Проснувшись на другое утро, Джулия села в постели, лениво потянулась и тут же снова откинулась на пуховые подушки. Она блаженно улыбалась, в голове ее мелькали обрывки каких-то приятных снов. Вчера перед сном она еще раз повторила в памяти каждое мгновение последней встречи с Эдвардом: как она признавалась ему, что была помолвлена с лордом Питером, как Эдвард потом целовал ее и овладевал ею, как потом они долго клялись друг другу в вечной любви и обсуждали свое будущее. В итоге у них составился план, из которого, пожалуй, могло что-то получиться.

Было решено, что утром Эдвард заедет за нею в Хатерлей и они отправятся к приходскому священнику и договорятся о венчании без свидетелей. Потом они вместе объедут наиболее настойчивых кредиторов лорда Делабоула и постараются еще немного отсрочить выплату долгов – иначе Хатерлей придется немедленно продавать с аукциона.

После смерти лорда Делабоула имение Хатерлейский парк перешло к старшей из дочерей. Однако несчастье обрушилось на них всех так неожиданно, что до сих пор у Джулии даже не было времени об этом думать. Лишь теперь она поняла, что стала отныне владелицей великолепного старинного особняка. Конечно, земли по большей части были уже распроданы, однако оставшиеся пятьдесят акров, а с ними дом и все прилегающие постройки принадлежали теперь ей. Конечно, можно было расплатиться с большинством долгов, продав дом, однако Эдвард считал, что достаточно будет сдать его на пять или десять лет. Также к Джулии перешел карьер, из которого, по мнению Эдварда, можно было извлечь вполне приличную прибыль, надо только взяться за дело с умом.

– К тому же, – заметил Эдвард в конце разговора, – есть еще мой дядя. Он о тебе очень высокого мнения и, кажется, хочет вам чем-нибудь помочь. Вот только не понимаю, как он позволял твоему отцу играть у него в доме? Ведь каждая игра заканчивалась для лорда Делабоула проигрышем.

После этого Эдвард, видимо, расстроился и надолго умолк, и Джулии снова пришлось повторять, что ее отец мог проиграться где угодно. Он играл, потому что был игрок. Спору нет, он проиграл свое состояние, и часть его наверняка перешла к сэру Перрану и его друзьям. Но, с другой стороны, сколько раз сэр Перран приезжал в Хатерлей и устраивал отцу самые настоящие головомойки из-за его неумеренности в игре? Раз двадцать, если не больше. После этого обычно отец держался недели две, но потом все неизменно кончалось тем же: кто-нибудь из батских знакомых приглашал его провести вечер за картами, на другое утро он возвращался домой пьяный, и из всех карманов у него сыпались долговые расписки… Нет, сэр Перран был тут ни при чем.

Эдвард не нашелся, что ответить, но Джулия догадывалась, что он не очень-то верит в дядину невиновность.

Нежась в постели, Джулия поймала себя на том, что на душе у нее как-то уж слишком спокойно. Плохо, конечно, что отец, окончательно запутавшись в долгах, не нашел для себя иного выхода, кроме пули в висок, но… Неожиданная мысль кольнула ее острой иглой: ведь она испытывает облегчение оттого, что отца уже нет. Не надо больше досадовать и беспокоиться из-за его бесконечных приходов и уходов, не надо бояться, что он наделает новых долгов; не надо ждать, когда он опять начнет выпрашивать у нее кольцо, – ведь и кольца больше нет. Она чувствовала себя все более и более виноватой. А впрочем… Будь он жив, что бы он делал со своими долгами и со своими дочерьми-бесприданницами? Нет, ей не в чем себя упрекать и не о чем жалеть.

В середине дня, когда к ним приехал сэр Перран, Джулия принимала его в Красной гостиной. Вероятно, за минувшие сутки в ее облике что-то изменилось: сэр Перран даже высказал удивление про этому поводу.

– Милая моя, вы прямо-таки светитесь! Я уже давно не видел у вас таких счастливых глаз.

Джулия, в черном шелковом платье, сидела на краешке красного дивана и разливала чай. При последних словах гостя ее рука с чайником замерла над чашкой.

– Правда? – тихо сказала она и опять, как и утром, почувствовала себя виноватой. – Очень возможно. Боюсь, что вы можете подумать обо мне дурно, если узнаете истинную причину перемены.

– Могу предположить! – Сэр Перран прислонил трость к спинке своего стула, обтянутого полосатым золотисто-белым шелком, и принял из ее рук чашку с крепким ароматным чаем. – Еще немного молока, пожалуйста, – попросил он, отпив глоток.

Джулия тонкой струйкой лила молоко, пока он не кивнул.

– Итак, – сэр Перран удовлетворенно улыбнулся, – позвольте мне высказать кое-какие догадки. Думаю, что потрясение от бессмысленной смерти вашего родителя постепенно начало проходить. Разумеется, тоска пока еще гложет вас, но зато вы знаете, что список несчастий, которые он нес домой и взваливал на ваши плечи, наконец-то завершен и хуже, чем есть, уже не будет. Вы чувствуете, что вот-вот для вас может начаться настоящая жизнь, и на душе у вас делается легко – но тут же собственная бессердечность шокирует вас.

Джулия застыла на краю дивана с не донесенной до рта чашкой, удивленно глядя на гостя.

– Как вы проницательны! – вздохнула она, когда он умолк. – Вы очень точно описали все мои чувства… Почти все. Я должна признаться вам еще кое в чем – хотя, возможно, вы и об этом уже знаете.

– Вероятно, – улыбнулся он, – речь о том, что вы с моим племянником собираетесь пожениться?

Она кивнула и с улыбкой поднесла чашку к губам.

Серые глаза баронета странно сверкнули в рассеянном свете пасмурного дня.

– Вы не будете ждать до конца траура?

Она задумчиво покачала головой.

– Думаю, в этом нет никакого смысла. После папиного самоубийства мы все равно уже опозорены. – Странно, что она могла говорить об этом так свободно, словно после похорон прошло по меньшей мере несколько лет. Но, глядя назад, она понимала теперь, что в последние два года она почти беспрестанно оплакивала своего отца. В известном смысле он умер для нее уже давно.

– Думаю, на вашем месте, хотя не дай Бог никому оказаться на вашем месте, и я поступил бы точно так же, – заметил сэр Перран. – Кстати, вам, разумеется, известно, что он уехал?

Джулия с трудом сдержала испуганный возглас и дрожащими пальцами поставила чашку на блюдце.

– Уехал?.. Эдвард?

– Да, – баронет кивнул и отпил еще глоток чаю. – Полагаю, опять в свой Корнуолл. Он ведь у нас большой любитель приключений: еще в детстве имел привычку целыми днями пропадать неизвестно где… Но скажите мне, на что вы с моим племянником собираетесь жить? Думаю, вы с ним уже обсуждали свои ближайшие намерения?

Потрясенная известием об очередном отъезде Эдварда, Джулия даже не задумывалась о том, стоит ли посвящать в семейные планы его дядю. Более того, именно сейчас ей хотелось говорить о них как можно подробнее, чтобы заглушить нахлынувшие сомнения.

Сэр Перран слушал ее очень участливо и задавал наводящие вопросы, преимущественно о каменном карьере и о сдаче Хатерлея и земель внаем. Правда, вначале она немного стеснялась, но он так хвалил ее здравый смысл и так мягко и ненавязчиво давал всякого рода практические советы, что постепенно ее смущение прошло, и скоро сэр Перран знал все, что его интересовало.

– Так что со временем, думаю, мы сможем вернуть себе остатки родового поместья, – заключила Джулия.

– План, конечно, замечательный. Вот только… – Сэр Перран слегка нахмурился и умолк.

– Только что? – забеспокоилась Джулия. – Пожалуйста, говорите прямо, я не обижусь. Ведь у нас с Эдвардом совсем нет опыта в подобных делах.

– Это верно, – кивнул сэр Перран. – Во-первых, поиски нанимателя для Хатерлея могут занять год или даже два. Что же касается карьера, то одно время он и правда процветал, но это было в тот период, когда Бат быстро разрастался. Теперь же, насколько я могу судить, цвет лондонского общества все реже балует нас своим вниманием. Вы, разумеется, слишком молоды, чтобы заметить разницу, для вас Бат такой же, как всегда. Но поверьте, в годы моей юности наш город выглядел совсем иначе, а в Лондоне не ездить на воды считалось чуть ли не дурным тоном.

После этих слов сэр Перран погрузился в недолгую, но глубокую задумчивость. Тихо, чтобы не мешать ему, Джулия поставила чашку и блюдце тончайшего белого фарфора на стол. Ее уважение к сэру Перрану было почти безгранично, и если даже ему ее нынешние трудности казались неразрешимыми, то сможет ли она с ними справиться?

– Понятно, – грустно сказала она.

– Ай-ай-ай, что я наделал! Разбил ваши надежды!.. Не слушайте меня, старика. А лучше – коль скоро мой племянник опять укатил и предоставил вам улаживать дела в одиночку – поедемте-ка завтра в Бат. Заглянем к нескольким моим приятелям, в том числе из городского начальства, и посоветуемся с ними насчет карьера.

– Правда? – оживилась она. – Как хорошо! Вы очень добры ко мне.

Опираясь на трость, он встал, обошел вокруг чайного столика и остановился перед хозяйкой.

– Милая вы моя! – Он поднес ее руку к губам. – Я подарил бы вам весь мир, будь это в моей власти. – Взгляд сэра Перрана надолго задержался на ее лице. – Признаюсь, иногда я… впрочем, пустяки. Но поверьте: я все готов сделать ради вашего счастья.

Как странно он это сказал, подумала она, совсем как влюбленный. И этот взгляд… Мысль, однако, показалась ей столь несуразной, что она тут же ее отмела. Наконец, условившись о времени их завтрашней поездки в Бат, сэр Перран попрощался с нею и уехал.

* * *

Вечером того же дня карета майора Блэкторна катилась по зеленому ущелью в направлении порта Полперро. Чем меньше оставалось до конца пути, тем глубже и уже становилось ущелье. На склоне лепились желтовато-белые домишки рыбаков – одни по-над дорогой, другие на самом берегу реки – точнее говоря, речушки – под названием Пол, текущей по дну ущелья. Ниже речушка впадала в гавань, окруженную высокими скалистыми берегами. С дороги казалось, что лачуги рыбаков громоздятся друг на друге. Сама гавань была довольно широкая, однако вход в нее был так узок, что во время шторма жители деревни вполне успешно отгораживались от волн посредством толстых бревен, которые перекидывались с берега на берег и надежно крепились между камнями.

Путешествие на юг оказалось крайне утомительным. Блэкторн не очень-то поверил тому, что Суткоум и впрямь отправился в Фалмут, как явствовало из слов горничной Сюзанны. Поэтому он с самого начала путешествия на каждом постоялом дворе описывал наружность дядиного камердинера и спрашивал, не проезжал ли здесь недавно человек с означенными приметами. Надо сказать, что строгая безупречность платья и спокойные, полные достоинства манеры Суткоума запомнились многим на пути его следования.

В Бодмине, что в самом сердце Корнуолла, майору пришлось задержаться подольше: лишь спустя два часа он выяснил, что шпион был здесь, но не поехал дальше на юг, а неожиданно свернул к востоку. Маршрут был кратчайший: всего через две деревни от Бодмина – Лискерд и Лу – находился порт Полперро, куда, по всей видимости, и стремился шпион.

Поглядывая на солнце, которое быстро клонилось к закату, Блэкторн думал, что скоро совсем стемнеет и он не сможет узнать шпиона, даже если столкнется с ним нос к носу. В Полперро улочки были так узки, что возле таверны ему пришлось оставить карету с лошадьми и дальше спускаться к морю пешком. В кармане у него лежал однозарядный пистолет. О том, есть ли оружие у Суткоума и какое, он не имел ни малейшего представления. Он направлялся в порт. Почти все население деревушки жило рыбным промыслом, и вдоль берега тянулись ряды маленьких рыбацких суденышек.

Некоторые из рыбаков, впрочем, не чурались и контрабанды, а за небольшую плату, пожалуй, любой из них согласился бы прихватить с собою пассажира, которому срочно понадобилось на континент. Дело осложнялось тем, что дома подступали к самому берегу, и хозяин любого из домов мог взять свою лодку, привязанную тут же, и выйти в море никем не замеченным. С этой точки зрения порт Полперро был просто создан для контрабандистов.

Обойдя пешком почти всю деревушку, Блэкторн понял, что так он ничего не добьется, и вернулся в таверну, где неразговорчивый хозяин молча поставил перед ним кружку пива.

В ответ на расспросы майора хозяин долго недоверчиво глядел на него и наконец буркнул, кивнув на дальний столик:

– Вон таможенники. Их и спрашивайте.

Блэкторн обернулся. Двое за столиком в углу разглядывали его с явным любопытством. Он встал и, подойдя к ним, вполголоса объяснил, что ему нужно. Один из двоих – невысокий толстяк с веселыми голубыми глазами и рыжей щетиной на подбородке – тотчас оживился.

– Я видел человека, которого вы ищете, – заявил он. – Он приехал в почтовой карете. Он мне запомнился: так хорошо одет, с виду важная птица. Надо же, шпион!.. Ни за что бы не подумал. Но только он тут почти не задержался, а сразу же двинулся в Лансаллос – это в миле к западу от Полперро. Там есть церквушка на берегу и около нее длинная песчаная отмель.

– Давно? – с замирающим сердцем выпалил Блэкторн.

– Час назад, а то и все два.

Майор не стал терять время на любезности и поспешил к выходу. Вернувшись к морю, он отыскал нужную ему тропинку и быстро зашагал вдоль берега в западном направлении. Сумерки сгущались; когда он дошел до Лансаллоса, было уже почти темно. На отмели около церквушки никого не оказалось, и Блэкторн, не останавливаясь, проследовал дальше. Примерно через полмили он увидел какие-то слабые отблески на узкой песчаной полоске внизу между камнями. Сердце бешено заколотилось у него в груди, как бывало всегда перед боем. Едва он свернул по тропинке вниз, море дохнуло на него соленой прохладой. Спустившись до половины, он разглядел, что свет исходит от масляного фонаря, стоящего прямо на песке в нескольких ярдах от воды. Рядом с фонарем находились два человека.

Суткоум стоял к нему спиной, однако Блэкторн узнал его сразу. Этот невысокий коренастый человек отличался поистине королевской осанкой, как и подобало камердинеру английского джентльмена.

Отмель была наполовину песчаная, наполовину каменистая. Догадываясь, что подойти незамеченным будет не так-то просто, Блэкторн присел за поросший травой обломок скалы и зарядил пистолет. До Суткоума и его компаньона оставалось не больше тридцати ярдов, но из-за шума и плеска прибоя они не должны были его слышать.

Наконец, зажав пистолет в руке, он встал. Сердце в его груди колотилось сильно и часто.

Двое у фонаря вполголоса беседовали о чем-то, явно не думая об угрозе. Невдалеке, на безопасном расстоянии от прибойной волны, покачивался одномачтовый бот; на песке лежала наполовину вытянутая из воды гребная шлюпка. Набегающие волны мягко подталкивали ее в корму.

Стоявшие на берегу обнялись, как старые друзья. Пора, понял Блэкторн и, держа наготове полуопущенный пистолет, осторожно двинулся в их сторону. Чтобы не производить шума, он старался наступать только на песок.

Но едва он вступил в круг света от фонаря, спутник Суткоума, стоявший к Блэкторну лицом, заметил его.

– Mon dieu! – Оттолкнув Суткоума в сторону, он одновременно выхватил из-за пояса нож и замахнулся.

Все произошло в одну секунду: Блэкторн отскочил влево и выстрелил; стальное лезвие просвистело у него над ухом и ударилось о камни где-то за спиной; незнакомец навзничь упал на песок возле шлюпки.

Убедившись, что он уже не шевелится, майор перевел взгляд на Суткоума.

– Вам, вероятно, нужен я, майор Блэкторн? – издали крикнул ему камердинер.

– Да, – холодно отвечал Блэкторн и, отбросив ненужный уже пистолет, двинулся к противнику. При свете фонаря в руке у Суткоума что-то блеснуло – судя по форме, нож с длинным узким лезвием.

Блэкторн сцепил зубы, готовясь к бою. Он отбросил шляпу в сторону и, сняв с себя редингот, набросил его на правую руку для защиты.

– Суткоум… или как вас там! Сейчас вы поедете со мной! Ваша служба – здесь и во Франции – завершена.

Суткоум пригнулся и напружинил колени, словно готовясь к прыжку.

– Это мы еще посмотрим.

При свете фонаря на его лице легли жутковатые тени, а глаза тонули во мраке. Не меняя позы, он сдернул с головы шляпу и отшвырнул ее в темноту, потом снял сюртук.

Блэкторн остановился шагах в восьми от него и тоже приготовился к схватке. Шум прибоя, соленый ветер, насквозь продувающий тонкую белую рубаху, шорох песка под ногами – все вмиг исчезло, кроме врага, застывшего напротив. Блэкторн двинулся вправо, Суткоум влево. Сердце майора билось в груди все так же сильно, но ровнее, чем прежде.

В полутьме ему показалось, что на губах Суткоума мелькнула улыбка.

Блэкторн медленно двигался по кругу, сжимая в руке редингот. Фонарь находился примерно посередине между противниками, и из-под его стеклянного колпака на обоих лился неяркий желтоватый свет. Краем глаза Блэкторн видел, как Суткоум привычно поигрывал ножом: движение его руки казалось бессознательным, но спокойным и уверенным. Горло майора сжалось от страха. Мелькнула мысль, что эта схватка может стать последней в его жизни, но он отогнал ее.

Ясно было одно: чтобы победить вооруженного и опытного, насколько он мог судить, противника, он должен был рискнуть.

Он быстро шагнул в сторону и с силой взмахнул рединготом, целясь в лезвие ножа. Однако выбить оружие ему не удалось, потому что в это же мгновение Суткоум бросился ему навстречу, и майор лишь чудом успел схватить его за запястье. Шпион навалился на него сверху и уперся коленом в его правое бедро, так что у Блэкторна вырвался невольный стон. Но он все же вывернулся и подмял противника под себя, в то же время не отпуская его запястья.

Неожиданно его пронзила острая боль: француз швырнул ему в глаза горсть мокрого песку. Теперь он не видел ничего, лишь чувствовал, что острие ножа клонится все ближе и ближе к его груди. Сидя верхом на противнике, он из последних сил сжимал его правое запястье.

Наконец он вместе с французом откатился вправо, и рука с ножом оказалась в стороне от его груди. Блэкторн незаметно пошарил рукой по песку, надеясь ощупью отыскать камень или раковину с острыми краями. Это ему удалось, и в тот момент, когда Суткоум уже почти вывернулся из его хватки, Блэкторн наугад метнул камень, целясь в его голову. Попав во что-то, он тотчас сел и попытался рукавом рубахи вытереть залепивший глаза песок.

Когда его зрение немного прояснилось, он увидел, что Суткоум стоит на коленях, покачиваясь и обхватив голову руками. Вскоре, впрочем, француз помотал головой и начал искать около себя нож.

Блэкторн опять бросился на него и попытался свалить наземь, однако шпион отшатнулся, схватил фонарь и с гневным возгласом швырнул прямо в него. Фонарь пролетел у Блэкторна над головой и вдребезги разбился о борт шлюпки. Огонь с шипением взметнулся вверх по влажной древесине.

Тяжело дыша, Блэкторн нанес Суткоуму удар в висок, но в ту же секунду тяжелый кулак со всего размаха врезался ему в челюсть, и он потерял равновесие.

Когда француз прыгнул на него и ударил кулаком в лицо, у Блэкторна все поплыло перед глазами; после второго удара в голове загудело, и сознание начало ускользать от него.

Он был уже на грани беспамятства, когда где-то совсем рядом, быть может, даже внутри его раздался тихий голос Джулии. Кажется, она звала его?.. Да, ей нужна его помощь. Он должен ей помочь, и он поможет! Неожиданно для противника он начал остервенело отбиваться, нанося удар за ударом. Джулия! При мысли о том, что этот человек хотел разлучить его с нею навсегда, Блэкторна обуял гнев.

– Vive l'Empereur! – прозвучал победный выкрик француза.

Возглас этот пробился в сознание Блэкторна через глухую стену боли. Перед его мысленным взором замаячила ненавистная фигура Бонапарта, вольготно живущего на средиземноморском островке в окружении своих шестидесяти пяти слуг, и гнев его превратился в ярость.

– Смерть императору! – хрипло крикнул он французу в лицо.

Неожиданно ему показалось, что он не одинок на этом пустынном берегу: с ним все англичане, жаждущие положить конец торжеству безумца. По его жилам разлилось пьянящее предчувствие победы. Становясь вдруг легким и стремительным, как падающая звезда в ночном небе, он бросился на того, кто был сейчас для него олицетворением зла. Ненависть бурлила в нем. При свете пылающей шлюпки он бил противника сильно и исступленно, в то же время легко отражая все встречные удары, словно предвидя каждый из них заранее. Заметив, что Суткоум нашарил на песке осколок стеклянного фонаря, он с размаха пнул его ногою в запястье, и бесполезный осколок ударился о камни. Блэкторн наступал, шпион пятился от него, отбиваясь все слабее; лицо его было залито кровью.

Наконец медленно, словно в оцепенении, француз осел на песок.

Сжимая окровавленные кулаки, майор выпрямился и неожиданно заметил, что в руке у француза блеснул нож – он все-таки нашел его на песке. Блэкторн легко отскочил в сторону, и рука с оружием, выброшенная вперед, бессильно упала.

Все было кончено. Суткоум лежал на боку и дышал тяжело и неровно. Лицо его было наполовину скрыто в песке, глаза из-под распухших век глядели в ночное небо. Он улыбался. В небе ярко светили звезды, на востоке вставала луна. Распухшие губы шевельнулись и проговорили что-то едва слышно. «Хорошо умереть в такую ночь», – послышалось Блэкторну.

– Умереть сегодня не придется, – сказал он и уже шагнул вперед, чтобы наступить шпиону на запястье и отобрать нож, когда Суткоум неожиданно приподнялся на локтях и загнал острие себе в горло.

Нагнувшись, Блэкторн быстро перевернул его на спину и выхватил нож из раны, но дело было сделано. Французскому агенту оставалось жить не более двух минут.

Глаза умирающего следили за врагом, губы шевелились, но звука не было. Впрочем, майор и так знал, что он хотел сказать. «Vive l'Empereur!» Бонапартисты любили своего императора.

Майор сел на песок и избитыми в кровь пальцами обхватил себя за колени. Жизнь Суткоума кровавой струйкой вытекала из него на влажный песок.