Исполнив поручение Арсения, маленький носильщик побежал назад, чтобы разыскать Филимона и его приемного отца. Но ему не удалось их найти и он пришел домой в страшном волнении. Только голод и жажда принудили его остаться дома. Во время трапезы, ради успокоения, маленький человечек принялся за свое любимое занятие: стал бить жену. Но две сирийские невольницы Мириам, привлеченные воплями несчастной жертвы, подоспели к ней на помощь и вытолкали его за дверь, предварительно окатив холодной водой.

Однако это не лишило носильщика его обычного самообладания. Подпрыгивая, точно сорока, Евдемон прогуливался по улице в течение нескольких часов подряд и осыпал прохожих остроумными насмешками. Наконец, после долгого ожидания, он увидел Филимона, стремительно бежавшего домой.

– Стой! Ко мне! Твоя звезда еще не закатилась! Она зовет тебя!

– Кто?

– Старуха Мириам. Будь нем, как могила. Мириам хочет тебя видеть и говорить с тобой. Она отвергла предположение Арсения с такой гордостью, что я удивился. Иди, но будь с ней приветлив, ведь она волшебница. Она может остановить движение светил, она повелевает духами третьего неба!

Филимон вместе с Евдемоном поспешил домой. Предостережения Ипатии относительно Мириам теперь не тревожили его. Ведь он искал свою сестру!

– А, ты все-таки вернулся, презренный человек, – воскликнула одна из девушек Мириам, когда хозяин и жилец постучались у наружных дверей квартиры еврейки. – С чего это ты вздумал приводить к нам молодых людей в ночную пору?

– Молчите, девушки! Я привел сюда молодого философа по личному приказанию вашей госпожи.

– Так пусть он подождет в передней; у моей повелительницы теперь другой посетитель.

В это время Мириам с усмешкой выслушивала рассказ молодого загорелого еврея.

– Я знал, мать Израиля, что все зависит от моей быстроты, и потому скакал день и ночь из Остии в Терент. Но так как лошадь моего врага была лучше, то я подкупил врага, и он искалечил ей ногу. На следующий день мне удалось опередить его на целый перегон. Но ночью филистимлянин меня снова настиг. Ему покровительствовали злые духи, и моя душа изнывала от обиды.

– Дальше, дальше!

– Мы были одни, я убил его…

– А потом?

– Из Терента я отплыл на галере, нанятой у морских разбойников. На полпути нас нагнала другая галера. Я узнал в ней александрийское судно, и капитан его сообщил мне, что она направляется в Брундузиум с письмами от Ореста.

– Ну?

– Переговорив с атаманом разбойников, я предложил ему из своих собственных средств двести золотых. Посоветовавшись, пираты решили потопить судно.

– И им это удалось?

– Конечно, иначе меня бы тут не было. Бог передал их в наши руки, и они погибли, как фараон со своим войском.

– Да постигнет такая же участь всех врагов нашего народа! – воскликнула Мириам. – Значит теперь, по твоему мнению, новые вести не могут достичь Александрии раньше десяти дней?

– Совершенно невозможно! Так уверял меня капитан, ибо с юга надвигался ураган.

– Хорошо. Вот возьми эти письма к верховному раввину и передай ему вместе с благословением матери Израиля. Ты оказался достойным сыном своего народа и сойдешь в могилу в глубокой старости, щедро осыпанный почестями.

Еврей повернулся и ушел, считая себя счастливейшим из смертных во всем Египте. После его ухода Филимона тотчас же провели к Мириам.

Старуха лежала на диване, свернувшись, как змея, и то-то записывала что-то на табличках, лежавших у нее на коленях. Возле нее на подушке сверкали великолепные драгоценные камни, которыми она забавлялась, как ребенок игрушками. Вдоль стен стояли шкафы и сундуки, разукрашенные фантастической восточной резьбой; исписанные свитки пергамента громоздились в углу, а с потолка спускалась лампа причудливой формы и тусклыми лучами освещала все предметы.

Старуха заговорила, наконец, резким, пронзительным голосом:

– Что скажешь, мой прекрасный юноша, зачем тебе понадобилась старая гонимая еврейка?

Филимон сообщил ей причину своего посещения. Старуха слушала, не спуская с него пронизывающего взгляда, а затем медленно возразила:

– А что, если ты на самом деле раб?

– Я – раб? Неужели это правда?

– Без сомнения. Арсений сказал правду. Я сама видела, как пятнадцать лет тому назад он купил тебя в Равенне. Одновременно с ним я купила твою сестру. Теперь ей двадцать два года. Ты казался моложе ее года на четыре.

– О, Боже! И ты знаешь мою сестру? Это Пелагия?

– Ты был хорошенький мальчик, – продолжала колдунья, словно не расслышав вопроса юноши. – Я бы сама купила тебя, если бы могла предвидеть, что ты станешь таким красивым и умным. Арсений заплатил за тебя только восемнадцать или двадцать золотых. Я старею и, кажется, начинаю забывать многое. А ведь мне пришлось бы воспитывать тебя за свой счет, да и сестра твоя обошлась очень дорого. Громадные суммы истратила я на нее! Однако она стоит затраченных на нее денег. Это милое создание!

– И ты знаешь, где она? О, скажи мне, скажи! Я готов служить тебе, если ты поможешь мне разыскать ее…

– Вот как! А если я тебя к ней приведу? И если это окажется сама Пелагия, – что тогда? Она теперь богата и счастлива. Можешь ли ты сделать ее еще богаче и счастливее?

– И ты еще спрашиваешь! Я должен, я хочу вырвать ее из того круга, в котором она находится. Спасти от порока, которому она предается!

– А, так вот что, почтеннейший монах! Я ожидала чего-нибудь в этом роде… Я не обещаю тебе, что ты ее увидишь, но и не помешаю свиданию; я не утверждаю, что это Пелагия, но и не отрицаю этого. Знай, теперь ты в моей власти. Не гневайся, красавчик. Я могу выдать тебя Арсении как его раба в любой момент. Мне стоит сказать Оресту одно слово, и ты очутишься в оковах, как беглый невольник.

– Я убегу…

– Убежишь от меня! – Она засмеялась и указала пальцем на терафима. – Если ты скроешься от меня за горами Каф или схоронишь себя на дне океана, по моему велению эти мертвые уста заговорят и откроют мне твое местонахождение а демоны, по одному моему слову, принесут тебя ко мне на своих крыльях. Убежать от меня!.. Слушайся лучше меня, и ты увидишь свою сестру.

Филимон покорился, дрожа от страха. Отуманенный властным взором старухи и ее ужасными словами, невольно внушавшими доверие, юноша прошептал:

– Я буду тебе повиноваться, только… только…

– Только ты еще совсем не мужчина, а по-прежнему монах, так? Мне нужно это знать, прежде чем содействовать твоим планам, мой прекрасный юноша. Монах ты или мужчина?

– Думаю, что я все-таки мужчина.

– Не могу согласиться. Если бы ты был настоящим мужчиной, то давно увивался бы вокруг какой-нибудь языческой женщины, как делают это все.

– Мне? Мне увиваться? Ухаживать?

– Да! Тебе! – повторила Мириам, грубо передразнивая смущенного юношу. – Да, ты должен ухаживать за нею, потому что ты самый красивый мужчина в Александрии, а она – самая тщеславная женщина города. В этом заключается твоя сила и превосходство, и ты можешь вить из нее веревки и заставить ее пасть к твоим ногам. Все это свершится, как только ты откроешь глаза и поймешь, что ты красивый мужчина.

Филимон вспыхнул. Сладостная отрава проникла в его кровь, и томительное, неведомое чувство загорелось огнем в его венах. Мириам видела, какое она произвела на него впечатление.

– Ну, не пугайся новой науки! Скажу тебе по правде, что ты понравился мне с первого мгновения, как только я встретила тебя. Я расспрашивала о тебе своих демонов и они мне дали ответ. Какой ответ! Я тебе сообщу его со временем. Оттого-то бедная, старая, мягкосердечная еврейка начала бросать на ветер свои деньги. Знаешь ли ты, от кого ты получал каждый месяц таинственный золотой?

Филимон оцепенел от изумления, а Мириам разразилась громким хохотом.

– Готова побиться об заклад, – ты считал, что этот золотой является даром прекрасной греческой женщины и ни разу не подумал о бедной, старой еврейке. Не так ли, глупое, тщеславное дитя?

– Неужели это ты? Значит тебе должен я выразить свою признательность за такое редкое великодушие? – пробормотал Филимон.

– Мне вовсе не нужна твоя признательность. Я требую только одного: повиновения. Знай, я всегда могу доказать твой долг и потребовать обратно свои деньги, как только захочу. Но не тревожься, я не буду так жестока по отношению к тебе, не буду потому, что ты и так в моей власти. Я умею расточать свои дары ради счастья молодежи, и, следовательно, тебе нечего страшиться принимать помощь от доброй старой женщины. Итак, ты вчера спас жизнь Оресту.

– Как ты узнала об этом?

– Я? Я все знаю. Теперь ты должен поступить на службу к Оресту. Что такое? Тебе это как будто неприятно? Разве ты не знаешь, что он к тебе расположен? Он сделает тебя своим секретарем, а со временем, если ты сумеешь воспользоваться своим счастьем, ты сможешь занять даже более высокий пост.

Пораженный, Филимон, наконец, вымолвил:

– Быть слугой этого человека! Зачем мне почести, которыми он может меня осыпать? Зачем ты меня так терзаешь? У меня только одно желание: увидеть свою сестру!

– Ты гораздо скорее найдешь сестру, если будешь служить при дворе в качестве высокопоставленного сановника. Что возможно для сановника, то недостижимо для монаха. Но я тебе не верю. Это не твое единственное желание. А разве тебе не хотелось бы видеть прекрасную Ипатию?

– Мне? Как же мне ее не видеть? Ведь я ее ученик!

– Ну, недолго еще будут у нее ученики, дитя мое. Если в будущем ты пожелаешь упиваться ее мудростью, – Да послужит она тебе на пользу, – то тебе придется пристроиться поближе к дворцу Ореста. Ага, ты удивлен… поражен. Теперь мне удалось, кажется, убедить тебя. Возьми-ка эти письма; завтра утром ступай во дворец Ореста и спроси его секретаря, халдея Езана. Заяви смело, что принес важные государственные вести и следуй за своей звездой, намного лучезарнее, чем ты предполагаешь. Ступай! Повинуйся мне, или ты никогда не увидишь своей сестры.

Филимон чувствовал себя связанным по рукам и ногам. «Но, кто знает, – думал он, – может быть, эта старая женщина действительно сделает для меня многое». Он взял письма и удалился в свою каморку.

– И ты полагаешь, что получишь ее, свою сестру! – со злобным смехом прошептала Мириам вслед ушедшему юноше. – Нет, почтеннейший монах! Пусть она лучше умрет! Иди только следом за моей приманкой! Теперь ты в моей власти, да и Орест попал в мои руки… Завтра, я думаю, надо покончить дело с новым займом. Правда, я ни гроша не получу обратно, но власть… Вот что важно! Подождем, пока Орест сделается императором на юге, а он будет им, хотя бы мне пришлось заложить все драгоценности Рафаэля. Он женится на гречанке – это тоже несомненно. Она его ненавидит. Тем лучше, тем действительнее моя месть! Она любит монаха, это я прочла в ее глазах еще тогда, в саду. Тем лучше для меня! Филимон добровольно последует по пятам Ореста, чтобы оставаться возле нее, жалкий безумец! Он будет секретарем или камердинером. На это, как и на все прочее, у него хватит разума. Таким образом, Орест и Филимон изобразят из себя клещи, которыми я извлеку из этой греческой Иезавели все, что мне нужно. И тогда, тогда – черный агат!

При этих словах Мириам сняла с груди сломанный талисман, совершенно сходный с тем, которого она так страстно добивалась. Она долго смотрела на него, целовала, орошала слезами, обращалась к нему с речью и, прижимая к груди, как мать ребенка, бормотала отрывки старинных колыбельных песен. Постепенно злобное выражение ее лица сменилось возвышенным.

Мириам не подозревала, что в это самое время в частном покое Кирилла находился загорелый, грубоватый монах, которому в знак особого благоволения было разрешено осушить кубок доброго вина в присутствии самого патриарха и Арсения, с жадностью внимавших следующему рассказу.

– Узнав, что евреи наняли судно пиратов, я отправился к капитану и упросил его дать мне место гребца. Из всего услышанного я заключил, что евреи спешат доставить в Александрию весть о поражении Гераклиана. Я чуть не умер, так мне было нехорошо: тошнота, головная боль… Я не мог ничего есть. Но я не унывал, поддерживаемый мыслью, что тружусь и страдаю ради великой христианской церкви!

– А. какой награды требуешь ты за исправную службу? – спросил Кирилл.

– С меня вполне достаточно сознания, что я действительно был полезен. Но если святой патриарх хочет наградить меня свыше моих заслуг, то старая христианка, мать моя во плоти…

– Хорошо, хорошо. Приходи завтра и приведи ее с собой, я позабочусь о ней. Может быть, я тебя сделаю со временем городским дьяконом, когда Петр получит повышение.

Монах поцеловал руку архипастыря и удалился. С сияющим от радости лицом Кирилл повернулся к Арсению.

– Итак, мы победили язычников! – весело воскликнул он, а затем, переходя к обычному сдержанному тону духовного лица, медленно добавил:

– Как посоветуешь ты, отец мой, воспользоваться преимуществом, дарованным нам милостью Всевышнего?

Арсений молчал.

– Я почти уже решил, – продолжал Кирилл, – огласить эту новость сегодня вечером, во время проповеди.

Арсений покачал головой.

– Почему же нет? Почему же нет? – горячо заметил Кирилл.

– Лучше подождать, пока это не разгласится иным путем. Сокрытое знание – все равно, что нерастраченные силы. Пусть Орест сам себя погубит, если он действительно затевает восстание. Ты заговоришь потом, когда захочешь разрушить его вавилонскую башню.

– Ты думаешь, он еще не знает о поражении Гераклиана?

– Если он и знает, то, без сомнения, будет скрывать эту весть от народа.

– Прекрасно! Существование христианской церкви в Александрии зависит от этой борьбы, и необходима крайняя осмотрительность. Какое счастье, что я пользуюсь твоими советами!

После бессонной ночи и освежающего купания в общественных банях Филимон отправился во дворец наместника чтобы исполнить данное поручение.

Орест, удивлявший за последнее время все александрийское общество своей необычайной деловитостью, был уже в соседней с дворцом базилике. Юношу проводил туда один из телохранителей и оставил его посреди огромной комнаты, которая была роскошно украшена фресками и разноцветным мрамором.

Миновав толпу озабоченных просителей и истцов Филимон направился в противоположный конец зала, где стоял пустой трон наместника. Пройдя еще два покоя, он очутился в боковой комнате, где увидел дородного халдейского евнуха с бледным лицом и маленькими свиными глазками. Писарь взял письмо из рук Филимона, развернул его с торжественной медлительностью, но затем, почти подпрыгнув от удивления, кинулся прочь из комнаты, оставив юношу в совершенном недоумении. Писарь вернулся через полчаса крайне оживленный и радостный.

– Юноша, твоя звезда восходит! Ты счастливый вестник радостных событий. Высокородный префект хочет тебя видеть!

Евнух и Филимон вместе вышли из комнаты. В другом покое, двери которого охранялись вооруженной стражей, тревожно расхаживал Орест. Он был сильно возбужден; на лице его еще виднелись следы ночного кутежа, и он часто прихлебывал какой-то напиток из стоявшего на столе кубка.

– А-а, не кто иной, как мой спаситель! Юноша, я хочу осчастливить тебя. Мириам говорит, что ты хочешь поступить ко мне на службу.

Не зная, как ответить, Филимон молча поклонился.

– А-а, недурно кланяешься, только не по-придворному. Но ты, секретарь, скоро обучишь его, не правда ли? Ну, теперь за дела. Подай мне приказы для подписей и проставления печати. Начальнику гарнизона…

– Вот он, высокородный префект!

– Начальнику хлебного рынка. Сколько судов с пшеницей велел ты разгрузить?

– Два, мой повелитель.

– Хорошо. Теперь приказы тюремщикам по поводу гладиаторов.

– Здесь, высокородный префект!

– Письмо Ипатии. Нет, мою возлюбленную невесту я удостою личным посещением. Клянусь жизнью, слишком много работы для человека с отчаянной головной болью!

«Моя возлюбленная невеста!» Эти слова поразили Филимона, Но в это мгновение наместник произнес другое, еще более дорогое для юноши имя.

– А теперь относительно Пелагии. Мы все-таки можем попытаться…

– Боюсь, что высокородный префект оскорбит гота…

– Да будет проклят этот гот! Я предоставляю ему свободу выбора между всеми красавицами Александрии и сделаю его наместником Пентаполиса, если ему это желательно. Публика жаждет зрелищ, а никто, кроме Пелагии, не может танцевать Венеру Анадиомену!

Вся кровь Филимона хлынула к его голове. Он едва владел собой от охватившего его отвращения и стыда.

– Народ обезумеет от восторга, когда опять увидит ее на подмостках. Эти твари и не догадываются, что я заботился о них, хотя был пьян, как Силен.

– Высокородный префект живет лишь для блага своих рабов!

– Слушай, юноша! Это письмо нужно доставить Пелагии. Что? Почему ты не берешь послания из моих рук?

– Пелагии? – пробормотал юноша. – Она будет выступать в театре? Публично? Будет изображать Венеру Анадиомену?

– Да, что это!? Кажется, ты оглох! Верно, ты тоже был пьян прошлую ночь?

– Она моя сестра…

– Ну, так что же из этого? Впрочем, я не верю тебе, мужик!..– Мгновенно сообразив в чем дело, Орест позвал телохранителей.

Дверь растворилась и появилась стража.

– Этот парень хочет изображать из себя шута. Сделайте его безвредным на несколько дней, но не причиняйте ему зла. Вчера он спас мне жизнь в то время, когда все вы, негодяи, разбежались.

Солдаты молча окружили юношу и повели его к себе в караульную службу. Тут они стали осыпать его насмешками и издеваться, желая отомстить за его вчерашнюю отвагу. Надев на Филимона тяжелые оковы, солдаты отвели пленника в тюрьму и наглухо заперли двери. Несчастный юноша остался один.