Март 1864 года

Константинополь, Турция

Джозеф-Жан быстро шагал по главному базару Стамбула в поисках Андре; ему, наконец, удалось получить от паши фирман – документ, который послужит им паспортом на следующие восемь месяцев пребывания в Турции (хотя об этом путешествии он с самого начала и не думал, учитывая настроение Андре).

– Пропустите, пропустите… – то и дело приговаривал Джозеф-Жан, обходя базарных торговцев, пронзительно вопивших и размахивавших руками. Один из них едва не сбил с него шляпу своим подносом с лепешками – торговец нес поднос на голове (и тут же пришлось увернуться от мальчишки, мчавшегося мимо с серебряным подносом, уставленным стаканами с чаем).

Джозеф-Жан невольно вздохнул, от этой какофонии голова у него шла кругом. Группки женщин, закутанные в покрывала, отчаянно торговались в проходах; мужчины же, скрестив ноги, сидели с кальянами на ковриках перед своими лавками, и многие из них о чем-то спорили. И важно шествовали ослы, проходившие сквозь толпу крикливых людей с красными фесками и тюрбанами на головах… Всего этого было достаточно, чтобы сбить с толку любого человека.

Джозеф-Жан осмотрелся и снова вздохнул. Нигде не видно Андре. Хотя тот наверняка должен был отправиться сюда, чтобы закупить провизию. Джозеф-Жан ненадолго задумался… Потом развернулся и, покинув базар, направился в хаммам – турецкую баню.

Уже через несколько минут, завернутый в простыню, Джозеф-Жан вслед за банщиком-турком вошел в просторный зал с куполообразным потолком. Свет серебристыми полосами падал из узких окошек, расположенных под самым потолком, и с трудом пробивал плотную стену пара, едва освещая банный зал.

Ну, а Андре… Да-да, конечно, он был здесь! Лежал на приподнятой над полом мраморной плите, а турок с роскошными усами, «прикрывавший» наготу узкой набедренной повязкой, тер жесткой рукавицей спину Андре.

– Я так и думал, что найду тебя здесь, – объявил Джозеф-Жан. – Хорошая мысль, если учесть, что нас ждет впереди. – Он начал с того, что вымылся в одной из каменных лоханей, стоявших возле стены. Потом опустился в облако пара и принялся ждать своей очереди, чтобы его помассировали.

– Так как же? Что-нибудь удалось? – спросил Андре.

– Я получил его, – ответил Джозеф-Жан. – Паша в конце концов сделал то, что полагалось. Мы можем выехать с первыми петухами. Я позаботился о драгомане – переводчике. Лошади уже готовы.

Андре хмыкнул и пробормотал:

– Да, уж пора бы… Это, наверное, набор серебряных тарелок сыграл свою роль?

– Было множество поклонов и расшаркиваний, сопровождавшихся, как мне показалось, исключительно комплиментарными выражениями. Но никакого намека на бакшиш, то есть взятку.

– А я, знаешь ли, люблю давать взятки, – пробормотал Андре. Немного помолчав, добавил: – А теперь, Жо-Жан, заткнись и не мешай мне получать удовольствие. Ведь там, куда мы направляемся, бани не будет…

Джозеф-Жан усмехнулся и, подперев кулаком щеку, глубоко задумался. Увы, с Андре все было по-прежнему, и это очень беспокоило Джозеф-Жана. После смерти Женевьевы прошло уже три года, но для Андре так ничего и не изменилось. Наоборот, с течением времени он еще больше замкнулся в себе. И он не отказался ни от одного из тех кошмарных обвинений, которые выдвинул против собственного отца в ту ужасную ночь. А потом вообще перестал упоминать об отце и о Женевьеве. Остался в Сен-Симоне только для похорон, а затем сразу отправился в Константинополь, забрав с собой Джозеф-Жана.

Раз в год они на короткое время возвращались в Англию – в Лондоне у Андре был свой дом. Он не ездил с визитами к своим крестным, графу и графине Рейвен, с которыми когда-то был очень близок. Не ездил и к деду – герцогу Монкриффу, с которым у него никогда не было близости, но от которого он должен был унаследовать титул, земли и состояние. Андре общался лишь с учеными, преимущественно – с историками и археологами, – и передавал результаты своей работы попечителям Британского музея, финансировавшим его экспедиции, после чего снова уезжал.

Складывалось впечатление, что радость жизни покинула его в тот момент, когда не стало Женевьевы. И после этого он с головой ушел в работу, в которой, однако же, добился поразительных успехов. Люди стали называть его «черный маркиз» – и не только из-за цвета волос и манеры одеваться, но и оттого, что он никогда не улыбался.

Когда-то веселый и улыбчивый, Андре превратился в холодного человека без эмоций. Разумеется, он скрывал свои чувства, скрывал свою боль, но понимал это только Джозеф-Жан. Однако даже он не знал, как долго это будет длиться.

Апрель 1864 года

Горы Крагус, Турция

– Хочу сполоснуться перед ужином. – Андре отложил журнал для ежедневных записей и потянулся. День был долгим и холодным, тем не менее он решил окунуться в ледяной горный поток.

Андре понимал, что ему следовало привыкнуть ко всем трудностям, связанным с жизнью под открытым небом, – вот только тело отказывалось привыкать к холоду. Однако он был полон решимости преодолеть себя, так как знал: дисциплина – единственное, что помогало выжить. Правда, у него не было времени задуматься о том, зачем ему выживать…

– Можешь не торопиться, – отозвался Джозеф-Жан. – Сегодняшний ужин будет ничем не лучше вчерашнего. Все та же старая козлятина. – Он помешал ложкой варево и снова закрыл котел крышкой.

Андре с отвращением взглянул на котел.

– Господи, как же мне надоела эта бурда!

– Если бы десять дней назад ты пинками не выставил Хамида за дверь, мы с тобой не переживали бы из-за этого. Ты думаешь, что разбираешься во всем лучше других, так как прошел через всю Малую Азию. Это странно, Андре. Мы действительно не можем обойтись без драгомана.

– Я больше не мог выдерживать его нытье, – проворчал Андре. – Он вел себя так, словно ни разу не переходил через горы.

– Мне кажется, так оно и было. И никто через них не переходил. Эта тропа опасна и для людей, и для животных…

– Не думаю, что это обстоятельство давало ему право обзывать меня сумасшедшим и высокомерным дьяволом. – Андре покопался в своем вещевом мешке в поисках мыла и полотенца. Конечно, ему следовало бы признать правоту Жо-Жана. Но он, как обычно, не был готов расписаться в собственной глупости (Жо-Жан и так уже отчитал его за то, что вместе с Хамидом они лишились дополнительного ствола).

– Знаешь, я не сомневаюсь, что главная причина его ухода – это появление львов, – усмехнулся Жо-Жан. – Скажу тебе откровенно: я бы на его месте тоже сбежал бы.

– Но ты, по крайней мере, не обмочил штанов. В отличие от нашего друга… О черт! Куда запропастилось это проклятое мыло?!

Джозеф-Жан взглянул на кузена. Пожав плечами, пробормотал:

– Понятия не имею. Но я тоже не всегда нахожу под рукой то, что мне требуется.

Андре со вздохом отвернулся. Васильковые глаза друга до боли напоминали ему глаза Женевьевы. С ним часто такое случалось; выражение лица Жо-Жана или какой-нибудь его жест – все это с острой болью вызывало в памяти образ Женевьевы. Ему иногда хотелось, чтобы Жо-Жан выглядел как-нибудь по-другому – только бы не видеть этих белокурых волос, этих голубых глаз и этой широкой улыбки, то есть всего того, что напоминало о ней. Но что тут поделать? Возможно, со временем это пройдет. А пока он жил с постоянным ощущением боли.

Продолжая шарить в мешке в поисках мыла, Андре пробормотал:

– Видишь ли, я рассчитываю описать развалины Ксанфоса к ноябрю. – Он наконец-то нашел мыло. – Надеюсь, что Чарлз Феллоуз облегчит мне работу. Хотя мне глубоко чужд его наукообразный подход. Ведь он выдергивает артефакты из их естественного окружения. А вот Фредерик Лейси…

– Вот именно – Фредерик Лейси, – перебил Жо-Жан, явно намекая на неожиданное исчезновение Лейси в Анатолии двенадцать лет назад. – И это – главная причина, по которой нам необходим проводник. Знаешь ли, мне совсем не хочется рисковать.

– И ты думаешь, что этот идиот Хамид защитил бы нас от разбойников? – спросил Андре. – Скорее всего, он бы заверещал от страха и бросился в другую сторону, предоставив нас самим себе. – Он повесил полотенце на шею. – Приготовь пока чаю, ладно? Я скоро вернусь.

Спустившись к горному потоку, Андре снял куртку, затем сорочку и плеснул себе водой в лицо, затем – на грудь, невольно содрогнувшись при этом. Вода была немыслимо холодной; ручей стекал прямиком с покрытой ледником вершины горы.

И тут ему в затылок словно вонзились тысячи иголок – возникло отчетливое ощущение, что кто-то наблюдает за ним. Андре медленно выпрямился и осмотрелся. Вроде бы ничего подозрительного. Только редкий лес да поляна, на которой виднелась их палатка.

Решив, что стал жертвой игры воображения, Андре опять наклонился над ручьем, чтобы закончить мучительное омовение. Потом вытерся насухо, быстро оделся и поспешил назад к огню.

– Уже? – удивился Джозеф-Жан, разливавший по кружкам черный чай. Одну из кружек он сунул в трясущиеся от холода руки Андре, с усмешкой заметив: – У тебя нос синий, мой дорогой друг.

– Ужасно замерз, – буркнул Андре. Он осторожно отхлебнул из кружки и едва заметно улыбнулся, наслаждаясь согревающим эффектом чая. – Лучше бы помылся в тазу. Но ничего, через неделю мы уже будем в Ксанфосе.

– Вот там будет теплее, чем в преисподней, – ухмыльнулся Жо-Жан. – А пока – садись. Жаркое готово. – Он разложил еду по тарелкам и нарезал хлеб.

Андре воткнул вилку в козлятину, поднес к носу и поморщился.

– О господи, запах отвратительный! – воскликнул он. – Повар из тебя никудышный.

– Я тебя предупреждал… – Джозеф-Жан с трудом проглотил кусок мяса. – Господи, чего бы я только не отдал за слугу, который может сносно готовить! Обещай, что обязательно наймешь кого-нибудь, как только мы выйдем к цивилизации.

– Клянусь жизнью, – заявил Андре. – Но только не такого, как Хамид. Да, кстати… – Он отложил вилку и, выпрямившись, оглядел поляну. – Тебе не кажется, что этот кретин пошел за нами следом?

– Через перевал? Ты в своем уме? Ведь он же что есть мочи поскакал прямо в противоположном направлении. С чего ты решил, что он… – Жо-Жан умолк и потянулся за пистолетом.

– Ну, я просто подумал… Впрочем, не важно. – Андре пожал плечами и добавил: – У меня возникло странное ощущение, что за нами следят. Но мы ведь не сталкивались ни с какими признаками цивилизации уже несколько дней, верно?

– Что до меня, то я жду не дождусь, когда мы хоть с кем-нибудь столкнемся. – Джозеф-Жан сунул пистолет обратно в кобуру. – Здесь ужасно холодно, а еда… – Он вздохнул и поморщился.

– Вот именно… – кивнул Андре. Он швырнул кусок хлеба в кусты и отодвинул от себя тарелку с козлятиной, к которой почти не притронулся. – Знаешь, мне такая еда в горло не лезет.

– Шутишь, наверное. Ладно, продолжай работу. А я пока все вымою. – Жо-Жан собрал тарелки и отправился с ними к ручью.

Андре занялся рукописью, но никак не мог отделаться от ощущения, что за ним следят. Внезапно он заметил краем глаза какое-то движение. А затем отчетливо увидел, как из кустов на краю поляны – там были сложены мешки с неразобранными вещами – протянулась маленькая смуглая рука. Не на шутку разозлившись – такая откровенная попытка воровства! – Андре поднялся и, стараясь не шуметь, зашел с другой стороны кустов. Он сумел увидеть лишь тощий зад в мешковатых шальварах и тонкие маленькие ноги в поношенных сандалиях.

Андре наклонился и схватился одной рукой за шальвары, а второй – за ворот мальчишеской рубашки. Еще секунда – и он вздернул воришку в воздух.

– И как это, по-твоему, называется? – спросил Андре на турецком.

Мальчишка глухо вскрикнул и отчаянно замолотил в воздухе руками и ногами. Андре бросил его на землю, и тот со всего размаху сел на задницу, резко выдохнув при ударе. В испуге глядя на Андре широко раскрытыми глазами, мальчишка закричал:

– Господин, я не хотел сделать ничего плохого!

– Да?.. А зачем тебе понадобился мой мешок?

– Нет-нет, мне не нужен ваш мешок! Я собирался подобрать то, что вы выкинули. – Он встал; его тщедушное тельце все тряслось.

Андре посмотрел туда, куда мальчишка указывал пальцем. Там, в дальнем конце зарослей кустарника, лежал большой ломоть хлеба, который он выбросил перед этим.

– Я не вор, – заявил мальчишка, вскинув подбородок. – Я подумал, что вы его не хотите.

Андре оглядел мальчугана с головы до ног. Одежда на нем была поношенной, и он производил впечатление сильно истощавшего. Темные глаза казались огромными на овальном лице с изящными чертами, а черные волосы были неровно подстрижены.

– Как тебя зовут? – спросил Андре сурово.

– Али, эфенди.

– Из какой ты деревни?

– У нас все умерли. От чумы.

Джозеф-Жан, услышавший шум, уже бежал вверх по склону с пистолетом наготове. Мальчик бросил на него полный тревоги взгляд и с мольбой протянул к нему руки.

– Убери пистолет, – приказал Андре. – Он безобиден. Это просто изголодавшийся ребенок.

Али сглотнул с облегчением, увидев, что Джозеф-Жан опустил оружие.

– Что ты делаешь один в горах? – спросил Андре. – Разве тебе не известно, что здесь опасно?

– Я иду с равнины Дембре, эфенди. Мне нужно попасть в Измир.

Андре в изумлении уставился на мальчишку.

– Ты пешком шел от Дембре?

– Да. А как же иначе? У меня ведь нет ни осла, ни лошади. Но я сначала шел через долины.

– Боже милостивый… – пробормотал Андре, удивляясь, что мальчишке удалось выжить на таком пути.

– Пожалуйста, эфенди, можно мне взять тот хлеб? Очень хочется есть… – сказал Али; его шатнуло от слабости.

Андре вздохнул и, подхватив ребенка на руки, бросил на Джозеф-Жана взгляд, полный смирения.

– И за что мне это? – Снова вздохнув, он понес Али к огню. – Почему такое всегда случается именно со мной? Принеси кувшин с водой, Жо-Жан, и запасное одеяло.

Андре ощупал лоб мальчика, чтобы узнать, есть ли у него жар, и с облегчением обнаружил, что нет; ему совершенно не хотелось контактировать с чумными. Окунув обрывок полотна в воду, он протер им лицо Али, а затем завернул мальчика в одеяло, которое подал Джозеф-Жан.

– Проклятье! Что же нам делать с этим истощенным ребенком? – спросил он у кузена. – Мы ведь не можем бросить его здесь, когда завтра свернем лагерь, верно?

– Конечно, не можем, – откликнулся Джозеф-Жан. – Заберем его с собой, и пусть он побудет при нас, пока мы не доберемся по крайней мере до Минары.

– Мне совершенно не хочется выступать в качестве сиделки при оборванце-турчонке, – с досадой заявил Андре.

– Понятное дело. Но я сомневаюсь, что он долго протянет в таких жутких условиях, если предоставить его самому себе, – заметил Джозеф-Жан.

– А как, по-твоему, мы должны поступить с ним, когда прибудем в Минару?

– Возможно, найдем какую-нибудь семью, которая возьмет его к себе.

Андре с сомнением покачал головой и пробормотал:

– Ладно, что-нибудь придумаем. Он настрадался от голода и холода и сильно истощен. Может, и до Минары не доживет…

Джозеф-Жан кивнул и тихо ответил:

– Знаешь, а ты, оказывается, не такой бессердечный, каким хочешь казаться. Можешь привести его в чувство и покормить?

– Мне что, тряхнуть мальчишку так, чтобы у него мозги выскочили? Кстати, эта похлебка прикончит его окончательно. – Андре провел ладонью по волосам, пытаясь припомнить, какие лекарства имелись в его мешке. – Мне кажется, он сам придет в себя в свое время. А сейчас ему важнее согреться и выспаться.

Андре внимательно посмотрел на тщедушного ребенка, на смуглом лице которого проступила бледность. Мальчишка не казался настолько сильным, чтобы идти пешком – не говоря уж о том, чтобы проделать такой долгий путь.

– Удивительно… – пробормотал он. – Должно быть, что-то очень серьезное заставило его преодолеть долгую дорогу от Дембре и перевалить через горы.

– Может, настойчивое желание?

– Может быть. Хотя… Возможно, его рассказ – сплошная выдумка. Возможно, он охотился за нашей поклажей. В любом случае нам придется быть начеку все это время. – Андре переложил Али поближе к костру. – Сегодня ему лучше полежать у тепла. Я за ним присмотрю, а ты ложись спать.

– Уверен?.. – пробормотал Джозеф-Жан, не скрывая удивления.

– Да, уверен, – в раздражении ответил Андре. – Не беспокойся, я не зажарю его на завтрак. Может, я и бессердечный, но во мне еще осталось некоторое чувство приличия.

– Я и не думал намекать на…

– Спокойной ночи, Жо-Жан.

– Ну… как скажешь. Спокойной ночи.

Час спустя Джозеф-Жан приподнял полог у входа в палатку и выглянул наружу. Андре все так же сидел у костра с пледом на плечах. Сидел, глядя на мальчугана. Отсветы огня плясали на его лице, и сейчас он очень походил на своего отца.

«Позаботься о моем сыне, Джозеф-Жан, – вспомнились ему слова герцога. – Оставайся с ним по крайней мере до той поры, пока он не выздоровеет».

– Я присмотрю за ним, – прошептал Джозеф-Жан, – и буду оставаться с ним, пока он нуждается во мне.

Ох, если бы только Женевьева выкарабкалась тогда из болезни! Если бы только в те несколько последних месяцев ее здоровье улучшилось, а не наоборот… Андре ведь ничего не знал, находясь в своем Оксфорде и совершенствуясь в науках. А если бы он находился в комнате в те последние мгновения, когда герцог, тихо приговаривая, гладил лоб Женевьевы… О, тогда бы ему многое стало понятно.

«Вот и все, бедняжка, – прошептал герцог. – Смотри, Женевьева, ангелы стоят, ожидая тебя. Видишь? Доверься им. Пусть они перенесут тебя в объятия Господа».

При последнем вздохе Женевьева произнесла имя Андре. А он не услышал этого, потому что приехал часом позже.

Джозеф-Жан крепко зажмурился. Последовавшую затем сцену было невыносимо вспоминать. Андре походил тогда на смертельно раненное животное – набрасывался на любого, кто приближался к нему. Но жаркий гнев прорывался только вначале. А потом им овладел смертельный холод…

Джозеф-Жан открыл глаза. Андре по-прежнему не отводил взгляда от мальчишки. Судя по всему, ему так не удастся вылечить самого себя, хотя он и перенял от отца искусство врачевания. Детство он провел рядом с отцом, наблюдая, как тот лечил всех больных – и живших по соседству, и приезжавших издалека. Если кто-нибудь и мог помочь маленькому Али, так это Андре. Но будет удивительно, если он все-таки попытается заняться мальчуганом.

А впрочем… Сегодня у Андре был такой вид, будто древняя история перестала его интересовать. А вдруг турчонок-оборванец окажется тем самым худом, которое не бывает без добра? Что, если Андре вдруг воскреснет для жизни? О, тогда он, Джозеф-Жан, будет безмерно счастлив. И он сделает все возможное – только бы увидеть, как кузен повернется лицом к будущему.

Джозеф-Жан засветил лампу и принялся за письмо тем людям, чьи имена Андре отказывался даже упоминать. А потом, читая молитвы на ночь, он добавил еще одну – за жизнь мальчика. Хватит с них смертей!