Экспедиция на поиски овощей. — Хохлатые какаду. — Мы ближе знакомимся с Пуллинго и его семьей. — Томми пишет портрет с меня и с миссис Пуллинго. — Отправляемся на охоту. — Видим эму. — Убиваем двух кенгуру. — Встреча с беглыми каторжниками. — Отправляемся на рыбную ловлю. — Поспешное возвращение. — Посещение беглыми селения. — Находим жителей связанными. — Преследуем беглых. Они спасаются. — Исчезновение Эдит и Пирса. — Тревога матери. — Поиски в лодке вдоль берега. — Находим труп одного из беглых под утесом. — Возвращаемся, не найдя тех, кого искали.

Со времени отплытия баркаса прошла неделя, и мы все чувствовали себя как дома. Мать просила не брать Эдит дальше устья реки, да и сама она не желала больше далекой прогулки. По временам мы катались вверх по реке; хотя мы знали, что по соседству живут туземцы, мы не боялись, что они нападут на нас, так как не видали их челноков. Держась другого берега, мы легко могли избегать их.

Мы отправились к месту, где змея напала на Меджа, и оглядели всю местность вокруг, но не нашли никаких змей. Падди Дойль объяснял это тем, что большая змея, должно быть, съела всех остальных. Потому-то она и выросла до таких размеров.

Мы подымались и спускались по реке и ходили по всем равнинам, не испытывая страха. Иногда мы переезжали на противоположный берег за дичью, плодами и овощами для обеда. В зелени у нас был большой недостаток, и отец боялся, чтобы мы не захворали цингой. Мы развели сад и посадили семена, но, понятно, приходилось ждать, когда они выйдут.

Однажды Медж, Гарри и я в сопровождении Падди Дойля пошли с ружьями на южную сторону реки. Гарри слышал, что отец говорил о том, как бы достать какой-нибудь свежей зелени. Во время ходьбы мы увидели несколько деревьев из породы пальм.

— Погодите, — сказал Гарри, — я влезу на одно из этих деревьев; там найдется как раз то, что нужно капитану.

Гарри влезал на деревья лучше всех нас; когда он жил у индейцев, они заставляли его лазать очень высоко за кокосовыми орехами. У всех нас за поясом было, на всякий случай, по длинному ножу в футляре. Гарри положил ружье на землю, быстро взобрался на дерево и, пустив в дело нож, сбросил нам нечто, напоминавшее кочан капусты. Перелезая с дерева на дерево, он бросал нам такие же пучки листьев. Их набралось столько, что мы едва могли снести. Идя дальше, мы добрались до песчаных холмов, где нашли род бобов, росших на стебле, вившемся по земле. Медж думал, что они тоже могут пригодиться в пищу; мы наполнили ими свои сумки. Нам посчастливилось также убить нескольких голубей и попугаев. Мы вернулись в лодку сильно нагруженными, и я был очень рад избавиться от ноши, от которой у меня буквально болели плечи.

Мы только что собирались оттолкнуться от берега, как в воздухе показалась большая стая птиц; их белоснежные перья отливали розовым в лучах заходящего солнца. Это были хохлатые, или розовые, какаду, самые красивые птицы из когда-либо виденных нами. При виде нас они нисколько не испугались и остались на ветках, где, по-видимому, избрали себе ночлег.

Цвет этих птиц белый с легким розоватым оттенком; но шея, грудь и задняя часть хвоста окрашены в ярко-красный цвет. Отличительную черту этих какаду составляет их прекрасный хохол, который они то распускают веером над головой, то опускают на заднюю часть шеи. Перья хвоста длинны и украшены красными, золотыми, желтыми и белыми полосами, придающими им много красы. Птицы были от 13 до 16 дюймов в длину. Настрелять их было очень легко, но у нас и без того был большой запас пищи. Но мне очень хотелось поймать одного какаду живым, чтобы отвезти его Эдит. Гарри сказал, что мог бы поймать одну птицу, только нужно, чтобы она была молодая, а то будет трудно приручить.

— Вы чудесные малые, — заметил Медж, — а все-таки нам придется вырвать ваши красивые перышки и изжарить вас в один прекрасный день, когда у нас не хватит дичи.

Наступал вечер, и потому нам некогда было оставаться и любоваться красотой птиц. Поэтому мы поплыли назад через реку.

— Вы привезли нам хороший запас зелени, и как раз вовремя, — сказал отец. — Пока природа дает нам такую здоровую растительную пищу и пока у нас хватает пороху, мы не умрем с голода, и, если все это можно найти по пути на юг, мы можем отправиться с надеждой, что найдем достаточно пищи.

Мы постоянно ожидали нового посещения нашего знакомца Пуллинго, но он не приходил, и мы начинали думать, что он просто шел из одной части страны в другую и, увидя нас, из любопытства подошел к нашему лагерю.

Прошло несколько дней. Однажды утром Падди Дойль, стоявший на карауле, вдруг закричал:

— Вот идет мой старый друг с женой и семьей. Доброго утра, мистер Пуллинго! И вам, миссис, и дорогим малюткам. А один-то из них славный, большой малый, которым вы можете гордиться, мистер Пуллинго.

Мы увидели нашего знакомца туземца. С ним шел юноша — живой портрет отца; жена дикаря шла за ним с двумя детьми — мальчиком и девочкой. Юноша был, без сомнения, сын Пуллинго, но не женщины, которая была, вероятно, второй женой его отца.

Женщина и дети остановились в некотором расстоянии, мужчина и юноша подходили осторожно, держа по связке копий в руках. Падди знаками приглашал их подойти поближе и, чтобы ободрить их, положил свое ружье на землю. Они также положили на землю копья и подошли гораздо ближе. Падди пошел навстречу им. Дикари, по-видимому, поняли его и протянули руки, которые Падди пожал от всего сердца, очевидно, к сильному изумлению дикарей. Ирландец и старший дикарь заговорили, каждый на своем языке. Падди по временам разражался громким смехом при странных словах дикаря.

Зная, как важно приобрести расположение туземцев, я подумал, что теперь представляется удобный случай сделать Пуллинго какой-нибудь подарок. Я пошел в коттедж и попросил у отца, который только что встал, бус, зеркало и других безделушек, которые он привез для торговли с островитянами Южного океана. Я получил достаточно вещей, чтобы одарить всех, включая детей. Пуллинго взял вещи, но равнодушно посмотрел на них, очевидно, считая, что они не представляют особой ценности, — что и было в действительности.

— Может быть, он предпочел бы жареного попугая, — заметил Дойль, который только что посадил несколько птиц на вертела, чтобы зажарить их к завтраку. У нас их было так много, что мы вполне могли поделиться. Поэтому мы с Дойлем взяли по паре и снесли их на вертелах дикарю, глаза которого заблестели при виде птиц. Он и его сын почти вырвали у нас из рук попугаев и, ничем не выразив благодарности, поспешили к месту, где сидела женщина с детьми.

— Эй, мистер Пуллинго, неужели у вас это считается хорошими манерами? — вскрикнул Падди. — Вероятно, таков уже обычай в этой стране — нельзя сказать, чтобы хороший. Ну да только бы они дали долю детишкам, тогда я не буду сердиться на них.

Наблюдая над дикарями, мы заметили, что они разорвали птицу на куски и, прежде чем самим приняться за еду, дали по крылышку детям.

— Ну, раз вы заботитесь о детях, то на вас есть еще надежда, — сказал Падди. — Мистер Пуллинго окажется приличным малым, когда научится немного нашим обычаям.

Оказалось, что Пуллинго остался так же доволен Падди, как тот им. Вместе с женой и сыном он вскоре принялся за постройку хижины в некотором расстоянии от нас, под утесом. Постройка была не из важных: она состояла из длинных, тонких жердей, воткнутых в землю и расположенных в форме круга; верхушки связывались веревкой из травы, и все покрывалось грубой корой, привязанной такой же веревкой. Первая хижина предназначалась для Пуллинго и его жены; потом они выстроили другую, меньших размеров, для своего большого сына и маленьких детей.

Как ни грубы были эти постройки, они оказались лучше тех, которые мы встречали потом у туземцев, и доказывали, что Пуллинго был цивилизованнее большинства своих земляков. Мы не знали, были ли в соседстве другие члены его племени. Во всяком случае приятно было заручиться его дружбой, так как он мог дать благоприятные сведения о нас своим землякам и тем предотвратить их нападения на нас.

Забыл сказать, что Томми Пекк, безалаберный малый, обладал значительным художественным талантом — во всяком случае превосходившим способности всех остальных. Он забавлял Эдит, набрасывая ей рисунки и портреты в альбом, который она привезла с собой вместе с маленькой библиотекой. Сама Эдит умела рисовать только пейзажи.

— Не хотите ли иметь портрет принца Пуллинго и его прекрасной супруги, мисс Эдит? — спросил Томми. — Не думаю, чтобы мне удалось сделать его на память, но, может быть, я сумею уговорить их посидеть, пока буду писать.

— Пожалуйста, — ответила Эдит, — только я очень сомневаюсь, чтобы вам удалось уговорить их сидеть смирно.

— Предоставьте это мне, — сказал Том. — Одолжите мне ваш альбом, карандаш и резинку. Я попробую.

Вооружась всеми этими принадлежностями, он медленно пошел к лагерю Пуллинго; Гарри и я шли вдали, чтобы не мешать ему.

Подойдя к хижине, Томми отвесил поклон и объявил о цели своего прихода, показав альбом с портретами Гарри, меня и Попо. Нельзя сказать, чтобы эти портреты были лестны и для нас.

Не знаю, понял ли Пуллинго значение набросанных на бумаге линий; но жена его, по-видимому, поняла и, обернувшись к нему, выразила желание, чтобы с нее рисовали. Томми сейчас же поставил их перед собой и принялся за портрет. Дикари стояли смирно, пристально следя за ним, так что времени у него было достаточно. Томми пририсовал больше одежды, чем было на них в действительности, — ради приличия, говорил он, а так же в надежде, что они поймут намек и станут одеваться иначе, когда им приходится появляться в образованном обществе.

Он окончил портреты, наложил, где следовало, тени и показал их даме и кавалеру. Дама пришла в восторг — она показывала то на портрет, то на себя, потом на мужа и на его портрет. Кавалер, казалось, не был так доволен — может быть, он боялся какого-нибудь колдовства. Дама несколько огорчилась, увидя, что Томми закрыл альбом и не намеревается отдать ей. Томми пробовал объяснить ей, что он сделает копию и отдаст ей, что он и исполнил, а оригинал, который я поместил в своем дневнике, остался у Эдит.

По ночам в палатках было слишком жарко; потому, выстроив первый коттедж, мы принялись за постройку двух коттеджей для жилья и одного для хранения провизии. Хотя мы надеялись двинуться в дальнейший путь месяца через два, мы могли остаться и на более продолжительное время, и наши запасы рисковали испортиться. Пуллинго и его сын с величайшим интересом следили за нашей работой.

Но не все были заняты постройкой; нужно было также ходить на охоту. Чаще всего отправлялись Медж, Гарри, Падди Дойль и я; Пуллинго следовал за нами в почтительном отдалении. Мы не могли решить, собирается ли он охотиться; все его вооружение состояло из связки копий и куска твердого дерева, напоминавшего по виду палаш. Оружие это, засунутое за пояс, называлось бумеранг.

Нам очень хотелось убить нескольких странных животных, которых капитан Кук называл кенгуру. Головы их похожи на головы ланей, и мех такого же цвета. Они не бегают, как другие животные, потому что их передние ноги, употребляемые вместо рук, слишком коротки; но очень длинные задние ноги и сильные хвосты помогают им делать громадные скачки. Удивительно, как много прыжков они могут делать.

Мы встречали животных, похожих на двуутробок и летучих белок, которых принимали за летучих мышей; иногда нам случалось видеть диких собак, или динго, — отвратительных созданий дикого вида. Они всегда убегали при виде нас или при наших криках.

Мы так и не знали, понимает ли Пуллинго цель наших прогулок; если бы мы могли обмениваться с ним мыслями, он приносил бы нам большую пользу, указывая места, где водилась дичь. Я думаю, он просто почувствовал сильное уважение к нашим ружьям и ходил за нами, чтобы наблюдать их в действии.

В надежде найти кенгуру мы зашли дальше в глубь страны и очутились в открытой местности без деревьев; вдали виднелись низкие холмы и скалы. Мы только что хотели вернуться обратно, так как тут нельзя было подойти к дичи незамеченными, когда услышали восклицание Дойля:

— Эй! Взгляните-ка на громадную птицу, которая только что поднялась на ноги. Скорее, скорее! Не то она уйдет. Ее мясо стоит сотни пирогов из попугаев.

Я обернулся и увидел приблизительно в сотне ярдов от нас птицу громадных размеров — так, по крайней мере, показалось мне. Конечно, это была птица, так как шла на двух ногах, походила на птицу строением и была покрыта перьями. Высотой она была не менее семи футов, светло-коричневого цвета, с длинной шеей, маленькой головкой и очень длинными сильными ногами; насколько я мог видеть, крыльев у нее не было. Она смотрела на нас вопросительно, как будто удивляясь, что это за странные животные, потом подошла ближе, как будто для того, чтобы лучше разглядеть нас. Падди не мог устоять от искушения и выстрелил. Услышав звук выстрела, птица повернулась и побежала с быстротой рысака; мы стояли и смотрели ей вслед с самым дурацким видом, как заметил Падди.

Это был эму — птица одной породы с африканским страусом. Когда мы подошли к месту, где в первый раз увидели ее, то нашли в пустой яме девять больших яиц ярко-зеленого цвета. Когда мы разбили два яйца, то скорлупа стала грязного зеленовато-коричневого цвета.

Вскоре после того, возвращаясь домой по густому лесу, мы увидели на прогалине трех желанных кенгуру. Мы прокрадывались, укрываясь за деревьями, чтобы животные не могли увидеть нас раньше, чем на расстоянии выстрела. Впереди шли мы с Меджем, за нами Гарри и Падди; у всех ружья были наготове. Медж прицелился, я последовал его примеру. Мы подождали Гарри и Падди и выстрелили все вчетвером. Одно из животных упало мертвым, убитое выстрелом в голову, направленным Меджем; другое бросилось бежать большими прыжками, по-видимому, раненое; третье сделало два-три скачка и упало на землю, будучи не в состоянии двинуться. Мы бросились к нему, забыв зарядить ружья. Мы остановились посмотреть на убитое животное, а Падди подбежал к раненому, которое при виде его вскочило и пробовало убежать.

— Эй, стой! — крикнул Падди, пытаясь схватить кенгуру; в это мгновение животное ударило ирландца задними ногами, вырвало клок из его штанов и сильно оцарапало ногу. Не отскочи Падди вовремя, дело могло бы кончиться плохо.

В одно мгновение нож очутился в руке Падди, и, прежде чем кенгуру успел повторить удар, ирландец всадил нож.

Теперь у нас оказывалось изобилие мяса; затруднение было в том, как донести его. Мы решили взять лучшие куски, дать Пуллинго столько мяса, сколько он будет в состоянии снести. Остальное мы привязали к суку дерева так, чтобы не могли достать дикие собаки.

Мы были вполне увлечены нашей работой, когда мне послышался лошадиный топот. И как же я удивился, когда поднял глаза и увидел двух всадников! Они смотрели на нас с не меньшим удивлением, чем мы на них. Лошади у них были порядочные, но сами они худы и бледны, в лохмотьях. У каждого из них было по ружью за плечами, по кобуре с парой пистолетов; большие мешки и кожаные футляры были привязаны за седлами.

— Эй, незнакомцы, откуда вы появились? — крикнул с бранью один из всадников. — Я не думал, что здесь водятся белые.

— И мы не рассчитывали увидать кого-нибудь так далеко от Сиднея, — сказал Медж, подозрительно оглядывая всадников. — Вы-то откуда появились, друзья мои?

— Ну, мне кажется, это вас не касается, — ответил всадник. — Но так как вы англичане, то я рассчитываю, что вы дадите нам часть этих кенгуру; одно могу сказать вам: мы в очень стесненных обстоятельствах.

— Это и заметно по вашему виду, — заметил Медж, — должно быть, вы проделали трудное и продолжительное путешествие из Сиднея.

— Я не сказал, что мы из Сиднея, — хотя, действительно, мы были там, — ответил всадник. — Уже несколько месяцев, как мы покинули Сидней и ведем очень тяжелую жизнь. Но теперь нам нужен кусок кенгуру, а о другом мы поговорим, когда станем жарить этот кусок.

— Можете взять сколько угодно мяса, но у нас нет огня, чтобы зажарить его, — ответил Медж.

— Скоро будет, — ответил всадник.

Он и его товарищ сошли с лошадей, привязали их и, быстро набрав хворосту, в изобилии разбросанного вокруг, свалили его в кучу; один из незнакомцев вынул трут и зажег костер, предварительно обрезав всю сухую траву кругом. Они бесцеремонно распорядились с мясом кенгуру, нарезали его на тонкие куски, которые протянули к огню на концах палок. Однако они не дождались, пока мясо совсем поспело, и стали есть его полусырым. Запах жаркого возбудил наш аппетит; мы также нарезали мясо тонкими кусочками и стали жарить его тем же способом, но поджаривали его гораздо больше, чем незнакомцы.

Пуллинго, все время наблюдавший за нами, подошел и знаками стал просить долю, которую мы, конечно, дали ему. Незнакомцы пристально смотрели на него. Он, очевидно, смотрел на них с подозрением. Незнакомцы переговорили друг с другом, и один из них обратился к Пуллинго на наречии, которое тот, по-видимому, понимал. Он отвечал с заметным колебанием. Несколько времени они продолжали расспрашивать дикаря, потом заговорили друг с другом на жаргоне, таком же непонятном для нас, как и язык, на котором они говорили с Пуллинго.

— Послушайте, мастер, нам нужно несколько вещей, и мы будем очень обязаны вам, если вы снабдите нас ими, — сказал один из всадников. — Во-первых, может быть, у вас найдется табак; потом нам нужны порох, дробь и пара ножей; не помешает и одежда.

У Меджа была пара сигар, у Падди немного табаку; оба не задумываясь отдали и то и другое незнакомцам.

— Что касается пороха, то мы можем дать очень мало, — сказал Медж, — а за другими вещами вам нужно прийти в наш лагерь. Я полагаю, капитан Рэйнер не откажет вам в необходимом.

— А вы не сыграете с нами скверную штуку — не задержите нас, если мы придем к вам? — спросил один из незнакомцев.

— Мы не такие, — ответил Медж, несколько удивленный этим замечанием. — Вы можете отплатить нам описанием местности, которая идет отсюда к Сиднею.

— Ну, мы придем, а вы пока приготовьте все нужное, — сказал он тоном, еще более удивившим нас.

Мы утолили голод и разделили мясо кенгуру на части. Медж и Падди взяли самые тяжелые, а Томми и мне оставили куски полегче. Незнакомцы без всяких разговоров нагрузили своих лошадей большей частью другого кенгуру. Пуллинго был в восторге оттого, что мы дали ему остатки. Незнакомцы отказались идти с нами и сказали, что придут со временем. Мы только что собрались в путь, как они снова попросили дать им немного пороха и дроби, говоря, что они истратили весь свой запас и не в состоянии ни добыть себе пищи, ни защищаться против туземцев. У них был такой несчастный вид, что мы все уделили им часть нашего пороха и дроби.

Мы отправились, а они остались сидеть у костра и продолжали жарить мясо. Пуллинго, получив свою часть, сейчас же ушел.

— Не нравятся мне эти молодцы, — проговорил Медж. — Я слышал, что каторжники здесь часто убегают и ведут бродячую жизнь в лесах, отымая от поселенцев все, что возможно. Мне невольно приходит на ум, что наши незнакомцы — люди этого сорта.

— Я не сомневаюсь в этом, — заметил Падди. — Жаль, что мы отдали им порох, а мяса и табаку мне не жалко.

— Вряд ли они воспользуются порохом, чтобы сделать нам вред, — заметил я.

— Не знаю, если они из тех, за кого я принимаю их, — сказал Медж. — Но нужно быть настороже.

Мы очень устали к тому времени, как добрались до нашего поселка. Понятно, что запас мяса, принесенный нами, был встречен с большим удовольствием, и вечером на ужин был подан кусок кенгуру. В лагере Пуллинго огонь горел задолго до нашего прихода: без сомнения, он вернулся домой гораздо раньше нас.

На следующее утро один из незнакомцев явился в наш поселок. Он сказал, что оставил товарища смотреть за лошадьми, а сам пришел за вещами, которые мы обещали. Отец согласился с мнением Меджа о незнакомцах, но сказал, что лучше дать им необходимое для поддержания их жалкого существования и попробовать узнать от них нужные нам сведения о стране.

Незнакомец казался менее голодным, чем накануне, но имел такой грязный, оборванный вид, что нам не хотелось вводить его в дом. Мы поставили для него в тени стол и стул, дали ему обильную еду и стакан эля, который развязал ему язык. Он признался, что ему с товарищем приходится вести в лесу ужасную жизнь, но что он не видит выхода. Он описал довольно подробно местность, по которой мы должны были идти. Большая часть ее была легкопроходима, но встречались горные, каменистые и очень дикие места, где воды нельзя было найти на протяжении многих миль. Трудно было решить, насколько верно его описание, хотя, во всяком случае, он должен был проходить по этой местности.

Незнакомец — кто бы он ни был — по-видимому, нисколько не боялся нас. Удовлетворив голод, он встал и обратился к Меджу:

— Ну, мастер, буду благодарен, если вы исполните свое обещание, — сказал он. — Нам нужно столько пороха, сколько вы можете дать: для нас это так же важно, как хлеб и мясо. Были бы благодарны за ножи, одежду, иголки и нитки. Возьмите-ка карандаш да запишите, что нужно.

— А если мы откажем? — спросил отец, пораженный дерзостью незнакомца.

На лице незнакомца показалось свирепое выражение.

— Плохо пришлось бы вам, — с величайшим нахальством ответил он. — Я верю, что если джентльмен дает обещание, он должен сдержать его. Я пришел сюда как друг и хочу остаться другом. Не буду беспокоить вас своим обществом; я предпочитаю оставаться в одиночестве. Но если вы сделаете мне добро, я отплачу вам тем же, если попробуете дурно обойтись со мной, я отомщу вам, будьте уверены.

— А предположите, что мы схватим вас и будем держать в плену, пока не передадим вас властям в Сиднее? — сказал отец.

Незнакомец рассмеялся продолжительным, громким смехом.

— Трудно это было бы сделать, — сказал он, — к тому же я принял меры к своей безопасности. Итак, видите, капитан, мы в одинаковом положении. Ну, давайте мне вещи, и я уйду.

Отец чувствовал, что так как Медж обещал вещи, то следовало дать их. Связали узел; как только незнакомец получил его, он слегка поблагодарил, вскинул его на плечи и поднялся в гору. Мы надеялись, что видим в последний раз как его, так и его товарища, так как вполне убедились, что они негодяи.

Мы заметили, что, когда незнакомец подходил к нашему лагерю, чернокожий с семьей скрылся за скалой и не появлялся к нам, пока тот не исчез на вершине горы.

Пуллинго вскоре пришел к нам в поселок. Он принял это обыкновение и никогда не уходил с пустыми руками. Все нравилось ему, за исключением пива и водки, которую он выплюнул с видимым отвращением, когда однажды ему дали попробовать ее. Теперь мы старались дать ему понять, что желаем знать его мнение насчет незнакомцев. Он наконец понял нас; выражение ненависти и отвращения показалось на его лице; он покачал головой и, по-видимому, советовал застрелить их при первом удобном случае.

Когда мы убедились в его дружелюбном отношении к нам, ему позволили разгуливать где угодно. Однажды он явился с корзиной, полной великолепных лесных цветов, плодов и яиц эму. Мы подумали, что он принес это в подарок нашей матери или отцу, и потому предоставили ему самому поднести корзину.

Я издали наблюдал за ним и увидел, что он вошел в комнату Меджа, дверь в которую была отперта. Я пошел за ним и заглянул в комнату. Пуллинго стоял на коленях; содержимое корзины лежало на полу, а сам дикарь низко склонился перед ружьем Меджа, прислоненным к столу. Он бормотал какие-то странные слова, обращаясь к ружью. Видимо, он считал, что ружье обладает сверхъестественной силой. День за днем он следил за его удивительными подвигами и решился умилостивить его.

Мне не хотелось ни мешать Пуллинго, ни высмеивать его; я был рад, что Падди Дойль и Томми не видали его, так как они, наверно, не удержались бы от насмешек. Я потихоньку ушел, оставив бедного дикаря в неведении, что видел его. Наконец он вышел из хижины и простоял несколько времени, наблюдая работу плотника.

Когда я рассказал Гарри об этом, он нашел поклонение дикаря вполне естественным. Сам он, когда переселился на «Героиню», готов был так же поклоняться и компасу, и подзорной трубе, и пушкам, и разным другим предметам, про которые Попо говорил ему, что это фетиши белых.

Пуллинго сразу стал считать Падди Дойля своим другом, и вскоре они каким-то удивительным образом понимали друг друга. Медж уверял, что они более сродни друг другу, чем все остальные. Мы попросили Падди узнать от Пуллинго, что сталось с беглыми; Падди из разговоров с дикарем понял, что они ушли далеко, и мы перестали думать о них.

Нападения туземцев мы не боялись и потому перестали принимать прежние меры предосторожности; только по ночам ставили часовых, да и то более для поддержания морской дисциплины. Мы разгуливали безоружными по реке под утесом; иногда выходили и на равнины. Даже мать и Эдит перестали бояться и часто ходили гулять в сопровождении Пирса или Гарри. Иногда и я ходил с ними, но я почти всегда бывал на охоте или на рыбной ловле. Наша молодежь вообразила, что она может разгуливать одна где угодно.

Однажды матери нездоровилось, и она сидела дома. Гарри с Недом Бертоном и со мной отправился в лодке на рыбную ловлю. Отец, Медж, Томми, Падди Дойль и один из матросов отправились на охоту, сопровождаемые Пуллинго и его сыном. В доме с матерью остался только Дикки Попо; двое матросов работали в поле. В случае чего-либо нас должны были вызвать выстрелом из ружья.

Мы спустились к устью реки. Рыба скоро начала клевать, и улов был необыкновенно большой. Я заметил, что отлив был необычайно силен. Затем начался прилив. Мы были так заняты делом, что не заметили, как летело время. Приятно было думать, что рыбы хватит не только на всех нас, но и на наших черных друзей. Между прочим, мы убедились, что они ценят нас не за нашу ученость, а за умение добывать их любимую пищу.

Бертон сказал, что можно посолить часть рыбы, и предложил поискать соли вдоль берега. Я согласился с ним, что это было бы очень хорошо, так как мы могли бы взять с собой в путешествие соленой рыбы.

Рыба ловилась по-прежнему, и мы усердно вытаскивали ее, когда до нашего слуха донесся выстрел. Мы сразу вытащили удочки, подняли якорь и стали изо всех сил грести к берегу.

— Что бы это могло быть? — спросил я.

— Я думаю, они хотели дать нам знать, что время ужинать, — ответил Бертон.

— Надеюсь, что не пришли какие-нибудь чернокожие, не вернулись ли злые люди, которых мы встретили на днях? — сказал Гарри.

— Может быть. Но мы скоро им покажем, что не станем переносить их выходки, — заметил Бертон.

Предположение Гарри очень встревожило меня, так как я часто слышал о жестокостях белых.

При приближении к лагерю мы никого не увидели, но когда подъезжали к пристани, то услышали крики:

— Помогите, помогите! Не то они убегут!

Мы поспешно выскочили на берег и увидели страшное зрелище. Один из наших матросов лежал на земле, по-видимому, мертвым; невдалеке виднелся другой, привязанный к стволу дерева так, что не мог двинуть ни рукой ни ногой.

— Там! Там! — кричал он. — Остановите их!

Я слишком беспокоился о матери, Эдит и Пирсе, чтобы обратить внимание на его слова или понять, и бросился к двери нашего коттеджа. Она была заперта. Я громко постучался.

— Мама! Мама! Впустите нас, мы пришли на помощь вам! — кричал я.

Она не отвечала, но слышны были чьи-то шаги; дверь отворилась, и появился Дикки Попо.

— О, масса! Как я рад, что вы пришли, они убьют нас всех! — кричал он.

— А мать — где она? — спросил я.

— Я думаю, в своей комнате, но не говорит, — ответил Попо.

— Мама! Мама! Где вы? — крикнул я.

Дверь в ее комнату была заперта; мы с Дикки выломали ее с набегу. Мать лежала на полу. Ужасное чувство охватило мою душу: мне показалось, что она застрелена. Я нагнулся: раны нигде не было видно. Она еще дышала, и я надеялся, что она только лишилась чувств. Я брызнул ей в лицо водой; она тяжело вздохнула, открыла глаза и пришла в себя при виде меня. С помощью Попо я поднял ее и посадил на стул.

— Что это? Ужасный сон? Или беглые действительно были здесь? А где Эдит и Пирс?

— Не тревожьтесь, мама, — ответил я. — Беглые ушли, а Эдит и Пирс, вероятно, спрятались где-нибудь.

— Поди отыщи их, — сказала она, — и сейчас же приведи сюда. Я боюсь, что их увели эти ужасные люди.

— Не думаю, — сказал я. — К тому же Бертон и Гарри, без сомнения, уже погнались за негодяями.

Мать стала умолять меня, говоря, что она совершенно оправилась. Я сказал Попо, чтобы он остался с ней, взял ружье и поспешно вышел из дома. Бертон и Гарри развязали матроса; другой, как оказалось, был только оглушен и уже оправился; все четверо с ружьями в руках бросились в погоню за беглыми к подножию утесов. Я побежал за ними, громко призывая Эдит и Пирса; мне казалось вероятным, что напавшие могли увести их.

Разбойники были так нагружены добычей, что не могли скоро бежать, и мы увидели их, когда они поднимались на утес. Я от души возблагодарил Бога, увидев, что детей с ними не было.

— Стойте, негодяи! — крикнул Бертон, когда мы приблизились настолько, что они могли расслышать нас.

Они не отвечали и продолжали подыматься. Вдруг один из них обернулся и прицелился в Бертона, который бежал впереди всех.

— Сделай один шаг — и я выстрелю! — крикнул он.

— Ну, в эту игру могут играть двое, друг мой, — сказал Бертон, подымая ружье.

Он выстрелил. Мы последовали его примеру; но когда дым от выстрелов рассеялся, мы увидели, что разбойники по-прежнему подымались по утесу, с удивительной ловкостью перепрыгивая с камня на камень.

Нам пришлось остановиться, чтобы зарядить ружья; потом мы снова стали подыматься, несмотря на угрозы разбойников. Они сильно обогнали нас, но мы все же надеялись, что один из них может поскользнуться под тяжестью ноши, и мы догоним его. В данное время деревья и скалы над нашими головами скрывали их от наших глаз.

Бертон все время шел впереди и первым взошел на вершину утеса. Он поднял ружье и выстрелил. Когда остальные присоединились к нему, то увидели, что разбойники бегут со всех ног к югу, недалеко от утесов; почва тут была для бегства удобнее, чем с правой стороны. Они были уже вне наших выстрелов.

— Опять промахнулись! — крикнул Нед. — Я думаю, они заколдованы, или ружье у меня испортилось.

Не надеясь догнать беглецов, я сказал Бертону, что хочу вернуться и поискать Эдит и Пирса, которые, наверно, спрятались куда-нибудь, испуганные появлением разбойников.

— Не думаю, сэр, — сказал один из матросов, Том Нокс. — Вскоре после того как вы уехали, я видел, что они пошли вдвоем вдоль берега. Я подумал, что они пошли с разрешения вашей матушки, я не стал следить за ними.

Это успокоило меня: разбойники не могли их видеть, да к тому же они вряд ли осмелились бы тронуть их. Я поспешно пошел домой к матери. Она спала все утро и не знала, что дети ушли. Она очень взволновалась, услышав рассказ Нокса, и говорила, что во всяком случае они должны были бы вернуться к этому времени. Я не хотел тревожить ее и уверял, что они скоро вернутся. Но, выйдя из дому, я предложил Бертону и Гарри отправиться в лодке вдоль берега. Нокс пошел пешком в том же направлении.

Мы выгрузили рыбу и отправились вниз по реке. Нигде не было видно и признака Эдит и Пирса. Солнце садилось. Мы проехали мелководье и поехали вдоль берега настолько близко, насколько позволяли коралловые рифы. Время от времени я вставал в лодке и вглядывался в берег; детей нигде не было видно. Между тем начинался прилив, и воды уже омывали подножия утесов. Я очень тревожился при мысли о том, что прилив мог застать их в то время, как они возвращались домой.

— Этого нечего бояться, мистер Годфрей, — оба они смышленые и, я надеюсь, сумели добраться до безопасного места, — заметил Бертон.

Мы снова поплыли дальше. Вдруг мое внимание было привлечено каким-то предметом, лежавшим под утесом в воде. Сначала я подумал, что это камень, покрытый водорослями, шевелившимися от прибоя. Мы подошли настолько близко, насколько было можно, не рискуя пробить дно лодки о коралловый риф, и я разглядел лошадь и человека, лежавших наполовину в воде. Человек лежал неподвижно; очевидно, он был мертв; лошадь же еще билась, стараясь держать голову над поверхностью воды.

— Это, должно быть, один из разбойников, — сказал я.

— Без сомнения, — сказал Бертон, — но как это он умудрился упасть с утеса?

— Нельзя подъехать к нему и посмотреть, не жив ли он? — спросил я.

— Ни один человек, упавший с такой высоты, не может остаться в живых, — сказал Нед, — и не переломать всех членов. Он, без сомнения, мертв. И бедная лошадь скоро подохнет; взгляните! Ее голова уже под водой. Если бы не искать детей, то можно было бы добраться до них; но мы потеряли бы слишком много времени и могли бы попортить лодку.

— Ну так отправляемся дальше отыскивать Эдит и Пирса, — ответил я. И мы снова взялись за весла.

Вечер был уже близко. Напрасно мы оглядывали берег со всех сторон. Проезжая под утесами, я громко кричал имена сестры и брата, но в ответ получалось только слабое эхо. Тревога моя увеличивалась; мне казалось, что они погибли. Бертон сказал, что нужно плыть назад, так как вряд ли дети могли зайти так далеко. Гарри разделял мою тревогу и кричал так же громко, как я.

Было почти темно, когда мы вернулись к устью реки. Мы быстро направились к нашему лагерю. Отец только что вернулся вместе со своими спутниками. Отсутствие брата и сестры очень встревожило его. Нокс не нашел следов детей, но продолжал уверять, что видел, как они пошли в этом направлении.

Ночь была ужасная. Отец употреблял все усилия, чтобы утешить мою бедную мать, но она продолжала бояться всего худшего. В тревоге о детях мы почти совсем забыли о посещении разбойников, и только заглянув в кладовые, увидели, что они унесли значительное количество пороху, дроби и других вещей, которые могли пригодиться в их бродячей жизни. Не позабыли они также захватить и несколько бутылок с водкой; может быть, она-то и была причиной смерти несчастного, труп которого мы видели лежащим у подножия утеса.

Мне не хотелось ложиться спать, но отец настоял, чтобы я лег, сказав, что он останется сидеть с матерью. Несмотря на горе и тревогу, я все-таки уснул.