Пышным убранством дом Сикандера походил на жилище Сайяджи Сингха: точно так же он был устлан дорогими коврами, уставлен декоративными ширмами, низкой мебелью, пуфами и табуретами, плетеными ложами с подушками, украшенными кистями; любой британский гость был бы шокирован отсутствием столовой и многих элементарных условий для нормальной жизни. Эмма поняла, что в ближайшем будущем ей придется вступить с Сикандером в конфликт, так как в такой обстановке обучать детей британским манерам было весьма трудно.
Дети, по всей видимости, ели, сидя на низких табуретах, обожаемых индийцами, и не имели представления о правилах поведения на традиционных британских банкетах с несколькими переменами блюд. Во всем доме нашлась одна-единственная комнатка, нечто вроде гостиной, которая хоть в какой-то степени отвечала британским вкусам. Обстановка здесь была в точности такой, как в придорожном домике-дак: небольшой диванчик, стол, вентилятор-пунках, однако все украшения были выполнены в индийском стиле. Сикандер объяснил, что здесь он принимает чиновников, прибывающих в Парадайз-Вью, однако это случается редко, поэтому он ничего не собирается менять.
– К счастью, мне удается обделывать все дела с твоими соотечественниками, когда я наведываюсь в Калькутту или Дели. Сюда их заносит нечасто.
– Действительно, к счастью, – сухо ответила Эмма. Сикандер угадал ее настроение и бросил на нее иронический взгляд, который она проигнорировала.
От нее не ускользнуло, как он сказал «твои соотечественники», а не «наши». Здесь, у себя дома, Сикандер, судя по всему, отказывался от всего британского и превращался в индуса. Она сомневалась, что он когда-либо проникнется к ней достаточно сильным доверием, чтобы рассказать все о своем происхождении и воспитании.
На втором этаже дома он гордо продемонстрировал отдельные помещения: его собственные комнаты и детские. Каждое помещение имело собственный минарет и балкончик с видом на владения. Комнаты хозяина и детские выходили в парк, окна комнат, предложенных Эмме, – на поле для поло. Эмма увидела с балкона крышу крытой галереи, соединявшей господский дом с еще одной постройкой.
– Там расположены кухня и комнаты слуг, – объяснил Сикандер, неопределенно махнув рукой в ту сторону. – Кроме того, там мой кабинет и кое-что еще. В свое время ты все увидишь. Вон там – поле для игры в поло.
– Я сразу поняла, что это такое.
Он оперся о перила балкона. Его черные волосы искрились на солнце, лишний раз напоминая Эмме, до чего он красив.
– Это поле – моя гордость и отрада. Чтобы отвоевать его у джунглей, потребовались долгие месяцы. Не менее сложная задача – не давать ему зарастать и ухаживать за дерном. Стоило бы, наверное, поставить забор, чтобы сюда не проникали дикие звери, но у меня не поднимается рука. Парадайз-Вью – плантация среди джунглей, в этом ее очарование и главный смысл. Единственное место, где ты увидишь стены, – это загоны для лошадей. Я не хочу, чтобы они все время стояли в стойлах; особенно когда я отсутствую, поэтому выстроил несколько загонов, где они могут спокойно бегать. Для их безопасности загоны окружает высокая стена.
Эмма перегнулась через перила.
– Отсюда видна часть этой стены. Ее строительство – тоже, наверное, подвиг.
– Совершенно верно. – Он выпрямился, улыбаясь ей. – На создание всего, что ты видишь, в том числе большого пруда за домом, ушло десять лет. Но Парадайз-Вью еще не закончен. Я постоянно придумываю что-нибудь новое, все усовершенствую. А чего стоит все это содержать! У меня в общей сложности двести пятьдесят слуг.
– Двести пятьдесят! Где же они живут? Сикандер указал на джунгли позади поля для поло:
– Там прячется деревушка, где у большинства имеются свои домики и огороды. Только самые доверенные слуги живут рядом с главным домом – например, Сакарам и айя.
– Айя живет вместе с детьми?
– Нет, но иногда она здесь ночует; когда она уходит, с детьми ночует другая надежная служанка. С ними всегда проводит ночь кто-нибудь из слуг. Ты, видимо, уже догадалась, Эмма, что я живу на индийский манер. Этого требует окружающая действительность, близость с джунглями. Здесь Индия, а не Англия, – закончил он с усмешкой.
– Понимаю. – Эмма не знала, настало ли время заговорить о необходимости тех изменений, без которых ей не удастся подготовить детей к жизни в Англии и процветанию в британской среде.
– Тебе нравится твое новое жилье? – Сикандер обвел рукой часть второго этажа, напоминавшую зенану в доме Сайяджи Сингха.
Кстати, где в Парадайз-Вью зенана? Где павильон любви? Раз он живет на индийский манер, значит, у него должно быть и то, и другое. Пока, впрочем, это оставалось загадкой.
– Очень красиво! – заверила она его. – Здесь гораздо просторнее, чем это необходимо. Ты уверен, что ни у кого не вызовет подозрений, что мое жилище близко от твоего?
Он преодолел разделявшее их небольшое расстояние и дотронулся до ее руки.
– Конечно, уверен, Эмма! Чтобы соблюсти приличия, я приставлю к тебе айю, но жить у тебя она не будет. Все эти комнаты – твои.
– Все? – Эмма не верила своим глазам. Здесь впору было разместить жену, а не няню: отдельная ванная комната, большая гостиная, комната поменьше – видимо, спальня, гардеробная и еще одно помещение непонятного назначения. Эмма решила, что будет ночевать именно в нем, так как его обдувал ночной ветерок, дующий с балкона.
Ее вопрос вызвал у него улыбку.
– Да, Эмма, эти комнаты все твои. – Алекс не мог удержаться от улыбки. – Никто не имеет права сюда войти без твоего разрешения. Днем слуги могут приходить и уходить, но на ночь ты закрываешь входную дверь – и сюда никому не дозволено проникать против твоей воли, даже мне… – Последнее было произнесено хриплым шепотом.
У Эммы горели щеки и громко колотилось сердце.
– Эмма, Эмма! – Он опять взял ее за руку. На этот раз их пальцы переплелись. – Я знаю, как ты поражена всем, что видишь. Дом Сайяджи должен был стать для тебя пробным камнем: недаром я признался, что мы с ним родственники. Ты должна была понять, кто я такой; теперь ты знаешь, что я живу как настоящий индиец. Здесь, посреди непроходимых джунглей, я могу быть самим собой. Здесь отпадает необходимость в притворстве. Поэтому я никого не приглашаю в гости. Стоит в британских кругах поползти слухам – и прощайте, мои деловые связи, прощай, моя империя, которую я создал такими трудами.
– Разве ты не смог бы создать такую же империю, оставаясь индийцем? Неужели обязательно было..?!!
– Врать? Ты это хотела сказать, Эмма? Ты происходишь из правящего класса и должна знать лучше, чем кто-либо еще, что полукровке, кутча-бутча, закрыты все дороги. Да, о моем происхождении ходит много сплетен, но никто толком не знает, кто я и откуда. Отмахнуться от меня им не позволяет алчность. Если бы я был честен, если бы не скрывал, кто я такой, меня подвергли бы остракизму. Даже сейчас меня не очень-то принимают в свете, разве что просто терпят.
– А индийцы? Как они относятся к тебе?
– Точно так же, Эмма. Я не гожусь в мужья их дочерям, в жилах которых течет голубая кровь, меня не приглашают в хорошие индийские дома. Одни менее терпимы, другие более, но моя дочь все равно никогда не сможет выйти замуж за выходца из этой среды, точно так же мой сын никогда не получит в жены их дочь. Ради своих детей, ради их будущего я должен соблюдать видимость британской респектабельности. Я хочу, чтобы они создали семьи с британцами. Так ослабеет индийская примесь.
– Создали семьи с британцами? Но ведь…
– По-твоему, это невозможно? Считаешь их чересчур смуглыми?
– Ты уже воспитал из них индийцев. – Она с радостью ухватилась за возможность свалить все на воспитание, а не на цвет кожи.
– Вот это ты и поправишь. – Он собрался поцеловать ей руку.
– У тебя даже нет нормальной столовой. А ведь ты знаешь, как важно для британца умение вести себя за столом.
– Значит, устроим столовую и будем каждый вечер вместе ужинать.
– Им придется носить британскую одежду.
– Сегодня же пошлю за дурзи.
– Они почти не знают английского.
– Отныне они будут говорить только по-английски.
– Ты хочешь, чтобы я перевернула вверх дном всю их жизнь? Лишила их всего, к чему они привыкли?
– Я хочу, чтобы ты добилась поставленной цели. Об этом мы и договаривались, не так ли?
Эмма понимала, какая огромная ответственность ложилась на ее плечи.
– Не знаю, получится ли у меня…
– Тебе, дорогая моя Эмма, все по плечу. Если при первом разговоре с тобой у меня еще были сомнения, то теперь от них не осталось и следа. Ты убедительно доказала, что пригодна для решения этой задачи. Ты превратишь моих детей в британцев, а я в благодарность научу тебя быть индианкой.
– В каком же это смысле?.. Он заключил ее в объятия.
– Ты овладеешь индийской наукой чувственных радостей, чудесная Эмма. Если ты не будешь возражать, я научу тебя всем восторгам павильона любви.
– Значит, он у тебя есть! – прошептала она осуждающе, но он не расслышал. – Там такие же рисунки на стене и потолке? Если да, мне придется их замазать, заботясь о нравственности твоих детей.
– Моим детям запрещено туда заглядывать. Но в один прекрасный день я их туда пущу, чтобы они увидели место, где были зачаты.
– В таком случае я бы предпочла оставаться здесь.
– Здесь? Тоже неплохо. Твоя дверь как раз напротив моей. Никто не узнает, что я тебя навещаю, Эмма. Никто так и не заподозрил, что произошло тогда, в палатке. Как ни трудно мне было, я сдержался и не приходил к тебе во время нашего путешествия, чтобы дать тебе возможность все обдумать. Ты уверена, что приняла верное решение?
– О, Сикандер!.. Думаю, да. Именно это мне и нужно. – Эмма прижалась к нему, он стал целовать ее волосы. – Я гадала, почему ты больше не приходишь. Мне хотелось, чтобы ты пришел. А иногда – нет… Мне хотелось сначала увидеть твой дом, твоих детей, получше тебя узнать…
Он немного отстранился, но взгляд его сияющих синих глаз остался ласков.
– Ты увидела мой дом, познакомилась с детьми. Что скажешь теперь, Эмма? Пока что ты молчишь. Позволишь ли ты мне прикасаться к тебе при свете дня, примешь ли как возлюбленного? Или я для тебя… чужеземец? Нечистая кровь?
Горечь его тона была для Эммы невыносимой; она зажала ему рот.
– Не надо, Сикандер. Прекрати клеветать на себя. Ведь сам ты так не считаешь. Полукровка – такой же мужчина, как все остальные, а я, будучи британкой, ничего не выигрываю как женщина. Теперь я ясно вижу, что цвет кожи очень мало что значит. Несравненно важнее твоя нежность, щедрость, любовь, доброта, отвага… Ты заставляешь меня смеяться, благодаря тебе я смотрю на многие вещи совсем по-другому. Ты дал мне почувствовать то, чего я раньше никогда не чувствовала.
– Но достаточно ли тебе этого, Эмма? – Он стоял неподвижно; синие глаза смотрели на нее в упор, заглядывали в душу.
– Да, – прошептала она. – До тебя у меня не было ничего, кроме пустых мечтаний. Теперь, обретя тебя, я не хочу тебя терять. Разве этого не достаточно?
Он схватил ее за плечи и притянул к себе.
– Я не прошу тебя стать моей женой, Эмма. Это слишком большая жертва с твоей стороны!
«А ты попроси! Ты услышишь "да"…»
– Ты не хочешь жениться? – пробормотала она, не сумев скрыть разочарование.
– Давай будем друг с другом откровенны, Эмма. Я буду с тобой честен. Если мы поженимся, ты подвергнешься бойкоту. Я уже испытал на собственной шкуре, что это такое. Тебя не пригласят ни в один английский дом. Разве это не так?
Эмма удрученно покачала головой. Такого замужества ей не простит даже Рози.
– А для меня окажутся закрыты дома моих индийских друзей. Даже Сайяджи, наверное, отвернется от меня.
– Об этом я не подумала, – согласилась она. – Я не догадывалась, что предрассудки существуют с обеих сторон.
– Что поделать! Чтобы преуспеть сразу в двух, да еще таких различных мирах требуется неустанная борьба. Тебе не пришлось такого переживать. Ты не знаешь, насколько это трудно.
«Ради тебя я бы это познала!»
– Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня тебя бросили друзья, – сказала она вслух.
– Сам я готов на этот риск, – великодушно продолжил он. – Но я обязан позаботиться о Майкле и Виктории. Их будущее важнее моего настоящего. Всего, что ты тут видишь, я мог бы лишиться в одно мгновение. Мое богатство – земля и дерево; я должен вывозить древесину и вкладывать прибыль в другое – рис, индиго, чай. Пройдет еще не один год, прежде чем мне перестанет грозить разорение. Пока что я должен соблюдать крайнюю осторожность, никому не показывать своей уязвимости, не раскрывать своих карт. Я никогда ни с кем не говорю на эти темы, кроме Сакарама: никому нельзя доверять! Вот какова доля кутча-бутча, Эмма. Теперь ты понимаешь, почему я не делаю тебе предложение. Прости, но это принесло бы нам одно горе.
– Понимаю. Поверь, я все понимаю. Я благодарна тебе за откровенность. Твою честность, Сикандер, я ценю больше, чем что-либо еще. Все прочее перед ней меркнет. Это – главное твое достоинство, за которое я тебя так… я так к тебе отношусь, – Она попробовала рассмеяться, но получился звук, больше похожий на рыдание.
– Эмма… – Он обнял ее. – Эмма… – Казалось, он собирается сказать ей еще что-то важное.
– Что? Ты можешь говорить мне все без утайки, Сикандер.
Поколебавшись, он выпалил:
– Можно я приду к тебе сегодня вечером?
– Вечером? – Она ждала совсем другого – тяжкого, темного, волнующего секрета. Наверное, он передумал.
– Или я слишком тороплюсь? – Ее неуверенность сильно его огорчила. – Наверное, ты очень устала с дороги?
– Нет! Что ты… Просто сначала мне надо принять ванну и найти что-то чистое, чтобы переодеться. Может, кто-нибудь из служанок может одолжить мне сари?
– Я прослежу, чтобы ты получила все необходимое. Женщины помогут тебе вымыться.
– Никаких женщин! Спасибо, я справлюсь сама.
– Может, тебе помогу я? – От его взгляда у нее побежали по спине мурашки. – Увидишь, это будет памятное омовение.
– Вряд ли я к этому готова… – пролепетала Эмма, хотя предложение было захватывающим.
– Ничего, наступит день, когда ты будешь готова и к этому. Подумать только, какой путь ты уже преодолела: ведь ты согласилась на мой вечерний визит!
– Да, я и так слишком далеко зашла.
– Однако тебе еще предстоит учиться и учиться. Кстати, в процессе учения тебе не придется беспокоиться, как бы не зачать ребенка. Это еще одна причина, почему я ждал, пока мы закончим путешествие. Здесь я могу позаботиться, чтобы мое семя не сделало тебя беременной.
Щеки Эммы вспыхнули, словно на них плеснули кипятку.
– Каким же образом? Не понимаю.
– Ты вела затворническую жизнь, поэтому я не жду от тебя таких познаний. Оставь это на мое усмотрение, Эмма, и не волнуйся. Вряд ли мы зачали ребенка в тот единственный раз, когда были вместе…
– Я точно знаю, что этого не произошло. – Ей не хотелось посвящать его в такие тонкости, как начавшиеся у нее спустя два дня после той ночи месячные. Не будучи специалисткой по части беременности и деторождения, она кое в чем все-таки разбиралась, так как внимательно слушала, когда другие женщины, особенно Рози, разговаривали при ней на эти темы.
– Рад твоей уверенности. Но мы больше не станем рисковать.
– Разве это возможно? Если ты придешь ко мне сегодня, то… – Смущение не позволило ей договорить.
– Ты действительно хочешь узнать? Ладно, раз тебе так хочется, я объясню. Есть специальное приспособление, которое мужчина надевает на свой лингам, чтобы его семя не оказалось в женской утробе. Здесь, в Парадайз-Вью, у меня есть такое приспособление, которое я стану применять всякий раз, когда мы будем вместе. Больше тебе не придется беспокоиться, Эмма.
«Я и не беспокоилась! Наоборот, я хочу, чтобы твое семя попало в меня. Я хочу зачать от тебя ребенка!»
– Спасибо, – прошептала она. – Как это мило, что ты заботишься о таких вещах!
Она делала над собой титанические усилия, чтобы он не расслышал в ее голосе обиду, но это ей не удалось. Хуже того, по ее щекам скатились слезы. Зачать от любимого ребенка и вынашивать его, а потом родить – это же величайшая радость для каждой женщины! Как часто она слышала от Рози о ее огромном желании, чтобы это произошло! Сама она тоже втайне мечтала об этом, зная о недостижимости желаемого. Впрочем, Сикандер прав: худшее, что может случиться с незамужней женщиной, – это беременность. Позор не повод торжествовать.
– Не плачь, любимая! – Он опять ее обнял. – И не переживай. Ты ведь хорошо понимаешь, что мы не можем позволить себе ребенка. Мне будет стоить немалых трудов обеспечить нормальную жизнь двоим моим детям. Неизвестно, что их ждет в будущем. Нет, в нашем положении заводить ребенка – безумие.
– Как это несправедливо! Почему мир такой? Почему расы должны смотреть друг на друга сверху вниз, почему одна культура отвергает все хорошее, что есть в другой? Почему приверженцы какой-то религии считают правильной только ее, а всех других полагают заблудшими?
– Если бы я знал ответы на эти вопросы, Эмма, то был бы величайшим на свете мудрецом. Я объединил бы мир и создал царство любви и благости, где никому не пришлось бы чувствовать себя униженным. Но нам с тобой это не под силу, даже вдвоем. Мы обречены подчиняться правилам, которые создали для нас другие.
– Даже здесь, в Парадайз-Вью, где так редко появляются чужие?
– Даже здесь, любимая. Здешние правила еще более жесткие, чем в других местах. Я держу двести пятьдесят слуг не потому, что действительно испытываю потребность в таком их количестве, а потому, что каждый должен выполнять только то, что дозволено ему кастой. Брамин никогда не будет чистить конюшню, уборщик не прикоснется к господской еде. Так принято в Индии.
– Так живи по-британски! Или создай свой собственный образ жизни! Здесь ты сам себе хозяин.
– Мы в Индии, Эмма. К тому же лично я не могу согласиться со всеми глупыми условностями британского общества – как и ты, впрочем. Ты уже отвергла по меньшей мере половину запретов, приехав сюда со мной… Что до создания нового образа жизни, то для этого мне не хватает отваги и эксцентричности. Я и так уже достаточно чужд обеим культурам.
Эмма вздохнула и покачала головой. У нее иссякли силы для спора. Как видно, Сикандер немало обо всем этом раздумывал, тогда как она впервые столкнулась с такими проблемами.
– Прости, что я посмела тебя осуждать, Сикандер. По крайней мере между нами должно существовать понимание и терпимость. Если мы останемся честны и уважительны друг к другу, то сможем быть друзьями – и любовниками. О большем я и не мечтаю!
Они обнялись, и их губы слились в поцелуе, от которого у Эммы пошла кругом голова: ведь это было намеком на то, что произойдет ночью. Потом Сикандер отстранился:
– Подожди, любовь моя. Мы должны и впредь соблюдать осторожность, по крайней мере в дневное время. Сейчас я должен тебя покинуть: слишком долго я отсутствовал, и теперь меня ждет в Парадайз-Вью много дел. А ты отдыхай и приходи в себя. Если сможешь, поспи: ночью я не дам тебе много спать.
Эмма позволила себе роскошь насладиться его пламенным взглядом. Его глаза были раскалены, как угли.
– Можно мне заглянуть к детям? Он был удивлен и обрадован.
– Конечно, если желаешь.
– Где мне их искать? Я ведь еще не знаю их привычек.
– Они скоро вернутся к себе, потому что в это время года послеполуденная жара всех загоняет под крышу. Можешь посетить их в любое время. Я скажу айе, что ты составишь расписание их занятий. Утром, встав и поев, они сначала катаются верхом…
– Верхом? Такие малыши? Он усмехнулся:
– А когда научилась ездить верхом ты сама, Эмма? Кажется, ты говорила, что всю жизнь провела в седле.
– Я-то да, но…
– Никаких «но». Мои дети – умелые наездники. Когда Сакарам не в отъезде, он сам наблюдает за их уроками. При желании можешь посмотреть, как это происходит. Дальнейший их день можешь планировать сама. Им надо овладеть чтением, письмом, основами рисования и всеми этими изящными британскими манерами… Ах да, еще они раз в неделю принимают касторовое масло. Теперь это происходит по воскресеньям. Это их укрепляет и помогает работе кишечника.
– Ты сам говоришь, как старая британская нянька. Где ты успел полюбить касторовое масло?
– В семье моей матери была, в свое время британская гувернантка, перед которой ставилась задача воспитывать принцев и принцесс. Нас всех заставляли сидеть на трехногих стульчиках и пить касторку из маленьких чашек. Потом нам давали пососать лимон, чтобы избавиться от ужасного привкуса. Это не только полезно для здоровья, но и помогает развить характер; потом дети это тоже поймут. После того как касторка оказывала на моих кузенов и меня положенное ей действие, нянька тщательно изучала содержимое ночных горшков.
– Неужели мне тоже придется этим заниматься? Я даже не знаю, чего там искать. А ты?
Его губы скривились от смеха.
– Понятия не имею. Но няня – ты, так что это твоя, а не моя обязанность. Помню только, что, будучи недовольна найденным, она потчевала нас мускатным орехом и семенем аниса и петрушки.
Он поспешно поклонился и ринулся к двери, словно опасался, что Эмма чем-нибудь в него запустит. За неимением подходящих метательных снарядов под рукой она ограничилась смехом.
– Если я найду какой-то непорядок, то призову на помощь тебя, – крикнула она ему вдогонку.
– Увы, я подхожу к ночному горшку только тогда, когда потребность возникает у меня самого.
После его ухода Эмма прогулялась по своим чудесным апартаментам, умылась и улеглась отдохнуть на низкую широкую кушетку с подушками цвета нефрита. Она была слишком возбуждена, чтобы уснуть, к тому же в комнате оказалось чересчур душно. Эмма вернулась в гостиную. Здесь было сумрачно, тихо и не так жарко. Тем не менее она не могла найти себе места. До вечера оставалось еще слишком много времени, а размышлять о состоявшемся только что разговоре с Сикандером ей не хотелось. Погрузись она в размышление, и, чего доброго, передумала бы, еще раз направив свою жизнь по новому руслу. Да, она согласилась на роль любовницы и теперь в нетерпении ждала первой совместной ночи в новом доме. Но правильное ли решение она приняла?
В его присутствии трудно было рассуждать здраво: она могла думать только о наслаждении от его поцелуев, объятий, любви. Ее чувства были обострены, и она утратила способность сдерживать их, из чего следовало, что она будет убита горем, если у них что-то не заладится. Во всех случаях ей не следовало расставаться с намерением отыскать Уайлдвуд. Испорченный документ еще не повод для отказа от всяких попыток. Да, мужчина, который ей глубоко небезразличен, предложил ей свой кров, но из этого еще ничего не следует. Ее мать тоже решила, что нашла в индийских дебрях любовь, – и к чему это ее привело? Положение любовницы крайне ненадежно. Сикандер обещал о ней заботиться, но если они все же расстанутся, перед ней опять встанет проблема, куда деваться. Вернуться побитой в Калькутту в надежде, что Персиваль Гриффин польстится на подержанный товар? Нет, это немыслимо!
Прочь иллюзии! То, что связывает ее с Сикандером, слишком хрупко. Ей хотелось верить, что это будет длиться вечно и их счастью ничто не помешает, однако уповать только на это было бы слишком легкомысленно. Мало ли что случится с ней, с ним, с ними обоими? Вдруг, насытив взаимную страсть, они обнаружат, что их уже не тянет друг к другу, как прежде? Ведь и самый огромный костер рано или поздно превращается в пепел.
Сейчас Эмма не могла себе представить, что когда-нибудь перестанет сгорать от страсти к Сикандеру: он разбудил в ней нечто такое, чему определенно не мог наступить конец. Он заставил ее заглянуть в саму себя, понять, что она собой представляет как женщина. Обратного пути не было. Оставалось одно – положиться на судьбу.
После получаса хождения взад-вперед по комнате Эмма решила заглянуть к детям. Настало время сообщить им и айе, какую роль ей предписано играть в их жизни. Чем быстрее они подружатся, тем лучше. Она очень жалела, что вместе с вьючной лошадью в горах погибли подарки, которые она приготовила для Майкла и Виктории: они бы растопили их сердца и расположили к ней…
Сама она не сомневалась, что полюбит их – ведь это были дети Сикандера. Однако она не знала, как лучше завоевать их расположение и пробудить интерес к учебе.
На полпути к детской ее осенило: она не станет мучить их по воскресеньям касторкой, как бы на этом ни настаивал Сикандер! В детстве она тоже страдала от этого жестокого ритуала, пока в один прекрасный день не заявила, что никогда больше не станет принимать эту дрянь.
Ее отец, вернее, отчим, настоял, чтобы касторку влили ей в глотку насильно, но в отместку она выплеснула содержимое ложки ему на сюртук. В наказание Эмму заперли, оставив без еды и питья, дабы она раскаялась в своих прегрешениях. Однако мать не выдержала и вымолила у отца прощение для своей строптивой дочки.
В конце концов победа осталась за Эммой. Больше всего сэра Генри злило то, что, перестав пить касторку, она не почувствовала себя хуже, напротив, превзошла здоровьем брата, который еще долго принимал ненавистную жидкость.
Сейчас она снова настоит на своем. Она на собственном опыте знала, что касторка – вовсе не залог крепкого здоровья. Гораздо больше пользы приносят полноценная пища, активность и свежий воздух. Следующий день был воскресным – ждать оставалось недолго. Скоро Майкл и Виктория Кингстон станут ее верными друзьями.