– Какой ответ дал он тебе, отец? – спросила Ипатия, когда Теон возвратился в комнату дочери, исполнив ее поручение и вручив Филимону злосчастное письмо.

– Невежа! Он разорвал твою записку на клочки и убежал, не говоря ни слова.

– Так… значит, он покинул нас в несчастии, вместе с остальными. Но у нас остались по крайней мере драгоценности.

– Пояс? Отошли его обратно. Мы не можем себя унизить настолько, чтобы принять вознаграждение за невыполненное дело.

– Но, дитя мое, нам предложили его добровольно. Он упрашивал меня сохранить эту драгоценность и… и, говоря по правде, я был вынужден взять эту вещь. Ты можешь быть уверена, что после сегодняшних событий все кредиторы потребуют оплаты.

– Так пусть они возьмут наш дом со всем, что в нём есть, пусть продадут нас в рабство. Пусть все пропадет, нам важно лишь сохранить добродетель.

– Продать нас в рабство? Ты с ума сошла!

– Не совсем еще, отец мой, – возразила Ипатия с грустной усмешкой. – Подумай, разве мы стали бы хуже, превратившись в рабов? Рафаэль Эбен-Эзра сказал мне, что следует моей теории, избирая долю бездомного нищего. И ты думаешь, что я не решусь на то же самое, когда наступит минута безысходной нужды? Пусть свершится то, что суждено быть… Ипатия не может более противостоять давлению христиан.

– Разве в тебе угасли уже все надежды, дочь моя? Я не думал, что ты так легко лишишься мужества. Могла ли эта ничтожная случайность разрушить твои могучие замыслы? Орест нам предан. Он приказал своей страже охранять наш дом, пока мы будем считать это необходимым.

– Так отошли солдат. Я ни в чем не виновата и не боюсь наказания.

– Ты не знаешь, каково безумие разнузданной черни. Уже и сейчас твое имя выкрикивают на улицах вместе с именем Пелагии.

Ипатия вздрогнула от негодования.

– Я это заслужила! Я продала себя и обрекла на ложь и позор. Я покорилась пошлому обманщику и унизилась до участия в его интригах! Отец, не упоминай больше его имени! Я жестоко наказана за то, что хотела соединить свою судьбу с нечистым, кровожадным человеком. Для Ипатии, отец мой, политики больше не существует. Я отказываюсь от поучений и лекций и не буду больше расточать перлы божественной мудрости перед свиньями. Я грешна в том, что раскрыла черни тайны бессмертных. Пусть люди толпы следуют своей природе. А я-то, безумная, воображала, что мои лекции, мои внушения вознесут их за пределы, назначенные им богами!

– Так ты прекращаешь лекции? Знаешь ли ты, что в таком случае мы окончательно разоримся?

– Это неизбежно. От Ореста нечего ждать помощи. Отец, мой, я хорошо изучила этого человека и знаю, что он завтра же выдаст нас христианам с головой, если его жалкая жизнь или его положение подвергнутся опасности.

– Боюсь, что ты права! – произнес старик, в отчаянии ломая руки. – Что будет с нами, с тобой, дитя мое? Что случится со старым звездочетом – неважно. Ему все равно, когда умереть – сегодня или завтра. Но ты, ты! Убежим… Даже без их драгоценностей, от которых ты отказываешься, У нас хватит денег, чтобы добраться до Афин, а там, у Плутарха, мы будем в безопасности. Не только он, но и весь город с радостью встретит тебя, и ты станешь властвовать в Афинах, как ты властвовала в Александрии.

– Нет, отец. Свои познания я сохраню при себе. С сегодняшнего дня Ипатия останется наедине с бессмертными бегами.

– Неужели ты хочешь меня покинуть? – закричал испуганно старик.

– Ни за что на свете! – ответила она, прижимаясь к его груди.

– Значит, ты согласна бежать?

– Только не сегодня. Пока опасность не миновала, спасаться нечестно! Мы должны оставаться на своем месте до последней минуты, даже в том случае, если не решимся умереть как герои. Завтра в последний раз я отправлюсь в аудиторию, в мой любимый музей, чтобы проститься с учениками. Я должна сказать им, что покидаю их из уважения к философии и к самой себе, так как они недостойны моей жертвы.

– Я пойду с тобой.

– Нет, я пойду одна. Ты можешь подвергнуться опасности там, где для меня ее не существует. Ведь я только женщина, и при всей своей дикости толпа не осмелится причинить мне зла!

Старик грустно покачал головой.

– Посмотри на меня, – с улыбкой проговорила Ипатия, положив ему руки на плечи и заглядывая в его глаза, – ты мне часто говорил, что я хороша, а ведь красота способна укротить даже льва. Неужели ты не веришь, что это лицо может обезоружить любого монаха?

Она засмеялась. Старик забыл свой страх, поцеловал дочь и поспешил распорядиться насчет еды для стражи, которую он решил держать в своем доме как можно дольше.

А затем заперся в библиотеке и попытался заглушить свою тревогу астрономической задачей, над решением которой он бился целый день.

Ипатия неподвижно сидела в своей комнате. Мучительная гнетущая боль переполняла ее существо, и слезы стояли в глазах. Улыбками она прогнала страхи отца, но со своей собственной тревогой не могла справиться.

С поразительной ясностью сознавала она, что в ее жизни наступил перелом. Мир может возродиться, но она не доживет до этого, и если культ богов будет когда-либо восстановлен, то уже не ею…

«Зевс, отец богов и людей» – эти слова звучали утешением и надеждой, но была ли в них правда? Не сотворили ли люди своих богов по собственному подобию, внушив человечеству благоговейное почитание выдуманных ими светлых призраков? Вероятно, так оно и было. Но если боги существуют, то познание их – наивысшее блаженство для людей. Не говорил ли Плотин о бесстрастном восторге, когда душа возносится над жизнью, мыслями и разумом, сливаясь с абсолютным Единым? Шесть раз в продолжение шестидесяти лет воспарил Плотин на высоты мистического единения и понял, что он – часть Божества; Порфирий тоже удостоился один раз этой неизреченной славы. Ипатии же, несмотря на многократные попытки, еще ни разу не удалось ясно увидеть высшее существо.

И вот теперь, в удручающем сознании своей немощи, девушка решила проникнуть в небесные сферы. Быть может, теперь, в эти скорбные минуты, какое-либо Божество прольет на нее луч небесного света?.. Не сжалится ли Афина?.. А если не она, то какое-либо другое высшее существо – ангел или демон?..

Ипатия смиренно сняла все свои драгоценности и верхнее платье. Затем обнажила грудь и ноги, распустила золотистые волосы и прилегла на кушетку, скрестив руки и устремив к небу вдохновенный взор.

Так прошло несколько часов. Глаза Ипатии постепенно смыкались, но грудь стала подыматься быстрее и дыхание участилось.

Мгновениями девушке казалось, что она очутилась на дне пропасти, не ощущала собственных членов, не слышала собственного дыхания. Ее окружал светлый, мерцающий туман, бесконечная паутина, сплетенная из неисчислимых блестящих нитей, соединявшихся между собой, а затем разделявшихся и исчезавших. Она даже не знала, оставалась ли душа в ее теле или покинула его.

Паутина пропала, осталась только светлая бездна. Она упивалась светом и носилась в нем, как пылинка среди полуденных лучей. Но ее воля не ослабевала.

В бесконечной дали, среди беспредельного простора обозначилось темное пятнышко. Оно росло и приближалось. То был темный шар, опоясанный радужным кольцом. Что бы это могло быть? Она не дерзала надеяться. Все ближе, ближе… вот он коснулся ее. Центр его сверкнул, всколыхнулся и принял более определенные очертания… лица? рога? Нет – Пелагии!

Она выглядела прекрасной и скорбной и внушала невольное благоговение. Ипатия была не в силах далее выносить такую пытку и вскочила с криком ужаса!

Так вот ответ богов! Призрак женщины, которую она презрела и оттолкнула.

– Нет, это не их ответ! Мне его подсказала собственная душа!

Ипатия горько улыбнулась и в полном изнеможении снова бросилась на ложе, охватив голову руками.

Наконец она приподнялась и, не заплетая распущенных волос, тихо заговорила, устремив неподвижный взгляд в одну точку:

– О, хотя бы какое-нибудь знамение! Нет, миновал золотой век, воспетый поэтами, когда боги братались с людьми и сражались рядом с ними. Я сойду с ума, если перестану верить в обитателей незримого мира. О, хотя бы знамение, одно только знамение!

Расстроенная и смущенная, прошла Ипатия в «комнату богов», где хранилась коллекция старинных изваяний, на которые она смотрела скорее как на памятники искусства, чем как на принадлежности культа. В одном углу комнаты стояла Паллада, в полном вооружении, с копьем и шлемом, – чудесный образец афинской скульптуры, который она приобрела у купцов после разграбления готами Афин.

Долго и страстно смотрела Ипатия на изображение своей излюбленной богини – идеала, которому она в течении многих лет стремилась подражать. И вдруг… Что это, не мечта ли? Или просто игра света? Неужели богиня улыбнулась ей?

Нет, уста Паллады были по-прежнему плотно сжаты. Если чудо и свершилось, то оно миновало. Но вот опять…

Ипатии показалось, что змеи на голове Медузы, изображенной на щите богини, извиваются и пожирают ее своими каменными глазами, желая поразить ее ужасом и превратить в камень.

Но нет, и это видение скрылось! Девушка снова посмотрела в лицо Паллады, но камень оставался холодным и безмолвным. Ипатия опустилась на колени, охватила руками мраморное изваяние богини и стала шептать в полубезумном отчаянии:

– Афина! Паллада! Боготворимая! Вечная девственница! Внемли мне, Афина! Сжалься надо мной! Заговори, хотя бы для того, чтобы проклясть меня! Я знаю, что ты вездесуща и пронизываешь все живое. Но мне известно, что ты полюбила этот образ, который воплощает твое дивное величие! Я знаю, что ты говорила тем, кто… Да разве я что-нибудь знаю? Ничего! Ничего! Ничего!

Ипатия встрепенулась, услыхав тихий шорох. Она обернулась и увидела позади себя старую Мириам.

– Взывай погромче! – сказала колдунья с угрюмой злобой. – Взывай погромче, – она ведь богиня! Наверное, теперь она беседует с кем-нибудь, или терзает кого-нибудь, или пустилась странствовать. А может быть, она состарилась, – это ведь наша общая судьба, – и теперь, по лени или из упрямства, не хочет шевельнуть пальцем. Как? Твоя непослушная кукла не желает с тобой говорить, не открывает глаз, быть может, заржавели пружины? Ну хорошо, мы найдем тебе другую игрушку, если хочешь!

– Прочь! Как осмелилась ты войти сюда, колдунья? – закричала Ипатия, быстро приподнимаясь.

Но старуха спокойно продолжала:

– Почему ты не попытаешь счастья вон у того молодого красавца? – и она указала на статую Аполлона. – Как его зовут? Старые девы, взывающие к нему, всегда сварливы и завистливы. Он все с большей благосклонностью взглядывает на твое прелестное лицо. Попытай счастья с этим юношей! Может быть, ты робеешь? В таком случае тебе пригодится старая еврейка.

Последние слова были произнесены так многозначительно, что Ипатия, при всем своем неприятии Мириам, потребовала объяснений.

Старуха ответила не сразу. Она устремила на Ипатию пристальный взгляд, и девушка растерялась. В жгучих глазах старухи читались и сознание собственного могущества и глубокое понимание, и злобное упорство. Наконец Мириам заговорила:

– Старая колдунья может вызвать для тебя прекрасного Аполлона с юношеским пухом на подбородке. Он придет! Он придет! Я ручаюсь, что он явится и даже не заставит себя ждать, стоит только старой Мириам поманить его пальцем.

– Это тебе, еврейка, будет повиноваться Аполлон, Бог света?

– Мне? – воскликнула старуха. – А кто ты, вопрошающая меня? Что такое ваши боги, герои и демоны? Вы новорожденные дети в сравнении с нами. Вы были толпой полунагих дикарей и спорили из-за обладания Троей, когда Соломон, окруженный великолепием, какого не видывал ни Рим, ни Константинополь, заклинал именем вездесущего демонов и духов, ангелов и архангелов и все силы, земные и небесные. Мы – родоначальники магии, мы владеем сокровенными тайнами вселенной. Подойди сюда, греческий ребенок, и помни: вы всегда останетесь детьми, которые хватаются за всякую новую игрушку, чтобы бросить ее на следующий день. Приблизься к источнику твоего жалкого знания. Назови, кого ты хочешь увидеть, и я исполню твое желание!

Старуха угадала произведенное на Ипатию впечатление и продолжала, не ожидая возражений:

– Какой же способ ты предпочитаешь? Вызвать его образ при помощи стекла, воды или лунного света на стене и решете? Не прибегнуть ли к луне и звездам? А может быть воспользоваться необъяснимым именем на печати Соломона, которым только мы одни из всех народов земли владеем в совершенстве? Нет, мне жаль пускать в ход такую силу ради язычницы. Но это можно сделать и при помощи священных облаток. Взгляни! Вот они, волшебные средства! Не принимай сегодня никакой пищи и глотай по одной облатке каждые три часа, а ночью приходи ко мне, в дом твоего прислужника, Евдемона, и захвати с собой черный агат. Ты увидишь то, к чему стремишься, если только тебе не изменит мужество.

Ипатия нерешительно взяла облатки.

– Что это такое?

– И ты решилась толковать Гомера? Не ты ли еще неявно так красноречиво распространялась о непенте, которой Елена угостила героев, чтобы они смелее предавались радостям любви? А вот это и есть непента. Возьми и попробуй: тогда ты убедишься, что можешь не только беседовать о Елене, но и подражать ей. Поверь, я лучше тебя понимаю Гомера.

– Я не могу тебе довериться. Докажи мне свое могущество на каком-нибудь примере.

– Примере? Стань на колени, обратив лицо к северу, Ты слишком высока для бедной сгорбленной старухи.

– Я? Я никогда не становилась на колени ни перед одним смертным существом!

– Ну, так вообрази, что склоняешься перед каким-нибудь прекрасным идолом, а на колени стать тебе необходимо!

Зачарованная жгучим взором старухи, Ипатия опустилась на колени.

– Есть ли в тебе вера и желание? Готова ли ты покориться и повиноваться? Своенравие и гордость ничего не понимают и не видят. Пока ты не отречешься от своего «я» к тебе не могут приблизиться ни Бог, ни дьявол! Подчиняешься ли ты?

– Да, подчиняюсь! – воскликнула Ипатия. Постепенно глаза ее стали смыкаться под чарующим взором старухи, телом овладело изнеможение.

Еврейка достала кристалл, спрятанный на груди, и приложила его острие к груди Ипатии. Холодная дрожь пробежала по телу девушки. Колдунья стала совершать какие-то таинственные движения руками над головой Ипатии.

Потом костлявыми пальцами она коснулась ее лба и веки Ипатии отяжелели; она пыталась приподнять их, но они мгновенно закрывались под упорно устремленными на нее жгучими взорами старухи. Наконец девушка лишилась сознания.

Очнувшись через несколько мгновений, Ипатия увидела, что она находится в противоположном конце комнаты и стоит на коленях с распущенными волосами. Платье ее в беспорядке, а руки сжимают какой-то холодный предмет. Что это? Ноги Аполлона… Колдунья стояла тут же рядом, весело усмехаясь.

– Как я сюда попала? Что я сделала?

– Ты наговорила столько прекрасных и лестных вещей пленительному юноше, что он не забудет их до своего сегодняшнего ночного визита. Ты пришла в восхитительный пророческий экстаз. Право, из тебя вышла бы отменная Кассандра или Клития… Это всецело зависит от тебя, моя красавица. Довольна ли ты? Или тебе хочется еще знаний и чудес?

– О, я верю тебе, верю! – воскликнула измученная девушка. – Я приду, и все-таки…

– Ну, хорошо. Скажи заранее, в каком образе желаешь ты его видеть?

– В каком он хочет! Только пусть придет и докажет мне, что он – Бог. Абамнон говорит, что боги пребывают в лоне ясного, неподвижного, нестерпимого света, среди тех подчиненных божеств, архангелов и героев, которые получили от них жизнь.

– В таком случае Абамнон был старый дурак. Уж не думаешь ли ты, что юный Феб преследовал Дафну с целой свитой? Или Юпитер подплыл к Леде со стаей уток, куликов и водяных курочек? Нет, он придет к тебе один. И тогда можешь избрать себе роль Кассандры или Клитии… Прощай! Не забудь облатки и агат, да не говори ни с кем до заката солнца. А потом, моя красавица…

И старая колдунья выскользнула из комнаты. Ипатия сидела на кушетке, дрожа от страха и стыда. Она, последовательница чисто духовного направления школы Порфирия, всегда смотрела бесчувственно и презрительно на те приемы магии, к которым прибегали Ямблихий, Абамнон и прочие поклонники древних жреческих обрядов Египта и Халдеи. В этих приемах она видела простые фокусы, поражающие лишь непросвещенную чернь. Теперь она начинала относиться к ним гораздо благосклоннее. Быть может, Абамнон был все-таки прав. Она не смеет считать его неправым; если ее обманет и эта последняя надежда, ничего более не останется, ибо завтра все равно смерть!