– О, вот здорово! – воскликнул молодой Майкл, когда сама Марианна, слегка поддерживаемая под руку служанкой, внесла блюдо с пылающим рождественским пудингом, украшенным остролистом. – Зения, теперь ты попробуешь что-то, что тебе понравится!

Весь дом был украшен остролистом и другой зеленью, в комнатах пахло выпечкой и елкой. Зения с Марианной, вычитав в журнале, как празднует Рождество королева в Виндзоре, развесили на ветках небольшого дерева банты и завернутые в шелестящую серебряную бумагу конфеты.

– В этом году у нас будет тихий праздник, – заявила Марианна, – придет только папин коллега мистер Джоселин, адвокат Общества врачей, который всегда приходит на рождественский обед.

Но для Зении все было замечательно.

– Сливовый пудинг, – благоговейно сказала она, с замиранием сердца глядя на поставленный перед отцом пудинг правильной полукруглой формы.

– Пропитывается с самого октября! – сообщила Марианна, повернув блюдо определенным образом, и подала мужу нож. – Первый кусок Зении. – Она положила руку на руку мужа, чтобы указать, где начать резать.

– Не беспокойся, дорогая, я тебя понял. – Он, прищурившись, искоса бросил на нее смеющийся взгляд, разрезал пудинг и передвинул нож. – Так?

– Режь, – невозмутимо ответила Марианна, и, когда он послушно отделил кусок, из него вместе с крошками выпала серебряная монета.

– Повезло! – воскликнул молодой Майкл, нагнувшись вперед на стуле. – Ей достался шиллинг! Зении повезло!

– Безусловно, повезло, – добродушно подтвердил мистер Джоселин, элегантно одетый мужчина моложе ее отца, с умными, темными, слегка улыбающимися глазами и с мягкими манерами, и Зения мгновенно почувствовала себя непринужденно в его присутствии.

– Веселого Рождества, удачи и счастливого Нового года! – Передавая тарелку, отец подмигнул мистеру Джоселину. – Майкл, будь добр, полей соусом.

Покусывая нижнюю губу, Зения в предвкушении смотрела, как Майкл клал на пудинг большую порцию взбитого соуса. Зения понимала, что они специально устроили так, чтобы ей досталась монета. Приятно сознавать хорошее отношение к себе. Все в ожидании затихли. Молодой Майкл поставил перед ней тарелку. Зения взглянула вверх с робкой улыбкой и взяла полную вилку пудинга с соусом.

– Фу-у! – Она чуть не задохнулась и, скривившись, со смехом приложила руку ко рту. – О нет! О нет! Просто ужасно!

– Ужасно! – воскликнула Марианна и выстрелила в сторону Зении хлопушкой, из которой по столу разлетелись яркие разноцветные кусочки бумаги и конфеты.

– Я его съем! – заявил Майкл, подвигая к себе ее тарелку. Отломив огромный кусок, он с выражением чрезвычайного наслаждения закатил глаза. – Великолепно! Восхитительно! Необыкновенно полезно для здоровья!

Взяв маленькую картонную хлопушку, лежавшую рядом с ее тарелкой, Зения выстрелила в него и громко засмеялась, когда Майкл вздрогнул от хлопка.

– Отдавай обратно мою монету, – вымолвила Зения, забирая трофей и отряхивая с него крошки.

– Держи свою дурацкую старую монету, раз ты не придумала ничего лучшего, чем назвать наш рождественский пудинг ужасным! Ты просто ничего не понимаешь!

Зения растерянно посмотрела на Марианну, надеясь, что ее мачеха не обиделась, и Марианна, покраснев, улыбнулась ей.

Вскоре после приезда Зении Марианна перенесла приступ ревматизма, и Зения радовалась, что может помогать ей во всем. За недели ее болезни Зения сердцем ощутила, что обрела дом, семью, почувствовала себя нужной и полезной. Она привыкла служить и ухаживала с удовольствием за такой нетребовательной пациенткой. В те дни она больше думала о Марианне, чем о том, что происходило с ней самой.

Зения все еще продолжала носить черное, а портниха, приходившая к ним домой, посоветовала фасон платья, которое можно легко распустить в талии. Никаких других замечаний по поводу ее положения никто не делал, но иногда, оторвавшись от шитья или от письма, которое Зения писала для Марианны, она видела, что отец угрюмо смотрит на нее, однако он всегда сразу улыбался так тепло, что Зения чувствовала свои страхи беспричинными.

Зения решила не думать ни о чем, а жить сегодняшним днем с остролистом и рождественскими подарками, в восторге слушать песнопения, которые распевали у их дверей, и не отказывать себе в удовольствии облить поющих горячим пуншем. Она спела дуэт, которому научил ее мистер Джоселин, сейчас игравший на пианино и подпевавший ей красивым баритоном. Она проиграла в фанты, но выиграла в «Да и нет», «Что, где, когда?» и в пантомиме. В последней игре, как раз когда церковные колокола прозвонили без четверти полночь, молодой Майкл изображал верблюда, но Зения не выиграла; однако она заставила себя весело рассмеяться, а затем сказала, что должна подняться наверх за шалью. В своей комнате она накинула шаль на плечи и села, вертя в руках концы, то завязывая их узлом, то снова развязывая.

«Не хнычь, – шептала она себе, глядя на угли за решеткой камина. – Не хнычь!»

Она не знала, сколько времени так просидела, когда услышала звук шагов молодого Майкла, поднимавшегося в свою спальню мимо ее двери, а немного погодя к ней, тихо постучав, вошел отец. Взглянув на него, Зения завернулась в шаль.

– Не вставай, – мягко остановил он ее, закрывая за собой дверь. – Уже время ложиться спать. – Пройдя к камину, он повернулся к ней спиной. У него был такой растерянный вид, словно он забыл, зачем пришел сюда.

– Рождество было замечательное. – Зения сидела не двигаясь, а только завязывала и развязывала шаль. – Самое замечательное…

– Пожалуйста, не нужно, – остановил ее отец. – Я знаю, что ты собираешься поблагодарить меня, но мне станет только еще хуже. Это первое Рождество, которое ты празднуешь в своей жизни, так ведь?

Не отвечая, она смотрела мимо него в огонь.

– Зения… Я только хочу, чтобы ты знала, что тебе здесь рады. Когда появится ребенок…

Она резко вскинула голову.

– Да, я знаю о ребенке. Миссис Смит сообщила мне. Я не собираюсь ни о чем допытываться или ставить тебя в неловкое положение. Теперь мы не так уж часто выезжаем в свет, меня он давно не интересует, а Марианна… ну, ты знаешь ее состояние. Наши соседи – художники, писатели – народ либеральный, никто особо не интересуется чужими делами. Не знаю, что ты думаешь о своем будущем, но…

– Я навсегда останусь с вами! – быстро воскликнула она. – Если позволите.

– Что ж, – он слегка улыбнулся, – навсегда может оказаться гораздо дольше, чем ты думаешь, но ты можешь оставаться до тех пор, пока сама не захочешь уйти. – Он поднял голову. – Ты еще молода и можешь снова выйти замуж.

– Спасибо вам, – прошептала Зения, опустив голову.

– Как ты думаешь, – осторожно спросил он, – не следует ли сообщить семье твоего мужа о твоем положении?

Она отрицательно покачала головой.

– Ради ребенка, Зения.

Она не очень понимала, что это значит, но и миссис Смит так говорила, и портниха тоже, а теперь и отец. Зения чувствовала изменения в своем теле, которое стало тяжелым и мягким, но она считала их просто частью ее резко изменившейся жизни.

– Ради лорда Уинтера, – объяснил отец, не дождавшись от нее ответа. – Разве справедливо по отношению к его памяти скрывать его ребенка от его семьи?

Она прикусила губу.

– Зения… – Он присел рядом с ней. – Ребенок от лорда Уинтера?

– Да. – Ответ получился более резким и уверенным, чем она рассчитывала.

У отца между бровями появилась морщинка. Он долго смотрел на дочь, а потом спросил:

– Он воспользовался тобой? Взял тебя силой?

– Нет, – она закрыла глаза, – о нет. Он хотел помочь мне уснуть. Мне было страшно, и он хотел, чтобы я уснула. – Зения ожидала, что отец еще что-нибудь спросит, но он молча сидел рядом с ней. – Он обещал отвезти меня в Англию. – Она взглянула на встревоженное лицо отца. – Он дал мне слово, что отвезет меня, и сдержал его.

– Зения… – Отец накрыл обеими руками ее руки. – Я должен спросить тебя, должен. Он обвенчался с тобой?

– Если нет, то это будет очень плохо? – Зения сжала концы шали. – Меня побьют? Заберут от вас?

– Нет! – Он стиснул ее руки. – Конечно, нет!

– Я воспользовалась его письмом, чтобы получить билет домой. И все стали называть меня леди Уинтер, и помогать мне, и заботиться обо мне. А я… что мне было делать? У меня не осталось ничего… Я хотела попасть домой! Я хотела найти вас! Все, чего мне всегда хотелось, – найти вас!

– Все правильно, – отец укачивал ее, прижав к груди, – все правильно, моя дорогая девочка.

– Мне нельзя плакать! – воскликнула Зения и, отодвинувшись, встала, тяжело и прерывисто дыша. – Ему не понравилось бы, что я плачу. – Стиснув зубы, она быстро закрыла рукой глаза.

Отец тоже встал, вырисовываясь темным силуэтом на фоне огня и белой мраморной облицовки камина.

– Если бы мне можно было остаться здесь и помогать Марианне, а потом встретить следующее Рождество и сказать Майклу, как я счастлива, когда он пройдет отбор в гренадерский полк, а я уверена, что он пройдет, ведь ему так хочется. Если бы только мне можно было остаться здесь!

– Ты можешь остаться. И я каждую ночь буду стоять на коленях и благодарить Господа за то, что лорд Уинтер привез тебя ко мне.

* * *

Был конец марта. В малой гостиной Зения с Марианной поливали растущие в горшках ярко-желтые нарциссы. Когда дверь отворилась и в комнату вошел отец, Зения, неуклюже склонившись над своим выросшим животом, поставила на пол лейку. От мрачного выражения на лице отца у Зении сжалось сердце.

– Зения, дорогая, – хмуро сказал он, – ты должна спуститься вниз. К тебе пришли.

– Кто, Майкл? – поинтересовалась Марианна.

– Граф Белмейн.

– О Господи. Хочешь, чтобы я тоже пошла? – предложила Марианна.

– Кто такой граф Белмейн? – несмело спросила Зения, встревоженно глядя на них обоих.

– Ах, если бы он услышал твой вопрос, то, наверное, был бы слегка потрясен. – Отец улыбнулся ей неожиданно теплой улыбкой. – Он отец лорда Уинтера, дорогая. Ты не должна бояться его. Я буду с тобой, и, если хочешь, Марианна тоже пойдет с нами.

Зения посмотрела на Марианну, у которой прошедшая неделя выдалась тяжелой.

– Нет, вам не нужно спускаться. Если папа пойдет со мной…

– Конечно, пойду, – заверил ее отец, открывая дверь.

В кабинете отца, стоя у отдернутых штор, их ждал высокий элегантный мужчина, и зимнее солнце освещало его лоб и щеки. У Зении пробудились воспоминания, сходство поразило ее, привело в смущение, и она в растерянности остановилась у двери.

Несколько долгих напряженных минут мужчина всматривался в нее. Зения заметила, что он казался более величественным, чем его сын, что у него такие же голубые глаза, но более холодные, чем у сына, что кожа у него бледная, что его черные волосы тронуты серебром и что он держится несгибаемо прямо.

– Я хочу поговорить с ней наедине. – Ледяным взглядом без стеснения он посмотрел прямо на ее талию, а затем на лицо.

– Моя дочь попросила, чтобы я остался с ней, – разъяснил отец. – Зенобия, это лорд Белмейн. Белмейн, это моя дочь.

– Леди Уинтер, – ядовито добавил граф, – во всяком случае, так мне доложили.

– Позвольте мне внести полную ясность в положение вещей, – произнес отец тихим угрожающим тоном, которого Зения никогда прежде у него не слышала. – Я не допущу у себя в доме никаких грубостей и оскорблений по отношению к моей дочери. Она живет со мной и никаких претензий вам не предъявляет. – Он придвинул к камину кресло для Зении, и она села, опираясь на подлокотники. – Вы сами, сэр, решили нанести ей визит.

– Хорошо. – У графа слегка раздулись ноздри, и он взглянул на Зению, как будто хотел ее съесть, – сердито, почти алчно. – У вас есть документы о браке? – обратился он к Зении. – Запись? Свидетели?

– Нет, – ответила она.

– Нет, – буркнул он, а потом резко повернулся и замер, заложив руки за спину и глядя на настенный подсвечник. – Просто «нет»! – Белмейн не отрывал взгляда от подсвечника. – Но вы пользуетесь именем моего сына.

Зения ничего не сказала, стыдясь собственной уловки. Сама она такого никому не говорила, но все же вышло именно так.

– Вы видели его мертвым? – спросил лорд Белмейн у настенного подсвечника.

– Нет. Он усадил меня на верблюда к египетскому офицеру и побежал за своей винтовкой, больше я его не видела, потому что египтянин увез меня.

– Скажите мне, как зовут… лошадь, которую он должен был разыскать, – прищурившись, потребовал граф.

– Нитка Жемчуга.

– А какое имя, переодевшись, он взял себе?

– Абу Хадж-Хасан, марокканец.

– И где он попал в плен?

– В Хаиле, в Неджде.

– Значит, вы находились с ним. – Лорд Белмейн обернулся. – Вы та самая нелепая королева инглези. Я навел справки. Я получил письма от консулов в Бейруте и Каире. Во всех домах отсюда до Калькутты только и говорят о вас. Незаконнорожденный ребенок Эстер Стенхоп живет как грязный бедуин в какой-то палатке! – Он посмотрел на ее отца. – Ребенок Эстер Стенхоп и ваш.

– Она моя дочь, Белмейн, и находится под моей защитой.

– Меня не интересует ваша дочь, Брюс, если она не носит ребенка моего сына! А если носит – тогда она под моей защитой. Я ждал. Я думал, авантюристка явится обхаживать меня. Я установил наблюдение за вашим домом. Я ждал много месяцев. Мой сын! Мой сын умер, а я ждал. Но вы не собирались приходить ко мне, верно? Вы не собирались попросить денег. Ребенок не его? – Его голос задрожал, и граф Белмейн отошел и сел в кресло. – Вы просто затеяли игру, чтобы свести меня с ума?

– Вероятно, вы не поверите правде, – промолвила Зения, глядя на макушку его опущенной головы, и граф поднял на нее взгляд. – Я была с лордом Уинтером. Одну ночь, когда мы оба знали, что на рассвете нас казнят. Я никогда не была ни с кем другим. Он отец моего ребенка.

«Мой ребенок, – первый раз Зения так подумала о нем, – только мой». Она поняла, что этот человек хочет получить ее ребенка, и свирепое чувство собственности волной захлестнуло ее. Ей пришлось вцепиться руками в кресло, чтобы удержаться и удержать внутри ребенка только для самой себя.

– У меня нет доказательств, – сказала она, прежде чем он успел задать еще какой-либо вопрос. – Я не могу ничего доказать. Но я не скрываю от вас правду, потому что лорд Уинтер ваш сын.

Граф Белмейн долго смотрел ей в глаза такими знакомыми и в то же время другими, более бледными глазами, а затем резко поднялся.

– У вас нет брачных документов, – отрывисто констатировал он, – они потеряны. Вы меня понимаете, Брюс? – Он взглянул на ее отца. – Они потеряны в пустыне. Я уверен, они будут восстановлены. Я приложу все силы, чтобы восстановить их. Я использую все возможности своей власти и прослежу, чтобы они их нашли. Вы поняли меня?

– Зения? – Отец положил руку ей на плечо и крепко сжал его.

Она уже открыла рот, чтобы сказать, что никаких документов не было и восстанавливать нечего, но лорд Белмейн, стиснув челюсти, мрачно, угрожающе посмотрел на нее.

– Мадам, не нужно сейчас ничего говорить, – предупредил он. – Я восхищен вашей нерешительностью, восхищен вашей честностью. Но прежде чем вы что-либо скажете, я поставлю перед вами принципиальный вопрос. Вы больше чем кто-либо другой должны знать, что означает быть незаконнорожденным ребенком. В вашей власти дать ребенку имя его отца, полноправное имя, чтобы он занял законное место в жизни, или лишить его всего. – Граф стоял неподвижно, заложив руки за спину. – Мадам, леди Уинтер, я не хочу, чтобы вы мне лгали. Я верю, что вы обвенчались с моим сыном и потеряли брачные документы, но они будут восстановлены в должном порядке. Я верю в это и буду действовать в соответствии с моей уверенностью. Я только прошу вас ради вашего ребенка, ради его будущего, пожалуйста, не отвечайте необдуманно.

«Мой ребенок». Зения подумала о своей матери, вспомнила свою жизнь, полную позора и беззащитности, и, обернувшись, взглянула на отца, о котором мечтала всю свою жизнь. Он спокойно смотрел на нее, как зеркальное отражение портрета в медальоне. Отец говорил ей, что она может оставаться с ним, сколько захочет, но будущее неумолимо надвигалось на нее.

«Мой ребенок, – подумала она, – без имени, как и я, без отца».

– Нет, – прошептала она, – я не стану говорить необдуманно.

Ребенок родился в зеленой с золотым комнате, пропитанной запахом старины, в присутствии доктора, двух склонившихся над ней повитух и леди Белмейн, стоявшей рядом с постелью, как неподвижная статуя, пока Зения потела, пыхтела и чувствовала, что ее тело разрывается на части. Все время Зения держала глаза открытыми и видела леди Белмейн, прямую и мрачную, с волосами, приглаженными, как перья на крыле голубя, с высокими бледными, как лен, скулами и с красивыми неулыбающимися губами.

Зения не кричала, хотя ей говорили, что нужно кричать, и не стонала. Она была бедуином, эль-насром, Селимом, пересекшим красные пески, и не могла позволить леди Белмейн увидеть ее сломленной.

Зению охватил приступ мучительной боли, а затем последовали восклицания: приказания и советы, которых она не слышала. Она слышала только: «Не хнычь, черт побери!» – видела только леди Белмейн и чувствовала только боль.

– Девочка, – провозгласил кто-то где-то, и в тишине Зения услышала, как ребенок кашлянул и запищал.

– Поздравляю, – сердечно произнес доктор, – замечательный здоровый ребенок, хорошего цвета и с прекрасными легкими.

– Я сообщу Белмейну. – Леди Белмейн сжала губы, скользнула по лицу Зении коротким встревоженным взглядом, потом посмотрела на ее сжатые руки и вышла из комнаты.