Поздно вечером майор Блэкторн, вернувшийся после бала в Монастырскую усадьбу, стоял в своей спальне перед камином. Он уже сбросил кожаные бальные туфли и, в одних чулках, наслаждался приятной прохладой половиц.

Со спинки белого с позолотой стула в стиле ампир свисал синий мундир, тут же на сиденье лежал небрежно скомканный шейный платок. Широкая белая рубаха с открытым воротом была заправлена в белые шелковые бриджи с расстегнутой – для свободы движений – верхней пуговицей. В руках у майора была шпага, которую он поднял перед собой и держал одной рукой за эфес, другой за острие, словно отдавая честь портрету молодого сэра Перрана над камином.

Постояв так некоторое время, он неожиданно вынес одну ногу вперед и сделал выпад, после чего легко отскочил назад, снова шагнул вперед и принялся передвигаться таким манером около камина, вокруг кровати и вдоль громоздкого резного шкафа красного дерева. Он то наносил удары, то уклонялся от невидимого противника; колени его были полусогнуты, движения стремительны, свободная рука для равновесия отставлена в сторону.

Физические упражнения вскоре принесли желаемый результат – после ряда прямых и ложных выпадов и отбивов сердце майора забилось чаще, зато голова прояснилась. В движении он всегда соображал гораздо лучше, чем сидя в удобном кресле: вероятно, от бездействия мозг его постепенно тупел. Кроме того, сегодня, стоило ему опуститься в кресло, как мысли его словно магнитом притягивались к Джулии, к их первой за восемь лет встрече и неожиданно жаркому объятию, к этой ее нелепой затее с замужеством… И чем дольше он сидел, тем настойчивее преследовал его образ Джулии, вытесняя из головы все остальное.

Нет, упражнения со шпагой были все же лучше. Наконец-то он мог сосредоточиться на деле, которое требовало его немедленного внимания.

Он не сказал Джулии всей правды. Он приехал в Бат не только затем, чтобы спустя восемь лет взглянуть на родные края, навестить дядю и обитателей Хатерлея и уладить некие дела в Корнуолле. В данный момент на кровати майора было разложено десятка четыре бумаг самого разного содержания. Он получил их от Веллингтона перед отъездом из Лондона и вот уже несколько дней занимался их изучением, сличая даты и имена.

По возвращении из Бата он снова выложил их на кровать, на сей раз придвинув ближе к себе самые последние, датированные маем или даже июнем. Он пытался нащупать след. Выходило, что кто-то из дядиных ближайших помощников – предатель, точнее говоря, убежденный бонапартист, полный решимости сделать все возможное для восстановления императорского престола в Париже. Маловероятно, что Наполеон долго задержится в ссылке на острове Эльба. Чтобы генерал-триумфатор, царствовавший еще недавно чуть ли не над всей Европой, удовольствовался прозябанием на крошечном островке? Нет. Немыслимо.

Посреди одного из мастерски выполненных выпадов Эдвард вдруг замер, опустил шпагу и затаил дыхание. Шорох, скрип половицы, чьи-то шаги? Повернув голову к двери, он долго напряженно вслушивался, после чего медленно выдохнул воздух.

Тишина.

Однако за дверью все же кто-то был, Эдвард чувствовал это всей кожей. Бесшумно ступая по ковру, он подошел ближе и прислушался. Ни звука. Тогда он подбежал к двери и рывком распахнул ее. Никого, лишь в конце коридора он успел разглядеть чью-то неясную тень.

Эдвард сильнее сжал эфес шпаги, которую все еще держал в руке. Сердце его колотилось. Он ощущал присутствие врага так ясно, словно горячий скакун нес его по широкому полю навстречу французу. Только по ту сторону поля его ждал на сей раз не неприятельский солдат с оружием в руках, а сильный и умный противник, ведущий свою тайную войну среди темных коридоров и чужих бумаг.

Постояв так еще некоторое время, майор Блэкторн вернулся в комнату. Да, все изменилось, подумал он. Полученный по службе приказ перестал быть ординарным распоряжением свыше, которое можно было выполнять с прохладцей, потому что война с французами стала теперь его войной – личной, кровной и беспощадной. Вот только сможет ли он, офицер кавалерии, победить в этой тайной войне?

Несколько прядей выбились из-под черной шелковой ленты, и Эдвард нетерпеливо сдернул ее с волос и бросил на кипу бумаг. Его волосы рассыпались по плечам. Черт возьми, почему выбор Веллингтона пал именно на него? Разве он годится для роли сыщика? Ему стократ проще командовать эскадроном, чем гоняться за какой-то таинственной тенью. И все же он был готов беспрекословно выполнять любое поручение Веллингтона – отныне герцога Веллингтона, – ибо считал его полководцем, не имеющим себе равных во всем мире.

В задумчивости он снова начал передвигаться по комнате, делая выпады и пронзая воображаемого противника насквозь. Шпага со свистом рассекала воздух, ноги в чулках мягко ступали по красному с золотом ковру. Как странно, что все следы ведут именно в Бат, а точнее, в сомерсетскую усадьбу сэра Перрана. Впрочем, загадка вполне объяснима, если принять во внимание обширность дядиных связей. В самом деле, в Англии, да и во всей Европе, не было ни одного мало-мальски значительного предприятия, к которому сэр Перран так или иначе не приложил бы руку. Пожалуй, этот английский баронет понимал в делах больше любого политика и любого, даже самого изворотливого, торговца и умел разместить свои средства так разумно, что в течение жизни сколотил огромное состояние. Только теперь, занявшись делами своего родственника вплотную, Блэкторн узнал, что сэр Перран, оказывается, вложил почти шестьсот тысяч фунтов в одни только ценные бумаги. До сих пор он даже не догадывался о размахах дядиной деятельности.

Блэкторн покосился на устеленное бумагами красное бархатное покрывало, при этом едва не пронзив шпагой кроватный столбик. Да, он уже постепенно начал понимать, откуда взялись несметные богатства сэра Перрана. Баронет создал целую сеть лазутчиков, и вся агентура Веллингтона, увы, не шла с нею ни в какое сравнение. Судя по всему, в дядины руки каким-то образом попадали едва ли не все приказы и донесения, рассылаемые по войсковым частям обширной Британской империи.

Блэкторн на минуту опустил шпагу и перечитал служебную записку, в которой предлагалось нанять алжирских корсаров и с их помощью похитить и убить Наполеона. Поражала как дерзость выдвигаемого в записке плана, так и то, что копия ее, как было доподлинно известно Веллингтону, находилась в распоряжении сэра Перрана.

Задача, поставленная перед майором Блэкторном, была предельно ясна. Он должен был обнаружить французского шпиона, выкачивающего сведения из обширных источников сэра Перрана. Сам баронет был вне подозрений Веллингтона. Однако где-то в непосредственной близости от него, возможно, даже под его кровом, скрывался шпион либо самого Бонапарта, либо кого-то из его ближайших помощников, и этот шпион имел доступ ко всем бумагам сэра Перрана.

Единственной зацепкой, которая хоть как-то могла вывести Блэкторна на след лазутчика, был некий Витвик, отставной пехотный сержант из Корнуолла. Год назад при Талавере сержант потерял руку и с тех пор служил досмотрщиком на таможне, то есть – учитывая, что народ в тех краях привык рассматривать контрабанду как законную статью своего дохода, – выполнял работу в высшей степени неблагодарную. По долгу службы ему довелось задержать близ Фалмута нескольких контрабандистов, у одного из которых оказались при себе бумаги поистине государственной важности.

Пожалуй, в сложившихся обстоятельствах ему следовало завтра же отправиться в Корнуолл, разыскать там сержанта Витвика и допросить как следует задержанного контрабандиста.

Решив так, Эдвард снова взялся за шпагу, но мысли его как-то сами собою обратились к Джулии. Меньше всего ему хотелось уезжать из Бата сейчас, когда лорд Питер мог в любой день сделать ей предложение. Ведь приняв его – Эдвард прекрасно это понимал, – она уже не сможет разорвать помолвку без скандала. А, насколько он мог судить по ее письмам и по ее вчерашнему поведению, она была отнюдь не любительница огорошить общество своим поведением. Нет, ему совсем не хотелось оставлять Джулию в столь неподходящий момент. Однако не подчиниться приказу командира он тоже не мог. Кроме того, у постели умирающего брата Эдвард поклялся себе в том, что, покуда враг не сломлен, борьба с ним будет оставаться главным делом его жизни.

Наконец он швырнул шпагу на кровать, так что она, скользнув по бумагам, едва не проткнула острием одну из подушек. Пот градом катился ему за шиворот. Подойдя к окну, Эдвард отдернул красную бархатную занавеску и потянул оконную раму на себя. Комната тотчас наполнилась влажной свежестью июньской ночи. Господи, уладить бы все это поскорее!..

Он взглянул в звездное ночное небо. Ветерок с холмов колыхал занавеску и охлаждал разгоряченное упражнениями лицо. Спальня Эдварда выходила на лесистые холмы – те самые, по которым он бегал когда-то вместе с братьями, Джулией и ее сестрой Элизабет.

Из открытого окна первого этажа до него донесся дружный хохот – так смеются мужчины, когда им случается проводить вечер без женского облагораживающего влияния. Раз в неделю к сэру Перрану съезжались любители карточных игр и засиживались, как правило, далеко за полночь. Эдвард тоже был приглашен, но отказался, сославшись на усталость: как-никак, он только что приехал из Лондона. Дабы не показаться невежливым, он выразил готовность играть в следующую субботу, и дядя великодушно отпустил его на сегодняшний вечер, с тем, однако, чтобы по возвращении он зашел поздороваться с гостями.

Эдвард сдержал слово. Приехав из Бата, он сразу же заглянул в гостиную и тут, среди игроков, увидел лорда Делабоула. За прошедшие годы наружность отца Джулии так изменилась, что Эдвард с трудом подавил изумленный возглас; в другом окружении он, пожалуй, и вовсе бы его не узнал. Бледное, когда-то благородное лицо было испещрено густой сетью кровеносных сосудов, как у человека чрезмерно пьющего, под глазами лежали темные тени. Только живая улыбка да изящные манеры остались от прежнего лорда Делабоула. Наконец сэр Перран представил своего племянника остальным гостям, и Эдвард смог вернуться в свою спальню, чтобы поупражняться в фехтовании, еще раз перечитать вверенные ему бумаги и постараться не думать о Джулии.

Снизу донесся очередной взрыв хохота. Эдвард вернулся к кровати и принялся раскладывать документы по месяцам и числам.

Лорд Делабоул прибыл домой в три часа утра. На душе у него было скверно. Пока карета ехала от Монастырской усадьбы до Хатерлея, его голова достаточно проветрилась, так что, поднимаясь по широкой лестнице к себе на второй этаж, он уже вполне осознавал случившееся. С усилием, как лошадь, стремящаяся в стойло после долгого утомительного дня, он преодолевал ступеньку за ступенькой и мечтал лишь об одном: упасть в постель и уснуть как можно скорее. К черту сегодняшнюю игру, он хочет видеть во сне Оливию и хоть ненадолго забыть о том, что его карманы набиты долговыми расписками.

Слуга со свечой довел его до дверей спальни и передал лакею, который, сонно тараща глаза, принял у хозяина черный шелковый плащ с цилиндром и изящнейшие перчатки. Все это были весьма дорогостоящие аксессуары, однако лорд Делабоул никак не мог отказаться от привычки одеваться так, как, по его мнению, приличествовало английскому пэру. Большие пальцы на его правой и левой перчатках выкраивались отдельно, дабы малейшая разница в их толщине была должным образом учтена. Кожа на перчатках была так тонка, что могла порваться от любого неосторожного движения.

Даже Сэр Перран отозвался о его перчатках в лестном тоне.

Интересно, мелькнула вдруг нелепая мысль, сколько же пар перчаток у самого баронета?

Пожалуй, в целой Англии не было человека, который бы одевался изысканнее, чем сэр Перран Блэкторн. Разве что знаменитый Хьюгс по прозвищу Ростовщик? Но над Хьюгсом потешалась вся страна, в то время как в облике сэра Перрана не было ничего забавного, скорее наоборот. Когда сэр Перран сидел за картами, глаза его порой вспыхивали сумрачным огнем, как у сокола перед броском на добычу.

Хотя от выпитого бордо, портвейна, мадеры и бренди кровь все еще играла в жилах лорда Делабоула, все же воспоминание о пронзительном взгляде сэра Перрана произвело на него неожиданно леденящее действие. Серые глаза баронета почти не задерживались на ком-то одном, но все время перебегали с одного лица на другое, всматриваясь, нащупывая, пытаясь что-то угадать. Неудивительно, что он был удачлив в картах.

И все же, как ни странно, лорд Делабоул ценил общество своего сомерсетского соседа превыше любого другого. Остроты сэра Перрана, порой весьма двусмысленные, придавали его беседе особый шарм, а за его столом гостей всегда ждали лучшие вина, изысканнейшие закуски и начищенное до ослепительного блеска серебро.

Лорд Делабоул с шумом выдохнул воздух. Стараясь не встречаться глазами с преданным лакеем, которому не платил уже более шести месяцев, он терпеливо ждал, пока с него будет снято все, от шейного платка до корсета.

Хотелось поскорее уснуть, чтобы избавиться от проклятой тяжести в желудке. Лучше всего было бы увидеть во сне жену – еще раз, хотя и не наяву, подержать ее в объятьях… Да, забыть о том дорожном происшествии, из-за которого он лишился другой Оливии, и о шторме, унесшем жизни обоих его сыновей… Лорд Делабоул ненавидел море и полагал, что все его соотечественники чувствуют в душе то же самое, потому что из-за него они испокон веку заперты на своем острове, как овцы в загоне. В самом деле, ни один англичанин не может попасть во Францию, покуда его всего не вывернет наизнанку на какой-нибудь жалкой посудине, плывущей в порт Кале.

Боже, какая каша в голове!.. Мысли виконта беспорядочно перепрыгивали с одного на другое. Конечно, эта мадера, привезенная из самой Индии, чертовски хороша, но зачем было пить ее так много? Последнюю бутылку он, кажется, прикончил в одиночку. Сколько же он сегодня проиграл?.. Он сел на кровать, чтобы лакей мог снять с него чулки. Помнится, он писал какие-то долговые расписки, но сколько и на какие суммы? И значит ли это, что он разорен?

Нет, разумеется, нет. Ведь изумруд еще находится у Джулии, и, стало быть, еще есть надежда.

Едва голова лорда Делабоула коснулась подушки, его сознание начало рассеиваться. Прижав вторую подушку к себе, он вообразил, что ласкает грудь Оливии, и на мгновение в нем шевельнулось желание. Завтра надо будет наведаться к любовнице, подумал он. Никудышная бабенка, но умеет ублажить мужчину и не слишком много берет. Господь свидетель, кроме денег, он мало что может теперь предложить женщине… Нет, лучше спать, спать.

Незаметно лорд Делабоул погрузился в тяжелую дремоту. Ему мерещились море и волны, которые то накрывали его, то снова выталкивали на поверхность. Мечась по постели, он то и дело просыпался, но снова и снова проваливался в тот же кошмар. Когда наконец наваждение отступило и он уснул по-настоящему, ему приснилась Оливия: она звала его на помощь. Потом он увидел сыновей, и они тоже звали его и умоляли спасти. Но он не мог. Он никого не мог спасти, потому что волна накрыла его самого с головой. Он тонул, и отвратительно-соленая морская вода уже заполнила его легкие…

Он проснулся, как от удушья, и еще некоторое время отчаянно хватал воздух ртом. Что это, кажется, он тонул? Нет, это был сон. Слава Богу, что только сон…

Сквозь темно-синие шелковые занавески на окнах уже пробивались первые утренние лучи. Даже этот рассеянный свет показался лорду Делабоулу пыткой, и он зажмурился. Он чувствовал себя омерзительно. Голова раскалывалась, во рту был такой гадкий вкус, будто он всю ночь жевал подушку.

Спустя несколько минут он наконец открыл глаза и уставился в желтый шелковый балдахин над головой. Интересно, много ли виконтов почивало на этой огромной кровати? Надо полагать, все до единого, от самого начала рода: от замысловатой резьбы на ее изголовье просто веяло древностью.

Тяжеловесная дубовая мебель, которой была обставлена просторная спальня хозяина дома, стояла здесь никак не меньше полутора веков. Стены были увешаны великолепными красочными гобеленами, на одном из которых изображались подвиги Вильгельма Завоевателя. По семейному преданию, первый лорд Делабоул состоял с Вильгельмом в близком родстве, однако его потомок, возлежавший сейчас на кровати, считал это вздором.

Мысли его вернулись к собственной жизни и к тому, что он оставит своим дочерям, и тотчас им овладела привычная меланхолия. Последние несколько лет он бился как рыба об лед, пытаясь хоть как-то выправить положение, но увы, чем больше бился, тем больше запутывался в долгах. Еженедельные поездки к сэру Перрану приносили одни убытки. Не будь он столько лет знаком с хозяином Монастырской усадьбы, он, пожалуй, заподозрил бы, что тут не обошлось без шулера. Однако сэр Перран, как и он сам, был человеком чести, и связывать его имя с представлением о мошенничестве или обмане было просто недопустимо.

Нет, дело не в этом. Просто удача почему-то отвернулась от него. Не из-за мадеры ли?..

Конечно, он стал слишком много пить во время игры… Но сейчас ему не хотелось об этом думать.

Лорд Делабоул откинул одеяло, спустил ноги на пол и босиком, в одной ночной рубахе из тонкого льняного полотна, побрел к платяному шкафу. В шкафу он отыскал сюртук, в котором был вчера вечером, и, тщательно обшарив карманы, выудил из них несколько смятых клочков бумаги. Когда он ссуммировал все, что было на них записано, ему чуть не сделалось дурно.

Три тысячи фунтов!

Как он мог брать на себя такие немыслимые обязательства?! Ведь у него и в помине нет этих денег!

Теперь оставалось только одно: как следует нажать на Джулию и хоть силой вырвать у нее изумруд. Он должен, должен продать его! Не только затем, чтобы расплатиться – хотя, разумеется, и о долгах чести нельзя забывать, – но и чтобы было с чем ехать на следующую игру. Тогда уж он наверняка выиграет!.. Слава Богу, что до будущей субботы еще целых восемь дней. Во всяком случае, у него будет достаточно времени, чтобы раздобыть кольцо.

* * *

Джулия сидела за столом в маленькой хатерлейской конторе, расположенной на втором этаже в хозяйственной части дома, далеко от парадных гостиных. Время от времени, когда ее взгляд падал на коротенькую записку от Эдварда, она хмурилась и покусывала нижнюю губу. Дело, вскользь упомянутое им вчера, заставило его нанять с утра пораньше запряженную четверкой почтовую карету и отправиться в Корнуолл. Поэтому он не приедет сегодня в Хатерлей, как обещал, а засвидетельствует свое почтение лорду Делабоулу тотчас по возвращении, то есть, при благоприятном раскладе, не позднее вторника.

Эта записка расстроила Джулию сверх всякой меры. Утром, едва открыв глаза и щурясь на яркие солнечные прямоугольники на половицах, она тотчас вспомнила Эдварда и то, как она неожиданно для себя самой кинулась вчера в его объятья.

Даже сейчас, стоило ей взглянуть на его записку, прислоненную к вазочке со свежими фиалками, сердце снова замирало у нее в груди, совсем как вчера, когда они так бурно обнялись при встрече. В ту блаженную минуту она словно бы вновь обрела частичку самой себя, утраченную много лет назад. Она готова была стоять так сколько угодно, и неизвестно еще, что бы из этого вышло, случись их встреча в менее многолюдном месте. Одно она знала наверняка: она ни за что не отпустила бы его так скоро. Она бы стояла, прижавшись к нему, вечно… Ну, если не вечно, то, во всяком случае, столько, что при одной мысли об этом у нее голова шла кругом.

С закрытыми глазами Джулия откинулась на спинку стула. Ею снова овладело то же восхитительное чувство, что и вчера, – смесь радости, блаженства и глубочайшей нежности. Она даже не предполагала, что обычное объятие может вызвать из тайных глубин души столько чудесных, хотя и неисполнимых желаний. К примеру, сегодня она все утро размышляла о том, каков на вкус поцелуй Эдварда.

Открыв глаза, Джулия в сотый раз запретила себе предаваться подобным мыслям и снова склонилась над толстой учетной книгой. Она со вздохом придвинула к себе расписку за купленные в долг свечи, вписала сумму в соответствующий столбец и отложила перо. Конечно, за последние несколько дней на ее столе накопилось немало счетов, и их следовало привести в порядок, но почему именно сегодня?

Мысли ее опять начали блуждать.

Ах, если бы лорд Питер сумел обнять ее так же горячо, как Эдвард! Она влюбилась бы в него без колебаний. Обернувшись к мутноватому окошку с видом на внутренний дворик, она с тоской оглядела неухоженный огород. Среди густого бурьяна привольно бродили куры. Садовникам некогда было смотреть за огородом: им хватало забот с той частью парка, которая выходила на главный фасад дома; повариха же едва успевала поливать и осушать грядки – смотря по погоде, – так что ни о какой прополке уже не могло быть и речи.

Что скажет лорд Питер при виде всего этого? Догадается ли об их стесненных обстоятельствах, или они ему и без того известны? Может, потому он до сих пор и не делает ей предложения?

Джулию снова охватил страх. Что, если он так и не надумает на ней жениться? Бронзовые часики в ее мозгу затикали отчетливее прежнего: тик-так, тик-так.

Слишком мало времени, она может не успеть.

Нет, она должна успеть, иначе все пропало и для нее самой, и для сестер. Впрочем, довольно об этом, приказала она самой себе. Сейчас ей, как никогда, надо быть мужественной. Она успеет. Обязана успеть.

Усилием воли взяв себя в руки, она склонилась над столом и сосредоточилась на своей работе. Вот уже целый час она ровным, четким почерком вписывала хозяйственные расходы в учетную книгу. Каждая сумма аккуратно вносилась ею в надлежащий столбец, и каждой соответствовала долговая расписка. Расписки складывались отдельно, в алфавитном порядке – по именам кредиторов. Таким образом, Джулии были досконально известны все хозяйственные расходы.

Она уже давно выполняла обязанности хозяйки дома. Прошло уже почти полтора года с тех пор, как миссис Стрелли, бывшая домоправительница лорда Делабоула, скромно отметила свое семидесятилетие и удалилась на покой. Сначала отец велел Джулии подыскать ей замену, когда же она сообщила ему, что они до сих пор не рассчитались с миссис Стрелли за два месяца и что никаких доходов, из которых можно было бы выплачивать жалованье следующей домоправительнице, у них пока не предвидится, он долго бессмысленно смотрел на нее и наконец взревел:

– Что сие значит? – От неожиданности и от его сурового тона Джулия чуть не подскочила на месте. – В жизни не слыхал ничего подобного! В доме уже не на что нанять работницу! Стало быть, мы по наивности преподносим миссис Стрелли прощальные подарки, а она довела хозяйство до такого состояния, что у нас не осталось ни гроша и мы даже не можем взять на ее место другую! Надо было бы напустить на нее своего поверенного, чтобы упек ее в тюрьму за этакие темные делишки, да не хочется марать из-за нее свое доброе имя!..

Его возмущение несказанно поразило тогда Джулию. Какая нелепость – сваливать собственную вину на преданную и честную женщину! Ведь это он, вопреки всем возражениям Джулии, забрал выделенные на хозяйство деньги – он и никто другой! Вероятно, именно в тот день в ее душе погасла последняя надежда.

Обрывки всех этих мыслей и воспоминаний только что пронеслись у Джулии в голове, поэтому, когда отец вошел в контору и потребовал, чтобы она немедленно отдала ему мамино кольцо с изумрудом, она без колебаний ему отказала. Лорд Делабоул наградил ее таким пылающим взглядом, что его зеленые глаза показались чужими на бледном лице с красными прожилками.

– Мама подарила это кольцо мне, чтобы я могла устроить свое будущее, – проговорила Джулия без всякого выражения, потому что ей приходилось произносить эти слова уже не раз. – Вам я его не отдам, и прошу вас больше не возвращаться к этому вопросу. Поверьте, это совершенно бессмысленно, вы лишь причиняете мне ненужную боль.

– К черту, Джулия! – прогремел он, с силой ударяя кулаком по столу. – Как смеешь ты мне перечить?! – От сотрясения из вазочки с фиалками чуть не выплеснулась вода, а сам лорд Делабоул сморщился и потер ушибленную руку. – Я твой отец! Я обязан думать о твоем будущем и о будущем твоих сестер. Мне нужно твое кольцо, чтобы я мог превратить его в деньги и сделать… выгодное вложение, от которого первоначальная сумма утроится. Ты не должна ничего от меня утаивать… тем более какую-то жалкую побрякушку. Черт возьми, дочь, сейчас же отдай мне кольцо! Я настаиваю! Я имею на это право!

Право, равнодушно подумала Джулия, это право утеряно давным-давно. Она уже не досадовала и не мучилась, как прежде, когда он начинал ее донимать, лишь смотрела на него с состраданием.

– Много ли вы вчера проиграли? – с мягкой улыбкой спросила она. – Полагаю, что порядочно, иначе не заговорили бы опять о мамином изумруде. Вы ведь уже два месяца о нем не вспоминали. Что, удача опять отвернулась от вас?

Лорд Делабоул озадаченно открыл рот, но тут же снова его закрыл. Он явно не ожидал от дочери такого спокойствия и тем более такой проницательности.

– Я… – запинаясь, начал он. – Я вовсе не… То есть в известном смысле, конечно, да, но… клянусь, сумма совершенно ничтожная, и она никоим образом не связана с нашим разговором об изумруде. Напротив, речь идет о выгодном деле. Я намерен вложить средства в одно предприятие… в ваших же интересах.

Джулия встала, обошла вокруг заложенного хозяйственными книгами стола и, взяв отца за руку, вывела его из конторы. Пока они шли по длинному коридору, потом спускались по лестнице на первый этаж, лорд Делабоул остывал с каждым шагом.

Скоро они вышли в застекленную галерею, а из нее на каменную террасу перед лужайкой. Ласковое утреннее солнце, видимо, доставляло мало удовольствия лорду Делабоулу: от яркого света он беспомощно щурился. Улыбнувшись столь явным симптомам утреннего недомогания, Джулия отвернулась и стала обозревать окрестности.

Сразу же за обширной выкошенной лужайкой, отделенной от парковых угодий зеленой оградой из тиса, рододендронов и куманики, начинался подъем. Там, в парке, как и много лет назад, паслись лани, и их желтые с белыми пятнами бока просвечивали между деревьями. Взгляд Джулии скользнул выше, к раскидистым букам на склоне холма, и еще выше, к голубому бездонному небу.

Какой прекрасный вид, подумала она. Хорошо, что хоть что-то в Хатерлее еще поддерживается в приличном состоянии. Хотя число слуг в доме было сокращено донельзя и большинство комнат закрыто, хатерлейские сады, лужайки, зеленый лабиринт с западной стороны дома и многочисленные зеленые ограды по-прежнему требовали постоянного ухода и внимания. И, хотя скудных средств, поступавших еще от арендаторов и из карьера, ни на что не хватало, Джулия все же не решалась сократить число садовников, ибо это тотчас уничтожило бы последнюю видимость благополучия и достатка.

Лорд Делабоул болезненно сморщился и прикрыл глаза ладонью.

– Что, очень болит голова? – спросила Джулия.

Он вздохнул.

– Все-таки ты очень похожа на мать. – Он немного расправил плечи. – Я не чтил память Оливии так, как она того заслуживала. Она одна умела наставить меня на верный путь, но я не понимал этого… пока она не покинула нас. Да и о вас, дочерях, разве я заботился как следует? Я пытался, но только-только впереди брезжила какая-то надежда, как тут же – новая неудача в картах… или в делах. Забавно, правда? Будто кто-то нарочно… – Он тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Впрочем, неважно. Оставь мамино кольцо у себя. Возможно, ты сумеешь распорядиться им лучше меня. А теперь скажи, как поживает твой любезный лорд Питер? По-моему, ты его совершенно покорила. Он еще не говорил, когда собирается нанести мне визит?

Он улыбался ей с такой теплотой, что под предательской сеткой лопнувших сосудов Джулия почти угадывала черты человека, которого когда-то полюбила ее мать.

– Нет, папа, еще не говорил, но я пока не теряю надежды.

– Смотри, не проморгай его! Таких, как лорд Питер, надо сразу же прибирать к рукам и держать в ежовых рукавицах. – Он ласково потрепал ее щеку. – Ты заслуживаешь такого мужа – его семьи, связей, его состояния. Ты ведь у меня умница, ты лучшая из моих дочерей. Если он в ближайшее же время не сделает тебе предложения, то – ей-Богу! – он просто олух царя небесного.

Шутка лорда Делабоула не развеселила Джулию. Конечно, его глаза светились сейчас искренней заботой и участием, но неужели, думала она, неужели он не понимает, что только из-за него лорд Питер до сих пор медлит? И что ей теперь делать? Бить его кулаками в грудь и умолять опомниться, пока еще не все потеряно, – или оплакивать горькую участь, которую он, родной отец, так беспечно навлек на себя и своих дочерей? Впрочем, что толку? Увы, он скатился уже слишком низко и теперь может лишь размахивать руками и доказывать с пеной у рта, что он из кожи вон лезет ради блага семьи… Поэтому Джулия просто шагнула к отцу и, обняв его, склонила голову к нему на грудь.

От неожиданности он застыл и долго стоял не шевелясь, потом медленно поднял руки и притянул ее к себе. Очевидно, он изо всех сил сдерживал себя, но не вполне в этом преуспел, потому что на шею Джулии скоро закапали слезы. Лорд Делабоул плакал о том, как жестоко и несправедливо обошлась с ним жизнь.

Пока они стояли так, Джулию не покидала мысль, что больше такого уже не повторится. Она словно бы прощалась с отцом, со всем, чего она ждала от него, но так и не дождалась.

– Я люблю вас, папа, – прошептала она.

– Милая моя доченька, – тихо сказал он, крепче прижимая ее к себе.