Перевод Д. Климанова

Это случилось в начале апреля. Колокольчик зазвонил ровно в два часа пополудни. Горничная Алиса провела гостя в дом. Как я и думала, это был доктор Ватсон.

Мужчины не любят демонстрировать скорбь, но я заметила на рукаве его бежевого твидового пиджака черную бархатную ленточку, из чего заключила, что он так и не перестал горевать по миссис Ватсон.

— Я так рада вас видеть!

— Помилуйте, миссис Хадсон! — Доктор вручил Алисе шляпу и трость. — На самом деле мне следовало навестить вас гораздо раньше. Ваше сочувствие — после того как Мэри не стало — меня искренне тронуло… — Он замолчал и с нескрываемым восторгом оглядел гостиную. — В моей жизни столько всего переменилось. А тут все как прежде.

Я только улыбнулась и не стала ему ничего говорить. В те времена, когда доктор Ватсон был моим постояльцем, еще до его женитьбы, мы иногда пили вместе чай в гостиной. Мистер Холмс обычно тоже присоединялся к нам. Не считая того последнего трагического дня. Но, осмелюсь сказать, он бы тотчас заметил мои новые шторы. Мистер Холмс вообще был во многих отношениях человеком очень внимательным.

Зная заранее, что будут гости, я позаботилась о чае. Доктор Ватсон сел за низенький стол, а я налила две чашки дымящегося чая и принесла свежеиспеченные лепешки.

— Надо полагать, его комнаты сданы теперь кому-то еще? — спросил Ватсон.

— Нет, пока не сданы, — ответила я, предлагая гостю варенье из крыжовника.

— Как, до сих пор? Вы не сдаете свои лучшие комнаты почти три года?.. — Доктор был озадачен. — Прошу прощения, миссис Хадсон, что вмешиваюсь в такие материи, но для вашего бюджета это, должно быть, очень серьезная брешь?

— Ну, не такая уж серьезная. Мистер Холмс, перед тем как уехать из Лондона, заплатил до конца года. Более того, уже после вашей женитьбы он сам настоял на увеличении платы. За поврежденное имущество.

— Какое имущество?

— Он весь мой ковер прожег какими-то веществами. И эти следы от лап на обоях — недели не проходило, чтобы сюда не являлись всякие оборванцы. И вы, конечно, помните, как он палил по моей любимой каминной доске, чтобы изобразить на ней инициалы ее величества?

(По правде говоря, я тогда была в таком же негодовании, как и другой мой квартирант, мистер Пауэлл, бухгалтер из Сити. Он жил прямо над мистером Холмсом. Он тогда и забил тревогу.)

Доктор, улыбаясь, положил ложечку варенья на крошечный кусочек лепешки и уверил меня, что он-то все помнит.

— Я дважды писала мистеру Майкрофту Холмсу. Спрашивала, что делать с личными вещами его брата. После первого письма он приехал сюда, посмотрел на всю эту кучу книг и бумаг и сказал, что сейчас у него нет времени с этим разбираться. Сослался на дела государственной важности. Но, я думаю, он просто настолько ленив на любое физическое усилие, что предпочел дать мне чек еще на год.

— Но вы говорили, что писали ему дважды? А на второе письмо он ответил?

— Да, еще одним чеком, тоже на год. Кажется, он так и не может до сих пор принять факт смерти брата. Хочет, чтобы здесь все оставалось по-прежнему, если мистер Холмс — наш мистер Холмс — вдруг надумает вернуться. Я его понимаю, сочувствую… Для меня это тоже была огромная утрата. Но превращать свой дом в музей — это мне не по силам. Миссис Джеймисон и так не может без содрогания пройти мимо его двери. Вы спрашивали об убытках, доктор? Дело не в убытках, а в том, каких душевных сил мне это стоит…

Голос мой задрожал, и глаза наполнились слезами.

Доктор Ватсон, как истинный рыцарь, взволновавшись не на шутку, взял меня за руку.

— Дорогая миссис Хадсон! Я сейчас позову горничную!

— Нет, пожалуйста, не надо. — Я вытерла глаза и принялась было извиняться за свою сентиментальность, но доктор Ватсон, не слушая меня, заглянул в мою чашку и напомнил, что я так и не выпила чаю.

— Понимаю ваше положение, вам очень нелегко. Конечно, он не должен был просить вас об этой нелепой аренде. Признаюсь, что и мне было очень нелегко смириться с уходом нашего друга… но мне, в отличие от вас, не напоминают об этом ежедневно. Давайте я сам поговорю с мистером Майкрофтом?

— Ах, доктор! Я была бы вам так благодарна! — воскликнула я в ответ. — Вы с таким почтением относились к его брату. Уверена, к вам он прислушается. Я купила новый ковер. И каминную доску починили, хотя мастеру пришлось здорово попотеть, чтобы подогнать боковушки под середину. Если бы вещи мистера Холмса отсюда увезли, мы с Алисой устроили бы хорошую уборку и, может, уже с мая нашли нового жильца.

Заверив меня, что позвонит мистеру Майкрофту на следующий же день, доктор Ватсон отведал пирожного с кремом, и весь последующий час мы провели в ласкающих душу воспоминаниях.

— Знаете, мне не хватает приключений, — произнес он со страстью. — Все-таки медицина — скучное занятие по сравнению с криминалистикой. Я уж подумываю расстаться со своей практикой и податься в Америку.

Я не знала, что на это ответить. Мы спустились вниз, и я уже собиралась подать доктору его шляпу и трость, как вдруг колокольчик зазвонил снова.

За дверью стояла девушка, одетая по последней моде. Она все еще держала руку на шнурке звонка. Кажется, она даже испугалась, что ей так быстро открыли.

Я и сама замерла, вглядываясь в ее бледное личико под лихо заломленной соломенной шляпкой.

— Элизабет?..

— Тетя! Помогите мне, пожалуйста… Мне нужен мистер Холмс. Как можно скорее. Он ведь еще здесь?

Прежде чем я собралась с духом, чтобы ответить ей, она уже поздоровалась с моим гостем, которого, несомненно, узнала.

— Вы ведь доктор Ватсон? Бениссимо! Если вы здесь, значит, и мистер Холмс здесь? Меня хотят убить.

— Бедная моя девочка, — промолвил Ватсон.

— Убить? Тебя? — воскликнула я.

Мою племянницу я видела последний раз, когда ей было двенадцать. Брат с семьей жил и работал в нашем родном городе, Эдинбурге. В тот год он умер, и его вдове, итальянке по происхождению, пришлось улаживать дела в Лондоне — тогда она и отправила Элизабет ко мне на месяц.

За это время Холмсу несколько раз приходилось прибегать к услугам уличных мальчишек, или, как он называл их, «нерегулярных полицейских частей Бейкер-стрит». Элизабет его побаивалась. Что не помешало ей однажды, проводив этих грязнуль к мистеру Холмсу, спрятаться за креслом и выслушать их рапорты — до того ей не терпелось узнать, какое отношение имеет вся эта братия к профессии моего жильца. Холмс дал им поручение — следить за какой-то женщиной. И тут Элизабет вылезла из своего укрытия и предложила себя в качестве агента.

Мальчишки подняли ее на смех. Но Холмс оценил и ее изысканное платье, и решительный вид, одним взглядом заставив оборванцев замолчать.

— Коллеги, вы за эту неделю дважды провожали объект нашего внимания до магазина мод. Но мы понятия не имеем, ни что она там делает, ни с кем общается. Мы не можем проникнуть в магазин, не вызвав подозрений. А эта юная леди может. Мисс Элизабет, если ваша тетя мне разрешит, я сам съезжу с вами и подожду вас на улице.

Я бы не согласилась ни на что подобное, не будь это сам мистер Холмс. Элизабет, по его словам, блестяще справилась с заданием. Мне лично ничего бы не сказали фасоны шляп, которые заказывала та дама, но Элизабет описала их так подробно, что Холмс заключил: дама в ближайшее время собирается в Россию. Обладая этими сведениями, Холмс предоставил исчерпывающий отчет своему клиенту.

Элизабет его так восхитила, что он дал ей полкроны, посетовав, что она не может дальше оставаться в Лондоне и по мере необходимости ему помогать.

Потом вдова брата вернулась в Италию. Я стала было с ней переписываться, но она оказалась не слишком общительна. Через год или два она написала, что снова выходит замуж, и с тех пор от нее не приходило ни одного письма. Мои собственные возвращались с пометкой: «Адресат выбыл».

И вот она снова передо мной, моя племянница, уже на десять лет старше, с обручальным колечком на пальце — и с неподдельным страхом в глазах.

— Вы плохо себя чувствуете, — сказал доктор Ватсон. По правде говоря, она была близка к обмороку.

Мы уложили ее на диван в гостиной. Я попросила Алису принести нюхательную соль и приготовить еще чаю.

Немного успокоившись, Элизабет рассказала, что мать ее умерла шесть лет назад. Сама она переехала к дедушке и бабушке в Венецию. Они были гастролирующими музыкантами. Свое проживание у них она оплачивала за счет частных уроков английского.

— Дедушка устроил меня на работу в оперу. Я аккомпанировала солистам, разучивающим свои роли. Там я и встретила Уильяма.

Я взяла ее за руку, потрогала колечко:

— Ты замужем? Уильям — твой муж? Он англичанин?

— Да, — подтвердила она. — Уильям Брекенридж. Пианист и композитор. Вы не слышали «Весну в Венеции»?

Я, конечно, не слышала, но на доктора Ватсона это произвело впечатление.

— Это каприсы, объединенные в сюиту? Мистер Холмс переложил один из них для скрипки. «Мост вздохов», если не ошибаюсь. Боже милостивый! Так вы его жена?

Элизабет даже покраснела, словно стесняясь своей гордости за мужа.

— Надеюсь, это не он хочет тебя убить? — сурово спросил я.

— Нет, конечно! Да! Тетушка, я не знаю… Вот потому мне и нужен мистер Холмс. Я надеюсь на его помощь.

Мне пришлось рассказать ей, что, как это ни печально, великого сыщика больше нет на свете.

— Но что с тобой такое случилось, отчего ты боишься за свою жизнь?

— Все началось после первых английских гастролей Уильяма, через два года после нашей свадьбы. Я думала, у нас начнется второй медовый месяц, а получился кошмар. Он отдалился, совершенно охладел ко мне. В другой ситуации я бы не обратила на это внимания — он всегда замыкается, когда пишет музыку или репетирует… Если б не одно. Меня пытались отравить.

Я пришла в ужас от слова «отравить».

— Отравить? Как?

На секунду в ее карих глазах мелькнул тот, прежний, воинственный огонек:

— Если б я знала как, неужели не смогла бы этому помешать? У меня даже нет уверенности, что это он, но по всему выходит, что больше некому!

Она смотрела на нас так, словно мы были ее последней надеждой.

— Расскажите нам все с начала, — сказал доктор Ватсон. — Быть может, мы сумеем вам помочь.

* * *

— Это началось через два дня после нашего прибытия в Лондон, — сказала Элизабет. Она говорила на безукоризненном английском, но то и дело какое-то слово, фраза, просто музыкальные интонации выдавали годы ее пребывания в Италии. — Уильям снял комнаты — в том пенсьоне, где жил в прошлый раз. Музыканты часто там селятся. В гостиной есть рояль, и, кроме того, неподалеку живет его переписчица.

— Кто, — переспросила я, — переписчица?

— Да, переписчица нот, — ответила Элизабет. — Он еще в первые гастроли в Англии повстречал миссис Мэннинг и с тех пор не раз пользовался ее услугами. Уильям отсылает ей рукописи, а через месяц получает копии. Она очень ответственная, пунктуальная, все делает в срок. И разбирает все его пометки, хотя почерк у него ужасный. А он настолько раздувает проблемы с концертным исполнением, что ему каждый раз нужны свежие ноты.

— Он не играет без нот? — спросил с удивлением доктор Ватсон.

— Играет, конечно, — улыбнулась Элизабет. — Просто не доверяет себе. Однажды он так спутался в концерте Листа, что с тех пор поклялся больше никогда не играть без нот. Обычно я перелистываю ему страницы. Он через одну забывает мне напомнить, что надо перевернуть. Если б я не следила за текстом, он бы все время убегал на две страницы вперед.

Наверное, доктора Ватсона очень интересовали эти музыкальные отступления. Но меня — нет.

— Вернись к делу, Элизабет, — с нетерпением сказала я.

Она только вздохнула.

Вскоре после того как они поселились в Лондоне, мистер Брекенридж играл на приеме у лорда П.

— У нас такой обычай, — сказала Элизабет, — перед концертом есть совсем немного. Хлеб с маслом, бульон… И только вдвоем — чтобы Уильяма, когда он сядет за рояль, не отвлекали никакие посторонние мысли. Потом уже мы ужинаем с другими музыкантами, с концертмейстерами. В тот вечер все было как всегда. Но у меня вдруг закружилась голова, я стала задыхаться. Я списала это на перемену воздуха и не придала этому случаю особого значения — тем более что наутро все прошло. Через два дня повторилось то же самое, и опять я весь остаток недели, до следующего концерта, чувствовала себя отлично. И так каждый раз. До того как мы с Уильямом едим перед концертом — все в порядке. А потом мне становится хуже и хуже, думаю только, как бы дотерпеть до конца. Три дня назад я вообще не могла подняться со стула, пришлось просить о помощи. Так плохо было, что два последних концерта я уже пропустила. Только сегодня пришла в себя — и вот решилась обратиться к мистеру Холмсу… А оказалось, обращаться уже не к кому.

В отчаянии она уткнулась лицом в подушку.

— Погодите, голубушка, — сказал доктор Ватсон. — Мне, конечно, далеко до него, но, наблюдая его методы в действии, я все же кое-что усвоил.

— Да, доктор, я читала все ваши отчеты о раскрытых им преступлениях, — сказала я. Правда, мне все-таки не хватило смелости прибавить, что в паре случаев мистер Холмс шел к истине слишком уж окольными путями, тогда как женщина распознала бы ее с ходу. — Может, мы вдвоем сумеем тебе помочь. А где вы едите эти бутерброды? Кто их делает? Кто подает?

Элизабет описала все в подробностях.

Перед концертами приходила горничная с подносом. На подносе бывала обычно маленькая супница с процеженным бульоном, полбатона хлеба, масло и чай.

— Бутерброды делала горничная? — спросил доктор Ватсон (он уже успел достать из кармана блокнот и попутно делал в нем какие-то заметки).

— Нет, — ответила Элизабет, — я ее отпускаю и сама разливаю бульон, в две совершенно одинаковые чашки. Сама режу хлеб и намазываю маслом. Муж наливает чай, кладет себе и мне по кусочку сахара, добавляет чуть-чуть молока. — Элизабет помолчала, словно ей нелегко было сознаться в каком-то постыдном проступке. — Как это ни ужасно с моей стороны… Три дня назад я попросила его принести платок из спальни. А сама тем временем поменяла местами чашки — вдруг он мне все-таки насыпал что-то в чай, а я и не заметила, хотя слежу за каждым его движением. Но, как я уже говорила, от этого ничего не изменилось. Мне было так же плохо, как всегда. Программа в тот вечер была длинная, я еле досидела.

Доктор Ватсон оторвался от своих заметок:

— Расскажите о вашей горничной.

— Мария родилась в доме бабушки и дедушки. Если бы она задумала сделать мне что-то плохое, она бы давно уже это сделала. К чему было ждать нашего приезда в Лондон? А вот слуга Уильяма, Джорджио, тот сначала меня невзлюбил, после того как мы с Уильямом поженились. Ведь когда в доме появляется жена, меняется весь распорядок жизни, правда?

— Правда, — пробормотал доктор Ватсон. Не сомневаюсь, он думал в ту минуту о тех переменах, что последовали за его собственной женитьбой.

— Потом Джорджио немного смягчился. Они с Марией собираются пожениться, как только мы вернемся в Венецию. И все-таки я первым делом заподозрила их. Но каким образом они могли бы отравить суп, хлеб или чай, не причинив никакого вреда Уильяму? Значит, это он. Кроме него, некому. Но как? И зачем?..

— А нет ли у него другой? — спросила я.

— Нет, тетушка. По крайней мере я в это не верю. Он красавчик, женщины к нему так и липнут, причем независимо от того, со мной он или один. Но, к чести его, он их вообще не замечает. Его родители рассказывали, что он был очень домашним подростком — весь такой худой, нескладный, одни руки да ноги, — и ничто, кроме музыки, его не интересовало. Он и сейчас такой. — На бледном лице Элизабет проступил стыдливый румянец. — Я единственная, кому удалось взять эту крепость.

— Может ли он быть заинтересован в вашей смерти? — спросил Ватсон.

Элизабет улыбнулась и покачала головой.

— Сэр, спросите у тетушки. Мой отец женился по любви, не из-за денег. А все, что он оставил маме, разлетелось за годы ее второго брака.

— А когда у вашего мужа следующий концерт?

— Сегодня. Будем ужинать вместе, как всегда, а потом я буду ему ассистировать. Столько, сколько продержусь. Сегодня программа покороче, чем в прошлый раз, так что, может, и справлюсь. — Она открыла сумочку. — Вот две контрамарки. Я надеялась, что вы с мистером Холмсом согласитесь прийти, и мы бы разыграли нечаянную встречу…

— Блестящая идея, — сказала я, взяв у нее из рук приглашения. Одно я отдала доктору Ватсону, другое оставила себе. — Но еще лучше, если бы я смогла присутствовать при вашем ужине.

Элизабет попыталась возразить, но я ее тотчас остановила.

— Может, он и предпочитает ужинать вдвоем. Но я твоя тетя, которую ты не видела десять лет. Допустим, мы и правда случайно встретились. Разве это не повод зайти к тебе в гости?

— Но я рассказывала Уильяму о вас, — ответила она не очень уверенно, — и мы как раз собирались вас навестить.

— Вот и прекрасно, — сказал доктор Ватсон. — Тогда, если вы с тетей встретитесь случайно, ее желание заглянуть в гости и познакомиться с вашим мужем будет выглядеть совершенно естественно. Вряд ли у него найдется что возразить. И вряд ли он станет что-либо предпринимать на глазах у двоих людей.

Он еще раз расспросил племянницу о симптомах отравления, а потом попросил у меня ключи от комнаты Холмса.

— У него есть заметки о ядах, мне нужно их посмотреть.

Я с радостью вручила ему ключи.

В тот же день, часов в шесть, мы с племянницей отправились в большой и очень привлекательный с виду дом в Уэст-Энде, бывший особняк какого-то пэра. Из дома доносились звуки фортепьяно. Мы миновали холл и очутились в просторной гостиной, где стояли рояль и пианино, клавесин, стойки для разнообразных инструментов и множество расшитых золотом мягких стульчиков. Три стульчика были придвинуты к роялю. На одном сидел представительный джентльмен, на другом — дама помоложе. Оба были одеты богато и со вкусом. Еще одна женщина — в скромной юбке, жакете и блузке с приколотой к воротничку веточкой сирени — сидела за спиной у пианиста, чуть слева от него.

Пианист играл что-то незнакомое.

Едва увидев нас, его ассистентка поднялась, поспешно сняла ноты с подставки и стала убирать в папку.

Музыкант с удивлением посмотрел на нее, оглянулся и тотчас вскочил со стула.

— Элизабет! Я уж боялся, не случилось ли с тобой чего! При твоем самочувствии тебе лучше не выходить из дома одной!

— Случилось то, что я встретила тетю Хадсон, — ответила Элизабет. — Я тебе о ней рассказывала. Мы повстречались в одном салоне, и я уговорила ее сейчас же прийти к нам в гости.

— Чудесно!

Мистер Брекенридж был лет на восемь-десять старше жены. Таким я и представляла себе его по рассказам Элизабет: мужчина весьма и весьма привлекательный, высокого роста, с необычайно длинными пальцами. Но что явилось для меня полной неожиданностью — это теплота его улыбки, непритворная радость, с которой он встретил меня, и то, с какой гордостью он тут же принялся представлять Элизабет гостям.

— Сэр Энтони Стоктон, леди Энн! Позвольте представить вам мою жену Элизабет и ее тетю — миссис Хадсон. Элизабет, сэр Энтони хочет купить у меня одно сочинение, по случаю годовщины свадьбы.

И хотя сэр Энтони произнес все подобающие случаю фразы, от меня не укрылся высокомерный взгляд, которым окинула мою племянницу леди Энн.

— Рада познакомиться, миссис Брекенридж, — сказала она нехотя. — Завидую вам от всей души. У вас такой талантливый муж!

В сочетании с ее улыбкой само слово «талантливый» прозвучало двусмысленно. Но ни сэр Энтони, ни мистер Брекенридж не обратили на это никакого внимания.

Потом Элизабет представила мне миссис Сару Мэннинг — ту самую переписчицу о которой она с таким уважением отзывалась утром. Миссис Мэннинг было около тридцати. Она произвела на меня впечатление женщины умной, скромной, деликатной. Позже я узнала, что она вдова известного пианиста-педагога. Оставшись одна, она стала зарабатывать себе на жизнь срочной перепиской нот. Леди Энн была ученицей мистера Мэннинга и до сих пор поддерживала дружеские отношения с его вдовой.

Стоктоны откланялись, и, пока мистер Брекенридж провожал их к выходу, миссис Мэннинг спросила племянницу:

— Элизабет, как вы себя сегодня чувствуете? Сможете ассистировать?

— Да, мне стало намного лучше, — ответила Элизабет. — Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу и подменили меня вчера и позавчера. — Она указала на папку, лежащую на рояле. — Это сегодняшняя программа?

— Да, — кивнула миссис Мэннинг. — Но мистер Брекенридж попросил меня внести еще кое-какие мелкие правки. Так что я принесу ноты прямо на концерт.

Когда она ушла, мы с племянницей и мистером Брекенриджем поднялись наверх. Он выглядел необычайно воодушевленным — и мы вскоре узнали почему.

— Элизабет, за время всех этих неприятностей я вдруг осознал, что в той вещи, над которой я сейчас работаю, совсем не то настроение. Это ужасно меня огорчало. Только сегодня утром я наконец понял, чего хотел.

— Это то, что ты играл, когда мы вошли? — спросила Элизабет.

Мистер Брекенридж потупился и ничего не ответил.

— А почему миссис Мэннинг тут же убрала ноты к себе в папку? В них есть что-то, чего я не должна видеть?

Мой новоиспеченный племянник — а он сразу настоял, чтобы я звала его по имени, — обратился ко мне словно к давнему другу:

— Тетя Хадсон, она всегда была такой любопытной? Ну сущий ребенок!

Я ответила ему улыбкой.

— Элизабет столько рассказывала мне о том, как ей было хорошо в детстве в Шотландии… И я принял приглашение выступить летом в Эдинбурге.

— Я не бывала там с тех пор, как умер папа, — сказала мне Элизабет. — Но, Уильям, какое это имеет отношение к странному поведению миссис Мэннинг?

— Я играл «Шотландскую рапсодию». Она посвящена тебе. Дороже тебя у меня нет никого на свете. Я собирался сыграть ее на первом же концерте в Эдинбурге — в подарок тебе на день рождения. И, как назло, леди Энн увидела рукопись, которую я оставил миссис Мэннинг, и захотела немедленно ее перекупить. Судя по всему, сэр Энтони сделал себе состояние на шотландской шерсти, и леди Энн сочла, что для их грандиозного торжества лучше музыки не придумаешь. Они упросили миссис Мэннинг устроить им встречу со мной, и мне пришлось сыграть им рапсодию. Сэр Энтони предложил мне очень внушительную сумму. Разумеется, я отказался.

— Уильям!.. — воскликнула племянница, и лицо ее просветлело.

Горничная принесла легкий ужин на три персоны. После того как мистер Брекенридж оказал мне столь сердечный прием, я уже не могла заставить себя поверить, будто он способен сделать что-либо плохое Элизабет. Он поделился со мной своими опасениями за ее здоровье и взял с жены обещание, что, если обморок еще раз повторится, она непременно обратится к врачу. И, несмотря на все это, я не спускала с него глаз. Но единственным поваром и официантом на ужине была Элизабет, а он даже ни разу не притронулся к ее еде и питью.

Из театра, в котором должен был играть Уильям, прислали экипаж. Уже в театре я заметила, как Элизабет вынула из кармана небольшую пастилку, разломала ее на кусочки и съела. Перед тем как расстаться с ней в вестибюле, я улучила момент и спросила ее, что это.

— Когда я только начинала аккомпанировать в Аа Фениче, дедушка предупредил меня, что очень важно следить за своим дыханием, чтобы запах изо рта не раздражал певца. С тех пор я всегда съедаю перед концертом мятную пастилку.

От племянницы запахло мятой.

Я наклонилась к ней и спросила шепотом:

— А могло это?..

— Нет, дорогая тетя. Я выбросила все пастилки, какие привезла с собой из Италии, и купила здесь новые. Я их всегда держу при себе. Правда, здешние для меня резковаты на вкус, но дело свое делают.

Войдя в зал и устроившись рядом с доктором Ватсоном, я рассказала ему обо всем, что видела и слышала.

— А вы нашли в заметках мистера Холмса то, что искали?

— Да. По симптомам — головокружение, головные боли, затрудненное дыхание — я сразу заподозрил цианиды. У Холмса описаны точь-в-точь те же симптомы. Но каким бы путем яд ни поступал в организм, ваша племянница должна была получать очень малые дозы. Большая убила бы ее сразу, к тому же острое отравление цианидами легко распознать. Думаю, отравителю хочется выдать это за естественное течение болезни.

Свет погас. Я обратила внимание доктора на ложу напротив сцены.

— Это сэр Энтони и леди Энн, — прошептала я. — Боюсь, у нее свои планы на мистера Брекенриджа.

В первом отделении был струнный квартет Бетховена. В антракте мы не стали уходить из зала. Я видела, как миссис Мэннинг — в очаровательном желтом платье, украшенном букетиком первоцветов, — подошла к роялю, откинула подставку для нот, чуть-чуть подрегулировала ее по высоте, оставила ноты и ушла. Через три минуты она уже сидела в ложе Стоктонов рядом с леди Энн.

Согласно программе во втором отделении должен был прозвучать квинтет Шуберта «Форель».

Что и говорить, мне понравилось. Публика аплодировала восторженно, и доктор Ватсон в том числе. Но все мое внимание было сосредоточено на Элизабет, которая сидела на табурете за спиной у мужа, чуть слева от него, и следила за партитурой. Через равные промежутки времени она осторожно поднималась и быстро переворачивала страницу левой рукой — так, чтобы не отвлекать мужа, — потом садилась снова.

Посередине квинтета я потрогала доктора Ватсона за руку и сказала шепотом:

— Посмотрите на Элизабет.

Его глаза тут же расширились, и он почти неслышно проговорил:

— О Боже.

Оба мы заметили, что все время, пока длился концерт, ей становилось все хуже и хуже. Перевернув последнюю страницу, она нетвердой походкой ушла со сцены. Как только зажегся свет, мы поспешили в гримерную. Элизабет лежала в кресле с закрытыми глазами, тяжело дыша. Мистер Брекенридж сидел перед ней на коленях, держа в одной руке мокрую салфетку, в другой — стакан с водой. Он поглядел на меня в отчаянии и сказал:

— У нее опять приступ.

Я коротко представила ему доктора Ватсона. Доктор пощупал пульс Элизабет и спросил:

— Мисс Элизабет, вы меня слышите?

Она слабо кивнула.

— Вы сейчас ощущаете себя так, как будто у вас в венах ледяная вода?

Она открыла свои заплаканные глаза:

— Да! И грудь! Как тисками сжимает…

— Ей нужно на воздух, — сказал доктор Ватсон. — Немедленно.

Мой «племянник» подхватил ее своими сильными руками и быстро зашагал к двери, ведущей во внутренний дворик с каменной скамейкой. Он держал Элизабет на руках до тех пор, пока ее дыхание не восстановилось и она не смогла сидеть без посторонней помощи.

На сей раз приступ, похоже, испугал его всерьез.

— Доктор Ватсон, вы можете поставить диагноз? Что с моей женой?..

Но не успел тот ответить, как сэр Энтони, леди Энн и миссис Мэннинг, оттеснив музыкантов и их друзей, с тревогой наблюдавших за происходящим, подбежали к нам.

— Брекенридж, я знаю отличного врача на Харли-стрит. Я могу, с вашего разрешения, послать за ним.

Элизабет воспротивилась, но тут и доктор Ватсон стал убеждать ее, что ей необходимо тщательное обследование. Сошлись на том, что доктор приедет к Брекенриджам с утра и вместе с коллегой осмотрит Элизабет.

Убедившись, что приступ миновал, мы вернулись в театр, и разговор перешел на земное. Доктор Ватсон сердечно поблагодарил Уильяма за выступление и попросил дать ему на время партитуру Шуберта (которую миссис Мэннинг уже сняла с подставки).

— Я не музыкант, но там в первой части был один пассаж. Очень хотелось бы изучить его повнимательнее. Сделайте мне одолжение, прошу вас!

— Сэр, у меня есть еще копия, — сказала миссис Мэннинг, открывая свою кожаную папку.

— Не стоит, — заверил ее Ватсон, и, как она ни возражала, настоял на своем. — Мне для моих скромных нужд хватит и этой. Я верну ее завтра утром.

Мы наняли кеб. Доктор Ватсон поехал со мной на Бейкер-стрит и остался ночевать в комнатах мистера Холмса. Горничная застелила одну из кроватей свежим бельем, а я принесла доктору ужин. Все было как раньше, в те старые добрые времена.

Ранним утром я была уже в городе. Мне нужно было успеть сделать все намеченное до начала консультации у Брекенриджей. В десять, когда приехал доктор Ватсон, а с ним — сэр Эрнест Фаулер, знаменитый терапевт, я уже сидела рядом с племянницей.

Осмотрев ее, доктора удалились на совещание.

— Что это? — спросил со страхом Уильям, когда они вернулись. — Скажите, она выздоровеет?

— Да. Спасибо доктору Ватсону, — ответил сэр Эрнест. — Миссис Брекенридж, я знаю, что вы подозревали кого-то в намерении вас отравить.

Она кивнула. Уильям был потрясен.

— Отравить?..

— Сэр, если бы не доктор Ватсон, ваша жена не дожила бы и до мая.

— Но каким способом? — вскричала Элизабет.

— И кто? — воскликнул Уильям. — Зачем?!

— Кто и каким способом, я могу вам рассказать, — ответил доктор Ватсон. — А зачем, это лучше пусть расскажет сам отравитель.

Он достал из портфеля партитуру Шуберта и маленькую пробирку. Шуберт, безусловно, уже ни на что не годился — верхние уголки партитуры были обрезаны.

— Вчера вечером я отрезал уголки и положил в воду вымачиваться. Потом взял пробу раствора и добавил сульфат железа. — Он поднес пробирку к свету. На дне ее был ярко-синий осадок. — Видите? Берлинская лазурь, — пояснил доктор.

— Что говорит о присутствии цианидов, — с одобрением произнес сэр Эрнест. — Доктор, вы отлично поработали.

Элизабет и Уильям никак не могли прийти в себя от этого известия.

— Цианистый калий на партитуре?..

— Напрасно вы винили в вашей болезни еду, — сказал доктор Ватсон. — В ней была виновата музыка. Точнее, ноты. Вы принимали яд, облизывая пальцы. Я заметил, что, когда вы переворачиваете страницы, вы каждый раз облизываете большой и указательный. Краешки партитуры были покрыты тонким слоем цианистого калия. А то, что вы не ощущали горечи во рту, — это, скорее всего, из-за мятных пастилок.

— Миссис Мэннинг! — воскликнул Уильям. — Но почему?..

— У вас будет возможность лично расспросить ее об этом, когда ее арестуют, — ответил Ватсон.

— Ее не арестуют, — скромно вмешалась я. — Она уже уехала из Англии.

— Тетя, что вы говорите? — переспросила в замешательстве племянница.

— Я подумала, что и ты, и Уильям предпочли бы обойтись без скандала и сенсационного процесса. Поэтому и решила съездить к ней с утра. Но она уже собрала вещи и отправлялась на вокзал Виктория. Как только доктору Ватсону удалось получить в руки Шуберта, она поняла, что все кончено. Сегодня вечером она отплывает в Канаду. Миссис Мэннинг призналась мне, что очень увлеклась вами, Уильям, еще с первой встречи. Вы были внимательны к ней, и она приняла это за взаимное влечение. А потом, когда вы вернулись с молодой женой, решила, что если бы Элизабет заболела и умерла, вы, быть может, обратили бы внимание на нее.

— Я бы никогда не смог!.. — решительно сказал Уильям.

— Она уже поняла всю бессмысленность этой затеи. И просила меня передать, что молит вас о прощении.

Тот апрельский денек выдался на удивление теплым и ясным. Мы распрощались с племянницей и ее мужем, а сами решили немного пройтись пешком, потом взять кеб. Доктор Ватсон осуждал мой необдуманный шаг. Я же полагала, что поступила совершенно правильно, позволив миссис Мэннинг уехать. Скандал удалось предотвратить. Репутация Уильяма осталась безупречной. Жизни Элизабет больше ничто не угрожает. Какой смысл во что бы то ни стало наказывать эту несчастную?..

Мы переходили улицу, чтобы попасть на стоянку кебов на площади Пиккадилли. Мальчишка-газетчик выкрикивал свежие новости:

— Загадочное убийство на Парк-лейн! Молодой граф, член карточного клуба «Багатель», найден застреленным у себя дома в наглухо запертой комнате!

— Вот загадка, которая наверняка заинтересовала бы Холмса, — сказал с грустью и горечью доктор, усаживая меня в экипаж.

И меня охватила такая же грусть от этих воспоминаний. Я напомнила доктору о его обещании поговорить с мистером Майкрофтом, и он поклялся сделать это без промедления.

Мы расстались у моего порога. Пока я отыскивала в сумочке ключ, тысячи сладких и горьких воспоминаний закружились у меня в голове, и я поняла истинную причину, по которой мне захотелось предупредить миссис Мэннинг. Когда леди Энн так высокомерно встретила Элизабет, я подметила в глазах переписчицы какую-то искорку. И ощутила свое родство с ней. Я тоже овдовела совсем молодой. И тоже одно время томилась по недостижимому.

Теперь уже — совсем недостижимому.

Алиса встретила меня в прихожей и прошептала:

— Вас уже давно ожидает какой-то весьма странный старый джентльмен.

За дверью и вправду сидел старик — горбатый, скрюченный, со старомодными седыми бакенбардами. Но, увидев меня, он вдруг с неожиданной живостью вскочил на ноги, распрямил спину и улыбнулся.

Я узнала эту улыбку. И тотчас лишилась чувств.

…О том, что произошло вскоре после обморока миссис Хадсон, д-р Ватсон рассказывает в своем сочинении «Пустой дом», опубликованном в 1903 г. в журнале «Стрэнд» и впоследствии включенном в сборник «Возвращение Шерлока Холмса».

* * *

Маргарет Марон — автор двадцати семи романов и двух сборников рассказов. Лауреат наиболее престижных американских премий в области остросюжетной прозы, в том числе и Литературной премии Северной Каролины (высшая гражданская награда в родном штате писательницы). Ее произведения включены в программу ряда курсов современной литературы американского Юга, переведены на 17 языков. М. Марон возглавляла национальный комитет международной ассоциации женщин — авторов остросюжетных произведений «Sisters in Crime», Лигу детективных писателей США (ACWL), писательское объединение «Mystery Writers of America». Живет с мужем на старинной ферме недалеко от Рэйли (Северная Каролина).

Однажды на Рождество ее брат получил в подарок собрание рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе. Маргарет прочла его от корки до корки. И хотя ее родная языковая стихия — разговорный южный, она прониклась очарованием лондонского говора Викторианской эпохи.