Предисловие

Лори Р. Кинг, Лесли С. Клингер

Перевод М. Вершовского

Только подлинный гений способен создать изобретение или героя, которые заполнили бы зияющую дыру в нашей жизни — дыру о существовании которой мы не только не знали, но даже не подозревали. Тысячи лет нам вполне хватало бумаги и пера. Затем появилась электронная почта — и теперь уже никто не может представить жизни без нее. Картины и литографии содержали в себе весь словарь визуального творчества — до тех пор, пока фотография не стала всеобщим языком. Однако в нашей истории полным-полно героев, о которых можно рассказывать без конца, — так с какой стати нам мог бы понадобиться тип, представлявшийся «детективом-консультантом», к тому же мизантроп с целым набором малоприятных и просто нездоровых привычек?

Тем не менее в один прекрасный день 1887 года Артур Конан Дойл сел за стол и написал повесть о некоем странном молодом человеке с особыми талантами. Написал — и изменил мир. «Этюд в багровых тонах» — это история действительно молодого человека, переполненная Романтическими Приключениями и поразительными идеями, а также волнующими строками (которые современный редактор отчеркнул бы синим карандашом как чересчур мелодраматичные) вроде такой: «Сквозь бесцветную ткань нашей жизни пробегает багровая нить убийства, и наш долг состоит в том, чтобы распутать ее, изолировать и обнажить каждый ее дюйм».

Практически мгновенно вокруг Шерлока Холмса выросла целая индустрия почтительных и сатирических публикаций, имитаций и пародий. Холмс представал в тысячах не-дойловских воплощений: его женили, отправляли в экзотические края, сводили со знаменитыми персонажами истории и литературы, делали моложе, старше, выше, короче, он становился более статичным или, напротив, эмоциональным — вариациям буквально не было конца. Конан Дойл и сам пописывал не-холмсовские истории, которые, однако, явно базировались на этом его персонаже. И прежде никем не замечавшаяся дыра в нашей жизни (размер и значение которой сам сэр Артур отказывался признать) оказалась не чем иным, как архетипом: рыцарем наших дней, героем с мятущейся душой и одним-единственным другом, человеком, «который никогда не жил, а потому не может умереть», тем, кто сегодня живее, чем любой из его современников по Викторианской эпохе, включая, кстати, и саму королеву Викторию.

В этой книге собраны рассказы восемнадцати ведущих писателей, исследующих контуры и границы нашего архетипа, играющих вариантами: как такой платоновский идеал героя-детектива мог бы выглядеть в различных ситуациях и под разными масками. Одни авторы вспоминают еще не рассказанные истории о Великом Детективе, другие смотрят на него с позиций сегодняшнего дня, иные же вслушиваются в эхо его стремительных шагов.

Все эти рассказы были вдохновлены сэром Артуром Конан Дойлом и его первым этюдом о Шерлоке.

* * *

Лори Р. Кинг — лауреат множества премий («Эдгар», «Кризи», «Агата», «Неро», «Лямбда», «Макавити») и популярный писатель, автор десятка криминальных романов, в половине из которых героем является «величайший детектив в мире — и ее муж, Шерлок Холмс». Мэри Рассел («Ученик пчеловода», «Король пиратов») предстает в романах Кинг как юное, женственное и современное воплощение Холмса, с которым она случайно сталкивается в 1915 году в Суссексе — и которого с ходу ставит на место. Отчаянная смелость Кинг была вознаграждена: она стала членом клуба «Нерегулярные бейкерстритчики», где работает над редактированием книг, связанных с Холмсом и написанных старшими членами клуба «Нерегулярщиков» — плохо замаскированная попытка удержать ее от создания новых романов с Мэри Рассел.

Лесли С. Клингер — лауреат премии «Эдгар» за составление и редактуру «Нового аннотированного Шерлока Холмса», коллекции всего холмсовского канона с немыслимым количеством сносок и примечаний. Он был также редактором-составителем «Нового аннотированного Дракулы» и целого ряда антологий викторианского детектива и литературы, посвященной вампирам. В последнее время вместе с Нилом Гейманом он работает над «Аннотированным Сэндменом» для «DC Comics». Клингер является членом «Нерегулярных бейкерстритчиков», одновременно успевая вести факультативные занятия в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса по курсам Холмса, Дракулы и викторианского мировоззрения. Основная его работа — адвокатура, а живет он в Лос-Анджелесе с женой, собаками и тремя кошками. Впервые Лесли столкнулся с Холмсом и его миром в 1968 году, обучаясь на юридическом факультете. Встреча состоялась на страницах классического труда Уильяма С. Бэринг-Гулда «Аннотированный Шерлок Холмс», и для Клингера это стало делом всей его жизни. Данная антология — результат того, что множество его, казалось бы, «нормальных» друзей-писателей, как выяснилось, разделяли его страсть к холмсовским историям.

 

Кем вы станете без чужого обличья?

Алан Брэдли

Перевод М. Вершовского

И как давно он наблюдает за мной?

Я стоял здесь уже с четверть часа, безразлично переводя взгляд с маленьких мальчиков в матросских костюмчиках на их сестер в фартучках, глядя, как все они, под пристальным надзором целого батальона нянь и нескольких матерей, бродили, словно карликовые гиганты, подгоняя свои игрушечные кораблики, сгрудившиеся в Серпентайне.

Дунул внезапный ветерок, закруживший опавшие листья и принесший едва ощутимую прохладу в этот идиллический день ранней осени. Я поежился и поднял воротник, волоски на моей шее вздыбились.

Точнее было бы сказать, что поднятый воротник заставил их улечься на место, но оттого, что до этого момента я не чувствовал своих стоявших дыбом волос, мне стало еще больше не по себе.

Может быть, это произошло потому, что на прошлой неделе я присутствовал на демонстрации профессора Малабара в «Палладиуме». Его необъяснимые контакты с невидимым миром заткнули рты даже самым ярым скептикам, к которым я, уж можете мне поверить, никогда не относился.

Должен признаться, что я всегда верил в теорию о том, что из глаз смотрящего исходит некая сила, улавливаемая еще не открытой наукой чувствительной точкой на шее человека, за которым наблюдают, — феномен, который, я убежден, вызван особыми свойствами магнетизма, принципы которого нами еще не вполне осознаны.

Короче говоря, я знал, что на меня внимательно смотрят, — факт, сам по себе, не обязательно неприятный. Что, если на меня положила глаз одна из аккуратно одетых нянечек? Хотя ныне я более консервативен, чем прежде, я прекрасно знаю, что выгляжу все еще весьма внушительно. Во всяком случае, когда сам этого хочу.

Я медленно повернулся, стараясь, чтобы мой взгляд скользил поверх голов гувернанток, и, завершив свой сканирующий полукруг, убедился, что все они заняты либо болтовней, либо чтением.

Тогда я стал изучать их более пристально, обратив особое внимание на ту, что сидела одна на скамейке, склонив голову словно в безмолвной молитве.

Именно в тот момент я его и увидел: за лебедями, за игрушечной подводной лодкой.

Он тихо сидел на скамейке, сложив ладони на животе, его полированные туфли составляли идеальный прямой угол с гравийной дорожкой. Адвокатский секретарь, подумал было я, хотя его аскетическая худоба никак не стыковалась с юриспруденцией.

Сам он явно хотел остаться незамеченным (будучи мастером этого искусства, я сразу это понял), но его взгляд — на удивление пронзительный — был взглядом орла: жестким, холодным, объективным.

Внезапно, к ужасу своему, я почувствовал, как ноги сами несут меня по направлению к незнакомцу и его скамейке, словно он призывал меня каким-то неведомым оккультным устройством.

Еще мгновение, и я… стоял перед ним.

— Чудесный день, — сказал он голосом, вполне подходящим для шекспировской сцены, однако, при всей его глубине, слегка искусственным. Помолчав, он добавил: — После дождя всегда особенно остро чувствуешь запах города.

Я вежливо улыбнулся. Все мои инстинкты умоляли меня не затевать разговора с этим словоохотливым незнакомцем.

Он подвинулся, прикоснувшись к деревянному сиденью длинными пальцами.

— Садитесь, прошу вас, — сказал он, и я подчинился.

Я достал портсигар, вынул сигарету и похлопал по карманам брюк в поисках спичек. Словно по волшебству спичка «Люцифер» зажглась в его руке, и он дал мне прикурить.

Я протянул портсигар ему, но он вежливо отказался. В осеннем воздухе повисла струйка дыма.

— Похоже, вы пытаетесь избавиться от этой вредной привычки?

Должно быть, я выглядел совершенно ошарашенным.

— Запах бергамота, — произнес он. — В Америке это называют «чай осуиго»; там его отвар пьют исключительно ради удовольствия. Бывали в Америке?

— Не был давно, — сказал я.

— А… — Он кивнул. — Так я и думал.

— Похоже, вы очень наблюдательный человек, — рискнул заметить я.

— Стараюсь поддерживать форму, — сказал он, — хотя это уже не так легко, как в молодости. Странно, не правда ли, что, по мере того как прибывает опыт, чувства словно притупляются? Их нужно тренировать, играя ими, как этот паренек, Ким. Из Киплинга. Вам нравится Киплинг?

У меня возник соблазн ответить хриплым голосом старого хрыча: «Не знаю, я и в Киплинге давненько не бывал», — но что-то подсказывало мне (опять это странное чувство!), что с ним шутить подобным образом не стоит.

— Читал, но очень давно, — сказал я.

— Киплинг. Исключительный писатель. Интересно, не так ли, что близорукий человек столь красочно описывает именно это чувство?

— Вероятно, компенсация, — предположил я.

— Ха! Да вы психиатр! И последователь Фрейда!

Черт бы его побрал. Через минуту он попросит меня вытащить карту и скажет мне телефонный номер моей тети.

Я сделал легкий кивок.

— Так я и думал, — сказал он. — По вашим туфлям я понял, что вы бывали в Вене. Подошвы герра Штокингера не спутать ни с какими другими.

Я повернулся и впервые рассмотрел этого человека с головы до ног. Тесный пиджак, потертые брюки, открытый воротник рубахи, красный шарф вокруг шеи, а на голове — кондукторская фуражка с номером 309 на медной бляхе.

Рабочий? Нет, староват для такого занятия, подумал я. Скорее кто-то, кто хотел бы выдать себя за работягу. Возможно, детектив страховой компании? При одной мысли об этом мое сердце похолодело.

— Должно быть, частенько сюда наведываетесь? — спросил я, принимая правила его игры. — Угадываете профессию незнакомцев… Развлекаетесь понемногу?

Его брови чуточку приподнялись.

— Развлечение? На поле жизненной битвы нет места развлечениям, мистер…

— Де Воорс, — сказал я, произнеся первое, что пришло в голову.

— А! Де Воорс. Следовательно, голландец.

Это был не столько вопрос, сколько утверждение — словно он проверял по пунктам какой-то невидимый список.

— Да, — сказал я. — По происхождению.

— Говорите по-голландски?

— Нет.

— Как я и думал. Лабиальные звуки у вас формируются иначе.

— Послушайте, мистер…

— Монтегю, — сказал он, обхватив мою руку в самом сердечном рукопожатии.

Но почему у меня возникло чувство, что он одновременно прощупывает пальцем мой пульс?

— Сэмюэл Монтегю. Рад познакомиться с вами. Искренне рад.

Он приложил два пальца к козырьку фуражки, словно отдавая мне честь.

— Вы не ответили на мой вопрос, мистер Монтегю, — сказал я. — Так часто вы сюда наведываетесь, чтобы понаблюдать?

— Парки нашей столицы просто подталкивают мысль, — сказал он. — К тому же обилие зелени помогает высвободиться уму.

— Свободная езда не всегда безопасна, — сказал я, — особенно для ума, привыкшего ездить по накатанной дорожке.

— Великолепно! — воскликнул он. — Метафора! Хотя голландцы не особенно склонны к метафорам.

— Послушайте, мистер Монтегю, — сказал я. — Не уверен, что мне нравится…

Но его ладонь уже сжимала мою руку.

— Без обид, дружище. Без обид. Во всяком случае, стало ясно, что ваш британский ежик оказался более колючим, чем ваша голландская куница.

— Что, черт дери, вы хотите этим сказать?! — Я вскочил на ноги.

— Ничего, абсолютно ничего. Попытался пошутить — увы, неудачно. Прошу прощения.

Он потянул меня за рукав и заставил снова опуститься на скамью.

— Видите того типа… Вон там… — сказал он негромко. — Не смотрите на него так открыто. Да, тот, что за оградой газона. Что вы о нем можете сказать?

— Он врач, — сказал я быстро, радуясь, что разговор пошел не обо мне. Расширившиеся глаза собеседника подсказали мне, что я угадал.

— Но откуда вы знаете? — требовательно спросил он.

— У него слегка сутулые плечи, выдающие человека, которому приходится проводить долгие часы у постели больного.

— И?..

— И кончики его пальцев в пятнах от нитрата серебра, которым он сводит бородавки.

Монтегю рассмеялся.

— Почему вы уверены, что он не обычный аптекарь-курильщик?

— До сих пор он ни разу не закурил, притом аптекари не носят черные саквояжи.

— Великолепно! — воскликнул Монтегю. — Добавьте к этому значок больницы Барта на его лацкане, печатку Королевского колледжа хирургов на цепочке от часов и, конечно, стетоскоп в кармане пиджака.

Я заметил, что улыбаюсь ему во все тридцать два зуба — как Чеширский кот.

Похоже, включаюсь в игру.

— А смотритель парка?

Я обвел взглядом старика, который острым наконечником палки накалывал бумажки и со снайперской точностью стряхивал их в мусорный бак на колесиках.

— Старый солдат. Хромает. Был ранен. Большое крупное тело, которое с трудом удерживают слабые ноги. Вероятно, провел много времени в госпиталях, залечивая свои раны. Не офицер — не та выправка. Я бы сказал — пехота. Служил во Франции.

Монтегю слегка закусил губу и подмигнул мне.

— Прекрасно! А вот теперь… — Он указал подбородком на женщину, сидящую на самой ближней к воде скамейке. — Совершенно ординарный, ничем не примечательный человек. Спорю на шиллинг, что вы не сможете сообщить мне о ней три значимых факта.

Пока он говорил, женщина вскочила на ноги и бросилась к ребенку, который уже по колени вошел в воду.

— Генрих! Иди сюда, милый лягушонок!

— Она немка, — сказал я.

— Безусловно, — кивнул Монтегю. — Но дальше? Пожалуйста, продолжайте!

— Она немка, — произнес я так, словно ставил точку на этом бесполезном упражнении. — И всё.

— И всё? — спросил он меня, придвинувшись почти вплотную.

Я счел ниже своего достоинства отвечать.

— Что ж, разрешите взглянуть мне, если вы позволите начать оттуда, где остановились. Как вы уже заметили, она немка. Начнем с этого. Отметим далее, что она замужем: кольцо на безымянном пальце левой руки делает этот факт очевидным, а подтверждает его то, что юный Генрих, потерявший палочку в воде, вылитая копия своей матери.

Она вдова — и, насколько я могу судить, с совсем недавнего времени. Ее черное платье буквально на днях было приобретено в магазине траурных принадлежностей Питера Робинсона. Ярлычок все еще не срезан, что говорит — среди прочего — о том факте, что, невзирая на ее кажущиеся спокойствие и уравновешенность, она чрезвычайно расстроена, а служанки у нее уже нет.

Несмотря на то что она не обратила внимания на ярлычок, у нее прекрасное зрение. Это следует из того факта, что она читает книгу очень маленького формата и одновременно — лишь приподняв глаза — следит за малышом, который играет почти посередине пруда. Как вы думаете, что привело такую женщину в общественный парк?

— Но послушайте, Монтегю, — сказал я. — Вы не имеете права…

— Тихо! Я всего лишь рассматриваю возможности. По правде говоря, я еще и не начинал. Так на чем мы остановились? Ах да. Немка. Безусловно немка. Но из какой области?

Начнем с маленького герра Генриха. Как она назвала его? «Милый лягушонок», не так ли? Это выражение не ограничивается окрестностями Бадена, однако встречается там гораздо чаще, чем в любой другой части страны.

Прекрасно. На данный момент у нас есть гипотеза, что эта молодая вдова — из Бадена. Как мы можем проверить столь смелое предположение?

Обратите внимание на ее зубы. Когда она звала ребенка, мы с вами оба заметили два ряда очень ровных и сильных зубов, которые примечательны не их радующей глаз ухоженностью, а тем, что они розоватого цвета. Явление достаточно редкое, но тем не менее отмеченное наукой. Оно наблюдается только у тех, кто с детства — с рождения — пил воду из определенных источников, содержащих большое количество железа.

Мне известно — ибо я сам лечился в тех местах, и с успехом, — что один из источников с самым высоким содержанием железа находится в окрестностях Мергентгейма. Да, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что наша дама — швабка из Бадена. Об этом, кстати, говорит и ее акцент.

Я едва удержался от смеха.

— Притянуто за уши, абсолютно. Ваша гипотеза, как вы ее назвали, базируется лишь на предположениях. Что, если она носит траур по отцу? Или по матери? Или по бабушке, в конце концов?

— Тогда ее фамилия не стояла бы на первых полосах всех газет как жены жертвы убийства.

— Что?

— Трагично, но правда, уверяю вас.

Он выудил из жилетного кармана газетную вырезку в две колонки, которую затем развернул и расправил на колене.

— «Шокирующая смерть на Банком-Плейс, — прочитал он. — Сегодня ранним утром полиция прибыла в дом номер шесть на Банком-Плейс, будучи вызвана миссис Фридой Барнетт, которая за мгновения до того обнаружила своего мужа, Уэлланда Барнетта, пятидесяти лет, проживавшего по тому же адресу, лежащим в луже крови. Жертве было нанесено множество колотых ран в основание шеи, каждая из которых, согласно заключению судмедэксперта, могла быть смертельной…»

Он на мгновение оторвался от газетной вырезки.

— Вот этого им не стоило писать. Во всяком случае, до вскрытия и тщательного расследования. Уверен, что чьи-то головы слетят с плеч — если вы не сочтете мою фразу слишком жестокой.

Я не нашелся что ответить, и Монтегю продолжил чтение:

— «Соседи характеризуют покойного как человека добропорядочного. У него не было врагов, как сообщила нам миссис Барнетт, оплакивавшая потерю вместе с ее единственным сыном Генрихом четырех лет…»

Эти газетенки всегда целят в самое сердце — как солдаты на учебных стрельбах. На чем мы остановились? Ах да, ее ребенок…

Монтегю сделал паузу, посмотрев на малыша, который наконец выудил свою палочку из пруда и сейчас сердито шлепал ею по поверхности воды, словно в наказание.

— «…Ее единственным сыном Генрихом четырех лет, — продолжил он. — Инспектор Грегсон из Скотленд-Ярда сказал, что, по его мнению, мотивом могло быть ограбление, поскольку Эллен Димити, кухарка Барнеттов, сообщила, что у жертвы на цепочке для часов недостает маленького серебряного ключика особой формы. До окончания расследования инспектор Грегсон отказался сообщить другие детали, однако обратился ко всем, кто мог бы располагать информацией о данном преступлении…» — и т. д., и т. п. Хотите взглянуть?

Он протянул мне вырезку, но я отрицательно мотнул головой.

— Нет, спасибо. Такие вещи меня расстраивают.

— Да, — сказал он, — меня тоже. Именно потому я и поехал в дом номер шесть на Банком-Плейс и упросил своего старого друга Грегсона позволить мне осмотреть место происшествия.

— Инспектора Грегсона? Так вы с ним знакомы?

Монтегю хохотнул: на удивление высокое кудахтанье, закончившееся сдавленным кашлем.

— Говорят, что даже у старых каторжников есть друзья, — заявил он. — Странно, не правда ли, какие неожиданные встречи случаются в парке?

Я ничего не сказал, потому что сказать мне было нечего.

— Самое любопытное здесь, — продолжал он, словно я его об этом спрашивал, — положение ран, которые были нанесены в самый верх шеи. Уэлланд Барнетт был очень высоким человеком — шесть футов и три или четыре дюйма по моим собственным измерениям лежащего тела. Я не расстроил вас?

— Нисколько, — возразил я. — Просто сегодня я еще не успел позавтракать, и это, видимо, сказывается.

— А, вот в чем дело. Нам стоило бы зайти к «Шарманщику Харту» за порцией свиных ножек и пинтой «Бертона». Тогда мы будем готовы ко всему остальному.

Я слабо улыбнулся.

— И, кстати, о вдове, — сказал он, взглянув на женщину в черном, которая неподвижно сидела на скамейке, глядя вниз немигающими глазами. — Вам не кажется странным, что она явилась в общественное место, тогда как ей было бы куда лучше пребывать дома, с задернутыми шторами и нюхательными солями?

Хотя, может быть, все дело в ребенке? Возможно, она хотела побыстрее увести маленького Генриха из этого дома смерти? Но нет, старина Грегсон уверил меня, что ребенок всячески противился тому, чтобы его вытаскивали на улицу, и закатил такую сцену, что пришлось вмешаться даже соседям.

Конечно, Грегсон не имел права удерживать ее. Она сообщила о том, где нашла тело мужа, ее слова внесли в протокол, дом обыскали, а тело унесли.

Но тогда почему, почему же она ушла?

Я пожал плечами.

— Кто знает? — сказал я. — Причин может быть столько, сколько звезд на небе. Гадать тут бесполезно.

— Гадать? — И голос, и брови Монтегю взлетели вверх. — Когда мы имеем дело с убийством, всякие гадания летят в урну! Факты, и только факты, которые нужно удар за ударом вколачивать в загадку, как гвозди в подкову. Бах! Бах! Бах! Бах! Вы слышите эти удары, мистер Де Воорс?

— Нет, — ответил я, — но большим воображением я никогда не отличался.

— Ну так я помогу вам, — сказал он. — Представьте себе вот что. Представьте, что в один прекрасный осенний день женщина покидает дом, где только что зверски убили ее мужа, и отправляется со своим единственным ребенком в парк, отстоящий более чем на милю от дома.

Почему не в парк, расположенный буквально через дорогу? Или в соседнем квартале? Или в следующий за ним?

У ребенка с собой никакого кораблика — только палочка, которую он подобрал у ворот. Я это видел своими глазами. Значит, главным фактором в выборе парка было не наличие воды, а расстояние, хотя и оно играло второстепенную роль. Она не хотела, чтобы за ней наблюдали. Она пришла именно сюда, в чем я был абсолютно уверен. Где еще можно так надежно спрятать ребенка, как не в самом большом парке города?

— Вы сказали: «второстепенную роль». А что же было первостепенным?

— Я полагал, это очевидно, — сказал Монтегю. — Она пришла, чтобы встретиться с кем-то.

— Боже! — воскликнул я. — Но с кем?

— С вами, — ответил Монтегю, сворачивая газетную вырезку и пряча ее в карман. — Прежде чем вы появились, я наблюдал за женщиной, поигрывающей ключом. Она с полдюжины раз доставала его из сумочки, чтобы убедиться, что он еще при ней. Когда наконец вы пришли — кстати, опоздав, судя по тому, сколько раз она бросала взгляд на часы, — она подчеркнуто не смотрела в вашу сторону. Еще интереснее то, что и вы не смотрели на нее. Если подумать, ведь это странная штука: женщина с такой великолепной фигурой, которую не пожирает глазами джентльмен вашего… хм… темперамента…

— Это абсурд и нелепость, — сказал я.

— В самом деле? — спросил он голосом, ровным, как игорный стол. — Несмотря на все доказательства противного?

— Какие доказательства? — Я не смог удержаться от вопроса. Этот тип пытался обставить меня!

— Во-первых, ваш рост, — сказал он. — Вы вполне могли нанести колотые раны в шею такому гиганту, как Уэлланд Барнетт. Конечно, сам по себе рост еще ничего не значит. Но далее мы переходим к вашему поведению. Вы описывали круги вокруг скамейки, на которой сидит эта дама, однако не приближались к ней. Сначала, по-видимому, из-за гувернантки — рыжей девицы, подошедшей к мадам попросить карандаш, чтобы заполнить один из этих новомодных сканвордов, которые стали всеобщей манией. Потом вам помешал пенсионер, присевший рядом с ней и долго, невозможно долго кормивший голубей. После этого — прошедшие мимо два полицейских констебля. Увы, сэр, у нее просто не было возможности передать вам заветный ключик — ключик, что даже на таком расстоянии и при моем уже небезупречном зрении очень похож на тот, который подходит к депозитным боксам для хранения ценностей в компании «Нэшнл сейф депозит компани» на Виктория-стрит.

Что же касается ваших с ней отношений, то об этом лучше не спрашивать. Стоит разве что упомянуть об изящной схеме, касающейся солидной суммы денег, а также, если я не ошибаюсь, полиса страхования жизни. Старая история: психоаналитик-фрейдист, его пациентка, запертая в золотой клетке брака без любви, сочувственные беседы (у вас это, кажется, называется трансференцией?), соблазн, падение…

— Это возмутительно! — гневно воскликнул я. Гувернантки уже в открытую пялились на нас.

— Да, и еще, — сказал Монтегю, словно припомнив что-то. — На подошве вашей правой туфли остались следы крови. Я заметил это, когда вы скрестили ноги.

Я вскочил со скамейки и быстро осмотрелся. Совсем недалеко от нас сидела Фрида, все так же, словно в трансе, уставившись взглядом в землю. Видела ли она ту безнадежную ситуацию, в которой я оказался?

— Ватсон, — позвал он кого-то совершенно иным тоном. — Мне кажется, наступил ваш черед. Поднимите его свернутую газету. И будьте осторожны — там нож.

Тот самый доктор, который до сих пор безмятежно стоял под одним из деревьев, двинулся к нам, и в его ладони внезапно появился старый, но от того не менее опасный армейский пистолет. Он прикрывал его своей черной сумкой так, что оружие было видно только Монтегю и мне.

— Стойте спокойно, — сказал Монтегю. — Мой друг-медик давно не практиковался по части стрельбы, а спусковой крючок у этой штуки очень чувствительный. Несчастные случаи нам сейчас ни к чему. А вот и констебли! — сказал он, подзывая приближающихся полицейских. — И, как всегда, вовремя. Здесь есть кое-кто, кого ваше начальство очень хотело бы видеть. И кто знает — может быть, кого-то из вас ждет повышение по службе?

— Дьявол! — сплюнул я в сердцах. — Ты такой же Сэмюэл Монтегю, как я марсианин. Ты Шерлок Холмс!

Когда констебли с обеих сторон взяли меня за руки, он поднялся, стукнув шутливо каблуками друг о друга, и поклонился.

— Кстати, — сказал он полицейским, — дама на второй скамеечке — миссис Барнетт. Инспектор Грегсон будет перед вами в неоплатном долгу, если вы упомянете о странной формы серебряном ключике, который наверняка найдете в ее сумочке.

Обращаясь к доктору, он произнес:

— Пойдемте, Ватсон. Сегодня в «Гэйети» выступает несравненная Эвелин Лэй, и у нас как раз хватит времени на то, чтобы подкрепиться ростбифом в ресторанчике «У Симпсона». Театральное искусство не всегда получает заслуженно энергичные аплодисменты.

Когда меня уводили, я не сдержался и бросил через плечо:

— Однако что же вы будете делать, Холмс, когда поймаете последнего преступника в Лондоне? Чем тогда можно будет оправдать ваши бесконечные переодевания и грим? Кем вы станете без чужого обличья?

Признаюсь, ярость вывела меня из равновесия. Когда мы проходили мимо Фриды, то она, бедная, дорогая, такая слабая Фрида, с розоватыми — о чем мы уже говорили — зубками, даже не подняла глаз, чтобы взглянуть на меня.

— Элементарно, — услышал я ответ Холмса, когда мы шли по усаженной деревьями аллее в сторону железных ворот. — Всё элементарно, дружище. Я уже присмотрел себе коттедж в Сент-Мэри-Мид.

* * *

Детективные романы Алана Брэдли о Флавии де Люс были переведены более чем на тридцать языков. Брэдли уединился на острове в Средиземном море, взяв с собой только жену, свои книги и двух котов. Любимый дядюшка Брэдли еще ребенком познакомил его с Холмсом — и раз в пять лет обязательно перечитывал племяннику все эти книги. Алан Брэдли является соавтором (вместе с покойным доктором Уильямом Э.С. Сэрджентом) вызвавшей немалые дебаты книги «Мисс Холмс с Бейкер-стрит», в которой авторы доказывают, что Шерлок Холмс был женщиной. Поговаривают, что с тех пор Брэдли мог изменить свою точку зрения.

Последняя официальная запись о жизни Холмса — рассказ «Его прощальный поклон», опубликованный в 1917 году в сборнике под тем же названием. Рассказ повествует о военной службе Холмса в роли агента под прикрытием и написан неизвестным автором (хотя вышел он под именем сэра Артура Конан Дойла).

 

О детальном знании Лондона

Тони Броудбент

Перевод М. Вершовского

Это было бодрящее, с легким морозцем, утро — редкость для этого времени года. Вчерашний туман, слава Богу, исчез, словно растворившись в глубинах памяти, а холод замораживал воздух, который я выдыхал, и он клубами курился вокруг меня, прежде чем исчезнуть в атмосфере. Я помню, как не мог оторвать взгляд от фантастических тентов Изамбарда Кингдома Брюнеля из стекла и стали — ряда за рядом превосходящих воображение пролетов, из-за которых все внизу казалось микроскопически ничтожным. Может быть, это был мой час особого, обостренного ощущения пространства, но мне представлялось, что рассеянный свет сверху размывал тень и сглаживал перспективу до такой степени, что люди внизу казались просто смутными, плохо очерченными фигурами. Меня поразило, что множество различных картин, представших моему взору, внезапно напомнили мне череду огромных расписанных задников для спектакля в «Друри-Лейн» или «Ковент-Гардене». Но, как сказал когда-то бессмертный бард, весь мир — театр.

И вправду, шум и гам огромного вокзала звучали для всего мира словно оркестр, настраивающий инструменты и ждущий дирижера: какофония, диссонанс, грохот, — но даже для моего нетренированного слуха они казались странно успокаивающими, словно звуковой предвестник симфонии, специально написанной для того, чтобы отпраздновать непрекращающееся самовоссоздание великой столицы.

Согласно британскому армейскому уставу, я прибыл на место на пять минут раньше оговоренного времени и теперь стоял, твердо упершись ногами в землю, а волна за волной безликих пассажиров текла мимо меня через входы и выходы подземки. Я сделал несколько глубоких вдохов, словно готовясь к чему-то очень важному. Я мог бы потереть руки в перчатках и даже потопать ногами, хотя, уверен, это было бы скорее от желания согреться, чем от неподобающего проявления нетерпения. Но я привык к тому, что в Лондоне именно сам факт ожидания — кого и чего бы вы ни ждали, будь то такси, поезд метро, омнибус, полицейский — есть неотъемлемая составляющая городской жизни, а сражаться за потерянные минуты или даже часы было все равно что пытаться удержать само время — то есть попросту невозможно. Но людей это все равно не останавливает. Я помню, как оттянул обшлаг своей кожаной перчатки, чтобы взглянуть на часы.

— Времена и приливы, — пробормотал я.

— Э… вам нужно такси, сэр?

— Пожалуй, да. Я прождал уже… То есть да, мне необходимо такси. Спасибо.

— Очень хорошо, сэр. Куда вам нужно ехать? Это весь ваш багаж?

— Ммм… А! Бейкер-стрит, номер 221-б. Да, багаж весь.

— Вам с ним помочь, сэр? Я заметил, у вас трость?

— Лучше помогите с этим портпледом. Наплечную сумку я возьму с собой.

— Как скажете, сэр. Прекрасная сумка — «Брэди». У меня такая же. Очень удобно. Хожу с ней на рыбалку, на охоту — а вы, сэр?

— Да, и я тоже. — Я улыбнулся водителю.

Внезапно раздался страшный грохот — скорее всего вереница тележек ударилась о барьер, но меня это напугало до смерти и я, кажется, закричал. Не помню. Потому что именно тогда я инстинктивно сделал шаг вперед, наступил на нейлоновую сумку, потерял равновесие и растянулся на бетоне, выронив трость, в то время как мои вещи разлетелись во все стороны.

— Чертова нога! — выругался я. — Когда-нибудь она меня прикончит.

— Вы не ушиблись, сэр? — окликнул меня таксист.

Шок и стыд, которые испытываешь при неожиданном падении, настолько велики, что требуется минимум пара секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Спасибо, все в порядке, — откликнулся я, отмахнувшись от пассажира, который остановился поинтересоваться, не нужна ли мне помощь. — Просто оступился. Мистер таксист, не можете ли вы забросить мой портплед вперед?

— Будет сделано! — крикнул он.

Я услышал, как хлопнула дверца такси, и наконец рассмотрел его полностью, пока он подходил ко мне, валявшемуся на холодном бетоне. Медленно поднявшись на ноги и придерживаясь на всякий случай за край такси, я наклонился и сумел-таки подобрать свою твидовую кепку, трость и заплечную сумку. Пока я отряхивал брюки, таксист с сочувствием смотрел на меня.

— Грохнулись вы будь здоров… Но сейчас-то в порядке?

Я кивнул и помахал ладонью, словно стирая весь дурацкий инцидент из памяти.

— Очень хорошо, сэр. Ваш портплед я положил вперед. Вам помочь влезть в машину? Могу опустить специальную рампу, если вам трудно поднять ногу.

Я отрицательно помотал головой, благодаря его за заботу, открыл пассажирскую дверцу и осторожно влез на заднее сиденье. Таксист кивнул и сел за руль. Должен признаться, что вся эта история меня всерьез встряхнула, и сейчас я испытывал настоящее наслаждение, слушая, как защелкиваются замки на дверцах, как машина отъезжает от стоянки и начинает двигаться в направлении Пред-стрит. Кое-как расположившись на заднем сиденье, я издал глубокий вздох облегчения и полез за своим мобильным телефоном.

— Стоп! Остановите, пожалуйста! Примите к бордюру! — закричал я. — Кажется, я выронил свой телефон, когда падал. Мы можем вернуться и поискать его?

— Черт… Ну хорошо. Держитесь.

Такси крутанулось на месте, и момент спустя я услышал, как дверца открывается. Я схватился за нее и практически вывалился на мостовую.

— Спасибо, — буркнул я через плечо. Однако не пройдя и нескольких шагов, я резко остановился и медленно развернулся. — Нет, погодите… Проклятый мобильник едва меня не надул.

Я вернулся к такси и наклонился к водительскому окошку Таксист приспустил стекло.

— Извините, что снова беспокою вас, но не могли бы вы открыть переднюю дверцу чтобы я быстро ощупал одежду прежде чем ползать как идиот по бетону? Я почти уверен, что сунул телефон в один из карманов.

Таксист улыбнулся, но я видел, что он держится настороженно — явно сказывался долгий опыт. Он открыл дверцу переднего багажного отделения. Я распахнул ее и, кивнув в знак благодарности, начал лихорадочно рыться по всем внутренним карманам моего портпледа. В спешке я закрывал и открывал одни и те же «молнии». Мелкие вещи летали вокруг: блокнот, футляр для очков, жевательная резинка, шариковые ручки. Казалось, содержимому карманов не будет конца — но мобильного телефона нигде не было. Я позасовывал все обратно, не заботясь ни о порядке, ни о том, что где лежало, застегнул карманы и затянул ремни так быстро, как только мог, хотя и был уверен, что выгляжу неловким растеряхой.

— Я был уверен, что положил его сюда, — сказал я. — Обычно я так не поступаю. Это было глупо с моей стороны…

И тут меня озарило. Я ощупал верхний шов портпледа и открыл потайной кармашек.

— Ну конечно, вот он! В «секретном» кармашке! Мне очень не хотелось бы потерять еще один айфон. Не знаю, что творится с моей головой…

Таксист сочувственно покивал.

— Да, сэр. Теперь, когда мы нашли эту штуку… Вы сказали: Бейкер-стрит?

— Кгм… Нет. Я передумал. Давайте сначала съездим в больницу Святого Бартоломью на Гилтснур-стрит.

— Бартс? Нет проблем, сэр. — Он задумался, и я увидел в его глазах тень беспокойства. — Это ведь новый онкологический центр, верно, сэр?

Я отрицательно мотнул головой и одарил его обнадеживающей улыбкой.

— Нет-нет, ничего общего с больницей. Мне просто нужно посетить их музей: ворота Генриха Восьмого вполне подойдут.

— Там одностороннее движение. Я высажу вас на Вест-Смитфилд-роуд — устроит? — Я кивнул. — Как скажете, сэр. Забирайтесь в машину.

Мы снова отправились в путь, мобильник надежно зажат в руке, заплечная холщовая сумка рядом со мной. Лондон проплывал мимо, а мой добрый друг двигался со скоростью не большей, чем у конных упряжек прошлого века. Должен признаться, я чувствовал себя глупо из-за всей этой суеты и мог лишь догадываться, что таксист обо мне думает. Я сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и осмотрел интерьер машины. Чистое, полное света и воздуха лондонское такси — такое, какому и полагается быть. И все же в нем ощущалось что-то необычное.

— Извините, это какой-то новый вид такси? — спросил я достаточно громко, чтобы привлечь внимание водителя.

— Да, верно подмечено! — прокричал он не оборачиваясь. — Машина у меня недавно, недели три-четыре. Модель LTX 4, лучше не бывает. Управление легкое, современное, сработана на совесть. И до сих пор пахнет так, будто вчера сошла с конвейера.

— Поначалу я не обратил внимания, — попытался я поддержать разговор, — но выглядит она гораздо симпатичнее прежних: округлая, вместительная.

— Производители были бы счастливы вас услышать, — рассмеялся он. — Возьмите хотя бы интерком, через который мы говорим. Большинство людей даже не замечает, что плексигласовая перегородка между ними и мной не опускается, а мы разговариваем нормально. Просто нажимаете кнопку — или я нажимаю свою, и нет нужды оглядываться, орать через плечо и все такое. При полной загрузке в пять пассажиров прекрасно слышно каждого. Имеется даже индукционная петля — новая штуковина для плохо слышащих.

— Забота о людях, — сказал я, исподтишка проверяя, нет ли на моем айфоне новых сообщений.

— Именно, — сказал он. — Вдобавок наши такси снабжены рампой для инвалидов — если возникнет такая нужда. А еще индивидуальная поддержка головы для каждого из пассажиров, кондиционер с отдельным климат-контролем плюс регулируемые светильники, если кто-то захочет почитать газету или пролистать рабочие бумаги. То же самое для меня: поддержка позвоночника, спирально-кольцевые подвески, силовое управление, независимая тормозная система — да чего тут только нет! Я даже могу включить свой МР3-плейер с той музыкой, которая мне по душе. Да еще и компьютер с навигационной системой, если вдруг понадобится.

Он продолжал болтать, расписывая свою красу и гордость, и я даже не заметил, как мы подъехали к Бартсу.

— Поразительная штука, — сказал я, — вся эта эволюция лондонских такси. Всегда те же самые, но постоянно новые. — Я сделал паузу. — Послушайте, мне нужно минут десять, не больше — сделать кое-какие фотографии. Не могли бы вы подождать меня, пока я сбегаю?

В раздумье он наморщил нос.

— Э, почему бы и нет? Только счетчик я оставлю включенным, а там уж ходите сколько вам надо. Для меня никакой разницы.

— Спасибо, — сказал я. Потом, схватив холщовую сумку, выбрался из машины, перешел на другую сторону улицы по пешеходной полосе и остановился перед аркой. Я сделал несколько фотографий статуи Генриха VIII, обернулся, помахал своему таксисту и указал рукой на арку. Потом растопырил пальцы: «пять минут». Он кивнул, раскрыл газету и начал читать. Тем временем я прошел под аркой, сменил линзы камеры, посмотрел на цифровой дисплей и сделал еще пару фотографий. После чего послал короткую эсэмэску из трех слов. Еще через несколько минут я посмотрел на часы. Времени должно хватить. Выйдя из-под арки, я вернулся к своему такси, влез в машину и поблагодарил водителя.

— Я включил обогреватель, чтобы вам было комфортнее, — сказал таксист через интерком. — Теперь на Бейкер-стрит, так?

— Я имел в виду, что 221-б на Бейкер-стрит — наша конечная остановка. Но мне надо посетить еще несколько мест согласно списку.

— Список интересных мест? И я так понимаю, что вы хотели бы, чтобы я вас ждал, вот как сейчас?

Я кивнул. Он побарабанил пальцами по подбородку. Счетчик продолжал щелкать.

— Что ж, пожалуй, я согласен, сэр, — сказал он кивнув. — Для работы сезон дохловатый, а тут еще и погода…

— Вы бы мне очень помогли, — сказал я, торопливо отыскивая нужную страницу в блокноте и протягивая его таксисту Он приоткрыл маленькое окошко в разделительной панели, я просунул голубой блокнотик сквозь него, он просмотрел список, потом перечитал его более внимательно. После чего повернулся ко мне. Глаза его сузились, в уголках губ играла улыбка.

— Если я не ошибаюсь, сэр, все эти адреса встречаются в рассказах Конан Дойла, то есть в рассказах о Шерлоке Холмсе? — Он сделал паузу. — Ошибусь ли я, если предположу, что вы один из этих «холмсианцев» — «Игра пошла!» и прочая дребедень? — Теперь таксист уже улыбался вовсю. — Хотя выдал вас конечный адрес маршрута: дом 221-б на Бейкер-стрит. Однако скажу вам, что вы далеко не первый. На своем такси я возил массу людей — в основном янки, но здесь они себя называют «шерлокиане». Вас, кстати, удивит, сколько людей прилетают к нам аж из Японии, чтобы потом рассказывать, как они прошли тропами Шерлока Холмса. При всех атрибутах: обязательное кепи, увеличительное стекло, кальян, фонарики и так далее. Один даже таскал с собой скрипку, хотя не могу сказать, была ли это «Страдивари» или нет.

Я продолжал выстраивать свою позицию:

— Вот что я подумал. Понятно, что счетчик крутится, и я мог бы рассчитаться с вами прямо сейчас. А как насчет нанять ваше такси на все утро? Так гораздо удобнее для меня — и немножко выгоднее для вас. Естественно, по той таксе, которая вас устроит.

Он снова побарабанил пальцами по подбородку.

— Не совсем по правилам, однако и не слишком эксцентрично. Время от времени случается. Те же американцы, особенно когда Сити стал разрастаться. До того — японцы, еще раньше — арабы. И все покупали лучшую недвижимость наперегонки. Сейчас, конечно, это русские или китайские бизнесмены.

Я продолжал давить:

— Но вы же видите, что все адреса — в центре Лондона. Ничего западнее Чизуика, ничего севернее Сент-Джонс-Вуда, ничего восточнее станции Олдгейт, а единственное место к югу от реки — станция Ватерлоо. — Я сделал паузу и выложил своего козырного туза. — Конечно, если эта машина не ваша…

Он искоса посмотрел на меня.

— Если серьезно, то машина моя, сэр. Так было всегда: и с моим дедом, и с моим отцом. Будучи «погонщиком», то есть владельцем и водителем, я могу делать с ней все, что захочу. — Он хохотнул. — Я так понимаю, что вы не янки и не русский олигарх, верно, сэр?

Теперь уже рассмеялся я.

— Нет, ничего экзотического. Англичанин до мозга костей. Просто надеюсь использовать эти фотографии в своей книге.

— И книга будет о Шерлоке Холмсе, сэр?

— Естественно, хотя издатели в очередь пока не выстроились.

— Что ж, ваше хобби — ваше личное дело, сэр. Хорошо. Выставляю счетчик на ноль. Я принимаю кредитные карты, дебитные карты, фишки из казино — все, что у вас найдется.

Я отрицательно мотнул головой и вручил ему двадцатифунтовую купюру чтобы покрыть сегодняшнюю поездку и с учетом чаевых.

— А, наличные? Вот как? Кредитка бедняка — так их раньше называли. Большое спасибо, сэр, вы очень щедры. Что касается предстоящих двух-трех часов, я думаю, расстояние выйдет порядка пятидесяти миль, так что пара сотен фунтов — и по рукам.

— Согласен, — сказал я. — Плюс двадцать фунтов чаевых. И я хочу заплатить сейчас.

— Действительно, очень щедро с вашей стороны.

Я снова раскрыл бумажник и достал еще одну хрустящую, новенькую двадцатифунтовую банкноту — вместе с четырьмя столь же хрустящими банкнотами по пятьдесят.

Его взгляд не упустил ничего.

— Значит, в «Кокс и Ко», рядом с Чаринг-Кросс, нам ехать не надо? Да и в «Ллойдз ТСБ», пожалуй?

— Я всегда предпочитаю платить наличными, — сказал я, не вдаваясь в детали. — Для ясности: никаких проблем у вас не возникнет?

— Я же сказал, сэр: никаких. Как раз достаточно за работу на один день. — Он кивнул, улыбнулся и сунул банкноты в свой объемистый бумажник. — Благодарю вас.

— Хорошо, — сказал я, снимая плащ, потому что в такси было уже достаточно тепло. — Рад, что мы договорились. И теперь можно всерьез сказать: «Игра началась!»

— Что, с вашего позволения, будет вполне уместно. Но прежде чем мы вступим в неизвестность, так сказать, вы не будете возражать, если я задам вам один личный вопрос? Ничего непристойного, просто у меня тоже имеется маленькое хобби: люблю, знаете ли, наблюдать за людьми.

— Не вижу в этом никакого вреда, — сказал я, мгновенно насторожившись. — В конце концов, ведь это я навязался вам. Что вы хотели узнать?

— Вы, случайно, не доктор, сэр, и еще уточню — не из военных ли врачей?

— Вообще говоря — да. Учился в Бартсе. Вот, хотел взглянуть на свою альма-матер, прежде чем она изменится до неузнаваемости.

— А после этого вы стали семейным доктором, и вполне возможно, «джи-пи»? Затем оставили частную практику на время службы в Королевском армейском медицинском корпусе? «Старые копьеносцы бинта и корпии», «In Arduis Fidelis», «Стойкие перед лицом опасности» и все такое прочее? Друзья и коллеги, с которыми вы провели несколько военных командировок в Афганистане? Откуда вас и демобилизовали — скорее всего из-за ранения ноги?

— Да, я бывал, то есть был, то есть все так и было — но вы-то каким чудом об этом узнали?

— Без особых проблем, сэр. Не обижайтесь, прошу вас, но «коль одеяние гласит о человеке», то вы вряд ли занимались частной практикой. Дешевая клетчатая рубашка, изрядно застиранная и потертая на швах, твидовый пиджак из «Харриса» с кожаными заплатами на локтях, кавалерийские брюки, ношенные не один год, начищенные туфли, на которых недавно сменили и каблуки, и подошву за счет министерства обороны, в целом же — стандартная одежда для не слишком состоятельных офицеров. И, конечно, ваш полковой галстук: коричневый с желтым, широкие диагональные полосы на темно-синем фоне. Не говоря уже о заколке с веточкой RAMC и миниатюрной змейкой.

Я заметил, что бессознательно подергиваю галстук. Сглотнул слюну и попытался взять себя в руки. Не каждый день становишься объектом столь пристального внимания.

Но таксист еще не до конца расправился со мной.

— Добавьте еще и загар, который въелся в кожу настолько, что даже ребенок поймет: такой за десять дней на Торремолиносе не заработаешь. И пропитанный потом натовский ремешок от ваших часов, которые когда-то были «Ролексом». Добавьте хромоту. К тому же вас, похоже, серьезно тряхнуло — должно быть, оказались слишком близко к взорвавшейся мине или снаряду. Результат — пара месяцев в больнице плюс психологическая реабилитация, после чего инвалида выставили на улицу, — обычное дело для всех нас, грешных. Вот такой портрет — если не слишком вдаваться в детали.

— Но это поразительно… — пробормотал я. — Каким чудом… как вы смогли вывести столь многое из таких мелочей, включая контузию от взрыва и все остальное?

— Я уже сказал, сэр, это мое маленькое хобби, учитывая, с каким количеством людей мне приходится встречаться каждый рабочий день. Постепенно я осознал, что главное — не просто смотреть, но видеть.

— Из вас получился бы хороший детектив, — сказал я.

— Благословение свыше: неизменно любознательная натура и умение подмечать детали. Возьмем, например, этот суперсовременный центр исследования рака в Бартсе. До меня доходили слухи, что там занимаются изучением стволовых клеток. Еще одна попытка приблизить дивный новый мир, который возник около пятнадцати лет назад, когда первое млекопитающее, овечка Долли, была клонирована в лаборатории под Эдинбургом. Сейчас, если верить Би-би-си, в Японии пытаются заставить бедную слониху родить доисторического мохнатого мамонта. Я так скажу: теперь они примутся клонировать людей — самых опасных млекопитающих из всех. А после этого уже не угадаешь, кого они захотят вызвать к жизни. Поверьте мне: за кулисами всегда делается гораздо больше, чем дозволено знать таким, как вы или я. И меня ничуть не удивит, если секретные эксперименты длятся годами, а ученые просто ждут нужного момента, чтобы выложить правду на стол: они вырастили клонов человека и их воспитание уже идет.

— То, что вы говорите, немыслимо, — возразил я, но его уже было не остановить, потому что мы явно зацепили его болевую точку. Так частенько случается: социальные барьеры исчезают из-за какого-то совместно прожитого и пережитого опыта, уровень сдержанности резко понижается, и в течение какого-то времени абсолютно чужие люди общаются как старые друзья. Хотя в нашем случае, надо признаться, говорил в основном он — я слушал.

После Бартса мы посетили Олдерсгейт, фондовую биржу, станции Ливерпуль-стрит и Олдгейт. На каждой остановке я вылезал из такси, чтобы сделать несколько фотографий. Мы как раз приближались к очередному пункту в моем списке, подъезжали к Тауэру, когда таксист спросил меня, не хочу ли я выпить кофе.

— У меня здесь полный термос. Черный кофе, без сахара, зерна молол я сам. Найдется и запасная чистая чашка.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал я, и вот мы уже стоим у главного въезда в Тауэр. Таксист налил кофе и передал мне маленькую чашечку через такое же небольшое отверстие в плексигласовой перегородке, после чего пять минут, а то и больше, мы сидели, наслаждаясь кофе, — он впереди, я сзади.

— Возили их, и не раз, — заявил он, потягивая свой кофе.

— Прошу прощения? — сказал я, едва не поперхнувшись.

— Их — Холмса и Ватсона. Все эти годы. Я имею в виду своего прапрадеда, прадеда, деда, отца и себя, самого — мы все возили холмсовских актеров, так уж оно получалось. Прапрадед возил Уильяма Джиллета — тот был настоящим джентльменом. Прадед обслуживал Элли Норвуда да еще этого янки со знаменитым профилем — Джона Бэрримора. Деду довелось возить Клайва Брука и Артура Уонтнера, а однажды он даже катал по всему городу незабвенного Бэзила Рэтбоуна.

Моего невольного Чичероне невозможно было остановить, и, крепко пришпорив свою память, он выдавал имя за именем — воистину «Who’s Who» актерской профессии — с начала двадцатого века до наших дней.

— …И тогда отец, конечно, вышел — и подобрал Орсона Уэллса, который озвучивал Холмса на радио, у себя в Америке… Рассказывал, что огромный был тип, в одиночку занял все заднее сиденье…

Я подумал, что с моей стороны было бы вежливо проявить хоть какой-то интерес, и, прервав его, выдал единственную цитату из Уэллса, какую знал:

— Орсон Уэллс сказал о Шерлоке Холмсе: «Это был джентльмен, который никогда не жил, но который никогда не умрет». Довольно точная формулировка, вам не кажется?

Таксист одарил меня пренебрежительным взглядом.

— Слишком известная фраза, театральность которой только вводит слушателя в заблуждение, а то и вовсе запутывает. Знай он хотя бы половину правды…

Прихлебывая кофе, мой гид немного помолчал, собираясь с мыслями.

— Так, кто же еще? Карлтон Хоббс. Дуглас Уилмер. Ах да, Питер Кушинг. Он был замечательным Холмсом, а вдобавок — вот ведь совпадение! — однажды сыграл и самого Конан Дойла. Что касается Ватсонов, то мы возили Роберта Стивенса и его Ватсона, Колина Блейкли; Кристофера Пламмера и его Ватсона, Джеймса Мэйсона; а, и, конечно же, мистера Джереми Бретта, благослови Господь его память, с двумя его преданными Ватсонами: мистером Берком и мистером Хардвиком. Мы считали, что «Гранада телевижн» действительно попала в десятку, особенно с Бреттом. По правде говоря, мы были убеждены, что нам с ним очень повезло — до того он был хорош! Кто еще? Отец возил Майкла Кейна и Бена Кингсли, но их возил и я тоже, после того как их наградили титулами.

Я одобрительно покивал, поощряя его продолжать рассказ.

— Дважды я подвозил этого янки, Роберта Дауни-младшего, на съемки первого и второго фильмов. Чокнутый тип, но при этом очень обаятельный. Холмса в нем ни на грош, но парень он забавный: море адреналина и эта несомненная магия кинозвезды, от которой таблоиды сходят с ума. Второй раз он был со своим Ватсоном. Тот нашей выпечки — Джуд Лоу. Девки гнались за ними по улице, да и взрослые дамочки не отставали — преследовали словно какую-то поп-группу. Редкое зрелище, доложу я вам! Мой самый последний Холмс был из «Шерлока» Биба, этакая модернистская попытка слепить нового Шерлока, там его играл этот тип — Бенедикт Камбербэтч. На мой взгляд, чертовски странная фамилия для актера, но в памяти оседает, даже когда люди произносят ее черт знает как. Мне понравился его Ватсон — Фримен, Мартин Фримен, очень земной, очень реальный, сейчас, говорят, играет в «Хоббите». Так ли, сяк ли, а сложите всё это вместе — и будут сотни, сотни фильмов. И десятки тех, кто играл Холмса на пленке и на ТВ, на радио и на сцене. Да еще и по всему миру, даже в России и Японии. Ошарашивает, просто ошарашивает!

— Кто бы мог подумать, что их будет так много? — согласился с ним я.

— Все дороги ведут в Рим, а все Шерлоки — в Лондон, — сказал он.

«Если бы ты знал хоть половину правды», — подумал я, но вслух произнес:

— Вы абсолютно правы. Сериал «Шерлок», сделанный Би-би-си, великолепен — и, как мне показалось, снят с большой любовью.

— Да, сделано умно, очень умно, хотя вы можете понять, что я не в восторге от первого эпизода с этим чокнутым лающим таксистом, которого играет Фил Дэвис, во всем остальном прекрасный актер. Зачем, спрашиваю я вас, мазать благородное братство лондонских таксистов черной краской? Таксисты Лондона в роли злобных убийц? Да уж. Обхохочешься! Но где были бы гости Лондона — да и сами лондонцы, если на то пошло, — без честных, порядочных, досконально знающих свой город таксистов, всегда готовых к услугам? Нигде — вот где! Толпились бы в автобусах и метро или полагались бы на безграмотных грубиянов — водителей мини-кебов без лицензии, которые и таблицы умножения-то не знают, не говоря уж о Лондоне. Нет, эта грязная сценарная задумка всё для меня испортила! Я лично виню во всем сценаристов. Так окарикатурить достойный и трудолюбивый народ — ради лишнего пенни! Это свидетельствует лишь о том, что у них самих ни на грош воображения!

Здесь пора было вступать мне.

— Не сказал бы, что эта серия была атакой на всех лондонских таксистов. Нам показали одного больного индивидуума с вывихнутой психикой. Так уж случилось, что он еще и водитель черного такси. Уверен, что сценаристы вовсе не хотели вымазать грязью всю профессию.

— Да, но дело сделано, не так ли? И наша репутация серьезно пострадала. Даже просто вложить в умы людей такую мысль — уже преступление. Быть таксистом, доложу вам, совсем не шутка. Это работа, требующая знания двадцати пяти тысяч улиц в радиусе шести миль от станции Чаринг-Кросс. И здесь не только детальное знание Лондона плюс зеленый бейджик, сие знание подтверждающий. О нет! Для меня это еще и абсолютное знание канона.

— Канона? Вы имеете в виду все пятьдесят шесть рассказов и четыре романа о расследованиях Шерлока Холмса, записанных доктором Ватсоном?

— Конечно! Что же еще, по-вашему, я имею в виду? Уж во всяком случае, не дешевые подделки, которые безостановочно сыплют на наши головы несостоявшиеся писатели. Ну уж нет, с оригинальными историями Конан Дойла ничто не сравнится! Сейчас я вам кое-что продемонстрирую. Скажем, вы полицейский с тем самым списком мест, в которые хотели попасть. — Он приоткрыл плексигласовую перегородку и передал мне мой блокнотик. — А теперь называйте места из вашего списка, в любом порядке и направлении.

— Отлично, — сказал я, откидываясь на сиденье. — Если, как следует из ваших слов, вам известен весь канон, то где фигурирует станция Кэннон-стрит?

— Не смешите, — сказал он. — Железнодорожная станция Кэннон-стрит занимает едва ли не центральное место в рассказе «Человек с рассеченной губой».

— Что насчет станции Юстон?

— «Случай в интернате». Я прав, сэр?

— Пожалуй, — кивнул я. — Хорошо, тогда так: где одновременно фигурируют Ливерпуль-стрит, Чаринг-Кросс, а также станции Виктория и Ватерлоо?

— «Пляшущие человечки», «Происшествие в Эбби-Грейндж», «Серебряный» и «Горбун». И что бы вы там себе ни воображали, сэр, Паддингтонский вокзал, где я вас подобрал сегодня утром, фигурирует в «Тайне Боскомбской долины» и, кстати, в «Собаке Баскервилей».

— Хорошо, тогда место, где мы только что побывали: станция Олдгейт?

— Опять-таки проще простого: «Чертежи Брюса Партингтона». Черт, да я просто набираю очки горстями! Вам нужно придумать что-нибудь посложнее, сэр.

— Бентинк-стрит, Боу-стрит и Брук-стрит?

— «Последняя проблема», «Человек с рассеченной губой» и «Постоянный пациент».

— Кондуит-стрит, рынок Ковент-Гарден и Черч-стрит — та, что в Степни, а не в районе Паддингтона?

— Ну это же азбука! Хорошо, пройдем по порядку: «Пустой дом», «Голубой карбункул» и «Шесть Наполеонов». Что будет дальше: «Д» для Даунинг-стрит и «Морского договора»? Говорю же вам: я знаю каждую точку в вашем списке до «Т» включительно, так что даже если вы дадите одновременный залп из Темпла, Тауэра и с Трафальгарской площади, подловить меня вам все равно не удастся.

— Прекрасно, — сказал я, стараясь не показывать, какое впечатление он на меня произвел. Было совершенно очевидно, что он действительно знал канон и был настоящим Лесли С. Клингером, эсквайром, переодетым в форму лицензированного лондонского таксиста. — И все же?..

— Темпл, Тауэр и Трафальгарская площадь приведут вас, соответственно, к «Скандалу в Богемии», «Знаку четырех» и — снова — к «Собаке Баскервилей». Ну, может, хватит? Доказал я свои знания или нет?

— Самым убедительным образом, — сказал я, однако сдаваться так легко не собирался. — Попробуем иную тропу: отведите меня туда, где «грязная аллея прячется за высокими причалами, очерчивая северный берег реки до восточного края Лондонского моста».

Он усмехнулся.

— Отличная память, не поспоришь. Вы говорите о дороге Верхнего Суондама и «Человеке с рассеченной губой»? Конечно, конечно. Да она не существует — и не существовала никогда! Будь у меня шанс с ним встретиться, я сам раскроил бы ему губу! Уж ему-то с его интеллектом стоило знать! Я что имею в виду: напиши он «нижняя улица Темзы» — и любой бы ее нашел.

— Вы говорите о сэре Артуре Конан Дойле?

— Нет, о докторе Ватсоне! О Конан Дойле, о ком еще? Подумать только — в том же самом рассказе! — написать о «верфи Св. Павла»! Нет, она, конечно, существует, только вовсе не там, где есть… то есть была.

— Думаете, все это делалось нарочно? Чтобы сбить людей со следа? — спросил я.

— Конечно! Из этой троицы такое заметил бы любой. Холмс с помощью своей дедукции, Ватсон в записях или сам Конан Дойл, как литагент, «not de plume», или кем уж он там себя именовал. У этих троих всегда вертелись колесики внутри колесиков, загадки-шарады — и всё на виду, и всё, чтобы вас запутать! «Политик, маяк и тренированный баклан»? Ради Бога. Это нигде и никогда не было напечатано. Или так называемые монографии? «Пишущая машинка и ее связь с преступностью», «О чтении следов» или «О тайнописи»? Чистой воды болтовня. Пружинки, подталкивающие интерес читателя.

— Должен признаться, что ваш канон меня поразил, — сказал я. — Уверен, он явился ценным дополнением к Знанию, то есть к официальному экзамену, который вам пришлось сдавать, чтобы получить лицензию лондонского таксиста.

— Да, это стоило мне трех лет немалых трудов. Однако Знание Холмса — это работа на всю жизнь. Да и всей-то жизни не хватит, по правде говоря. Любопытно, что вы свели вместе два их понятия, потому что многие таксисты помнят названия и топографию города из книг о Холмсе, а не из указов какого-то давным-давно забытого лондонского комиссара полиции. И ведь так оно и должно быть, по правде говоря. Холмс сообщил Ватсону, что его хобби — детальное знание Лондона. А оно, в свою очередь, является обязательным, согласно Акту лондонских перевозчиков, что лишь доказывает справедливость моего заявления. В конце концов, кто имеет большее право дать свое имя канону, как не тот, кто столько раз нанимал лондонские кебы, преследуя преступников? Вот почему у столь многих из нас зачитанный до дыр канон всегда лежит в машине вместе со справочником «Лондон от А до Я» и последним изданием «Тайм аут».

— И все три — необходимые инструменты профессии, — сказал я, вручая ему пустую чашку. — Спасибо за кофе и пищу для ума.

После этого мы продолжили наш объезд Лондона по часовой стрелке, посещая все оставшиеся места, связанные с Холмсом и отмеченные в моем маленьком сером блокноте. Как и утром, я посылал короткие эсэмэски, подтверждая прибытие на каждое место. Через два с половиной часа мы завершили тур и оказались у финальной точки моего списка.

— Ну вот мы и на месте. Дом 221-б по Бейкер-стрит, хотя многие так называемые «эксперты» по сей день не могут прийти к соглашению, где же он находится на самом деле.

— Я выйду прямо здесь, на углу Джордж-стрит, благодарю вас, — сказал я, осматривая сиденье, чтобы убедиться, что ничего не забыл. Взял свой плащ, твидовую кепку, шерстяной шарф и холщовую заплечную сумку, после чего еще раз убедился в наличии мобильника. — Большое спасибо за чрезвычайно поучительную поездку. Я узнал много нового.

— Пожалуйста, — сказал он. Потом, к моему удивлению, вышел из машины, обошел ее и собственноручно достал мой портплед. Затем крепко пожал мою руку. — Был очень рад с вами познакомиться. Берегите себя.

Я кивнул в знак благодарности, а он вернулся к машине и отъехал, вскоре затерявшись в потоке транспорта на Бейкер-стрит. Я прошел вверх по улице и уже через пару минут был у дверей своего обиталища, которые открыл собственным ключом. Закрыл переднюю дверь на засов, прислонил трость к вешалке, поставил портплед на пол и взбежал вверх по ступенькам, на ходу снимая кожаные перчатки.

Когда я входил в гостиную, мой компаньон едва удостоил меня взглядом. Единственным знаком того, что он заметил мое присутствие, было движение длинного костлявого пальца по направлению к огромному исцарапанному письменному столу, доверху заваленному всем, чем угодно: папками с уже реализованными и еще только ждущими постановки сценариями для кино и ТВ, стопами книг, предложениями от издателей, невычитанными гранками, коробками с комиксами и видеоиграми — среди всего этого были даже последние снимки Дауни и Лоу из фильма «Шерлок Холмс: игра теней». «Трансмедия до предела», как выражаются профессиональные журналы. Я дал своему плащу соскользнуть на пол, швырнул заплечную сумку на кресло, достал камеру «Canon EOS 600D digital SLR» и подключил к ней USB-кабель, уже включенный в iMac, — сгружать снимки и видео, которые сделал в такси, чтобы без помех заниматься прочими делами. Пока я садился, 27-дюймовый монитор высветил страницу, посвященную Джареду Харрису, актеру, назначенному на роль злобного профессора Мориарти в новом фильме «Уорнер бразерс». Я свернул изображение, переключил систему на док-станцию, включил ее, выбрал из меню опцию «Аудио» и сразу же услышал очень знакомый голос. Странная, однако, штука: акцент значительно изменился и все следы «мокни» из него исчезли начисто.

«Конечно, я вычислил его на раз-два-три — с его теплой, только что из магазина, ужасной британской твидовой кепкой и дешевыми кожаными перчатками. Уже судя по одной одежде, я думаю, мы можем вычеркнуть этого типа — да и сама идея, что он может быть реален, слишком фантастична. Не уверен, где вы раздобыли данные о нем, но на мой взгляд, он классический любитель, не знающий ни Конан Дойла, ни Шерлока, ни даже Шекспира. Что касается его хромоты, то можно было подумать, что его трость целиком сделана из резины. Я не встречал более неуклюжего типа: вещи он ронял постоянно. Мое мнение в целом? Качество потенциальных кандидатов резко ухудшается».

Я взял протянутый мне бокал с шерри и продолжал слушать отчет таксиста о событиях дня его господину и повелителю. Качество звука было неплохим — пусть даже об этом говорю я сам, — и, несмотря на легкие статические шумы, было ясно, что мне удалось разместить миниатюрные микрофоны наиболее оптимальным образом. Мой коллега наклонился и постучал по столу своим длинным пальцем, привлекая мое внимание.

— Он вычислил, что вы были военврачом? — негромко спросил он.

Я кивнул.

— Во-первых, полковой галстук. Затем он опознал посох и змейку на булавке в лацкане. Что касается тщательно разработанной одежды, поцарапанного «Ролекса» и загара, над которым вы заставили меня потеть несколько недель, — все это его немало вдохновило.

— Было очень мило с его стороны увидеть именно то, что мы хотели ему показать.

— Да, и, как вы слышали, он собою очень доволен. Но опять-таки, как говорится, «кровь покажет».

Мой коллега кивнул, а я включил вторую программу, которая вывела на экран детальную карту Лондона. Красная точка медленно двигалась по дисплею, словно влекомая какой-то невидимой силой. Это означало, что крошечный спутниковый навигатор «Хитачи», который я поместил у заднего колеса, работал без проблем. Оставалось убедиться, насколько эффективной оказалась дюжина специально подобранных по цвету «меток» RFID, которые я рассовал по машине, — особенно в системе локации реального времени. Но эту работу можно оставить и на завтра. Тем временем мой некогда столь дружелюбный таксист продолжал изливать свою желчь:

«Ну откуда берется эта навязчивая необходимость совать и совать Холмса под нос доверчивой публике? Да всех от него уже должно тошнить до смерти, так нет же — поток не только не пересыхает, но набирает силу. Каждый идиот спит и видит, как бы придумать новую историю с Холмсом и Ватсоном. Мегабюджетные голливудские фильмы, чертовы ТВ-сериалы, сотни одиночных киношек, книги, аудиокниги, электронные книги — это уже из ушей лезет! А ведь мы еще не говорили об этих — будь-они-прокляты — видеоиграх, о комиксах, сделанных для взрослых, так и не освоивших букварь! Клянусь, я просто представить не могу: чего они всем этим пытаются добиться? И даже думать боюсь, чем это может кончиться. Им надо было бы бросить все к черту — и держаться канона, просто и без дураков. Неужели этого не хватало? Я понимаю, срок защиты копирайта на холмсиану уже истек, но разве это дает повод всем и каждому рваться откусить свой кусок от старого говнюка-пчеловода [29] ?»

Последовала долгая пауза, и, если бы не продолжающийся фоновый шум, я решил бы, что передача прервалась. Я задержал дыхание, надеясь — и не решаясь поверить, — что наш «таксист» не обнаружил один из микрофонов, спрятанных в его машине. К счастью, мои тревоги оказались безосновательными, ибо скоро стало ясно, что он просто собирался с мыслями.

«И знаете, что меня бесит более всего? Тот факт, что именно мы сделали все для того, чтобы его имя и ныне было живым. Ну скажите, где было бы это имя без вашей гениальности? Да он остался бы просто сноской к справочникам по детективной литературе, и не более того. Ведь правда заключается в том, что, когда упоминают его имя, всегда одновременно вспоминают и ваше — именно перед вами они трепещут в восторге! Значит, если справедливо утверждение о том, что о человеке следует судить по его врагам, именно вы делаете его тем, кто он есть, и именно вам полагается львиная доля славы».

И затем раздался голос, который, услышав однажды, уже не забудешь никогда. Я посмотрел на своего компаньона, который кивнул и вынул длинную вишневую трубку изо рта, а глаза его внезапно стали такими же твердыми и темными, словно были сделаны из обсидиана.

Это был голос Наполеона Преступности, ибо сейчас, без сомнения, говорил он.

«Мой дорогой юный Себастьян, не следует судить о происходящем лишь по внешним проявлениям. Наша злобная несостоявшаяся Немезида, конечно, остается самым коварным врагом, как и его внешне неуклюжий и глуповатый соучастник. Всегда помните: что внутри — то и снаружи, но то, что внутри, совершенно необязательно проявляет себя вовне. У нас нет ни малейшего представления о том, где и когда возникнет реальный Холмс — и в каком обличье. Это может быть книготорговец, орнитолог, пчеловод, патологоанатом, священник — или кто угодно еще из тысячи вариантов. Именно поэтому мы всегда должны быть начеку, выискивая и изучая любого, кто вдруг станет играть роль детектива-консультанта, и каждого, кто при этом будет действовать в роли его виляющего хвостом секретаря. Мы должны четко определить, кто есть кто, а затем решить, могут ли они стать помехой нашим намерениям и целям, и если да — покончить с ними самым жестким, самым решительным образом».

После этого монолога стало совершенно ясно, что болевая точка была придавлена снова — и с особой силой. Мне даже пришлось несколько уменьшить громкость.

«Злодей прав. Он, подлый и затевающий всегда что-то новое негодяй, должен встать — встать во весь рост, чтобы играть во взрослую игру, шагнуть к барьеру, чтобы сражаться, как должно мужчине. „Сталь крепка, и прям клинок“? Какая чушь! Это ведь он уничтожил доброе имя моей семьи, он лишил нас всего — гори он в аду! Все, чего я просил, все, чего когда-либо желал каждый из нас, — это шанс хорошего, без помех, выстрела в голову Холмса. Ведь только ради этого, как вы прекрасно знаете, я и живу. Что касается остального, то, как всегда, дорогой дядя Морри, когда вы говорите о сути, то прямо попадаете в цель. И я слышу ваши слова. Я слышу их. Я знаю, что у нас нет иного выхода, что мы должны продолжать поиск этой хитроумной свиньи, — и даю вам слово: именно это мы и будем делать. Мне жаль только, что впустую пропал еще один день, совершенно напрасно, но так уж вышло. Однако рано или поздно мы доберемся до него. Да, такси я поставил в гараж, а форму убрал в наш гардероб для следующего раза. Я также раздобыл добротную и проверенную воздушную винтовку VH-V2 с телескопическим прицелом и разрывными пулями. Она тоже спрятана в надежном месте. После всего этого я, конечно, сделаю всё, чтобы за мной не было слежки. Излишняя осторожность не мешает, о чем вы говорили мне не раз. Я свяжусь с вами через час, по дороге в свой клуб. Пока же прощаюсь. Себастьян Моран, охотник на Холмса. Конец связи».

Теперь был слышен только шум Лондона, резонирующий в пустом такси, а еще — что-то напевавший себе под нос последний потомок Моранов. Я никак не мог разобрать, что это была за мелодия, но тут длинный тонкий палец протянулся к ноутбуку и, после двойного клика мышкой, песня, звучавшая из динамиков «Harman/Kardon», прекратилась.

Я повернулся к выдающемуся человеку, которого знал вот уже несколько жизней, — он торжествовал.

— Знайте врагов своих, друг мой. Знайте их во всех подробностях, которые могли бы их охарактеризовать, знайте их привычки, повадки, уловки, слабость и силу — так, как если бы они были гигантскими фигурами на шахматной доске.

Я кивнул и потянулся к графину с шерри, а мой неизменный компаньон — и самый драгоценный друг — протянул руку к скрипичному футляру.

— Сегодня, старина, вы на славу поработали, — сказал он. — На славу.

Я поднял бокал.

— Да — и за наше здоровье! Но, как вы всегда говорили, лучшая уловка, чтобы спрятать что-то, — выложить это «что-то» на виду у всех.

Он задумался, прежде чем поднести свою любимую «Страдивари» к подбородку.

— Поскольку профессор Мориарти всегда ожидает нашего возвращения, то нам необходим постоянный самопиар — чтобы наши имена были буквально повсюду. Его наихудшим ожиданиям надо придать субстанцию, плоть, чтобы мы, два его самых непримиримых врага, снова и снова, как Лазарь, воскресали из мертвых.

— Подбросить псу косточку, Холмс?

— Именно так, мой дорогой Ватсон. Обрушить на него не просто шкафы со скелетами, но целые батальоны, дивизии, а если нужно, то и армии скелетов. Чтобы Мориарти и его жалкая шайка не смогли разглядеть деревьев за лесом. Как ни элементарен этот прием, но факт остается фактом: лучшая гарантия безопасности — в численности твоих собственных войск.

Я поднял за это свой бокал, сел — рука даже не потянулась к перу и бумаге — и, по глотку цедя шерри, с удовольствием отдался звукам мендельсоновской «Песни без слов», которая неизменно производила на меня чарующее впечатление, придавая гармонию этому насыщенному дню.

* * *

Тони Броудбент — автор серии детективов о плутоватом взломщике-кокни в послевоенном полуголодном Лондоне, где правит черный рынок. Шантажом его заставляют работать на МИ-5, где его наставником становится Йен Флеминг. Первый роман Броудбента, «Дым», получил хорошие оценки критики и читателей. Продолжение его, «Призраки в дыму», было удостоено премии исторического детектива имени Брюса Александера в 2006 году. «Booklist» объявил книгу одним из лучших шпионских детективов года. Третий роман, «Тени в дыму», вскоре должен выйти в свет. Броудбент родился в Англии, не так уж далеко от Бейкер-стрит. Сейчас он живет в Милл-Валли, в Калифорнии, с красавицей женой и котом. Канон Шерлока Холмса ему вручили в тот же самый день Рождества, когда путем дедукции Тони открыл, что Санта-Клаус на самом деле не кто иной, как его собственный переодетый папа.

 

Люди с рассеченными губами

С. Дж. Розен

Перевод М. Вершовского

— Индус, — сказал Цзян Хо, покачивая изящную фарфоровую чашечку с чаем в руках, — человек опасный.

Ни один из трех гостей, собравшихся в устеленной коврами гостиной Цзяна, не возразил ему. День был жарким, окна раскрыты настежь, но даже послеполуденный шум скрипящих повозок и криков развозчиков не отвлекал собравшихся от проблемы, которую им предстояло решить. Не мешал им и поднимающийся снизу сладковатый дым опиума: Цзян и его гости, как и Индус, чье недостойное поведение они намеревались обсудить, являлись владельцами заведений, куда посетители приходили именно для того, чтобы насладиться этим дымом.

Тучный Вин Линь-Вей, потянувшийся, чтобы взять еще одну засахаренную сливу из серебряной чаши, отозвался:

— Ты совершенно прав, Цзян. Он не уважает обычаи и законы страны, в которую мы приехали, и отказывается понимать наше положение. Его поведение, его действия подвергают опасности всех нас, а вопиющее презрение к властям переходит все границы.

— И в этом он отличается от тебя, Вин, — едва слышно произнес Чжан Пэн-Да, невероятно худой и желчный человек, который так и не прикоснулся к своему чаю. — Ты постоянно раздаешь серебряные монетки мелким чиновникам и раболепствуешь перед полицией! А твои жалкие попытки говорить по-английски? Это воистину унизительно.

Узкая, как щель, улыбка появилась на толстой физиономии Вина.

— Возможно, именно моим стремлением жить по правилам своей новой страны вызвано различие в нашей с тобой клиентуре, Чжан.

— Если и есть какое-то различие между трубкой опиума, выкуренной герцогом и мусорщиком, мне это неизвестно, — ухмыльнулся Чжан. — Кстати, если бы нашими единственными клиентами были мусорщики, а не аристократы, в сегодняшней встрече не было бы необходимости.

— Чжан прав. — В словах Цзяна слышался мягкий укор Вину, который, во-первых, был моложе, а во-вторых, позже остальных приехал в Лондон. — Если бы мы обслуживали только тех, чьи привычки не привлекают газетчиков, не говоря уже о целых группах протестующих женщин, то вполне вероятно, что никаких трудностей у нас бы не возникло. К сожалению, у нас нет ни возможностей, ни полномочий выяснять личность клиента, прежде чем оказать ему свои услуги, как и не можем в этих услугах ему отказать. Впрочем, нам никогда бы это и не понадобилось, если бы мы приложили хотя бы небольшие усилия к тому, чтобы оставаться в рамках благоразумия. Курение опиума в Англии — легально, несмотря на протесты отдельных групп активистов. Позволю себе напомнить вам, что именно поэтому мы здесь и обосновались.

Цзян замолчал и обвел взглядом людей, сидевших в тяжелых деревянных креслах. Губы Чжана искривила его обычная ухмылка, а Лю Ян, самый молодой из собравшихся, просто сгорал от нетерпения. Один лишь Вин выглядел спокойно и безмятежно, словно цапля, выжидающая, когда рыба подплывет поближе. Цзян вздохнул. Если бы выбор сообщников не был продиктован планом, который разработал он сам, Цзян предпочел бы совсем иную компанию. Пресечь наиболее авантюрные деяния Индуса, владельца «Золотого слитка», было выгодно всем хозяевам курилен опиума в Лаймхаусе, и Цзян легко мог бы выбрать более подходящих людей. Однако в сложившейся ситуации именно присутствующие здесь торговцы понадобились для успешной реализации идеи Цзяна.

— Да, наша профессия не пользуется уважением, — продолжал Цзян, — но те, с кем наши дороги не пересекаются, как правило, нас не трогают. Мы все, — подчеркнул он последнее слово, напоминая присутствующим об их общих интересах, о необходимости оставить на время разногласия и совместно решать задачу, стоящую перед ними, — в своем преуспеянии зависим от нашей относительной незаметности.

Удовлетворенный тем, что смог так изящно сформулировать проблему, Цзян позволил себе глоток чаю.

— Однако возможность и далее мирно продолжать нашу коммерческую деятельность подверглась угрозе из-за постыдного и скандального поведения Индуса. Его заносчивое пренебрежение к требованиям осторожности привлекло к «Золотому слитку» излишнее и нежелательное внимание. И это внимание — не раз и не два — направлялось на весь наш район, на Лаймхаус. Чжан, твоя курильня соседствует с заведением Индуса, и ты наверняка озабочен этим больше других.

Глаза Чжана вспыхнули, но он не произнес ни слова.

— Нынешняя позиция, в которой мы оказались по вине мистера Невилла Сент-Клера, — Цзян перешел к самой сути дела, — чрезвычайно уязвима, и с этим, думаю, согласится каждый из вас. То, что узнали мы, рано или поздно узнают и власти. Волна протеста обрушится на Индуса, но она же накроет и весь район. Во всем будут винить опиум, все наши заведения окажутся под тщательным надзором, и в конечном итоге именно мы заплатим за все. Беспокойство Чжана о том, что клиенты из высшего общества привлекают к нам излишнее внимание, окажется более чем оправданным, когда станет известно, что мистер Сент-Клер занимается своим мошенничеством у Индуса, прямо здесь — в Лаймхаусе.

— Но мистер Невилл Сент-Клер не курит опиум, — мягко возразил Вин, облизывая сироп с кончиков пальцев.

— И что? — огрызнулся Чжан. — Цзян прав. Невилл Сент-Клер под видом отвратительного Хью Буна побирается на наших улицах, где полиция прихватывала его уже не раз. Представьте себе шок, когда в нем опознают жителя Ли, где его жизнь — просто образец респектабельности!

Цзян отметил пренебрежение, с которым Чжан произнес «респектабельность», но не подал виду.

— Именно об этом я и говорю. — Он покачал головой. — Мистер Невилл Сент-Клер лжет не только прекраснодушным джентльменам Сити, чья доброта заставляет их бросать деньги в его шляпу, но лжет также и собственной жене, своим детям, друзьям, соседям. Чаша рано или поздно должна переполниться. И тогда кто-то исполненный отвращения укажет пальцем на нас! По-английски это, кажется, называется «мазать одной кистью»?

Последняя фраза была жестом примирения с Вином, который кивнул, оценивая оказанную ему честь.

— Кроме того, — продолжал Цзян, — позволю себе напомнить вам, что это не первый проступок Индуса, из-за которого порядок в Лаймхаусе подвергается угрозе. Пора преподать ему урок.

— Я ничего, ничего не понимаю! — наконец-то последовал взрыв эмоций со стороны Лю Яна, который до сих пор сдерживался. Цзян знал вспыльчивость юноши — результат дисбаланса ци, — и на него произвело впечатление, что из уважения к старшим Лю терпел так долго. — Этот Индус — заноза в нашем боку с тех пор, как я приехал в Лондон!

Чжан фыркнул.

— Задолго, задолго до этого, Лю, — сказал Цзян.

— Я знаю! Так отчего все вы колеблетесь? Я могу послать человека, который устранит все наши проблемы еще до наступления ночи! После этого Индус нас уже никогда не потревожит.

Лю снова сел в кресло, положив ногу на ногу. В отличие от трех остальных, на которых были длинные шелковые рубахи, точь-в-точь такие же, какие они носили в Китае, Лю был одет в шерстяные брюки, пиджак и рубашку с галстуком. Цзян лениво подумал: как чувствует себя тело в такой одежде? Возможно, ему тоже стоит попробовать…

— Нет, Лю, — сказал Цзян. — Твой человек мог бы убрать Индуса…

— Мог бы?! Да он уберет его с легкостью!

— Каким бы профессионалом он ни был, он его не уберет. Хотя бы потому, что ты никого никуда не пошлешь. У Индуса тоже есть специально обученные люди. Мы пытаемся сделать все, чтобы Лаймхаус привлекал к себе как можно меньше внимания. Меньше, Лю, а не больше. На кровавую войну, объявленную любому из нас людьми Индуса, обязаны будем ответить все мы. Возникший хаос обрушит гром на все наши головы. Нет. В этой ситуации необходимо действовать с осторожностью. С Индусом следует говорить на том языке, который он сможет понять.

Лю не мигая смотрел на Цзяна, потом расслабился и улыбнулся.

— Вы предлагаете убрать Невилла Сент-Клера? Прекрасная идея! Индус почувствует наше недовольство и…

— Ни в коем случае! — Цзян подумал, что слишком горячий юноша нуждается в присмотре. — Хотя, — добавил он с улыбкой, — некоторым образом я предлагаю именно это. Мы должны сделать так, чтобы мистер Невилл Сент-Клер исчез из нашего района навсегда, но без малейшего насилия с нашей стороны. Если мы сделаем все так, как запланировал я, Индус, потеряв доход, который имеет от своего жильца, тоже будет вынужден остерегаться полиции. И когда это произойдет, наш скромный визит — один-два человека — будет достаточен, чтобы открыть глаза Индуса на то, насколько мы недовольны его поведением. Мы покажем ему, как далеко готовы — и способны — зайти, чтобы защитить свои интересы. Он поймет.

— А если не поймет? — спросил Вин.

— Поймет, как поймет и то, какие дальнейшие шаги мы можем предпринять. — Цзян кивнул Лю, который улыбнулся и кивнул в ответ.

— Я думаю, — сказал Чжан, нетронутый чай которого успел совсем остыть, — мы готовы выслушать твой план, Цзян. Когда узнаем все детали, обсудим, как воплотить его в жизнь.

Будучи вторым по старшинству после Цзяна, Чжан обладал привилегией говорить от имени остальных.

— Что ж, хорошо, — сказал Цзян. Он долил чая тем, кто уже допил свой, не забыв наполнить и собственную чашку. Подняв ее, он сказал: — Мы должны избавиться от угрозы, вызванной присутствием мистера Невилла Сент-Клера, разоблачив его мошенничество, причем так, чтобы заставить его — живым и здоровым — исчезнуть отсюда. Навсегда. Безвозвратно. И тем же самым способом мы должны заставить Индуса понять, что отныне он будет находиться под нашим постоянным контролем. Участие властей во всем этом необходимо, но мы сведем его к минимуму. Все согласны?

— И как же ты собираешься все это проделать, Цзян? — Чжан едва сдерживался.

— В Лондоне есть человек, способный достичь поставленных нами целей и энергично, и скрытно. — Цзян обвел всех присутствующих взглядом. — Я предлагаю обратиться к услугам мистера Шерлока Холмса.

— Это шутка, Цзян? — Чжан разразился трескучим смехом. — Или ты приложился к одной из своих трубочек? Мы, люди из Лаймхауса, наймем великого лондонского детектива? Это и есть твой великий план?

— Я не сказал, — ответил Цзян улыбаясь, — что мы наймем его. Я лишь предложил обратиться к его услугам.

По мере того как Цзян посвящал сообщников в детали плана, градус враждебности в гостиной понижался, и вскоре все уже согласно кивали, спокойно обсуждая услышанное.

— Я кое-что разузнал, — сказал Цзян, — не только о мистере Невилле Сент-Клере, но и о его близком круге. Конечно, я не задавался целью проследить все их аферы — меня интересовало лишь то, что может быть полезным для нас, — но таким образом я мог получать любую информацию, и не только такую, которая с первого взгляда показалась бы нам важной.

Старый Цзян сомневался, что кто-то из присутствующих извлечет из его слов какой-то урок, однако считал своим долгом поделиться знанием и опытом.

— Так вот, спустя некоторое время один клерк из Абердинской судовой компании сообщил интереснейший факт одному из моих агентов.

— Из Абердинской? По-моему, их офисы находятся на Фресно-стрит? — спросил Чжан.

— Именно. Мне передали, что миссис Сент-Клер в следующий вторник ожидает прибытия какой-то посылки, которую должен привезти корабль «Хардинг». Разгрузка судна будет закончена в субботу вечером. Поскольку на следующий день выпадает воскресенье, миссис Невилл Сент-Клер утром в понедельник будет уведомлена телеграммой о том, что ожидаемая посылка прибыла и забрать ее можно в офисе Абердинской судовой компании.

— Она придет одна? — прикидывая что-то в уме, спросил Лю.

— По словам клерка, весьма наблюдательного молодого человека, прежде именно так оно и происходило. А посему, друзья мои, нам представляется редкая возможность — в тот самый день, когда она приедет в Лондон. Я полагаю, этой возможностью нельзя пренебречь.

После недолгого обсуждения сообщники согласились с планом в том виде, в каком изложил его Цзян Хо, и каждому была поставлена его конкретная задача.

Чжан выделил троих человек дежурить у дверей его заведения — практически напротив окон комнаты, которую Невилл Сент-Клер снимал у Индуса. Задача у этих троих была весьма простая, а успешное завершение ее требовало минимума усилий и максимума терпения.

— Мои люди выполнили свой долг, — скептически заметил Чжан. — Однако я до сих пор не вижу гарантий того, что мы достигнем желаемого результата.

— Результат будет достигнут, — ответил Цзян. — Мои люди последние несколько недель наблюдали за мистером Сент-Клером. В своих привычках он чрезвычайно пунктуален, и на него можно положиться. Сбросив с себя личину Хью Буна, Невилл Сент-Клер каждый день без исключений четверть часа проводит у открытого окна. Возможно, для обратного перевоплощения в самого себя ему необходим свежий воздух.

Все присутствующие дружно рассмеялись, потому что из-за множества верфей, канализационных сетей и курилен опиума воздух на Аппер-Суондэм-лейн считался наихудшим в Лондоне.

Чжан был доволен тем, как идут дела. Вин собирался переговорить со своими друзьями в полиции (Цзян заметил легкую самодовольную улыбку, с которой Вин посмотрел на Чжана, сделав свое заявление), с тем чтобы они появились на месте в должное время. Кроме того, Вин должен был проинструктировать полицейских, что им следует посоветовать миссис Невилл Сент-Клер в нужный момент.

Лю, самый бесшабашный из всех, имел своего человека среди людей Индуса. Цзян знал об этом, но остальные узнали об этом лишь сейчас.

— Датчанин, — сказал Лю, — молодой и амбициозный парень, более предан моему золоту, чем своему хозяину.

Именно на нем лежала важнейшая задача: если возможно, не допустить того, чтобы миссис Сент-Клер вошла в дом Индуса.

— А если ему это не удастся? — спросил Вин. — Допустим, Индус предпочтет впустить леди в комнаты наверху, нежели подвергнуться вторжению полиции?

— С нашей точки зрения это был бы не идеальный вариант, — признал Цзян, — однако и не катастрофичный. Возможно, ужасный вид попрошайки Хью Буна так шокирует ее, что она не будет задавать никаких вопросов. В таком случае все продолжает идти по плану. Если же мистер Невилл Сент-Клер, уже избавившись от личины Хью Буна, не успеет достаточно быстро снова влезть в собственную шкуру, то двойственность этого существа раскроется прямо перед глазами его жены. Повторяю: этот вариант не идеален. Если ужас ситуации, в которой она оказалась, возобладает над ее благоразумием, она может сделать все достоянием публики — чего нам хотелось бы избежать. Однако я не думаю, что это произойдет. Мы можем полагаться на то, что миссис Невилл Сент-Клер захочет сохранить все в тайне — если не ради мужа, который, надеюсь, ей все-таки дорог, то ради их маленьких детей.

Роль, которую Цзян отвел себе, заключалась в том, чтобы через агента дать необходимые инструкции клерку в офисе Абердинской судовой компании, а затем наблюдать за развитием событий на месте, с тем чтобы синхронизировать действия всех четверых участников намеченного плана.

Когда сообщники собирались расходиться, твердо вознамерившись сыграть свои роли, Вин внезапно остановился в дверях.

— По словам моих друзей в полиции, — сказал он (Цзян услышал легкое похрапывание Чжана, однако Вина это не остановило), — гениальность мистера Шерлока Холмса проявляется еще ярче в компании его хроникера, доктора Джона Ватсона. Если миссис Сент-Клер обратится к мистеру Холмсу за консультацией, можно ли будет подключить к этому и доктора Ватсона?

Цзян улыбнулся.

— Можно, Вин. Об этом уже успели позаботиться.

Момент, которого ждали заговорщики, наступил в понедельник, после разгрузки судна «Хардинг». Тем же утром миссис Невилл Сент-Клер телеграфировали с просьбой сообщить, когда она заберет свою посылку. Миссис Сент-Клер в ответной телеграмме проинформировала компанию, что приедет за посылкой после обеда. Цзян тщательно изучил движение поездов из Ли в Лондон и сделал вывод, что если миссис Сент-Клер не мешкая отправится сразу в офис «Абердин», задержать ее там будет не сложно: затерялись бумаги, нужно заплатить пошлину и так далее, — пока не настанет идеальный момент для воплощения плана. Но, как это обычно бывает с женщинами, дама для начала решила пройтись по магазинам и появилась в офисе на час позже. Посылку ей вручил весьма предупредительный молодой человек, чьи глаза, казалось, не упускали ни одной мелочи.

Позднее тот же клерк, получая свой гонорар, доложил Цзяну, что его инструкции были выполнены до йоты. Он показал леди, где нужно расписаться, и заметил при этом, что такой изысканно одетой даме не стоит ходить по местным грязным улицам. Клерк посоветовал ей выйти на Суондэм-лейн, где можно нанять вполне приличный кеб. Миссис Сент-Клер поблагодарила его за совет и ушла. Несколько секунд спустя наш клерк, что-то пробормотав коллегам о срочном задании, вышел из-за стола и последовал за ней. Он держался поблизости, при этом тщательно скрываясь до тех пор, пока она не вышла на Суондэм-лейн. Когда женщина подходила к заведению Индуса, клерк дал знак людям, стоявшим в дверях курильни Чжана, указав на даму, чтобы люди Чжана убедились, что она миссис Невилл Сент-Клер.

После этого люди Чжана начали действовать, вывалив всей толпой на улицу и громко переговариваясь, словно продолжая едва затихший скандал. Они остановились у кучи грязных булыжников, что-то яростно доказывая друг другу. Это имело двоякий эффект: во-первых, они остановили миссис Невилл Сент-Клер, во-вторых, привлекли к себе всеобщее внимание — включая, как и предполагалось, мистера Невилла Сент-Клера, выглянувшего из окна «Золотого слитка». Внезапно оттуда раздался громкий, но совершенно неразборчивый крик. Три человека Чжана тут же прекратили свой спор, и все головы на Суондэм-лейн инстинктивно повернулись в ту сторону. Среди обернувшихся была и миссис Сент-Клер. Судя по испуганному и растерянному выражению ее лица, и клерк, и люди Чжана поняли, что в окне заведения Индуса она увидела именно то, что должна была увидеть.

Далее события разворачивались по плану. Помощник Индуса, датчанин, тайно работавший на Лю, не позволял миссис Сент-Клер войти в «Золотой слиток», хотя она отчаянно этого добивалась. В этот момент, вызванные клерком корабельной компании, на углу Суондэм-лейн и Фресно-стрит появились инспектор и два констебля из числа приятелей Вина, до сих пор выжидавшие на Фресно. Леди бросилась к ним, и вместе они двинулись к дверям «Золотого слитка», где инспектор потребовал, чтобы их пропустили. Далее вся группа взбежала по лестнице в первую комнату второго этажа, где и обнаружила Хью Буна, хорошо известного полиции рыжего попрошайку с на редкость отвратительной внешностью. Что случилось с мужем миссис Сент-Клер, который только что выглядывал из окна этой комнаты, осталось неизвестным. Однако, как позднее сообщил датчанин, подоконник был в крови, в шкафу висело кое-что из одежды, принадлежавшей мистеру Невиллу Сент-Клеру, и, наконец, самое грозное доказательство — подарок, который сей джентльмен обещал привезти сыну, — было найдено на столе. Бродягу Хью Буна арестовали, но дело оставалось нераскрытым. Поскольку следов мистера Невилла Сент-Клера не было найдено, Скотленд-Ярд не мог выдвинуть никаких обвинений против оборванца, хотя жена несчастного сердцем чувствовала, что здесь произошло преступление.

Через два дня вечером, в среду, когда туман начинал клубиться по улицам Лондона, небольшая группа владельцев курилен опиума снова собралась в гостиной Цзяна.

— Похоже на то, — сказал Чжан, падая в кресло, — что твой план, Цзян, идет так, как было задумано.

Этот не подлежащий сомнению факт ни в малейшей степени не смягчил неизменно мрачные черты Чжана, хотя Цзян отметил, что на сей раз его собеседник сделал маленький глоток чаю.

— Все последующие этапы хорошо просчитаны и организованы, — ответил Цзян, наливая чай двум остальным гостям. — Миссис Сент-Клер, не удовлетворившись старательными, но бесплодными усилиями Скотленд-Ярда по поискам ее мужа, решила последовать совету опытного инспектора Бартона. — Цзян видел улыбку Вина и счел, что тот имеет право гордиться собой, тем более что инструктировал Бартона не кто иной, как сам Вин. — Сегодня днем миссис Невилл Сент-Клер была принята на Бейкер-стрит мистером Шерлоком Холмсом.

— Серьезно? — Вин опустил чашку и облизнул пухлые губы. — Прекрасно. Что же, по-твоему, произойдет дальше?

— Поскольку мистер Шерлок Холмс известен как человек предприимчивый, — ответил Цзян, — то я уверен, что очень скоро он появится в заведении Индуса, полностью изменив внешность. Он закажет себе трубку с опиумом и расположится на подушках где-нибудь в уголке, откуда сможет наблюдать за прочими посетителями. Таким образом он попытается, вслушиваясь в бормотание этих бедняг, обнаружить какие-нибудь следы, ведущие к исчезновению мистера Невилла Сент-Клера. Будучи человеком терпеливым, он потратит на эти усилия два-три дня. И, конечно же, так ничего и не узнает.

— Тогда в чем же смысл?!

— Гибкость ума мистера Шерлока Холмса, — улыбнулся Цзян, — просто удивительна для англичанина. Словно он был рожден и воспитан в нашей родной стране. То, что он так ничего и не узнает, оставаясь в «Золотом слитке», будет, по сути, тем, что он узнает. Это станет узлом, в который он вонзит зубы.

Вин и Чжан задумались. Лю, со свойственной ему экспрессивностью, поставил чашку на стол и громко заявил:

— Само посещение мистером Шерлоком Холмсом курильни Индуса может быть полезным для нас и с другой стороны.

— Каким же образом? — удивился Вин.

— Как только станет известно, что миссис Сент-Клер появлялась на Бейкер-стрит, 221-б, молодой датчанин, работающий на меня у Индуса, сразу же отправится в дом некоего мистера Айзы Уитни. Он пригласит этого джентльмена, постоянного клиента Индуса, посетить Суондэм-лейн, чтобы выкурить — за счет заведения, разумеется, — трубочку из последней присланной партии. Мистер Айза Уитни, обожающий опиум, с восторгом воспримет такое приглашение и не раздумывая пойдет с молодым человеком. Датчанину дали указание постоянно подносить мистеру Айзе Уитни все новые и новые трубки — расходы по этой части я беру на себя.

Он помахал рукой, давая понять, что это мелочь, о которой даже не стоит говорить. Остальные покивали в знак признания его щедрости, хотя Цзян отметил про себя, что стоимость трубки опиума в Лондоне не столь велика, чтобы нанести хоть малейший ущерб капиталу Лю.

— Таким образом, — продолжал Лю, — на ближайшее будущее присутствие упомянутого мною джентльмена практически гарантировано.

Цзян заметил, как Вин и Чжан обменялись взглядами, в которых, что было редкостью для обоих, сквозило сочувствие. Общую озабоченность выразил Чжан:

— Мне сложно понять, Лю, какое отношение мистер Айза Уитни имеет ко всему этому делу.

Лю улыбнулся.

— Никакого. Однако жена мистера Айзы Уитни привыкла в любых тревожных обстоятельствах советоваться со своей старой подругой еще школьных времен. Эта чудесная женщина — Мэри Ватсон, чей муж, доктор Джон Ватсон (которого жена ласково называет Джеймсом), с завидным терпением помогает мистеру Айзе Уитни с его тяжелой зависимостью. Не раз и не два доктор Джон Ватсон буквально вырывал мистера Уитни из лап опиумного дракона. Именно пребывание мистера Айзы Уитни в «Золотом слитке» приведет туда доктора Джона Ватсона, а заодно позволит ему заняться здоровьем мистера Шерлока Холмса.

— Но можем ли мы рассчитывать на то, что он найдет детектива, — мягко произнес Вин, — если мистер Шерлок Холмс изменит свою внешность до неузнаваемости?

— Конечно, нет, — отреагировал Чжан. — Он не сможет узнать мистера Шерлока Холмса. Однако лучший детектив-консультант Лондона, безусловно, сам узнает его.

Все произошло именно так, как предсказывал Чжан. Датчанин, работавший на Лю, вернулся в заведение Индуса и уже в пятницу прислал сообщение, что в «Золотом слитке» появился доктор Джон Ватсон, требуя встречи с мистером Айзой Уитни. Поскольку последний пребывал в весьма плачевном состоянии, доктор Джон Ватсон оплатил его долги и отправил на кебе домой. Впрочем, сам доктор его не сопровождал, а продолжал бродить по Суондэм-лейн еще несколько минут, пока из курильни не вышел один из посетителей. Сгорбленный старик, спотыкаясь, брел по улице, время от времени перебрасываясь фразой-другой с доктором, который шел с ним рядом (следом тихонько крался датчанин), пока скрюченный старикан не выпрямился и не принялся во весь голос хохотать. Датчанин продолжал наблюдать за странной парой. Старый и немощный курильщик опиума, который волшебным образом обрел и силы, и ясный ум, свистнул, подзывая кеб. Когда они уехали, датчанин вернулся к своему посту у дверей в заведении Индуса.

На следующий день друзья Вина из полиции предоставили последнее подтверждение того, что план удался. Мистер Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон ранним утром появились в тюрьме на Бау-стрит. Там они поговорили наедине с инспектором Брэдстритом. То, что произошло в офисе инспектора, осталось неизвестным для информатора Вина, однако вскоре Брэдстрит повел обоих вниз, к камерам для заключенных, где джентльмены пробыли некоторое время. Вскоре после этого они снова вышли на улицу и уехали на кабриолете, после чего из тюрьмы — оттуда, где находились камеры, — вывели некоего господина, которого констебль-информатор прежде не видел. Сей джентльмен подозвал кеб, и было слышно, как он требует ехать к вокзалу с максимально возможной скоростью. Предприимчивый констебль, в надежде узнать, что же происходило в камерах, спустился по лестнице в коридор, вдоль которого шли двери. К его удивлению, бродяга и мошенник Хью Бун исчез, камера его была пуста, хотя констебль не видел, чтобы его вели вверх по лестнице.

— Наш человек слышал, как мистер Шерлок Холмс, покидая тюрьму, в самом веселом расположении духа обсуждал с доктором Джоном Ватсоном меню на завтрак, — сообщил Чжан гостям, собравшимся на еще одну — последнюю — чашечку чаю. — Я думаю, теперь этот вопрос его больше не заботит.

— Жаль, что мы не можем выразить свою благодарность за оказанную им помощь, — сказал Вин. — Не хмурься так, Чжан, я ведь всего лишь пошутил.

— Воистину жаль, — сказал Цзян, которому не терпелось раз и навсегда покончить с этим делом. — В любом случае я убежден, что это означает конец дела Хью Буна или мистера Невилла Сент-Клера, а также аренды комнат в «Золотом слитке». Что касается Индуса, то ему нужно дать понять — деликатно, но твердо, — что именно мы были организаторами всех происшедших событий. И что мы готовы продолжать действовать с той же тонкостью, но ни в коей мере с той же сдержанностью. А если нас спровоцируют снова, я думаю, мы можем рассчитывать на понимание и сотрудничество Индуса. Мне также кажется, что скоро мы станем свидетелями неслыханной ранее сдержанности и в самом поведении нашего коллеги Индуса. Кто из вас готов ехать со мной прямо сейчас в «Золотой слиток»?

— Я, — немедленно откликнулся Лю.

— И я, — отозвался Вин, допивавший чай.

Трое собеседников повернулись к Чжану, который после молчания, длившегося лишь пару мгновений, поразил остальных тем, что позволил своим губам сложиться в некое подобие улыбки. Теперь улыбались все.

— Возражений нет, — сказал Чжан, и, все так же самодовольно улыбаясь, четверка из Лаймхауса вышла на улицу.

* * *

С. Дж. Розен, всю свою жизнь прожившая в Нью-Йорке, впервые познакомилась с приключениями Шерлока Холмса (и проглотила их залпом!) в возрасте двенадцати лет — тогда же, когда состоялось ее знакомство с Эдгаром Алланом По. Розен — автор тринадцати романов и трех десятков рассказов. Она была лауреатом таких премий, как «Эдгар», «Шеймус», «Энтони», «Неро», «Макавити» и других, включая «Японского мальтийского сокола». Увы, ни одна из этих премий не подвигла мистера Холмса на то, чтобы ей позвонить. Так что она все еще ждет звонка.

Для знакомства с точкой зрения доктора Ватсона на события, происходившие в рассказе, стоит прочитать «Человека с рассеченной губой» Артура Конан Дойла, который впервые был напечатан в журнале «Стрэнд» (1892), а позже во множестве сборников, содержащих рассказы о Шерлоке Холмсе.

 

Похищенный рисунок Сидни Пэджета

Филлип Марголин и Джерри Марголин

Перевод М. Вершовского

Эта пустошь… Буквально все в ней вызывало у Рональда Адэра чувство тревоги. Всю свою жизнь он прожил на Манхэттене, и места, где можно было видеть горизонт, а тишина не нарушалась гудением клаксонов и грохотом отбойных молотков, казались ему противоестественными в самой своей сути. На этих пространствах не было привычных кафе «Старбакс», зато хватало коварных ловушек, где трясина могла проглотить человека в считанные минуты. Рональд вздрогнул, представив, как липкая жижа обволакивает его собственное тело, а он беспомощно барахтается, пока грязная слизь не заполняет горло, безжалостно пресекая последний вопль о помощи.

Год назад Рональд летал в Голливуд на переговоры с главой студии, желавшей приобрести права на постановку фильма «Death Head» по видеоигре, которая сделала Рональда мультимиллионером. В тот раз он взял с собой подружку, которая и настояла на том, чтобы посетить битумные ямы на Ранчо Ла-Брея. От одного их вида его начала бить дрожь. Мамонты пятиметровой высоты исчезали в булькающей черноте. Рост Рональда составлял ровно сто восемьдесят сантиметров. Угоди он в одну из таких ям, у него не было бы ни малейшего шанса выжить. Здесь, на пустоши, он думал о том, удалось бы ему вовремя заметить битумную яму или пятно зыбкой трясины. Люки на Манхэттене по крайней мере были прикрыты крышками, которые можно увидеть и обойти…

А ведь еще и собака! Рональд знал, что «Собака Баскервилей» — литература, фикция, но, будучи фанатичным шерлокианцем (и официальным членом «Нерегулярных бейкерстритчиков» с полным собранием первых изданий Конан Дойла в личной библиотеке), знал и то, что в основу повести сэра Артура легла история о сквайре семнадцатого века Ричарде Кэйбеле, невероятно злобном человеке, который, по слухам, продал душу дьяволу. Кэйбел был похоронен где-то здесь, а его призрак — опять-таки если верить слухам — в каждую годовщину своей смерти пересекал пустошь со стаей лающих чудовищных псов. Умом Рональд понимал, что никакой собаки, неустанно рыщущей, как писал Конан Дойл, среди вересковых зарослей, не существует, однако тот участок его мозга, что хранил память доисторической, выползшей из моря рептилии, излучал тревогу, внушавшую ему мысль о том, что какая-то тварь из потустороннего мира с пылающими как угли глазами вполне может обитать в местах, подобных этому.

Рональд еще раз оглядел зловещий пейзаж из окна своего черного внедорожника — машины, которая в аэропорту Хитроу дожидалась прибытия его частного самолета. Сейчас пустошь была покрыта густым непроницаемым туманом, который вполне мог замаскировать любую кровожадную тварь, прячущуюся рядом с темными ямами жидкого вязкого торфа. Рональд отвел глаза от унылого пейзажа и посмотрел на дисплей мобильника. Ни одного деления — связи по-прежнему не было. Она прервалась, как только его внедорожник миновал деревушку, которая, по словам водителя, была последним форпостом цивилизации до самого поместья Хилтона Кубитта.

В их караване, двигавшемся к поместью, были еще два внедорожника и лимузин с шофером в униформе. Рональд видел остальных пассажиров еще в Хитроу, когда они шагали от своих частных самолетов к автомобилям. Одно их объединяло наверняка: у каждого была выдающаяся коллекция, посвященная Холмсу. Лимузин присоединился к каравану уже на выезде из Хитроу, и Рональд понятия не имел, кто ехал в нем.

Во внедорожнике, двигавшемся сразу за машиной Рональда, расположился Уильям Эскотт — грузный и развязный нефтедобытчик из Техаса, унаследовавший свое состояние от отца. Рональду он не понравился после первой же их встречи на аукционе. С тех пор его мнение не изменилось. Эскотт был распущенным грубияном, который пил без меры и разговаривал слишком громко. Во время одной из ежегодных встреч клуба «Нерегулярных бейкерстритчиков» в Нью-Йорке он затеял настоящую драку, поводом для которой стало время действия в рассказе «Обряд дома Месгрейвов». Эскотт не ограничивался коллекционированием холмсианы. У него был контрольный пакет акций бейсбольного клуба «Хьюстон астрос», а также одна из лучших в мире коллекций бейсбольных сувениров.

В следующем за Эскоттом внедорожнике ехал Роберт Алтамонт, пухлый малый среднего роста, с красноватой кожей, соломенного цвета волосами и ярко-голубыми глазами. Он был изобретателем и вырос на Богом забытой ферме в Орегоне, а состояние свое сделал после окончания университета штата Айдахо в Бойсе. Одевался он, однако, как представитель бостонской элиты, старательно подражал гарвардскому произношению и пытался казаться выпускником заведения типа Эндовера, Принстона или Массачусетского технологического института. Вуаль эта, впрочем, оказывалась весьма прозрачной. Рональд не раз замечал, как «представитель бостонской элиты» терялся, пользуясь столовыми приборами на банкетах, или попадал впросак, пытаясь вставить в разговор какую-нибудь французскую фразу.

Алтамонт никогда не рассказывал о том, откуда взялось его богатство, но, если верить слухам, он изобрел электромобиль, причем такой, который действительно работал. После этого он продал свою технологию консорциуму производителей автомобилей, которые и упрятали патент вместе с чертежами в сейф. Во всяком случае, эта сделка принесла ему целое состояние.

Он был таким же страстным шерлокианцем, как и Рональд. С Холмсом его познакомил старший брат, когда Роберту было десять лет. Свою коллекцию он начал собирать, еще учась в колледже — и без гроша в кармане. Разбогатев, Алтамонт стал не только обладателем одной из лучших коллекций холмсианы, но и расширил сферу своих интересов, покупая первые издания Шекспира, редкие автографы и картины французских импрессионистов.

Кавалькада сделала широкий поворот, и из тумана внезапно проступили кованые ворота, закрепленные на изъеденных веками непогоды каменных столбах. И ворота, и дом выглядели знакомыми — и Рональд быстро догадался почему. Хилтон Кубитт выбрал для своей усадьбы удаленное место на пустоши потому, что хотел сделать ее похожей на Баскервиль-холл, но в описании Конан Дойла деталей было недостаточно и тогда Кубитт поручил архитектору досконально изучить чертежи Кромер-холла, который послужил прообразом усадьбы Баскервилей. Владения Кубитта представляли собой вариант тюдоровской готики: центральная трехэтажная секция нависала над двухэтажными крыльями на каждой стороне. Все здание было сложено из серого камня. Над крытой шифером крышей там и сям высились восьмигранные печные трубы. Серый камень сливался с белесой сумрачной обстановкой и выглядел довольно зловеще. На какое-то мгновение Рональду даже показалось, что высокие окна на фронтоне внимательно наблюдают за его прибытием.

Машины вместе с лимузином остановились перед внушительной резной дверью, сделанной из мореного дуба. Водитель открыл дверцу для Рональда, и он вышел наружу. Холодный ветер, гулявший по пустоши, тут же хлестнул его по щекам, и он поднял воротник кожаной мотоциклетной куртки, надетой поверх черной водолазки и поношенных джинсов. Рональд понимал, что его наряд не вполне соответствует духу «старинной» британской усадьбы, однако огромное богатство всегда дает своему обладателю преимущество одеваться как ему заблагорассудится.

Рядом с автомобилем Рональда остановился лимузин. Когда шофер открыл заднюю дверцу, Рональд с удивлением увидел, что с заднего сиденья, опираясь на трость, встает Питер Бернс. Бернс был продавцом редких книг и владельцем лондонского магазина «Великая тайна». Рональд несколько раз встречался с ним лично, не считая множества трансатлантических сделок, заключенных по телефону и электронной почте. У Бернса было тонкое аристократичное лицо с высокими скулами, острый как стилет нос и узкий выступающий подбородок. Впрочем, приятная улыбка и седая шевелюра смягчали угловатость его лица. Он был несколько выше Рональда, но, стоя рядом, они оказывались одного роста, потому что Бернсу приходилось опираться на трость.

— Значит, Хилтон пригласил и вас тоже, — промолвил Рональд.

— А вы не знали, что я приглашен? — спросил Бернс.

— Хилтон сказал, что будут и другие гости, но имен не называл. Вы не догадываетесь, случайно, зачем он нас собрал?

— Это и я не прочь был бы узнать, — сказал Уильям Эскотт, бесцеремонно вмешиваясь в чужой разговор. Рональд и Питер Бернс молча — сверху вниз — посмотрели на нахального коротышку, толщина которого была не меньше его роста.

— Коллеги и друзья, я тоже весьма заинтересован, — подошел к шерлокианцам Роберт Алтамонт. — Хилтон пообещал, что это станет одним из самых незабываемых событий в моей жизни.

— К сожалению, я поклялся молчать, — сказал Бернс. — Но Хилтон довольно скоро объяснит, зачем мы здесь собрались.

Прежде чем кто-либо успел отреагировать на слова Бернса, входные двери распахнулись. Открыл их Филипп Лестер, дворецкий Кубитта, представительный, рослый и мускулистый бывший сержант спецназа, чье военное прошлое было покрыто завесой тайны. По обе стороны от него стояли его помощники — типы с мышцами Шварценеггера и глазами, взгляд которых выдавал матерых профессионалов. Лестер жестом пригласил приехавших войти. На второй этаж вела массивная каменная лестница, обе стороны которой были увешаны старинными доспехами.

— Добро пожаловать в Кубитт-холл, — произнес Лестер. Тем временем водители внесли небольшую, как у стюардессы, сумку Рональда, внушительных размеров вещевой мешок Бернса, чемоданы Эскотта и украшенный монограммами багаж Алтамонта. — Прошу прощения, но прежде чем я провожу вас в ваши апартаменты, служба безопасности осмотрит ваши вещи и обыщет каждого из вас лично.

— Что? Да это неслыханно! — заорал Эскотт. — Пусть только попробуют ко мне прикоснуться!

— Мистер Эскотт, — вмешался Бернс, — когда вы узнаете, для чего вы здесь, этот досадный обыск покажется вам сущим пустяком. Поверьте мне на слово.

Эскотт, казалось, собирался возразить, но, подумав, промолчал. Пожав плечами, он поднял руки над головой и позволил одному из охранников обыскать себя. Второй охранник тем временем рылся в его чемоданах.

После того как обыск был закончен, дворецкий объявил:

— Сейчас я провожу вас в ваши апартаменты, чтобы вы могли немного освежиться. Мистер Кубитт хотел бы встретиться с вами в библиотеке в пять часов, чтобы выпить по рюмочке до ужина.

— Выпивка мне точно не помешает, — сказал Эскотт.

Хилтон Кубитт был довольно невзрачным внешне человеком, сделавшим состояние на фондовой бирже, однако в последнее время ему приходилось тратить огромные деньги на развод со своей четвертой женой. До Рональда, кроме того, доходили слухи и об иных финансовых катастрофах владельца замка. Возможно, Кубитт инвестировал серьезные суммы в аферы Берни Мейдоффа? Или вложился именно в те банки, которые пошли ко дну? Но даже если верить всем сплетням, то, глядя на Кубитта, об этом невозможно было бы догадаться. Одетый в безупречно подогнанный костюм, он уверенным шагом вошел в библиотеку с улыбкой победителя на лице.

Рост Кубитта был метр семьдесят пять, однако своим плотным телосложением он напоминал регбиста — кем, кстати, и являлся во время учебы в Оксфорде. Диплом магистра финансов помог ему сделать состояние в хеджевом фонде, а заработанные деньги Кубитт потратил на то, чтобы собрать коллекции, ставшие предметом всеобщей зависти. Ходили слухи, что именно он владеет тридцать пятым полотном Вермеера. Ему принадлежал Музей антикварных автомобилей с редчайшими образцами машин разных эпох. Однако две коллекции были особенно близки его сердцу.

На последнем курсе Кубитт провел год в Штатах, в Колумбийском университете. За это время он стал настоящим фанатом бейсбола, а его любимой командой были «Нью-Йорк янкиз». Со временем он сделался обладателем внушительной коллекции сувениров, связанных с «Янкиз», среди которых была надписанная самим Бейбом Рутом форма, в которой тот участвовал в играх мировой серии, а также бита, которой Микки Мэнтл пробил свой самый длинный хоум-ран в истории, и вдобавок форма, в которой Мики играл этот матч. Считалось, что оригиналы данных предметов хранятся в зале Славы бейсбола, однако Кубитт не отрицал и не подтверждал того, что в зале находятся всего лишь копии.

Другим объектом гордости Кубитта была крупнейшая в мире коллекция произведений искусства, посвященных Шерлоку Холмсу, — две с лишним тысячи наименований.

Гости Кубитта сидели в его библиотеке на высоких креслах, расположенных полукругом перед массивным каменным камином. Пылающие поленья давали достаточно жара, чтобы прогреть внушительных размеров помещение. Дворецкий разнес напитки, а Рональд в ожидании Кубитта успел пройтись вдоль нескольких — из великого множества — книжных полок. Книги, стоявшие на них, произвели на него немалое впечатление.

— Я благодарю вас, господа, за согласие приехать, — провозгласил Кубитт, появившись перед камином. — Уверен, что вы об этом не пожалеете.

— И почему же, Хилтон? — спросил Эскотт. — Зачем ты вообще затащил нас сюда?

Кубитт улыбнулся.

— Я еще немножко подержу вас в напряжении, Билл. Пожалуйста, следуйте за мной.

— Что, у меня появится наконец возможность увидеть твою коллекцию «Янкиз»? — спросил Эскотт.

— Может быть, хотя я не настроен на столь любезный жест. Насколько мне известно, ты фанат «Ред сокс».

Кубитт провел их длинным коридором и остановился у резной двери в ожидании, пока дворецкий откроет замок. Когда дверь распахнулась, Рональд увидел, что дерево скрывало толстый лист металла — внутреннюю дверь. Гости вошли в абсолютно темную комнату. Когда Кубитт щелкнул выключателем, Рональд, Алтамонт и Эскотт ахнули. Один лишь Бернс не выказал никакой реакции. В этой комнате он бывал не раз: Бернс консультировал Хилтона Кубитта еще с тех пор, когда миллионер только начал собирать свою коллекцию.

Галерея была огромной, и каждый квадратный дюйм ее был покрыт работами, посвященными Шерлоку Холмсу. Внимание Рональда сразу же привлекла стена с рисунками Сидни Пэджета. Именно он являлся иллюстратором рассказов о Холмсе в «The Strand Magazine», где они впервые были напечатаны. Специалисты считали, что из сотен рисунков, сделанных Пэджетом, сохранилось только тридцать пять. Самой известной его работой была иллюстрация к «Последнему делу Холмса», на которой запечатлелась борьба над Рейхенбахским водопадом между знаменитым детективом и его суперврагом, профессором Мориарти. На аукционе рисунок был продан за двести с лишним тысяч долларов.

— И это… — произнес Рональд.

Кубитт кивнул.

— Оригиналы. Все до единого.

— Боже, — выдохнул Рональд. На стене было более двадцати рисунков Пэджета, которые, как считалось, давно утеряны.

Кубитт сделал приглашающий жест, указывая на четыре стула, стоявших у стены с рисунками.

— Садитесь, прошу вас.

Опускаясь на стул, Рональд не мог отвести взгляда от этого великолепия. Когда все заняли свои места, Кубитт встал между гостями и стеной.

— А теперь позвольте рассказать вам одну историю. Королева Виктория родилась в 1819-м и правила Англией с 1837-го вплоть до своей смерти в 1901 году. Не многие знают об этом, но королеве невероятно нравились рассказы о Холмсе, и она была просто в отчаянии, когда Конан Дойл, уставший от своего персонажа, убил его в «Последнем деле Холмса» в 1893 году.

Двадцатого июня 1897 года Англия отмечала бриллиантовый юбилей королевы — и тот знаменательный факт, что ее правление стало самым длительным в истории страны. Мы не знаем, кому именно — но этот кто-то был, несомненно, приближен к королеве, — пришла в голову блестящая как бриллиант идея: попросить Конан Дойла написать рассказ о Холмсе исключительно для ее величества. Пэджета попросили сделать иллюстрации к рассказу.

— Всем прекрасно известно, что это не более чем байка, — с усмешкой произнес Эскотт. — Легенда типа лох-несского чудовища, в которой нет ни грана правды.

Кубитт улыбнулся.

— Большинство действительно так считает.

— Вы что, всерьез хотите уверить нас, что все именно так и было? — Приподнятые брови и скептическая ухмылка Алтамонта явно давали понять, что он обо всем этом думает.

— Все же позвольте мне закончить рассказ. Выводы сделаете позже, — сказал Кубитт. — Те из вас, кому знакома эта так называемая «легенда», наверняка слышали, что и рассказ, и иллюстрации по отдельности были переплетены в кожу и преподнесены — якобы преподнесены — королеве. На этом история обычно заканчивается. Однако… несколько лет назад Питер ездил в поместье на северном берегу Лонг-Айленда, где приобрел некую коллекцию у некоего Честера Дорэна, дальнего родственника Джона Джейкоба Астора. За ужином разговор зашел о Холмсе. Тогда-то Дорэн и спросил Питера, знает ли он о том, что Астор был обладателем единственного экземпляра рассказа, который Конан Дойл написал для королевы Виктории, а также оригинальных иллюстраций Пэджета к нему.

Рональд повернулся к Бернсу, ожидая подтверждения сказанному, но лицо книготорговца не выражало никаких эмоций.

— Питер ответил Дорэну, что, по общему мнению, вся история с королевой и рассказом не более чем выдумка, однако собеседник упорно стоял на своем. По словам Дорэна, до Астора дошли слухи об этой истории во время его пребывания в Англии в 1912 году. Воспользовавшись своими контактами с королевской семьей, он узнал, что рассказ на тот момент действительно находился в Букингемском дворце.

На этом Дорэн хотел закончить свое повествование, но Питер убедил его рассказать, чем же все кончилось. Так вот, выяснилось, что Астор заплатил огромную сумму одному из слуг, чтобы тот выкрал и рассказ, и иллюстрации. Что и было осуществлено за день до того, как он отплыл в Штаты.

— Но разве Астор не утонул вместе с «Титаником»? — спросил Рональд.

Кубитт кивнул.

— Он был одним из тех несчастных, кто ступил на борт обреченного корабля в апреле 1912 года. Немногие люди, которым довелось слышать о том, что Астор приобрел и рассказ, и иллюстрации, считают, что они покоятся вместе с их владельцем на дне морском. Однако Дорэн утверждал, что нашел рисунок Пэджета, переплетенный в кожу, в сундуке, принадлежавшем Джону Джейкобу Астору. Этот сундук по ошибке не был погружен на «Титаник» и остался в Англии. В имение Астора он был доставлен месяцем позже.

— И вы хотите сказать, что у вас есть тот самый Пэджет? — недоверчиво спросил Рональд.

Кубитт подошел к дальней стене и снял с нее картину, закрывавшую встроенный в стену сейф. Затем хозяин поместья несколько раз повернул диск, открыл стальную дверцу и вынул из сейфа рисунок в рамке размером пятнадцать на двадцать дюймов. Эскотт вскочил на ноги, но Алтамонт и Рональд были настолько потрясены, что не могли пошевелиться. Кубитт водрузил рисунок на мольберт, стоявший перед сейфом.

— Джентльмены, — пригласил жестом Кубитт.

Рональд и Алтамонт медленно встали, глядя на рисунок как завороженные. Все три коллекционера двинулись к мольберту с таким благоговением, с каким священник шел бы к Святому Граалю. Сердце Рональда бешено колотилось. Рисунок представлял собой портрет Холмса — в полный рост, в длинном плаще, в своем знаменитом кепи и с трубкой в зубах. Детектив стоял у камина на Бейкер-стрит, 221-б. Работа была подписана инициалами «С.П.», как все прочие известные иллюстрации Пэджета, и датирована 20 июня 1897 года. Таких больших рисунков Пэджета никто никогда не видел, как не видел и даты, начертанной чуть ниже подписи.

— Боже, — выдохнул Алтамонт. — Сколько же вы за это заплатили?

— Если не возражаете, я оставлю этот вопрос без ответа.

Эскотт презрительно фыркнул.

— Сколько бы он ни заплатил, это выброшенные на ветер деньги. Рисунок не может не быть подделкой.

— Питер изучил рисунок крайне тщательно, — сказал Кубитт. — Прежде чем я приобрел его, был проделан анализ и бумаги, и чернил. Работу делали специалисты по Пэджету. Подписанные ими результаты анализа я видел сам. Рисунок настоящий.

Эскотт оторвал взгляд от иллюстрации и, скептически прищурившись, посмотрел на хозяина поместья.

— Так для чего мы здесь, Хилтон? Я полагаю, это ведь не просто выставка для узкого круга?

— Не буду испытывать ваше терпение далее, Билл, — ответил Кубитт. — С приобретением этого рисунка Пэджета моя коллекция стала настолько полной, насколько это вообще возможно. Я решил ее продать. Сейчас, когда у меня имеется весь комплект Пэджета, дальнейшая охота стала для меня неинтересной. Питер займется продажей коллекции, но я хочу дать вам троим шанс приобрести самый значительный экспонат холмсианы из всех когда-либо найденных. Я делаю это по той простой причине, что вы единственные коллекционеры Холмса, обладающие достаточным капиталом для ее приобретения. Завтра утром я выставляю этот подарок королеве на аукцион.

Личный повар Хилтона Кубитта приготовил ужин, достойный лучших французских ресторанов, однако Рональд и Алтамонт были настолько погружены в свои мысли, что едва прикоснулись к еде. В отличие от них Уильям Эскотт поглощал все стоявшее на столе с огромным аппетитом. С еще большей энергией он прикладывался к выпивке. Рональд был измотан долгим перелетом, поездкой и, конечно, эмоциональным шоком, в который его повергло заявление Кубитта. Выждав ради приличия некоторое время, он извинился и отправился в свою спальню, однако возбуждение, в котором он пребывал, не давало уснуть. Кроме того, его беспокоила этическая сторона вопроса.

Если рисунок Пэджета подлинный, то это, конечно, было величайшим открытием во всей истории коллекционирования холмсианы. Сокровище, как ни крути! Если существование иллюстрации Пэджета, а также обстоятельства ее приобретения станут известны, британское правительство потребует, чтобы рисунок был возвращен. Пока что ни сам Рональд, ни Алтамонт и Эскотт не ставили этот вопрос перед Кубиттом.

Роберт Алтамонт был гением, и Рональд предположил, что он тоже скрупулезно оценивает моральные и юридические проблемы, которые не могли не возникнуть для будущего владельца рисунка. Что касается Эскотта, то Рональд был уверен, что уж для него-то подобных дилемм не существует. Техасец, помимо того что казался не слишком обременен интеллектом, явно не был обеспокоен проблемами морали. Задумайся он хоть на минуту о том, что рисунок Пэджета украден, это вряд ли лишило бы его сна.

Рональд всегда гордился своей репутацией честного человека. Но это же означало, что, купи он Пэджета, он никому не смог бы показать рисунок. И даже спрячь он работу Пэджета так, чтобы британское правительство о ней не узнало, он все равно чувствовал бы себя преступником.

В центре спальни, выделенной Рональду, стояла огромная кровать с балдахином, на которой он и ворочался без сна. В начале первого он понял, что уснуть ему не удастся, и выбрался из постели. Еще в самолете Рональд начал читать какой-то судебный триллер, и сейчас он выудил электронный ридер из сумки в надежде, что чтение все-таки его усыпит. Рядом с высоким окном, выходившим на пустошь, стояло удобное кресло. Рональд устроился на нем и включил стоявшую неподалеку настольную лампу.

Менее часа спустя буквы начали расплываться, текст терял смысл, и Рональд выключил лампу. Пока она была включена, через окно практически ничего не удавалось рассмотреть. Но как только Рональд щелкнул тумблером, то сразу же заметил огонек, двигавшийся на пустоши. Мгновенно возникло чувство, сходное с тем, что испытал, впервые читая «Собаку Баскервилей», и он непроизвольно отшатнулся от окна.

Света от убывающей луны было совсем немного, а бегущие по небу облака перекрывали даже эти слабые лучи. На какое-то мгновение Рональду показалось, что он увидел силуэт, двигавшийся по пустоши, — мужчина это был или женщина, рассмотреть не представлялось возможным. Затем силуэт исчез, и Рональд догадался, что человек скользнул за гряду ледниковых валунов, тень которых скрывала всякое движение.

Кто бы это ни был, что заставило его отправиться на пустошь, где сейчас царили холод и мрак? Рональд даже представить себе не мог, что выгнало человека в это мертвое безжалостное место, с его ямами жидкого торфа, зыбучего песка и бог знает чего еще. Однако происходящее заинтриговало наблюдателя, и он решил выждать у окна, пока фантом не появится снова, чтобы как следует его разглядеть.

Рональд вздрогнул и проснулся. Сначала он не мог понять, где находится, но вскоре сообразил, что уснул в кресле у окна. Над пустошью поднималось солнце, и Рональд уже мог различить чахлые деревца, залысины, лишенные растительности, небольшие холмы и торчавшие там и сям валуны. Однако и при свете дня у него не возникло ни малейшего желания прогуляться по этой унылой местности.

Часы Рональда «Франк Мюллер», на которых было без нескольких минут семь, лежали на ночном столике. Рональд принял душ, натянул отглаженные джинсы, черную майку и свитер с логотипом Гарварда. В отличие от Роберта Алтамонта он действительно учился в Гарварде — правда, всего два года, пока не забросил занятия, чтобы целиком посвятить себя разработке своей игры «Мертвая голова».

Стол, за которым они вчера ужинали, уже был накрыт для завтрака. На длинной столешнице были расставлены закрытые крышками серебряные блюда. Филипп Лестер предложил ему кофе. Пока Рональд наливал себе апельсиновый сок и накладывал на тарелку бекон, яичницу и булочки, дворецкий принес чашку черного кофе, равного которому Рональду никогда не доводилось пробовать. Он поинтересовался, что это за сорт, однако Лестер ограничился коротким замечанием о том, что смесь сортов делается специально для мистера Кубитта, и более на эту тему не распространялся.

— Удалось поспать? — поинтересовался Роберт Алтамонт, входя в столовую в тот самый момент, когда Рональд расправлялся с яичницей. На Алтамонте были серые брюки, белая шелковая рубашка и блейзер.

— Только под утро. Слишком перевозбудился из-за всего этого. А ты?

— Пытался вздремнуть, но Пэджет так и не дал мне уснуть толком. Я коллекционирую холмсиану всю свою жизнь, но ничего подобного у меня не было.

Прежде чем Рональд успел ответить, в столовую ввалился Уильям Эскотт, прошел прямо к столу и навалил себе на тарелку целую гору всякой снеди.

— Ну и когда же аукцион? — спросил Эскотт дворецкого с набитым ртом.

— Мистер Кубитт скоро спустится.

— Мы можем еще раз взглянуть на Пэджета, или нам придется дождаться Хилтона? — спросил Рональд.

— Вчера вечером мистер Кубитт распорядился провести вас в галерею, если у вас возникнет такое желание.

— У меня возникло, не извольте сомневаться, — сказал Эскотт. Он вытащил из кармана лупу. — Я никогда ничего не покупаю, пока не исследую товар как положено. На мой взгляд, вся эта история с картинкой выглядит слишком уж гладко. — Он фыркнул. — Королева Виктория, «Титаник», Джон Джейкоб Астор. Прямо-таки сюжет для комикса!

После завтрака Лестер отвел всех троих в галерею. Дверь была закрыта, но в замочной скважине торчал ключ.

— Странно, — произнес Лестер. Он толкнул дверь, и она внезапно отворилась. Дворецкий первым вошел в абсолютно темную комнату. Щелкнув выключателем, он мгновенно напрягся. Рональд выглянул из-за плеча Лестера, заинтригованный странным поведением человека, обычно сдерживающего свои эмоции. Выглянул — и остолбенел.

Хилтон Кубитт лежал на полу, уставившись в потолок пустыми мертвыми глазами, а посередине его лба чернела дырка от пули. Рональд, словно загипнотизированный страшной сценой, не мог даже пошевелиться. Из транса его вывел вопль Уильяма Эскотта:

— Картинки нет!

Рональд проследил за вытянутым пальцем Эскотта. На мольберте ничего не было. Рисунок Пэджета исчез.

Рональда потрясло зрелище трупа. Пока Филипп Лестер звонил в полицию, Рональд вернулся в свою спальню и без сил опустился в кресло у окна. Работая над «Мертвой головой», он сталкивался со смертью каждый день. Его компьютерных жертв убивали ножом, отпиливали им головы циркулярной пилой, нашпиговывали пулями, скармливали акулам. В его игре были тонны анимированной крови, которая сочилась, текла и хлестала из сотен страшных ран. Однако вне мира видеоигр он оказался совершенно неготовым к встрече с настоящей смертью.

Сейчас Рональд хотел только одного: сбежать, спрятаться в безопасности своего пентхауза, — но понимал, что не сможет уехать, пока полиция не закончит допрашивать всех и каждого, кто очутился в ту ночь в поместье. Это всерьез расстраивало его, однако не настолько, насколько осознание того, что человек, убивший Кубитта, находится где-то рядом — и может убить снова.

Инспектор Эндрю Бейнс выехал в Кубитт-холл сразу же после звонка Лестера. Инспектор был человеком спортивного сложения и довольно высокого роста — за метр восемьдесят, — с редеющими темными волосами. Организовав работу бригады экспертов и оставив их в галерее, Бейнс вместе с Рональдом Адэром, Питером Бернсом, Робертом Алтамонтом, Уильямом Эскоттом и Филиппом Лестером поднялся в библиотеку.

Инспектор внимательно рассматривал людей, по одному входивших в просторное помещение. Бейнс был фанатиком здорового образа жизни, и коротышка-толстяк из Техаса сразу же вызвал у него отвращение. Возможно, причиной этой неприязни была не сходившая с лица Эскотта ухмылка, словно речь шла о мелкой краже, а не об убийстве; может быть, Бейнса раздражало то, что толстяк вдобавок был выряжен в спортивный костюм, но ясно было одно: симпатии у инспектора техасец не вызывал.

Иное дело дворецкий. Говорил он только по делу, одет был безукоризненно и помогал детективам чем только мог.

Питер Бернс тоже был в костюме и шел, с трудом опираясь на элегантную трость. Торговец раритетными книгами оказался самым высоким из гостей — практически того же роста, что и инспектор. Он спокойно, не моргнув глазом, выдержал жесткий взгляд Бейнса.

Рональд Адэр выглядел слишком молодым для богача — и вел себя чрезвычайно нервно.

Последним в библиотеку вошел Роберт Алтамонт. Входил он оглядываясь, и было видно, что ему не по себе.

После того как все расселись по креслам, Бернс приступил к опросу гостей. Инспектор поинтересовался, что они делали в поместье Кубитта, а затем попросил Лестера рассказать, как было обнаружено тело. После того как Лестер завершил свой рассказ, Бейнс удивленно приподнял брови:

— И что же, никто не слышал выстрела?

— В этом нет ничего удивительного, сэр, — ответил дворецкий. — Коллекция мистера Кубитта просто бесценна, поэтому вся галерея представляет собой огромный сейф. Стальные двери и стены, выложенные стальными плитами, создают прекрасную звукоизоляцию.

— Хорошо. Но, может быть, кто-нибудь из вас слышал какие-то звуки?

Рональд после некоторого колебания робко поднял руку.

— Да, мистер Адэр? — Голос инспектора звучал ободряюще.

— Кгм… Нет, я ничего не слышал, но… Я был так возбужден тем, что мистер Кубитт продемонстрировал нам, что не мог заснуть и устроился в кресле у окна с книгой в надежде, что позже сон все-таки придет. Через какое-то время я начал позевывать, закрыл книгу и выключил лампу. И тогда… и тогда я увидел что-то на пустоши.

— Что-то?

— Мне не удалось рассмотреть хорошенько. Кто бы это ни был, в руках у него светился фонарь. Он-то и привлек мое внимание.

— В котором часу это случилось? — спросил инспектор.

— Мне трудно сказать наверняка. Я открыл книгу после полуночи и читал, думаю, от получаса до сорока пяти минут. На часы я не смотрел.

— Скажем, около часа ночи?

— Пожалуй.

— Когда судмедэксперт установит час смерти, вы сможете определить, в это ли время вы его видели.

— Если только Адэр не видел призрак, — буркнул Эскотт. — Это все смахивает на отрывок из «Собаки Баскервилей».

— Уверяю вас, что ничего не придумал, — возмутился Рональд. — Удивительно, что у вас хватает наглости даже предположить это.

— Спокойно, спокойно, Адэр, — ответил Эскотт. — Тому, у кого совесть чиста, ни к чему так себя заводить.

— Назовите меня лжецом еще раз и увидите, насколько я способен завестись.

— Джентльмены, — жестким голосом произнес Бейнс. — Я настоятельно рекомендую вам успокоиться.

Рональд и Эскотт пожирали друг друга глазами, не произнося ни слова.

— Кто-нибудь может мне объяснить, в чем ценность этого рисунка? — спросил Бейнс. Затем он очень внимательно выслушал историю пропавшей иллюстрации Пэджета, которую поведал Питер Бернс.

— Значит, это действительно дорогая штуковина? — спросил инспектор, когда Бернс закончил свой рассказ.

— Очень, — ответил тот.

— А в цифрах?

— Рисунок Пэджета — самый редкий экземпляр холмсианы. На аукционе он ушел бы за несколько миллионов долларов.

Бейнс присвистнул.

— Вот вам и мотив для убийства. И, мистер Бернс, позвольте еще один вопрос. Если эта картина…

— Рисунок, инспектор, — поправил его Бернс.

— Ну хорошо, рисунок. Если он был настолько уникальным, зачем же мистер Кубитт продавал его?

— По его словам, он собрал о Холмсе все, что мог, и просто потерял к этому интерес, — сказал Алтамонт.

— Вообще говоря, — сказал Бернс, — мистер Кубитт был с вами не вполне откровенен. Его состояние в последнее время всерьез пошатнулось, и он был просто вынужден распродавать свои коллекции. Я пытался отговорить его, но, увы, безуспешно.

— Что вы будете делать, если все-таки найдете Пэджета? — спросил Эскотт. — Если эта штука настоящая, я готов поторговаться.

— А вы не в силах подождать, пока Хилтона похоронят? — с нескрываемым отвращением сказал Алтамонт.

— Никто не сможет распродавать имущество Кубитта, пока суд не назначит наследника, — сказал Рональд.

— Обыщите прислугу, — предложил Эскотт. — Вор наверняка один из них.

— Не уверен, — отозвался инспектор Бейнс. — Мистер Лестер сообщил мне, что повар, горничные и слуги после ужина были распущены по домам. Все они живут в деревне и ушли задолго до того, как мистер Кубитт был убит. Охранники живут в коттедже за домом, и, по их словам, в прошлую ночь никто из них не выходил. Водители, которые привезли вас из Хитроу, живут над гаражом. Они тоже провели ночь на глазах друг у друга. Они рассказали мне, что после отъезда прислуги ни одна машина не выезжала из гаража.

— Но вы ищете рисунок? — спросил Алтамонт.

— Мои люди сейчас прочесывают весь дом. Если мы найдем Пэджета, то найдем и убийцу.

— Возможно, рисунок и не в доме, — сказал Рональд. — Если после убийства никто не выезжал из поместья, значит, убийца держит Пэджета в пределах досягаемости. То есть либо рисунок в самом доме…

— Либо на пустоши, где его спрятал ваш фантом, — живо отреагировал Бейнс.

Рональд нахмурился.

— Неприятные возникают мысли, — сказал он. — Если мы исключаем прислугу, водителей и охрану… значит, убийца один из нас?

— Именно об этом я и подумал, — кивнул Бейнс. — У кого-либо из вас есть алиби?

Присутствующие посмотрели друг на друга и отрицательно помотали головами.

— Мне пришла в голову одна мысль, инспектор, — сказал Роберт Алтамонт.

— Да, мистер Алтамонт? — откликнулся Бейнс.

— Возможно, алиби нет ни у Питера, ни у Билла, ни у Рональда, однако никто из нас не мог совершить убийство.

— И почему же, позвольте вас спросить?

— Хилтона застрелили.

Бейнс кивнул.

— Значит, мы не могли его убить. Когда мы приехали, охрана Хилтона обыскала и нас, и наш багаж. Ни в одной из сумок пистолета не было.

— Интересный момент, — кивнул Бейнс. Он повернулся к дворецкому: — Мистер Лестер, в главном здании особняка есть огнестрельное оружие?

— Да, сэр. Пистолет есть у меня, а также у каждого охранника. Кроме того, в доме есть охотничьи ружья.

Бейнс вздохнул.

— Хорошо. Я отправлю с вами одного из своих криминалистов. Хочу убедиться в том, что все оружие на месте и тщательно осмотрено. После этого я отправлю поисковую группу на пустошь. Кто-нибудь может описать, как выглядел рисунок?

Филипп Лестер подал чай и закуски в столовую. Инспектор Бейнс и Рональд оказались рядом за столом.

— Удалось что-нибудь найти? — спросил Рональд.

Инспектор отрицательно помотал головой:

— Мы обыскали все и в самом поместье, и на пустоши, однако так и не нашли ни Пэджета, ни оружия. Ни один из пистолетов, предъявленных мистером Лестером, не мог быть орудием убийства. Увы, на пустоши множество торфяных ям и карстовых воронок, где легко можно спрятать и оружие, и рисунок. Если убийца действительно избавился от них там, у нас практически нет шансов их найти.

— Оружие убийца действительно мог выбросить на пустоши, — сказал Рональд, — но он никогда не оставил бы там Пэджета.

— Почему вы так думаете? — спросил Бейнс.

— Пряча Пэджета на пустоши, он рискует его повредить. Я никогда бы на такое не пошел.

— Могли и пойти, если бы найденный рисунок означал для вас пожизненное заключение.

— Очевидно, вы не коллекционер?

— Нет, сэр.

— Тогда вы не сможете понять тот трепет, что мы, коллекционеры, испытываем при виде экспонатов, которыми жаждали бы пополнить свои собрания. Поверьте, инспектор, рисунок не спрятан на пустоши. Он где-то здесь, в доме, если только…

Внезапно брови Рональда поползли вверх, глаза округлились, и он прошептал:

— О Господи!..

— О чем вы? — спросил Бейнс.

Рональд повернулся к инспектору.

— Вы извлекли пулю, которой был убит Хилтон?

— Да.

— Револьверная пуля без наконечника, которая расплющивается при столкновении с целью?

Рот Бейнса приоткрылся:

— Но откуда вы об этом узнали?

— Элементарно, мой дорогой Бейнс, — с улыбкой ответил Рональд.

— Что?

— Простите, не смог удержаться. Мне нужен еще один фрагмент информации, и я скажу вам, кто убил Хилтона Кубитта и где находится рисунок Пэджета.

Алтамонт и Эскотт яростно возражали против того, чтобы провести еще один день в Кубитт-холле, но инспектор был настойчив. По экстренной линии он связался с полицейскими контактами в Соединенных Штатах. Бейнс получил требуемую информацию после ужина и тут же передал ее Рональду Адэру. Через полчаса полицейские препроводили Эскотта, Лестера, Бернса и Алтамонта в библиотеку, где все заняли ставшие уже привычными места.

— Хотел бы я, чтобы честь раскрытия преступления принадлежала мне, — сказал Бейнс, — но она принадлежит мистеру Адэру. Так пусть он сам обо всем и расскажет.

— К решению загадки меня привела пуля, убившая мистера Кубитта. Револьверная пуля. Я спросил инспектора, была ли она без оболочки и, следовательно, расплющилась ли при ударе. Он ответил утвердительно.

Рональд увидел, как брови Алтамонта удивленно поднимаются. Мгновение спустя та же гримаса появилась на лице Эскотта.

— Это описание вам знакомо? — поинтересовался Рональд у остальных «Нерегулярных бейкерстритчиков».

— «Пустой дом», — выдохнул Эскотт.

— Совершенно верно, Билл. В этом рассказе полковник Себастьян Моран пытается убить Холмса из духового ружья. Оружие это разработал профессор Мориарти, заклятый враг Холмса, а собрал фон Хердер, слепой механик-немец. В рассказе Конан Дойл пишет, что «револьверная пуля, расплющившись, прошла навылет».

— Вы хотите сказать, что Кубитт был убит из духового ружья? — недоверчиво спросил Алтамонт.

— Во всяком случае, из чего-то в этом роде, — ответил Рональд.

— Но по приезде всех вас тщательно обыскали, — сказал Лестер. — Как же оружие попало в дом?

— Вас-то не обыскивал никто, — буркнул Эскотт.

Рональд рассмеялся:

— О нет, Билл. Дворецкий здесь совершенно ни при чем. То, из чего застрелили Хилтона Кубитта, было спрятано в трости Питера Бернса.

Бернс, казалось, был крайне удивлен:

— Не знаю, Рональд, смеяться мне или негодовать. — Он протянул Адэру свою трость. — Можешь изучать ее сколько душе угодно. Уверяю тебя, никаких полостей там нет.

— О, я нисколько в этом не сомневаюсь. Я сомневаюсь в другом: действительно ли это та же самая трость, которая была у тебя в руке в тот вечер, когда мы прибыли в Кубитт-холл. Мой рост — ровно метр восемьдесят. Ты выше, однако когда мы встретились у входных дверей, то казались одного роста, потому что, опираясь на трость, ты вынужден был немного согнуться.

На лице Бернса читалось искреннее недоумение.

— И что дают все эти расчеты?

— Рост инспектора Бейнса метр восемьдесят три. Когда нас впервые допрашивали в библиотеке, я заметил, что на сей раз ты оказался одного роста с инспектором. Я не придавал этому значения то тех пор, пока не понял, что Хилтон Кубитт был убит из духового ружья. Именно тогда я и догадался, что у тебя две трости, и та, в которой ты прятал оружие, немного короче другой. Думаю, что настоящая трость была спрятана в тайнике твоей огромной сумки.

Бернс выглядел совершенно растерянным.

— Я даже не знаю, что и сказать. Если оружие было в пустотелой трости, с которой я приехал, так где же эта трость сейчас?

— На пустоши. Утопленная в трясине, так же как и Пэджет, — ответил Рональд.

— Боже, Рональд, ты что, сошел с ума? Я никогда не уничтожил бы этот рисунок!

— Отчего бы не уничтожить фальшивку? У меня, Билла и Роберта достаточно денег для того, чтобы купить Пэджета, будь он настоящим, а значит, у нас не было никаких причин пытаться украсть рисунок. Но даже если бы мы его украли, то у любого из нас хватило бы ума сообразить, что наш багаж будут обыскивать, а значит, выбраться с рисунком из дома невозможно. И мы никогда не оставили бы его на пустоши на милость тумана, ветра и дождя.

Но уничтожить поддельного Пэджета? Никого из нас не мучили бы угрызения совести. Именно фальшивку ты и продал Хилтону. Он доверился твоей экспертизе, прежде чем заплатить миллионы твоему сообщнику, Честеру Дорэну.

Ваш с Дорэном расчет строился на том, что Хилтон оставит Пэджета в своей коллекции и, конечно, никому не станет об этом рассказывать. Если бы британское правительство узнало, что рисунок украден из Букингемского дворца, то потребовало бы вернуть Пэджета. Кубитт полагал, что мы проигнорируем этические проблемы, покупая краденую работу, — лишь бы потешить свое самолюбие и приобрести редчайший экземпляр холмсианы. Однако ты не мог быть уверен на сто процентов, что мы не расскажем о своей покупке.

Увы, Хилтон понес огромные финансовые потери на бирже, и ему позарез нужны были деньги. Много — и срочно. Я думаю, ты пришел в ужас, узнав о том, что он решил продать Пэджета. Ведь даже если бы покупатель сохранил тайну, он в любом случае потребовал бы независимой экспертизы, раскрыв твой обман. Нет, ты не украл Пэджета, чтобы завладеть им. Ты сделал это для того, чтобы его уничтожить.

— Что ж, весьма интересная теория, — криво ухмыльнулся Бернс. — Однако у тебя нет ни так называемого духового ружья, ни рисунка Пэджета. Иначе говоря, у тебя нет ничего, кроме гипотетических построений.

— Не совсем, — к беседе присоединился инспектор Бейнс. — Нью-йоркская полиция уже арестовала Дорэна. Ему обещана неприкосновенность в обмен на признание. Когда он узнал, что может оказаться соучастником убийства, его не пришлось слишком долго уговаривать. Он рассказал нам всё. Мистер Бернс, вы арестованы по обвинению в убийстве Хилтона Кубитта.

Уильям Эскотт и Роберт Алтамонт уехали в Лондон, как только инспектор Бейнс объявил, что они свободны. Однако Рональда инспектор попросил прогуляться с ним по пустоши. Рональд поделился с Бейнсом своими сомнениями относительно пятен зыбкой трясины, но Бейнс уверил его, что это абсолютно безопасно.

Рональд с инспектором пошли вдоль помеченной тропы. Бредя по ней, Рональд начал понимать, что пустошь может быть пугающей, но в то же время ей нельзя отказать и в некой умиротворяющей красоте — с ее богатой растительностью и холодным серым, низко нависшим небом.

— Прежде чем вы покинете поместье, я хотел бы сказать, что ваше искусство дедукции произвело на меня немалое впечатление, — заявил инспектор. — Вероятно, вам придется быть свидетелем на процессе Бернса. А приехав в Англию, у вас будет возможность помочь Скотленд-Ярду еще с каким-нибудь непростым делом.

Рональд смущенно рассмеялся.

— Сомневаюсь, что смогу помочь вам в чем бы то ни было. Разве что дело снова будет связано с Шерлоком Холмсом. Ведь если бы Конан Дойл не вооружил полковника Морана духовым ружьем в «Пустом доме», я никогда не разгадал бы игру Бернса.

— Ну что ж, тогда буду отслеживать дела, хоть как-то связанные с Конан Дойлом.

Холодный ветер хлестнул Рональда по щекам. Он втянул голову в плечи и обвел нервным взглядом окутанную туманом пустошь, покрытую предательскими пятнами зыбкой трясины.

— Я подумаю над вашим предложением, но только при условии, что дело не будет связано с какой-нибудь кровожадной тварью и болотистыми пустошами.

* * *

Джерри Марголин — обладатель самой большой в мире коллекции комиксов и иллюстраций, связанных исключительно с Шерлоком Холмсом. Джерри живет в Портленде, штат Орегон, с женой и котом по кличке Пэджет. С 1977 года он член клуба «Нерегулярные бейкерстритчики». С Шерлоком Холмсом его познакомил брат и соавтор, Филлип Марголин, когда Джерри было десять лет.

Филлип Марголин был волонтером «Корпуса мира», школьным учителем. Ныне он автор пятнадцати книг, вошедших в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк таймс». Четверть века Филлип работал адвокатом по уголовным делам. За это время он провел тридцать процессов об убийстве, включая двенадцать, где его подзащитным грозила смертная казнь. В качестве адвоката он выступал и в Верховном суде США. Он живет в Портленде, штат Орегон, где является одним из основателей некоммерческой организации «Шахматы — путь к успеху», цель которой — развивать у младших школьников способности к учебе. Когда его попросили принять участие в этой антологии, он мгновенно откликнулся, тут же засев за «холмсовский» рассказ вместе со своим братом.

Сходство любого из персонажей рассказа с живыми или уже умершими «шерлокианцами» было совершенно намеренным.

 

Союз тупиц

Ли Чайлд

Перевод М. Вершовского

Хоть раз ФБР поступило разумно, отправив англофила в Англию — а именно в Лондон, на трехлетний срок в посольство на Гросвенор-сквер. Удовольствий было море, обязанностей почти никаких. Большинство агентов занимаются проверкой обращающихся за визой и потенциальных иммигрантов, а заодно держат руку на пульсе международных проблем. Я же работал в контакте с полицией лондонской метрополии — или просто «Метс» — в тех случаях, когда американские граждане оказывались персонажами английских преступлений в качестве жертв, свидетелей или собственно преступников.

Я был в восторге от каждой минуты, проведенной здесь, потому что люблю свою работу, люблю Лондон, британский образ жизни, театр, культуру, пабы, досуг, людей, здания, Темзу, дождь и туман. Даже футбол. Я ожидал, что все будет прекрасно, — и все шло прекрасно.

До тех пор, пока…

В среду, в промозглое февральское утро я помогал ребятам в посольстве — как обычно — проштамповывать всякие иммиграционные бумаги. От этого занятия меня спас звонок какого-то сержанта из Скотленд-Ярда, который от имени своего инспектора попросил меня прибыть на место преступления, расположенное к северу от Уигмор-стрит и к югу от Риджентс-парк. А если конкретнее, то подъехать к участку Бейкер-стрит, на котором находились здания с номерами от 200 и выше. Мое англофильское сердце забилось в два раза чаще, потому что каждому англофилу известен придуманный Конан Дойлом адрес 221-б — адрес, по которому якобы проживал Шерлок Холмс. Вполне возможно, что я даже проеду под вымышленным окном великого детектива.

И я действительно проехал под ним и под многими другими окнами, потому что «Метс» работают на местах преступлений с немыслимой скрупулезностью. В Штатах по телевидению идет «C.S.I.: Место преступления», где ребята раскрывают дело за сорок три минуты, лишь взяв образец ДНК. У «Метс» все происходит не так просто. Сначала полицейские перекрывают дороги или перенаправляют прохожих на другую сторону улицы, что занимает как минимум сорок три минуты, после чего они тратят сорок три минуты на то, чтобы напялить на себя комбинезоны из тайвека, обуться в башмаки из тайвека и непременно надеть тайвековые капюшоны. После чего еще сорок три минуты уходит на то, чтобы натянуть желтую заградительную ленту между фонарными столбами и металлическими прутьями оград. А уже после этого сорок три минуты тратятся на то, чтобы поставить белые палатки и начать собирать и упаковывать все, что может представлять хоть какой-то интерес для следствия. В результате к моменту моего прибытия у них получилось неплохое подобие бродячего цирка.

Полицейский кордон в несколько рядов был, конечно же, выставлен надлежащим образом, но я все же пробрался к цели, размахивая своей корочкой министерства юстиции США и постоянно повторяя имя вызвавшего меня инспектора: Брэдли Роуза. Сам инспектор топтал мокрый тротуар в паре метров от самой большой белой палатки. Невысокий крепыш, не имевший ни галстука, ни крутых очков, ни выбритого до синевы затылка. Это был старомодный лондонский детектив добротной выделки, из тех, которые говорят спокойно и негромко, но мгновенно выходят из себя, если им вешают лапшу на уши. А уж этого добра в его департаменте хватало!

Он ткнул большим пальцем в сторону палатки и сказал:

— Мертвец.

Я кивнул. Удивляться было нечему. Даже «Метс» не ставят палатки и не выряжаются в комбинезоны из тайвека из-за украденного кошелька.

Он снова ткнул пальцем и сказал:

— Американец.

Я снова кивнул. Я не сомневался в способности Роуза выяснить, кем был труп в палатке, по его зубам, одежде, прическе или телосложению, но я знал и то, что, не имея более конкретных улик, меня не стали бы привлекать к этому делу официально. Словно отвечая на мой невысказанный вопрос, Роуз вытащил из кармана два пластиковых пакета с вещдоками. В одном лежал раскрытый американский паспорт, в другом — белая визитная карточка. Он вручил мне оба пакета, снова ткнул пальцем в сторону палатки и сказал:

— Из его карманов.

Понятное дело, к самим вещдокам я не стал прикасаться, а только покрутил пакеты в руках, рассматривая их через пластик. С фотографии в паспорте на меня смотрел бледный угрюмый тип с тусклыми глазами, скрывающимися, казалось, под тяжелыми веками, но в них одновременно читалась и угроза. Я вопросительно взглянул на инспектора.

— Похоже, что он. Крыльцо и фото стыкуются.

«Крыльцо» означало «лицо» на сленге кокни. Они вообще любят заменять одни слова другими, рифмующимися с ними: сатана — жена, босяки — башмаки, и так далее и тому подобное. Я спросил:

— И чем же его?..

— Ножом под ребра, — ответил Роуз.

Владельцем паспорта значился Иезекия Хопкинс.

— Доводилось когда-нибудь слышать подобное имя? — спросил Роуз.

— Хопкинс?

— Нет, Иезекия.

Я взглянул на окна над нами и ответил:

— Да. Доводилось.

Местом рождения покойника значился штат Пенсильвания, США.

Я вернул паспорт Роузу и присмотрелся к визитной карточке. Трудно было определить наверняка, глядя на нее через пластик, но визитка, похоже, была из самых дешевых. Тонкая бумага, никакой текстуры, примитивный шрифт. Такие обычно стоят несколько фунтов за тысячу. Надпись гласила: «ХОПКИНС, РОСС и СПОЛДИНГ», ни дать ни взять адвокатская или биржевая контора. Однако никаких указаний на то, чем эта контора занималась, на карточке не было. Зато имелся телефонный номер с кодом региона 610. Восточная Пенсильвания, но не Филадельфия. Адрес на визитке был указан просто как «Лебанон, Пенсильвания». К востоку от Гаррисберга, если я не ошибся. С телефонным кодом 610 вполне совпадает. Впрочем, я там никогда не бывал.

— Вы пробовали звонить по этому номеру?

— Это ваша работа, — буркнул Роуз.

— Да никто там не ответит, — сказал я. — Ставлю доллар против десятки: такого телефона не существует.

Роуз долго сверлил меня взглядом, но все же достал свой мобильник и сказал:

— Будем надеяться, что его и в самом деле нет. Международный тариф у меня не подключен; если кто-нибудь в Америке снимет трубку, я останусь голым и босым.

Он набрал 001, потом 610 и остальные семь цифр. Стоя в двух метрах от него, я слышал радостный голос автоответчика телефонной компании, объявлявшего, что данный номер не обслуживается. Роуз выключил телефон и снова посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом.

— А как вы узнали?

— Omne ignotum pro magnifico, — сказал я.

— Это еще что?

— Латынь.

— И что оно значит?

— Все непонятные вещи кажутся нам внушительными. Иными словами, хороший фокусник никогда не раскрывает своих секретов.

— Так теперь вы у нас фокусник?

— Я специальный агент ФБР, — ответил я и вновь бросил взгляд на те же самые окна.

Роуз проследил за мной и сказал:

— Знаю, знаю. Здесь жил Шерлок Холмс.

— Нет, не жил, — возразил я. — Холмса никогда не существовало. Он был придуман, так же как эти здания. Во времена Конан Дойла дома с номером больше восьмидесяти не помещали на улице. Ну, может, до сотни, не больше, а дальше шла грунтовая дорога. Мэрилебон в начале двадцатого века был просто деревней в миле от места, где кончалась Бейкер-стрит.

— Я родился в Брикстоне, — сказал Роуз. — Откуда мне все это знать?

— Конан Дойл придумал дом 221-б, — сказал я. — Как в кино и на телевидении придумывают телефонные номера, которые нам демонстрируют на экране. Или автомобильные номерные знаки. Чтобы не возникало проблем у реальных людей с настоящими номерами.

— Не пойму, куда вы клоните.

— Да я и сам пока не уверен. Но паспорт вам придется мне отдать. После того, конечно, как криминалисты закончат с ним работать. Хотя он, скорее всего, тоже «левый».

— Послушайте, что тут вообще происходит?

— Где вы живете?

— В Хаммерсмите.

— А в Хаммерсмите есть библиотека?

— Наверное.

— Возьмите там книгу «Приключения Шерлока Холмса» и прочтите второй по счету рассказ. Называется «Союз рыжих». Прочитаете сегодня вечером — а утром я заеду к вам повидаться.

* * *

Для меня посещение Скотленд-Ярда всегда удовольствие. Во-первых, это огромный срез прошлого. Но и будущего тоже. В наши дни Скотленд-Ярд стал очень прогрессивным заведением: множество суперсовременных технологий, уйма людей, работающих с ними.

Роуза я нашел в его офисе. Офис? Открытое пространство, кое-как защищенное скудной мебелью. Как те шаткие крепости, что мы строили дома в детстве. Роуз с ходу заявил:

— Книгу я нашел, но еще не читал, только собирался.

Он ткнул пальцем в толстый том в бумажном переплете, лежавший на столе. Чтобы дать инспектору время, я отвез паспорт Иезекии Хопкинса в посольство, где его тщательно проверили. Это была подделка, но очень качественная, если не считать нескольких ляпов, настолько очевидных, что были сделаны явно не случайно: дразнилка, провокация. Я вернулся в Скотленд-Ярд, где Роуз объявил:

— Я прочитал рассказ.

— И?..

— Все эти имена там есть. И Иезекия Хопкинс, и Росс, и Сполдинг. И Лебанон, который в Пенсильвании, — тоже. И Шерлок Холмс произносит ту же латынь. Похоже, образованный был человек.

— Ну так о чем же рассказ?

— Там вся штука была в том, что некоего мистера Уилсона регулярно выманивали из места, где он занимался своей законной деятельностью, на определенный период времени. А в его отсутствие проворачивались тонко продуманные нелегальные делишки.

— Очень хорошо, — отметил я. — Но что этот рассказ говорит нам?

— А ничего, — сказал Роуз. — Вообще ничего. Меня еще ни разу не выманивали с моего законного места работы. Тот труп — мое законное место работы. Где трупы — там и я.

— И что же?

— Да то, что если бы меня даже пытались выманить откуда-нибудь, то вряд ли оставляли бы всякие следы и намеки, верно? Зачем меня заранее о чем-то таком предупреждать? Какой в этом может быть смысл?

— Смысл вполне может быть, — сказал я.

— И какой же?

— Скажем, некоего иностранца убивают на Бейкер-стрит, — что вы будете делать дальше?

— Да не особо чего, по правде говоря.

— Именно. Убили и убили. Но в нашем случае — что вы будете делать дальше?

— Попытаюсь выяснить, кто и зачем затеял со мной эту игру. Вернусь к месту преступления, чтобы убедиться, что мы ничего не упустили.

— Quod erat demonstrandum, — сказал я.

— А это что?

— Латынь.

— И что оно значит?

— Это значит, что вас выманивают. Это значит, что их игра удалась.

— Выманивают меня откуда? В своем офисе я ничем таким уж важным не занимаюсь.

Он настаивал на том, чтобы ехать, и мы снова отправились на Бейкер-стрит. Палатки до сих пор торчали на прежнем месте. Ограждающая полицейская лента все так же колыхалась на ветру. Мы не нашли ни новых следов, ни новых вещдоков. Тогда мы стали изучать дело в его контексте: какие серьезные преступления могли бы произойти при отвлечении полицейских на манок. Но и здесь мы зашли в тупик. На этом отрезке Бейкер-стрит, кроме официального Музея Шерлока Холмса, экспозиции восковых фигур, нескольких магазинчиков и пары банков, находящихся на грани банкротства, ничего нет. И если бы кто-то задумал взорвать один из этих банков, то сделал бы его владельцам большое одолжение.

Потом Роузу понадобилась книга, где были бы собраны более детальные ссылки на разные дела Холмса, и я отвез его в Британскую библиотеку в Блумсбери. Там он битый час просидел с толстенным аннотированным сборником. Его постоянно сбивали с толку географические ошибки, которые сделал Конан Дойл. Затем он начал подумывать о том, чтобы отнестись к прочитанному им рассказу не впрямую, а как к своего рода коду или шифру.

В общем, остаток недели мы провели за этим занятием. Среда, четверг, пятница — тридцать часов минимум. Но так ни к чему и не пришли. Никакого прогресса. И ничего не произошло. Ни одно из других дел Роуза не распуталось само собой, и преступность в Лондоне не подскочила до небес. Никаких результатов, никаких последствий. Нуль.

Прошло несколько недель, и мы с Роузом забыли об этой шараде. Насколько я знаю, Роуз о ней больше не вспоминал. В отличие от меня. Потому что три месяца спустя стало ясно, что выманивали не Роуза, а меня. Подогрев мой англофильский интерес, заставили развлекаться тридцать часов. Конечно, они знали, что именно так все и будет. И прекрасно все спланировали. Они знали, что меня вызовут на место убийства американца, и представляли, как срежиссировать все, чтобы я завелся, как тот кролик с рекламы батареек «Энерджайзер».

Три дня. Тридцать часов. Выманили из здания, где я должен был проверять заявителей на визы в США, — и я не мог знать, что кое-кто из сотрудников оплачивал обучение своих детей в университетах, проштамповывая визы, которые в иных обстоятельствах не имели бы ни единого шанса быть утвержденными.

Поэтому некие четыре индивида смогли въехать в Штаты, из-за чего в Денвере погибло триста человек. И поэтому я, не в состоянии доказать, что вина моя состояла не в злонамеренности, а в наивности, сижу в одиночке в тюрьме Левенворт в штате Канзас. Где одна из немногих книг в тюремной библиотеке — «Приключения Шерлока Холмса».

* * *

Телережиссер, профсоюзный активист, механик в театре, студент юридического факультета — ныне Ли Чайлд известный во всем мире автор серии бестселлеров о Джеке Ричере. Хотя родился он в Англии, но живет поочередно в Нью-Йорке и на юге Франции. Ли отчетливо помнит, что интерес к предмету нашей антологии пробудился у него, когда в бабушкином «Ридерз дайджесте» он прочитал статью о Джозефе Белле, преподавателе Конан Дойла, которого часто считают прообразом великого детектива. С тех пор Чайлд убежден, что это и есть «настоящий» Шерлок Холмс.

«Союз рыжих» был впервые опубликован в 1892 году и с тех пор входит в сборник «Приключения Шерлока Холмса».

 

Поразительные события в городе электрического света

Томас Перри

(Манускрипт, подписанный «Джон Ватсон», из коллекции Томаса Перри)

Перевод М. Вершовского

За все те годы, когда я имел честь знать детектива-консультанта Шерлока Холмса и, смею надеяться, был самым близким его другом, он часто позволял мне описывать события, в которых мы принимали участие, и печатать их в журналах. С моей стороны было бы ложной скромностью отрицать тот факт, что именно эти публикации, первая из которых увидела свет в 1887 году, внесли свой вклад в укрепление его и до того весьма солидной репутации.

С делами к нему стало обращаться все больше людей. Это была реакция на возраставшую — благодаря моей любительской писанине — известность Холмса. Встречались и дела, в которых я также принимал участие, но не сделал бы их достоянием публики при жизни любого из нас. К последним относятся и события, происшедшие в Буффало. Это дело пришло к Холмсу с другой стороны Атлантики, потому что его репутация уже перешагнула границы нашей страны вместе с журналом «Стрэнд». Однако здесь речь ведется о деле такой деликатности и секретности, что, закончив работу над рукописью, я помещу ее в закрытый сейф вместе с несколькими другими расследованиями, не предназначенными для глаз публики — по крайней мере до тех пор, пока время и смерть участников не расставят все точки над i и обнародование этих историй уже никому не сможет причинить вреда.

Все началось 25 августа 1901 года — в год смерти королевы Виктории. В тот день я был с Холмсом в доме по адресу Бейкер-стрит, 221-б, где мы снова поселились вместе со времени его возвращения в 1894 году. Я радовался, что в этот день закрыл свою врачебную приемную пораньше, потому что друг мой выглядел потерянным и погруженным в очередной приступ меланхолии. Диагноз не требовал подтверждения: все это было результатом вынужденного бездействия. За окнами стояла великолепная погода конца лета — особенно чудесная после недели давящих на психику проливных дождей. Мне все-таки удалось уговорить Холмса отложить в сторону трубку и пройтись со мной подышать свежим воздухом. Взяв свои шляпы и трости, мы уже спускались по лестнице, когда вдруг раздался резкий звук дверного звонка.

— Не спешите, миссис Хадсон, — громко произнес Холмс. — Сегодня обязанности привратника выполняю я. Посмотрим, кто к нам пожаловал.

Он быстро сбежал по семнадцати ступенькам, ведшим к двери, и открыл ее. Я услышал мужской голос:

— Меня зовут Фредерик Аллен. Имею ли я честь говорить с мистером Холмсом?

— Входите, сэр, — сказал Холмс. — Вы проделали немалый путь.

— Благодарю вас, — ответил посетитель и проследовал вслед за Холмсом в его гостиную. Там он внимательно осмотрелся, словно изучал хорошо продуманный беспорядок. Его взгляд задержался на бумагах, разбросанных по всему столу, — при этом некоторые наиболее важные документы были приколоты стилетом к доске над камином.

— Это мой добрый друг, доктор Джон Ватсон.

Незнакомец с искренней сердечностью пожал мне руку.

— Я много слышал о вас, доктор, и читал кое-что из написанного вами.

— Прошу прощения, мистер Аллен, — вмешался Холмс. — Но мне хотелось бы немного поэкспериментировать. Что вы скажете, Ватсон, о профессии нашего гостя?

— Я предположил бы, что он военный, — ответил я. — Крепкое телосложение, отменная выправка, усы и волосы аккуратно и коротко подстрижены. Кроме того, я заметил, как он осматривал вашу комнату. Он явно офицер, которому доводилось и раньше инспектировать жилые помещения.

— Великолепно, мой друг. Какие еще догадки у вас есть?

— Он, конечно же, американец. Вероятно, участник войны с Испанией. Значит, американская армия и чин не ниже капитана.

— Поразительно, доктор Ватсон, — сказал мистер Аллен. — Вы ошиблись только в одной детали.

— Да, — сказал Холмс. — Род войск. Мистер Аллен — флотский офицер. Услышав его акцент, я тоже понял, что он американец, и приветствовал его словами: «Вы проделали немалый путь», — имея в виду, что он только что совершил вояж через Атлантику. Он не стал этого отрицать. Мы с вами знаем, что всю прошлую неделю погода стояла пренеприятная. Однако он не счел такую мелочь достойной упоминания, потому что полжизни провел в море. — Мой друг кивнул Аллену. — Простите, что отнял у вас несколько минут, но мы с Ватсоном частенько развлекаемся такого рода играми. Итак, что же привело вас сюда, капитан Аллен?

— Проблема в том, что дело, о котором пойдет речь, чрезвычайно срочное и крайне секретное, джентльмены.

Холмс подошел к окну и посмотрел на улицу.

— Смею вас уверить, что мне и прежде доводилось участвовать в крайне деликатных делах, и при этом доктор Ватсон практически всегда был рядом со мной. Он не только военный врач и офицер, бывший участник нескольких афганских компаний, но еще и человек, который, как никто другой, умеет хранить секреты.

— Не сомневаюсь, мистер Холмс. И у меня есть разрешение, полученное на самом высоком уровне: посвятить и доктора Ватсона в то, что я вам сейчас сообщу.

— Превосходно.

— Вам, несомненно, известно, что в моей стране, в городе Буффало, штат Нью-Йорк, еще первого мая открылась Панамериканская торгово-промышленная выставка. О ней писали практически во всех газетах.

— Мне это, безусловно, известно, — сказал Холмс. — Своего рода праздник будущего. Замечательная идея — собрать весь мир, с тем чтобы явить ему чудеса электричества.

— О да, этой частью выставки мы гордимся больше всего. Предполагалось, что президент Маккинли посетит выставку в июне, но состояние здоровья миссис Маккинли заставило его отложить поездку. Во всяком случае, такова официальная версия событий.

— Там, где есть официальная версия, должна быть и версия для очень узкого круга, — сказал Холмс.

— Да. У нас появилась информация о том, что на жизнь президента готовится покушение.

— О Боже! — вырвалось у меня.

— Я понимаю, насколько шокирующе это звучит для вас. Ваша страна может гордиться своей политической стабильностью. Смерть Карла Первого на плахе в 1649 году была последним убийством главы государства. А правление недавно умершей, всеми любимой королевы Виктории длилось почти шестьдесят четыре года. В моей же стране за последние сорок лет, как вы знаете, произошла Гражданская война, унесшая жизни шестисот тысяч человек. И за эти же годы два президента были убиты.

— Да, это не способствует гражданскому умиротворению, — заметил я, но Холмс молчал, погруженный в свои мысли. Через некоторое время он спросил:

— И кто же подозревается в планирующемся убийстве президента Маккинли?

— Боюсь, что мои полномочия в этом вопросе достигли своего предела, — сказал капитан Аллен.

Я испытал такое же разочарование, как и во время моей военной службы, когда врача — офицера! — никто не посвящал ни в текущие боевые действия, ни в предстоящие планы военных операций.

— Если все подробности остаются скрытыми от Холмса, как, по-вашему, он сможет вам помочь?

— Я говорил настолько откровенно, насколько это позволяли отданные мне приказы. Моя миссия заключается в том, чтобы просить вас, джентльмены, прибыть на абсолютно секретную встречу с президентом Соединенных Штатов, который лично расскажет вам все остальное. — Из кармана пиджака Аллен вынул небольших размеров конверт. — Я приобрел два билета на пассажирское судно «Германия» компании «Гамбург Америка». Новый — еще и года нет — четырехтрубный пароход, способный идти со скоростью двадцать два узла. Кстати, он уже успел установить рекорд, когда пересек Атлантику за пять дней.

— Такая скорость действительно впечатляет, — сказал я.

Холмс закурил свою трубку, пыхнув ею пару раз и выпустив колечки голубоватого дыма.

— И все же почему президент Соединенных Штатов подумал обо мне? Ведь к его услугам лучшие профессионалы Америки?

— Президент Маккинли страстный читатель. Я полагаю, он узнал о ваших способностях и достижениях из журнала «Стрэнд».

Признаюсь, когда Аллен произнес эти слова, я почувствовал, что уши у меня буквально загорелись, а воротник впился в шею. Тщеславие — могучий наркотик, способный усилить и кровообращение, и сердцебиение до опасных пределов.

— Я могу отвечать за себя, — сказал Холмс, — потому что отвечаю только перед собой. И конечно же, я с удовольствием встречусь с президентом. Когда «Германия» снимается с якоря?

— Завтра, во время прилива, в девятнадцать ноль-ноль.

Холмс повернулся ко мне:

— Ну а вы, Ватсон?

Уже не впервые мне показалось, что я различаю в голосе Холмса нотки легкого недовольства моими отношениями с очаровательным созданием, с той, которая в течение года должна была стать моей второй женой. И сейчас Холмс поддразнивал меня, намекая, что себе я уже не принадлежу и, стало быть, все мои приключения остались в прошлом.

Я не клюнул на эту подначку и, пытаясь спасти лицо, ответил не самым умным образом:

— Я должен поговорить с милым моему сердцу другом, Холмс, прежде чем ответить на ваш вопрос, однако почти уверен, что отправлюсь завтра с вами.

Аллен улыбнулся и кивнул:

— Благодарю, джентльмены. Билеты я оставляю у вас. И позвольте еще раз напомнить о неприятной стороне проблемы: строжайшей секретности. Молю вас об абсолютном молчании касательно цели путешествия.

— Безусловно, — согласился я, поскольку просьба была адресована, несомненно, мне. Холмса, как известно, было невозможно убедить раскрыть тайну, если только он сам не желал этого. Мне же, в отличие от него, предстояло ехать на улицу Королевы Анны, чтобы серьезно поговорить с прекрасной и любящей женщиной и убедить ее дать согласие на мое путешествие через океан — при этом ни словом не заикнувшись о цели такого вояжа.

Что было сказано во время этого долгого ночного разговора, какими наградами и посулами соблазняли меня нарушить обет молчания — я предоставляю воображению и опыту читателя. Но на следующий вечер, в девятнадцать ноль-ноль, я прибыл на Лондонскую пристань с упакованным для путешествия дорожным сундуком. Холмс при моем появлении просто поднял глаза и спокойно произнес:

— А, Ватсон. Точен, как всегда.

Мы отчалили на пике прилива. Пароход «Германия» являлся чудом современной инженерной мысли — и символом неудержимого напора нового века. Стук могучих машин, располагавшихся под палубами в кормовой части судна, ощущался не только слухом, но и всем телом, несмотря на то что от носовой части до машинного отделения было более шестисот футов. И стук, и вибрация не прекращались ни на минуту. Во время нескольких армейских командировок в Индию я привык к долгому плаванию под парусами, но старые грациозные парусники, движимые лишь мягкою рукою ветра, где единственным звуком, что ты слышишь, было поскрипывание бортовых реек и оснастки, уходят, увы, один за другим… Даже на шхуне «Оронтес», доставившей меня в Портсмут после демобилизации, наряду с тремя мачтами была еще и паровая машина, пыхтевшая под палубой. Нет сомнений, что когда-нибудь путешествие под парусом станет привилегией праздных богатеев — тех, кому совершенно некуда торопиться.

Наш огромный лайнер шел под всеми парами, невзирая на капризы погоды. Мы с Холмсом гуляли по палубе и строили догадки об истинной цели таинственного приглашения. Точнее, догадки строил я. Холмс же погрузился в молчание, способное вывести из себя любого; впрочем, приступая к новому делу, он всегда полностью уходил в себя. Это было что-то среднее между молчаливой сосредоточенностью боксера перед боем — а бокс не из последних талантов Холмса — и раздумьями ученого о природе какого-либо таинственного феномена. Еще до того как наш пароход начал входить в гавань Нью-Йорка, я уже был благодарен его бездушной механической прыти, которой вскоре надлежало избавить меня от необходимости постоянно находиться рядом с человеком, который и не говорит, и не слушает.

День клонился к вечеру, когда команда набросила концы и носовой, и бортовой частей судна на причальные кнехты, а стюарды вынесли наши дорожные сундуки из каюты. Мы стояли на главной палубе, готовясь ступить на землю Нового Света, как только будет спущен трап. Капитан Аллен присоединился к нам, и вскоре мы отправились в закрытом кебе к другому причалу.

— Доводилось ли вам прежде бывать в Соединенных Штатах? — спросил Аллен.

— Мне — да, — ответил Холмс. — В 1879 году я находился здесь с Шекспировской труппой. Тогда я играл Гамлета. Надеюсь, в этот раз мне достанется менее трагическая роль.

Когда мы подъехали к новой пристани, то увидели, что все моряки одеты в военную флотскую форму. Они быстро погрузили наши сундучки на судно гораздо меньших размеров, чем «Германия» — на катер береговой охраны футов пятидесяти в длину, — но при этом оснащенный паровым двигателем. Как только мы ступили на борт, катер сразу отчалил, пересекая гавань и направляясь прямиком на север. Воздух был горячим и влажным, и я радовался тому, что наше суденышко шло с очень приличной скоростью. От одного из членов команды я узнал, что основная задача катера — догонять и останавливать суда контрабандистов и прочих нарушителей, поэтому скорость должна быть — и была — весьма внушительной. Довольно быстро мы прошли заполненную судами гавань и двинулись вверх по величественной реке Гудзон.

По большей части берега реки были покрыты лесом, однако там и сям попадались очаровательные деревушки, жившие, насколько можно было судить, сельским хозяйством и небольшим производством. На дальних холмах виднелись посадки маиса и других злаков и овощей, однако ближе к воде фермерские поля сменялись фабричными трубами и железнодорожными путями.

Осматривая катер береговой охраны, на носовой части я наткнулся на Аллена и Холмса.

— Идеальный вариант для путешествия, — сказал Холмс.

— Не самый обычный способ, — заметил Аллен. — Но согласно принятому решению вряд ли кто-то заподозрит военное судно в том, что оно контрабандой везет двух англичан в Буффало.

— Значит, секретность гарантирована? — спросил Холмс.

— Если все пройдет как задумано, — ответил Аллен, — может статься, мы об этом никогда не узнаем.

— Справедливо подмечено.

Мы сошли на берег в городе, который назывался Олбани. Я почувствовал, что все английские названия американских городов — Йорк, Олбани, Рочестер — меня странным образом раздражают. Как будто ты выбрался по узкой тропе из джунглей и услышал, что прибыл на вокзал Чаринг-Кросс. Однако высказываться на эту тему я не стал.

В Олбани мы пересели на поезд и двинулись к своей цели с еще большей скоростью. В основном мы ехали вдоль узкого и прямого канала. Это был канал Эри, по которому в последние семьдесят лет в порты вроде Нью-Йорка доставлялись природные ресурсы и товары запада США — лес, продукты и так далее. Необъятность пространства вокруг нас меня тоже немного пугала. Ко времени нашего прибытия в Буффало мы проделали больший путь, чем расстояние между Лондоном и Эдинбургом, так и не выехав за пределы штата Нью-Йорк, всего лишь одного из сорока пяти штатов страны, к тому же далеко не самого крупного.

На следующий день в четыре пополудни мы оказались в Буффало. Для столь отдаленного провинциального города здание вокзала было весьма впечатляющим: узорчатый мраморный пол и высокие галереи из камня, как в больших церквях. Здесь я впервые почувствовал неповторимое и странное своеобразие американской ментальности. Посреди мраморного пола красовалась статуя американского бизона, покрытая полированной медью. Хотя во всей Америке это животное называют буйволом, с настоящим буйволом — африканским или азиатским — оно не имеет ничего общего. Американцам просто нравится называть его именно так, так же, как им нравится именовать малиновкой какого-то местного дрозда, который не имеет ничего общего с английской малиновкой. Далее, хотя бизон, или буффало, является неофициальным символом города, название его не имеет никакого отношения к животным. Я выяснил, что «Буффало» было просто искаженным произношением старофранцузского «Beau fleuve» — ибо именно так первые французские поселенцы обозначили это место. «Прекрасная река» — название, великолепно подходящее к Ниагаре, на берегах которой и стоит город. Ни тени логики во всех этих словесных рокировках искать не приходилось, однако даже самый недалекий визитер не мог не увидеть, что жители города создали себе некое подобие золотого тельца и установили его в центре вокзала. Вскоре мне довелось узнать, что город поклонялся индустриализации, техническому прогрессу и процветанию с такой же страстью, с какой библейские грешники поклонялись своим кумирам. Вскоре и нам с Холмсом предстояло посетить одно из их величайших языческих празднеств, ибо Панамериканская торгово-промышленная выставка была в первую очередь праздником электричества.

Со станции нас поспешно провели к конному экипажу, который и доставил нас в отель «Джанесью» на углу Мейн-стрит и Джанесью-стрит — в самом центре города. Отель был одним из крупнейших в Буффало, однако продолжал строиться, распространяясь и ввысь, и вширь. Именно он стал последним штрихом в сложившейся у меня картине города. Буффало был полон людей, приехавших отовсюду: продавать, покупать, торговаться, просто поротозейничать, — однако людям этим стоило бы записывать собственные адреса, потому что в течение дня все, что их окружало утром, могло кардинально измениться и к вечеру выглядеть совершенно иначе.

Капитан Аллен дождался, пока мы распишемся в регистрационной книге, после чего распорядился, чтобы обслуга отнесла багаж в наш номер.

— В десять вечера, — сказал Аллен, — я навещу вас, джентльмены, по хорошо известному вам поводу.

Капитан развернулся на каблуках и вышел из отеля. Конный экипаж, ожидавший Аллена, тут же умчал его прочь.

Мы с Холмсом поднялись в номер.

— Нам предстоит провести здесь не меньше недели, — сказал Холмс. — Пожалуй, имеет смысл распаковать вещи.

Я последовал совету своего друга, украдкой поглядывая на то, что доставал он из своего сундука. Это были совершенно неожиданные вещи, которых я не видел ни в течение нашего шестидневного плавания, ни за два дня путешествия в глубь континента. Помимо костюма и аксессуаров, что были на нем в Лондоне, на свет белый явились одежда рабочего вместе с тяжелыми башмаками, огнестрельное оружие, патроны, актерский набор для грима. Кроме того, я увидел несколько деревянных коробок без каких-либо ярлыков или надписей, которые Холмс, не открывая, оставил на дне сундука.

Мы воспользовались возможностью принять ванну и одеться приличествующим предстоящей встрече образом. Холмс — высокий ухоженный человек и при необходимости и желании умеет выглядеть поразительно элегантно. Визит к президенту Соединенных Штатов он счел событием, стоящим некоторых усилий. Не хвастаясь, скажу, что хоть я и пошире Холмса в талии, однако одет был весьма достойно. Изящная и наделенная прекрасным вкусом леди, за которой я ухаживал, еще задолго до нашего вояжа настояла на том, чтобы я отправился с ней к известному портному на Сэвил-роу, где обзавелся несколькими костюмами, за которые едва смог рассчитаться.

Ровно в десять в двери нашего номера постучали. Капитан Фредерик Аллен проводил нас вниз, к ожидавшему экипажу, на котором мы и отправились по широкой и прекрасно мощенной улице, называвшейся Делавэр-авеню. По обе ее стороны стояли солидные трехэтажные дома, окруженные деревцами или ухоженными газонами. Мы остановились у дома 1168. Когда экипаж отъехал на некоторое расстояние, капитан Аллен сказал:

— Это дом местного адвоката, мистера Джона Милберна. Кстати, он президент нашей выставки.

Мы поднялись по ступенькам. Двое американских солдат в синей форме распахнули перед нами двери, после чего некоторое время постояли снаружи, чтобы убедиться, что за нами никто не следовал. Затем они снова вошли в дом и заняли свои прежние места неподалеку от входа. Мистер Аллен провел нас через широкий холл к большой двустворчатой дубовой двери. Он постучал — и я был поражен, узнав человека, открывшего нам дверь.

Я видел фотографии Уильяма Маккинли, сделанные во время выборов 1900 года. Да, это, несомненно, был он. Высокий, лет шестидесяти, однако без единого седого волоска. Брови его были сведены вместе как у человека, который чрезвычайно внимателен к собеседнику, но из-за этого создавалось впечатление, что он более суров, чем в действительности. Лицо президента тут же озарилось улыбкой, и он произнес:

— А, джентльмены. Входите, прошу вас. И примите мою благодарность за то, что согласились проделать столь длительное путешествие, чтобы встретиться со мной лично.

— Я счел это за честь, сэр, — сказал Холмс и пожал президенту руку.

— Встреча с вами — честь и для меня, — добавил я.

Мы прошли в библиотеку, и кто-то, по-видимому, Аллен, закрыл за нами двери.

— Я не возражал бы, если бы наш друг капитан Аллен тоже присоединился к нам, — произнес Холмс.

Президент покачал головой:

— Он и так знает обо всем, что я вам скажу. К сожалению, в недалеком будущем это может сделать его объектом весьма неприятного следствия.

Президент прошел в конец библиотеки и расположился в кожаном кресле. Я заметил, что на столике рядом с ним стоял стакан, в котором, как мне показалось, было что-то вроде виски, разбавленного водой.

— Не хотите ли выпить, джентльмены?

Я увидел на полке буфета графин с янтарной жидкостью, стеклянный кувшин с водой и несколько стаканов. Из вежливости я налил в свой стакан виски — пальца на три.

— Мне, пожалуйста, только воды, Ватсон, — отозвался Холмс. — Пока что мне нужны все мои мыслительные способности.

Я принес ему стакан воды, и мы сели в кресла, напротив президента. Холмс наклонился вперед, скрестил ноги и доверительным тоном произнес:

— Вам стало известно о готовящемся на вашу жизнь покушении. Полагаю, вы желаете, чтобы я занялся проблемой вашей безопасности и сделал все, чтобы покушение не завершилось успехом.

— О нет, сэр, — возразил президент Маккинли. — Я пригласил вас сделать все для того, чтобы покушение состоялось и достигло своей цели.

— Что? — воскликнул я. — Возможно, я ослышался?..

— Ваше удивление доказывает, что вы слышали именно то, что сказал президент, — отреагировал Холмс. Затем он испытующе посмотрел на Маккинли. — Насколько я могу судить, и думаю, доктор Ватсон со мной согласится, вы абсолютно здоровы. Следовательно, у вас нет повода бояться страданий, неизбежных при какой-нибудь неизлечимой болезни. На лице вашем я не заметил лопнувших капилляров, а это означает, что алкоголь не является напитком, который вы пьете ежедневно и помногу, — вы делаете это лишь в качестве жеста вежливости по отношению к вашим гостям. Народ, благодарный вам за проделанную в первый срок президентства работу, совсем недавно переизбрал вас на второй срок. Я ничего не слышал ни о каком скандале — разве что доставка скверных новостей в вашей стране работает из рук вон плохо. Далее, если бы вы хотели покончить с собой, все возможности для этого под рукой: как бывший участник Гражданской войны, вы умеете управляться с огнестрельным оружием. Так с какой же стати лидер великой нации, пребывающий на пике успеха, жаждет быть убитым?

— Я вовсе не хочу быть убитым. Я хочу, чтобы все выглядело так, будто меня убили.

— Но почему? Ваша жизнь — сплошная серия побед.

— Именно. Я стал заложником этих побед, — ответил Маккинли.

— Что это значит?

— Пять лет назад с помощью моего друга и руководителя Республиканской партии Марка Ханны я собрал коалицию бизнесменов и торговцев. Я баллотировался на пост президента со следующей позицией: открыть перед бизнесом все возможности и тем самым добиться процветания в стране. Используя высокие таможенные пошлины и валюту основанную на золотом стандарте, я помог своим согражданам выйти из Депрессии 1893 года и сделал США могучей промышленной державой.

— Так в чем же проблема?

— Я человек, добившийся всего, чего хотел. Но только сейчас приходит осознание того, что мои успехи не всегда становились благом для моей страны.

— Почему?

— Непредвиденные последствия. Марк Ханна способствовал моему избранию, но в ходе предвыборной компании он истратил три с половиной миллиона долларов. Боюсь, что именно мы окончательно связали успех на политической арене с деньгами. А такая неразрывная связь рано или поздно станет катастрофой для страны. Самые богатые будут покупать такое правительство, которое им нужно. Я вытащил нас из депрессии, дав бизнесу зеленый свет практически по всем направлениям. Я полагал, что люди, имеющие деньги и власть, будут с честью относиться к своим рабочим — ведь это было бы справедливо и достойно. Вместо этого гигантские компании, которым я помогал, превратились в алчных преступных хищников: дети, в нечеловеческих условиях работающие на заводах и в шахтах, убийства профсоюзных активистов, мизерная заработная плата, при которой рабочий живет не лучше, чем раб. Этому рабочему не по карману товары, которые он же и производит. А фермеры? Большинство из них прозябают в нищете и постоянных долгах. После своего переизбрания я пытался ввести здравое и умеренное регулирование бизнеса, но мне не удалось этого добиться. Мои собственные союзники — и в первую очередь мой друг сенатор Ханна — и слышать об этом не желали. А мои оппоненты не доверяют мне, потому что в свое время именно я развязал руки их угнетателям. Я баллотировался на второй срок, чтобы исправить ошибки первого срока своего правления, но оказалось, что исправить я уже ничего не могу, а значит, не гожусь для поста, который занимаю.

— Но ведь народ переизбрал вас.

— Мне не следовало баллотироваться. Я человек девятнадцатого века, и я прекрасно понимал вызовы того времени: необходимость покончить с рабством, построить железные дороги, заселить западные окраины страны. Однако мое время — в прошлом. Мы шагнули в двадцатый век, и с точки зрения истории я подзасиделся у нее в гостях.

— Господин президент, — сказал я, — но если бы вас убили, что стало бы с нацией?

Он улыбнулся.

— Это меня как раз не тревожит. Я баллотировался вместе с поразительным человеком, моим новым вице-президентом. Его зовут Теодор Рузвельт. И он является как раз тем, чем я никогда не смогу стать — личностью двадцатого века.

— Я, кажется, слышал о нем, — сказал Холмс. — Ведь это он вел в бой кавалерию в битве на холме Сан-Хуан?

Маккинли кивнул.

— Когда война началась, Рузвельт был министром военно-морского флота. Он немедленно подал в отставку и организовал собственную кавалерийскую бригаду. Сражаясь бок о бок со своими бойцами, он отличался невероятной храбростью. Теодор — настоящий герой. И это должно сыграть большую роль, когда стране доведется увидеть его на посту президента. Прекрасное образование, уважаемый историк — но в то же время он был способен, оставив политику, несколько лет перегонять скот на территориях Дакоты. И ведь ему всего сорок два! Бесстрашен, умен, с абсолютным иммунитетом к коррупции. Он настолько живо и глубоко понимает наше время, что человеку девятнадцатого века — такому как я — мог бы показаться пророком. Рузвельт — тот, кто особенно нужен сейчас, в преддверии наступающих тревожных времен.

— Тревожных? — переспросил я.

— В Европе этнические группы, нередко связанные родством языков, сливаются в новые нации, создают новые союзы — впрочем, началось это не вчера. На карте мира возникли Германия и Италия, и уже в 1870 году Германия наголову разбила Францию. Панславистское движение способствует связи России с Балканами, а растущая сила Российской империи крайне настораживает Турцию и Японию. Сейчас все эти государства, и не только они, активно вооружаются — и движутся к конфликту, причем не шагом, а галопом.

— А что может сделать мистер Рузвельт?

— Через несколько дней он сможет показать миру, как строго и упорядоченно происходит смена власти в нашей стране. Если один лидер страны умирает, другой — еще более сильный и энергичный — тут же занимает его место. Затем мистер Рузвельт продемонстрирует миру силу и мощь Соединенных Штатов. Я уверен, что начнет он с флота — это то, что он знает лучше других. Он уже предложил готовить Великий белый флот к кругосветному путешествию, дабы американский флаг развевался на всех морях. Германия уже строит флот, которым намерена превзойти британский. Но если бы кайзер понял, что ему предстоит сразиться с двумя могучими морскими державами, то на какое-то время воздержался бы от любых военных действий.

— Значит, Рузвельт для вас — некоторый выигрыш во времени?

— Да. Я уверен, что если он сделает все, что запланировал, то сможет оттянуть большую войну на десять лет, а если сделает больше, чем задумано, отсрочка может составить лет пятнадцать. С каждым мирным днем наша страна будет становиться богаче, сильнее, неуязвимее. Отсутствие войн даст Рузвельту возможность начать охрану природных богатств ради будущих поколений. Оно же даст ему силу начать борьбу с трестами, которые монополизировали промышленность, задушив конкуренцию и доведя рабочих и фермеров до нищеты. Я не знаю, что еще он сделает. Он человек будущего — я же весь в прошлом. Главное, что я знаю: настало время уступить ему дорогу.

— А что будет с вами?

— Это, сэр, зависит от вас. Я хотел бы, чтобы покушение состоялось в ближайшие несколько дней. Затем мне понадобится ваша помощь в моем «посмертном» существовании. Мы с женой хотели бы уехать куда-нибудь, где можно было бы провести старость, оставаясь никому не известными частными лицами. Я люблю свою страну — и всю свою жизнь делал для нее все, что мог, — но сейчас вполне удовлетворился бы тем, чтобы следить за ее успехами издалека.

Он свел брови и испытующе посмотрел на Холмса. После недолгого молчания мой друг произнес:

— Что ж, сэр, я принимаю ваше поручение. Сегодня третье сентября. Мы должны действовать быстро, а число посвященных должно быть крайне ограничено. Думаю, к шестому мы будем готовы.

С этими словами он встал. Маккинли, с улыбкой на лице, тоже поднялся с кресла. Мне не оставалось ничего другого, как последовать их примеру, хотя вся эта спешка мне была не вполне понятна. Выйдя из дома, мы с Холмсом увидели, что капитан Аллен ждет нас у конного экипажа. Когда мы сели, Аллен сказал вознице:

— Гостиница «Джанесью», — и отступил в сторону, пропуская кабриолет.

По дороге Холмс попросил извозчика остановиться у телеграфа. Одна из таких контор находилась на Мейн-стрит, недалеко от нашей гостиницы. Холмс вошел внутрь и заполнил бланк, прикрывая его рукой, чтобы я не увидел написанный им текст. После этого он отдал бланк телеграфисту, заплатив за услуги три доллара.

Когда мы вернулись в кабриолет, он произнес:

— А сейчас, пожалуйста, на Панамериканскую выставку.

— Но там все закрыто, сэр, — сказал возница. — Вот-вот пробьет полночь.

— Именно, — промолвил Холмс.

Кабриолет двинулся в северном направлении по пустынной Делавэр-авеню. В ночной тишине раздавался только цокот копыт по камням мостовой. Дома по обе стороны улицы были погружены в темноту.

Не прошло и десяти минут, как мы достигли места, где авеню делала большой поворот, после чего перед нами предстала Панамериканская выставка. Издалека она представляла собой странное, почти фантастическое зрелище. На территории городского парка площадью триста пятьдесят акров были возведены самые различные сооружения. И поскольку выставка прежде всего была праздником прогресса, символом которого являлось электричество, все главные здания и сооружения украсили по фасаду или по всему периметру электрическими лампочками. Все они горели, отчего выставка казалась столицей какой-то сказочной страны.

Бесчисленные лампочки не сияли, но светились теплым розоватым светом, который не ослеплял, а, напротив, привлекал внимание к каждой детали, к каждому цветовому оттенку Меня это зрелище просто поразило.

Вся территория выставки была рассечена надвое широким променадом, шедшим от Триумфального моста на южной оконечности парка до Электрической башни на его северном конце. Все павильоны были окружены каналами, прудами и фонтанами, отчего эти огромные, сложные и прекрасные сооружения с затейливым орнаментом стен не просто освещались магическим светом, но и многократно отражались в бесчисленных прудах и каналах. Создавалось впечатление, что перед тобой настоящий город с множеством куполов, башен и шпилей.

Описать простыми словами архитектуру выставки представлялось мне невозможным: причудливая смесь неоклассики, испанского барокко и чистой фантазии, причем все это располагалось бок о бок, а порой и вовсе сливалось в одном здании. Некоторые строения напомнили мне богато украшенные индуистские храмы с их яркой желтой или огненно-красной окраской и зелеными панелями.

Как только мне начинало казаться, что я наконец понял организующий принцип выставки, как тут же приходило осознание, что мое «понимание» было неадекватным и неполным. Цвета зданий в южной части парка казались живыми и яркими, а ближе к северной оконечности, к Электрической башне, становились более мягкими и сдержанными. Этот цветовой сдвиг словно символизировал собой переход от варварской пышности к современной утонченности. Там высилось множество скульптур — великолепных спектаклей, застывших в камне. Одна группа представляла собой «Пробуждение человека», другая — «Покорение Природы», следующая за ней — «Достижения человека». На некоторых сериях скульптур были таблички: «Эра дикости», «Эпоха деспотизма» и «Век просвещения». Если здесь имел место некий организующий принцип, то заключался он в том, что создатели выставки поклонялись прогрессу и указывали на него всюду, где им удавалось его обнаружить.

Время от времени Холмс спрыгивал с подножки экипажа, чтобы вплотную рассмотреть то или иное здание. Порой он прижимал лицо к стеклу, чтобы увидеть то, что находилось внутри, или становился на край фонтана и всматривался в даль, будто прицеливаясь из ружья в отдаленную мишень. Либо, становясь у парапетов, вытягивал шею, словно высматривая воображаемых снайперов.

В конце концов я тоже сошел с экипажа и пошел рядом с Холмсом.

— Что мы здесь делаем ночью? — спросил я.

— Выставка была открыта все лето, и сейчас о ней услышали практически все. Предполагается, что к моменту ее закрытия в следующем месяце ее посетят около восьми миллионов человек. Если бы мы попытались провести наше исследование завтра, то не только привлекли к себе внимание, но завязли бы в огромной толпе.

— Исследование? Прекрасно, но что мы исследуем?

— Уязвимые точки и потенциальные возможности, друг мой. Мы должны не только найти наилучшие способ, время и место для нашего театрализованного покушения. Нам нужно в назначенный день обеспечить себе монополию на президентское убийство.

— Что?!

— Вы знаете, что президент Маккинли в 1898 году нанес Испании сокрушительное поражение. В глазах многих европейских держав он представляет собой новую и опасную силу. Он также дал понять своим монополистам и их политическим союзникам, что собирается лишить их многих привилегий, в том числе и вседозволенности. Вряд ли найдется человек, у которого было бы больше могущественных врагов, чем у Маккинли.

— Иными словами, мы должны оберегать жизнь президента, для того чтобы убить его?

— Именно. Наша маленькая комедия может иметь успех только в том случае, если не произойдет настоящая, реальная трагедия. — Он прошел несколько шагов. — Поэтому я и сказал президенту, что мы должны выполнить намеченное шестого сентября. Мы не можем позволить себе тянуть время до десятого или двенадцатого — это недопустимый риск.

Я промолчал, внимательно наблюдая за своим другом, и вскоре понял, что высматривал Холмс. Он проявил особый интерес к «Павильону ацетилена», обошел его вокруг и покачал головой.

— Опасность взрыва слишком очевидна, — сказал он. — Мы можем избежать ненужного риска, если президент будет держаться подальше от этого павильона.

Мы проследовали дальше, дойдя до стадиона на северо-восточном краю выставки. Это было гигантское строение, учитывая тот факт, что возвели его лишь на одно лето, после чего оно, как и все здания выставки, будет снесено. Стадион мог вместить двенадцать тысяч зрителей.

— Заманчивое место, — отметил Холмс. — Прелесть такого открытого пространства в том, что наш человек мог бы стоять на площадке посреди поля, в то время как двенадцать тысяч зрителей сидят на трибунах. Позднее они все как один клялись бы, что видели, как президент был убит, хотя в реальности каждый из них видел бы только то, что человек на площадке упал.

— Да, это стоит взять на заметку, — согласился я. — Мы могли бы произвести холостой выстрел откуда-нибудь сверху — возможно, с Электрической башни — и затем разыграть спектакль с падением президента, в которого попала пуля убийцы.

— Посмотрим, не найдется ли еще что-нибудь полезное.

Мы вернулись в кабриолет, и Холмс приказал вознице двигаться в южном направлении, к великолепно украшенному «Храму музыки». В основании он представлял собой квадрат со сторонами длиной примерно полтораста футов, но из-за срезанных углов павильон казался круглым. Здание было украшено куполом, а каждый квадратный дюйм стен заполнен барельефами и украшениями. Выкрашено оно было очень яркими цветами — преобладал красный — и окружено скульптурными группами. Наверное, это тоже являлось аллегорией и символом — но что они символизировали, я понять так и не смог. Должно быть, музыку.

Холмс проявил особый интерес к этому павильону. Он обошел его со всех сторон, заглядывая в окна, а потом открыл отмычкой замок и вошел внутрь, попав в огромный зал со сценой в одном конце и передвижными стульями в центре.

— Кажется, мы нашли то, что искали, — сказал Холмс.

Когда мы вышли, он той же отмычкой аккуратно закрыл замок.

На своем кабриолете мы наконец доехали до отеля «Джанесью», где щедро расплатились с нашим усталым возницей.

Когда на следующее утро мы с Холмсом завтракали в своем номере, раздался негромкий стук в дверь. Открывая ее, я ожидал увидеть капитана Аллена, но вместо него передо мной предстал человек весьма почтенных лет. Судя по его снежно-белым волосам, одежде, изношенной и потерявшей всякий цвет после бесчисленных стирок, и истоптанным башмакам, он мог когда-то быть торговцем вразнос, но, увы, сделался слишком стар для этой профессии. Я вежливо поинтересовался:

— Чем-то могу быть вам полезен, сэр?

— Да, друг мой, — отозвался старик надтреснутым голосом. — Это номер мистера Холмса?

— Вы не ошиблись. Прошу, входите.

И он вошел, направившись прямо в гостиную. Холмс, выйдя из своей спальни, расплылся в улыбке.

— А, мистер Бут! Благодарю вас за то, что прибыли так быстро. И за то, что так замечательно скрыли свою внешность.

Старик внезапно выпрямился, пружинистым шагом подошел к Холмсу и с улыбкой пожал ему руку.

— Я ехал ночью, а это гораздо быстрее, чем днем, — сказал он. — И выехал я сразу же после окончания вечернего спектакля. Репетиции новой пьесы начинаются в Нью-Йорке через месяц, и если к тому времени я не вернусь, меня заменит мой дублер.

Он перевел взгляд с Холмса на меня.

— Вы не будете возражать, если я приведу себя в обычный вид?

С этими словами он снял седой парик, аккуратно отклеил усы, после чего спрятал и то и другое в карман своего изношенного плаща. Проделав все это, он превратился в молодого человека — я дал бы ему от двадцати одного до двадцати пяти лет — высокого роста и пышущего здоровьем. Прежний согбенный старик исчез, словно его и не было.

— А это мой друг Ватсон, — сказал Холмс, — человек, который пользуется моим неограниченным доверием. Ватсон, перед вами мистер Сидни Бартон Бут, член наиболее известной в этой стране актерской династии.

Я отвел Холмса в сторону и прошептал:

— Послушайте, но… Бут?!

— Именно, — громко и радостно ответил Холмс. — Из той самой семьи.

— Мне двадцать три года, — сказал молодой человек. — Мой дядя Джон Уилкс Бут совершил свое ужасное преступление, когда меня еще не было на свете. Он являлся единственным сторонником конфедератов в нашей семье. Все остальные — отец, дед, мои тети и дяди — всегда непоколебимо поддерживали Союз и президента Линкольна.

— Семья Бут уже давно вне всяких подозрений, — заявил Холмс. — И все это время они продолжали следовать традициям высокого актерского искусства, особенно в том, что касалось реалистического изображения человеческих эмоций. В своем поколении мистер Сидни Бут считается одним из лучших. Получив приглашение приехать на встречу с президентом Маккинли, я понял, что нам понадобятся услуги высокопрофессионального американского актера. Один из моих друзей в театральном мире Лондона, с которым я связался до отъезда, рассказал мне, что семья Бут всегда искала возможность смыть пятно, которое наложил на нее безумный поступок Джона Уилкса. Мой друг также предположил, что присутствующий здесь мистер Бут с радостью согласится на наше предложение. Как оказалось, он нам нужен еще больше, чем я думал, однако в спектакле с совершенно другим финалом.

— Вы предупредили мистера Бута о крайней деликатности ситуации и о том, что роль, которую ему предстоит сыграть, может оказаться опасной?

Холмс взглянул на молодого человека.

— Да, мистер Бут, наш план может оказаться чрезвычайно опасным, к тому же, если он удастся, вам не придется рассчитывать на всеобщую благодарность. Единственная награда заключается в том, что это весьма высокая патриотическая миссия, которая — я абсолютно убежден — укрепит вашу страну, а вместе с тем и нашу, по меньшей мере на какое-то время.

— О большей награде я не мог бы и мечтать, — сказал Бут.

— В наш заговор, — добавил Холмс, — посвящены всего несколько человек. Кроме нас это президент Маккинли, что понятно, его доверенный секретарь мистер Кортелью, глава полиции Буффало мистер Уильям Булл, командир военного контингента — я надеюсь, им окажется наш добрый друг капитан Аллен — и доктор Розуэлл Парк, наиболее уважаемый врач в городе. У каждого из них есть доверенные помощники, однако они посвящены лишь в отдельные части плана.

— Вы мне напомнили, — сказал я, — о неотложном свидании. Сегодня утром у меня встреча с доктором Парком.

Взяв шляпу и трость, я покинул номер.

Довольно быстро я убедился, что мой американский коллега, доктор Розуэлл Парк, прекрасно образован и пользуется высоким авторитетом среди здешних медиков. Вместе с ним мы прошлись по кабинетам медицинского факультета университета Буффало, посетили окружной морг, три местные больницы, а также полевой госпиталь, развернутый на окраине Панамериканской выставки. И где бы мы ни появлялись, перед доктором Парком распахивались все двери, а приветствовали его словно заезжего монарха или могущественного магната.

Мы осмотрели представленный на выставке рентгеновский аппарат, позволявший заглядывать внутрь тела и обнаруживать переломы или опасные поражения органов. Мы также посетили медицинский инкубатор для младенцев, который произвел на меня самое благоприятное впечатление.

Однако наиболее значительную часть времени мы провели там, где подслушать нас могли только мертвые — трупы, предназначенные для анатомирования студентами-медиками, и тела мигрантов, обнаруженные у доков неподалеку от Канал-стрит. Здесь мы обсудили чрезвычайные трудности поставленной перед нами задачи, однако смогли найти и несколько возможных решений, укладывавшихся в общепринятый свод правил нашей профессии. Мы обсудили также вероятность того, что определенные события могут пойти иным, нежели нам хотелось, образом. Доктор Парк продемонстрировал немалую скрупулезность, подумав о том, что не пришло мне в голову: назначить на дежурство шестого сентября только тех интернов и медсестер, что не задумываясь выполнят любое его распоряжение, а также подготовить конный санитарный транспорт, который ночью доставит оговоренный нами груз. К концу дня я проникся таким уважением к доктору Парку, что без колебаний вверил бы ему свою жизнь. Конечно, я не выразил этого чувства вслух — в конце концов, я и в самом деле вверял ему свою жизнь, как и он мне свою.

Я вернулся в отель «Джанесью» уже вечером и застал Холмса и Бута погруженными в обсуждение различных деталей плана. Холмс привез с собой гримерный набор, которым иногда пользовался в Лондоне: различные оттенки театрального грима, но с большим количеством кремов и пудр, применяемых модницами, дабы выглядеть еще привлекательнее. Удивительно, но этот странный набор помогал ему совершенно изменить свою внешность и предстать — по необходимости — хоть портовым грузчиком, хоть цыганом, хоть стариком книготорговцем. Молодой Бут, как оказалось, не уступал Холмсу по этой части. Он снова изменил внешность, перевоплотившись в грубого типа лет тридцати с натруженными мозолистыми руками. И кожа, и волосы его немного потемнели, и он казался уроженцем континентальной Европы.

На столе перед ними лежали схемы расположения строений и павильонов на территории выставки, которые Холмс набросал по памяти. Бут внимательно изучал один из таких рисунков.

— Вам придется прождать достаточно долго, — сказал Холмс, — пока первая сотня посетителей не протолкнется в зал, чтобы пожать руку президенту. После этого очередь будет двигаться более упорядочено, а охрана успокоится и начнет скучать. И не забудьте: первый ход за мной. Вы включаетесь в игру позже.

— Понятно, — отреагировал Бут. — Затем я должен буду попытаться удрать.

— Да, но так, чтобы вам не удалось это сделать. Вы должны оставаться в окружении охранников и полиции, а если вырветесь из этого кольца, то в вас можно будет стрелять — и кто-нибудь из них это обязательно сделает.

— Я постараюсь двигаться так, чтобы отрезать себе все пути к бегству, — сказал Бут.

Их беседа продолжалась в том же духе. Поскольку в моем присутствии не было никакой необходимости, я отправился в свою спальню немного вздремнуть. Отдых позволил снять напряжение, чтобы с новыми силами спокойно обдумать множество деталей, которые мне предстояло запомнить на ближайшие два дня. Прошло еще несколько часов, прежде чем мистер Бут встал и пожал Холмсу руку. Сейчас он снова выглядел сгорбленным седым стариком.

— Следующий раз, мистер Холмс, мы увидимся с вами шестого, после полудня. На мой взгляд, мы оговорили все главные моменты нашего спектакля. Я остановился в пансионе на углу Мейн- и Чиппева-стрит. Если возникнут какие-либо изменения, не откажите в любезности предупредить меня.

— Непременно, мистер Бут. И знайте: мы абсолютно уверены в вас и восхищены вашим патриотизмом.

— До встречи. Всего доброго и вам, доктор Ватсон. Увидимся через пару дней.

— До встречи, мистер Бут.

После его ухода Холмс убрал гримерный набор и прочие предметы, которые они столь скрупулезно изучали с Бутом, и заявил:

— Я чертовски голоден, Ватсон. Вам не кажется, что сейчас самое время поужинать?

Мы вышли из отеля и, завернув за угол, оказались в заведении, во многом напоминавшем наши лондонские пабы. В дальнем конце помещения сидел крупный мужчина в синей полицейской форме. Его фуражка красовалась на столе рядом с пустым пивным бокалом. Когда мы подошли ближе, он переложил фуражку со стола на стул.

— Мистер Булл? — произнес Холмс.

— Присаживайтесь.

Мы с Холмсом сели напротив него. Здоровяк-полицейский подозвал бармена и, когда тот приблизился, обратился к нам:

— Вы ужинали?

— Нет, — ответил я.

— Ужин для этих двух джентльменов. И кувшин пива. Запишете на мой счет.

— Благодарю вас, — сказал Холмс. — Не подскажете, что в сегодняшнем меню?

— Ростбиф с кюммельвеком, маринованные яйца, пиво, кислая капуста и разные солености, — ответил бармен. — На ваш выбор.

— Великолепно, — отреагировал Холмс, причем, как мне показалось, абсолютно искренне.

Я поразился аппетиту, с каким Холмс и шеф полиции набросились на всю эту странную еду, но, после некоторого колебания присоединившись к ним, понял, что это именно то, чего мне так недоставало после долгого дня, проведенного с коллегой. Особенно мне понравилось мясное ассорти, о котором бармен не счел нужным упомянуть: коротенькие колбаски и кусочки курятины, в основном крылышки и бедрышки. Опыт пребывания в экзотических странах убедил меня в том, что именно местная еда необходима для поддержания здоровья и бодрости.

Холмс встал из-за стола и бросил взгляд в коридор за стойкой бара, дабы убедиться, что нас никто не подслушивает. Сев на место, он сразу же приступил к делу:

— Шеф Булл, вам известно, почему я просил о встрече?

— Да, — ответил тот. — Когда капитан Аллен от вашего имени обратился ко мне, я связался с секретарем президента мистером Кортелью. Признаюсь, меня задело то, что они решили нанять частное лицо, да еще из другой страны, для охраны высоких гостей во время их визита в мой город.

— Разрешил ли мистер Кортелью ваше недоумение?

— Да, — сказал Булл. Он придвинулся к нам и сейчас говорил вполголоса. — Я не чувствую себя задетым, но опасаюсь за судьбы всех остальных. Если что-то пойдет не по плану, будет очень трудно доказать, что мы не были участниками заговора, цель которого — убийство президента. А когда прозвучала фамилия Бут…

Его передернуло.

— Мы должны быть уверены в том, что любые ошибки исключены, — сказал Холмс. — И то, что вы в курсе всей операции, меня в немалой степени успокаивает.

— Но что потребуется от меня?

— Во-первых, строжайшая секретность, — сказал Холмс. — Это не просто мистификация, которую со временем можно будет раскрыть. Мы должны стать творцами исторического события, которое будет восприниматься именно так в течение всех последующих веков. Людей, знающих всю правду, очень немного: мы, сидящие здесь, президент, мистер Кортелью, доктор Розуэлл Парк, мистер Бут и капитан Аллен. Я уверен, что эта тайна и останется достоянием узкого круга достойных людей, которых я только что упомянул. Никто более ничего не должен знать.

Булл задумчиво потягивал пиво из кружки.

— Верно, — сказал он. — Что касается моих людей, то каждый из них безоговорочно выполнит любой мой приказ. Им ни к чему знать, почему я этот приказ отдал.

— Именно, — сказал Холмс. — Ваша помощь понадобится в том, чтобы должным образом построить публику. Это во-первых. Во-вторых, вам выпадает ответственная роль в финальной фазе нашего спектакля — и не менее важная на протяжении последующих двух недель.

— Можете рассчитывать на меня, — сказал Бут. — Но нам необходимо детально оговорить главное: что, согласно вашему плану, должно случиться — и чему происходить не нужно.

— Я предлагаю заняться этим, — сказал Холмс, — сразу же после того, как мы закончим нашу великолепную трапезу.

Что и было сделано. Холмсу потребовался всего лишь час в приятной обстановке американского паба, чтобы подробно объяснить, как будет развиваться наша операция: где должен стоят каждый из полицейских, как следует выстроить граждан, ожидающих встречи с президентом, что необходимо делать сразу же после того, как мистер Бут сыграет отведенную ему роль, — и так далее. Я должен сказать, что начальник полиции Булл оказался вдумчивым и дальновидным стратегом: он не только тщательно взвешивал каждую деталь плана, но и поделился своими соображениями, которые основывались на его профессиональном опыте работы с большим стечением народа. По прошествии часа, когда он встал и надел свою форменную фуражку, у них с Холмсом было расписано все до мелочей.

Холмс, по своей природе и темпераменту человек чрезвычайно скрупулезный, настоял на том, чтобы любой член нашей группы знал о ролях, которые будут играть его товарищи, чтобы никто из нас не смог случайно помешать другому делать свое дело. Он потребовал, чтобы каждый отправился на выставку в одиночку и как следует изучил позицию, на которой ему предстояло находиться в близящийся судьбоносный день.

И вот — увы, слишком быстро — наступило шестое сентября. Едва проснувшись, я понял, что день будет жарким. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, уже заливало город волнами тепла, а влажность напомнила мне душные дни в Дели перед нашим ежегодным перебазированием в более прохладные горные районы Шимлы.

В 7.15 утра, в доме мистера Милберна на Делавэр-авеню проснулся президент Маккинли. Спустя некоторое время он вышел на улицу, где встретился с другой одинокой фигурой — высоким аккуратно одетым джентльменом, в руках у которого был поднос с сувенирами. Впоследствии мне рассказали, что они прошли вместе всего пару кварталов, однако успели за это время обменяться важной и весьма детальной информацией. Затем таинственный коммивояжер расстался с президентом, и каждый из них отправился своей дорогой.

Этим же утром мы с Холмсом оказались на железнодорожной станции, где сели в поезд, который должен был отвезти нас к Ниагарскому водопаду. Я заметил, что, даже после того как мы прошли в вагон, на платформе осталась большая группа прекрасно одетых и явно не бедных мужчин. Отправка поезда задерживалась в ожидании некоего весьма значительного пассажира. Президент с сопровождающими его лицами прибыл на конном экипаже. Всю группу проводили в специальный вагон. Представителей местной элиты было слишком много, чтобы они могли разместиться там же, но им удалось — не без некоторой толкотни — занять места в вагонах, примыкающих к президентскому.

— А где миссис Маккинли? — шепотом спросил я у Холмса.

— Она все еще в доме Милберна, — также шепотом ответил мой друг. — Президент опасается, что сегодняшняя жара дурно повлияет на ее здоровье.

Он сделал паузу и добавил:

— Кроме того, ей нужно сделать множество приготовлений. В ближайшие несколько недель ей предстоит играть очень серьезную роль.

Поезд двинулся вдоль Ниагары — реки шириной в полмили. Скорость течения на глаз я определил в три-пять узлов. Нас обдувало ветерком, и это было особенно приятно в душный день. Я сидел, поглядывая в окно, однако Холмс настоял, чтобы мы прошлись вдоль всего поезда.

— И что мы будем делать? — спросил я.

— Смотреть, — ответил он. — Высматривать знакомые лица или такие, которые здесь явно не на своем месте. Помечать в памяти как тех, кто отводит глаза, так и тех, кто, напротив, проявит к нам чрезмерный интерес.

Неспешным шагом мы переходили из одного вагона в другой, вглядываясь в лица пассажиров. Иногда Холмс останавливался и заговаривал с тем или другим. «Чудесный день для посещения водопадов, не правда ли?» Или: «Вы не знаете, долго ли еще ехать?» Или даже: «Простите, а место рядом с вами свободно?» Человек отвечал что-нибудь, Холмс кивал, коснувшись края шляпы, и мы шли дальше. Я уверен, что никто из ехавших в пассажирских вагонах не ускользнул от его внимания. Когда мы достигли площадки первого вагона и перед нами оставались только вагон с углем и паровоз, я сказал:

— Ну что ж, мы посмотрели. И что мы увидели?

— Слишком мало, — ответил он. — Но мы увидим больше на обратном пути.

— Да, но что вы надеетесь увидеть?

— У нас с вами есть план, верно? А теперь представьте, друг мой, что на поезде есть люди, у которых имеются собственные планы. Выставка — прекрасное место для их реализации. Но Ниагарский водопад может оказаться еще лучше.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду только то, что сказал, — и не более. Всматривайтесь в лица, Ватсон.

Он открыл дверь и шагнул в вагон. Сейчас мы шли лицом к пассажирам и могли гораздо лучше рассмотреть каждого из них.

В конце последнего вагона — перед президентским — он остановился и прошептал:

— Сегодня мы должны быть осторожны как никогда. Как минимум трое пассажиров поезда вызывают у меня подозрения.

— Кто именно?

— Во-первых, в третьем вагоне отсюда сидит мужчина в черном костюме. Сухопарый, артистичные руки, пальцы бегают вверх-вниз по трости. На полу рядом с ним — жесткий кейс. Меня заинтересовало, почему он не поместил его на полку для багажа.

— Вы думаете, он может прятать там оружие? — спросил я. — Бесшумное, вроде того духового ружья, которое слепой механик фон Гердер изготовил для полковника Морана?

— Поначалу у меня мелькнула та же мысль, но потом на замке кейса я рассмотрел эмблему фирмы «Бергманн-Байер», которая производила огнестрельное оружие для испанской армии, — сказал Холмс. — Вблизи Ниагарского водопада в бесшумном оружии нет нужды. Насколько мне известно, рев воды достигает такой силы, что можно стрелять хоть из винтовки — и звук выйдет не громче хлопка. Нет, я думаю, у нас достаточно времени, чтобы упредить этого джентльмена.

— Гневный испанец, мечтающий отомстить за проигранную войну. А кто остальные двое?

— Дама средних лет, маленького роста, в коричневом платье с зеленой отделкой. Первый вагон.

— Дама? Вы шутите?

— Это довольно-таки оригинальная леди. На левой стороне лица у нее имеется вертикальный порез — небольшой, но явно свежий. По ее движениям я видел, что она правша. Вероятно, поэтому она и порезала именно левую сторону лица во время бритья — до нее сложнее было добраться бритвой.

— Значит, это мужчина?

— Который вдобавок сегодня утром самым тщательным образом побрился. А пудра и крем, которыми он замазал ранку, на жаре потекли.

— Невероятно, — произнес я. — Она… то есть он может скрыть под длинным платьем все, что угодно. Пару пистолетов. Кавалерийскую саблю. И даже карабин.

Я задумался. Потом добавил:

— Если бы у нас было время, мы могли бы найти способ обезопасить себя от подобных вариантов.

— И как же? — спросил Холмс.

— Приспособление, аппарат. Что-нибудь вроде арки, под которой проходили бы все пассажиры. Арка, оснащенная мощными магнитами, свисающими на тросиках. Обнаружив железное или стальное оружие, магнит тут же прилип бы к нему.

— Эту идею мы, пожалуй, рассмотрим подробнее в следующий раз, — сказал Холмс. — Но до прибытия поезда нам следует держаться поближе к третьему человеку, более остальных похожему на возможного конкурента.

— И кто же он?

— Задумайтесь на секунду. Мы купили билеты, сели в поезд. Прошли его с конца до первого вагона и обратно. Останавливались, говорили с людьми. И я только что увидел дорожный знак, извещающий нас, что мы прибываем в Ла-Салль. Это последняя остановка перед Ниагара-Фолс. Кондуктор прокомпостировал ваш билет?

— Нет.

— Верно. Он вообще ни у кого не проверял билеты. Когда я посмотрел ему в глаза, он отвел взгляд и уставился перед собой, словно машинист, ведущий поезд. По своему опыту могу судить, что кондукторы всегда знают, где в данный момент находится состав, даже не выглядывая в окно. Им присуще почти мистическое ощущение — времени и места. Я уверен, что наш кондуктор вот-вот отправится — с самым «кондукторским» видом — в конец поезда, чтобы благодаря своей форме проникнуть в президентский вагон.

Через несколько минут он действительно появился. Когда мы въезжали на окраину довольно большого города — а это мог быть только Ниагара-Фолс, — «кондуктор» внезапно двинулся вдоль вагона, на ходу компостируя билеты. Он проделывал это даже не глядя на билет, отчего мог показаться настоящим профессионалом, на самом же деле был озабочен лишь одной задачей: как можно быстрее добраться до цели — до дверей последнего вагона.

Холмс сидел справа от прохода, я — через два ряда от него, и мы оба внимательно следили за этим человеком. Я ожидал, что Холмс вот-вот начнет действовать, однако он не предпринял ни малейшей попытки остановить фальшивого кондуктора. Я буквально впился глазами в Холмса, но он, казалось, ничего вокруг не замечал, уставившись в окно, словно зачарованный видом реки и причудливых старых зданий города.

«Кондуктор» продолжал движение к цели. До заветной двери ему оставалось десять футов, потом пять — а Холмс даже не пошевелился. В конце концов мое терпение лопнуло. Я схватил трость и, когда злоумышленник уже был у самой двери президентского вагона, одним движением вставил ее между голенями «кондуктора». Споткнувшись, он растянулся на полу, а я, нанеся ему удар тяжелой рукоятью трости в основание черепа, тут же буквально оседлал негодяя. Он был оглушен и с трудом хватал ртом воздух. Холмс с самым беззаботным видом — и даже не привстав с сиденья — вытащил из кармана своего жилета наручники и протянул их мне. Меня это всерьез разозлило, но выбор был невелик — взять наручники или отказаться от них, причем и то и другое следовало делать без комментариев. Я выбрал первое, но лишь потому, что «кондуктор» оказался рослым мускулистым типом, и, пока он еще окончательно не пришел в себя, я завернул ему руки за спину и защелкнул браслеты на запястьях.

Холмс помог мне перевернуть его на бок. Обыскав лежащего, он вынул из кармана его формы заряженный «кольт» сорок пятого калибра — весьма внушительное оружие, которое не так-то легко спрятать. Холмс быстро сунул револьвер в карман своего пиджака и обвел взглядом пассажиров — представителей местной элиты, однако не настолько значительных, чтобы ехать в президентском вагоне. Несколько раз обмахнув лицо злоумышленника фуражкой, Холмс, обращаясь к пассажирам, пояснил:

— В такую жару даже от небольшого напряжения человек может упасть в обморок.

Надо признать, преступник все продумал тщательнейшим образом. Поезд уже подходил к платформе станции Ниагара-Фолс. В этот момент «кондуктор» должен был войти в спец-вагон, застрелить президента и спрыгнуть с поезда, который на подходе к платформе двигался достаточно медленно. После этого он в считанные секунды избавился бы от формы и фуражки и затерялся в толпе людей, ожидавших прибытия президента.

Поезд остановился, и мы дождались, пока все пассажиры выйдут. Только тогда Холмс постучал в дверь президентского вагона, которую открыл молодой солдат. За ним стояли еще четверо охранников.

— Этот человек пытался проникнуть внутрь и убить президента, — сказал Холмс. — Его необходимо немедленно поместить в камеру полицейского участка Ниагара-Фолс. И будьте предельно внимательны. Вы имеете дело с убийцей.

Он вручил солдату револьвер, помог поставить террориста-неудачника на ноги и вывести через передний тамбур нашего вагона.

Убедившись, что мы остались наедине, я спросил:

— Почему вы ничего не предпринимали, когда я сражался с вооруженным преступником?

— Это не так, Ватсон, — ответил он. — Я болел за вас, но — из соображений секретности — молча.

Я разгладил одежду, мы вышли на платформу и довольно быстро догнали президента и его группу направлявшуюся по широкой аллее к ступеням, которые вели к самому краю Ниагарского водопада. Широкая голубая река сужалась на участке обрывистой скалы, а затем с высоты сто семьдесят футов обрушивалась в кипящую белой пеной котловину. Объем воды, летевшей вниз, поражал воображение. Белое облако брызг поднималось на сотни футов — а видеть его удавалось с расстояния нескольких миль. Рев водопада был непрекращающимся, монотонным, гипнотическим. Разговаривать в таком грохоте не представлялось возможным, но в словах не было нужды — величие и красота раскрывшейся перед нами картины и без того заставляли человека умолкнуть в почтительном восхищении. Любые слова здесь были бы неуместны.

Когда мы оказались рядом с гигантским водопадом, а колоссальное зрелище и грохот, казалось, заполнили собою все, я заметил, что на лицо Холмса словно легла тень отрешенности. Он продолжал идти, ступая твердо и уверенно, но на какой-то момент мне показалось, что глаза его затуманились.

— Очнитесь, Холмс, — сказал я. — Я знаю, что все это напомнило вам, однако здесь и сейчас нам нужны ваша бдительность и быстрота реакции.

— Верно, друг мой, — ответил он, похлопав меня по руке. — Рейхенбахский водопад уже десять лет не более чем достояние прошлого. Но поразительно, как звуки и запахи могут возвращать человека назад, к давно позабытым событиям. Однако задерживаться там было бы небезопасно.

Мы следовали за президентской группой на расстоянии трех сотен футов, и я видел, что Холмс изучает лица людей, стоявших в толпе. Любого человека, приехавшего полюбоваться водопадом, несомненно, заинтересовала бы группа великолепно одетых людей, прогуливающихся вдоль ограждения на самом краю пропасти. Мне трудно судить о том, мог ли обычный американец узнать президента Маккинли в лицо, но я также затруднялся сказать о любом из присутствующих, американец он или нет. Я слышал французскую, немецкую, испанскую, славянскую речь. Раздавались и азиатские голоса — я распознал хинди и панджаби. В этом не было ничего странного — ведь мы находились у одного из семи чудес современного мира, и, конечно же, люди со всех континентов съезжались, чтобы увидеть это воочию. Все глаза были устремлены на гигантский поток, разве что иногда человек смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться. Президенты, короли, императоры — что могли они значить в сравнении с этим титаническим зрелищем?

Внезапно Холмс ускорил шаг. Сначала он поспешно стал удаляться от группы, стоявшей у ограждения, а потом и вовсе побежал вверх по ступеням, ведущим на уровень улицы. Я последовал за ним на некотором расстоянии, не желая привлекать внимания к себе — и к нему.

Оказавшись на улице, я увидел, что Холмс наблюдает за человеком в темном костюме, осторожно прокрадываясь за ним вдоль реки выше яруса водопадов. Они прошли уже два квартала, а я все терялся в догадках: какую опасность может представлять человек, удаляющийся от президентской группы, по-прежнему стоявшей у ограждения, — но потом увидел то, что Холмс понял сразу: человек в темном костюме шел к пешеходному мосту, ведущему на самый большой остров из всех расположенных над водопадами и называвшийся, как я узнал позднее, Гоут-Айленд. Из-за множества деревьев, росших вдоль тропы и на самом острове, следить за передвижением этого человека было чрезвычайно сложно. Вдоль берега острова он дошел до другого пешеходного моста, перекинувшегося к маленькому островку — Ауна-Айленду. Собственно, это был даже не островок, а клочок земли у самого начала водопадов.

Сейчас Холмс передвигался в сумасшедшем темпе, чаще всего бегом — со шляпой и тростью в руках он перепрыгивал через низкий кустарник и бежал дальше, петляя и пригибаясь, чтобы остаться незамеченным. Я подумал, что если он хочет подобраться к этому человеку сзади, то мне стоит идти более спокойно — и по прямой, хорошо размеченной тропе, чтобы мы, если возникнет такая необходимость, могли взять злоумышленника в клещи.

Однако когда я пошел по прямой, у меня возникло опасение, что человек в темном костюме может обернуться и увидеть меня. Тогда я избрал менее открытый путь, следуя не по тропе, но близко к ней, за рядами разросшихся деревьев. Я увидел предполагаемого злоумышленника и следующего за ним Холмса в один и тот же миг. Человек, за которым мы шли, был высоким и сухопарым, в черном костюме и с кейсом в руках. Иначе говоря, мы снова встретили того самого подозрительного типа, о котором Холмс рассказал мне еще в поезде. Сейчас он стоял почти у самого начала водопадов, внимательно осматриваясь вокруг. Повернувшись направо, мужчина задержал свой взгляд в этом направлении. Да уж, отличная позиция: отчетливо видна и вся президентская группа, и сам Маккинли.

Человек в черном костюме подошел к кустам, росшим буквально в ярде от того места, где начинался водопад — и где миллионы галлонов воды обрушивались со скалы со скоростью тридцати миль в час. Он опустился на колено, открыл кейс и достал складной треножный штатив, похожий на те, которыми пользуются топографы. Потом выдвинул ножки штатива, прикрепил наверху небольшую медную трубу и, глядя в окуляр, стал настраивать ее, выводя на нужное направление. Было совершенно очевидно, что он нацеливает ее туда, где стоял президент и окружавшая его группа людей. Злоумышленник снова опустился на колено и принялся собирать какой-то прибор из фрагментов блестящего металла. Когда он поднялся на ноги, я увидел, что в руках у него металлическая труба, диаметр которой был чуть больше диаметра ружейного ствола, а к задней части крепилось устройство, очень похожее на пистолет. Издалека вся конструкция выглядела как телескоп. Он установил ее на платформе штатива и начал настраивать регулировочные винты. В этот момент Холмс побежал в его направлении.

Побежал и я, осознав, что злоумышленник собрал специально сконструированную винтовку с небольшим телескопическим прицелом, который отдельно прикручивался к штативу. Негодяй уже выделил в группе людей нужную ему цель и теперь прилаживал к треножнику само оружие. Мы с Холмсом приблизились почти вплотную и стали бесшумно заходить к нему с двух сторон. Он по-прежнему регулировал прицел, направляя его на президента. Потом снова присел, вынул из кейса магазин с патронами и вставил его в винтовку.

Когда он снова прильнул к телескопическому прицелу, мы с Холмсом бросились на негодяя, как два регбиста в атакующем прыжке. Я врезался ему в плечо, отбросив к ограждению, а Холмс мгновенно перебросил штатив за планку защитной ограды. Вся конструкция рухнула в воду, где ее тут же потащило к краю скалы, в кипящую и бурлящую воду.

— Мои извинения, джентльмены, — обратился к нам Холмс. — На тропе я споткнулся о торчащий из земли обломок скалы. Надеюсь, никто из вас не пострадал?

Он помог подняться мне, затем типу в черном костюме, с которого стал заботливо отряхивать пыль.

— Мне очень жаль, что так вышло с вашим телескопом, — виновато проговорил мой друг. — Или это была фотокамера? Так или иначе, я оплачу вам полную стоимость вашего прибора.

— Вы!.. — Незнакомец скрипнул зубами, но тотчас же резко, словно перекрыв кран, умерил свой гнев. — Я не ушибся. А телескоп — мелочь, почти игрушка, которую я купил в Нью-Йорке.

В его речи, как я и ожидал, слышался сильный испанский акцент.

— Нет-нет, я настаиваю, — возразил Холмс. Он достал бумажник и вытащил пачку американских банкнот. Сумма казалась солидной, но было сложно сказать наверняка: все американские купюры одного цвета и размера. Испанец не сделал ни единого движения, чтобы взять деньги, и тогда Холмс сунул пачку в нагрудный карман черного пиджака злоумышленника.

— Прошу вас, сэр. Из-за меня у вас пропал день — и это лишь самая малая компенсация за мою неловкость.

С этими словами Холмс развернулся и ушел, оставив меня наедине с несостоявшимся убийцей. Я подумал, что без оружия, исчезнувшего в пучине водопада, он вряд ли опасен, однако прикоснулся к шляпе, давая понять, что считаю инцидент исчерпанным, развернулся и двинулся вслед за Холмсом. На тропе, ведшей к пешеходному мостику с Ауна-Айленда, я на мгновение остановился и увидел, что испанец в ярости швырнул в бурлящую воду кейс, который теперь был ему совершенно не нужен.

Дойдя до главного моста, протянутого над Ниагарой, я заметил, что президентская группа, осмотрев водопад со всех возможных точек, а также полюбовавшись электростанцией, сооруженной мистером Теслой на берегу реки, направилась в сторону ближайшей улицы. Холмс отстал от группы и, дождавшись меня, сказал:

— Они собираются пообедать, Ватсон.

Не считая поспешного завтрака в отеле, состоявшего из чашки чая и тоста, у меня за весь день крошки во рту не было.

— Надеюсь, мы присоединимся к ним?

— Некоторым образом. Правда, мы будем впитывать все не желудком, а зрением и обонянием.

Он перешел на быстрый шаг, но, вместо того чтобы направиться к входу одного из ресторанов, свернул в узкую аллею и остановился у открытой двери.

Услышав звуки, доносившиеся изнутри, я спросил:

— Кухня?

Он кивнул.

— Ваше медицинское образование и значительный опыт идеально подходят для того, чтобы убедиться, что в пищу не был добавлен яд, полученный из медицинских препаратов — например производных опия, — или биологические токсины типа ботулина. Я, с другой стороны, знаком с обычными ядами вроде мышьяка или стрихнина, а также со снадобьями, известными только шаманам. Вперед, друг мой. Нужно изолировать любые блюда, которые выглядят или пахнут подозрительно.

Мы прошли на кухню. В сравнении с улицей здесь царил сущий ад. Голые до пояса повара с телами, блестящими от пота, трудились над кастрюлями с супами и соусами, тушили мясо и запекали рыбу. Мы с Холмсом сбросили пиджаки и жилеты и присоединились к кулинарам, тщательно осматривая каждое блюдо, которое официанты выносили с кухни в зал ресторана, обнюхивая еще сырые куски мяса и рыбы, пробуя на язык каждую приправу, а также интересуясь, насколько свежи продукты. Никаких ядов мы не обнаружили, если не считать одного блюда с не слишком свежими устрицами, но, так или иначе, провели на кухне почти два часа, и когда вышли наружу, чтобы присоединиться к президентской группе, которая уже направлялась к поезду, мне показалось, что я в мгновение ока вознесся из кромешного ада в сущий рай.

В час дня пассажиры заняли свои места, и поезд отправился назад в Буффало. Я стоял на огражденной наружной площадке, наслаждаясь обдувавшим меня ветерком и поглядывая через стекло двери на пассажиров в вагоне. Спустя некоторое время ко мне присоединился Холмс.

— Когда мы прибудем в Буффало, — сказал он, — президент с часок отдохнет в своей комнате в доме мистера Милберна на Делавэр-авеню. В четыре часа его отвезут на выставку, где в «Храме музыки» он встретится со своими избирателями. Это ключевой момент нашей затеи, и я должен все для него подготовить, после чего у нас с вами — на день-два — не будет возможности увидеться. Полагаю, вы с доктором Парком приготовили все необходимое?

— Я в этом уверен. Парк прекрасный врач и ученый, а вдобавок молниеносно вник в суть нашего заговора.

— Прекрасно. Пожелаем же друг другу удачи!

Холмс развернулся и прошел в соседний вагон — по направлению к хвосту поезда.

Наш состав прибыл в Буффало в час тридцать. Президент и его приближенные тут же уехали на ожидавших их конных экипажах, однако ни в группе этих людей, ни в толпе я никак не мог найти Холмса. Его не было нигде — словно мой друг рассыпался песком, который тотчас же унес ветер.

Я взял кеб и направился прямо на территорию выставки, где прошел к полевому госпиталю, представился как доктор Манн и сообщил, что буду главным дежурным врачом смены, заступающей на работу в пять вечера. Как мы и предполагали, старшая медсестра — внушительных габаритов женщина лет пятидесяти — отправила посыльного к доктору Парку, чтобы тот подтвердил мои полномочия, хотя двумя днями раньше она видела, как доктор осматривал со мной все помещения. Эта задержка дала мне повод покинуть госпиталь. Уходя, я сказал, что хочу лично убедиться в том, что конные кареты «скорой помощи» стоят на своих местах на центральной аллее и оснащены всем необходимым.

Вместо этого я отправился в «Храм музыки», где представился полицейскому, дежурившему у дверей, как доктор Манн. Он вызвал начальника полиции Булла, который, дружелюбно поздоровавшись со мной, провел меня внутрь. В окна видны были толпы людей, выстраиваемые силами правопорядка в очередь у павильона для встречи с президентом. Мне было их от души жаль, и я подумал, что довольно скоро кое-кого придется приводить в чувство после теплового удара.

В течение последующих минут я изучал приготовления, сделанные для президентского визита. Большинство стульев было вынесено с целью освободить место для цепочки людей, собравшихся, чтобы приветствовать президента. Сам президент — с сопровождающими его лицами и солдатами охраны — должен стоять в центре зала. Людей по очереди будут впускать в павильон, каждый удостоится президентского рукопожатия, после чего направится к выходу.

Снаружи послышался шум, быстро переросший в беспорядочный гомон сотен голосов. Двери распахнулись, и в зал вошел президент Маккинли. Он занял свое место в центре, а по бокам от него встали Джон Милберн и мистер Кортелью. Кроме того, в павильоне находились одиннадцать солдат и четверо полицейских, включая шефа полиции Булла. Ровно в четыре президент отдал команду, и солдаты открыли двери для публики.

Люди входили в здание упорядоченной цепочкой: мужчины, женщины — и дети, которых оказалось довольно много. При виде детей я вздрогнул, но увидев, что родители крепко держат их за руки, несколько успокоился. Президент приветствовал каждого из вошедших улыбкой и рукопожатием, после чего полицейские отводили визитера в сторону, чтобы его место могли занять другие. Я заметил, что солдаты и полицейские старались продвигать очередь как можно быстрее, чтобы большее число людей проходило внутрь.

Внезапно возник какой-то беспорядок. Волнение нарастало, и толпа непроизвольно продвинулась вперед. В павильон втиснулся высокий худой смуглый мужчина с густыми усами и черной волнистой шевелюрой. Стоя в очереди, он что-то сердито бормотал на итальянском языке — во всяком случае, мне показалось, что это был итальянский.

Он привлек к себе внимание сначала очереди, а потом и охранников. Трое полицейских стали боком к входящим, выравнивая линию и выстраивая ее так, чтобы на подходе к президенту люди шли строго по одному. Когда охранники приблизились к итальянцу, один из них что-то негромко сказал и, взяв за руку, подвинул его на шаг влево. Внезапно итальянец словно сошел с ума. Он ударил полицейского и тут же повернулся, чтобы атаковать двух остальных. Стражи порядка были застигнуты врасплох, когда он с силой толкнул их на двух женщин, которые упали спиной на ковер. Немедленно в этой части очереди возникла потасовка. Восемь или девять солдат и все находившиеся в зале полицейские бросились в центр группы, раздавая удары направо и налево. Когда драка превратилась в состязание — кто кого оттолкнет — между публикой и охранниками, я внезапно понял, что профиль смуглого итальянца мне очень хорошо знаком. Я заметил также, что он не выпускает одну из упавших женщин из своих цепких объятий, а мгновение спустя догадался, что эта «женщина» была не кем иным, как переодетым мужчиной, игру которого Холмс разгадал еще в поезде.

И в тот момент, когда люди, вошедшие раньше итальянца, двинулись вперед — отчасти для того, чтобы поскорее встретиться с президентом, отчасти стараясь оказаться подальше от драки, — один из них вдруг вышел из очереди. Он выглядел как житель Центральной Европы — как серб или хорват — со смуглой кожей, темными волосами и усами. В руке у него был зажат платок — как и у многих других, чтобы вытереть потную ладонь, прежде чем обменяться рукопожатиями с президентом. Я видел, что почти все полицейские и солдаты были заняты безумствующим итальянцем, а те из них, кто находился рядом с президентом, как зачарованные наблюдали за дракой. Поэтому когда иностранец нацелил револьвер, спрятанный под платком, на президента, не оказалось никого, кто мог бы ему помешать.

Он выстрелил, и медная пуговица на смокинге президента сверкнула искрами, отразив пулю. Второй выстрел достиг цели — президент упал, схватившись за живот. В этот момент солдаты и полицейские оставили буйного итальянца. Одни из них бросились к президенту, другие окружили стрелявшего. К счастью, следующим в очереди стоял высокий негр, который выбил револьвер из руки преступника и обхватил его сзади, не давая возможности бежать. Если бы он не сделал этого, солдаты наверняка застрелили бы покушавшегося, а так его просто повалили на пол, пиная почем зря.

Президент, лежа на ковре, а точнее — на руках своего секретаря и мистера Милберна, произнес:

— Не изувечьте его, ребята!

Эти спокойные слова, казалось, привели людей в чувство, и преступника отвели в полицейский фургон, стоявший рядом с павильоном.

Тем временем я, растолкав толпу, пробрался к президенту.

— Врач! — решительно и громко сказал я, и охранники расступились.

Расстегнув смокинг президента и наклонившись, якобы вслушиваясь в его дыхание, я незаметно вынул из кармана жилета небольшой флакон со свежей куриной кровью и вылил его содержимое на белую рубашку чуть выше пояса.

— Он ранен, но жив, — заявил я. — Перенесите президента в его экипаж. Мы отвезем его в полевой госпиталь, развернутый на выставке.

Несколько мускулистых молодых солдат, стоявших рядом, подняли президента и внесли в экипаж. Я сел с ним, а капитан Аллен прыгнул на место возницы и пустил лошадей в такой галоп, что я действительно начал опасаться за жизнь президента — и за свою тоже. По пути я смог обменяться с ним несколькими словами.

— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил я.

— Чудесно, доктор Ватсон, — ответил он. — Лучше не бывает.

— Вот и прекрасно. Постараемся, чтобы и дальше у вас все было хорошо. А сейчас наденьте этот пиджак и шляпу.

Пиджак был унылого коричневого цвета и как небо от земли отличался от прекрасно подогнанного президентского смокинга, а шляпу-котелок носил тогда едва ли не каждый. Когда мы подъехали к Индейскому конгрессу, капитан Аллен загнал кабриолет в конюшню, где нас ждал другой экипаж. Наши лошади с легкостью опередили слухи о покушении на президента, поэтому никто из посетителей выставки даже не обернулся, когда Маккинли в своей новой одежде прошел на территорию Индейского конгресса.

Капитан Аллен подхлестнул новых лошадей, а я начал работать с «пациентом», который ожидал меня на сиденье, — с трупом, который мы с доктором Парком днем раньше отобрали в анатомическом театре. Я прикрыл его торс черным смокингом президента, а лицо закрыл платком, словно защищая от солнечных лучей. Подкатив к полевому госпиталю, я спрыгнул на землю, и мы вместе с капитаном Алленом уложили труп на носилки. Два санитара, слонявшиеся снаружи, бросились помогать нам.

— В операционную, немедленно! — крикнул я.

Мы внесли носилки внутрь и закрыли дверь.

Через несколько минут в сопровождении ассистентов и медсестер прибыл доктор Розуэлл Парк, и небольшой полевой госпиталь мгновенно превратился в профессионально работающую больницу. Я начал операцию, доктор Парк ассистировал. Во время службы в Индии я не раз удалял пули, а потому был прекрасно знаком с процедурой, а также с тем, когда она может быть удачной — и когда нет. Пока я делал надрезы на трупе якобы в поисках пули, доктор Парк не раз и не два с похвалой отозвался о моем искусстве хирурга.

Покойник — псевдопрезидент — был закрыт с головы до ног. На лице его была эфирная маска, на голове хирургическая шапочка. Открытой оставалась только часть живота, на которой я и сделал разрез. И все-таки, подумал я, нам повезло. При миллионах электрических лампочек на территории выставки никто не догадался вкрутить хотя бы одну в палатку полевого госпиталя.

Через медсестер и ассистентов доктора Парка мы передавали во внешний мир нашу легенду. У президента крепкий организм, сообщили мы, к тому же ему повезло. Первая пуля попала в медную пуговицу и срикошетила. Вторая вошла в живот с близкого расстояния. Но, во-первых, пистолет был малого калибра, а во-вторых, доктор Манн в ходе операции наверняка найдет и извлечет пулю, после чего президент Маккинли должен быстро пойти на поправку. Однако по окончании четырехчасовой операции новости стали менее оптимистичными. Доктору Манну не удалось найти пулю, которая, судя по всему, разлетелась в теле на осколки.

Весь вечер история подавалась именно так. Она оставалась без изменений, когда мы перевезли «постепенно выздоравливающий» труп в дом мистера Милберна.

В течение последующих дней мы сообщали прессе, что выздоровление идет хорошо, президент полон оптимизма и мы уверены, что вскоре его здоровье будет полностью восстановлено.

Тем временем — как рассказал мне позднее Холмс — остальная часть спектакля шла относительно неплохо. Преступника, арестованного в «Храме музыки», отвезли в полицейский участок. «Преступником», конечно же, был мистер Бут. Он назвался Леоном Чолгошем, сыном польских эмигрантов, а возмутило его то, что президента считают существом, стоящим гораздо выше обычного гражданина. Поскольку начальник полиции Булл опасался волнений и попыток самосуда, Чолгоша поместили в отдельную камеру.

Тем временем президент дошел до Индейской деревни, где и встретился с Холмсом, который уже ничем не напоминал «итальянского сумасшедшего». Холмс ждал президента с тремя индейцами-ирокезами, с которыми познакомился достаточно давно — еще в годы их учебы в Лондонском университете. Холмс воспользовался своим гримерным набором, и через несколько минут и он, и президент стали ирокезами Номер Четыре и Номер Пять. С наступлением темноты все пятеро покинули территорию выставки, смешавшись с огромной толпой, а затем на каноэ пересекли Ниагару и добрались до Канады.

С помощью своих друзей ирокезов Холмс перевез мистера Маккинли в Монреаль, где посадил на пароход «Арктур», отплывший девятого сентября в Лондон. Маккинли вписали в судовой регистр под именем Селим-бея, двоюродного брата третьей жены турецкого султана. Мне рассказывали, что мистер Маккинли производил на всех пассажиров неизгладимое впечатление: грим, огромный тюрбан и широкий кушак с кривым кинжалом. Прибыв в Лондон, он пересел на другой пароход, отходивший в Танжер, но уже как преподобный Оливер Макикерн, миссионер-методист.

Через пять дней после отплытия «Арктура», четырнадцатого сентября, я был вынужден объявить о кончине президента Уильяма Маккинли. Да, мы сообщали, что дело идет к выздоровлению, однако несколькими днями позже началось заражение крови. В газетах — особенно в Нью-Йорке и Вашингтоне — появились намеки на то, что доктор Манн непрофессионально провел операцию. Было высказано недоумение и по поводу того, что на выставке имелся рентгеновский аппарат, с помощью которого можно было бы найти все фрагменты пули, но именно поэтому я — то есть доктор Манн — запретил использовать рентген.

Еще через девять дней на основании свидетельских показаний Леон Чолгош, молодой человек, стрелявший в президента, был приговорен к смертной казни. Из зала суда его отвезли в тюрьму в Оберне, где он и был казнен на электрическом стуле — еще одном чуде техники и прогресса, которые с такой помпой рекламировались на Панамериканской выставке в Буффало. Однако в сравнении со старой доброй виселицей у нового метода имелся существенный недостаток: если один провод случайно забывали подключить, то электрический стул становился просто стулом. А хороший актер способен выдать такую серию предсмертных судорог, от которой и видавший виды могильщик рухнет в обморок.

Холмс и доктор Манн присутствовали среди тех немногих, кто посетил скромные похороны убийцы на тюремном кладбище. Хоронить его пришлось в наглухо заколоченном гробу, потому что лицо Чолгоша было изуродовано серной кислотой, которую кто-то — кто конкретно, установить не удалось, — вылил на него. Речь на похоронах держал молодой священник, обратившийся к собравшимся с пылкой проповедью о том, что даже самый закоренелый грешник может быть прощен — а значит, сподобится Царства Небесного. После этого мы отвезли священника на ближайшую железнодорожную станцию и купили ему билет — правда, не в Царство Небесное, а в Нью-Йорк, где у него как раз начинались репетиции бродвейского спектакля «Жизнь», премьера которого должна была состояться в марте.

После торжественных похорон президента в Вашингтоне все считали, что миссис Ида Маккинли вернулась в Огайо, где поселилась со своей сестрой. В последующие годы я часто думал о ней, живущей счастливой жизнью в роли жены то Селим-бея, то преподобного пастора Макикерна, — мусульманка среди христиан, христианка среди мусульман, делавшая вид, что не понимает языка, на котором говорят все вокруг, что позволяло ей ничего не рассказывать о себе. Когда через семь лет она умерла, тело тайно переправили в Огайо, где сестра и похоронила ее — безутешную затворницу-вдову.

Четырнадцатого сентября 1901 года, когда было объявлено, что президент Маккинли при смерти, первые люди страны — в их числе старый друг президента, сенатор Марк Ханна и молодой вице-президент Теодор Рузвельт — поспешили в Буффало. Рузвельт остановился в особняке Энсли Уилкокса, в доме номер 641 на Делавэр-авеню, где в тот же день — поздней ночью — был приведен к присяге как двадцать шестой президент Соединенных Штатов. Я не могу сказать с полной уверенностью, оправдал ли Рузвельт впоследствии надежды своего предшественника. Пребывая в любой из своих ролей — Селим-бея или пастора Макикерна, — бывший президент повторял, что счастлив в своем уединении, и никогда не высказывался о политике. Но Мировая война, которой он так опасался, началась лишь в 1914 году, причем Америка вступила в нее только в 1917-м. Завершилась эта война на год позже, чем надеялся Маккинли, но его страна вышла из нее победительницей — и гораздо более сильной, чем прежде.

Примечание хранителя рукописи

Хотя рассказ доктора Ватсона невозможно проверить, обстоятельства, при которых был обнаружен этот манускрипт — в закрытом сейфе в доме его правнука в Лондоне, — в определенной степени могут поколебать сомнения читателя. Вместе с этой рукописью были найдены и другие, не менее поразительные. Многие персонажи рассказа Ватсона — хорошо известные и реальные люди: Ида и Уильям Маккинли, Марк Ханна, доктор Розуэлл Парк, мистер Джон Милберн, Джордж Кортелью, начальник полиции Уильям Булл, «доктор Манн», Леон Чолгош, Теодор Рузвельт, Энсли Уилкокс и, конечно же, Шерлок Холмс. Описание покушения в рукописи Ватсона полностью совпадает с показаниями очевидцев, вплоть до таких деталей, как то, что охранники отвлеклись на некоего загадочного итальянца. Тело и лицо Чолгоша действительно были изуродованы до неузнаваемости вылитой на них после казни серной кислотой. Актер Сидни Бартон Бут на самом деле потомок Эдвина Бута, представителя той же актерской династии и ярого сторонника Линкольна. Актерская карьера С.Б. Бута оказалась настолько успешной и долгой, что он даже успел сняться в ряде популярных фильмов (среди прочего сыграв дʼАртаньяна в первой — немой — версии «Трех мушкетеров»).

Что касается времени повествования, то до сих пор остается неизвестным, где пребывали Холмс и Ватсон между четвергом 16 мая 1901 года, когда произошли события, описанные в «Случае в интернате», и вторником 19 ноября 1901 года, когда они занимались делом, получившим название «Вампир в Суссексе».

* * *

Томас Перри — автор девятнадцати книг, включая роман «Ученик мясника» (премия «Эдгар»), бестселлер из списка «Нью-Йорк таймс» «Ночная жизнь» и серию триллеров о Джейн Уайтфилд. Роман «Собака Метцгера» по опросам слушателей Национального общественного радио вошел в сотню лучших триллеров всех времен. Его роман «Стриптиз» в 2010 году вошел в список «Заслуживающих внимания криминальных романов» по версии «Нью-Йорк таймс». Третья книга из цикла «Ученик мясника» — «Информатор» — вышла в 2011 году.

Перри живет в Южной Калифорнии. Он всегда был большим любителем рассказов о Шерлоке Холмсе, и наша антология стала для него шансом создать еще один рассказ, который мог бы написать сам сэр Артур Конан Дойл, если бы у него нашлось для этого время.

 

Смерть и мёд

Нил Гейман

Перевод В. Вебера

Долгие годы в этих краях не могли понять, что случилось с седовласым стариком, варваром, который пришел с огромным заплечным мешком. Некоторые говорили, что его убили, а потом убийцы вырыли яму на месте лачуги старого Гао, построенной высоко на склоне холма, в поисках запрятанных сокровищ, но не нашли ничего, кроме пепла и почерневших от копоти латунных лотков.

Это случилось уже после исчезновения самого старого Гао, но до того, как его сын вернулся из Лицзяна, чтобы приглядывать за ульями на горе.

«Это проблема, — написал Холмс в 1899 году, — апатия. И отсутствие интереса. А точнее, все стало очень уж легко. Когда раскрытие преступления — вызов, когда есть вероятность, что у тебя не получится. Что ж, в этом случае преступления удерживают твое внимание. Когда если каждое преступление раскрывается, да еще решение находится с легкостью, тогда раскрывать их нет никакого смысла.

Смотрите: этого человека убили. Что ж, сие означает, что кто-то его убил. Его убили по одной из множества мелких причин: он кому-то мешал, или располагал чем-то нужным другому, или разозлил кого-то. Ну в чем тут вызов?

Можно, конечно, читать дневные газеты и с удовлетворением констатировать, что преступления, ставящие полицию в тупик, я раскрываю, еще не дочитав заметку до конца. Преступления раскрываются слишком легко. Они исчезают. Зачем звать полицию и давать им все ответы на их загадки? Пусть это будет вызовом им, если не представляет интереса для меня.

Я живу только для того, чтобы отвечать на вызовы».

Пчелы холмов, где ночуют облака, холмов таких высоких, что иногда их называли горами, жужжали в блеклом солнечном свете, перелетая от одного весеннего цветка, растущего на склоне, к другому. Старый Гао без удовольствия слушал их жужжание. Его двоюродный брат, который жил в деревне на другой стороне долины, владел многими десятками ульев, и все они наполнялись медом даже в это время года. Медом, белым как снег. Старый Гао не верил, что вкус белого меда лучше, чем желтого или светло-коричневого, который давали его пчелы, хотя меда они давали немного, но его двоюродный брат продавал белый мед по цене в два раза больше той, которую выручал старый Гао за свой самый лучший мед.

На той стороне долины, где жил его двоюродный брат, пчелы не знали отдыха, работали без устали, золотисто-коричневые трудяги, и в огромных количествах приносили в ульи пыльцу и нектар. Пчелы старого Гао, злобные и черные, сверкающие как пули, производили ровно столько меда, сколько им требовалось, чтобы пережить зиму, и только чуть больше. Избытка хватало старому Гао, чтобы продавать мед своим односельчанам маленькими кусочками медовых сот, разнося их от дома к дому. Он брал больше за соты с расплодом, наполненные пчелиными личинками, сладкими на вкус кусочками белка, когда появлялась возможность продавать соты с расплодом, но такое случалось редко, потому что его пчелы, сердитые и злые, все делали по минимуму, даже если дело касалось увеличения семьи, и старый Гао всегда помнил о том, что любая проданная рамка сот с расплодом будет означать, что на следующий год у него будет меньше пчел и, соответственно, меньше меда на продажу.

Мрачностью и вспыльчивостью старый Гао напоминал своих пчел. Когда-то у него была жена, но она умерла в родах. Сын, убивший ее, прожил неделю, а потом тоже умер. И он знал, что некому будет сказать прощальные слова над его могилой, никто не приберет ее по праздникам и не оставит на ней дары богам. Он знал, что после смерти никто не вспомнит его, такого же неприметного, как и его пчелы.

Старый седой иностранец из-за гор пришел поздней весной, когда дороги очистились от снега, с огромным коричневым мешком за плечами. Старый Гао услышал о нем до того, как увидел.

— Это варвар, который интересуется пчелами, — сообщил ему двоюродный брат.

Старый Гао ничего не сказал. Он пришел к двоюродному брату, чтобы купить ведро второсортных сот, поврежденных или выпавших из рамки, которые вскоре должны были совсем испортиться. Он покупал их дешево, чтобы кормить ими своих пчел, а если часть и продавал в своей деревне, так никто об этом не подозревал. Двое мужчин выпили чаю в хижине двоюродного брата Гао на склоне холма. С поздней весны, когда появлялся первый мед, до первого мороза двоюродный брат Гао жил в хижине на склоне холма, а не в большом доме в деревне, и спал рядом со своими ульями, оберегая их от воров. Его жена и дети забирали соты и горшочки с белым медом и уносили вниз, на продажу.

Старый Гао воров не боялся: сверкающие черные пчелы из ульев Гао без всякой жалости обошлись бы с тем, кто посмел их потревожить, — и спал в деревне, поднимаясь к ульям, лишь когда приходила пора забирать мед.

— Я пошлю его к тебе, — пообещал двоюродный брат Гао. — Ответь на его вопросы. Покажи ему свои ульи, и он тебе заплатит.

— Он говорит на нашем языке?

— Его диалект ужасен. По его словам, язык он выучил у матросов, а они по большей части из Кантона. Но учится он быстро, хотя и немолод.

Старый Гао что-то буркнул, матросы его не интересовали. Время приближалось к полудню, и ему предстоял четырехчасовой путь через долину к его деревне, по самому солнцепеку. Он допил чай. Такого хорошего чая, как у двоюродного брата, старый Гао себе позволить не мог.

Он добрался до своих ульев еще при свете дня, большую часть сломанных сот, наполненных медом, положил в самые слабые ульи. Всего у него их было одиннадцать, тогда как у двоюродного брата — больше сотни. При этом старого Гао ужалили дважды, в тыльную сторону ладони и в шею. Всего его жалили более тысячи раз. Он уже не мог сказать, как много. Укусы чужих пчел он практически не замечал, но жала его черных пчел всегда вызывали острую боль, хотя места укусов более не опухали и не горели огнем.

Следующим днем какой-то мальчишка пришел к дому старого Гао в деревне, чтобы сказать, что кто-то — речь шла о высоком иностранце — разыскивает его. Старый Гао что-то пробурчал и неспешным шагом двинулся вслед за мальчишкой. Тот сначала держался рядом, но потом убежал вперед и скоро скрылся из виду.

Иностранца старый Гао нашел пьющим чай на крыльце вдовы Цань. Старый Гао знал мать вдовы Цань пятьюдесятью годами раньше. Она была подругой его жены и давно умерла. Он сомневался, что в живых остался хоть один человек, знавший его жену. Вдова Цань налила чаю старому Гао и представила его пожилому варвару, который снял мешок с плеч и положил рядом с маленьким столиком.

Они пили чай маленькими глоточками. Потом варвар сказал: «Я хочу взглянуть на ваших пчел».

Смерть Майкрофта стала концом империи. Но никто, кроме нас двоих, об этом не знал. Он лежал в комнате с белыми стенами, его наряд состоял из тонкой белой простыни, словно он уже стал призраком — такой образ уже укоренился в массовом сознании — и не хватало только дыр для глаз, чтобы впечатление стало полным.

Я представлял себе, что болезнь высосала из него все соки, но он стал даже больше, чем всегда, пальцы раздулись, превратившись в толстые жирные сосиски.

— Добрый вечер, Майкрофт, — поздоровался я. — Доктор Хопкинс сказал, что жить тебе осталось две недели, и предупредил, чтобы я ни в коем случае не говорил тебе об этом.

— Этот человек — болван, — ответил Майкрофт. Дыхание шумными хрипами вырывалось из груди между словами. — Я не дотяну до пятницы.

— Как минимум до субботы, — возразил я.

— Ты всегда был оптимистом. Нет, вечер четверга, и я стану объектом для упражнений в практической геометрии для доктора Хопкинса и сотрудников похоронного бюро «Снигсби и Молтерсон», которые, конечно же, не смогут решить эту задачу, учитывая узость дверей и коридоров. Не вынести им мое тело ни из этой комнаты, ни из дома.

— Я уже задумывался об этом, — кивнул я. — Особенно принимая во внимание лестницу. Но они смогут снять оконную раму и опустить тебя вниз, как гигантский рояль.

Майкрофт только фыркнул.

— Мне пятьдесят четыре года, Шерлок. В моей голове английское государство. Не голоса, предвыборные речи и прочая ерунда, а его функционирование. Больше никто не знает, как перемещение войск в горах Афганистана отразится на состоянии пустынного побережья Северного Уэльса. Нет больше никого, кто видит целостную картину. Ты можешь представить себе, что натворят эти господа и их дети, когда Индия получит независимость?

Раньше я об этом совершенно не задумывался.

— Индия станет независимой?

— Неизбежно. Через тридцать лет или даже раньше. В последнее время я написал несколько служебных записок на эту тему. Как и по многим другим. Есть записка и о русской революции: она состоится в ближайшее десятилетие. Я проанализировал и проблему с Германией… и многие другие. Только я не жду, что мои служебные записки прочитают и поймут. — Хрипы усиливались. Легкие моего брата дребезжали, как окна в заброшенном доме. — Знаешь, если бы я жил и дальше, Британская империя просуществовала бы тысячу лет, неся мир и достижения научно-технического прогресса всему человечеству.

В прошлом, особенно мальчишкой, услышав от Майкрофта такое вот амбициозное заявление, я пытался его подколоть. Но не теперь, когда он лежал на смертном одре. При этом я знал, что он говорит не об империи как она есть — покрытом трещинами и готовом рухнуть сооружении, возведенном несовершенными и подверженными ошибкам людьми, — но о Британской империи, существующей только в его голове, — мощном фундаменте цивилизации и всеобщего благоденствия.

Я не верю, да и никогда не верил, в империи. Но я верил в Майкрофта.

Майкрофт Холмс. Пятидесяти четырех лет от роду. Он сумел увидеть новое столетие, и королева пережила его лишь на несколько месяцев, хотя родилась почти на тридцать лет раньше; во всех смыслах крепкая старушка. Я спросил себя, есть ли возможность избежать столь печального конца.

— Ты, разумеется, прав, Шерлок, — продолжил Майкрофт. — Если бы я заставил себя заниматься физкультурой. Если бы жил на птичьих зернышках и капусте, вместо того чтобы поглощать стейки. Если бы ходил на деревенские танцы с женой и на прогулки с собакой, да и вообще не шел на поводу у своей натуры. Тогда я смог бы протянуть еще дюжину лет, а то и больше. Но что бы это изменило во всемирном порядке вещей? Очень мало. И рано или поздно у меня началось бы старческое слабоумие. Нет уж. Я придерживаюсь мнения, что потребуется двести лет для создания нормально функционирующих государственных учреждений, не говоря уж о секретной службе…

Я промолчал. Оглядел голые белые стены. Их не украшали ни указы о награждении Майкрофта, ни фотографии, ни картины. Я сравнил аскетическую пустоту с моими апартаментами на Бейкер-стрит, заваленными всякой всячиной, и задумался — не в первый раз — об интеллекте Майкрофта. Все, что ему требовалось, хранилось внутри: то, что он видел, испытал на собственном опыте. Прочитал в книгах. Он мог закрыть глаза и ходить по залам Национальной галереи, или неспешно выбирать книгу в читальном зале Британского музея, или сравнивать сведения разведки с границ империи с ценой шерсти в Уигане и статистикой по безработице в Хоуве, чтобы потом, исходя только из этого, продвинуть человека по службе или без лишнего шума ликвидировать предателя.

Майкрофт с жутким хрипом вдохнул, а потом сказал:

— Это преступление, Шерлок.

— Не понял?

— Преступление. Это преступление, брат мой, такое же отвратительное и чудовищное, как и мелкие убийства, которые ты расследуешь. Преступление против человечества. Против природы, против порядка.

— Должен признать, мой дорогой друг, я не очень тебя понимаю. Какое преступление?

— Конкретно — моя смерть, — ответил Майкрофт. — И смерть вообще. — Он встретился со мной взглядом. — Я серьезно. Разве это не преступление, достойное расследования, Шерлок, старина? Расследования, которое отнимет у тебя несколько больше времени, чем ты потратишь на то, чтобы определить, что бедолагу, который дирижировал духовым оркестром в Гайд-парке, убил третий корнетист, использовав стрихнин.

— Мышьяк, — поправил я его.

— Думаю, ты выяснишь, — прохрипел Майкрофт, — что мышьяк, который, без сомнения, присутствовал, сыпался на его ужин с покрытой зеленой краской эстрады. Симптомы отравления мышьяком — классический ложный след. Нет, прикончил бедолагу стрихнин.

Майкрофт мне больше ничего не сказал ни в тот день, ни позже. Его последний вздох пришелся на вечер следующего четверга, а в пятницу сотрудники похоронного бюро «Снигсби и Молтерсон» вынули оконную раму в комнате с белыми стенами и опустили останки моего брата на мостовую, как гигантский рояль.

На похоронах присутствовал я, мой друг Ватсон, наша кузина Харриет и — в строгом соответствии с указаниями Майкрофта — никого больше. Ни из правительства, ни из министерства иностранных дел, ни даже из клуба «Диоген». Майкрофт при жизни держался подальше от людей — остался отшельником и в смерти. Итак, три человека и священник, который брата моего не знал и понятия не имел, что предает земле не просто человека, а всемогущую руку британского правительства.

Четверо крепких мужчин держали веревки, опуская останки моего брата в глубины его вечного упокоения. Посмею сказать, они едва сдерживались, чтобы не проклинать вслух вес гроба. Каждому я дал по полкроны чаевых.

Майкрофт умер в пятьдесят четыре, и когда гроб опускали в могилу, я буквально слышал, как он, шумно хрипя, говорит мне: «Разве это не преступление, достойное расследования?»

Акцент у чужака оказался не такой уж сильный, и, несмотря на ограниченный словарный запас, он пытался говорить на местном наречии или похожем на него. Обучался он быстро. Старый Гао откашлялся и сплюнул в пыль. Ничего не отвечал. Не хотелось ему вести чужака на холм, не испытывал он желания тревожить пчел. По опыту старый Гао знал: чем меньше беспокоишь пчел, тем лучше они себя ведут. А если они ужалят варвара, что тогда?

Волосы у чужака были серебристо-белыми и редкими, а нос — первый варварский нос, увиденный старым Гао, — громадным и крючковатым и напомнил старому Гао орлиный клюв. Цветом загоревшая кожа чужака не так уж и отличалась от кожи старого Гао, и ее прорезали глубокие морщины. Старый Гао сомневался, что в состоянии прочитать выражение лица варвара так же верно, как выражение лица нормального человека, но у него сложилось ощущение, что человек этот настроен очень серьезно и при этом, возможно, несчастен.

— Зачем это вам?

— Я изучаю пчел. Ваш брат говорит: здесь есть большие черные пчелы. Необычные пчелы.

Старый Гао пожал плечами, но поправлять чужака по части неточно указанного родства не стал.

Чужак спросил, поел ли старый Гао, и когда тот ответил, что нет, попросил вдову Цань принести им супа и риса, а также чего-нибудь вкусненького, что найдется на кухне. «Вкусненьким» оказалось тушеное блюдо из древесных грибов, овощей и крошечной прозрачной рыбешки размером чуть больше головастика. Мужчины ели молча. Когда закончили, чужак сказал:

— Я сочту за честь, если вы покажете мне своих пчел.

Старый Гао промолчал, но чужак щедро заплатил вдове Цань и закинул мешок на спину. Подождал и, когда старый Гао встал, отправился за ним. Варвар нес мешок, словно тот ничего не весил. Силен для своего возраста, решил старый Гао, и задумался, так ли сильны все остальные варвары.

— Откуда вы?

— Из Англии, — ответил чужак.

Старый Гао помнил рассказы отца о войне с англичанами из-за торговли и опиума, но с тех пор много воды утекло.

Они поднимались по склону холма, возможно, даже горы. Слишком крутому и каменистому, чтобы нарезать на нем пригодные для земледелия террасы. Старый Гао шел быстрее обычного, проверяя варвара на выносливость, но тот не отставал, несмотря на мешок за плечами.

И все же чужак несколько раз останавливался, чтобы рассмотреть маленькие белые цветы, которые ранней весной расцветали по всей долине, а поздней — здесь, на этом склоне. На один цветок села пчела, и чужак опустился на колено, чтобы ее рассмотреть. Затем полез в карман, достал большое увеличительное стекло и принялся разглядывать пчелу через него, что-то записывая в маленький карманный блокнот.

Старый Гао никогда раньше не видел увеличительного стекла и подошел посмотреть на пчелу, такую черную и такую сильную и столь отличающуюся от тех, что водились по всей долине.

— Одна из ваших пчел?

— Да, — подтвердил старый Гао, — или очень похожая.

— Тогда мы позволим ей самой добраться до дома, — решил чужак. Так и не дотронувшись до пчелы, он спрятал увеличительное стекло.

Отель «Крофт»

Ист-Дин, Суссекс

11 августа 1922 г.

Мой дорогой Ватсон!

Нашу вчерашнюю дискуссию я принял близко к сердцу, хорошенько обдумал и готов изменить точку зрения.

Я разрешаю вам опубликовать отчет о происшествиях 1903 года, включая последнее дело, непосредственно перед моим отходом от дел, на следующих условиях.

В дополнение к обычным изменениям, необходимым для того, чтобы скрыть реальные имена и места действия, я предлагаю изменить весь сценарий (речь о саде профессора Пресбери; более уточнять не стану), выведший нас на обезьяньи железы или на сыворотку из семенников обезьяны или лемура, присланную неким загадочным иностранцем. Возможно, обезьянья сыворотка заставила профессора Пресбери передвигаться на манер обезьяны — кстати, может, назвать его Человеком Крадущимся? — и позволила ему лазать по стенам домов и деревьям. Я даже готов предположить, что у профессора начал отрастать хвост, но такой поворот чересчур фантастичен даже для вас, Ватсон, хотя и не более фантастичен, чем многие затейливые отступления, коими вы украшаете ваши истории, которые в противном случае превратились бы в скучные описания событий моей жизни и работы.

И еще: я написал следующую речь, которую должен произнести в конце вашего повествования. Позаботьтесь о том, чтобы речь эта обязательно вошла в текст. В ней я выступаю против слишком долгой жизни, а также против глупых побуждений, которые толкают глупых людей на глупые действия ради продления своих глупых жизней.

«Здесь кроется опасность для человечества, и очень грозная опасность. Если человек сможет жить вечно, если юность станет достижима, тогда стяжатели и сластолюбцы, охочие до земных благ, захотят продлить свой никчемный век. И только человек одухотворенный не сойдет с пути истинного. Это будет противоестественный отбор! И какой же зловонной клоакой станет тогда наш бедный мир!»

Нечто подобное, полагаю, меня успокоит.

Пожалуйста, покажите мне окончательный вариант перед публикацией.

Остаюсь вашим другом и самым покорным слугой,

Шерлок Холмс.

Лишь поздним вечером они добрались до пасеки старого Гао. Ульи, серые деревянные коробки, стояли за строением, таким жалким, что оно не тянуло даже на лачугу: четыре столба, крыша, полотнища из промасленной ткани, чтобы хоть как-то укрыться от весенних дождей и летних бурь. Небольшая угольная жаровня служила источником тепла, если накрыться вместе с нею одеялом, и местом для приготовления пищи. Стоявший в центре деревянный топчан с древней керамической подушкой служил кроватью, когда старый Гао оставался заночевать рядом с пчелами осенью, во время сбора основного урожая. Меда он добывал немного, если сравнивать с ульями двоюродного брата, но на процеживание через ткань растолченных в вязкую смесь сот в принесенные загодя снизу ведра и кувшины уходило два или три дня. В заключение он нагревал все, что оставалось (клейкую мешанину, пыльцу, грязь и останки пчел), в горшке с водой, отделял воск от сладкой водицы, которую отдавал обратно пчелам. Мед и восковые кубики уносил вниз по склону в деревню, на продажу.

Старый Гао показал варвару свои одиннадцать ульев и безучастно наблюдал, как тот, надев маску, открывает их, рассматривает через увеличительное стекло сначала пчел, затем содержимое выводковой камеры и, наконец, матку. Он не испытывал ни страха, ни неудобства: действовал не спеша и спокойно. Пчелы его ни разу не укусили, и он не раздавил ни одной. Это произвело впечатление на старого Гао. Он полагал, что варвары — существа непостижимые, загадочные и таинственные, но чужак казался счастливым, когда возился с пчелами. Его глаза сияли.

Старый Гао разжег жаровню, чтобы согреть немного воды. Но задолго до того, как угли успели раскалиться, чужак, в свою очередь, вытащил из мешка некое устройство из стекла и металла, наполнил верхнюю половину водой из родника, зажег огонь, и вскоре вода забулькала и закипела. Чужак достал из мешка пару жестяных кружек, листья зеленого чая, обернутые в бумагу, положил их в кружки и залил горячей водой.

Лучшего чая старому Гао пить не доводилось, чай двоюродного брата ему в подметки не годился. Они пили чай, усевшись, со скрещенными ногами на землю.

— Я хотел бы остановиться в этом доме на все лето, — поделился чужак своими планами со старым Гао.

— Здесь? Какой это дом? — возразил старый Гао. — Остановитесь в деревне. У вдовы Цань есть свободная комната.

— Я останусь здесь. Еще мне бы хотелось взять в аренду один из ваших ульев.

Старый Гао не смеялся уже многие годы: в деревне поговаривали, что разучился, — но тут произошло, казалось, невозможное: неожиданность и изумление заставили его расхохотаться.

— Я серьезно, — гнул свое чужак, выложив на землю между ними четыре серебряные монеты. Старый Гао не заметил, откуда он их достал: три мексиканских песо, давно ходивших в Китае, и большой серебряный юань. Столько денег старый Гао зарабатывал в год от продажи меда.

— За эти деньги, — продолжил варвар, — я бы хотел, чтобы кто-нибудь приносил мне еду. Раз в три дня меня вполне устроит.

Старый Гао промолчал. Допил чай, встал, откинул в сторону промасленное полотнище и вышел к вырубке на склоне. Подошел к одиннадцати ульям, каждый из которых состоял из двух выводковых камер с одним, двумя, тремя и даже четырьмя (в единственном улье) ящиками над ними. Он подвел незнакомца к улью с четырьмя ящиками, каждый с рамками сот.

— Этот теперь ваш.

Дело в растительных вытяжках, это очевидно. Они по-своему эффективны какое-то время, но при этом исключительно ядовиты. Наблюдение за последними днями несчастного профессора Пресбери — за его кожей, глазами, походкой — убедило меня, что он скорее всего продвигался в правильном направлении.

Я забрал его коллекцию семян, стручков, корешков, сухих экстрактов и принялся размышлять, обдумывать, взвешивать. Передо мною стояла интеллектуальная проблема, которая решалась — что мне не раз демонстрировал мой учитель математики — лишь с помощью интеллекта.

Я располагал растительными вытяжками, смертоносными растительными вытяжками.

Методы, с помощью которых я освобождался от смертоносности, сводили на нет их эффективность.

Три выкуренные трубки не могли решить эту проблему. Подозреваю, понадобилось по меньшей мере три сотни трубок, прежде чем в голове мелькнула идея, как переработать растения, чтобы их потребление не причиняло человеку вреда.

Провести такого рода исследования на Бейкер-стрит не представлялось возможным, поэтому осенью 1903 года я переехал в Суссекс и провел зиму за чтением всех доступных книг, брошюр и монографий по уходу и содержанию пчел. В начале апреля 1904 года, вооруженный лишь теоретическими познаниями, я получил свою первую посылку с пчелами от местного фермера.

Иной раз я задаюсь вопросом, как получилось, что Ватсон ничего не заподозрил. Признаю, его знаменитая тупость не переставала меня изумлять, а иногда я даже на нее рассчитывал. И тем не менее он знал, каким я становлюсь, когда не нахожу работы для ума, когда не занят расследованием очередного дела. Он не раз и не два видел, какая апатия охватывала меня в периоды бездействия, в каком я пребывал в дурном расположении духа.

Как же он в таком случае поверил, что я отошел от дел? Он же знал, к чему это приводит.

Действительно, Ватсон присутствовал при доставке моего первого роя. С безопасного расстояния наблюдал за тем, как пчелы медленной гудящей густой патокой перетекают из коробки в ожидающий пустой улей.

Он видел мое волнение и не видел ничего.

Проходили годы, мы видели разрушение империи, видели государство, не способное править, видели, как героических мальчишек посылают на смерть в окопы Фландрии. Все произошедшее лишь укрепило меня в моих намерениях. Я не просто продвигался в правильном направлении. Я продвигался в единственно верном направлении.

По мере того как мое лицо превращалось в лицо незнакомца, суставы пальцев все чаще ныли и все сильнее распухали (могло быть и хуже, если б не множество пчелиных укусов, полученных мною в первые несколько лет занятий исследовательским пчеловодством), а Ватсон, добрый, храбрый, недалекий Ватсон, увядал, бледнел, усыхал, и его кожа приобретала тот же сероватый оттенок, что и усы, мое стремление завершить исследования не уменьшалось. Скорее наоборот: крепло.

Итак, я проверил свою первоначальную гипотезу в Саут-Даунсе, на самолично построенной пасеке из ульев Лангстрота. Думаю, я совершил все ошибки, положенные новичку пчеловоду, и вдобавок — вследствие исследовательского характера моих занятий — великое множество ошибок, совершить которые, и я в этом уверен, никому не доводилось и вряд ли доведется. Рассказ о многих из них Ватсон мог бы назвать «Дело отравленного улья», хотя «Загадка зачарованных женщин» привлекла бы больше внимания к моим исследованиям, покажись они кому-нибудь любопытными. (На деле я отругал мисс Телфорд только за то, что она без спроса взяла с полки горшочек с медом, и впоследствии выдавал ей для готовки мед из ординарных ульев, а из экспериментальных сразу после сбора ставил под замок. Такой порядок не вызвал у нее возражений.)

Я проводил эксперименты с голландскими, немецкими и итальянскими пчелами, с украинскими и кавказскими. Я сожалел об эпидемии, которая практически уничтожила наших британских пчел: те, что выжили, смешались с другими видами, хотя мне удалось отыскать и поработать с небольшим ульем, который я взрастил из выводковой рамки и матки, приобретенных в старом Сент-Олбанском аббатстве, и у меня создалось впечатление, что это чисто британские пчелы.

Почти два десятилетия экспериментов привели меня к выводу, что нужных мне пчел, если таковые и существуют, в Англии не найти, и они не переживут пересылки по почте. Так что передо мной возникла необходимость исследовать индийских пчел, а затем, возможно, двинуться дальше.

Языками я овладевал легко.

Семена, сыворотки и настойки находились при мне. Более ничего не требовалось.

Я упаковал вещи, договорился о еженедельной уборке коттеджа в Даунсе и попросил учителя местной школы Уилкинса, коего привык называть — к его очевидному неудовольствию — юным Вилликинсом, приглядывать за пасекой, собирать мед, продавать излишки на рынке в Истбурне и готовить ульи к зиме.

Я поставил их в известность, что не знаю, когда вернусь.

Я старик. Вероятно, никто и не ждал моего возвращения.

И, строго говоря, в этом правота была на их стороне.

Старый Гао и представить себе не мог, что чужак произведет на него столь сильное впечатление. Всю жизнь он прожил среди пчел. Тем не менее его поражала легкость, с какой чужак вытряхивал их из ящиков, так точно и резко, что черные пчелы, скорее удивленные, нежели раздраженные, всего-то и делали, что улетали или ползли обратно в улей. Потом ящики с рамками для сот чужак сложил на один из слабейших ульев, чтобы мед из арендованного улья все равно достался старому Гао.

Так старый Гао заполучил постояльца.

Он выдал внучке вдовы Цань несколько монет, чтобы та три раза в неделю носила чужеземцу еду, в основном овощи и рис, и глиняный горшок с горячим — по крайней мере, когда она выходила из дому, — супом.

Раз в десять дней старый Гао сам наведывался на гору: поначалу с тем чтобы проверить ульи, — но вскоре убедился, что под надзором чужака они процветают, как никогда раньше. К тому же появился двенадцатый улей: чужак поймал рой черных пчел во время прогулки по окрестностям.

В следующий свой визит старый Гао захватил с собою доски. Они с чужаком молча работали несколько дней — мастерили дополнительные ящики и рамки для сот.

Как-то вечером варвар рассказал старому Гао, что рамки, которые они делают, изобрел какой-то американец всего лишь семьдесят лет назад. Старому Гао такое утверждение показалось чепухой: он собирал рамки в точности так же, как собирал его отец, как собирали все в долине. Он не сомневался, что точно так же собирали рамки его дед и дед его деда, но промолчал.

Он наслаждался обществом чужака. Когда они на пару собирали ящики, старому Гао хотелось, чтобы чужак оказался моложе. Тогда он мог бы остаться надолго, унаследовать пасеку после его смерти. Но ящики сколачивали два старика с редкими седыми волосами и морщинистой кожей. Старый Гао понимал, что ни одному из них не встретить следующие десять зим.

Он обратил внимание на то, что чужак разбил небольшой аккуратный огородик за своим ульем, сам улей перенес чуть в сторону и накрыл сеткой вместе с огородом. Снабдил улей «задней дверцей», так что к огороду получили доступ лишь пчелы из арендуемого улья. Старый Гао также заметил, что под сеткой стоят несколько плоских емкостей, наполненных, вероятно, чем-то вроде сахарных растворов: ярко-красного, зеленого, ослепительно синего и желтого цветов. Старый Гао указал на них, но чужак лишь кивал и улыбался.

Пчелы обожали сиропы, роились по краям жестяных емкостей, опускали хоботки и сосали, пока не отваливались, и тогда возвращались в улей.

Чужак зарисовал пчел старого Гао. Показывал ему эти рисунки, объяснял, чем черные пчелы отличаются от других медоносных, рассказывал о древних пчелах, сохранившихся в смоле миллионы лет, но тут ему не хватало языковых познаний в китайском, и если честно, старого Гао это особо не интересовало. Пчелы принадлежали ему до его смерти, а потом стали бы собственностью склона, на котором стояли ульи. Он приносил сюда других пчел, но они болели и умирали или же погибали под ударами черных пчел, лишавших их меда и пищи.

Последний раз старики встретились на исходе лета. Старый Гао спустился в деревню и с тех пор больше ни разу не встретил чужака.

Готово.

Все получилось. Я одновременно ощущаю и торжество, и разочарование, словно от поражения. Или это далекие грозовые облака так давят мне на нервы.

Как странно бросить взгляд на руки и увидеть не свои руки, какими я их знаю, но руки давно ушедших дней юности: суставы не распухли, волосы на тыльной стороне ладоней темные, а не снежно-белые.

В этом квесте столь многие потерпели поражение, эта загадка, казалось, не имела решения. Три тысячи лет назад в попытке ее разрешения умер первый император Китая, едва не погубив свое государство, а у меня на все ушло… сколько? Каких-то двадцать лет?

Не знаю, правильно я поступил или нет (хотя отход от дел без подобного занятия в самом прямом смысле этих слов свел бы меня с ума). Я последовал указаниям Майкрофта. Я исследовал проблему. И — а разве могло быть иначе? — нашел ответ.

Я поделюсь им с миром? Нет.

И все же у меня в рюкзаке полгоршка темного меда. Полгоршка меда, который стоит больше, чем взятые вместе богатства всех государств. (Я хотел написать «превышает стоимость всего китайского чая», с учетом моего теперешнего местопребывания, но такое сравнение даже Ватсон отверг бы как мелодраматичное клише.)

И раз уж речь зашла об Ватсоне…

Мне осталось сделать только одно. Решить единственную несложную задачу. Сначала добраться до Шанхая, а оттуда пароходом, обогнув половину земного шара, до Саутгемптона.

По прибытии разыскать Ватсона, если он до сих пор жив, а я думаю — так оно и есть. Тут нет никакой логики, но я уверен, что каким-то образом почувствовал бы, что Ватсон уже покинул этот мир.

Я куплю театральный грим, превращусь в старика, чтобы не испугать его, и приглашу на ужин.

Думаю, к вечернему чаю каждому подадут гренок с медом.

Деревенские судачили о чужаке, миновавшем селение по пути на восток, но те, кто рассказывал об этом старому Гао, не верили, что это тот самый человек, который жил в лачуге Гао. Через деревню проследовал молодой стройный темноволосый мужчина. Он совсем не походил на старика, приходившего весной. Правда, один из очевидцев отметил сходство заплечных мешков.

Старый Гао отправился на пасеку выяснить, что к чему, хотя заранее догадывался, что обнаружит наверху.

Чужак пропал, а с ним и его мешок.

Очевидно, произошел пожар. Тут двух мнений быть не могло. Сгорели бумаги: старый Гао узнал сохранившийся уголок рисунка одной из его пчел, остальное или обратилось в пепел, или почернело до такой степени, что он бы ничего прочитать не смог, даже если бы разбирал варварские письмена. Пострадали не только бумаги: от арендованного улья остались лишь обугленные головешки, плоские емкости из-под ярких сиропов погнулись и почернели.

Чужак когда-то объяснял ему: он добавляет краску в сиропы, чтобы самому было удобнее их различать. Зачем ему это понадобилось, старый Гао не поинтересовался.

Как заправский детектив он перерыл всю лачугу в поисках хоть каких-то зацепок, которые могли бы пролить свет на личность незнакомца и его теперешнее местонахождение. На подушке его ждали четыре серебряные монеты, два юаня и два песо. Их он оставил себе.

За лачугой старый Гао обнаружил горку вытопок. Пчелы все еще ползали по ней, тыкались хоботками в сохранившуюся на липком воске сладость.

Старый Гао долго размышлял, потом собрал вытопки, обернул в тряпку и положил в наполненный водой горшок. Он нагрел содержимое на жаровне, но закипеть не дал. Вскоре воск всплыл на поверхность, а мертвые пчелы, грязь, пыльца и прополис остались в тряпке.

Старый Гао оставил горшок остывать.

Вышел наружу и взглянул на небо. Сияла почти полная луна.

Он задался вопросом, сколь много селян еще знает, что его сын умер ребенком. Попытался вспомнить жену, но лицо ее расплывалось, а портретов или фотокарточек не осталось. Подумал, что на этом свете ему по душе только одно: приглядывать за этими черными, блестящими как пули пчелами на крутом склоне высокого холма. Никто более не понимал их так, как он.

Вода остыла. Он вынул неровную пластину застывшего воска, положил на доски топчана, чтобы до конца охладить, достал из горшка тряпку с грязью и отходами. После чего (в каком-то смысле он тоже стал детективом и следовал принципу: отсечь невозможное и принять оставшееся за истину, какой бы неправдоподобной она ни казалась) выпил сладкую воду. В вытопках всегда остается довольно много меда, даже после того как большая его часть слита. Жидкость сохранила вкус меда, но старый Гао раньше такого не пробовал. В нем сочетались и дым, и металл, и незнакомые цветы, и странные ароматы. А еще, подумал старый Гао, от этой воды пахло совокуплением.

Он выпил все и заснул, положив голову на керамическую подушку.

Проснувшись, подумал старый Гао, он решит, как быть с двоюродным братом: после исчезновения старого Гао тот скорее всего захотел бы унаследовать эти двенадцать ульев.

Он мог представиться незаконнорожденным сыном, который нашел жилище отца после долгих лет поисков. Или просто сыном. Молодым Гао. Кто сейчас упомнит? Значения это не имело.

Он отправится в город, а потом вернется и станет ухаживать за черными пчелами на склоне холма, пока позволят обстоятельства и здоровье.

* * *

Нил Гейман — единственный писатель, удостоенный медалей Карнеги и Ньюбери за роман «История с кладбищем» и премии Хьюго в номинации «Лучший рассказ» за «Этюд в изумрудных тонах» о столкновении Шерлока Холмса и доктора Ватсона с миром, созданным воображением Говарда Филлипса Лавкрафта. Впервые Нил Гейман встретился с Шерлоком Холмсом в десятилетнем возрасте. Произошло это в библиотеке начальной школы, и юный Нил сразу добавил Великого Детектива к Списку Людей, Которыми Он Хотел Стать, Когда Вырастет. К тому моменту список этот, вероятно, включал Псмита, созданного П.Г. Вудхаусом, и Элрика, порожденного воображением Майкла Муркока. Когда Нил вырос, он стал писателем, что, возможно, ничуть не хуже.

В канонических произведениях о Шерлоке Холмсе об интересе последнего к пчелам указано в рассказах «Львиная грива» и «Его последний поклон». В «Поклоне», действие которого происходит в 1914 году, упоминается «фундаментальный труд последних лет Холмса»: «Практическое руководство по культуре пчел с некоторыми наблюдениями о сегрегации матки».

 

Триумф логики

Гейл Линдс и Джон Шелдон

Перевод В. Вебера

Линвуд Бутби вышел покурить из здания суда округа Франклин. Теперь он ограничивался одной сигаретой в день, позволял себе выкуривать ее во второй половине дня, в перерыве процессов с присяжными. Сегодня зал суда пустовал, но он все равно пошел на поводу вредной привычки.

— Привет, судья, — поздоровался я, выходя в крытый дворик. — Слышал сегодня хороший анекдот.

Бутби приподнял рыжие кустистые брови, которые резко выделялись на фоне лысого черепа и невыразительного лица.

— Как вы назовете адвоката из штата Мэн, который ничего не знает? — спросил я.

— Не знаю, Арти. Как ты назовешь адвоката из штата Мэн, который ничего не знает?

— Ваша честь.

Он то ли хмыкнул, то ли зарычал, затянулся сигаретой, вынул изо рта, внимательно оглядел.

— Арти, как ты назовешь судебного клерка из штата Мэн, который еще и остряк?

— Не знаю. Как?

— Безработный.

— Так-так. — Я поднял руку с оттопыренным указательным пальцем. — Пустая угроза. Вы уже уволили меня на прошлой неделе.

— Да, но мне так понравилось, что я готов это повторить.

— А кроме того, ваше высокопреосвященство, вам нужен вассал, доктор Ватсон, если угодно, чтобы сохранить ваши достижения для истории, — я низко поклонился, — а также для того, чтобы объявлять о приходе визитеров, один из которых, точнее, одна, ждет сейчас в ваших апартаментах наверху.

— Кто? — Он вновь поднес сигарету к губам.

— Эмми Холкрофтс.

Бутби смотрел на меня сквозь дым, брови вновь приподнялись, на этот раз от удивления. Эмми работала судебной стенографисткой и обычно появлялась в суде только во время процессов и слушаний, остальную часть профессиональной жизни она проводила в одиночестве, расшифровывая свои записи.

Бутби с тоской посмотрел на сигарету, бросил в урну и последовал за мной в здание.

— Привет, судья Бутби.

Поднимаясь по лестнице к своему кабинету — я пропустил его вперед, — он посмотрел вверх и увидел Эмми Холкрофтс, дожидавшуюся его в коридоре, невысокого роста, плотную, седоволосую, с бифокальными очками на морщинистом лице.

— Привет, Эмми. Заходи. — Он преодолел последние две ступени и вслед за ней переступил порог.

Уже в кабинете она обернулась.

— Можно Арти остаться? Я оказалась в сложном положении и буду очень признательна, если смогу задать интересующие меня вопросы вам обоим.

— Конечно, если ты не возражаешь против того, чтобы находиться в ограниченном замкнутом пространстве с Фрэнком Заппой. — И он указал на меня. Бутби никогда не отказывал себе в удовольствии подчеркнуть мою неадвокатскую, абсолютно неадвокатскую внешность. Я закатил глаза, но когда он знаком предложил мне войти, возражать не стал: обрадовался возможности не возвращаться в библиотеку.

— Присядь, Эмми, — предложил Бутби. — Так что случилось?

Эмми села на коричневый кожаный диван, я — в кресло с такой же обивкой.

— Вы, вероятно, знаете, что я исполнительница завещания Ины Аедерер. — Она оправила юбку.

Бутби занял другое кресло, у стены.

— Меня это не удивляет. Прими мои соболезнования, Эмми. Вы были очень близки, так?

— Да… — Глядя на свои руки, она сложила их на коленях. — Она была моей племянницей, и я разбирала ее вещи… — Она замолчала, глаза наполнились слезами.

— Успокойся, тебя никто никуда не гонит, — мягко заметил Бутби. Эмми работала в суде уже больше десяти лет, и они давно стали большими друзьями.

— Спасибо, — попыталась улыбнуться она. — Ина была трудным ребенком. В колледже подсела на наркотики, ее вышибли, родители пришли в ярость, отказали ей от дома. Я взяла ее к себе, и где-то через год она вылечилась. Но потом не смогла найти себе занятие. — Эмми вздохнула. — В колледже ей не нравилось, а мне не хотелось, чтобы она разносила бургеры: девочка-то умная. Короче, я показала ей, как работать на машинке для стенографирования. Ее это увлекло, я оплатила ей курсы стенографисток. Получив сертификат, она подала заявление в судебную систему, и ее взяли на работу. Ей было всего двадцать четыре года, и я думала, что она на правильном пути. — Эмми покачала головой.

Бутби нахмурил лоб, брови сошлись у переносицы.

— И что, по-твоему, произошло? — В газетах написали, что она покончила с собой.

— Не знаю. — Эмми оглядывала стены. — Полиция нашла предсмертную записку Ины со словами, что она всех подвела, не оправдала надежд. Плюс следы кокаина в крови. Они пришли к выводу, что причиной самоубийства стала депрессия, вызванная неспособностью отказаться от наркотиков.

Судья наклонился вперед:

— Мы можем что-то сделать?

— Да. Во-первых, я нашла стенографические записи Ины, которые, возможно, следует расшифровать. Что-нибудь вам нужно в первую очередь?

Бутби задумался.

— Несколько недель назад она стенографировала в этом самом кабинете дискуссию о договоренности между федералами и штатом. Беседовали в присутствии адвоката-защитника и гонителя. — Называя так прокуроров, Бутби и выражал пренебрежение к ним, и напоминал, кем они быть не должны. — Фамилия обвиняемого Доак. Он согласился сотрудничать с Управлением по борьбе с наркотиками, поскольку ему пообещали снять более тяжелые федеральные обвинения и оставить только обвинения штата, по которым ему светил небольшой срок.

— Ясно, — кивнула Эмми. — Много времени это не займет. И второе. Я нашла то, о чем не знает полиция: банковскую книжку и три с половиной тысячи долларов наличными. Завернутые в пластик, они лежали на дне мусорного ведра под мешком, в который клали мусор. В банковской книжке указаны большие транзакции, иной раз превышающие две тысячи долларов. Что мне делать? Эти улики говорят о том, что она скорее всего торговала наркотиками, а этим занимается полиция. Если я им скажу, они могут конфисковать деньги как вещественное доказательство. Я исполняю ее завещание, поэтому должна оберегать ее активы для наследников, двух ее братьев, так?

Мы с Бутби неуверенно переглянулись.

— Если я занесу наличные и деньги на счету в опись и заявлю, что это часть наследства, в моем отчете суду по делам о наследстве, получат ли наследники деньги, добытые скорее всего противозаконной деятельностью? И не стану ли я соучастницей преступления? — Она смотрела на свои руки, которые сцепила на коленях, и ждала ответа.

— Черт побери! — Бутби пощипал левую бровь. — Ты ставишь меня в трудное положение. Судьи не дают юридических советов, знаешь ли. Тебе нужен адвокат.

Она кивнула, но молча.

Он откинул голову назад и продолжил, глядя в потолок:

— С другой стороны, не будет ничего предосудительного, если мы с Арти помозгуем вслух. — Никогда не слышал более идиотского слова, чем «помозгуем». — Пусть даже и при тебе. — Он склонил голову и заговорщически посмотрел на меня.

Я хохотнул.

— Итак, размышляя вслух, Арти, я готов утверждать, что полиция не сможет открыть дело против Ины, раз она мертва. Но, возможно, наличные — вещественное доказательство вины другого человека, особенно если деньги меченые, и Эмми совершенно не нужно, чтобы ее обвинили в препятствовании отправления правосудия. Поэтому она может положить деньги в банковскую ячейку и указать в отчете суду по делам наследства эти деньги как актив. Это же, в конце концов, и есть актив, правильно, Арти?

— Пока возражений у меня нет.

— И, возможно, я бы положил в ту же ячейку и банковскую книжку. Но, прежде чем убрать все это в банковскую ячейку, я бы сделал фотокопии и банковской книжки, и купюр для полиции. Тогда никто ни от кого ничего не будет прятать.

Я согласно кивнул, но Эмми это предложение не понравилось.

— Я не хочу ставить под удар друзей Ины, — ответила она. — В своем дневнике она часто упоминала некую Тини, и эта Тини упомянута и в банковской книжке. Я не могу предавать людей, которых Ина считала своими друзьями.

— Ее дневник? — Бутби почесал ухо. — Думаешь, копам он нужен, Арти?

— Судья, — ответил я, — если бы Тини действительно была ее подругой, она бы не появилась в банковской книжке, так? Ина делилась бы с ней, уж не знаю чем, а не продавала бы ей это.

— Логично, — кивнул он.

— Поэтому Эмми не скомпрометирует дружбу, если сделает фотокопии и отдаст их в полицию.

Бутби кивнул.

— И я бы положил дневник в ту же самую банковскую ячейку.

— Безусловно, — поддакнул я.

— Ладно. — Бутби нацелил палец на Эмми. — Мы с моим клерком думаем, что тебе лучше обзавестись адвокатом… оплату его услуг ты сможешь взять со штата. Несмотря на то что ты нас подслушивала, тебе не удастся подать на нас в суд, обвинив в служебном несоответствии, поскольку никаких юридических советов мы тебе не давали. Только посоветовали нанять адвоката.

— Спасибо, судья. — Поднимаясь, она коротко улыбнулась. — Я чувствовала себя такой одинокой, не знала, что и делать. Вы мне очень помогли.

Мы с Бутби встали, чтобы на прощание пожать ей руку.

— Мы всегда к твоим услугам, — сказал ей Бутби. — В любое время.

Ее глаза предательски заблестели, и она быстро отвернулась и вышла из кабинета.

Бутби посмотрел на меня.

— Эта юная судебная стенографистка Ина… я никогда ее не замечал. — Он снял очки и потер глаза. — Она ничем не отличалась от прочей мебели в зале суда… пальцы, приложенные к стенографической машинке. Ее жизнь не вызывала у меня никакого интереса, Арти, пока не оборвалась.

Звучащий из динамиков слоган эры Депрессии «Брат, можешь поделиться десятицентовиком?» едва слышался — такой стоял шум. Эта и другие ключевые фразы, воспевающие бедность, проходили лейтмотивом вечеринки «Плач налогоплательщика», которую ежегодно устраивал судья Гибсон Уоттс в первую субботу после пятнадцатого апреля.

Бревенчатый особняк Уоттса площадью три с половиной тысячи квадратных футов окружал участок в пятнадцать акров, одной из сторон которого служила шестисотфутовая береговая линия в бухте Мусконгус, штат Мэн. Особняк в 1920-х годах построил врач из Нью-Йорка, которому хотелось жить в бревенчатом новоанглийском доме, любуясь мэнскими скалистыми берегами. И он заказал дворец из канадской ели, пригодный для жизни в северной стране среди лесов и гор, но с видом на береговую линию, где смотрелся этот дворец как японский храм на берегу Темзы. Семья Уоттс купила особняк в пятидесятых, когда недвижимость в Мэне по их балтиморским стандартам стоила дешевле грязи, а «Еловая Гусыня», как называли особняк местные, еще дешевле. Уоттс и две его сестры унаследовали особняк после смерти их матери в 1971 году. Он выкупил их долю и поселился в особняке, после того как перебрался в Мэн из Мэриленда, перенеся сюда адвокатскую практику. Закоренелый холостяк, он жил в «Еловой Гусыне» один.

Компания подобралась большая и разношерстная: другие судьи, избранные сотрудники суда, рыбаки, хозяин местного универмага, начальник полиции штата Мэн (бывший клиент). Те, кто ожидал возмещения выплаченных налогов, получали наклейки с лыбящимися физиономиями. Те, кого ждала «налоготомия», — жестяные кружки, чтобы собирать милостыню.

Бутби наполнял свою кружку орешками кешью со стола в столовой, а я сидел рядом с буфетом и лакомился креветками, когда услышал, как кто-то выдал пару арпеджио на рояле, который стоял в гостиной по другую сторону коридора. Пианист-самоучка, я сразу узнавал игру мастера, если слышал ее. Когда пианист начал играть ноктюрн Шопена ре-бемоль, я поднялся и направился в гостиную. Репризная часть исполнялась столь виртуозно — я о такой технике не мог и мечтать, — что мне захотелось посмотреть, кто же сидит за роялем.

Увидел, что это — узнал по газетным фотоснимкам — Джулия Остриан, выпускница Джулиарда, концертирующая пианистка, которая жила неподалеку от Дамарискотты. Я пододвинул стул и сел позади нее, когда она подходила к особо сложному пассажу: правая рука грациозно скользила по клавишам, пальцы касались их удивительно быстро, легко и точно.

— Как вам это удается? — спросил я, когда она закончила.

Джулия повернулась, улыбнулась.

— Четыреста тысяч часов репетиций. — Мы оба рассмеялись, и она добавила: — Вы пианист?

— Я пианист-в-мечтах, но понимаю, что должен сохранить за собой свою работу. Между прочим, меня зовут Арти Моури. — И я протянул руку.

Она ее пожала.

— Джулия Остриан, Арти. Поскольку вы пианист, позвольте спросить: вы ничего не заметили по части левой руки?

Я замялся, не зная, что и сказать.

— Она играла плавно, как течет кленовый сироп. Я бы отдал правую руку, если бы моя левая могла так играть.

— Спасибо! Значит, мне удалось.

— Удалось что?

— Прежде чем начать ноктюрн, я заметила, что низкие ноты расстроены, — объяснила она. — Возможно, причина в новых струнах: они всегда звучат не в лад… поэтому мне пришлось менять ноты.

— Вы импровизировали на ходу?

Остриан кивнула. От восторга у меня отвисла челюсть.

Она пожала плечами и улыбнулась.

— Собственно, этому я научилась в Джулиарде прежде всего: как импровизировать на ходу.

— В Джулиарде пианистов учат импровизации?

— Конечно. А что делать, если вдруг отказала память? Останавливаться же нельзя.

— Это было прекрасно, Джулия. — Судья Уоттс появился за нашими спинами, широко улыбаясь, и протянул ей бокал белого вина. — Лучше любого концерта в здешних краях.

Судья смотрелся великолепно: высокий, стройный, широкоплечий, густые седые вьющиеся волосы, профиль Бэзила Рэтбоуна. Статью он напоминал баскетболиста, и при этом его отличал потрясающий ум. Судьей он стал годом раньше, и никто не ждал, что он надолго задержится в этой должности. Он обладал просто фантастической интуицией по части законов, которая позволяла ему невероятно быстро разрешать самые запутанные дела. Другие судьи частенько обращались к нему за помощью, и его прозвали Шерлоком Холмсом юриспруденции не только за профиль. Говорили, что, погибни все семеро членов Верховного суда штата Мэн в авиакатастрофе, губернатор мог бы заменить их одним Гибсоном Уоттсом.

— Спасибо, судья. — Она указала на девятифутовый рояль «Стейнвей». — Нечасто встретишь столь великолепный инструмент в частном доме. Не могла удержаться, чтобы не опробовать.

— Я рад, что вы это сделали! — Молчаливый, даже мрачный в здании суда — слишком сосредоточенный на работе, чтобы тратить время на пустяки, — здесь он являл собой полную противоположность: улыбающийся обаятельный хозяин.

— Вы играете? — спросила она.

Он хохотнул.

— Пальцы не гнутся. Я держу его в гостиной только потому, что он слишком прекрасен, чтобы задвинуть его в дальний угол. — Он отсалютовал мне своим бокалом. — Увы, мистер Моури, я принес бы бокал и вам, но король оснований для отмены решения суда ищет вас и ему наверняка не понравится, если у вас будет заплетаться язык.

— Спасибо, судья, — кивнул я. — Вы доставили мне огромное удовольствие, мисс Остриан.

— Спасибо, Арти.

Я пересек коридор и нашел короля Бутби в столовой, за тарелкой с семгой.

Почтительно приблизился.

— Судья Уоттс передал мне ваш вызов.

Он вскинул голову, отправляя в рот последний кусочек семги. Поднял указательный палец, пожевал, проглотил:

— Эмми Холкрофтс пришла несколько минут назад. Она крайне взволнована из-за племянницы и хочет поговорить немедленно. Я попросил ее подождать в библиотеке. Составишь нам компанию?

Я последовал за Бутби в маленькую, уставленную стеллажами с книгами комнату. Огонь в небольшом камине, облицованном скромным плитняком, придавал библиотеке особый уют. И такая атмосфера, конечно же, успокаивала нервы.

Эмми уже начала вставать, но Бутби махнул рукой, предлагая остаться на месте.

— Что случилось, Эмми?

Мы оба сели.

— Я собралась просмотреть стенографические записи Ины, чтобы найти касающиеся дела Доака… вы просили меня их расшифровать. — И после кивка Бутби продолжила: — Нашла и уже начала расшифровку, когда ко мне пожаловал следователь федерального Управления по борьбе с наркотиками. Женщина. Она спросила, располагаю ли я информацией о связях Ины с Гарольдом Доаком — тем самым человеком. Доак дал показания, что Ина покупала у него наркотики.

— Минуточку, — вмешался я. — Ина — стенографистка суда, которая записывала переговоры об условиях сделки со следствием своего поставщика?

— И федералы хотели, чтобы условия сделки остались в секрете, — кивнул Бутби, — чтобы ни поставщики, ни покупатели Доака ни о чем не узнали. Господи, Ина не могла не понимать, что агенты УПБН очень скоро постучат ей в дверь. Может, этим и объясняется самоубийство?

— Нет, я думаю, вы ошибаетесь. — Эмми покачала головой. — Я вновь прочитала ее дневник. Записи очень разные: счастливые, грустные, злые — на любой вкус. То, что полиция называет «предсмертной запиской», на самом деле запись в ее машинке для стенографирования. Почему там, а не в дневнике? Я провела два последних дня, просматривая записи всех процессов, которые она стенографировала за последний год. Личная запись только одна: которую нашла полиция.

— Что ж, это необычно… как и самоубийство, — указал Бутби. — Она могла совсем потерять голову.

— Я принесла полицейское донесение. — Она сунула руку в большую сумку, достала документ. — Вот текст ее записки: «Я больше не могу смотреть в глаза моим близким. Они верили в меня, а я их предала». Ина так написать не могла. Только меня она считала своей близкой родственницей, за последний год в ее дневнике упомянута только я. Она могла подвести только меня, и никого во множественном числе. О близких у нее только одна запись — в машинке для стенографирования… и она никогда бы ее там не сделала.

— А как насчет братьев? — спросил я.

— Она не испытывала к ним родственных чувств. Им просто повезло: закон объявляет их ее наследниками.

Бутби нахмурился, сдвинув брови.

— Так ты думаешь, кто-то написал эту предсмертную записку?

Я наклонился к сидевшей на диване Эмми.

— Может, ее написали после смерти Ины, чтобы обставить все как самоубийство?

Брови поднялись, опустились — судья думал.

— Написал тот, кто знал, как пользоваться машинкой для стенографирования, — добавил я, — и решил, что проще оставить такую запись, чем пытаться подделать почерк Ины.

Бутби ухватился за эту ниточку.

— Допустим, Ина продавала товар, который получала от Доака, и рассказала кому-то из покупателей о намечаемой сделке со следствием. Покупатель не хотел, чтобы Ина поступила с ним — или с ней — так же, как Доак собирался поступить с Иной, и убил ее, чтобы она не сдала его полиции.

Эта версия подхлестнула мою подозрительность.

— Эмми, какие еще подробности смерти Ины предполагают убийство?

— Прочитай полицейское донесение. — Она протянула мне бумаги. — Они нашли ее в подвале многоквартирного дома, в котором она жила. Она висела на струне, второй конец которой крепился к крюку в потолочной балке. Рядом валялась табуретка, аэрозольный баллончик с эфиром для запуска холодного двигателя и тряпка. Следователи пришли к выводу, что она повесилась, а эфир использовала в качестве анестетика, чтобы не чувствовать боли, после того как оттолкнула табуретку и начала задыхаться. — Эмми отвернулась. — Как это было ужасно. Бедная Ина.

«Действительно ужасно», — подумал я и указал в донесение.

— Здесь написано, что никаких следов борьбы не обнаружено. Допустим, эти следы отсутствовали именно потому, что в момент повешения Ина была без сознания?

— Никаких следов борьбы, потому что доверяла этому человеку и никак не ожидала, что он направит ей в лицо струю эфира. — Бутби изогнул правую бровь, многозначительно посмотрел на меня, повернулся к Эмми. — Давай взглянем на подвал в доме Ины. Прежде чем предполагать, что полиция ошиблась, нужно посмотреть, над чем мы мозгуем, а уж потом делать какие-то выводы. Завтра во второй половине дня?

— И что за заговор вы трое здесь плетете?

Повернувшись, мы увидели судью Уоттса, привалившегося к дверному косяку и жующего виноград, с бровями, поднятыми в нарочитой подозрительности.

— Привет, Гибсон, — кивнул ему Бутби. — Отличная вечеринка! Мы беседуем с Эмми об Ине Ледерер. Ина приходилась Эмми племянницей.

Он повернулся к ней.

— Я очень сожалею, что все так вышло, Эмми. Потеря близкого человека, совершившего самоубийство… Более тяжелой утраты, наверное, не найти.

— Я не верю, что это самоубийство, — заявила Эмми.

Уоттс вошел в библиотеку, хмуря лоб.

— А что еще это могло быть, за исключением… убийства!

— Бинго! — кивнул Бутби.

На лице Уоттса отразилось изумление.

— Да у кого могло возникнуть желание убить ее?

Бутби пожал плечами.

— Понятия не имею. Мы всего лишь мозгуем.

— Ух ты, убийство. — Уоттс покачал головой. — Линвуд, — обратился он к Бутби, — это ужасно интригующе. Я бы хотел услышать итог вашего мозгования, когда представится такая возможность… и я не буду принимать гостей. — Он мотнул головой в сторону людей в соседней комнате. — Должен идти. Еще раз мои соболезнования, Эмми.

После ухода Уоттса Бутби встал и поднял стакан.

— Пора подзаправиться. Эмми, ты обязательно должна попробовать лобстеров Гибсона. И ты тоже, Арти… Давайте веселиться.

Квартира Ины находилась на первом этаже четырехэтажного жилого дома в Льюистоне — обветшалом промышленном городке девятнадцатого столетия. Эмми открыла дверь, и мы вошли. В квартире царил порядок, но пыль на мебели указывала, что какое-то время здесь никто не жил.

Она повела нас в дальнюю часть, открыла другую дверь, и по лестнице мы спустились в подвал — большое открытое помещение с кирпичными колоннами, которые поддерживали деревянные потолочные балки. Между колоннами висели веревки для сушки белья. У одной колонны стоял велосипед (угонщикам противостоял гибкий замок, обхватывающий колонну), у другой — табуретка. Старое, поставленное на попа пианино занимало, как я предположил, бывший ларь для угля.

Эмми подвела нас к крюку, ввинченному в одну из балок, на котором нашли повесившуюся Ину, и указала на табуретку, использованную в процессе.

— Какого роста была Ина? — спросил Бутби Эмми.

— Пять футов три дюйма. Весила, наверное, фунтов сто десять.

— Тогда каким образом кто-то мог поднять ее и держать на весу достаточно долго для того, чтобы повесить на этом крюке? — спросил меня Бутби.

— Для этого требовалась немалая сила, — ответил я, — поэтому смею предположить, что мы говорим о мужчине. Возможно, он завязал струну на шее Ины, потом взвалил ее на плечо, залез на табуретку, зацепил второй конец струны за крюк и сбросил с плеча.

— Следующий вопрос: зачем использовать струну? Почему не бельевую веревку?

— Бельевые веревки непрочные, могут порваться. В донесении полиции указано — струна фортепьянная, возможно, от этого сломанного пианино.

Мы подошли к нему. Клавиатура напоминала щербатый рот, верхняя и передняя панели отсутствовали. Некоторые струны крепились только одним концом, другие вырвали с корнем.

Бутби долго смотрел в пианинное чрево.

— Использование фортепьянной струны подтверждает версию самоубийства, означая, что смерть наступила здесь.

— Квартира Ины — единственная, из которой есть прямой доступ в подвал, — вставила Эмми. — Другая дверь, — она указала на дальнюю стену, — ведет на общую лестницу, по которой в подвал могут попасть остальные жильцы. Из квартиры Ины человек мог без труда спуститься в подвал незамеченным.

Бутби кивнул.

— Что теперь будет с ее квартирой?

— Я должна сдать ее в субаренду. Арендный договор, подписанный Иной, заканчивается через шесть месяцев, а пункта, прекращающего действие договора в случае смерти квартиросъемщика, нет. Поэтому, если вы закончили, давайте я вас провожу. Мне надо тут прибраться, чтобы подготовить квартиру к показу.

Когда мы сели в автомобиль Бутби, серый четырехдверный «ситроен» — еще одно свидетельство его борьбы с традиционными предрассудками, — я озвучил возникшую у меня идею:

— Судья, эта струна не от пианино.

— Почему?

— Я знаю, что самая длинная басовая струна чуть короче трех футов. Чтобы сделать все правильно — извините — с такой невысокой табуреткой, с учетом того, что струной надо обмотать и шею, и крюк, трех футов точно не хватит. Тут нужна струна от рояля.

— И что из этого?

— Пока ничего. А что вам известно о кокаине?

— Если это останется между нами и ручкой для переключения скоростей, то признаюсь: я однажды втянул носом дорожку, когда служил в армии. Где-то с час чувствовал себя превосходно и осознал, почему он так популярен. И почему мне следует его избегать.

— После кокаина настроение такое, будто выиграл миллион баксов, так? Но кроме зависимости, постоянное использование приводит к носовым кровотечениям. Кокаин, если использовать его в больших количествах, сжигает ткани носа, и стенки кровяных сосудов истончаются.

— Еще одна причина избегать его. А почему ты спросил?

— Клерк Уоттса говорил мне, что судья страдает носовыми кровотечениями. Недавно случилось такое сильное, что ему пришлось прервать судебное заседание на сорок пять минут.

Бутби вдавил в пол педаль газа. Водитель, который ехал за нами, возмущенно загудел и объехал нас по дуге. Бутби его проигнорировал, повернулся ко мне, сощурился:

— Ты называешь Гибсона Уоттса кокаиновым наркоманом? — На лице отражалось полнейшее изумление. — Куда более вероятно, что он Кларк Кент и подвергается воздействию криптонита.

— Я никем его не называю, но, пожалуйста, выслушайте меня. У него в доме стоит рояль. И некоторые из басовых струн недавно меняли — по крайней мере так думает Джулия Остриан. В полицейском донесении указано, что Ину повесили на басовой фортепьянной струне.

Бутби мрачно смотрел на меня, но по крайней мере слушал.

— Вероятно, это совпадение, — продолжил я, — но совпадения всегда меня настораживают. Предположим, что судья Уоттс покупал кокаин у Ины и кто-то рассказал ему о сделке со следствием, которую заключил Доак. Он не мог не встревожиться из-за того, что Ина сдаст его в обмен на более мягкий приговор.

Бутби молчал. Потом посмотрел в зеркало заднего обзора и поехал дальше.

— Уоттс знает о сделке со следствием. Я упомянул о ней за ленчем на следующий день.

Какое-то время мы ехали в молчании. Я посмотрел на него. Брови опустились. Знак беды.

Мы остановились на красный свет.

— Пару лет назад я пообщался с одним из однокурсников Уоттса по юридической школе на встрече адвокатской коллегии Вермонта. Он спросил меня, как поживает Тини Уоттс. В юридической школе его прозвали Мартини, обыгрывая его имя, Гибсон, а также отдавая должное его любви к джину.

— Тини. То самое прозвище из дневника? Черт! — Я задумался. — Вы собираетесь сообщить в полицию?

Включился зеленый, и мы поехали дальше.

— Гибсон Уоттс мой друг и прекрасный судья. Сообщить в полицию и поставить под удар его карьеру… даже подозрения в употреблении наркотиков, не говоря об убийстве, — черное пятно на репутации. И на данный момент у нас есть лишь ничем не связанные факты.

— Судья, позвольте мне выяснить, кто настраивал рояль судьи Уоттса. Возможно, струны не менялись, а если и менялись, я постараюсь выяснить, куда дели старые.

— Дельная мысль. А пока нам лучше остановить уборку, которую затеяла Эмми. Лучше сохранить образцы ДНК, которые могут найти судебные эксперты. Подозревая самоубийство, они, возможно, обследовали квартиру не столь тщательно, как сделали бы это в случае убийства. — И он внезапно развернул, автомобиль. Такой маневр, будь рядом представитель славной полиции Льюистона, наверняка обернулся бы крупным штрафом.

Пару дней спустя я стоял на тротуаре перед зданием суда у лотка с хот-догами, когда Бутби подошел ко мне и предложил прогуляться по парку. Я плеснул горчицы на купленный хот-дог и последовал за ним через улицу к широкой, вымощенной кирпичом дорожке, которая вела к большому пруду.

— Я получил твою записку. Что ты выяснил?

— Я нашел женщину, которая настраивала рояль судьи Уоттса. Она заменила три басовые струны за неделю до вечеринки. И собиралась вновь настроить рояль, после того как струны состарятся. Она сказала, что длина струн примерно восемь футов. Старые струны она оставила в контейнере для металлических отходов, который стоит в поместье судьи Уоттса.

Я искоса глянул на него. Брови на положенном месте: он слушал внимательно.

— Согласно полицейскому донесению, один конец струны обрезан, — продолжил я. — Следователи обнаружили несколько отрезанных басовых струн в том старом пианино, поставленном на попа, и подумали, что Ина взяла струну оттуда. Обрезав струну можно замаскировать ее происхождение.

Мы добрались до пруда, по которому скользили несколько канадских гусей, и остановились полюбоваться ими.

Наконец он прервал молчание:

— Что ж, дерьмо, моча и коррупция. — Пауза. Вздох. — Я тоже провел небольшое расследование. Догадайся, что поделывал Уоттс до того, как поступил в юридическую школу?

— Помимо учебы в колледже?

Бутби потер руки.

— Я позвонил его однокурснику, с которым встречался в Вермонте, и солгал. — Он пожал плечами: мол, mea culpa. — Сказал, что готовлю шутливую речь для одной судейской вечеринки, и мне нужны подробности прошлого Уоттса. — Короткая пауза. — Уоттс работал судебным стенографистом в Мэриленде. Его отметки в колледже оставляли желать лучшего, но он хотел стать адвокатом и выбрал стенографию в качестве пропуска в мир юриспруденции. Через несколько лет подал документы в юридическую школу. Я думаю, опыт работы в зале суда перевесил отметки колледжа.

— То есть Тини знал, как пользоваться машинкой для стенографирования.

— Да.

Итак, мы получили Большое трио: возможность, средства и мотив. Возможность состояла в том, что Уоттс знал Ину и она считала его своим другом, если Тини был тем самым Тини из дневника. Под средства подпадали фортепьянная струна и навык использования машинки для стенографирования. А мотив лежал на поверхности: риск, что Ина согласится стать свидетелем обвинения. Если Уоттс сидел на кокаине, все складывалось.

— Что теперь? — спросил я.

— Гибсон позвонил, предложил заехать и поговорить об Ине. По его словам, никак не может поверить, что ее убили. Думаю, я поеду. Хочешь составить мне компанию?

— Я? Вроде бы он приглашал только вас.

Он повернулся ко мне.

— Я проявляю осторожность: заткнуть рот нам обоим будет сложнее, чем мне одному.

Во второй половине субботы мы подъехали к особняку Гибсона Уоттса, поднялись по лестнице к парадной двери, и я позвонил.

Дверь открылась, на пороге стоял Уоттс в мешковатой повседневной одежде. Поприветствовал нас добродушным:

— Заходите, парни.

— Привет, Мартини! — весело, как ребенок в цирке, воскликнул Бутби и шагнул к Уоттсу, чтобы пожать руку.

Уоттс вроде бы удивился, но улыбка с лица не ушла.

— Кто заразил тебя смешинкой? И как ты узнал это мое прозвище?

— Друзья в судебных чертогах. И твоя репутация наконец-то догнала тебя, — продолжил Бутби все в том же игривом тоне.

Я особой радости от происходящего не испытывал. «Глок» модели 126 между поясницей и поясной лентой брюк напоминал мне о потенциальной опасности нашей встречи. Бутби хотел, чтобы мы «смогли найти деликатный выход из ситуации, если окажется, что правота не на нашей стороне». Меня деликатность совершенно не волновала в отличие от возможного желания Уоттса заткнуть нам рот. До юридической школы я провел какое-то время в Багдаде и крепко усвоил важный урок: не появляться безоружным на вражеской территории, — поэтому позаимствовал пистолет у друга, помешанного на оружии и, естественно, члена Национальной стрелковой ассоциации. Лицензии на ношение пистолета у меня не было, и Бутби я ничего не сказал.

Уоттс провел нас в ту самую библиотеку, где мы беседовали с Эмми. Мы все сели в кресла.

— Линвуд, почему ты с сопровождением? — Он указал на меня.

— Мы думали об Ине. И нам нужна твоя помощь. Я хочу зажать тебе нос.

Уоттс выглядел так, словно его огрели пыльным мешком. Он крепко закрыл глаза, резко качнул головой, открыл глаза, уставился на Бутби.

— Ты хочешь что?

— Зажать тебе нос. Так иногда поступают копы, когда к ним попадает подозреваемый в употреблении кокаина.

— Господи, ты чем-то обкурился?

— Вопрос неправильный, Гибсон. Вопрос звучит так: что ты нюхал, Гибсон? Нам необходимо точно знать, что ты не подсел на кокаин.

— Кокаин? — Уоттс наклонился вперед. — Вы, на хрен, совсем сдурели?

— Гибсон, пожалуйста, выслушай. Есть веские причины подозревать тебя в убийстве.

Уоттс начал подниматься.

— Пожалуйста, выслушай, пожалуйста, не обижайся. — Бутби знаком предложил ему сесть. — Мы здесь потому, что тревожимся о тебе, а не подозреваем тебя.

Уоттс опустился в кресло, не отрывая взгляда от Бутби. Глаза потемнели. Лицо так напряглось, что казалось, разорвется кожа на скулах.

Бутби продолжил:

— Ина, судя по всему, толкала кокаин, и прозвище одного из ее клиентов — Тини. Ина повесилась на басовой фортепьянной струне, и именно такие заменили в твоем рояле. Старые струны оставались у тебя.

Уоттс откинулся на спинку кресла. Сложил руки на груди, чуть повернувшись влево, к окну. Ничего не сказал.

— Предполагаемая предсмертная записка найдена в машинке для стенографирования. Ты знаешь, как пользоваться такими машинками. И у тебя случаются носовые кровотечения. Причин для них много, в том числе и употребление кокаина.

Уоттс продолжал смотреть в окно.

— Ина стенографировала переговоры о сделке со следствием ее поставщика, поэтому знала, что ее дни сочтены. Ты знал о сделке со следствием. И что все это значит? Я надеюсь, что ничего. Тини мог быть кто-то еще. Я здесь, потому что я твой друг и судья. Судейский кодекс говорит, что я не должен никому ни о чем сообщать, пока нет уверенности, что ты сделал что-то предосудительное. Пока в курсе дела только один человек — Арти. Кодекс говорит, что я должен предпринять адекватные меры, поэтому я здесь.

Уоттс повернул голову к Бутби. Его глаза сверкнули.

— Ты называешь обвинение в убийстве адекватными мерами?

— Именно так, — энергично кивнул Бутби. — Я хочу ошибиться. Я рискую нашей дружбой, потому что тревожусь. Если ты не употребляешь кокаин, мы с Арти ошиблись и я встану на колени и буду вымаливать прощение.

Уоттс посмотрел на меня первый раз, и с таким ледяным взглядом я никогда не сталкивался, потом вновь повернулся к Бутби.

— Ина, возможно, продавала кокаин кому-то из знакомых стенографистов или тому, кто каким-то образом научился писать на машинке для стенографирования. И Тини достаточно распространенное прозвище.

Бутби кивнул.

— Ты абсолютно прав. Следующий момент. В квартире Ины после ее смерти не пылесосили и не проводили влажной уборки. Если ты не сможешь снять с себя подозрения или если у меня останутся сомнения, я обращусь в полицию, и они проверят квартиру — и тебя — на образцы ДНК.

Уоттс смотрел на Бутби. Бутби — на Уоттса. Я переводил взгляд с одного на другого. Все молчали. От напряжения воздух насытился озоном, совсем как перед вспышкой молнии: я его чувствовал.

Бутби шевельнулся.

— Если ты постоянно употребляешь кокаин и я зажму тебе нос — черт, если хочешь, сам зажми себе нос, — ты почувствуешь сильную боль и потечет кровь. Если не употребляешь — не потечет. Пожалуйста, помоги нам обоим.

Уоттс вновь смотрел в окно. В комнате воцарилась тишина. И чем дольше она царила, тем сильнее крепли мои подозрения.

Наконец Уоттс посмотрел на Бутби.

— Ты не зажмешь мне нос, Линвуд. — Он возвысил голос. — Никто не зажмет мне нос. Этот разговор я полагаю оскорбительным, еще ни от кого я не слышал таких гадостей. — Его лицо побагровело. — Как я понимаю, вы уже уходите? — Последние слова он просто выплюнул.

Бутби, похоже, ждал такого поворота.

— Нет, если только ты не вышвырнешь меня из своего дома. Возможно, ты злишься, потому что я обидел легкоранимого и ни в чем не повинного человека, но, возможно, причина в том, что я загнал в угол далеко не агнца. Я должен знать, в чем причина. Пожалуйста, Гибсон.

Уоттс вскочил.

— Вон отсюда, Бутби! Убирайся из моего дома и прихвати с собой своего лакея! — проревел он.

Он возвышался над нами горой, страшный в ярости, но ни Бутби, ни я не шевельнулись. Вены на его шее вздулись, пульсировали. Он дышал быстро и тяжело, его трясло, он сверлил Бутби взглядом. Капля крови упала из одной ноздри. Рука метнулась в карман и достала носовой платок. Кровь закапала сильнее. Он вытер ее, посмотрел на носовой платок, потом на Бутби, снова на носовой платок. Мгновением позже глаза заблестели от влаги. Он продолжал смотреть на носовой платок. По щекам покатились слезы, а из носа уже текла кровь. Он приложил платок к носу и упал в кресло. Платок закрывал лицо, тело сотрясалось от рыданий.

Бутби медленно поднялся и положил руку на плечо друга.

— Гибсон, найди себе адвоката. Пожалуйста. — Махнул мне рукой, и я последовал за ним к двери.

В следующий вторник я сидел в библиотеке, наслаждаясь законами штата Мэн, регламентирующими право пользования дорогой, проложенной на чужой земле, когда секретарша сказала мне, что Бутби хочет видеть меня в парке. Я нашел его около пруда. Он выглядел мрачным, поэтому я решил поднять ему настроение.

— Привет, судья. — Я указал на трех канадских гусей, которые плыли по пруду. — Вы знаете, как отличить канадского гуся от канадской гусыни?

— Я не знаю, Арти. И как отличить канадского гуся от канадской гусыни?

— Просто: гуси бело-серо-черные, а гусыни — черно-серо-белые.

Бутби приподнял левую бровь, посмотрел на меня, хмыкнул, чуть улыбнулся и покачал головой.

— Арти, каким образом тебе вообще удалось сдать экзамен на адвоката?

Что ж, мой замысел в определенной степени сработал. Он какое-то время смотрел на гусей, потом достал пачку сигарет, чтобы побаловать себя единственной за день. Руки двигались неторопливо, и он молчал. Я тоже.

Наконец он заговорил:

— Я только что узнал, и ты, пожалуйста, никому не говори, что Гибсон Уоттс взял отпуск, чтобы пройти четырехнедельный курс реабилитации. — Он сунул сигарету в рот, закурил.

Я кивнул. Лечение от наркотической зависимости ставило крест на судейской карьере Уоттса и, возможно, становилось веским доводом для обвинения в убийстве.

— В субботу, высадив тебя из машины, я поехал в полицию штата, — продолжил Бутби. — Рассказал следователю, что мы выяснили. И после этого практически не мог спать. — Он затянулся, выпустил дымное колечко. — Что ты вынес из этой истории, Арти?

— Подозрительность к совпадениям — это хорошо.

— Точно. И развивать логическое мышление тоже неплохо. За несколько последних дней мы с тобой логически проанализировали улики и, вероятно, раскрыли преступление, если на то пошло, крайне одиозное, если позволишь перефразировать Шерлока Холмса. Действительно, если судья встает на кривую дорожку, хуже его преступника быть не может. И мы с тобой ни в чем не уступили Холмсу, так? И у нас восторжествовала логика. А все потому, что мы юристы, и ради этого нас и учили. Вроде бы я должен светиться гордостью, так? Тогда почему настроение у меня хуже некуда?

Устоять я не смог: никому не позволил бы проявить себя лучшим знатоком творчества Конан Дойла.

— Потому что, как однажды сказал Мориарти Холмсу, ситуация стала невозможной. Другими словами, из нее нет удовлетворительного выхода.

— Это правда. — Он стряхнул пепел с кончика сигареты. — Но вот что меня тревожит. — Еще одна затяжка. — Раз уж мы заговорили о Шерлоке Холмсе, помнишь «Медные буки»?

Что ж, этим он меня уел.

— Нет, — признал я.

— Тогда позволь просветить тебя моей любимой холмсовой цитатой. — Он улыбнулся, но очень невесело. — «Преступление — обычное дело. Логика — редкость. Поэтому сосредоточиться лучше на логике, а не на преступлении». Что ты об этом думаешь, Арти?

Я понятия не имел, к чему он клонит, поэтому просто пожал плечами.

— Это выдумка, как и сам Шерлок Холмс. — Он помолчал, вновь посмотрел на гусей. Собирался с мыслями. — Ину убили, Арти. Убили. Раньше я сталкивался с убийствами только в зале суда, где всего лишь контролировал процесс, гарантируя, что обвиняемого будут судить честно и беспристрастно. А в судебном процессе чем меньше эмоций, тем лучше. Среди моих знакомых никогда не было ни убитых, ни тем более убийц, поэтому я никогда не испытывал такого ужаса. Никакой триумф логики, никакой интеллектуальный прорыв не может сдержать мою реакцию на весь этот кошмар. Не может притушить ярость, которую вызвала у меня смерть Ины, или мое сочувствие к Эмми, или, если на то пошло, злость на Гибсона, моего друга, на то, кем он стал.

Бутби повернулся ко мне.

— И вот что я из этого вынес, Арти. Нами движут эмоции — не интеллект. Чистая логика стерильна, лишенное эмоций убежище для некомпетентных людей. И в итоге самое важное — как мы способны чувствовать, а не думать.

Тут во мне что-то шевельнулось.

— Шерлок Холмс был кокаиновым наркоманом, так?

Он посмотрел на меня. Его брови поднялись.

— И холостяком.

Он бросил сигарету на землю и медленно растер каблуком. Когда закончил, шагнул ко мне и ткнул кулаком в плечо.

— Пошли, я угощу тебя ленчем.

* * *

Давние поклонники Шерлока Холмса и доктора Ватсона Джон Шелдон и Гейл Линдс — партнеры в писательстве и в жизни. Они живут в сельской части штата Мэн, где и разворачиваются события рассказа «Триумф логики». Главный герой истории, судья Линвуд Бутби, своим появлением обязан Джону Шелдону, который в свое время работал прокурором, криминальным адвокатом и даже судьей в штате Мэн, а также был приглашенным профессором в Гарвардской юридической школе. Сейчас он пишет первый детективный роман, в котором расследование поведут, естественно, судья Бутби и Арти Моури. Упомянутая в рассказе пианистка Джулия Остриан — героиня книги Гейл «Мозаика». Гейл — автор шпионских триллеров, попадавших в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Ее новый роман «Книга шпионов» стал по версии «Литературного журнала» одним из лучших триллеров года. Вместе с Дэвидом Морреллом она основала Международную организацию писателей, работающих в жанре триллера, и является членом Ассоциации сотрудников разведки.

Читателям предлагается поискать в этом рассказе зацепки к сюжету: доктор Ватсон убил возлюбленную Шерлока Холмса, Ирен Адлер, и его преступление раскрыто совместными усилиями Майкрофта — брата Шерлока Холмса и — надо же — главного врага Холмса, Мориарти.

 

Последнее дело Шейлы Лок-Холмс

Лора Липпман

Перевод В. Вебера

Много лет спустя, если люди пытались подтрунивать над ней по поводу того лета, когда Шейла — ей как раз исполнилось одиннадцать — открыла свое детективное агентство, она всегда меняла тему разговора. Собеседники думали, что она стесняется: то лето она проходила в шляпе с двумя козырьками и ушами, спортивном костюме и поясе для инструментов, рекламируя свои услуги под именем Шейлы Лок-Холмс, лишь чуть изменив свою фамилию. На самом деле ее звали Шейла Лок-Уайнер, но с такой фамилией хватало хлопот и в реальной жизни. Единственное преступление, которое она раскрыла, касалось пропажи одного номера «Уолл-стрит джорнэл» ее отца, и в конце лета агентство благополучно закрылось.

А кроме того, началось все не со шляпы с двумя козырьками, хотя ее родители придерживались иного мнения. Агентство она открыла до того, как нашла шляпу на материнской половине гардеробной, в коробке, набитой старыми вещами. Поскольку ее мать Решительно Выступала Против Беспорядка — она говорила это часто, обычно обращаясь к отцу Шейлы, который, вероятно, горой стоял за беспорядок, — эта никоим образом не промаркированная коробка особенно заинтересовала Шейлу. В ней и нашлась шляпа охотника на оленей, хотя девочка не знала, что она так называется, совершенно вылинявшая оранжевая футболка с надписью «ЗАЛЕЗАЙ НА СКАЛУ», небесно-синий плащ с красной клетчатой подкладкой и серебряный браслет с брелоками.

Она отнесла коробку матери, которая сказала Шейле, что той положено уважать личное пространство других и не рыться в их вещах.

— Мы об этом уже говорили, Шейла. Помнишь? Ты обещала, что больше этого не повторится.

— Но я должна практиковаться в поиске вещей, — возразила Шейла. — Это моя работа. Можно я возьму футболку? Она такая же крутая, как и футболки, которые люди покупают в «Аберкомби», только еще лучше, потому что действительно старая.

— Разве ты не хочешь взять и плащ? И браслет с брелоками? Я думаю, эти вещи опять входят в моду.

Шейла предпочла вежливо промолчать. Ее мама не относилась к тем матерям, которые держали руку на пульсе современной моды. Она только думала, что держит.

— Мне нравится шляпа. Такая же, как в книге, которую постоянно читает папа: с ней он хочет поработать, если она когда-нибудь станет фильмом.

На лице матери отразилось недоумение.

— О Шерлоке Холмсе?

— Нет, об одном из этих глупых людей, которые воевали за Юг в Гражданской войне.

— Глупых людей?

— Остолопов.

— Остолопов… ох нет, Шейла, книга не об этом. Но да, герой «Заговора остолопов» носит дурацкий колпак. И все записывает на таблички, примерно так же как ты.

Шейла, конечно же, мать поправила:

— Я все записываю в разлинованные блокноты. Как Гарриет Уэлч из «Шпионки Гарриет».

Она все-таки взяла шляпу, из вежливости. Взрослые думали, что они всегда отзывчивы к чувствам детей, но Шейла верила, что на самом деле все наоборот. Она с нежностью относилась к матери, которая по-своему многое чувствовала и многое прощала отцу, вечно витающему в облаках, с головой уходя в фильм, который монтировал. Он принимал участие в создании нескольких знаменитых фильмов, но работал в мастерской, а не на съемочной площадке, рядом с кинозвездами; он находился от них так же далеко, как Шейла, когда она смотрела фильм на мониторе компьютера, поэтому в школе никто не считал ее отца крутым. Ее мать работала адвокатом, что определенно не тянуло на крутизну. На занудство тоже не тянуло. Работа как работа.

Шейла иногда ездила в мастерскую отца, в центр города, на Канал-стрит. Обычно такое случалось в школьные каникулы, которые в юридической фирме матери выходными не считали, или летом, потому что родители этот период времени называли хаосом для родителей. Хаоса хватало и в то лето, когда Шейле исполнилось одиннадцать. В такие дни Шейла и ее отец ехали на поезде, что очень раздражало отца, потому что шел поезд со всеми остановками, не как утренний экспресс. Шейле дополнительные остановки только нравились.

Ее отец работал на компьютере «Мак» с большущим экраном, и это было очень интересно… во всяком случае, первые полчаса. Шейла даже начинала думать, что, возможно, тоже станет монтажером фильмов. Она наслаждалась лекциями отца о вариантах, между которыми ему приходится выбирать, о том, как иной раз он обращал внимание режиссера на уже вроде бы выброшенные эпизоды, сравнивал монтаж фильма с приготовлением обеда исключительно из того, что имелось в наличии в кладовой. Но работа эта была очень медленной и нудной. Шейла начинала скучать, шла в столовую, где лежали бесплатные бублики, или спрашивала, за каким компьютером можно посидеть, или играла на отцовском мобильнике. Но гораздо чаще доставала книгу — какой-нибудь детектив или что-нибудь о магии.

«Ты с детективами неразлейвода», — шутил отец. Но она не читала все без разбора. Начала с самой первой книги сериала «Энциклопедия Браун» и очень старалась не жульничать, заглядывая в решения на последних страницах книги, но иногда пропускала зацепки. (Откуда могла знать, что сражение при Бул-Ране южане называли битвой у Манассаса?) Она прочитала книги Зилфы Китли Снайдер, которые напоминали детективы, и «Шпионку Гарриет», и продолжение — «Долгий секрет», — которое ей понравилось даже больше. Несмотря на шляпу с двумя козырьками, Шерлока Холмса она не читала. Не читала и Нэнси Дрю. Шейла ненавидела Нэнси Дрю, которая напоминала ей одна девочку из ее класса, и не только благодаря рыжим волосам. Как и у Нэнси Дрю, у Тристы было две подруги, Кейтлин и Гармони, которые только и делали, что расхваливали Тристу. «Ох, Триста, — стонали они, — ты такая умная, ты такая красивая, твоя одежда лучше, чем у всех». Они повторяли это снова и снова, и каким-то образом их слова становилась явью. Но, разумеется, только не в глазах Шейлы.

Шейла рассказывала отцу о Тристе и ее подругах, потому что ее отца интересовало, почему люди поступают так или иначе, тогда как мама считала подобные разговоры сплетнями и запрещала их. Вместе со «Сплетницей». Ее отец говорил, что это психоанализ, и сплетни не беда, если только они не становятся «игрой в сплетни», как в «Последнем круизе „Шейлы“», фильме, который ему особенно нравился. Шейла делала вид, что этот фильм тоже ей нравится, раз ее отец придавал ему такое значение. Ему требовалось, чтобы ей нравились такие фильмы, как «Последний круиз „Шейлы“», «Тропы славы», «Маккейб и миссис Миллер», «Великолепные Амберсоны», «Перекресток Миллера» и «Забавные кости». И она убеждала его, что ей эти фильмы нравятся, и никогда не говорила, что «Забавные кости» ее пугали, хотя вроде бы это комедия, и она совершенно не понимала, о чем говорили в «Перекрестке Миллера», сколько бы раз ни смотрела этот фильм.

— Все равно что у Тристы есть собственная пиар-фирма, — говорил отец Шейлы.

— Пуэрто-риканская?

— Что?

— Так они называли Акул в Вестсайдской истории. Пиар. — Отец показывал ей этот фильм по телевизору, предлагая обратить внимание на цвет неба в тот момент, когда Тони шел по переулкам и пел о Марии. Он критически относился к монтажу фильма, пусть и получившего премию «Оскар». «Награды ничего не значат», — сказал ей отец, хотя его награды — правда, «Оскар» в их число не входил, — красовались на стенах кабинета.

— Ах вот ты о чем. Нет, я говорю про аббревиатуру, образованную от «public relations». Пиарщики — это люди, которых нанимают другие люди, чтобы первые рассказали всем, какие вторые великие.

— А мне нельзя нанять такого человека? Вместо няни? Можешь ты нанять мне человека, который расскажет всем, какая я великая?

Отец рассмеялся. Но Шейла говорила серьезно. В пятом классе она отучилась не без проблем и боялась шестого. Она не могла с уверенностью сказать, что старинная футболка с надписью «ЗАЛЕЗАЙ НА СКАЛУ» решит ее проблемы, хотя надеялась, что положит начало их решению. Но насколько все упростилось бы, если б в школу пришел человек и рассказал всем, какая она великая. Шейла Великая. Так называлась книга, написанная Джуди Блюм, но тут Шейла разом погрустнела, потому что Шейлу из той книги язык не поворачивался назвать великой.

Однако Шейла не отдавала себе отчета в том, каким неудачным выдался у нее пятый класс, пока родителям не позвонили из школы, предложив прийти на собрание перед следующим учебным годом. «Чтобы убедиться, что мы говорим на одном языке, когда речь идет о поведении Шейлы». Она узнала об этом, когда подслушивала по телефону в спальне родителей, и отец поймал ее с поличным.

— Подслушивающие ничего хорошего о себе не услышат, — указал он.

— Это часть моей работы. Я должна быть в курсе всего. Именно так мне удалось выяснить, что произошло с твоим еженедельником. Я услышала, как управляющий пожаловался швейцару, что люди подписываются на периодические издания и не забирают неделями, поэтому он решил выбрасывать их, если люди не спускаются и не уносят свои газеты и журналы до девяти утра.

— Я спускаюсь к девяти.

Она задержала взгляд на отце.

— Практически никогда. Ты уходишь на работу к десяти или к одиннадцати, а вечером возвращаешься, когда я уже в постели.

Он дал ей рассказ Саки, который, вероятно, имел отношение к той жидкости, которую ее мать пила из маленького графина в ресторане, где подавали суши. Кот Тобермори научился говорить и выбалтывал чужие секреты, и люди решили его отравить. Ничего у них не вышло: его убил в драке другой кот, но взволновало Шейлу как раз не это. Она знала, как сделать так, чтобы тебя не отравили. Для этого всего лишь требовалось, чтобы кто-то пробовал твою еду первым. Она также решила: если ей разрешат завести кота, она назовет его Тобермори, но звать, конечно, будет Тоби. Подумала, а не изменить ли имя набивной бело-серой кошки, которая досталась ей в наследство от матери, но пришла к выводу, что это неправильно — менять кому-то имя в столь почтенном возрасте. Ее матери было пятьдесят, то есть материнским набивным игрушкам… почти пятьдесят. Еще раньше Шейла хотела изменить свою фамилию. В прошлом году спросила, может ли она зваться Шейла Лок вместо Шейла Лок-Уайнер. Заявляла, что девочка должна носить девичью фамилию матери, и это правильно с точки зрения прав женщин. Но мать сказала, что такое изменение обидит отца, что он вырос с такой фамилией и от Шейлы требуется одно: вежливо напоминать людям, как произносится ее фамилия, Уайнер.

Как будто это звучало лучше.

Раскрыв дело о пропаже отцовского еженедельника, Шейла почувствовала, что ей необходимо начать новое расследование. Она написала небольшое объявление, рекламируя свои услуги, но управляющий отчитал ее, сказав, что такие объявления вешать в коридорах запрещено. В доме, где проживала ее семья, действовало множество подобных правил, чуть ли не больше, чем в школе. Например, никаких курьеров и посыльных дальше вестибюля не пускали. Отчасти и по этой причине газеты и журналы оказывались на большом столе, а потом их выкидывал злобный управляющий.

Жильцы дома всегда говорили, что это очень хорошее правило и благодаря ему дети могут спокойно ходить по дому и никогда не встретят постороннего человека. Но детей в доме было немного и Шейла с ними не дружила, поэтому с радостью обменяла бы это правило на возможность получать еду из китайского ресторана прямо у двери и есть ее еще в пижаме. Это же так уютно: есть китайскую еду с родителями, когда все одеты только в пижамы, — но поскольку кому-то приходилось спускаться вниз, ничего такого не получалось. Да и вообще они редко обедали всей семьей, потому что ее отец работал допоздна. Говорил, что он сова и ничего не может с собой поделать. Иногда мать ела вместе с Шейлой, иногда выпивала стакан вина, пока Шейла обедала в одиночестве. В их квартире была номинальная столовая, но по назначению она использовалась редко, выглядела очень уж обязывающей. А они, по словам отца, предпочитали неформальную обстановку. Поэтому обходились кухней — яркой и веселой.

Но все остальные, гости и незнакомцы, обожали столовую за пугающие ярко-алые стены и люстру, которую ночью не составляло труда принять за монстра. «Это прекрасная квартира». Так говорили все, едва переступив порог. «Какая прекрасная квартира!» Они хвалили вкус родителей. Они восторгались книжными полками, маленьким кабинетом, который родители делили между собой, полами, между прочим, из паркета, и Шейла выяснила, что это не сорт маргарина. Если ее мать вела кого-то по коридору в который выходили двери спален, она извиняющимся тоном обычно говорила: «Спальни у нас скромные». Шейла чувствовала, что эти слова только подогревали интерес к спальням. Размерами они не впечатляли, шкафы оставляли желать лучшего, так что самую маленькую из трех, посередине, родители превратили в гардеробную. Отцу досталась одна половина, а матери — вторая. Шейле пришлось довольствоваться крохотным стенным шкафом в ее спальне.

В то лето, когда ей исполнилось одиннадцать, она начала проводить много времени в гардеробной, где и нашла шляпу с двумя козырьками, принадлежащую матери.

— Ты пользовалась успехом? — спросила она, вращая шляпу на указательном пальце. — В моем возрасте?

— Отчасти. Об особом успехе говорить не могу, но друзей мне хватало.

— Ты была хорошенькой? — В школе, где она училась, ее мать относилась к категории старых. Собственно, старых мам набиралось не так уж и мало, но ее была одной из самых старых.

— Я так не думала, но, наверное, на самом деле выглядела неплохо. Блестящие волосы, обаятельная улыбка. Когда я смотрю на свои фотографии того времени, мне хочется дать себе пинка за то, что не осознавала, какая я хорошенькая. Не делай той же ошибки, Шейла. В любом возрасте, оглянувшись на десять лет назад, ты готова убить за то, чтобы выглядеть как тогда.

— Не хочу я выглядеть как в год. Я была толстая и без волос.

Мать рассмеялась.

— Позже, конечно. В тридцать женщина хочет выглядеть как в двадцать. И так далее.

Волосы у Шейлы блестели, и она полагала, что улыбка у нее обаятельная, но этого определенно не хватало, во всяком случае для школы. Наверное, в те годы, когда в школу ходила мама, все было проще. Опять же она росла в Огайо.

Шейла проводила в гардеробной целые дни, а ее няньку это нисколько не волновало. Летом нянька ей досталась старая, не хотела никуда ходить, сама часто бегала по врачам, отсюда и следовали жалобы родителей на «летний хаос». Шейла обнаружила, что может подслушивать разговоры родителей, прокравшись в гардеробную поздним вечером после посещения туалета. Иногда они говорили о ней. Не хорошее и не плохое, поэтому ее отец, похоже, ошибался, утверждая, что при подслушивании ничего хорошего не услышать. Ее родители тревожились из-за школы. Говорили об обидчиках и детях, пользующихся популярностью. Всплыла и Триста. Конечно же, из стана обидчиков. Более того, из самых плохих обидчиков, за которых грязную работу выполняют другие. Ее волосы тоже блестели. То есть блестящие волосы — атрибут популярности, но их одних не хватало, чтобы человек пользовался успехом. В своем разлинованном блокноте Шейла начала составлять список необходимого для популярности, и получилось у нее следующее:

1) «Блестящие волосы;

2) обаятельная улыбка (никаких брекетов, блеск для губ);

3) красивая одежда;

4) обходительность со всеми и грубость как минимум к одному человеку».

5) Продолжение следует…

Она продолжала обыскивать гардеробную. Ее отец сберегал все. Все! Запонки-одиночки, ключи от неизвестно каких дверей, кольца для ключей без единого ключа, старые визитки. Хранил даже коробку с младенческими вещами Шейлы, ничего особенного, но он их хранил. Очень раздражала ее эта одежда, особенно ползунки в цветах «Янкиз». Никто не покупает девочкам бейсбольные ползунки!

Но самая интересная находка ждала ее в шкатулке с драгоценностями матери, в которую Шейле залезать не полагалось. Там лежала красивая гравированная визитка с фамилией ее отца, фамилией какой-то женщины и адресом в центре города, на Чембейрс-стрит. Она не знала, что ее отец занимался каким-то бизнесом с женщиной, которую звали Хло Бизер. Шейла никогда не встречала Хло Бизер, отец никогда ничего о ней не говорил. Визитка смотрелась отлично: кремовая, из плотной бумаги, с тонкой зеленой линией вокруг имен и фамилий. Бизер — какая отвратительная фамилия. Только очень красивый человек мог выжить с такой фамилией.

Визитка скрепкой удерживалась на фотографии. Ее отец, с усами и более длинными волосами, наклонялся к блондинке. Сзади виднелись пальмы, он и блондинка салютовали фотографу стаканами с каким-то ярко-оранжевым напитком, а за пальмами полыхало оранжевое небо.

— Папа, кто такая Хло Бизер? — спросила она отца в поезде, когда они возвращались с его работы. Шла последняя неделя ее летних каникул, и в душном, жарком вагоне воняло потом.

— Откуда ты знаешь это имя? — спросил он.

— Я нашла визитную карточку с ее именем и твоим.

— Где?

Почему она солгала? Инстинктивно. Инстинктивная ложь вызывала в школе проблемы. Шейла брала вещи. Лгала об этом. Но как она могла сказать правду о том, что брала вещи? Как кому-нибудь объяснить, что бумажник Тристы с золотыми и светло-коричневыми завитками, напоминавший пирожное с орехами, показался Шейле магическим. Показался талисманом: это слово она почерпнула из книг Эдит Несбит и Эдварда Игера — писателей, которых ее отец ставил выше Джоан Роулинг. Будь у нее такой бумажник, она стала бы могущественной. И она повела себя очень тактично. Возможно, потому ее и поймали: вынула все деньги, кредитные карточки и остальные личные вещи и переложила в сумочку Тристы, а себе взяла только бумажник. Семья Тристы была богатой-пребогатой. Бумажник для нее ничего не значил. Она бы купила новый через месяц-другой. Тогда как у семьи Шейлы достаток был средним, по словам ее родителей. Но на жизнь им хватало и они не испытывали никаких неудобств, разве что смущал дизайн столовой.

От нее не ждали, что она будет рыться в вещах. Но от нее и не ждали, что она откроет шкатулку с драгоценностями матери, которая стояла на туалетном столике, отделявшем захламленную отцовскую половину гардеробной от половины матери, где царил полный порядок.

Она решила признаться в меньшем преступлении.

— Я нашла ее в коробке с твоими запонками и прочим старым хламом.

— Не следует тебе рыться в вещах других людей, Шейла.

— Почему? У тебя есть секреты?

— Я имею право на личное пространство. Ты бы хотела, чтобы я заходил в твою комнату и копался в твоих вещах?

— Я бы не возражала. Я спрятала свой блокнот с записями. Тебе его никогда не найти. — Этот урок она вынесла из «Шпионки Гарриет»: дневник надо хранить так, чтобы никто до него не добрался, даже если в нем нет никаких пикантных подробностей. — Кто такая Хло Бизер?

Ее отец вздохнул.

— Думаю, ты знаешь, что я уже был женат. До твоей матери.

Она знала, но не придавала этому значения. Ее это не касалось никаким боком.

— Она заказала эту визитку, когда мы поженились и стали жить вместе. Мы разослали ее всем нашим друзьям. Свадьбу мы не устраивали, но хотели, чтобы наши друзья знали, где мы поселились.

— Она стала Бизер-Уайнер?

Он рассмеялся, словно Шейла задала нелепый вопрос.

— Хло? Нет. Нет. Она не захотела становиться Уайнер. — Он вновь рассмеялся, но уже другим смехом.

— Она умерла?

— Нет. С чего ты так решила?

— Не знаю. Вы развелись?

— Да.

— Почему?

— Странное дело, Шейла, но я действительно не помню. Мы поженились очень быстро. Может, не до конца все продумали. Ты готова к школе? У тебя есть все необходимое? Или нам надо еще разок заглянуть в магазин?

Она понимала, что отец хочет сменить тему. И позволила ему.

Но, вернувшись домой, сразу пожелала выяснить, а известна ли матери эта экстраординарная подробность жизни ее отца.

— Ты знала, что папа уже был женат? — спросила она мать, когда та пришла с работы. — На какой-то женщине, которую звали Хло Бизер?

— Да, — ответила мать. — Я это знала. И ты тоже. Мы тебе говорили, давным-давно.

— Может, и знала, но, наверное, забыла.

Мать посмотрела на отца, который читал «Уолл-стрит джорнэл» у кухонного стола. Поскольку он привез Шейлу, то есть пришел домой рано, они заказали обед в «Сити дайнер».

— А почему вспомнила сейчас?

Прежде чем Шейла успела открыть рот, ответил отец:

— Она нашла визитную карточку в коробке с моим хламом. Я сказал ей, что она должна уважать личное пространство других, и она пообещала, что будет. Так, Шейла?

— Так, — ответила Шейла, хотя и не помнила, что давала такое обещание. — И фотографию. Я нашла визитку и фотографию, сцепленные скрепкой.

— Тебе положить сладкие картофельные чипсы, Шейла? — спросила мать.

— Да, с коричным сахаром.

В тот вечер, когда мать укладывала ее в постель, Шейла думала о лжи. От нее требовали не лгать, даже если это имело смысл. А если кто-то повторял ее ложь? Ее отец сказал, что она нашла визитку в его коробках, хотя на самом деле визитка обнаружилась в шкатулке для драгоценностей, прикасаться к которой ей строго-настрого запрещали. Разве ее мать не помнила, что визитка с фотографией лежат там? Сверху, на самом виду. Она посмотрит, будут ли они лежать там и завтра утром. Ее мать открывала шкатулку каждый рабочий день, брала золотые цепочки и серебряные браслеты. Ее мать уделяла украшениям особое внимание. На выбор украшений у нее уходило больше времени, чем на макияж. «Старому лицу нужна красивая оправа», — смеясь, говорила она. Лицо у матери действительно было старым. Шейла сожалела об этом, но куда деваться? Она видела, что когда-то у матери было среднесимпатичное лицо, а она сама — среднепопулярной. Но сейчас ее мать никак не тянула на красотку. А жаль. У Тристы мать оставалась красоткой.

— Мама, я залезла в твою шкатулку с драгоценностями.

— Я это уже поняла, Шейла. Ничего страшного. Хорошо, что ты честна со мной. Это первый шаг. Сказать правду.

— Почему ты хранила там эту визитку?

— Что?

— Визитку, с фотографией.

— Ох, ты знаешь, как это трудно: держать все вещи в порядке.

Да, свидетельство тому — отцовская сторона гардеробной. Но на материнской стороне все не так, на каждой коробке с обувью полароидная фотография туфель, которые внутри, одежда развешана по виду и цвету. Найти что-либо на материнской стороне — сущий пустяк.

— Папа думал, что она из его коробок.

— Вероятно, так и было.

— Ты тоже роешься в чужих вещах, мама?

Она не ответила, во всяком случае сразу.

— Рылась. Но это неправильно, Шейла. Больше я этого не делаю. — И она поцеловала дочь, пожелав ей спокойной ночи.

Двумя днями позже Шейла отказалась от фамилии Лок-Холмс. Шляпу охотника на оленей оставила на крючке в своем стенном шкафу, практически пустой разлинованный блокнот бросила в мусоропровод и рассталась с поясом для инструментов, который носила из уважения к шпионке Гарриет. Сказала матери, что все-таки хотела бы носить браслет с брелоками, потому что такие браслеты вновь вошли в моду. Она надела его в первый день школьных занятий. Вместе со старой материнской футболкой. Шестой класс начался лучше, чем она предполагала, и она начала надеяться, что однажды станет как минимум среднепопулярной. Как и ее мать, она могла похвастаться блестящими волосами и обаятельной улыбкой. Как и отца, ее отличали мечтательность и рассеянность, свойственные тем, кто живет в собственном мире. Могло быть гораздо хуже.

Мать Шейлы к мечтательницам не относилась. Не принимала участия в разговорах о том, почему люди делали то, что делали. Не останавливала фильмы, чтобы обратить внимание Шейлы на цвет неба или объяснить, почему доктор Ужас может лечь в одной одежде, а секундой позже встать в другой. Но иногда правота была на ее стороне, в чем Шейла убеждалась с каждым прожитым годом. В тридцать ей предстояло вздыхать от зависти, глядя на свое двадцатилетнее лицо. В сорок — мечтать о тридцатилетием.

Но Шейла знала, что желания вернуться в то лето, когда ей было одиннадцать, у нее не возникнет. И если кто-то заводил разговор о том, как она носила шляпу с двумя козырьками и основала собственное детективное агентство, она меняла тему, и не потому, что стеснялась. Просто не хотелось ей вспоминать, какой грустной выглядела ее мать в тот вечер, когда призналась, что рылась в чужих вещах. Ее так и подмывало сказать матери: «Он же хранит все! Это не имеет значения!» У нее возникло желание спросить мать: «Зачем ты взяла эту визитку? Ты хотела, чтобы он знал, что ты ее взяла? Почему положила туда, где могла видеть каждый день?» И она бы могла спросить отца: «Почему ты ее сохранил? Тебе недостает Хло Бизер? Ты не обрел счастья, женившись на маме? Тебе плохо со мной? И что это за оранжевые напитки?»

Но эти вопросы остались невысказанными. По разумению Шейлы, это тоже являлось ложью, но такую ложь взрослые одобряли.

* * *

Лора Липпман купила шляпу охотника на оленей в Лондоне, когда ей было четырнадцать, и до сих пор хранит ее, хотя и не стала таким же разносторонним специалистом, как Шерлок Холмс, более того, допустила действительно серьезную ошибку, касающуюся произведений сэра Артура Конан Дойла, в своих романах о Тесс Монагэн. Ее романы входили в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк таймс» и завоевали несколько престижных премий. В прошлом она занимала пост президента Ассоциации американских писателей-детективистов. В списке ее произведений шестнадцать романов, повесть и сборник рассказов. Она живет в Балтиморе и Новом Орлеане.

 

Дело пианиста

Маргарет Марон

Перевод Д. Климанова

Это случилось в начале апреля. Колокольчик зазвонил ровно в два часа пополудни. Горничная Алиса провела гостя в дом. Как я и думала, это был доктор Ватсон.

Мужчины не любят демонстрировать скорбь, но я заметила на рукаве его бежевого твидового пиджака черную бархатную ленточку, из чего заключила, что он так и не перестал горевать по миссис Ватсон.

— Я так рада вас видеть!

— Помилуйте, миссис Хадсон! — Доктор вручил Алисе шляпу и трость. — На самом деле мне следовало навестить вас гораздо раньше. Ваше сочувствие — после того как Мэри не стало — меня искренне тронуло… — Он замолчал и с нескрываемым восторгом оглядел гостиную. — В моей жизни столько всего переменилось. А тут все как прежде.

Я только улыбнулась и не стала ему ничего говорить. В те времена, когда доктор Ватсон был моим постояльцем, еще до его женитьбы, мы иногда пили вместе чай в гостиной. Мистер Холмс обычно тоже присоединялся к нам. Не считая того последнего трагического дня. Но, осмелюсь сказать, он бы тотчас заметил мои новые шторы. Мистер Холмс вообще был во многих отношениях человеком очень внимательным.

Зная заранее, что будут гости, я позаботилась о чае. Доктор Ватсон сел за низенький стол, а я налила две чашки дымящегося чая и принесла свежеиспеченные лепешки.

— Надо полагать, его комнаты сданы теперь кому-то еще? — спросил Ватсон.

— Нет, пока не сданы, — ответила я, предлагая гостю варенье из крыжовника.

— Как, до сих пор? Вы не сдаете свои лучшие комнаты почти три года?.. — Доктор был озадачен. — Прошу прощения, миссис Хадсон, что вмешиваюсь в такие материи, но для вашего бюджета это, должно быть, очень серьезная брешь?

— Ну, не такая уж серьезная. Мистер Холмс, перед тем как уехать из Лондона, заплатил до конца года. Более того, уже после вашей женитьбы он сам настоял на увеличении платы. За поврежденное имущество.

— Какое имущество?

— Он весь мой ковер прожег какими-то веществами. И эти следы от лап на обоях — недели не проходило, чтобы сюда не являлись всякие оборванцы. И вы, конечно, помните, как он палил по моей любимой каминной доске, чтобы изобразить на ней инициалы ее величества?

(По правде говоря, я тогда была в таком же негодовании, как и другой мой квартирант, мистер Пауэлл, бухгалтер из Сити. Он жил прямо над мистером Холмсом. Он тогда и забил тревогу.)

Доктор, улыбаясь, положил ложечку варенья на крошечный кусочек лепешки и уверил меня, что он-то все помнит.

— Я дважды писала мистеру Майкрофту Холмсу. Спрашивала, что делать с личными вещами его брата. После первого письма он приехал сюда, посмотрел на всю эту кучу книг и бумаг и сказал, что сейчас у него нет времени с этим разбираться. Сослался на дела государственной важности. Но, я думаю, он просто настолько ленив на любое физическое усилие, что предпочел дать мне чек еще на год.

— Но вы говорили, что писали ему дважды? А на второе письмо он ответил?

— Да, еще одним чеком, тоже на год. Кажется, он так и не может до сих пор принять факт смерти брата. Хочет, чтобы здесь все оставалось по-прежнему, если мистер Холмс — наш мистер Холмс — вдруг надумает вернуться. Я его понимаю, сочувствую… Для меня это тоже была огромная утрата. Но превращать свой дом в музей — это мне не по силам. Миссис Джеймисон и так не может без содрогания пройти мимо его двери. Вы спрашивали об убытках, доктор? Дело не в убытках, а в том, каких душевных сил мне это стоит…

Голос мой задрожал, и глаза наполнились слезами.

Доктор Ватсон, как истинный рыцарь, взволновавшись не на шутку, взял меня за руку.

— Дорогая миссис Хадсон! Я сейчас позову горничную!

— Нет, пожалуйста, не надо. — Я вытерла глаза и принялась было извиняться за свою сентиментальность, но доктор Ватсон, не слушая меня, заглянул в мою чашку и напомнил, что я так и не выпила чаю.

— Понимаю ваше положение, вам очень нелегко. Конечно, он не должен был просить вас об этой нелепой аренде. Признаюсь, что и мне было очень нелегко смириться с уходом нашего друга… но мне, в отличие от вас, не напоминают об этом ежедневно. Давайте я сам поговорю с мистером Майкрофтом?

— Ах, доктор! Я была бы вам так благодарна! — воскликнула я в ответ. — Вы с таким почтением относились к его брату. Уверена, к вам он прислушается. Я купила новый ковер. И каминную доску починили, хотя мастеру пришлось здорово попотеть, чтобы подогнать боковушки под середину. Если бы вещи мистера Холмса отсюда увезли, мы с Алисой устроили бы хорошую уборку и, может, уже с мая нашли нового жильца.

Заверив меня, что позвонит мистеру Майкрофту на следующий же день, доктор Ватсон отведал пирожного с кремом, и весь последующий час мы провели в ласкающих душу воспоминаниях.

— Знаете, мне не хватает приключений, — произнес он со страстью. — Все-таки медицина — скучное занятие по сравнению с криминалистикой. Я уж подумываю расстаться со своей практикой и податься в Америку.

Я не знала, что на это ответить. Мы спустились вниз, и я уже собиралась подать доктору его шляпу и трость, как вдруг колокольчик зазвонил снова.

За дверью стояла девушка, одетая по последней моде. Она все еще держала руку на шнурке звонка. Кажется, она даже испугалась, что ей так быстро открыли.

Я и сама замерла, вглядываясь в ее бледное личико под лихо заломленной соломенной шляпкой.

— Элизабет?..

— Тетя! Помогите мне, пожалуйста… Мне нужен мистер Холмс. Как можно скорее. Он ведь еще здесь?

Прежде чем я собралась с духом, чтобы ответить ей, она уже поздоровалась с моим гостем, которого, несомненно, узнала.

— Вы ведь доктор Ватсон? Бениссимо! Если вы здесь, значит, и мистер Холмс здесь? Меня хотят убить.

— Бедная моя девочка, — промолвил Ватсон.

— Убить? Тебя? — воскликнула я.

Мою племянницу я видела последний раз, когда ей было двенадцать. Брат с семьей жил и работал в нашем родном городе, Эдинбурге. В тот год он умер, и его вдове, итальянке по происхождению, пришлось улаживать дела в Лондоне — тогда она и отправила Элизабет ко мне на месяц.

За это время Холмсу несколько раз приходилось прибегать к услугам уличных мальчишек, или, как он называл их, «нерегулярных полицейских частей Бейкер-стрит». Элизабет его побаивалась. Что не помешало ей однажды, проводив этих грязнуль к мистеру Холмсу, спрятаться за креслом и выслушать их рапорты — до того ей не терпелось узнать, какое отношение имеет вся эта братия к профессии моего жильца. Холмс дал им поручение — следить за какой-то женщиной. И тут Элизабет вылезла из своего укрытия и предложила себя в качестве агента.

Мальчишки подняли ее на смех. Но Холмс оценил и ее изысканное платье, и решительный вид, одним взглядом заставив оборванцев замолчать.

— Коллеги, вы за эту неделю дважды провожали объект нашего внимания до магазина мод. Но мы понятия не имеем, ни что она там делает, ни с кем общается. Мы не можем проникнуть в магазин, не вызвав подозрений. А эта юная леди может. Мисс Элизабет, если ваша тетя мне разрешит, я сам съезжу с вами и подожду вас на улице.

Я бы не согласилась ни на что подобное, не будь это сам мистер Холмс. Элизабет, по его словам, блестяще справилась с заданием. Мне лично ничего бы не сказали фасоны шляп, которые заказывала та дама, но Элизабет описала их так подробно, что Холмс заключил: дама в ближайшее время собирается в Россию. Обладая этими сведениями, Холмс предоставил исчерпывающий отчет своему клиенту.

Элизабет его так восхитила, что он дал ей полкроны, посетовав, что она не может дальше оставаться в Лондоне и по мере необходимости ему помогать.

Потом вдова брата вернулась в Италию. Я стала было с ней переписываться, но она оказалась не слишком общительна. Через год или два она написала, что снова выходит замуж, и с тех пор от нее не приходило ни одного письма. Мои собственные возвращались с пометкой: «Адресат выбыл».

И вот она снова передо мной, моя племянница, уже на десять лет старше, с обручальным колечком на пальце — и с неподдельным страхом в глазах.

— Вы плохо себя чувствуете, — сказал доктор Ватсон. По правде говоря, она была близка к обмороку.

Мы уложили ее на диван в гостиной. Я попросила Алису принести нюхательную соль и приготовить еще чаю.

Немного успокоившись, Элизабет рассказала, что мать ее умерла шесть лет назад. Сама она переехала к дедушке и бабушке в Венецию. Они были гастролирующими музыкантами. Свое проживание у них она оплачивала за счет частных уроков английского.

— Дедушка устроил меня на работу в оперу. Я аккомпанировала солистам, разучивающим свои роли. Там я и встретила Уильяма.

Я взяла ее за руку, потрогала колечко:

— Ты замужем? Уильям — твой муж? Он англичанин?

— Да, — подтвердила она. — Уильям Брекенридж. Пианист и композитор. Вы не слышали «Весну в Венеции»?

Я, конечно, не слышала, но на доктора Ватсона это произвело впечатление.

— Это каприсы, объединенные в сюиту? Мистер Холмс переложил один из них для скрипки. «Мост вздохов», если не ошибаюсь. Боже милостивый! Так вы его жена?

Элизабет даже покраснела, словно стесняясь своей гордости за мужа.

— Надеюсь, это не он хочет тебя убить? — сурово спросил я.

— Нет, конечно! Да! Тетушка, я не знаю… Вот потому мне и нужен мистер Холмс. Я надеюсь на его помощь.

Мне пришлось рассказать ей, что, как это ни печально, великого сыщика больше нет на свете.

— Но что с тобой такое случилось, отчего ты боишься за свою жизнь?

— Все началось после первых английских гастролей Уильяма, через два года после нашей свадьбы. Я думала, у нас начнется второй медовый месяц, а получился кошмар. Он отдалился, совершенно охладел ко мне. В другой ситуации я бы не обратила на это внимания — он всегда замыкается, когда пишет музыку или репетирует… Если б не одно. Меня пытались отравить.

Я пришла в ужас от слова «отравить».

— Отравить? Как?

На секунду в ее карих глазах мелькнул тот, прежний, воинственный огонек:

— Если б я знала как, неужели не смогла бы этому помешать? У меня даже нет уверенности, что это он, но по всему выходит, что больше некому!

Она смотрела на нас так, словно мы были ее последней надеждой.

— Расскажите нам все с начала, — сказал доктор Ватсон. — Быть может, мы сумеем вам помочь.

* * *

— Это началось через два дня после нашего прибытия в Лондон, — сказала Элизабет. Она говорила на безукоризненном английском, но то и дело какое-то слово, фраза, просто музыкальные интонации выдавали годы ее пребывания в Италии. — Уильям снял комнаты — в том пенсьоне, где жил в прошлый раз. Музыканты часто там селятся. В гостиной есть рояль, и, кроме того, неподалеку живет его переписчица.

— Кто, — переспросила я, — переписчица?

— Да, переписчица нот, — ответила Элизабет. — Он еще в первые гастроли в Англии повстречал миссис Мэннинг и с тех пор не раз пользовался ее услугами. Уильям отсылает ей рукописи, а через месяц получает копии. Она очень ответственная, пунктуальная, все делает в срок. И разбирает все его пометки, хотя почерк у него ужасный. А он настолько раздувает проблемы с концертным исполнением, что ему каждый раз нужны свежие ноты.

— Он не играет без нот? — спросил с удивлением доктор Ватсон.

— Играет, конечно, — улыбнулась Элизабет. — Просто не доверяет себе. Однажды он так спутался в концерте Листа, что с тех пор поклялся больше никогда не играть без нот. Обычно я перелистываю ему страницы. Он через одну забывает мне напомнить, что надо перевернуть. Если б я не следила за текстом, он бы все время убегал на две страницы вперед.

Наверное, доктора Ватсона очень интересовали эти музыкальные отступления. Но меня — нет.

— Вернись к делу, Элизабет, — с нетерпением сказала я.

Она только вздохнула.

Вскоре после того как они поселились в Лондоне, мистер Брекенридж играл на приеме у лорда П.

— У нас такой обычай, — сказала Элизабет, — перед концертом есть совсем немного. Хлеб с маслом, бульон… И только вдвоем — чтобы Уильяма, когда он сядет за рояль, не отвлекали никакие посторонние мысли. Потом уже мы ужинаем с другими музыкантами, с концертмейстерами. В тот вечер все было как всегда. Но у меня вдруг закружилась голова, я стала задыхаться. Я списала это на перемену воздуха и не придала этому случаю особого значения — тем более что наутро все прошло. Через два дня повторилось то же самое, и опять я весь остаток недели, до следующего концерта, чувствовала себя отлично. И так каждый раз. До того как мы с Уильямом едим перед концертом — все в порядке. А потом мне становится хуже и хуже, думаю только, как бы дотерпеть до конца. Три дня назад я вообще не могла подняться со стула, пришлось просить о помощи. Так плохо было, что два последних концерта я уже пропустила. Только сегодня пришла в себя — и вот решилась обратиться к мистеру Холмсу… А оказалось, обращаться уже не к кому.

В отчаянии она уткнулась лицом в подушку.

— Погодите, голубушка, — сказал доктор Ватсон. — Мне, конечно, далеко до него, но, наблюдая его методы в действии, я все же кое-что усвоил.

— Да, доктор, я читала все ваши отчеты о раскрытых им преступлениях, — сказала я. Правда, мне все-таки не хватило смелости прибавить, что в паре случаев мистер Холмс шел к истине слишком уж окольными путями, тогда как женщина распознала бы ее с ходу. — Может, мы вдвоем сумеем тебе помочь. А где вы едите эти бутерброды? Кто их делает? Кто подает?

Элизабет описала все в подробностях.

Перед концертами приходила горничная с подносом. На подносе бывала обычно маленькая супница с процеженным бульоном, полбатона хлеба, масло и чай.

— Бутерброды делала горничная? — спросил доктор Ватсон (он уже успел достать из кармана блокнот и попутно делал в нем какие-то заметки).

— Нет, — ответила Элизабет, — я ее отпускаю и сама разливаю бульон, в две совершенно одинаковые чашки. Сама режу хлеб и намазываю маслом. Муж наливает чай, кладет себе и мне по кусочку сахара, добавляет чуть-чуть молока. — Элизабет помолчала, словно ей нелегко было сознаться в каком-то постыдном проступке. — Как это ни ужасно с моей стороны… Три дня назад я попросила его принести платок из спальни. А сама тем временем поменяла местами чашки — вдруг он мне все-таки насыпал что-то в чай, а я и не заметила, хотя слежу за каждым его движением. Но, как я уже говорила, от этого ничего не изменилось. Мне было так же плохо, как всегда. Программа в тот вечер была длинная, я еле досидела.

Доктор Ватсон оторвался от своих заметок:

— Расскажите о вашей горничной.

— Мария родилась в доме бабушки и дедушки. Если бы она задумала сделать мне что-то плохое, она бы давно уже это сделала. К чему было ждать нашего приезда в Лондон? А вот слуга Уильяма, Джорджио, тот сначала меня невзлюбил, после того как мы с Уильямом поженились. Ведь когда в доме появляется жена, меняется весь распорядок жизни, правда?

— Правда, — пробормотал доктор Ватсон. Не сомневаюсь, он думал в ту минуту о тех переменах, что последовали за его собственной женитьбой.

— Потом Джорджио немного смягчился. Они с Марией собираются пожениться, как только мы вернемся в Венецию. И все-таки я первым делом заподозрила их. Но каким образом они могли бы отравить суп, хлеб или чай, не причинив никакого вреда Уильяму? Значит, это он. Кроме него, некому. Но как? И зачем?..

— А нет ли у него другой? — спросила я.

— Нет, тетушка. По крайней мере я в это не верю. Он красавчик, женщины к нему так и липнут, причем независимо от того, со мной он или один. Но, к чести его, он их вообще не замечает. Его родители рассказывали, что он был очень домашним подростком — весь такой худой, нескладный, одни руки да ноги, — и ничто, кроме музыки, его не интересовало. Он и сейчас такой. — На бледном лице Элизабет проступил стыдливый румянец. — Я единственная, кому удалось взять эту крепость.

— Может ли он быть заинтересован в вашей смерти? — спросил Ватсон.

Элизабет улыбнулась и покачала головой.

— Сэр, спросите у тетушки. Мой отец женился по любви, не из-за денег. А все, что он оставил маме, разлетелось за годы ее второго брака.

— А когда у вашего мужа следующий концерт?

— Сегодня. Будем ужинать вместе, как всегда, а потом я буду ему ассистировать. Столько, сколько продержусь. Сегодня программа покороче, чем в прошлый раз, так что, может, и справлюсь. — Она открыла сумочку. — Вот две контрамарки. Я надеялась, что вы с мистером Холмсом согласитесь прийти, и мы бы разыграли нечаянную встречу…

— Блестящая идея, — сказала я, взяв у нее из рук приглашения. Одно я отдала доктору Ватсону, другое оставила себе. — Но еще лучше, если бы я смогла присутствовать при вашем ужине.

Элизабет попыталась возразить, но я ее тотчас остановила.

— Может, он и предпочитает ужинать вдвоем. Но я твоя тетя, которую ты не видела десять лет. Допустим, мы и правда случайно встретились. Разве это не повод зайти к тебе в гости?

— Но я рассказывала Уильяму о вас, — ответила она не очень уверенно, — и мы как раз собирались вас навестить.

— Вот и прекрасно, — сказал доктор Ватсон. — Тогда, если вы с тетей встретитесь случайно, ее желание заглянуть в гости и познакомиться с вашим мужем будет выглядеть совершенно естественно. Вряд ли у него найдется что возразить. И вряд ли он станет что-либо предпринимать на глазах у двоих людей.

Он еще раз расспросил племянницу о симптомах отравления, а потом попросил у меня ключи от комнаты Холмса.

— У него есть заметки о ядах, мне нужно их посмотреть.

Я с радостью вручила ему ключи.

В тот же день, часов в шесть, мы с племянницей отправились в большой и очень привлекательный с виду дом в Уэст-Энде, бывший особняк какого-то пэра. Из дома доносились звуки фортепьяно. Мы миновали холл и очутились в просторной гостиной, где стояли рояль и пианино, клавесин, стойки для разнообразных инструментов и множество расшитых золотом мягких стульчиков. Три стульчика были придвинуты к роялю. На одном сидел представительный джентльмен, на другом — дама помоложе. Оба были одеты богато и со вкусом. Еще одна женщина — в скромной юбке, жакете и блузке с приколотой к воротничку веточкой сирени — сидела за спиной у пианиста, чуть слева от него.

Пианист играл что-то незнакомое.

Едва увидев нас, его ассистентка поднялась, поспешно сняла ноты с подставки и стала убирать в папку.

Музыкант с удивлением посмотрел на нее, оглянулся и тотчас вскочил со стула.

— Элизабет! Я уж боялся, не случилось ли с тобой чего! При твоем самочувствии тебе лучше не выходить из дома одной!

— Случилось то, что я встретила тетю Хадсон, — ответила Элизабет. — Я тебе о ней рассказывала. Мы повстречались в одном салоне, и я уговорила ее сейчас же прийти к нам в гости.

— Чудесно!

Мистер Брекенридж был лет на восемь-десять старше жены. Таким я и представляла себе его по рассказам Элизабет: мужчина весьма и весьма привлекательный, высокого роста, с необычайно длинными пальцами. Но что явилось для меня полной неожиданностью — это теплота его улыбки, непритворная радость, с которой он встретил меня, и то, с какой гордостью он тут же принялся представлять Элизабет гостям.

— Сэр Энтони Стоктон, леди Энн! Позвольте представить вам мою жену Элизабет и ее тетю — миссис Хадсон. Элизабет, сэр Энтони хочет купить у меня одно сочинение, по случаю годовщины свадьбы.

И хотя сэр Энтони произнес все подобающие случаю фразы, от меня не укрылся высокомерный взгляд, которым окинула мою племянницу леди Энн.

— Рада познакомиться, миссис Брекенридж, — сказала она нехотя. — Завидую вам от всей души. У вас такой талантливый муж!

В сочетании с ее улыбкой само слово «талантливый» прозвучало двусмысленно. Но ни сэр Энтони, ни мистер Брекенридж не обратили на это никакого внимания.

Потом Элизабет представила мне миссис Сару Мэннинг — ту самую переписчицу о которой она с таким уважением отзывалась утром. Миссис Мэннинг было около тридцати. Она произвела на меня впечатление женщины умной, скромной, деликатной. Позже я узнала, что она вдова известного пианиста-педагога. Оставшись одна, она стала зарабатывать себе на жизнь срочной перепиской нот. Леди Энн была ученицей мистера Мэннинга и до сих пор поддерживала дружеские отношения с его вдовой.

Стоктоны откланялись, и, пока мистер Брекенридж провожал их к выходу, миссис Мэннинг спросила племянницу:

— Элизабет, как вы себя сегодня чувствуете? Сможете ассистировать?

— Да, мне стало намного лучше, — ответила Элизабет. — Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу и подменили меня вчера и позавчера. — Она указала на папку, лежащую на рояле. — Это сегодняшняя программа?

— Да, — кивнула миссис Мэннинг. — Но мистер Брекенридж попросил меня внести еще кое-какие мелкие правки. Так что я принесу ноты прямо на концерт.

Когда она ушла, мы с племянницей и мистером Брекенриджем поднялись наверх. Он выглядел необычайно воодушевленным — и мы вскоре узнали почему.

— Элизабет, за время всех этих неприятностей я вдруг осознал, что в той вещи, над которой я сейчас работаю, совсем не то настроение. Это ужасно меня огорчало. Только сегодня утром я наконец понял, чего хотел.

— Это то, что ты играл, когда мы вошли? — спросила Элизабет.

Мистер Брекенридж потупился и ничего не ответил.

— А почему миссис Мэннинг тут же убрала ноты к себе в папку? В них есть что-то, чего я не должна видеть?

Мой новоиспеченный племянник — а он сразу настоял, чтобы я звала его по имени, — обратился ко мне словно к давнему другу:

— Тетя Хадсон, она всегда была такой любопытной? Ну сущий ребенок!

Я ответила ему улыбкой.

— Элизабет столько рассказывала мне о том, как ей было хорошо в детстве в Шотландии… И я принял приглашение выступить летом в Эдинбурге.

— Я не бывала там с тех пор, как умер папа, — сказала мне Элизабет. — Но, Уильям, какое это имеет отношение к странному поведению миссис Мэннинг?

— Я играл «Шотландскую рапсодию». Она посвящена тебе. Дороже тебя у меня нет никого на свете. Я собирался сыграть ее на первом же концерте в Эдинбурге — в подарок тебе на день рождения. И, как назло, леди Энн увидела рукопись, которую я оставил миссис Мэннинг, и захотела немедленно ее перекупить. Судя по всему, сэр Энтони сделал себе состояние на шотландской шерсти, и леди Энн сочла, что для их грандиозного торжества лучше музыки не придумаешь. Они упросили миссис Мэннинг устроить им встречу со мной, и мне пришлось сыграть им рапсодию. Сэр Энтони предложил мне очень внушительную сумму. Разумеется, я отказался.

— Уильям!.. — воскликнула племянница, и лицо ее просветлело.

Горничная принесла легкий ужин на три персоны. После того как мистер Брекенридж оказал мне столь сердечный прием, я уже не могла заставить себя поверить, будто он способен сделать что-либо плохое Элизабет. Он поделился со мной своими опасениями за ее здоровье и взял с жены обещание, что, если обморок еще раз повторится, она непременно обратится к врачу. И, несмотря на все это, я не спускала с него глаз. Но единственным поваром и официантом на ужине была Элизабет, а он даже ни разу не притронулся к ее еде и питью.

Из театра, в котором должен был играть Уильям, прислали экипаж. Уже в театре я заметила, как Элизабет вынула из кармана небольшую пастилку, разломала ее на кусочки и съела. Перед тем как расстаться с ней в вестибюле, я улучила момент и спросила ее, что это.

— Когда я только начинала аккомпанировать в Аа Фениче, дедушка предупредил меня, что очень важно следить за своим дыханием, чтобы запах изо рта не раздражал певца. С тех пор я всегда съедаю перед концертом мятную пастилку.

От племянницы запахло мятой.

Я наклонилась к ней и спросила шепотом:

— А могло это?..

— Нет, дорогая тетя. Я выбросила все пастилки, какие привезла с собой из Италии, и купила здесь новые. Я их всегда держу при себе. Правда, здешние для меня резковаты на вкус, но дело свое делают.

Войдя в зал и устроившись рядом с доктором Ватсоном, я рассказала ему обо всем, что видела и слышала.

— А вы нашли в заметках мистера Холмса то, что искали?

— Да. По симптомам — головокружение, головные боли, затрудненное дыхание — я сразу заподозрил цианиды. У Холмса описаны точь-в-точь те же симптомы. Но каким бы путем яд ни поступал в организм, ваша племянница должна была получать очень малые дозы. Большая убила бы ее сразу, к тому же острое отравление цианидами легко распознать. Думаю, отравителю хочется выдать это за естественное течение болезни.

Свет погас. Я обратила внимание доктора на ложу напротив сцены.

— Это сэр Энтони и леди Энн, — прошептала я. — Боюсь, у нее свои планы на мистера Брекенриджа.

В первом отделении был струнный квартет Бетховена. В антракте мы не стали уходить из зала. Я видела, как миссис Мэннинг — в очаровательном желтом платье, украшенном букетиком первоцветов, — подошла к роялю, откинула подставку для нот, чуть-чуть подрегулировала ее по высоте, оставила ноты и ушла. Через три минуты она уже сидела в ложе Стоктонов рядом с леди Энн.

Согласно программе во втором отделении должен был прозвучать квинтет Шуберта «Форель».

Что и говорить, мне понравилось. Публика аплодировала восторженно, и доктор Ватсон в том числе. Но все мое внимание было сосредоточено на Элизабет, которая сидела на табурете за спиной у мужа, чуть слева от него, и следила за партитурой. Через равные промежутки времени она осторожно поднималась и быстро переворачивала страницу левой рукой — так, чтобы не отвлекать мужа, — потом садилась снова.

Посередине квинтета я потрогала доктора Ватсона за руку и сказала шепотом:

— Посмотрите на Элизабет.

Его глаза тут же расширились, и он почти неслышно проговорил:

— О Боже.

Оба мы заметили, что все время, пока длился концерт, ей становилось все хуже и хуже. Перевернув последнюю страницу, она нетвердой походкой ушла со сцены. Как только зажегся свет, мы поспешили в гримерную. Элизабет лежала в кресле с закрытыми глазами, тяжело дыша. Мистер Брекенридж сидел перед ней на коленях, держа в одной руке мокрую салфетку, в другой — стакан с водой. Он поглядел на меня в отчаянии и сказал:

— У нее опять приступ.

Я коротко представила ему доктора Ватсона. Доктор пощупал пульс Элизабет и спросил:

— Мисс Элизабет, вы меня слышите?

Она слабо кивнула.

— Вы сейчас ощущаете себя так, как будто у вас в венах ледяная вода?

Она открыла свои заплаканные глаза:

— Да! И грудь! Как тисками сжимает…

— Ей нужно на воздух, — сказал доктор Ватсон. — Немедленно.

Мой «племянник» подхватил ее своими сильными руками и быстро зашагал к двери, ведущей во внутренний дворик с каменной скамейкой. Он держал Элизабет на руках до тех пор, пока ее дыхание не восстановилось и она не смогла сидеть без посторонней помощи.

На сей раз приступ, похоже, испугал его всерьез.

— Доктор Ватсон, вы можете поставить диагноз? Что с моей женой?..

Но не успел тот ответить, как сэр Энтони, леди Энн и миссис Мэннинг, оттеснив музыкантов и их друзей, с тревогой наблюдавших за происходящим, подбежали к нам.

— Брекенридж, я знаю отличного врача на Харли-стрит. Я могу, с вашего разрешения, послать за ним.

Элизабет воспротивилась, но тут и доктор Ватсон стал убеждать ее, что ей необходимо тщательное обследование. Сошлись на том, что доктор приедет к Брекенриджам с утра и вместе с коллегой осмотрит Элизабет.

Убедившись, что приступ миновал, мы вернулись в театр, и разговор перешел на земное. Доктор Ватсон сердечно поблагодарил Уильяма за выступление и попросил дать ему на время партитуру Шуберта (которую миссис Мэннинг уже сняла с подставки).

— Я не музыкант, но там в первой части был один пассаж. Очень хотелось бы изучить его повнимательнее. Сделайте мне одолжение, прошу вас!

— Сэр, у меня есть еще копия, — сказала миссис Мэннинг, открывая свою кожаную папку.

— Не стоит, — заверил ее Ватсон, и, как она ни возражала, настоял на своем. — Мне для моих скромных нужд хватит и этой. Я верну ее завтра утром.

Мы наняли кеб. Доктор Ватсон поехал со мной на Бейкер-стрит и остался ночевать в комнатах мистера Холмса. Горничная застелила одну из кроватей свежим бельем, а я принесла доктору ужин. Все было как раньше, в те старые добрые времена.

Ранним утром я была уже в городе. Мне нужно было успеть сделать все намеченное до начала консультации у Брекенриджей. В десять, когда приехал доктор Ватсон, а с ним — сэр Эрнест Фаулер, знаменитый терапевт, я уже сидела рядом с племянницей.

Осмотрев ее, доктора удалились на совещание.

— Что это? — спросил со страхом Уильям, когда они вернулись. — Скажите, она выздоровеет?

— Да. Спасибо доктору Ватсону, — ответил сэр Эрнест. — Миссис Брекенридж, я знаю, что вы подозревали кого-то в намерении вас отравить.

Она кивнула. Уильям был потрясен.

— Отравить?..

— Сэр, если бы не доктор Ватсон, ваша жена не дожила бы и до мая.

— Но каким способом? — вскричала Элизабет.

— И кто? — воскликнул Уильям. — Зачем?!

— Кто и каким способом, я могу вам рассказать, — ответил доктор Ватсон. — А зачем, это лучше пусть расскажет сам отравитель.

Он достал из портфеля партитуру Шуберта и маленькую пробирку. Шуберт, безусловно, уже ни на что не годился — верхние уголки партитуры были обрезаны.

— Вчера вечером я отрезал уголки и положил в воду вымачиваться. Потом взял пробу раствора и добавил сульфат железа. — Он поднес пробирку к свету. На дне ее был ярко-синий осадок. — Видите? Берлинская лазурь, — пояснил доктор.

— Что говорит о присутствии цианидов, — с одобрением произнес сэр Эрнест. — Доктор, вы отлично поработали.

Элизабет и Уильям никак не могли прийти в себя от этого известия.

— Цианистый калий на партитуре?..

— Напрасно вы винили в вашей болезни еду, — сказал доктор Ватсон. — В ней была виновата музыка. Точнее, ноты. Вы принимали яд, облизывая пальцы. Я заметил, что, когда вы переворачиваете страницы, вы каждый раз облизываете большой и указательный. Краешки партитуры были покрыты тонким слоем цианистого калия. А то, что вы не ощущали горечи во рту, — это, скорее всего, из-за мятных пастилок.

— Миссис Мэннинг! — воскликнул Уильям. — Но почему?..

— У вас будет возможность лично расспросить ее об этом, когда ее арестуют, — ответил Ватсон.

— Ее не арестуют, — скромно вмешалась я. — Она уже уехала из Англии.

— Тетя, что вы говорите? — переспросила в замешательстве племянница.

— Я подумала, что и ты, и Уильям предпочли бы обойтись без скандала и сенсационного процесса. Поэтому и решила съездить к ней с утра. Но она уже собрала вещи и отправлялась на вокзал Виктория. Как только доктору Ватсону удалось получить в руки Шуберта, она поняла, что все кончено. Сегодня вечером она отплывает в Канаду. Миссис Мэннинг призналась мне, что очень увлеклась вами, Уильям, еще с первой встречи. Вы были внимательны к ней, и она приняла это за взаимное влечение. А потом, когда вы вернулись с молодой женой, решила, что если бы Элизабет заболела и умерла, вы, быть может, обратили бы внимание на нее.

— Я бы никогда не смог!.. — решительно сказал Уильям.

— Она уже поняла всю бессмысленность этой затеи. И просила меня передать, что молит вас о прощении.

Тот апрельский денек выдался на удивление теплым и ясным. Мы распрощались с племянницей и ее мужем, а сами решили немного пройтись пешком, потом взять кеб. Доктор Ватсон осуждал мой необдуманный шаг. Я же полагала, что поступила совершенно правильно, позволив миссис Мэннинг уехать. Скандал удалось предотвратить. Репутация Уильяма осталась безупречной. Жизни Элизабет больше ничто не угрожает. Какой смысл во что бы то ни стало наказывать эту несчастную?..

Мы переходили улицу, чтобы попасть на стоянку кебов на площади Пиккадилли. Мальчишка-газетчик выкрикивал свежие новости:

— Загадочное убийство на Парк-лейн! Молодой граф, член карточного клуба «Багатель», найден застреленным у себя дома в наглухо запертой комнате!

— Вот загадка, которая наверняка заинтересовала бы Холмса, — сказал с грустью и горечью доктор, усаживая меня в экипаж.

И меня охватила такая же грусть от этих воспоминаний. Я напомнила доктору о его обещании поговорить с мистером Майкрофтом, и он поклялся сделать это без промедления.

Мы расстались у моего порога. Пока я отыскивала в сумочке ключ, тысячи сладких и горьких воспоминаний закружились у меня в голове, и я поняла истинную причину, по которой мне захотелось предупредить миссис Мэннинг. Когда леди Энн так высокомерно встретила Элизабет, я подметила в глазах переписчицы какую-то искорку. И ощутила свое родство с ней. Я тоже овдовела совсем молодой. И тоже одно время томилась по недостижимому.

Теперь уже — совсем недостижимому.

Алиса встретила меня в прихожей и прошептала:

— Вас уже давно ожидает какой-то весьма странный старый джентльмен.

За дверью и вправду сидел старик — горбатый, скрюченный, со старомодными седыми бакенбардами. Но, увидев меня, он вдруг с неожиданной живостью вскочил на ноги, распрямил спину и улыбнулся.

Я узнала эту улыбку. И тотчас лишилась чувств.

…О том, что произошло вскоре после обморока миссис Хадсон, д-р Ватсон рассказывает в своем сочинении «Пустой дом», опубликованном в 1903 г. в журнале «Стрэнд» и впоследствии включенном в сборник «Возвращение Шерлока Холмса».

* * *

Маргарет Марон — автор двадцати семи романов и двух сборников рассказов. Лауреат наиболее престижных американских премий в области остросюжетной прозы, в том числе и Литературной премии Северной Каролины (высшая гражданская награда в родном штате писательницы). Ее произведения включены в программу ряда курсов современной литературы американского Юга, переведены на 17 языков. М. Марон возглавляла национальный комитет международной ассоциации женщин — авторов остросюжетных произведений «Sisters in Crime», Лигу детективных писателей США (ACWL), писательское объединение «Mystery Writers of America». Живет с мужем на старинной ферме недалеко от Рэйли (Северная Каролина).

Однажды на Рождество ее брат получил в подарок собрание рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе. Маргарет прочла его от корки до корки. И хотя ее родная языковая стихия — разговорный южный, она прониклась очарованием лондонского говора Викторианской эпохи.

 

Человек, который не отбрасывал тени

Лайонел Четвинд

Перевод К. Егоровой

Раввин восхищался скромной красотой святилища синагоги — напоминанием о давно минувшем девятнадцатом столетии, когда этот храм стал первым местом поклонения евреев в Вашингтоне. Больше всего раввин любил приходить сюда по ночам: мягкий рассеянный свет на высоком потолке, мерцающая занавесь Ковчега и священных Тор, трепещущий вечный огонь. Раввин перевел взгляд на витражное окно глубокого синего цвета: изображенная на нем Звезда Давида была в синагоге с самого начала, на протяжении полутора веков. Глаза раввина застилали слезы. Он закрыл лицо руками.

Возможно, он слышал, как через заднюю дверь в святилище вошел человек, однако не подал виду. Лишь подрагивавшие плечи выдавали: раввин плакал. Незнакомец прошествовал по центральному проходу и остановился у передней скамьи, на которой сидел раввин. Не оборачиваясь, тот произнес: «Вас ждали», — и только после этого поднял голову. Его глаза расширились, на лице отразилось крайнее изумление.

— Вы! — прошептал раввин. — Это вы!

Посетитель ничего не ответил. Раввин встал и зашагал по проходу.

— Я обдумал ваше предложение, но мое решение непреклонно. Я должен поступить по совести. Вам этого не понять.

Посетитель не выказал никаких эмоций. Резко выбросив вперед руку, он схватил раввина и плавным движением сломал старику шею. Хруст позвоночника эхом разнесся по пустому святилищу. Отпустив обмякшее тело, незнакомец подошел к Ковчегу и открыл его. Внутри лежали свитки Торы в изящных футлярах с серебряными щитками и рукоятками. Убийца достал из кармана пальто плотный мусорный пакет «Хефти» и быстро начал складывать в него серебро.

Повернувшись спиной к студентам, сержант-майор Роберт Джексон смотрел в окно аудитории на зеленые лужайки Карлайлских казарм армии США. Он любил порядок и регулярность. Однако с фактами не поспоришь: внутри накапливалось знакомое ощущение. Сержанту-майору было скучно. Нет, ему нравилось преподавать в военном колледже, это была настоящая честь — трудиться там, где готовят «главнокомандующих завтрашнего дня». Просто ему надоела теория. Он был солдатом, и хорошим, а потому всегда прислушивался, не раздастся ли где звук выстрела. Сражаясь с апатией, сержант-майор повернулся к классу и оглядел десяток капитанов, среди которых затесалась парочка лейтенантов и один майор. Прямая спина, короткая стрижка, форма хаки без единой морщинки, острые как бритва стрелки на брюках, сверкающая обувь — точный возраст сержант-майора не поддавался определению. Возможно, около пятидесяти, а может, и нет. Сегодня он не надел знаки отличия, ограничившись крылышками ответственного за выброску парашютистов над левым карманом и крылышками канадских десантников — над правым. На его левом плече красовалась нашивка с кричащим орлом — 101-я воздушно-десантная дивизия; на правом плече — эмблема Армейского колледжа. Даже сейчас, шагая к столу, он выглядел идеальным солдатом. Человеком, который умеет говорить мягко, но так, что каждое слово воспринимается как приказ.

— Офицер, наблюдающий за позицией противника на местности, использует пять критериев: размер, форму, тень, цвет и движение. Те же критерии должен использовать старший офицер, когда сталкивается с нехваткой информации. — Сержант-майор взял пульт дистанционного управления. — Предположим, вы майоры пехоты. Используйте эти пять критериев, чтобы нанести артиллерийский удар по наступающему противнику, о присутствии которого вы знаете, но которого не видите.

Щелчок пульта — и большой экран на стене ожил. На нем появился лесистый склон холма, казавшийся однородным и пустынным.

— Размер! — крикнул лейтенант.

Джексон остановил изображение, и лейтенант продолжил:

— Верхний левый квадрант, одиннадцать часов.

Студенты изучали картинку: действительно, деревья на этом участке казались слишком приземистыми. Джексон вновь запустил изображение, и почти сразу же появился танк. Сержант-майор щелкнул пультом и перезагрузил склон холма.

На этот раз первым ответил майор:

— Цвет, нижний левый, семь часов!

Деревья в указанном секторе выглядели слишком зелеными, и после повторного запуска оттуда вылетел артиллерийский снаряд, выдав камуфляж. Джексон снова перезагрузил картинку, и теперь ответы посыпались со всех сторон.

— Форма! Верхний левый, десять часов! — победно провозгласил лейтенант, заметивший сосну со слишком ровным стволом, которая при ближайшем рассмотрении оказалась радиовышкой.

Следующая перезагрузка, и голос подал капитан:

— Движение по центру.

Секунда — чтобы другие осознали, что кусты в этой области подозрительно шевелятся, скрывая повстанцев.

Джексон вновь перезагрузил изображение, но на этот раз ответов не последовало. Немного подождав, он со вздохом остановил картинку.

— Проблемы?

Студенты выглядели пристыженными и смущенными — за исключением единственной женщины в классе, симпатичного капитана лет тридцати с эмблемой военно-юридической службы. Ее глаза уверенно встретили взгляд Джексона.

— Пятый элемент — это тень, однако на данном изображении пасмурно, а потому теней нет.

Джексон продолжал смотреть на нее.

— Вы уверены, капитан Сноу?

— Осмелюсь сказать — да, сержант-майор.

Джексон встал, подошел к окну. Ее присутствие в классе вызывало раздражение. Никаких случайностей: она прекрасно знала, что будет видеть его каждый день. Не оборачиваясь, он произнес властным голосом, чтобы напомнить ей, кто тут командует:

— Shadow, отбрасывать тень: глагол, переходный. Среднеанглийский язык. От староанглийского sceaduwe, косвенного падежа sceadu. Но он может быть непереходным. Имеется в виду не та тень, которую вы отбрасываете, капитан Сноу, а та, которую не отбрасываете. Верхний левый, десять часов. У этой рощицы вообще нет тени.

По-прежнему не оборачиваясь, он щелкнул пультом, и скучный кусочек листвы начал расти, приближаясь, пока не стала видна камуфляжная сетка, наброшенная на командный пост. Еще щелчок, и картинка погасла. Сержант-майор повернулся и посмотрел на женщину.

— Капитан Сноу, я еще раз напоминаю вам, что хороший офицер всегда имеет смелость быть уверенным, но не самоуверенным. Итак, давайте повторим элементы наблюдения.

— Размер! Форма! Тень! Цвет! Движение! — выкрикнули студенты хором. Сержант-майор был удовлетворен. Пока голос не подала капитан Мэгги Сноу:

— Звук!

Неожиданно наступившая тишина ясно свидетельствовала о том, что на этот раз капитан перешла все границы. Сокурсники избегали даже смотреть в ее сторону. Очевидно, она и сама хотела бы взять свои слова обратно. Капитан уставилась в стол, избегая спокойного взгляда Джексона. Сержант-майор сухо улыбнулся.

— Прошу прощения, мадам?

Она явно не знала, что сказать.

— Я… э-э-э… просто подумала… в современном мире… где на поле боя используются электронные системы коммуникации… следует добавить звук. Ну, знаете… мощная электроника часто отпугивает птиц и зверей. Тихий лес может означать опасность. — Она немного подождала в неловком молчании, потом добавила: — Просто мысль, сержант-майор.

— Я предложу вашу мысль на рассмотрение для внесения в исправленный боевой устав, капитан. Но только после завтрака. — Он встал по стойке «смирно». — Джентльмены. Мадам.

Студенты с облегчением поднялись. Сержант-майор четко отдал честь, дождался ответа и вышел, оставив Мэгги в компании явно не завидовавших ей сокурсников.

Закария устал, и хотя он понимал, что ему повезло устроиться уборщиком в синагогу, приходилось постоянно отгонять мысли о том, куда завела его жизнь и куда могла бы завести. Ему нравилась Америка, однако он скучал по дому, по запахам и оживлению, царившим в Суке. Что ж, по крайней мере работа была простой, его никто не беспокоил, и он нередко приходил сюда ближе к полудню. Не стоило забывать и особые преимущества. Стараясь думать о них, Закария со шваброй и веником в руках зашагал к святилищу, без особого энтузиазма открыл дверь и вошел.

Что-то было не так: Ковчег стоял распахнутым. Желудок Закарии свело от ужаса. Медленно приближаясь к Ковчегу, он уловил знакомый запах опасности, угрозы — и тут увидел раввина. Выронив швабру и веник, Закария подбежал к телу и проверил пульс на шее с ловкостью, выдававшей многолетний опыт. Уборщик знал, что пульса не будет. Печально покачав головой, он потянулся к мобильному телефону, но потом замер. Нахмурился. Кивнув, спрятал телефон в карман, поднялся, подобрал швабру и веник и вышел, закрыв за собой двери святилища.

Сержант-майор Джексон был не в духе. Он уютно расположился в кресле — «Размышления» Марка Аврелия раскрыты на любимом отрывке, одинокий кубик льда в стакане «Талискер айл оф скай» почти растаял, смешавшись с превосходными ароматами виски. Канадский военный оркестр Черной стражи (Королевского полка горцев) готов заиграть «Дорогу к островам», — когда звонок в дверь нарушил его уединение. И вторгся к нему не кто иной, как капитан Мэгги Сноу, вечный ответ на все вопросы. Как будто явилась извиниться за неподобающее поведение на дневном семинаре, а у него не хватило смелости не пустить офицера — даже такого — в дом. Однако она была женщиной, а потому сержант-майор держал дверь своего скромного коттеджа открытой на протяжении всего визита капитана Сноу, и они оставались в зоне видимости с улицы.

Когда она вошла в его спартанское жилище, он испытал непривычный приступ застенчивости. Единственным личным предметом, выставленным на всеобщее обозрение, была фотография. И не простая — запечатлевшая сержант-майора с покойной женой Бонни в отпуске. Вместе с родителями Мэгги. Они были лучшими друзьями и почти не разлучались до того ужасного дня. Сержант-майор быстро отбросил воспоминание и приказал себе не забывать о подозрении, что капитан Сноу поступила в его группу исключительно по личным соображениям. Она начала объяснять, что пришла извиниться, но он прервал ее:

— Нет. Ты пришла за отпущением грехов.

— Как скажете, — сдалась она.

— Это не в моей компетенции.

— Но почему?

— Потому что вы офицер, мадам.

Это ее уязвило.

— Когда-то вы звали меня Мэгги.

— И буду звать. В семейном или дружеском кругу. Но не здесь.

Когда она спросила, почему он так относится к ней, сержант-майор ответил, что глубоко сомневается в мотивах ее поступления на этот курс. Офицеры ВЮС были юристами, и хотя сержант-майор и считался известным следователем по уголовным делам, здесь он готовил полевых командиров. Которым Мэгги никогда не будет. Так зачем ей понадобился курс, предназначенный для настоящих солдат? Она возразила, что в современном мире тактическими боями командуют не офицеры, а юристы.

Про себя он с горечью признал ее правоту; как же он презирал эту эпоху политкорректности. Главнокомандующие — генералы, Господи, прости! — обязаны были следить за тем, чтобы операции проводились в соответствии с законами, которые могут применяться в гражданских судах! Что за глупость! Ведь существует Унифицированный военный кодекс, прекрасный документ, делающий армию законной силой, а не какой-то третьесортной уличной шайкой в форме, спасибо вам огромное!

Но все это, разумеется, лишь подкрепляло ее аргументы. И ему пришлось слушать дальше.

Капитан Эрик Тернер из Центрального отдела полиции округа Колумбия стоял у задней стены святилища, любуясь богатыми, полными символизма красками, когда на него налетел чересчур энергичный и невыносимо жизнерадостный помощник, Бакстер.

— Не ждал вас, кэп. Похоже, обычное дело, ограбление с убийством.

С каких это пор убийство стало обычным делом? — хотелось крикнуть Тернеру, но он сдержался и ответил своим излюбленным монотонным голосом:

— Дело не в преступлении, а в месте его совершения. Мне нравится это здание. Где покойный?

Бакстер отвел его к телу, по дороге весело рассказывая, что медицинский эксперт застрял в пробке, но вот-вот прибудет. Не успел Тернер взглянуть на перекрученный, обмякший труп, как знакомый голос резанул по нервам:

— Значит, у вас тут и правда мертвый раввин.

Вздохнув, Тернер повернулся к коллеге из местного отделения ФБР.

— Да, похоже на труп, Хамштайн. Но насчет раввина пока только предположение. В любом случае, почему тебя это интересует?

Улыбка специального агента ФБР Хамштайна излучала ледяное превосходство.

— Усопший был дорог нам по духовным причинам.

— Тогда отдаю это дело под твою юрисдикцию. Со вздохом облегчения.

— Уж и не знаю, захочу ли его брать. Зависит от того, есть ли связь с другим убийством.

— Другим убийством? — Тернер ненавидел, когда ФБР удавалось его обставить. Округ был его территорией, ему следовало все узнавать первым.

— Ммм. — Хамштайн расплылся в улыбке. — На другой стороне города. Непростая задачка. Они связаны. Мне известно наличие связи, но не ее причина.

Тернер понял.

— Следовательно, если я возьму это дело и провалюсь, ты, как рыцарь в сверкающих доспехах, всех нас спасешь. Нет уж, лучше передам его тебе сразу.

Хамштайн перестал улыбаться.

— Оно все равно к тебе вернется. Потому что я в тупике. На самом деле я знаю только одного человека, который может — мог бы — решить загадку.

— Но ты не в состоянии вызвать его, не взяв дело под федеральный контроль. Забирай-забирай.

Хамштайн кивнул.

По-прежнему не отходя от распахнутой двери, сержант-майор пытался — без особого успеха — втолковать Мэгги, почему ей никогда не стать хорошим офицером, не имея практического полевого опыта. В ВЮС служили конторские писаки. Конечно, они приносили пользу, но жили в стране теорий. А Мэгги, разумеется, утверждала, что способна понять боевые условия без практического опыта. И тут зазвонил телефон.

Несколько секунд Джексон слушал, не отрывая глаз от Мэгги.

— Рад оказать услугу, капитан. Буду на месте через час. Но… не возражаете, если я захвачу с собой помощника-стажера? Хорошо. До встречи.

Он положил трубку и напряженно улыбнулся Мэгги. Теперь он ей докажет.

— Если ты свободна, можем прямо сейчас проверить важность полевого опыта.

— В качестве помощника-стажера? — спросила она, явно в ужасе.

— Да. Согласен, немного щедро с моей стороны. Посмотрим, сможешь ли ты заслужить это звание.

Лишь на мгновение запнувшись, она последовала за ним на улицу.

* * *

Завидев Джексона и Сноу, полицейский в форме поднял руку, полагая, что это их остановит. Напрасно. Джексон просто оттолкнул руку в сторону и вошел в унылую квартирку в активно реконструируемом районе Коламбиа-Хайтс.

— Эй! Вам туда нельзя!

— Мы приглашены, — бросил Джексон через плечо.

— Кем это?

Джексон остановился, обернулся и посмотрел на раскрасневшегося патрульного.

— Полагаю, вы имели в виду, кем именно?

Обмен любезностями прервали появившиеся Хамштайн и Тернер.

— Мной, — хором сказали они.

Мэгги заметила, что Джексон наслаждается вниманием к его персоне.

— Познакомьтесь с моим помощником-стажером. Сноу, Маргарет, капитан ВЮС.

Сержант-майор прошел в комнату, внимательно осмотрелся и сказал Мэгги:

— Обратите внимание на обстановку. Так называемый хай-тек. То есть ничего привлекательного. Один книжный шкаф, исключительно технические руководства и финансовые сводки. Кровать. Хорошо оборудованный компьютерный уголок со всеми новшествами. И труп: мужчина, белый, за тридцать, можно подумать, что уснул возле своего компьютерного монстра, если не обращать внимания на аккуратное пулевое отверстие в центре лба, слабо сочащееся кровью.

— Бренные останки Джерри Риверса… — начал Хамштайн.

— Финансового репортера, вне всяких сомнений, — быстро вставил Джексон.

Тернер закатил глаза.

— И откуда нам это известно?

— Книжный шкаф. Помимо технической литературы в нем только финансы. Макроэкономика, судя по заголовкам. Была бы микро-, он мог бы быть биржевым маклером. А так он, по-видимому, зарабатывал на жизнь — весьма скромно, если судить по квартире, — в качестве корреспондента. Но почему это заинтересовало вас, специальный агент?

— Потому что прошлой ночью также убили ребе Бермана. Он переводил деньги организациям на Ближнем Востоке. Мы давно следили за ним.

— Значит, он помогал тем, кто на каждой встрече провозглашает: «Смерть Америке!»?

— И что, черт побери, натолкнуло вас на эту мысль? — огрызнулся Хамштайн.

— Иногда, специальный агент, сигара — это всего лишь сигара. — На лице Хамштайна отразилось недоумение, и Джексон терпеливо продолжил: — Если бы он поддерживал израильских бойскаутов, вас бы это вряд ли встревожило, верно? — И, чтобы избавить агента от полного смущения, быстро добавил: — Полагаю, раввину сломали шею.

— Откуда?.. — воскликнул Тернер.

— Ведь именно так убили здешнего компьютерного маньяка. Да, знаю, выглядит как смерть от пулевого ранения в голову, но тогда было бы намного больше крови. А его шея не оказалась бы в таком странном положении.

— Да, — промямлил один из мужчин. — Мы так и думали. Ждем медицинского заключения.

— Что еще можете сказать об убитом?

— Я нашел это в нескольких дюймах от его руки. — Тернер передал Джексону мобильный телефон с открытым списком звонков.

Сержант-майор изучил устройство.

— Всего пять звонков за четыре дня. Один номер.

— Мы пробили его, — сообщил Хамштайн. — Не кто иной, как Горги Пелачи.

Сержант-майор обдумал услышанное. Пелачи был очень могущественным человеком и к тому же весьма загадочным. Один из крупнейших олигархов, он сделал свое баснословное состояние после распада Советского Союза. Источник его богатства покрывала тайна: некоторые утверждали, что Пелачи был генералом КГБ и сколотил состояние на взятках; другие — что он процветал при коммунистическом режиме, скупая имущество, конфискованное у «врагов народа», которых ссылали за Урал, в Сибирь; третьи считали, что верны оба предположения. Но Пелачи появился на сцене, вооруженный внушительной страховкой в испанской валюте, чуть не сокрушившей Испанский центральный банк, и повторил этот фокус в нескольких новорожденных государствах Центральной Европы. Возможно, инсинуации и слухи заставляли его держаться в тени. Так зачем иметь дело с мелким финансовым репортером?

— Вы можете организовать мне встречу с ним? — спросил Джексон.

Хамштайн поморщился.

— Я бы не стал этого делать. Если его разозлить, он прыгнет выше головы босса моего босса.

— Я буду вести себя вежливо. Честное слово.

Хамштайн смирился.

— Посмотрю, что можно сделать. Если, конечно, вы не раскроете дело на месте.

— Вы прекрасно знаете, что для этого нужна хоть какая-то зацепка, — наставительно сообщил Джексон.

Тернер передал ему небольшой запечатанный пакет. Внутри лежала визитка: «Ребе Елизар Берман, исполнительный директор, проект „Примирение“». Джексон посмотрел на обратную сторону карточки. Там была аккуратная колонка цитат:

СОФОНИЯ: ГЛ. 3

ЕЗДРА: 1:3

МОИСЕЙ: 2

ЕККЛЕСИАСТ: 2

Сержант-майор вернул пакет Тернеру.

— Наши люди уже работают над этим, — заверил детектив. — Лучшие специалисты.

— Они ничего не найдут, — покачал головой Джексон. — Это случайные цитаты. — Он приблизился к компьютеру. — Можно?

Тернер протянул ему латексные перчатки.

— Чтобы не оставлять следов.

Джексон кивнул Мэгги. Она с удивлением взяла перчатки.

— Что мне искать?

— Размер, форма, тень, цвет, движение, — ответил он.

Подумав, она покачала головой.

— Не размер… и не тень… — Затем обернулась к сержанту-майору. — Может, форма?

— Последний шанс, — предупредил он. — Неотброшенная тень. Посмотрите на цитаты. Изучите комнату.

Момент настал: сейчас она либо заслужит его доверие, либо навсегда утратит такую возможность. Мэгги медленно осмотрелась. Неотброшенная тень. Непереходный глагол. И тут впереди забрезжил свет. Она кинулась к компьютеру, открыла «Историю», ввела «Екклесиаст».

— Почему такой выбор? — спросил сержант-майор.

— Потому что Екклесиаст может иметь только одно значение. В отличие от Моисея, Ездры и даже Софонии его можно использовать только в библейском смысле. — Она нажала «Ввод».

«Среди недавних поисковых запросов „Екклесиаст“ не числится», — через мгновение сообщил экран.

— Ладно, — проворчал Хамштайн. — Что мы, простые смертные, могли упустить?

— Разумеется, самое очевидное. Мэгги?

В ней проснулся офицер.

— Оглядитесь, джентльмены. Тут нет ни одной книги, не то что Библии. И никаких веб-запросов. Следовательно, библейская связь должна быть косвенной, а не прямой.

— Кроме того, — сухо добавил Джексон, — знай вы Писание, поняли бы, что цитаты выбраны случайным образом.

Он сел за стол, взял чистый лист бумаги и, не отрывая глаз от списка, быстро набросал колонку. «Софония: гл. 3» — стояло вверху. Джексон отсчитал три буквы и написал «ф». Быстро перешел к «Ездра: 1:3», получив «е» и «д», а затем выписал «о» из Моисея и «к» из Екклесиаста. И уставился на результат: «Ф-Е-Д-О-К».

Остальные собрались вокруг, заглядывая ему через плечо.

— Почти что-то, — пробормотал Хамштайн. — Имя?

— Не похоже, — возразил Джексон. Затем внезапно улыбнулся. — Хотя кто знает.

Тернер пришел в восторг.

— Гениально! — И рявкнул Бакстеру: — За работу! Проверь Федока. По всем базам.

— Я тоже в деле! — бросил Хамштайн, направляясь к двери.

— Возможно, я еще не закончил! — крикнул им вслед сержант-майор.

— Бакстер! Обеспечь ему — им — все, что понадобится! — донесся удаляющийся голос Тернера, и Джексон с Мэгги остались одни, не считая полицейского оцепления.

— Это действительно было гениально, — признала Мэгги. — Когда они отыщут этого Федока… — Она запнулась и осторожно добавила: — Если это и вправду имя некоего соучастника.

— Вижу, ты уже учишься. — Сержант-майор улыбнулся и не торопясь вышел из квартиры. Мэгги последовала за ним.

— Ах да. Детектив Бакстер сказал, что вы приедете.

Сержант-майор Джексон перевел взгляд с по-прежнему распахнутого Ковчега на миловидную полную женщину, которая пыталась улыбнуться, несмотря на покрасневшие глаза: она явно недавно плакала.

— Я Фрейда Саймон. Помощница ребе Бермана. — Женщина тоже посмотрела на Ковчег. — Это ужасно.

— Без сомнения. Примите наши искренние соболезнования. — Сержант-майор показал на Ковчег. — Могу я?..

— Разумеется. Все, что потребуется. Только… если не возражаете, я подожду вас в офисе. В конце коридора.

— Конечно. — И когда она повернулась, чтобы уйти, Джексон добавил: — А уборщик? Мистер Закария?

— Я его позову.

Джексон и Мэгги приблизились к Ковчегу. Шесть свитков Торы лежали на своих местах, хотя со всех, кроме двух, сорвали серебряные чехлы; два оставшихся чехла, оба затейливой современной формы, блестели в свете лампы. Сержант-майор не шевелился, двигались только его глаза, рыскавшие по сторонам. Он заметил отблеск на ковре. Наклонился и увидел крошечный обрывок плотного коричневого полиэтилена. Положил его в карман, выпрямился и улыбнулся Мэгги.

— Наш злодей допустил серьезные ошибки. Не меньше двух. Можешь их назвать?

Она уставилась в одну точку, лихорадочно размышляя. Потом сдалась и покачала головой. Он кивнул.

— Не вини себя. Это небольшие ошибки — важные, но небольшие. Только годы практической работы научат тебя чувствовать их очевидность. Пойдем. Нас ждут важные факты.

Ей пришлось почти бежать, чтобы поспеть за ним, когда он быстро зашагал к офису. Офис оказался небольшим и аккуратным, несмотря на стопки бумаг и книг. Фрейда и Закария уже ждали их.

Фрейда передала сержант-майору фотографии украденного серебра.

— Быть может, вам пригодится?

— Вне всяких сомнений, — ответил он.

— Закария, у нас найдется конверт для джентльмена?

Уборщик кивнул, нашел на одной из полок конверт и протянул Джексону. Рукав его рабочего комбинезона соскользнул, обнажив запястье, что привлекло внимание сержант-майора. Заметив это, Закария быстро вернул рукав на место.

Джексон улыбнулся.

— Вы, должно быть, уборщик.

— Да-да. Закария, так меня зовут.

— Верно. Капитан Тернер сообщил мне, что вы по происхождению ливанец.

— Да. Но христианин. Маронит.

Джексон протянул руку.

— Сержант-майор Роберт Джексон.

Закария неуютно поежился, но, осознав, что все присутствующие смотрят на него, протянул руку в ответ, стараясь держать локоть согнутым. Джексон схватил мозолистую, натруженную ладонь и энергично потряс, притягивая ее к себе — и при этом немного наклоняя. Опустил глаза: вот она, крошечная татуировка в виде синего мальтийского креста. Сделав вид, что ничего не заметил, сержант-майор повернулся к Фрейде.

— Мадам, если позволите. Что такое проект «Примирение»?

— Ах это. ПП был страстью ребе Бермана, делом всей его жизни. Мы финансируем школы на Ближнем Востоке, не сектантские, а такие, где дети мусульман, арабов и евреев, живущих в Израиле, могут учиться вместе, бок о бок, общаться друг с другом. У нас уже шесть таких школ в Святой земле. Мы надеялись, что в этом году их количество удвоится, но теперь… — Она в отчаянии замолчала.

Джексон обнадеживающе улыбнулся.

— Само собой, работу нельзя прекращать. Если не шесть новых школ, то хотя бы две. Или даже одна.

— Вряд ли. Финансирование уменьшилось. Ребе Берман должен был получить крупное пожертвование, очень большое, его бы хватило на все, но не успел все оформить.

— И вы полагаете, что теперь жертвователь откажется?

— Не могу сказать. Я даже не знаю, мужчина это или женщина. И никто не знает. Жертвователь должен был сохранять анонимность до подписания бумаг.

— Какая жалость. Но, быть может, со временем он — или она — проявится? А ваши другие дарители? Все в публичном реестре?

— Как того требует закон. Но позвольте мне избавить вас от бесконечных бюрократических изысканий. Я подготовила вам бумагу. — Она передала Джексону компьютерную распечатку, озаглавленную «Список жертвователей». — Если я могу чем-то помочь, все мои контакты здесь. Вся современная жизнь — сплошные цифры.

— Спасибо, — сказал Джексон и негромко добавил: — Shabbat shalom.

Она благодарно улыбнулась.

— Да пребудет с вами мир.

По-прежнему тепло улыбаясь, сержант-майор повернулся к Закарии.

— Ma’rah’bone.

— Ma’rah’obtain… — машинально ответил уборщик — и в ужасе замолк.

Но Джексон уже покинул офис, и Мэгги торопилась за ним.

Фрейде явно полегчало.

— Такой милый человек, — сказала она. — И знает иврит и арабский.

— Да. Действительно милый человек, — ответил Закария и быстро ушел.

На улице изнывавшая от любопытства Мэгги пыталась догнать сержант-майора.

— Что это было? — спросила она. — Ведь что-то произошло?

— Вне всякого сомнения. Рад, что ты заметила.

— Да, но что именно произошло, сержант-майор?

— Возможно, первый прорыв в этом деле.

Мэгги ждала дальнейших объяснений, но тут завибрировал ее мобильный телефон. Она с изумлением прочитала сообщение и подняла глаза на Джексона.

— Специальный агент Хамштайн. Почему он пишет мне?

— Потому что я дал ему твой номер, — объяснил Джексон. — Эти штуки меня раздражают. Что он говорит?

— Что у нас будет встреча.

Офис «Пелачи энтерпрайзес уорлдуайд» (ПЭУ) оказался весьма скромным, несмотря на то что его занимал один из трех богатейших людей в мире — таинственная личность, прославившаяся финансированием всевозможных общественных и политических организаций, в чем некоторые видели попытку свергнуть американскую демократию и создать единое мировое правительство. Однако улыбчивый добродушный мужчина с блестящими глазами и пышной копной почти седых волос, сидевший напротив сержант-майора, вовсе не выглядел опасным. Его кабинет был скромным — никакой «стены славы» с фотографиями Пелачи в компании «друзей»-знаменитостей; личные вещи здесь практически отсутствовали. В качестве напитков подали водопроводную воду («Необходимо регулярно употреблять воду», — объяснил Пелачи), газированную при помощи специального маленького аппарата.

Внимательно наблюдая за собеседником, Джексон сначала спросил, знает ли тот Джерри Риверса. После секундного раздумья Пелачи ответил, что да, но лишь поверхностно, после чего Джексон поинтересовался, известно ли ему, что Риверс мертв. Очевидно, Пелачи этого не знал и не слишком расстроился. А как насчет ребе Бермана? Снова раздумья, но на этот раз ответ был отрицательный.

— Я его не помню. Но его кончина, разумеется, достойна сожаления.

— Разумеется, — согласился Джексон. — А теперь не могли бы вы рассказать мне о журналисте Джерри Риверсе?

— Честно говоря, рассказывать почти нечего. Писатель-финансист, работал на какую-то новостную компанию — «Блумберг», «МаркетУотч», «Рейтерс», где-то там. Регулярно звонил мне перед оглашением федеральной процентной ставки. Хотел услышать мои прогнозы. Завтра квартальное оглашение. Неудивительно, что он мне звонил.

— То есть вы не были друзьями и даже приятелями?

— Господи, нет! По правде говоря, он мне не нравился. Хвастливый, не слишком умный и вечно прячется за своими смешными усами. Но, как я уже говорил, приближалось завтрашнее оглашение.

Джексон видел, что Мэгги хочет задать вопрос, и едва заметно кивнул ей. Она с энтузиазмом вступила в беседу:

— Если он вам не нравился, зачем вы соглашались на интервью?

Мгновение Пелачи восхищенно рассматривал Мэгги, затем обворожительно улыбнулся.

— Потому что он всегда объявлял мои предсказания — по сети — за секунды до оглашения. И я ни разу не ошибся. Это подпитывало миф.

Джексон тоже улыбнулся.

— Ваша откровенность разоружает, мистер Пелачи.

— Я откровенный человек, сержант-майор. — Пелачи с улыбкой поднялся, давая понять, что встреча закончена. Джексон подчинился, и вскоре они с Мэгги стояли на углу Четырнадцатой улицы и Эл-стрит.

Мэгги посмотрела на сержант-майора.

— Ничего нового. Или я ошибаюсь?

— Возможно, куча новостей. Однако время поджимает. Поэтому нам придется разделиться. Не только из-за времени, но и потому, что ты проявила себя достаточно хорошо и, по моему мнению, вполне способна на самостоятельную разведку.

Он передал ей список жертвователей.

— Один из них должен отличаться от остальных. Он — или она — вносил пожертвования два, в крайнем случае — три раза, всегда в одни и те же числа месяца. Суммы немного росли. Но у этих пожертвований была некоторая странность. Мне нужны даты транзакций.

Она взяла толстую папку, в отчаянии пролистала страницы.

— Но здесь сотни имен. Может, тысячи. Как мне?..

Однако сержант-майор уже шел по улице и лишь слегка замедлил шаг, чтобы бросить через плечо:

— Если ты высококлассный старший офицер, ты найдешь правильный подход. Помни: размер, форма, тень, цвет, движение. — Тут он обернулся. — Возможно, ты узнаешь имя.

— Мне проверить, как продвигаются поиски мистера Федока?

— Ни в коем случае. Пустая трата времени.

И с этими загадочными словами сержант-майор испарился, слившись с толпой.

Сержант-майор Джексон знал, когда его пытаются обмануть, и на этот раз ни капли не сомневался в обмане. Он провел более часа в телеграфном агентстве с непосредственным начальником Джерри Риверса, неким педантичным Уиллом Даймондом — толстые очки, залысины и раздражающая привычка непрерывно щелкать шариковой авторучкой. Клик-клик.

— Значит, мистер Риверс был репортером под прикрытием? Ваш человек у федералов? Ответьте честно.

Клик-клик.

— Честно? Кто в наши дни знает, что такое честно, уорент-офицер?

— Может, попытаетесь ответить?

Клик-клик.

— На самом деле у Риверса не было никакого прикрытия. Он просто плавал где придется. Но он действительно делал федеральные оповещения. Эксклюзивно, можно сказать.

— Потому что был специалистом в этой области?

Клик-клик.

— Не совсем. Он был середнячком. Честно говоря, достал меня. Один раз я пытался его уволить.

Джексон ждал продолжения, но получил только клик-клик. Даймонд делал вид, что не понимает, чего от него ждут.

— Пытались?

Клик-клик.

— Ага. Но начальство сказало «нет». Сказало не трогать его. Временно. Это было три… почти четыре года назад.

— Они объяснили причину? — спросил Джексон, приготовившись услышать щелканье. Но ничего не услышал — и заподозрил, что Даймонд намеренно пытался вывести его из себя. Сержант-майор пристально посмотрел на собеседника.

— He-а. Я так понял, у него были фотки издателя.

— Ясно. Последний вопрос, если позволите. Ребе Елизар Берман. Вы знали этого джентльмена?

Клик-клик.

— He-а. Но он крупная шишка в еврейской коммуне, так что, полагаю, наши пути пересекались. Однако я бы не сказал, что знаю его.

— А как вы считаете, знал ли его покойный мистер Риверс?

Ответ последовал слишком быстро, опередив даже щелчки ручки:

— Не могу (клик) себе такого представить. — Клик.

Джексон воспринял это как свидетельство беспокойства.

Попытки избавиться от звучавшего в ушах навязчивого щелканья снизили работоспособность сержант-майора, и к тому времени, когда он закончил обход различных правительственных служб, где собирал нужную информацию, на белые каньоны федеральных зданий опустились сумерки. Однако он почти ничего не узнал о Риверсе и его работодателях, что, возможно, свидетельствовало в пользу обоснованности подозрений относительно его деятельности.

Стремительно темнело. Он шагал по пустынной Джи-стрит в юго-восточном районе Вашингтона. По-армейски четкие шаги сержант-майора эхом отдавались от стен домов — пустых и заброшенных либо с боязливо мерцающими в окнах лампами. На ходу Джексон внимательно следил за улицей, отмечая тени, казавшиеся живыми, и размытые мечущиеся силуэты впереди. Сворачивая на Девятую улицу, он знал, что вступает в мир, опасный для чужаков, особенно ему подобных и особенно по ночам. Миновав полквартала, он почувствовал, что за ним следуют двое мужчин. Подавив стремление — если таковое и было — ускорить шаг, сержант-майор продолжал идти, пока, несколько секунд спустя, не услышал слабую музыку доносившуюся из заброшенного здания на левой стороне улицы.

Он быстро свернул к нему и резко постучал в дверь. Через мгновение в небольшом окошечке показалось лицо дородного афроамериканца, явно не лучившееся теплыми чувствами.

— Это я, сержант-майор, — тихо произнес Джексон, отметив, что преследовавшие его шаги замерли. Размытое лицо сменила огромная рука, направившая в глаза Джексону луч фонарика. Сержант-майор даже не моргнул. Афроамериканец просиял.

— Это и правда ты! — Дверь распахнулась, и Джексон вошел в дом. Гигант закрыл и запер дверь, после чего обнял Джексона. — Давненько же ты не показывался, сержант-майор!

Джексон тепло улыбнулся.

— Верно, сержант.

— Твой друг в задней части дома. Будет чертовски рад тебя увидеть.

Джексон прошел сквозь широкую гостиную, одновременно выполнявшую функции бара и клуба. Ее стены покрывали фотографии солдат: многие были сделаны во Вьетнаме, но еще больше — в Ираке и Афганистане. Потолок казался гобеленом из армейских нашивок, захваченных вражеских флагов и изображений красоток различной степени неодетости. Появление сержант-майора было встречено уважительными кивками и улыбками практически всех находившихся в комнате афроамериканцев. Одни сидели за столами, беседовали, смеялись, потягивали пиво; другие собрались перед гигантским телевизором с плоским экраном и следили за баскетбольным матчем — «Уизардс» играли с «Аейкерсами»; третьи только что включили древний музыкальный автомат и теперь слушали балладу Эла Грина. Сержант ответил на каждый взгляд, каждый кивок и улыбку. Добравшись до занавеси в дальнем конце комнаты, он отодвинул ее и постучал условным стуком. Дверь почти мгновенно распахнулась, Джексон скользнул внутрь и быстро закрыл ее за собой.

Мгновение его глаза приспосабливались к полумраку. Он оказался в кабинете. Двое мускулистых мужчин сидели на стульях в противоположных углах помещения. Охрана. Подтянутый симпатичный чернокожий мужчина уже поднялся из-за стола и шел к Джексону, широко улыбаясь. Сержант-майор улыбнулся в ответ.

— Пи-Кей! Рад видеть тебя, брат. Как ты?

— Встретил тебя, черномазый, и стало совсем отменно.

От сержант-майора не ускользнуло использование самого личного обращения из лексикона воевавших во Вьетнаме афроамериканцев. Он обнял Пи-Кея, и они уселись в кресла.

Пи-Кей повернулся к одному из телохранителей.

— Виски почетному гостю. Лучшее. — Телохранитель направился к столу, и Пи-Кей перевел взгляд на Джексона. — Как воюется, Боб?

— Лучше, чем прежде, но не так хорошо, как могло бы.

— И у меня та же история.

Телохранитель поставил перед ними два стакана и бутылку двадцатипятилетнего шотландского «Обана».

— Лед не забудь. — Телохранитель поспешил выполнить поручение. — Чем обязан такой чести? Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло?

Джексон ухмыльнулся.

— А что, неужели я прихожу исключительно за помощью?

— Надо думать! — расхохотался Пи-Кей. — Здесь тебе не курорт. Я бы и сам пришел сюда только по крайней нужде. А вообще мы горды исполнять роль твоих нерегулярных войск, Боб. Ты всегда занимаешь верную сторону. Так что стряслось?

Джексон достал из-под рубашки конверт с фотографиями украденных серебряных вещей.

Пи-Кей внимательно изучил их.

— Я слышал, ограбили синагогу между Шестой и Ай. Это оттуда?

Джексон кивнул.

— Согласно одной из теорий копов это случайное ограбление, что в округе не редкость. Но тогда серебро должно быть уже у скупщика. Вне всяких сомнений, ты бы об этом знал.

— Знал бы. Но не знаю. Кроме того, местные громилы такого не тронут. Они профи, на дурное дело не пойдут.

— Думаешь?

— Готов спорить. Они не грабят церкви и синагоги. А тут тебе и церковь, и синагога.

— Верно, — кивнул Джексон. — Сначала это была синагога, но потом, когда евреи переселились в пригороды, из нее сделали АМЕ.

Пи-Кей заулыбался.

— Вот тебе наглядный пример процессов в социальной среде: теперь АМЕ перебралась в пригороды, а евреи вернулись. Жизнь идет по кругу.

Телохранитель принес лед. Пи-Кей разлил виски, бросил в каждый стакан по ледяному кубику и поднял взгляд на Джексона.

— Минута, чтобы проявились аромат и характер?

Сержант-майор кивнул.

— Ты всегда был хорошим солдатом.

Они подняли стаканы.

— Here’s tae uys, — сказал Пи-Кей.

— T’ose lak uys, — ответил Джексон.

— За отсутствующих друзей, — прошептали оба и выпили.

— Будешь настороже?

— Я закину сеть, — энергично закивал Пи-Кей.

Некоторое время они потягивали виски в молчании. Потом Джексон нахмурился, словно ему в голову пришел новый вопрос.

— Люди, работающие в том районе. Кто-нибудь из них способен сломать шею одним движением?

Пи-Кей задумался, покачал головой.

— Нет. Так действуют опера. Британские десантники, КГБ, спецназ ВМС. А эти парни никогда не опустятся до синагоги.

Джексон кивнул. Как обычно, Пи-Кей был прав.

Слушая отчет Мэгги о проведенной разведке, сержант-майор с неохотой признался себе, что доволен. Она превзошла его ожидания. Сейчас она описывала свои действия, и вне зависимости от полученного результата ее поход отвечал его строгим стандартам. Мысли сержант-майора блуждали. Он прервал Мэгги.

— Я потерял нить. Вернись на три предложения назад.

Она откашлялась, пытаясь вспомнить, что говорила, затем продолжила:

— Поэтому я просто смотрела на него, надеясь, что что-нибудь бросится в глаза — как на холме в обучающем фильме. Но чем дольше я смотрела, тем меньше необычного видела. Я думала о пяти критериях, но никак не могла найти им применение. Имена не двигаются и не имеют цвета. А затем меня осенило: благотворительность отбрасывает тень. Она связана с деньгами, а деньги всегда оставляют след или тень. Их можно отследить, пусть только при помощи бухгалтеров и аудиторов. Поэтому я начала изучать цифры, и кое-что выскочило: два пожертвования, одно — скромные десять тысяч, второе — более приметные четверть миллиона. Проект «Примирение» получил оба из анонимных источников. Но когда я сравнила частный список с их государственным отчетом, то увидела, что оба пожертвования поступили от «пятьсот один си три» — благотворительной организации, занимающейся переводом денег. И так я смогла найти жертвователя. Как ты и говорил, имя оказалось знакомым…

— «Закария фанд»? — прервал ее сержант-майор.

Она постаралась не выдать изумления.

— Вообще-то «Закария фаундейшн». Но суть верна.

— И, вне всяких сомнений, в качестве адреса был указан дом уборщика. — Мэгги кивнула. — А датировались переводы пятнадцатым или тридцатым числом месяца?

— Один пятнадцатым, другой тридцатым, — ответила она, немного разочарованная его догадливостью.

— Тогда главный вопрос заключается в том, кто финансировал нашего уборщика. Террористы? Преступники?

— Это он убийца?

Джексон посмотрел на нее: вот она, проверка.

— Все улики указывают на него, верно?

— Все до единой. В результате чего напрашивается вопрос: не слишком ли много теней?

Он гордился ею. Ученица все схватывала на лету.

— Это нам и предстоит выяснить. Идем.

Оставаясь в зоне видимости открытой двери, он подвел Мэгги к компьютеру.

— Должен признать, когда речь заходит об этом устройстве, я не столь эффективен, как ты, поэтому попрошу тебя найти веб-сайт со списком пожертвований и просмотреть их. Ищи одного из этих «пятисот первых», о которых ты говорила, того, кто делает одинаковые пожертвования в одни и те же дни. Двух найденных тобой переводов достаточно для такой задачи?

— Для начала — вполне. Но не на этом компьютере. На базе есть программа, которая справится меньше чем за час. Правда, она только для официального использования.

— Значит, пришла пора придать себе официальности.

Он снял трубку со старомодного телефонного аппарата и набрал номер.

Тернеру вовсе не улыбалось провести за рулем более часа лишь затем, чтобы получить доступ к армейскому компьютеру. Но он должен был присутствовать, когда эта девица — между прочим, симпатичная, если присмотреться, — начнет бесконечный регрессионный анализ номеров и благотворительных организаций. Это вновь напомнило Тернеру о том, что нынче правительству известно все, а это, в свою очередь, означает, что любой недоумок с клавиатурой способен за считанные минуты получить доступ ко всему тому, что старые добрые копы — такие как он сам — когда-то собирали вручную, имея в своем распоряжении только собственные знания и опыт. Но теперь…

Он посмотрел на часы: есть шансы успеть на плей-офф, если эта Мэгги отыщет то, чего хочет Джексон. Сержант-майор умел быть настоящей занозой в заднице, но никогда не ошибался, а Тернеру необходимо было справиться с этим делом. Он надеялся найти Федока, однако когда уходил, список Бакстера состоял из трех Фрэнков, двух Томасов и одной Анны Федок, и что-то подсказывало Тернеру, что ни один из них не выгорит.

Радостный вопль Мэгги: «Джекпот!» — прервал его мрачные размышления. Тернер и Джексон уставились на экран, заглядывая девушке через плечо.

— Вот связь с так называемым анонимным жертвователем!

Она нажала клавишу, и на экране появилась веб-страница. «Проект „Юпитер“. Помощь тем, кто ищет гармоничное общество». В списках присутствовали сотни реципиентов, среди них — проект «Примирение». Мэгги повернулась к Тернеру.

— Разве Пелачи не связан с ними?

— Возможно, — пожал плечами тот. — Но его деньги раскиданы по всему миру. Быть может, простое совпадение. — Он посмотрел на Джексона. — А вы что скажете, сержант-майор?

— Я не настолько хорошо знаком с этим миром, а потому испытываю сомнения. Но, думаю, смогу получить ответ к завтрашнему утру. При условии — обязательном, — что вы встретите меня в указанном месте ровно в восемь двадцать пять. И приведете с собой следующих людей.

Он нацарапал на листке бумаги несколько имен, передал список Тернеру и быстро направился к выходу.

— Куда, черт побери, вы собрались на ночь глядя?

— Если мы хотим завтра закончить с этим, как я и планировал, сейчас нужно разобраться с неотложным делом.

И сержант-майор исчез за дверью.

* * *

Мэгги, Тернер и другие — Хамштайн, Фрейда, Закария и Уилл Даймонд, явно недовольный тем, что его сюда притащили, — терпеливо ждали в кофейне на Эл-стрит. Настенные часы показывали 8.24. Даймонд кипел.

— Вы сказали, он придет в восемь двадцать пять, а у меня нет времени, чтобы тратить его на… — Он замолчал. Часы переключились на 8.25, и одновременно в кофейню вошел сержант-майор Джексон. Приблизившись, он окинул группу взглядом.

— Хорошая работа, капитан Тернер. Все в сборе. — Он кивнул на Даймонда. — Капитан, специальный агент, вижу, вы познакомились с работодателем покойного Джерри Риверса.

— Работодателем? Вряд ли! — огрызнулся Даймонд. — Я просто его начальник. На работу его взял человек, о богатстве которого мне остается только мечтать.

— Идея ясна. В таком случае давайте пройдемся. Наша цель находится в полутора кварталах отсюда.

— Офис Пелачи? — мгновенно догадалась Мэгги.

Сержант-майор улыбнулся. Она определенно подавала надежды.

Сначала их не пускали в святая святых Пелачи, но под непреклонным давлением Джексона Хамштайн и Тернер достали свои удостоверения, и в конце концов посетителей проводили наверх. По пути Хамштайн пробормотал Джексону:

— Лучше бы оно выгорело, иначе моей работе конец, Боб.

Он почти никогда не фамильярничал с сержант-майором, однако сейчас хотел подчеркнуть серьезность ситуации. Джексон его понял.

Когда они оказались в кабинете, Пелачи не стал терять время даром.

— Это ужасно некстати! Надеюсь, это действительно важно, черт бы вас побрал! — гремел он. От добродушного дедушки не осталось и следа — его поглотил резкий строптивый делец.

— Как прикажете, сэр.

Все расселись, не считая двух полицейских у двери и Джексона, который встал у окна. Джексон начал:

— В столице нашего государства за несколько часов произошло два ужасных убийства. — Он обвел всех собравшихся внимательным взглядом. — И убийца — поскольку за обоими преступлениями стоит один человек — находится в этой комнате. С нами. Сейчас.

Пелачи ощетинился.

— Я ценю вашу утонченную любовь к театру, но не могли бы вы просто сообщить нам его имя, дабы остальные наконец получили возможность заняться своими делами?

Не обратив на него внимания, Джексон продолжил:

— Важный вопрос заключается в следующем: был ли кто-либо из присутствующих связан с обеими жертвами?

Любопытство Тернера взяло верх.

— Никто. Насколько мне известно.

— Неужели? — Сержант-майор медленно подошел к Даймонду, который нервно заерзал. Пристально посмотрел на редактора. — Ведь вы знали обоих, не так ли?

— Нет! Это смеш… — Даймонд замолчал и безжизненно кивнул головой. — Да. Да, это так.

Джексон пододвинулся еще ближе.

— Именно. Риверс работал на вас. И хотя это тщательно скрывалось, вашим начальником, которого вы упоминали ранее, является не кто иной, как мистер Пелачи.

Даймонд снова кивнул. Джексон нажал сильнее:

— Вот почему вы всегда публиковали предсказания Пелачи. Риверс был простым мальчиком на побегушках.

— Да! Я никогда не отрицал, что знаком с Риверсом! — огрызнулся Даймонд. — Но раввин?

— Вы что, забыли свое пожертвование проекту «Примирение»? — немного раздраженно спросил Джексон. — Зато правительство все помнит. Ваше имя есть в списке жертвователей.

— Вы тот самый мистер Даймонд? — воскликнула Фрейда.

— Ладно! Я знал их обоих! Но я никого не убивал!

Джексон одарил его долгим, пристальным, почти невыносимым взглядом.

— Возможно. Это мы выясним. — Он повернулся к Фрейде. — А вы?

— Я? Убийца? Я вегетарианка! Я вообще не ем мяса!

— Но вы знали: что-то не так. И знали, что это связано с… — Джексон быстро повернулся к Закарии, — нашим верным уборщиком. Ливанцем?

— Да, да, сэр. Но…

— Нет. Не ливанцем. Египтянином. Полагаю, коптом.

Повесив голову, Закария поднял руку, демонстрируя собравшимся татуировку в виде крошечного мальтийского креста.

— Это меня выдало, да?

— И ваш акцент. Когда мы прощались, вы ответили по-арабски с египетским акцентом. Который сильно отличается от левантийского диалекта Ливана.

Закария совсем пал духом.

— Вы очень умный человек. Вы знаете, что это не я забрал их жизни, что на моих руках нет крови.

— Не уверен. Однако давайте рассмотрим, что у нас есть. Раввин убит, его синагога ограблена — но не обычным грабителем. Откуда нам это известно? Во-первых, прошло почти семьдесят два часа, а украденное серебро так и не появилось на черном рынке.

— Ну, — фыркнул Даймонд. — Возможно, воры просто выжидают, чтобы все утряслось.

— Спасибо, что продемонстрировали нам свою неосведомленность о жизни обычного преступника. Обычным преступникам хронически нужны крупные суммы денег. И они знают: чем дольше хранишь добычу, тем больше шансов, что тебя отыщет полиция. Поэтому непреложное правило гласит: избавься от нее. Быстро. Продай перекупщику, который примет ворованное и будет держать у себя, пока горизонт не прояснится. А мы, — добавил сержант-майор, кивнув на Тернера и Хамштайна, — уверены, что украденное не всплыло. Нигде.

Он оглядел собравшихся по очереди, высматривая предательскую дрожь или дернувшееся веко, которые могли бы выдать преступника. Ничего. Сержант-майор продолжил:

— Однако этот человек знал, что похищает. Он не тронул более новые, не столь ценные футляры для свитков Тор, но взял антиквариат, переживший холокост, древние сокровища царской России. Может, он коллекционер? Продавец краденого антиквариата? Не исключено. Однако он точно не простой уличный вор, ищущий легких денег. — Джексон сделал паузу. — Из всего этого мы можем сделать вывод, что убийца — человек, способный — по крайней мере, в данный момент — жить по средствам.

— Что можно сказать о каждом из здесь присутствующих, — снова влез Пелачи.

— Но зачем убивать раввина? Случайность? Возможно. Однако человек со средствами мог дождаться, пока синагога опустеет. — Джексон стоял не шевелясь, и его голос словно набирал вес. — Более правдоподобное объяснение: целью преступника было убийство, а кража серебра — обычный отвлекающий маневр.

— Но кому понадобилось убивать такого хорошего человека? — сокрушенно спросила Фрейда.

— А что, если его убили именно за то, что он был хорошим человеком? Страстно желавшим мира? — Помрачнев, Джексон добавил: — Возможно, именно эта страсть сделала его уязвимым.

Тернер больше не мог сдерживаться.

— Для кого?

— Перед кем, — поправил сержант-майор. — Перед кем-то, кому требовался контроль над инфраструктурой. Некой конкретной сетью. Той, что способна перемещать деньги так, что власти никогда не смогут их отследить. Так сказать, проводить транзакции, которые не отбрасывают тени. — Его взгляд упал на Пелачи. — Такой человек должен либо быть богатым… — теперь он повернулся к Даймонду и Закарии, — либо представлять чьи-то интересы. — Джексон помолчал. — Но зачем убивать раввина? Этот вопрос на некоторое время поставил меня в тупик. Однако славный мистер Даймонд подтолкнул меня в нужном направлении.

— Я? — воскликнул редактор, нервно кусая губу. — Что я сказал? Я тут вообще ни при чем!

— Тогда почему вы ведете себя столь нервно, столь — как бы это выразиться — виновато? — Даймонд ничего не ответил. Джексон криво улыбнулся. — Не волнуйтесь. Вы случайно обронили это в разговоре: предположили, что у Риверса есть фотографии сильных мира сего, и это натолкнуло меня на мысль: что, если, играя на страсти ребе, наш заговорщик убедил его принимать большие пожертвования — со всей возможной анонимностью — на поддержку дела его жизни, при условии что значительная часть денег впоследствии будет тайно возвращена?

— Отмывание финансов! — Хамштайн начинал получать от происходящего удовольствие. Еще одно оперативно раскрытое сложное дело. Хорошая запись в досье.

— Именно. У ребе был отличный конечный пункт — организация в крайне нестабильной части мира, где записи почти не ведутся, а потому огромные суммы денег больше никогда не всплывут.

Мэгги была озадачена.

— Получение денег организовать несложно. Но как скрыть их возврат? Для этого требуется местный получатель… — Замолчав, она повернулась к Закарии.

Джексон медленно направился к уборщику.

— И этому мужчине — или женщине — понадобится мотив помимо денег, потому что он должен вести себя предельно незаметно. — Сержант-майор навис над несчастным уборщиком, дрожавшим как осиновый лист. Схватил его за руку, поднял, продемонстрировав татуировку. — Особая отметка. С ее помощью копты-христиане показывают свою приверженность церкви. — Прежде чем Закария успел возразить, Джексон продолжил: — Церкви, страдающей от геноцида со стороны мусульманских экстремистов по всему Египту. Тем, кто хочет спастись, отчаянно нужны деньги: взятки, визы, дорожные расходы. — Он повернулся к остальным. — Кто в таких обстоятельствах откажется помочь проекту, целью которого является невинное желание мира во всем мире?

— У меня не было выбора! Господь послал мне эту возможность! А теперь… — Закария разрыдался.

Джексон успокаивающе положил руку ему на плечо. Затем пристально посмотрел на Пелачи.

Тот стукнул кулаком по столу.

— Это возмутительно! Я лишу вас работы и пенсии! А теперь выметайтесь! ВОН!

Джексон перевел взгляд на Хамштайна. Теперь дело было за ним. Агент поморщился, но все-таки покачал головой.

— Минуточку, сэр. Пожалуйста, сядьте. Хотя я с вами согласен: на этот раз наш коллега прыгнул выше головы.

Пелачи, не уверенный в значении этих слов, медленно опустился в кресло. Быстро успокоился и даже благосклонно улыбнулся.

— Ради бога, продолжайте. Это такая захватывающая история — особенно учитывая то, что я вовсе не нуждаюсь в чьей-либо инфраструктуре. При желании я и так мог бы править миром.

— Вне всяких сомнений — по крайней мере той его частью, что можно купить, — согласился Джексон. — Но как насчет той, что нельзя? Деньги, полученные за большие секреты, огромные суммы, вырученные преступным образом, даже с угрозой национальной безопасности? Их необходимо скрывать. А для этого требуется иностранная структура, не имеющая прямых контактов с вашей империей. Зато имеющая благотворительные. Отсюда — ребе.

Если Пелачи и нервничал, теперь он хорошо скрывал свои эмоции.

— Как интересно. Я, пожалуй, дослушаю историю до конца, прежде чем звонить вашему начальству. Прошу вас, продолжайте.

— Спасибо. Итак, проблема заключалась в том, что у ребе, как воображал мистер Даймонд, были фотографии. И если бы ангел-хранитель сурово пожурил его — или бы он просто испугался, — разработчик схемы оказался бы под угрозой. Нешуточной. Либо его жизнь — либо жизнь Елизара Бермана.

— О, я понял, — проворковал Пелачи. — Но вы упустили один момент: откуда взялись эти огромные суммы денег?

— Ах да. Наконец мы добрались до загадочного мистера Федока. На самом деле в шифровке было не имя. Послание. «ФЕДОК». Риверс сообщал своему соучастнику, что следует ожидать объявления процентной ставки Федерального резерва, а значит, можно вывести с рынка миллионы — даже миллиарды — долларов перед объявлением. Не сомневаюсь: когда лаборатория мистера Хамштайна проверит компьютер Джерри Риверса, на нем обнаружится программа, позволяющая получать доступ к компьютерам Федерального резерва и узнавать процентную ставку заранее — иногда за несколько часов до ее официального объявления.

Хамштайн тихо присвистнул.

— Инсайдерская торговля. Это по-круче, чем поймать с поличным Джулиани.

Тернер кивнул.

— И не забудь крупнейшую схему отмывания денег!

Пелачи наконец занервничал: его ноздри раздувались, зубы скрипели.

Сержант-майор нанес последний удар.

— Это срабатывало дважды. Репетиция. Третий раз должен был привести к монополизации рынка. От Риверса требовалось только найти шифр. Поздно вечером он это сделал. Риверс собирался опубликовать данные, что привело бы к полнейшему хаосу. Он оставил хозяину сообщение: «ФЕДОК». То есть хозяин должен был прочитать записку. Однако этот хозяин, мистер Пелачи, узнал бы реальные цифры, лишь ознакомившись со статьей Риверса в Интернете — той самой, в которой Риверс дал бы ваше неизменно верное предсказание. Однако я думаю, что на этот раз предсказание оказалось бы неверным, и когда все прочие поверили бы ему, вы сорвали бы большой куш. Я также полагаю, что именно по этой причине вы держали Риверса на работе, несмотря на очевидную некомпетентность. Это было легко устроить, учитывая, что телеграфным агентством, где он работал, владела компания, входящая в вашу невероятно сложную империю. — Прежде чем Пелачи успел возразить, Джексон пояснил: — Этот факт я обнаружил, посвятив полдня просмотру правительственных записей. Боже, ну и скользкая у вас империя. Чуть от меня не скрылась.

— В таком случае почему же я сейчас не отдаю распоряжения по телефону?

— Потому что ни вы, ни Риверс не ожидали, что кто-либо поставит совесть выше огромных денег. Когда хороший ребе решил, что больше не хочет помогать вам скрывать преступления, эту конкретную затею пришлось отложить, пока не найдется другая инфраструктура. Однако от ребе следовало избавиться. И доверить это дело было некому. Тем временем вы осознали, что Риверс тоже представляет собой угрозу и что вам нужна только его программа. Без сомнения, сломав ему шею, вы переписали все файлы с его компьютера. Так сказать, просто устранили посредника. По вашим представлениям, грамотно сработали.

Пелачи трясло от ярости.

— Вы зашли слишком далеко! Еще немного — и обратного пути не будет!

— Если только ФБР не проверит ваши компьютеры.

Впервые Пелачи не удалось скрыть страх. Панику. Он воззвал к полицейским:

— Господи! Неужели вы верите, что я способен красться по улицам под покровом ночи? Что способен убить человека голыми руками? Я, старик?

Фрейда больше не могла этого выносить. Она вскрикнула и разрыдалась. Мэгги кинулась к ней, обняла. Неожиданно всеобщая заинтересованность сменилась тревогой.

Пелачи набросился на Хамштайна.

— Только посмотрите на это! Настоящее зверство! Предъявите мне обвинение или убирайтесь! — Он презрительно посмотрел на Джексона. — Вы ничего не докажете, сэр!

Сержант-майор подождал, пока Фрейда успокоится, затем решительно ответил:

— Да, я полагаю, все мои соображения можно отмести как чисто спекулятивные фантазии. Но есть свидетель.

Полицейские вздрогнули. Они впервые слышали об этом. Пелачи сглотнул, однако продолжал стоять на своем:

— Это смешно! У вас нет свидетеля!

— На самом деле, сэр, он сейчас находится прямо за вашей дверью.

Джексон кивнул озадаченному Тернеру, и тот распахнул дверь. Офицеры ошарашенно уставились на вошедшего в кабинет человека.

— Пи-Кей! Какого черта ты здесь делаешь? Я думал, ты завязал!

Куда только делся вчерашний уверенный в себе Пи-Кей? Его место занял нервный бродяга.

— Ой, кэп, специальный агент, так и есть. Чист как младенец. Но эта девчонка такая милашка, ну, сами знаете…

— К делу, парень! — Лицо Пелачи покраснело.

— Ну да… — промямлил Пи-Кей, прикидываясь, будто плохо соображает. Одурачить старых знакомых ему не удалось, однако Пелачи ничего не заподозрил. — Моя девчонка живет возле синагоги. Я шел домой примерно в два часа ночи. Гляжу — из синагоги выбегает какой-то тип. И тащит мусорный мешок. «Хефти». — Тут он показал на Пелачи. — Вот он, этот тип.

— Это безумие! Вам всем конец! Вы теперь безработные! А теперь пошли вон!

Но Джексон не пошевелился.

— Вы уверены, мистер Пи-Кей?

— А то. Он задержался под фонарем, и я его хорошенько разглядел.

— А почему он задержался?

— Видите ли, сэр, мусорный мешок лопнул. И из него вывалилась всякая серебряная фигня.

— Вот видите! Ложь! Мешок вовсе не… — Тут Пелачи понял, что его провели. Хитрость Пи-Кея сработала. Все было кончено. Пелачи повернулся к окну — может, хотел выпрыгнуть, — но на его пути вырос Джексон. Пелачи повернулся к двери. Там поджидали Хамштайн и Тернер.

Олигарх попятился, начал кружить по кабинету — Джексон следовал за ним на безопасном расстоянии, — потом извлек из-под пиджака девятимиллиметровую «беретту».

— Держитесь подальше, и никто не пострадает, — пообещал Пелачи, пробираясь к выходу. Джексон не отставал. На другой стороне комнаты зашевелился Пи-Кей. Не заметивший его Пелачи нацелил «беретту» на полицейских, и те быстро отошли от двери. Преступник скосил глаза, высматривая дверную ручку. Отвлекся лишь на мгновение, но его хватило.

Издав устрашающий боевой клич, Джексон рванулся к Пелачи. Тот испуганно отшатнулся — и угодил прямо в объятия Пи-Кея, который двигался вместе с Джексоном и занял позицию, чтобы схватить беглеца за руку с оружием.

Пистолет взлетел в воздух. Пелачи прыгнул за ним.

И поймал бы его, если бы Мэгги не завладела «береттой» прямо перед носом олигарха.

Это был конец. Пелачи, еще мгновение назад столь могущественный, превратился в жалкого преступника в руках полиции.

Когда его уводили, Тернер повернулся к Хамштайну.

— Кому лавры?

— Совместная операция? — предложил Хамштайн.

— Годится.

Пелачи был в шоке.

— Ты об этом пожалеешь! — прошипел он Джексону. — Ты мне за это заплатишь.

Джексон улыбнулся.

— Быть может, в следующей жизни. Остаток этой вы проведете в Левенуэрте.

Тернер и Хамштайн подтолкнули Пелачи, и его гневный вопль затих в отдалении.

Сержант-майор Джексон редко принимал гостей, но сейчас, в своем скромном жилище, окруженный коллегами, он чувствовал себя почти счастливым — давно забытое ощущение. Гости только что прибыли и теперь пытались справиться с неожиданно сложной задачей — отыскать стулья. У Джексона их почти не было, но он принес пару из небольшой гостиной, а в аккуратном чулане нашлись складной стул и шезлонг.

— Что ж, — произнес Хамштайн. — Я же говорил, что лишь один человек способен справиться с этим делом. Я был прав!

— Мы были правы, — проворчал Тернер. — Но привлекать Пи-Кея было очень рискованно. Если бы мы знали, могло сорваться все дело.

— Именно по этой причине мы с сержант-майором решили вопрос между собой, — отозвался Пи-Кей.

— Но если бы он не клюнул? — Мэгги знала, что у Джексона есть на это ответ, и хотела, чтобы сержант-майор насладился моментом.

Он понял и улыбнулся ей почти с благодарностью, однако возможностью не воспользовался.

— Когда он сказал про мусорный пакет «Хефти» — и угадал марку, — Пелачи понял, что ему крышка.

— Точно, — вспомнил Хамштайн. — Я тоже удивился. Откуда ты узнал про пакет?

Джексон засунул руку в карман и достал найденный возле Ковчега блестящий кусочек полиэтилена.

— Конкретное полимерное основание, производимое конкретной компанией. Ничего другого и быть не могло.

— А что будет с Закарией? — озабоченно спросила Мэгги.

— Не переживай, — пожал плечами Хамштайн. — Получит иммунитет за свое признание.

В конце концов все расселись. Джексон потер руки.

— Что ж. Могу ли я предложить вам угощение? Например, немного uisge beatha?

Гости явно понятия не имели, о чем речь. За исключением Мэгги.

— В переводе с гэльского — или, если вы предпочитаете, гаэльского — «вода жизни». По-простому — виски.

Во взглядах мужчин смущение мешалось с восхищением.

— Они созданы друг для друга, — пробормотал Хамштайн Тернеру.

Все засмеялись.

— Тащи! — воскликнул Пи-Кей.

— И правда, — согласилась Мэгги. — Отец всегда говорил, что у вас одна из лучших в мире коллекций виски!

— Ты знал ее отца? — почти в унисон спросили гости.

Казалось, на мгновение сержант-майор заколебался. Но передумал. Наградил Мэгги суровым взглядом.

— Уверен, вы заблуждаетесь, мадам. Полагаю, он сказал, что у меня коллекция… — сержант-майор повернулся к бару, разместившемуся в стеллаже для телевизора, — лучшего в мире виски!

В баре обнаружилось всего четыре бутылки: два односолодовых виски, «Талискер» с острова Скай и «Обан» из давшей ему имя долины в Шотландии; бутылка купажированного виски «Джастерини-энд-Брукс» и бутылка «Беллз» — обязательный «глоток на посошок» рабочего люда из Глазго. Сержант-майор Джексон щедро обвел рукой свою коллекцию.

— Вот, дорогие друзья, и все, что вам нужно знать о воде жизни! Выбирай, Мэгги!

— «Обан», — тихо сказала она.

Сержант-майор тепло посмотрел на нее.

— Прекрасный выбор. Вся в отца.

И праздник начался.

* * *

В пятнадцать лет покинув школу — не по своему желанию, — Лайонел Четвинд решил стать таким же умным, как Шерлок Холмс, — ведь это позволило бы ему бросить работу на фабрике и спать допоздна. Пока он в этом не преуспел. Зато на его счету более сорока полнометражных фильмов и телевизионных передач; кроме того, он написал сценарии для двух десятков документальных фильмов, которые впоследствии спродюсировал и снял. Его номинировали на «Оскар» и «Эмми», шесть раз — на премию Гильдии сценаристов США (одну из которых он получил); он обладатель золотой медали Нью-Йоркского кинофестиваля, двух «Кристоферов», двух медалей имени Джорджа Вашингтона «За свободу» и шести «Телли». В 2001 году он был назначен в Комиссию президента по искусству и гуманизму. Национальная портретная галерея Смитсоновского института наградила его медалью имени Джона Синглтона Копли. Лайонел женат на актрисе Глории Карлин и живет вместе с ней в южной Калифорнии, где наслаждается компанией четырех внуков.

 

Случай с переводчиком

Дана Стабеноу

Перевод К. Егоровой

КОРОТКАЯ ИСТОРИЯ КЕЙТ ШУГАК

БЛОГ ПАРКОВОЙ КРЫСЫ

[Сообщение двадцати семи читателям Парковой Крысы, которые так любят мои записи. Этот блог — годовое задание для миссис Дуган по курсу английского языка и литературы для отличников. Пожалуйста, не портите его троллингом. Иначе я могу вас и удалить.]

Вторник, 25 октября, Джонни

Мы больше не в Парке, Тото.

Ненавижу дантистов. Я каждый день чищу зубы и даже пользуюсь зубной нитью, так откуда взялась эта дыра? И Кейт тоже ненавижу. У нее в жизни не было ни одной дырки. Хочется схватить ее и заставить съесть пятифунтовую пачку сахара.

Правда, этот дантист, к которому она меня отвезла, Дорман из Анкориджа, оказался не так уж плох, хотя, конечно, слишком загорелый для аляскинца. Кейт ему нравится, это точно, но она нравится всем мужикам. Разве что за исключением тех, кого она отправила в тюрьму, но иногда я и в них тоже сомневаюсь. Ума не приложу, для чего ей собственный дантист, если у нее в жизни не было ни одной дырки. Как только у меня заболел зуб, мы тут же оказались в самолете.

Вот самая классная картинка с дыркой в зубе из тех, что я нашел в Интернете. Моя была гораздо меньше.

И вот мы в Анкоридже, в городском доме отца в Вестчестерской лагуне. Кейт и Матт отправились на прогулку по Прибрежному маршруту. По телевизору смотреть нечего, а я не хочу никуда выходить, пока не перестану пускать слюни при разговоре. Отвратительно. Поэтому я сижу и пишу пост для двадцати семи своих читателей. (Бобби, лучше не читай эту запись в эфире «Парк эйр», как ту, про подсчет карибу с Рут Бауман. Она потом неделю со мной не разговаривала.) Если б не погода, мы бы уже летели обратно в Парк. Вэн написал, что там метель и туман, а миссис Дуган натянула веревку от главной двери к изгороди, чтобы люди могли добраться до своих тачек. Я залез на сайт Национальной метеорологической службы, и они обещают, что в ближайшие день-два будет то же самое.

Я бы предпочел быть там, а не здесь. В Анкоридже слишком много людей, и все они носятся вокруг на своих бесчисленных тачках.

Кейт и Матт со мной солидарны. Мы уже как-то пережидали непогоду в Анкоридже, и они оба стали дерганые и злобные. Матта я могу понять, но Кейт не хочет идти в кино, или на шопинг, или в кафе — только смотрит на восток да пытается понять, что там надвигается с Залива и будет ли летная погода.

Ладно, прошло несколько минут, они вернулись, Кейт кто-то позвонил по мобильнику (и она ответила!), и теперь мы куда-то идем. После допишу.

Комментарии

Бобби. Слишком поздно, детка.

Рут. Я все еще с тобой не разговариваю.

Вэн. Скучаю по тебе, крошка.

Катя. джонни привези мне дядимилтонову луну из тойзарас

Катя. мама говорит пожалуйста

Миссис Дуган. Хорошее изложение, Джонни, хотя местами несколько расплывчатое. Выводы из каждого параграфа в журнальной форме необязательны, но так читатель сможет следить за повествованием. Избегай отступлений от темы. Читая пятый параграф, я на секунду подумала, что ты в Анкоридже с Рут, а не с Кейт.

Вторник, 25 октября, вечер, Джонни

У нас есть дело, и я буду помогать!

В любом случае надо развить тему.

Мы отправились в деловой район, в старый ресторан на Пятой авеню, «Клаб Пэрис», где встретили древнего пердуна по имени Макс. Он патрульный на пенсии (вот ссылка на веб-сайт Патрульных Аляски) — то есть взаправду пенсионер. Такой морщинистый, будто сел во время стирки, а потом неделю провалялся в сушилке. Он совсем хилый, ходит с палочкой, но мозги у него работают не хуже, чем у Кейт, и он большой спец по части мартини. Официантка, крошка по имени Бренда, звала старикана по имени, и стоило его стакану опустеть хотя бы наполовину, как она тут как тут с новой порцией. Когда Кейт заказала диетическую 7UP, Бренда так на нее посмотрела. Думаю, настоящие женщины пьют мартини.

Лучший сандвич со стейком из всех, что я пробовал. Посреди трапезы Макс сказал:

— На прошлой неделе я слышал загадочную историю. О внуке одного из старых товарищей из Ред-Нан.

— Ред-Нан? — переспросила Кейт.

Макс кивнул.

— Да, последняя деревня на Кануяке, прежде чем упрешься в Залив. Потому я о нем и вспомнил.

— Как его зовут?

— Тоутмофф.

— Который?

— Гилберт.

Кейт подцепила вилкой большой кусок нью-йоркского стрип-стейка и с минуту жевала, закрыв глаза. Проглотила, открыла глаза и сказала:

— Внук шефа Иванса.

Макс кивнул.

— Что с ним стряслось?

— Его похитили.

Кейт даже жевать перестала.

— Что?

Макс снова кивнул. Открылась дверь — я ощутил затылком холодный ветерок, а Матт навострил уши.

— Но пусть он сам тебе расскажет свою историю. Гилберт, с Кейт Шугак ты уже знаком.

Гилберт Тоутмофф оказался невысоким и коренастым, со стриженными «под горшок» темными волосами и большими карими глазами, как у коровы. От него пахло древесным дымом, бензином и дубленой лосиной кожей. У него был такой низкий голос, что мне пришлось податься вперед, чтобы его расслышать. Он говорил с небольшим акцентом, напомнив мне наших тетушек, когда они строят из себя коренную народность перед каким-нибудь приезжим, который им не нравится. Вырос в деревне, однозначно.

Макс был прав. История Тоутмоффа оказалась загадочной.

Он приехал в город, чтобы посетить «Костко», через неделю после того как Перманентный фонд выплатил дивиденды (), на той неделе, когда проходил съезд Федерации коренного населения Аляски (). Перевез свой пикап на пароме из Кордовы, где зимует, в Уиттиер, а оттуда двинулся в Анкоридж.

— Встретил кузенов из Татитлика, и мы отправились на съезд ФКНА и провели там вторую половину дня. А вечером поехали в «Сноу болл» проведать старых подружек. — Кейт ухмыльнулась, Макс рассмеялся, а Тоутмофф покраснел. — Но там было скучно, и мой кузен Филип предложил отправиться куда-нибудь еще.

— Куда? — спросила Кейт.

Не поднимая глаз, Гилберт что-то пробормотал.

— Куда? — повторила она.

— «Буш компани». — Он по-прежнему не смотрел на нее. И замолчал.

Думаю, ему было стыдно говорить женщине, что он ходил в стрип-клуб, особенно коренной жительнице, особенно коренной жительнице старше себя.

Подошла Бренда и уставилась на нас пустыми глазами, но Макс подмигнул ей, и она ушла, а вернулась с очередной порцией мартини. Третьей. Или четвертой.

Тоутмофф сказал, что они с кузенами много выпили и в итоге еще до полуночи спустили на алкоголь и стриптиз все свои ПФД. То есть напрямую он ничего этого, конечно, не сказал, но молчание коренного жителя бывает очень красноречивым.

Они уже собирались уходить, когда появились двое знакомых парней.

— Каких парней? — спросила Кейт.

— Они были на съезде, — ответил Тоутмофф. — Не коренные, болтались на ярмарке ремесел. Один из них искал костяную доску для криббиджа для своей матери. Мы разговорились. Они спросили, из какого мы племени, а когда услышали, что эяк, заинтересовались.

Итак, эти двое парней подсели к ним за столик в «Буш компани» и предложили угостить их выпивкой. Одна порция вылилась в две, а может, и больше. Тоутмофф понятия не имел, сколько было времени, когда он отправился в сортир. Но стоило ему выйти за дверь, как кто-то сильно ударил его несколько раз, а пока он пытался очухаться, накинул ему на голову одеяло или мешок, выволок на улицу и засунул в багажник.

— Я то врубался, то вырубался, — сказал он. — Чувствовал себя ужасно. Мы ехали минут пятнадцать. А может, и больше. Следующее, что я помню, это как машина остановилась, меня вытащили из багажника и запихнули в самолет.

— В какой самолет? — поинтересовался я. Тоутмофф снова замолчал. Кейт нахмурилась. Макс сказал: «Заткнись, парень», — и даже Матт неодобрительно посмотрел на меня. Я почувствовал, как краснеют уши, и нам пришлось ждать, пока Тоутмофф снова заговорит.

— Мы летели около часа, — продолжил он. — Наверное. У меня страшно болела голова, и я заблевал изнутри все одеяло. Они жутко ругались, а потом один снова ударил меня, и я вырубился. Включился, только когда мы сели. Меня вытащили из самолета, привели в хижину и сняли одеяло. Это были два белых парня со съезда, которые объявились в баре.

Бревенчатая хижина состояла из одной комнаты.

— Выглядела очень старой, — сказал Тоутмофф. — Ветер свистел в щелях, откуда выпал уплотнитель.

Там была дровяная печь, стол — кусок фанеры на козлах, несколько разномастных стульев и лежанка в углу.

На лежанке обнаружился старик — очень старый коренной житель, истощенный и в синяках.

Все то время, что Тоутмофф рассказывал свою историю, Кейт сидела не шелохнувшись, уставившись в свою тарелку. Я уже видел ее такой. Это фишка коренных жителей — когда ты не смотришь на человека, который с тобой говорит, но будто слушаешь его каждой клеточкой своего тела.

Старик был привязан к лежанке. Младший из похитителей принес стул, а старший заставил Тоутмоффа сесть. «Спроси, подпишет ли он бумаги», — приказал старший.

— Я не понял, что он имеет в виду, — сказал Тоутмофф. — Я плохо соображал, а потому промолчал. Он ударил меня, сбросил со стула. Когда звон в ушах поутих, я услышал, как старик что-то сказал. На эяк.

Кейт как будто вздохнула и слегка обмякла на стуле.

— Они снова усадили меня, и на этот раз бил младший, — продолжал Тотумофф. — «Скажи ему подписать бумаги», — приказал он.

Затем вновь замолчал на некоторое время.

— Я боялся. Они хотели, чтобы я поговорил со стариком на эяк. Но они понятия не имели, что носителей эяк не осталось. Когда умерла моя бабушка, язык умер вместе с ней. Я знаю, как он звучит, но сам умею разве что ругаться на нем.

Как рассказала мне позже Кейт, эяк — это язык коренного населения Аляски с востока Кордовы и запада Якутата. С юга его вытеснили тлингиты, с севера — атабаски, с запада — алеуты, и Кейт говорит, что после прихода белых взрослые заставляли детей учить английский, чтобы у них не возникало проблем, когда вырастут. Когда детей отправляли в школы БДИ () в Ситке и на «Большой земле», там их иногда даже били, если они говорили не по-английски. Поэтому носителей эяк почти не осталось, за исключением разве что нескольких стариков.

Вроде того деда в хижине.

— Они проделали такой путь, потратили кучу бензина, чтобы привезти меня, — сказал Тоутмофф. — Пойми они, что я не говорю на эяк, вполне могли бы меня прикончить.

Он снова замолк. Я уже начал привыкать к его паузам. В них был свой ритм, он словно выпускал некоторое количество слов, а потом останавливался, чтобы подзарядиться. Чем страшнее становилась история, тем ужаснее делалась его речь.

— Старик догадался первым. Начал сигналить мне за их спинами. Я думаю, вдруг он и по-английски знает. Такие он бросал на меня взгляды. Они снова мне врезали, ну я и говорю те слова, что знаю. Мокрый снег. Сухой снег. Метель. Медведь. Волк. Рыба. Бобер. Сиська.

Думаю, последнее он говорить не собирался, потому что тут же снова покраснел.

— Я перемешал их и выдавал в разном порядке, чтобы они решили, будто это целые фразы. Они твердили, чтобы я сказал ему подписать бумаги. Младший вытащил пачку и помахал перед его носом. Думаю, старик притворялся, что он слабее, чем на самом деле. Так вот, он тряс головой и стонал. — Тут Тоутмофф впервые за все время улыбнулся. — За те из его слов, что я понял, мамка вымыла бы мне рот с мылом. — Он пожал плечами. — Только они-то все равно ничего не поняли.

Пауза.

— Думаю, я провел там день и ночь. Окна были закрыты. Мне показалось, очень долго. — Пауза. — Один раз, когда младший вышел, а старший топил печь, старик что-то мне прошептал.

Мы ждали. Кейт снова замерла. Не уверен, замечала ли она нас с Максом и Маттом хотя бы краем глаза, так она сосредоточилась на словах Тоутмоффа.

— Меня мучали голод, жажда и похмелье, а потому я точно не уверен, но вроде бы он произнес: «Передай Мире, я сказал „нет“.»

Пауза, очень долгая.

— Должно быть, я отрубился, потому что следующее, что помню, это как очнулся на скамье перед входом в конференц-центр, и парень из общественного патруля пытался разбудить меня и засунуть в фургон, чтобы отвести в приют брата Франциска. Там еще был коп. Я пытался рассказать ему, что случилось, но он, похоже, решил, что я пьян, и не стал слушать.

Кейт ничего не сказала, но я этому копу не завидую.

— Я провел в приюте пару дней, пока мне не стало лучше. Не знал, что делать. А потом вспомнил отцовского друга Макса.

Он впервые посмотрел прямо на Кейт.

— Я боюсь за старика.

И откинулся на спинку стула. История кончилась.

Выждав минуту, Макс осушил свой пятый — или шестой — мартини и откашлялся.

— Благодаря Виктории я по уши завяз в мерах безопасности, — сообщил он, глядя на Кейт. — Теперь моя жизнь мне не принадлежит — и тебя за это тоже следует поблагодарить, — иначе я бы сам все выяснил. Когда я услышал, что ты в городе, подумал: может, ты разберешься.

Кейт посмотрела на меня.

— Мы застряли здесь из-за непогоды, которая продлится еще день или два. Вполне могу разобраться. — Она повернулась к Тоутмоффу. — Я должна задать тебе несколько вопросов, Гилберт. Мы тут не обсуждаем, что хорошо, что плохо. Не торопись, расскажи мне все, что сможешь вспомнить.

Тоутмофф кивнул, не поднимая глаз.

— Когда тебя сажали в самолет, там был асфальт или гравий?

— Гравий.

— Ты слышал другие самолеты?

По-прежнему не поднимая глаз, он начал потирать ногу. Затем кивнул.

— Какие самолеты? Маленькие? Реактивные?

— И те и эти.

— Реактивные? Близко?

— Очень близко.

Кейт кивнула.

— Ты можешь предположить, в какой самолет тебя посадили?

— Похоже на «сессну», — ответил он. — Они оба сидели впереди. Может, «сто семьдесят вторую». Но может, и «сто семидесятую».

— Хорошо. А что насчет этих двух мужчин? Как они выглядели?

— Они были белые.

— Молодые? Твоего возраста? Или старые? Как Макс?

— Старые, — ответил Тоутмофф. — Как вы.

Макс засмеялся. Точнее, закудахтал. Кейт его проигнорировала.

— Высокие? Или низкие?

Тоутмофф пожал плечами.

— Наверное, чуть выше меня. — Он был ростом около пяти футов шести дюймов.

— Толстые или худые?

Он снова пожал плечами.

— Старший был костлявым. Младший — мускулистым.

— Волосы длинные или короткие? Какого цвета?

— Старший ни разу не снял кепку, но за ушами торчали седые волосы. Младший — блондин, и загривок у него был весьма лохматым.

— Как они говорили? Подвывали, как южане из Теха-а-аса? Или ахали, как северяне из Ба-ахстана? Или гундосили, я не знаю, как Сильвестр Сталлоне?

Тоутмофф покачал головой.

— Говорили, как белые.

Кейт кивнула. Она ничем не выдала своего нетерпения или раздражения.

— Во что они были одеты?

— Джинсы. Ботинки. Куртки. Бейсбольные кепки.

— Кепки? — переспросила Кейт. — А на них? Скажем, символика «Шеврона» или «Сиэтл сихокс»?

Тоутмофф подумал.

— У младшего на кепке было лого «Анкоридж эйсис».

— «Анкоридж эйсис»? — переспросила Кейт.

— Местные хоккеисты-полупрофессионалы, — пояснил Макс.

— Ты не узнал старика? — спросила Кейт у Тоутмоффа, и тот покачал головой. — Эяк осталось совсем мало, — сказала она. — Ты уверен?

Тоутмофф снова покачал головой.

— Никогда не видел его в Кордове. Он не из Ред-Нан. И в Анкоридже тоже не видел.

А больше Гилберт Тоутмофф нигде и не бывал, готов поклясться. Но все же он посетил на одно место больше, чем многие жители буша.

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Мира?

Тоутмофф покачал головой.

— Нет.

— На сколько ты задержишься в городе?

— До субботы. Раньше мест на пароме в Кордову нет.

— У тебя есть телефон?

Тоутмофф достал мобильник.

— Хорошо, — сказала Кейт, поднимаясь на ноги. — Будем на связи.

Комментарии

Бобби. Тетушка Балаша была моим сегодняшним утренним гостем на «Парк эйр». Завтра она собирается вниз по течению, чтобы провести занятие по квилтингу в Чулиине. Она говорит, там жила одна семья эяк, и обещает поспрашивать про Миру.

Катя. достал?

Катя. мама говорит пожалуйста

Миссис Дуган. Следи за дополнениями, как, например, в параграфе 19. Не забывай правила расстановки запятых. Возможно, тебе это кажется мелочью, но если твои читатели не смогут доверять твоей пунктуации (или правописанию, или грамматике), как им доверять твоим словам?

Вэн. Миссис Дуган читала твой блог вслух в классе. Представляешь?

Вэн. Минуточку. Крошка по имени Бренда?!

Берни. Ошибочка.

Среда, 26 октября, Джонни

Когда я спустился вниз, Кейт на кухне готовила завтрак. Я захватил с собой компьютер и писал предыдущий пост.

— Что ты пишешь? — спросила она, и я ответил.

— Можно взглянуть? — поинтересовалась она.

— Нет.

Она засмеялась.

— Там есть хоть что-нибудь не про Ванессу?

Я почувствовал, что краснею.

— Там куча всего не про Вэн. Я написал про подсчет карибу, который мы с Рут делали в Груэнинге в прошлом году. Ну, знаешь, наша с ней вторая попытка. — Я помедлил. — А еще про Старого Сэма.

Она стояла у плиты спиной ко мне, но замерла с лопаткой в руке.

— Правда?

— Ну да. Я не хочу его забывать.

Лопатка вновь пришла в движение.

— Хорошо.

— И я пишу о твоих делах.

На этот раз она обернулась.

— Что?

— Пишу о твоих делах. — Я пожал плечами. — По крайней мере, то, что о них знаю.

Одна из ее бровей поползла вверх.

— Ты пишешь про вчерашнее?

Я кивнул.

— Хм. — Она повернулась обратно к плите и начала раскладывать по тарелкам французские тосты и сосиски. — Ну ладно, доктор Ватсон. Что ты об этом думаешь?

Прикольно, что она спросила. Пока мы завтракали, я вкратце повторил, что нам известно. Когда закончил, она сказала:

— И?.. Что мы сделаем в первую очередь?

— Ну, — замялся я. — Поедем в Меррилл и побеседуем с авиадиспетчерами?

— С какой поверхности они взлетали?

— С гравия. О. В Меррилле асфальт. Берчвуд? Кэмпбелл эйрстрип?

— Что Тоутмофф слышал, когда его заталкивали в самолет?

— О. Реактивные двигатели, очень близко. Тогда Стивенс интернейшнл.

Она ткнула в меня пальцем.

— Динь-динь-динь. Аэйк-Худ эйрстрип. И что мы спросим, когда доберемся до вышки?

— Про маленький самолет, взлетавший в ту ночь. Было поздно, а значит, их вряд ли взлетало много.

— Хорошо. Но сначала мы достанем карту.

— Зачем?

— Тоутмофф думает, что это была «сто семидесятая» или «сто семьдесят вторая». Если не ошибаюсь, «сто семьдесят вторая» делает около ста сорока миль в час. Он сказал, что они летели около часа. Он был пьян, а еще его избили, поэтому свидетель из него никудышный, но мы хотя бы сможем предположить, куда его отвезли в пределах этого радиуса.

Мы достали карту.

Прелесть Аляски в том, что куда ни плюнь, попадешь в грунтовую взлетно-посадочную полосу (в «Авиационном атласе» авиасообщению Аляски отведена целая страница). Джим говорит, их здесь больше трех тысяч и большинство заброшено. Первое, что делает золотоискатель, — вырубает поросль, чтобы иметь возможность прилетать и улетать. Так же поступает и человек, желающий построить хижину или домик. А компании по добыче природных ресурсов и вовсе сооружают взлетно-посадочные полосы достаточной длины, чтобы вместить «геркулес» с буровой установкой или коммерческий землечерпалкой для добычи золота. Закончив копать и бурить, они не могут просто скатать ее и забрать с собой, поэтому когда нефтяная или газовая компания уходит, охотники, рыбаки и туристы начинают использовать место для своих нужд.

Это хорошая новость для тех, у кого возникли проблемы в воздухе и срочно требуется посадка, и плохая для тех, кто пытается выяснить, куда летал один маленький самолет темной октябрьской ночью. Существуют сотни вариантов. Мы немного сузили круг, но не слишком.

— Что нужно сделать, чтобы избавиться еще от некоторого количества лишних точек? — спросила Кейт.

Я не знал.

— Откуда Тоутмофф родом?

— Ред-Нан, — ответил я.

— А его кузены? Которых он встретил на съезде ФКНА?

— Татитлик. О. О! А похитившим его парням требовался носитель эяк, чтобы поговорить со стариком. Значит, пролив Принца Уильяма? Но разве это не далековато для «сто семьдесят второй»?

Она улыбнулась. Думаю, я выглядел несколько возбужденно. Но это было так круто — настоящий детективный мозговой штурм.

— Возможно, чтобы добраться туда за такое время, требуется самолет побольше, но не забывай, что Тоутмофф лишь строил догадки. А что насчет Миры?

— Миры? А, ты имеешь в виду ту Миру, которой старик просил передать, что он сказал «нет»? — Кейт кивнула. — Ты хочешь, чтобы мы ее нашли?

Она рассмеялась.

— Не надо так расстраиваться. Признаю: если бы мы пытались найти кого-то из Шактулика, у нас могли бы возникнуть проблемы. Но если Мира из Татитлика, или Ченеги, или даже Уиттиера, или Сьюарда, или Валдиза, у нас есть козырь. Даже четыре.

А потом Бобби запостил тот комментарий про тетушку Балашу едущую в Чулиин. Я сообщил об этом Кейт.

— Вот видишь? — засмеялась она.

Комментарии

Тетушка Ви. Бобби заставил меня написать, что это очень классно.

Мужик Майк. Чувак, круто, что ты вставляешь ссылки и мне не надо гуглить их для моего блога. Миссис Д. и не догадается.

Рейнджер Дэн. [Комментарий удален автором.]

Рейнджер Дэн. Ну и придурок! Как его угораздило быть похищенным из «Буш компани» кем-либо, кроме стриптизерш?

Рейнджер Дэн. Эй, когда наконец соберетесь тащить свои унылые задницы обратно, не могли бы вы с Кейт по пути в Меррилл заехать в анкориджский офис НПС и взять для меня ящик с новыми картами Парка? Он у них валяется уже два месяца, а они все не могут выяснить, где находится Нинилтна.

Рейнджер Дэн. А в Гердвуде полоса асфальтовая или гравийная? В тех краях в горах прячется множество неизвестных маленьких хижин.

Миссис Дуган. Ты написал: «Закончив копать и бурить, они не могут просто скатать ее и забрать с собой…» Скатать что? Землечерпалку или взлетно-посадочную полосу? Я понимаю, что это ясно из контекста, но следует уделять больше внимания местоимениям. И, Майкл Абрахам Мунин, миссис Д. определенно догадалась.

Среда, 26 октября, 12.00, Джонни

Мы поехали в Стивенс интернейшнл и пообщались с парнями на вышке. (Там очень круто, жизнь кипит, воздух кишит самолетами, пассажирские 737-е и грузовые 747-е так и снуют вокруг Стивенс интернейшнл, эскадрильи F-22 тренируются в Элмендорфе, охотники прилетают и улетают из Лэйк-Худ, не говоря уже о пилотах-каскадерах, выделывающих трюки в Меррилле. (Вот история на AlaskaDispatch.com о том, как вчера кого-то резко развернуло на «суперкабе» на полосе Лэйк-Худ. Как говорит Джим, вот что бывает, когда учишься на трицикле, а потом покупаешь трейлдраггер. К счастью, никто не погиб.) Меня позвали прийти к ним летом, когда веселье в полном разгаре. Позже Кейт сказала, что они вечно ищут новых диспетчеров — это тяжелая работа, на ней быстро перегорают. Ничуть в этом не сомневаюсь.)

Ладно, о самолете. Кто бы на нем ни летел, плана полета у них не было (представляю, что сказал бы об этом отец), но на вышке засекли хвостовые номера. Мы нашли владельца, и он утверждает, что про полет не в курсе и вообще в ту ночь спал дома. А самолет пропал. Он так и пыхал от ярости и сказал, что поговорит с «этими гр*****ми наймокопами». Он живет с женой и двумя детьми, и все тогда были дома в своих постелях. Кейт созвонилась с Бренданом, и этот парень за всю свою жизнь получил лишь один штраф за превышение скорости, так что, думаю, она ему поверила. Насколько Кейт вообще кому-либо верит.

14.00 — Получил смс от Вэн, которая получила смс от Бобби, с которым по морской волне связалась тетушка Би и сказала, что девятнадцать лет назад в Кордове родилась Мира Гордаофф. Я нашел ее на «Фейсбуке». В профиле сказано, что она окончила Кордовскую школу, работает в «Эй-си» и у нее есть друг. Один из друзей отметил ее на фото с вечеринки, там она сидит на коленях у какого-то парня. Он кажется белым, но его лица не разглядишь, потому что на лоб надвинута бейсболка.

А на бейсболке — лого «Анкоридж эйсис».

Она уже неделю не появлялась, и на ее странице — сообщения от троих друзей, интересующихся, куда она пропала. Я написал всем троим на «Фейсбук».

19.00 — Получил ответ от подруги Миры, женщины по имени Луиза. Она говорит, Мира обручена и выходит замуж за некоего Криса, который перебрался на Аляску прошлым летом. Он приехал в Кордову вместе со старшим приятелем, возможно родственником, точно она не знает. Оба искали работу на рыболовном судне.

Еще Луиза говорит, что дед Миры, Герман Гордаофф, — большая шишка в местной коренной общине, один из последних стариков. Мира — его единственная внучка, и оба владеют акциями местной Коренной ассоциации, а кроме того, у Германа куча денег и собственности, в том числе дом площадью две тысячи восемьсот квадратных футов на болоте, двадцать пять акров земли возле дороги на бухту Хартни, пара золотых приисков и летний домик на заливе Босуэлл, не говоря уже о пятидесятифутовом лососевом сейнере и разрешении на рыбную ловлю на отмелях реки Кануяк — насколько мне известно, самом рыбном месте штата. Я спросил Луизу, говорит ли Герман по-английски. Она ответила «да». Как-то раздраженно.

Я сообщил Кейт. Она помрачнела.

— Даже не знаю, что хуже, — сказала она. — Таблички «Собакам и коренным жителям вход воспрещен» в витринах магазинов пятьдесят лет назад или нынешняя охота на коренных женщин из-за крупных дивидендов.

— Думаешь, этот Крис хочет жениться на Мире, чтобы наложить лапу на ее денежки?

— Думаю, он хочет жениться на Мире, чтобы наложить лапу на денежки ее деда, — ответила Кейт. — Готова спорить, они приехали на Аляску с намерением подыскать женщину-акционера и жить с ее доходов. Порыскали, вынюхали Гордаоффов и либо выследили Германа, когда он направлялся в свою хижину, либо похитили его и отвезли туда. Герман догадался изобразить дурачка и сделать вид, что не говорит по-английски, рассчитывая выиграть немного времени и, возможно, сбежать. Тогда Крис и его сообщник отправились в ФКНА в поисках носителя эяк, нашли Гилберта, похитили и отвезли в хижину. Когда это не сработало, вернули его в Анкоридж и бросили там.

— А как же Герман Гордаофф?

Кейт уже набирала номер на мобильном.

Комментарии

Миссис Дуган. К кому тебя позвали летом — к диспетчерам или к тем, кто разбился на «суперкабе»? У кого не было нарушений — у Брендона или у владельца самолета? Кому поверила Кейт — Брендону или владельцу самолета? Кто не знает — Мира или Луиза? Потрать немного времени на проверку существительных и глаголов, прежде чем нажимать «Опубликовать». Кроме того, использование скобок в скобках требует большей аккуратности. Я понимаю, что блог подразумевает формат беседы, но представь, что ты все это рассказываешь. Тебя бы кто-нибудь понял?

Четверг, 27 октября, Джонни [репост]

() ОБНАРУЖЕНО ТЕЛО ПОЖИЛОГО ЭЯК. Руководствуясь информацией, полученной от частного следователя Э.И. Кейт Шугак, полиция обнаружила тело Германа Обадайи Гордаоффа в уединенной хижине на принадлежавшем ему золотом прииске на Ченеганак-Крик в проливе Принца Уильяма. Осмотр места преступления показал, что Гордаоффа пытали. Патрульные Аляски заявляют, что ведется расследование.

Комментарии

Пятница, 28 октября, Джонни

Мы отправились домой через Кордову. В «Кордова-Хаус» встретились с Мирой Гордаофф, которая ездила в домик деда на заливе Босуэлл. Это тихая симпатичная девушка с густыми черными волосами, выглядящая моложе своих девятнадцати. Мы рассказали ей, что, по нашему мнению, произошло.

Она была, ну не знаю, будто в ступоре. Не поверила нашим словам о ее бойфренде, но сказала, что его друг, Фред, ей не нравится. Сказала, что Фред был пилотом, что он старше Криса и что оба они приехали на Аляску этим летом в поисках работы. Сказала, что они с Крисом отправились на выходные в залив Босуэлл, а потом прилетел Фред и забрал Криса, сказав, что есть выгодное дело в заливе Прудхоу. Крис сказал Мире, что скоро вернется и чтобы она дождалась его. Но он так и не появился, и она вернулась в Кордову на попутке, с рыбаком по имени Хэнк и его дочерью Энни.

Помню, как-то Джим сказал мне, что самое ужасное в работе патрульного — беседа с родными жертвы. «Никогда не знаешь, как они отреагируют», — сказал он.

Это точно.

Комментарии

Миссис Дуган. [Комментарий удален автором.]

Катя. теперь у меня есть мистер луна

Катя. мама говорит спасибо Джонни!!!!@!

Четверг, 5 декабря, Джонни [репост]

(. 10.00) БО США ПРЕКРАЩАЕТ ПОИСКИ. Береговая охрана США прекратила поиски небольшого самолета, пропавшего в конце октября. Пилот, Фредерик Бедролл (41 год), из Анкориджа, и его пассажир, Кристофер Мейсон (37 лет), также из Анкориджа, вылетели на принадлежавшей Бедроллу «Сессне-172» из Кордовы, где Мейсон навещал свою невесту, Миру Гордаофф.

Спасатели, включая аварийные бригады с базы национальной гвардии «Калис эйр» и из «Гражданского авиапатруля», вели поиски на протяжении нескольких недель, однако не обнаружили ни обломков, ни каких-либо других следов Бедролла или Мейсона. Поскольку, согласно плану полета, большая часть пути должна была пролегать над Проливом, предполагается, что самолет утонул. «В проливе Принца Уильяма сильные течения и приливы, — сказал метеоролог НМС Джим Кемпер. — Возможно, сейчас этот самолет уже на полпути к Гавайям».

На следующий день, после того как самолет не прибыл в Лейк-Худ, как планировалось, Мира Гордаофф рассказала: «Я проводила их из аэропорта Кордовы. Они должны были вернуться в Анкоридж в тот же день к вечеру. Я смотрела, пока они не скрылись из виду, и хотя я не пилот, но, на мой взгляд, самолет выглядел вполне нормальным».

(, 16.13, обновление) Исчезновение Бедролла и Мейсона приняло странный оборот. Сегодня днем представитель Патрульных Аляски сообщил, что «Сессна-172», на которой летели мужчины, была украдена со взлетной полосы Лейк-Худ за неделю до происшествия. Судно зарегистрировано на Мэттью Лидхольма из Эйрпорт-Хайтс, который сказал, что ему о краже сообщила полиция. «Интересно, зачем я платил за место», — добавил Лидхольм. Он также сказал, что, насколько ему известно, никогда не встречал пропавших мужчин.

Комментарии

Джордж. Есть множество способов обработать двигатель самолета так, чтобы он не долетел до места назначения. Черт, да хотя бы сахар в топливном баке. Даже я до этого додумался.

Джим. Нет обломков — нет улик. Нет улик — нет дела.

Бобби. Месть — блюдо, которое лучше подавать холодным.

Миссис Дуган. Диффамация: публичное распространение порочащих сведений ().

Рейнджер Дэн. [Комментарий удален автором.]

Берни. [Комментарий удален автором.]

Бобби. Ой.

* * *

Дана Стабеноу родилась в Анкоридже и выросла на семидесятипятифутовом рыболовецком судне в заливе Аляска. Она знала, что существует более теплая, сухая работа, а потому стала писателем. Ее первый научно-фантастический роман, «Вторая звезда», остался незамеченным; ее первый детектив, «Холодный день для убийства», получил премию «Эдгар»; ее первый триллер, «Игра вслепую», попал в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», а ее двадцать восьмой роман — и девятнадцатая история про Кейт Шугак, — «Беспокойный покойник», вышел в феврале 2012 года. Сейчас Стабеноу живет на Аляске. Ее долгие близкие отношения с Шерлоком Холмсом начались, когда она в десятилетнем возрасте добралась до авторов на букву «Д» в публичной библиотеке Селдовии. Она надеется, что Мэри Расселл ничего не узнает.

Похожее странное происшествие вспоминает доктор Ватсон в «Случае с переводчиком», впервые опубликованном в журнале «Стрэнд» в 1893 году и включенном в сборник «Записки о Шерлоке Холмсе».

 

Авторское право

Чарлз Тодд

Перевод К. Егоровой

Джон Уитмен встал, когда дверь его кабинета распахнулась и на пороге возник энергичный мужчина с встревоженным лицом.

— Сэр Артур. — Уитмен протянул руку.

Сэр Артур Конан Дойл крепко пожал ее со словами:

— Спасибо, что встретились со мной так быстро, Джон. Дело весьма срочное. — Он уселся в кресло напротив своего адвоката и продолжил: — У Холмса большие неприятности.

— Неужели? — ответил Уитмен, пряча улыбку.

— Да! — раздраженно бросил Конан Дойл. — На него подали в суд.

— В суд! Вы серьезно?

— Уверяю вас, такими вещами я не шучу.

— Но Холмс — прошу прощения за мои слова — всего лишь плод вашего воображения. Я могу понять, если кто-либо подаст в суд на вас. Такие случаи с писателями нередки. Например плагиат. Или клевета. Нарушение прав. Но никто не подает в суд на главного героя.

— Что ж, все когда-нибудь случается в первый раз. Это пустяковое дело. Я хочу от него избавиться.

Уитмен потянулся за бумагой и ручкой.

— Начнем с самого начала. По какой причине на Холмса подали в суд?

— Смит, мой издатель, захотел опубликовать новый рассказ, и я его написал. В основу легли некоторые события, случившиеся, когда я изучал в Эдинбурге медицину. Разумеется, я перенес место действия из Шотландии в Лондон и изменил все имена. В итоге получился совсем другой случай, отлично подходивший для Холмса. Не было никаких причин опасаться, что кто-либо докопается до источника сюжета.

— И что произошло с этим рассказом? Вы передали его издателю?

— Сразу, как только закончил. Три дня спустя мне сообщили, что кто-то намеревается подать на Холмса в суд.

— А как этот кто-то узнал о существовании рукописи?

— Понимаете ли, в этом суть проблемы. Он не мог этого узнать. Рассказ читали только два человека: я и мой издатель.

— А каким образом вы передали ему рукопись?

Конан Дойл улыбнулся.

— Вопрос, достойный Холмса. Через частного посыльного. Но между тем моментом, когда я отдал рукопись, и тем, когда ее получил адресат, прошло не более трех четвертей часа. Этого времени не хватит, чтобы прочесть рассказ, не говоря уже о том, чтобы сделать копию.

— Вы говорили кому-нибудь, что пишете этот рассказ?

— Да нет же. Иначе зачем бы я стал менять детали сюжета?

— Вы можете немного рассказать мне об этом случае?

Помедлив, Конан Дойл ответил:

— Да, разумеется. Вам следует знать, в чем суть дела, если мы хотим покончить с этим недоразумением прежде, чем оно станет общественным достоянием.

Он поднялся, отошел к окну и посмотрел на оживленную улицу.

— Видите ли, шотландские законы отличаются от английских. Помимо привычных вердиктов «виновен» или «не виновен» существует и третий вариант: «вина не доказана» — когда человек и не оправдан, и не осужден. Известно несколько случаев, когда этот вердикт стал камнем на шее обвиняемого.

— Будучи адвокатом, я знаю об этой особенности, — сухо заметил Уитмен.

Конан Дойл оглянулся через плечо.

— Разумеется. Как глупо с моей стороны.

Его взгляд вернулся к улице.

— Человека обвинили в убийстве. Моего коллегу, хотя он был на пять лет старше меня и уже имел частную практику. Говорили, что Уильям — не буду называть его фамилию, если это не требуется, — влюбился в одну из своих пациенток. Это соответствует действительности. Позже выяснилось, что она отказала ему, напомнив, что вполне счастлива со своим мужем. Однако он словно помешался и в конце концов убедил себя — по крайней мере, так утверждалось, — что его шансы на успех повысятся, если она станет вдовой. А потому он начал придумывать способы добиться этого.

— Он собирался убить ее мужа? — спросил шокированный Уитмен.

— К сожалению, полиция настаивает, что именно это он и сделал. Но я считаю себя достаточно хорошим знатоком характеров, а потому думаю иначе. Уильям, которого я знал, мог всем сердцем желать, чтобы эта женщина стала свободной, однако желание и деяние — две совершенно разные вещи.

Уитмен слышал в голосе Конан Дойла неуверенность. Как будто долг повелевал ему хранить веру в друга, но события заставляли усомниться в собственных суждениях.

— Что бы он предпринял? Если бы решил действовать?

— Медицинская профессия обеспечивает доступ к некоторым лекарствам, которые можно использовать на благо пациента, но в руках преступника они также могут превратиться в орудия убийства. Требовалась лишь возможность применить один из этих препаратов. И через некоторое время жертва — муж — погибла. Или просто скончалась, в зависимости от того, верите вы Уильяму или его обвинителю. Как ни странно, в последовавший за этим год безутешная вдова обрела в Уильяме опору и в долгие месяцы затянувшегося утверждения завещания все чаще обращалась к нему за помощью. Это, разумеется, обнадежило Уильяма, и он даже начал подумывать о том, чтобы сделать предложение, как только закончится приличествующий период траура. Когда он сообщил ей о своих намерениях, очаровательная вдова попросила двадцать четыре часа на размышления. Однако на следующее утро, вместо того чтобы узнать свою судьбу, Уильям оказался в тюрьме по обвинению в убийстве.

— На основании каких доказательств? — спросил Уитмен. — По истечении года?

— Вдове напомнили, что Уильям добивался ее внимания еще при жизни супруга.

— Напомнили? Но кто?

— Ее служанка, — ответил Конан Дойл. — Которая стала одним из свидетелей против Уильяма.

— А кто напомнил служанке? — с любопытством поинтересовался Уитмен.

— Не думаю, что ей кто-либо напоминал. Судя по всему, она никогда не любила Уильяма и убедила хозяйку, что тот вел себя неподобающе при жизни жертвы. Уильям отрицал это, равно как и то, что добивался внимания замужней дамы. Как бы то ни было, дело довели до суда. Однако судья настаивал на том, чтобы полиция выяснила способ убийства супруга. Подозрение — это одно. Но вскрытие не выявило явных причин смерти. Здоровые мужчины тридцати семи лет редко падают замертво без видимых на то оснований, но в данном случае их не обнаружили. А как вам известно, универсального теста на яды не существует. Коронер провел некоторые исследования ввиду необычности обстоятельств, однако они дали отрицательный результат, а в момент смерти никто не заподозрил Уильяма или кого-либо другого. Тем не менее теперь, когда обвиняющий перст вдовы указывал на него, полиция желала пересмотреть дело.

— Понимаю, почему оно вас заинтересовало.

— Действительно. Адвокат Уильяма подчеркнул, что смерть мужчины не принесла подзащитному никакой выгоды и что его предложение явилось результатом долгого общения, а не преднамеренного расчета. «Вина не доказана», — гласил вердикт, и Уильяма отпустили. Тем временем вдова наконец сделала выбор, и не в пользу Уильяма. Еще большие муки причинил ему тот факт, что она решила выйти замуж за его друга. Репутация Уильяма пострадала, и он оставил медицину.

— Но, разумеется, Холмс этим не удовлетворился.

Конан Дойл вернулся к креслу и сел.

— Ну разумеется, нет. Он выяснил, что Уильям — в рассказе его зовут Гамильтон — стал жертвой хитроумного заговора. Дело рассматривалось в английском суде, и, конечно, бедного Уильяма признали виновным. Истина же заключалась в том, что разбогатевшая вдова и друг, за которого она впоследствии вышла замуж, разработали план, чтобы избавиться от ее супруга. Сначала вдова убедила Уильяма, что он ей небезразличен. Затем использовала яд, чтобы подозрения пали на Уильяма как врача. Единственная проблема заключалась в том, что преступники по неведению выбрали совершенно неизвестный западноафриканский яд, который нельзя обнаружить. Такого в медицинской сумке Уильяма точно не было. Но существовала еще одна улика — сфабрикованная, однако достаточно весомая.

— Почему Западная Африка?

— Я провел там некоторое время, знаете ли. А в моем рассказе там некоторое время жил человек, за которого вышла замуж вдова. В любом случае коварная женщина с самого начала приманивала клиента Холмса, Уильяма, делая вид, что проявляет к нему интерес. Против столь преступной парочки у бедняги не было никаких шансов. Перспективы выглядели весьма печально, и уже назначили дату казни. Подобные безнадежные случаи и любит Холмс. Кроме того, не забудьте про таинственный яд. Холмс всегда считал себя знатоком в этих вопросах. А обращенная к Холмсу просьба Уильяма расследовать его дело также заинтересовала доктора Ватсона, поскольку речь шла о враче. «Не навреди» — гласит клятва. Более того, Ватсон служил в Индии и немного разбирался в уникальных особенностях растений, о которых мы в Англии и не слышали.

— И как Холмс решил эту задачу? — спросил заинтригованный Джон Уитмен.

— Последнюю улику Холмс получает, когда говорит вдове, что поскольку она теперь богаче своего мужа, ей следует его опасаться. И показывает ей пришедший из Африки пустой конверт, который Майкрофт принес ему из корреспонденции министерства иностранных дел. Адрес на конверте был стерт — Холмс ведь разбирается в чернилах — и заменен на адрес конторы нового супруга вдовы. Холмс вслух рассуждает, не послал ли тот за новой порцией яда. Сами понимаете, письма в конверте нет, однако вдова верит Холмсу, когда он говорит, что конверт нашли в мусорной корзине в ее лондонском доме. Она разражается слезами и признается — думая, что спасает свою жизнь, — что ее новый муж разработал и воплотил ужасный план.

— А вы не думали, что в вашем рассказе могло содержаться зерно истины, которое нельзя проигнорировать? И речь не только о Шотландии.

— Да, подобная возможность всегда существует. Но остается вопрос: каким образом кому-то удалось узнать о том, что я пишу этот рассказ, не говоря уже о том, что я его закончил? Дело было в Эдинбурге более четверти века назад. И Уильям мертв. Я об этом упоминал? Он впал в глубокую депрессию и покончил с собой через несколько лет после суда. Вот почему я решил, что можно спокойно использовать эти факты в рассказе.

— Тогда меня интересует тот факт, что кто-то решил подать в суд на Шерлока Холмса, а не на сэра Артура Конан Дойла.

— Я очень рад, что вам интересно, — раздраженно бросил Конан Дойл. — Скажите лучше, как они собираются притащить Холмса в суд!

— Возможно, дело вовсе не в Холмсе и не в иске против него. Возможно, кто-то хочет посмотреть, как вы справитесь с этой задачей. Скажем, при помощи денег.

— Этого я делать не собираюсь. И что с рассказом? Мне разрешать его публиковать? Или спрятать с глаз долой, как нежеланное дитя? Уверяю вас, Смит не обрадуется, если я его заберу. Он уже запланировал публикацию и собирается представить читателям нового Холмса в следующем выпуске «Стрэнда».

— С этим нужно разобраться. В настоящий момент я считаю, что нам следует встретиться с адвокатом, представляющим вашего противника.

— Слишком много чести называть его противником. Мориарти — вот противник. Ирен Адлер — противник. А человечишка, предъявивший этот иск, — ничто.

Уитмен улыбнулся.

— Ваша точка зрения мне ясна. Как зовут адвоката?

— Некий Бэйнс. У него контора в Лондоне, на Айронмангер-лейн. Место так себе. В самый раз для человека, занимающегося подобной ерундой.

— Я навещу его завтра. А пока советую вам выбросить все это из головы.

Но Конан Дойл не мог успокоиться.

— Хотел бы я знать, как рукопись попала к ним в лапы.

— Вы не приглашали никого в дом для ремонта канализации? Поиска сухой гнили и паразитов на чердаке? Никого, кто имел бы доступ к вашему кабинету?

— Боже мой. На прошлой неделе приходил трубочист.

— Тот же, что обычно?

— Откуда мне знать? Их лица всегда покрыты сажей. Но у меня не было причин подозревать — по крайней мере, до нынешнего момента, — что он не тот, за кого себя выдает. Я подобными делами не занимаюсь, но как-то утром, уходя, я видел, как он шел к черному ходу.

— А он мог увидеть рукопись? Мог прочитать ее?

— Полагаю, что да. Но если он понятия не имел, что я пишу подобный рассказ — а никто об этом не знал, — с чего вдруг он стал бы искать его?

— Возможно, подошел бы любой рассказ. В конце концов, вы знаменитый писатель. И вполне разумно предположить, что в данный момент вы работаете над очередным делом Холмса.

Конан Дойл помедлил.

— Я обращался к другу в Эдинбурге с просьбой выяснить судьбу участников подлинной истории. Мне сообщили, что умная вдова с новым мужем отбыла в Канаду вскоре после самоубийства Уильяма. Но Фергюс Мактаггарт — надежный человек. Одно время мы с ним и Уильямом дружили и Мактаггарт не бросил Уильяма, когда все остальные от него отвернулись.

— Все люди кажутся надежными, пока не получишь доказательств обратного.

— Действительно, проще писать о преступниках, чем искать их в реальной жизни.

С этим Конан Дойл ушел. Уитмен просмотрел свои записи. Захочет ли издатель публиковать историю, вокруг которой разыгрался скандал? Если она улучшит продажи — возможно. Но если претензии вызовет сама история, не отпугнет ли это Герберта Смита? И в чем причина иска? Холмс имел славу блестящего частного сыщика. Не натолкнулся ли он на истину, которую кто-то желает скрыть?

В этом заключался главный вопрос. Соглашение, включающее изъятие рассказа из печати, подтвердило бы эти подозрения.

Однако кому выгодно избавиться от рассказа, еще предстояло выяснить.

На следующее утро Уитмен отправился к Роналду Бэйнсу.

Его контора располагалась на первом этаже дома номер двенадцать по Айронмангер-лейн. На обшитой красным деревом двери красовалась латунная табличка. Дверь вела в хорошо обставленную приемную. Не успел Уитмен присесть, как появился клерк.

— Вам назначено, сэр? — спросил он, глядя на Уитмена поверх очков.

Уитмен назвал себя и цель своего визита.

— Я узнаю, сможет ли мистер Бэйнс вас принять, — сказал клерк. Он ушел, а Уитмен сел в кресло у окна, глядя на спешившие по небу облака, которые обещали скорую смену хорошей погоды, радовавшей Лондон в последние дни.

Наконец клерк вернулся и сообщил Уитмену, что мистер Бэйнс сможет уделить ему лишь десять минут, поскольку на одиннадцать назначена встреча с другим клиентом. Клерк провел Уитмена по коридору, увешанному охотничьими эстампами в золоченых рамах. В конце коридора находилась обширная комната, занимавшая целый угол здания. Почетное место в ней было отведено столу в стиле ампир, из-за которого поднялся крупный румяный мужчина. Он протянул Уитмену руку и приветливо поздоровался:

— Доброе утро. Кажется, мы прежде не встречались.

— Спасибо, что уделили мне время, — ответил Уитмен. — Я пришел по поводу иска, выдвинутого против Шерлока Холмса.

Бэйнс указал на кресло.

— Ах да. Разумеется.

— Честно сказать, я удивлен, что вы взяли столь пустяковое дело.

— Не стал бы называть его пустяковым. Мой клиент думал выдвинуть иск против сэра Артура, но проблема не в авторе, проблема в его герое. Мистер Холмс взял необычное дело и, как обычно, искусно раскрыл его. Проблема заключается в этой искусности. Мой клиент полагает, что, раскрыв загадку, Холмс лишил его средств к существованию.

— Вынужден признаться, я не понимаю, как такое возможно. Мистер Холмс — вымышленный персонаж. Вы хотите сказать, что ваш клиент тоже вымышленный?

В глазах Роналда Бэйнса сверкнул гнев.

— Уверяю вас, он вполне реален. Дело в том, что его жена недавно скончалась и он занялся написанием книги об одном убийстве, имевшем место в Шотландии много лет назад. Сейчас ее рассматривает издательство. Если мистер Холмс раскроет дело прежде, чем книга поступит в печать, кто ее купит? Мистер Холмс, можно сказать, просто выбьет почву у нее из-под ног.

— Не вижу, в чем проблема. Одно произведение документальное, другое — художественное. Что их связывает?

— Мистера Холмса знает почти вся Британия, — сказал Бэйнс. — Да что там, он первый частный сыщик во всем мире. Его популярности ничто не угрожает. Но он может лишить моего клиента средств к существованию.

— Мне бы хотелось знать, каким образом ваш клиент узнал, что сэр Артур пишет такой рассказ. Насколько мне известно, его содержание было знакомо лишь двум людям.

— Скажем, некий друг решил, что его долг — предупредить моего клиента о намерениях Конан Дойла.

— И ваш клиент просто хочет, чтобы рассказ не публиковали? Без возмещения денежного ущерба? Без каких-либо дополнительных условий?

— Мой клиент не преследует корыстные интересы. Он лишь хочет защитить свою работу. И, разумеется, ваш клиент должен пообещать, что больше не вернется к этой истории. Уверен, это не столь уж трудное решение. Сэр Артур — выдающийся писатель, он с легкостью заменит одно дело другим.

— Я бы хотел знать имя вашего клиента.

— Боюсь, что не смогу вам его назвать. Он настаивает на анонимности. Понимаете, публичная огласка нанесет ему заметный ущерб. Он имеет право на то, чтобы его труд был опубликован и востребован. И оценен по заслугам. Но этому не бывать, если его начнут постоянно сравнивать с Холмсом. Это будет в каждой рецензии, люди начнут спекулировать по поводу того, как Холмс раскрыл убийство. Сэр Артур — писатель. Без сомнения, он поймет суть проблемы.

— Сэр Артур изменил факты дела.

— Но, к несчастью, недостаточно.

Было ясно, что больше Бэйнс ничего не скажет.

Однако Уитмен настаивал.

— А выйдет ли ваш клиент из тени, если сэр Артур согласится отозвать рассказ? В конце концов, у вас перед нами преимущество. Мы не знаем, с кем имеем дело.

— Думаю, что нет.

— В таком случае мне необходимо проконсультироваться с моим клиентом на предмет ваших требований.

— Не требований. Это лишь просьба.

Вскоре после этого Уитмен ушел, явно недовольный. Он отправил записку своему клиенту, и во второй половине дня Конан Дойл появился в его конторе. Пересказав ему беседу с Бэйнсом, Уитмен спросил:

— Что вы думаете насчет отказа от истории?

— Этот клиент забыл, что Холмс — мое средство к существованию. Если кто-либо решил написать книгу о событиях, которые я использовал для дел Холмса, ему следовало связаться со мной лично и попросить, чтобы я подождал, пока его книга не будет опубликована. Я бы обдумал эту просьбу — хотя и не считаю, будто перебежал кому-то дорогу. Профессиональная этика.

— Однако он не знает вас лично, а потому не мог рассчитывать на вашу добрую волю. Или профессиональную этику.

— Верно. — Конан Дойл вздохнул. — Я понимаю его дилемму. Но по-прежнему зол на этот иск.

— Вам знаком человек, у которого были бы причины изложить собственную версию событий либо поставить под сомнение вашу?

— Нет. По правде говоря, вчера днем я встречался с одной знакомой. Спросил у нее, может ли она выявить действующие против меня силы. Она ответила, что угроза исходит не от мертвецов.

— Вы ходили к ясновидящей? — Уитмен был потрясен.

— Мне это показалось разумным, — начал оправдываться Конан Дойл. — В конце концов, если человек скрывает свое имя, я имею право искать его всеми доступными способами.

— Вынужден вам напомнить, что совет ясновидящей — это хорошо, однако покойник не может подать иск в английский суд. Как адвокат я советую вам дать делу ход, чтобы посмотреть, кто за всем этим стоит.

— А что с рассказом?

— Не знаю. Это решать вам. Насколько он для вас важен?

— Думаю, в этом конкретном деле Холмс проявил исключительную ловкость. Не хотелось бы его терять. И это история не об Уильяме — точнее, не о том Уильяме. Уильям стал лишь отправной точкой. А все остальное — Холмс. Как вам хорошо известно, у меня с ним очень непростые отношения, пусть я его и придумал. Не следует его раздражать.

— Как насчет вдовы и ее нового мужа? Ваш рассказ выставляет их в весьма неприглядном свете. Ведь их даже не допрашивали — и если ваши выводы справедливы, полиция может вновь открыть дело. А Канада не так уж далеко.

— Откуда им знать, чем я занимаюсь? И с их стороны было бы глупо протестовать. Это лишь привлекло бы к ним внимание.

— Бэйнс сообщил мне, что его клиент недавно потерял жену. Вполне возможно, это муж вдовы, вернувшийся в Англию или Шотландию.

— Я скорее поверю в завистливого писателя… — Конан Дойл замолчал, потом спросил: — Говорите, жена его клиента недавно скончалась?

— Да. По этой причине его клиент начал писать — чтобы преодолеть скорбь.

Конан Дойл нахмурился.

— Мактаггарт. — Он встал и принялся расхаживать по кабинету. — Он недавно потерял жену. Проклятие! Я думал, ему можно доверять. Не догадался, что он рехнется от тоски. Только так можно объяснить его поведение.

— Интересно, чьи интересы он преследует? — осторожно произнес Уитмен. — Либо он предал вас…

— Это единственный вариант. Не трубочист. Мактаггарт.

— …либо у него самого есть причины опасаться вашего рассказа. Что бы сказал Холмс?

Конан Дойл прекратил ходить, сел и устремил пристальный взгляд на своего адвоката.

— В моем рассказе, — медленно произнес он, — Холмс обвиняет человека, проводившего вскрытие. Считает, что тот запутал следы.

Уитмен промолчал.

Погрузившись в воспоминания, Конан Дойл невидящим взглядом уставился на фотографию короля над головой Уитмена.

— Проклятие! Нет никакой книги. Холмс с самого начала все понял. Я-то решил, что он говорит Ватсону, будто тот человек ничего не знает о ядах. Но в шотландском деле вскрытие проводил Мактаггарт. А не должен был! Тогда я думал, что если кто и выяснит, от чего умер муж Мойры, так это он. Господи помилуй, мы все знали, что Мактаггарт ухаживал за Мойрой Макгрегор до ее замужества. Мы и помыслить не могли, что он к ней по-прежнему неравнодушен. Я думал, это Уильям Скотт от нее без ума. Неудивительно, что он постоянно навещал ее после смерти мужа, помогал с похоронами и завещанием. Семейный врач и все такое. Но Мактаггарт навещал ее не менее часто, и мы думали, что он просто проявляет доброту.

— И никого это не удивило?

— Мы не обратили на это внимания. Должно быть, он первым понял, что Мойре нравится Уильям. Увидел собственными глазами. Он убил мужа — и вынужден был наблюдать, как другой занимает его место. Это все объясняет. Более того, вполне вероятно, именно Мактаггарт нашептал служанке об ухаживаниях Уильяма. Кто еще?

— Действительно, кто, — согласился Уитмен. — Не мог же он сам обвинить Уильяма Скотта. Вдова не стала бы его слушать. Он умел убеждать?

— Мактаггарт? Убеждать он не умел. Но славился своей честностью. Любую его тревогу служанка приняла бы близко к сердцу. А он вполне мог обвинить Уильяма, поскольку уже сообщил, что при вскрытии яда не обнаружено. Само собой — он сам об этом позаботился. К счастью для Уильяма, именно это и заставило судью вынести вердикт об отсутствии доказательств. Мактаггарт ревновал к Уильяму. К человеку, которого называл своим лучшим другом. — Конан Дойл вскочил. — А теперь он хочет заткнуть Холмса. Чтобы не возникло лишних вопросов.

— С точки зрения закона это имеет смысл. Подай он в суд на вас, мы бы узнали его имя. Атаковав вашего героя, он смог сохранить анонимность.

— Господи, да я его в клочки порву.

Конан Дойл был уже у двери, но на пороге обернулся.

— Мое имя имеет некоторый вес. Благодаря Холмсу, хотя иногда мне трудно это признавать. Я отправляюсь в министерство внутренних дел с просьбой об эксгумации тела Уильяма Скотта. Он повесился в лестничном колодце собственного дома. Но так ли это? Не было ли самоубийство последним актом мести Мактаггарта?

— Министерство внутренних дел… — начал Джон Уитмен.

— Знаю. В Шотландии у них нет полномочий. Однако после суда Уильям Скотт переехал в Нортумберленд. Вердикт «вина не доказана» выгнал его из Эдинбурга. А потому он умер в Англии. Готов побиться об заклад, это было убийство. Как будто не хватило суда! Мактаггарт хотел загнать бедного Уильяма в могилу. И я называю себя писателем детективов! Это случилось у меня под носом, а я ничего не заметил!

— Вы заметили, — возразил Уитмен. — Вы позволили Холмсу решить это дело для вас. Но если Мактаггарта и осудят в Англии за убийство Уильяма Скотта, это все равно не восстановит репутацию последнего.

— Разумеется, восстановит. Я за этим прослежу. Возможно, не в шотландском суде, но в глазах общественности.

— Как вы поступите с рассказом?

— Уничтожу. Напишу что-нибудь другое. Если мне придется участвовать в оправдании Уильяма, не хочу впутывать сюда Холмса. Не хочу, чтобы это дело заслонило мои истинные мотивы.

— А это честно по отношению к Холмсу? — спросил Уитмен. — Я еще не читал рассказ, но уже вижу, что это блестящее расследование. И правдивое.

— Вы его и не прочтете, — мрачно ответил Конан Дойл. — Как я уже говорил, Холмс — мое творение. Однажды я попытался уничтожить его, но тщетно. Однако я могу забрать у него это дело. И заберу.

И он вышел, хлопнув дверью.

* * *

Под псевдонимом Чарлз Тодд работают мать и сын, Чарлз и Каролина Тодд. Они написали тринадцать романов о Йене Ратлидже, два романа о Бесс Кроуфорд, «Камень убийства» и множество коротких рассказов. Последний роман о Ратлидже называется «Одинокая смерть» («Морроу», январь 2011 г.), а новый роман о Бесс Кроуфорд — «Горькая правда» («Морроу», август 2011 г.). Чарлз Тодд — автор бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс». Писатели неоднократно номинировались на премию имени Джона Кризи, а также премии «Эдгар», «Энтони» и «Инди» и являются лауреатами премии «Deadly Pleasures Mistery-Barry». Чарлз и Каролина Тодд живут на Восточном побережье США.

Когда Каролина училась в четвертом классе, учительница пообещала каждый день читать ученикам по двадцать минут, если они будут хорошо себя вести и усердно трудиться. К счастью, учительница обожала Шерлока Холмса и не считала его слишком серьезным для девятилетних детей. Каролина признается, что именно ей обязана не только таблицей умножения и делением в столбик, но и не менее ценным новым миром приключений и загадок. Чарлз Тодд познакомился с Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном «в нежном юном возрасте» — мама читала ему на ночь, после чего мальчику снились рыжие пляшущие человечки в пестрых лентах из Богемии.

Хотя изложенные в этом рассказе события не датированы, они явно разворачиваются после 1905 года, когда король Эдуард посвятил сэра Артура в рыцари. С 1903 по 1927 год истории о Холмсе время от времени появлялись в журнале «Стрэнд», всякий раз под чутким контролем Герберта Гринхью Смита.

 

Имитатор

Джен Берк

Перевод К. Егоровой

Летняя гроза заставила нас отменить планы поехать на реку и провести время за неспешной рыбалкой. К часу дня мы устали от бильярда, карт и шахмат и засели в библиотеке наверху. Я пытался написать письмо сестре, но не продвинулся дальше слов «Дорогая Сара».

Слай стоял у одного из высоких окон и смотрел на деревья на другой стороне лужайки позади дома. Дождь поутих, но в воздухе висела дымка и я сомневался, что там можно что-то разглядеть.

По правде говоря, смотреть-то было не на что.

Несколькими часами ранее я о нем тревожился. При первом ударе грома озабоченно посмотрел на него. Он заметил мое внимание, криво улыбнулся и повернулся ко мне спиной. Я продолжал наблюдать. Хотя его спина и плечи казались напряженными, вроде бы он не слишком нервничал, и я даже начал надеяться, что со временем он все-таки сможет вернуться в город. Семь месяцев прошло с того случая, который заставил семью Слая убедить его перебраться в поместье. Он предложил мне поехать с ним, и я с радостью согласился.

Некоторые вернулись с Первой мировой целыми и невредимыми, сохранив ясность сознания. Мы же со Слаем хотя и благодарили Бога (в хорошие дни) за то, что остались живы, вернулись со шрамами. Мои были на поверхности, но его дали о себе знать только дома. С тех пор прошел почти год. Я думал, что Слай быстро втянется в нормальную жизнь. Методы, которые англичанин доктор Риверс использовал против того, что иногда называют военным неврозом, оказались весьма эффективны.

Только я решил не нарушать задумчивое молчание Слая, как в комнату тихо вошел его великолепный дворецкий Дигби.

— Простите, сэр. Младший мистер Хэнслоу… мистер Алоизиус Хэнслоу…

Больше он ничего не успел сказать — Слабак Хэнслоу протиснулся мимо Дигби, взъерошенный и немного мокрый.

На Хэнслоу был его обычный наряд — одежда из другого десятилетия, с другого континента, с чужого плеча. Слай однажды объяснил мне, что задолго до того как Хэнслоу стал преданным поклонником книг сэра Артура Конан Дойла, нашел среди отцовских журналов выпуск «Стрэнда» за 1891 год — который, возможно, и заронил ему в душу семя, позже расцветшее пышной шерлокоманией. Особенно Алоизиусу полюбилась иллюстрация Сидни Пэджета к «Тайне Боскомской долины», и два года назад портной и шляпник получили заказ на воссоздание длинного пальто и войлочной шляпы Шерлока Холмса. Судя по состоянию этих предметов одежды, картинок, на которых Холмс держал бы зонт, Хэнслоу не видел.

— Нет нужды представлять меня, Дигби! — воскликнул Хэнслоу. — Нет нужды! Мы одна семья!

— Неужели? — ледяным голосом осведомился Дигби.

— Разумеется! Кролик для меня как брат!

— Ну ладно, Слабак, — вмешался Слай, видя, как нахмурился дворецкий, — хватит раздражать Дигби. Мы с тобой друзья и намного лучше находим общий язык, чем я с братьями. — Он повернулся к Дигби. — Спасибо, Дигби.

— Сэр, он не позволил мне забрать пальто и шляпу, — сообщил дворецкий, встревоженно разглядывая ковер.

— Неудивительно, — ответил Слай. — Но, думаю, мы скоро отправимся на улицу, так что для беспокойства нет повода.

— Не знаю, зачем ты его держишь, — заметил Слабак, когда дворецкий вышел. — Если бы мне пришлось семь дней в неделю созерцать его физиономию, я давно бы помешался. Уверен, что твоя проблема не в этом?

Я непроизвольно напрягся. Слай заметил это, улыбнулся мне, потом сказал:

— Думаешь, Слабак прав, Макс?

Хэнслоу обернулся, лишь сейчас заметив мое присутствие. Поморщился и уставился в точку над моим левым плечом.

— О, я не знал, что вы здесь, доктор Тиндэйл. — В его голосе звучало недовольство. Следует отметить, взаимное.

— Нет, Слабак не прав, — ответил я на вопрос Слая. — Что бы ты делал без Дигби?

— Верно, — отозвался Слай. — Для моего так называемого благополучия он незаменим. А теперь, Слабак, скажи: что выгнало тебя на улицу в столь ужасный день?

— Преступление, Кролик! Преступление! Мне нужна твоя помощь! Господи, ну почему у тебя нет телефона!

— Телефоны меня нервируют.

— Но в городе у тебя есть телефон!

— Да, но город сам по себе нервное место, поэтому там я его не замечаю.

— Ладно, неважно. Ты поедешь со мной в Холдерс-Кроссинг?

— А что случилось в Холдерс-Кроссинге?

— Пропал полковник — и, судя по всему, дело нечисто.

— Случаем, не полковник Харрис? — встревоженно спросил Слай.

— Он самый. Шериф Андерсон звонил мне и буквально умолял о помощи. Упомянул и тебя, Кролик. Куда ж я без моего Ватсона? И… э-э-э… вы тоже можете поехать, если хотите, доктор Тиндэйл.

— Мы будем рады оказать любую посильную помощь, — ответил Слай. — Верно, Макс?

Мы не впервые сопровождали Слабака в подобных экспедициях. Я оставил попытки убедить Слая, что таким образом мы только подпитываем заблуждение Хэнслоу, будто он американский Шерлок Холмс. Кролик справедливо заметил, что Слабак никогда не претендовал на лавры своего кумира. «Разумеется! — сказал я. — Мой дорогой Слай, пропасть между этими разумами почти так же широка, как разделяющий их океан!»

«Вовсе нет, — тихо возразил Слай. — Слабак совсем не глуп».

С тех пор я держал язык за зубами. Иногда с друзьями нужно соглашаться, даже если в душе ты считаешь иначе.

У Слабака Хэнслоу была еще одна мания — автомобили. Я слышал, что он снес свою конюшню и воздвиг на ее месте строение, в котором умещалось не меньше десяти машин. Эта одержимость не вызывала такого раздражения. Благодаря ей мы с комфортом доехали до Холдерс-Кроссинга на лимузине «пирс-эрроу» пятьдесят первой серии с шофером. По пути я спросил у Хэнслоу, зачем он выскочил на улицу в грозу.

— О, вы заметили, что на мне сырая одежда! Очень наблюдательно. Я был за рулем, возвращался с другого дела…

— Я предлагал отвезти вас, сэр! — вмешался шофер.

— Да-да, лучше бы я последовал твоему совету. Проколол колесо на плохой дороге и только сменил его, как пошел дождь.

Слай спросил о другом деле, которое заключалось в поисках пропавшей собаки. Такая детективная работа была Слабаку по зубам. Рассказывая свою историю, он, кажется, немного привык к моему обезображенному шрамами лицу и теперь смотрел мне в глаза, когда отвечал на мои вопросы.

Слай спросил, что ему известно о происшествии в Холдерс-Кроссинге. Хэнслоу покраснел и признался, что почти ничего. Шериф Андерсон позвонил и сообщил, что полковник Харрис пропал.

— По его словам, есть причины полагать, что имело место преступление. Он обещал рассказать все подробно, если я окажу ему любезность и привезу тебя.

— Как мило с его стороны вспомнить обо мне, — заметил Слай.

— Я попросил, чтобы до нашего приезда там ничего не трогали. Он обещал приложить все усилия.

— Ты знал пропавшего джентльмена? — спросил я у Слая.

— О да. Ему сейчас, должно быть, уже за семьдесят. Но я много лет его не видел.

Он погрузился в мрачное молчание, однако непрерывный щебет Слабака, судя по всему, отвлекал его, и к тому моменту как мы прибыли в поместье полковника Харриса, Слай даже немного оживился.

Поместье располагалось приблизительно в трех милях за Холдерс-Кроссингом. Мы свернули на относительно широкую извилистую мощеную дорогу, которая взбиралась на лесистый склон, минуя несколько проселков, и неожиданно выходила на поляну. В конце дороги стоял большой двухэтажный дом. Не такой большой, как особняки Слая и Хэнслоу, но не возникало сомнений, что он принадлежит богатому человеку. Скромная прилегающая территория выглядела ухоженной. Подсобные дороги вели к конюшне и прочим строениям, однако других домов поблизости не наблюдалось. Окружавший поместье лес создавал ощущение покоя и уединения.

На подъездной дорожке стоял «модел-ти», грязь почти скрывала символику Управления шерифа на дверцах. Машина казалась карликом по сравнению с припаркованным по соседству намного более чистым желтым «роллс-ройсом» — великолепным автомобилем, при виде которого Слабак вздохнул.

— Сорок-пятьдесят, — сказал он. — «силвер гоуст». Шесть цилиндров; тихий, как шелест листвы.

— Полковника? — спросил я.

— О, я в этом очень сомневаюсь, — ответил Хэнслоу. — Он весьма прижимист.

— Предпочитает лошадь с экипажем?

— Нет, он продал лошадей пять лет назад, на свой семидесятый день рождения.

Хэнслоу замолчал и внезапно стал таким печальным, что я ощутил укол жалости, смешанной с любопытством. Уже хотел спросить у него, в чем дело, когда Слай произнес:

— Слабак — специалист по автомобилям и ходячий каталог машин своих соседей. На чем ездит полковник, Алоизиус?

— Полагаю, на двухдверном «форде» 1915 года, — ответил тот, оживившись. — Спасибо, Кролик. Мне приятно, что ты заметил. Я придумал схему индивидуальной идентификации автомобилей, но пока не проработал детали.

— А разве номерных знаков недостаточно? — поинтересовался я.

— Конечно, нет. Ни в коем случае. Их легко поменять. Моя же система использует нечто вроде номера двигателя…

К счастью, я был избавлен от лекции по идентификационной схеме Хэнслоу: в этот момент шофер распахнул его дверцу, вызвав у Слабака взрыв протеста — он не сомневался, что согласно автомобильному этикету первыми должны выходить пассажиры.

Пожилой дворецкий полковника, Роулс, знал моих спутников — я заметил, что он не попытался избавить Слабака от войлочной шляпы. Роулс казался бледным и потрясенным, но с чувством собственного достоинства провел нас в гостиную на первом этаже. Шериф Андерсон, плотный мужчина лет шестидесяти, с роскошными усами, стоял у камина, изучая маленькую записную книжку. При нашем появлении он поднял глаза и улыбнулся.

— Спасибо, что приехал, Алоизиус! И привез с собой мистера Слая и доктора Тиндэйла! Великолепно!

— Это какая-то шутка?

Мы повернулись на голос — в большом кресле на другом конце комнаты расположилась элегантная юная блондинка. В данный момент она хмурилась. Заметив мое «прекрасное» лицо, блондинка вздрогнула и быстро начала возиться с золоченым портсигаром и мундштуком из черного дерева.

Она была не одна. Прямо за ее спиной стоял бледный светловолосый джентльмен, также изящно одетый. Когда наши глаза встретились, он покраснел и поспешил зажечь сигарету дамы.

— Так это ваш «силвер гоуст» припаркован на дорожке, — почтительно сказал Хэнслоу, снимая шляпу в присутствии дамы.

Та вздернула брови и обратилась к шерифу:

— Вы что, полагаете, будто этот актеришка отыщет моего дядю?

— Позвольте представить племянницу и племянника полковника Харриса, детей его младшей сестры, — холодно произнес шериф Андерсон. — Мисс Элис Симмс и мистер Энтони Симмс.

Энтони Симмс подошел и пожал руку каждому из нас. Он имел атлетическое сложение и крепкую хватку, но его ладони были влажными.

Элис не тронулась с места.

— Мистер Симмс работает в конторе, — начал Хэнслоу. — Он примчался сюда с работы. Обратите внимание на чернильное пятнышко на его жилете…

— А ты уверен, что это чернила, Алоизиус? — спросил Слай.

Хэнслоу достал большую лупу и наклонился ближе к Симмсу.

— Эй, достаточно! — запротестовал Симмс. — Не знаю, что вы там лопочете, но я не позволю…

Слабак выпрямился и грустно сообщил:

— Нет, не уверен. Но это грязь. А жилет застегнут неправильно.

Симмс в ужасе глянул на свой жилет и поспешил устранить досадную неприятность.

— Кажется, вы сказали, что они нам помогут, — обратилась Элис к шерифу. — Но вряд имелся в виду нумерованный список портновских недоразумений моего брата?

Проигнорировав ее, шериф Андерсон предложил нам сесть у огня и начал рассказ.

— Сегодня в шесть часов утра полковник Харрис, ранняя пташка, позавтракал со своим сыном.

— Так называемым сыном, — вмешалась Элис.

— Мисс Элис, пожалуйста! — рявкнул шериф.

Испустив эффектный вздох, она замолчала.

— Я должен объяснить, — продолжил шериф, — что полковник совсем недавно воссоединился со своим сыном. Судя по всему, когда полковник участвовал в предыдущей войне… э-э-э, кажется, с Испанией…

— Ах да, — сказал Слай. — «Блестящая маленькая война». Он воевал на Кубе.

— Да, — кивнул шериф. — Не как волонтер, а в составе регулярной армии. Тогда он был майором, потом, незадолго до увольнения, получил повышение. Он служил в кавалерии с Гражданской войны.

— Мы с Кроликом любили слушать его военные истории, — сказал Слабак.

— Да, когда были детьми, — добавил Слай. — Но вы собирались рассказать нам о его сыне?

— Да, конечно, — ответил шериф. — Полковник пережил двух своих сестер, но, к изумлению их детей, недавно сообщил, что на Кубе женился на американке, чья семья некоторое время жила в Гаване.

— Нет-нет, — вмешалась Элис. — Мы давным-давно знали об этом браке. Это была дядюшкина История трагической любви. В зрелом возрасте пятидесяти трех лет он без памяти влюбился в медсестру — брюнетку на тридцать лет его младше, — когда лежал в госпитале с желтой лихорадкой. Глупый старик! Как только он поправился, его сразу же отправили домой, так что он даже не успел оформить бумаги для нее. Но вот в чем дело: если верить дядюшке, она умерла там. Я помню, как мама говорила, что это к лучшему, иначе он бы выставил себя на посмешище. Однако лично я рада, что старый черт хоть немного позабавился.

— У полковника на этот счет было другое мнение, — сурово возразил шериф. — Он думал, что его возлюбленная умерла. Оказалось, вовсе нет. Точнее, не тогда. У нее родился сын, и она осталась на Кубе, где и скончалась два года назад.

— За все двадцать лет ни разу не написав своему супругу — богатому супругу! — воскликнула Элис.

— И не разведясь с ним, — добавил шериф. — А он не пытался вернуться и отыскать ее. Возможно, ей было обидно. Я не знаю. В любом случае, если верить ее сыну, она решила, что не хочет покидать Кубу и свою семью. Сказала ему, что его отец умер от желтой лихорадки. У нас нет возможности расспросить ее о мотивах, да и вряд ли они теперь имеют значение. Что касается богатства полковника, ее собственная семья также чрезвычайно богата — богаче, чем полковник, если верить его словам. Они владеют сахарной плантацией.

Элис затихла.

— Как бы то ни было, — продолжил шериф, — на свой двадцать первый день рождения Роберт, сын полковника, узнал, что его отец-солдат не умер от лихорадки, а жив и здоров. Ему вручили какие-то бумаги, по которым он смог отыскать полковника, — дело в общем-то несложное. Он появился здесь в прошлом году, и полковник с радостью принял его. Пригласил в поместье и выглядел очень гордым.

— Послушайте, мы несколько раз приезжали сюда, чтобы познакомиться с Робертом, — вставил Энтони. — Принять его в семью и все такое. Но поняли, что он мошенник, который использует дядю.

Андерсон повернулся и устремил на Симмсов тяжелый взгляд.

— Полковник лично сказал мне, что не сомневается в том, что Роберт — его сын, однако его племяннице и племянникам такой поворот дела не слишком нравится.

— Племянникам? — переспросил Слабак. — Во множественном числе? — Он огляделся, словно ожидая увидеть еще одного родственника полковника, прячущегося за креслом.

— Мои люди все еще ищут Карлтона Уэджа — другого племянника полковника.

— Карлтон Уэдж! — воскликнул Слабак. — Теперь, глядя на вас, мистер Симмс, я вижу семейное сходство — не сочтите за оскорбление. Вы можете сбить меня с ног мизинцем. Не знал, что они со стариком родственники!

— Вообще-то до недавнего времени дядюшка не принимал участия в нашей жизни, — объяснила Элис. — Наши с Карлтоном матери были намного младше его. Дядя был их сводным братом — после смерти его матери дед женился на женщине значительно моложе себя.

— Яблоко от яблони… — шепнул мне Слай.

— Дядюшка был взрослым мужчиной, а на западе кипела война с индейцами, когда родились его сестры, — продолжила Элис. — Он почти не появлялся дома. Поэтому семью нельзя было назвать крепкой. Однако в последние пять лет дядя всеми силами пытался это изменить.

— Карлтон Уэдж, — повторил Слабак. — Не могу представить, как его отыскать. Столько лет прошло с тех пор, как он промотал усадьбу.

— До введения «сухого закона» достаточно было спросить, в каком баре самая большая выручка, — сказал Слай. — Теперь же, полагаю, придется искать его в «тихих» барах.

— Как мы уже сказали шерифу — отметила Элис, — Карлтон тоже водит «модел-ти».

— Как и десятки миллионов других американцев. — Слай повернулся к Андерсону. — А где Роберт Харрис? Э-э-э… я полагаю, новообретенный сын носит фамилию полковника?

— Да. Что же касается его местонахождения… он в больнице Мерси, борется за свою жизнь.

При этих словах мы с Хэнслоу раскрыли рты от изумления, но Слай просто сказал:

— Как ни занимательны семейные истории, кажется, мы слишком часто вас прерываем. Не могли бы вы рассказать нам все с самого начала?

— Разумеется. Как я уже говорил, полковник и его сын Роберт позавтракали в шесть часов утра, а затем вместе удалились в кабинет полковника. Роулс полагает, что они занимались какими-то бумагами — очевидно, полковник все глубже посвящал Роберта в свои дела. В восемь зазвонил телефон, и полковник по своему обыкновению сам снял трубку. После этого оба джентльмена поспешно покинули дом, не сообщив никому из слуг, куда направляются. Они уехали на «модел-ти» полковника. Вскоре после девяти часов экономка бросила взгляд на улицу в одно из верхних окон. Несмотря на дождь, она увидела возвращающуюся машину полковника, которая поднималась по лесной дороге. Экономка поспешила вниз и сообщила повару, что джентльмены скоро прибудут и могут захотеть перекусить. Однако до дома джентльмены не добрались.

Шериф помолчал, потом добавил:

— Лет экономке уже немало, да и видимость оставляла желать лучшего, поэтому она могла ошибиться насчет машины, поскольку вскоре прибыл мистер Симмс с сестрой. Они сказали мне, что дядя попросил их приехать для разговора о Карлтоне.

— Пьяный Карлтон позвонил ему, — объяснила Элис. — Угрожал. Сказал, что Роберт — обманщик, претендующий на чужое место. — Она посмотрела на торопливо строчившего в своем блокноте Слабака. Тот поднял голову. Элис улыбнулась ему, как акула — сардинке, затем сказала Слаю: — Спешу добавить, что дядюшка ни в коей мере не боялся Карлтона — напротив, даже любил его. Но старик решил, что пришло время отправить милого мальчика в клинику.

— Шериф Андерсон, вы спрашивали Роулса об этом звонке с угрозами? — поинтересовался Слай.

— Да. Он подтвердил, что мистер Уэдж не только вчера звонил полковнику, но и двумя днями ранее в алкогольном опьянении попытался нанести ему визит. Полковник выставил его из дома, велев проспаться на конюшне, и, по словам Роулса, добавил, чтобы тот не появлялся здесь, пока не придет в чувство. Но Роулс также утверждает, что полковник стыдился мистера Уэджа и никогда не обсуждал его с прислугой.

— Мистер Симмс, вы знали об этом пьяном визите?

Энтони Симмс посмотрел на сестру, затем покачал головой.

— Нет. Какой стыд.

— Он упоминал его в разговоре со мной, — сказала Элис. — Прости, дорогой. — Она взглянула на Энтони. — Мне следовало тебе сообщить.

— Интересно, — пробормотал Слай. — Но мы снова отвлеклись. Прошу вас, шериф, продолжайте.

Шериф сверился со своими записями.

— Вскоре после приезда Симмсов фургон из деревенской бакалейной лавки подъехал к черному ходу. Обычно посыльный приезжает рано утром, но сегодня гроза заставила его в первую очередь нанести визит клиентам, живущим в удаленной местности, пока дороги не развезло. В общем, он задержался, и это оказалось как нельзя кстати. Экономка, уверенная, что видела машину полковника, подумала, не спустило ли у него колесо или не приключилась ли какая иная поломка. Молодой человек сообщил, что видел на некотором расстоянии впереди «роллс», но не «модел-ти». Однако он пообещал экономке, что на обратном пути будет внимательно смотреть по сторонам. К тому времени гроза поутихла, и по дороге в деревню посыльный осматривал каждую боковую дорожку, мимо которой проезжал. У четвертой его ждало страшное зрелище: молодой мистер Харрис с залитым кровью лицом лежал возле машины. Юноша сразу же свернул к нему, думая, что произошла ужасная авария, однако машина выглядела целой. Но ему некогда было к ней присматриваться: выбравшись из фургона и опустившись на колени рядом с Робертом Харрисом, посыльный увидел, что в сына полковника стреляли. Должен сказать, парень не потерял самообладания. Он быстро огляделся и, не заметив следов полковника или кого-либо еще, погрузил мистера Харриса в фургон и на всех парах понесся в деревню — весьма разумный поступок, учитывая, что врач находился именно там. Врач сделал все, что мог, а потом отвез Роберта в больницу Мерси в Тарринг-тоне.

— У них отличный специалист, — заметил я. — Доктор Чарлз Смит. Мы вместе служили. Он знает, что делать с такими ранениями.

— Рад это слышать — именно он присматривает за парнем. Я также отправил туда двух моих помощников, чтобы охраняли Харриса и попробовали расспросить, когда позволит врач.

Шериф вытер рукой лоб, словно прочищая мысли.

— Так вот, пока вокруг Роберта Харриса хлопотали врачи, послали за мной, и посыльный отвез меня к той дорожке. Разумеется, я надеялся отыскать полковника. К сожалению, мы нашли только его машину.

— Могу я на нее взглянуть? — спросил Слабак.

— Да, я на это рассчитывал, поскольку, должен признаться, там кое-что… — Он взглянул на Симмсов и добавил: — Можно обсудить это по пути.

Шериф вызвал Роулса и попросил привести своих помощников с кухни, где их угощали горячим кофе и сандвичами.

— А мы, значит, здесь как под арестом? — поинтересовалась Элис.

— На данный момент вам лучше всего остаться здесь, под охраной. Мне бы очень не хотелось, чтобы с кем-либо из вашей семьи случилось несчастье.

— То есть это для нашей собственной безопасности?

— Да, а еще у меня наверняка возникнут к вам новые вопросы.

— Могу я хотя бы прогуляться в сад, раз уж выглянуло солнце?

Шериф помедлил и взглянул на Слая, но тот едва заметно покачал головой.

— Нет, мисс, — сказал шериф. — Пожалуйста, оставайтесь в этой гостиной, а в случае необходимости воспользуйтесь ванной комнатой в том конце коридора. Если вам понадобится что-то еще, например, вы проголодаетесь, просто вызовите Роулса, и он, я уверен, все организует.

Элис надулась, но поняла, что шерифа не переубедить. Энтони попытался спорить, что они имеют право хотя бы перемещаться по дядиному дому, однако я быстро понял, что шериф умеет настоять на своем.

Путешествие к дорожке, на которой по-прежнему стояла машина, оказалось коротким, но плодотворным. Слабак и слышать не желал о том, чтобы ехать по грязи на «пирсе-эрроу», поэтому мы пошли пешком. К счастью, летнее солнце выглянуло из-за туч и с неба хотя бы не лил дождь.

Помощники шерифа не теряли времени даром. Один дежурил возле машины, в то время как трое других обыскивали лес.

— Ни следа полковника, сэр, — доложил тот, что остался у машины. — Хотя мы полагаем, что несчастный молодой джентльмен выполз на дорогу после того, как его ранили. Согласно вашим указаниям до машины мы не дотрагивались. Известно, когда подъедет специалист по отпечаткам?

— Уже скоро.

Теперь, когда Хэнслоу оказался в своей среде, я видел, что он не так уж глуп. Разумеется, ничто не могло убедить его отказаться от «подхода Шерлока Холмса», с лупой, бормотанием и нахмуренными бровями. Несколько раз Слаю пришлось заметить, что можно по-разному интерпретировать отпечатки ботинок и шин, обнаруженные Слабаком в грязи. Но это он лишь готовился.

Когда Алоизиус Хэнслоу перестал играть в Великого Детектива и всерьез посмотрел на увязший в грязи автомобиль, он понял то, до чего не додумался ни один из нас, и с такой легкостью, что буквально преобразился на глазах. Какая-то часть моего сознания отметила это преображение, однако вызванный словами Хэнслоу шок вытеснил все мысли из головы.

— Боже мой, Кролик! — сказал он. — Да это же не машина полковника!

У Слая отвисла челюсть — и, полагаю, не у него одного. Потом он улыбнулся и произнес:

— Расскажи, как ты догадался.

Я не мог полностью уследить за последовавшим потоком слов, однако уловил, что некоторые различия в радиаторах и других чертах автомобиля ничего не значили по сравнению с тем, что можно узнать, внимательно посмотрев — и понюхав через приоткрытое окно — на салон.

— Кролик, этот автомобиль не может принадлежать человеку с характером полковника.

Он был прав. Машина была завалена мятой бумагой, обрывками оберточной фольги и пустыми бутылками. Она воняла дешевым джином и другими малоприятными вещами известного, но не слишком достойного происхождения. Я вспомнил аккуратный ухоженный дом, в котором только что побывал, и понял, что Слабак не ошибся.

— Карлтон? — спросил Слай.

Натягивавший перчатки Слабак удивил меня, серьезно задумавшись над вопросом.

— Полагаю, что да. Шериф, вы сказали, что скоро подъедет специалист по отпечаткам?

— Да, он уже в пути. Но, Алоизиус, ты ведь понимаешь, что отпечатки Карлтона на его собственном автомобиле, если, конечно, это его автомобиль…

— Разумеется, абсолютно бесполезны. Но если мы найдем отпечатки полковника и мистера Роберта Харриса в салоне…

— Не думаю, что в последнее время в этот автомобиль садился кто-либо, кроме водителя, — заметил Слай, вглядываясь внутрь через боковое окно. — Слишком много мусора на сиденьях. Эта скомканная бумага была бы смята и расплющена. Полагаю, если вы отважитесь дотронуться до нее, то обнаружите, что это действительно «модел-ти» Карлтона. На самом деле, я вижу на заднем сиденье несколько адресованных ему конвертов. — Он отошел от машины. — Слабак, может ли «роллс-ройс» проехать по этой дороге?

— Только повредив краску. Вот почему мы пошли пешком.

— А фургон бакалейщика?

— Это тоже «модел-ти». Он не шире, чем эта машина.

— Я в замешательстве, — сказал шериф. — Мы получили только новые вопросы. Если это машина Карлтона, что же произошло с машиной полковника? И если в этой машине не было пассажиров, как здесь оказался мистер Роберт Харрис?

— Шериф, — произнес Слай, — без сомнения, ответы ждут нас в доме. Я бы хотел как можно скорее вернуться туда. Кроме того, боюсь, Карлтону Уэджу может грозить опасность.

— Уверяю вас, мои люди ищут его. Я намереваюсь заставить Симмсов припомнить места его недавнего пребывания.

Этим нам и пришлось удовольствоваться.

Когда мы вернулись в дом полковника, шериф направился в кабинет, чтобы воспользоваться телефоном, в то время как Слабак, получивший особые инструкции от Слая, двинулся к «силвер гоусту». Я последовал за Слаем на кухню, где перепугал молодую служанку, которая тихо вскрикнула. Пришлось просить повара не приводить в действие угрозу поколотить девушку. Слай поинтересовался, можно ли незаметно от Симмсов привести сюда Роулса и экономку, и служанка с готовностью согласилась.

Слай расспросил этих почтенных людей о приезде Симмсов, поблагодарил и вышел во двор, где остановился, созерцая служебные постройки. Слабак поспешил к нам.

— Ты был прав, Кролик. Пол грязный. Как не стыдно — пачкать такой автомобиль!

— Полагаю, они торопились. — Слай помолчал, затем очень мягко добавил: — Боюсь, теперь мне придется заглянуть в конюшню, Слабак.

— О. — Слабак побледнел.

— Быть может, ты осмотришь другие постройки, а со мной отправится Макс? Или сообщишь о своей находке шерифу?

— Я осмотрю другие постройки, если ты не против.

— Я буду рад, — ответил Слай.

— Тогда договорились.

Все вместе мы двинулись к постройкам. Хэнслоу тщательно избегал смотреть в сторону конюшни. Прежде чем мы подошли совсем близко, он сказал:

— В таком случае увидимся в доме. Но если я тебе понадоблюсь — ты же знаешь, что я приду, Кролик.

Слай положил руку ему на плечо.

— У меня нет ни малейших сомнений, Слабак.

Хэнслоу одарил меня долгим, очень долгим взглядом, затем сказал Слаю:

— Можешь рассказать ему о ней, если хочешь. Макс все понимает.

— Да, это правда. Спасибо, Слабак. Увидимся.

— Ах да! Э-э-э… Кролик, а что мне искать?

— Высматривай ружье, грязную одежду и тому подобные улики.

— Точно! — И он целеустремленно зашагал прочь.

Слай молчал, пока Слабак не отошел достаточно далеко, чтобы не слышать нас, затем улыбнулся мне.

— Тебя удостоили чести, Макс.

— Я догадался, — ответил я, наблюдая, как его друг идет к самому дальнему от конюшни зданию.

— Когда я ушел на войну, Слабак был лучшим наездником в округе. Разводил и тренировал чистокровок, выигрывал скачки. Конечно, его габариты не позволяли ему стать жокеем, но мало что на свете он любил так, как хороший галоп. В отличие от семейства полковника связи Хэнслоу крепки, и Алоизиус был особенно преданным братом. Обожал свою младшую сестренку — красавицу Гвендолин. Гвен нельзя было не любить. Живая, умная, и хотя и болтушка, не всегда прислушивавшаяся к голосу здравого смысла, но, как и брат, щедрая и добрая. Она им восхищалась.

Он замолчал, его лицо стало печальным. Вновь заговорил лишь у дверей конюшни.

— Это случилось на глазах у Слабака. Он наслаждался весенним днем и уже сворачивал к стойлам, когда навстречу ему выскочила Гвен верхом на лошади. Она крикнула: «Посмотри на меня, большой брат!» — а затем упала по неизвестной причине, которую никто Слабаку так и не смог объяснить, и сломала шею. Умерла мгновенно. Он не винил лошадь и даже не разрешил отцу застрелить животное, однако продал всех своих лошадей и снес конюшню. А через несколько месяцев стал преданным поклонником автомобилей. Произошла в нем и еще одна перемена. Мать Слабака сказала мне, что ее сын начал одеваться как Шерлок Холмс вскоре после смерти сестры. Она полагает, что, уподобляя себя Холмсу, способному решать загадки, объяснять необъяснимое, видеть крохотные улики, незаметные остальным, Слабак чувствует себя более комфортно в этом жестоком, бессмысленном мире.

— Знаешь, Слай, — ответил я, помолчав, — там, где мы с тобой побывали, все только и думали что об утраченных мечтах и желаниях погибших товарищей, о том, как мир лишился их потенциала. Однако иногда мы забываем, что и дома переживаешь утраты, горечь которых ничуть не меньше.

— Нет. — Он вздохнул. — Но даже хромая, мы должны двигаться вперед. Давай посмотрим, что мы можем сделать для полковника.

Слай открыл двери конюшни. Центральный проход устилала солома — а ведь в здании уже пять лет не держали лошадей.

— Чтобы Карлтон мог проспаться?

— Скорее чтобы кто-то мог скрыть следы в грязи, — возразил Слай.

* * *

Машина стояла в четвертом стойле, рядом с лестницей на сеновал. Я подумал, что нам понадобится Хэнслоу, чтобы подтвердить, что это «модел-ти» полковника — и, полагаю, для этого пришлось бы вывести машину из конюшни, — однако ни я, ни Слай не сомневались, что нашли пропавший автомобиль. Слай наклонился, изучая что-то на полу стойла, а я подошел к машине.

— Слай, на заднем сиденье пятна крови!

Он не ответил, и, подняв голову, я увидел, что он замер, а на его побелевшем лице написан крайний ужас.

Я трижды проклял себя за то, что не подумал о возможном кумулятивном воздействии событий этого дня на психику Слая.

— Бонифаций Слай, — произнес я тихо, но твердо, — ты здесь со мной.

Он моргнул, сглотнул, поднес дрожащую руку к голове, затем протянул ко мне, ладонью вперед.

На его пальцах была кровь.

— Слай! — воскликнул я. — Но как…

Он посмотрел вверх, и ему на лицо упала капля крови. Слай опустил глаза на меня и слабым голосом спросил:

— Это происходит на самом деле, Макс? Или мне снова кажется, что идет кровавый дождь?

— На самом деле, только… это не то, что ты думаешь, Слай! Сеновал!

Кажется, он пришел в себя, и мы кинулись к лестнице. И обнаружили полковника — живого, в сознании и в ярости, но очень слабого.

— Сделай для него что сможешь, — попросил меня Слай, пока я вытаскивал кляп изо рта полковника. — Я принесу твой медицинский саквояж из машины.

— Роберт! — прохрипел полковник. — Помогите ему!

— О нем уже позаботились, сэр, — сказал я, снимая повязку с его глаз и осматривая рану на голове. К моему облегчению, кровь свернулась, но потом рана открылась — возможно, когда полковник пошевелился, придя в сознание. Однако большое кровавое пятно на полу сеновала внушало опасения.

— Развяжите меня, чтобы я мог прикончить проклятую сучку и ее братца!

— Я вас развяжу, но постарайтесь лежать спокойно. Здесь шериф Андерсон, и он не позволит вашим племяннику и племяннице сделать ни шагу.

— А. Хороший человек Андерсон. — Полковник некоторое время рассматривал меня. Потом спросил: — Что за чертовщина приключилась с вашим лицом?

— Та же, что и с вашими манерами, сэр.

Он захихикал — и продолжал веселиться, когда несколько минут спустя появился Слай с моей аптечкой. Слай поднял брови.

— Истерика, — объяснил я.

— Это заразно, — кивнул Слай, чем вызвал у полковника новый приступ.

В конце концов мы промыли и зашили рану и уложили полковника в постель. Он отказался ехать в больницу и не согласился даже тогда, когда я предположил, что так он будет ближе к своему сыну.

— Сегодня я не в состоянии ни черта для него сделать, а вот Андерсону помочь могу. Если я поеду в эту проклятую больницу, они меня там накачают ко всем чертям, и вам это прекрасно известно.

Шериф Андерсон выслушал полковника и сказал, что нашли Карлтона.

— Этот план мог сработать, — сообщил Слай собравшейся в гостиной группе людей. Шериф Андерсон, Карлтон Уэдж, Симмсы (в наручниках и под присмотром мощного полицейского), Слабак и я, а также полковник, стойкий старикан. — Полковник Харрис, вы обязаны жизнью вашей экономке и посыльному из бакалейной лавки.

— Мы не собирались убивать дядю! — запротестовал Энтони, и сестра велела ему заткнуться.

— Возможно, я ошибусь в деталях, однако, полагаю, общая картина ясна, — продолжил Слай. — Прошлой ночью Энтони встретил Карлтона и без труда убедил его поехать в заброшенный сарай, где Энтони спрятал несколько бутылок джина. Карлтон, не догадывавшийся, что в алкоголь подмешано снотворное, проснулся много часов спустя, связанный, плохо помня события предыдущего вечера. Он смог освободиться, и помощники шерифа обнаружили его на дороге в деревню, где, как он думал, осталась его машина. Не сомневаюсь, Карлтон будет потрясен, узнав, что милый кузен Энтони хотел свалить на него убийство. Симмсы планировали заманить Роберта Харриса и полковника на уединенную дорогу, которой редко пользовались. Благодаря прошлым визитам они знали обычный распорядок дня в доме. Роулс, экономка, повар — все отмечают, что вы очень интересовались их делами. Посыльный из деревни приезжал рано утром, поэтому решить вопрос следовало немного позже, но не слишком поздно, поскольку Карлтон мог проснуться или его могли обнаружить далеко от того места, где ему следовало совершать преступление. Что они сказали вам по телефону сегодня утром, полковник?

— Элис сказала, что они встретили в деревне Карлтона и сообщили ему, что я хочу отправить его в клинику. Сказала, что он взбесился и собирается убить себя на одной из заброшенных дорог.

— Что?! — воскликнул Карлтон.

— Важной частью плана было заманить полковника подальше от дороги, чтобы случайный свидетель не увидел преступления. Поэтому «модел-ти» Карлтона отогнали на проселок. И Элис в «роллсе» следила за обстановкой.

— Не совсем, — заметил полковник. — Она встретила нас, чтобы показать путь, и поторапливала, восклицая, что Энтони побежал вперед. Села с нами в машину и доехала до того места, где лежал в засаде Энтони. К тому времени начался дождь, и весьма сильный.

— Что, я полагаю, не помешало их планам: убить полковника и его сына, свалить вину на Карлтона и ждать наследства. Нужно было, чтобы тела обнаружили — пропавших без вести чертовски трудно признать покойными, — поэтому они оставили машину Карлтона в качестве улики. Из-за дождя должно было показаться, будто она завязла в грязи.

— Она действительно завязла! — вмешался Энтони. — И мы не знали, как старый черт составил завещание, поэтому не собирались убивать его, пока не выясним.

— Энтони! Заткнись! — взвизгнула Элис.

— А, я должен был поверить, что это Карлтон ударил меня сзади, пока вы двое стояли и смотрели? Кажется, у вас в роду по отцовской линии водились идиоты.

— Все пошло не так, верно? — спросил Слабак. — Роберт не остался, чтобы помочь вам, сэр?

— Роберт не дурак. Понимает, что лучшее средство против вооруженных людей — убежать от них как можно дальше.

— И тогда Энтони выстрелил ему в спину, — сказал я. — И в голову, хотя, к счастью, эта пуля лишь задела его. Я говорил с доктором Смитом, и он заверил меня, что Роберт поправится. Вы же, Энтони, сядете на электрический стул.

— Нет! Нет! У меня нет оружия. Это была Элис. И нет смысла приказывать мне заткнуться, Элис, потому что я все скажу!

— Что произошло после того, как она застрелила его? — спросил Слай.

— Погода была ужасная, но я связал полковника, в то время как Элис охотилась за Робертом. Потом она прибежала обратно и сказала, что надо спешить — фургон бакалейщика поднимается на холм. Велела усадить полковника в его машину, отвезти на конюшню и ждать. Затем умчалась, вскочила в «роллс» и на бешеной скорости погнала к дому. Я подождал, пока проедет фургон, затем отвел машину к конюшне по одной из служебных дорожек. Мы знали, что слуги будут беседовать с посыльным на другой стороне дома, обмениваться деревенскими сплетнями и не заметят нас. И я все сделал, как она просила, даже отнес старого черта на сеновал, а это, скажу я вам, было непросто! Я действительно думал, что у нас все получится. Она даже догадалась захватить для каждого смену одежды, чтобы мы не появились в доме грязные и взъерошенные.

— Однако «роллс» создан для того, чтобы быть заметным, — сказал Слай, — и посыльный его заметил, а слуги удивились, почему вы так долго шли в дом. Более того, экономка увидела машину полковника и встревожилась.

— А еще вы испачкали пол «роллса»! — заявил Слабак, словно это было самое ужасное их преступление.

— Я что, обязана выслушивать этого фальшивого Холмса? — крикнула Элис.

В гостиной воцарилась тишина. Затем Слай сказал:

— Да, это пойдет вам на пользу. У него отличная голова и верное сердце, чем вы двое похвастаться не можете.

Как оказалось, Карлтон Уэдж был на пределе и с радостью ухватился за предложение полковника пройти курс лечения от алкоголизма. Мы помогли им найти достойное учреждение.

Доктор Смит начал время от времени заезжать в поместье Слая, спрашивая моего совета по тому или иному случаю. Работа мне нравится — но еще больше нравится помогать Слаю восстанавливаться и решать возникающие в ходе этого проблемы.

Алоизиус Хэнслоу по-прежнему одевается как Холмс и приглашает нас с собой после каждого звонка шерифа Андерсона. Теперь Слабак может глядеть на меня не морщась.

Слаю лучше, хотя случившееся на конюшне полковника немного отбросило его назад. Он поговаривает о возвращении в город, о чем прежде не хотел даже слышать.

Но пока мы живем за городом, там, где старики рассказывают мальчишкам о войне, а те из нас, кто видел ее вживую, надеются больше никогда ее не увидеть. Увы, напрасно.

* * *

Джен Берк — автор четырнадцати книг, в числе которых «Кости» (лауреат премии «Эдгар» в номинации «Лучший роман»), «Тревога» и «Посланник». Ее романы попадали в списки бестселлеров по версии «Ю-эс-эй тудей» и «Нью-Йорк таймс» и переведены на многие языки, а рассказы отмечены различными наградами.

Когда Джен училась в колледже, друг убедил ее прочесть «Собаку Баскервилей», и вскоре она приобрела полное собрание сочинений Дойла. Хотя с другом в итоге пришлось расстаться, любовь к Шерлоку Холмсу с годами лишь крепчала, и Джен считает, что произведения Конан Дойла не только повлияли на ее собственные книги, но заложили основу развернутой ею пропаганды улучшения общественной криминалистики. В 2006 году Берк создала некоммерческую организацию, занимающуюся поддержкой общественных криминалистических лабораторий в Соединенных Штатах.

 

Ключевая улика

Жаклин Уинспир

Перевод К. Егоровой

Мальчик был болен. Он знал об этом, и тот факт, что школьная надзирательница отправила его домой — а надзирательница поступала так лишь в исключительных случаях, — свидетельствовал о том, что его кончина неизбежна. Пятна на груди зудели сильнее, чем сыпь от давленых плодов шиповника, которые Вестон — крысеныш Вестон — как-то насыпал ему за шиворот. Всю латынь и алгебру мальчик чесался. А после ленча пятна появились на ногах и над воротником школьного блейзера, васильково-синего с черным. На географии мальчик чихал и кашлял и в конце концов обессиленно опустил голову на парту, словно моля о пощаде. Но все же в школе было лучше, чем дома, где его ждали лишь мать, тетя Этель и бабушка. Изредка к ним заглядывал дядя Эрнест, который говорил исключительно о деньгах и о том, во сколько ему обходится содержание семьи. Мальчик вздохнул и снова закашлялся. Путь от школы до дома был неблизкий, но никто не предложил проводить его. Предполагалось, что он будет вести себя как истинный англичанин, а у истинных англичан не дрожит верхняя губа, даже если на ней расцвело огромное зудящее пятно. Когда он доберется до дома, мать отправит его в постель, и этим дело кончится. Однако и школа не оставит его в покое: ему будут приходить завернутые в коричневую бумагу посылки с домашним заданием. Из всего класса мальчик заболел корью предпоследним, а потому знал, чего ждать.

Капельки пота катились по лбу и ручейками сбегали за воротник, к водосточному желобу позвоночника. Уже недолго, подумал мальчик. Потер глаза, из которых текло так же сильно, как из носа, и покачнулся. Его лихорадило. Он остановился на Маргарет-стрит, пытаясь собраться с силами, чтобы преодолеть последние полмили, и внезапно услышал болезненно громкие голоса. Сначала мальчик подумал, что это галлюцинация, и приложил руку к уху. Да, явно имела место какая-то ссора, и происходила она на верхнем этаже одного из трехэтажных однотипных домов, выстроившихся по обе стороны улицы. Мальчик потряс головой, чтобы очистить сознание, подавленное забитыми синусами. Доносившиеся откуда-то сверху и слева голоса стали громче, и, подняв голову и прищурившись, мальчик различил силуэты мужчины и женщины в окне соседнего дома. Один из людей поднял руку, однако из-за температуры окружающий мир казался мальчику несвязным и он не мог понять, принадлежала ли эта рука мужчине или женщине, да и рука ли это была вообще. Голоса сорвались на крик.

— Вы просто жиголо, вор и… и… отъявленный мерзавец! Хотела бы я никогда вас не встречать!

— Кто бы говорил, мадам, кто бы говорил.

— Не «мадамкайте» мне, вы, скотина!

Мальчик прищурился еще сильнее и сдвинул на затылок школьную шапочку. От нее чесался лоб. Какая глупость в его возрасте носить эти английские шапочки. Усталость накатывала на мальчика, словно волны на морской берег, и он вспомнил океан — представил, как прохладная вода смыкается над его головой, омывает пылающую зудящую кожу. Как же все чешется! Затем раздался вопль. Такой громкий, что его должны были слышать во всей округе. Но больше на улице никого не было, хотя в этот самый момент откуда-то выскочил новенький автомобиль и понесся к мальчику, чудом разминувшись с запряженной лошадью тележкой уличного торговца. Тогда-то мальчик и услышал выстрел. Бах! Бах! Затем все стихло, никто больше ни кричал. И тени тоже исчезли.

— Свалился прямо передо мной, миссус. Спасибо, знал, где живет: сразу сказал мне адрес. Правда, пришлось встряхнуть его маленько. Похоже, это корь. Препакостная штука. Сам переболел в детстве.

Торговец помог мальчику зайти в дом, где его подхватила мать. Она сунула в руку торговцу несколько монет, и тот, услышав ее голос, поднял глаза.

— Далековато забрались от дома, миссус.

— Теперь наш дом здесь, сэр. Спасибо, что помогли моему сыну… А сейчас мне нужно уложить его в постель.

Она закрыла дверь и вместе с тетей мальчика — отца у него не было — отвела сына наверх, в его комнату, окна которой выходили на улицу. Сняв школьную форму, женщины уложили больного в постель, вымыли теплой водой с карболовым мылом и смазали багровую сыпь каламиновым лосьоном, после чего послали за доктором. Мальчик почти ничего этого не запомнил, хотя позже, идя на поправку, вспоминал свои попытки объяснить, что на Маргарет-стрит кого-то застрелили. Его слова лишь убедили мать и тетю в серьезности болезни и напомнили об опасностях, которые таит в себе детская корь — и которых, вне всякого сомнения, удалось бы избежать, останься мать с сыном в Америке. В конце концов, на дворе стоял двадцатый век, и Лондон казался не самым лучшим местом для возвращения из-за Атлантики, несмотря на поддержку жившей здесь семьи. Лишь по истечении нескольких дней болезнь превратилась в источник скуки для мальчика и легкое неудобство для его матери и тети.

— Он идет на поправку, но продолжает твердить про выстрел на Маргарет-стрит. Торговец сказал, что он упал после того, как автомобиль издал хлопок и лошадь шарахнулась в сторону. Больное сознание вполне могло принять этот хлопок за выстрел.

Тетя вернулась с прогулки по магазинам, подготовившись к жалобам матери.

— Это удовлетворит его интерес к убийствам, Флоренс. — Она положила на стол завернутую в коричневую бумагу книгу.

— «Шерлок Холмс»? — спросила мать, слегка приподняв брови. — Не уверена, что учителя в школе одобрят. И у него полно домашних заданий — сама знаешь, он не должен отстать.

— Он способный ученик, и легкое чтение только пойдет ему на пользу. Полагаю, в вопросах лечения медсестра разбирается лучше, чем учителя.

— Хм-м-м, — задумчиво протянула мать мальчика. — Что ж, отнесу книгу наверх вместе с чаем.

Переворачивать страницы оказалось нелегко: мать настояла, чтобы он надел белые хлопковые перчатки. Эти перчатки помогали защитить кожу от попыток расчесать пятна, которые, подсыхая, зудели все сильнее. Каламиновый лосьон облегчал зуд — мать уже отправила служанку за двумя новыми бутылками, — и врач посоветовал принимать горячие ванны с большим количеством английской соли. Тем не менее однажды мальчик в расстроенных чувствах сорвал перчатки и до крови расчесал лоб. Теперь он послюнявил хлопковый палец и теребил страницу, пока та не перевернулась.

Без сомнения, приключения Шерлока Холмса позволяли немного отдохнуть от елизаветинских писателей, которых мальчик проходил в школе, хотя ему и нравилась ритмичность старого английского языка Шекспира, сэра Филипа Сидни и Кристофера Марлоу. Больше всех мальчик любил Сидни. Он сам считал себя немного поэтом и даже поклялся, что еще до совершеннолетия опубликует свои работы. Он представлял, как сидит в обшитом дубовыми панелями кабинете в кентском Пензхерст-Плейс, где Сидни сочинял своей возлюбленной письма в стихах. Современники говорили, что не было человека благороднее Сидни, а мальчик считал, что благородство — сама по себе достойная цель, ведь он хотел стать истинным благородным англичанином. И писать романтические поэмы о любви, как Сидни. Однако он отвлекся от Шерлока Холмса. Мальчик вернулся к книге, но мысли его продолжали блуждать, вновь и вновь возвращаясь к тому, что он видел и слышал, когда шел больной из школы. Была ли это игра его воображения? Действительно ли он слышал ссору между мужчиной и женщиной — любовниками, в чем он теперь не сомневался? Мальчик полагал, что, окажись на его месте Холмс, великий сыщик пробормотал бы: «Игра началась».

В ходе каждой болезни случается поворотный момент, когда худшее уже позади, но здоровью еще только предстоит восстановиться. Особенно это состояние угнетает молодых людей, которые жаждут развлечь себя в долгие часы выздоровления. Зудящая кожа по-прежнему доставляла дискомфорт, однако теперь мальчика охватил зуд иного рода. Он желал событий, желал чего-то более увлекательного, нежели шаги на лестнице, возвещавшие приход матери с завтраком, ленчем, чаем или ужином. Она полагала, что, оставаясь в одиночестве, ее сын читал, писал или спал, и до определенного момента это соответствовало действительности. Однако теперь он хотел размяться. И удовлетворить свое любопытство.

Когда мальчик дочитал «Этюд в багровых тонах», ему в голову пришла идея, поэтому он взял блокнот и карандаш и принялся вновь перелистывать страницы. Перечитал отрывок здесь, предложение там. Скопировал целые абзацы и попытался как-то упорядочить их. Согласно книге, которая включала вполне пристойную биографию сэра Артура Конан Дойла, а также несколько страниц, посвященных человеку, который послужил прототипом Шерлока Холмса, великий сыщик мог раскрыть любое преступление за три дня. Три дня. Сегодня был вторник, а значит, если он посвятит среду, четверг и пятницу делу — теперь мальчик называл случившееся с ним «делом», — к концу недели все ответы будут получены. Время имело решающее значение, поскольку врач постановил, что в субботу и воскресенье мальчик сможет встать с постели, а в понедельник отправится в школу. Три дня.

Он вновь проконсультировался с книгой. Холмс учил Ватсона — мальчику нравился Ватсон, он казался человечней и дружелюбней холодного расчетливого Холмса, — что очень важно мыслить в обратном направлении, причем аналитически. Мальчик не знал, как применить этот подход на практике, однако принялся записывать все, что помнил, начиная с того момента, когда прибыл домой из школы. Это оказалось нелегко, поскольку часть пути он проделал в тележке торговца, среди подвядших овощей, и сильнее всего в память ему врезался аромат капусты. По версии Холмса, еще один существенный момент заключался в том, что сыщик должен пешком обследовать место совершения преступления. Мальчик начал составлять план.

Каждый день после ленча его мать и тетя отправлялись на прогулку, которая длилась несколько часов. Покинув дом, скажем, в час дня, они возвращались не позже четырех, к чаю. В их отсутствие бабушка спала в кресле, и разбудить ее не смог бы и пушечный выстрел. Поскольку мальчик лежал в постели, мать перед уходом прощалась с ним с лестницы, а по возвращении приносила ему чашку чая и два простых овсяных печенья. Иногда вместе с ней приходила тетя, и они обсуждали домашнее задание или газетную статью о национальном импорте, а покинув комнату, тетя за дверью обязательно говорила матери: «Он такой чувствительный!» — или что-нибудь в этом роде.

Мальчик решил уйти из дома в среду, как только они отправятся на прогулку после ленча, однако ему следовало непременно вернуться к чаю. Три дня, по три часа каждый день. Разумеется, за это время Холмс решил бы задачу.

Мальчик тайком собрал необходимые инструменты. Шерлок Холмс всегда имел при себе мерную ленту и лупу, и достать их не составило труда — первую мальчик взял из материнской корзинки для шитья, вторую — из бабушкиного прикроватного столика. И ему обязательно требовалась маскировка — не в последнюю очередь для того, чтобы скрыть багровые пятна на лице. Косметическая пудра с тетиного туалетного столика прекрасно справилась с задачей: теперь казалось, что у мальчика вовсе не корь, а всего лишь россыпь прыщей, обычных для его возраста. Собрав все необходимое по методике Шерлока Холмса, мальчик сел на кровать и задержал дыхание. По правде говоря, ему было нехорошо и над верхней губой собрались капельки пота. Он осушил стакан воды и скользнул под одеяло.

— Увидимся, дорогой! Мы вернемся к чаю! — крикнула мать с лестницы.

— Пока, — отозвался мальчик.

Он подождал, пока закроется дверь, и дал женщинам время дойти до конца улицы, затем выпрыгнул из кровати и напоследок засунул под одеяло подушку, чтобы можно было подумать, что он спит.

— Игра определенно началась, — прошептал он, крадясь мимо гостиной, где похрапывала и причмокивала во сне бабушка.

Чтобы не слишком быстрым шагом добраться до Маргарет-стрит, потребовалось целых двадцать минут. «Мыслить в обратном направлении», — напомнил себе мальчик. Он сверился со своими записями — утром он записал все, что смог вспомнить, от того момента, как покинул школу, до того, как попал домой в тот судьбоносный день. Закрыв глаза, он вызвал в памяти приближающийся автомобиль и напуганную лошадь. Да! Попятившись, она задела забор. Мальчик достал лупу и очень медленно двинулся вдоль забора, который тянулся перед домами. Вот это место — честно сказать, он бы увидел его и без лупы. Несколько планок отсутствовало — жилец дома вытащил сломанные деревяшки и сложил в саду.

— Что ты ищешь? — Голос доносился из открытой двери. Там стояла женщина в сером шерстяном платье и цветастом переднике. В обычный день мальчик просто скользнул бы по ней взглядом, но сегодня заметил, что у нее бурсит, — иначе зачем ей обрезать тапочки на уровне сустава большого пальца? Она читала газету — кончики ее пальцев почернели, — скорее всего у окна — иначе как бы ей удалось увидеть его возле забора? Кроме того, она, по-видимому, была вдовой, поскольку дом такого размера не предполагал наличия экономки или повара, а будь она замужем, чистила бы сейчас картошку на кухне, вместо того чтобы читать газеты. Очевидно, эта женщина жила в свое удовольствие. Тот факт, что планки были сложены в кучу, а забор до сих пор не починили, также свидетельствовал об отсутствии мужчины.

— Меня заинтересовал ваш забор. Полагаю, в этом месте автомобиль напугал лошадь торговца.

— Ты это видел, парень?

— Не совсем, мадам. Я был болен, но я слышал шум, а также слышал, как торговец, который любезно проводил меня домой, рассказывал об этой неприятности моей матери.

— Неприятности? Хотела бы я найти того мерзавца, который сотворил это с моим забором, ох хотела бы! Я бы ему показала неприятность. Если встретишь его на улице, обязательно сообщи мне!

— Да, миссис…

— Тингли. Миссис Тингли. Мистер Тингли скончался в прошлом году, иначе он бы уже залатал эту дыру.

— А вас не было дома, когда это случилось, миссис Тингли?

Женщина покачала головой.

— Один раз в неделю я хожу в зал для собраний при церкви, играть в вист. Все дамы с нашей улицы ходят туда, поэтому здесь тихо, иначе мерзавцу не удалось бы так легко отделаться.

— А, ясно, — сказал мальчик. — Что ж, всего доброго, миссис Тингли.

Он пошел дальше, но через несколько шагов остановился, чтобы сделать запись в блокноте. Он мог писать на ходу, однако в таком случае ничего не стоило упустить важную деталь. А хороший сыщик никогда не упустит важную деталь.

Холмс постоянно измерял и считал шаги, чтобы установить рост человека. Хотя сейчас у мальчика не было особых поводов этим заниматься, мысль сосчитать шаги и записать результат в блокнот ему понравилась. Кто знает, для чего это может пригодиться впоследствии? Убедившись в том, что его никто не видит, он вернулся к дому миссис Тингли и, взяв дыру в заборе в качестве отправной точки, зашагал — как он надеялся — по направлению к дому, в котором имели место ссора и выстрел. По правде говоря, он понятия не имел, к чему считать шаги, однако не сомневался, что рано или поздно они ему понадобятся. Каждые три шага он останавливался, чтобы оглядеться. Да, это было… здесь. Он посмотрел на дом. Этот? Попытался вспомнить тот день, воспроизвести свои ощущения — и почувствовал себя нехорошо. Мальчик сглотнул и пожалел, что не захватил с собой фляжку с водой — во рту пересохло. Однако это натолкнуло его на мысль. Он прошел по дорожке, бдительно осматриваясь на случай, если увидит отпечаток ступни или некий предмет, спрятанный под гортензиями. Ничего. Тогда он постучал в дверь и подождал.

Раздался звук отпираемых замков, и дверь приоткрылась, насколько позволяла пятидюймовая цепочка.

— Чего тебе?

— Простите, что потревожил вас, мадам, но я подумал… Я только что поправился после болезни и чувствую себя неважно. Не найдется ли у вас стакана воды?

Мальчик решил, что женщина недавно провела на себе некий парикмахерский эксперимент — ее волосы мелкими кудряшками торчали во все стороны. Очевидно, у нее водились деньги. А ее глаза выдавали человека намного более мягкого, чем могло показаться на первый взгляд. Она была старше, чем женщина, чей силуэт мальчик видел в окне, — по возрасту где-то между его матерью и бабушкой. И еще он подумал, что она напугана.

— Ты и вправду выглядишь не очень. Подожди, я принесу воды. — Женщина закрыла дверь, а минуты через три снова открыла и, не снимая цепочки, протянула мальчику чашку с водой.

— Спасибо, мадам. — Он залпом выпил воду.

— Похоже, ты и правда хотел пить. — Теперь женщина улыбалась.

Мальчик вернул ей чашку.

— Мадам, простите меня, но как джентльмен я обязан спросить… У вас есть причины для страха? Вы кажетесь очень настороженной, словно опасаетесь неприятного визита.

Он покачала головой.

— Вовсе нет, вовсе нет.

Затем прижалась лицом к двери, пытаясь увидеть улицу, несмотря на мешавшую цепочку.

— Вы кого-то ждете?

Женщина вздохнула.

— Ты кажешься хорошим мальчиком.

— Моя мама тоже так говорит, хотя она может быть необъективной.

— Ты учишься в колледже?

Он кивнул и понадеялся, что она не спросит, где его форма.

— Это мой жилец. Точнее, бывший жилец. Хватит с меня. Нет платы — нет комнаты. Здесь я выдвигаю правила, и если ты не платишь, можешь выметаться. Этот парень прожил тут всего ничего, но мне пришлось его выставить, потому что деньгами он меня не баловал. Ушел на взводе и не заплатил ни фартинга. В таких делах нельзя быть излишне осторожной. Никогда не знаешь, что получишь: деньги или подбитый глаз.

— Он был плохим человеком?

— Да нет, думаю, обычным. Но все время опаздывал, помимо долгов, а еще приводил женщин.

Мальчик покраснел.

— Неужели?

Не ответив, его собеседница снова оглядела улицу, после чего заявила, что так не пойдет и она не может болтать языком весь день. Мальчик посмотрел на часы и понял, что ему тоже надо поторапливаться, если он хочет попасть домой раньше матери и тети.

После чая Флоренс и Этель проверили его домашнее задание, а потом взялись за чтение вслух «Знака четырех», время от времени передавая книгу из рук в руки. Мальчик уже пришел к заключению, что собственное мнение Холмса о себе явно преувеличено; затем он вспомнил, что сыщик — вымышленный персонаж, а потому вряд ли имеет о себе какое-либо мнение. Однако его приключения вдохновили мальчика, и он запланировал новую вылазку в дом на Маргарет-стрит. Кроме того, ему пришло в голову, что неплохо бы узнать имя местного инспектора. Вероятно, восторженного Лестрейда ему не видать, но он почти не сомневался, что наткнулся на что-то загадочное — возможно, убийство, — а чтобы предъявить преступнику обвинение, требовался доверенный полицейский. Оставшись в одиночестве, мальчик воспроизвел в памяти подслушанную ссору и выстрел и испугался, что жилец с Маргарет-стрит окажется настоящим головорезом.

— Вернемся в четыре, дорогой!

Парадная дверь закрылась, и мальчик слышал, как бабушка проковыляла к своему любимому креслу в гостиной, чтобы устроиться у окна и погреть кости на солнце, словно старая собака. Полностью одетый, он встал с постели, засунул под одеяло подушку и отправился на поиски истины. Шел второй день расследования, и предстояло выполнить немало задач. По дороге он зашел в пекарню и купил четыре тарталетки с джемом.

— Мадам! — Он улыбнулся открывшей дверь женщине. — Вчера вы были так добры ко мне, что я подумал, что должен чем-то отблагодарить вас. Вы любите тарталетки с джемом?

Ее глаза вспыхнули.

— Как же иначе.

Он протянул ей пакет, она взяла его и, помедлив, сказала:

— Я вчера подумала, что ты хороший мальчик. Не хочешь заглянуть на чашку чая?

Разумеется, он хотел.

Миссис Ричмонд — она сообщила ему свое имя в коридоре — засуетилась на кухне. Эта кухня напоминала кухню в доме на Оукленд-роуд, где мальчик жил с матерью, тетей и бабушкой, хотя была меньше и скромнее. В кухне миссис Ричмонд чайник кипел на черной чугунной плите, над которой расположилась деревянная сушилка, увешанная различными полотенцами и тряпками. Ваза с бумажными цветами, выцветшими и потускневшими, стояла в середине деревянного стола, просевшего в центре от многолетнего использования. Миссис Ричмонд достала две щербатые чашки, положила тарталетки на тарелку и разлила чай из коричневого чайника. Не спрашивая, добавила в чашку мальчика молоко и сахар.

— Вы живете одна, не считая жильцов, миссис Ричмонд?

Женщина кивнула.

— С тех пор, как мой Джим погиб в Трансваальской войне. Был там с самого начала. В регулярной армии.

— Мне очень жаль.

— Чего тебе жаль? — Она взяла тарталетку. — Ты здесь ни при чем. А мне платят пенсию, пару пенсов, но и то неплохо. Детей у нас не было, а Джим умел копить деньги, так что пока я свожу концы с концами.

Некоторое время они молчали, затем мальчик снова подал голос:

— Я тут подумал после нашего вчерашнего разговора, сдается ли еще ваша комната. Подруга моей матери как раз ищет жилье, и я решил, что, возможно, вчера неспроста постучал в вашу дверь.

— После всех неприятностей, что мне доставил последний жилец, я теперь сдаю комнату только благородным дамам. Никаких мужчин. — Миссис Ричмонд оглядела мальчика, словно оценивая его социальный статус. — Надо полагать, твоя мать — благородная дама, и подруги у нее такие же.

— Могу ли я взглянуть на комнату, чтобы описать ее подруге матери?

Женщина вздохнула.

— Думаю, вреда от этого никакого.

Она сняла ключ, висевший на крючке над раковиной, и поманила мальчика за собой в коридор. Добравшись до лестницы, миссис Ричмонд оперлась о стойку перил и снова вздохнула.

— Молодой человек, я уже не столь юна, чтобы прыгать по этой лестнице вверх-вниз, и мне бы не хотелось пользоваться ею чаще двух раз в день. Вот ключ. Комната выходит на фасад, дверь будет прямо за твоей спиной, когда доберешься до площадки. И не задерживайся дольше пяти минут, иначе я решу, что ты вор.

Мальчик нервно хихикнул.

— Не могу представить себя спускающимся по этой лестнице с комодом, миссис Ричмонд.

— Зато я могу.

Она дала ему ключ и заковыляла обратно на кухню.

Мальчик не мог поверить своему счастью. Преодолев двадцать ступеней, он отпер дверь в спальню. Хотел войти и приступить к расследованию, но остановился. Холмс бы помедлил, чтобы оценить комнату. Очистил бы свое сознание. Разве не говорил он Ватсону, что большинство людей заглушают чистые дедуктивные процессы всякой ерундой? Большое подъемное окно, выходившее на фасад дома, нуждалось в тщательной мойке — вот что мальчик заметил в первую очередь. Пылинки кружили в солнечных лучах, которые также привлекали внимание к разводам на стеклах. Мальчик в предвкушении достал лупу. Стены были покрыты анаглиптой, славившейся своей гигиеничностью и легкостью в уходе, хотя, если судить по никотиновым пятнам, в последнее время их только изредка протирали тряпкой.

Расположение кровати — двухспальной, отметил мальчик, — позволяло при открытых занавесках видеть с нее улицу. Справа у стены стоял умывальный столик, покрытый зеленой плиткой, а на нем — таз и кувшин. С вешалки для полотенец свисала одинокая сероватая тряпка. В расположившемся напротив камине лежали газеты и растопка, рядом стояло ведро с углем. Возле кровати находился туалетный столик, покрытый толстым слоем пыли, а около камина, в стенной нише, — простой дубовый гардероб. Ковер оставлял желать лучшего, но его хотя бы подмели. Под кроватью виднелись комья пыли — еще одно свидетельство не слишком деятельного домоводства. Мальчик вошел в комнату, направился к окну и выглянул. Да, он не ошибся. Именно здесь произошло нечто ужасное — возможно, убийство.

Проблема заключалась в том, что больше смотреть было не на что. С лупой в руке он изучил стены, кровать и пол под ней, заглянул в гардероб и ящики туалетного столика, осмотрел подоконник снизу и сверху, исследовал занавески. Никаких следов убийства. Мальчик был озадачен. Преступник явно хорошо знал свое дело. Придется снова расспросить миссис Ричмонд — вероятно, завтра. Он записал свои наблюдения в блокнот. Спускаясь вниз по лестнице, он никак не мог отделаться от ощущения, что о чем-то забыл. Но о чем именно?

Миссис Ричмонд взяла ключ и повесила обратно на крючок.

— Я обязательно расскажу маме о комнате. Полагаю, она отлично подойдет, если только упомянутая дама уже не подыскала себе жилье.

— Ну если она соберется сюда, напомни, чтобы сказала мне, кто ее послал. К друзьям у меня особый подход.

— Спасибо, миссис Ричмонд. — Мальчик посмотрел на часы над плитой. — О Боже, мне пора.

* * *

Раскланявшись с миссис Ричмонд, мальчик вынужден был бежать всю дорогу до своего дома на Оукленд-роуд. Он едва успел смыть с лица пудру, спрятать мерную ленту и лупу под кровать и забраться в постель. Когда мать принесла чай с двумя овсяными печеньями, сын показался ей раскрасневшимся и возбужденным, и она послала служанку за доктором. Похоже, корь не желала отступать.

На следующий день тетя с матерью решили ограничиться короткой часовой прогулкой. Мальчик вздохнул. За час он почти ничего не успевал сделать, поэтому, очевидно, следовало сообщить в полицию о своих подозрениях, не имея на руках всех необходимых доказательств. Шерлок Холмс счел бы такой поступок неприемлемым. Он бы никогда не вызвал Лестрейда, не собрав предварительно все факты — никаких предположений, «или» и «но». Мальчик представил, как Холмс выговаривает ему: «Необходимо больше информации!»

— Вернемся через час, дорогой… мы ушли! — крикнула мать с лестницы.

Десять минут спустя мальчик как можно тише прикрыл парадную дверь и поспешил в полицейский участок Аппер-Норвуда. Войдя внутрь, он увидел дежурного сержанта полиции, которого явно больше занимал последний выпуск «Дейли ньюс», нежели деяния местных криминальных элементов.

— Да, молодой сэр, чем могу помочь? Пропала собака?

— Я бы хотел повидать дежурного инспектора.

Глаза сержанта полезли на лоб, и он заулыбался.

— Неужели, сынок? Наш инспектор Стикли — очень занятой человек. Полагаю, у тебя к нему настоящее дело.

Мальчик распрямил спину.

— Я пришел, чтобы сообщить ему о настоящем убийстве, свидетелем которого я, по моему мнению, стал неделю назад. С тех пор я болел, а потому хотел бы как можно скорее встретиться с инспектором Стикли.

— Хорошо-хорошо. Присаживайся. Выглядишь, с твоего позволения, не очень.

Сержант вышел из-за стола, направился по коридору к стеклянным дверям в деревянной раме и скрылся в святая святых участка. Мальчик — которому внезапно стало очень жарко — присел на темную деревянную скамью. Вскоре сержант вернулся.

— Сюда, сынок.

Инспектор Стикли немного разочаровал мальчика. Он надеялся увидеть похожего на хорька Лестрейда, который восхитится расследованием, проведенным новым, подающим надежды частным сыщиком. Инспектор Стикли, высокий мужчина, вошел в комнату, поглядывая на часы, и отнесся к посетителю как к легкому развлечению.

— Итак, что же заставляет тебя думать, будто на моем участке кого-то убили?

Мальчик сделал глубокий вдох и пересказал всю историю с того момента, как его отправили домой из школы. И хотя он не упомянул Холмса, инспектор догадался.

— Читал старину Шерлока, сынок?

Мальчик покраснел, но изобразил удивление.

— Шерлока? Прошу прощения, сэр, но я не понимаю, о чем вы.

— Я думал, все мальчишки читают Шерлока Холмса. — Инспектор вздохнул. — Ладно, вот что я сделаю. Я навещу твою миссис Ричмонд и осмотрю спальню, а дальше будет видно, есть ли у нас повод для беспокойства. Последние две недели у нас постоянные проблемы на той улице. Сумасшедшие водители, а тут еще и ты.

— Спасибо, инспектор Стикли.

Инспектор поднялся и, положив руку мальчику на плечо, проводил его в коридор.

— Не думал пойти в полицию после школы, сынок?

Мальчик посмотрел на него. Эта мысль никогда не приходила ему в голову.

— Вообще-то я хотел бы изучать закон в университете, но мой дядя считает, что нужно сдать экзамены для государственной службы.

Полицейский поднял брови, но ничего не сказал, только попросил сержанта записать данные молодого человека.

Теперь алгебра, латынь и елизаветинцы занимали мальчика куда больше, чем загадка, скрасившая худшие дни болезни. Он почитал Марка Твена и Уильяма Мейкписа Теккерея — своих любимых писателей, — а в воскресенье утром пролистал «Знатного холостяка». Очевидно, полиция решила не расследовать преступление, свидетелем которого он стал, а может, не сочла его достаточно взрослым, чтобы поставить в известность о том, как продвигается дело. Затем в воскресенье днем, когда он дремал в своей комнате, его разбудили голоса у парадной двери. Вставать с постели мальчику разрешили еще в субботу, но слабость после кори — и тайных вылазок — до сих пор не прошла. Врач решил, что ему следует провести еще хотя бы три дня дома. Услышав беседу между матерью и человеком, чей голос показался мальчику знакомым, он поднялся и крадучись вышел на лестницу.

— Послание для вашего сына, мадам… Передайте ему, что заходил инспектор Стикли.

— О Боже, у него неприятности?

— Вовсе нет, мадам. Он очень помог нам в расследовании. Очень.

Очевидно, Стикли пришел не один, потому что мальчик услышал смех другого мужчины.

— Пожалуйста, передайте, что мы закончили расследование и хотим вручить ему это в знак нашей благодарности за его наблюдательность.

Перегнувшись через перила, он увидел, как мать взяла конверт. Она была взволнована, а потому — к счастью для мальчика — лишь поблагодарила инспектора и попрощалась. Мальчик бросился обратно в постель и закрыл глаза.

Через некоторое время дверь спальни открылась, и он услышал тихое дыхание матери, смотревшей на спящего сына. Позже она провела собственное расследование, однако мальчику удалось убедить ее, что он покинул дом лишь однажды, чтобы сообщить в полицию о выстрелах, которые услышал по дороге из школы. Мать пожурила его, но когда он открыл конверт, признала, что гордится сыном.

— Что говорится в письме?

Мальчик нахмурился.

— Инспектор благодарит меня за отчет о том, что я видел на Маргарет-стрит, и желает нам приятно провести время. — Он показал четыре билета. — Они в Александра-Палас на среду.

Мать взяла билеты.

— На водевиль? Посмотрим, как ты будешь себя чувствовать. Туда ведь ехать через весь Лондон.

* * *

Разумеется, мальчик постарался к среде чувствовать себя хорошо и вечером вместе с дамами отбыл в Александра-Палас на дядином автомобиле. В редком приступе щедрости Эрнест предоставил шофера, чтобы отвезти мать, сестер и племянника на представление, а потом доставить домой.

Семейству водевиль понравился. Ближе к концу шоу декорации снова сменили, и на сцене возник кабинет в поместье. Появились мужчина и женщина и затеяли ссору, в ходе которой мужчина с большим апломбом защищался от словесных нападок женщины. Зрители улюлюкали и кричали, и вскоре мужчина уже обращался к ним за поддержкой. Возгласы не утихали: джентльмены приняли сторону актера, дамы — сторону актрисы. И в ходе этого обмена любезностями мальчик тихо сполз со стула, закрыв лицо руками. Не требовалось обладать интеллектом великого сыщика, чтобы предсказать финал. Элементарно, Ватсон. На сцене начали кричать.

— Вы просто жиголо, вор и… и… отъявленный мерзавец. Хотела бы я никогда вас не встречать!

— Кто бы говорил, мадам, кто бы говорил.

— Не «мадамкайте» мне, вы, скотина!

Зал взорвался аплодисментами: мужчина достал пистолет и выстрелил в воздух. Мальчик отчаянно покраснел, а мать с улыбкой повернулась к нему.

— О, Рэй, — прошептала она сыну на ухо. — Я должна была сразу тебе поверить… Ты был прав! Ты действительно слышал выстрелы.

На следующее утро по дороге в школу мальчик зашел в полицейский участок, чтобы встретиться с инспектором Стикли. Истинный англичанин знает, когда следует принести извинения и смиренно принять упрек.

— Извинений не требуется, сынок. — Стикли помолчал, глядя на мальчика. — Но дам тебе совет. Расспрашивай тщательнее. Тебе следовало задать больше вопросов о жильце. И тогда ты мог узнать, что он актер, а его труппа перемещается в Александра-Палас после выступления в «Эмпайре», который находится здесь, по соседству. И, как и многие представители этой профессии, парень попытался ускользнуть, не заплатив. И он всего лишь репетировал роль в новой пьесе вместе с девушкой, которую, разумеется, ему приводить не следовало. А если бы ты поднял глаза, сынок, то увидел бы на потолке черное пятно от пороха.

Мальчик вышел из полицейского участка и продолжил путь в школу. Очевидно, работа сыщика не для него. Пришло время забыть о Холмсе, его глупом мышлении в обратном направлении, шагах, лупе и мерной ленте. Все равно он предпочитает поэзию.

Мистер Хоуз, учитель английского языка и литературы, стоял у доски с мелом в руке и осматривал класс. Впервые за несколько недель все были в сборе. Эпидемия кори пронеслась по Далидж-колледжу — выдающейся школе для благородных мальчиков — словно чума. Наконец уроки снова начнут приносить удовольствие, особенно теперь, когда вернулся любимый ученик мистера Хоуза, пусть юноша пока и не проявлял былого рвения.

— Чандлер, приятно снова видеть вас в классе. Полагаю, вы не отстали от елизаветинцев?

Мальчик вежливо поднялся.

— Нет, сэр.

— Хорошо. Тогда будьте столь любезны, сообщите классу, кого из вышеупомянутых джентльменов вы выбрали для своего эссе.

— Филипа Марлоу, сэр.

Раздались смешки.

— Все еще туго соображаем, Чандлер?

— Простите, сэр, я хотел сказать, сэра Филипа Сидни, сэр.

— Вам не нравится Марлоу, Чандлер?

Мальчик покачал головой.

— Предпочитаю поэзию Сидни, сэр.

Хоуз кивнул.

— Неудивительно, вы же у нас и сами поэт, верно, Чандлер? И на сем поприще вас ждут великие свершения, молодой человек. Что ж, читайте.

Мальчик откашлялся, поскреб след от пятна на щеке и прочел свое эссе классу. Затем сел, и последовало обсуждение, а потом пришла очередь другого ученика. Хоуз вызвал Вестона. Крысеныша Вестона.

— Я выбрал Филипа Марлоу, сэр. — Вестон ухмыльнулся Чандлеру. — О Боже, нет, я хотел сказать — Кристофера Марлоу.

Класс засмеялся.

— Достаточно! В самом деле, достаточно вашего специфического юмора, Вестон. Шутка хороша только в первый раз. Лучше познакомьте нас с тем фаустовским пактом, что вы заключили с богами истинной литературы.

Чандлер, мальчик, из которого, как он думал, получился весьма посредственный сыщик, хотя его наставником был сам сэр Артур Конан Дойл, опустил глаза к блокноту и написал на полях два слова: «Филип Марлоу». Покрутил имя в голове и решил, что из него может выйти неплохой псевдоним для поэта. Да, определенно следовало запомнить его на будущее.

* * *

Жаклин Уинспир — автор знаменитых бестселлеров о Мэйзи Доббс, бывшей медсестре, которая после Первой мировой войны стала психологом и сыщиком. Жаклин родилась в Великобритании, однако уже более двадцати лет живет в Калифорнии. Впервые она познакомилась с Шерлоком Холмсом в исполнении Джереми Бретта — которого писательница, по ее словам, обожает — в знаменитом телесериале компании «Гранада телевижн».

Реймонд Чандлер, прославленный автор детективных романов и сценарист, создатель знаменитого сыщика Филипа Марлоу, родился в Иллинойсе в 1888 году, но в 1900 году вместе с матерью перебрался в Лондон. Он посещал местную школу в Аппер-Норвуде, а после окончания лондонского Далидж-колледжа получил британское подданство и поступил на государственную службу. В 1912 году он перебрался в Лос-Анджелес, где (за исключением коротких отъездов) и провел всю оставшуюся жизнь.

 

Этюды о Шерлоке: послесловие

Лори Р. Кинг, Лесли С. Клингер

Перевод К. Егоровой

Далее следует запись разговора в «Твиттере» между Лесли С. Клингером (адрес в «Твиттере» @klinger) и Мэри Расселл (@mary_russell), состоявшегося осенью 2011 года. Клингер — редактор нового аннотированного издания рассказов о Шерлоке Холмсе. Расселл — теолог и следователь, с 1921 года — супруга Шерлока Холмса («Ученик пасечника» и т. п.).

(Лес Клингер) @mary_russell: Редактирую с АРКинг «истории, вдохновленные ШХ», хотел бы интервью с ним или вами. ОК, если АРК даст ваши контакты?

(Мэри Расселл) @klinger: Нет, мой литературный агент мисс Кинг не имеет права давать вам мою личную контактную информацию.

(ЛК) @mary_russell: М.б., все-таки частная беседа?

(МР) @klinger: «Частные» беседы склонны изменяться в сознании интервьюера. Предпочитаю публичную запись.

(ЛК) @mary_russell: Хотите интервью в «Твиттере»?

(МР) @klinger: Я вообще не хочу давать вам интервью, но, по-видимому, выбора у меня нет.

(ЛК) @mary_russell: Можно назвать это твинтервью.

(МР) @klinger: Мистер Клингер, если вы хотите, чтобы я в этом участвовала, попрошу воздержаться от шуток. И излишних сокращений.

(ЛК) @mary_russell: Простите, мс Расселл. Ладно, без шуток, и я буду корректно формулировать вопросы.

(МР) @klinger: Хотелось бы надеяться. И я предпочитаю «мисс». Теперь мы можем перейти к делу? Меня ждет эксперимент.

(ЛК) @mary_russell: Для начала: что мистер Холмс чувствует по поводу того, что уже более века вдохновляет писателей детективов?

(МР) @klinger: Мой супруг не любит обсуждать свои чувства.

(ЛК) @mary_russell: OK, что ВЫ чувствуете по поводу того, что он 100 лет вдохновляет писателей? Не только доктор Ватсон, но и (простите, придется разбить на 2 записи)

(ЛК) @mary_russell: другие люди рассказывали истории про Холмса, когда оригиналы еще печатались. Как думаете, почему?

(МР) @klinger: Они восхищались Холмсом. Хотели строить о нем догадки. Потому и придумывали истории.

(ЛК) @mary_russell: И все? Им просто было мало?

(МР) @klinger: Николас Мейер (ваш друг?) утверждал, что Ватсон был таким великим писателем, что другие воспринимали его рассказы как вызов.

(ЛК) @mary_russell: Но НМ лишь объяснял, почему он сам писал эти книги. Я даже не могу сказать, что верю ему.

(МР) @klinger: Я сказала, утверждал. Я встречалась с Мейером, когда он был еще молод. Думаю, он написал их, потому что ему было мало шестидесяти опубликованных рассказов.

(ЛК) @mary_russell: Вас не беспокоит, что писатели придумывают небылицы о вашем муже? Иногда совершенно ужасные.

(МР) @klinger: Еще в молодости я осознала, что поскольку Холмса считают вымышленным персонажем, меня ждет та же участь.

(МР) @klinger: Мой собственный литературный агент, Лори Кинг, утверждает, что мои мемуары — мои собственные воспоминания! — необходимо считать романами.

(МР) @klinger: А поскольку сейчас вы, очевидно, спросите, что я по этому поводу «чувствую», признаюсь, что чувствовать себя вымышленной…

(МР) @klinger: непривычно. Наш — мой и Холмса — друг Нил Гейман называет это ощущение «быть идеей личности».

(ЛК) @mary_russell: Нил также участвует в создании этого сборника, который мы называем «Этюды о Шерлоке».

(МР) @klinger: Я понимаю, что это отсылка к рассказу Конан Дойла, однако подобное панибратство не в моем вкусе.

(ЛК) @mary_russell: Сами знаете, каковы издатели. Это современный мир. А вы, кстати, американка.

(МР) @klinger: Лишь наполовину и не разделяю ни вашего выговора, ни жизненных позиций.

(ЛК) @mary_russell: Вернемся к вопросам. Как реагировал доктор Ватсон? Некоторые истории появились, когда его собственные еще печатались в «Стрэнде».

(МР) @klinger: Дядя Джон часто ругался по телефону с сэром Артуром, требуя уволить адвокатов. Тщетно.

(ЛК) @mary_russell: Ну, мы знаем, что предлагал сделать с юристами Шекспир.

(МР) @klinger: Возможно, он погорячился. Родственники некоторых моих друзей — юристы.

(ЛК) @mary_russell: Ну, я и сам юрист. По крайней мере, в рабочее время.

(МР) @klinger: Я знаю, что вы юрист, мистер Клингер. Это была слабая попытка пошутить. Нам также прекрасно известно о вашем новом аннотированном издании.

(МР) @klinger: рассказов о Шерлоке Холмсе. Отличная попытка научного исследования. Будем довольствоваться ею, пока не выйдут собственные труды Холмса.

(ЛК) @mary_russell: Могу я спросить, когда ожидается это событие?

(МР) @klinger: Для беспокойства нет нужды, мистер Клингер. Не раньше чем через несколько лет.

(ЛК) @mary_russell: Значит, доктор В был недоволен — но не Холмс?

(МР) @klinger: Холмс считает дискуссии прерогативой доктора Ватсона. Сам он предпочитает держаться подальше от литературного мира.

(ЛК) @mary_russell: Некоторые рассказы в этом сборнике не столько о Холмсе, сколько о людях, на которых произвели впечатление истории доктора В. Вы это одобряете?

(МР) @klinger: Одобрять чары Шерлока Холмса, пусть и прошедшие через вторые руки, — все равно что одобрять дыхание.

(ЛК) @mary_russell: Значит, вы понимаете, что истории о Шерлоке Холмсе со временем не утратили своей притягательности?

(МР) @klinger: Молодой человек, разумеется, я понимаю их притягательность. Эти истории очаровали меня задолго до личного знакомства с главным героем.

(ЛК) @mary_russell: Кстати, об очаровании. Можно вопрос о ваших отношениях с мистером Холмсом?

(МР) @klinger: Нет. О боже, мистер Клингер, из лаборатории доносятся зловещие звуки. Мне надо бежать. Удачи с книгой.

(ЛК) @mary_russell: Еще пару вопросов, мисс Расселл. Могу я спросить, чем сейчас занимается мистер Холмс?

(ЛК) @mary_russell: Мисс Расселл?

(ЛК) @mary_russell: Спасибо, мисс Расселл.