– Лили, передайте мне мазь с эхинацеей, пожалуйста. – Паскаль протянул к ней левую руку; правой же проводил над обожженным плечиком малышки Дженни Моро.

Когда девочку привели, она визжала от боли; в некоторых местах кожа у нее покраснела, а кое-где даже вздулись пузыри. Паскаль первым делом обмыл руку холодной водой с добавлением экстракта ромашки, и пузыри стали сдуваться, а боль поутихла.

Лили подала Паскалю мазь, и он, наложив мазь на воспаленные участки, сделал перевязку.

– Дженни поправится через два-три дня, – сказал он, обращаясь к мадам Моро. – Повязку нельзя пачкать, а тем более – мочить. И не позволяйте девочке ее снимать. Если что-то пойдет не так, приходите, не стесняйтесь.

Паскаль, как обычно, отказался брать плату. Когда же за мамой и дочкой закрылась дверь, он потянулся и пробормотал:

– А что у нас сегодня на ужин? Я ужасно проголодался.

– Полуощипанный цыпленок, – с ехидной усмешкой сообщила Лили. – Мое фирменное блюдо.

Паскаль застонал.

– Что, снова с перьями?

– В прошлый раз перьев было больше. Хотите верьте, хотите нет, но мое мастерство растет. – Лили убрала со стола и, положив в теплую воду испачканные бинты, вышла в огород за салатом.

Осмотревшись, Лили срезала головку салата с самыми нежными листочками. Выпрямившись, взглянула на венчавший вершину холма замок с его игрушечными башенками. Сердце ее болезненно сжалось. В золотистых лучах закатного солнца замок сверкал и переливался словно сказочный. Лили старалась пореже смотреть в сторону замка. Прошел почти месяц с тех пор, как она получила от Жан-Жака письмо, в котором он обещал вернуться в течение недели.

Лили очень скучала по брату; она хотела, чтобы он поскорее увидел свои виноградники, уже усыпанные наливавшимися гроздьями. И ей ужасно хотелось увидеть его улыбку, хотелось порадоваться вместе с ним – порадоваться вместе с самым близким ей человеком, с тем, кто напомнит ей об Элизабет Боуз, которой она была когда-то.

Лили со вздохом закрыла глаза. Если бы у нее имелся выбор, она безусловно выбрала бы другую жизнь – ту, в которой были бы красивые наряды, праздники, столы, ломившиеся от яств, расторопные слуги, а также покладистый муж, который бы позволил ей жить так, как она захочет.

Или все же выбор ее был бы иным? И действительно, как насчет мадам Моро и ее милой малышки? И как быть с Аланом? И с десятками других, приходивших в их домик со своими разнообразными болячками? И как насчет Жан-Пьера Хьюберта, который сломал себе руку так, что кости торчали наружу?

И что было бы с крошкой Мари-Клер, которую принесла к ним обезумевшая от горя мать? Шестимесячная малютка уже посинела и перестала дышать, но Паскаль проткнул ей грудину и вставил трубку, после чего она вновь задышала; а потом, с помощью пинцета, он достал из ее горла сливовую косточку. И она, Лили, помогала ему, удерживая Мари-Клер во время всех манипуляций.

Ей очень нравилось работать с Паскалем. И нравилось учиться ночами напролет. Ей также нравилось готовить лекарства, а еще…

А как насчет самого Паскаля?

Ох, поскорее бы вернулся Жан-Жак! Он поможет ей во всем разобраться! Он вернет в ее мир порядок, вернет уверенность в завтрашнем дне.

Паскаль отложил свернутый в рулон чистый бинт и, принявшись за второй, взглянул на Лили. Взглянул – и забыл обо всем на свете. Она сидела перед пылавшим камином и читала английский перевод старинного травника, написанного легендарным китайским императором Шэнь-нуном в глубокой древности. Солнце уже уходило за горизонт, и его косые лучи то и дело вспыхивали в волосах Лили темно-рыжим пламенем. Она сидела, поджав под себя ноги и высунув кончик языка, качавшийся точно маятник от одного уголка губ к другому. Паскаль же, глядя на нее, чувствовал, что все сильнее возбуждается. Конечно, ничего нового в этом не было, подобные ощущения на грани боли он испытывал в присутствии Лили почти постоянно, но, став привычными, они не стали менее мучительными. С каждым днем он хотел ее все сильнее…

Тут Лили перевернула страницу, и Паскаль, глядя на ее пальцы, подумал о том, что лучше бы эти пальчики ласкали его, а не переворачивали страницы. На лбу у него выступил пот, и он с трудом заставил себя отвернуться и перестать фантазировать.

Паскаль старался сосредоточиться на своем занятии, но, увы, из этого ничего не получалось, и он тихо выругался, выронив уже свернутый бинт; собственное тело превратило его жизнь в одну сплошную пытку. Он ловил себя на том, что постоянно наблюдает за женой, любуясь природной грацией ее движений. И ему очень нравилось смотреть, как она улыбалась. Зарождалась же эта улыбка в ее глазах, а затем, медленно разгораясь, освещала теплым светом все личико. Иногда же в ее глазах, точно рябь на воде, появлялся смешливый блеск, и этот блеск придавал ей еще больше очарования.

И, конечно же, Лили не переставала удивлять его своей жаждой знаний. Весь этот месяц она постоянно училась и ассистировала ему, когда он принимал больных. Она делала все, что требовалось, делала без устали и без жалоб. А все свои вопросы она задавала лишь после того, как пациенты уходили. Ответы же выслушивала очень внимательно и запоминала почти все им сказанное.

И самое приятное: Лили ни разу не дала понять, что видит в нем нечто необычное. Похоже, она и не видела ничего необычного в том, что все его пациенты быстро и без осложнений выздоравливали. Такова была ее непоколебимая вера в научную медицину!

Паскаль не собирался разубеждать ее; он вообще не хотел вселять в нее какие-либо сомнения. И он был безмерно рад тому, что Лили возвращалась к жизни – так возвращалась к жизни земля, за которой он, Паскаль, любовно ухаживал. Эта земля, ужасно изголодавшаяся и жадно поглощавшая подкормку, благодарно откликнулась на его заботу. Вначале на лозе появились здоровые ростки, потом цветы, а теперь уже – и здоровые крепкие гроздья. Так и Лили расцветала на свежем воздухе, обласканная южным солнцем. И не только с телом ее происходили чудесные перемены, но и с душой, наполнявшейся теплом и добротой. Но если бы он сказал об этом самой Лили, она ни за что бы с ним не согласилась.

Паскаль в очередной раз отважился на нее взглянуть. Она была предельно сосредоточена, и грудь ее вздымалась и опадала в такт дыханию. Паскаль невольно улыбнулся, снова подумав о том, как изменилась его жена. Их хижину она превратила в уютный домик, расставив по комнатам вазы с цветами. И она постоянно поддерживала чистоту. Лили даже соорудила шторы из той симпатичной ткани, что принесла мадам Ласкард после того, как Алан встал на ноги.

Лили явно освоилась в роли хозяйки, и временами ему казалось, что она была вполне довольна своей новой жизнью. Однако она по-прежнему не подпускала его к себе. Или думала, что не подпускает. Лили даже представить не могла, в какой тесной близости постоянно с ним пребывает. Но вторгаться в ее душу Паскаль уже не решался – нужно было, чтобы она сама его туда впустила.

Интересно, о чем она сейчас думает? Вот уже несколько минут как Лили перестала переворачивать страницы, и взгляд ее был устремлен куда-то в пространство…

Словно в ответ на его невысказанный вопрос, она вдруг взглянула на него и спросила:

– Паскаль, а что заставило вас отправиться в Китай, в Японию… и во все прочие отдаленные места?

Паскаль отложил в сторону очередной бинт и охотно ответил:

– Я хотел изучить тамошние растения. И решил некоторые из них привезти в Европу для разведения.

– А как вы узнали о китайской медицине? Она во многом отличается от европейской, а ведь вы – ботаник, а не лекарь.

– Что ж, пожалуй, – согласился Паскаль. – Но дело в том… Видите ли, медицина и ботаника крепко связаны, поскольку большинство лекарств делают именно из растений.

– Да, наверное, вы правы. – Лили закрыла книгу. – И все же вы, кажется, очень много знаете про какие-то тайны китайцев…

Паскаль насторожился; он боялся сделать неверный шаг.

– Ну… некоторые приемы западной медицины оставляют желать лучшего. А в тех странах, где я побывал, можно было многому научиться. В результате я обнаружил удивительную общность в традиционных методах лечения в восточных странах.

– Правда? Например?

– Например, в Индии и в Китае названия лекарств могут различаться, но в них используется один и тот же состав против одних и тех же заболеваний. Должен признаться, что многие из приемов азиатских целителей для меня до сих пор загадка. И потому, если вы спросите меня о различных энергиях, чакрах и прочем в том же роде, я не смогу вам ответить.

– А как насчет энергетических потоков, которые описаны здесь? – Лили указала на книгу, которую недавно читала.

– Из того, что я видел собственными глазами, практика иглоукалывания – самый наглядный пример того, как теоретические знания об энергетических линиях организма помогают лечить людей, – пояснил Паскаль. – Результаты были очень впечатляющими. Мне посчастливилось наблюдать, как проводилась сложная операция на пациенте, которого полностью обезболили, воткнув иголки в определенные точки. Больной ни разу даже глазом не моргнул.

– Да-да, я как раз об этом читала, – закивала Лили. – Но я говорю о другом. Я не понимаю, почему ни в одной из ваших книг ничего не сказано про цвета.

– Про цвета?… – переспросил Паскаль, стараясь не выдать своего волнения.

– Да, конечно. Например, такое слабое свечение, что исходит из ваших рук, когда вы лечите больного. – Лили внимательно посмотрела на мужа и добавила: – Вы ведь понимаете, что я имею в виду? Когда вы работали с ожогом Дженни, свет был холодным и синеватым. Вы научились этому в Китае? Мне ведь ничего не почудилось, верно? – Она уставилась на него широко распахнутыми глазами.

Паскаль медлил с ответом. Кроме Лили, она знал только одного человека, видевшего свет различных оттенков. И этот человек был тибетским монахом. Но Лили, в отличие от монаха, рассматривала это свечение как очередной научный факт, не более того.

– Нет, вам ничего не почудилось, – ответил он наконец. Ему ужасно хотелось сгрести жену в охапку – и расцеловать.

Было ясно: Лили обладала даром видеть ауры. Но никто никогда не говорил ей, что именно она видела. Поэтому Лили не считала себя какой-то необычной – и точно так же, как не считала необычным его, Паскаля.

– Отчего у вас такое… самодовольное выражение? – спросила она неожиданно.

– Потому что вы, Лили, – не просто способная ученица. Вы, любовь моя, – вы гениальны!

– С чего вы это взяли? Если вы насчет цветов, то я лишь констатировала очевидное.

– Но не все видят то, что видите вы, – в радостном возбуждении проговорил Паскаль. – У вас – особый талант!

– Правда? – Лили раскраснелась от удовольствия. – Но что же в этом таланте особенного?…

– У некоторых людей очень хороший слух. У других необычайно тонкое обоняние. Но ваш дар состоит не в том, что у вас какое-то особенно острое зрение, а в том, что оно – другое. Даже очень хорошее зрение не поможет увидеть «цвета», как вы их называете. Ваш дар имеет нематериальную природу. То, что вы называете «цветами», на самом деле – различные энергии. Цвета меняются, потому что каждый вид энергии имеет свое назначение, свою вибрацию. И обычно вместе со свечением появляется тепло. Но не всегда…

Лили ненадолго задумалась, потом пробормотала:

– Кажется, я вас понимаю… На лужайке, когда вы проделывали со мной эту… этот фокус, вокруг всего вашего тела был свет – чистый и белый. И это походило… Ну, я не знаю, что это было, но только свет казался не таким, как всегда. Когда вы лечите людей, свет совсем другой, верно?

– Да, все верно, – кивнул Паскаль.

– Что ж, хорошо… – Лили улыбнулась. – Возможно, со временем и я буду в этом разбираться.

– Я думаю, вы уже в этом разбираетесь. Вы учитесь очень быстро и оказываете мне огромную помощь.

– Мне нравится вам помогать. И нравится помогать людям, которые к нам приходят. Они всегда так благодарны… Приятно быть нужной людям. – Лили вдруг улыбнулась и добавила: – Кроме того, очень приятно открывать дверь и обнаруживать подношения. Еда – это всегда здорово. Но больше всего мне понравилась кровать от месье Ласкарда. Когда я ее увидела… Ох, думала, умру от радости!

– До сих пор не могу понять, как он узнал, что у нас нет нормальной кровати, – пробормотал Паскаль. Тема была крайне щекотливая, и он, сконфузившись, опустил глаза.

– Это я ему сказала, – с улыбкой заявила Лили. – Он все допытывался, каким образом может с вами расплатиться. Поскольку же вы отказываетесь брать за работу деньги, а месье Ласкард – плотник… Вот я и сказала ему, что мы были бы весьма благодарны за кровать.

Снова взглянув на жену, Паскаль проговорил:

– Вы не должны ничего просить у тех, кому мы помогли. Это обесценивает все, что мы делаем.

– О, будьте благоразумны! – воскликнула Лили. – Ведь месье Ласкард страдал из-за того, что не мог выразить вам свою благодарность. И он считал, что той ткани, которую подарила нам его жена, явно недостаточно. И потому я сделала то, что подсказывал здравый смысл. Теперь он счастлив, потому что знает: кровать – это именно то, что нам было нужно. И выходит, что он расплатился с вами за то, что вы спасли его сына. Ох, Паскаль, иногда вы слишком упрямый…

– Упрямый? И это говорите вы?…

Лили с улыбкой кивнула.

– Да, настолько упрямый, что вас невозможно переубедить! Особенно в тех случаях, когда речь заходит о том, чтобы попросить о чем-то. Вам повезло, что у вас практичная жена. Потому что в противном случае… Даже не знаю, как бы мы с вами жили. Право, Паскаль, вам надо лучше понимать окружающих.

Ему нечего было на это сказать – разве что вволю посмеяться. Но Паскаль удержался от смеха; сказалась выучка, полученная за три месяца жизни с Лили. Отвернувшись, он стал разливать по бутылкам настойку, которую приготовила его жена.

Лили уже неплохо освоилась с работой травницы. Она научилась собирать и высушивать растения, а недавно начала самостоятельно готовить настойки и мази. Теперь в их домишке все время пахло чем-то особенным. Впрочем, Паскаль предпочел бы забыть тот день, когда Лили, прочитав о полезных свойствах боярышника, решила собрать его цветы. Беда в том, что цветы боярышника, в отличие от плодов, имели запах тухлой рыбы, который только усилился, когда Лили растерла цветы в ступке. Этот ужасный запах пропал лишь на третьи сутки проветривания. К счастью, Лили подобной ошибки больше не совершала, и Паскаль уже начал задаваться вопросом: а не обладала ли его жена истинным даром целительницы? Это объяснило бы необычайную быстроту обучения, а также ее выдержку и полное отсутствие брезгливости во время лечения. К тому же она видела ауры…

– Скажите, Лили, – спросил он, затыкая пробкой очередную бутылку, – а как давно вы видите цвета? Это у вас от рождения или недавно появилось?

– Право, не знаю… Я редко попадала в руки к докторам, но я помню один случай. Мне тогда было десять лет, у меня была лихорадка, и очень болело горло. – Нахмурившись, Лили вздрогнула и обхватила себя за плечи. – Пожалуй, тот случай был единственный. Руки у того человека были грязные, и от них исходил какой-то мерзкий коричневый свет. Ох, я ужасно не хотела, чтобы он до меня дотрагивался…

Чуть помолчав, Лили с усмешкой закончила:

– И я закатила такую истерику, что он вынужден был уйти и забрать с собой своих пиявок. После этого я почти сразу же выздоровела.

– Я рад, что вам хватило благоразумия закатить истерику.

«Выходит, у нее этот дар – от природы. Что ж, можно было бы догадаться…» – подумал Паскаль.

А Лили, поежившись, проворчала:

– После этого падре Меллит так отстегал меня розгами, что я четыре дня сесть не могла.

Паскаль замер с бутылкой в руке.

– Падре Меллит стегал вас розгами? – пробормотал он с удивлением.

– Да, разумеется. Думаю, это было его любимым времяпрепровождением. Если не считать молитв, конечно. Всякий раз, когда я делала что-то не так, глаза его загорались, – и вот я уже в часовне… Стою спиной к падре, стою, перегнувшись через ограду алтаря с задранными юбками… А он, стегая меня, не уставал повторять, что розга жжет нагую плоть в двадцать раз сильнее, чем через ткань – даже если это всего лишь тонкая нижняя юбка. Кстати, мой отец, наказывая меня, никогда не задирал мне нижнюю юбку. Я думаю, падре Меллит меня ужасно не любил. Паскаль, почему вы так побледнели? Жан-Жаку доставалось куда больше, чем мне. Скажите, вас ведь, конечно, тоже наказывали розгами?

– Нет, не наказывали! – заявил Паскаль, с трудом сдерживая гнев. Если бы падре Меллит оказался сейчас здесь – ему бы не поздоровилось! – Продолжайте, Лили, – процедил он сквозь зубы.

– Да мне и добавить-то больше нечего. После порки падре Меллит всегда становился добрее. Даже давал мне конфету или гладил меня как собаку, говоря, что Бог меня простит, если я буду хорошей девочкой. Но мы с ним оба знали, что я никогда не буду хорошей девочкой. Однако я притворялась, делала вид, что верю ему. Потому что если бы не притворялась, меня бы снова выпороли. Уж этот-то урок я усвоила. И тогда он улыбался… Ох, видели бы вы эту его жуткую улыбку!..

Паскаль кивнул, глядя в пол. Он боялся поднять на Лили глаза – чтобы она не увидела охватившую его ярость! И теперь стало ясно: ее отношение к Богу вполне оправданно.

– Это все? – спросил Паскаль.

– Нет-нет, – сказала Лили. – Потом наступало самое худшее. Хотя тогда… По крайней мере, тогда тело мое было прикрыто платьем. Я должна была повернуться лицом к алтарю и снова перегнуться через ограду в знак покорности Богу. А отец Меллит читал надо мной очистительную молитву. И, читая, он тер мой высеченный розгами зад чем-то твердым и противным.

– Что он делал?! – воскликнул Паскаль.

Лили передернула плечами – словно от озноба.

– Он водил по мне… чем-то твердым. Я думаю, это было распятие, хотя не уверена. И потом он опускал ладонь на то место, которое стегал розгами, и читал «Санктус». Мне всегда при этом делалось ужасно стыдно – как бы я ни старалась внушить себе, что все это ничего не значило.

– Как долго это продолжалось? – Паскаль с силой стиснул бутылку, так что костяшки пальцев побелели.

– Мой отец заставил его прекратить порки, когда мне исполнилось четырнадцать. Я думаю, падре Меллит был в ярости от того, что теперь он мог только сажать меня на хлеб и воду и заставлять всю ночь читать молитвы. Коффи пыталась защитить меня, но ей не всегда это удавалось.

Лили всхлипнула и, утирая слезы, пробормотала:

– Даже не знаю, зачем я вам все это рассказала. Должно быть, вы считаете меня вздорной и глупой. Я вижу, что вы злитесь.

Паскаль ответил не сразу и осторожно поставил бутылку на стол – боялся ее разбить. Затем в три шага преодолел разделявшее их с женой расстояние и упал перед ней на колени. Прижав Лили к себе, он молча гладил ее по волосам, а она тихо плакала, изредка всхлипывая.

Был ли он зол? Еще как! Но не мог же он ей сказать, почему так разозлился… Лили была так наивна, так невинна, и он мог лишь радоваться ее невинности и удивительной наивности. К счастью, она не понимала, что на самом деле проделывал с ней Меллит. Распятие?… Едва ли это было распятие… Но Лили не следовало об этом знать. Она и так слишком много пережила.

Минут через пять Лили успокоилась, и Паскаль, убрав волосы с ее лица, с ласковой улыбкой спросил:

– Теперь лучше?

Лили подняла голову и взглянула на мужа. Его темные глаза смотрели на нее с сочувствием и нежностью, и ей вдруг снова захотелось расплакаться.

– Мне действительно лучше, – сказала она. И теперь уже окончательно успокоилась. Тихонько вздохнув, она добавила: – Но я все равно чувствую себя ужасно глупо из-за того, что рассказала вам об этом.

– Не надо огорчаться, – прошептал Паскаль, взяв ее лицо в ладони. – То, что делал с вами падре Меллит… Такое невозможно простить. Действия этого больного не имели никакого отношения к Богу, и вы, Лили, должны были бы уже это понять. Поверьте, я никогда не слышал из уст священника такого бреда. Вы можете себе представить, чтобы отец Шабо говорил нечто подобное и вел себя подобным образом?

Лили утерла рукавом глаза и даже вымучила улыбку. Она успела проникнуться симпатией к отцу Шабо – тот заглядывал к ним по вечерам, справляясь о тех окрестных жителях, которых лечил Паскаль. А иногда они просто болтали за ужином о всяких пустяках. И отец Шабо никогда не устраивал теологических диспутов.

– Нет, такое трудно представить, – согласилась Лили. – Но он и не похож на священника. Он скорее похож на толстенького брата Тука, приятеля Робин Гуда. Брат Тук был такой же любитель пошутить. И по нему не скажешь, что он ставит духовные ценности выше земных благ, верно?

– Он именно такой, каким и должен быть настоящий пастырь. Иначе как же найти общий язык со своей паствой?

– Мне он нравится, – сказала Лили.

– А вы нравитесь ему, Лили. Очень нравитесь. И вас тут все любят. Вы об этом знаете?

Лили отстранилась и пробурчала:

– Вы что, хотите меня успокоить, да? Жалеете меня?

– Нет, я говорю то, что есть. Честное слово. Отец Шабо не заглядывал бы сюда так часто, если бы ему было неприятно ваше общество. Ему с вами весело. И в городе о вас говорят только хорошее. – Поднявшись с коленей, Паскаль продолжал: – Про вас говорят, что вы очень милая и практичная. И люди поражаются тому, как легко вам удается успокаивать тех детей, которые боятся лечения. Да-да, поверьте… Вас действительно тут очень любят, – добавил он с улыбкой.

Лили густо покраснела, польщенная похвалой. Она прекрасно знала, что ее муж был не слишком щедр на похвалу, но если уж он говорил что-то приятное, то делал это искренне.

Паскаль же, снова ей улыбнувшись, вернулся к запечатыванию бутылок.

Немного помедлив, Лили опять взялась за книгу, но читать не смогла. Ох, с каждым днем ей становилось все труднее держать мужа на расстоянии, и она знала, что долго держать оборону не сможет. Не сможет уже хотя бы потому, что рядом с Паскалем она чувствовала себя защищенной. Ведь чувствовать себя защищенной – значит доверять, а доверять – значит любить. Но как же так?… Любовь ведь еще никого не защитила…

И самое страшное: обратного пути не было, так как она уже любила Паскаля.