Диана вышла из своей спальни, нарядная вышитая сумочка легко покачивалась у запястья. Внезапно она остановилась на пороге так, что шедшая позади Бронвин налетела на нее. Но Диана едва обратила внимание на извинения своей горничной. Ее взгляд был прикован к великолепному наряду сестры – синему платью, отделанному белым газом и жемчугом. Каштановые волосы Джулии были перехвачены красной лентой и собраны на затылке в узел, из которого они рассыпались по плечам каскадом кудрей в греческом стиле. Она надела великолепное ожерелье из сапфиров и бриллиантов, насчитывающее больше двадцати крупных камней. Хотя Диана сочла, что выглядит ее сестра просто сногсшибательно, однако сочетание платья, прически и драгоценностей было абсолютно неприличным для молодой девушки возраста Джулии. Своим видом она обязательно даст пищу злым языкам, если явится сегодня вечером на бал на Кинг-стрит одетая, как подобает скорее замужней женщине, чем юной невесте Эверарда.

Джулия уже надевала перчатки, когда заметила Диану.

– О, ты здесь! – воскликнула она весело. – Я как раз хотела, чтобы ты оценила мой новый наряд. Пока я была вынужденно прикована к постели, я велела Мэри передать мои пожелания мадам Селесте, и, должна сказать, она достигла именно того эффекта, которого я ждала. Скажи мне, разве я не восхитительна?

Она грациозно закружилась, потом сделала легкий реверанс перед зеркалом и снова повернулась к Диане.

Однако слова, которые произнесла в ответ ее сестра, были совершенно не те, которые хотелось услышать Джулии.

– Кто позволил тебе так одеться?

Джулия замерла, потом медленно подняла голову и приняла вид оскорбленной невинности.

– Я помолвлена, Диана, и ты об этом прекрасно знаешь. И мое новое положение позволяет мне носить это или любое другое платье по моему выбору, так же как и мамины драгоценности.

Она снисходительно и зло улыбнулась.

– Конечно, я понимаю, что ты завидуешь…

– Завидую?! – воскликнула Диана. – Как ты можешь так говорить, когда речь идет о твоем совершенно неприличном виде. Я тебе точно могу сказать, что Эверарду это не понравится! Ты ставишь себя под удар. Сними хотя бы эти сапфиры и надень вместо них свой жемчуг. Он очень смягчит общее впечатление от этого… этого наряда!

Она подняла руку и широким жестом обвела платье Джулии.

– Какая же ты старомодная и к тому же скучная. Хотя Эверард должен стать моим мужем, я не вижу нужды выбирать себе платья согласно его вкусам. Я не собираюсь угождать ему, и мне наплевать, что может подумать о моем туалете леди Джерси и другие матроны. Я одеваюсь так исключительно для собственного удовольствия…

– Притворство! – выкрикнула Диана в ответ. – Как твоя сестра, живущая с тобой вместе столько лет, уж я, как никто, знаю твое непомерное тщеславие! Ты наряжаешься для того, чтобы произвести впечатление на множество других глупых тщеславных женщин, которые дефилируют по лондонским гостиным и бальным залам с единственной целью поразить одна другую!

– Как ты смеешь! – воскликнула Джулия, и ее нижняя губа задрожала. – Я всегда знала, что ты коварная и злая, и все, чего ты хочешь, – испортить мне жизнь! Все это из-за Эверарда! Называешь меня тщеславной, а сама даже не можешь быть элементарно вежливой, потому что все, о чем ты думаешь, – это как я недостойна Эверарда и его любви. Что ж, я не недостойна и докажу это, став ему образцовой женой.

– И с чего ты собираешься начать? – воскликнула Диана, с недоверием засмеявшись. Она шагнула к сестре, с силой стиснув свою сумочку.

– Какая чушь! Ты уже солгала один раз Эверарду, и у тебя не хватило ума, смелости и честности, чтобы признаться в этой лжи! Как ты могла так обмануть его, чтобы заставить сделать тебе предложение? Ты это называешь образцовостью?

Диана почувствовала, что ее голос дрожит, и, когда она осознала всю силу своего с трудом сдерживаемого гнева, она в ужасе резко оборвала свою речь. Никогда, ни разу за всю жизнь она не теряла самообладания так, как сейчас. Как она дошла до того, чтобы кричать на сестру в их доме? Что с ней происходит?

– Джулия, – прошептала она виновато, протягивая к ней руку.

Но та была так потрясена Дианиной вспышкой, что стояла, как изваяние, в ее расширенных глазах застыли смятение и страх.

– Я скажу ему, – наконец ответила она испуганным голосом. – Я хотела сказать вчера вечером, но только я была сердита на то, что он… – ее губы снова задрожали, а красивые глаза наполнились слезами. – О, я ненавижу тебя! Ненавижу! – С этими словами она закрыла лицо руками, повернулась и убежала обратно в свою спальню.

Диана прижала свою руку к груди. Она с трудом могла дышать из-за бури чувств, раздиравших ее сердце. Как она могла быть такой резкой и грубой по отношению к сестре, как посмела напасть на нее так жестоко? Она попыталась хоть на секунду облегчить боль внутри легкими круговыми поглаживаниями ладони, затем подняла руку к виску. Зажмурившись, она постаралась избавиться от маленьких огоньков, которые вспыхивали у нее перед глазами. Удивительно, подумала она, что женщины имеют обыкновение жаловаться на ипохондрию, нервы и спазмы. Ее желудок был сейчас в спазме, и у нее не было ни малейшего желания подробно описывать ощущения, которые она испытывала.

Как раз когда она решила вернуться обратно в свою комнату, чтобы там собраться с силами, раздался голос ее отца.

– Диана, – мягко, но настойчиво позвал лорд Кингзбридж снизу из зала.

Он только что появился из своей спальни, одетый в белые атласные бриджи, белые чулки и туфли, его галстук, еще не завязанный, висел поверх шелкового полосатого черно-белого жилета.

– Что произошло между тобой и Джулией? Никогда не бывало, чтобы вы так ссорились в присутствии слуг и с такими… такими неосторожными словами, которые бросали в адрес друг друга! Какая муха тебя укусила? И Джулию тоже! Ей-Богу! Ну ладно, она впадает в истерику при малейшем намеке на хмурый взгляд или критику. Но ты? Диана, я не потерплю такие манеры и такое поведение! Кричать в доме! Ты знаешь, как я всегда полагался на тебя, считая, что ты, как никто, понимаешь, что хорошо и правильно, и умеешь вести себя с достоинством. Я должен сказать, что даже если у тебя были основания для недовольства сестрой, это не дает тебе права кричать на весь дом!

Что-то внутри Дианы задрожало. Слезы подступили к ее глазам, и прежде чем она осознала, что с ней происходит, она выкрикнула:

– Почему только я должна всегда все делать правильно и вести себя так, чтобы ты никогда не разочаровался во мне? В конце концов, папа, ведь это Джулия выиграла главный приз, и вовсе не благодаря примерному поведению!

Потрясенная тем, что снова не смогла справиться с собой, она зажала рот рукой и побежала обратно в свою спальню, рыдая, как Джулия несколькими мгновениями раньше.

Лорд Кингзбридж стоял в гостиной своего прекрасного городского дома на Гросвенор-сквер, ощущая неловкость и смятение от только что произошедшей сцены. Неужели Диана действительно высказала ему упрек? И почему какой-то дьявол обуял всех его домочадцев как раз тогда, когда они должны ехать в Элмак?

Внезапно он почувствовал тяжесть на сердце и ужасную слабость. Он откашлялся и приложил руку к желудку, ощущая неприятное жжение. И почему его дочери выбрали такой неподходящий момент, чтобы вести себя подобным образом? Теперь ему придется воздержаться от третьего бокала красного вина за ужином и скорее всего отказаться от крабов, а делать это ему совсем не хотелось, потому что повар в Элмаке прекрасно готовил блюда из даров моря. В противном случае… Что ж, он не будет думать о том, что случится, если он, не приняв во внимание состояние своего организма, позволит себе отправлять в рот все, что пожелает, в течение долгого светского ужина.

Ему не хотелось стареть. Когда он был молод, он мог выпить две бутылки отличной мадеры и даже не почувствовать, или, по крайней мере, без последствий, как у некоторых его друзей, которые просто не могли пить что-либо крепче пива. Но теперь, терзаясь от подагры и жжения в желудке, он вынужден был тщательно, с каждым годом все больше, подвергать рассмотрению все, что он ел и пил.

Но вовсе не Джулия и Диана были истинной причиной его страданий. Дело было в том, что в Лондон приехала Феб. Сначала он даже ждал ее приезда. Теперь же по непонятным причинам мысль о встрече с ней повергала его в уныние.

В последнее время все не ладилось. Тяжело опустив плечи, он вернулся в свою комнату и снова приступил к сложному делу – завязыванию галстука. Пропади оно все пропадом! И зачем только Бруммель так чертовски усложнил для мужчин выезды в свет в Лондоне? В былые времена он чувствовал себя очень удобно в одежде, которая теперь считалась приемлемой только для больного, – просторном бархатном сюртуке и слегка подкрахмаленном галстуке. Теперь сюртуки должны сидеть, как дамские корсеты, а галстуки затянуты и завязаны так, что он чувствует себя, как ребенок, закутанный дюжиной тряпок заботливой нянькой. И это не говоря уж о том, что воротнички должны быть накрахмалены до твердости стали, и тот, кто желает выглядеть прилично, обязан целый вечер терпеть то, как они острыми углами подпирают ему щеки! Его раздражали все эти требования моды, и особенно сегодня, когда он должен был вновь увидеть Феб после стольких лет.

Мысли о сестре его покойной жены окончательно расстроили его. Он сорвал непокорный галстук со своей шеи и в сердцах швырнул его на пол. Он с удовольствием и потоптал бы его, но побоялся, что его старого слугу хватит апоплексический удар при виде такого несдержанного поведения хозяина. Однако желание такое было. Ему хотелось растоптать хоть что-нибудь!

О Господи, какой черт надоумил Феб явиться в Лондон? Он взял уже седьмой галстук из протянутой руки слуги и сделал глубокий вдох в надежде успокоить себя и справиться с этой сложной задачей. Однако через пять минут его пальцы окончательно запутали накрахмаленную белую ленту, и в нетерпении и расстройстве он сорвал ее и скомкал. Со всей силы он запустил комок в зеркало, и тот, ударившись о зеркальную поверхность и столик, скатился на пол.

Кингзбридж повернулся, бросил полный отчаяния взгляд на своего слугу и взмахом руки отпустил его из комнаты.

– Хорошо, мой господин, – ответил тот с легким поклоном.

Когда он ушел, виконт тяжело сел на кровать и погрузился в свои мысли.

Правда заключалась в том, что он не понимал, почему так расстраивается из-за приезда Феб в Лондон. Он достаточно часто видел ее в Бафе, в ее доме, где она жила одна с тех пор, как он ее помнил. В свои сорок она прекрасно выглядела, а когда он впервые увидел ее – в тот же сезон, когда он сделал предложение Гвендолин, – ей было всего семнадцать.

Опустив голову на руки, он издал тихий стон. Одно воспоминание стремительно выплыло из глубин его памяти. Воспоминание, которое он старательно подавлял, одно из тех, что хранились в тайниках его мозга долгие-долгие годы. Однако, кажется, настал момент, когда он должен извлечь его на поверхность, хотя почему именно сейчас, он не мог сам себе объяснить.

Двадцать три года назад он познакомился с Феб. Он был пленен ее умом, огоньком, вспыхивавшим в ее глазах, когда он молча взглядывал на нее, и она без слов понимала то, что он хотел сказать. Ему нравилось все в теплой дружбе с ней. Ему никогда не приходило в голову называть то, что было между ними, чем-нибудь, кроме прекраснейших платонических отношений. Но в тот вечер, когда он сделал предложение Гвендолин, Феб пришла к нему. Ее лицо сильно разрумянилось. Она вложила свою маленькую ручку в его руку и со слезами на глазах поздравила, желая, чтобы его брак был долгим и счастливым. Он помнил, как держал ее за руку, глядя в ее ясные голубые глаза и чувствуя нежность, сильное влечение, желание – все, что, как он думал, он испытывал к Гвендолин, но только теперь совершенно иначе и гораздо сильнее. С тех пор он старался никогда не думать об этом чувстве и не хотел делать этого сейчас. Все это случилось так быстро, что не успел он и глазом моргнуть, как Гвендолин увела его обсуждать планы будущей свадьбы.

Долгие годы он прятал сам от себя это воспоминание. И теперь он снова попытался было отбросить его, но какой-то голос внутри его говорил, что оно имеет огромную важность.

За долю секунды он вспомнил все. Даже запахи того вечера вернулись к нему. Только что перед этим он обнимал Гвендолин, и пряный аромат ее духов, казалось, все еще окутывал его. Он помнил, что, когда разговаривал с Феб, окно позади него было открыто и легкий ветерок заставлял плясать пламя свечей. Неровные отсветы огня тенями ложились на ее лицо. Ее волосы были прелестно причесаны и не напудрены, что отступало от требований того времени. Как красивы они были – чудесного каштанового оттенка, очень похожего на цвет волос Джулии, только немного темнее. На шее у нее была камея, талия узко затянута, а ножки обуты в расшитые жемчугом туфельки с маленькими каблучками. На ней было бледно-зеленое атласное платье с широкими рукавами, отделанными кружевом. Ее руки были прекрасной формы, ногти отполированы до блеска, а кожа нежная, белая. Но, кроме всех этих подробностей, была еще одна, которую он никогда не забудет, – слезы счастья на ее глазах…

Счастья ли?

Он даже заскрежетал зубами, вспоминая тот вечер. Все эти годы он верил или хотел верить, что она была счастлива его союзом с ее сестрой и поэтому не могла сдержать слезы радости. Однако сейчас он видел ее лицо так ясно, будто приоткрылась дверь в прошлое, и, шагнув в нее, он стоял теперь перед юной Феб в тот далекий вечер. И не было радости в ее тихой улыбке. Он видел ее любящие голубые глаза, такие, какими они были много лет назад, и в них затаилась глубокая печаль.

Печаль. О Боже. На сердце его стало еще тяжелее. Он больше не мог этого вынести, внезапно он понял… и резко вскинул голову, отгоняя от себя видение, отказываясь вспоминать дальше.

Лорд Кингзбридж посмотрел на груду галстуков на полу и несколько раз моргнул. Потом он надавил на висок и потер его легкими круговыми движениями.

Почему помолвка Джулии принесла столько несчастья всем домашним и ему самому?