После его ухода Джулия забрала письма и ушла в свою спальню. Сидя в кресле возле дубового резного шкафа, она разворачивала исписанные листки один за другим и прочитывала их при свете свечи. От слов любви, которыми полна была каждая страница, у нее кружилась голова. Ей чудилось, что за окном сейчас не весна, а лето, прошлое лето, а сама она, с письмами Эдварда и стаканом лимонада, сидит в кресле на длинной хатерлейской террасе и читает и перечитывает их без конца.

Вспоминая безысходное отчаяние, владевшее ею прошлым летом, она невольно представляла, как бы могло все обернуться, будь у нее тогда возможность прочесть все то, что Эдвард писал ей о своей любви, о первых контрактах на поставки камня из карьера и о том, что к его следующему месту назначения они поедут уже вдвоем. Он хотел бы служить в Индии, потому что там начиналась военная карьера Веллингтона.

Увы, и у нее и у Эдварда все вышло совсем не так, как виделось. Она стала женой сэра Перрана, ему же предстоит опять участвовать в сражениях, потому что война вернулась в Европу.

Писем оказалось пятнадцать, и в каждом из них было восхищение и любовь к ней, а в последних, кроме того, растущее беспокойство: почему она до сих пор ему не ответила?

Когда Джулия дочитала почти все, послышался негромкий стук в дверь и вслед за ним голос Григсона, который хотел с нею о чем-то поговорить.

– Войдите, – отозвалась она, поднимая глаза. Лицо старого дворецкого показалось ей встревоженным. – Что-нибудь случилось?

– Миледи, – медленно заговорил он. – Я очень надеюсь, что вы не станете судить меня слишком строго, но вышло так, что я слышал ваш последний разговор с сэром Перраном.

Джулия с притворной серьезностью неодобрительно покачала головой.

Дворецкий слегка поклонился.

– Простите мою дерзость, – продолжал он, – но я хотел бы спросить: вы уже решили, куда именно будете переезжать?

– Полагаю, что на первое время подойдет гостиница Грийона, ну а потом я постараюсь подыскать какую-нибудь квартиру до конца сезона.

Брови Григсона удивленно приподнялись, и Джулия догадалась, что он, как и вся прислуга в доме, прекрасно осведомлен о состоянии ее личных финансов.

– Миледи… – начал он. – Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но ведь расходы в таком случае будут немалые… Как вы собираетесь их оплачивать? – Глаза дворецкого смотрели на нее с отеческой заботой.

Джулия улыбнулась.

– Их оплатит моя бедная мама…

Григсон уставился на нее как на умалишенную.

– Как вы сказали, миледи?

Джулия печально улыбнулась.

– Я хочу продать ее кольцо.

– А, понятно. – Старик расплылся в улыбке и, немного потоптавшись на месте, продолжал: – Тогда у меня к вам еще вопрос. Скажите, миледи, может быть… вам понадобятся мои услуги – хотя бы в ближайшие несколько недель?

Он смотрел на нее с такой нескрываемой надеждой, что сердце Джулии невольно исполнилось благодарности.

– О да, Григсон, непременно понадобятся.

Преданный слуга вздохнул с облегчением.

– В таком случае я прослежу, чтобы все ваши вещи были как можно скорее уложены и – если, конечно, вам будет угодно, – договорюсь о комнатах в гостинице.

– Очень даже угодно, Григсон. Я рада, что у меня есть такой друг, как вы. – Когда он уже поклонился, она попросила: – Пожалуйста, пришлите ко мне моих сестер.

– Хорошо, миледи.

После его ухода Джулия какое-то время сидела, прижав письмо Эдварда к губам, потом ее вдруг осенила новая мысль. Положим, она не может ехать в Брюссель, потому что долг велит ей сейчас быть в Лондоне, рядом с сестрами, – но ведь она вполне может попрощаться с Эдвардом до отъезда, увидеться с ним еще раз!.. Он будет целовать ее, и сегодня она уже не будет ему ничего запрещать. Сердце ее часто заколотилось.

Через несколько минут сестры собрались в ее спальне. Первой вошла Элизабет; ее черные волосы были скручены в узел на затылке и украшены белоснежным страусовым пером. За нею появилась Каролина – тоже черноволосая, но причесанная совсем в другом стиле: с ее затылка ниспадали роскошные черные локоны, перевитые лентами и нитками мелкого жемчуга. Последней явилась Аннабелла с толстой косой, уложенной короной вокруг головы. Несколько золотых завитков на лбу придавали ей проказливый вид, который, впрочем, вполне отвечал ее натуре.

Джулия лучезарно улыбнулась всем троим.

– У меня для вас есть новости и весьма важные. Сегодня вечером мой муж вошел в комнату в тот момент, когда я целовалась с майором Блэкторном, и устроил мне сцену. Он обвинил меня в неверности и намерен под этим предлогом увезти нас всех обратно в Бат. Я же считаю, что нам с вами лучше остаться в Лондоне и поселиться пока хотя бы у Грийона, однако мне хотелось бы знать ваше мнение. Может быть, вы хотите вернуться в Бат?

Элизабет вытаращила на нее изумленные голубые глаза.

– Ты целовалась с Блэкторном?! Джулия! Ни за что бы не подумала, что ты на такое способна. Как это безнравственно и как… прекрасно!

– Я люблю его, – просто сказала Джулия. – И, думаю, буду любить всегда. Но – ты не сказала, согласна ли ты ехать в Хатерлей?

– Разумеется, нет! Во всяком случае, не сейчас. Вот только что мы можем сделать?

Не отвечая на вопрос, Джулия обернулась к Каролине.

– Ну а ты что скажешь, Каро? Хочешь вернуться в Бат?

Каролина решительно помотала головой.

– Нет. По правде сказать, я не ожидала, что в Лондоне окажется так интересно. Но… сэр Перран, вероятно, лопался от злости. Ты не боишься, что, когда ты сообщишь ему о своем решении, он разозлится еще сильнее?

– Не боюсь. – Джулия сощурилась. – Уж не знаю, почему, но я вообще его больше не боюсь. У меня не осталось в отношении его никаких чувств, кроме уверенности, что жить с ним я не могу. – Она с улыбкой обернулась к Аннабелле. – А ты, Анни?

– В Бат? Когда я только что поняла, что такое Лондон? – Аннабелла капризно топнула ножкой. – Ну уж нет! Вот только… сможем ли мы платить за гостиницу? Ведь у Грийона, наверное, очень дорого?..

– Да, милые мои сестренки, наши с вами финансы весьма скромные. Я еще не совсем точно представляю, как мы будем бороться за себя дальше, – ну а пока мне придется продать мамино кольцо. Нет-нет, не отговаривайте меня! Я уверена, что мама бы одобрила мое решение. Далее: вы, конечно, понимаете, что сэр Перран не выразит особого восторга по поводу нашего отъезда и постарается с нами расквитаться. Я намерена в самое ближайшее время посоветоваться с леди Тревонанс – думаю, с ее помощью мы как-нибудь с ним справимся. Но теперь я должна рассказать вам еще кое-что… о своем супруге.

Опустив глаза на письма, все еще лежавшие у нее на коленях, она поведала сестрам историю, которая началась прошлым летом и закончилась только что. Дослушав до конца, взволнованные сестры с трех сторон обступили ее кресло.

– Он был недостоин тебя, – сказала Каролина. – Я ведь видела, как ты старалась, делала все, что могла. И если он оказался глух к голосу твоего сердца… Мне жаль его, но теперь ему придется расплачиваться за собственную черствость и бездушие.

После этих слов сестры Джулия вздохнула с невольным облегчением и перешла к делам практическим.

– Думаю, что на вырученные за изумруд деньги мы с вами как-нибудь протянем несколько месяцев, а там… – Не очень хорошо представляя, что «там», она нахмурилась и покачала головой.

– А там, – Элизабет решительно положила руку на ее плечо, – мы что-нибудь придумаем – или мы не дочери леди Делабоул! Неужто мы сами, без помощи такого ничтожного человека, как твой муж, не сможем устроить свое будущее?

Джулия улыбнулась в ответ.

– Спасибо, Элизабет, я всегда считала тебя сильной натурой… и кроме того, ты совершенно права! Но сейчас, коль скоро мы с вами все решили, надо спешить. Чем дольше мы пробудем под этим кровом, тем больше времени предоставим сэру Перрану для всякого рода ухищрений. Если же мы съедем немедленно, то ему гораздо труднее будет предпринять против нас что бы то ни было – разве что с грандиозным скандалом, на который он вряд ли пойдет.

В этот момент на пороге появился Григсон. За плечом у него маячили лица лакеев и служанок, поэтому разговор о будущем пришлось прервать, и весь дом скоро загудел от спешных сборов.

Через час, около одиннадцати вечера, Джулия и ее сестры покинули дом на Гроувенор-сквер.

* * *

Когда сэр Перран, пребывающий после двух бутылок кларета в состоянии приятной легкости, вернулся из клуба, дом встретил его непривычной тишиной. Почему-то дверь ему отпер не Григсон, а лакей, но баронет не обратил на это особого внимания. Сегодня ему удалось выиграть у приезжего молодого дурня целых пять тысяч фунтов, а большего удовольствия, чем обчистить дурака, сэр Перран просто не мог себе представить.

Он поднялся к себе в спальню и мгновенно уснул, как ребенок, получивший желанную игрушку.

* * *

Благополучно разместив сестер в гостинице, Джулия наняла у подъезда первый попавшийся экипаж и поехала на Хаф-Мун-стрит, где квартировал майор Блэкторн. Покачиваясь на обшарпанном сиденье, она скользила рассеянным взглядом по отсветам газовых ламп на каменных плитах тротуара. Серая лондонская дымка – смесь угольного дыма и тумана, ползущего то ли из Темзы, то ли из низких облаков над головой, – растекалась по всем улочкам и скрадывала очертания ночных крыш. В тумане было свое очарование: от него силуэты домов казались странно размытыми, тени загадочно покачивались, а над тротуарами висели призрачные шары света от газовых ламп. Шары висели неподвижно, но стоило мимо проехать какой-нибудь карете или экипажу, как свет в них начинал клубиться и волноваться, как живой.

Джулия вслушивалась в мерное цоканье копыт, и на душе у нее было спокойно и хорошо, словно она только что вернулась домой после долгих скитаний. Смех из окон и из встречных колясок и экипажей неправдоподобно далеко разносился в ночном городе.

Когда она подъехала к дому майора Блэкторна, сам майор в низко надвинутой на глаза шляпе и плаще с многослойной пелериной стоял посреди тротуара и отдавал распоряжения своему денщику. Экипаж остановился совсем рядом с ним, и сердце Джулии забилось сильнее. Но Эдвард, внимание которого было целиком поглощено чемоданами и сундуками, даже не повернул головы на стук колес. В этом не было ничего удивительного: здесь, в Мейфэре, кареты подъезжали и отъезжали почти от всех домов в любое время дня и ночи. Даже когда Джулия уже спустилась с подножки экипажа и расплатилась с возницей, он все еще не замечал ее.

– Нет-нет, это лучше поставь мне в ноги, – говорил он.

Может быть, это все сон? – вдруг подумалось ей. Сердце гулко колотилось у нее в груди, она слышала стук собственных каблучков по каменным плитам и чувствовала влажную прохладу тумана на щеках, однако ощущение сна не проходило.

Когда экипаж отъехал, она не подошла к Эдварду, а осталась стоять на обочине, с интересом разглядывая его длинный плащ, перевязанные лентой черные волосы и сдвинутую на глаза шляпу. Голос его, вероятно, из-за тумана и темноты, звучал мягко и бархатисто, как виолончель. Джулия закрыла глаза и вслушалась.

– Черт бы побрал этот сундук! – воскликнул в этот момент Эдвард. – Из-за него будем ехать, согнувшись в три погибели, как у блохи в заднице! Я же говорил, что надо нанять вторую карету – для багажа!..

Джулия закусила губу. У блохи в заднице! Ей нестерпимо хотелось рассмеяться, но момент был слишком неловкий. Она никогда не слышала от него подобных выражений – но ведь он был солдат. Боже, что он подумает, когда поймет, что она все слышала?

– Эдвард, – негромко позвала она, решив, что пора дать о себе знать.

Обернувшись, он застыл с открытым ртом.

– Джулия! – вымолвил наконец он после долгой паузы. – Ты… здесь? Я уже собрался уезжать. И давно ты здесь стоишь? Боюсь, мне придется просить у тебя прощения… Ой-ой, что я говорил!..

– Плевала я на то, что ты говорил. Слава Богу, что я тебе застала.

Он взял ее за локоть, отвел в сторону и заговорил шепотом.

– Зачем ты приехала?.. Как ты хороша при этом свете! – Он быстро провел пальцем по ее щеке. – Скажи, ничего не случилось? Когда я уходил, дядя был чертовски зол.

В эту минуту Джулия не думала ни о приличиях, ни о собственной репутации. Поэтому, хотя мимо проезжали кареты и слуга Эдварда разглядывал ее с нескрываемым любопытством, она спокойно взяла одетую в перчатку руку Эдварда и поднесла к своей щеке. Потом она привстала на цыпочки, легко поцеловала его в губы и сказала:

– Я должна была проститься с тобой.

Неожиданно ей стало страшно. Видимо, собственные неприятности так ее поглотили, что только теперь, глядя на чемоданы, составленные у подножки дорожной кареты, она вдруг осознала, что он едет в Брюссель не отдыхать, а возвращается к месту службы.

– Скажи, Джулия, что случилось? – настаивал он. – Черт, я так и знал, что надо было тогда догнать его… вернее, тебя! Он что… посмел поднять на тебя руку?

– Нет. – Джулия покачала головой, не отводя взгляда от его встревоженных любящих глаз. – Знаешь, я только сейчас поняла, что ты едешь на войну.

– Все будет хорошо, – твердо сказал он и прижал обе ее руки к своей груди. – Поверь, я никогда без надобности не иду на риск. – Он немного помолчал и, с улыбкой глядя на нее, добавил: – Разве что в очень редких случаях.

Джулия вздохнула.

– Знаю, что это глупо, но я только теперь начинаю понимать, что ты солдат. – На миг сердце тревожно замерло у нее в груди. Наверное, подумала она, так чувствуют себя все офицерские жены, прощаясь со своими мужьями. – Как я могла не понимать этого раньше? – Она медленно покачала головой.

Вместо ответа он наклонился к ней и поцеловал прямо в губы. От его поцелуя Джулии, как и всегда, стало хорошо. Она постаралась отбросить все страхи и насладиться близостью с любимым, тем более что времени для этого у нее, как видно, было в обрез. Они стояли в клубах тумана, прижавшись друг к другу, и Джулия согласилась бы стоять так вечно, но надо было рассказать Эдварду о том, что произошло после ее ухода из дома леди Тревонанс, поэтому она отстранилась от него и заговорила:

– Эдвард, я нашла их, я нашла твои письма. Я для того тогда и торопилась на Гроувенор-сквер, чтобы попасть раньше твоего дяди в его кабинет и разыскать письма, которые он недавно читал. Я нашла их в столе, и это оказались твои письма, те самые, которые ты писал мне прошлым летом. Все это время они были у него. До сих пор не могу поверить!..

– Я знал это, – глухо отозвался Эдвард. – Как только ты обмолвилась о том, что застала его за чтением писем, я сразу понял, что это были за письма.

– Но это же чудовищно! Как можно опуститься до такой низости?.. Эдвард, я хочу сказать тебе еще кое-что. Я… я ушла от него. Мы все, вместе с сестрами, поселились пока у Грийона. Я поняла, что не могу больше быть его женой.

– Джулия! – воскликнул он, крепко обхватив ее обеими руками за талию. – Значит, я могу надеяться?..

– Да, – улыбаясь, прошептала она.

Лицо его озарилось не сдерживаемой уже радостью.

– Родная моя! – Он стиснул ее в объятиях. Она слабо вскрикнула, но его губы зажали ей рот. Ее руки обвились вокруг его шеи, и он начал целовать ее сильно и страстно, отрываясь только затем, чтобы шептать ей слова любви и что с этого дня они будут вместе всегда, всегда…

Впервые за много месяцев Джулия дала волю своему сердцу.

– Я люблю тебя, – страстно шептала она, чувствуя его губы на своих губах, щеках, глазах.

– Мы едем вместе, – шептал он. – Ты должна ехать со мной, Джулия. С сегодняшнего дня мы с тобою будем вместе!..

Слезы на ее ресницах дрогнули и скатились по щекам. В эту минуту у нее не было мужества разуверять его.

– Войдем в дом! – прошептала она. – Пожалуйста!

Эдвард, который уже осушал поцелуями ее лицо, застыл на секунду, словно плохо понимая, где он и что сейчас должен сделать.

– Сколько у нас времени до отплытия? – спросил он своего слугу.

– Час-другой, не больше, – отвечал денщик. – Отлив ждать не будет.

Эдвард напряженно глядел на Джулию, видимо, думая о своем.

– Пойдем, – сказал он наконец и, взяв ее под локоть, направился к крыльцу.

Когда они вошли, Эдвард прежде всего запер дверь, швырнул шляпу на ближайший стул и зажег на столике у входа подсвечник в пять свечей. Комната осветилась мягким желтоватым светом. Он быстро расстегнул свой плащ и, сбросив его с плеч прямо на пол, занялся зеленой бархатной накидкой Джулии.

Некоторое время она молча наблюдала, как он неловко борется с рядом пуговиц, и наконец, рассмеявшись, спросила, удобно ли ему в перчатках. Эдвард тоже рассмеялся, пылко поцеловал ее и стянул лайковые перчатки. После этого дело у него пошло гораздо быстрее. Пока он расстегивал мелкие пуговки, Джулия гладила и целовала его лоб, щеки и губы.

Избавившись от накидки, Эдвард нагнулся и поцеловал ее грудь над вырезом бархатного платья, а она потянула за конец его шелковой ленты, и черные длинные волосы рассыпались по его плечам. Потом она размотала его белый крахмальный шейный платок и безжалостно бросила его на пол.

Эдвард обнял ее за талию и, взяв со столика подсвечник, повел в спальню. Здесь он поставил подсвечник на небольшой письменный стол возле кровати, затворил дверь и стал раздевать Джулию дальше. Вскоре он одолел застежку на ее платье, и оно грудой темно-зеленого бархата упало к ее ногам, но оставалась еще муслиновая нижняя сорочка, чулки с подвязками и бархатные туфельки. Эдвард усадил ее на кровать и, скользнув ладонями вверх по чулку, по очереди развязал обе подвязки. Джулия смотрела на то, как желтоватые блики играют на его черных как смоль волосах, и сердце ее замирало от восторга и наслаждения. Его руки трогали ее, вот они скользнули по ее бедрам вниз, стягивая с ног шелковые чулки. Добравшись до ступней, они стянули чулки вместе с туфельками; теперь на ней не осталось ничего, кроме сорочки.

Вместо того, чтобы встать, Эдвард уткнулся лицом в ее колени и притянул ее к себе. Руки его начали блуждать по ее телу, скользя по всем его изгибам, а рот, то целуя, то покусывая ее через тонкий муслин, двигался вверх к ее груди.

От его близости, от прикосновений и поцелуев Джулию пронзило острое наслаждение.

Поднявшись с пола, Эдвард торопливо снял сюртук и жилет, потом сел на кровать спиной к Джулии и с немалым усилием стянул с себя высокие сапоги. В это время руки Джулии скользнули от ворота его белой рубахи вниз и, словно сами собою, обвились вокруг его талии.

– Джулия, – прошептал он, локтями прижимая ее руки к своему животу, и собственное имя показалось ей легким ветерком в летний день. Она быстро перегнулась через его плечо, и губы их слились в жарком поцелуе. В следующую секунду Эдвард повернулся к ней всем телом и, навалившись на нее, начал целовать ее страстно и глубоко. Она нашла его руки и сжала их изо всей силы.

Привстав, Эдвард прошептал:

– Я люблю тебя. – Его дыхание сбивалось, в серых глазах горела мольба.

– Эдвард! – выдохнула она в волосы, потому что в этот момент он перекатился на спину. Все еще не выпуская его рук, Джулия изогнулась, стараясь устроиться на нем удобнее.

Ей казалось, что они с ним качаются в утлой лодчонке на бурных волнах огромного озера, от этого у нее кружилась голова и в то же время было необъяснимо весело и хорошо.

– В Брюсселе я измучаю тебя своей любовью, – пообещал он.

Чтобы не говорить, что она не едет с ним в Брюссель, она прижалась губами к его губам. Пока что ей хотелось только любить, только принадлежать ему, чтобы потом – как бы ни сложилась их жизнь в последующие месяцы – не жалеть об упущенной возможности.

Пальцы Джулии, скользнувшие под его рубаху, наткнулись на жесткие волоски на его груди. Она безумно хотела его. Она хотела стать частью его, отныне и навеки. Ощутив ее пальцы на своей груди, Эдвард невольно застонал и, выпрямившись, стащил с себя рубашку. Она снова начала ласкать его; ее губы медленно двигались от его щеки к шее и груди.

Их руки, его и ее, скользили по телам друг друга, лаская и изучая. Джулия едва могла дышать. Сколько раз она мечтала об этом, сколько раз просыпалась утром от неутоленного желания, мучившего ее потом весь день!.. Ах, много, много раз.

Эдвард стянул с нее через голову тонкую сорочку и бросил на пол. Потом он снова лег сверху и начал ладонями гладить ее бедра. Вместе с теплотой и тяжестью его тела в сердце Джулии вливалось несравненное ощущение довольства и покоя.

Эдвард оставил ее еще на миг, чтобы снять с себя панталоны и чулки. Потом, подняв Джулия с кровати, он прижал ее к себе и приник губами к ее губам.

Наконец он откинул покрывало, уложил ее на постель, осторожно опустился сверху и слился с нею.

Все мысли покинули Джулию, а сердце взлетело к высотам неведомого прежде блаженства. Размеренные движения Эдварда, казалось, совпадали с биением самой жизни, с вечным ритмом желания и любви. Счастье переполнило Джулию до краев и выкатилось слезами из ее глаз. «Тебе больно?» – спросил Эдвард, осушая ее слезы поцелуями, но ей не было больно, ей было хорошо, и она сказала ему об этом. Его поцелуи сделались горячее, а движения глубже и сильнее. Джулия помнила только, что любит его и что ее любовь невозможно выразить никакими словами. Кажется, она бессознательно царапала ногтями его спину; кровь гудела у нее в голове и разбегалась волнами наслаждения по всему телу.

Эдвард стал двигаться быстрее, и она начала задыхаться. Наслаждение пронзило ее своим острием, и она закричала. Крепко обхватив ее за талию, Эдвард заставлял ее взлетать все выше и выше, пока безумный вихрь не подхватил ее и не подкинул до самых небес. Сиявшая внутри ее белизна вдруг окрасилась в яркий малиновый цвет, потом в фиолетовый, синий и, наконец, в изумрудно-зеленый, цвет неземного довольства и покоя. Да, перед нею расстилался рай со всем его великолепным бесстыдством и девственной чистотой.

Все горести стоили одной этой минуты, подумала она. За такую роскошную, божественную любовь можно было отдать все, что угодно.

Все еще щурясь от ослепительного изумрудно-зеленого света, Джулия покосилась на Эдварда, лежавшего рядом. По тому, как часто и глубоко вздымалась его грудь, она видела, что ему так же хорошо, как ей. Из ее глаз снова выкатились слезы. Она думала о том, что Эдвард Блэкторн навсегда останется ее единственным возлюбленным, ее мужем, как бы упорно ни разводила их жизнь.

Когда его дыхание восстановилось, он сказал:

– Пора в дорогу. Завтра Веллингтон будет ждать меня в Брюсселе, я не могу его подвести. По пути заедем к Грийону, скажем обо всем твоим сестрам, а потом…

Она зажала ему рот рукой.

– Эдвард, я очень, очень тебя люблю, но… – Она помолчала, собираясь с духом. – Я не могу поехать с тобой в Брюссель. Во всяком случае, пока.

Тотчас она почувствовала, как все его тело напряглось.

– Как ты сказала?

– Я не могу ехать с тобой. Я должна сейчас быть со своими сестрами.

Он немного отодвинулся и привстал на локте, чтобы видеть ее глаза. Джулия провела рукой по его щеке.

– Я не могу поехать с тобой в Брюссель. Потом – возможно, но сейчас я просто не имею на это права. Пойми меня. Я должна сначала устроить сестер.

Лицо Эдварда потемнело, он сел. Теперь он смотрел на нее так, будто она только что вонзила в него нож.

– Значит, ты не едешь со мной, – деревянным голосом произнес он. – Ну что ж, все ясно. Да, глупо было рассчитывать на твою преданность. Стало быть, так. – Еще некоторое время он, тяжело дыша, сидел на постели, потом встал и занялся своим туалетом.

Джулия молча следила за ним. Ей нечего было сказать, чтобы смягчить его гнев или облегчить боль. Набросив сюртук на плечи, он вышел в соседнюю комнату. Вскоре оттуда послышались приглушенные ругательства: очевидно, платок не хотел завязываться. Джулия знала, что даже в спокойные минуты не всякий мужчина мог справиться с полосой накрахмаленной материи, а уж Эдварду в его нынешнем состоянии такая задача и вовсе могла оказаться не по плечу.

Эта мысль вызвала бы у нее улыбку, но улыбаться не было сил. Лежа в постели лицом вниз, она уже сейчас тосковала по Эдварду и гадала, простит ли он ее: ведь она опять поставила свой долг выше любви.

Когда он вернулся в спальню и подошел к кровати, она повернулась на спину, чтобы лучше видеть его. Он стоял перед нею уже совершенно одетый, в безукоризненно сшитом плаще. Высокий, красивый. Любимый.

– Мне пора, – холодно сказал он.

Глядя на него почти равнодушно, она задала вопрос, которым, вероятно, надеялась поколебать его уверенность.

– Почему ты покидаешь меня?

По его удивленному лицу Джулия поняла, что вопрос достиг цели.

– Потому что я должен ехать в Брюссель. Меня ждут там.

– Мне ты нужен здесь, – бесстрастно ответила она.

Эдвард слегка прищурился.

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу остаться.

– Если бы любил, смог бы. – Она глядела ему прямо в глаза, словно пытаясь внушить мысль о том, что ее решение остаться в Лондоне не менее обоснованно, чем его отъезд.

– Что за чушь? – вспылил он.

– Отчего же чушь? До сих пор я ни разу не просила тебя остаться, потому что понимала: ты выполняешь свой долг. Но у меня тоже есть долг, ты же не хочешь этого понять.

– Это не одно и то же.

Джулия устало отвела глаза.

– В таком случае, нам, вероятно, нечего обсуждать.

Эдвард долго – как ей показалось, бесконечно долго – стоял около кровати. Даже не глядя на него, она чувствовала исходивший от него гнев.

Когда он заговорил, голос его звучал еще холоднее, чем прежде.

– Оденься, пожалуйста. Я найму тебе экипаж. Я не могу ехать, пока ты здесь. – С этими словами он по-военному развернулся и вышел из комнаты.

Через несколько минут Джулия спустилась с крыльца и ступила на каменные плиты тротуара. Подсаживая ее в карету, Эдвард не поцеловал ее и не выказал никаких признаков сочувствия или теплоты.

Джулия откинула голову на спинку сиденья. Ей не хотелось запоминать Эдварда таким, каким он был с нею в эти последние минуты, поэтому она закрыла глаза и позволила себе снова унестись в ту изумрудно-зеленую высь, которую ей довелось познать сегодня в его объятьях.

Что-то ждет их обоих в будущем? – думала она.

Увидятся ли они снова?

* * *

Сэр Перран проснулся оттого, что солнечный луч упал на его лицо. Лежа в постели и вспоминая в высшей степени удачный вчерашний вечер, он, впервые за много недель, испытывал ничем не омраченное довольство. Довольство сияло в его улыбке и приятно растекалось по всем его членам. Что ж, думал он, и месть может быть сладостной.

Слова Джулии о том, что она якобы уходит от него, он счел пустой угрозой, недостойной даже минутного внимания. Во-первых, идти ей некуда, во-вторых, сейчас для нее важнее всего сохранить хотя бы видимость приличий, в третьих, у нее нет денег.

Он удовлетворенно вздохнул. Да, месть бывает очень сладостной. Сегодня он первым делом нанесет визит принцессе Эстергази и сообщит ей о вчерашних событиях. Принцесса наверняка потребует, чтобы полученные леди Блэкторн приглашения были немедленно отобраны у нее, и, дабы оградить Джулию и сестер от позора, сэру Перрану придется спешно везти их обратно в Бат.

Но самое утонченное наслаждение начнется для него тогда, когда он усадит всех четырех сестер – включая Джулию – в дорожную карету и учтиво осведомится, довольны ли они своим лондонским сезоном. У Аннабеллы тотчас вытянется лицо, Каролина, как всегда, испустит многострадальный вздох, а Элизабет одарит его надменнейшим из своих взглядов.

Через несколько минут, однако, в эти приятные предвкушения начали вплетаться первые нотки беспокойства, взявшегося неведомо откуда. С площади доносился обычный для этого часа шум проезжающих экипажей: лондонские аристократы и приезжие помещики возвращались домой после игры. Словом, тут все было, как всегда.

Сэр Перран прислушался к домашним звукам. Их было немного, гораздо меньше, чем обычно. Голова баронета приподнялась с подушки. Странно. Отчего вдруг в доме так тихо? Вероятно, Джулия рассказала сестрам о случившемся и они притихли в ожидании возмездия?

Что, впрочем, совершенно естественно.

Как бы то ни было, на душе у него стало уже не так празднично, как минуту назад.

Когда в комнату вошел камердинер и вслед за ним лакей, беспокойство сэра Перрана еще больше возросло. Во-первых, подумал он, где Григсон, и во-вторых, зачем в руках у лакея серебряный поднос и что это на нем за подозрительное письмецо?

Сэр Перран перевел взгляд с подноса на лакея.

– Где Григсон? Заболел?

Лакей произвел глотательное движение.

– Нет, сэр Перран. Я его видел недавно, он был как будто в добром здравии.

Во второй раз обращая взгляд на письмо, баронет уже знал, что оно от Джулии. Он взял его в руки. Да, почерк ее. Значит, она все-таки ушла, понял он и вздрогнул, будто ему влепили звонкую пощечину. Как только камердинер подложил подушки ему под спину, он велел обоим слугам удалиться.

Как она могла уйти? – думал он, вертя письмо в руках. Ведь у нее нет денег даже на то, чтобы содержать самое себя – об этом он позаботился заранее.

Сэр Перран глубоко вздохнул и сломал красную восковую печать. Пальцы его дрожали.

«Милейший сэр Перран!

Произошло ужасное событие, настолько ужасное, что Вы попросту можете мне не поверить. Вчера вечером, после того, как Вы уехали в «Уайтс», я собиралась уже лечь спать, когда дом внезапно наводнили крысы. Мы насчитали семь отвратительных тварей наверху и пять внизу, не говоря уже о том, что в мансарде у слуг их оказалось не менее десятка. Естественно, что мы все – то есть я, мои сестры, Григсон и наши личные служанки – вынуждены были немедленно покинуть этот дом. Мы будем жить у Грийона до того времени, пока не подыщем себе что-нибудь более подходящее. Вы можете навестить нас, если пожелаете, но поверьте, что в Ваш дом на Гроувенор-сквер я не вернусь никогда.

Ваша супруга леди Блэкторн».

Сэр Перран перечитал письмо трижды.

Лучшего предлога для отъезда, чем нашествие крыс, трудно было придумать. Это был блестящий маневр: крысы в спальне, безусловно, дают женщине право на то, чтобы покинуть дом своего супруга и поселиться отдельно. При этом все дело было преподнесено с такой легкостью и изяществом, что даже недоброжелатели Джулии, буде таковые найдутся, не удержатся от смешков. Если же он, сэр Перран, хотя бы заикнется о том, что застал свою жену в объятиях своего племянника, то эта попытка очернить ее безупречную репутацию – вкупе с «крысиной» историей – уже к вечеру превратит его в посмешище всего Мейфэра.

Блестяще.

Просто блестяще.

Сэр Перран откинулся на подушки и закрыл глаза. Крысы!.. Кто, черт возьми, мог научить ее таким уловкам? Право, не будь он сам вовлечен во всю эту историю, он бы сейчас искренне восхищался находкой Джулии. Но именно ему – ему, а не кому-то другому – наставили рога, после чего его же оставили в дураках, и, думая об этом, он задыхался от ярости. В течение нескольких минут ярость захлестывала все его существо, и он не противился ей. Потом он стал дышать глубже, и бушующие в нем страсти начали постепенно успокаиваться, потому что с каждым выдохом часть как бы вылетала из его груди. Час спустя он поместил свою обескровленную ярость в некий карман своей души, где отныне ей предстояло храниться и откуда он мог достать ее уже по собственному разумению. Мысли его снова пришли в равновесие. Теперь надо было только думать и ждать.

Получив от камердинера подтверждение того, что сестры Вердель действительно собрали свои вещи и уехали, он отпил из чашки горячий кофе и открыл свежий номер «Морнинг пост». Пока он просматривал газету, мысли его свободно блуждали. Он не искал решения: он ждал, когда оно само найдет его.

Вскоре он понял, как ему следует поступить.

Он начнет свое контрнаступление с того, что наймет работников, которые будут с утра до вечера вылавливать крыс в доме на Гроувенор-сквер. Он накупит крысоловок и будет жаловаться всем подряд на ужасную напасть, угрожавшую его семейному очагу.

Возможно, кто-то будет смеяться над ним тайком, но всякому, кто осмелится хотя бы хмыкнуть в его присутствии, придется за это поплатиться. И, кстати, было бы неплохо, если бы вдруг оказалось, что Европе опять грозит черная чума, – ведь, в сущности, такое вполне возможно.

Баронет рассчитал правильно.

Через неделю чума была у всех на устах, а самые легковерные из жителей столицы уже устраивали у себя в домах крысиные облавы.