиное Сердце и Оливер Кромвель были слишком давно.

— Как насчет Черчилля? — спросил Гарри. — Он был крутым парнем.

— Политик, — презрительно усмехается Том. — Я знаю, он делал свое дело и все такое, но я бы предпочел кого-нибудь типа Монтгомери .

— Уинстон был в порядке, — говорит Билли, — но я понимаю, что ты имеешь в виду. Он сидел дома в безопасности, в то время как другие сражались в Европе. Как насчет Бомбардировщика Хар-риса?

Некоторые кивают. Ярлык «Бомбардировщик Харриса» в ходу у мажорской прессы, и это звучит неплохо.

— А Мэгги Тэтчер? Она завоевала Фолкленды.

— Опять-таки, политик. И потом, смотри, что она сделала с футболом. Все эти подпольные операции и сидячие трибуны. Ни один футбольный фан не станет голосовать за Тэтчер.

Гарри допил свое пиво и посмотрел вокруг. Люди выпадали из разговора. Он терял юмор.

— Это должен быть кто-то с чувством юмора, — сказал он. — Самый великий англичанин должен быть таким.

— Чарли Чаплин?

— Слишком давно.

— Тогда Блэк Эддер?

Они задумались. Гарри засмеялся, потому что он выбрал бы Роуэна Аткинсона. Он был просто неподражаем в сериале о Первой мировой войне, как он там издевался над генералами и так далее. Каждая серия была просто охуительной.

— Мы же не комедианты какие-нибудь, — говорит Харрис. — Величайший англичанин — Черчилль, что бы там Том ни говорил. Черчилль — лучший. И не важно, что он политик. Он исключение.

Никто не хочет спорить с Харрисом. Черчилль сделал все необходимое для страны в тяжелый час, и они согласились, что он представляет всех солдат, павших за Родину. Гарри не хотел спорить на эту тему, он хотел напиться и весело провести время, и ему было наплевать на имена.

Если честно, в голове была какая-то пустота после травы. Он не так уж много выдул, наверное, в Амстердаме она особенная, что ли. Видимо, она и помогает Ники идти по жизни. Ну вот опять, паранойя и мысли о ее несчастье. Но она выглядит беззаботной, она любит свою работу. Экстази помогает. Гарри не знал, что, он не понимал, над чем смеются остальные. Он посмотрел на лица — и Том, и Картер, и Марк, все смеялись над чем-то. Вначале он подумал, что над ним, но потом понял, что ошибается. Они просто веселились, и их веселье передавалось ему.

Этот бар был отличным местом, Том наклонился к нему и сказал, что Йохан поставил тот же фильм, жмотный ублюдок, мог бы завести что-нибудь новенькое. Гарри окинул взглядом собравшихся, на стене висел Святой Георг Билли, и рядом на экране какая-то блондинка обнималась с лоховато выглядящим челом. Гарри раньше не видел фильма, но он понял, что имеет в виду Том. Внезапно его потянуло блевать, и он встал, чтобы выйти на улицу. Он протиснулся сквозь толпу и подошел к перилам у канала. Он наклонился над водой, вглядываясь в неясное отражение. На ум тут же пришли школьницы с парома, а потом — ребенок, летящий из таиландской деревни в Секс-Сити . Ебаный в рот, нужно было оставить траву Ники и просто напиться. Голова раскалывалась, как будто по ней молотили кувалдой.

— Ты в порядке? — спросил Картер, подойдя к нему.

Гарри выпрямился, тошнота прошла.

— Тошнит немного, вот и все. Тяжелая ночь была.

— Как у тебя там вышло с той чиксой? — поинтересовался Картер. — Ты рассказал по телефону, что снял какую-то шлюху.

Гарри не собирался рассказывать, что у него не встал. Особенно когда он заплатил приличные бабки. Он позвонил Картеру в отель просто узнать, где их потом найти.

— Думаю, что ей понравилось, и она захотела еще. Она уже собиралась закрываться и предложила выпить и прогуляться. Потом мы пыхали с ней, вот у меня башка и трещит. Просто заебался.

— Ты весь день оставался с ней?

— Мы заточили в кафе и попили пива. Потом поехали к ней. Ебаный в рот, Картер, она сделала мне самый лучший минет в жизни. Она просто охуительна.

Картер как-то странно взглянул на Гарри.

— Она же шлюха. Это ее работа. Ее трахали, наверное, десять тысяч мужиков, и черт знает сколько галлонов спермы она проглотила. Надеюсь, ты был осторожен. У этих шлюх можно набраться чего угодно.

— Да знаю я все это.

— Ну, тебе видней.

— Я был осторожен. Она сказала, что у нее все в порядке, но я все равно использовал презерватив. А потом, ведь она тоже не может знать, как там чего у меня? По-разному бывает.

Картер засмеялся.

— Ты раньше так не говорил. Вот что значит снять шлюху за просто так. Это значит, что ты не такой, как все. Если она клевая, тем лучше. Некоторые из этих проституток — старые поганые бляди. Я даже удивляюсь, как много таких уродин сидит в витринах, да к тому же того и гляди, наберешься от них СПИДа или еще чего-нибудь. Наверное, они изнашиваются раньше времени. Пизда как бетон становится.

Гарри кивнул, пытаясь представить Ники в образе сморщенной крестьянки с набитой опиумом трубкой и рисовой палочкой, смотрящей, как американские солдаты жгут ее деревню и режут скот. Голова трещала. Он ощущал необходимость привести себя в норму и сказал Картеру, что возвращается в гостиницу.

— Увидимся, — сказал ему Картер, похлопав по плечу. — Неужели ты сегодня не пойдешь к девчонкам?

Гарри засмеялся и направился к гостинице, но ноги сами собой свернули на другую улицу, мимо клубов и баров туда, где работала Ники. Он нашел незаметное местечко и час стоял там, потом устал и сел под деревом, прислонившись к нему спиной. Еще полтора часа провел он так. Вокруг ходили счастливые люди. Мужчины на любой вкус и даже женщины проходили мимо, смеялись. Он видел несколько пидоров и много пьяных, но в основном это были добропорядочные граждане. Подходили, разглядывали, показывали пальцем. Убогие людишки, не способные даже на чувство брезгливости Покинули свои уютные квартиры, чтобы насладиться зрелищем, развеяться. Чтобы было о чем вспомнить и рассказать приятелям Многие смеялись, кто-то подталкивал кого-то в спину.

Гарри видел Ники в ее витрине. Он насчитал пять мужчин, которые заходили внутрь и через разные промежутки времени выходили обратно. Два пьяных туриста, пожилой мужик, некто похожий на бизнесмена и парочка. Странно, но он не думал о том, что происходит за занавесками. Он просто считал. После того, как вышел пятый, свет погас, и он подумал, что она, видимо, успела обслужить еще пятерых до его появления. Впервые он подумал о реальности. Он видел ее с полным спермы ртом и выбирающей презервативы. Видел гель рядом с кроватью, освежитель рта, ощущал запах пота мужчин и аромат ее духов. Чувствовал лагер в дыхании мужиков и теплоту рта Ники. Он вспомнил ее слова о том, что она не любит арабов, потому что они всегда хотят засунуть ей в задницу, и засмеялся, потому что она всегда говорила «нет». Таиландские девушки всегда отшивают арабов, потому они любят трахать только в задницу. Или мальчиков. Потом он подумал, что все это только клиенты и ничего не значат для нее, презерватив создает барьер между ней и ними, в счет только поцелуи.

Он встал и отошел в сторону. Подождал, пока Ники выйдет на улицу. Она заперла дверь за собой; она была одна. Гарри знал, что она будет одна, он не сбился со счета, но хотел увидеть все своими глазами. Он смотрел, как Ники быстро идет по улице, словно по джунглям, такой маленькой она казалась. Он пошел за ней следом, чувствуя себя скорее телохранителем, чем шпионом. Он видел, как она пересекла Амстел и поймала такси. Целая и невредимая. Гарри развернулся и пошел к гостинице, голова болела уже не так сильно. Он видел ее. Больше того, он видел, что она ушла с работы одна. Почему-то это было важно.

Когда он вернулся в гостиницу, хозяин сидел на своем месте и читал журнал. Он не попытался как-то спрятать его, и там было все, как сказал Кевин, жирные тетки с жирными сиськами. Хозяин подмигнул и заметил, что Гарри не был дома прошлой ночью. Перед ним стоял термос, и он предложил гостю чашечку кофе. Гарри ответил «нет, спасибо», и поплелся вверх по лестнице. Он устал, но был счастлив. Постель выглядела как никогда лучше, и едва коснувшись щекой подушки, Гарри уже спал.

Все больше англичан прибывало в Амстердам, и все собирались на маленькой площади в конце квартала красных фонарей. По мере того как темнеет, город оживает. Если голландцы хотят прыгать, сейчас самое время, потому что завтра мы уедем в Германию. Ходят слухи, что моб голландцев группируется у вокзала. Они знают, где мы, только бы они не опоздали. Мы здесь, глумимся в самом центре Амстердама, и они не могут не найти нас. И это будут не сутенеры и наркодилеры, а смесь хулиганов «Аякса» и другого местного хулиганья. Наверное, подъехавшие из Роттердама, Гааги и Утрехта футбольные фаны. Хуй знает и кого ебет, кто они такие. Дайте нам несколько сотен боксерских груш, мы выбьем из них пыль.

На площади тусуются по крайней мере три сотни англичан, пьют в предвкушении того, что должно стать Чарити Шилдом перед большим кик-оффом в Берлине. Пока все было тихо и спокойно. Но голландцы должны появиться, если не хотят, чтобы их считали говном. Смотрят же они телевизор. Голландцы знают, что в Амстердаме англичане, и они появятся. Мы стоим в центре города, стоим и ждем, ждем ублюдков, о репутации которых мы так много слышали. Они появятся, рано или поздно.

Здесь парни со всех уголков Англии. Все фирмы, которые в обычных условиях готовы порвать друг друга на мелкие части. Но сейчас новый враг, и все клубные распри забыты. Это игра. Это игра плюс нечто такое, что дает выход адреналину. Сейчас вся Англия вместе, через дорогу я вижу три автобуса со спецназом. Полисы, видно, понимают, что без беспорядков мы отсюда не уедем. И насколько далеко они зайдут, зависит от того, как быстро они отреагируют.

Парни из Болтона, бухавшие весь день, заряжают НЕ СДАДИМСЯ, и все присоединяются. Мы ходим туда-сюда, видим, что наше количество растет, все больше англичан подходят, не так трудно догадаться, что мы будем в красном квартале, где шлюхи и бары, но ведь нужно найти именно основной моб. Но никто не может пройти мимо площади, полной ждущих чего-то англичан. Все зависит только от времени, потому что когда столько мужчин собираются вместе, беспорядки в той или иной форме гарантированы. Я удивлен, что полисы еще не закрыли бары. Бомба заложена, детонатор готов. Мы мирно выпиваем, никого не задевая. Если голландцы появятся, ища неприятностей, мы им ответим. Это будет всего лишь самооборона. Мы заняты своим личным делом. Мы не ищем грязных историй. Ведем себя спокойно и с достоинством. Делаем все возможное, чтобы порадовать своих хозяев дома. Обещаем вести себя хорошо. Подставить другую щеку. Не поддаваться на провокации. С уважением относиться к местной культуре. Избегать столкновений. И когда голландцы появляются на другом конце улицы, огромная волна патриотизма накрывает нас с головой. Энергия бьет через край, и это как раз то, за чем мы приехали.

Мы вскакиваем и бежим навстречу голландцам, которые швыряют бутылки и несколько взрывпакетов. Все вместе мы кидаемся в битву, и нет больше ничего важнее. Все забыто. Пьянки, наркотики, шлюхи. Клубные распри. Мы — Англия, и пока мы едины, мы непобедимы. Мы — Англия, и мы мчимся навстречу голландцам, которые собрали приличный моб и швыряют в нас бутылки и кирпичи, несколько наших падают с пробитыми головами, но остальные бегут дальше, голландцы пытаются стоять и мы врезаемся в их ряды, как какая-то ебаная ракета. Они делают все возможное, но мы не уступаем им числом, и перевес на нашей стороне. Среди них есть несколько крутых ублюдков, но в целом у них нет шансов. У них нет истории. Мы гоним их вдоль канала и валим нескольких смельчаков, оставшихся стоять; что ж, могут гордиться, что получили пиздюлей за свою Голландию. Несколько оставшихся получают свое, но основной их моб бежит вниз по улице.

Только тут полисы начинают беспокоиться, добрая сотня ублюдков появляется откуда-то из переулков. Они экипированы по последней спецназовской моде и выглядят как какие-то инопланетные роботы в своей форме и авиационных шлемах. То же самое у нас дома, да и по всей Европе, наверное, везде полисы выглядят одинаково и обмениваются информацией по компьютерной сети. Сейчас все они приняли этот парамилитарный вид, это не то что беспорядки в семидесятые, когда у полисов были только голимые Щиты. И тогда они ждали, спрятавшись за ними, смотрели, как люди крушат все вокруг. Но не сейчас, когда у них есть все, что нужно для боевых действий — оружие и обмундирование. Полисы прыгают на тех, кто рядом с ними, и валят их. Они проходят по барам, где мы пили, и вяжут оставшихся там английских фанов, тех, кто не прыгнул с нами на голландцев. Их немного, и у них нет Шансов.

Весь этот сюси-пуси либерализм забыт сейчас голландскими Полисами. Их политики связали им руки, наводнили страну иммигрантами, наркоманами и извращенцами, и теперь у них появился шанс отыграться за все неприятности. Несколько парней получают серьезные травмы, и когда полисы там заканчивают, они начинают двигаться по направлению к нам.

Но мы не стоим на месте, мы двигаемся дальше, по пути круша все витрины. В обычной ситуации меня такой вандализм не привлекает, но когда попадаешь в Европу, почему-то все меняется. Голландские туристы и рабочие стоят вокруг, глазеют на происходящее, никто их не трогает. Полисы подходят ближе, но их встречает град бутылок, и они вынуждены остановиться. Мы разбиваем машину и переворачиваем ее. Несколько юнцов запихивают разорванную майку в бензобак «рено» и поджигают. Все разбегаются в стороны, и ебучее чудо техники взрывается. Яркие вспышки разрезают темноту, и машина начинает гореть. Сноп пламени взметается вверх, полисы отступают, так как все больше бутылок летит в их сторону. Лица озарены пламенем, и те же парни принимаются за «сааб». Мы снова отходим, и после минутной паузы «сааб» точно так же взрывается. Полисы стоят на месте, используют какую-то им одним известную тактику. Толпа начинает крушить магазины, и несколько голландцев получают пизды за свои протесты, а потом Харрис врывается в большой сексшоп с вибраторами и манекенами в витрине, и какой-то здоровый скаузер говорит, что хозяин магазина торгует детским порно, они заходили сегодня днем. Собравшиеся вокруг английские парни выносят витрину. Внутри есть покупатели и спрятавшиеся там голландцы, теперь все они выбегают на улицу, те, кому не повезло, получают пинки и удары, и наконец сам хозяин выбегает с бейсбольной битой.

Харрис валит его, и остальные англичане подключаются, потому что эта мразь — педофил и вполне заслужил то, что сейчас получает. Скаузер и еще несколько парней врываются в магазин, забирают кассу. Полицейские двигаются вперед, и мы отходим, оставляя пидараса лежать без сознания в небольшой луже крови. Мы стоим на улицах по сторонам канала и на мосту через него. Флаг Брайти развевается на ветру, я вижу вспышки там, где копперы. Некоторые парни захватили фотоаппараты и вовсю щелкают ими. Рядом с нами еще одна машина, «фольксваген», и мы принимаемся за нее. Десяток англичан забираются на перевернутую машину и фотографируются на фоне шеренги копперов на заднем плане. Это достаточно легко, и мы стоим здесь, три сотни английских парней в центре Амстердама, лицом к лицу с полисами со всем их парамилитарным скарбом, и тем не менее им приходится держать дистанцию.

«Фольксваген» взрывается, и мы поем БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, ТОЛЬКО ОДИН БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, БОМБАРДИРОВЩИК ХАРРИСА, поем, озаряемые пламенем пылающей машины, которое отражается в витринах вокруг. Стекла в баре поблизости разбиты, люди обслуживают себя сами, вынося бутылки с алкоголем, пьют и смеются, это дикое зрелище, и я даже не понимаю, почему полисы ничего не предпринимают. Может быть, дело в том, что англичан вокруг слишком много, потом я смотрю на бар и вижу внутри Кевина, наливающего пиво, и нескольких парней, «заказывающих» у него лагер. Снаружи бутылки все еще летят в полицию. Мы сберегли денежки. Размяли мускулы. Полисы стоят за своими щитами, но скоро они пойдут в наступление. Наверное, они ждут приказа начальства. Английская полиция достаралась бы встать между противоборствующими сторонами, но голландская, может быть, несколько более интеллигентная.

Мы поем ПРАВЬ, БРИТАНИЯ и БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕ-РУ, когда подходит Харрис и говорит, что пора двигаться, потому что скоро полисы перекроют весь район и мы не сможем уйти. Они не будут всю жизнь так просто стоять здесь. Пора домой, и все рарни «Челси» собираются и начинают двигаться в направлении, куда ушли голландцы, потому что они не рассеялись полностью. Большинство англичан следуют за нами. По дороге продолжают биться витрины, и мы понемногу делимся на мелкие группы, патрулирующие улицы. Операция «найти и уничтожить», но мы никого больше не находим. Улицы становятся все меньше и темнее, мы уже выполнили свою задачу. Я оглядываюсь на канал, вижу горящие Машины и оставленные нами разрушения. Как после бомбежки. Это круто, еб твою мать, и это отличная разминка перед Берлином. Все в чудесном настроении. Можно было бы походить по улицам в поисках голландцев, но, как сказал Харрис, скоро весь район будет наводнен полицейскими, и нам нужно быть поосторожнее.

Спецназ начинает двигаться вперед. Лают собаки, и мы стараемся избегать освещенных участков. Мы сделали свое дело. Я вижу, Как полисы проходят мимо владельца сексшопа, лежащего на улице. Они даже не смотрят на мудака. Копперы возвращаются на главную нлицу. А он остается лежать лицом вниз в своей собственной крови, подонок в грязи ничейной земли.