После долгих лет отсутствия Эмиас возвращался на родину. Грустные мысли овладели им, когда он увидел перед собой широкую сверкающую реку, длинный мост и белые домики, лепящиеся по склону холма. Его мать не жила больше в Бэруффе. Уступая настояниям своего старшего сына, она переселилась к нему в Лондон. И — увы! — Норшэм и Байдфорд также опустели для Эмиаса, так как, подъехав к дому Ричарда Гренвайля, он узнал, что тот в Ирландии, а леди Гренвайль — в Стоу. Тогда он поехал обратно вдоль главной улицы к той самой корабельной таверне с низкими окнами, где принесло свою клятву братство Рози, и уселся в той же комнате, где они ужинали.

— А! Капитан Лэй, — засуетился хозяин. — Байдфорд совсем опустел, и в нем нет ничего интересного, сэр. Закажите пинту хересу, сэр, для аппетита. Помните вы мой старый херес? Джен! Хересу и сахару, живо, пока я стащу сапоги с капитана.

Эмиас сидел усталый и грустный, а хозяин гостиницы продолжал болтать.

— Ах, сэр. Странные дела творятся со времени вашего отъезда. Вы должны знать испанского капитана, пленника?

— Того, что я прислал сюда из Смервика?

— Вы прислали? Тогда вы, быть может, уж слышали?

— Как мог я слышать? Что?

— Он удрал.

— Не уплатив выкупа?

— Этого я не могу сказать, но с ним ушла и девушка, дочь Солтэрна.

— Рози Солтэрн, дочь мэра — Роза Торриджа?

— Да, она, но что с вами?

Эмиас откинулся на спинку кресла с таким расстроенным лицом, что хозяин, взглянув на него, сказал себе:

«А, бедный молодой человек, он — один из тяжело пострадавших».

— Как старик? — спросил Эмиас, помолчав немного.

— Переносит это довольно хорошо, сэр, но он очень изменился. Ни с кем не разговаривает. Некоторые говорят, что у него голова не совсем в порядке; он стал скупым, ничего не ест, кроме хлеба, и не пьет, кроме воды, и целые ночи напролет проводит в ее комнате, перебирая ее платья. Говорят, что он был слишком строг с ней, и это довело ее до такого поступка. Я знаю одно, что он ни разу не зашел сюда выпить хоть каплю вина (а он приходил каждый вечер аккуратно, словно городские часы), с тех пор как она ушла. Он пришел только один раз, дней десять тому назад; он тогда встретил у дверей молодого Карри, и я слышал, как он спросил мистера Карри, когда вы вернетесь.

— Надень мне опять сапоги. Я пойду повидать его.

— Но не уйдете же вы так поздно с пустым желудком?

— Наполни желудки моих людей и не беспокойся о моем. Сегодня базарный день, не правда ли? Пошли узнать, в городе ли еще Карри. — И Эмиас быстро вышел и пошел вдоль набережной к Мостовой улице. Он постучал в дверь Солтэрна. Солтэрн сам открыл ему со своей обычной суровой вежливостью.

— Я видел, как вы шли по улице, сэр. Входите же, входите. Я разучился быть вежливым. — Он ввел Эмиаса в гостиную и сейчас же послал учеников в одну сторону, а повара — в другую.

— Вы не должны беспокоить себя, чтобы раздобыть мне ужин.

— Я должен, сэр, и ужин и лучшее вино; у старого Солтэрна была не одна бочка аликантского в старое время, в старое время, сэр.

И старик вышел отдать распоряжения. Эмиас сел, ожидая, что будет дальше, смущенный внезапной веселостью старика и его гостеприимством, так не похожим на то, что он ждал на основании слов хозяина гостиницы. Спустя минуту один из учеников вошел, чтоб накрыть стол, и Эмиас спросил его, как живет его хозяин.

— Спасибо, что вы пришли, сэр, — сказал мальчуган.

— Но почему?

— Потому что будет повод для нас, бедных, получить немного жареного мяса. Мы наполовину умерли с голоду за эти три месяца — хлеб и сало, хлеб и сало — ох, горе! А теперь он послал в гостиницу за цыплятами, за дичью и салатом и за всем, что только можно купить за деньги, а вниз в погреб вытащить лучшее вино, — и мальчик громко чмокнул губами в предвкушении вкусного ужина.

— Он лишился рассудка?

— Я не могу сказать. Но он говорит: ему нужно собрать много денег, потому что он собирается начать большое дело, а какое, он никому не говорит. Его теперь по всему городу все называют «хлеб и сало», — по секрету сообщил Эмиасу ученик.

— Они называют, называют, бездельник! Вот увидишь, завтра начнут называть меня «хлеб без сала», — и старый Солтэрн, подойдя сзади, хотел было дать бедному малому по уху, но, к счастью, вспомнил, что держит по паре бутылок в каждой руке.

— Дорогой сэр, — сказал Эмиас, — не думаете же вы, что мы вдвоем выпьем это вино?

— Почему нет, сэр? — ответил Солтэрн отвратительным полуиздевательским тоном, поглаживая свой подбородок и четырехугольную седеющую бороду. — Почему нет? Почему мне не веселиться, когда я имею честь принимать у себя в доме благородного капитана, капитана, который плавал по морям и резал горло испанцам и может еще перерезать, сэр?

«Какая цель у этого старика? — подумал Эмиасю — Льстит он мне или издевается надо мной?»

— Гм! А! Не имеет смысла торопиться. Я не торопился. Нет, я ждал вас; и вот вы явились, и вам рады, сэр! А вот и ужин — неважный, как видите. Каплун и пара куропаток. Я не имел времени приготовить вам угощение, какого вы заслуживаете.

И так продолжалось в течение всего ужина. Старик не позволил Эмиасу вставить ни слова, осыпая его грубой лестью и заставляя пить, а когда убрали со стола и собеседники остались вдвоем, он стал настолько невыносим, что Эмиас принужден был добродушно пожурить его.

— Я буду откровенен с вами. Вы слышали, вы слышали, что со мной случилось, с тех пор как вы видели меня последний раз?

Эмиас кивнул головой.

— Я так и думал. Весть о позоре быстро распространяется. Теперь слушайте меня, капитан Лэй. Что бы вы сделали на моем месте?

— Гм, — ответил Эмиас, — это сильно зависело бы от того, было ли бы «мое место» вызвано моей собственной виной или нет.

Неожиданно Солтэрн поднялся и сказал:

— Пойдемте со мной наверх, сэр, раз вы не хотите больше пить. У меня слабость к вам. Я наблюдал за вами с той поры, как вы были мальчиком; я доверяю вам и покажу вам то, чего не показывал ни единому смертному, исключая одного человека.

И, взяв свечу, старик пошел вперед, указывая дорогу наверх, а Эмиас, полный удивления, следовал за ним. Старик остановился у одной двери и открыл замок.

— Здесь, входите. Эти ставни не открывались с тех пор как она… — и старик замолчал.

Эмиас оглядел комнату. Это была низкая, обитая панелями комната безукоризненной чистоты. Белоснежные простыни на постели были подвернуты, как бы приготовленные для своей владелицы. На полке были расставлены книги, а на столе стояли свежие цветы. На туалетном столике красовался целый женский мир булавок, колец и брошек. Даже платье лежало на спинке стула. Ясно было, что все сохранилось в том самом виде, как было оставлено.

— Это была ее комната, сэр! — прошептал старик.

Эмиас молча кивнул и подался немного назад.

— Вы не должны стесняться войти сюда теперь, — зашептал старик с насмешкой. — Здесь давно уже не было ни одной живой души.

Эмиас вздохнул.

— Я подметаю ее сам каждое утро и держу все в чистоте. Взгляните сюда! — И он открыл шкап, где лежали в ряд куклы Рози и ее старые детские игрушки. — Это самое приятное для меня место во всей комнате, так как они напоминают мне то время… А теперь, — шепнул старик, — еще одна вещь. Посмотрите сюда! — и, вытащив ключ, он открыл сундук. — Смотрите сюда. За две тысячи фунтов нельзя купить этот сундук. Двадцать лет собирал я эти вещи. Здесь цвет того, что было куплено во время многочисленных поездок на Левант и в Вест- и Ост-Индию, — старик пожирал глазами свои сокровища.

— А для кого, думаете вы, я все это хранил? Это предназначалось ко дню ее свадьбы — ее свадьбы. Вашей свадьбы, если вам угодно! Да, вашей, сэр! А теперь, — сказал он, указывая на открытый сундук, — вот то, чего я хотел, а вот (указывая на пустую кровать) то, что есть. Ничего не поделаешь. Пойдемте вниз кончать вино. Я вижу, все это мало вас трогает. И почему это должно вас трогать? Идем и будем веселы, пока вы молоды! И все же, все это могло быть вашим. И — но я не думаю, что вы из тех, кого можно купить деньгами, — все это еще может быть вашим и двадцать тысяч фунтов в придачу.

— Мне не нужно денег, сэр, мне нужно только то, что я могу заработать своим мечом.

— Заработайте мои деньги в таком случае!

— Чего вы хотите от меня?

— Чтоб вы сдержали вашу клятву, — ответил старый Солтэрн, хватая его за руку и смотря ему в лицо испытующим взглядом.

— Мою клятву! Откуда вы знаете о ней?

— А! Я полагаю, вы были смущены ею на следующий день! И в пьяной шалости — везде дочь какого-то купца! Но нет ничего тайного, что не стало бы явным, и всякое скрытое деяние находит своего глашатая.

— Смущен ею я никогда не был, но я имею право спросить вас, откуда вы о ней узнали?

— Что если бедный, толстый, плаксивый малый, которого вы обманули, сделав из него мишень для насмешек, пришел ко мне в моем одиночестве и поклялся, что если вы не сдержите своего слова, он, шут, сдержит?

— Джек Браймблекомб?

— И что если я привел его туда, куда привел вас, и показал ему все, что показал вам, и, вместо того чтобы стоять неподвижно, как сделали вы, он упал на колени у изголовья кровати и плакал, пока открылось мое суровое сердце в первый и последний раз, и я упал на колени и стал плакать вместе с ним?

— Я не создан для слез, мистер Солтэрн, — заявил Эмиас, — мое дело действовать. Покажите мне, что я могу сделать; потом у вас будет достаточно времени упрекать меня в том, что я не выполню.

— Вы можете перерезать горло этому молодцу?

— Потребуется очень длинное оружие, чтобы достать его.

— Я полагаю, что добраться до Испанского моря не труднее, чем объехать вокруг света.

— Мой дорогой сэр, — сказал Эмиас. — В настоящее время я не имею других мирских благ, кроме моей одежды и моего меча, поэтому мне не совсем ясно, как могу я добраться до Испанского моря?

— А вы полагаете, что я намекнул бы вам на подобную поездку, если б считал, что вам придется тратиться на нее? Нет, если вам понадобятся две тысячи фунтов или пять тысяч, чтоб снарядить корабль, вы их получите! Вы их получите! Я копил деньги для своего ребенка, теперь я буду их тратить, чтобы отомстить за него.

Эмиас молчал несколько мгновений. Старик все еще держал его за руку.