Билл Фэррелл стоял неподалеку от станции метро Слоан Сквер, ждал, пока на светофоре загорится зеленый. Сейчас его окружал другой мир, мир дорогих магазинов и респектабельных людей. Лица были так не похожи на лица лондонских рабочих. Благоухающая кожа, изысканные прически; даже черты лиц казались какими-то иными. Он улыбнулся, глядя на всех этих правильных мужчин и женщин, ни дня в жизни не знавших страданий и лишений. Нет ничего нового под солнцем, и английские солдаты вовсе не собирались устраивать революцию после войны, они хотели просто немного лучшей жизни. Демобилизованные солдаты хотели работы и уверенности в завтрашнем дне, он не помнил, чтобы кто-нибудь из его приятелей интересовался политикой или идеологией.

Парни с севера были другими, они всегда держались друг друга, они привыкли к этому, работая на своих больших заводах и фабриках, хотя парни из доков Восточного Лондона вряд ли уступали им. Это не как в Ольстере, конечно, но все-таки Лондон и Юг отличались от Севера. До войны он никогда не сталкивался с северянами, и они оказались хорошими парнями, такими же, как все остальные, в них не было ничего похожего на стереотипы. Конечно, они по-своему представляли себе лондонцев. В их глазах все лондонцы были раззявами-кокни, модниками, лохами, слабаками. Уличными торговцами, мелкими спекулянтами, коммерсантами. Но во время войны барьеры рухнули, и их больше ничто не разделяло. То же самое было и с шотландцами и валлийцами; тогда Фэррелл просто не знал, сколько католиков проливало кровь за Англию в составе Ирландского Корпуса. В мире все перемешалось тогда, все казалось другим, не таким, как раньше. Под пулями все прочие проблемы сразу забывались.

Люди мечтали о лучшей жизни после окончания войны, и Черчилля так и не переизбрали, несмотря на все то, что он сделал для победы. Люди хотели мира, стабильности, социальных изменений. У солдат было чувство собственного достоинства, они хотели, чтобы дома их уважали. После доклада Бевериджа безработным стали выплачивать пособие; если после Второй мировой и было сделано что-то хорошее, то именно это. Сражаясь в Европе, Фэррелл не хотел, чтобы с ним повторилась история его дядей. Он помнил, каково пришлось им после войны, и надеялся на лучшую участь. Да, у поколения Фэррелл а было пособие и система пенсий, но все это было сильно урезано, когда к власти пришли тори, да и новые лейбористы видели в социализме только плохое. Фэррелл старался не озлобиться, но это было трудно. Даже во время войны случались забастовки, и Черчиллю пришлось даже ввести Бевина в состав правительства. У людей оказалась короткая память. Они или забывали, или перестраивали прошлое в соответствии с тем, что им говорили сверху. Только молодежи не было необходимости в этом.

Загорелся зеленый, он перешел улицу и пошел вниз по Кингз Роуд. Он шел в «Граф Йорк», где проходили встречи ветеранов. Он вступил в ТА после войны, как многие старые солдаты, где нашел себе много добрых друзей среди тех, кто воевал в Европе, кто выжил. Потом он потерял связь с ними, но недавно на похоронах Джонни Бэйтса он встретил Теда, и тот предложил ему пойти вместе. На этих встречах можно было выпить и поесть задешево, да и просто поболтать о том о сем. Раньше Фэррелл не интересовался такими вещами, но Тед был настойчив, и он решил «а почему бы и нет?» Может быть, сейчас, когда его жена мертва, настало время оглянуться и вспомнить забытых товарищей. Он воспринимал это просто как нечто такое, что может заполнить свободное время. Жене всегда нравилось, когда он надевал свои медали, когда они шли куда-нибудь, но теперь все это казалось бессмысленным. Он был мужчиной, она — женщиной, и в то время как ее насиловали и истязали подонки в Европе, он убивал таких же, как он сам, немецких парней, у которых не было выбора. Он хотел бы забыть, но это нельзя забыть. По крайней мере он не хотел терять связь с реальностью. Бар содержался на бюджетные средства, так что он сможет весело провести время со старыми приятелями.

Фэррелл вошел в «Граф Йорк», паб был прямо перед ним. Он набрал воздуха и шагнул внутрь. Был час дня, внутри оказалось много народу, но Тед был там, где они договаривались — слева от входа, и Фэррелл сразу заметил его. Он сидел за столиком вместе с Эдди Уикзом и Барри Джеймсом. Они сразу вскочили, стали трясти его руку, наперебой предлагая заказать для него пинту. Фэррелл был смущен таким вниманием, но Тед успокоил всех, так что он просто сел в уголке рядом с остальными. Он видел Эдди и Барри на кремации Джонни Бэйтса, там они перекинулись парой слов, хотя это было на лету, конечно. Сейчас была совсем другая обстановка, и это было здорово, здорово встретиться снова. Они хорошие парни; Тед поставил перед Фэрреллом пинту «Фаллерс». Эдди был ефрейтором в воздушно-десантных войсках, он участвовал в операции в Арнеме, где ему пришлось вплавь пересечь Рейн, чтобы избежать плена. Немцы вовсю стреляли по нему, но ему удалось уцелеть, и он выжил, чтобы вновь отправиться сражаться. Он также был в Дюнкерке, он был здоровым челом с висячими усами и никогда не терял контроля над собой. Он произнес тост, и они выпили за Джонни Бэйтса.

— Наконец-то ты пришел, Билли бой, — сказал Тед, похлопав Фэррелла по спине, когда тот пригубил свой «Фаллерс». — Мы все гадали, придешь ты или нет. Не то чтобы мы сомневались в твоем слове, просто вещи меняются, когда стареешь, сам знаешь.

— Я рад, что ты пришел, — сказал Барри. — Эти вещи гораздо менее официозные, чем может показаться на первый взгляд. Скидка на выпивку, и еда очень неплохая. На пятерку можно наесться до отвала. Сегодня у них жареные цыплята.

Фэррелл сделал еще один глоток «Фаллерс», проверяя вкус. Паб был не таким профессиональным, как The Unity, но это часто случается именно с такими заведениями на центральных улицах. Те пабы, спрятанные на задворках, были призваны удовлетворять местных, а в этих все было сделано для того, чтобы привлечь как можно больше проходящих мимо людей, независимо от их вкусов. Не то чтобы Фэрреллу не нравилось здесь, ему понравился «Фаллерс». «Чизуик» — еще одно неплохое пиво Западного Лондона. Виски помогло ему решиться прийти, и теперь он сидел здесь без всяких задних мыслей. У Эдди был сильный характер, и пока они состояли в ТА, он был тем стержнем, который сплачивал их всех. Оба они, и Эдди, и Фэррелл, сражались в Европе, Барри был моряком, а Тед служил в Северной Африке. Каждый из них много чего мог бы рассказать, но никто не делал этого. Они столько всего пережили, что по их жизням легко можно было бы снять картину. Когда они состояли в ТА, они говорили друг с другом об этом, когда выпивали вместе. Жизнь продолжалась, как всегда.

— Неплохое пиво для Челси, — сказал Эдди. — Придется немного раскошелиться, но что делать. Нужно держать кровь теплой.

Эдди неплохо устроился после войны. Какое-то время он еще оставался в армии, потом демобилизовался и купил паб. Он служил в Палестине, и часть его товарищей были убиты на его глазах членами Еврейского Сопротивления, что настроило его против Израиля. Он знал историю жены Фэррелла, но он всегда разделял иудаизм и сионизм. Эдди был убежденным роялистом, он говорил, что Англию предали, что социализм разъедает ее, как ржавчина. У Билла была другая точка зрения, и однажды, когда они были молодыми и пьяными, они крупно повздорили из-за этого. Но все это было в далеком прошлом, время и преклонный возраст смягчили былые обиды. Хотя, как и большинство, Эдди все-таки ощущал себя не так хорошо, как раньше.

Эдди держал паб в Брентфорде. Он всегда следил за собой и не влезал ни в какие грязные делишки. В его паб частенько заходили местные бандиты, чтобы пропустить пинту, или десяток пинт. Гражданская жизнь складывалась неплохо, он вырастил пятерых сыновей, и все они пошли по его стопам. Он во всем следовал армейским традициям, он любил крепкую армейскую дружбу. Он был хорошим человеком, в чем-то даже очень. Фэррелл помнил тот день, когда он пришел к нему в паб со своей женой, Эдди принял ее как королеву. Иногда он молол чепуху, когда напивался, но то были только глупые слова, не больше. Эдди уважал Билла и его взгляды, он знал, что его жена была в концлагере, и помог ей почувствовать — себя свободно. Правые убеждения Эдди не выливались в геноцид. Фэррелл был сильным человеком, в чем-то даже сильнее Эдди, но оболочка его была мягче. Эдди был более стойким. Он был солдатом до мозга костей и уважал сильных бойцов. Если бы Фэрреллу добавить возвышенности и стойких убеждений, он был бы на порядок сильнее.

— Только посмотрите на эту попку, — сказал Тед, показывая на хорошо одетую женщину, судя по виду, из администрации заведения.

— Она слишком стара для тебя, — засмеялся Эдди. — Ей, должно быть, все сорок пять.

— Думаешь, она такая старая? — спросил Тед. — Ну ладно, не переживай. Она еще достаточно молода, чтобы быть моей дочерью.

— Тебе бы больше подошел кто-нибудь поближе тебе по возрасту, — вставил Билл.

— Шутишь, — сказал Тед. — Что я буду делать со старухой? Они все высохшие и сморщенные, беззубые к тому же. Мне нужно что-нибудь помоложе. Клевая сорокапятилетняя баба для меня в самый раз. Да вы посмотрите на ее ножки и задницу. Она могла бы, скажем, присесть ко мне на колени и вкусить прелести жизни.

— Долго же бы ей пришлось потрудиться, чтобы добиться от тебя этих прелестей, — сказал Эдди.

Тед был убежденным холостяком. Он никогда не был женат и всегда бегал за женщинами. Фэррелл помнил его еще молодым парнем с зачесанными назад черными волосами. Он воевал в Северной Африке в составе Западного Экспедиционного Корпуса, сражался с Роммелем и его Африканским Корпусом. А до этого он был одним из тех 30000, кто взяли в плен 200000 итальянских солдат. Он воевал под началом О’Коннора, а потом Монтгомери, участвовал в операции «Молния» и в сражении у Эль-Аламейна. Фэррелл помнил, как известия о победах у Тобрука и Эль-Аламейна поднимали боевой дух — и его самого, и всей страны.

Тед предпочитал вспоминать отпуск, который провел в Каире, а не фронт с его дизентерией, мухами и тухлой говядиной. Там была чертовски жестокая бойня, когда британцы смогли в конце концов отбросить Роммеля. Тед всегда говорил, что победа в войне зависит в большей степени от природных условий, чем от стратегии. Англия выстояла благодаря Ла-Маншу, русские разбили немцев благодаря своим суровым зимам, а победа у Эль-Аламейна стала возможной только потому, что боевые действия разворачивались в Ливийской пустыне. Солевые болота и зыбучие пески не позволили немцам использовать их излюбленную тактику фланговых обходов. Любимая фишка Теда про пустыню состояла в том, что и англичане, и немцы заслушивались песнями Лили Марлен. Они сражались и убивали друг друга, но и те, и другие мечтали о женщинах. Это было немного странно, но в то же время это доказывало, что для музыки не существует границ. Их хотя бы отпускали в Каир, и эти египетские девчонки представлялись настоящей экзотикой. Но англичане не ценили прекрасных черт арабских женщин.

— У меня еще встает, не беспокойся, — сказал Тед. — Так что для нее это не самый плохой вариант. Жизнь во мне еще теплится. Ей бы чулки покруче, и все было бы ОК.

— Успокойся, — засмеялся Эдди. — Тебя хватит удар.

— Я моложе, чем выгляжу, — возразил Тед, изображая негодование. — С тех пор как мне стукнуло шестьдесят пять, я пошел в обратную сторону. Я молодею год от года. Я повернул время вспять. Это следствие того, что я воевал в пустыне и общался с египтянками.

— Ты, может, и молодеешь, а вот я здорово ощущаю свой возраст, — сказал Барри, тяжело вздыхая. — Пустыня сделала тебя моложе, а меня море состарило. Ноги уже не слушаются.

— Тебя ноги не слушаются, потому что ты все время напиваешься и валяешься на улице, — вставил Эдди. — Ты никогда пить не умел. Четыре пинты, и ты готов.

Фэррелл представил Боба Уэста, парящего над иракской пустыней. Тед всегда говорил, что в пустыне не спрячешься. Все зависит от господства в воздухе, потому что малейшее движение противника просматривается сверху и легко превращается в прах. На земле нет ничего такого, чего нельзя заметить с воздуха. То же самое было и в Персидском Заливе, хотя Уэст бомбил также и города. Про войну в Северной Африке говорили, что это последняя война, в которой противники следовали каким-то правилам, и может быть, это было связано с масштабами, но Тед говорил, что та война была ужасной. Война всегда ужасна, независимо от того, есть в ней правила или нет. Это всегда смерть людей. Конфликт в Персидском Заливе был достаточно крупным, и сейчас Уэст расплачивался за свое участие в нем. Но Фэррелл предпочел бы погибнуть в пустыне, а не в море.

Ни за что на свете Фэррелл не хотел бы оказаться на месте Барри, хоть тот служил в торговом флоте. Барри помогал Англии выстоять, курсируя туда-сюда по Атлантическому океану, доставляя оружие и продовольствие из Северной Америки. Пересечение Ла-Манша перед высадкой само по себе тоже было не самой приятной процедурой, но быть потопленным торпедой в холодных водах Атлантики — это ужасно. Суда, на которых плавал Барри, дважды топили во время войны. Он ненавидел Деница и волчью стаю его Подлодок. Во второй раз подводная лодка всплыла так близко от что они слышали смех немецких матросов, смеющихся над в сотнях миль от дома англичанами. Немцы посмеялись и оставили их умирать.

Фэррелл помнил, как Барри рассказывал ему про ту подлодку; это было в пабе в Сэйлсбери более тридцати лет назад, когда они проходили там подготовку для ТА. Даже тогда он был в ярости, говоря об этом, и Фэррелл отлично понимал его. Оказаться на волосок от смерти — плохо само по себе, но смех немцев делал все много хуже. Барри никогда не простил этого. Подводные лодки, прятавшиеся на недосягаемых глубинах, убили десятки тысяч моряков торгового флота. Без их кораблей в стране начался бы голод В каком-то смысле Барри был неизвестным героем, но Билл, Эдди и Тед всегда знали ему цену. Он был хорошим человеком, хотя и любил поворчать, но когда тебя топят, ты возвращаешься, тебя топят снова, и ты возвращаешься еще раз — наверное, он имеет право на то, чтобы его принимали как он есть.

— Я тогда выпил пять пинт, прежде чем свалился на тротуаре, — ответил Барри. — Я еще способен на шесть.

— Да не способен ты, — прокричал Эдди. — Как думаешь, Билл?

Фэррелл думал о подводных лодках и идиотах в Уайтхолле, считавших, что для решения проблемы достаточно обычных патрулей. О том, сколько моряков погибли из-за того, что RAF и флот в игрушки играли друг с другом. О таких вещах никто никогда не говорит, и самому приходится убеждать себя, что их не было, иначе можно сойти с ума, видя, как вокруг все несправедливо. Всем наплевать, так почему об этом должен беспокоиться он, старик, доживающий свои дни? Но сказать это Барри Фэррелл ни за что бы не отважился, хотя, может быть, тому действительно было бы лучше забыть.

— О чем? — спросил Билл.

— Проснись, парень, — сказал Эдди. — Ты только пришел, а уже клюешь носом. Я спросил тебя, как ты думаешь, сколько пинт может выпить Барри, прежде чем он свалится на улице.

— Пять или шесть, — предположил Билл. — Мне теперь и четырех хватает.

— Сегодня тебе придется выпить больше, — прикинул Эдди. — Просто тебе не хватает практики. Ты же солдат, ты должен быть способен на большее, чем какие-то четыре пинты, приятель. Ты не можешь подвести свое отделение.

Билл улыбнулся. Эдди не изменился ни капельки, все его манеры и привычки остались при нем. Эдди всегда будет ефрейтором. Всегда будет верховодить. Он привык отдавать приказы и уверен, что остальные будут им следовать. И когда ты видишь этого человека с пинтой пива в руке, желание вспоминать, сколько тебе лет, как-то пропадает. Всем им давно за семьдесят, а Эдди все тянет свое «я могу выпить больше, чем ты». Но на самом деле он знал, что делает, и специально подкалывал Барри, потому что старый морской волк принимал жизнь слишком серьезно. Эдди вел себя как молодой парень, и если не брать в расчет морщины, то таким он, в сущности, и был.

Билл кивнул; он знал, куда попал. Он не беспокоился. Сейчас было бы неплохо напиться, не думая о том, что почем. Хоть он и не сражался рядом с этими парнями, он чувствовал нечто такое, что намертво связывало его с ними, и чего он никогда не чувствовал по отношению к тем, кто не воевал в той войне. Он не ощущал себя близким Бобу Уэсту, хотя ощущал себя близким пилотам «Спитфайеров» Второй мировой. Те, в общем-то, ничем не были защищены от смерти, в то время как Уэст был частью сведенной к минимуму риска машины. Он рассказывал Фэрреллу, как начальство подгоняло его — давай, убивай иракцев, и еще он помнил песню летчиков Второй мировой — «я не расслышал, что сказал командир, и я надеюсь, он сказал — возвращайся, возвращайся, возвращайся на базу, возвращайся, возвращайся, возвращайся на базу». Фэррелл слышал, как песня звучит в его голове. Ничего не меняется. И Эдди снова выпил больше, чем он.

— Нам надо поторопиться выпить побольше пива из этих стеклянных кружек, — сказал Эдди, фыркнув. — Пока это мудачье в Брюсселе не заменило пинту своей вонючей метрической системой. Тогда придется платить еще больше.

— Просто блевать хочется, как подумаешь о том, что они делают, — заворчал Барри. — Сдают Англию даже без боя. Если кого-нибудь из этих политиканов поставить на линию фронта, они слиняют за милю еще до начала огня.

— Кому он нужен, этот Евросоюз, — сказал Эдди, усмехнувшись. — Немецкие банки хотят контролировать Европу, но обычным-то людям это не нужно. Даже французы не хотят входить в Союз, а скандинавы и вовсе — демонстрируют отличный пример национальной гордости. Если бы такой патриотизм был в каждой стране, нам не о чем было бы беспокоиться. Но они хотят уничтожить наши национальные отличия. То, чего они не смогли добиться во время войны.

— Это все ультраправые бизнесмены, — сказал Барри.

— Это все ебучие коммунисты и социалисты, — ответил Эдди. — Они не могут допустить, чтобы мы были другими. Все семидесятые напролет они пытались подорвать нашу экономику, устраивали забастовки безо всякого повода. Русские всегда имели виды на Англию. Они знали, если они сломят нас, значит, Европа — их. Это старый большевистский план. Международный коммунизм.

У Фэррелла были сильные сомнения насчет такой уж заинтересованности Советов в Англии. У них хватало своих проблем — со своим собственным народом хотя бы — но атмосфера в Англии в семидесятые действительно была нерадостной. Тэтчер только-только пришла к власти. Она обещала всем и каждому, что все будет как в старые добрые времена, и лучшую жизнь рабочему классу, но на самом деле набросила узду покрепче. Она делала все для развития тотального капитализма и ничего — для более традиционных ценностей. Фэррелл был сторонником смешанной экономики. Консерваторы готовы были распродать все ради выгоды правящего класса, сиюминутной выгоды. Он не возражал Эдди, потому что хотя их взгляды и расходились, это были всего лишь разговоры. По крайней мере оба они осознавали опасность Евросоюза.

Их отношение к нему было одинаковым, но хотя так же, как Эдди, он рассматривал ЕС как попытку уничтожить индивидуальные особенности наций, ненавязчиво заменив их обществом по типу «купи-продай», все-таки главную опасность он видел в сосредоточении в одних руках неограниченной власти. Да, в данный момент стоящие у власти бюрократы предпочитают рафинированный либерализм, но если вдруг маятник качнется в сторону правого экстремизма, кто сможет помешать им? Но он не будет спорить. У него есть свое мнение, и этого достаточно.

— Лучший секс у меня был с японкой, — влез Тед, перебивая Эдди. — Мне тогда было шестьдесят, мы познакомились на выставке автомобилей. Ей было около пятидесяти, она хорошо сохранилась. Это было просто чудесно. Я все думаю, что сейчас с ней стало?

Эдди замолчал и уставился на Крысу Пустыни.

— Здорово, да? — сказал он, засмеявшись. — Тед никогда не изменится. Ты пытаешься заставить его подумать о том, как Англию разрушают изнутри, а он талдычит о японке, с которой спал тысячу лет назад. Он умрет со стоящим членом. Слишком многие думаю: о женщинах и развлечениях вместо того, чтобы думать об Англии. Давай-ка, Тед, твоя очередь идти за пивом.

— Да ты единственный выпил.

— Ну так поторопитесь. Незачем время терять.

— Ладно, Эдди. Не знаю, как ты умудрился настрогать пятерых детей, раз ты так пьешь. Ты же пьяный все время.

Эдди фыркнул.

— Я — сильный, вот и все.

— Они хорошие дети, — сказал Тед. — Ты можешь гордиться ими, Эдди.

Тед Фэрреллу нравился. Он был достойным человеком, всегда хорошо одевался. Фэррелл понимал, почему Тед оказывает такое влияние на женщин. Он был как кинозвезда, только без апломба. После войны ему удалось разбогатеть на торговле автомобилями, потом он занимался разными вещами, но в конце концов вернулся к машинам. У него всегда были деньги, но главной его любовью была музыка. Он любил джаз и тратил деньги в «У Ронни Скотта» и других джаз-клубах Лондона. В старые деньки туда и Эдди захаживал вместе с ним. Тед знал по именам всех мастеров джаза, и со многими лондонскими музыкантами был знаком лично. Особенно он восхищался Алексис Корнер. Тед умел красиво говорить, модно одеваться и не искал неприятностей. Политика его не интересовала. Он говорил, что солнце Северной Африки выжгло из него всю эту чепуху. Вот о Монти и Роммеле он мог поговорить в любое время и в любом месте. Сейчас он жил в Шефердз Ваш и пристрастился к пулу. Он частенько играл в местных пабах, выуживая деньги из карманов слоняющихся вокруг бильярдных столов юнцов. Тед знал, как вести себя с Эдди.

— Хватит, Эдди. Давай собираться. Здесь слишком дорого. Мы можем найти место подешевле, в армейском клубе например.

Эдди согласно кивнул, и остальные допили свое пиво. Против такого довода возразить было нечего. Тед прав. Солдатам не стоит попадать впросак.