Прочертив в сумеречном небе огненную дугу, подожженная английским лучником стрела просвистела над стеной и упала во двор замка. Укрывшийся за одним из зубцов Линдсей переглянулся со стоявшим рядом товарищем, высоким широкоплечим Генри Вудом.

– Похоже, англичане решили отплатить нам той же монетой, – сказал тот.

– Да, – ответил Джеймс, провожая взглядом второй летучий факел. – И это нам на руку: не придется самим тратить силы и время, чтобы спалить Аберлейди.

Он поднял лук, прицелился и выстрелил: внизу, в сотне ярдов от замка, один из английских лучников схватился за пронзенное стрелой плечо и с воплем рухнул на землю.

– Это вам за раненую девушку, – процедил стрелок.

– Откуда этот праведный гнев? Сегодня утром ты совсем не походил на ее ангела-хранителя, – ухмыльнулся Генри.

– Сегодня утром я не знал, что ее замок в осаде, что она голодает и что она так молода. – Вынув из колчана еще одну стрелу, Джеймс прицелился.

– И что она так красива, – добавил Генри с улыбкой.

Линдсей нахмурился и выстрелил.

– Красива она или уродлива, неважно, – проговорил он угрюмо, не приняв шутки, – главное, что ей нужна помощь.

– Что правда, то правда, – охотно отозвался его товарищ. – Посмотри-ка, как корчится этот лучник: ты попал ему в бедро! Рассказать бы бедняге, что его подстрелил сам Сокол Пограничья, он бы этим гордился, поверь.

– Верю, – буркнул Линдсей и снова выстрелил.

На вечернем небе всходила полная луна. Огненные английские стрелы сыпались на замок, как метеоритный дождь. Не обращая больше на них внимания, Линдсей продолжал сноровисто и быстро, почти без пауз, стрелять в лучников противника. К нему присоединились и Генри с товарищами – Квентином Фрейзером, Патриком Бойдом и юным Джорди Шоу, – и солдаты из Аберлейди: англичане получили достойный ответ.

Бой с противником, обладающим огромным численным перевесом, выиграть невозможно. Отлично это понимая, Линдсей хотел только показать обитателям Аберлейди, что Сокол Пограничья и его бойцы готовы рискнуть жизнью ради попавших в беду соотечественников, ведь завоевать доверие гораздо важнее, чем убить еще нескольких англичан.

Заметив, что после очередного выстрела Генри отвлекся и стал смотреть через плечо, Линдсей проследил за его взглядом и увидел Гибсона, который, пригнувшись и перебегая от одного зубца к другому, пробирался к ним по дорожке.

– Кажется, его зовут сэр Юстас? – спросил Генри.

– Да, сэр Юстас Гибсон. Он здесь управляющий и начальник гарнизона в одном лице.

Когда Гибсон приблизился, Генри протянул ему руку и представился, назвав свое имя.

– Англичанин?! – рявкнул Гибсон, хватаясь за рукоять меча. – У тебя английское имя, да и стреляешь ты, как я погляжу, из большого лука, который не очень-то жалуют у нас в Шотландии в отличие от Англии!

– Да, я англичанин, – спокойно ответил Генри. – И имя у меня английское, и стреляю я из английского лука. Что, прикажешь выбросить его и перейти на короткий шотландский? Вы, горцы, неважные стрелки. Если не считать Джейми, я еще не встречал среди ваших ни одного умелого лучника. Палаши – другое дело, с ними вы умеете обращаться.

Юстас бросил на него сердитый взгляд.

– Если ты подданный короля Эдуарда, покинь Аберлейди тем же путем, каким пришел, – потребовал он, – иначе умрешь!

– Не надо так волноваться, сэр Юстас, я вам сейчас все объясню, – вмешался Линдсей. – Генри – англичанин по крови, но он отдал свое сердце и искусство стрелка делу борьбы за освобождение Шотландии.

– Вот как? – удивленно поднял брови Гибсон.

– Да. Я женат на шотландской женщине, – пояснил англичанин, – и считаю ваш народ своим народом.

– Выходит, ты пошел против своего короля?

– Да, пошел, потому что увидел, как этот изверг жесток с шотландскими горцами. Я нарушил королевскую присягу и ушел в лес, чтобы не проливать кровь своих названых братьев горцев.

Удовлетворенно кивнув, Юстас убрал руку с меча и перевел взгляд на Джеймса:

– И твоя верность клятвам с некоторых пор под вопросом, Джеймс Линдсей.

– Так говорят, – ответил тот, твердо глядя Гибсону в глаза.

– И как прикажешь к тебе относиться?

– Как вам угодно.

– Ты нам помогаешь, поэтому мы должны тебе доверять, – нахмурился Юстас, – но если ты рассчитываешь обманом завлечь нас в ловушку… – Он снова многозначительно положил руку на рукоять меча.

– Я пришел вам помочь, и только, – спокойно ответил Джеймс и, отвернувшись, стал смотреть на освещенный факелами лагерь англичан. До Гибсона наверняка доходили ужасные слухи о его предательстве, поэтому подозрительность старого вояки его не удивила. Но не объяснять же каждому встречному, что произошло на самом деле.

– Судите о Соколе Пограничья по его делам, а не по людской молве, – укоризненно заметил Генри.

Джеймс услышал, как Гибсон одобрительно крякнул.

Рядом со свистом пронеслась очередная стрела, Генри потянулся к своему колчану, чтобы ответить на выстрел, но Юстас удержал его, положив руку ему на плечо.

– Это бессмысленно, друг, – сказал он. – У англичан больше людей, боеприпасов и еды, они намного сильнее нас.

Между тем англичане внизу забегали, засуетились, и Линдсей заметил массивный, сделанный из дерева стенобитный снаряд, который группа солдат толкала к замку, намереваясь, очевидно, установить его у самой стены.

– Посмотрите туда, – сказал Линдсей товарищам по несчастью. – Похоже, они готовятся к штурму: эта баллиста примется за дело уже на рассвете. Она очень мощная и наверняка пробьет стену, так что, если мы не уйдем, с нами покончат в считанные дни.

– Голод сделает это еще раньше, Сокол Пограничья, – ответил Юстас. – Ты появился как нельзя более кстати. Леди Исабель тоже рада твоему приходу, не сомневайся, но она боится, что ты разрушишь ее замок.

– У нас нет другого выхода, – хмуро произнес Линдсей. – Но зато вы все, и в первую очередь миледи, будете спасены.

– Спуск с обрыва очень опасен, а мои люди измождены, к тому же девушка серьезно ранена…

– Лучше рискнуть, чем сдаться врагу, – заметил Генри.

– Не волнуйтесь, сэр Юстас, мы все выберемся отсюда, если будем помогать друг другу, – добавил Линдсей.

– Да, но я боюсь, что леди Исабель не простит тебе, если ты разрушишь ее замок.

– Неужели она хочет, чтобы здесь хозяйничали англичане? – рассердился Линдсей.

– Нет, конечно, но она очень любит Аберлейди, ведь это ее дом.

Линдсей оглядел стены, двор, башню. Он хорошо понимал, что чувствовала леди Исабель, потому что много лет назад у него тоже был дом, похожий на этот, и его дотла сожгли англичане – ужасная, невосполнимая потеря, потому что в огне погибло не только родовое гнездо, но и та, которой Джеймс отдал свое сердце… Жаль Аберлейди, но выбора нет.

– Война требует жертв, и леди Исабель придется с этим смириться, – он твердо посмотрел на Юстаса. – Когда окончательно стемнеет, мы покинем замок. А сейчас отправляйтесь-ка со своими солдатами на кухню и поешьте. Здесь покараулят мои люди. Леди Исабель в большую башню я перенесу сам.

Юстас согласно кивнул головой.

– Пойду принесу из кладовой веревки попрочнее, – сказал он. – Еще что-нибудь нужно?

– Да, – буркнул Линдсей. – Помолитесь всевышнему, сэр.

Маленькую пустую комнатку внутри угловой башни скудно освещал лишь сочившийся сквозь бойницу лунный свет. Войдя, Линдсей поставил у стены лук и палаш и подошел к девушке.

Бледная, с распущенными по плечам черными волосами, она сидела на полу у стены, скорчившись от боли; по рукаву платья струйкой стекала кровь, казавшаяся в лунном свете черной.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Линдсей, опускаясь на одно колено.

– Неплохо, – хрипло пробормотала раненая, поднимая голову. На ее бледном исхудалом лице явственно читалось страдание, и у Линдсея дрогнуло сердце.

– Ваши раны причиняют сильную боль, – заметил он, осторожно взяв ее за здоровую руку, – но, поверьте, они скоро заживут.

Она посмотрела на него с сомнением. В серебристых лучах ночного светила ее глаза мерцали, как два огромных опала, и Линдсей подумал, что при дневном свете они, должно быть, бледно-голубые. Смущенная его пристальным взглядом, девушка опустила густые черные ресницы, и таинственный опаловый блеск погас.

– Кажется, перестрелка стихла, – сказала она.

– Да, уже стемнело, какой смысл стрелять?

– Англичане часто стреляют в нас по ночам, посылая стрелы наугад, – вздохнула Исабель. – Надеюсь, больше никто не ранен?

– Никто, – ответил Линдсей, – только вы. Позвольте мне осмотреть вашу руку. – Он дотронулся до ее правого предплечья, девушка болезненно сморщилась, и он виновато пробормотал: – Простите…

Под взглядом ее удивительных глаз он осторожно закатал ей рукав платья и сорочки.

Чтобы обнажить рану, пришлось сначала убрать упавшие на плечо локоны, и Линдсей вздрогнул, ощутив в загрубевших пальцах их шелковистую прохладу. Нежная кожа Исабель матово белела в темноте, от нее исходил тонкий пьянящий аромат женского тела и розового масла.

Мужское естество Линдсея содрогнулось от острого желания, и, чтобы не выдать себя, он сосредоточил все внимание на ране, стараясь не думать о пленительном женском теле, обессиленно распростертом перед ним.

Для начала следовало вытащить из раны наконечник стрелы. Взявшись двумя пальцами за сломанное древко, Линдсей осторожно потянул – от боли девушка стиснула зубы. Линдсей тотчас отпустил древко, бормоча что-то ободряющее. «Пожалуй, надо действовать еще осторожнее», – решил он.

Легонько ощупав рану и сделав вторую попытку вытащить стрелу, горец убедился, что дело намного серьезнее, чем он предполагал.

– Наконечник широкий и с зазубринами, – выпрямившись, сообщил он со вздохом. – Если тянуть его назад, можно порвать мышцу, к тому же это очень больно. Думаю, лучше проткнуть его насквозь и вытащить вместе с древком.

Исабель сглотнула, испуганно глядя на него мерцающими в полумраке глазами.

– Вы уже так делали?

– Нет, но я знаю об этом способе по собственному опыту – однажды у меня самого так вынимали стрелу из ноги, – сказал Линдсей. Для облегчения страданий ему тогда дали выпить хлебного вина, но боль все равно была ужасной, хотя хлебнул он изрядно. – Я отнесу вас на кухню, потому что для этой маленькой операции мне понадобятся вода и вино, побольше вина, если есть, конечно.

– Вино давно кончилось, – покачала головой девушка, – а вот немного воды в колодце еще осталось. По крайней мере, есть чем промыть рану.

– А лечебные травы, например, валериана или ивовая кора? Нет? Ладно, на худой конец добавим в воду соль…

– Соль тоже кончилась. Слава богу, что после десяти недель осады у нас остались хотя бы вода и немного зерна, – ответила девушка и, поймав его взгляд, попросила: – Не надо нести меня в кухню… Выньте стрелу здесь, сейчас.

– Но в кухне будет удобнее, – возразил Линдсей. – Рану ведь придется прижечь, раз у нас нет никаких снадобий…

– Пожалуйста, сделайте это здесь, – настойчиво повторила она и опустила глаза. – Мои люди считают меня мужественной и сильной, и я не хочу, чтобы они во мне разочаровались… Понимаете, я очень боюсь боли.

– Милая, я уверен, что вы намного сильнее, чем думаете, – тронутый ее искренностью, пробормотал Линдсей. – Но будь по-вашему, я вытащу стрелу здесь.

Он оторвал рукав платья, потом сорочки и снова наклонился над раной.

– Здесь темно, – заметила девушка. – Неужели вы что-то видите?

– Конечно, ведь не зря же меня прозвали Соколом, а не кротом, – усмехнулся он.

– Мне все-таки кажется, что лучше подвинуться поближе к бойнице, там больше света, – продолжала она. У нее дрожал голос, и Линдсей, приглядевшись, заметил, что бедняжку знобит от страха.

– Хорошо, миледи, – поспешно согласился он, удивленный, что ее так напугала предстоящая операция. С его помощью раненая перебралась к бойнице, из которой серебристым потоком лился внутрь холодный свет луны.

Поразмыслив, Линдсей нахмурился. Он бы предпочел, чтобы девушка была покрепче, ведь такой широкий зазубренный наконечник предназначался именно для того, чтобы причинить жертве как можно больше страданий, поэтому сильной боли не избежать, как ни старайся.

Он обхватил пальцами худенькое предплечье, и Исабель тотчас напряглась, как струна; он принялся шептать ей все ласковые слова, какие только приходили в голову, и почувствовал, как напряжение начало уходить. Ее молящие глаза на мгновение встретились с его глазами, потом она смежила веки и снова устало привалилась к стене.

В ней ощущалась большая внутренняя сила. Сама Исабель этого не чувствовала, но Линдсей отметил ее мужество. Отметил он и то, что девушка начала ему доверять, и с горечью подумал о том, что доверяют ему слишком немногие…

Какая злая ирония! Он явился в Аберлейди, чтобы, захватив в заложницы прорицательницу, со временем вернуть себе утраченное доверие соотечественников, и уже частично этого добился: ему верит сама Исабель… Ему стало стыдно.

На губах девушки появилась робкая улыбка, и в душе Линдсея словно вспыхнул свет, угасший прежде, чем он смог поймать его чарующее тепло.

– Не медлите, Джеймс Линдсей, – прошептала Исабель.

Он пристально смотрел на нее: грудь девушки с худенькими ключицами взволнованно вздымалась, из тонкой белой руки пугающе торчало сломанное окровавленное древко. Торопливо распустив шнуровку, он снял с себя кожаный наплечник и протянул ей:

– Зажмите это зубами.

Кивнув, она последовала его совету. Линдсей чуть подвинул ее, приноравливаясь, девушка охнула и зажмурилась.

Встав на колени, он одной рукой взялся за предплечье выше раны, а второй – за древко.

– Все хорошо, милая, – пробормотал он ласково, – сидите тихо, не надо волноваться.

Закусив зубами наплечник и закрыв глаза, она ждала страшного момента – хрупкая, нежная, отважная. «Удивительно, почему она считает себя трусихой?» – с восхищением оглядев ее, подумал горец и приступил к делу.

Убедившись, что острие не упрется в кость, он изо всех сил надавил на обломок древка, и наконечник, разорвав плоть, вышел с другой стороны. Исабель глухо вскрикнула, и сердце Линдсея затрепетало от жалости, но останавливаться было нельзя, и он, кусая губы, выдернул из раны сломанное древко.

Хватая ртом воздух, девушка выпустила кожаный наплечник и замотала головой, как пьяная: по всей видимости, ей было очень больно, но с ее губ не сорвалось ни единого стона.

– Самое страшное уже позади, милая, успокойся, – прошептал Линдсей, – Ты держалась молодцом…

Ласково погладив ее по голове, он поправил ей растрепавшиеся волосы и прижал тряпку к свежей ране, чтобы унять кровь. Девушка охнула и тут же умолкла, словно устыдившись своей слабости.

Не отнимая тряпки от раны, он свободной рукой заботливо обнял Исабель за плечи. В конце концов, сколько бы зла она ни причинила своими предсказаниями, ее мужество достойно уважения…

Тело девушки обмякло, и Линдсей испугался, что она потеряла сознание, но Исабель подняла голову, видимо, желая его успокоить, и из ее груди вырвался еле слышный всхлип, заставивший сердце Линдсея снова сжаться от сострадания.

Поддавшись порыву, он наклонился к ее уху и забормотал заветные слова, которые в былые времена слышали только его соколы и возлюбленные. Много лет он и не вспоминал их, потому что давно не держал соколов, а женщин, с которыми ему доводилось делить ложе, любило только его тело…

Полузабытые, бесконечно нежные слова слетали с его губ, словно он говорил с любимой женщиной, безраздельно царившей в его душе, и исходившее от Исабель тепло согрело его сердце, как он сам хотел ее согреть.

«Боже, что я делаю?!» – одернул себя Линдсей и, сняв руку с плеча девушки, помог ей сесть.

– Спасибо за помощь, – пробормотала она слабым, чуть охрипшим голосом и снова привалилась к стене, закрыв глаза.

Горец наблюдал за ней, продолжая зажимать тряпкой рану. Постепенно девушка стала дышать ровнее, побледневшие щеки и губы порозовели.

Даже терзаемая болью, она была прелестна. Ее тело, словно окутанное покрывалом, сотканным игрой лунного света и теней, поражало изяществом; бледное лицо с высокими скулами, твердым подбородком, нежным ртом, темными бровями и густыми ресницами завораживало гармоничным сочетанием красоты и силы, которое подчеркивали прекрасные глаза.

Обнаженное плечо и шея были худы, угадывавшиеся под кожей кости – тонки и изящны; но длинные ноги и хорошо развитая линия плеч говорили о том, что при всей своей кажущейся хрупкости Исабель – высокая сильная женщина.

Она чем-то напоминала большую хищную птицу, которую Линдсей поймал много лет назад. Как он ни старался, прекрасная и своенравная птица так и осталась наполовину дикой, но очень привязалась к хозяину. Сколько чудесных часов они провели вместе на охоте! Он очень горевал, когда ее не стало.

Нахмурившись, – он уже давно не вспоминал о своей пернатой любимице, – горец снова занялся раненой. Оторвав еще полоску от сорочки Исабель, он перевязал девушке предплечье и поправил ворот платья, прикрыв шею.

– С этим пока все, – сказал он. – Теперь посмотрим ногу.

– Там не так болит, – ответила девушка и, приподняв подол, показала Линдсею левую лодыжку, перевязанную белым шелковым платком поверх мокрого от крови шерстяного чулка. Кривясь от боли, Исабель неловко, одной левой рукой размотала самодельный бинт и стала спускать чулок.

Видя, что ей трудно, горец помог опустить чулок и манжет сапожка, чтобы обнажить рану. На тонкой изящной голени девушки зиял уродливый порез.

– Это след от стрелы из арбалета, – сказал Линдсей, прижимая к ране тряпку. – Я видел, как в вас стреляли. Вам очень повезло, что стрела только рассекла кожу, не задев кость.

Исабель ничего не ответила, только с шумом втянула воздух.

Линдсей перевязал рану, натянул чулок и закрепил его выше колена шелковой подвязкой, отметив про себя, что ноги у прорицательницы худые и мускулистые, как у юноши, хотя и по-женски изящные.

– Позвольте, я отнесу вас вниз, – предложил он и потянулся к ней, чтобы взять на руки. – Там я прижгу раны, вы поедите и отдохнете. Вы слишком долго голодали, вам надо хоть чуть-чуть набраться сил перед дорогой.

– Я голодала не по собственной воле, – отвела его руки Исабель. Держась за стену, медленно, тяжело она поднялась с пола, сделала шаг вперед и пошатнулась, хрипло вскрикнув. Застонав от досады, горец подхватил девушку на руки и понес по каменным ступеням вниз, не обращая внимания на ее протесты.

Во дворе было уже совсем темно. Не выпуская Исабель из рук, Линдсей поспешил к центральной башне; несколько английских стрел, перелетевших через стену, со свистом вонзились в землю совсем рядом. Горец на мгновение остановился, оглядел стену, с которой только что спустился, – луна освещала силуэты его людей, приникших к бойницам, – и продолжил путь.

– Англичане обстреливают нас каждую ночь, – пояснила Исабель, проследив за его взглядом. – Нас осталось совсем мало, поэтому мы не можем отвечать на эти ночные атаки.

– Да, похоже, у английского командира сильно развито чувство долга.

– Скажите честно, Джеймс Линдсей, вас подослали к нам англичане? – пристально глядя ему в глаза, спросила девушка. – Чтобы заманить нас в ловушку?

От неожиданности он снова остановился и, взглянув на Исабель, с возмущением бросил:

– Я не служу англичанам!

– Значит, вас послал сэр Ральф Лесли?

– Никто меня не посылал, я пришел потому, что сам так решил.

– Но зачем? Что понадобилось у нас в Аберлейди Соколу Пограничья?

– Хочу спасти знаменитую прорицательницу! – уже раздраженно ответил он.

– Я вам не верю. У вас наверняка есть на уме что-то еще, Джеймс Линдсей. Он не ответил. Она заподозрила неладное, и ее доверие к нему начало таять, как снег под весенним солнцем. Жаль, но что поделать. Девушку нельзя за это осуждать: если не считать спасения от англичан, в остальном она вовсе не обязана ему доверять.

Достигнув центральной башни, горец ее внимательно оглядел. Как и в других замках, в Аберлейди на второй этаж такой башни, где располагались большая зала и жилые помещения, можно было попасть только по большой приставной лестнице. Ее уже убрали на ночь, а дверь заперли. Линдсей обошел кругом и, увидев в стене узкую, едва заметную в сгустившихся сумерках дверь, направился к ней.

Дверь распахнулась, на пороге стоял Гибсон.

– Сюда, сюда, Линдсей! – позвал он и, когда Джеймс с девушкой на руках переступил порог, спросил, понизив голос: – Все в порядке, миледи?

– Да, Юстас, – коротко отозвалась она.

Следуя за управляющим, Линдсей прошел в просторную, освещенную единственным факелом кладовую, где не было ничего, кроме опустошенных мешков из-под зерна, перевернутых вверх дном чаш для вина и нескольких мотков крепкой веревки. Юстас повел его к небольшой нише, в которой обнаружилась каменная лестница, и они стали подниматься наверх.

Ноша Линдсея совсем его не тяготила, напротив, от упругого и гибкого женского тела, которое он сжимал в объятиях, исходило приятное тепло. Исабель обняла его здоровой рукой за шею, прильнула к его груди, ее стройные ножки свешивались с его руки; когда Линдсей на секунду остановился, чтобы перехватить ее поудобнее, она склонила голову ему на плечо.

Он судорожно сглотнул, от души жалея, что она не может идти сама, – ее тепло, нежное прикосновение ее атласной кожи, чудесный аромат девичьей кожи кружили ему голову, заставляли забыть, кто он и зачем пришел в Аберлейди; ему казалось, что он несет ангела, спустившегося с небес.

«Лучше бы она оказалась злобной мегерой», – подумал Линдсей. Да, отправляясь в замок, он представлял себе невесту сэра Ральфа Лесли именно такой: злобной, хитрой, расчетливой интриганкой, но вместо коварной отравительницы умов нашел попавшую в беду девушку, прелестную и отважную, которая с горсткой солдат пыталась отстоять родной дом.

Но он не может позволить себе жалости и сочувствия, иначе Маргарет не освободить. Исабель Сетон должна стать его заложницей, это единственный способ добиться справедливого возмездия для Ральфа Лесли.

Увы, бедная девушка не знает, что тот, кого она считает спасителем, на самом деле собирается ее похитить, чтобы использовать в своих целях… А ведь Исабель, пусть и ненадолго, поверила ему… У Линдсея заныло сердце. Как не похоже это ощущение на горькое упоение местью…

Он стиснул зубы – давненько он не позволял себе так раскисать! Ему ли не знать, что ни к чему хорошему это не приводит? Надо отбросить все сомнения и угрызения совести и действовать так, как задумано.