Эмиас, разумеется, также схватил бы желтую лихорадку, если бы не одна причина, которую он сам объяснил Карри. У него не было времени болеть, когда вся его команда была больна, – причина вполне основательная и вполне действительная до тех пор, пока возбуждение от работы налицо, но легко изменяющая герою, лишь только работа закончена.

На следующее утро Эмиас созвал военный совет, или скорее санитарную комиссию, так как чувствовал, что силы его на исходе.

Люди были охвачены паникой и готовы были взбунтоваться. Эмиас сказал им, что не видит, какую пользу они получат от того, что убьют его, или (так как здесь, как и из всякого положения, были два выхода) если он их убьет, и отправился на совет. Доктор твердил пустые слова о характере, темпераменте и жизненных силах. Джек Браймблекомб проповедовал что-то о Божьем промысле. Карри впал в отчаяние, хотя с улыбкой шутил надо всем. Иео, проявляя свой стоический фатализм, цитировал Священное Писание. Дрю – штурман – заявил, что ему нечего сказать: «его дело управлять кораблем, а не лечить лихорадку».

В ответ на все это Эмиас схватился по своей привычке за волосы и разразился негодующей речью:

– Доктор! Фигу я дам за ваши характеры и темпераменты! Можете вы вылечить характер человека или изменить его темперамент? Может эфиоп переменить свою кожу или леопард – свои пятна? Не сваливайте своего незнания на Бога, сэр. Я спрашиваю вас, что вызвало эту болезнь, а вы не знаете. Джек Браймблекомб, не говори мне глупостей о Божьем промысле: по-моему, все это гораздо больше похоже на промысел дьявола. Карри смеется и валит с больной головы на здоровую, но этим человека не вылечишь. Иео, пусть явится ангел и скажет мне, что такова Божья воля, чтобы мы все умерли собачьей смертью, я и тогда не покорюсь. Дрю, вы говорите: ваше дело – управлять кораблем; тогда выведите его сегодня же из этой проклятой отравленной дыры, если вы можете сделать невозможное. Все зло – в воздухе и больше нигде. Вчера, возвращаясь, я чувствовал, как он пронизывает меня, я чувствовал его запах, как чувствует гончая. Если б оно не было в воздухе, почему команда моей лодки заболела прежде всех – ответьте мне на это?

Ответа не последовало.

– Тогда я вам скажу, почему эти люди заболели первые: потому что туман, сквозь который мы плыли, поднимается всего на пять или шесть футов над рекой, и мы были в самом тумане, в то время как вы, оставшиеся на корабле, находились поверх него. А те из бывших на корабле, кто заболел сегодня утром, все спали на палубе. Отсюда я делаю вывод – нужно держаться как можно выше.

– Но на рассвете туман был выше наших мачт, – заметил Карри.

– Я это знаю, но те из нас, кто находился на верхней палубе, были в тумане не так долго, как те, кто был внизу, и, может быть, в этом есть разница. Кроме того, мне кажется, что вечерняя жара вызывает больше яда, а к утру, когда делается холоднее, этот яд куда-то уходит.

– Теперь я вспоминаю, – заговорил Иео, – что слышал от испанцев, будто эти лихорадки всегда свирепствуют в низких местах, но никогда не поднимаются больше, чем на несколько сот футов над уровнем моря.

– Значит, нам нужно пройти эти несколько сот футов.

Каждый посмотрел сначала на Эмиаса, а затем на своего соседа.

– Смотри дьяволу прямо в лицо, если хочешь ударить его в надлежащее место. Мы не можем спустить наш корабль на море в его теперешнем состоянии, а если бы даже и могли, мы не можем вернуться домой с пустыми руками; разумеется, мы не можем остаться здесь, чтобы умереть от лихорадки. Мы должны бросить корабль и отправиться внутрь страны.

– Внутрь страны? – спросили все, кроме Иео.

– Пройти вверх ту сотню футов, о которых говорил Иео, подняться на гору, построить укрепление и перенести туда наших больных и нашу провизию.

– А дальше что?

– А когда мы поправимся, подняться еще выше и напасть врасплох на Сантьяго-де-Леон.

Карри крепко выругался.

– Эмиас, вы смелый человек!

– Нисколько. Это путь простого благоразумия.

– Совершенно правильно, сэр, – подтвердил старый Иео, – и я последую за вами.

– И я тоже, – пропищал Джек Браймблекомб.

– Ну нет, Джек, тебе не удастся опередить меня. Поэтому и я присоединяюсь, – заявил Карри.

– А Дрю?

– К вашим услугам, сэр, на жизнь и на смерть. Я ничего не знаю о том, как строятся укрепления, но я уверен, что сэр Фрэнсис Дрейк дал бы тот же совет, будь он на вашем месте.

– Тогда передайте команде, что через час мы отправляемся. Постарайтесь склонить на свою сторону пеликанцев, Иео и Дрю, – остальные пойдут за ними.

Пеликанцы и освобожденные от галер рабы сразу одобрили проект, но остальные задали Эмиасу много хлопот. Прежде всего следовало решить вопрос, где находятся горы. Сквозь эту манговую чащу на расстоянии пятидесяти шагов уже ничего не было видно.

– Горы находятся от нас не дальше, чем в трех милях на юго-запад, – сказал Эмиас, – я отмечал каждую вершину, когда плыли сюда.

– Я полагаю, вы хотите повести нас туда?

Вопрос пролил свет на хитрость Эмиаса, и злые подозрения стали громоздиться одно на другое, но Эмиас успокоил их ответным выпадом.

– Дурачье! Если бы у меня не хватало разума заглядывать вперед несколько дальше, чем делаете вы, где бы мы теперь были? Идите за мной, говорю вам, или, клянусь своей жизнью, я взорву корабль и всех, кто на нем, и избавлю вас от труда медленно гнить здесь.

Матросы знали, что Эмиас никогда не говорит того, чего не собирается делать. Поэтому они согласились идти и успокоились, когда увидели, что бывшие пеликанцы охотно взялись за работу. И в тот же день к закату первая партия, после утомительного подъема, нашла небольшое ровное пространство, расположенное на тысячу футов над уровнем океана, огражденное недоступным утесом – отрогом громадной горы с крутыми лесистыми склонами.

Эмиас устроил больных под раскидистым шатром громадного вирджинского тополя и пустился в обратный путь за гамаками и одеялами. В эти тяжелые минуты опыт и мужество Иео были неоценимы. Карри, в свою очередь, выказал столько смелости и преданности, что Эмиас был счастлив, увидев, что два человека, на которых он больше всего рассчитывал, оказались достойны его доверия.

И в ту же ночь Эмиас решился шепнуть обоим своим верным спутникам:

– Кортес, высадившись, сжег свой корабль. Почему бы нам не сделать того же?

Иео подскочил как ужаленный, затем вновь сел и прошептал:

– Вы ли это говорите, капитан? Значит, эта мудрость ниспослана свыше, потому что она меня тоже преследует весь день.

– Нам незачем спешить, – промолвил Эмиас, – прежде мы должны все забрать оттуда.

Карри сидел молчаливый и задумчивый. Очевидно, в голове Эмиаса бродило гораздо больше планов, чем он высказывал.

В тот вечер люди были слишком утомлены, чтобы работать, но на следующее утро, лишь только солнце встало, Эмиас заставил всех усиленно взяться за укрепление лагеря.

Когда все было сделано, Эмиас взобрался на огромное дерево и стал смотреть на необозримые леса и голубое небо и думать со свойственной ему решительной прямотой о том, что нужно делать дальше.

Долго оставаться здесь невозможно; мстить Ла-Гвайре невозможно; просто идти, пока он не узнает, жив ли Фрэнк или умер, с первого взгляда тоже кажется невозможным. Но это значит, что Браймблекомб, Карри и те восемь человек будут вторично принесены в жертву его личным интересам? Эмиас плакал от злости, не зная, на что решиться. Но наконец он решился. Сто шансов против одного были за то, что Фрэнк умер, но если даже он жив – помочь ему они не могут, потому что, как хорошо знал Эмиас, он во власти инквизиции. Кто может вырвать его из ее когтей? Во всяком случае, не Эмиас. И с громким мучительным возгласом «Боже, помоги ему, потому что я не могу» Эмиас решился двинуться. Но куда? Он долго-долго думал, сидя один в своем воздушном гнезде. Наконец он спустился и отозвал в сторону Карри и Иео.

– Они не могут, – сказал он, – починить корабль, так как вымрут от лихорадки прежде, чем работа будет окончена.

Это утверждение ни один из его слушателей не имел мужества оспаривать. Даже если они починят корабль, им, наверное, придется опять сражаться с испанцами. Нельзя было сомневаться в правдивости слов индейца о том, что испанцы предупреждены о прибытии «Рози», как нельзя было сомневаться в предательстве Евстафия.

– Тогда попробуем напасть на Сантьяго, овладеть им, подойти к Ла-Гвайре с тыла, захватить там подходящий корабль и отправиться домой.

– Нет, Билл, если они укрепились против нас в Ла-Гвайре, где им нечего терять, они, разумеется, сделали то же в Сант-Яго, где могут потерять многое. Я слышал, что это большой город, хотя и новый, и, кроме того, как можем мы перебраться через эти горы без проводника?

– И даже с проводником, – со вздохом сказал Карри, окидывая взглядом громадные стены из леса и камня, громоздящиеся одна на другую на расстоянии многих миль. – Но как-то странно слышать, когда ты льешь холодную воду на смелую затею.

– А что, если я предложу еще более смелую? Слыхали ль вы о золотом городе Маньоа?

Иео рассмеялся радостным смехом.

– Я слышал, сэр, и не сомневаюсь, что все бывшие матросы с «Пеликана» слышали.

– Тем лучше.

И Эмиас начал рассказывать Карри все, что он узнал от дона Гузмана, а Иео к каждому слову добавлял какой-нибудь слух или сведение из собственного запаса. Карри сидел подавленный величественной фантасмагорией, развертывающейся перед его ослепленным взором.

– Так вот почему ты хотел сжечь корабль! Итак, вы хотите подражать Кортесу?

– Нам никогда не придется подражать Кортесу, потому что мы никогда не станем управлять с помощью такой зверской, дьявольской тирании, как делал он.

На этом беседа прервалась. Но никто из участвующих не забыл ее.

В этом гористом уголке странники провели дней десять. Из больных некоторые умерли – одни от лихорадки, прибавившейся к их ранам, другие, может быть, от слишком рьяных кровопусканий доктора; остальные медленно выздоравливали благодаря различным травам, которые давал им Иео.

Провизия все время имелась в изобилии; ее ежедневно приносили с корабля, не считая енотов, обезьян и других маленьких животных, которых умели ловить Иео и пеликанцы, фруктов и овощей (в особенности чудесной горной капусты, бразильской пальмы и свежего молока коровьего дерева).

И весь день на огромном дереве сидел караульный. Что это было за дерево! Самый величественный английский дуб показался бы рядом с ним чахлым деревцом, Эмиас, укрывшись в ветвях этого дерева, чувствовал по временам, что он был бы рад остаться здесь навсегда, насыщая зрение и слух окружающим великолепием; затем со вздохом просыпался от грез, вспоминая, что через несколько дней придет противник и принудит их принять решение, от которого без всякого стыда в испуге отшатнется самый храбрый человек.

И вот однажды Эмиас увидел, как с запада появился большой корабль с распущенными парусами. И в этом корабле Эмиас узнал то самое судно, которое он недавно пропустил.

Если это он, значит, он ночью прошел мимо них в Ла-Гвайру и теперь возвращается, может быть, для того, чтобы искать их на этом берегу.

Корабль медленно приближался, и Эмиас понадеялся, что, может быть, он минует устье реки. Но нет, корабль остановился очень близко от берега, и спустя немного времени Эмиас увидел, как две лодки отделились от борта и исчезли в манговой заросли.

Соскользнув по лиане, Эмиас рассказал, что видел. Команда, уставшая от безделья, оживленно встретила новость и стала приготовлять все необходимое для приема гостей. Четыре медных орудия, которые они втащили наверх, были поставлены на лафет, устроенный из бревен, и направлены на тропинку; за ними толпились мушкетеры и лучники с оружием наготове, а полдюжины стрелков предпочли забраться со своими аркебузами на вирджинский тополь, найдя, что с этого места очень удобно целиться. Но прошло два томительных часа, об испанцах не было ни слуху ни духу.

Наконец столб белого дыма взвился над болотом, и послышался пушечный выстрел. Затем испанский флаг поднялся над деревьями и укрепился на самой высокой мачте «Рози». Испанцы сигнализировали своему кораблю прислать еще солдат, и скоро третья лодка отошла и исчезла в лесу.

Прошел еще час, в течение которого англичане окончательно потеряли терпение, но не мужество. Матросы начали так громко разговаривать и так сердито топать ногами, что Эмиас должен был убеждать их не выдавать себя, так как в конце концов противник мог и не найти их. Наконец Эмиас потребовал, чтоб они соблюдали полную тишину, пока он не подаст знака открыть огонь. Едва это приказание слетело с его уст, как внизу, на тропинке, блеснул шлем испанского солдата, затем второй, третий.

– Дурачье, – шепнул Эмиас Карри, – они идут гуськом прямо на смерть. Лежите смирно, ребята!

Тропинка была так узка, что два человека вряд ли могли бы идти рядом, и так крута, что противник с большим трудом карабкался наверх, поминутно спотыкаясь. Солдаты, казалось, шли очень неохотно и неоднократно поворачивали назад; но Эмиас мог слышать снизу повелительный голос, и скоро впереди с мечом в руках появилась фигура, при виде которой и Эмиас и Карри вскочили.

– Это он!

– Конечно, я узнаю эти ноги среди тысяч, хотя они в доспехах.

– Сегодня моя очередь иметь с ним дело, помни, Карри! Тише, тише, ребята!

Испанцы, казалось, чувствовали, что идут прямо в пасть врагу. Дону Гузману (так как нельзя было сомневаться в том, что это был он) стоило больших усилий заставить их двигаться.

– Молодцы слышали, как ласково мы обошлись с защитниками Ла-Гвайры, – прошептал Карри, – и не имеют ни малейшего желания разыгрывать роль мучеников.

Наконец испанцы одолели крутой склон и остановились приблизительно в сорока шагах от укрепления, смущенные полнейшей тишиной и подозревая ловушку. Эмиас вышел вперед с белым флагом в руках, но его сердце так страшно билось, что он с трудом подбирал слова:

– Дон Гузман, мы с вами враги. Мы, но не наши солдаты. Я послал бы вам вызов в Ла-Гвайру, но вас там не было. Я вызываю вас на поединок теперь.

– Лютеранская собака, я приготовил для тебя веревку, а не меч! Как вы поступили с нами в Смервике, так мы теперь поступим с вами. Пират и похититель женщин! Ты и твои сообщники повторите путь Оксенхэма, подобно тому как вы повторили его преступления, и узнаете, как являться непрошеными гостями во владения испанского короля.

– Ступай к черту вместе с испанским королем! – громко смеясь, крикнул Эмиас. – Эта земля принадлежит ему не больше, чем мне. Стреляйте – победа на стороне правого!

Обе стороны открыли стрельбу. Эмиас едва успел укрыться от пули, просвистевшей над его головой. Испанцы в ужасе попятились, когда узкий фас лагеря вспыхнул сплошным пламенем мушкетов и пушек. Весь строй испанцев оказался под обстрелом. Передние ряды попадали в кучу один на другой. Арьергард повернулся и побежал, настигаемый английскими ядрами и стрелами, которые заставили солдат стремглав лететь вниз по крутой тропинке.

– Вперед, в погоню. Смотрите! Дон бежит, как и все! – И, перебравшись через груду срубленных деревьев, Эмиас с тридцатью соратниками бросился догонять убегающих. Эмиас надеялся узнать от пленных, какая судьба постигла его брата.

Последние слова Эмиаса были несправедливы. Дон Гузман был легко ранен и, увидев, что его солдаты бегут, бросился назад, пытался ободрить их, но был увлечен лавиной беглецов. Как бы там ни было, они скрылись из виду среди густых деревьев, прежде чем Эмиас и его люди успели их настичь.

Эмиас, испугавшись, как бы они, придя в себя, не окружили его маленького отряда, с грустью, против воли, повернул обратно и увидел на тропинке четырнадцать испанцев. Не все были мертвы. Один из раненых, проявив больше храбрости, чем благоразумия, лежа выстрелил.

И солдаты Эмиаса, доведенные до бешенства своим отчаянным положением, перебили всех раненых, прежде чем капитан успел им помешать.

– С ума ты сошел? – крикнул Эмиас, отбивая кверху меч одного молодца. – Ты хочешь убить индейца?

И он вытащил из кустарника индейского мальчика лет шестнадцати, который был слегка ранен и пытался уползти, как гремучая змея.

– Эта черная гадина пронзила стрелой мою ногу, а стрела, наверное, отравлена.

– Будем надеяться, что нет. Но мы должны теперь ценить индейца на вес золота, – сказал Эмиас, сунув свою добычу под мышку, как какой-нибудь узел.

Паренек, увидя, что нет спасения, покорился своей участи с настоящим индейским стоицизмом. Его принесли наверх и обходились с ним очень ласково, но он решительно отказывался есть. После долгих расспросов он объяснил, что предпочитает, чтобы его сразу убили, а не откармливали. Постепенно он дал понять окружающим, что англичане всегда (по крайней мере так говорят испанцы) откармливают и съедают своих пленников. Пока мальчик не увидел, что англичане похоронили тела убитых испанцев, ничто не могло его разуверить в том, что эти тела будут зажарены и съедены.

Однако ласковые слова, взгляды и подарок неоценимого сокровища – ножа – образумили индейца, и он рассказал Эмиасу, что принадлежал одному испанцу, который владеет поселением индейцев на расстоянии пятнадцати миль к юго-западу; что он убежал от своего хозяина и несколько месяцев жил охотой; что, увидев корабль, он взобрался на него в надежде чем-нибудь поживиться и был схвачен испанцами, которые принудили его пойти с ними в качестве проводника на розыски англичан. Затем последовала новая часть рассказа, наполнившая сердце Эмиаса радостью. Мальчик был индейцем из льяносов или больших саванн, лежащих к югу, позади гор; он жил на Ориноко. В детстве он был похищен испанцами, которые явились под благочестивым предлогом обращения язычников в христианство с помощью очень простого способа: поймать, окрестить и сделать слугами тех, кого они могли увести с собой, и перебить всех, кто сопротивлялся их «мягким» методам спасения. Найдет ли он дорогу обратно? Разве можно задавать индейцу такие вопросы? Черные глаза мальчика загорелись, когда Эмиас предложил ему свободу и столько железа, что хватит на дюжину индейцев, если он покажет им проход в горах и проводит их дальше на юг, к громадной реке, на которой лежит город их золотых грез.

Теперь настало время говорить. И Эмиас, собрав вокруг себя всех своих спутников, просто и мужественно открыл им свое сердце.

Это была единственная надежда на спасение.

– Некоторые ворчат, что они погибнут подобно команде Оксенхэма. Наоборот, это единственный способ избежать гибели. Дон Гузман, наверное, вернется за нами и не один, а вместе с сухопутными войсками из Сантьяго. Даже если испанцы не овладеют лагерем, осажденные умрут от голода; почему не двинуться сразу, прежде чем придут испанцы и начнут блокаду?

Захватить Сантьяго невозможно. Все сокровища спрятаны, и город приготовился их встретить. Если они хотят золота и славы, их нужно искать в другом месте. Не больше смысла имеет идти вдоль берега и пытаться напасть на какой-нибудь порт – корабли опередят их, вся область уже предупреждена об их присутствии. Перед ними – один путь.

Тут Эмиас стал красноречив. Он говорил о смелости предприятия и уверенности, что в случае удачи они получат богатство и почести и покроют себя вечной славой, превосходящей славу Кортеса и Писарро. Его слушатели, вначале мрачные, с каждым мгновением все более распалялись, и наконец один из бывших пеликанцев разразился ответной речью:

– Да, сэр, мы недаром плавали с вами вокруг света. Мы изучили ваш нрав и образ действий. Мы пойдем за вами, сэр, все как один; пусть те, кто знает вас меньше, чем знаем мы, идут за нами.

Большинство, один за другим, присоединилось к его словам.

Меньшинство, те, которым не хотелось идти, но еще меньше хотелось быть брошенными, дали вынужденное согласие.

Коротко говоря, Эмиас победил, и его план был принят.

– Вот поистине, – сказал Эмиас, – лучший день в моей жизни. Я потерял одного брата, а приобрел восемьдесят.

Южный Крест стоит посреди темного неба. Полночь. Карри и Иео тихо проскользнули в лагерь и шепчут Эмиасу, что все сделано. Спящие просыпаются, и отряд пускается в путь, – все время наверх, на юг.

Вряд ли они думают о том, куда идут, словно еще не проснулись и вышли из одной страны снов лишь для того, чтобы попасть в другую, еще более чудесную. Вокруг все фантастично и нереально.

Но что это значит, этот свет на севере? Желтая луна окаймлена веселой радугой. Этот свет слишком ярок, чтобы быть отблеском ее лучей. Вот к облакам подымается столб черного мрачного дыма; вокруг него туман светлеет, и вот уже ясно видно большое пламя.

Все смотрят друг на друга, каждый подозревает, в чем дело, но не решается доверить другому своих подозрений. Эмиас шепчет Иео:

– Вы позаботились утопить порох?

– Конечно, сэр, и разрядили пушки. Незачем поднимать шум и указывать испанцам, где мы.

Да, это горел славный корабль «Рози». Эмиас, как некогда Кортес, сжег свой корабль и отрезал себе путь к отступлению.