ДРУЗЬЯ ИЗ

НОВАРЫ

был его другом. Он записал среди прочих воспоминаний одну подробность, которую дружеская привязанность сохранила в его памяти. В Риме, в первые годы Империи, людей, вспоминавших о других после того, как смерть оторвала тех от наслаждений царства света, называли amici — друзья. Подобные слова нынче утрачены, и смысл их так же непроницаем, как затянутое облаками небо, которое вопрошаешь в ночную пору. Я говорю о дружбе. Я вытягиваю на берег понимания то, что могу, сетью, какою нынче мало кто умеет пользоваться. Слово «dear» на современном английском тоже не очень-то вразумительно. Самое честолюбивое желание, питаемое древним римлянином во времена Республики, — это чтобы после погребального костра его назвали «carus amicis» — тот, кто дорог сердцам своих друзей.

И он был именно таким. Стояли тридцатые годы. Он отличался беспокойным нравом. На языке, ушедшем в древность, это означало, что он относился к людям, которые страшатся покоя, страшатся призыва послежизненного «requies» (покой). Такие люди боятся восковых, таких невозмутимых в своем вечном упокоении, Это римское слово «quies» — особое слово, способное обозначать одновременно и умиротворение, и сон, и смерть. В нашем языке (кроме фирменного знака жалкой) слово это выродилось в понятие «quitte» (безмятежный, избавленный от забот) и в понятие «coi» (тихий, застывший) — прилагательные, ныне почти вышедшие из употребления. При Людовике XIII натюрморт называли «застывшей живописью», ибо эти вполне обыденные и полутемные предметы были избавлены от речи в том мраке, где им вот-вот предстояло раствориться. В начале Империи был период, когда «соглашаться» означало «наслаждаться». Буквально: насладиться радостью в покое. Я не застал этого времени. Я не нахожу радости в покое. Итак, жизнь Альбуция Сила была определена Аннеем Сенекой (отцом советника Нерона, отцом философа-фразера, отцом миллионера-стоика) как «longa inquietatio» — долгое смятение в страхе. Но это всё каламбуры. Римляне обожали забавляться словесной игрой обыденного языка. Они видели в каламбурах знаки божественного благоволения: по крайней мере это сулило удачу. Цестий прозвал романиста «Inquietator». Гай Альбуций Пертурбатор. Пертурбатор латинского языка на заре I века нашей эры.

Это был лысый, тощий, долговязый, прямой, напряженный, резкий человек. Он всегда ходил в белой фетровой шляпе с завязками. «Tristis, sollicitus declamatory» «То был романист беспокойный, снедаемый страхами, вечно недовольный собою и никогда не находивший отдохновения в молчании. И никакого отдохновения в успехе...»

Он был годами моложе Цезаря. Этот последний высоко ценил слог Аполлония Родосского , но недолюбливал литературный стиль Альбуция. писал, что Гай Альбуций Сил родился в тот год, когда Лукулл завоевал Армению. Это произошло в последние дни 69 года в Новаре, в , в Пьемонте, в семье богатых . 69 год (684-й год существования Рима) отмечен в истории тремя событиями: взятием Тигранокерта Лукуллом, любовной связью матери Вергилия с Мароном и разгулом пиратов близ Сиракуз и Гаэте. Цезарь еще не существует как политик. Пока что он лишь : следит за исполнением обрядов, реформирует календарь, . Помпей достигает вершины славы: он только что вернулся из Палестины. Там он перебил двенадцать тысяч иудеев. Проник в храм, увидел стол предложения, увидел подсвечники. И приказал: «Уничтожить». Он сделал Иерусалим городом-данником.

Именно в этом 69 году Цезарь распростился с бедностью. Он с удовольствием носил серебряный сенаторский перстень. Начал с того, что разграбил . В те времена Альбуций еще только зарождается и растет в водах материнского чрева. А Цезарь в Кадиксе выходит из храма Геракла. И видит прямо перед собою гигантскую статую, изображающую . Застывает в изумлении. Присаживается на холодную ступеньку цоколя. Сам он писал, что испытал в тот миг «глубокую печаль» — чувство, доселе ему неведомое. Он думал: «Мне уже двадцать девять лет. В этом возрасте он покорил весь мир, а я еще ничего такого не совершил. Я понапрасну трачу время. Моя кровь течет в жилах праздных, никчемных рук. Пора бросить Испанию с ее овцами и красноземными равнинами. Пора вернуться в то место, где меня не ждут, но где я должен заставить людей трепетать при виде меня либо от одного звука моего имени. Через шесть дней я буду в Риме». И он приказывает седлать коней. Пересекает всю Галлию. Проезжает через Новару в Милан. Женится на внучке Суллы и Помпея.

Во время войны с пиратами один лишь Цезарь поддерживает Помпея. Именно эта война, с ее неисчислимыми бедствиями на море, потерями кораблей и захватами людей, наиболее ярко отображена в романах Альбуция Сила. Год спустя, в 66-м, Помпею помогает не только Цезарь, их сторону уже принял и Цицерон. В 59 году Цезарь начинает принудительную вербовку матросов. В том же 59 году Альбуций начинает изучать «Латинскую Одиссею» у грамматиста. И пишет свою первую прозу — сочинения, посвященные героям. Цестий сообщает, что первый текст Альбуция, кажется удостоенный премии, повествовал об Ахилле и назывался «Ахилл поющий». К сему Цестий добавляет, что Альбуций с детства проявлял стремление включать в свои романы отрубленные руки. Самый ранний из них был озаглавлен так: «Руки Фидия». Но наиболее знаменитый из его романов — это, вне всякого сомнения, «Безрукий солдат». Цестий, Аррунтий и Анней Сенека сохранили всего лишь резюме этих сюжетов и те отрывки из диалогов, что показались им ярче и оригинальнее всех других. Я, как могу, возвращаю к жизни эти литературные привидения.

 

РУКИ ФИДИЯ

PHIDIAS REMISSUS AMISSIS MANIBUS

Сцена первая: афиняне в наем элейцам, чтобы он изваял для них Юпитера-Олимпийца. Стороны заключают следующий договор: элейцы либо возвращают Фидия, либо выплачивают Афинам сто талантов.

Сцена вторая: Фидий изваял бога. Когда статуя для храма закончена, элейцы обвиняют Фидия в краже золота, отпущенного на отливку скульптуры. В наказание за это кощунство они отрубают ему руки. Затем возвращают афинянам самого скульптора и инкрустированный ларец, где находятся обе его руки. Тщетно афиняне требуют от элейцев выплаты ста талантов. Тогда они затевают судебный процесс.

— Jam Phidian commodare non possumus (Теперь мы никому больше не сможем отдавать в наем Фидия). Следовательно, вы нанесли нам невосполнимый урон.

— Но вам вернули того, кто сделал статую.

— Однако у нас нет его рук.

— Это ложь. У вас есть его руки, мы вам вернули их в инкрустированном ларце.

— Но они отсечены.

— О его кощунстве свидетельствовал бог, которого он обобрал.

— Пускай о нем свидетельствует бог, которого он изваял. Вы принесли в жертву богу его творца.

— У богов нет творца.

— Мы заключили с вами договор ради рук Фидия.

— Вы поставили условие — «вернуть Фидия», и мы вернули Фидия, а также руки Фидия в красивом инкрустированном ларце.

— Superest homo sed artifex periit (Человек остался, но художник погиб).

— Украшать храмы менее важно, нежели мстить за богов, которые делают их священными.

— Эти руки, творившие богов, больше не смогут коснуться ни головы собаки, ни женских грудей.

— Эти руки, посягнувшие на слоновью кость и золото храма, в тот миг не имели касательства ни к богу, ни к искусству.

 

БЕЗРУКИЙ СОЛДАТ

VIR FORTIS SINE MANIBUS

Некий солдат-ветеран потерял в бою обе руки. Он возвращается из лагеря домой. Толкает ногою дверь. И застает свою жену на месте преступления, а именно — супружеской измены. Он бросается к ней с намерением пронзить мечом, забыв, что лишился рук и не может держать оружие. Любовники смеются, глядя на его култышки, обмотанные повязками, и слыша из его уст призыв к мести. Солдат зовет своего сына-подростка и приказывает ему послужить руками отца и убить блудливую супругу и мужчину в ее объятиях. Но мальчик отказывается взять оружие.

— Я их не застал за совокуплением, — говорит он. — Их тела несоединены.

— Убей свою мать, — требует отец.

— Я не могу убить свою мать, — отвечает сын.

— Взгляни, мой сын, член этого мужчины еще влажен и блестит, — говорит отец.

— Я вижу поникший пенис,— отвечает сын.

— У меня больше нет рук, — говорит отец.

— У меня они есть, но сейчас я не нахожу им применения, — отвечает сын.

Любовник вскакивает с ложа, хватает свою тунику и спасается бегством. Мать, лоснящаяся от испарины, подбегает к сыну, падает на колени и сжимает его руки. Ветеран затевает судебный процесс против сына, которого выгнал из дома за кощунственное ослушание. Сын объявляет судьям:

— Я видел спальню, я видел ложе, я видел своего отца, я видел свою мать. Я ни о чем не думал. Я был словно парализован.

В романе Альбуция мальчик ведет подробнейший внутренний диалог с самим собою, пытаясь объяснить оцепенение, помешавшее ему увидеть то, что он видел, совершить то, что приказал отец, выразить вслух то, что он чувствовал.

В заключение сын сказал: «О судьи, я веду спор с самим собою, оцепеневшим от увиденного». Отец сказал: «А я воздеваю к небу руки, упавшие наземь в двух тысячах миль отсюда». Мать же сказала: «О судьи, нет больше рук, нет и пальцев!»