Глава 1

Ла-Пэр, подножие Французских Альп

1772 год

Юноша с горящими глазами фанатика пристально смотрел на Эс-Ти Мейтланда, сидевшего на деревянной скамье в плохо освещенной таверне. Чертовски неприятно, когда тебя рассматривают в упор с таким видом, словно решают, достоин ли ты попасть в рай или нет, и склоняются больше к отрицательному ответу.

Эс-Ти поднял кружку с вином в небрежном приветствии. Он не был горд. Он считал, что на небо пока торопиться не следует, но приветливо кивнуть головой не повредит. И если этот хорошенький мальчик, с невероятно черными ресницами и ярко-голубыми глазами, вдруг окажется еще одним святым Петром, лучше быть с ним достаточно вежливым.

Однако Эс-Ти почувствовал замешательство, когда взгляд юноши стал еще более напряженным. Прямые темные брови нахмурились, и мальчик встал, тоненький и молчаливый, одетый с явным намерением скрыть свою бедность — в голубой костюм из плиса. Вокруг шумели обычные завсегдатаи таверны — крестьяне, болтающие на пьемонтском и прованском диалектах. Эс-Ти нервно поправил парик. Мысль о том, что ему придется есть под немигающим взглядом этого юнца, так похожего на настоящего святого, заставила его залпом допить вино, поспешно подняться и потянуться за свертком с собольими кистями, из-за которых он и пришел сегодня в деревню. Веревка порвалась, и драгоценные кисти оказались на земляном полу.

— Месье.

Тихий голос раздался прямо за его спиной. Качнувшись, Эс-Ти инстинктивно схватился за край стола и оказался лицом к лицу с юношей.

— Монсеньор дю Минюи?

Тревога охватила его. Слова были произнесены по-французски, но это был очень плохой французский, и этим именем его не называли уже три года.

Он так давно ждал, что кто-нибудь к нему обратится, называя этим именем, что даже не очень удивился. Когда Эс-Ти представлял себе тех, кто может попытаться поохотиться за ним в надежде получить награду, обещанную за его голову, он вряд ли мог вообразить такого зеленого юнца. Господи Боже, он ведь мог убить этого щенка одной рукой.

— Вы сеньор дю Минюи? — повторил юноша, тщательно выговаривая слова: — Я прав?

Эс-Ти уже собирался было ответить потоком сердитых слов по-французски, что, несомненно, сбило бы юношу с толку. Ведь его школьный французский был не очень-то уверенным. Но горящий взор темно-синих глаз обладал какой-то особой силой, достаточной, чтобы заставить Эс-Ти быть настороже. Может, у мальчика и было свежее, почти детское лицо, но он все же умудрился его выследить — и это, безусловно, внушало опасения.

Юноша для своего возраста был довольно высокий, но Эс-Ти оказался выше его на голову и гораздо тяжелее. Изящная элегантность юноши и его пухлые губы, казалось, обещали, что он со временем станет настоящим денди, а не сыщиком, отлавливающим преступников. Он и одет был как щеголь, даже несмотря на то что кружево на манжетах и жабо рубашки было потрепано и испачкано.

— Qu'est-ce que c'est? — резко спросил Эс-Ти.

— S'il vous plaît, — сказал юноша с легким поклоном, — не могли бы вы говорить по-английски, месье?

Парнишка был необыкновенно красив: темные волосы, зачесанные назад и собранные сзади в короткую косичку, подчеркивали высокие скулы и совершенный классический нос. А глаза! Словно какой-то внутренний свет проходил через водную пучину: от черного и фиолетового до темно-голубого.

— Мало говорить английский. — Ему удалось изобразить самый сильный акцент, на который способен человек. Он говорил громко, перекрывая шум таверны.

Юноша не сводил серьезных глаз с его лица. Эс-Ти почувствовал неловкость от затеянного им же фарса. До чего же глупый этот французский язык. Человек, говорящий на нем, похож на заезжего шулера, имитирующего подлинные галльские интонации.

— Вы не сеньор, — сказал юноша хриплым безжизненным голосом.

— Сеньор! — Неужели этот молодой тупица думает, что Эс-Ти будет объявлять об этом любому англичанину, который ему встретится? — Mon petit bouffon! Я не похож на сеньора, нет? Не похож на лорда? О да! — Он жестом указал на свои ботфорты и перепачканные краской штаны. — Bien sur! Принц, конечно!

— Je m'excuse. — Юноша неловко поклонился. — Я ищу другого. — Он замешкался, еще раз пристально взглянул на Эс-Ти и стал поворачиваться, чтобы уйти.

Эс-Ти с силой положил руку на тонкое плечо. Не мог же он дать щенку так просто оставить его.

— Ищу другого? Другого? Pardon, но я понимать нет.

Юноша еще сильнее нахмурился.

— Мне нужен мужчина… — Он взмахнул рукой, понимая тщетность своей попытки объяснить. — Un homme.

— Сеньор дю Минюи? — добавил Эс-Ти. — Лорд Полуночи, да? — перевел он на английский — Зют! Есть имя абсурд. Я он знать нет. Вы искать? Pardon, pardon, месье, для почему вы искать?

— Я должен его найти. — Юноша настойчиво смотрел в лицо Эс-Ти. — Возможно, здесь он живет под другим именем.

— Конечно, я дать вам помощь, нет? А волосы? — Эс-Ти подергал за косичку своего парика. — Цвет? Цвет, вы знать?

— Каштановые волосы, месье. Мне говорили, он не любит парики и не пудрит волосы.

Эс-Ти закатил глаза, подражая истинному французу:

— Ого! Le beau.

Юноша серьезно кивнул:

— Говорят, он красив, привлекателен. Высокий. С зелеными глазами, цвета изумруда. Брови и ресницы отсвечивают золотом. — Юноша многозначительно посмотрел на Эс-Ти. — Очень необычный вид у него, мне сказали. Брови у него характерной формы. Изогнутые, словно рога дьявола.

Эс-Ти заколебался. Голубые глаза смотрели спокойно, не мигая, не меняя выражения, и голос тоже был неестественно спокойный. Казалось, этот юноша прожил уже тысячу лет. В этом пареньке скрывался сам черт, и он отлично знал, кто перед ним, хотя и принял игру, навязанную Эс-Ти. Оставалось только продолжать. Выбрав другой путь, пришлось бы заманить несчастного щенка куда-нибудь и приставить ему к горлу клинок. Эс-Ти должен был узнать, как его обнаружили и почему.

Ударив себя по лбу, он сказал:

— А! Брови. Je comprends. Видеть мои брови вы и думать — я есть он. Да?

— Да. — Юноша улыбнулся. — Но я ошибся. Прошу меня извинить.

Улыбка оказалась нежной, задумчивой и женственной. Господи Боже! Это же девушка! Этот тихий голос с хрипотцой, эта кожа, эти губы, изящная фигура — о да, это женщина! У нее и лицо подходило для выбранной роли — чистое и ясное, с сильным подбородком и выразительными бровями, рост подходящий, как и манера держаться, чтобы выглядеть шестнадцатилетним юношей.

И он готов был поспорить на золотую гинею, что знает, зачем она здесь. Это не угроза его ареста. Не коварная попытка заманить его в Англию, чтобы получить награду. Это просто попавшая в беду девица, ищущая его помощи. Она проделала этот долгий путь, чтобы докучать ему.

— Садиться, — внезапно сказал он, взмахом руки указывая на грубый стол. — Садиться, садиться, месье. Я помогать. Я думать. Марк! — закричал он, подзывая хозяина. — Vin… Non! Vin pour deux. — Он со стуком положил сверток с кистями на стол и сел верхом на лавку. — Месье, как вас зовут?

— Ли Страхан. — Она снова поклонилась. — К вашим услугам.

— Сро-хан. Срах-хон. — Он улыбнулся. — Difficile. Ли, да? — Он ударил себя ладонью в грудь: — Я звать… Эсте. — Не имело смысла скрывать это — ведь в деревушке все его так звали и считали это итальянским именем. — Садиться. Садиться, — повторил он. — Très bien. Вы есть, нет? Сыр? — Он протянул руку — связка колбас и круги сыра свисали над столом. Отрезав щедро и того и другого, он пододвинул еду к девушке.

Марк принес горячий хлеб, новую бутылку вина и многозначительно посмотрел на Эс-Ти. Понимая, что побежден, Эс-Ти по-французски сказал ему, что согласен написать портрет дочери хозяина еще до конца зимы. Марк удалился с самодовольным видом, даже не требуя денег.

Месье Ли Страхан не отводил глаз от ароматного хлеба. Девица выглядела голодной, но отрицательно покачала головой:

— Я уже ел. Merci.

Эс-Ти взглянул на нее, пожал плечами и налил ей вина. У молодых собственная гордость. Он намазал горчицей большой кусок сыра. До его замка было довольно далеко, и к тому же в гору.

Откусывая хлеб, он встретился с ней глазами. Она отважно улыбнулась в ответ. И как только он мог подумать, что перед ним мужчина? Эти глаза. Великолепные глаза. Однако как можно с ней любезничать, когда она вырядилась таким образом?

— Этот сеньор, — сказал он, доедая хлеб. — Бронзовые волосы. Изумрудные глаза. Высокий мужчина.

— Красивый, — добавила она.

Плутовка. Эс-Ти подлил себе вина.

— Что есть красивый? Я не знать слово.

— Un bel homme. — сказала она. — Красивый.

— Он француз?

— Его родители англичане. — Она сделала еще глоток. — Он прекрасно говорит по-французски. Поэтому в Англии его все называли «сеньор».

— Quelle sottise. — Эс-Ти обвел жестом всех сидящих в переполненной таверне: — Все знать французский? Все лорды здесь?

Она не моргнула глазом.

— В Англии таких людей не очень много. Это имя дала ему одна газета, и так оно за ним и осталось.

— Сеньор дю Минюи, — задумчиво проговорил он и тряхнул головой. — Абсурд. Дю Минюи. Полночь. Pourquoi?

Она подняла кружку, выпила вино и взглянула ему прямо в глаза.

— Я думаю, вы знаете, почему Полночь, месье Эсте.

Он слегка улыбнулся.

— Да?

Девушка не проронила ни слова, пока он наливал ей еще кружку вина. Эс-Ти снова откинулся к стене. Он не хотел слышать ее печальную историю. Не хотел слушать ее мольбы. Он просто хотел смотреть на нее и мечтать о том единственном, чего не хватало ему в эти дни.

Незнакомка глубоко вздохнула. Эс-Ти видел, что она пытается понять его. На ее лице появились первые признаки отчаяния.

— Месье Эсте, я могу понять, что сеньор не желает встречаться с незнакомыми ему людьми. Я знаю опасность этого.

Эс-Ти заставил себя широко раскрыть глаза.

— Опас-ность? Что есть такое? Я любить нет опас-ность.

— Опасности для него нет.

— Для него я думать нет, — с возмущением сказал он.

Девушка выглядела менее уверенной. Вино оказывало свое действие: огонь в ее прекрасных глазах немного затух.

— Mon cher ami, — сказал он мягко, — вы идти домой. Вы не искать опасность. Этот сеньор есть такой абсурд.

— У меня нет дома.

— И поэтому вы идти искать. Я думать, я знать этот «принц». Я слушать «полночь» и «сеньор», и я знать, какой это человек. Он разбойник, нет? Он бежать из Англии как chien. Хвост между ног, нет? Его еще называют Принц Полуночи. Здесь мы его не хотеть. Здесь только хорошие люди, а он разбойник. Вы идти домой, mon petit.

— Я не могу.

Ну еще бы. Ему не удастся так просто от нее избавиться. Эс-Ти и не был уверен, что хочет этого. Она взяла бутылку, только что принесенную Марком.

— Mon dieu! Что ты хотеть, мальчик? — внезапно потребовал он. — Быть преступник? Вор? Почему ты искать этот ублюдок?

— Он не ублюдок, — вскинула голову девушка. — Он хороший человек. Он не вор.

Эс-Ти презрительно улыбнулся.

— Люди давать ему драгоценности, да? Осыпать его золотом?

Она резко выпрямилась, бросив на него горящий взгляд синих глаз.

— Вы не понимаете. Он бы мне помог.

— Как?

— Я хочу, чтобы он меня научил.

— Научил чему, ma belle? — спросил он тихо.

— Фехтовать, — страстно сказала она. — Стрелять из пистолета. Ездить верхом. Ему нет равных. Нигде в целом мире. Он может заставить лошадь делать все, что угодно.

Эс-Ти отрицательно качал головой и вполголоса выругался. Встретившись с ней взглядом и испытывая чувство какой-то неловкости, он запустил руку в волосы.

Это было ошибкой. Он забыл, что надел парик, отправляясь в деревушку Ла-Пэр сегодня утром. От этого неосторожного движения парик съехал набок, и пришлось стянуть его совсем. Когда Эс-Ти снова поднял на нее глаза, то понял, что совершил даже большую ошибку, чем подумал вначале.

— Вы и есть этот господин. Я так и знал.

— Пошли отсюда!

Она, видимо, относилась к категории женщин, легко пьянеющих от кларета. Нельзя оставить ее здесь. Прихватив бутылку, Эс-Ти обхватил девушку за талию.

— Безмозглый юнец. Не голова, а кочан капусты, — с презрением сказал он Марку, вытаскивая из таверны своего собутыльника.

— Не забудьте о портрете моей Шанталь! — крикнул им вслед хозяин.

Эс-Ти поднял в знак согласия полупустую бутылку и потащил прочь месье Ли Страхана. Он оставил ее проспаться в амбаре на краю деревни, а сам отправился домой, не сомневаясь, что вскоре снова встретится с ней.

Солнце уже садилось, когда он поднялся к полуразрушенным башням Коль-дю-Нуар. Замок прилепился к обрыву у самого края каньона, и силуэт его резко выделялся на фоне ясного неба. Навстречу ему выбежали утки и стали легонько клевать его в ноги, пока он не откупился от них, бросив кусок хлеба. Он задержался ненадолго в саду и, пошарив среди засохших сорняков, выдернул головку чеснока, чтобы приправить свой обед. Вытирая испачканные руки о штаны, он прошел через арку ворот своего замка по тропинке, буйно заросшей лавандой.

Эс-Ти свистнул, и тут же появился Немо — огромный волк. Он стал ласкаться и получил от хозяина кусок сыра.

Эс-Ти зашел в помещение, служившее некогда складом оружия, и остановился перед огромной картиной.

— Вот я и дома, старина. Я вернулся, — сказал он и слегка погладил холст в том месте, где от частого прикосновения руки чуть стерся блеск краски на боку сияющего красотой черного коня.

Обед был простым и быстрым: горшок жаркого из кролика на двоих с Немо и остатки доброго старого вина Марка. Потом Эс-Ти сел перед очагом на кухне и стал неторопливо размышлять, не попробовать ли посадить виноград, и опять мысленно вернулся к загадочному процессу создания вина. Одному Богу известно, как придется холить и лелеять лозы. Прополка чеснока и то утомляла его. И какие-то насекомые всегда поедали его перцы в самом раннем возрасте, если только он не охранял их, днюя и ночуя на грядках.

Отблески пламени коснулись гипсовых бюстов и баночек с красками, отбрасывая тени. Казалось, будто в комнате полным-полно молчащих людей, а не книг, холстов и небрежных набросков углем. Сцепив руки на затылке, он подводил итог прошедших трех лет жизни. Неоконченные картины, начатые и брошенные скульптуры.

В темном углу лежала шпага без ножен, оставленная ржаветь, как и пара пистолетов, завернутых в пыльные тряпки. Но седло и уздечку он регулярно чистил и смазывал. Вот и сейчас они аккуратно свисали с крючьев в стене.

 

Глава 2

На то, чтобы прийти в себя и явиться в Коль-дю-Нуар, месье Ли Страхану потребовался целый день. Эс-Ти немного удивился, так как надеялся увидеть ее самое позднее к полудню. Он вынес мольберт во двор, чтобы поймать холодный свет ясных октябрьских дней, и с наслаждением вдыхал ароматы осени. Немо негромко пыхтел, лежал под кустом в тени, и его умные желтоватые глаза неотрывно следили за хозяином.

Когда волк поднял голову и взглянул на ворота, Эс-Ти опустил кисть в терракотовый кувшин, до краев наполненный маслом, вытер руки и сел в ожидании на нагретый солнцем камень.

Утки взволнованно закрякали. Эс-Ти показалось, что звук идет откуда-то слева. Он повернул голову, стараясь получше уловить звук здоровым ухом, испытывая легкое недовольство собой. Глухота, поразившая одно его ухо, нарушала чувство ориентации, хотя Немо устремил внимательный взгляд в том направлении, откуда надо было ждать непрошеного гостя.

Она поступала разумно, подходя к замку нарочно с шумом. А девчонка совсем не глупа! Опасно подкрадываться к разбойнику, которому терять нечего и за голову которого король назначил награду. Эта мысль заставила Эс-Ти улыбнуться. Он вооружился маленьким букетом из лаванды и душицы и добавил к нему несколько длинных роз для цвета и лучшей композиции. В полуразвалившейся арке ворот показалась его гостья.

Немо, стоявший неподвижно, угрожающе заворчал, обнажив клыки. Легкий вечерний ветерок слегка ерошил его роскошную шерсть.

Не обращая внимания на Эс-Ти, гостья сделала шаг по направлению к зверю. Шерсть встала дыбом у него на загривке. Она сделала еще шаг, затем пошла спокойной уверенной походкой прямо на волка. Ворчание Немо сменилось грозным рычанием, а желтые глаза впились в изящную фигурку. Но она продолжала идти.

Ее отделяло от волка не более трех футов, когда смелость Немо иссякла. Пасть закрылась, хвост повис, и волк с опушенной огромной головой, обескураженно прижав уши, скользнул через дверь и улегся в безопасном месте.

— Я тебя понимаю, — сказал Эс-Ти. — Страшные создания эти женщины. Смотри, Немо, сейчас я подойду прямо к ней. Нет, не скули, приятель, — ты меня не остановишь. Я знаю, что это чертовски большой риск. Я не очень высоко ценю свои шансы. И запомни, приятель, если я не вернусь, возьми себе мой кусок сыра.

Немо распростерся на земле, чуть повизгивая и пытаясь лизнуть руку Эс-Ти.

Гостья настороженно следила, как Эс-Ти подходит к ней, и ее темные брови вразлет хмурились в гораздо большем сомнении, чем когда она смотрела на волка. Он молча протянул ей цветы.

— Добро пожаловать, малышка.

Нижняя губа ее дрогнула. Внезапно голубые глаза налились слезами. Она кулаком ударила его по протянутой к ней руке. Цветы рассыпались, и в воздухе поплыл аромат смятых лепестков лаванды.

— Не смейте. Не смотрите на меня так.

Эс-Ти в изумлении отступил на шаг, потирая ушибленную руку.

— Как хотите, — сказал он сухо, а затем добавил с подчеркнутой вежливостью: — месье.

Слезы ее мгновенно высохли, подбородок решительно и воинственно вздернулся.

— Когда вы поняли?

— Что передо мной девушка? Вчера. Когда вы улыбнулись.

— Я постараюсь чаще хмуриться.

Он отбросил розу в сторону.

— Ну что же, это должно помочь. Вы прямо-таки пугаете Немо и меня.

— Это Немо? Вы его хорошо выучили. Я не заметила, когда вы его отозвали.

Эс-Ти повернулся к волку:

— Ты слышал? Тебя хорошо выучили. Иди сюда и докажи это. — Он свистнул.

Немо прыгнул вперед и замер в ярде от него.

— Я не удивлюсь, если ты станешь трястись от страха при виде нашего гостя, — сказал Эс-Ти.

Она не сразу поняла его и смотрела на Немо не отрываясь.

— И он правда боится?

— Женский пол ввергает его в ужас.

— Несомненно, у него есть на то основания.

Она смотрела на Немо с полуулыбкой, но ничего не говорила. Эс-Ти почувствовал, что ему трудно дышать.

— Я думала, это испытание.

— Что?

— Я думала вы хотите испытать меня. Посмотреть, смогу ли я выстоять перед ним.

— Вы выдержали это испытание. Видит Бог, у меня не хватило бы духу подойти к этому оскалившемуся чудищу. Конечно, если бы на вашем месте был мужчина, он разорвал бы ему горло. — Эс-Ти подал резкий сигнал волку: — Поднимайся, лентяй, здесь же дама. Пойди принеси нам фазана.

Немо большими прыжками понесся к воротам, опустив нос к земле в поисках следа дичи. При его приближении утки возбужденно закрякали, но вскоре успокоились. Немо никогда не позволил бы себе гоняться за ними без разрешения хозяина.

— По правде говоря, он вряд ли принесет нам фазана, — признался Эс-Ти. — Скорее всего зайца. Могу ли я пригласить вас пообедать?

— Да.

Он перевел дух, стараясь, чтобы его улыбка не выглядела уж очень глупой и довольной. В горле у него пересохло и внутри все горело от простого взгляда, брошенного на нее.

— Вы совсем не такой, как я ожидала. Вы и вправду Принц Полуночи?

Улыбка Эс-Ти погасла. Не отвечая, он повернулся к мольберту, снял раму с натянутым холстом, осторожно прислонил ее к стене, сложил мольберт, собрал баночки с краской и отнес все в дом. Затем вернулся за холстом. Внося в дверь незаконченную картину, он увидел, что гостья медленно следует за ним. Она остановилась в оружейной комнате. Эс-Ти один проследовал на кухню, поставил раму на пол и занялся растопкой очага, чтобы немного прогреть сырые каменные стены. Когда он вернулся в оружейную комнату, она все еще стояла перед портретом Харона.

— Извините, — сказала она немного с вызовом.

— За что? Я не виню вас за то, что вы мне не поверили. Не очень-то я теперь похож на Робин Гуда, верно?

Ее голубые глаза холодно изучали его. Она снова обернулась к картине.

— Он у вас здесь, в конюшне?

— Он мертв. — Эс-Ти вернулся в кухню, сдвинул на край стола перепачканные краской тряпки и книги, схватил луковицу и стал рубить ее тупым ножом.

Он услышал, как она вошла. Прекрасная, тоненькая, стройная, с черными ресницами, и она то и дело поглядывала на него — и этот взгляд сулил ему неизбежную гибель. И самое главное — она была разочарована. Он разочаровал ее, оказавшись не таким, как обещала легенда.

Женщины. Он с силой ударил ножом по луковице. Неудивительно, что бедный Немо был от них в таком ужасе. Три проклятых года в одиночестве. Он готов был упасть перед ней на колени, прижаться к ней лицом и умолять позволить ему любить ее.

Он подумал о Хароне, о бессловесной преданности животного: теплое дыхание у самого уха — когда он мог еще слышать обоими ушами, — глухой звук удара копытом о сырую землю родной Англии. Все спокойно, все тихо, охрану несет несравненно более чуткий страж, чем человек, чьи прямота и честность всецело вверены мудрости хозяина.

От лука глаза его повлажнели. Он чувствовал ее присутствие. Ярким факелом ворвалась она в холодный хаос его жизни. Какое слепое безрассудство может потребовать от него совершить эта искусительница? Что она может захотеть отнять? Его картину? Немо? Его жизнь?

— Что вы хотите от меня? — резко спросил он.

Она смотрела на неоконченную картину, прислоненную к хлебному ящику.

— Я уже говорила вам.

— Вы хотите учиться фехтованию?

Она кивнула.

Он взмахнул рукой, указывая в угол комнаты:

— Вот шпага. Пара пистолетов. Берите, что вам нравится. — Он вонзил нож в стол. — Больше я ничем не могу вам помочь.

Она неотрывно смотрела на него. Эс-Ти решил не обращать на нее внимания. Взял бадью, вышел из дому, наполнил ее водой у выложенного камнем колодца. Вернувшись, наклонил ее над горшком. Вода хрустальной струей ударилась о чугунные стенки.

— Это потому, что я не мужчина?

Он не ответил и занялся чисткой чеснока, пытаясь сосредоточиться на простых вещах. Уголком глаза он видел ее стройные и сильные ноги, туфли с пряжками, скошенные каблуки, чулки, аккуратно заштопанные разными нитками.

— Это на вкус будет просто ужасно, — сказала она.

— Подумать только, а я был так уверен в себе, что отпустил своего шеф-повара сегодня пораньше.

— Я могу сделать все лучше.

— Как?

— Я знаю как. — Она посмотрела на него из-под ресниц, медленно сжимая и разжимая руки. — У меня талант готовить. И меня этому учили. Могу отлично вести дом, ваши дела, счета. Уже к следующей весне ваш огород даст достаточный урожай, чтобы прекрасно питаться, и еще останется на продажу. Я могу вас хорошо одеть… У меня талант и к шитью.

— И такая скромность.

— Могу сделать из этой развалины дом, достойный вас.

— И вино умеете делать?

— Конечно. Я делала ягодные вина каждый год и мятные настойки. И пиво.

Она говорила голосом образованного человека, ее манеры были манерами высшего общества, но перечисляла она свои умения, словно работала в услужении. Мужская одежда на ней явно принадлежала когда-то аристократу. Он представил себе ее юное тело без этих мужских одежд и тихо вздохнул от охватившего его желания.

Он перевел взгляд выше. Встретился с ней глазами. Она смотрела на него не мигая.

— Я сделаю все, что хотите. Буду спать с вами.

Эс-Ти с такой силой рубанул по головке чеснока, что та разлетелась на куски.

Будь она проклята.

Будь она проклята, будь проклята, проклята, наблюдательная маленькая дрянь.

Он вдруг захотел сказать ей что-нибудь злое, причинить ей боль, как причинило ему боль ее деловое предложение. Но когда увидел ее залившееся жаркой краской лицо и плотно сжатые губы, то понял: она такая молодая, беззащитная и сильная только с виду. Злые слова застряли у него в горле, и он сказал:

— Нет, спасибо.

Он почувствовал, как кровь приливает к голове оттого, что она испытала огромное облегчение от его отказа.

У него две руки, одна голова… неужели он так изменился? Ни одна женщина никогда не жаловалась на его внешность и на его умение любить. Ему никогда, никогда не нужно было покупать их расположение.

Три года искусство заменяло ему все. Когда его одолевала тоска по женщине, он начинал работать: рисовал ураганы, гончих, лошадей, лепил из глины изящные формы. Уставал так, что не мог больше стоять, и засыпал, сидя на стуле.

Он никогда не заканчивал свои работы — не мог решить, лучшая или худшая из них сейчас перед ним.

— Можно, я сяду? — спросила она каким-то странным голосом.

— Да ради Бога, конечно, можете. — Эс-Ти повернулся и увидел, что она падает, — и не успел даже руку протянуть или сделать к ней шаг, как она рухнула на земляной пол.

Какое-то мгновение он стоял в изумлении. Она открыла глаза как раз в тот момент, когда он опустился рядом с ней на колени.

— Все в порядке, не беспокойтесь, — сказала она хрипло, не позволяя помочь ей.

— Какое там, к дьяволу, в порядке!

Она вся горела, и, даже не прикасаясь, он чувствовал жар, исходивший от нее.

— Все в порядке. Я не больна.

Эс-Ти не стал тратить время на разговоры. Подсунул руку ей под плечи, чтобы поднять, но она высвободилась.

— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все. — И она села, держась за него.

Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание.

Девушка лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.

— Я должна встать. Я не могу заболеть. Я не… могу.

Он поднимался по винтовой лестнице, прижимая ее к себе, проклиная строителей замка за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы. Наконец он подошел к своей спальне, с трудом сохраняя равновесие.

Ее тело глубоко погрузилось в перину. Постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды. И его тела. Она подняла на него глаза и еще раз попыталась приподняться.

— Не надо здесь. Это ваша комната?

— Я не причиню вам вреда.

— Я должна уйти. Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.

— Я вам ничего не сделаю, ma chérie.

— Уходите. Не приближайтесь ко мне.

— Вы больны. Я не собираюсь прибегать к насилию. Вы же больны.

— Нет! Неправда. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да. Пожалуйста, уходите. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. Я ошиблась. Голова, как болит голова.

Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса. От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть.

Девушка пыталась сбросить его руки.

— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.

— Смертельна? Вы уверены?

Она попыталась вырваться, но не смогла и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула:

— Я… знаю.

Он повысил голос:

— Откуда вы знаете, черт побери?

Она снова облизнула губы.

— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе две недели назад мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой. Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.

— А у нее была лихорадка? — вскричал он.

— Простите меня. Но я выпила лекарство. Я думала, что теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.

В деревне не было врача. В лучшем случае можно было отыскать повивальную бабку. В панике он попытался найти выход. Уже почти стемнело. Даже в середине дня требовалось два часа, чтобы спуститься по каньону. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег? О том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания. Все остальное добывал охотой и выращивал сам.

— Уходите, — повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне.

Он подошел к узкому окну, толкнул раму и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем пронзительно свистнул.

Может, Немо его услышит и найдет Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Марк, возможно, подпустит к себе волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.

Эс-Ти прижался щекой к каменной стене. Черная тень проскользнула через пролом в стене. Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал, даже когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. Он знал, что такое слухи, и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль-дю-Нуар.

Девушка сидела, опираясь на локоть. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет.

Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Небрежно обнюхав колени Эс-Ти, он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.

— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку.

Потом он торопливо набросал записку, тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь, и окинул взглядом комнату, ища, чем бы ее привязать. Снятый парик висел над кроватью. Эс-Ти схватил его, стал искать в сундуке атласные ленты, которыми раньше подвязывал косичку, когда заботился о своей внешности.

Наконец он привязал парик к голове Немо, аккуратно пригладил шерсть, засунул записку под парик, подергал его, проверяя, не сползет ли он вперед на глаза или назад. Немо послушно дал себя украсить таким образом.

Зачем он это делает? Немо приедет в деревню, и там его обязательно пристрелят. Когда из тьмы ночи вынырнет волк, никто не будет задаваться вопросом, почему у него на голове парик.

Она не стоит этого. Что он о ней знал? Капризная, беспомощная, романтическая девица. Он хотел, чтобы она выжила; хотел спать с ней, потому что она прекрасна, а он прожил без женщин целых три года. Вот и все. Разве могло это перевесить жизнь Немо?

Она что-то тихо шептала.

— …думаю, я… не смогу встать, — говорила она. — Вы должны уйти, монсеньор. Купайтесь в холодном ручье, чтобы укрепить силы. Не возвращайтесь раньше чем через двенадцать дней. Я прошу прощения… Я не должна была приходить…

Он опустил руку на голову Немо, на этот дурацкий парик, и провел рукой по шее волка, приглаживая мягкую шерсть на загривке. Потом опустился на колени, притянул к себе Немо, обнял его. Горячий язык лизнул его в ухо; холодный нос волка с удивлением обнюхивал шею. Эс-Ти вскочил, схватил пустую бутылку от вина, дал Немо ее понюхать и отдал приказ:

— Ищи людей. Ищи этого человека. Ступай.

 

Глава 3

Эс-Ти проснулся от пения птиц и приглушенного невнятного бормотания девушки, лежавшей на кровати. На каждой клеточке его тела отпечатался след жесткого деревянного стула, на котором он сидя спал вот уже десять дней. Холодный неприветливый рассвет заглядывал в открытое окно. Прищурившись, он посмотрел в дальний, еще темный угол комнаты.

Она опять сбросила простыню. Эс-Ти с трудом поднялся, потер глаза, пригладил волосы и сделал глубокий вдох. Место у его ног, где должен находиться Немо, оказалось пустым, как и каждое утро последних десяти дней.

Девушка открыла глаза в тот момент, когда он черпаком наливал воду из ведра в треснутую глиняную чашку. Она заморгала и облизнула пересохшие губы. Пальцы ее нервно теребили складки белой рубашки, блуждающий взгляд натолкнулся на него, и темные брови нахмурились в яростном недовольстве.

— Будьте вы прокляты, — выдохнула она.

— Bonjour, — отозвался он. — Ça va?

Лицо ее было белым, застывшим, окаменевшим во враждебности.

— Я не хочу, чтобы вы мне помогали. Мне не нужна ваша помощь.

Он сел на край кровати, успев поймать обе ее руки. Она пыталась отодвинуться, но была еще слишком слаба. Вместо этого она отвернулась, часто и тяжело дыша даже от столь незначительного усилия. Эс-Ти приподнял подушку под ее головой и поднес к губам чашку.

Она не стала пить.

— Оставьте. Оставьте меня одну.

Он наклонил чашку, прижал к ее губам. Вода заструилась по ее подбородку.

Он встал, долил в чашку бренди и осушил ее сам. Приятное тепло разлилось по телу, прогоняя утомление.

— Дайте мне умереть, — бормотала она. — Папа, папочка, дай мне умереть.

Эс-Ти опустил голову и закрыл лицо руками. Да, она умирала и все чаще в бреду звала отца.

Эс-Ти ненавидел ее. Ненавидел себя. Немо пропал. Когда он думал об этом, то чувствовал себя так, словно его ударили в живот; грудь и горло болезненно сжимались, не давая вздохнуть.

— Папа, — шептала она. — Папа…

— Я здесь, — сказал Эс-Ти.

— Папа…

— Да здесь я, черт возьми! — Он подошел к кровати и схватил протянутую руку, потянулся за черпаком и снова наполнил чашку. — Выпей.

Почувствовав край чашки у губ, она чуть подняла ресницы.

— Папа. — В этот раз, когда Эс-Ти наклонил чашку, она сделала глоток.

— Вот и хорошо. Вот и умница.

— О, папа, — пробормотала она с закрытыми глазами. Потом выпила еще, но каждый вздох и каждый глоток давались ей с трудом.

Он прижал ее к себе, слушая, как бессвязная речь постепенно стихает.

Глубоко вздохнув, девушка проглотила последние капли воды. Он погладил ее горящий лоб, отведя короткие темные локоны от лица. Она, несомненно, настоящая красавица. Даже через десять дней болезни все еще была видна ее красота.

Уговорами и принуждением он заставил ее выпить еще воды. Усталость и забытье снова отняли ее у него. Он попытался расправить простыни, а потом спустился вниз, чтобы добыть еды. У двери, ведущей во двор, он остановился и несколько раз свистнул, но в ответ услышал только звук собственного дыхания.

Он пересек двор и снова свистнул. За ним вперевалку шествовали утки, голодные и недовольные, но он предоставил им самим позаботиться о себе и пошел в огород набрать овощей для супа. Пять красных перцев, кабачок, немного стручков белой фасоли, две пригоршни дикого розмарина и тмина и, конечно, чеснок. Все это можно кинуть в горшок, добавить ячменя, и получится суп.

Поставив вариться суп, он снова заглянул к ней. Ее лоб и руки горели как огонь.

Эс-Ти обтер ее отваром душистой руты и розмарина, который готовил ежедневно с тех самых пор, как в один из редких моментов просветления она велела ему самому растираться им, чтобы не заразиться. Девушка, по-видимому, неплохо разбиралась в вопросах врачевания, и когда ему удавалось получить от нее какие-нибудь новые указания, он с готовностью их исполнял. Потом он оставил ее и осторожно спустился в каньон, чтобы искупаться в ледяной реке, сбегающей с гор. Требовалась большая твердость характера, чтобы войти в реку и вылить ведро студеной воды себе на голову. Его никогда не обвиняли в трусости, но эта простая на первый взгляд процедура оказалась на грани того, что можно было вынести. Но все же он ее проделывал, потому что ему совсем не хотелось умереть так, как умирала она.

Одевшись, Эс-Ти прошел вниз по течению реки, то и дело посвистывая, подзывая Немо. Он внимательно искал хоть какие-нибудь следы, все еще цепляясь за слабую надежду, что волк где-нибудь прячется. В конце концов он вышел на дорогу, ведущую к деревне, и внимательно смотрел под ноги в поисках свежих следов.

На известковом карнизе над дорогой он обнаружил следы, ведущие к небольшой расщелине, скрытой кустом можжевельника. Внутри лежала плохо замаскированная дорожная сумка. В ней находились смятое шелковое платье и расшитые шелком туфельки цвета берлинской лазури, корсет из кости, завернутый в коричневую саржу, несколько пар белья из тончайшего муслина. Под слоем саржи в кожаном футляре находилось множество маленьких стеклянных баночек и бутылочек с лекарствами с аккуратно наклеенными этикетками: «Ветрогонный порошок», «Мозольная мазь», «Таблетки алтея» и тому подобное. В серебряной чашке, завернутое в носовой платок, лежало жемчужное ожерелье. На самом дне в шкатулке с надписью «Помни обо мне» лежали расписной веер и две золотые пряжки от туфель. Во внутреннем кармане сумки он нашел остро заточенный нож дня разрезания писем с гравировкой «Л.Г.С.» и очень прочную пилочку.

В сумке также кошелек с мелкими монетами и альбом для рисования с надписью «Сильверинг, Нортумберленд, с Ли Гейл Страхан». Эс-Ти открыл его и невольно улыбнулся.

Яркие очаровательные акварели изображали забавные наивные сценки сельской жизни молодой девушки и ее семьи. Каждый рисунок имел название и комментарий: «Эмили падает с ослика» (надо поработать на перспективой); «Эдуард Н. показывает хитрую машину Эмили, Анне и маме. Анна в обмороке» (лестница слишком широкая, а лица получились неплохо); «Бал в Хексхэме. Капитан Перри учит Анну танцевать»; «Застряли в грязи, Кастро очень зло лает на кучера Джона» (изучить пропорции задней ноги лошади); «Папа заснул в библиотеке после трудного дня — они с мамой обрезали розы»; «Праздник, праздник! Эмили, Ли и Кастро встречают папу и Эдуарда Н., возвращающихся с большим поленом, которое сожгут в сочельник»; «Владелец поместья лечит маленького поросенка, гоняясь за ним по всему двору. Анна и Ли наблюдают»; «Эмили падает с лестницы»; «Папа готовит воскресную проповедь»; «Эмили, Анна и Ли спасают котят» (собака вышла очень плохо).

Между последней страницей и обложкой лежала вырезка из «Лондон газетт».

«Именем короля» — так начинался длинный список разыскиваемых преступников. Эс-Ти нашел свое имя в нижней его трети. «Называет себя Принцем Полуночи или, по-французски, месье дю Минюи. Рост шесть футов, глаза зеленые, волосы каштановые, ведет себя как дворянин, отличные манеры, брови необычно загнуты кверху. Ездит на прекрасном черном жеребце. Тот, кто откроет местонахождение этого человека судьям его величества, получит в награду три фунта».

— Три фунта? Только три проклятых фунта?

В дни его славы за него обещали двести фунтов и его имя возглавляло такой перечень. Неудивительно, что его никто не беспокоит в этом медвежьем углу — Коль-дю-Нуар.

Он сложил все вещи в сумку, взвалил ее на плечо, покачал головой в удивлении, что такая хрупкая, хорошо воспитанная девушка из порядочной семьи умудрилась пересечь пол-Англии и всю Францию в поисках его.

К ночи удалось с ложки покормить ее супом. В полубреду она то слабо проклинала его, то звала на помощь родителей, а потом уснула. Он долго смотрел на нее, чтобы убедиться, что она еще жива, потом вытер ей лоб. Девушка даже не шевельнулась. Он в панике посмотрел на нее. Наконец ее грудь начала слабо вздыматься.

Лицо спящей девушки светилось добротой. Он представил ее в шелковом платье и туфельках в гостиной в доме обеспеченных людей с серебряным чайным сервизом на столе.

Эс-Ти знал эти гостиные и их обитательниц. Их смелость ограничивалась рандеву в темном саду, флиртом в беседке или под сводами лестницы. Но вряд ли они смогли бы в одиночестве проделать путь от севера Англии до французского Прованса.

Эс-Ти ушел мыслями в прошлое. Каким блистательным безумцем был он тогда — полон жизни и сил, каждый шаг — рискованное предприятие, каждая ставка — состояние; даже память о былом казалась реальнее настоящего…

Харон в безлунную ночь, черная тень с серебряными подковами, крики и золото вспышек пистолетной стрельбы… Сердце забилось сильнее, ощутив прежнее возбуждение. Он снова почувствовал маску на лице, тяжесть металла и черного плаща, запах конского пота. Горло пересыхало в горячке сабельного боя, когда нужно было то пришпоривать, то осаживать Харона — летящий по воздуху призрак.

Надменность, расчет, внутреннее возбуждение вели его тогда по жизни между богатством и ужасающей нищетой при такой глубокой несправедливости, царящей на свете. Он тщательно выбирал, кого поддерживать, а кого преследовать, следил за своими живыми мишенями, тенью скользя за ними по светским гостиным, ухоженным паркам и сверкающим маскарадам.

Джентльмен вне подозрений, надежно защищенный уважаемым старинным именем Мейтландов, выбирал себе самых самодовольных и самовлюбленных.

Но он не был борцом за великую идею. Важна была только радость игры, риска, презрение к закону, пока хаос не обернулся против него самого.

Глубоко вздохнув, он взглянул на кровать. Глаза девушки открылись, и на лице мелькнула улыбка, но затем выражение изменилось. Помрачнев, она отвернулась от него.

— Я же просила вас не оставаться со мной.

Лихорадочный румянец, казалось, немного уменьшился, но в свете огня камина трудно было разглядеть наверняка. Протянув руку, он дотронулся до ее лба.

— Жар спал, правда? Я выживу.

Лоб ее уже был не такой горячий.

— С Божьей помощью, — сказал он.

— При чем тут Бог? Просто жар спал. К утру все будет… нормально. Видно, меня ничто не может убить.

— Недавно я в этом не был так уж уверен.

Она смотрела на протянутую чашку, затем подняла дрожащую руку. Приподнявшись, она стала пить воду маленькими глотками, держа чашку обеими руками. Потом взгляд задержался на нем.

— Вы поступили глупо, оставшись здесь.

— А что мне оставалось делать? Я здесь живу. Больше мне некуда идти.

— В деревню, — слабо сказала она.

— И принести туда лихорадку?

— Глупый человек… глупый человек. Если бы вы ушли… как только я сказала. Заразиться можно только… при близком контакте.

Он молча смотрел на нее, пытаясь решить, насколько связно она говорит и действительно ли ей стало лучше.

— Я надеюсь, что вы остались не из каких-то нелепых романтических соображений.

Он опустил глаза на сбитые в кучу простыни.

— Каких, например?

— Например, желания спасти мне жизнь.

— Ну что вы, конечно, нет. Я обычно сбрасываю своих гостей с утеса.

— Тогда жаль, что вы… не оказали мне эту честь. Не надо мне вашей доброты. Не надо.

Он взял ее лицо в ладони.

— Я боялся, что вы умрете.

— Я хочу этого. — Голос ее задрожал. — О, как я этого хочу. Почему вы не дали мне умереть?

Он провел большим пальцем по ее скулам и бровям.

— Вы слишком красивы, чтобы умирать.

Он гладил ее лицо, чувствуя, что жар у нее ослабел.

— Будьте вы прокляты. — Голос ее сорвался, — Я плачу.

Жгучая влага хлынула ему на ладони. Вытирая ей слезы, он ощущал ее неровное дыхание и вздрагивание. Она подняла руки, стараясь слабо оттолкнуть его, чтобы избежать прикосновения.

Он отошел. Может, это начало выздоровления, а может, последние минуты ясного сознания перед концом. Ему случалось видеть такое. Стоя здесь и глядя на это бледное, тонко очерченное лицо, на безжизненное отчаяние в глазах, он мог поверить, что от края пропасти ее отделяет совсем маленькое расстояние.

Через четыре дня она уже смогла сидеть в постели и по-прежнему не разрешала ухаживать за собой; ела и пила без его помощи, настаивала, чтобы он выходил, пока она приводит себя в порядок.

Он снова начал поиски Немо.

Однажды поход в горы принес свои плоды — удалось подстрелить несколько королевских фазанов. Теперь у них по крайней мере будет на время еда.

Вернувшись, он застал мисс Ли Страхан спящей. Темные волосы крупными локонами обрамляли ее лицо. Но как только он вошел, девушка проснулась и постаралась сесть повыше.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Несомненно, значительно лучше, чем вы.

— У вас нормальный аппетит?

— Чудовищный, — сказал он. — Из-за вас я сейчас могу пойти позавтракать.

— Никаких признаков лихорадки? Озноба?

— Только во время моего ежедневного пребывания в этом чертовом ледяном ручье.

— Вы принимали холодные ванны? Это неплохо…

— Выполнял ваши распоряжения, мадемуазель.

— Жаль, что вы не выполнили их все. Я же говорила, чтобы вы уходили, но для этого у вас не хватило разума.

— Я просто плавал в отваре розмарина и руты. Теперь от меня исходит восхитительный аромат. Разве вы не заметили? Понюхайте!

— Я обдумала, какие еще травы нужно собрать. Дайте мне бумагу и перо, и я напишу, что нужно принести. В Бердфордшире хорошие результаты давало мытье стен негашеной известью в домах, где болели лихорадкой. Здесь можно ее достать?

Эс-Ти отрицательно покачал головой.

Пальцы ее беспокойно теребили край простыни.

— Вам придется получить ее самому. Но сначала нужно собрать травы. Надо приготовить несколько необходимых отваров и принимать их. Холодные ванны продолжайте. И вы немедленно скажете, если у вас заболит голова или появятся какие-нибудь другие симптомы. Я напишу их перечень. Теперь об извести. Вы должны взять…

Получив перечень профилактических мер для сохранения своего здоровья, Эс-Ти засомневался, действительно ли мисс Ли Страхан заботится о нем или она просто прирожденный сержант, муштрующий новобранцев.

— Черт побери, — пробормотал он, глядя на портрет Харона. — Известь. Хинная корка. Проклятие!

Стащив с себя куртку, он решил заняться фазаном.

Когда Эс-Ти принес ей на обед блюдо — местные жители называли его «эго булидо», — она сидела на его стуле, завернувшись в простыню.

— Вы же снова заболеете, черт вас возьми! Ложитесь обратно в постель.

— Я не могу, — сказала она, побледнев.

— Вы не можете это есть?

— Чеснок! — В том, как она произнесла это слово, выразилось все ее глубочайшее отвращение.

— Что ж, хорошо. — Он взял миску и с наслаждением съел ароматный суп. — Что бы вы предпочли, мадемуазель?

— Может… немного крепкого говяжьего бульона?

— Я слышал, в Провансе была одна корова, в Авиньоне. Это в тридцати лье отсюда. Леди Харвей привезла ее из Англии.

— Тогда, может быть, просто хлеба.

— Как хотите. — Он покачал головой, доедая последние куски в миске. — Я принесу вам хлеба, прежде чем уйду.

— Куда уйдете?

— Сначала в деревню. Потом, возможно, дальше, пока не знаю. Хотел бы день-другой подождать, чтобы можно было оставить вас одну. С хлебом вы разделаетесь сами.

— Я, конечно, могу остаться одна, но вам не следует сейчас отсюда уходить.

Он нахмурился, глядя в пол.

— Я ни к кому не буду прикасаться. Буду держаться на расстоянии. Мне просто надо поспрашивать.

— О чем?

— Мой волк… он ушел. Хочу поискать его.

— Он потерял дорогу?

— Может быть.

— И сколько его уже нет?

— Две недели.

— Значит, это моя вина, — тихо сказала она, сделав глубокий вдох.

— Нет. Я послал его в деревню с запиской.

Простыни зашуршали, когда она вставала с кровати.

— Где моя одежда?

— Вам не нужна одежда. Возвращайтесь в постель!

— Нет, я иду с вами.

 

Глава 4

Лежа щекой на своей сумке под сосной и притворяясь спящей, Ли наблюдала, за ним сквозь полуприкрытые ресницы. Если бы не картина — портрет черного красавца Харона, — она бы ни за что не поверила, что этот человек и есть Сеньор, Правда, внешность его в точности соответствовала описанию. Он сидел, скрестив ноги, в одной рубашке, и небрежно отбросив в сторону треуголку. Волосы его, забранные назад в косичку, в лучах южного солнца отливали золотом. Черная лента спадала ему на спину. Непринужденная улыбка и странный изгиб бровей делали его чем-то похожим на сатира, смеющегося и в то же время свирепого.

Обычно он двигался легко и свободно, но при резком повороте терял равновесие. Пока они шли по узкому ущелью, так случалось уже трижды. Она поначалу испугалась, что у него начинается лихорадка, но других симптомов заметно не было.

Человек с плохим чувством равновесия и нечеткими рефлексами не может стать хорошим фехтовальщиком и искусным наездником, а Сеньор отличался и в том, и в другом.

Но оставался еще портрет черного коня. И его легендарное умение общаться с животными — он просил вояка выполнить его приказ так, словно говорил с разумным существом. А еще необычные глаза и позолоченно-шоколадные волосы, по которым, собственно, она и нашла его, — след вел от самого Лиона, где все знали об эксцентричном англичанине с манерами истинного дворянина, прекрасно говорившего по-французски и поселившегося по непонятным причинам в полуразрушенном замке.

Она нашла его. Он и был Сеньор дю Минюи — Принц Полуночи. Это несомненно.

По правде говоря, она почти жалела его. Дойти до такого — жить в полном одиночестве, в запустении, есть что попало — скудные дары бесплодной земли, в окружении нескольких уток и волка. Тут вполне можно было сойти с ума.

Он стоял не шевелясь на краю каньона, вполоборота к ней, но внимание его было обращено куда-то вдаль, словно он пытался разобрать слова еле слышимой песни. Широкие рукава рубашки шевелил слабый ветер. Оборки простого кружева у запястьев трепетали, тонкая ткань не могла скрыть очертания широких плеч. Шов сзади немного разошелся. Если его не зашить, совсем разорвется, а высокие сапоги из мягкой кожи не мешало бы хорошенько почистить.

Он казался очень одиноким.

Резкий запах сосновых иголок окутывал Ли. Ей хотелось спать, отдыхать и восстанавливать силы, но душа противилась этому. Нужно принимать решения, находить ответы на вопросы, строить новые планы, раз прежние не удались. Если он не хочет учить ее — или не может, следует избрать другой путь.

Но сначала нужно вернуть долг. Она останется с ним, пока не минует угроза лихорадки. И еще она надеялась, что безжалостное провидение сотворит всего одно чудо — вернет ему волка целым и невредимым.

Эс-Ти четыре раза предлагал понести ее сумку, но она отказывалась.

Конечно, он бы совсем не возражал просунуть руку под ее рубашку. Или еще что-нибудь такое сделать. Эс-Ти видел перед собой ее ноги, контуры женской фигуры под широкой плисовой курткой и улыбался своим мыслям.

— Итак, откуда вы родом, мисс Страхан?

— Не смейте меня так называть. — Она тяжело ступила с большой каменной глыбы вниз, как того требовала тропа, по которой они шли.

Эс-Ти последовал за ней, но от слишком поспешного поворота потерял равновесие и схватился за ветку дерева, чтобы не упасть. Сильный приступ головокружения начался с утра, когда он проснулся.

Комната пришла в движение, быстро вращаясь вокруг него, словно гигантский разноцветный шар.

По прошествии трех лет он почти уже смирился с легкой дурнотой, преследующей его почти постоянно, с потерей ориентации, когда он закрывал глаза или слишком резко поворачивал голову. Но эти приступы, возникавшие внезапно, отличались по силе. Иногда он не мог даже встать с кровати. Усилием воли он пытался подавить подступающую к горлу тошноту, сосредоточиться на неподвижных предметах и даже идти — только не очень быстро.

Спуск с горы напоминал игру в рулетку. Резкий шорох листьев, когда, неловко споткнувшись, он ухватился за дерево, заставил ее обернуться.

— А как вы хотите, чтобы я вас называл? Фред? Уильям? Вельзевул? Ровер? Я придумал — Драчун. Ну как?

Она остановилась и повернулась к нему настолько быстро, что ему пришлось опереться одной рукой о выступ скалы, а другой схватиться за нее, чтобы не упасть вниз. Ли стояла не шелохнувшись, и ее плечо стало надежной опорой. Приступ дурноты прошел.

— Глупо носить мужскую одежду и зваться женским именем, — сказала она. — Разве не так, месье?

Эс-Ти приказывал себе снять руку с ее плеча, но не делал этого. И она не приказывала ему отпустить ее.

— Да, это убедительно, — сказал он и попытался улыбнуться ей.

— Что с вами такое, почему вы так неловки? — Она попыталась высвободить плечо.

Эс-Ти тут же убрал руку.

— Общая неумелость, как вы видите. Есть еще жалобы?

— С вами что-то неладно, — сказала она.

— Спасибо.

— Что с вами?

— Отстаньте от меня, мадемуазель.

— Ради Бога, не называйте меня так, ведь нас могут услышать.

— Ах да, все должны думать, что вы — эдакий здоровый детина. Это устраивает ваше мужское самолюбие?

Казалось, ее нельзя было вывести из себя. Она только пристально посмотрела на него, и он испытал такую же неловкость, как если бы стоял раздетым на Елисейских полях. Но он не мог сказать ей правду. Язык бы не повернулся произнести слова: я наполовину глухой, не могу сохранять равновесие, не могу слышать и ездить верхом, не могу драться и едва могу спуститься с холма, не упав при этом вниз лицом.

Она знала. Как могла не знать? Она не сводила с него своих ледяных глаз. О небо, она была так прекрасна, а он — просто неловкая, спотыкающаяся, нелепая тень того, кем был раньше, и он готов был бы лгать, как Люцифер, чтобы заполучить ее, только бы знать, что это у него выйдет… Но на это была слабая надежда. Поэтому ему оставалось только держаться за свою тупоголовую гордость.

— В любом случае вам незачем идти со мной. Вас никто не звал, — сказал он.

— Я вам нужна, — промолвила она.

Видимо, она уже давно решила, что он ей бесполезен в осуществлении первоначального плана. Что, кстати, так и было. Но он бы предпочел сам ее осадить.

— Премного благодарен. Но мне ваша помощь не нужна, мисс Страхан. Вы скорее не помощь, а обуза. Вы можете думать, что ваша одежда обманет француза, но Немо ни за что не подойдет ко мне, пока вы крадетесь где-то рядом.

Она пожала плечами.

— Тогда скажите мне, когда отойти в сторону.

— Дьявол! Неужели вы ничего не знаете о чутье животных? Волк обнаружит меня задолго до того, как я замечу его. Оставьте меня, мисс Страхан, если вам больше не требуется моя помощь.

Оттолкнувшись от скалы, он прошел, едва не касаясь ее. Не останавливаясь, подчеркнуто спокойно спустился до следующего поворота тропы, не забывая касаться рукой скалы. Бросив быстрый взгляд вверх через заросли кустарника, он увидел, что она все еще стоит на том же месте.

Отлично. Великолепно. Он позволил ей тащиться следом за ним, если бы она проявила хоть малейшую вежливость. Если Немо можно еще найти, он нашел бы его с ней или без нее. Но ему было очень приятно иметь кого-то рядом, о ком можно заботиться, устраивать привалы, когда ей пора отдохнуть, следить, чтобы Ли не переутомлялась и не загоняла себя до полусмерти.

Разум подсказывал ему бросить ее, ведь он спас достаточно попавших в беду девиц. Но его душа наполнялась видениями полуночной дороги, скандальной славы… воспоминанием о чувственном, страстном удовольствии, о счастье, когда он был в седле или в объятиях женщины.

Любовь всегда оказывалась быстротечной, и все заканчивалось раньше, чем он успевал привязаться. Он вручал себя мечте, но она ускользала. И мечта погубила его.

Он не должен хоть теперь терять голову.

Но она совсем не похожа на других.

Может, в этот раз все будет по-другому.

* * *

Когда Эс-Ти достиг деревни, головокружение почти прошло. Осталась только неважная ориентация и какая-то общая рассеянность, из-за чего он и спотыкался. Он не знал, шла она за ним или нет.

Деревушка Ла-Пэр могла гордиться только двумя мостиками, перекинутыми через узкую реку. Таверна Марка прилепилась к краю утеса между ними. Марк использовал стены старого форта, побелил их, покрыл черепичной крышей и навесил зеленые ставни. Дома деревушки словно вырастали из края ущелья, напоминая пирамиду детских кубиков, которые каким-то чудом не падают вниз.

Когда он впервые оказался здесь, то подумал, что и деревня, и каньон, и мосты, изогнувшиеся в ста футах над узким потоком, очень живописны. Марк смеялся его шуткам, подавал ему доброе красное вино, а кругом было столько простора для Немо! Все это было бесконечно далеко от его прошлого: он перестал от него убегать.

Деревня Ла-Пэр, стоявшая на границе у самого подножия Альп, последовательно переходила от Капетингов к Габсбургам, а от них — Савойской династии. В данный момент Ла-Пэр находилась на французской территории, а Коль-дю-Нуар — на савойской стороне границы.

Он купил полуразрушенный замок у молодого шевалье, предпочитавшего проводить время в Париже, а не в этом захолустье. Замок стал для Эс-Ти первым домом в его жизни, который он выбрал сам, и одним из немногих мест, где он провел более полугода. Ему нравилось ложиться спать с заходом солнца — ему, привыкшему проводить ночь в пирушках, беззакониях, погонях! Он рисовал, спал, копался в каменистой грязи, пытаясь что-то вырастить, — больше ему ничего не было нужно.

До сего дня. До тех пор, пока три года одиночества не сдавили ему грудь. Вот он перейдет через мост и увидит прибитую к воротам шкуру Немо.

Судьба его пощадила. Главные ворота выглядели как всегда и, как всегда, нуждались в починке. Сейчас в них застрял экипаж — возница попытался пересечь реку и въехать под низкую опускную решетку, свисавшую над булыжной мостовой еще со средневековых времен.

Эс-Ти прошел по другому мосту и зашел в таверну с черного хода. Марк только мельком взглянул на него и промчался мимо с подносом вверх по лестнице в отдельный салон. Эс-Ти поднялся наверх вслед за Марком и уверенно вошел в салон, словно на нем были шелковые чулки и венецианский бархат. Хозяин таверны только почтительно поклонился, когда Эс-Ти занял диван и уселся, скрестив ноги, в своей самой вальяжной и небрежной позе.

На узком балконе, выходившем на стену с воротами, сидел разодетый человек в напудренном парике, облокотясь на чугунную ограду, небрежно поигрывая черной тростью с золотым набалдашником. Его компаньон со скучающим видом сидел за столом, а Марк в это время наливал два бокала своего лучшего коньяка.

Эс-Ти удостоил приезжих небрежного кивка и жестом попросил принести и ему бокал. Марк поспешил к нему с каким-то облегчением, налил коньяк, движением бровей многозначительно указал Эс-Ти на сидящих и торопливо вышел из комнаты.

Это выглядело очень странно. Обычно требовались длительные уговоры и щедрые обещания, прежде чем Марк согласится расстаться даже с бутылкой обычного вина. Эс-Ти стал незаметно изучать путешественников и обнаружил, что этот интерес взаимный. Мужчина в сером сюртуке с пышным водопадом кружев и ярко-желтыми манжетами вызывающе смотрел на него, небрежно опираясь локтем на спинку кресла. Оружием ему служила трость со шпагой внутри.

Незнакомец рассматривал Эс-Ти, как лошадь на торгах; губы его чуть дрогнули в усмешке, когда Эс-Ти взглянул ему прямо в глаза. Ничего не говоря, человек снова повернулся лицом к балкону.

— Иди сюда, Латур, выпей, — сказал он своему компаньону, — и дай мне надежду, что мы не останемся здесь в заточении на целую ночь.

— Я ничего не могу обещать. Эта отвратительная дыра населена клоунами и обезьянами.

— Не могут же они быть бестолковы так же, как мой камердинер, в чью несчастную голову и пришла идея проехать по этому мосту.

— Да, конечно, месье граф. Все именно так, как вы говорите.

— Заходи в комнату и выпей, Латур. И прояви должное уважение. Когда мы одни, меня может позабавить, как ты свешиваешься через поручень балкона, но не в присутствии другого джентльмена.

Латур повиновался, встал за креслом графа и взял предложенный бокал коньяка, но пить не стал.

«Странные пташки», — подумал Эс-Ти и пожалел, что не остался внизу, в общей комнате. Там бы он узнал больше. Уличный шум доносился и до второго этажа. Эс-Ти вздохнул и уставился в свой бокал. Он в любом случае не сможет задержать Марка, чтобы спокойно расспросить его.

По крайней мере отсутствовали очевидные признаки, что Немо поймали или что в деревне началась лихорадка. Столь важного события, как застрявший экипаж, в Ла-Пэр не было, видимо, со времен Крестовых походов. Молодой дворянин, сидевший за столом, продолжал наблюдать за ним.

— Мне скучно, Латур, — медленно произнес он. — Скучно. Надо что-то делать.

— Не хотите ли, чтобы я распорядился приготовить вам комнату на ночь, милорд?

— Нет… может, позже. Могу ли я надеяться, что этот господин не откажется сыграть со мной в пикет, чтобы убить время?

Эс-Ти маленькими глотками пил коньяк и опытным глазом профессионала оценивал сидящего перед ним человека. Он не был похож на шулера, скорее выглядел как изнывающий от тоски аристократ, чьи карманы набиты деньгами. Нельзя доверять незнакомцам, но если есть возможность обстричь овцу, нельзя ее упустить.

— Нет, — сказал Эс-Ти. — Не могу заставлять свой мозг так много работать, месье. И к тому же я не взял с собой кошелек.

Граф сел прямее.

— Это проклятое место.

— Я этого не вынесу! Что это за люди! Они ленивы и никчемны! Скажи им, что я желаю ехать. Латур, я не могу выносить эту тюрьму.

Слуга поклонился. Когда он вышел из комнаты, его хозяин вытащил кошелек и высыпал содержимое на стол.

— Смотрите, сэр, — воскликнул он, взмахнув рукой в сторону Эс-Ти, — вот двадцать золотых луидоров. Можете пересчитать их. Я ставлю их на кон, ничего не требуя от вас. Не отказывайте мне в маленьком развлечении!

Эс-Ти потер ухо. Он начал сомневаться, все ли у этого парня в порядке с головой.

Граф прижал к груди шляпу с перьями, лежавшую на столе, и низко поклонился:

— Умоляю вас. Деньги ничего не значат. Все дело в моей натуре. Видите ли, у меня очень живой ум. Я стараюсь вести себя хорошо. Но если мне нечем заняться, ужас что я могу натворить.

Он выглядел сумасшедшим. Эс-Ти пожал плечами. Можно найти неплохое применение двадцати золотым монетам.

Граф захлопал в ладоши.

— Отлично, отлично, значит, вы будете играть. Позвольте представиться. Я из… из Мазана. Альфонс Франсуа де Мазан.

Эс-Ти поклонился, вежливо не замечая маленькой заминки, когда его собеседник называл свое имя.

— Эс-Ти Мейтланд. К вашим услугам, месье де Мазан.

— У вас английская фамилия. Как я люблю англичан!

— Должен вас огорчить. Я из Флоренции. Мой отец англичанин. Я его никогда не видел.

— Ах, Флоренция! Прекрасная Италия. Я только что покинул ее. А вы хорошо говорите по-французски.

— У меня талант к языкам. У вас есть карты, сеньор?

Карт у графа не было — доказательство, что он не был искусным жуликом. Эс-Ти позвонил, и вскоре они распечатывали принесенную Марком новую колоду. Месье де Мазан оказался неплохим игроком. Эс-Ти умышленно проиграл ему две или три первых сдачи, чтобы поддержать интерес к игре. Когда этот господин сдавал снова, Эс-Ти стал всерьез играть на выигрыш. Золотые луидоры давались ему легко, когда он уделил картам все внимание, и быстро скользили к нему через стол.

Когда все двадцать легли возле Эс-Ти, граф предложил прекратить игру, а Эс-Ти стал настаивать на том, чтобы поставить на кон весь выигрыш. Старая страсть, радость азарта, оживала в нем.

— Благослови вас Бог. Вы просто спасаете мне жизнь. Вот еще пять сотен ливров против ваших луидоров. — Граф смотрел, как Эс-Ти собирает карты. — Так вы, значит, никогда не были в Англии? Жаль. Я бы хотел побольше узнать о ней. Мой замок навещали. Мисс Лидия Стерн, дочь знаменитого господина Стерна. А мистер Джон Уилкес рассказывал мне о своем клубе «Адское пламя». Его членов объединяет очень глубокий общий интерес!

Эс-Ти продолжал молча тасовать колоду.

— А вы слышали об этом клубе?

— Нет, не слышал.

Дверь снова открылась. Шедший первым камердинер придержал ее, и Эс-Ти, оторвавшись от изучения карт, увидел спокойно входящую в комнату мисс Ли Страхан.

Она прошла позади него в своей синей бархатной куртке и шелковых штанах, взяла бокал коньяка из рук Латура. Внимание Эс-Ти это так отвлекло, что он забыл объявить карт-бланш и потерял десять очков, едва начав игру.

Граф, казалось, тоже был выведен из равновесия. Внезапно он провел рукой по своей светло-каштановой шевелюре.

— Латур, у нас что, новый знакомый?

— Да, месье, молодой джентльмен просит доставить ему удовольствие посмотреть игру, если это convenable.

— Тысячу раз convenable. — Он встал и элегантно поклонился. — Ну же, Латур, представь нам юношу.

Камердинер торжественно представил Ли Страхана графу де Мазану. Эс-Ти не встал и лишь равнодушно кивнул в ее сторону. Он твердо решил, что с ней у него все кончено.

— Вы позволите мне уступить вам свое место? — предложил граф.

— Нет, mersi. Предпочитаю стоять.

— Но вы не отсюда — не из этой страны! — восторженно воскликнул граф. — Англичанин. Вы англичанин.

Она спокойно согласилась, что ее родина — Англия. Эс-Ти взял карту и чуть повернул голову, чтобы взглянуть на нее.

— И куда вы направляетесь, месье Страхан? — полюбопытствовал граф. — Где ваши попутчики? Вы, наверное, совершаете большое турне по Европе?

— Я путешествую без попутчиков. Сейчас возвращаюсь в Англию, как только найду, кто меня отвезет на север страны.

Эс-Ти сделал ошибку в игре.

— Но вам не надо никого искать! Я вижу, вы джентльмен, вы молоды, вы один! Нет-нет, вы же не можете ехать на каком-нибудь осле прачки. Это невозможно. Вы поедете с нами. Мы направляемся в Гренобль, если мой камердинер сумеет наконец освободить нашу карету. Ну что, какие новости, Латур? Я устал от пикета.

Эс-Ти посмотрел на свои карты и, бросив их на стол, повернулся к остальным:

— Это все? Вы не будете доигрывать?

Граф небрежно махнул рукой:

— Нет. Забудем об этой игре. Вы же не жалеете, что не выиграли у меня эти ливры? А луидоры ваши. Я хочу обсудить с месье Страханом план путешествия. Вы надумали ехать с нами?

— Вы очень добры, — сказала она безо всякого интереса. — Если это вас не затруднит — да, поеду.

— Я с нетерпением жду этого. Мы сможем поговорить. Меня так интересуют пороки англичан. Вы понимаете, что я имею в виду?

Эс-Ти серьезно нахмурился, борясь с приступом дурноты. Как раз в этот момент снизу раздался радостный хор голосов. Граф вскочил и вышел на балкон.

— Vive le diable! Мы свободны! Латур, принеси вещи юноши, и в путь! — Он остановился перед Ли, откинул полы сюртука, низко поклонился, а затем, схватив ее за руку, заставил подняться. Она не сопротивлялась такой фамильярности и, сказав, что из вещей у нее одна сумка, быстро вышла из комнаты.

— Подождите минуту, — сказал Эс-Ти. — Подождите! Вы же не можете просто уехать с… незнакомыми людьми.

Камердинер поклонился ему, забрал трость графа с золотым набалдашником и шляпу с перьями и пошел за своим хозяином.

Эс-Ти стал тасовать колоду, прислушиваясь к звукам отъезжающей кареты по мощеной булыжной мостовой. Потом встал, налил себе коньяку и невидящими глазами уставился на рассыпанные карты. Не успела суета внизу стихнуть, как стук копыт вновь наполнил улицу. Он повернулся к балкону здоровым ухом, прислушиваясь, но ничего не мог разобрать из новых криков и восклицаний женщин. Потом быстро вышел на балкон и жадно оглядел улицу.

Но это был не экипаж графа. Круто уходящую в гору улочку заполнили всадники, с другой — французской — стороны границы. Эс-Ти внезапно узнал французского лейтенанта с пограничного поста. Тот тщательно прицеливался из мушкета вслед уносившейся карете графа. Звук выстрела взорвался многократно повторенным эхом улицы. Отряд, прокладывая себе дорогу через толпу, выехал из деревни и промчался по узкому мосту в том направлении, куда скрылась карета.

Марк ворвался в комнату.

— Слишком поздно! — Перегнувшись через перила, он потряс кулаком вслед удаляющимся всадникам: — Вы, пьяные лентяи! Слишком поздно! Поздно! Мы сделали, что могли, правда? Вы и я имеем право так говорить. Карты — это была отличная игра, mon ami. Но им не удастся больше никогда поймать его на этой стороне границы. А этот бедняга, юный идиот — этот anglais, — вы не могли помешать ему поехать с ними? Одному Богу известно, что с ним станет!

— А что с ним станет? — спросил Эс-Ти. — И вообще что здесь происходит? Они гонятся за Мазаном — он что-нибудь натворил?

Марк удивленно смотрел на него:

— Так вы не знаете?

— Чего я не знаю?

— Граф де Мазан — так он себя называет. Этого месье и его камердинера, Латура, месяц назад в Марселе приговорили к сожжению на костре за богохульство. А еще за содомию и попытку убить двух девушек. Он вовсе не граф. Это маркиз де Сад.

 

Глава 5

Эс-Ти уже несколько часов бродил по горам в поисках Немо и, дойдя до вершины хребта, присел отдохнуть на склоне одиноко стоящей горы. Он проклинал Ли и себя.

Ему не следовало посылать Немо в деревню и отчаянно рисковать из-за женщины. Эти его великодушные жесты! Он вспоминал о них с негодованием, когда перед ним открывалась новая игра, в которой он должен был победить.

И заплатить за победу. За эту сомнительную победу он заплатил жизнью Немо — своего последнего друга. Встреченный цыган, рубивший дрова, рассказал ему, что двое его сыновей видели монстра на склонах каньона с головой человека и туловищем зверя. Они принесли домой его парик, зацепившийся за куст. Тогда цыгане произнесли заклинания, сварили колдовское зелье, чтобы заманить чудище в ловушку, а старая цыганка вновь превратила его в обычного волка, которого они и убили. Если господину угодно, он может пойти посмотреть на шкуру и потрепанный парик дьявольского создания, выставленные на обозрение за небольшую плату, а деньги пойдут церкви в Колмаре.

Он не пошел и вернулся в горы, пытаясь убедить себя, что произошла ошибка, что все это только сон. Проснувшись, в ногах он увидит безмятежно спящего Немо.

А она… поделом ей. Она получила то, что заслужила, отказавшись от его защиты. Он легко бы справился с каким-то щеголем в ярко-желтых канареечных штанах. Она получила то, что хотела, когда носилась по всей стране в мужской одежде. Аристократ — убийца и извращенец сначала обесчестит, а затем выкинет ее труп воронам.

Он откинул голову в отчаянии. Звук, родившийся в глубине его горла, вылился в долгую ноту, перенятую им у Немо в те дни, когда они вместе сидели на ступенях замка, наполняя тишину лунной ночи песней волков.

Дикая мелодия переполняла его, выталкивая из привычного уже круга вновь в одиночество и ожесточение. Волчья мелодия убивала тишину.

Его по-прежнему окружала ночь, тишина. Он слышал лишь, как стучит кровь у него в ушах и затихает в горах слабое эхо его бесслезного плача.

И вдруг откуда-то издали пришел ответ. К одинокому безутешному голосу вдруг присоединился второй певец, третий, и вот уже зазвучал целый хор: отчаянная дикая симфония.

Ли порядком надоел и сам граф, и его бесконечные намеки. Он говорил по-французски так быстро, что она не разбирала и половины его слов, то и дело касался ее руки, болтал о клубе «Адское пламя», пристально глядя на нее и на своего камердинера. Она сожалела, что приняла его приглашение.

Ли понимала, что совершила ошибку, решив отправиться в путь в поисках боевых искусств. Кошмар случившегося гнал ее из Англии, и она цеплялась за надежду, что сможет отомстить, как мужчина. Она мечтала найти борца за справедливость, а встретила всего лишь одинокого человека, смотревшего на нее так, словно он ждал от нее утешения.

Ли планировала использовать все — мужское влечение, беззащитность перед ее красотой, любой обман — лишь бы заставить помогать себе. Так поступает охотник, подсовывая приманку для голодного зверя. Но когда он споткнулся и оперся на ее плечо, она вдруг увидела его лицо, полное страсти, гордости и страдания.

Конечно, она и рассчитывала расплатиться собой за достижение своей цели, решив это давно для себя, но только этой готовности оказалось мало. Такой горящий взгляд требовал большего.

Поэтому пришлось оставить его, воспользовавшись первым удобным случаем. Рассталась с еще одним заблуждением детства, как и со многими другими романтическими мечтами. Только ей все равно придется свершить правосудие одной, любым способом, как сможет. Ее месть не войдет в противоречие с честью, но если это будет недостижимо, отмщения она все-таки добьется.

Граф де Мазан пребывал в чрезвычайно возбужденном состоянии всю дорогу от Ла-Пэр. Очевидно, робкая попытка преследования окончилась у границы, поскольку карету можно было легко догнать на извилистых в рытвинах дорогах. По мере продвижения вперед дорога ухудшалась, и они поехали со скоростью пешехода.

Ли сидела молча, вцепившись в ременную ручку, чтобы не свалиться с сиденья, воздерживаясь от вопросов графа о его недавнем прошлом. Старалась держать его на расстоянии холодными ответами на подаваемые им реплики. Камердинер Латур все эти бесконечные часы хмуро молчал, то глядя на дорогу за каретой, то бросая проницательные взгляды на Ли.

— Вы только взгляните сюда, — сказал граф и дал ей в руки маленький том в кожаном переплете. — Это написано по-английски. Вы читали эту книгу?

Ли взглянула на обложку. Название гласило: «Шедевр Аристотеля». Она не стала ее открывать.

— Вы читали ее? — снова спросил граф.

Ли отрицательно покачала головой.

— Ах, вы получите от нее удовольствие. Оставьте ее себе. Мне ее подарил Джон Уилкес, а я дарю ее вам.

Она опустила книгу в карман куртки.

— Как, вы не будете ее читать?

— Потом, может быть. Сейчас слишком трясет.

— Да, конечно. Потом. Мы будем читать ее вместе.

Граф откинулся глубже на спинку, быстро заговорил с Латуром и несколько раз с почтением упомянул имя мадемуазель Анны Проспер. Ли решила, что он едет на встречу со своей возлюбленной. Они продолжали двигаться прежним черепашьим шагом и после наступления темноты. Услышав звук камнепада где-то впереди, Мазан решил остановиться на ночь в гостинице. Ли спрыгнула с подножки кареты и стояла во дворе. Латур и Мазан пошли за хозяином в дом, а она взглянула на отвесные, залитые лунным светом горные склоны, окружавшие их со всех сторон.

Она прошла несколько ярдов обратно по дороге. Ее обступала дикая пустынная местность, более холмистая, чем у Ла-Пэр. Полная луна освещала пропасть у самой гостиницы.

Если она уйдет отсюда, ночевать придется под открытым небом. Она часа три не видела ни единого огонька.

— Вот вы где! — Граф де Мазан схватил ее за руку. — Мы договорились о хорошей комнате с камином. Оглянуться не успеем, как наступит утро. Мы должны как следует использовать время отдыха.

Ли позволяла тянуть ее с большей силой, чем требовалось, рассчитывая получить от этих двоих бесплатный ужин, а затем незаметно скрыться.

В гостинице не было отдельного зала. Единственная спальня с двумя кроватями и комодом соединялась с крошечной туалетной комнатой, где стояла еще койка и было окно.

— Мы не станем заставлять Латура спать там. Мы все устроимся здесь вместе. Он уже нашел нам девицу.

Этот поворот был весьма труден для ее знания французского. Не в состоянии ответить более уклончиво, она просто сказала:

— Мне не нравятся девушки.

— Mon dieu. Юный джентльмен, куда идет мир? — Он сел на одну из кроватей. — Ничего, ничего. Я и сам презираю женщин. Но подождите — и вы увидите, что я задумал. Садитесь сюда, здесь очень удобно. — И он похлопал по кровати рядом с собой.

Прежде чем Ли успела собрать свои знания грамматики и построить ответ по-французски, дверь отворилась, и Латур втолкнул в комнату молодую служанку.

— Милорд, — всхлипывала fille de chambre, пытаясь упираться, — милорд, пожалуйста, я честная девушка!

— Чепуха, — сказал граф. — И ты думаешь, мы тебе поверили? Ты просто набиваешь себе цену.

— Нет, нет! Спросите хозяйку, я собираюсь замуж — ой! — Она вся сжалась, когда Латур больно ущипнул ее.

— Сама хозяйка тебя и порекомендовала, — отрезал Мазан. — Она сказала, ты согласишься на что угодно за гинею. Положи это в карман прямо сейчас; да ты плачешь, дитя мое? — Он притянул ее к себе и опустил монету в ее фартук.

— Пожалуйста, милорд! Я не хочу этого. — Она попыталась вернуть монету обратно.

Он схватил ее за запястье и вывернул его. Девушка вскрикнула и упала на колени.

— О, не надо. Оставьте меня. Оставьте, пожалуйста.

— Держи ее, Латур. Свяжи ей руки. Да, плачь, плачь, — ворковал он.

Камердинер грубо скрутил руки девушки за спиной, связав их куском простыни. С помощью Латура Мазан швырнул ее лицом вниз на постель, привязав ноги к столбику кровати. Служанка умоляла отпустить ее.

Ли сделала шаг к двери.

— Милорд! — резко сказал Латур.

Граф поднял глаза и понял, что она собирается уйти. Одним прыжком отскочив от кровати, он загородил ей дверь.

В руках Ли блеснуло смертоносное лезвие серебряного кинжала.

— Я следил за ней, — сказал Латур. — Это женщина. Я уверен.

Мазан в изумлении взглянул на него, а Ли, воспользовавшись этим, попыталась проскочить мимо него. Он хотел схватить ее, но она полоснула клинком по его ладони. Другой рукой он наотмашь ударил ее по голове.

Никогда в жизни никто не бил Ли. Она отшатнулась к двери, чувствуя в ушах звон и спазм в желудке от неожиданной боли. Но девушка еще крепче сжала кинжал и выпрямилась, готовясь отразить следующий удар.

Внезапно раздался такой ужасный звук, что Мазан просто забыл про нее, застыв в столбняке, уставившись в окно, слушая этот глубокий, нечеловеческий вой, вдруг оборвавшийся на уже запредельной ноте.

— Что, черт возьми, это было? — вскричал он, придя в себя.

Но тут новые волны воя захлестнули комнату.

Вой был не похож ни на что, когда-либо слышанное ею в жизни, в той прежней безмятежной, уютной жизни, но всем своим существом она узнала его. Вой усиливался, приближаясь.

Ли слушала жуткий оркестр, сверхъестественные звуки которого заполняли воздух, и в них растворялись крики ужаса и удивления, доносящиеся снизу.

Дверь задрожала, вибрируя от топота ног на лестнице. Вой смолк.

— Diable, — пробормотал граф.

Ручка двери повернулась. Ли отступила, надеясь выскользнуть в суматохе и убежать. Дверь медленно распахнулась внутрь комнаты.

Из полумрака коридора на них смотрели глаза волка, и пламя свечей отражалось в них огнем.

— Jesu Christ! — воскликнул Мазан.

При этих словах низкое утробное ворчание волка взорвалось резким рыком. Зверь присел, шерсть на загривке стала дыбом. Он скользнул взглядом по присутствующим, обнажив белоснежные клыки. Рядом с огромным волком, наполовину в тени, стоял человек.

В отблеске пламени свечи его волосы отливали тусклым цветом золота. Шпага грациозно описала дугу.

— Месье де Сад, — сказал он тихо, — советую вам опустить глаза.

— Что? — спросил человек, назвавший себя графом де Мазаном.

— Я не жажду вашей крови, — сказал Сеньор по-прежнему спокойно. — Это очень великодушно с моей стороны, не правда ли? Но мой друг не контролирует свои эмоции и искренне считает, что вас следует убить от моего имени. Опустите голову — медленно, пожалуйста, так вы будете в большей безопасности.

Аристократ повиновался. Волк продолжал ворчать и даже сделал шаг вперед. Зубы его — гораздо более острые, чем зубы собаки, — блестели.

— Avec soin, — приказал Сеньор на французском. — Ли, развяжите девушку. — Затем он добавил по-английски: — Чтобы она не подняла шума, лучше сначала заткните ей рот вон той тряпкой. Не позволяйте ей кричать.

Ли повиновалась, шепотом пытаясь приободрить испуганную служанку. Слезы катились у нее по щекам, и скоро тряпка стала мокрой. Ли с силой подняла ее с кровати. Но когда та увидела волка, ноги ее подкосились.

— Вставай, — шепотом приказала ей Ли.

Служанка застонала и всей тяжестью навалилась на Ли. Та покачнулась, но сумела, хотя и с трудом, устоять. Ли взглянула на Принца Полуночи.

Он покачал головой:

— Вы, девицы, нарочно выбираете самое неподходящее время падать в обморок. — Он чуть улыбнулся. — Что ты хочешь, Ли? Спасем ее или оставим здесь?

— Оставим здесь, — сказала она.

Ноги служанки внезапно окрепли. Голос ее, приглушенный кляпом, произнес:

— Non. — И она стала шарить вокруг себя, за что бы схватиться.

Волк шевельнулся, метнулся вперед, злобно щелкнул зубами возле маркиза. У того вырвалось проклятие, а служанка в ужасе взвизгнула. Волк скользнул обратно, словно приготовился к прыжку. Девушка судорожно схватилась за Ли.

— Тогда стой, — сказала Ли. — Стой и делай, что тебе велят.

— Oui, madam!

Сеньор переступил через порог. Свечи теперь полностью освещали его. Волк тоже шевельнулся и вдруг метнулся вперед — к маркизу и его камердинеру, заставив их отступить к камину. Ли схватила сумку, подтолкнула служанку к двери, дорога к которой теперь была свободна.

Спускаясь по лестнице, Ли по-прежнему подталкивала девушку вперед. Но здесь fille de chambre не стала терять зря времени — едва Ли успела коснуться перил, как та сбежала по ступенькам и скрылась. Из комнаты за спиной Ли раздался злобный рык. В освещенном проеме появился Сеньор и, подняв в приветствии шпагу, поклонился оставшимся:

— Bonne nuit, месье де Сад Желаю вам приятных сновидений.

Волк выскользнул из комнаты и тяжелой поступью загрохотал по ступеням.

— Пошли, — сказал Сеньор по-английски.

Она последовала за ним вниз по лестнице через комнату на первом этаже, даже не удостаивая взглядом хозяина гостиницы и его супругу, которые, сжавшись от страха, стояли за кушеткой. Волк тоже не обратил на них внимания, бесшумно исчезнув в темноте. Но Сеньор остановился, вежливо извинился перед ними и тут заметил поднос с хлебом, салатом и тремя еще теплыми каплунами. Он свалил всю еду в салфетку и положил узел в сумку Ли, добавил сверху бутылку вина и пузырек салатного масла. Заверив хозяев, что маркиз заплатит за все, он взял Ли за руку и вывел ее на улицу.

То, как он сжимал ее руку, пока они шли через двор, говорило о страшном напряжении, в котором он находился. Не останавливаясь, он запрокинул голову и издал клич — дикую песнь победы.

Со всех сторон раздался ответный волчий хор, серенада возбуждения, восторга и поддержки. Волк Сеньора носился большими кругами вокруг них, то и дело останавливаясь, чтобы завыть, высоко вытянув морду. Затем он подпрыгнул, поставил огромные лапы на плечи хозяина и вновь умчался вперед, растворившись среди темных деревьев.

— Это Немо? — спросила она.

— Конечно, — сказал он. В голосе его звучало ликование.

— Где он был?

— Со своими сородичами, мисс Страхан. Разве вы их не слышали?

Несколько минут они шли в молчании. Внезапно он споткнулся, и они оба чуть не упали.

Ли помогла ему обрести равновесие, и он отпустил ее руку.

— Извините, — сказал он сухо.

Ли протянула руку и схватила его за рукав рубашки, когда он, покачиваясь, сделал еще шаг вперед. Потом положила снова его руку на свою — молчаливое предложение помощи.

— Со мной произошел несчастный случай, — сказал он с усилием. — Иногда я теряю равновесие. Бываю не очень ловким. — Он не поднимал глаз. — Сегодня — трудный день.

— Обопритесь, пожалуйста…

Он медленно поднял голову, и она взглянула ему в лицо.

— Спасибо. — Он убрал свою руку. — Я не нуждаюсь в помощи.

— Как вы смогли нас догнать? — спросила она, умышленно переведя разговор.

— Дорога идет вдоль реки, огибая гору. Тропа через гору напрямую гораздо короче. Я знал, что вы остановитесь здесь — другого крова поблизости просто нет. Я прошел уже большую часть пути в поисках Немо.

— В темноте? Как вам удалось в таком состоянии? Ползком?

— Нет, что вы, это было не так уж сложно, — сухо сказал он. — Мне приходилось даже кареты грабить, стоя для устойчивости на коленях.

— Когда вы еще раз споткнетесь, постарайтесь падать в моем направлении.

— Я вечно буду вам благодарен, мисс Страхан, но…

Она услышала, как он поскользнулся на каменистой тропе, чуть не свалившись на нее сзади. Невольно ему пришлось ухватиться за нее. Она закачалась, но потом выпрямилась и стояла неподвижно, пока он, держа ее за плечи, ругался сквозь зубы.

— Я же сказала, что нужна вам, — тихо проговорила она.

— Эти проклятые тени на дороге. — Он все еще не отпускал ее, — Когда хорошо видно, мне легче двигаться.

— Я нужна вам, — терпеливо повторила она.

Руки его сильнее сдавили ее плечи.

— Я хочу поцеловать тебя. Пожалуйста, — сказал он, и она почувствовала на шее его теплое дыхание. — S'il vous plaît, mademoiselle. Мы спасли вас, и все такое.

Ли нахмурилась и неподвижно стояла, пока он нежно ласкал ее шею.

— Я же говорила, что согласна спать с вами, если вы хотите.

Его легкое прикосновение прервалось. Он стоял неподвижно.

— Я только просил разрешения вас поцеловать и надеялся, что и вы этого хотите.

— Я не хочу. Но вы можете не отказывать себе в удовольствии.

— Это предложение далеко не столь заманчиво, мисс Страхан, как вам кажется.

Эс-Ти больше не дотрагивался до нее, но страсть, возбуждение и искушение огнем жгли его.

Он сделал это. Спас прекрасную даму из логова дракона, несмотря на головокружение, несмотря на глухоту, без коня, без маски, без оружия — не считая шпаги.

«А выражение лица Сада — ah, mon dieu, — ради одного этого стоило браться за дело».

Славная удача, славная победа — ему не хватало лишь того, что не желала дать Ли.

Немо вернулся и трусил рядом с ним — удобная подушка, если придется падать. Но Эс-Ти внимательно смотрел под ноги, умудряясь оставаться в вертикальном положении. Если бы не спасительная луна, то в темноте он, несомненно, мог бы только ползти. Имея возможность сосредоточить внимание на каком-нибудь отдаленном предмете, он не спотыкался и легко сохранял равновесие. Приступ ослабевал; к счастью, он был короче предыдущего.

Стая волков тенью следовала за ними, двигаясь чуть выше, вдоль горных хребтов. Эс-Ти решил обойти стороной ближайший городок и на развилке выбрал восточную дорогу. Один дикий собрат уже поплатился шкурой за неудачную попытку Немо наладить контакт с людьми. Цыгане заманили его в ловушку и убили, а шкуру выставили напоказ вместе с париком, который потерял Немо. Теперь всем говорили, что стая уйдет выше в горы, где будет в безопасности.

Мелодичный вой разнесся с вышины, и Немо радостно откликнулся. Потом он вскочил, снова прыгнул на Эс-Ти и, оттолкнувшись, огромными прыжками помчался по берегу реки, исчезнув среди деревьев.

— Он вернется? — внезапно спросила Ли.

Это были первые слова, произнесенные ею за четверть часа. Восторженное возбуждение, которое испытал Эс-Ти, спасая ее, исчезало, но еще не прошло совсем, медленными, сильными, ровными ударами пульсируя в крови. Он постоянно ощущал присутствие Ли рядом с собой.

— Если ему станет уж очень одиноко.

— Он не уйдет с другими?

— Я не думаю, что стая приняла его.

— Он так долго не возвращался, — сказала она. — Может, вам сделать ему поводок?

— Поводок?! Вы просто ничего не понимаете.

— Мне это кажется практичным.

Он глубоко вздохнул и покачал головой:

— Вы не понимаете.

— Я понимаю. Вы глупый человек. Живете в своих снах.

Он принял этот удар, пытаясь не смотреть на ее лицо, такое прекрасное и такое холодное в свете луны.

Слишком верно подмечено, подумал он, отворачиваясь.

— Я знаю место, где можно остановиться на ночь — если вы склонны почтить меня своим присутствием, — сказал он. — Это недалеко отсюда.

Она коротко кивнула, странным образом приободрив его и тем самым доказав, что была совершенно права, а он, несомненно, болван и тупица.

Немо выскочил из темноты, тяжело дыша, по-прежнему не приближаясь к Ли. Он теперь бежал впереди по дороге, возвращаясь, чтобы ткнуться носом в руку Эс-Ти.

Ущелье с отвесными стенами, по дну которого шла дорога, переходило в небольшую долину. У брода через реку Эс-Ти сошел с дороги. Немо, разбрызгивая воду, перебежал на другой берег и отряхнулся так, что сверкающие капли разлетелись в разные стороны. Эс-Ти подумал было, что хорошо бы галантно перенести Ли на руках, но сразу отказался от этой затеи. Какое будет унижение, если он потеряет равновесие. Поэтому он лишь закинул на плечо ее сумку и свою портупею и без всяких церемоний вошел в воду.

— Становитесь на этот камень, мисс Страхан, вот сюда, я помогу вам перебраться через ручей.

На мгновение он подумал, что она откажется. Он видел, ей хочется отвергнуть его предложение, но пресловутая практичность победила. Ли прыгнула на камень. Он схватил ее за локти и почти перебросил на другой берег. Она благополучно приземлилась, а следом вышел и он, чувствуя, как хлюпает вода в сапогах.

— Спасибо, — сказала она.

— Пожалуйста, — пробормотал он, поправляя шпагу.

Впереди виднелись руины храма, построенного еще римлянами: три колонны одиноко стояли на лугу, освещенные лунным светом. Эс-Ти прошел по тропе, ведущей к развалинам, снял с плеча сумку, положил ее на обломок стены.

— Мы сможем здесь поспать. — Он сел на землю и стянул промокшие сапоги.

Ли тут же взяла их. Порывшись в сумке, она достала пузырек с салатным маслом и, обмочив кончик своего галстука, стала смазывать мокрые сапоги.

— Не нужно этого делать.

— Иначе они засохнут.

Он вытащил сверток с едой. Немо подбежал к нему и сел рядом. Эс-Ти бросил волку ножку каплуна, соскоблил воск с горлышка бутылки, вытащил пробку и протянул вино Ли.

— Я не пью вина, — сказана она.

Он отпил большой глоток и вздохнул. Немо подвинулся ближе, неотрывно глядя на каплуна. Но как только Эс-Ти сделал еще глоток, Немо попытался пролезть вперед.

Эс-Ти ждал, поставив бутылку, словно не замечал, что волк медленно подкрадывается к еде. Внезапно он схватил Немо за загривок, навалился на волка и, грозно рыча, порядком тряхнул его. Немо тут же упал на брюхо и перекатился на бок, поджав хвост, визжа и скуля. Как только Эс-Ти отпустил его, волк поспешно удалился, плотно прижав уши. Он улегся в нескольких ярдах от хозяина, положив голову на лапы, и печально стал глядеть, как Эс-Ти ест каплуна.

Эс-Ти взглянул на Ли, которая сидела, скрестив ноги, на траве и втирала масло в его сапога.

— Вы не голодны?

— Я поем, когда закончу.

Эс-Ти расстелил салфетку, разложил для нее хлеб и птицу и стал искать в ее сумке серебряную чашку, чтобы принести воды.

— Не смейте. Я не желаю, чтобы вы копались в моих вещах.

— Почему? Одно платье и пара туфель, один корсет, одно жемчужное ожерелье, альбом, две золотые пряжки, веер, лекарства — всякие там порошки, разное белье, чашка, ложка, три ливра двадцать пенсов денег. Стоимость оценивается в четыре гинеи — не считая жемчуга. Я покопался во всем этом уже давно.

— Пока я болела? — Она гневно взглянула на него. — Вы не джентльмен.

— Во мне нет ни капли благородства. — Он улыбнулся. — А вы чего ожидали? Я разбойник. — Он нашел чашку и осторожно вернулся к реке. Немо бесшумно поднялся и потрусил впереди него на почтительном расстоянии. Эс-Ти встал на колени перед водой, взглянул на волка и тихо позвал его. В ответ Немо чуть слышно заскулил.

— Ну будет, старина, ты же знаешь, нельзя воровать еду. Иди сюда. Ты что, думаешь, я больше тебя не люблю? Что с тобой происходит?

Волк вопросительно склонил голову, глядя в глаза Эс-Ти.

— Это из-за нее, да? Боишься, что она войдет в нашу стаю? Дело в том, Немо, что я настоящий болван, когда дело касается женщин. Я не могу устоять против них. Я знаю, только чертов остолоп может влюбиться. Ну, не волнуйся. Она мне даже не нравится.

Он снова вздохнул. Немо навострил уши, рысью подбежал к нему и стал лизать его подбородок и щеки.

— Ну вот, так-то лучше. Помирились?

Когда они вернулись, Ли все еще занималась его сапогами. Эс-Ти сел на траву, опираясь спиной о камни. Легкий ветерок шевелил страницы альбома, который он положил на каменную плиту, когда искал чашку.

— А вы художница, — сказал он, держа альбом на коленях.

— Это просто наброски.

Он положил альбом обратно в сумку, думая о папе, спящем в библиотеке, и Анне, с ее высоким капитаном. Эс-Ти нравилась ее семья. Сама мысль о ней вызывала у него улыбку, ностальгию по тому, чего у него самого никогда не было.

— Где вы учились рисовать? — спросила она.

— Вас это действительно интересует?

— Мне это интересно. У вас романтический стиль, и вы широко используете светотень, но я не смогла определить школу письма.

— Венецианская академия. Я учился у Джованни Пьяццетта. А потом провел три с половиной года в студии маэстро Тьеполо.

— Я думаю, он мог бы вами гордиться. Ваши картины… они светятся.

Эс-Ти перевел дух. Ей нравятся его картины. Она считает, что они светятся. Боже!

Ему захотелось поцеловать ее, сжать в своих объятиях, утонуть в ней.

— Позвольте мне нарисовать вас. Давайте вернемся в мой замок… Я вас напишу такой, как сейчас… при свете луны, на фоне развалин. Вы так прекрасны.

Она покачала головой:

— Нет.

— Вы сводите меня с ума. Вы хотите, чтобы я научил вас обращаться со шпагой? Вернитесь и дайте мне написать ваш портрет, и я обещаю, что буду учить вас.

— Не думаю, что это у вас получится.

— Почему? Потому что я больше не могу драться сам? Моему учителю фехтования было восемьдесят восемь лет, когда я пришел к нему, мисс Страхан, и он сделал из меня хорошего бойца — лучшего из всех.

Да, конечно, это правда: его учитель был лучшим наставником во всей Европе. В его школе Эс-Ти оттачивал свое мастерство.

— Художник и рубака, — задумчиво проговорила она. — Кто вы, монсеньор дю Минюи?

— Я не знаю.

— Простите меня. Я не хотела выпытывать ваши секреты.

— А тут особых секретов нет. Моя мать убежала от мужа и произвела меня на свет по прибытии во Флоренцию. Я почти уверен, что не он был моим отцом. Но дата моего рождения была достаточно убедительна, чтобы он признал меня. А что еще ему оставалось делать? Мой старший брат дрался на восемнадцати дуэлях, каждый раз убивая своего противника, а потом свернул себе шею, выпав из окна борделя. Несомненно, старик молился, чтобы во мне проявился твердый характер. Чего, к несчастью, были полностью лишены остальные члены нашей семьи. Его ждало горькое разочарование. Тем не менее я имею право называть себя достойным английским именем Мейтланд.

— Я думаю, вы специально подчеркиваете, что вы англичанин. Закутываетесь в национальность как в плащ.

— Просто говорю на другом языке. Я не знаю, где мое место и есть ли оно вообще. Мать моя так и не вернулась в Англию. Мы путешествовали. Венеция, Париж, Тулуза, Рим… Жили там, где она могла найти английского джентльмена и вовлечь его в достаточно отчаянные романтические похождения.

— Вы вели не очень размеренную жизнь, — сказала она.

— Это было довольно весело. Старик Мейтланд посылал деньги на обучение меня фехтованию и верховой езде. В своих письмах регулярно сообщал, какие дьявольские унижения он вынужден терпеть из-за нас. Мать жила на деньги своих покровителей. Именно она и очаровала Тьеполо, чтобы он взял меня к себе. Мы отлично подходили друг другу, maman и я.

Ли допила воду из серебряной чашки и собрала остатки еды:

— Отдадим это волку?

— Да. Оставьте одного каплуна на утро. Другого бросьте Немо. Он не возьмет у вас из рук.

Немо прыгнул на упавшую рядом с ним птицу, схватил ее и улегся за спиной Эс-Ти.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Здесь? Я пришел вас спасти.

— Здесь, во Франции. Почему вы скрываетесь? Почему вы не в Англии?

— Я не сбежал. Просто… эмигрировал.

— За вашу голову назначена награда.

— Ну и что? Она ждет тринадцать лет. «Ограбление произведено в понедельник мужчиной в черно-белой маске, с вежливыми манерами, говорящим иногда по-французски, ускакавшим на высоком коне, вороном или темно-кауром». Если бы Англия могла похвастаться такой тайной полицией и постоянной армией, как Франция, джентльменам удачи не было бы так привольно. Ни один свободолюбивый англичанин не потерпит такой тирании, как неукоснительное выполнение законов.

— В самом деле? — промолвила она скупо.

— Настоящая угроза исходит от доносчиков и скупщиков краденого. Если не знать, как вести себя с ними, можно глубоко раскаяться. Надо остерегаться также объявлений о розыске преступников. Такое объявление появилось как-то после одного ограбления. Одна хорошенькая черноглазая голубка решила донести на меня. — Губы его презрительно скривились. — Мисс Элизабет Берфорд. Наверное, я был просто околдован — позволил ей снять с меня маску. Никогда раньше не допускал такого.

— Она дала судье описание вашей внешности? И вы бежали во Францию?

— Конечно, нет. Никто не знал моего имени — может, я и был очарован, но не окончательно растерял мозги. Описание — ерунда, если быстро передвигаться и уверенно врать. Нельзя же повесить человека только за то, что у него необычной формы брови.

— Тогда почему?

— На то были свои причины.

— Какие причины?

— А вы настойчивая, не так ли?

— Почему вы стали разбойником?

— Из озорства. Ради сильных ощущений. А вы думали, ради высокой идеи? В первый раз я заключил пари в двадцать лет. Победил отличного фехтовальщика, выиграл тысячу фунтов, завоевал благосклонность прекрасной дамы и понял, что такая жизнь мне по душе. А вы, мисс Страхан? — спросил он. — Вам что нужно?

— Все очень просто. Мне надо убить человека. Хочу научиться это сделать.

— Какого-нибудь знакомого вам человека? Мужчину, я так понимаю. А может, вы просто ненавидите весь мужской пол?

Она растянулась на траве, а потом приподнялась на локте. Без узкого жилета ее женская фигура проступала отчетливо: изящные округлые бедра, выпуклая грудь. Она вытащила ленту из косички и, встряхнув головой, рассыпала волосы по плечам.

— Одного мужчину. Единственного.

— Почему?

— Он убил мою семью. Мать, отца и двух сестер.

Голос ее не дрогнул, не выдал никаких чувств, Эс-Ти не отрывал глаз от холодного, омытого лунным светом лица.

Он лег рядом, обнял ее и стал гладить шелковистые волосы.

 

Глава 6

— Если вы собираетесь это сделать, — сказала она ему в самое ухо, — можете продолжать.

Рука его замерла. Сделав глубокий вдох, он перекатился на спину.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я не против. Я в долгу перед вами.

— Не нужна мне ваша жалкая благодарность.

Она лежала совершенно неподвижно, словно мираж, созданный бесстрастным лунным светом, такая же безжизненная, как окружавшие их руины. Он даже не слышал ее дыхания.

— Очень жаль, — внезапно заговорила она. — Потому что больше мне вам дать нечего.

Эс-Ти повернулся к ней, вновь прижал к своей груди, уткнувшись лицом в нежный изгиб шеи.

— Ради Бога, не окружай себя стеной, не отгораживайся от меня.

— Я не строю стену, — шепнула она. — Я сама и есть стена.

Он покачивал ее, как ребенка, не зная, что ответить, как расшевелить ее.

— Позволь мне любить тебя. Ты так прекрасна.

— Как вы легко влюбляетесь. — Взгляд ее был устремлен в ночное небо. — И сколько раз это случалось прежде?

Прядь ее черных волос, упавшая на щеку, полностью лишила его рассудка. Он погладил ее по щеке и нежно поцеловал.

— Ни разу. У меня было много женщин. Любовниц. Но никогда не было так, как сейчас. Чувства мои всегда быстро остывали.

Печальная насмешливая улыбка тронула ее губы.

— Я клянусь, — сказал он.

— Глупый человек. Вы даже не знаете, что такое любовь.

Он немного отстранился от нее.

— А вы, конечно, знаете.

— О да, — тихо сказала она. — Я знаю.

— Тогда прошу меня простить. Я не знал, что у вас есть другой.

— Оставьте ваши церемонии. Я полностью свободна от этого романтического вздора. — Она покачала головой, словно ей было жаль его. — Я не влюблена. Не замужем. Даже не девушка. Можете с чистой совестью удовлетворить свои потребности.

Он закрыл глаза. Он чувствовал ее запах — теплый, пьянящий аромат женщины, от которого ему стало нестерпимо жарко.

— Я знаю, что вы хотите переспать со мной. Не будем говорить о любви. У меня много долгов перед вами, которые я хотела бы оплатить. Позвольте мне это. Не страдайте из-за своей галантности.

— Мне ничего не надо. Мне не нужна продажная женщина.

— Вам нужна иллюзия.

— Я люблю тебя. С того самого мгновения, как впервые увидел.

— Вы хотите переспать со мной. Я не буду вам препятствовать.

— Я хочу получить твое сердце!

Она отвела глаза.

— Вы зря растрачиваете себя, чтобы быть разбойником. Мне кажется, из вас вышел бы пылкий трубадур.

Все шло не так, как надо. Она реагировала совсем по-другому. Ему хотелось затащить ее в траву и целовать, пока она не станет податливой, нетерпеливой, беспомощной в своем страстном желании, как и должно быть в любви.

— Я ведь не безмозглый жеребец. Мне не нужно, чтобы меня обслужили, как жеребца.

Она подняла руку и коснулась его щеки, медленно провела пальцем по подбородку и губам. Дыхание его участилось.

— Не отказывайте себе в этом, — прошептала она. — Не ждите ответного чувства, которое я не могу вам дать.

Пальцы ее скользнули вниз, оставив прохладный след на его шее и груди, затем медленно приблизились к вороту собственной рубашки, она распахнула его, обнажив белоснежную шею.

— Проклятие. — Тихий несчастный возглас вырвался из его груди. — Будьте вы прокляты.

Ли медленными движениями стягивала рубашку — умышленное кокетство соблазнительницы. Он почувствовал гнев — и испытал отчаяние. Ткань соскользнула с мягкой округлой груди. Жар охватил его. Она закинула руки за голову. Это томное движение приподняло ее тело, словно приготавливая к жертвоприношению. Это тело прекрасно: тонкая талия, упругая грудь, дрогнувшая, когда Ли потянулась. Он зачарованно смотрел на ее совершенные формы, загадочную игру на них лунного света и глубоких теней.

— Я же сказал, этого мне не надо. Нельзя же нам так поступать с собой.

Ли продолжала неподвижно лежать с закрытыми глазами, бесстыдно предлагая себя. В лунном свете она казалась языческой богиней, способной через мгновение проснуться и закружиться в танце с Дионисом, а потом с беззаботностью дочери природы упасть с ним в заросли травы.

Он почувствовал, как разум оставляет его, померкнув перед силой желания. В нем словно проснулся сатир, воплощение безрассудной чувственности. О, каким мучительным было охватившее его вожделение! Зачем он так долго монашествовал? Теперь он не в силах справиться с собой.

Со стоном он потянулся к ней, охватив ладонями нежные груди. От резкого движения у него закружилась голова. Он стал раздевать ее, и она покорно повиновалась. Без нелепого мужского костюма Ли казалась такой маленькой, хрупкой и беззащитной, такой неотразимой в своей женственности. Он целовал ее, гладил, все глубже погружаясь в сладостный хаос.

Возможно, они перевоплотились в богов, некогда царивших здесь. Забыли свои имена, прошлую жизнь, все поглотила тьма; остался лишь круг лунного света. Он и она, жесткая трава в росе, два безымянных существа в окружении древних обломков. Он решил не спешить, хотел ухаживать, завлекать, очаровывать долгими ласками, но все сгорало в диком пламени страсти. Изысканный танец любви свелся к дикому порыву.

Руки девушки нежно коснулись его плеч. Что-то взорвалось в нем. Вопль экстаза разнесся среди скал, и эхо его умножило. Он сжимал ее в объятиях, задыхаясь от волнения, нежности, предчувствия счастья. Когда она слабо отвечала ему, он стонал, задыхаясь от благодарности.

Но вскоре он понял: она действует прилежно, но бесстрастно. Он дышал неровно, она — нет. Теперь он знал: она платит по счету, всего лишь оказывает услугу, утоляет его голод, чтобы не оставаться в долгу, а он, доведенный до отчаяния, принял брошенную подачку.

Эс-Ти положил голову ей на плечо, испытывая разочарование и стыд, но по-прежнему не в состоянии отпустить ее. Прядь ее волос лежала на его ладони. Он обвил вокруг пальцев шелковистый локон, пытаясь дышать ровнее и контролировать себя. Еще через мгновение нежно коснулся ее уха, проведя пальцем по краю, точно обрисовывая его.

Она никак не отозвалась на этот робкий жест, даже не заметила его. Все его ласки оставляли ее совершенно невозмутимой. Грудь вздымалась и опадала ритмично, ровно, что жестоко ранило его воспаленное самолюбие.

Он вздохнул, откатился подальше от нее, встал, поправил одежду, побрел по прохладной траве к белеющим колоннам, сел на камень, некогда служивший основанием храма, опустил голову и уткнулся лицом в ладони. Какой-то подонок убил всю ее семью, а он не нашел ничего лучше, как попытаться силой завоевать ее любовь. Он унижен и более одинок, чем когда-либо в жизни.

Эс-Ти лег спать вдалеке от нее, а Немо свернулся рядом в траве. Проснулся он от звуков и запахов готовящегося завтрака, Ли принесла чашку чаю и кусок хлеба, обжаренный на костре. Молча взял предложенное и, отхлебывая чай, наблюдал за ней.

Собрав все вещи в сумку, Ли принесла его сапоги.

— Они не совсем просохли, — сказала она. — Вам нужно будет еще раз смазать их маслом, а то они потрескаются в подъеме.

— Спасибо. — Он не в силах был поднять лицо и взглянуть на нее.

— Я вот о чем думаю, — тихо проговорила Ли. — Полагаю, мне лучше всего вернуться в Англию. — Не потому, что вы не можете меня научить фехтовать. Об этом я тоже думала. Не сомневаюсь, что это бы получилось. Но сама идея стать такой, как вы, возможно, потребует многих лет, правда?

— Так вот почему вы пришли ко мне? Научиться быть разбойником?

— Не просто разбойником, а Сеньором дю Минюи. Вы — легенда, месье. Мой дом находится в такой глуши, как мы сейчас. Люди там простые, мало общающиеся с внешним миром. Вы были у нас три раза, защищая тех, кого притесняли и кто слишком слаб, чтобы постоять за себя и дать отпор обидчикам. Наверное, вы даже не помните об этом. Но мы помним. Люди видели в вас высшую справедливость — выше шерифа, мирового судьи, даже, может быть, выше короля — выше всех, кроме Господа. — Она резко остановилась и повернулась, хмуря лоб, к одной из колонн храма. — Теперь у них другой кумир — воплощение дьявола, но им это невдомек. Вот я и придумала вас воскресить. Притвориться, что я и есть Принц Полуночи, пришедший сразиться с другим существом — монстром, овладевшим их сердцами и умами. Вот и все, о чем я мечтала.

Он откинулся назад, позволяя себе взглянуть на нее. Она уже надела жилет и куртку и в утреннем солнечном свете казалась чудесным видением.

— Вы этого человека хотите убить? Человека, которого вы называете монстром?

— Да. Но просто убить его недостаточно. Я не преувеличиваю, поймите. В это трудно поверить, но он внес заразу в души людей. Они сделают все ради него. Я, конечно, убью его, если ничего другого не останется, но… я не знаю… что будет потом.

— Вы говорите о своих соседях? Они могут ополчиться на вас?

— На меня, даже друг на друга. Это кажется безумным, я знаю! Это — помешательство. Иногда ночью я думаю, что это, должно быть, всего лишь… сон! — Голос ее прервался. Она зажала рот кулаком. — О Боже… как бы мне хотелось, чтобы все это было лишь сном!

Солнце вышло из-за поросших лесом вершин, и золотые лучи пронзали остатки тумана. На свету волосы ее сияли, глаза казались еще ярче.

Он смотрел, как она поворачивается в лучах солнца.

— И поэтому вы решили выдать себя за меня?

— Они помнят все. Они помнят, что вы всегда были на стороне правды. Они вам верят. Если они увидят, что вы против этого управляющего ими демона, они тоже отвернутся от него.

Эс-Ти казалось удивительным, что он внушил такую веру в себя и породил эти странные надежды. Он знал, что у него определенная репутация; он наслаждался ею в дни молодости и жил ради этого. Но сейчас, оглядываясь на самого себя, на причины, побуждавшие его действовать, он видел, что все это так далеко от правды и справедливости, что даже не знал, плакать ему или смеяться.

Они думали, что он борется за справедливость. А если он скажет ей, что выбор его зависел от формы ноги и груди, от дрогнувших ресниц и румянца невинности? Мир видел в действиях Сеньора дю Минюи защиту преследуемого отца, обманутого брата или гонимого кузена. Но всегда была замешана женщина. Женщина… и сладостное, возбуждающее пламя азарта.

— Вы потрясли меня. Я и забыл, что могу быть таким образцом для подражания.

— Вы заслуживаете уважения за то, что делали, — пробормотала она и вскинула подбородок. — Но мой план — неосуществим. Теперь я вижу. Пришлось бы потратить слишком много времени, чтобы овладеть вашими навыками. А вы — месье; я боюсь, что не гожусь в ваши ученики, поскольку свожу вас с ума. Вы желаете меня, и я готова честно расплатиться с вами. Но вы действительно страдаете. Не хочу нарушать ваш покой.

— Я думаю, ущерб уже нанесен.

Она снова наклонила голову.

— Я сожалею.

— Действительно? Наверное, у вас ледяное сердце, мадемуазель, и дьявольски большой запас самонадеянности для девчонки вашего возраста.

Она подняла голову и сердито посмотрела на него.

— Вам не нравится это слышать? Бьюсь об заклад, у вас в жизни все шло всегда по-вашему, пока вы не столкнулись со злом. Да, это глупая идея — притвориться, что вы — это я. У меня за плечами двадцать лет кулачных боев и тренировок. Вы слишком слабы, чтобы преуспеть, слишком малы ростом, чтобы надеяться, что вас могут принять за меня — даже верхом на лошади. Даже в темноте. У вас другая походка. Ваш голос слишком нежен. Ваши руки слишком малы, а жертва всегда видит руки разбойника.

Она поджала губы.

— Да. Я уже сказала, что ошиблась и не все продумала.

— Разве? Вы мне кажетесь разумной маленькой ведьмой. Вы хотите сказать, что проделали весь этот путь, не все продумав? Нет, ты все очень хорошо продумала. Бьюсь об заклад, у тебя были ответы на любые вопросы. Но, попав сюда, поняла, что я не такой, какого ты себе напридумывала. Боже, ты, наверное, ужаснулась. Нашла бедного парня, который даже не может идти по ровной дороге, чтобы не спотыкаться. Не стоит и надеяться, что он сможет тебя обучить фехтованию, правда? Не стоит надеяться, что он сможет взобраться на лошадь — и, уж конечно, не сможет научить тебя лихо ездить верхом. Поэтому ты собралась уезжать, наболтав сначала всякую благородную чушь, что все это ради моего же блага.

— А разве я не права, месье? — Она отступила на шаг и взглянула на него, положив руки на бедра. — Вы похожи на сумасшедшего. Вы говорите, глядя в пространство. Когда я обращаюсь к вам, вы смотрите не на меня. Вы деретесь с волком из-за куска мяса словно зверь. И вы действительно спотыкаетесь. Вы падали три раза и едва удерживались на ногах в десять раз больше за то время, что я с вами. Вы думаете, я не заметила? Я пришла к вам за помощью. Я не могу ничего изменить, если вы не в состоянии мне помочь. Я хотела бы… — Она заморгала, губы сжались. Внезапно она отвернулась и встала прямо и неподвижно. — Хотела бы, хотела бы, хотела бы… — сказала она, глядя в сторону горной гряды. — Боже, помоги мне! Я не знаю, чего мне хотеть!

Эс-Ти уронил на траву серебряную чашку и положил руки ей на плечи. Он чувствовал ладонями, в каком она напряжении, как нервно вздрогнула всем телом, судорожно сглотнув.

— Ли, — сказал он тихо, — а разве тебя посещала другая мысль? Разве ты никогда не думала, что я пойду с тобой, если буду тебе нужен?

— За вашу голову назначена награда. Вам нельзя возвращаться. Я бы не стала просить вас об этом, так я решила с самого начала. — Она прикусила губу. — А теперь… извините, я не хочу вас обидеть, но…

Он взял ее лицо в руки.

— А теперь ты видишь, что я ни на что не гожусь.

— Нет, я не сомневаюсь, что вы бы могли научить меня всему. Но времени у меня нет. Месье, я и так потратила уже слишком много…

— Время тебе не нужно. — Он нагнулся и прижал губы к ее лбу.

— Это безнадежно, — прошептала она.

— Безнадежные дела — мое призвание.

— Вы безнадежны. И сошли с ума.

— Вовсе нет. Все дело в моей гордости. Я не могу допустить, чтобы ты разрушила мою легенду своими нежными руками и тщетными попытками работать шпагой. Нет, мадемуазель, уж если моя репутация обречена, я лучше сам над ней поработаю.

Покинуть Коль-дю-Нуар оказалось даже труднее, чем представлял себе Эс-Ти. Большая часть его души стремилась остаться. Он бы рисовал, жил спокойно и осмотрительно, — продолжал бы существовать так, как он это делал после взрыва, отнявшего у него слух и чувство равновесия. В замке он ходил медленно, старался не рисковать понапрасну. В дни деревенских праздников никогда не танцевал, не играл в шары, не пытался сесть на лошадь, даже если бы сердце позволило ему заиметь другого коня после Харона.

До приезда Ли он не отдавал себе отчета, насколько инстинктивно осторожными и сдержанными стали его движения. Внезапно он словно увидел со стороны не только, как он ведет себя в приступе головокружения, как спотыкается, падает, но и то, как он расчетливо сдерживается, оберегая себя. Раньше он этого не замечал.

Ему еще предстояло признаться ей в глухоте. Он знал, она заметила кое-какие странности, но, казалось, еще не поняла их причину. Она просто думала, что он не в себе, потому что смотрит на что-то, чего она не видит. Поэтому он продолжал скрывать истину, хотя даже себе не смог бы объяснить, почему скрывал и почему притворялся, будто для него ничего не значило упаковать свои картины и инструменты, закрыть их чехлами и ветошью.

Коль-дю-Нуар его кокон, и он не хотел оставлять его.

Но в нем бродили теперь и другие желания. Он не мог забыть Сада, его золотые монеты, выражение лица маркиза, когда он увидел в дверном проеме Эс-Ти и Немо. Он думал о белоснежном теле Ли в лунном свете. Сидя у кухонного очага, проводя по точильному камню лезвием своего палаша, он вспоминал ночную дорогу, морозный воздух в глухой тиши — и кровь сильнее билась в его жилах.

Ему придется снова сесть на коня. Это первое испытание, которое он должен выдержать. Если она окажется права, и все остальное не будет иметь смысла. Она терпеливо отнеслась к его намерению поехать с ней, как мать снисходительно относится к фантазиям ребенка. С серьезным видом кивнула и спокойно улыбалась, когда он пытался объяснить свои приготовления. И это приводило его в ярость. Сама мысль о неудаче язвила его. Он хотел остаться в своем привычном коконе и в то же время сгорал от желания показать ей, что он по-прежнему непревзойденный мастер своего полуночного ремесла.

Ее движения, стройные ноги, округлые бедра постоянно волновали его, превращая в пороховую бочку, готовую взорваться. И она знала это. Он хотел любви, он хотел романтического волнения; она предлагала себя с холодной расчетливостью, словно это давало ей какую-то защиту от него.

Так оно и было. Эта стена покрепче каменной. Он понял ее. Он мог получить ее тело, но никогда ему не затронуть ее души.

Она читала его, как открытую книгу, предлагая невыполнимые для него условия. Специально вела себя, как блудница: говорила об оплате, что должна ему, зная, что чем больше она принижает то, к чему он стремится, тем в большей безопасности будет сама.

Эс-Ти оттачивал оселком сверкающее лезвие палаша, но его глаза невольно следовали за ней. Вновь и вновь возвращался к созерцанию женских ног, попирающих каменную плиту перед камином.

Она чувствовала его тайное внимание. И хотя выглядела безразличной и спокойной, ей, несомненно, хотелось лишний раз показать свою власть над ним. Она ждала, что он снова сорвется, поведет себя как глупое животное. Все это Эс-Ти понимал. Тем не менее его сердце и разум были в смятении Она беззащитная, обиженная и одинокая, и он испытывал потребность защитить ее. Страсть целиком овладевала им. Он снова и снова представлял, как касается губами ее шеи, вдыхает чистый свежий запах кожи, ощущает ее живое тепло. Ритмично водя точильным камнем по металлу, он смотрел на ее ноги, предаваясь фантазиям, пока она внезапно не вышла из кухни.

Каменные ступени разнесли эхом ее шаги.

Он знал: она направилась в его спальню! Ее поведение было настолько же недвусмысленное, как если бы уличная проститутка призывно манила к себе, стоя на углу. Это приводило его в ярость. Закончив точить палаш, он встал, держа оружие в руке, и резким ударом атаковал собственную тень. Положив палаш на стол, он взял шпагу и попробовал парировать удар, потом нанес ответный укол этим более легким оружием.

Вяло, слишком скованно. Его подсознательное стремление сдерживать свои шаги заставляло его держаться слишком прямо, мешало движениям.

Закрыв глаза, он медленно поднял вытянутую руку со шпагой. Когда она достигла уровня плеча, он почувствовал, что теряет равновесие. Весь дрожа, он старался удержаться и не дать утянуть себя в пропасть, в бесконечное и беспорядочное падение. Хотелось доверять своему здоровому телу, а не искалеченному взрывом мозгу.

Он в центре вращающегося мира стоял с поднятой вперед рукой, широко расставив ноги. Все тело его горело от стыда и возбуждения, но он стоял устойчиво, и его кисть, спина и плечи взяли на себя вес шпаги. Он поднял ее выше, к вершине потолка. Теперь Эс-Ти мог держать руку неподвижно, не шевеля головой, пока ощущение вращения не исчезнет.

Он опустил шпагу, оценивая свое положение: рука здесь, плечо и спина — вот так, ноги напряжены, пол внизу, сводчатый потолок — над головой. Но мысль, что она там, наверху, в его постели, вывела его из себя. Он оперся кончиком шпаги о табурет, сделал глубокий вдох, прижал шпагу плашмя к груди и резко повернулся.

В это мгновение все закружилось вокруг него. Его бросило в сторону, колени подогнулись, шпага со звоном упала на пол. Эс-Ти опустился на четвереньки, обливаясь потом. Головокружение постепенно замедлилось.

Тогда он встал и все повторил сначала. Один врач-самоучка сказал ему: вызывайте головокружение, сами заставьте себя сделать это. Если сможете вызывать головокружение, приступы прекратятся. Эс-Ти пробовал дважды выполнить его совет, но ничего не вышло. Правда, и хваленые лекарства, прописанные лучшими докторами, тоже не помогли.

И вот он вернулся к тому, с чего начинал. После третьей попытки утратилась способность подтянуть к груди трясущиеся колени и подняться на ноги. Тяжело дыша, он лежал ничком на холодном полу. Рука продолжала сжимать рукоять шпаги, но голова раскалывалась от боли. Больше всего хотелось лечь в постель, заснуть и проснуться здоровым.

Сверхъестественным усилием Эс-Ти поднялся на ноги, опираясь на шпагу. Раскачиваясь из стороны в сторону, прошел через оружейную комнату и чуть не упал на темные ступени лестницы. Комната непрерывно вращалась вокруг него. Переведя дух, медленно, шаг за шагом, он поднялся наверх и схватился за ручку двери, с трудом пробрался сквозь клубящийся туман дурноты к освещенной свечой кровати и тут вспомнил.

— О, Господи Иисусе, — сказал он и рухнул на пол.

Ли поднялась с кровати. Прохладная рука коснулась его лба.

— Я так и знала. Лихорадка.

Она склонилась над ним. Его ладонь, упершись ей в грудь, с силой оттолкнула девушку. Раздался изумленный возглас. Она упала.

— Это не лихорадка, — сказал он мрачно.

Головокружение начало отступать, но тошнота волнами подступала к горлу. Он крепче сжал шпагу, встал, начал делать глубокие вдохи, чтобы побороть дурноту. Стоял довольно долго, ощущая каждый мускул своего тела.

— Уйди с дороги!

Он подняв шпагу, старательно проделывал свое упражнение: в сторону-вверх, в сторону-вниз, рывок, медленный поворот, вперед-назад, в сторону-вверх, в сторону-вниз…

— Вы совершенно ненормальный.

Эс-Ти медленно завершил полный поворот и остановился. Тошнота прошла. Ее лицо только два раза качнулось перед ним, а потом все встало на свои места. Пышные волосы Ли свободно падали на его рубашку.

— У вас такие глаза…

— Это не лихорадка.

Он снова принял стойку: к бою — выпад — удар, следя, чтобы плечо и колено были на одной оси. Движение получилось лучше; головокружение — лишь тень того, когда он заставлял себя резко поворачиваться. Может быть, как раз это имел в виду врач. Вызвать его самому и стоять неподвижно, пока не станет легче…

Он выпрямился, сделал глубокий вдох и атаковал столбик кровати, делая выпад с поворотом кисти, стараясь почувствовать правильность переноса веса на опорную ногу. Потом отступил назад и внимательно осмотрел столбик, с удовлетворением заметив, что на дереве не было ни царапины.

— Минутное головокружение. Теперь все в порядке.

— Я вижу, — сказала она. Низ рубашки едва прикрывал ее бедра. Он почувствовал, что опять начинает терять над собой власть. Она сказала: — Я в вашем распоряжении, если вам будет угодно.

Он ненавидел ее за то, что она так хорошо его понимала, за то, что она стремилась оттолкнуть его, притворяясь, что манит. Рука его сильнее сжала шпагу.

— Разве вы мне еще не заплатили? — с издевкой спросил он. — Может, нам вести записи? Полкроны в день за уход во время болезни. Всего один ливр в неделю за хлеб и чесночную похлебку, раз она вам так не нравится. Десять гиней за спасение от развратника-аристократа. Так будет честно?

— Вполне, — сказала она, — Но вы знаете, что денег у меня нет.

— Денег мне не нужно. Прошлой ночью — там, в развалинах, — я совсем не этого хотел.

— Я знаю. Кажется, что вы хотите большего, чем я когда-либо могу вам дать, месье. Я надеюсь, вы это понимаете.

Это еще один брошенный ему вызов — как фехтование и верховая езда. Он утратил свое искусство в любви, нужно вновь обрести его. Шпага начинала повиноваться ему — сила стала возвращаться. Он сумеет заставить ее полюбить его, если будет действовать правильно, сумеет поставить ее на колени. Если не терять голову, то еще не все потеряно. Есть шанс отыграться и даже выиграть.

— Я позволяю вам воспользоваться моей кроватью сегодня, — сказал он учтиво, словно галантный кавалер в бальном зале. — Мы уходим на рассвете.

 

Глава 7

Дул мистраль, когда они вышли из Коль-дю-Нуар. Ветер с воем бушевал в каньоне и вокруг стен замка, точно тысяча волков одновременно выли в полный голос. Он наполнял воздух постоянным скрежещущим звуком, от которого человек сходил с ума. Эс-Ти чувствовал его больным ухом так же хорошо, как и здоровым, — скорее вибрацию, чем сам звук, словно какой-то подземный гигант все тянул и тянул одну зловещую ноту и не хотел останавливаться.

Уже в первый день все были раздражительны. Похоже на то, что эта буря на несколько недель. Мисс Страхан, казалось, не испытывала ее влияния. Для нее мистраль был всего лишь ветром.

В Ла-Пэр трудно даже за деньги найти удобный экипаж. Эс-Ти припрятал свои двадцать золотых монет, а на вырученные тридцать ливров за уток приобрел хорошего ослика, которого надеялся потом продать. Ослик нес седло и уздечку Харона, запас еды на четыре дня, за которые Эс-Ти рассчитывал добраться до Диня. Он упаковал четыре рубашки и черные шелковые штаны, прицепил к поясу кинжал, палаш повесил на плечо. Они отправились в путь по дороге, ведущей на восток.

Деревья и горные склоны давали хоть небольшую защиту от мистраля, но в долинах он с пронзительным воем обрушивал на них свою леденящую силу. Но мисс Страхан шла без остановки по наезженной колее, ведя за собой ослика.

Он втайне радовался, что Ли недавно перенесла болезнь — иначе она бы уставала куда меньше, чем он.

Скорость движения всем задавал ослик, за исключением Немо. Волк бежал впереди маленького отряда, то и дело останавливался и поджидал их, потом снова срывался вперед и предупреждал их о приближении других путешественников.

Как-то раз, когда близкое присутствие Немо указывало, что они в безопасном одиночестве, он, стараясь говорить небрежно, сказал:

— Может, нам стоит пожениться?

— Простите? — переспросила она.

— Рано или поздно кто-нибудь увидит, что вы женщина. Будет меньше разговоров, если вы станете носить подобающую одежду.

— Не думаю, чтобы были какие-то разговоры.

— Их могут мстительно распустить обожатели, как ваш маркиз.

— Я уже благодарила вас за то, что вы мне помогли. В будущем я буду осторожнее.

— Если бы мы были мужем и женой, вас бы никто не беспокоил.

— Ясно.

— Я думал выдать нас за брата с сестрой, — сказал он, — но предпочел бы путешествовать, соблюдая хоть какие-то приличия. Люди заметят, что с вами нет служанки. Нам придется снимать две разные комнаты, если, конечно, их найдем. Ненужные лишние расходы. Вы можете не беспокоиться, я не нарушу ваш покой. Все будет только для вида. Я не останусь в вашей комнате на ночь. Что вы на это скажете?

— Я подумаю.

В душе он проклинал ее упрямство. Их ждут неудобства и трудности, пока она одета как мужчина. Скорее, как мальчик. Никто не мог, конечно, принять ее за взрослого мужчину. И он будет выглядеть по меньшей мере странно, оказывая знаки внимания такому хорошенькому юнцу.

Эти рассуждения, конечно, не замедлили их пути. Судя по поведению Немо, вокруг не было ни души. Эс-Ти попытался придумать ей что-то сказать приятное, но почему-то фразы, которые так легко было шептать в полночь в саду среди кустов роз, казались какими-то неестественными, когда их приходилось кричать, пересиливая леденящий ветер.

— Скажите, как вам удалось меня найти?

— Я искала. Вас не так трудно узнать.

— И что же — вы пустились в путь на север Англии, держа в руке объявление о розыске преступников и расспрашивая всех о человеке с необычной формы бровями?

— Все знают, что вы уехали во Францию. Я стала спрашивать о человеке с зелеными глазами и тронутыми золотом волосами в Париже.

— Все знают… — Он осекся в замешательстве. — Из всех… вы хотите сказать, что обо мне все настолько известно?

— Это всего лишь слухи. Во Франции ничего не знают о Сеньоре дю Минюи, но те, кто видел вас, помнят. У вас действительно необычная внешность, месье. Я спрашивала в гостиницах и тавернах. Так я оказалась в Лионе, потом — в Ла-Пэр.

— Боже милостивый, разве можно одной бродить по таким местам? Разве у вас не осталось кого-нибудь из родных?

— Двоюродные братья. Я им написала.

— И они с одобрением отнеслись к вашей поездке?

— Я сказала им, мне надо сменить обстановку. Что я еду путешествовать по Европе с подругой моей матери.

— Так как же его зовут? Того, кого мы собираемся убить?

— Чилтон. Его преосвященство Джеймс Чилтон.

Он уставился на нее в изумлении:

— Вы шутите? Его преосвященство! Вы хотите убить священника?

Мистраль принес в ответ холодное молчание. Это не смешно. Он просто бестактный чурбан.

— Это не убийство. — Ее свистящий шепот походил на звучание ветра. — Это возмездие.

— Тогда скажите, почему в поисках справедливого наказания вы не можете обратиться к мировому судье?

— Мой отец и был судьей. Теперь его место занял мистер Чилтон.

Эс-Ти вскинул голову, внимательно изучая ее.

— А остальные служители закона? Они спокойно позволили убийце затесаться в их ряды?

— Остальные боятся.

— Они такие трусы?

— Нет. Не трусы. Просто боятся.

— Чего же они боятся?

— Того, что случилось с моими сестрами, — сказала она. — Ведь у них тоже есть дочери.

Эс-Ти положил руку на круп осла. Она шла размеренно, не сбиваясь с шагу, ветер трепал ее волосы, путая пряди, выскользнувшие из косички, бросал их в лицо.

— Вы боитесь спрашивать? Вы думаете, я не смогу рассказать — не вынесу этого?

— Солнышко, — сказал он мягко.

— Не смейте меня так называть! — Она повернулась к нему так внезапно, что ослик споткнулся, останавливаясь. — Я презираю вас, когда вы меня так называете. Спросите меня, что случилось с моими сестрами!

Ветер отнес в сторону ее слова. Она в гневном волнении смотрела на него, побелевшими пальцами сжимая сбрую животного.

— Что же случилось?

— Анну обнаружили задушенной у озера на Сторожевой горе, где обычно встречались влюбленные. Платье было разорвано, юбка задрана до пояса, словно у падшей женщины. Эмили пропадала всю ночь. Вернувшись, она ни с кем не разговаривала. Потом она почувствовала себя плохо. Пришел врач и сказал, что у нее будет ребенок. Наследующее утро она повесилась в сарае. Я нашла ее там. Я рада, что это я ее нашла, понимаете?

Ему нечего было сказать в ответ. Поэтому он только подхлестывал ослика, заставляя его двигаться дальше, и время от времени делал малозначительные замечания в отношении дороги, которую им еще предстояло пройти.

Когда они остановились у подножия известкового утеса, Эс-Ти принес ей воды. Мистраль ревел в кустах над их головами, вырывая пучки травы и диких цветов, растущих в вертикальных трещинах скал. Ли сидела на обломке розоватою камня. Опустившись перед ней на колени, он протянул чашку.

— Ветер обжигает ваше лицо.

— Это не важно.

— Может, вам накинуть платок?

Она пожала плечами и выпила воды. Эс-Ти по-прежнему мечтал дотронуться до нее, коснуться пальцами ее разгоряченных щек, остудить их.

— Вы не устали? Я могу сам повести осла, если вас это утомляет.

— В этом нет необходимости.

Он старался набраться терпения и разобраться в мотивах, побуждающих его делать то, что он делал. Он хотел защитить ее, утешить, но не все помыслы его были так святы. Больше всего ему хотелось прижать ее к себе.

— Мне следует вам все рассказать, — внезапно произнесла она.

— На это еще будет достаточно времени. Это расстраивает вас.

— Нет. — Голос ее был ровным, безжизненным. — Раз уж вы настаиваете на вашем участии, мне следует рассказать вам все сразу. Возможно, тогда вы перемените свое решение.

Он отрицательно покачал головой.

На какое-то мгновение глаза их встретились, потом Ли отвела взгляд. Руки ее, крепко сцепленные, неподвижно лежали на коленях. Она смотрела на маленькую серо-черную овсянку, прыгающую с качающейся ветки на ветку придорожных кустов.

— Расскажите, — сказал он мягко, видя, что она никак не решится начать, — почему вы думаете, что это он причинил вред вашим сестрам?

— О нет, это был не он. Я не говорю, что он сам это сделал, своими руками.

— У него есть сообщники?

— Сообщники! Весь город — его сообщники. Все, что нужно было ему сделать, так это встать в церкви на кафедру и сказать: «Она падшая женщина, плоть ее слаба, она пыталась Соблазнить меня, а я слуга Господа», — и бедная Эмили обречена. Ему все верят. А может, и не верят, но боятся об этом сказать. Моя мать не побоялась — и вот что из этого вышло. Он решил на нашем примере воспитать других. А потом он плакал. Подлое чудовище. Он плакал у могилы моей сестры.

— А тот, который на самом деле ее убил? Здесь вы не ищете справедливости?

Она прикусила губу. Лицо ее выражало крайнее напряжение.

— Я не знаю, кто убил ее. Да это и не важно. Кто бы это ни был, он был не в себе, когда совершал преступление. Вам, должно быть, это кажется странным?

— У меня был друг в Париже… самый близкий друг изо всех мальчишек в школе. Как-то раз вся наша ватага нашла на улице раненую птицу. Обычного голубя. Со сломанным крылом он прыгал по тротуару, такой нелепый, печальный и больной. Я хотел поднять его, но самый рослый из нас стал пинать его. Все хохотали. Потом последовали его примеру — пинали и наступали на крылья, чтобы он сильнее бился. И даже мой лучший друг.

Она взглянула на него.

— Вы возненавидели его за это?

— Я возненавидел себя.

— Потому что вы промолчали.

Он кивнул.

— Они только бы рассмеялись. Или даже набросились на меня. Я вернулся домой, уткнулся матери в колени и разрыдался. Она дня четыре искала Библию, а потом еще дня три — нужное место в ней. Но нашла. «Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят».

— Общее место, — зло сказала она. — Это ничего не меняет. Мой отец всегда… — Она запнулась, вздохнув. — Впрочем, это не важно. Чилтон появился четыре года назад, организовал религиозное общество — секту. Мой отец был приходским священником… он получил сан сразу после университета. Он и не думал, что унаследует графский титул, а когда неожиданно его получил, все равно продолжал работать в своем приходе. От его проповедей многие просто засыпали, но ему очень нравилось их писать. А тут появился этот Чилтон и стал устраивать собрания евангелистов, организовал школу и приют для бедных девушек.

Впервые он услышал от нее, что она — дочь графа. Он специально не поднимал на нее глаз, но немного повернул голову, чтобы лучше слышать ее, делая вид, что смотрит вдаль, на серебристо-серый холмик дикорастущей лаванды.

— И какую церковь представляет Чилтон?

— Он называет ее Свободной Церковью. Я даже не знаю, есть ли такая на самом деле. Я в этом сомневаюсь. Никогда не была на его богослужении. Пытается всех уверить, что это то же, что и община методистов. Но у нас читал проповеди сам Джон Уэсли. Моя мать говорила, что Чилтон совершенно не похож на него. Требует от всех каяться в грехах открыто, при всех, а потом они все вместе выбирают форму искупления. Если кто-нибудь не хочет признаваться и каяться, то они все равно выбирают для него наказание. Он приводит в свой приют женщин, не имеющих средств к существованию, дает им крышу над головой и работу. Потом приказывает им не общаться с мужчинами, не выходить замуж, даже не думать об этом. Он говорит, женщины лишены души и могут только надеяться, что когда-нибудь вновь родятся мужчинами, если в этой жизни будут подчиняться высшей власти. По соседству с нами вот уже два года никто не венчался. Иногда Чилтон позволяет принимать особые меры — чтобы мужчины могли получить удовольствие, а женщины — научиться покорности.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

— Моя мать выступила против него. Она всегда поддерживала идею образования для женщин и поэтому сказала, что его взгляды — просто варварство. Она сначала смеялась над ним. Тогда он публично потребовал от отца покрепче держать ее в руках и положить конец «порочным занятиям», которые она проводила с моими сестрами и мной. Она учила нас математике, латыни, учила лечить болезни — вот что Чилтон называл «пороком», монсеньор, и еще писала памфлеты, доказывающие несостоятельность его проповедей. Он приходил к нашим воротам с толпой последователей, требуя, чтобы моя мать отдала ему своих дочерей, пока еще не поздно. Мы не могли выйти — он сделал нас пленниками в собственном доме. Мой отец… Он ничего не предпринимая, только молился, дарил нам маленькие подарки и говорил, что все пройдет. Он так всегда поступал. Моя мать заботилась обо всех нас. Все восхищались ею. Она всегда знала, что делать, когда отец запутывался.

Эс-Ти сжал руки в кулаки, борясь с желанием притянуть ее к себе, обнять. Сердце его разрывалось, когда он слышал ровный холодный голос и видел, как дрожит ее тело. Он хотел помочь ей, сделать так, чтобы ей стало легче, но не знал, как это сделать.

— И как ваша матушка поступила с Чилтоном?

— Она сделала так, что его арестовали. Мы тогда не знали — мы даже не подозревали… Чилтон пугая моих сестер, но мама и я просто считали его злым и вздорным. Папа был мировым судьей, но все за него делала мама: вела реестры налогов, присутствовала на ежеквартальных заседаниях суда, писала отцу записки, какое вынести судебное решение и каким должен быть сбор в пользу неимущих. Все знали, что она это делает, и никто не возражал. Она послала констебля арестовать Чилтона — и люди у ворот исчезли.

Внезапно Ли опустила голову и, уткнув лицо в ладони, раскачивалась и раскачивалась — то вперед, то назад.

— Мой папа сказал: «Ну вот, видите, теперь все в порядке». Он вышел из дому, а когда отошел подальше, то уже не мог вернуться обратно… они забросали его камнями прямо на улице. Моя мать пошла туда, а нам велела остаться дома, но я тоже пошла с ней. Он был уже без сознания — может, уже мертв…

Она не плакала, но дрожала всем телом.

Эс-Ти не пошевелился. Немо подошел издали и сел, привалившись к спине хозяина. Потом Немо лизнул его ухо.

— После этого никто не хотел ничего делать, — сказала Ли, глядя на вьючные мешки. — Чилтон проповедовал прямо на улицах о возмездии за грех. Моей матери не удалось даже собрать присяжных для рассмотрения убийства моего отца. Эти джентльмены отказывались вынести обвинение. Они сказали, что преступление совершено толпой и нельзя выявить конкретного виновника, что она переходит границы дозволенного, требуя большего, словно она сама судья, что мистер Чилтон в чем-то и прав и женщинам нашего графства пора знать свое место. Мама написала верховному судье, но так и не получила ответа. Я сомневаюсь, что ее письмо когда-либо покинуло Хексхэм. И вот тогда Эмили наказали. Конечно, доказательств не было, ничем нельзя было подтвердить, что именно Чилтон стоял за этим нападением. Он знал, как запугать людей, как помешать им говорить. Мама подумала, что нужно только раскрыть им глаза. Она пошла ко всем членам суда, пытаясь убедить их действовать против Чилтона. Тут нашли Анну — и люди стали смотреть на нас так, словно мы больны чумой. Слуги ушли от нас. Суд сказал, что это тоже самоубийство. А вскоре мы узнали, что Чилтон включен в список для назначения судьей из числа священнослужителей вместо моего отца. И это было уже слишком. Даже у мамы не хватило сил, чтобы все это вынести. Мы собрали вещи и приготовились ехать к нашим родственникам в Лондон. Она закрыла дом, сама впрягла в карету лошадей — у нас даже кучера не было! Я сидела внутри, а мать правила. Она просто была не в себе. Думаю, и я тоже, иначе бы ее остановила. Не думаю, что мама когда-либо управляла лошадьми. Они понесли, едва мы доехали до моста. Мать упала и разбилась. Поэтому, месье, если вы вернетесь в Англию, где за вас обещана награда, и выступите против Чилтона, против вас ополчатся все — от государства до прихожан. Многие попытаются вас уничтожить.

Эс-Ти встал. Какое-то мрачное ликование начало разворачиваться в нем. Появилась возможность азартной игры, все еще далекой и смутно различимой, чтобы сделать ставку. Легкий проблеск опасности разгорался пламенем, мысль и чувства обострялись. Он снова начинал жить.

— Я еду, — сказал он. — Я все постараюсь сделать для вас.

Она взглянула на него, застигнутая врасплох, словно он поразил ее. Затем лицо Ли снова сделалось безразличным.

— Они вас живьем съедят, месье.

— Они не смогут даже приблизиться.

Она улыбнулась ему — эта улыбка, сдержанная, холодная, выводила его из себя, отвергая все, что он ей предлагал.

— Будьте вы прокляты, — сказал он вполголоса и слишком резко шагнул вперед, споткнувшись о Немо. Потеряв равновесие, Эс-Ти рухнул на колени, чувствуя, как мир снова померк и закружился вокруг него.

— Я вас предупреждала.

Немо не шевелился, так его научили. Эс-Ти почувствовал, как гордость, стыд, ярость и желание разрывают его.

— Я еду. Я вам нужен. Я влюблен в вас.

Эти слова обладали магической силой: ограничения исчезли, и прежний мир, полный тревог и страсти, распахнулся перед ним, когда он их произнес. Жить, бросая вызов судьбе ради любви… он снова хотел этого. Это важнее всего.

— Вы — глупец, — сказала она.

 

Глава 8

Сеньор начал искать лошадь и экипаж в городке Динь. Он спрашивал о них в каждой деревне, на каждом перекрестке. Но им пришлось провести в дороге еще целых десять дней, ведя за собой осла, прежде чем удалось найти экипаж — старый двухколесный кабриолет. Мистраль внезапно прекратился, и воздух стал хрустально чист, краски природы сочнее. Дома из известняка отчетливо белели в тени узкой улицы. Они оказались в самом сердце Прованса, пройдя за две недели от альпийского высокогорья в долину. Это была земля олив и фруктовых деревьев, теплая, греющаяся под безоблачным небом.

Ли, опершись на стену на солнечной стороне улицы, слушала, как Сеньор торгуется. В голосе его слышалось гневное отчаяние.

Она ждала. Улица была безжизненна, пустынна, если не считать ослика, покорно стоящего с закрытыми глазами, с их багажом на спине. В теплом воздухе веяло лавандой, запах которой источали дикорастущие кусты, росшие по сторонам улицы и торчащие вертикально прямо из стены.

Волосы Сеньора золотом отливали на солнце. Рядом с серьезным, небольшого роста горожанином он был словно яркий солнечный луч, негодующий Аполлон. Голос его свободно лился и звенел на опустевшей улице.

Ли поймала себя на том, что следит за ним. Она вновь подумала, что надо уйти, оставить его, как думала уже тысячу раз с тех пор, как они вышли из Ла-Пэр. Он не сможет ей помочь, он оказался не тем, кого она искала. Ей следует уйти домой и самой сделать то, что нужно.

Но она не ушла. Она ждала, испытывая неловкость, не находя логического объяснения этому.

Он бросил на нее взгляд:

— Подождите здесь.

Она и ослик, одинаково послушные, стояли посреди улицы словно привязанные, так же как Немо. Жалобно скуля, он устроился ждать их под кустом, у входа в город. Всех их связывало необъяснимое колдовство.

Ей хотелось, чтобы он не возвращался. Невероятный романтик, глупец, пребывающий в воздушных замках. Когда он скрылся за углом, Ли вытащила из кармана книжечку, ту самую, в которой в истолковании некоторых словечек не был уверен даже маркиз де Сад. Ли и сама кое-какие из них не знала, но даже если бы она ничего не поняла в тексте, выразительные рисунки все бы ей разъяснили.

Разглядывая их, она подумала лукаво, как бы смотрелся Сеньор, скинув одежду. Мужские фигуры выглядели более или менее одинаково, но рисунки преувеличивали некоторые из их достоинств. Для Ли было унизительно осознать, как мало она знает об этом.

Она медленно перелистывала страницы. Одни рисунки казались ей нелепыми, другие заставляли брезгливо морщить нос, а третьи усиливали чувство беспокойства, бросая в краску. Она разглядывала игривые картинки, а думала о развалинах храма в горах… и о Сеньоре.

Она знала одного только мужчину — мальчика, клявшегося в вечной любви. Ему было семнадцать, а ей — шестнадцать. Он хотел бежать с ней и тайно обвенчаться. Она отказалась. Их короткий роман кончился, когда этого захотела Ли.

В памяти осталось, как повела себя мать, узнав, что совершила Ли. Все объяснения Ли увяли под печальным взором матери. То, что происходит между мужчиной и женщиной, священно или должно быть таковым. Мама надеялась, что Ли сможет понять это на примере своих родителей.

И Ли почувствовала себя очень незрелой и безумной, потому что потеряла то, что ее мать считала бесценным.

Теперь она была гораздо старше. Даже стыд казался невинным, когда вспоминала об этом. Какой позор она пережила из-за своей детской ошибки, какую досаду и унижение испытала, когда мама велела ей сходить к повитухе, чтобы та объяснила ей то, чего сама Ли еще не понимала.

Ли — самая сильная и умная из своих сестер — обещала вырасти в такую же умную и уважаемую женщину, как ее мать. Она рассталась со своей невинностью, потому что сама захотела этого, из любопытства. В шестнадцать лет она не думала о риске.

Повитуха научила ее многому, рассказала о таких вещах, о которых, как подозревала Ли, даже мама не знала. И Ли не забыла это: в сумке у нее были все нужные листья и высушенные и растертые в порошок травы, чтобы оградить себя от неприятностей. Она уже не столь наивна и не собиралась отдать себя в руки Сеньору, легко клянущемуся в любви, каждое движение и взгляд которого столь чувственны.

Маленький ослик поднял голову, хрипло закричав, и звук этот резким эхом разнесся по улице. Когда он стих, Ли услышала медленное цоканье копыт. Сеньор с горожанином обогнули угол, ведя между собой чалую лошадь.

Ли скептически взглянула на тощую кобылу. Сеньор перехватил ее взгляд и пожал плечами.

— Здесь нам лучше не найти.

— Но у нее же бельмо!

— Да, я знаю. Но немного зрения у нее еще осталось.

— А цена?

— Четыре луи за экипаж и кобылу. Можете попробовать поторговаться с ним сами, чтобы он сбросил цену, если хотите.

Ли отвернулась.

— Меня это не касается.

Правил лошадью Эс-Ти, твердо намереваясь ни единым жестом не выдать дурноту, которую испытывал в качающемся из стороны в сторону экипаже. Ли сидела рядом, вцепившись руками в борт кабриолета, чтобы не свалиться на ухабах, и морщилась каждый раз, когда слепая лошадь спотыкалась. Эс-Ти делал вид, что ничего не замечает.

Слепая кобыла хоть и спотыкалась, но все-таки шла по дороге, которая временами напоминала узкую каменистую тропу. Эс-Ти не расслаблялся, не позволял себе чувствовать, что его укачивает, и гнал все неприятные ощущения. Не раз он слезал и шел пешком, взяв лошадь под уздцы, когда дорога становилась особенно тяжелой.

Эс-Ти крепко держал поводья в левой руке, пропустив их между пальцами так, что даже малейшее движение посылало сигнал. Он все время говорил с ней, тихо, ласково, то повышая, то понижая голос, словами упреждая рывок поводьев.

Маленькая полузрячая кобыла оказалась сообразительной, быстро привыкла к звуку и запаху волка — ведь Немо бежал следом; она успокоилась и с готовностью постигала науку — поворачиваться слегка влево в ответ на падающий тон, вправо — на повышающийся, даже раньше, чем он натянет вожжи. Он с удовлетворением видел, что это помогает ей двигаться. Вместо того чтобы спотыкаться, заваливаться на сторону, когда ее то и дело дергают за поводья при объезде камней и рытвин, — она чутко отзывалась на подсказку хозяина, успешно обходила препятствия. Уже через полдня пути лошадь отважно шла, отпущенная на полный повод, чуткие уши напряженно ловили сигналы возницы, спотыкалась она редко. Когда же дорога расширилась и начался ровный, недавно проложенный участок, она с готовностью побежала рысью.

Немо трусил позади кабриолета с весьма довольным видом — ведь теперь они двигались гораздо быстрее. Из-за волка Эс-Ти и выбрал эту боковую дорогу, а не оживленный путь через Лион и Дижон. Во Франции еще была свежа память о волках-людоедах, которые, по слухам, унесли не менее трех дюжин человеческих жизней всего десять лет назад. Немо обычно старался не попадаться на глаза людям, но чем более безлюдной была местность, которую они пересекали, тем легче ему было спрятаться при необходимости.

Что случится, когда им придется взять с собой волка в самое сердце Франции, оказаться на людных дорогах, — об этом Эс-Ти не мог заставить себя думать.

К вечеру они проехали расстояние втрое больше того, что могли пройти пешком. Спина его ныла от напряжения — ему приходилось сидеть, наклонясь вперед, выдерживая тряску экипажа. Голова болела. Не доезжая до Обена, он остановил кабриолет и взглянул на Ли.

— Не хотите ли поужинать сегодня за настоящим столом?

— Это неплохо.

Он спрыгнул на землю и подозвал Немо. Волк, задыхаясь, выбежал откуда-то сбоку, перескочив через кусты, и с восторгом приветствовал хозяина. Эс-Ти повел его в сторону от дороги, туда, где росли сосны, и, побродив немного, нашел волку местечко у поваленного дерева. Встав на колени, он руками сгреб опавшую хвою и соорудил для него из опавшей хвои некое подобие лежбища. Немо кружился рядом, рыл землю лапами, а потом удовлетворенно упал и, свернувшись, уткнул нос в свой пушистый хвост.

Эс-Ти вернулся к экипажу, отряхивая пыль и грязь с рукавов. Сев в кабриолет, он сделал глубокий вдох, борясь с тошнотой, охватившей его, как только кабриолет тронулся с места. Ли искоса взглянула на него.

— Как вы себя чувствуете?

Он не собирался признаваться ей в дурноте. Только не ей, нет уж, спасибо.

— Я безумно голоден. — Он попытался уверенно улыбнуться. — В Обене непременно должен быть постоялый двор.

Как и все гостиницы во Франции, «Белая лошадь» могла похвалиться хорошей кухней. Еду выбирала Ли: суп, карри, жареная куропатка, свежий салат-латук, мангольд, пшеничный хлеб и целая гора масла. После нескольких недель, проведенных на черством черном хлебе и сыре, она с удовольствием принялась за ужин.

Плохое самочувствие не торопилось оставлять Эс-Ти. Он сидел молча, ел только суп, а на десерт — печенье и яблоко, запив небольшим количеством вина. Даже безжалостно завышенный счет на девятнадцать ливров не стоил того, чтобы его оспаривать. Он заплатил не торгуясь, а затем стал пить маленькими глотками кофе, глядя в темное окно.

— Вы хорошо себя чувствуете? — внезапно спросила Ли.

— Да.

— Может, мы останемся здесь на ночь?

— Если хотите, — сказал он без охоты.

— Я бы предпочла поспать на кровати, а не на земле. Вино было хорошим?

— Вполне приличное, спасибо.

— Интересно, здесь есть шахматы?

— Шахматы? — Он уселся поглубже, внимательно изучая ее. — Ваше настроение становится дружелюбным.

— Просто любопытно, — сказала она.

Он обратился к хозяину на местном диалекте. Вскоре появилась потертая шахматная доска. Эс-Ти почувствовал себя лучше. Получив ящик с фигурами и сильно пахнущую свечу, он устроился поудобнее у стола, напротив Ли.

— Вы будете побеждать меня белыми или черными? — спросил он, протягивая два кулака со спрятанными пешками.

Она выбрала левую руку с черной фигурой.

— Весьма зловещее начало, — сказал он. — Я уже начинаю выигрывать.

— Многие джентльмены предоставили бы право первого хода…

— Новичку? — невинно закончил он, понимая, что она хотела воспользоваться правами женщины.

— Более молодому партнеру.

— По-вашему, я древний старец.

— Вы гораздо старше меня.

— Мне тридцать три. Почти ровесник Ноя. За такую дерзость, боюсь, мне придется рассчитаться с вами так, как вы того заслуживаете.

Он двинул вперед ферзевую пешку. Ли сосредоточенно уставилась на доску. Не потребовалось много времени понять, что она бросила вызов опытному игроку. Гостиница постепенно погрузилась в темноту. В перерывах между ходами Сеньор с совершенно спокойным видом откидывался на спинку стула, сложив руки на груди. Когда она начала успешно двигать фигуры по своему плану, его игра убыстрилась, ходы стали еще более непонятны. Ли упорно развивала атаку, пока не загнала его в подстроенную ловушку.

— Шах, — объявила она.

— Мат, — пробормотал он, делая ход ладьей. Ли осела на стуле. — Мы, старики, должны не упускать победу, если только можем. Тебе не хватает опыта, малышка. И ты слишком практична, чтобы нельзя было разгадать ход твоих мыслей.

После сосредоточенной игры взгляд Эс-Ти, полный мечтательности и затаенной страсти, застал ее врасплох. Ли вспыхнула и чувствовала себя непривычно беззащитной. Она могла им увлечься в другое время и в другом месте; вот он повернулся и бросил на нее страстный взгляд — на балу, полном шумного веселья: молча и выразительно дал почувствовать, как соблазнительны необдуманные поступки.

Запретные мечтания. Безумная радость, романтические порывы. Полуночная скачка с королем разбойников: и жизнь, и сказка одновременно.

Она бы пошла за ним, молча вопрошая: «Почему ты не пришел раньше? Почему ты не пришел, когда я еще могла любить?»

Ли осознавала, что стоит над обрывом, что край его осыпается у нее под ногами, — как легко сорваться с него!

— Так какую награду вы хотите, месье? — спросила она.

Эс-Ти не сразу понял ее. Он наблюдал, как она огорченно ссутулилась, досадуя на свое поражение. Неужели она и в самом деле вообразила, что сможет победить его? Как она очаровательно хмурилась, как серьезно сражалась за шахматной доской!

Он хотел сказать «поцелуй», но увидел холодную презрительную усмешку, с которой она произнесла эти слова. Минута духовной близости прошла. Им снова играют, снова издеваются, искажая, как в кривом зеркале, лучшее, что у них было.

— Ничего. — Он резко отодвинул стул и поднялся. — Прикажите приготовить вам комнату на ночь. Я лягу во дворе.

Ли видела, как он оперся о притолоку двери, чтобы не потерять равновесие, когда поворачивался. Дверь захлопнулась.

Подперев голову рукой, она смотрела на стол, едва не рыдая.

Пусть он шутит с ней. Пусть флиртует, говорит о любви и обращается с ней, как с падшей женщиной… все, что угодно. Только пусть не смотрит на нее с такой пронзительной нежностью.

Не сейчас. Не сейчас. Никогда.

Старая кобыла тихо стояла в стойле, уткнув нос в пустую кормушку. При свете сальной лампы Эс-Ти погладил ее уши. Она чуть кивнула, потрогала губами кормушку и вздохнула.

Он провел рукой по ее затуманенным глазам, пытаясь заставить моргнуть. Сейчас она еще немного видит, но через месяц-другой усиливающаяся болезнь сделает ее совершенно слепой.

— Что с тобою будет, chérie? Кто возьмет слепую кобылу? — Он потер ее тощую холку. — Проклятие… проклятие… кому нужна жалкая развалина — все, что осталось от разбойника? Не ей. Нет. — Он прижался к лошади. — Это так трудно.

«Я хочу любить ее, а она плюет на меня. Она в меня не верит».

— Что мне с этим делать? — пробормотал он.

Эс-Ти осторожно положил руки на спину лошади. Быстрым движением подтянулся и перебросил ногу, хватаясь за гриву, когда закружилась голова. Он чуть не упал на другую сторону. Долгое время он сидел, обхватив ее шею, как ребенок на своем первом пони, уткнувшись в длинную гриву.

Лошадь стояла неподвижно, упираясь всеми четырьмя ногами. Эс-Ти медленно выпрямился.

— Ну и всадник! А что вы знаете из высшей школы верховой езды, мадам? Может, покажете мне курбет? Каприоль?

Он гладил лошадь по шее, печально улыбаясь при мысли, что эта угловатая кобыла могла бы вдруг подняться на задние ноги, высоко подпрыгнуть, взлететь над землей в изящном курбете. Или исполнить каприоль: подпрыгнуть и в воздухе взбрыкнуть задними ногами — самый зрелищный и сложный прыжок.

— Жаль, что ты не видела Уарона, пока не ослепла. Ты бы влюбилась в него, маленькая крестьянка. Каким он был красавцем — черный как смоль!

Он попробовал прижать коленом левый бок кобылы. Лошадь не обратила на него никакого внимания, обнюхивая кормушку в поисках случайно закатившегося зерна.

— Какая же ты необразованная, chérie. А сегодня у тебя неплохо получалось — надо бы тебя еще чему-нибудь научить. Может, хочешь научиться правильно делать реверанс?

Она шумно выдохнула в пустую деревянную кормушку.

— Ну конечно. — Он взялся за ее шею и осторожно слез. Отвязав повод, он вывел ее из стойла и начал первый урок.

Лампа уже погасла, и они оба работали вслепую. Она уже отработала целый день, поэтому он не пытался обучать ее новому трюку, а ограничился тем, что по его сигналу она ставила вперед переднюю ногу. Потом он подсыпал ей еще полмеры овса и привязал ее в стойле.

Он спал во дворе, сидя в кабриолете с поднятым кожаным верхом. В середине ночи экипаж резко закачался. Эс-Ти проснулся и увидел, что Немо хочет забраться ему на колени. Волк лизнул его в подбородок, вздохнул и устроился на ночь.

На рассвете волк внезапно проснулся и вскочил. Эс-Ти спросонок заворчал и оттолкнул его, но Немо и сам уже спрыгивал вниз.

Женский визг разорвал утреннюю тишину. Эс-Ти высунулся вперед и, спотыкаясь, вывалился из экипажа. В тусклом утреннем свете темноглазая босая девушка стояла у дверей конюшни, громко крича на местном наречии:

— Волк! Отец, сюда! На помощь! Здесь волк!

Эс-Ти схватил ее за плечи.

— Тише! Замолчи, тебе почудилось, не бойся.

— Я видела волка! Здесь, во дворе!

Он обнял ее, успокаивая, как ребенка.

— Тебе показалось. Просто страшный сон.

В доме поднялся шум. Из-за гостиницы выскочил хозяин, а за ним толстая женщина с метлой.

— Все в порядке! — крикнул им Эс-Ти. — Она просто испугалась.

— Я видела его, — плакала она. — Отец, это волк!

Эс-Ти погладил ее по голове и поцеловал в лоб, торопясь успокоить:

— Не было никакого волка. Я встал рано и пошел проведать лошадь.

— Не приставай к человеку, Анжель, — сказал хриплым голосом хозяин.

Тут толстуха быстро заговорила, называя Анжель ленивой девчонкой, и метлой указывала на сарай. Эс-Ти ободряюще сжал ее в объятиях.

— Иди делай свои дела. Нет тут никакого волка.

— Я видела его, месье. Я видела волка, большого, настоящего. Возле вашего экипажа!

— Нет. Ты ошибаешься…

— Видела! — Голос ее стал пронзительно-резким.

— Глупая девочка, да забудь ты все! — Чтобы отвлечь ее, он снова притянул ее к себе, запрокинул ее голову назад и поцеловал в губы.

— Месье! — пробормотала она.

— Если бы я только мог остаться еще на денек, — шутливо отозвался он.

Она потупилась. Эс-Ти отпустил ее. Она бросила на него быстрый взгляд из-под темных ресниц и рванулась в конюшню, а он пошел к гостинице.

В дверях, опираясь на косяк, стояла Ли.

Он остановился и робко улыбнулся.

— Волка нет.

— Здесь только двуногие волки, — сказала она, поворачиваясь к нему спиной.

 

Глава 9

Прошла неделя после этого происшествия в Обене. Они ехали по унылой плоской пустыне Солони. Ли сидела совсем рядом с Сеньором, стиснутая со всех сторон багажом, наваленным в кабриолете позади них. После того, что случилось в «Белой лошади», он смирился с неизбежным и заказал прочную клетку для Немо. Теперь волк ехал за решеткой на багажной полке.

Слепая кобыла терпеливо тянула лишний груз. Солнечная зима юга осталась позади, уступая место низко нависающим над головой облакам.

Ли сегодня правила почти все время, используя навыки Сеньора и все больше доверяя природной уверенности лошади. Сеньор спал. Ли не сомневалась, что он так утомился после того, как накануне любезничал со служанкой в трактире в Бурже.

Иногда от тряски на ухабах Эс-Ти всей тяжестью приваливался к ней, а голова его падала ей на плечо. Иногда она не отстраняла его, и так они ехали дальше, вглядываясь в мелкую сетку дождя.

Она невольно начинала воображать, будто они едут в какое-то место, у которого даже нет названия, к дому, которого она никогда не видела, где их ждет ее семья… Канун Нового года, и все собрались, а на столе горячий эль, и сладкие пирожки с изюмом, и пудинг, и колокола звонят ровно в полночь. С первых ударов часов она успокоит расшумевшихся детей, чтобы приветствовать первого гостя, который переступит порог их дома в Новом году. А как прекрасно, если им окажется Сеньор. Он принесет им счастье: красивый неженатый мужчина высокого роста. Более удачного начала года нельзя и желать.

Реальность воскресла. Нахмурившись, она смотрела вперед, по-прежнему ошеломленная своим горем, хотя прошло уже столько месяцев. По-прежнему отказываясь верить, что все это в самом деле случилось. Что они должны быть живы и здоровы и счастливы и где-то ждут ее.

Сеньор повернул голову, уткнувшись в ее плечо.

— Qu'est-ce que c'est? — сонно пробормотал он.

Она оттолкнула его, часто моргая:

— Отодвиньтесь от меня.

— Мы уже проехали Ла-Лож?

— Нет. — Слезы стояли в ее глазах. Она не могла смотреть на него.

— Я лучше останусь здесь, — пробормотал он.

— Отодвиньтесь! Не прикасайтесь ко мне!

Он с трудом сел. Его сонный, ничего не понимающий вид еще больше рассердил ее.

— Время поесть, — сказала она хмуро.

— Eh bien. — Голос его был тих и спокоен. — Остановите лошадь вон под тем каштаном.

Ли подвела кобылу к дереву, где пожелтевшие листья и длинные ветки давали хоть какую-то защиту от холодного моросящего дождя. Эс-Ти сошел вниз, и она сразу почувствовала холод. Его тепло согревало ее.

— Есть хочешь? — спросил он лошадь.

Кобыла подняла морду, а потом дважды кивнула — совсем как человек.

В изумлении Ли перевела взгляд с лошади на него. Он потрепал кобылу по шее, не глядя на Ли.

Порядок таких остановок был уже заведен. Накрыв лошадь попоной, Сеньор обошел кабриолет, чтобы выпустить Немо. Волк затанцевал от волнения, а затем понесся по пустынной дороге, разбрызгивая во все стороны лужи. По свистку он подлетел обратно, высоко подпрыгнул, приземляясь в облаке брызг, а затем повернулся вокруг своей оси и прыгнул снова.

Против своей воли Ли смотрела, как они, играя, медленно движутся вдоль дороги: Сеньор бросал каштаны, Немо их ловил. Несколько раз Сеньор делал знак рукой, и волк падал на брюхо. Потом Сеньор, чуть наклонял голову влево или вправо, и Немо мчался в этом направлении. Сеньор шел как ни в чем не бывало по дороге, пока Немо не выскочил из своего укрытия, прыгая от восторга, когда его друг деланно вскрикнул от удивления.

Ли смотрела на ковер из мокрых желтых листьев, укрывших землю. Сердито смахнув слезы, порылась в сумке, ища свои лекарства. Вынула флакон с глазными каплями, которые сделала сама из порошка ляписа, розовой воды и белого вина. Подойдя к кобыле, она оттянула шоры и из тонкой трубочки капнула по две капли жидкости в каждый глаз лошади. Увидев, что Сеньор возвращается, она торопливо запихнула лекарство в сумку.

Из-под клапана дорожной сумки выглядывал уголок альбома. Укладывая лекарство, она взглянула на потрепанную обложку. Она потрогала альбом, потом внезапно вынула его из сумки. У Сеньора всегда были под рукой карандаши и уголь для набросков: дома, деревья, старые крестьянки, мимо которых они проезжали. Ли села на ступеньки кабриолета, открыла альбом, быстро перелистывая акварели, чтобы дойти до чистых страниц. Она сжимала в пальцах карандаш.

Перед ней была чистая страница со старым пятном, отпечатком ее пальца, оставшимся с прежних дней. Какая-то сцена тогда привлекла ее внимание. Забытое, так и не запечатленное событие… день рождения, вечерний чай, — в один из обычных дней, которые она запечатлевала.

Она поднесла карандаш к бумаге, подумав о волке, о пропорциях, правильном свете и тени, — у нее многое не получалось, поскольку она всего лишь любитель…

Внезапно резким движением карандаша Ли прорвала страницу, с силой вдавливая заточенный кончик все глубже и глубже в альбом.

Ее рука, казалось, двигалась сама по себе, не рисуя, а набрасываясь на пустую страницу. Она не останавливалась, пока не превратила страницу в уродливые лохмотья. Очнувшись, посмотрела на альбом, на карандаш, на свои трясущиеся руки Потом встала и постаралась как можно дальше зашвырнуть альбом.

Она привалилась к поцарапанному кабриолету, прерывисто дыша. Сжав ладони, Ли поднесла их ко рту. Ее трясло. Но постепенно ее дыхание выровнялось. Сила, сковавшая ее мышцы, отступила. Она снова могла двигаться и размышлять.

Когда Ли открыла глаза, то увидела Сеньора, поднявшего лежавший наполовину в мутной воде раскрытый альбом.

Не взглянув на Ли, он стряхнул молодые листья, прилипшие к обложке, осторожно разделил страницы, вытирая уголки рукавом куртки. Объявление о поимке преступников выпало и лежало неподалеку. Эс-Ти поднял и его, вытер, а затем острым стилетом тщательно отделил изувеченную страницу.

Рваные куски бумаги он бросил в лужу. Потом подошел к экипажу и упаковал альбом в свою сумку, аккуратно поместив его между рубашками, просовывая полы рубашки, и застегнул саквояж.

За едой они почта никогда не говорили. Ли сидела в экипаже. Он прислонился к стволу каштана, а Немо свернулся у его ног.

Когда Сеньор поел, он подошел к лошади и снял торбу с ее морды.

— Вы удовлетворены обедом, мадам? — спросил он. Лошадь с энтузиазмом кивнула.

— Это вы ее научили? — спросила Ли нарочито резким голосом. — Я не понимаю, как вы это делаете?

— Ну, как только я узнал, что она говорит по-английски, было достаточно просто завязать беседу.

— Как смешно, — саркастически сказала Ли.

— Я рад слышать, что вам это нравится.

Еще пять тоскливых дней, и они оказались в Руане в гостинице «Сосновая шишка». Ли зашла в конюшню, чтобы закапать лошади лекарство в глаза. Прошло уже две недели, но заметного результата от своего лечения она не замечала.

Сегодня она выбралась позднее, чем всегда. Обычно она дожидалась, когда Сеньор начнет болтать с какой-нибудь вертихвосткой, и после ужина заходила в конюшню. Лечение отнимало несколько минут, а потом она поднималась к себе в комнату.

Однако в этот вечер, после ужина за общим столом, двенадцатилетний мальчик, сын англичан, остановившихся в «Сосновой шишке», уговорил ее сыграть в шахматы. Сеньор сообщил ему, что Ли замечательно играет, и от ее имени бросил вызов: кулек конфет против банки маринованных вишен, которые Сеньору привезли из Орлеана. Ли проиграла, но на этот раз умышленно.

Сеньор, конечно, давно уже исчез в поисках развлечений. Ли взяла с собой лампу, но она ей не понадобилась — из щели в двери на булыжник двора лился свет.

В конюшне раздавались смех и громкие голоса. Там собралось несколько конюхов. Между стойлами, в самом центре конюшни, сидела чалая кобыла: как человек, разбросав передние ноги на глинобитном полу.

Ли остановилась в дверях, опуская лампу. Один из грумов что-то громко спросил, и кобыла энергично кивнула. Немногочисленная публика заревела от восторга, что слегка напугало лошадь. Прежде чем она поднялась, Сеньор прикоснулся к ее крестцу кончиком хлыста и тихо проговорил:

— Non, non, a bas, chérie!

Та опять села, с недовольным видом. Он потрепал ее за уши и угостил печеньем, называя нежными именами по-французски. Затем отступил назад.

— Avant!

Кобыла с усилием встала на ноги, вызвав новый взрыв восторга. Сеньор поднял голову и увидел Ли.

Он улыбнулся и подвел к ней кобылу. Слепая лошадь выставила вперед ногу и опустилась на одно колено в безукоризненном поклоне.

Конюхи захлопали в ладоши.

И, видя их восторженные лица, Ли внезапно поняла, что он, обучив слепую кобылу фокусам, подарил ей новую жизнь; придал ей ценность, в то время как недавно она представляла для всех лишь обузу. Кобыла встала, вытянув вперед морду, понюхала треуголку Сеньора, схватила ее длинными желтыми зубами и осторожно стянула с головы. Она трясла ею, поднимая вверх и опуская, а конюхи вопили от восхищения и чуть не плакали от смеха.

— Хорошо, — сказала она тихо.

Сеньор наклонил голову, энергично почесал уши кобылы, улыбнувшись Ли, а затем взял у кобылы шляпу, надел ее на голову и передал повод в руки одного из конюхов.

— Что это вас сюда так поздно привело? — спросил он. — Я думал, вы уже давно сладко спите.

— Я хотела подышать воздухом.

— Пойдемте со мной, — сказал он тихо. — Хочу вам кое-что показать.

Он пошел через неосвещенный двор. Она последовала за ним. В самом темном углу двора, у стены, он остановился и повернулся к ней. Ли невольно натолкнулась на него, и он обнял ее одной рукой, в то время как другая сомкнулась на мешочке с лекарствами.

Минуту она сопротивлялась, чисто из упрямства. Затем сдалась.

— Я промывала глаза лошади.

Он осторожно взял у нее из рук мешочек.

— Я знаю. — Его рука снова обняла ее. — Ma bonne fille, я знаю.

Ли учащенно задышала.

— Молчите! — резким шепотом сказала она. — Я не ваша дорогая девочка, уверяю вас.

— Добрая и нежная. — Губы его коснулись ее виска.

— Перестаньте, — сказала она, но голос ее предательски дрожал. Она чувствовала его тело рядом с собой. — Не сейчас.

Руки его сдавили ее плечи.

— Ли… — Он поцеловал уголки ее губ. — Сердце мое, прекрасная моя…

Губы его слились с ее губами. Необычайно сильное удовольствие поднялось откуда-то из глубины в ее душе. Она припала к нему, позволяя обнимать себя; позволила ему взять верх — с его горячностью, с его страстным желанием.

— Ты мне нужна. Я хочу тебя, — простонал он, не переставая целовать ее.

Страсть, и гнев, и боль взметнулись в ней, когда она вся трепетала в его объятиях.

— Уберите руки, — проговорила она сквозь зубы, — иначе я убью вас.

— Пистолеты на рассвете, месье? Когда ты купишь себе платье и положишь конец этому фарсу?

— Когда будет угодно мне. — Она выдернула руку.

Он не пытался ее остановить.

— Ли, — сказал он из темноты, — не уходи.

— Неужели вы не нашли себе сегодня другую, согласную провести с вами ночь? Что же, я полагаю, если вам нужно получить удовольствие, я…

— Не смей говорить так! — Он сделал несколько шагов, чтобы уйти, но вдруг вернулся. — Лекарства, — сказал он и сунул мешочек в руки. — Может, промывания и помогают.

— Может быть, — сказала она. — Но… это ерунда… по сравнению с тем, что сделали для нее вы. Научили ее этаким штукам. — Она коснулась ладонью его руки. — Спасибо за это.

Он стоял неподвижно, только силуэт его был виден на фоне освещенной гостиницы; дыхание на морозном воздухе окружало его ореолом.

— Вы меня с ума сведете! — сказал он и пошел прочь.

Они достигли побережья у Дюнкерка и продали там кобылу новому владельцу, пожилому лудильщику с веселыми глазами — хозяину пятнистой собаки; Эс-Ти мог смело надеяться, что лошадь будут ценить и кормить досыта за ее таланты.

Ли не так легко было расстаться с кобылой. После Руана она не пыталась вылечить глаза лошади и даже не подкармливала ее. Угощение — конфеты, яблоко, — получаемое лошадью просто так, только мешало дрессировке. Она прекратила это делать, не стала больше гладить лошадь и разговаривать с ней, даже смотреть в ее сторону. И тогда Эс-Ти захотел, чтобы все оставалось по-прежнему: пусть бы она продолжала нарушать строгие правила воспитания, бездумно балуя лошадь.

В то утро, когда он должен был передать кобылу лудильщику, Ли хмуро сказала, что у нее есть более важные дела. Она оставила Эс-Ти и лошадь у причала Дюнкерка. Ушла и не оглянулась.

Отведя лошадь в ее новую конюшню, Эс-Ти зашел в портовую лавку. Мимо проехала маленькая повозка, запряженная собакой. Ли не было видно. Он повернулся к прилавку и стал разглядывать медальон — серебряную вещицу — звезду тонкой работы. В центре ее находился крошечный страз. Эс-Ти вопросительно посмотрел на продавца.

— Сто пятьдесят, — сказал тот по-французски с фламандским акцентом.

— Дьявол! — Эс-Ти рассмеялся и уронил медальон на прилавок. — Пятьдесят. И мне нужна ленточка для него.

— Какого цвета? — спросил продавец, тут же переключаясь на английский. Он выдвинул ящик и вытащил целую радугу атласных лент. — Я не представляю, как можно продать такой медальон дешевле сотни. Серебро, понимаете? Regardez… какого цвета у нее глаза, месье?

Эс-Ти улыбнулся.

— Южное море. Небо на закате. Пятьдесят пять, mon ami. Я влюблен, но беден.

Продавец развел руками, держа ленточки всех оттенков сапфира.

— Ах, любовь! Я понимаю. Девяносто, и я даю вам ленточку в подарок.

У Эс-Ти оставалось сто двадцать ливров — пять английских гиней, включая деньги, вырученные за слепую кобылу. Но нужно было еще платить за постой, а потом за то, чтобы пересечь Ла-Манш, — для этого необходимо было подкупить кое-кого из контрабандистов, чтобы они молчали.

— Восемьдесят пять, месье, — предложил продавец. — Восемьдесят пять, ленточку всех цветов — под все ее красивые платья.

— Я не могу этого позволить. Дайте мне только бритву.

— Шестьдесят, милорд, — быстро сказал продавец. — Шестьдесят за медальон, бритву и сапфировую ленточку. Беспошлинно. Дюнкерк — свободный порт. Большего я не могу для вас сделать.

— La peste. — Он вздохнул. — Ладно, давайте.

— Ее голубые глаза будут сиять, как звезды, месье. Я вам обещаю.

— Certainement, — сказал Эс-Ти, Заплатил, взял расписку об освобождении от французских налогов, затолкал сверток в жилетный карман и вышел. Некоторое время он стоял и смотрел на воду, на лодки. В памяти всплыло, как плохо он себя чувствовал, пересекая пролив в предыдущий раз. Он вернулся в лавку и спросил, где найти аптекаря.

Ли встретила его через четверть часа, когда он выходил из лавки фармацевта. Он не мог понять, почему на улице не останавливаются прохожие и не смотрят на нее, раскрыв рты от удивления. Было совершенно очевидно, что это красивая молодая женщина, переодетая в мужской костюм. Она просила дать ей его шпагу, но он не разрешил. Пользоваться ею она не умела. Эс-Ти не хотел подвергать ее риску, делая легкой мишенью для нападения других.

— Что вы купили? — спросила она.

— Сушеные фиги.

— А, фиги. — Она пожала плечами, а потом даже наградила его слабой улыбкой. — Я боялась, что вы купите какое-нибудь лекарство у этого шарлатана.

— Шарлатана?

— Я заходила к нему, у меня закончился сушеный можжевельник. У него на наперстянке написано «магнезия», а его подорожник заплесневел. Такие, как он, могут дать больному вместо обычного ядовитый паслен… А фрукты у него вполне съедобны. Можно попробовать?

— Видите ли, это не совсем… фиги… совсем не фиги. Вы уверены, что он шарлатан?

— Вы все-таки купили лекарства, да?

— А вы купили юбку? — парировал он.

— Это к делу не относится. Что там у вас? Нельзя принимать лекарства, купленные здесь. Это небезопасно.

— Осторожно, Солнышко. А то я могу подумать, что тебе не все равно, как я себя чувствую.

— Я и ломовой лошади не дала бы его снадобья.

— Спасибо. А то у меня голова от восторга пошла кругом. — Он повернулся и пошел по улице к набережной. Ли не отставала от него.

— Зачем вам лекарства? Вам нужно было спросить меня.

— А где ваша новая одежда? Не вижу свертков ни платьев, ни шляп и шалей. Куртка уже протерлась до дыр, вы не находите?

Эс-Ти оставил ее кипеть от возмущения. Потом помахал рукой телеге молочника и дал крестьянину су, чтобы тот их вывез из города. Поездка прошла в обоюдном молчании.

В миле от Дюнкерка на дороге, ведущей вдоль берега, где белый песок сдувало с дюн и разносило бледным веером по обеим сторонам пути, он соскользнул с телеги. Ли тоже спрыгнула и пошла за ним, и они продолжали медленно двигаться дальше.

Когда они подошли к аккуратным домикам, расположенным чуть в стороне от дороги, навстречу им вылетел маленький мальчик в длинных полосатых чулках.

— Волк проснулся, месье! — Мальчик, пританцовывая, бежал перед ними спиной вперед, быстро говоря по-французски. — Он ждет вас! Мама дала мне для него баранью кость. Вы его выпустите побегать? Мне кажется, я ему нравлюсь, правда?

Эс-Ти притворился, что серьезно обдумывает ответ.

— Он лизнул тебя в лицо? Вот видишь. Он бы не лизнул тебя в лицо, если бы ты ему не понравился.

Ребенок залился радостным смехом.

— Но ведь он не лижет в лицо месье Ли.

Эс-Ти нагнулся и сказал громким шепотом:

— Это потому, что месье Ли беспрерывно хохочет!

Он взглянул на ее хмурое лицо при этих словах, но не мог быть уверен, что Ли поняла сказанное по-французски. Мальчишка расхохотался. Он посмотрел на нее широко раскрытыми глазами и взял Эс-Ти за руку.

— Я думаю, месье Ли злой, как волк, — простодушно признался он. — Мама говорит, что отец оставил вам важное сообщение. Он пришлет за вами лодку, когда прилив будет высоким. Вы должны ждать с вещами в бухте, за последней плотиной. Я должен вам показать.

— А когда прилив?

— Сегодня, как стемнеет. Мама говорит, вы должны сначала поесть. Она готовит жаркое из свиных ушей и баранины Специально для вас. А еще завернула окорок и испекла булочки с изюмом в дорогу. Вы думаете, волку понравятся булочки с изюмом?

— Ему гораздо больше понравится великолепная колбаса, которую делает твоя мать.

— Я скажу ей, — воскликнул мальчик.

— Я не сомневаюсь, вы найдете целый фунт колбасы на вашей подушке, — пробормотала Ли по-английски.

— Ревнуете?

— Мне неприятно, что пока ее бедный доверчивый муж занимается своим ремеслом, у него здесь рога отрастают.

— Может, ему не нужно быть таким доверчивым?

— И вы не испытываете угрызений совести?

— Из-за чего? Из-за того, что поцеловал руку милой женщине за ее доброту к нам? Это все, что я сделал, уверяю вас.

— Она уже наполовину в вас влюбилась. Хорошо еще, что ветер переменился. Мы провели здесь всего два дня. Я просто с ужасом думаю, что было бы, если бы мы задержались на неделю.

— Я не знал, что вы придаете такую силу моему обаянию.

— Ну, у меня нет сомнений. Вы разбили немало сердец по дороге из Прованса сюда.

— Но ваше сердце, видимо, тронуть мне не удастся. И что мне еще остается, кроме как иногда поухаживать за какой-нибудь девушкой?

Она взглянула ему в глаза.

— Не думаю, раз вы оставались с каждой из них на всю ночь.

— Вот оно что. Неужели вы думаете, что со мной можно свысока говорить на эти темы?

— Вы знаете мою точку зрения. Я в вашем распоряжении, если вы хотите получить удовлетворение. Вам не надо кружить головы всем этим девушкам только затем, чтобы доказать, как вы можете своего добиваться.

— Я не пытаюсь ничего доказать. Какое ваше дело, где я сплю?

— Я считаю, что отвечаю за вас!

— Прошу прощения, мадемуазель. Но я взрослый мужчина, и мне не нужно, чтобы какая-то нахальная девчонка заявляла, что отвечает за меня.

— Разве? А кто будет в ответе за эту глупую женщину, когда муж вышвырнет ее за то, что она спала с другим? Это же семья! Священная ценность. А вы играете легкомысленно с этим. Даже не скрываясь! Я полагаю, в гостинице или на постоялом дворе никто и внимания на это не обращал, поэтому и я молчала все вечера после Обена. Но в семейном доме, как этот, когда вы говорите, что пойдете прогуляться после ужина, а возвращаетесь на рассвете, — это все замечают, уверяю вас, все!

— Вот как? И кто именно это замечает? Мальчик? Он уже спит. Ее муж? Так мы его еще не видали. Он слишком увлечен ловлей рыбы, чтобы уделять внимание своей бедной супруге. И только вы все замечаете! Драгоценные семейные отношения, как бы не так! Я преклоняюсь перед вашим богатым опытом. Итак, какое будет мне наказание? Еще шесть недель плохого настроения и холодных отношений? И это вам угодно называть «быть к моим услугам»?

— Мне просто жалко эту женщину. Ей одиноко. Она слаба. Почему же вы должны пользоваться этим?

— Я заставил ее смеяться, поцеловал ей руку у кухонного очага. Вот и все. Что же до тех долгих часов, которые я проводил в бесстыдном распутстве, так я проводил их с Немо, а не с женщиной! Я беру Немо и веду его бегать, пока есть такая возможность. Ночью меньше риска, что его пристрелит какой-нибудь усердный деревенский рыцарь. Не хочу отправлять его обратно в эту проклятую клетку. Неужели вы на самом деле думали, что я спал весь день в открытом экипаже, потому что каждую ночь предавался разгулу до изнеможения? Хотя переспать с ней — не такая уж плохая штука. В ней течет теплая кровь, а не ледяная вода, чего о вас сказать не могу.

Щеки Ли теперь запылали. Она облизнула пересохшие губы.

— Прошу вашего прощения. Я ошибалась.

Его неровное дыхание в холодном воздухе изморосью оседало у рта. Ли быстро уходила от него. Когда она была уже у ворот дома, он окликнул ее.

Эс-Ти пошел за ней, но, когда вошел во двор, она уже скрылась в доме. Навстречу выбежал мальчик, прося позволения поиграть с Немо и угостить горстью копченой рыбы.

Эс-Ти смотрел мимо него на дом. Он просто безмозглый болван — ведь он прекрасно знал, почему у нее не осталось душевного тепла. Эс-Ти стоял, беззвучно ругая себя, а потом пошел за мальчиком в сарай.

 

Глава 10

Эс-Ти думал, готов ли он пересечь Ла-Манш? Наверное, нет! Все эти недели невыносимой тряски в открытом экипаже, когда он мог сосредоточить внимание на неподвижном ландшафте, ничто по сравнению с адской мукой корабельной койки в неспокойном море.

Он пожалел, что не принял порошок, купленный у шарлатана-аптекаря. Когда Эс-Ти открывал глаза, все качалось и падало перед ним; он чувствовал каждое движение корабля. Его внутренности словно прилипли к горлу. Казалось, чья-то огромная рука душит его, подбрасывает и сжимает с неумолимой силой.

Вдруг чья-то нежная ладонь коснулась его щеки и виска. Свежий приятный аромат отогнал неприятные запахи.

— Вы взволнованно дышите, — сказала Ли. Опираясь на переборку, она обтерла ему лицо душистой водой. — Попытайтесь успокоиться.

Он так сильно схватил ее за руку, что ей стало больно.

— Спокойнее, — приговаривала она. — Спокойнее.

Ли с большим трудом приготовила отвар папоротника на палубе в чугунке. Но он не мог удержать ни одного глотка.

Капитан маленького суденышка, занимавшегося контрабандой, вошел внутрь и заглянул через ее плечо в койку.

— Разрази меня гром. Я повидал, как людей разбирало от рома, но чтобы так — не приходилось. Наверное, это не просто морская болезнь.

Ли погладила рукой его влажный лоб.

— Не пытайтесь говорить. Закройте глаза, вам нельзя говорить.

Он издал звук, похожий на сдавленное всхлипывание, которое заглушило судорожное свистящее дыхание. Ли вспомнила ту толпу пассажиров, страдавших от морской болезни, когда в первый раз ехала через Ла-Манш во Францию. Но Сеньор оказался намного в более тяжелом состоянии. На палубе корабля он перенес еще один тяжкий приступ. Ли помогла ему перебраться в каюту.

— Я не понимаю, почему он так тяжело переносит качку, — проговорила она, гладя его лоб. — Не понимаю, что это за болезнь. Конечно, все зависит от выносливости…

Капитан возразил:

— Это красиво звучит — про выносливость. Вы образованный молодой джентльмен, да? — Он поглядел на руку Ли и затем улыбнулся: — Вы его «приятельница»?

Ли перестала гладить лоб Сеньора. Тот перевернулся на бок с тяжелым стоном.

— Живи и давай жить другим — так я считаю! Может быть, мне и самому понравился бы симпатичный мальчишка! — Капитан поднял локон, упавший ей на ухо.

Ли дотронулась до рукоятки кинжала, спрятанного под курткой. Но не успела его достать, как Сеньор сделал резкое неожиданное движение, и капитан был крепко схвачен за полы куртки.

Он так сильно тряс капитана за лацканы жилета, что пуговицы полетели на пол.

— Успокойтесь, — произнес капитан, — вы больны.

— Но я не мертв, — прохрипел Сеньор.

Капитан с улыбкой освободился от его хватки.

— А вообще-то у меня все равно нет времени на всякие пустяки. Уже показался Клифф-Энд. Я больше к вам не ходок. Вы — дружки, и ступайте на берег вместе со своим цирковым зверем как можно быстрее.

Когда они наконец сошли на берег, Эс-Ти упал на колени и наклонился к земле. Он слышал голоса вокруг себя: тихие перекликания контрабандистов, объяснения Ли относительно Немо и их багажа; слышал, как волны бьются о галечный берег. Кто-то бросил рядом с ним два меча.

Ему хотелось одного: оставаться как можно дольше недвижным. Как чудесно ощущать землю! Земля его спасла.

Над головой зазвучал тихий голос:

— Монсеньор, говорят, здесь есть телега. С нашим багажом мы сможем доехать до города.

— Город. Что за город?

— Город Рай. Мы высадились неподалеку от Рая.

— Дай мне поспать, — пробормотал он.

— Они уедут без нас, монсеньор. Они не станут терять время из-за нас…

— Солнышко, я не могу… не могу поехать на этой тележке.

С трудом до него доходило, что он сказал что-то не то. Сейчас Ли оставит его: она ведь не хотела, чтобы он с ней ехал, а двинуться с места у него не было сил. Она просто оставит его — бессильного дурака, лежащего лицом на земле и неспособного даже подняться.

Он попал в ловушку здесь, в Англии. Ничто не заставит его вновь ступить на борт корабля. Ничто. Но сначала он окажется в Тайберне.

— Черт побери, — сказала она тихо. — Я не хочу ждать.

Вокруг него раздавался шум, но он не мог сосредоточиться на этом. Слышал, как хрустела галька под башмаками контрабандистов, фырканье коней, чувствовал дуновение морского бриза. Очнувшись однажды, он услышал звуки где-то вдали, когда он очнулся во второй раз — все смолкло. Только мелкие волны бились о береговые камни.

На горизонте, как одинокий фонарь, горела звезда. Он сощурился, пытаясь что-нибудь разглядеть, но сон овладел им, и он провалился куда-то в бездонную пропасть.

Когда он открыл глаза, солнце еще только вставало, было почти темно, но он сумел рассмотреть очертания клетки Немо. Волк стоял внутри и глядел на него.

Значит, она оставила и его, и Немо, что было неудивительно. Волк, красная цена которому несколько крон, может в лучшем случае пригодиться бродячей ярмарке.

С трудом поднял голову. Сосредоточился на дальней скале, приподнялся на руках и сел на камни.

Немо завыл.

— Успокойся, — пробормотал Эс-Ти. — Не рычи.

Он не ощутил никаких следов болезни. После столь страшного путешествия через Ла-Манш голова его осталась ясной. Поднялся на ноги — обычно это приводило к головокружению. На этот раз все было в порядке. В сравнении с тем ужасом, что он пережил, мир вдруг предстал блаженно неподвижным.

Утренняя прохлада пробирала. Издали донесся нарастающий шум прибоя. Он огляделся в поисках плаща — и увидел Ли.

Она наблюдала за ним — колени подтянуты к подбородку, подбородок на скрещенных руках. Шляпа лежала рядом на камнях. Она не улыбнулась, не сказала «доброе утро».

— Что дальше? — спросила она.

Ее темные волосы разметались по плечам. Свет зари смягчал резкие очертания и окрашивал лицо в розовато-кремовые тона.

— Ты ждала меня?

Она перевела взгляд на море и ничего не ответила. Потом пожала плечами.

— У вас есть деньги?

Он сделал вид, что не расслышал. Ему вспомнилось, как посреди движущегося кошмара на борту корабля он слышал успокоительно-мягкий голос и ощущал нежные, душистые прикосновения.

Она поднялась и направилась к нему:

— Что мы теперь будем делать?

Он убежденно сказал:

— Отправимся в путь. Найдем транспорт. Доедем до Лондона.

Брови ее взметнулись.

— В Лондон!

Эс-Ти подошел к клетке и открыл замок. Волк выскочил наружу, радостно приветствуя его, затем подбежал к подножию скалы обследовать новую территорию.

— Это слишком опасно. Что, если вас узнают?

— Вряд ли кто-нибудь донесет на меня за каких-то три фунта. Это меня не волнует, миледи. Думаю, что вскоре прослыву богатым чудаком, путешествующим в свое удовольствие. — Он оглядел море и небо. — Хочу посмотреть на птиц.

— А как же Немо?

— Немо? — Он взял в руки воображаемый лорнет и поглядел на Ли сквозь воображаемые стекла: — Вы имеете в виду этого живописного зверя? Вы разве не знаете, цари охотятся с ними. — Он свистнул, и Немо подбежал к нему, игриво прильнул к ногам. Эс-Ти вытащил из-за воображаемого манжета носовой платок и затейливо высморкался. — Может быть, хотите его погладить? Он вполне безобиден. Если ты можешь изображать мужчину, то я, наверное, сойду за чудака.

— А кем же мне еще прикажете быть? Вашим «приятелем»?

— Ты знаешь, Солнышко, что это такое?

— Не такая уж я глупышка. Капитан понял, что я ваша любовница.

— Это не совсем так.

Ладно, если она не догадывалась об извращенных отношениях, то он и не собирался вести разговор на эту тему. В этой мужской одежде она выглядела такой юной, непорочной и доверчивой.

— Как вы себя чувствуете? — неожиданно спросила она. — Лучше, чем в море?

— О да! Спасибо. Намного лучше! Наверное, никогда в жизни больше не осмелюсь пуститься в плавание.

— Если бы я знала, то позаботилась бы, чтобы вы приняли порошок заранее.

Эс-Ти позвал волка и присел на одно колено, чтобы погладить его. Она бы приготовила порошок! Достаточно он напринимал разных капель, порошков, пилюль, чтобы полагаться на них! Если что-то действительно необходимо ему, так это приворотное зелье, способное превратить лед в знойную страсть.

И ему чудилось, что зелье это под рукой. Не раз он замечал, какими глазами она смотрит на него.

— Порошки не помогают.

— Вы уверены?

— Ты думаешь, я не пробовал их? Не советовался с сотней врачей? Они не знают, что со мной. Половина из них вообще не слышала о чем-то подобном, тогда как другие пытались напоить меня каким-то смоляным отваром. Но ничто не помогло. Болезнь длится уже три года.

— Три года!

— Да, мне то лучше, то хуже. Иногда я чувствую себя почти хорошо — как сейчас, например… это когда я соблюдаю осторожность. Но иногда — делаю резкое движение, и все вокруг начинает кружиться. Тогда я падаю. Как ты уже заметила.

— И поэтому вы сбежали, да? — спросила она медленно.

Он горько рассмеялся.

— Как это с вами случилось? — спросила она.

— Я ничего не знаю об этой болезни. Это случилось в пещере. Я оказался там, когда за мной гнались стражники мисс Элизабет. Они взорвали динамит у входа в пещеру и убили мою лошадь. Меня не задело. Только звук, от которого стало невыносимо больно голове. Из ушей потекла кровь. Иногда мне больно двигаться и вообще шевелиться. Можно вылечить это? Можно ли каким-либо порошком вернуть мне слух? Ведь я не слышу правым ухом. Вы еще этого не поняли. Это подлинный ад, — пробормотал он, теребя густую волчью шерсть между пальцами.

— Вы мне этого не говорили! Почему вы мне этого не сказали? Как вы собираетесь так жить дальше? Вы мне ничем не сумеете помочь! — Она выбросила вперед руку. — Зачем вы вообще пришли? Убирайтесь вон!

Эс-Ти поднялся на ноги. Спина его была совершенно прямой.

— Вы не хотите больше иметь со мной дела? — Он бросил шпагу ей под ноги. — Отлично. Кажется, вы еще в Провансе просили меня разрешить вам нести оружие. Вот оно!

Она поглядела на шпагу, потом подняла глаза.

— Я оставляю ее вам, — произнес он резко. — Поглядим, сумеете ли вы с этим оружием справиться!

Только одно мгновение Ли колебалась. Затем опустилась на колени и вынула ее из ножен. Она смогла удержать шпагу на весу только двумя руками.

— Отлично! — воскликнул он. — Полуночный Принц!

— Это не так тяжело, как я думала.

— Думаете, сумеете убить человека?

Она холодно встретила его взгляд.

— Если это будет тот человек, которого я хочу убить, то смогу это сделать.

Эс-Ти вытащил свою вторую шпагу, одним движением выбил оружие у нее из рук и уперся острием в толстый шарф, которым было замотано ее горло.

— Нет, — сказал он. — Если этот человек будет вооружен, вы не сумеете убить его.

Она отступила на шаг ради предосторожности.

Эс-Ти убрал шпагу в ножны и заметил:

— Я наполовину глух, мадемуазель, но не хром.

Морские птицы кружились над ними с криками. Ли крепко сжала кулаки.

— Приношу свои извинения. Опять неверно вас оценила.

Эс-Ти повернулся к ней спиной. Зачем он позволил себе так разволноваться? Это опасно. К счастью, Эс-Ти сохранил душевное равновесие. Что могло бы случиться, потеряй он контроль над собой!

Но он его не потерял!

Эс-Ти замер, боясь пошевелиться. Его неожиданная атака, резкий выпад вперед — они должны были его подкосить. В течение трех лет, как бы хорошо он себя ни чувствовал, любое резкое движение вызывало сильнейшее головокружение.

Не доверяя себе, он вытащил шпагу, медленно поднял ее перед собой и, твердо держа на уровне плеча, стал ожидать привычного приступа головокружения.

Головокружения не было!

Впервые за три года он мог свободно двигаться в устойчивом пространстве!

— О, Боже мой, я не верю!

Эс-Ти повернулся кругом, став лицом к скале. Ничего не случилось. Горизонт остался на месте. Небо не опрокинулось.

Блаженная улыбка растянула его лицо. С него спали путы, о которых он не догадывался. Как внезапно проходит головная боль, так и он исцелился в один прекрасный миг, не предполагая, что можно когда-нибудь распрощаться с ощущением неустойчивости мира. Когда именно произошло это чудо? Просто он вновь оказался в согласии со всем, что его окружало.

Может быть — благодаря кораблю? Может быть, прав тот лекарь, что ему поможет совершенно невыносимая встряска?

А если все вернется? Он застыл в ужасе и стал ждать признаков надвигающегося хаоса.

Но его ноги твердо попирали землю.

Он хотел побежать, пройтись в танце. Вместо этого неожиданно повернулся к Ли:

— Я в вашем распоряжении, мадемуазель. Я прошу вас, не отсылайте меня прочь, пока я могу служить вам.

— Не задавайтесь, пожалуйста. Я не в силах сделать это, даже если и захочу.

Теперь он ей поможет — и завоюет ее. Теперь он не жалкий спотыкающийся шут. Он сможет ездить верхом, может держать в руках шпагу, сможет делать все, как раньше!

А что, если болезнь возвратится?

Только не это!

Он смотрел на Ли, не желая выдать своих чувств.

— Я уйду, если это именно то, чего вы хотите.

Ее брови взметнулись над обиженными глазами. Она повернулась и пошла к скале.

— Вы же явились ко мне за помощью! — крикнул он ей вслед.

Она повернулась:

— Я открыла бутылку и выпустила джинна наружу. Кто знает, что вам теперь делать?

— Кто знает, что мне делать? Это зависит от того, что скажешь ты!

Ли шла следом за ними двоими, придерживая шляпу, чтобы не сдуло ветром, наблюдая, как Сеньор вставал на колени распутать поводок Немо. Он наконец подчинился неизбежному — согласился с тем, что волк будет в большей безопасности днем, если держать его на привязи. Эс-Ти привязывал к ошейнику веревку не менее десяти футов длины. Волк не противился, но постоянно запутывался в кустарнике.

Когда Ли смотрела на Сеньора, то сразу представляла его со шпагой в руке. Вспоминала, как со свистом он рассекал утренний воздух, раскручивая ее над головой. Этот образ, запечатленный где-то в глубине сознания, как яркая вспышка, освещал все.

Бесконечное терпение Эс-Ти со зверем заставляло ее чувствовать себя несчастной, заброшенной. Ей хотелось крикнуть ему, что, кроме волка, есть еще кто-то рядом с ним.

Немо — неотделимый от Сеньора — ее по-прежнему не признавал.

Сеньор решил идти к городу Рай. Ли не беспокоилась, каким именно путем. Рассматривая бесконечные меловые холмы и долины, она страшно жалела, что идет не одна.

Не для этого приехала она сюда из Франции, чтобы оказаться в компании со странствующим Робин Гудом, столь же диким, как и его волк. С ним тяжело — с его нелепым романтизмом и способностью увязываться за любым существом в юбке. А теперь в нем появилась улыбка сатира, скрывавшая какую-то загадку. Руки ее все еще вздрагивали при воспоминании, как легко он выбил у нее из рук шпагу.

Это было так неожиданно!

Держа шпагу в руке, она почувствовала себя сильной, способной без колебаний убить Чилтона. И вот в руках у нее — оружие! Шпага, чтобы отомстить негодяю.

Но он отнял у нее надежду.

В жизни бывают унизительные минуты, которые долго не забываешь.

Теперь Ли ощутила страх и беспомощность. Она не боялась смерти, но ей была невыносима мысль о возможном провале.

Во Франции ее не покидала мысль оставить Сеньора. Она слишком много думала о нем; становилась невольной свидетельницей его маленьких приключений.

А как он на нее посмотрел!

Иногда Ли даже сомневалась, в своем ли он уме? Думала, что в конце концов он ее бросит, повернет назад задолго до того, как они достигнут Ла-Манша. Ему предстояло сделать выбор между жизнью и смертью. Риск возрастал по мере приближения к Англии.

Покорно ожидая его на берегу, Ли не сомневалась, что, придя в себя, он ее тотчас покинет.

И надо же чувствам так захватить ее! Какое-то сумасшествие: он втянул ее в эту историю! Она не собиралась быть при нем сиделкой. Но он заставил ее предложить ему свою помощь во время приступа, готовить отвар из корня папоротника, рассуждать о достоинствах слепой. Мысль о кобыле вновь обожгла ее, напомнив о пережитом. Он же, как нарочно, все делал, чтобы раздражать ее: сто раз останавливался, распутывал веревку Немо.

— У нас больше нет денег? — спросила она.

— Две гинеи.

Его спокойный ответ еще больше ухудшил ее настроение.

— Да мы просто набобы!

Он пожал плечами и сломал ветку, следуя за Немо. Он не клюнул на ее приманку. Тогда она продолжила:

— Думаю, следует остановить первого же возника.

— О да! — воскликнул он. — Я уже заприметил одну повозку, которую мы повстречали милю назад.

— Это вы помогли ему выбраться из грязи?!

Он бросил на нее неласковый взгляд из-под лохматых золотистых бровей. Немо потянул его вперед, к какой-то пещере. Ли почувствовала себя лучше — хладнокровнее и увереннее, — удовлетворенная, что между ней и ими двумя возникла стена взаимного отчуждения.

Она последовала за ними по склону холма, идя по траве между колеями, оставленными колесами. Внизу лежали болота и городок Рай — древнее нагромождение серых стен и залатанных крыш. За ними открывался вид на пустыри.

У подножия холма медленно текла река, берега ее поросли густой травой. Перед каменным мостом дорога становилась шире. Мост оказался перегороженным из-за ремонтных дорог. На противоположном берегу под огромным деревом стоял паром. Паромщик взялся за канат — и паром стал приближаться. Когда он достиг берега и путники вспрыгнули на настил, Немо стал жаться к ногам хозяина. Паромщик недовольно поглядел на волка:

— Не укусит?

— Нет, конечно, — ответил Сеньор. — Только по приказу.

— Похож на волка.

— Довольно страшен на вид, а?

— Угу, — ответил паромщик, передавая ему шест, а сам взялся за канат.

Когда они приплыли, Ли, сойдя на берег, перепрыгнула через лужу и обернулась. Сеньор передавал одну из двух гиней в руки паромщика.

— Боже мой, — воскликнула она, — вы…

— Да-да, иду. Возьмите, пожалуйста, вещи. — Он протянул ей сумку, но паромщик опередил его.

— Разрешите мне, милорд. Осторожно, здесь грязно. — Он перепрыгнул На сухое место и бесцеремонно всучил сумку в руки Ли. — Минутку, сэр, вот моя рука. Здесь грязь.

Немо шел следом за Ли, натягивая веревку. Сеньор повернулся к паромщику и представился:

— Мейтланд. Эс-Ти Мейтланд.

— Хорошо, милорд, я обязательно запомню. Благослови вас Господь.

Сеньор взял у нее из рук сумку и забросил ее на плечо. Паромщик смотрел им вслед, не переставая благодарно кланяться.

— Вы сошли с ума! — прошептала она. — Вы дали ему гинею. Вы сказали ему свое имя.

— Ничего страшного в этом имени нет.

— Но зачем вы дали ему гинею? У нас едва хватит денег поесть!

— Мы, возможно, снова будем здесь проходить.

— Это чудесно, но меня интересует, как мы собираемся двигаться дальше.

Он лишь улыбнулся своей спокойной улыбкой и пошел вперед. Ни малейшей неуверенности в движении, ни малейшего колебания. Он стал грубее… отдаленнее… У нее на глазах он изменился. Она переставала его понимать.

 

Глава 11

На старинной боковой улочке городка Рай, обнесенного крепостной стеной, с дорогами, посыпанными галькой, стоял деревянный трактир на каменном фундаменте. Над входом висело изображение русалки. Сеньор оставил Немо у двери, взбежал вверх по ступенькам и вошел вовнутрь. Там он бросил багаж и седло посреди зала и велел слуге позвать хозяина.

Слуга остановился, внимательно посмотрел ему в лицо и засиял.

— Мистер Мейтланд! Как давно мы не имели чести вас видеть!

Появился и владелец трактира. В трактире «Русалка» не боялись гостей с опасной репутацией. Мистеру Мейтланду оказали самый дружеский прием. Владелец трактира, мельком взглянув на Немо, не выразил ни малейшего возмущения по поводу его присутствия в своем заведении. Он повел гостей по запутанным коридорам в королевский зал. Светильник с четырьмя фонарями висел под потолком довольно небольшой комнаты, хранившей в себе дух старых времен. Пахло пчелиным воском, чем-то несвежим, в камине лежали дрова. Немо вскочил на постель и разлегся. Сеньор сделал легкое движение рукой, и волк послушно спрыгнул с кровати.

— Предупрежу служанок, — произнес владелец трактира. — Не хочу, чтобы они думали, что волк сам забрался сюда.

Сеньор повернулся к хозяину. Ли залюбовалась им: лучи заходящего солнца оттеняли изгиб его бровей, подчеркивали мужественность его необычной внешности. Он был похож на разбойника.

— Я купил его для устрашения, но он оказался мягкосердечным. Я за него заплатил звонкой монетой. Хотел сделать из него дьявола. А что получилось? Сумеет ли он передать потомству свои желтые глаза?

Владелец задумался.

— Может, скрестить его с ирландскими волкодавами?

— Неплохая идея. Вы не против, чтобы он остался здесь?

— Вовсе нет, сэр. Мы не против, чтобы собаки находились вместе со своими владельцами. Если вы, конечно, можете поручиться, что пес безобидный. Ваш слуга останется внизу?

— Мой слуга? Неужели никто не видит, что это моя жена! Я приехал на этот раз стреноженным.

Владелец изумился. Его бросило в краску, когда он перевел взгляд на Ли.

— Бессовестная скотина! — выкрикнула Ли.

Эс-Ти сделал вид, что задумчиво рассматривает носки сапог.

— Мы поженились всего неделю назад. Она все еще называет меня мистер Мейтланд.

— Жаба!

— Да, иногда она называет меня Жабкой. Она очаровательна.

Владелец трактира заулыбался.

Сеньор подмигнул ему.

— Мы поспорили. Моя жена утверждает, что пройдет весь путь до Гастингса пешком. Это первое наше совместное путешествие. Мы совершаем его, чтобы полюбоваться прибрежными птицами.

— Значит, пешее путешествие, — произнес владелец трактира. — Вы очень отважны, мэм.

— Храбра, как тысяча чертей. — Сеньор бросил шляпу на кровать. — Видели бы вы, как моя жена управляется со шпагой.

— В самом деле, сэр? Примите, пожалуйста, мои искренние поздравления, мистер Мейтланд, и наилучшие пожелания вашей супруге. Что еще вам может понадобиться?

— В сумке — одежда, которую надо прогладить. Хотелось помыться с дороги и поесть. Может быть, холодное мясо. И бутылочку арманьяка. Если, конечно, у вас он хороший.

Владелец кивнул головой и подхватил сумку.

— Да, мне еще нужно с дороги почистить куртку. У вас есть ведь знакомый портной? Спросите готовую для меня одежду — лучше всего из бархата. Уверен, леди ужасно устала с дороги. Но вскоре мы выйдем прогуляться по Раю.

Владелец трактира взял сумку, куртку и удалился. Ли взволнованно смотрела на Сеньора и думала о последней оставшейся гинее и обо всех сделанных им заказах.

Он расстегнул жилет. Из внутреннего кармана выпал небольшой пакетик. Он улыбнулся, поднимая его.

— У меня никогда не было жены.

— У вас и сейчас ее нет, — сказала Ли.

В комнате стало темнее, но меркнущие солнечные лучи все еще золотили его густые длинные ресницы. Ему очень шла светлая рубашка с длинными рукавами.

Он открыл пакетик, выложил его содержимое на ладонь:

— Не окажете ли вы мне такую честь — принять это от меня и надеть вечером?

Она увидела медальон и серебряную цепочку.

— Что это?

— Нечто, что я хочу вам подарить, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Это ваше?

— Я не украл, если вы это имели в виду.

Она еще раз взглянула на сделанный со вкусом медальон. Такой подарок для нее мог бы выбрать отец. В груди у нее защемило.

— Я купил это для тебя в Дюнкерке.

— В Дюнкерке! Все это романтическая чушь! И сколько ты заплатил?

— Это не имеет никакого значения!

— У нас всего одна гинея! Одна-единственная, а ты покупаешь какие-то дурацкие украшения в Дюнкерке. Они стоят фунта три, но я не дам за них и пенни!

Он сел на кровать, пристально глядя на Ли. Его зеленые глаза блестели под демоническими золотыми бровями.

— Ты собираешься ограбить карету? — спросила она. — Мы только-только благополучно выбрались из трудностей, а ты собираешься опять рисковать.

— Какого черта мне это делать?

Она оглядела комнату:

— Может быть, для того, чтобы расплатиться за эту комнату?

— Нет, ты меня разочаровываешь. Где твоя практичность? Если я даже и раздобуду карету — что мне с ней делать без лошади? Сбыть драгоценности я здесь не смогу. Так что грабить кареты здесь — неразумно. Лучше уж отправиться прямо в банк.

— Банк!

— Ну, в конце концов, что тут особенного? Это самое прибыльное дельце. Это очень просто — войти в банк и назвать клерку необходимую тебе сумму — и он весь к твоим услугам.

— Ты собираешься ограбить банк? — воскликнула она.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказал он, глядя на балдахин. — Я уверен, что у меня здесь не меньше тысячи фунтов. Я никогда не позволял, чтобы на счету у меня оставалось меньше девятисот фунтов.

Немо вытянулся на деревянном полу и положил голову на лапы с легким вздохом. Ли недоверчиво вглядывалась в тот угол, где развалился на кровати Сеньор.

— Ты хочешь сказать, что у тебя есть деньги на счету в банке Рая?

— Да.

Она облизнула губы.

— И тебе не придется грабить банк, чтобы заплатить за все это?

— Нет!

— Будь ты проклят! — Она подошла к окну и, распахнув его, стала смотреть во двор, где находились конюшни.

— Прости меня, пожалуйста. Я не знал, что это так тебя огорчит.

— Дело не в этом, — вымолвила она. — Поверь, дело не в этом.

Повисла тишина.

— Неужели ты беспокоилась о моей шее? — спросил он тихо.

Она отвернулась от окна, не обращая на него внимания.

— У нас должен быть план, не так ли? Ты все продумала. Почему мы здесь? Если у тебя есть план, я должен его знать. Он помолчал и сказал: — Закрой окно.

Она зло взглянула на него, но подчинилась.

— Подойди сюда.

Глубоко вздохнув, она села на край постели так, чтобы ему не пришлось повышать голос.

Он поднял руку, и серебряная цепочка свесилась с его ладони.

— Уже шесть недель я хочу тебя. Я знаю все твои движения, знаю, какую тень ты отбрасываешь в разное время суток, я знаю линию твоей шеи, овала лица, форму уха и какая ты под этим чертовым жилетом!

— А какое все это имеет отношение к нашему плану?

— Никакого. Совершенно никакого. Я умираю. Прямо здесь. Ты убиваешь меня.

— Я не виновата.

Он закрыл глаза. Неожиданно она поняла, что все его тело напряжено. Дышал он глубоко и прерывисто.

— Скажи мне, мое сердце, я еще что-то тебе должен?

— Это все, что ты хочешь узнать? — Она отпрянула назад и так сжала руку, что ногти вонзились в ладонь. Сейчас она не знала, как себя вести.

Молчание затянулось. Он что-то невнятно произнес, глядя на серебряный медальон.

— Я думала, ты выше этого. Ты едва дотронулся до меня со дня нашей первой встречи.

— Да. Когда есть долги, надо быть щепетильным.

Она никогда не согласится вступать в осложненные ревностью отношения. Его мир перенасыщен страстями. Он просто сумасшедший. Поглощен только собой. Она могла вообразить его в обществе своих сестер. Он весело бы откликался на шутки Эмилии, даже если бы они были не слишком удачными. Он бы развлекал Анну. Он бы… Нет, это все, увы, невозможно… Иногда ей казалось, что она слышит сестер, их голоса, иногда видит их.

Все-все это в таком далеком прошлом, словно его никогда и не было. В настоящем же была незнакомая комната и этот бродяга. Красивый. Нелепый. С мощным, как у волка, торсом. Ее давно уже приводила в смущение его неожиданная улыбка.

— Я не стану спорить, — сказала Ли. Голос ее звучал теперь чисто и ломко. — Мне не нужно ничего из того, что ты называешь любовью. То, что ты хочешь, — твое собственное дело.

— Разве я говорил что-нибудь о любви? Мне казалось, я говорил о долгах. Моя кровать. Моя еда. Мои деньги. С самой Ла-Пэр. Но что из этого? Ведь все это — лишь наше продвижение к цели. — Он обхватил ее запястье пальцами, медленно привлекая к себе. На губах его появилась сардоническая улыбка. — Ты мне заплатишь?

Она глубоко вздохнула, застигнутая врасплох. Неужели он думает, что на сей раз она вновь ускользнет от него? Она глядела на него — на его губы, глаза, затененные ресницами.

Пусть так. Пусть он поверит, что может взять верх над ней.

Его рука скользнула вверх по пуговицам ее жилета и стала одну за другой расстегивать.

— Ты слишком вяла для гулящей девки. Разве ты не знаешь, что надо делать?

Она почувствовала, как румянец жжет ее щеки. Нет-нет, только не показать ему своего смятения.

— Я это покупаю, но не должен же я проделывать всю работу один.

— А вдруг войдут слуги?

— Думаешь, мы их смутим? — пробормотал он. — Они не задержатся.

Ей вдруг представились неприличные сценки из маленькой книги маркиза.

Пусть он думает, что может ее таким образом подчинить.

Она повернула голову и провела губами по его руке. Нежно прикусила кончики его пальцев и вскочила:

— Мне надо нагреть воды для вашего купания, монсеньор.

Эс-Ти лежал в постели, а девушка тем временем нагревала воду в чугунной ванне. Портной Рая не замедлил оказать свои услуги, и новые одежды Эс-Ти уже лежали на столе: бронзового цвета бархатный камзол с зеленой шнуровкой; атласные жилеты, украшенные золотом и серебром; штаны для верховой езды; льняные рубашки с кружевами на обшлагах.

Эс-Ти привстал и протянул руку к тарелке с холодным мясом; он съел хлеб с куском говядины, другой кусок бросил Немо.

Все это время он наблюдал за Ли, как охотник из засады.

Волосы ее, собранные в хвост на затылке, открывали нежный овал. Она легко двигалась по комнате, собирая полотенца, отыскивая мыло, прислушиваясь к трескотне огня в закутке, где помещалась чугунная ванна.

Как привлекательно выглядела Ли в этих тяжелых башмаках и старых бриджах! Он тихо сходил с ума от умиления, от забытого восторга перед всей этой бездной женственности, которую не могла скрыть даже грубая нелепая одежда.

Он хотел заставить ее любить, увидеть ее стыд…

Он отхлебнул бренди, ощутив, как тепло разлилось в груди. Руки слегка дрожали. Спиртное не притупило в нем остроты чувств.

Она вышла из закутка, где подогревалась вода.

— Месье? — Ли подошла и встала рядом с кроватью. — Милорд желает, чтобы я его раздела?

Он видел, что она насмехается над ним, называя его столь почтительно. Она опустила глаза, ее темные ресницы отбрасывали тень на щеки, и именно этой покорностью она воспламеняла его еще больше.

— Да, — произнес он хрипло, поддаваясь этому заманчивому предложению.

Тысячи раз его раздевали и одевали слуги, когда он жил богато. Он был джентльменом. Когда заводились деньги, у него появлялся камердинер. Но никогда никто не доставлял ему такое жгучее удовольствие, осторожно освобождая от одежды. Ее руки скользили по его телу, касаясь тех уголков, которых никто не касался уже три года.

Ее пальцы — ловкие, нежные — сняли с него рубашку, положили на стул. Затем она вновь приблизилась к нему и встала напротив. Взгляд Ли был по-прежнему скромно потуплен, как у слуги, ожидающего дальнейших указаний.

Она дотронулась до него без малейшего стеснения, помогала ему освободиться от бриджей. Его дыхание стало прерывистым. Ему казалось, он погружается в сон.

Он стоял, охваченный желанием, а она аккуратно складывала в стопку его одежду.

— Монсеньор, — произнесла она, — вода нагрелась.

Его лихорадило: рядом с ним, обнаженным, сновала ее деловитая, одетая фигурка. Он еще не обладал ею, но все тело его уже предвкушало ее.

Он разместился в ванне. Горячая вода приятно обволакивала тело.

Ли ждала с куском мыла и мочалкой. Подождала минуту, не поднимая глаз. Потом закатала рукава, встала перед ванной на колени и окунула мочалку в воду. Каждое ее движение полно сдержанного достоинства и грации! Он хотел взять ее лицо в руки и вонзить язык в ее губы. Между тем она водила душистой, намыленной мочалкой по всему его телу.

Тепло и нега растекались по всем клеточкам, как пена от мочалки.

Ли вылила на Сеньора полный кувшин воды.

Что она с ним творила! Он хотел бы схватить и унести ее в постель, сейчас же, немедленно! Но она увернулась.

На губах ее играла улыбка, а в глазах застыло странное выражение — она обежала глазами его фигуру:

— Вы очень красивый мужчина, монсеньор. Думаю, что теперь мы квиты.

Не успел он опомниться, как она уже опустила рукава рубашки и выскользнула из двери, оставив его в остывающей ванне.

На входной двери щелкнул замок.

Что же это такое? Утонченная пытка?

— Ли! Боже мой! Какая же ты дрянь!

Тело его горело и болело. Ему пришла в голову отчаянная мысль — одеться и ринуться вслед за ней. Но тогда каким же ничтожеством он будет выглядеть в ее глазах?

— Чего же тебе надо?

Ответа не было.

Он сел на край ванны, подняв столб брызг, закрыл лицо руками.

— Вот и все, — сказал он себе. — Кончилось, не начавшись.

Потом он стоял перед зеркалом и смотрел на свое отражение. На нем жилет из зеленого шелка, отделанный серебряной тесьмой; бархатный камзол цвета бронзы. Его одеяние оттеняло яркую рыжину волос. Поэтому он не стал их пудрить. Он старался убедить себя, что выглядит превосходно.

Немо нехотя выбрался из угла и подошел, поджав хвост. Эс-Ти присел перед ним и приободрил, потрепав по шерсти.

Когда они спустились в трактир, хозяин улыбнулся из-за стойки:

— Миссис Мейтланд вас ждет, — сказал он, указав рукой на небольшую дверь.

Эс-Ти открыл дверь и в уютной комнате у камина увидел молодую женщину с книгой в руках. Он едва узнал Ли. Она улыбнулась. В волосах у нее красовался цветок. Ли встала, вежливо поклонилась, раскрыла веер и смотрела из-за него, приподняв брови.

Она хлопнула веером и протянула руку. Он позволил ей покрасоваться, а себе полюбоваться ею. Затем отпустил ее руку, повернулся и вышел из трактира, не говоря ни слова.

 

Глава 12

Он мчался верхом подзвездным небом на лошади, только что уведенной со двора трактира. Ветер бил в лицо, глаза слезились.

Ему было все равно, куда ехать. Дьявол вселился в него — тот давний знакомец, толкавший его всегда к самым рискованным действиям — на острие ножа. Он скакал, охваченный яростью. Мчался, пытаясь убежать от себя, от душившей его муки. Он не стал слушать криков, раздавшихся ему вслед. Отбросил в сторону правила приличия, хотел исчезнуть во тьме, простиравшейся перед ним.

Рядом скакала тень — то укорачиваясь, то удлиняясь. Немо бежал не отставая. По счастью, он теперь не подвержен приступам головокружения. Его послушное тело легко вспоминало приемы верховой езды, естественной для него как дыхание.

Бешеная скачка охлаждала бушевавшую в нем ярость, и вскоре он почувствовал облегчение.

Неожиданно во тьме вспыхнули огоньки. Эс-Ти попридержал лошадь, чтобы вглядеться в даль. Огоньки, сливаясь и мерцая, увеличивались. Даже сквозь шумное дыхание лошади стали слышны приближающиеся звуки — топот копыт, скрип колес.

Навстречу приближалась карета. Немо исчез бесшумно, словно тень. Эс-Ти почувствовал, как глубоко вздохнула его лошадь, готовая заржать в радостном приветствии. Ударом ноги он заставил ее сойти с дороги.

Когда фонарь кареты приблизился, Эс-Ти не мог удержаться от разбойничьей радости. Он возвышался над темной дорогой, по которой катила беззащитная, никем не сопровождаемая карета. Его месторасположение было прекрасным: он все хорошо видел, оставаясь для путников незримым.

Эс-Ти вытащил шпагу, повернул лошадь к дороге и, склонившись низко над ней и плотно сжав свободной рукой ее морду, чтобы подавить ржание, начал приближаться к карете.

Вот две передние лошади, почуяв его приближение, стали нервно раздувать ноздри, но шоры не давали им возможности увидеть, что происходит. Кучер попытался их успокоить.

— Стойте! — крикнул Эс-Ти, спускаясь по откосу. — Стойте! — Он поднял шпагу и ударил ею по фонарю. Стекло вылетело, свет погас.

Кучер громко закричал. Эс-Ти ухватился за дверцу кареты, с трудом сдерживая свою лошадь, которая испуганно рвалась прочь. Сейчас все зависело от того, как его поймет и послушается лошадь. Его усилия увенчались успехом. Она успокоилась и встала как вкопанная. В этот момент со страшным свистом на голову и руки Эс-Ти обрушился кнут кучера. Он чуть не взвыл от боли и почувствовал, как ему стянуло кнутом запястья. Его тело мгновенно отозвалось на удар: резкий рывок — и кнут полетел в темноту.

— Стой! Мой пистолет заряжен! — Он дернул поводья, и лошадь приблизилась к упряжке.

Плотная тьма мешала разоблачить его хитрость. Внутри кареты кто-то неосторожно зажег свечу, и этого света хватило разглядеть кучера на козлах и фигуру лакея на запятках.

Наступила тишина.

— Не двигайтесь! — крикнул Эс-Ти. — Спускайся на землю! — приказал он кучеру. Кучер медленно отпустил вожжи и подчинился приказу. — Залезай внутрь, в карету. Ты тоже, — велел он лакею.

Из кареты донеслось сдавленное рыдание. Когда кучер открывал дверцу, Эс-Ти разглядел бледного господина средних лет, пожилую даму и девушку. Свечу задуло.

— Зажгите свечу. Я не хочу убивать ваших слуг.

Рыдания усилились. Свеча осветила внутренность кареты. Совершенно очевидно, что семья возвращалась с какого-то вечернего приема. На запястьях и шее девушки сверкали и переливались в мерцании огня бриллианты. Огромная рубиновая булавка красовалась в галстуке господина. У его жены в волосах посверкивали рубины, рубиновое ожерелье охватывало ее полную шею.

Эс-Ти собирался их отпустить, раскаиваясь в душе, что напугал почтенное семейство. Не такой уж он конченый разбойник. Но его намерения не были известны молодой особе, и она продолжала бурно рыдать. «А Ли никогда не плакала», — неожиданно подумал он и почувствовал ожесточение.

— Дайте мне ваши бриллианты, — сказал он рыдающей девушке.

Она замотала головой в знак несогласия.

— Заберите у нее бриллианты, — сказал он кучеру. — Снимите ожерелье.

— Нет! — закричала девушка. — Вор! Отвратительный вор!

— Отдай бриллианты, Джейн, — произнесла пожилая женщина. Она тронула рукой свое собственное ожерелье. — Бога ради, пусть возьмет все наши драгоценности. Это всего лишь камни!

— Мне нужны лишь бриллианты, мэм. Рубины можете оставить. Мне нравится ваша мудрость.

— Вы хотите забрать мои бриллианты? — воскликнула в ужасе девушка. — Но это бесчестно!

— Неужели вам так трудно с ними расстаться, мисс? Это подарок? Может быть, память о любимом?

— Да! Пожалейте меня!

— Вы лжете.

— Нет, мой жених… Мистер Смит. Джон Смит.

— Плохо придумано, моя милая. Сегодня я недоверчив. Дайте мне ваши драгоценности.

Она взвизгнула и оттолкнула руку слуги, который было к ней потянулся. Эс-Ти пришпорил коня и придвинулся вплотную к карете, быстрым движением он извлек из ножен шпагу и поднес ее к дверце.

— Бриллианты — не самая страшная потеря, моя леди, — тихо произнес он.

Она уставилась на лезвие шпаги и опять разрыдалась, но через несколько мгновений дотронулась до застежки на шее. Эс-Ти не спускал с нее глаз и, как только она бросила ему ожерелье, подхватил его на острие шпаги.

— Очень щедро с вашей стороны, мадемуазель!

Одним движением руки он подбросил ожерелье и подхватил другой рукой. Пришпорил лошадь, пригнул голову к развевающейся гриве и пустил ее вскачь.

Лошадь неслась во весь опор, даже не подозревая, что теперь спасает своего седока от возмездия королевского закона. Затем замедлила бег. Эс-Ти позволил ей перейти на легкий галоп, затем на трусцу. Он спрятал ожерелье в перчатку, натянул поводья, и лошадь послушно перешла на шаг.

Эс-Ти остановил лошадь, переседлал ее, приладив стремена по своему росту. На его лице играла зловещая улыбка. Он уже не в силах был с собой совладать. Вскочив в седло, повернул лошадь к месту своего преступления.

Он частенько останавливался и напряженно слушал. Вдруг его лошадь тревожно подняла голову. Впереди была тьма, но ее уши были насторожены. Она уже слышала и чуяла своих сородичей. Он позволил кобыле медленно двигаться вперед, пока не услышал голоса и стук захлопнувшейся дверцы кареты.

У него не все в порядке со слухом, поэтому Эс-Ти все-таки решил, что это должно быть поблизости, хотя раздавшийся звук доносился, казалось, откуда-то издалека. Когда он расслышал цоканье копыт и покашливание кучера, то пустил свою лошадь рысью и, догнав свои жертвы, следовал за ними на некотором расстоянии вплоть до ворот в городишко Рай, наслаждаясь предстоящим фарсом.

Приблизившись к городку, чтобы видеть огни в домиках, стоявших у крепостной стены, Эс-Ти свернул на боковую дорогу и пустыми аллеями пустился к тем воротам, через которые они с Ли въехали в город утром. Телега пивовара все еще стояла здесь, груженная пустыми бочонками. Он остановил лошадь, наклонился вперед и начал открывать наугад все подряд крышки. Наконец нашел немного пива, обмакнул в него свой шейный платок и затем, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, распространяя запах пива, запел пьяным голосом.

Когда Эс-Ти добрался до конюшни у «Русалки», ноги его уже болтались без стремян. Он попытался сойти с лошади, но едва не упал, уцепившись за шею терпеливого животного. Нога его скользнула по грязи, и с тяжелым вздохом он уселся на землю, прямо рядом с подоспевшим конюхом.

— Ух ты, — бормотал Эс-Ти. — Я потерял поводья. Дайте мне поводья…

— С удовольствием, сэр, но это не ваша лошадь, — произнес мальчик-конюх.

— Нет, это моя лошадь. Я только что ехал на ней верхом.

— Нет, это — лошадь мистера Пайпера.

— Па… Пай… — Эс-Ти навзничь упал на землю. — Я его не знаю.

— Но вы взяли его лошадь.

— Послушай, не найдется ли у тебя выпить? Моя жена не любит, когда я такой.

— Мистер Мейтланд, в трактире найдется и пунш, и пиво, и все, что вы захотите.

— Чертовски… неприятно… когда… проклятая жена тебя не любит. Она зовет меня Тод. Как тебе это нравится?

— Мистер Мейтланд, давайте я помогу вам войти, — сказал мальчик и позвал другого конюха. Вдвоем они подхватили его под руки и поставили на ноги. Эс-Ти повис на плечах мальчика-конюха.

— Черт, — пробормотал он, хватая его за руку. — Дай коню поесть, возьми деньги. Возьми, сколько надо.

— Спасибо, сэр. Но это не ваша лошадь.

Эс-Ти поднял голову.

— Нет, моя.

— Нет, не ваша, сэр.

Эс-Ти уставился на лошадь:

— Нет, моя, самая лучшая кобыла, которая у меня когда-нибудь была.

— Лошадь не ваша, мистер Мейтланд.

— Откуда ты знаешь, что это не моя лошадь?

— У вас нет лошади, сэр.

— Но я ведь только что приехал на этой лошади.

— Да, вы только что на ней приехали. Вы умчались на ней так быстро, что мы даже не знали, где вас искать. А лошадь эта — мистера Пайпера.

— Значит, так? — Эс-Ти икнул и нахмурился. — Не может быть… — Он застонал, тяжело дыша. — Я пьян… — заявил он, упал на землю и захрапел.

* * *

Ли проснулась, услышав шум, и стала прислушиваться к движению снаружи, в коридоре, надеясь, что это сейчас прекратится. Целый вечер она провела, утешая мистера Пайпера, бесконечно повторяя, что возместит все убытки и сочувствует ему совершенно искренне. Шум не прекращался.

То, что она увидела, ничуть ее не утешило. Впереди стоял владелец гостиницы со шляпой и мокрым плащом в руке, позади — два конюха держали Сеньора, что-то нечленораздельно бормочущего.

Кое-как Сеньора подняли.

— Внесите его, — сказала Ли.

Конюхи потащили его в комнату. Немо проскользнул вслед за ним и вспрыгнул на кровать. Они свалили безвольное тело на постель рядом с волком. Конюх помоложе положил Сеньору на грудь кошелек.

— Он сказал, мэм, что я могу взять столько, сколько захочу. Но может быть, утром он передумает.

Сеньор попытался поднять руку, но она безвольно упала и свесилась с кровати.

— Дай ему… — пробормотал он, схватив кошелек. Он высыпал банкноты на свой бархатный камзол. — Дайте ему, дорогая, побольше…

Она вынула деньги из его слабых пальцев.

— Боже мой, откуда они?

Владелец трактира приветливо улыбался ей, вешая плащ и шляпу в шкаф.

— Я дал ему немного деньжат до вечера… Так что все в порядке, мэм. Может быть, прислать кого-нибудь… уложить его в постель?

— Нет, — ответила она и стала подсчитывать деньги.

— Пятнадцать, — мямлил Сеньор, — пятнадцать фунтов. Хороший мальчик… Украл его лошадь.

Ли не сумела сдержаться:

— Ты бесстыжий бродяга, подонок…

— Пятнадцать фунтов, любимая…

Она положила на ладонь конюху полкроны.

Сеньор перевернулся на бок. Он полежал на краю постели и потом рухнул вниз с большим шумом.

— Дайте ему пятнадцать фунтов.

— Да, конечно же, мой дорогой, — подтвердила она. Она повернулась к мальчику-конюху и отсчитала ему пятнадцать фунтов. — Поделите их и тратьте в свое удовольствие. — Затем поглядела через плечо: — Вы удовлетворены?

Сеньор ничего не ответил. Глаза его были закрыты. Время от времени он испускал жалобные стоны.

Ли посмотрела на владельца трактира.

— Благодарю вас, — сказала она величественно и спокойно.

Хозяин едва скрывал улыбку, отвешивая ей поклон. Он повернулся и выпроводил конюхов из комнаты.

— Боже мой, как же я тебя ненавижу! Какой же ты мерзавец! Зачем ты вернулся?

— Я решил, что нужно закончить то, что ты начала, — сказал Эс-Ти совершенно трезвым голосом.

Он приподнялся на локте и прижал палец к губам. Спокойно встал на ноги, прогнав Немо с кровати.

— Что ты собираешься делать? — прошептала она.

Он снял с себя шейный платок с гримасой отвращения:

— Я воняю, как ковер в доме терпимости!

— Бог мой! Где ты был? Что это все значит?

Эс-Ти приблизился к ней вплотную и прошептал прямо в ухо:

— Я принес тебе подарок, моя крошка!

Он протянул ей бриллиантовое ожерелье.

— Ты посчитала, что первый подарок недостаточно дорог. Вот я и принес тебе другой подарок. Эта цена тебе больше пристала.

Камни разбрасывали вокруг себя многоцветные отсветы.

— Откуда это? — прошептала она.

— Что ты скажешь, моя дорогая? Угодил ли я тебе наконец? Мне сказали, что это был подарок возлюбленного. Из-за них одна юная особа пролила слезы. Будешь ли ты плакать из-за меня?

— Боюсь, мне придется это делать слишком скоро. Когда тебя повесят!

— О нет! Поверь мне, этого не случится. Пожалуйста, поплачь немного, моя жемчужина. Поплачь от радости. Ведь я доставил тебе удовольствие?

— Ты не доставил мне удовольствия. Ты напугал меня.

Рука его отвердела, и он вновь повернул ее к себе. Ли пыталась сопротивляться, но это у нее плохо получалось. От его скрытой энергии в комнате стало жарче. Она не могла увертываться — ее охватила слабость. Он двигался за ней, медленно стягивая кружевную накидку.

— Я не хочу этого. Я не хочу.

Эс-Ти надел ей ожерелье на шею и защелкнул замок, поцеловал ее в изгиб шеи.

— Неужели ты отбросишь мой подарок? Это — дар. Символ моей страсти к тебе. Дай полюбоваться, доставь мне такое удовольствие.

— Нет, сними его!

— Нет-нет, моя нежная, зачем же мне совершать такой глупый поступок? Я принес ожерелье тебе. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты сияла от счастья. Но ты дрожишь, дорогая. Чего ты боишься?

— Тебя, — сказала она. — Того, что ты сделал.

— А что ты со мной делаешь?!

Его поцелуи распространяли по всему ее телу токи тепла. Обняв ее за талию, он прижался лицом к ее обнаженным плечам.

Она кусала от досады губы.

— Это ужасно, ужасно, вы понимаете?

Он поцеловал ее в грудь.

— Ужасный промысел Принца Полуночи. Чтобы доставить тебе удовольствие, я готов рискнуть чем угодно. Да и какое тебе дело до моего промысла, холодное сердце? Я думал, тебе хочется, чтобы твой поклонник разбогател.

— Меня тревожит не твоя шея, а моя собственная, — жестко возразила она. — Не хотела бы я висеть рядом с тобой.

— Я вовсе хочу не висеть с тобой рядом. Я хочу, чтобы ты меня любила.

Опытными движениями он расстегивал крючки верхней юбки, умудряясь при этом покрывать ее грудь нежными, быстрыми поцелуями. Юбка соскользнула на пол, и он принялся стаскивать нежную батистовую рубашку.

Ли прерывисто дышала, взволнованная и униженная. Позволив ему зайти слишком далеко, она сдавала укрепление за укреплением. Впереди ее ждало лишь поражение и милость победителя!

— Я восхищен, — сказал он с обожанием. Когда она осталась в одной нижней юбке, он обхватил каждую грудь ладонью. — Я схожу с ума, — прошептал он.

Она закинула голову, а он ласкал ее соски, и губы ее приоткрылись от наслаждения. Едва дыша, она проговорила:

— Да, я тоже.

Эс-Ти тихо рассмеялся. Украденное ожерелье горело у нее на шее.

Он знал, как раздевать женщин. Быстро освободил ее от остальной одежды. С легким шорохом упала ее нижняя юбка.

— Ты все еще дрожишь. Тебе холодно?

— Мне страшно! — прошептала она.

— Мы здесь в полной безопасности. До завтра, во всяком случае. Но и завтра нам ничего не угрожает.

Она оттолкнула его, отошла в другой конец комнаты, скрестив руки на обнаженной груди. Ее била дрожь.

— Ты очень изменился! Мне это не нравится!

— Я — все тот же. Ничего не бойся.

Ли оперлась на тумбочку и тяжело дышала. Он подошел к ней, оперся обеими руками о дубовые панели, загнав ее в ловушку. Потом начал целовать ее.

Ли почувствовала прилив необычайного наслаждения; такое же наслаждение, когда мыла его. Тогда охватившее желание грозило потопить рассудок.

Прижимаясь к стене, она шептала.

— Я не могу, не могу…

— Почему? — Он прижался плечом к деревянным панелям и провел пальцем по ее груди. — Потому что ты вовсе не так холодна, как пыталась меня убедить?

Она пыталась уклониться от его ласк, но он с силой сжимал ее груди и не отпускал ее.

— О нет. Теперь уж ты от меня не уйдешь.

Ее дыхание стало прерывистым, когда он прижался раскаленными губами к ее коже. Она пыталась освободиться, но не могла.

— Я презираю тебя.

— Я чувствую это. — Его пальцы безотрывно ласкали ее соски. — Твое презрение великолепно.

— Ублюдок!

— О, бедняжка, конечно, я ублюдок и этого и не скрывал. Но я у твоих ног. И моя жизнь — твоя.

Какие-то внутренние силы неожиданно проснулись в ней, глаза увлажнились.

— Я ненавижу тебя!

— Продолжай ненавидеть меня в постели! Я хочу тебя!

Ли трепетала, когда он нес ее к кровати, осыпая поцелуями грудь, шею, подбородок.

— Ли, дорогая, — шептал он, проводя руками по ее обнаженным бедрам.

Пальцы его были нежными и горячими, и она уже не сопротивлялась его ласкам, все более дерзким, обессиливающим ее. Эс-Ти приподнял ее, опершись согнутым коленом о край кровати. Страсть сотрясала их обоих. Она обняла его за шею, и он со стоном, прильнув к ее лону, вошел в него.

Ей хотелось кричать, но не хватало дыхания. Наслаждение пронзало Ли, и она прижималась к нему со все возрастающей страстью. Охватив ладонями ее ягодицы, Эс-Ти притягивал и отталкивал их все яростнее.

Его учащенное, горячее дыхание вдруг перешло в мучительно-сладостный протяжный стон. Содрогаясь всем телом, он утих и замер, уткнувшись лицом в ее плечо. Она закрыла глаза и забылась, поглощенная неведомым раньше наслаждением, нежностью и телесной истомой. Но вот Эс-Ти пошевелился, оперся на руку, освобождая ее от своей тяжести, и она рассмеялась: ей стало смешно — одна его нога по-прежнему находилась на полу.

Так он спешил!

— Ты смеешься?

Она не знала, как объяснить причину своей веселости.

— Ты все еще в башмаках…

— Ублюдки никогда не снимают башмаков, — ответил он невнятно, потому что лежал, уткнувшись лицом в простыню. Затем отодвинулся от нее и опустился на пол.

Из-за наготы она ощутила неловкость, почти болезненную, — и торопливо стала натягивать рубашку. Но он не позволил.

— Под одеяло, — приказал он, целуя ее в голову. Заметив, что она колеблется, он водрузил ее на перину, а сам начал неторопливо раздеваться.

Она смотрела, как он расстегивает и снимает свой роскошный камзол, как отшвыривает его прочь, как стягивает с широких плеч жилет. Вот полетела на пол белоснежная рубашка. Вот он потянулся к волосам, выдергивая из них ленту. Потом наклонился, чтобы приняться наконец за башмаки. В это время выпуклые мышцы его бронзовой груди напряглись, золотые волосы упали на плечи и грудь. Он стал похож на прекрасного варвара-язычника.

Когда Сеньор поднялся, Немо направился к двери, с надеждой поглядывая через плечо хозяина.

— Мы уже сегодня поохотились, старина, — сказал ему он. — Пора погреться в лучах нашей заслуженной славы.

Ли поднесла руку к горлу, вспомнив с отвращением об ожерелье.

— Оставь его, — сказал он, когда она попыталась расстегнуть замок. — Эти камни очень тебе идут.

— Очень лестная петля. Я не могу понять, почему ты так гордишься собой.

Он провел пальцем по ее груди, достигнув соска.

— Но вот что я получил благодаря этому.

Она опустила глаза.

— Ты ошибаешься.

— Неужели!

— Ошибаешься. На меня не произвело никакого впечатления это ожерелье.

— Но что же еще может предположить мужчина? Образ мыслей женщин непостижим для слабой мужской логики.

— Я думаю, что обсуждать вопросы логики с сумасшедшим — бесполезное занятие.

— Но все же более полезное, чем стараться понять логику женщины.

— Не думай, что ты купил меня своим бриллиантовым ожерельем.

— А разве я это сказал, глупое дитя? Ты ничего не понимаешь.

Он встал с постели и потушил свечи. Она слушала, как он передвигался по комнате. Когда он вернулся и скользнул под одеяло, Ли попыталась отвернуться, но он крепко обнял ее. От его обнаженного тела исходило тепло! Ощущения были такими приятными — тело этого дикаря оказалось гладким, как бархат его камзола.

И все это было сном. Она знала… Но она позволила увлечь себя в мир снов, в котором находился Сеньор.

— Я Принц Полуночи, разве не так?

Смешной человек.

Очаровательный, безумный и опасный.

Дыхание Эс-Ти шевелило ей волосы. Она хотела освободиться из его объятий, но это было бессмысленным после всего, что случилось. Там, в темноте, ее поджидал страх, воспоминания, которых она не могла вынести в одиночестве. Но здесь, в его руках, казалось, разум ее затуманился, тогда как тело, наоборот, обостренно себя ощущало, ликуя каждой клеточкой.

Это было недолгое счастье. И она могла ни о чем не думать. Достаточно того, что ночью приходят сны.

 

Глава 13

Эс-Ти и Ли занялись любовью перед самым рассветом. Ему захотелось близости. Он откинул ее волосы и положил руку ей на грудь. Она быстро повернула к нему лицо, и он понял — Ли уже давно не спит. Нежно и горячо лаская это юное тело, он снова овладел им.

Ему доставляло необыкновенное удовольствие держать ее в объятиях, вдыхать аромат ее тела, хотелось, чтобы это длилось и длилось.

Почувствовав ее утомление, он приподнялся на локтях и нежно сказал:

— Доброе утро. Хорошо ли ты выспалась?

Она не ответила. Эс-Ти понял: она осмысливает произошедшее и пытается понять самое себя. Он улыбнулся ее девичьей неиспорченности, уткнувшись ей в плечо.

Да, ему есть чему ее поучить.

Бриллиантовое ожерелье сверкнуло на шее, освещенное первыми лучами солнца. Обвив ее шею руками, он расстегнул замочек и снял ожерелье. Немо вдруг обуяли бурные ласки: положив лапы на плечи хозяина, он лизал ему лицо, шею, тыкался носом в грудь. И Эс-Ти сдался — вновь лег, а волк, восторженно поскуливая, кусал ему руки и валился всей тяжестью ему на живот. Эс-Ти никак не мог его сбросить.

Ли села в постели. Немо испуганно спрыгнул на пол, как если бы перед ним неожиданно возник монстр. Устроившись у ног хозяина, он неподвижно смотрел на Ли изучающим взглядом: уши настороже, желтые глаза не мигают.

Ли замерла. Немигающий волчий взгляд будил первобытный страх — страх человеческого существа перед темным, диким, непостижимым миром. Эс-Ти и сам не знал, что можно ожидать от Немо. Эс-Ти никогда не рисковал понапрасну, исключая в их отношениях все, что могло бы испугать или взбесить зверя. Присутствие Ли угнетало и нервировало Немо. А встревоженный волк опасен.

Немо отвел взгляд от Ли, опустил голову, осторожно шагнул вдоль кровати. Подняв голову, он снова посмотрел Ли в глаза, затем приблизился к ней и обнюхал с ног до головы.

— Ты, чертов зверь, побольше деликатности, — пробормотал Эс-Ти.

Но Немо не стоило мешать. Он изучал Ли, все дальше продвигаясь по кровати, затем потянулся и тронул носом ее подбородок.

— Что мне делать, — прошептала Ли.

— Погладь его, — сказал он.

Она подняла руку и погладила Немо за ухом. Волк лизнул ей лицо. Ли брезгливо отпрянула. Немо попытался продолжить игру, переступая лапами по кровати и пытаясь достать мордой до Ли.

Эс-Ти вмешался, оттащив волка. Немо поджал хвост, послушно улегся рядом с Эс-Ти. Тот погладил его, поскреб у него за ухом. Волк прижался к Эс-Ти и осторожно взял в зубы его руку.

— Ты что, пытаешься украсть у меня мою леди? — Эс-Ти взял в руки голову Немо и шутливо тряхнул ее. Немо перекатился на спину, заходясь от восторга.

Ли медленно протянула руку, положила ее на волчий загривок. Немо вынырнул из-под ее руки и начал горячим языком лизать ее запястье.

— Теперь у тебя есть сторож, — сказал Сеньор.

В свете раннего утра ее лицо выглядело нежно-спокойным. Она гладила волка. Когда Эс-Ти убрал руку, Немо подполз к Ли, ища ее внимания, чувствуя, что здесь его можно найти. Он придвинул к ней лапы, положил на них морду и выжидательно стал смотреть ей в глаза.

Взглянув на Эс-Ти, Ли отбросила простыни, встала с постели и сказала:

— К черту! К черту вас обоих!

В семь часов в дверь постучали. Сеньор перевернулся на другой бок и натянул подушку на голову.

Ли уже давно оделась, умылась, привела себя в порядок. Он же по-прежнему находился в постели и спал так, как будто ему совершенно не о чем беспокоиться. Сердце Ли подскочило, но, осмотрев в зеркало свой туалет, спокойно сказала:

— Да, войдите.

Это были владелец трактира и мистер Пайпер.

— Извините за беспокойство, мэм, — произнес владелец трактира. — Я…

Его слова были прерваны мычанием, донесшимся с постели. Все посмотрели на живую гору под сбитыми простынями.

Гора задвигалась, издавая протяжные жалобные звуки:

— Ууу…

— Извините меня, сэр, за вторжение…

— Эля, — донеслось глухо с кровати.

— И добавьте туда немного мышьяка, — мило улыбаясь владельцу трактира, предложила Ли. Затем она повернулась к другому гостю: — Дорогой мистер Пайпер! Вы, конечно, хотите поговорить с моим мужем. Это очень грустно, боюсь, он не сможет сейчас отвечать. Приношу вам искренние извинения. Вы даже не представляете, какое он для меня тяжкое бремя.

Мистер Пайпер, маленький человечек с квакающим голосом, отвесил вежливый поклон:

— Да, мэм, искренне вам сочувствую, но я вынужден настаивать на возмещении убытков, особенно теперь, когда говорят, что моя лошадь…

— Эля, — требовательно пророкотала гора. — Чьи это голоса там квакают?

— Это бедный мистер Пайпер, чью лошадь ты вчера украл. И чуть не загнали бедное животное. Божьей милостью бедное существо не порвало сухожилие. Конюх целый час выгуливал мою лошадь сегодня утром и говорит, что она здорова. Но мне кажется, что в местной тюрьме явно не хватает жильцов.

Сеньор застонал и поглядел из-под подушки на своего обвинителя:

— Убирайтесь вон, пока вы не убили меня.

— Я никуда не уйду, сэр. Я ожидаю с пяти часов. У меня есть дела, а констебль желает освидетельствовать мою лошадь. Меня допрашивали сегодня утром как преступника. Мне это не понравилось, сэр!

— Конечно, дорогой, вам это не понравилось, — сказала Ли тем же умиротворяющим голосом, которым она уже говорила с ним накануне. — У кого хватило такой дерзости?

— У констебля, мадам! Прошлой ночью на дороге в Ромни ограбили карету, а преступник сидел верхом на лошади с белыми чулками. Поэтому осмотрели всех нездешних кобыл с белыми бабками. Как будто у делового человека есть время по ночам нападать на кареты и грабить их. Это после тяжелого дня! Но они захотят побеседовать и с вашим мужем, мэм! Я сказал, что ваш муж воспользовался моей лошадью — а это сущая правда. Надеюсь, ваш муж объяснит, где именно он был.

Сердце Ли так заколотилось, что она была убеждена — голос ее дрогнет, когда она заговорит. Но ей не пришлось говорить. На кровати показался Сеньор.

— Сколько мне заплатить, чтобы вы исчезли?

— Тридцать гиней, — сказал Пайпер с готовностью.

— Тридцать гиней, — с брезгливостью повторил Эс-Ти. Потом натянул на себя простыню и вдруг издал такой стон, что даже Ли ощутила тревогу.

— Столько стоит моя лошадь, — упрямо повторил мистер Пайпер. — Они грозят конфисковать лошадь. У меня есть свидетели, которые с удовольствием дадут показания. Настаиваю на возмещении ущерба. Я не хотел бы делать официальное заявление в суд, но…

— Возьмите. — Сеньор несколько раз тяжело сглотнул. — Возьмите и уходите, оставьте меня в покое.

Он поглядел на Ли с беспомощным выражением. Какой же он мошенник! Она почти поверила в его утренние страдания. Эс-Ти сидел на краю кровати, испытывая «мучения», а она искала в кошельке деньги. Пальцы ее касались бриллиантового ожерелья. Наконец она отсчитала банкноты Рая, соответствовавшие тридцати одному фунту, и добавила четыре кроны серебром.

— И оставьте себе свою проклятую кобылу, — пробормотал Сеньор. — Мне эта скотина не нужна.

— Сожалею о причиненных вам неудобствах, мистер Пайпер, — сказала Ли совершенно искренне. — Неужели они на самом деле забрали вашу кобылу?

— Еще нет, мэм. Сперва хотят поговорить с вашим мужем. Я предупредил вас. Советую сначала привести его в нормальное состояние. Надеюсь, он больше не станет выкидывать глупых шуток с лошадьми честных джентльменов!

Сеньор наклонился, издав стон боли, Ли стремительно повернулась к нему. Два визитера поспешили выйти.

— Пришлю вам укрепляющего снадобья, сэр, — сказал в дверях владелец трактира.

— Пришлите паромщика, — прохрипел Сеньор, не поднимая головы. — Вспомнил, что прошлой ночью что-то случилось с паромщиком…

— Хорошо, мистер Мейтланд. Немедленно пошлю за ним. А затем он даст показания констеблю, если это будет вам полезно.

Дверь закрылась. Ли казалось, что ноги у нее вот-вот подкосятся.

Сеньор снова лег на постель, закинув руки за голову.

— Вот ужас-то, давиться каким-то снадобьем, когда я сейчас с большим удовольствием съел бы свиную колбасу. Ты, конечно же, не побеспокоилась о завтраке?

Она глубоко вздохнула:

— Ты и в самом деле пил с паромщиком?

— К сожалению, нет. Прошлой ночью я разбойничал на большой дороге верхом на лошади в белых чулках. Какая неудача — эти чулки! Будем надеяться, что никто ничего не заметил и все обойдется.

Ли наклонила голову.

— А если нет?

— Тогда они повесят меня.

— Не надо слишком беспокоиться. Я буду отстаивать невиновность до последнего вздоха.

— Я вряд ли смогу к этому легко относиться.

Некоторое время стояла тишина. Она смотрела через окно во внутренний двор. Кровать скрипнула.

— Не вставай, — сказала она испуганно. — Вдруг войдут?

— Ну что же, значит, они увидят, что я встал на нога, дорогая, только и всего. Пожалуйста, веди себя поспокойнее.

Ли закрыла глаза, прислушиваясь, как он ходит по комнате, как одевается. Ее мысли вновь и вновь вращались вокруг случившегося. Ворвутся ли сюда за Сеньором, чтобы скрутить его, или вежливо начнут задавать вопросы, пытаясь подловить его? Представила его в кандалах. Возникла нелепая мысль — выбросить ожерелье в окно. Это ожерелье — цепь. Она почувствовала себя волком на цепи.

Когда к ней подошел Сеньор, она отпрянула от него:

— Не пытайся дотронуться до меня. Не смей говорить мне, что ты сделал это для меня!

Эс-Ти опустился на одно колено.

— Что же мне еще сказать, любовь моя?

— Не понимаю, зачем ты сделал это?

— Я ничего не мог с собой поделать.

— Чепуха. Ты ведь не безумец!

Улыбка исчезла с его лица. Он встал, тяжело опершись о спинку кровати. Раздался легкий стук в дверь. Вошла служанка со стаканом снадобья. Когда она вышла, Сеньор открыл окно и вылил это утреннее питье в сточную канаву.

Через час вновь появился владелец трактира. Ли, вцепившись в подлокотники кресла, сидела неподвижно, пока Сеньор выслушивал сообщение, что паромщик подтвердил пребывание ночью мистера Мейтланда у него на пароме. Лошадь мистера Пайпера возвратили владельцу, а повсюду разослали описания кобылы с белыми чулками с просьбой сообщить о ее местонахождении за определенную плату.

— Вознаграждение-то ерундовое, мистер Мейтланд, — заметил хозяин трактира небрежно. — Всего пять фунтов.

— Да, цена маленькая, — согласился Мейтланд, сидя за столом в своих сапогах для верховой езды и в рубашке. Он завернул в бумагу какие-то деньги и поискал в столе сургуч. — Вы не попросите кого-нибудь из конюхов отнести это паромщику? Передайте ему мою признательность. Надеюсь, у него голова не болит так, как у меня.

— С удовольствием, мистер Мейтланд. — Хозяин взял толстый конверт и вышел.

Повисла гнетущая тишина. Сеньор смотрел на себя в зеркало и встретился взглядом с Ли.

Его победная улыбка показалась ей гримасой дьявола, бесстыже упивающегося своими пороками.

— Удивительно, что ты сумел выпутаться!

— Выкрутился! Это мне влетело в копеечку. Десять фунтов нашему паромщику он, правда, заслуживает и большего! С остальными расходами мне это обошлось в пятьдесят фунтов! Не знаю, стоишь ли ты таких затрат?

Она так взглянула на него, что он предпочел побыстрее отвернуться, подобно Немо, уползающему в угол от греха подальше.

— Ты стоишь этих денег, моя сладость. Сладкая моя, — проворковал он по-итальянски. — Ругайся-ругайся, — произнес Эс-Ти бархатным голосом, самодовольно касаясь своего подбородка.

Он оперся локтями на туалетный столик, небрежно играя гребнем слоновой кости. Ли нахмурилась, глядя на его отражение в зеркале, на удивительные брови, способные выражать и радость и жестокость одновременно. Его оживленная болтовня, насмешки и нежность сбивали ее с толку. Она не могла его понять — его побуждения, поступки, возможности. Казалось, бриллианты добыты с помощью волшебства, а не мерзким разбоем.

Эс-Ти упивался обретенным равновесием духа и тела. С той поры, как они покинули корабль, он двигался легко, уверенно, с тем ощущением внутренней свободы, которую невозможно не заметить окружающим.

Во дворе раздался какой-то треск. Эс-Ти стремительно повернулся к двери и замер в выжидательной позе. Но шум доносился из открытого окна: во дворе переругивались работники над перевернутой тележкой. Ли не сводила с него глаз. Он продолжал смотреть на дверь, пока не понял своей ошибки. Потом перевел взгляд на нее. Краска залила его лицо.

— Теперь я обо всем догадалась, — сказала Ли как можно мягче.

Его рот превратился в жесткую линию. Он молча разглядывал свои башмаки.

— Ты не сама догадалась, — наконец сказал он глухо. — Сам дьявол подстроил эту штуку. — Он провел пальцем вверх-вниз по гусиному перу, торчащему из чернильницы. — Теперь ты знаешь еще об одном моем увечье.

— Чепуха, — сказала она. — Зачем ты от меня это скрывал?

— По-моему, сегодня лошадиная ярмарка, — произнес он совсем другим тоном. — Разрешите, мисс, выбрать для вас подходящую лошадь?

Странно было вновь ощущать себя женщиной, когда тебе подают руку, чтобы ты на нее оперлась, спускаясь с лестницы, когда прокладывают дорогу в толпе. Спустившись на улицу, Ли вдруг почувствовала, что без Сеньора ей теперь трудно обходиться.

Несчастного Немо оставили в комнате, Сеньор настоял, чтобы Ли ехала в паланкине. Он шел рядом, держа шляпу в руках. Солнечный свет золотил его великолепные волосы. Они прошли крепостные ворота и проследовали по узким улочкам до базарной площади. Лошадиная ярмарка была в разгаре.

— Тебе какая-нибудь понравилась? — спрашивал Эс-Ти, продвигаясь по ярмарке.

Несколько человек наблюдали за ними. Один из них взял кобылу под уздцы и вывел ее из ряда. Ее белоснежные чулки вспыхивали на солнце, когда она гарцевала перед ними. Эс-Ти критически осмотрел ее.

— Великолепна, — сказал он, склоняясь к Ли. — Красивый экстерьер, хорошее сложение, отличные манеры. Меньше чем за пятьдесят фунтов ты ее не купишь.

Он бросил лукавый взгляд:

— Не хватает денег, Солнышко?

— Ты прекрасно знаешь об этом.

— Как жаль, — произнес он. — А такая хорошая кобылка!

— Я продам это платье, — сказала она шепотом.

— Вряд ли ты за него можешь много выручить.

— Ты сам сказал, оно стоит четыре гинеи. На эти деньги мы доберемся до Нортумберленда. А там мои жемчуга.

— Весь твой гардероб принесет тебе столько же. Шиллингов пятнадцать выручишь за платье и туфли и три фунта за украшенный жемчугом воротник. Сумма для мелкого уличного торговца.

Ли опустила глаза.

— Ты можешь продать свое бриллиантовое ожерелье — этих денег как раз хватит.

— Ты с ума сошел? Даже не думай об этом.

Он улыбнулся.

— Неужели оно тебе так по душе? Не беспокойся, достану тебе другое, там же.

— Нет! — закричала она, вонзаясь ногтями ему в руку.

Эс-Ти взглянул на человека, державшего лошадь, покачал головой и пошел дальше. Разочарованный торговец увел кобылу обратно в ряд.

Эс-Ти несколько раз просил вывести и показать других лошадей.

Их окружила атмосфера циркового представления. Лошадей заставляли делать замысловатые трюки, лишь бы привлечь внимание богатых господ.

Воспротивился этому представлению только один серо-белый жеребец, не желавший выходить из общего ряда. Он упирался, перебирая передними копытами. Сеньор остановился.

Конь разошелся — мотал головой, не подпуская к себе конюха, сопротивлялся, то дергаясь, то пятясь назад, а конюх пытался повиснуть на поводьях.

Конюх безуспешно боролся с животным. В этот момент кто-то ударил коня по морде палкой. Глаза его дико сверкнули, и он укусил своего обидчика в плечо и стал трясти свою жертву, как терьер крысу, а потом отпустил его. Конюх тем временем сумел привязать коня к железному кольцу, торчавшему в стене, и отбежал. Все расступились. Оставшись один, он в испарине злобно замотал хвостом. Из ноздрей заструилась кровь.

Сеньор медленно приблизился к бунтарю. Конь внимательно наблюдал за ним, вращая ушами и прерывисто дыша, выбрасывая пар в холодный воздух, и угрожающе бил передней ногой, когда Сеньор попытался заглянуть ему под брюхо.

— Недавно кастрирован? — спросил он торговца.

— Да. Испанских кровей, если не ошибаюсь. — Он повернул голову и сплюнул. — Не знаю, откуда он взялся, но уже сменил несколько конюшен. Никто не хочет его держать, даже еще не объезжали. Всех посбрасывал. Бедняга Хопкинс думал, кастрация поможет, но, как видите, все без толку. Думаю, его точно отправят на живодерню. А ведь он неплохо смотрится вместе с тем вороным!

— Очень красивый, — сказал Сеньор, посмотрев на второго коня. — Может быть, мистер Хопкинс захочет со мной поговорить.

Торговец усмехнулся:

— Джобсон, скажи своему хозяину, чтобы шел сюда!

Хопкинс быстро подошел к ним.

— Меня интересует вороной конь. Покажите мне его зубы.

Сеньор осмотрел его зубы, ноги, копыта. Вороной с удовольствием выполнял все команды.

— Пусть кто-нибудь на нем проедет верхом, — попросил Сеньор.

— У меня есть хорошее седло. Но я честный человек, клянусь на Библии, и не буду вам врать — этого коня я учил возить карету.

— Не важно, — я дам вам за него десять фунтов.

— О, сэр, — Хопкинс задвигал широкими плечами, — я не думал, что вы станете пытаться меня обманывать. Вы ведь разбираетесь в лошадях и понимаете его истинную стоимость.

— Конечно, — улыбнулся Сеньор. — Тем более что я его забираю вместе с этим бешеным животным, которое вас так сильно покусало.

— В вашей помощи, милорд, я не нуждаюсь и сам с ним справлюсь. Ни за какие деньги я не соглашусь, чтобы кто-нибудь пострадал от этого бандита.

— Может быть, и так, — пожал плечами Сеньор. — Хорошо, я дам вам сотню за этого, вороного, если увижу, что вы выведете его отсюда одного, без этого бандита.

Такая простая просьба застала Хопкинса врасплох.

— Вы считаете, я хочу вас обмануть? С удовольствием приму ваше предложение. Вы можете спокойно идти пить чай, а я вам доставлю прямо на конюшню этого коня.

— Мистер Хопкинс, терпеливо сказал Сеньор, — мне это вовсе ни к чему. Вы не сумеете увести этого коня, привыкшего ходить в одной упряжке с бешеным. Если я хочу иметь одного коня, то я должен взять и другого. На живодерне вы и пенни за фунт не получите.

— Сдавайся, Хопкинс, этот господин соображает, что к чему, — раздался голос из толпы.

— И не надейтесь, дорогой Хопкинс, что ваша болтовня на меня произведет впечатление.

— Черт подери! — воскликнул Хопкинс.

— Я дам вам двенадцать за обоих — лишь потому, что вы — честный человек, — произнес Сеньор.

Хопкинс согласился. Сеньор тотчас вложил в его протянутую руку банкноты Рая.

— Я дам вам знать, куда их привести, — сказал он, подавая Ли руку.

— Ты просто обожаешь всякие неприятности, — произнесла она, когда они отошли. — Истинный знаток лошадей! Что толку в этом вороном, если оба коня должны быть всегда вместе?

— Я знаю толк в лошадях, — сказал он коротко.

Эс-Ти наблюдал за двумя спорящими мужчинами. Предмет — гнедой длинноногий красавец с белой отметиной на лбу. Господин, державший коня под уздцы, желал вернуть покупку торговцу. Этот конь отказывался переходить водные преграды и разбил его новую коляску, потому что не пожелал ступить на паром. Торговец не собирался забирать проданного жеребца. Голоса спорящих становились громче. Гнедой стал нервничать, дергал ушами и поводил головой.

— Не хочешь его для себя? — обратился Сеньор к Ли.

— Нет. Между Раем и тем местом на севере, куда я направляюсь, есть водные преграды.

— Я позабочусь об этом.

Она взглянула на него, не зная, как относиться к такой самоуверенности.

Сеньор уже рассматривал гнедого:

— Мне нравится силуэт этой лошади. Она сможет довезти тебя до севера. Бедолага, купивший ее, в таком отчаянии, что уступит гнедого дешево.

Ли колебалась. Владелец гнедого продолжал кричать на торговца, не собиравшегося забирать лошадь.

— Возможно, я смогу на нем ехать, — сказала она устало.

— Может быть, заключим пари, Солнышко?

 

Глава 14

Ли стояла рядом с загоном и дрожала, ежась в старой куртке Сеньора. По его просьбе она снова надела бриджи и чувствовала себя в них более неловко, чем раньше, когда никто не знал, что она женщина. Торговцы и конюхи, столпившиеся вокруг загона в ожидании представления, бросали на нее любопытные взгляды. Стоило надеть сапоги ради той свободы, которую она вновь почувствовала.

Теперь-то никто не попытается ее тронуть или отпустить оскорбительное замечание. Странный мистер Мейтланд со шпагой наготове и опасными чудачествами, похоже, уже приобрел известность в окрестностях Рая — городе контрабандистов. Дерзость и деньги в нем играли более важную роль, чем законность.

В холодном воздухе послышалась мерная дробь конских копыт и зазывное ржание вороного, которого Сеньор купил этим утром. Время от времени Сеньор в центре загона подзывал серо-белого бандита и гнедого, разгуливавших, распустив хвосты.

Его бархатный камзол и расшитый жилет лежали на коленях у служанки, сидевшей неподалеку. Вороной не обращал на Сеньора ни малейшего внимания. Он взбивал землю копытами, пробегая на рысях из одного конца загона в другой, в тщетном стремлении присоединиться к лошадям из соседнего загона.

— Посмотри на это, — тихо сказал Сеньор, обращаясь к Ли. — Как ты думаешь, понимает ли это животное, чего я хочу?

— Нет, не думаю, — откликнулась Ли.

— Тогда смотри. Научу тебя тому, чего нельзя достичь благодаря одной лишь удаче.

— Первое, чему я хочу научить этого пария, — он не один здесь, — сказал Сеньор и щелкнул кнутом по земле.

Конь вздрогнул, взглянул в его сторону, но продолжил трусить по загону.

Когда конь совершал свой обычный путь, он щелкнул кнутом еще раз и сделал несколько шагов, как бы пытаясь встать у него на пути. Животное резко остановилось, махнуло хвостом и направилось в другую сторону. Еще раз Сеньор щелкнул кнутом и заставил вороного изменить направление. Конь, обежав загон, присел на задние ноги и призывно заржал. Сеньор двигался за ним, все время щелкая кнутом, ни разу не коснувшись животного и даже к нему не приблизившись.

— Теперь вороной знает, что я здесь? — спросил Сеньор.

— Едва ли, — заметила Ли.

— Правильно. Он все время смотрит через изгородь и не думает обо мне. Сеньор опять сделал шаг вперед и щелкнул кнутом. — Я же хочу, чтобы здесь его удерживала не изгородь, а внимание ко мне. Как же мне этого добиться?

— Ты хочешь его избить?

— Дорогая моя, глупее и выдумать нельзя. Разве он останется здесь, если я сделаю ему больно?

— Но если что-то другое заставит болеть его мышцы, если ему станет больно дышать, а я принесу ему покой и избавление от боли, — тогда… Итак, мы начинаем общение.

Он поднял кнут, вышел вперед и заставил коня обернуться. Лицо Сеньора приняло спокойное, сосредоточенное выражение. Каждое его движение было обдуманным и уверенным.

— Хочу добиться, чтобы он шел в том направлении, куда мне нужно. Это урок на сегодня. Вороной может двигаться быстрее или медленнее, но только в том направлении, в каком я захочу.

Сеньор подталкивал вороного всякий раз, как только тот собирался остановиться; пощелкивая кнутом, заставлял его двигаться в противоположном направлении, когда он начинал глядеть через ограду. Еще и еще раз он повторял это движение, пока конь не стал тяжело дышать.

Но призывное ржание больше не раздавалось — у вороного едва хватало времени посмотреть, куда именно указывает кнут человека. Через четверть часа Сеньору уже достаточно было просто указывать кнутовищем направление движения. Одним лишь легким движением он заставлял вороного останавливаться, кружиться на месте или бежать в другом направлении.

— Посмотри, как он оборачивается, когда меняет направление движения, — сказал Сеньор. — Всегда в сторону изгороди, от меня и не желает оставаться вместе со мной. Я же хочу заставить его поворачиваться в мою сторону, глядеть на меня. Хочу показать, что ему гораздо приятнее обращать внимание на меня, чем носиться по кругу.

Когда Сеньор вновь заступил коню дорогу, вороной присел на задние ноги, махнул хвостом и вновь повернулся так, что голова его была устремлена к изгороди. Сеньор резко щелкнул бичом.

— Никакой случайности. Прошу его вновь выполнить мою просьбу, — сказал он. — Даю ему возможность. — Он опустил кнут, встал на пути у вороного. — Я совершенно спокоен, я не щелкаю кнутом. Предлагаю ему передышку.

На этот раз вороной на мгновение заколебался и дернулся в его сторону.

— Ну вот, — сказал он. — Теперь он об этом думает. Теперь его мозги работают.

Среди наблюдателей раздался ропот одобрения.

Щелкая кнутом, он заставил вороного обежать по кругу весь загон несколько раз, затем опустил руку. Вороной сразу повернулся в его сторону и остановился. Бока его тяжело раздувались.

— Умный парень, — ласково произнес Сеньор и сделал два шага в сторону. Голова животного повернулась следом, а его большие черные глаза внимательно следили за ним. Он прогуливался по загону, и конь внимательно следил за ним.

— Ну, теперь он обращает на меня внимание?

Ли не смогла подавить улыбку:

— Да.

Издали донеслось ржание, но не успел еще вороной и поглядеть в ту сторону, как Сеньор щелкнул кнутом и заставил коня бежать по кругу. После нескольких поворотов вновь позволил ему остановиться.

Издали вновь раздалось ржание. Тяжело дышащий вороной поднял голову, чтобы ответить, но, услышав голос Сеньора, опустил морду и уставился на него. Потом подошел к Сеньору, стал рядом, склонив голову в знак полного подчинения.

Всплеск аплодисментов заставил коня резко поднять голову, но тут же он опустил морду и ласково ткнулся Сеньору в руку. Когда тот подошел к изгороди, вороной следовал за ним, как щенок, не обращая больше никакого внимания на призывное ржание сородичей.

Ли почувствовала какое-то странное стеснение в груди. Какой же он необычный человек!

Конь воспринял знакомство с Немо с полным равнодушием, обратив на него внимания не больше, чем на дворовую собаку. После этого вполне логичным оказалось взнуздать вороного. Сеньор сел на него верхом. До полудня он объезжал его. Затем вывел вороного из загона и не спеша поехал под возбужденное ржание других лошадей, пока совсем не исчез из виду.

Когда он вернулся и сошел с коня, кто-то протянул ему бадью с водой. Сразу нашлось немало добровольцев заняться лошадью.

— У нас есть корзина с едой, — обратился Сеньор к Ли. — Поешь немного. — Затем он повернулся к Хопкинсу: — А вы можете пойти и привести лошадь сюда — теперь-то уж вы с ней справитесь.

Ли и Сеньор мирно ели под деревом, а толпа местных жителей прошла к загону посмотреть на новое зрелище. Живая цепь из людей образовалась вдоль дороги, по которой вели лошадей, отловленных с пастбища. Кто-то поймал более покладистого гнедого и завел его в загон, поставив рядом с усмиренным вороным.

Другая норовистая лошадь приплясывала рядом с оградой.

Сеньор протянул руку Ли и отвел ее подальше от зрителей, столпившихся у изгороди, и начал приближаться к красивому белому коню с длинной гривой и буйным хвостом, поднимавшим столбы пыли.

— Запомни, Ли, он боится тебя!

— Меня?

— Да. Ты видела, что я сделал с той лошадью. Ты можешь повторить все с этим красавцем.

— Ты сошел с ума!

— Вовсе нет. Я же тебе все показал. Это ведь не только удачливость.

— Я боюсь и не хочу оставаться в затоне с этим животным.

— Я же сказал тебе — он напуган.

— Он покусал человека!

— А что бы ты сделала, если бы тебя ударили в лицо?

— Я знаю, что оскорбила тебя. В отместку ты хочешь, чтобы меня затоптала до смерти эта лошадь?

— Ты боишься! И эта женщина хочет убить преподобного мистера Чилтона!

— Это не одно и то же.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Когда нужно проявить отвагу — ты думаешь, она у тебя появится, если ее нет сейчас?

— Это — не одно и то же.

— Чтобы убить умного человека, мало одной ненависти. Нужны и мозги. Я пытаюсь научить тебя тому, что может тебе помочь, Ли. Эта лошадь станет оружием, если научиться властвовать над ней.

Ли повернулась и поглядела на строптивое животное, свободно трусящее по загону.

— Я думала, ты хотел дать мне гнедого.

— На гнедом можно возить тюки. Покажи, что ты смелая, что ты веришь в него, и он унесет тебя прямо в ад!

Ли опять ощутила в груди это болезненное, волнующее чувство под восхищенным взглядом Сеньора.

Он хотел укротить эту лошадь.

Но он перекладывал эту задачу на нее. Его зеленые глаза выражали напряженность и вызов.

Слова возражения неожиданно застряли где-то в горле. Ее нижняя губа задрожала. Эс-Ти поднял ее руку и вложил в нее кнут:

— Я помогу тебе. Скажу, что надо делать.

«Ну что же, пусть чертово животное и убьет меня!» — подумала Ли и обернула бич вокруг кнутовища.

Она перелезла через ворота, вошла внутрь загона. Почему Эс-Ти настоял на этой странной прихоти? Он смог бы укротить коня быстрее и лучше. Ему нравилось внушать запуганной лошади покориться человеку.

Ли подумала, что он хотел, чтобы она сама все испытала на своей шкуре и чтобы ей это не удалось. Тогда он покажет ей, как это делается.

«Норовистый» конь был просто горячим скакуном, с которым слишком долго плохо обращались. Подумать только: его кастрировали! Вот до какого преступления дошли флегматичные британцы!

Слава Богу, что Хопкинс не обрезал ему хвост.

Во взгляде и пофыркивании пристально смотрящего на Ли коня не было ни малейшей угрозы. Он чувствовал себя свободным. На морде и на груди были ссадины с запекшейся кровью. На бледно-серой шкуре виднелись прилипшие комья грязи и клочья травы. Но несмотря на все это, перед ней стоял самый красивый скакун, которого она когда-либо видела.

Эс-Ти спокойно сказал Ли:

— Чтобы заставить его двигаться, надо находиться несколько позади него. Чтобы он повернулся, сделай шаг к нему навстречу, крикни на него, щелкни кнутом, но обязательно позволь ему двигаться на просторе. Если боишься, что он собьет тебя с ног, отойди в сторону, но не загоняй его в угол и не стой как вкопанная.

Она щелкнула кнутом. Конь подпрыгнул и остановился, не сводя с нее глаз.

— Заставь его двигаться, — повторил Эс-Ти. — Он должен двигаться.

Она сделала шаг в сторону животного и заставила его двигаться, хотя кнутом по-настоящему щелкнуть все же не сумела. Но серый понял ее сразу и поскакал вдоль изгороди загона.

После нескольких минут этого головокружительного галопа Эс-Ти понял, что она не собирается ничего делать. Он повысил голос, чтобы перекрыть тяжелое дыхание лошади.

— Заставь его повернуться — просто выставь кнут, если боишься, что он собьет тебя.

— Я не боюсь.

— Тогда делай это, Ли.

В этих бриджах она выглядела просто великолепно. Конь остановился как вкопанный, как будто перед ним на пути возникла стена, и поскакал галопом в противоположную сторону.

— Хорошо, — сказал Эс-Ти. — Но изнурять его не нужно. Надо убедить его повиноваться тебе. Он должен это усвоить.

Серый перешел в сумасшедшую рысь, но окрик заставил его затрусить.

Ли наблюдала за животным, угадывая и пресекая любую его попытку не подчиниться ей, и все увереннее действовала кнутом.

Эс-Ти критически смотрел на коня. С этим скакуном придется провозиться больше, чем с вороным. Такого коня одними угрозами не сломишь, его нужно убедить подчиниться. Эс-Ти молчал целый час, позволяя Ли вновь и вновь поворачивать коня по кругу. Наконец бледная шерсть его потемнела от пота, а дыхание стало походить на свист пара, вырывающегося из кипящего котла.

— Может быть, остановить его! — крикнула Ли. — Это убьет его.

— Дорогая, этот конь может скакать еще. Посмотри, как он поворачивается вокруг себя. Он считает тебя дьяволом во плоти. Ты заметила — он смотрит на тебя. Позволь ему повернуться к тебе, расслабься и опусти кнут.

Эс-Ти терпеливо наблюдал. Она не замечала изменений в поведении коня, совершенно очевидных ему самому.

Эс-Ти почувствовал симпатию к этому прекрасному чумазому животному. Он всегда проникался симпатией к лошадям, когда они приближались к такому состоянию — выматывались, становились серьезными, озираясь вокруг, как виноватые дети, только и ждущие, чтобы кто-нибудь о них позаботился. Что ж, пора остановить этот бег.

— Опусти кнут, — сказал он тихо.

Ли сделала шаг вперед, чтобы повернуть лошадь, но серый продолжал поворачиваться к ней крупом. Бока его тяжело раздувались, он тяжело глотал воздух.

Еще дважды она пыталась развернуть коня, и оба раза конь поворачивался к ней крупом, а не мордой. По спине Ли, по ее плечам Эс-Ти видел ее отчаяние.

— Нет, не могу, — сказала она, не отрывая глаз от лошади.

— Ты злишься, — предупредил он.

— Я устала! — Голос ее дрожал. — Я не хочу больше этого делать. Делай сам, если хочешь.

Этого-то он и ждал. Ему оставалось только войти в загон и продемонстрировать ей, как это делается. Но вместо этого он сказал.

— Попробуй еще раз.

Она вновь попробовала, и опять у нее ничего не получилось.

— Видишь? — Она бросила на Эс-Ти вызывающий и одновременно умоляющий взгляд.

— Что я должен видеть? Вижу только, что ты всем своим видом показываешь, что злишься на него. А он это чувствует.

Ли вновь подняла кнут, заставляя скакуна повернуться, но ничего не выходило. Она швырнула кнут на землю и пошла к воротам.

Серый остановился и посмотрел на нее из самого центра загона.

— Подожди. Стой и не двигайся, — сказал Эс-Ти. — Дай ему отдохнуть. Дай ему постоять, сколько он захочет. Но как только он отведет от тебя взгляд, пусти его снова на рысь.

Кто-то кашлянул, и лошадь взбрыкнула. Сразу же раздался щелчок кнута, и лошадь пошла рысью.

— Попробуй еще раз, — повторил Эс-Ти через мгновение.

Она опустила кнут и встала на пути лошади. Серый повернулся мордой и остановился, смотря на нее.

— Хорошо, — произнес Эс-Ти. — Как только он отвлечется, пускай его вскачь.

Но скакун уже сделал выбор. Ноздри его раздувались, жадно вдыхая воздух. Ли стояла спокойно, напряжение исчезло.

Через несколько минут Эс-Ти сказал ей, чтобы она обошла вокруг лошади. Лошадь следила за ней взглядом, как будто завороженная, передвигая задние ноги вокруг передних ног, лишь бы не потерять ее из виду.

— А теперь сделай шаг к нему, — сказал Эс-Ти мягко. — Если он начнет отступать, не иди следом. Уходи до того, как он это сделает.

Она подчинилась. Лошадь подозрительно подняла голову. Ли сделала еще один шаг. По знаку Эс-Ти она повернулась и пошла. Серый сделал несколько шагов ей вслед и замер.

Лошадь постепенно позволила ей подойти ближе. Когда расстояние между ними сократилось до ярда, Эс-Ти велел Ли уходить. Серый пошел за ней следом.

— Дай ему возможность подойти. Дай ему возможность сделать выбор. Отвернись от него, — сказал Эс-Ти.

Она сделала шаг от лошади. Конь опустил голову, подошел к ней и уткнулся носом в ее рукав.

— Не делай резких движений. Попробуй дотронуться до его морды.

Ли подняла руку. Голова серого вздрогнула, и он уставился на нее влажными карими глазами и расслабился. Она слегка тронула его израненный лоб. Уши его нервно двигались, ноздри раздувались. Ли протянула руку, слегка коснулась его ноздрей, пробежала пальцами по шее. Скакун стоял спокойно, бока его тяжело раздувались. Ли погладила спину. Конь повернул голову, будто прося погладить его посильнее.

Ли повернулась и пошла прочь. Лошадь послушно шла следом. Когда она остановилась, остановился и скакун.

Все молчали.

Эс-Ти почувствовал, как сердце бьется у него в груди. Он чуть не перепрыгнул через изгородь. Но не сделал этого. Только прошептал:

— Попробуй обнять его за шею.

Тяжело дыша, Ли сделала это. Потом наклонилась и приподняла одну из передних ног скакуна. Он мирно стоял на месте, внимательно следя за ее движениями. Она плакала, обходя вокруг коня и приподнимая каждую его ногу.

Она глядела на него, как на какое-то страшное видение, когда он послушно остановился рядом с ней. Лицо ее было мокрым от слез. Она сглотнула слезы.

— Но как же это случилось? — Она ласково гладила животное, его шею, его уши, издавая легкие всхлипы. — Боже мой, ты такой красивый, почему ты пришел ко мне?

Лошадь ткнула ее мордой. Она покачала головой и разрыдалась.

— Я не хотела этого! — Она отодвинула лошадиную голову, пытаясь заставить серого отойти в сторону, но он вновь тыкался ей мордой в руки. — Я не хочу этого! — Она закрыла лицо руками. Плечи ее сотрясались. Но серый попытался потереться мордой о ее куртку.

Эс-Ти перепрыгнул через изгородь и медленно пошел, чтобы не вспугнуть коня.

Скакун с удивлением поглядел на вновь пришедшего. Эс-Ти поднял брошенный кнут и послал коня вскачь вдоль изгороди.

— Надо заставить его бежать. А ты вставай, Солнышко. Это слишком опасно. Вставай, нельзя здесь сидеть!

Серый затормозил и, повернувшись, пошел к ним.

— Черт тебя подери! Зачем ты это делаешь со мной? — Она ударила его кулаком по плечу.

— Все хорошо, — шептал Сеньор. — Все хорошо.

— Нет, не хорошо. Ненавижу тебя. Не хочу этого. Я не могу вынести этого! — выкрикнула она.

Все трое стояли в середине загона. Двадцать пар глаз наблюдали за ними. Он целовал ее волосы, говорил ей что-то невнятное.

— Хочешь присесть? Хочешь, чтобы я закончил все это?

— Я хочу освободиться от тебя! Ты лжец. Хочу, чтобы ты ушел. Ты глухой! Глухой. Ты — ноль, ничто! Неужели ты думаешь, что произвел на меня впечатление этими выходками, что я стану спать с тобой только потому, что ты умеешь укрощать лошадей?

Он почувствовал, что холодеет.

На глазах у этой черни говорить такие вещи!

— Как хотите, дорогая. Не стану больше вам мешать, это точно.

Ли повернулась к нему спиной, вытерла обшлагом слезы и пошла по траве, стараясь дышать ровнее. Не дойдя до ограды, услышала позади легкий звук копыт. Серый подошел к ней и тронул ее своим носом. Ли закрыла лицо локтями.

— Убирайся! — выкрикнула она и ударила коня со всей силой.

Он отпрянул, описал небольшой круг и остановился, а через минуту вновь сделал шаг вперед.

— Убирайся вон! — Конь отпрянул, но потом пошел на нее, все ближе и ближе. С криком отчаяния Ли опустила руки.

Лошадь опустила голову и уткнулась носом ей в локоть.

— Наверное, придется накинуть скакуну на голову мешок, — саркастически заметил Эс-Ти. — Можно попробовать и одеяло.

Сеньор и конь стояли рядом. Ее трясло от любви, печали и ярости.

— Прости, — шепнула она серому скакуну. Положила руку ему на шею и уперлась в нее лбом. Конь энергично потряс гривой.

Ли направилась к воротам, избегая глядеть на присутствующих. Серый следовал за ней, но на этот раз она не остановилась, перелезла через ворота, прошла мимо зрителей и села под деревом.

Всю оставшуюся часть дня Сеньор работал со скакуном, хлопая седлами, стуча в пустые ведра и создавая самый разнообразный шум, лишь бы заставить его работать.

Конь следовал за ним, как ребенок. Но настал момент взнуздывать лошадь, знавшую только страх и боль.

У Сеньора неиссякаемое терпение. Поэтому Ли так хотелось плакать. Время от времени глаза ее вновь наполнялись слезами, а дыхание прерывалось от рыданий. Она чувствовала себя разбитой и униженной, как будто и ей, как серому, придется послушно следовать за Сеньором.

Он очень заботливо относился к лошади. Не ушел, даже когда полил дождь. Животное выполняло его просьбы и в награду получало ласку и дружеское поглаживание.

Наконец Сеньор сел на серого верхом. Лошадь устало смотрела по сторонам и тяжело дышала. Раздались громкие крики. Мальчишки кричали, фермеры бросали свои шляпы в воздух. Серый стоял спокойно, а потом пошел вокруг загона, с любопытством прислушиваясь к происходящему.

Сеньор улыбался. Ли запомнила эту улыбку на всю жизнь.

Она охватила голову руками.

«Как мне быть дальше. Я такая слабая. Я сдамся. Я недостаточно сильная. Не смогу этого всего вынести!»

Становилось холоднее и темнее. К Ли подошел один из торговцев и, держа под уздцы гнедого, спросил:

— Мэм? Вы хотите поехать назад?

Она подняла голову. Толпа почти рассеялась. Сеньор ехал верхом на вороном, а серого вел под уздцы рядом.

С помощью торговца Ли села на лошадь в седло, купленное Сеньором. Гнедой не стал ждать особых приглашений: как только торговец отпустил узду, он рысью пошел догонять остальных лошадей.

Ли подчинилась, не зная, что делать. Сеньор даже не обернулся и не посмотрел в ее сторону.

Въехав во двор, он сказал мальчишкам, что займется лошадьми сам. Они не скрывали своей радости, что им не придется иметь дело со скакуном, но, увидев, каким спокойным он стал, не смогли скрыть своего изумления.

Когда Ли спешилась, Сеньор передал ей уздечку скакуна.

— Как ты хочешь его назвать? — спросил он.

Она устало поглядела на коня. Эс-Ти говорил, что он может стать оружием. Это ей было нужно. Больше, чем раньше, ей была необходима поддержка, чтобы двигаться к цели.

— Месть. Назову его Месть.

— Но это — глупое имя.

— Месть, — повторила она. — Так я его назову, если отдашь его мне.

— Ну что же. Ты и меня называешь Сеньор. А ведь и я человек, Ли. У меня есть имя.

— Я даже не знаю твоего имени. Я знаю только твои инициалы.

— Ты никогда не спрашивала меня. Да и зачем тебе было знать мое имя? Ведь тогда я стал бы кем-то реальным. Не просто орудием для достижения твоей цели.

— Так скажи мне свое имя!

— Софокл. Меня зовут Софокл Трафальгар Мейтланд.

Он замолчал, как будто ожидая ее реакции. Она, казалось, не собиралась поднимать глаз на него. Он унес седла и вернулся назад.

— Теперь можешь на меня смотреть. Глупейшее имя, которое только можно было придумать. Я никогда никому не называл его целиком. Меня зачали на борту корабля около мыса Трафальгар. Так гласит история. Мать говорила, что мой отец адмирал. Не знаю, почему она очутилась на борту адмиральского корабля. Может быть, это и правда. Для всех я по-прежнему Эс-Ти Мейтланд. Пожалуйста, никому не говори мое полное имя.

Ее поразило это неожиданное признание.

«Я люблю этого человека. Я люблю его. Я ненавижу его. О Боже!»

Ей хотелось смеяться и плакать одновременно. Но вместо этого она молча смотрела на него.

— Зачем я стану говорить? Скажи, куда мне поставить Месть?

Он перевел взгляд на лошадь, взял веревку.

— Я сам поставлю гнедого, — сказал он. — Его зовут Мистраль.

 

Глава 15

На протяжении трех недель и трехсот миль по многу раз на дню Эс-Ти думал о том, что она сказала.

«Вы докучаете мне. Вы беспокоите меня».

«Вы — обманщик».

Немо летел рядом, а он с рассвета до заката скакал на Мистрале. Через каждые три часа пересаживался на вороного, названного Сирокко. По дороге он научил обеих лошадей слушаться его руки, останавливаться с поводьями и без них, отступать назад, идти рысью и галопом. По утрам в течение трех часов, прежде чем пускаться в путь, он обучал одного Мистраля.

Чувство равновесия его не покинуло. Чудо не исчезало, и он стал привыкать к нему, не думая о возможных последствиях.

Теперь он без страха мог обдумывать дальнейшие действия.

Итальянец, француз и испанец, учившие Эс-Ти верховой езде, утверждали: множество лошадей создает наездника, один наездник создает лошадь. В своей жизни он ездил верхом на сотнях лошадей, но после Харона ему впервые попалась лошадь с таким же природным чувством равновесия и сообразительностью. Тренировки Мистраля наполняли его радостью. Со страстью и одержимостью обучал Мистраля фигурам поворота, добивался, чтобы тот аккуратно и одновременно поднимал передние ноги; потом научил его выбрасывать задние ноги, когда ударял его прутом по брюху.

Вороной Сирокко оказался честным флегматичным животным, которого трудно было заставить двигаться. Главной заботой Эс-Ти стало справляться с собственным нетерпением. Иногда вместо серьезных уроков он проводил утренние часы за игрой, показывая серому негодяю те же штучки, которым он обучил слепую французскую кобылу, или просто стоял рядом с Мистралем и почесывал ему холку.

Именно в эти спокойные минуты Эс-Ти вспоминал слова, сказанные Ли: «Вы докучаете мне. Вы беспокоите меня. Вы — обманщик».

Он оставил ее в городишке Рай и поехал один. Это напомнило отъезд рыцаря в поисках приключений: убьешь дракона — завоюешь даму.

Сумеет ли он завернуть ее в драконьи шкуры? Накормит ли ее драконовым супом? Построит ли ей замок из костей дракона?

Пусть тогда попробует говорить, что он обманщик.

* * *

Преподобный Джеймс Чилтон, может, и называл это место своим Небесным Прибежищем, но уже немало столетий оно известно всем как Фелчестер. Сначала это было укрепление римлян. Норманнские французы не сочли нужным выстроить здесь замок, но еженедельная ярмарка и брод через реку не позволили этому местечку умереть до пятнадцатого столетия. Оно дождалось удачи: какой-то его уроженец отправился в Лондон, разбогател и вернулся обратно. Этот гордый горожанин построил через реку каменный мост, обеспечив дальнейшее существование города Фелчестера.

Все это Эс-Ти узнал от Ли. Неожиданным оказалось очарование этого городка, умостившегося у подножия огромной горы — между ее уступами и рекой.

В своей остроугольной шляпе и плаще из толстой шерсти Эс-Ти чувствовал, что привлекает к себе внимание. Похоже, что все туристы, посещавшие образцовый город преподобного Джеймса Чилтона, одевались в священнические одежды и носили с собой псалтырь, а не шпагу.

— Видите, — я стараюсь, очень-очень сильно, — говорил мистер Чилтон. После часа пылкой лекции его сильно напудренные рыжие волосы торчали во все стороны. — Джентльмены, я с вами честен. Мы не можем ожидать рая на земле. Но теперь я хочу, чтобы вы осмотрели наш маленький дом. Пожалуйста, останьтесь у нас на ночь — и добро пожаловать. Любой укажет вам, где находятся спальни для гостей.

Гости-священники стояли кругом, кивая и улыбаясь. Чилтон с особой приветливостью улыбнулся Эс-Ти, протягивая ему руку. Несколько мгновений он, не моргая, глядел прямо в глаза Эс-Ти.

— Я так рад, что вы заехали, — сказал он. — Вас интересует филантропия, сэр?

— Я здесь из любопытства, — ответил Эс-Ти, не желая дать повода к просьбам о пожертвованиях. — Я могу где-нибудь поставить мою лошадь?

— Конечно, вы можете отвести ее в конюшню. Но вам придется самому за ней ухаживать. Это наше правило здесь. Каждый должен крепко стоять на ногах. Вы увидите, что все здесь очень услужливы и внимательны, когда в этом есть нужда. — Чилтон кивнул в сторону шпаги Эс-Ти: — Попрошу вас оставить это тоже в конюшне, любезный сэр. На наших улицах нет необходимости в этой вещи. А теперь… я должен предоставить вас самим себе и заняться подготовкой к полуденной проповеди. Приходите, пожалуйста, на чашку чая в дом священника через час. Потом, надеюсь, вы будете с нами присутствовать на богослужении, и мы еще поговорим.

Когда группа разошлась, Эс-Ти собрал поводья Сирокко и повел послушного вороного по главной улице в направлении, указанном Чилтоном. Он ответил на улыбчивый кивок идущей ему навстречу пастушки. Ее стадо из трех беломордых овец превратило всю сцену в пастораль, как будто сошедшую с сентиментальной гравюры.

Женское население Небесного Прибежища занималось своими делами в прекрасном расположении духа. Он слышал чью-то песню, доносившуюся через открытую дверь на другой стороне улицы.

В конюшне еще держалась ночная прохлада. Там не было ни людей, ни животных, но царила абсолютная чистота. Он поставил Сирокко в первое стойло, натрусил ему сена, накачал воды. Вороной сунул нос в ясли и только дернул ухом, когда Эс-Ти повесил на стену его седло. Поразмыслив, он решил не следовать пожеланию Чилтона — не снял портупеи со шпагой.

Стоя в дверях конюшни, он стал размышлять, как лучше провести разведку. Никто в этом городке не казался забитым, нигде не ощущалось атмосферы зла, а Чилтон… выглядел всего лишь грубовато-добродушным и довольно утомительным проповедником, если судить по его бесконечной речи о морали и правилах пребывания здесь.

Может оказаться трудным просто прикончить этого типа Эс-Ти сильно подозревал, что будет счастлив это сделать после нудного богослужения в Небесном Прибежище и долгого вечера заунывной философии Чилтона.

Он попытался мысленно увидеть лицо Ли, когда она рассказывала о том, что произошло здесь. Но вспомнил лишь ее голос, когда она отчитывала его.

Он начал сомневаться, в здравом ли она уме. Горе может лишить рассудка. Может, этого никогда и не было: ее семьи, отца, матери, потерянных сестер.

Он знал: ему следует забыть о Ли Страхан.

Но он уже здесь.

Главная улица расширилась у рыночной площади, открыв по одну сторону мост, а по другую — широкую аллею, обсаженную раскидистыми деревьями. В конце аллеи на крутом склоне горы стоял красивый особняк из серебристого камня с медным куполом и изящной балюстрадой.

Это он уже видел прежде. Фоном акварелей юной девушки служил этот симметричный фасад с высокими окнами: аристократический, прекрасный, дружелюбно-приветливый.

«Сильверинг, Нортумберленд, 1764…»

По склону взбирались аккуратные домики. Их венчала жемчужина — Сильверинг — одинокий и запущенный, как гордый старый придворный.

Эс-Ти ощутил внезапное горячее влечение к Ли. С невыразимой печалью смотрел на здание, где когда-то раздавался ее смех. И это заставило его почувствовать себя одиноким, покинутым, униженным.

Здесь жила семья. Чудесная, милая, веселая семья, — судя по рисункам Ли. Он — свидетель черного горя Ли.

Было ли так на самом деле? Может быть, страдание исказило ее восприятие прошлого? Но, стоя здесь, в уютнейшем городке, разглядывая величественный особняк, он ощущал обаяние жизни, которую вела Ли в родительском доме. Эс-Ти и сам иногда тосковал о таком гнезде, полном родственников, тепла и веселья, — о том, чего у него-то никогда не было.

Он не может ей этого вернуть! Он понял это внезапно, вглядевшись в мертвые окна особняка. Прошлое не вернуть! Нежные зарисовки в альбоме и этот заброшенный дом не имеют уже никакой связи. Мир акварелей исчез навсегда.

Дракон оказался выдумкой, и Эс-Ти никогда не сможет завоевать для нее то, чего ей действительно хочется, — жизнь, которую она потеряла.

Значит, он остался ни с чем. Ему нечем заслужить ее любовь. Он отточил клинок, достиг прежних успехов в фехтовании, хорошо обучил серого негодяя. И все это за три недели — так он спешил к победе.

И все попусту. Он может убить Чилтона и вернуться в Рай с его головой в корзине, но не получит взамен ничего, кроме отрывистого «спасибо». И как может быть иначе? Она убедила себя, что хочет отмщения, превратила Чилтона в преступника. Мщение станет бессмысленным, как только все совершится.

Она отвернется от Эс-Ти, уйдет, оставив его таким же, как нашла.

Каким жалким фатом он сейчас выглядит — пылкий рекрут, прибывший на поле брани и обнаруживший: кроме него, на нем никого нет.

Не придумав ничего лучшего, Эс-Ти направился обратно по улице, улыбнувшись хорошенькой девушке, сидевшей за кружевом в освещенном проеме двери.

— Пожалуйста… не скажете ли вы, где я могу найти себе что-нибудь поесть?

— Очень охотно, — ответила она, откладывая работу и вскакивая с крыльца. Потом подошла поближе. — Пойдите по главной улице в ту сторону, — указала она пальцем, наклонив голову к самому его плечу, перегнувшись через калитку, — повернете направо в сторону холма, в первый переулок за ярмарочным крестом. Минуете больницу и в первом доме налево найдете обеденный зал для мужчин.

Ее простой тесный чепец скрывал локоны, но голубые глаза и светлая кожа заставили Эс-Ти представить себе изобилие белокурых волос Ли.

С серьезной вежливостью он снял шляпу и поклонился:

— Благодарю вас, мисс.

Она изумленно уставилась на него.

— Мне это было нетрудно.

— Но мне это доставило истинное удовольствие. Однако я отрываю вас от вашей работы.

Постояв секунду, Эс-Ти медленно пошел по улице в ту сторону, куда она указала.

Гости-священники, вышедшие из магазина за несколько ярдов перед ним, негромко переговаривались, обменивались мудрыми кивками и глубокомысленными взглядами. Один из них прикоснулся пальцем к полям шляпы и в одиночестве пошел дальше.

В доме, где был обеденный зал для мужчин, на его стук никто не откликнулся. По запаху он нашел дорогу на кухню, но обвязанные фартуками повара вежливо-непреклонно сказали, что еда будет поставлена на стол только после окончания полуденного богослужения. Ему не дали даже пресной лепешки с горячего противня. Пришлось просто стащить одну. Однако они обнаружили это прежде, чем он успел улизнуть, и так искренне расстроились, что Эс-Ти вернул лепешку обратно.

Изгнанный с позором из кухни, он побрел обратно по главной улице. Все та же девушка по-прежнему вязала кружева у своей двери.

Эс-Ти облокотился на калитку.

— Они еще не подают, — печально сказал он.

— Да-да, — ответила она. — Не раньше чем после полуденной службы.

Он весело улыбнулся.

— Вы об этом не сказали.

— Извините. Вы очень голодны?

— Очень.

Она склонила голову к шитью. Потом посмотрела в обе стороны улицы. Помолчав секунду, чуть слышно проговорила:

— Я от вчерашнего дня оставила пирожок со свининой. Хотите?

— Только если вы разделите его со мной.

— Ох, нет. Я не могла бы… — Она опустила глаза к коленям, потом снова подняла их. — Я совсем не голодна. Но вы можете его взять.

Она исчезла в доме. Эс-Ти открыл калитку и поднялся по ступенькам. Ему вручили пирожок, завернутый в салфетку. Он уселся на крыльцо и усадил ее рядом:

— Присядьте же, мадемуазель, или я покажусь страшным невежей тому, кто сможет меня увидеть.

Минуту они сидели молча. Голодный Эс-Ти с удовольствием ел пирожок.

— Сэмюел Бартлетт, — всецело к вашим услугам, мадемуазель. Как я могу иметь честь вас называть?

— Я — Голубка Мира.

«Господи, помилуй», — подумал он.

— Чудесное имя, мисс, — сказал он. — Вы выбрали его сами?

— Мой господин Джейми выбрал его для меня.

Он наблюдал, как она растирает лоб. Потом снова склонилась к рукоделию.

— Вы нездоровы?

— О нет. У меня постоянно болит голова.

— Мне очень жаль. Может быть, следует обратиться к врачу.

— В этом нет необходимости. — Она улыбнулась увереннее. — Я совершенно здорова.

— Вы здесь давно живете?

— Несколько лет.

— Вам здесь нравится?

— О да.

— Расскажите мне — как вы сюда попали?

— Моя мать — дурная женщина — забрала меня у моего отца. Я никогда его не знала. У меня никогда не было еды вдоволь и одежды. Мать научила меня воровать. Она щипала меня, если я не приносила домой то, что она хотела.

— Вот как!

— Да, сэр. Я не знала, что поступаю нехорошо. Я была, как… как всего лишь муравей среди всех других муравьев. Но идти было некуда, и никому не было до меня дела. Потом мне встретились девушки, раздававшие одежду на перекрестке. Они дали мне юбку и чепец. Такие веселые, такие счастливые. Предложили мне стать их подругой. Взяли меня туда, где остановились, накормили и сказали, что я не должна возвращаться к моей матери. Когда я сказала, что мне больше некуда идти, дали мне денег, чтобы доехать на дилижансе до Хексхэма. Оттуда я пешком пришла сюда. Меня встретили так же приветливо, как и вас. Это чудесное место. Просто как семья.

— Правда? Может, я к вам присоединюсь?

— Давайте! — весело воскликнула она. — Мне бы этого так хотелось! Вам одиноко. Я наблюдала, как вы гуляете совсем один. Другие люди, когда приезжают, всегда ходят группами. Они не понимают, что это такое — быть в стороне. Они думают, Прибежище — это хорошее место, потому что мы много работаем. Это так, но самое хорошее — мы любим друг друга, мы никогда, никогда не одиноки. Приезжает множество девушек, чтобы присоединиться к нам, но не очень много мужчин. Только особые.

Эс-Ти прислонился к дверному косяку и сдвинул шляпу на глаза.

— И вы думаете, что я особый, да?

— О да. У вас благородная душа. Это видно по выражению вашего лица. Поняла это, как только вас увидела. Я обычно не разговариваю с гостями, но я была рада говорить с вами.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Вы не представляете себе, какое это для меня редкое удовольствие — слышать такие слова.

— Кто-то обидел вас.

— Я был глуп. Все та же старая история.

— Это потому, что вы не туда направили свою веру. Здесь мы не отчаиваемся и не чувствуем себя покинутыми или одинокими.

— Как приятно.

— Тепло, — сказала она. — Люди холодны, правда? Они говорят жестокие вещи, и им не угодишь. Здесь мы принимаем вас таким, какой вы есть, даже если вы не безупречны в глазах людей мирских.

— Я далеко не безупречен — в чьих угодно глазах, могу вас уверить.

— Все Божьи люди безупречны, — ответила она. — И вы тоже.

Начал звонить колокол, и она собрала свое кружево.

— Это полуденная служба. Вы пойдете со мной? — Она бросилась в дом и через несколько мгновений снова вышла, закрыв за собой дверь. Когда он поднялся, она взяла его под руку и начала спускаться по ступенькам. — Все захотят с вами познакомиться.

Эс-Ти намеревался тихонько ускользнуть, прежде чем эта угроза сможет осуществиться, но Голубка Мира порывисто увлекала его за собой и знакомила со всеми, кто им встречался. Он оказался внутри маленькой каменной церкви на первом ряду, окруженный спереди подставками для молитвенников, с одного бока — гостями-священниками, а с другого — прихожанами Чилтона. На первых трех рядах сидели только мужчины, женщины — сзади. Голубка Мира растворилась в толпе, после того как познакомила его с соседом справа с интересным именем — Истинное Слово.

— Я глубоко потрясен, — пробормотал священник в здоровое ухо Эс-Ти, — а вы?

Эс-Ти кивнул и пожал плечами. Он мрачно смотрел прямо перед собой, туда, где алтарь, кафедра и вся передняя часть церкви скрывались за длинными полосами фиолетового шелка, сшитыми вместе и прикрепленными к потолку.

Шум постепенно стих, наступила полная тишина. Одна девушка прошла вперед и опустилась на колени перед фиолетовым шелком. Лицо ее скрывала длинная белая вуаль, наброшенная поверх чепца.

Эс-Ти ожидал услышать органную музыку и хор.

Ничего этого не было.

Истинное Слово застыл, глядя перед собой на фиолетовый шелк, не мигая и не шевелясь. Священник, сидевший по другую сторону Эс-Ти, наклонил голову; губы его шевелились в неслышной молитве.

Эс-Ти позволил себе забыться, вспоминая другие церкви; роскошные соборы Италии его детства, звонкие голоса мальчиков посреди витражей и устремленных ввысь стен. Он думал о своих незаконченных картинах, об образах, которые бы хотел создать. Удастся ли ему когда-нибудь передать истинное благоговение Амьенского собора, внутреннюю тишину, источаемую аркой из света и теней?

Внезапно церковный колокол начал бешено звонить. Истинное Слово поймал руку Эс-Ти. Теперь Эс-Ти сидел, смущенно сжав губы.

Из-за паруса фиолетового шелка появился Чилтон, одетый в простое черное одеяние. Стоя перед собравшимися, он начал свою очередную проповедь — многословное речение о спасении и жизни своей паствы. Хватка Истинного Слова становилась сильнее. Он попытался кинуть на священника гневный взгляд, но тот, казалось, был всецело поглощен проповедью Чилтона.

Потеряв надежду вырваться, Эс-Ти уставился на свою шляпу. Краешком глаза он мог увидеть, что все прихожане взялись за руки, даже девушки, стоявшие в проходах. Ближайшая из них держала за руку мужчину, сидевшего с краю скамьи.

Голос Чилтона звучал со все возрастающим чувством, Эс-Ти решил, что тот выглядит крайне эксцентрично: напудренные, оранжевого цвета волосы, по-детски открытые глаза, двигавшиеся по рядам слушателей. Изредка они останавливались, чтобы впиться в кого-нибудь одного. Он обращался ко многим своим прихожанам, для каждого имея несколько слов и получая прочувствованные ответы на призывы признаться в грехе. Когда он вскричал: «Истинное Слово!», — Эс-Ти почувствовал, как сосед сильнее сжал его руку.

— Истинное Слово… — и голос Чилтона упал до шепота, — твой господин обо всем знает. Ты покаешься?

— Жадность! — выкрикнул Истинное Слово. — Грешное желание и алчность!

— Не откажешься ли ты от них? — мягко спросил Чилтон. — Не склонишься ли со стыдом и печалью?

— Ох, господин, простите меня! — Истинное Слово уткнулся головой в свои колени. Эс-Ти попытался вырвать свою руку, но пальцы соседа сильно сжались. — Нет! — прорыдал Истинное Слово, тряся головой. — Не отказывайте мне во врачующем прикосновении!

— Пшел вон, — пробормотал Эс-Ти, выдергивая руку.

Истинное Слово потянулся, снова поймал ее и прижал к щеке. Все смотрели на них. Под давлением всеобщего внимания Эс-Ти сделал глубокий вдох. Огненный жар стал заливать его шею и лицо.

Чилтон улыбнулся и стал не мигая смотреть на Эс-Ти.

— Чувствую силу, — прошептал он. — Чувствую, как от вас исходит врачующая сила, мистер Бартлетт. В меня. В человека по имени Истинное Слово. Во всех здесь присутствующих! Вы это чувствуете?

Где-то в задних рядах начался гул. Эс-Ти ощутил, что ладони его начинает покалывать: слабый зуд быстро усилился до странного жжения — ничего подобного он никогда не испытывал. Кожу головы и рук саднило, все тело как-то мелко, противно пульсировало, словно мышцы перестали ему повиноваться. На фиолетовом шелке у него перед глазами начали загораться узоры, сливаясь в какую-то картину.

Он слышал стоны и всхлипы. Голос Чилтона звучал все громче и громче, приглашая его прийти, называя его по имени. Ему стало казаться, что он теряет сознание: узоры на шелке все увеличивались, готовые захлестнуть его.

— Дайте мне ее! — взывал Чилтон. — Дайте мне силу — не надо страдать. Придите ко мне. Пусть сила придет ко мне!

Эс-Ти вновь вырвал свою руку у священника. Ощущение тяжелой пульсации исчезло, оставив после себя только покалывание в каждой клеточке и затухающие искры перед глазами. Он поднялся, желая бежать отсюда. Но Истинное Слово воспрепятствовал этому. Эс-Ти обнаружил, что Чилтон стоит прямо перед ним.

— Передайте ее мне! — воскликнул Чилтон, протягивая к нему руки. — Передайте мне вашу жизненную силу, чтобы я мог использовать ее по предназначению!

Эс-Ти поднял свободную руку, чтобы оттолкнуть этого человека, и болезненная световая дуга ударила между пальцами, скользнув от его руки к руке Чилтона. Боль заставила Эс-Ти отпрянуть с проклятиями.

Таинственное покалывание в коже головы прекратилось. Все присутствующие простонали на одном дыхании, как гигантское животное в смертельной агонии.

— Голубка Мира! — прогремел Чилтон.

Коленопреклоненная фигура у фиолетового шелка поднялась и приблизилась к ним. Эс-Ти увидел ее юное лицо и глаза, прикованные к Чилтону с благоговейной надеждой.

— Голубка Мира, ты просила положить конец твоим ужасным головным болям.

Она быстро кивнула.

— Приди сюда, возлюбленная моя, — мягко сказал Чилтон.

Она подошла к нему и упала на колени.

— Сними вуаль и чепец.

Она повиновалась. Ее белокурые кудри упали ей на плечи.

Чилтон протянул к ней руки, держа их у нее над головой. Его ладони не доставали до ее волос примерно дюйма. Эс-Ти увидел, как тонкие золотые волосы начали двигаться, прилипая прядями к его ладоням. Голубка Мира тихо ахнула и подняла руки, прикасаясь к руке Чилтона. До Эс-Ти донеслось чуть слышное потрескивание.

Вздрогнув, Голубка Мира сказала:

— О Боже!

— Это — врачующая сила Господа, — произнес Чилтон. — Господне благословение на тебе за то, что ты привела к нам мистера Бартлетта. Исчезла ли твоя боль, драгоценное дитя?

— Да. Боль исчезла!

Все присутствующие загудели. Люди начали громко возносить молитвы, не исключая и гостей-священников. Истинное Слово поцеловал руку Эс-Ти и принялся всхлипывать.

— Господь привел к нам мистера Бартлетта, — объявил Чилтон — Мистер Бартлетт, вы придете? Вы дадите нам дар, который вложил в вас Господь?

Эс-Ти прокашлялся.

— Ради Бога, — сказал он негромко, — вы что…

— Ради Бога! — вскричал Чилтон. — Да! Ради Него! — Он протянул руку. — Так, значит, вы придете? Мистер Бартлетт, не думайте, что можете делать это в одиночку. Вы не можете уйти и совершать чудеса, которые мы видим здесь каждый день. Это возможно, если вы присоединитесь к нам, станете членом нашей семьи во Господе. Тогда врачующая сила, которая есть в вас, будет использована мною, чтобы помогать другим. Вы придете?

— Я бы не хотел, — ответил Эс-Ти. — Нет, спасибо.

Стоны и бормотание вокруг стихли.

Голубка Мира с печалью смотрела на него. Она встала с колен, подошла к подставкам для молитвенников.

— Пожалуйста, — прошептала она, — Пожалуйста, останьтесь и помогайте нам.

Чилтон способен проповедовать целый день, и Истинное Слово мог бы выплакать все глаза. Но этот яркий, полный надежды женский взгляд! Эс-Ти сказать «нет» было невозможно.

Он глубоко вздохнул.

— Хорошо. Что я должен делать?

— Молиться, — сказал Чилтон, и все прихожане принялись опускаться на колени. — Пойдемте со мной и вашей возлюбленной Голубкой Мира и присоединимся к нашей молитве.

И ему пришлось опуститься на колени, опять держаться за руки и бесконечно долго слушать, пока ноги его не заболели. Солнечные лучи, проникавшие сквозь цветное стекло витражей, ложились на пол все более длинными полосами.

Какое-то время он размышлял, как Чилтон устраивает свой фокус с «силой». Эс-Ти не сомневался, что был наэлектризован: он слышал рассказы о возникающих при этом ощущениях. Во Франции сто восемьдесят гвардейцев короля получили одновременно заряд, добываемый машиной. Они дергались на потеху парижанам, и это известие докатилось и до Ла-Пэр. Но какой именно способ использовал Чилтон, оставалось тайной. Эс-Ти знал: для этого нужна какая-то машина, но здесь он не видел ничего, что можно было бы за нее принять.

Если кто-нибудь из присутствовавших и усомнился во врачующей силе Чилтона, то об этом не говорил вслух — богослужение продолжалось почти до сумерек. Эс-Ти умирал с голоду. Когда наконец все закончилось, он отошел от Чилтона к группе гостей-священников.

Они все уставились на него.

Толпа прихожан Чилтона завихрилась вокруг него. Все говорили одновременно, приветствуя его в своей семье. Истинное Слово проложил себе дорогу сквозь тесно сбившихся женщин и снова поцеловал руку Эс-Ти. Девушки последовали примеру его чувственного соседа. Голубка Мира обняла его.

Чилтон стоял на ступеньках, разговаривая с прихожанами. Он повернулся к Эс-Ти и схватил его за плечи.

— Я глубоко счастлив, сэр! Я благословляю вас за ваше решение.

— Уберите ваши руки, — резко сказал Эс-Ти. — Я передумал.

— Тогда мне очень жаль. Это случается иногда — поспешно данные обещания часто затем отвергаются. Мы не хотели бы, чтобы вы оставались, если вы не готовы к этому целиком.

— Вы не останетесь? — К нему сзади подошла Голубка Мира. — Вы уезжаете?

— Да. Я никогда не собирался остаться, по правде говоря.

— О! Мне так жаль. Спасибо, что подарили мне прикосновение. У меня голова прошла.

— Я не дал вам ничего, чего бы у вас уже не было, — негромко проговорил он.

Чилтон схватил его за локоть.

— Если вы подождете минутку, я с удовольствием провожу вас и мою маленькую Голубку до конюшни.

Лицо Голубки просветлело. Ради нее он подождал. Чилтон присоединился к ним. Когда они проходили по главной улице мимо дома Голубки Мира, Чилтон заметил, что ей следует вернуться к своим обязанностям.

Она повиновалась без возражений, только взяла Эс-Ти за руку и крепко ее сжала, а потом повернулась и вбежала в калитку.

— Боюсь, что вы разбили ее сердце, — заметил Чилтон. — Глупенькое дитя.

— Очень, — согласился Эс-Ти.

Чилтон кивнул, вздохнув.

— Мало кому удается сохранить такую невинность, когда они попадают к нам из самой отвратительной каши, которую только может заварить человек.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказал Эс-Ти. — Никогда не догадался бы, что она была на улице, если бы она сама не рассказала мне. Я бы принял ее за девушку из благородной семьи.

— Я польщен, — отозвался Чилтон. — Видите ли, обучение — важная часть нашей работы. А вот и маленькая Честь. Готова ли лошадь мистера Бартлетта?

— Нет, не готова. — Появившаяся из глубины конюшни девушка помотала головой. — Эта лошадь вот-вот потеряет подкову. Старый Папка — Спасительное Благословение, хотела я сказать, — увел ее, чтобы подправить.

— Вы не очень спешите, мистер Бартлетт? Может быть, отобедаете со мной?

 

Глава 16

В простой, чистой комнате дома, где когда-то жила явно зажиточная семья, каждый мужчина хотел бы сесть рядом со своим новым другом мистером Бартлеттом. Они любили его здесь, в Небесном Прибежище: он был одним из тех, кого они ждут. Его «сила» на шаг приближала их к тому дню, когда Джейми поведет их вперед и ввысь, к слиянию с миром Небесным.

Все украшения из комнаты убраны. Не осталось ни картин, ни каминной полки, ни ковров — только лепнина на потолке. Комнату перегораживали два длинных стола. Мужская часть паствы Чилтона размещалась только за одним.

Эс-Ти получил овсянку, приправленную нарезанными яблоками. В Небесном Прибежище ели редко, зато помногу.

Прислуживающие девушки выстроились вдоль стены; все наклонили головы. Один из мужчин начал громкую молитву. Когда он произнес «Аминь», начал другой, а за ним кто-то еще. Эс-Ти смотрел, как его каша становится холодной и комковатой. От голода у него разболелась голова.

Во время молитвы открылась парадная дверь, и в холл вошли гости-священники. Две прислуживающие девушки провели их через столовую. Через некоторое время до Эс-Ти донесся мучительный аромат мяса и теплого хлеба, но в столовую никто ничего не вносил.

Эс-Ти добавил свою собственную безмолвную молитву, чтобы приступить к еде. Сгущались сумерки, и даже застывшая овсянка стала казаться аппетитной.

Гости-священники прошли обратно через столовую, сопровождаемые Чилтоном, который любезно распрощался с ними у входной двери.

Несколько мужчин, сидящих за столом, ухмыльнулись, Один из них заговорщически толкнул локтем Эс-Ти.

— Нам не приходится есть с чужаками, если мы не хотим, — сказал он.

— Как чудесно, — отозвался Эс-Ти, берясь за ложку.

Тут его опять толкнули.

— Еще не пора, еще не пора, — прошептал сосед. — Сначала едят девушки.

Эс-Ти положил ложку на место. В комнату вошел Чилтон и поднял руки в благословении, склонив голову. Он прочел еще одну длинную молитву о погоде, об урожае, о том, сколько кружев изготовили девушки, попутно давая советы, как это делать быстрее и проще. У Эс-Ти голова пошла кругом.

— Аминь, — наконец произнес Чилтон. — Разделите ваше благословение.

Девушки, стоявшие у стены, подошли к столу и опустились на колени подле каждого мужчины. Те взяли свои миски с овсянкой и начали кормить девушек с ложки. В комнату вошли другие девушки и выстроились за теми, кто сидел на коленях.

Рядом с ним опустилась на колени Голубка Мира. Она ждала еды, будто святого причастия: закрыв глаза, сложив руки, чуть приоткрыв губы. Его терпение лопнуло. Эс-Ти схватил свою миску с кашей и протянул ей:

— Вот, берите. Вам не нужно так себя вести.

Глаза ее удивленно раскрылись.

— Вы не хотите разделить со мной трапезу?

— Я разделю. Но я не собираюсь кормить вас с ложечки. Встаньте с пола. Это глупо.

— Вы позорите меня, — прошептала она.

— Он не понимает, — тепло проговорил Чилтон. — Ты должна научить его, Голубка.

— Я… я не знаю как.

— Я с тобой. Ты найдешь способ. Имей веру.

Она кивнула и умоляюще посмотрела на Эс-Ти.

— Если вы со мной разделяете трапезу, вы показываете, что любите меня. Это знак того, что вы будете защищать меня, как приказано мужчине защищать женщину, на что есть воля Господня.

— Это показывает, что женщина радостно покорна, — рьяно добавил один из мужчин. — Голубка очень хорошая, она веселая и кроткая, вам нечего бояться.

— Это нелепо, — сказал Эс-Ти.

Голубка закрыла лицо руками.

— Пожалуйста! — сказала она. — Ну пожалуйста!

Эс-Ти колебался. Они все смотрели на него с таким возмущением, будто он ее побил, — все, за исключением Чилтона, который благодушно улыбался происходящему.

— Мне так стыдно, — бормотала она сквозь пальцы. — Неужели вы меня не любите?

— Люблю? — непонимающе повторил он. — Голубка, мне очень жаль. Я не хочу огорчать вас, но я… это не то, что я хочу делать. Я же сказал вам, что не останусь.

Она притянула к себе миску с овсянкой, поднесла ложку ко рту и начала есть овсянку.

— Если таково ваше желание, я подчиняюсь вашей воле. Пожалуйста, не уезжайте.

— Разделите с ней! — настойчиво сказал кто-то из мужчин.

— Разве вы не видите, что унижаете ее этим?

Другой мужчина похлопал Голубку по плечу.

— Да зачем вы обижаете ее? Бедная Голубка! Не плачь, дорогая. Пойдем, я позволю тебе разделить трапезу со мной.

Голубка энергично затрясла головой.

— Я послушна! Я сделаю так, как приказывает мистер Бартлетт.

Они все смотрели, как она продолжает есть.

— Гордость! — Это был голос Истинного Слова. — Греховная заносчивость, которая бесцельно злоупотребляет беспомощностью женщины.

Эс-Ти оттолкнул свой стул и пошел к двери под хор всеобщего осуждения. Он кивнул Чилтону.

— Уверен, что моя лошадь уже готова, — пробормотал он и взял у двери свой плащ и шляпу.

С огромным облегчением он зашагал по тихому городку прямо к конюшне. В помещении пахло сеном и лошадями. Эс-Ти прислушался, не раздастся ли приветливое тихое ржание Сирокко. Стояла глухая тишина.

Впервые Эс-Ти ощутил легкий укол тревоги.

Он прикоснулся к шпаге, висящей вдоль его левой ноги, к вещи простой и недвусмысленной. Ему надо получить обратно лошадь — даже если для этого придется заставить самого Чилтона встать на колени.

Ритуал «разделения» продолжался, когда Эс-Ти широко распахнул дверь и шагнул в помещение. Чилтон горячо говорил что-то Голубке, которая стояла, опустив голову, кивая и плача. Она единственная подняла взгляд, когда Эс-Ти появился в дверях.

На лице ее появилась искренняя улыбка.

— Вы вернулись!

— Где моя лошадь? — спросил он у Чилтона.

Голубка пробежала полкомнаты, схватила Эс-Ти за руки и упала перед ним на колени:

— Простите меня! Я так счастлива! Пожалуйста, скажите мне, что я прощена, милорд!

— Моя лошадь! — повторил он хмуро, пытаясь высвободиться.

Чилтон улыбнулся.

— По-моему, вам надо заняться чем-то более важным, прежде чем мы найдем вашу лошадь, мистер Бартлетт. Вы глубоко ранили Голубку. Прошу вас извиниться перед ней и перед нами.

— Извиниться за что? За то, что я не стал обращаться с ней как с безмозглым младенцем? Откуда вы взяли эту чушь, Чилтон?

Чилтон смотрел на него спокойно.

— Мое слово — это Божье слово.

— Как удобно! — презрительно сказал Эс-Ти.

— Пожалуйста, — быстро проговорила Голубка. — Вы не должны так говорить!

— Ничего. — Он попытался утешить ее, прикасаясь к ее волосам. — Меня не ударит молния, можете мне поверить.

Чилтон хохотнул.

— Конечно, нет. Но вы не извинились. Ваша душа расстроена. Вам будет показан истинный путь.

Несколько мужчин поднялись. Эс-Ти смотрел, как они приближаются к нему. Трудно было сказать, что они собираются делать. Рука его потянулась к шпаге, но объятия Голубки мешали ему.

— Не трогайте меня, — резко сказал он. — Не подходите!

Ближайший к нему человек попытался схватить его за руку, и Эс-Ти вытащил шпагу из ножен. Голубка вскрикнула и поймала клинок голыми руками.

— Не делайте этого! — воскликнула она. — Сначала убейте меня!

Его инстинкт предал его. Пока Эс-Ти медлил, не желая вытаскивать клинок из ее кровоточащих рук, они его схватили. Эс-Ти уронил шпагу и замахнулся кулаком. Он промахнулся, попытался попятиться и потерял равновесие в тесных объятиях Голубки. Эс-Ти упал на спину в дверях.

Эс-Ти не знал, сколько его продержали в темноте. Он сидел на полу в затхлой комнате, с завязанными глазами, связанными руками и ногами, бесконечно злясь на себя.

Пришла Голубка, села на пол рядом и долго говорила, поглаживая его волосы и лоб, бесконечно повторяя, как здесь все счастливы. Поначалу все кажется немного странным, она помнит, что ей тоже поначалу было странно. Она мечтает, чтобы он остался, хотя, конечно, он может уехать, если захочет. Господин Джейми сказал, что мистер Бартлетт мог бы стать ее собственным супругом. Это особая честь. Господин Джейми очень ее любит, считает ее мудрой и согласен с ее выбором.

Эс-Ти не сказал ничего. Голубка плакала и обнимала его и попыталась поцеловать его в губы, но он отвернулся.

Потом пришел Чилтон и отослал Голубку; он медленно кружил по комнате, что-то говорил. Эс-Ти не обращал на его слова внимания. Несколько раз Чилтон останавливался, подолгу молчал. Несколько раз Эс-Ти слышал странный шипящий звук. Он повернул лицо в сторону этого звука, нервы его напряглись от чувства неуверенности.

Они не хотели оставлять его в покое. Пришел Истинное Слово и говорил о гордости и высокомерии. Эс-Ти почувствовал, что готов убить его голыми руками. Внезапно его кто-то сильно толкнул, и он приземлился на выставленный локоть, зарычав от боли.

Откуда-то раздался голос Чилтона, мягко укорявшего того, кто его толкнул. Эс-Ти лежал на неровном полу, сжав губы. Когда они попытались заставить его встать, он расслабился, и им пришлось его нести. Но неуклюжие черти уронили его, и тогда он решил поберечь свои кости и поступиться гордостью.

Эс-Ти не испытывал подобного стыда с того жуткого момента три года назад, когда он понял, что его дивная Элизабет предала его и он попал прямо в устроенную ею ловушку — и потерял Харона, свой слух и надежду, что его кто-то искренне любит.

Странно, но, вспомнив об Элизабет, Эс-Ти почувствовал себя лучше. То, что его поймала и связала кучка святош, вызывало стыд.

Он осторожно шагал по ступенькам. Завязанные глаза вернули былое головокружение, а множество рук, сжимавших его предплечья, вызывали в нем отвращение. Эс-Ти ощущал запах факельного дыма и нарастающий гул толпы, которая следовала за ним и его стражниками по улице.

Они оказались перед воротами Сильверинга — иначе быть не могло. Его тело было напряжено от желания броситься в сторону, убежать от толпы. Но со связанными руками он не мог освободиться даже от закрывавшей его глаза повязки.

Загрохотали тяжелые чугунные ворота Сильверинга. Ледяной металл коснулся его связанных запястий.

Кандалы.

Никто грубо не кричал и не бил его. Добрый гул голосов увещевал: ему советовали сохранять спокойствие — мягкие, успокаивающие призывы. Он будет счастлив, узнает истинный путь, будет хорошим, спокойным, безмятежным. Таково желание господина Джейми.

Эс-Ти слышал подле себя голос Голубки, умолявшей его не сопротивляться, не позорить себя и ее. Его приковали к воротам. Когда он попытался встать, оковы впились в него.

Сердце его сильно колотилось, но он был не очень напуган. Все казалось ненастоящим.

Но вот с его глаз сняли повязку. Эс-Ти затряс головой, щурясь от ослепившего его пламени факелов. Гомон толпы был хорошо слышен.

Сквозь этот туман и чад факелов Эс-Ти видел мелькание теней, колышущиеся вокруг белые лица — то приближающиеся, то растворяющиеся в темноте.

Они начали петь церковный гимн. Женские голоса нежно звенели в ночи. Как он мог попасть в такое положение — скованный, на коленях перед этой толпой школьниц? Это унизительно. Они не собираются закидывать его камнями — они даже не кажутся грозными.

Чилтон медленно поднялся по ступенькам, распевая вместе со своей паствой. Когда затихли последние слова, он поднял обеими руками фарфоровый кувшинчик и снова начал молиться, взывая к Господу, чтобы тот сообщил свою волю господину Джейми и его овцам.

Эс-Ти подергал стянутыми за спиной руками. Молитвы тут не прекращались с утра до ночи. Неудивительно, что все они были не в себе.

Голубка стояла на коленях несколькими ступеньками ниже его, закрыв глаза, молясь изо всей силы. Голос Чилтона начал дрожать и прерываться от полноты чувств в его очередном разговоре с Господом. Толпа гудела, шуршала, захваченная его волнением. Эс-Ти не мог разобрать путаных фраз Чилтона, если не считать восклицаний вроде: «Да, да! Понимаю. Счастье и мир твоим последователям. Тем, кто поистине любит тебя».

Снова повторялась нудно жужжащая церковная служба. Эс-Ти дрожал на ледяном воздухе. Чилтон поднял кувшин высоко над головой, потом опрокинул его и вылил на известковую ступеньку несколько капель жидкости. Она тихо зашипела и забулькала.

— Нежная Гармония, — сказал он, — любишь ли ты своего господина?

— О да! — воскликнула она.

— Вот и возьми эту чашу. Если ты истинно любишь своего господина, ты отопьешь из нее. Если ты истинно верующая, глоток из чаши доставит тебе удовольствие.

Нежная Гармония приняла кувшин дрожащими руками и, не колеблясь, поднесла его к губам.

Когда сосуд прикоснулся к ее рту, Чилтон выкрикнул:

— Авраам! Авраам! Я — ангел Господень! Опусти чашу, дитя. Не пей. Ты удостоверила свою веру, как был испытан Авраам и утвердился.

Нежная Гармония опустила кувшин. Чилтон взял его у нее из рук. Лицо ее сияло, когда она неотрывно смотрела на него.

— Голубка Мира, — произнес он, — выйди вперед и возьми эту чашу.

— Твоя задача труднее, — сказал Чилтон. — У тебя должно хватить веры на двоих. Мужчина, которого ты ввела к нам, — один из детей мятежа. Его душа — как душа грешников, про которых Господь сказал, что они подобны беспокойному морю, которое не может утишиться, и воды его вздымают тину и отбросы.

Голубка приняла у него из рук чашу.

Чилтон положил руки ей на плечи.

— Ты можешь спасти его. Вера Нежной Гармонии превратила бы кислоту в воду, когда она коснулась ее губ, потому что она верила слову своего господина. Ты веришь моему слову?

Голубка кивнула.

— Ты должна взять эту чашу и вылить ее содержимое в его левое ухо, чтобы мятежный дух вышел из его уст и исчез навеки.

Эс-Ти ощутил эти слова физически, как мощный удар.

— Ах ты, ублюдок! — прорычал он.

— Только ты можешь принести ему этот дар, дитя мое. Не уклоняйся от предписанного тебе дела, — продолжал Чилтон.

Голубка повернулась, держа кувшин обеими руками.

— Чего ты хочешь, Чилтон? — спросил Эс-Ти. — Какова твоя цель?

— Господь говорит: «Слушайте Меня, вы, знающие правду, народ, в чьем сердце Мой закон. Не бойтесь упреков человеческих, не печальтесь от их поношения».

Голубка Мира опустилась на колени рядом с Эс-Ти.

— Не делай этого, — сказал Эс-Ти. — Ты не понимаешь, что делаешь.

— Я могу дать вам мир. Я сделаю вас счастливым.

— Нет! Я не смогу слышать. Мое второе ухо уже оглохло. Голубка! Ты его орудие, спроси, чего он хочет? Спроси его, чего он хочет?

— Мы все желаем вам счастья, — сказала она.

Она подняла сосуд. Он отчаянно затряс головой, потом дернул плечом, стараясь выбить чашу у нее из рук.

— Вы должны верить. Я не причиню вам зла.

— Не делай этого. Он безумец. Он всех вас сделал безумными.

— Не двигайтесь. Молитесь с нами.

— Пожалуйста, — прошептал он. Он сопротивлялся с такой силой, что все его мускулы дрожали от напряжения. — Ты не можешь этого сделать. — Сосуд поднялся и наклонился в ее уверенных руках. — Ты не можешь, не можешь.

Он плакал. О Господи, быть глухим, остаться беспомощным в безмолвном мире… Обжигающе холодная жидкость ударила в ухо и залила его, заглушив звуки молитвы Чилтона.

Тишина стала полной. Они отпустили его. Эс-Ти с рыданиями пригнул голову к коленям.

 

Глава 17

Эта огромная пустынная местность показалась Ли такой же, какой была всегда. Заброшенной. Серое небо и безрадостные пустоши. Странная погода была на холмах: огромные хлопья снега таяли, прикасаясь к черной земле, гром бормотал где-то поверх облаков.

Ветер трепал гриву гнедого. Ли ехала по грязному проселку. Лошадь нервно подняла голову, озираясь по сторонам, как будто из тенистых лощин могли выскочить тигры.

Ли молила Бога, чтобы им не попались глубокие лужи. Лошадь боялась воды. Поэтому двенадцатидневная поездка удлинилась из-за этого еще на две недели. Сеньор сказал, что мог бы справиться с этим страхом, но не осуществил это обещание.

Он оставил ее в темноте конюшенного двора в «Русалке». Он не покинул ее в тот вечер, но больше с ней не говорил, не ночевал в их комнате, а наутро ее ждало сухое распоряжение. Она должна оставаться здесь, пока он не вернется. За ее комнату и еду заплачено, может просить о чем угодно, за исключением наличных денег. Он взял вороного и серого негодяя. Оставил ей гнедого, который отказывался пройти по мосту.

Оставил ее так без единого гроша. Ждать его, как будто она служанка!

Ли все еще кипела от гнева. Но это не задержало ее даже на полчаса.

Однако гнедой сильно замедлил ее отъезд из Рая. Она попыталась продать его в городке, но все были слишком хорошо знакомы с этим животным. Поэтому ей пришлось отнести в ломбард жемчуг и свое платье. Оценщик унес их в заднюю комнату, потом вышел и положил на прилавок десять шиллингов вместо четырех фунтов, о которых говорил Эс-Ти. Когда она яростно запротестовала, оценщик только пожал плечами и вручил ей закладной билет, а жемчуг отказался вернуть. Она пригрозила, что обратится к констеблю. Оценщик рассмеялся и сказал, что она может делать все, что ей вздумается, а он посмотрит, что из этого выйдет.

Они знали, кто она — вот в чем все дело. Все знали, что мистер Мейтланд, знаменитый своей щедростью и умением фехтовать, оставил свою жену в городке. И городок Рай — пристанище бессовестных контрабандистов — охотно готов был заботиться о ней, но только в расчете на награду.

Миля стоит два пенса. Ей понадобится по крайней мере три фунта, только чтобы заплатить за проезд в дилижансе до Ньюкасла. Она думала, что сможет продать гнедого, когда отъедет подальше, но это оказалось проблематичным. Оказалось, что просто трудно выехать на этой лошади из городка. Увещеваниями и побоями ей удалось заставить животное проехать семь бродов между Раем и Танбридж-Уэллсом. Конские барышники — народ подозрительный, оценивающий каждого, кто приводит к ним лошадь для продажи. Вид «мальчишки» в брюках на дамском седле вызывал у них только насмешки и недоверие. Более того, они почти сразу же обнаруживали недостатки гнедого. Ей даже пришлось ударить одного барышника по лицу, когда он положил руку на ее бедро, делая вид, что поправляет стремя.

Лучшее предложение сделал живодер в Ридинге. Два фунта.

Гнедой отказался приблизиться к живодеру: стал пугливо закатывать глаза, пятиться к столбу, к которому был привязан в нескольких ярдах от живодерни. Чертова кляча боялась абсолютно всего. Когда Ли подошла к лошади отвязать поводья, та начала метаться, испуганно оседая, пятясь и дрожа.

— Ну-ну, мальчик… успокойся, — повторяла она. — Успокойся. Ничего не случилось. С тобой ничего плохого не произойдет.

При этих словах она осознала, что лжет, окончательно предавая доверие своей лошади.

А животное и правда успокоилось при звуке ее голоса — перестало пятиться и дрожать, застыло рядом с нею, вытянув шею, сжав губы, повинуясь ее приказанию остановиться.

И Ли неожиданно передумала.

Живодер поднял цену до трех фунтов — этого хватило бы заплатить за дилижанс, но она подвела лошадь к приступке, чтобы сесть верхом. В конце концов это удалось, несмотря на боязливое пританцовывание и взбрыкивание гнедого. Но у первого же брода Ли пожалела о своем решении.

Но ей все-таки удалось добраться до Нортумберленда. Каковы бы ни были выходки гнедого, но он был бесконечно вынослив и сохранял силы даже после тридцати миль пути под дождем и по грязи.

Гнедой внезапно остановился, уставившись в мрачную вечернюю даль. Ли приготовилась, что лошадь, как обычно, сейчас шарахнется в сторону, но вместо этого подняла морду и заржала.

Ли стала вглядываться в силуэт Римской стены. Через обрушившуюся кладку пробиралась серая лошадь, осторожно ступая между камнями. Гнедой снова заржал, серая лошадь остановилась, ответила и понеслась вниз по склону прямо к ним.

Ли спешилась, отпустила уздечку взволнованного гнедого. Тот повернулся и галопом помчался навстречу приближающейся лошади. Они встретились на середине склона, выгнув шеи, навострив уши.

Ли продолжала стоять в грязи, чувствуя внезапную боль в груди. Она узнала бело-серого негодяя по шрамам на его морде.

Значит, Сеньор приехал. Он здесь. Она ждала, наблюдая, как две лошади фыркают, прижавшись носами. Негодяй вдруг взвизгнул и стукнул о землю передним копытом, и они оба умчались. А потом галопом понеслись к ней, взметая брызги грязи, смешивающиеся со снежинками.

Серый, похоже, заинтересовался ею, потому что вернулся, высоко поднимая ноги. Гнедой последовал за ним и, опустив голову, стал вынюхивать траву под грязью и снегом. Ли медленно приблизилась и поймала его. Серый негодяй остановился и посмотрел на них, втягивая в себя снежный ветер широко раздутыми ноздрями. Она повела гнедого по дороге. Через мгновение послышались ровные шаги серого. Поколебавшись секунду, серый подошел к ней, шлепая копытами по жидкой грязи. Она похлопала его по шее, разрешив потереться мордой о ее тело.

— Так где же он? Он жив?

Негодяй пожевал развевающийся конец ее шарфа, потом уши его настороженно поднялись. Обе лошади подняли головы, когда над пустошами разнесся долгий одинокий волчий вой.

Наверное, он мертв.

Негодяй мог бы улизнуть или быть отпущен, но Немо никогда по доброй воле не оставил бы Сеньора, чтобы бродить в одиночку.

Казалось, волк трогательно счастлив видеть ее. Ли вспомнила, как Эс-Ти обычно приветствовал своего мохнатого друга. Она присела на корточки, позволяя Немо лизнуть лицо и положить грязные лапы на плащ. Потрепала и потрясла его голову, зажав обеими руками, глубоко зарывшись пальцами в его влажную шерсть. Он восторженно извивался, скуля.

Ли вела свой небольшой отряд вдоль стены, пока укрепление не исчезло, сглаженное столетиями до уровня земли. Она знала эти места со всей любознательностью ребенка, любившего приключения. Ей хорошо известны Колючие Двери, Кровавый Проем, Трясина. Ли помнила, что нельзя останавливаться и просить приюта в жилище под названием «Ручей Девиот» — пристанище воров.

Немо рыскал впереди, часто возвращаясь, чтобы прижаться к ней и облизать руки или лицо. Ветер сильно дул им в спину. Ли семенила вдоль дороги, пока не нашла валун, с которого можно было забраться в седло гнедого.

За проемом стена снова поднялась, и с высоты Уиншилдс она могла вглядеться в длинные базальтовые уступы Пил-Крэг и Хай-Шилд: их склоны переходили в черные скалы, глядящие на север, хмурые и молчаливые, как тени римских воинов.

Что, если он мертв?

В ней спорили гнев и страх. Тупица, тупица! Его глупость выходила за пределы ощущения опасности. Безумец! Как будто это игра.

Что, если он мертв?

Ли подумала о Чилтоне — о его возможностях. Она обхватила руками шею гнедого и уткнулась лицом в его гриву. Теплый густой запах лошади наполнил ее нос, заставил в ее ушах зазвучать голос Сеньора, спокойный и ровный, приказывающий ей дотронуться до разбитой морды серого негодяя.

Неожиданно ее лошадь подняла голову. Ли выпрямилась, смаргивая хлопья снега и навернувшиеся на глаза слезы. Серый чуть фыркнул и зарысил вперед, навострив уши.

На другой стороне ущелья, где каменное укрепление огибало холм, лицом к ним стоял всадник на вороной лошади. Серый добрался до дна лощины и пустился легким галопом, взбираясь на склон. Немо сделал взволнованный курбет.

Сердце Ли сжало внезапное предчувствие. Она разрешила беспокойному гнедому кинуться вниз по снежному уклону.

Конечно же, это Сеньор смотрит на нее из-под потемневшей от влаги треуголки, хотя ничем не доказывал, что знает ее. Серый взобрался на противоположный склон и остановился перед вороным. Немо шел рядом с Ли, взволнованно внюхиваясь в воздух и неуверенно опустив хвост. Лошади шарахались в сторону. Всаднику приходилось сдерживать свою лошадь, пока серый танцевал вокруг, выдувая тучи пара.

Вороной отступил. Его силуэт четко вырисовывался на фоне серого неба. Ли внезапно поняла, что на нем сидят двое. Она сдержала лошадь. Сердце ее колотилось.

Сидевший впереди перекинул ногу через гриву вороного и спешился. Второй седок бесформенной съежившейся массой остался в седле. Немо внезапно помчался вперед, перепрыгивая с камня на камень по самому крутому склону ущелья. Добравшись до его верха, волк подпрыгнул, приветствуя человека. Ли оставили всякие сомнения.

Она сидела в седле, окаменев от радости и ярости, чувствуя себя настолько незащищенной и слабой, что, казалось, слабое дуновение может сбросить ее на землю.

Сеньор обнимал Немо, разрешая восторженному волку облизывать себе лицо, потом оттолкнул его. Огромные хлопья снега падали и взметались между ними в порывах ветра. Он стоял неподвижно, глядя вниз на Ли.

Живой. Совершенно живой, прежний!

И несомненно, такой же самодовольный, как и всегда. Зимний воздух сжимал ей горло и обжигал глаза.

Гнедой внес ее на склон гигантскими шагами. Когда она приблизилась, Эс-Ти придержал вороного.

— Добрый день. Как необычайно приятно снова встретить вас.

Лицо его оставалось неподвижным. Ни насмешливой улыбки, ни самоуверенного излома озорных бровей.

— Солнышко, — произнес он наконец странным невыразительным голосом.

Этот безжизненный голос заставил ее крепче сжать пальцы на поводьях гнедого.

— Что случилось?

Он пристально посмотрел на нее.

— Мне следовало бы знать, что вы все же сумеете сюда добраться.

Эс-Ти отвернулся от ее вопросительно нахмурившихся бровей. Его рука лежала на шее вороной лошади, потом он прислонился к ней лбом, словно не желая смотреть на Ли.

— Вы — друг? — спросил женский голос. Фигура в седле отвела от лица черную вуаль. На Ли опасливо посмотрели голубые женские глаза.

— Кто вы? — спросила Ли.

— Вы друг мистера Бартлетта? Вы можете мне помочь? Мы убежали, мне холодно, я не знаю, куда мы едем. Здесь есть поблизости какой-нибудь дом или еще что-нибудь?

— Что случилось? — повторила Ли.

Девушка, казалось, что-то скрывала.

— Ничего. Ничего не случилось. Мы ищем пристанища. Соскользнув с гнедого, Ли схватила Эс-Ти за плечо, заставив выпрямиться.

— Скажите мне, что случилось!

— Он вас не слышит, — сказала девушка.

Эс-Ти зашевелил губами, как будто собирался что-то сказать. Потом сбросил с плеча руку Ли, отошел к другому боку лошади, вытащил из седельной сумки веревку и, поймав серого негодяя, устроил из нее подобие уздечки. Легким прыжком уселся на серого и повел за собой вторую лошадь.

Ли взобралась на гнедого и пустила его следом.

— Как это — он не слышит?

— Не слышит. — Девушка сдвинулась на середину седла и обернулась через плечо. — Он глухой.

— Совсем?

Девушка кивнула.

— Это не моя вина.

— Это сделал Чилтон? — крикнула Ли.

— Да. Это не моя вина.

Ли его убьет, разорвет Чилтона на клочки, вырвет у него сердце, уничтожит у него на глазах все, что ему дорого.

— У меня была вера, — пробормотала девушка. — Но господин Джейми — дьявол. Он заставил меня верить в него, потому что он дьявол. Он заставил меня совершать дьявольские поступки, а дьявол не может превратить кислоту в воду.

— Кислота? — в ужасе прошептала Ли. — В его здоровое ухо?

— Я бы не сделала этого, если бы знала. Но откуда мне было знать? Я думала, что господин Джейми святой, что он мудрый, а он — дьявол.

— Ты это сделала? — вскрикнула Ли. Она ударила пяткой гнедого и подалась вперед, схватив девушку за волосы и рванув что есть силы. — Ты, потаскушка, дрянь!

Девушка взвизгнула. Наклонившись, Ли ударила ее изо всех сил. Громкий голос Эс-Ти она не стала слушать и снова ударила вопящую девицу.

— Зловредная уличная дрянь! Слезай с его лошади! Слезай!

От ее крика лошади шарахнулись, и девушка — неуклюжая кукла с черной обвисшей вуалью — упала в грязь.

Ли развернула вороного обратно. Надо растоптать эту несчастную! Но все же она сдержала лошадь.

— Надеюсь, ты околеешь тут.

Девушка лежала в грязи, рыдая. Ли повернула лошадь и подъехала к Сеньору. Он встревоженно посмотрел на нее.

— Ли, — сказал он, мотая головой, — я…

Она наклонилась в седле. Ее губы остановили его признание. Она держала его руками за плечи и крепко целовала, как будто могла втянуть его в себя и снова сделать невредимым.

Эс-Ти поднял руки, словно собираясь ее оттолкнуть. Но Ли не дала ему сделать это: схватила его руки и прижала к себе.

— Ты жив, — шептала она в тепло его рта. — Только это и важно.

Прижавшись ладонями к его щекам, снова поцеловала его. Его руки нерешительно легли ей на талию.

Серый шагнул ближе. Губы Сеньора дрогнули. Он ответил на ее поцелуй, смешав холод с теплом.

Эс-Ти чуть отпрянул назад и посмотрел на нее из-под своих золотых ресниц.

— Ли.

Она сжала его плечи.

— Все будет в порядке. Я… я приготовлю порошок.

Ли прижала кулак к своему сердцу, потом приставила кулак к его груди.

— Ты и я, — сказала она медленно и четко. — Вместе.

Брови его удивленно поднялись.

— Ты и я? — В голосе его слышалась взволнованная хрипотца.

Она кивнула и улыбнулась, потому что он понял.

Эс-Ти осторожно наклонился к ней и коснулся губами уголков ее рта. Этот жест был как вопрос, и она ответила, отдав себя всю поцелую. Его руки запутались в ее волосах. Он целовал ее щеки и глаза, наслаждался ее губами, и прикосновение его было манящим и сладостным.

— Ли, — прошептал он у ее виска. — Я слышу.

Его улыбка стала прежней, весело-озорной и заигрывающей.

— Я пытался сказать тебе. Но ты была… рассеянна.

— Ты солгал. Ты солгал мне!

— Ну, не совсем так… Ли, подожди, подожди только минутку, черт тебя побери… ой!

Он отпрянул от ее удара.

— Почему ты не сказал мне? Почему ты допустил, чтобы я в это поверила хоть на одну минуту?

— Не знаю.

— Ты не знаешь! — Голос ее дрожал. — Не знаешь!

— Ну хорошо! Я не хотел тебе говорить. Я не хочу ничего тебе говорить. Какого черта ты здесь? Ты должна была ждать меня в Рае!

— Не думал же ты, что я правда останусь там! Ждать у моря погоды?

За ее спиной плакала девушка. Ли повернулась в седле, наблюдая, как она медленно поднимается, облепленная грязью.

— Вон там — постоялый двор «Двойной эль». Можешь идти пешком. — Ли указала на юг.

Эс-Ти спешился, направился к плачущей девушке, поднял ее с колен. Она упала ему в объятия, всхлипывая и прижимаясь к нему.

— Вы правда слышите? Вы поправились?

— Слышу.

— Благодарение Богу! — прорыдала она. — Слава Богу, слава Богу!

— Прекрати, пожалуйста. — Чуть встряхнув ее, Эс-Ти подвел ее обратно к вороному. — Залезай, — сказал он, подставляя ей руки.

— Кто это? — спросила Ли.

Он не ответил. После того как девушка плюхнулась в седло и расправила юбки, он подвел вороного к Ли.

— Леди Ли Страхан — это Голубка Мира.

— Очень приятно познакомиться, — сказала Голубка Мира, будто их представили друг другу в гостиной. Потом чуть слышно ахнула: — Страхан? Вы не… не из Сильверинга?

— Да, Сильверинг принадлежит мне. Я намерена получить его обратно!

— Господин Джейми умеет заставить сделать такое, что и не хочешь. Что-то ужасное.

— Может, и умеет, — ответила Ли, бросив на нее холодный взгляд, — если человек настолько жалок и слаб, что позволяет ему это.

Голубка Мира содрогнулась и заплакала.

Эс-Ти схватил в горсть гриву серого негодяя и снова сел верхом, ведя за собой вороного.

— Она одна из них? — Ли взглянула в сторону Голубки Мира. — Одна из его жертв?

— Теперь уже нет.

Ли скептически выдохнула.

— Это правда! — воскликнула Голубка. — Я молилась и молилась, и слепота спала с меня. Господин Джейми все же не смог сделать чуда, он не смог превратить кислоту в воду. Мистер Бартлетт знал. С самого начала это знал. Но теперь вы можете слышать.

— Этот человек — шарлатан. Разве ты этого не видишь, Голубка? Он все это заранее спланировал. Я не собирался устроить ему удобное «чудо».

— Но кислота…

— В кувшинчике была всего лишь ледяная вода. Кислота у него была где-то еще — может, в рукаве. Я бы этому не удивился.

Голубка удивленно уставилась на него.

— Но тогда… Вам вовсе и не было плохо! Все это время вы могли слышать! А Честь, Нежная Гармония и я так о вас заботились! Прошло целых пять дней, а вы нам ничего и не сказали. Это не по-доброму — не сказать мне! Я думала — это моя вина. Я думала, мне не хватило веры для чуда.

— Не по-доброму! — яростно вскричала Ли. — Не по-доброму?! Как можно винить его за то, что он ничего не сказал тебе? Почему он должен был доверять тебе?

— Он мог доверять мне!

— Доверить тебе свою жизнь? Это не детская игра — пытаться провести сумасшедшего святошу в его собственном логове! Неужели ты думаешь, твой драгоценный господин Джейми не знал, что он может слышать? Что это обман, чтобы разоблачить его? Неужели ты думаешь, что он мог спустить это ему с рук, не попытавшись отомстить? Бессмысленные дурочки — все вы! Что, попытаешься отрицать это? — взвилась Ли.

— Я бы не сделала мистеру Бартлетту ничего дурного.

— Только налила ему в ухо кислоту!

— Мистер Джейми меня околдовал! А потом, это ведь была не кислота, разве не так? Это была просто вода. Так что, может быть, мое чудо все-таки совершилось!

Ли отвернулась, не находя слов. Хотелось бросить Голубку Мира обратно в грязь, но что пользы от этого?

— Ты выбрался оттуда невредимым. Остальное не важно.

— О нет. Самое важное — я собираюсь уничтожить этого ублюдка и сделаю это.

 

Глава 18

В Небесном Прибежище мужчины спали в своей единственной спальне; женщины располагались в комнатах тех домов, что выстроились вдоль улицы. Многие допоздна не ложились, молясь о душе Голубки Мира. Господин Джейми каждый день поминал ее в проповеди и плакал. Просил их простить ее слабость, но никогда не упоминал о мистере Бартлетте. Все понимали, не следует думать о нем.

Если некоторые из них проводили вечерние часы, вспоминая мистера Бартлетта, его красивое уверенное лицо, «силу», тогда господин Джейми заставлял их читать дополнительные молитвы.

Нежная Гармония стояла на коленях на своем матрасе рядом с Честью. Обе изо всех сил молились, стараясь забыть Голубку и мистера Бартлетта. В свое время им поручили помогать Голубке ухаживать за ним. Нежная Гармония приносила ему еду, Честь брила, следила за его опрятностью. Иногда взгляды девушек встречались, и Гармония чуть не плакала.

Она пыталась не винить Голубку. Господин Джейми просил простить ее, и сама Голубка была, несомненно, в отчаянии. Все это время она плакала, не отходя от мистера Бартлетта, снова и снова повторяя, что господин Джейми заставил ее это сделать.

И именно на следующий день они исчезли: Голубка и мистер Бартлетт. Поднявшись на чердак, Гармония и Честь обнаружили, что он опустел, и сообщили об этом господину Джейми. С улыбкой он поведал, что такова его воля, но он не сказал, куда исчезла Голубка и что случилось с мистером Бартлеттом.

Нежная Гармония усердно молилась и еще более усердно трудилась, но вместо чувства безопасности и счастья в ее душе затаился страх. Нежная Гармония не узнавала себя. Честь выглядела напуганной.

Нежная Гармония облизала холодные губы и чуть-чуть приподняла голову, чтобы только можно было выглянуть в окно. За два дня, прошедшие после исчезновения Голубки и мистера Бартлетта, сильный заморозок прихватил грязь обочины главной улицы. Неожиданно зазвонил церковный колокол, рассыпая громкие удары на час полуночной молитвы.

Несколько кающихся фигур безмолвно шли посередине брусчатой мостовой. Им предстояло стоять в церкви на коленях весь вечер и молиться вместе с господином Джейми. Среди них будет его приближенная ученица, Дивный Ангел, всегда участвующая в покаянных молитвах. Когда Ангел вернется домой, уже нельзя будет выглядывать из окна во время молитвы, иначе господин Джейми назовет твое имя во время следующего полуночного богослужения и попросит покаяться.

Нежная Гармония давно догадалась, что Ангел шпионит за ними. С тех пор как мистера Бартлетта и Голубку заперли на чердаке, Дивный Ангел особенно усердствовала в своем сочувствии и любви к ним, считая своим долгом заботиться о мятежном грешнике. Раньше Нежную Гармонию только поражало, каким образом господин Джейми может так хорошо знать ее слабости и что заботит ее ум и сердце.

Двуличие Ангела, как считала Нежная Гармония, способно омрачить все светлое. Конечно, ей не следует сомневаться. Она любит господина Джейми, и он любит ее, но ей бы хотелось думать, что ему не нужны шпионы. Зародившееся подозрение не покидало ее.

Церковный колокол замолчал. Когда его отголоски затихли на склоне холма, Гармония услышала новый звук: медленный, ровный цокот подкованных копыт по брусчатке.

Она вновь подняла голову, выглядывая в окно. Было явно слишком поздно для Старого Папки (который никогда не отзывался на имя Спасительное Благословение) возвращаться на повозке из Хексхэма. Ей казалось, что сегодня он вообще не ездил в город, но, может, она и не заметила его, занятая отбеливанием полов в новой воскресной школе для сельских ребятишек.

Торжественный и размеренный звон металла по камню становился все громче. Увидев двух кающихся людей, приостановившихся на улице, Гармония забыла о молитве и вытянула шею, чтобы лучше все видеть. Из сумрака показалась лениво двигающаяся светлая лошадь. Ее грива и хвост струились серебряными потоками в лунном свете.

На человеке, ведущем лошадь, был темный плащ. И конь, и наездник выглядели гигантами. Шагом проводя лошадь мимо их дома, наездник повернул лицо к ее окну. Под тенью треуголки Гармония разглядела странную маску — черно-серебряную, расписанную шутовскими узорами: углами и ромбами. Изломанный рисунок светился, закрывая половину лица. На месте глаз в больших прорезях зияла чернота. Казалось, сама ночь накинула маску Арлекина и шествовала в лунном свете рядом с призраком коня. Вот только у призрака звенели копыта!

Казалось, что маска безмолвно смеется. Ее причудливый узор делал насмешку пугающе-издевательской. Эта насмешка могла проникнуть до самого ее сердца. Дух полуночи в один миг высмеял все, чему девушка глубоко поклонялась. Наконец жуткий всадник, шагающий рядом с конем-призраком, миновал ее окна.

— Господи, благослови! — выдохнула и Честь, заглядывавшая в окно через плечо Гармонии, даже не заметившей этого.

— Господи, благослови нас, это ведь Принц! Это же сам Принц, провалиться мне на этом месте!

Гармонии казалось, что ей не хватает воздуха, — трудно было говорить. Остальные девушки, толкаясь, оттеснили ее назад, стараясь выглянуть в окно.

— Ты с ума сошла? — Голос ее задрожал и стал каким-то писклявым. — Не может это быть принц Уэльский!

— Принц Полуночи! Французский сеньор. Старый Папка говорит, что раз видел его — в языческой маске и на лошади чернее ночи!

— А это белая лошадь, — сказала Гармония.

— Ну и что? — Пальцы Чести впились в ее руку. Она оттащила Гармонию от окна в сторону двери. — А что, если это из-за мистера Бартлетта? Вдруг Принц захочет отомстить за поступок Голубки?

Принц. Гармония внезапно поняла, о ком говорит Честь. Она вспомнила рассказы и уроки французского, Le Seigneur… le Segneur du Minuit… — конечно, конечно! Горло ее перехватило от ужаса и нового волнения. Она взяла шаль, зашарила в темноте в поисках туфель, запихнула в них босые ноги. Честь уже выбиралась из двери, наткнувшись в темноте на лестничные перила.

Они выбежали на улицу, за ними спешили другие девушки. Никто не разговаривал: все быстро спешили к церкви, где уже стояла светлая лошадь.

Гармония и Честь прибежали первыми. Всадник повернул голову — его устрашающая маска уставилась прямо на них.

— Ты и правда Принц Полуночи? — Вопрос Чести прозвучал достаточно храбро, но грудь ее вздымалась под шерстяным платьем.

Маска повернулась к ней. Под раскрашенными узорами мелькнула улыбка. Чуть приподнялись углы его губ.

Серая лошадь повернулась лицом к Чести, приподняла одну переднюю ногу, вытянула другую — и поклонилась. Ее изящная шея выгнулась дугой, длинная челка свесилась до земли.

— Je suis au service de mademoiselle, — произнес он удивительно низким голосом.

— Что же тогда это значит? — неуверенно переспросила Честь.

Нежная Гармония положила руку ей на плечо.

— Он сказал, что он к твоим услугам, — пробормотала она поспешно. — Не разговаривай с ним.

— Ah! Cette petite lapine parle français! — Казалось, его это позабавило. — Почему она не должна со мной разговаривать? — спросил он по-английски. — Она похрабрее тебя, зайчик!

— Убирайтесь! — Нежная Гармония изо всех сил старалась, чтобы ее голос не дрогнул, но холод заставил ее дрожать как осиновый лист.

Он прижал руку к сердцу.

— Вы раните меня! — печально произнес он. Его черная рукавица блестела серебряным шитьем.

— Господин Джейми не захочет, чтобы вы находились здесь.

— Тогда пусть придет и сам скажет мне об этом, ma petite. Я хотел бы иметь честь с ним познакомиться.

Открылась дверь церкви. Широкая полоса света упала на ступени, а потом исчезла, когда господин Джейми отпустил дверь, и она захлопнулась за ним. Если его и удивили всадник и толпа, он не подал виду. Минуту он стоял на самом верху лестницы. Волосы, торчащие из-под шляпы, в лунном свете казались пыльными.

Он поднял обе руки.

Гармония напряглась. Она была уверена, что господин Джейми нашлет что-то ужасное на человека и светлую лошадь, потребует какого-то наказания, — еще хуже того, что они сотворили с мистером Бартлеттом. Что могло быть более вызывающим, что могло быть более бесовским, чем эта угрожающая смеющаяся фигура, осмелившаяся безмолвно стоять перед ним? Принц Полуночи — разбойник с большой дороги, человек вне закона, отступник. Здесь — вызов, вражда, неповиновение — все то, что, по словам господина Джейми, источник зла.

Господин Джейми начал молиться вслух, и слова его заставили ее похолодеть.

— Господь Бог небесных сил возгласил: мне ненавистна надменность Иакова. И вот взирайте: Господь намеревается повелеть, чтобы великое здание было разрушено на куски и малое — на осколки.

Гармония почувствовала, как вокруг нее беспокойно зашевелились девушки. Некоторые из них отступили. Все знали, что должно произойти.

— Ты превратил правосудие в яд, — голос господина Джейми зазвучал громче, — а плоды добронравия — в полынь, ты, гордящийся чем-то, что есть ничто. И вот, взирайте: я подыму на тебя народы, — закончил он мягко и угрожающе.

Краем глаза Гармония увидела, как две какие-то девушки нагнулись и стали искать на земле камни. Ей бы хотелось его предупредить, но она не шевелилась. Дивный Ангел позади нее опустилась на колени, чтобы поднять камень. Гармонию накажут, если она его предупредит, ее отвергнут и не будут любить. Дрожа всем телом, она упала на колени.

— И они будут терзать тебя! — выкрикнул господин Джейми. — От входа в Хамат до потока Арабах!

Светлая лошадь, тронувшись с места, вступила на первую ступеньку лестницы, ведущей к церкви, наклонилась вперед, вытянула голову и фыркнула в лицо господину Джейми.

Гармония стояла на коленях, глядя во все глаза. Все застыли, не считая господина Джейми, продолжавшего молиться, выкрикивая слова с закрытыми глазами, как будто животного не было перед ним. Лошадь, пожевав поля его шляпы, зажала ее зубами, потянула шляпу к себе. Потом со смешно свисающим изо рта головным убором подошла к Дивному Ангелу, подбросила шляпу так, что она приземлилась на ее голову.

Лошадь отступила, покивала головой, потом оторвала передние ноги от земли, изобразив аккуратное и элегантное приветствие.

— В высшей степени восхитительно, — пробормотал Принц.

Большая лошадь не спеша двинулась вперед, и никто — даже Дивный Ангел с нелепо нахлобученной шляпой — не встал у нее на дороге.

— Au revoir, ma chérie courageuse. — Он склонился, прикоснувшись к щеке Чести, когда проезжал мимо нее. — Я приеду за тобой как-нибудь ночью, если хочешь.

Господин Джейми замолчал. В тишине Дивный Ангел замахнулась и кинула в лошадь камень. Но та уже далеко отошла, и камень попал прямо в спину Чести.

— Эй! — Честь подскочила и обернулась. — Ты чего это? — Она пробилась к Ангелу и толкнула ее. Не успел еще господин Джейми произнести до конца ее имя, как она уже бежала по улице вслед за лошадью.

Нежная Гармония тоже побежала. Лошадь и седок уже исчезли в ночи. Она догнала Честь на половине улицы, схватила за руку и утащила в дом. Оставалась только одна надежда: что у господина Джейми будут другие заботы и он не вспомнит, что Честь подняла руку на одну из его самых любимых овец. На Дивного Ангела — а уж она-то ему об этом напомнит.

— На колени, на колени, — настоятельно проговорила Гармония, когда они поднялись наверх. — Молись о прощении.

Честь скинула со своего плеча ее руку и обиженно отвернулась. Она стала на колени на своем матрасе, а когда час спустя Дивный Ангел и господин Джейми явились сами, она кивала и плакала и попросила у Ангела прощения. Опять воцарился мир.

После того как звон колокола возвестил об окончании полуночной молитвы, Честь и Нежная Гармония улеглись на матрасы, сдвинув их поближе к холодной комнате.

— Гармония, — голос Чести едва можно было слышать в темноте, — принц — что он мне сказал? Пожалуйста, — прошептала Честь. — Что значит «шери»?

Нежная Гармония зарылась головой в одеяло.

— Это значит «милочка». Он назвал тебя своей «отважной милочкой».

— Ох! — выдохнула она. — Ох, черт побери, Господи!

Эс-Ти намеревался незаметно проскользнуть на постоялый двор, но Ли ждала его за крепостной стеной в холодном лунном свете. Ее темная тень поднялась с обочины, заставив Мистраля шарахнуться. Первым ее обнаружил Немо. Она по-прежнему оставалась единственной женщиной, признанной волком. Немо не желал даже приблизиться к Небесному Прибежищу. Поэтому ему разрешили носиться на свободе по безлюдным просторам.

Эс-Ти все еще оставался в маске Арлекина — ему не хотелось расставаться с образом Принца и погружаться в обыденное существование. Он любил эту маску, приковывавшую к себе все взгляды, вызывавшую изумление, простодушное удивление и восхищение у девушек из Небесного Прибежища. Он сам изготовил ее, раскрасив папье-маше, работая в одиночку в пустом сеновале над конюшней. Ему казалось, что он переносит на маску изломы своей души.

Эс-Ти выскользнул из дома, когда остальные уже легли. Его затея прошла так удачно, он был не против попросить Мистраля отметить победу, пройдясь высокой рысью, напоминающей танец триумфатора. Лошадь фыркнула, не поняв сначала приказ, но многие недели неустанного обучения по дороге на север дали свои результаты. Мистраль постарался: резвый, упругий шаг на месте не посрамил бы их на королевском плацу. Эс-Ти позволил коню расслабиться и поощрительно потрепал его по голове.

— Сеньор, — произнесла Ли с поклоном. Он не мог понять, что слышалось в ее голосе — благоговение или насмешка. Он заподозрил насмешку, и его подъем несколько спал. — Где вы были?

— Я нанес визит преподобному мистеру Чилтону.

— Но мы же договорились, что вы не будете ничего предпринимать в одиночку.

— Нет, — возразил он. — Мы договорились, что это вы не будете ничего предпринимать. Ни в одиночку, ни с кем-либо еще.

Ее лицо в лунном свете — гладкое и нежное — было таким прекрасным, что он внезапно ощутил боль в сердце и потерял интерес и к спору, и к предмету спора — преподобному Чилтону. Ему захотелось просто поговорить с ней — лежа в постели, обсудить что-нибудь незначительное, успехи Мистраля, виды на ужин, убьет ли хозяйка старого каплуна или пожертвует на жаркое трех курочек…

Он вытер лицо тыльной стороной рукавицы и спрятал маску в седельную сумку.

— Подсадить? — спросил он, протягивая руку.

— Я пойду пешком. Вы ездили на Мистрале по городу?

Он спешился и повел лошадь за собой.

— Было бы не слишком удобно ходить там пешком.

— Они его узнают, смогут дать его описание. Вы убили Чилтона?

Он почувствовал, что она старается спросить об этом небрежно. Но интонация была неуверенной — и голос на последнем слоге дрогнул.

Прижать бы ее к себе, поцеловать в лоб… только это, как если бы она была ребенком. И сказать ей: пусть Чилтон больше ее не заботит. Но они снова стали спорить.

Вязкий спор длился два дня в домике извозчиков, где они нашли кров. Они спорили шепотом за закрытыми дверями, не соглашаясь друг с другом ни в чем. Ходили по пустынным дорогам и вели бесконечный разговор, не желая уступать.

Эс-Ти хорошо знал, что делать дальше. Теперь у него появился собственный повод для мести, и он намеревался осуществить ее. Ли не одобряла его замыслов — или жарко спорила, захваченная чувствами, или замолкала, словно ей было что скрывать. Она отказывалась предоставлять ему свободу действий, не доверяла его опыту. Однажды вообще приказала ему оставить в покое Чилтона, словно прошлое для нее потеряло жгучую притягательность. Смотрела на него, трясясь от гнева, как будто он виноват, что оказался здесь.

Чего она хочет? Ему казалось, что она и сама этого не понимает.

— Нет, я не убил Чилтона.

— А следовало бы, пока была возможность.

— Спасибо за совет. Хладнокровное убийство не в моих правилах.

— Он видел тебя, не так ли? Он догадается, что ты мистер Бартлетт. Теперь он будет бояться, готовиться к встрече, а ты упустил время. Неужели ты этого еще не понял?

— Мы уже говорили об этом. Мне это начинает прискучивать, позволь тебе заметить.

— Не играй с ним, — упорствовала она, — это не шутка.

— А вот и нет. Вы желаете мести и справедливости, мисс. Но разве вы утолите их, если я проткну его шпагой в спину. Надо, чтобы он знал, кто и за что его убивает. Хочу, чтобы он видел, как его отвратительное паучье царство превращается в ничто, чтобы оно разрушилось у него на глазах, прежде чем он умрет. Вы, наверное, забыли, что он с вами сделал. Я — нет.

— И что потом? — прошептала она.

— Потом я упаду на колени и скажу, что обожаю вас.

— Не надейтесь на это.

Он почувствовал смущение и ярость. Одному Богу известно, почему она так его задевала. Смотреть на нее приятно, но находиться в ее обществе тяжело. Разве ему не найти кого-нибудь получше?

Но какая-то маленькая часть его существа не сдавалась, все возвращаясь к воспоминанию, когда она приложила руку к его сердцу.

«Вместе. Ты и я вместе».

Все остальное говорило ему: случайный порыв, надо быть глупцом, чтобы на этом строить надежды. У него есть свои недостатки, но он не слабоумный.

«Вместе. Ты и я вместе».

Так ему не говорила ни одна женщина.

Они говорили о любви. Называли его красивым, горячим, опасным, волнующим. Просили его оставаться подольше и приезжать почаще. Скучали в его отсутствие и радовались подаркам. Им было приятно сообщать подругам на ушко, кто приезжает по ночам и делает подарки. Любовные встречи с ним казались им захватывающими и жуткими приключениями. Клялись в преданности и верности.

И он был щедр на клятвы и на подарки. Оставался с женщиной столько, сколько считал безопасным, иногда и дольше, потому что любил ходить по лезвию ножа. Но всегда ему чего-то недоставало. Часто мягкие женские уговоры превращались в мольбы, а заканчивались рыданиями.

Ли упивалась насмешками и упреками:

— Ты ведешь себя как настоящий головорез. А я думала, что имею дело С джентльменом.

Эс-Ти не стал спорить. Только положил руку на шею Мистралю и молча пошел дальше. Возбуждение, вызванное происшествием в Небесном Прибежище, покинуло его.

* * *

Голубка — доверчивая и простодушная — с белокурыми волосами, волнами спадавшими на спину, ждала их.

— Вы уезжали. — Она положила руку на рукав Сеньора. — Леди Ли права… вы ездили туда?

В «Двойном эле» по-прежнему было шумно: в зале толпились извозчики, прибывшие недавно. Сидевшие за столом жадными глазами рассматривали Голубку.

— Не пройти ли нам наверх? — Эс-Ти взял Голубку за локоть. Ли пошла за ними. Он направился к спаленке, которую Ли пришлось разделить с Голубкой.

Как только дверь закрылась, Голубка схватила его за обе руки.

— Леди Ли права, да? Вы снова ездили в Прибежище!

— Я не собирался объявлять об этом во всеуслышание.

— Вы и правда ездили! — воскликнула Голубка. — Что сказал господин Джейми? Он вас видел?

Эс-Ти швырнул на стул шляпу и седельные сумки, снял портупею.

— Полагаю, он меня все же не узнал.

— О! — Казалось, Голубка немного разочарована. — Вы прокрались незаметно?

— Не совсем.

Голубка прижала руку к губам.

— На вас была эта маска?

Улыбнувшись, он приложил маску к лицу. В освещенной несколькими свечами комнате она преобразила его — сделала таинственным и странным. Его глаза чуть поблескивали в глубине вырезов: может быть, он наблюдал за одной из них, а может — за обеими.

— Я видела такую на рисунках. Это маска грабителя с большой дороги.

— Не всякого грабителя, любовь моя.

Голубка восприняла это сообщение с изумлением. Ли была не слишком высокого мнения о ее сообразительности, но истина дошла до Голубки с поразительной быстротой.

— Сеньор дю Минюи! Вы — это он! Вы и правда — он?

Он отвесил ей глубокий поклон.

— Я и понятия не имела! — вскричала Голубка. — И вы приехали наказать господина Джейми? Вы хотели этого с самого начала? Какой же вы храбрый! — Она опустилась в кресло, с обожанием глядя на него. — Каким храбрым надо быть, чтобы сделать это для нас!

— Удивительно неразумно, — пробормотала Ли.

Он бросил на нее мимолетный взгляд. Потом улыбнулся Голубке:

— Для меня честь служить вам, красавица.

Голубка стала перед ним на колени, поймала его руку, прижала к губам и поцеловала.

— Спасибо. Вы такой хороший.

Ли ожидала, что он по крайней мере будет недоволен и смущен такими излияниями. Но нет. Позволил Голубке прижиматься к его руке, отведя ее длинные волосы.

Ли отвернулась. Глупец! Купается в этом дурацком обожании.

— Когда вы наконец закончите? — спросила Ли. — Могу ли я узнать у вашего высочества, нашлось ли в вашем плане место для солдат короля?

Он поймал руки Голубки и помог ей встать.

— Чилтон не обратится к властям.

— Вот как? — Ли наблюдала, как Голубка смущенно взирает на него, отбросив светлую прядь кудрей. — Вы не можете быть в этом уверены.

— Солдаты? Вам не следует опасаться за мою голову.

Голубка все еще не отпускала его. Он посмотрел на нее, мягко улыбнулся и пожал ее пальцы.

Ли почувствовала, что краснеет. Что-то у нее внутри болезненно сжалось при виде того, как он нежно обращался с Голубкой, будто они были любовниками. Голубка — это именно то, что ему надо: беспредельное обожание, — хотя всего неделю назад она лила ему в ухо то, что считала кислотой. Фат! Неисправимый фат!

— Уже поздно. — Ли задула свечи.

— Я понял — меня просят уйти, — сказал он в темноте. — Доброй вам ночи, demoiselles.

Когда дверь за ним закрылась, Ли быстро разделась и легла в кровать, повернувшись лицом к окну, боясь, что Голубка случайно к ней прикоснется, пока будет укладываться.

Долгое время Ли неподвижно лежала на самом краешке кровати, слыша, как Голубка устраивается поудобнее, поворачиваясь с боку на бок, пока ее дыхание не приобрело размеренного ритма.

Ли уткнулась лицом в подушку и попыталась превратить свое сердце в камень.

 

Глава 19

При звуке шагов около его двери Эс-Ти сел на постели, заслонил лицо рукой и стал прислушиваться. Шум, ранее доносившийся из распивочной, сменился тишиной. Яркий свет луны заливал комнату серебром. Его чуткое ухо уловило, как где-то загремел засов. Он скатился с постели и положил руку на эфес шпаги.

Скрипнув, открылась дверь. Бледная фигура, босая, нерешительно остановилась на пороге.

— Ли? Если будешь так ко мне подкрадываться, получишь когда-нибудь удар шпагой в живот.

Она закрыла за собой дверь. Не сказав ни слова, подошла и опустилась около кровати на колени. Потом прижалась к его руке губами.

— Я хочу тебе кое-что рассказать, — проговорила она дрожащим голосом. Широкая рубашка колыхалась вокруг ее тела.

Эс-Ти захватило острое ощущение ее присутствия. Он почувствовал возбуждение, но решил себя сдерживать.

— Ты решишь, что я сошла с ума, — произнесла она.

— Ты замерзла?

Он приблизился к ней и почти обнял, не решаясь прижать к своей наготе, надеясь, что темнота скроет, как его тело хочет ее.

Внезапно Ли положила руки ему на плечи и бросилась в его объятия.

Его руки ласкали ее спину, ее волосы. Он почувствовал ее холодную мокрую щеку на своем голом плече.

— Ты плачешь, ангел мой?

Ее пальцы впились в его плечи, сжимая их так, как будто он мог в любую минуту исчезнуть, а он крепко держал ее в объятиях, гладил волосы. Ли беззвучно плакала, и слезы лились ему на плечо.

— Любовь моя! Все будет хорошо. Я тебя не оставлю.

— Лгун, — прошептала она. — Лгун.

Он ничего не мог понять. Наклонив голову, стал целовать ее в ухо.

— Что тебя беспокоит? Чего ты боишься?

Ничего не отвечая, она спрятала лицо на его груди. Он ощущал каждый ее тихий вздох. Потом в лунном свете она заглянула ему в глаза.

И он понял. Все понял. Не нужно слов, чтобы понять этот влекущий взгляд. Ее руки сжимались и разжимались в каком-то бессознательном ритме на его плечах.

— Ли… — у него перехватило дыхание.

Она вжалась в него, будто хотела спрятаться в его объятиях. Ли уже поняла, как он ее хочет, и всем телом прильнула к нему.

— Ты пришла, потому что взволнована. Ты вернулась к воспоминаниям. Ты несчастна? Ты горюешь?

Ли зажмурила глаза и осторожно стала подталкивать его к постели.

И он сдался, отбросил все самолюбивые сомнения! Он хотел ее, хотел быть с ней, защитить и утешить ее. Молча сбросил рубашку, взял ее на руки и опустил на постель.

Губы ее шевелились, он чувствовал их движение на своей коже, но не мог расслышать ни единого слова. Наверное, она говорила слишком тихо для его слуха.

— Я люблю тебя, — шепнул он.

Запрокинув голову, Ли произнесла:

— Ты такой убийственно самоуверенный.

Он поцеловал ее в висок.

— Дорогая, скажи мне все-таки, что случилось?

Ли закрыла глаза.

Она ощущала его мускулистое загорелое тело. Так приятно и успокоительно прижиматься к нему! Но страх и отчаяние снова подступили к горлу. Ведь это прекрасное тело такое беззащитное от хитрости, подлости…

— Не плачь, моя девочка, не плачь. — В его голосе слышалась боль.

Она потянулась к нему, чтобы ощутить теплоту его нежной кожи, обнять его, отдаться его порывистым движениям, трепетать в ожидании его натиска, раскрываясь навстречу ему. Но он лишь коснулся языком ее соска.

Ли считала себя женщиной опытной — ведь она уже знала двух мужчин. Но он так неторопливо и властно, так нежно и сдержанно обращался с ней, что Ли поняла — ее вводят в мир, где ее любовник властелин.

Он знал ее лучше, чем она себя. Возбуждение ее возрастало. Ли доверилась ему, с радостью ловя движения его рта и рук. Он легчайшими движениями трогал ее грудь и бедра, покусывал соски, вызывая сладостные стоны. Одна его рука замерла на внутренней стороне бедер, лаская пальцами шелковистые завитки в паху. Другой рукой он развернул Ли лицом от себя и прижался грудью к ее спине. Его возбужденная плоть уперлась ей в ягодицы. Он покусывал нежную кожу под лопаткой, трогал соски, играл, наслаждался игрой, оттягивая вожделенный миг. Тело Ли откликалось на эту восхитительную любовную ласку. Его пальцы, миновав шелковистый бугорок, скользнули дальше, коснулись разгоряченного лона, вошли в него, вызвав у Ли изумленный вскрик.

— Я люблю тебя, — шептали его губы. — Люблю тебя. — Порывистое дыхание обожгло ее.

Откуда-то издалека она слышала свои прерывистые вздохи и медленные стоны. Судорожно прильнув к его телу, она обвила его руками и ногами. Он внял ее нетерпению и откликнулся на него глубоким вздохом наслаждения. Его волосы выбились из-под черной ленты, свободно рассыпались по плечам. Схватив в пригоршню, Ли потянула их к себе, стремясь дотянуться до его рта. Затем голова ее безвольно запрокинулась — она полностью отдалась ему, мерно и глубоко дыша. Ритм его движений завораживал, доходил до самых сокровенных глубин.

Ли постигала мощь его страсти, взмывая к таким вершинам наслаждения, о которых не знала и не догадывалась, приобщалась к науке плотской сладостной любви, трепетала от радостных открытий. Он же готов был ее обучать науке любви.

Лунный свет белым огнем заливал оштукатуренные стены и низкие балки потолка. В этом свете она отчетливо видела его тело — рука поперек живота и слегка отвернувшееся от нее лицо.

Ей казалось, что он спит, так ровно и тихо вздымалась его грудь.

Неподвижная, она любовалась им и чувствовала, как ее подчиняет отчаянная, жестокая любовь. Теперь Ли не находила в себе привычной угрюмой решимости, двигавшей ее поступками до сих пор. Она ненавидела Чилтона, но эта ненависть отдалилась, сделалась маленькой в сравнении с теми чувствами, которые внушал ей этот человек, безмятежно спавший рядом с ней. Она вспомнила, как тогда испугалась, когда он уехал, и этот страх поджидал ее впереди, огромный и неумолимый, как чудовище из детских снов.

Теперь они рядом, существуют на самом деле. С рассветом исчезают лишь романтические принцы.

Она изучала рисунок его мышц на вытянутой руке, форму его подбородка, то, как он во сне запустил пальцы в спутанную гриву волос.

Еле слышно она прошептала с болью:

— Я люблю тебя.

Он открыл глаза.

Медленная улыбка подняла уголки его рта. Протянув руку, он коснулся ее виска, стал перебирать в пальцах ее локоны.

Она догадалась, что он хочет что-то сказать, и, приложив палец к его губам, прошептала:

— Не говори ничего.

Лунный свет озарил его лицо, высвечивая взлет бровей.

— Не говорить, что я люблю тебя?

— Не говори, что любишь. Не говори, что никогда раньше не испытывал такого чувства. Не говори… всего того, что говорил другим. Я этого не вынесу.

Кончики его пальцев коснулись кожи ее плеча, прошлись вниз по груди.

— Ты оставляешь меня без слов.

— Я хотела только… Мне нужна твоя помощь против Чилтона. Мне не нужен был любовник. Я хотела справедливого мщения за то, что сделали с моей семьей. Это все, что я у тебя просила.

— Клянусь, это будет, — сказал он.

— Ты же Сеньор. Не так ли? Великий бандит. Герой, легенда, миф. Я выбросила твое бриллиантовое ожерелье в пруд.

Она почувствовала, как изменилось его лицо и напряглось тело.

Он сжал ее плечо, наклонился к ней, поцеловал ее в губы, поцелуями покрыл лицо.

— Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы я стал на колени?

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.

— Ты сама пришла ко мне.

— Забудь. Чтобы не болела душа… Чтобы ушла эта боль, боль на всю жизнь.

— Я не причиню тебе боли, — прошептал он.

— Ты рвешь меня на части. — Она закрыла глаза.

— Ли, я люблю тебя.

— Оставь меня в покое, — повторила она.

— Оставить тебя! — эхом повторил он эти слова отчаяния.

— Я больше так не могу. — Ее голос дрогнул. — Почему ты не хочешь пожалеть меня и оставить в покое?

— Зачем же ты пришла ко мне? Ответь, Ли, зачем ты приходила? Для любви? Только для этого?

— Любовь! — Она отшвырнула подушку и села, натягивая на себя простыню. — Тебе ничего не стоит говорить про любовь. Ты болтаешь о любви, не понимая даже значения этого слова. И вряд ли когда-нибудь поймешь.

— Как ты можешь говорить это теперь, после того… После всего, что произошло между нами?

— Это был только сон. Ты любишь своих коней, ты любишь Немо, а от меня тебе нужно только твое отражение! Не пытайся выдать это за любовь. Я знаю, что такое любовь — она терзает, терзает, терзает.

— Пусть так, — тихо произнес он.

Она почувствовала, как он приблизился. Постель рядом с ней прогнулась, Эс-Ти коснулся ее лица, но она отодвинулась от него.

— Не надо. Сегодня ты получил от меня то, что хотел.

— Это не все, что я хотел.

— Разве? — горько сказала она. — Этого недостаточно? Ты хочешь поглотить всю меня целиком, дюйм за дюймом — мое тело и мою душу. А вскоре тебе и этого не будет хватать.

— Ты сказала, мы будем вместе. Ты и я. И я никогда не забуду того, что тогда испытал. Я так этого хотел. Что такое любовь, я знаю, Ли.

— Уходи! Уходи.

— Это ведь ты пришла ко мне, — мягко возразил он.

— Я… ненавижу… тебя.

— Ты не можешь. Не можешь ненавидеть меня.

Какое-то время она сидела неподвижно, губы ее дрожали. Она замерзла, ощущая тепло только там, где он касался ее.

— Сколькими любовными связями ты можешь похвастаться? Пятнадцатью? Двадцатью? Сотней?

Он не глядел на нее.

— Это не имеет значения.

— Сколькими?

— Не важно. Но я никогда не отдавал своего сердца так, как теперь.

— А я отдавала. Его звали Роберт. Скольких можешь назвать ты?

— Зачем?

— Почему бы и нет? Назови мне последние пять имен.

— Для чего тебе это, Ли?

— Бедные дамы. Ты что, не можешь их вспомнить?

— Последняя — Элизабет — оказалась стервой, донесла на меня.

— Кто была ее предшественница?

— Не понимаю тебя. Не глупи.

— Забыл?

— Не забыл, если на то пошло. Элизабет Берфорд, Каро Тейлор, леди Оливия Халл и Анни… Анни из Монтегю, дважды выходившая замуж. Прости, я не могу вспомнить ее последнюю фамилию. Леди Либби Селвин.

Она подняла брови.

— Ты вращался среди высокородных особ?

— Я вращался, где мне хотелось.

— И всех их ты любил?

— А, вот в чем дело. Нет, ни одну из них я не любил. Это совсем не то же самое. На этот раз… На этот раз все иначе.

— Конечно. Собираешься ли ты завести детей? Построить дом на холме? Бросить свое занятие и начать жизнь честного деревенского сквайра?

— Моя голова оценена. Ты же знаешь.

— Тебе везет.

— Мне это везением не кажется.

— Разве? — Ли ощупью нашла свою рубашку и стала натягивать через голову.

— Подожди, Ли! Не уходи.

— Я не собираюсь оставаться.

— Ты не такая, как все. Я люблю тебя! Ли, ты как солнце, сияешь так ярко, что мне становится больно. Остальные… все остальные — это свечки.

— Прекрасно сказано, галантно и с чувством. Я давно говорила, что тебе надо стать трубадуром.

— Проклятие! Почему ты не хочешь поверить, что я люблю тебя?! Ли, послушай меня. Я никогда такого не чувствовал. Это правда. Никогда у меня не было такого чувства. Никогда! Я люблю тебя! Ради Бога, скажи, как я могу доказать это тебе? Объясни мне, как это сделать?

— Оставь Чилтона в покое.

— Что?

— Не появляйся в Филчестере. Забудь о Чилтоне. Не трогай его.

— Забыть Чилтона? — Руки его напряглись. — Что ты имеешь в виду?

— По-моему, это совершенно ясно.

— Нет. Совсем не ясно. Этим я докажу свою любовь.

— Мне уже все равно, — спокойно произнесла она. — Это ведь не вернет назад моих близких. Ничего не изменит. Я догадывалась об этом… Но в последнее время это стало мне совершенно ясно.

— И поэтому я должен оставить все как есть?

— Да.

— Я не могу. Не могу, — сказал он громче. — И вообще это какая-то бессмыслица. Я тебя не понимаю.

— Знаешь ли ты чувство страха, Сеньор? Разве ни одна из твоих леди не умирала от страха, когда ты надевал эту проклятую маску и уезжал на поиски удачи?

— Ни одна по крайней мере не говорила этого. Они верили в мою непобедимость. Сомневаешься? Но скажи, каким образом мое исчезновение из твоей жизни докажет мою к тебе любовь?

— Докажет, что ты прислушался ко мне! — страстно воскликнула она. — Но это как раз не входит в твои намерения. Не так ли?

— Я думаю о тебе, я принял близко к сердцу все твое горе! Ты не заставишь меня забыть это. Но ты почему-то вознамерилась растоптать мою душу. Хочешь, наверное, превратить меня в ничто?

— Ты уйдешь и спрячешься под своей маской. Ты ведь непобедим, неуловим, и тебе никто не нужен.

— Ли, что, если ты ошибаешься, Ли?

Она вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь, Эс-Ти опустил голову и сжал ладонями лоб. Откуда она знает, что он чувствует?! Она была такая уверенная, такая непреклонная. Презирала его! Извратила все его намерения, заставила его усомниться в себе самом.

А тогда все было иначе. Он так любил ее за отвагу! Любил, когда леденящий дождь стекал с ее шляпы и мокрые волосы облепляли лицо, — а она не жаловалась ни словом, ни вздохом. Любил ее в мужских штанах. Любил, когда она сердилась на Немо и когда промывала глаза слепой кобыле. Любил ее, потому что она никогда не плакала, и любил, когда она наконец заплакала. Он хотел обнимать ее, защищать. Еще он жаждал ее уважения — больше, чем любой награды в своей жизни.

Он должен был объяснить ей все это. Но не сумел. Да и как выговорить все это? Как сказать это женщине? Не тогда же, когда она насмешничала, издевалась над ним, когда она в нем сомневалась. Ему бесконечно стыдно, что она так плохо ценит его удаль и так боится за него. Все эти рассуждения о Чилтоне стали теперь понятны, наполнились обидным для него смыслом.

Но ведь Ли пришла этой ночью к нему! Почему позволила любить себя? А потом показала, как презирает его. Неудачник, бродяга, никчемный простак, которому не под силу опасные схватки. И про обидчика Ли ему надо забыть навсегда.

Его охватил ужас — неужели и на этот раз его чувство грубо раздавят и надежда на счастье оставит его, ускользнув в прошлое?

«Я люблю тебя, — яростно думал он. — Я докажу тебе, что сейчас все иначе».

 

Глава 20

В сумерках Нежная Гармония услышала неожиданный звук и выпрямилась над своим шитьем. Ее глаза встретились с глазами Чести.

Звук этот четким эхом разнесся по тихой улице: лошадиные подковы звенели по булыжникам мостовой.

Прошло четыре дня. Руки Чести, обожженные крапивой, распухли и сочились кровью. Она должна была всюду носить ее с собой как знак своего раскаяния в том, что толкнула Дивного Ангела. Пучок крапивы и сейчас лежал у нее на коленях, высохший до твердой метелки. Ядовитые волоски ее стерлись от многих часов пребывания в руках. Утром Ангел выведет ее на пустырь, чтобы срезать новый букет раскаяния.

Гармония опустила глаза. Он вернулся; он сказал, что вернется, — и вернулся. Гармония видела, как покраснела Честь.

«Не поднимайся, — хотелось закричать Гармонии, — не двигайся, не говори».

Она не могла сказать ничего вслух о доносящемся цоканье, пока Дивный Ангел сидела с ними. Задерживая дыхание, она продолжала шить, нервными толчками прокалывая иглой льняное полотно.

— Я слышу, Учитель Джейми зовет нас, — сказала Дивный Ангел, откладывая работу.

Гармония не слышала ничего, кроме звука подков по булыжнику.

— Пойдем. — Ангел поднялась. — Честь, захвати обязательно крапиву.

Гармония встала со стула. Честь, поднимаясь на ноги, издала стон, но был ли он выражением боли, гнева, страха или протеста, Гармония понять не могла.

— Ты что-то сказала, дорогая сестрица? — спросила Ангел.

— Нет, Ангел, — потупилась Честь.

— Скоро время твоих страданий закончится. Ты должна перетерпеть его с кротостью и покорностью в сердце.

— Да, Ангел, — прошептала Честь.

— Учитель Джейми желает, чтобы мы присоединились к нему в уничтожении угрожающего нам зла, — невозмутимо сообщила Ангел и подождала, пропуская их вперед.

В глубокой темноте сумерек подходили другие девушки, останавливались около собранных заранее груд камней. Камни им были нужны, чтобы защитить себя и сокрушить козни дьявола. На этот раз они были наготове. В глубине улицы показался дьявол на своем бледном коне, укрывшись за насмешливой светящейся маской.

— Убирайся прочь, — раздался чей-то визгливый испуганный крик, — мы не хотим тебя видеть!

Конь продвигался вперед размеренным шагом. Гармония хотела закричать то же самое, чтобы он почувствовал опасность и ускакал восвояси. Она надеялась предотвратить то, что должно было случиться. «Он должен это понять, — с отчаянием думала она. — Неужели он не почувствует тогда смертельной опасности?»

Колокол ударил один раз. Появился Учитель Джейми с Библией в руках. Наступало время обеда. Каждый вечер он именно в это время проходил этой дорогой, чтобы произнести свое благословение на церемонии послушания в мужском общежитии.

Джейми остановился в начале улицы лицом к приближающемуся дьяволу.

Гармония снова посмотрела на всадника. Один из мужчин поднял камень, бросил и промахнулся, а конь внезапно изменил скорость, устремляясь легким галопом мимо Гармонии и Чести. Ангел не успела даже наклониться за камнем.

Гармония испугалась — она даже не подняла камня. Оглянувшись на Ангела, она быстро нагнулась. Мужчины двинулись за всадником, размахивая крупными булыжниками. У некоторых в руках были вилы, у одного — даже ружье. Девушки кидали камни без особой охоты. Но мужчины уже давно грозились наказать пришельца, если тот снова появится. Гармония с надеждой взглянула на Учителя Джейми как раз в тот момент, когда всадник в плаще поскакал к нему. Кто-то вскрикнул. Гармония затаила дыхание. Мистер Джейми поднял двумя руками Библию.

— Камнями его, — вдруг закричал он мощным голосом. — Изгоните камнями дьявола!

Мимо просвистели большие камни, но ни один из них не попал в цель. Конь, миновав мистера Джейми, оказался вне их досягаемости.

Тот опустил святую книгу и ликующе закричал:

— Мы победили! Смотрите, как бежит он от праведной руки Господней!

Мужчины стали нестройно выкрикивать радостные возгласы, но Гармония, молчаливо стоявшая среди других, увидела, как белый конь остановился как раз за Учителем Джейми и начал пятиться.

Мужчина в маске на танцующем коне выглядывал поверх головы Учителя Джейми. Под маской Арлекина Гармония не могла различить его рот, но не сомневалась, что он ухмыляется.

Когда он остановился, конь подхватил его шляпу и подбросил ее.

Раздались смущенные смешки. Мужчины размахивали камнями, но не могли бросить их, не рискуя попасть в Учителя Джейми. Внезапно человек с ружьем стал прицеливаться.

Принц вытащил шпагу из ножен и приставил ее к горлу Учителя Джейми.

— Брось ружье на землю! — приказал он.

Гармония с глубоким удивлением увидела, что Учитель Джейми затрясся, его лицо пошло белыми пятнами.

Конь переступил ногами, снова подтолкнув его.

— Стреляйте! — закричал он. — Убейте дьявола!

Шпага взметнулась. Гармония увидела кровь, услышала вопли людей и визгливый крик Учителя Джейми.

Принц схватил Учителя Джейми свободной рукой и наполовину затащил на коня.

Его ноги повисли в воздухе.

— Стреляйте! — визжал он. — Стреляйте!

— Не могу, — закричал в ответ мужчина с ружьем. — Я не могу, Учитель Джейми… вырвитесь, вырвитесь от него.

Но Принц крепко держал священника.

Мужчина отшвырнул ружье.

— Отпусти его! Опусти его на землю! Оставь нас в покое, чудовище! Что тебе здесь надо?

Принц отпустил Учителя Джейми. Тот упал на колени, но быстро поднялся и попытался бежать. Однако конь двинулся за ним, не оставляя Чилтона своим вниманием. Потом схватил зубами воротник его пальто, и Учитель Джейми задергался и, споткнувшись, неловко и смешно плюхнулся задом на мостовую.

— Бедняга, — сказал Принц. — Ему не очень смешно.

Оттолкнувшись локтями от замерзшей земли, Чилтон встал на колени.

— О, Господи, ты видишь мое унижение! Рассуди меня с ними! Ты видел их месть, их заговор против меня. Я предмет их насмешек. Отплати им, Господи. Да будет им твое проклятие. Преследуй их в гневе своем и уничтожь их под небом своим, Господи!

Дивный Ангел упала на колени и громко начала молиться вместе с ним. Один за другим все падали на колени. Гармония посмотрела на них и на Честь, стоявшую с крапивой в руках. Честь вся дрожала. Внезапно она бросила крапиву и подбежала к всаднику.

— Chérie. — Принц махнул ей рукой в черной перчатке. Его низкий голос прозвучал музыкой на фоне заунывной молитвы Учителя Джейми. — Хочешь отправиться со мной?

Честь радостно встрепенулась.

— Да! — Она устремилась к всаднику. — Ты говорил, что я могу пойти за тобой. Разреши, возьми меня с собой…

Она потянулась к нему и охнула от боли, когда он дотронулся до ее распухших рук. Гармония увидела, как он наклонился и нежно погладил ее по голове.

Затем маска грозно застыла. Глаза в прорезях неподвижно смотрели на Учителя Джейми.

Гармония подалась вперед, чтобы лучше видеть и слышать.

— Молись, Чилтон! Тебе много грехов надо замаливать.

Ранним утром возле грязного окна в трактире «Двойной эль» Ли смазывала маслом руки девушки, а потом бинтовала их.

Хозяйка сама принесла им поднос с едой. С грохотом поставив поднос, она строго сказала:

— Это поможет. Но мне это не нравится. И что парень твой бродит где-то по ночам… Нам неприятностей не надо.

Честь с ужасом посмотрела на женщину.

— Пожалуйста, мэм! Неужели вы меня выдадите?

Женщина скрестила руки на груди.

— Доносы не по мне. Только ничего хорошего не найдешь, когда лезешь в котел с кипятком, и если твой парень в чем-то замешан, то вы нам здесь не нужны.

— Я поговорю с ним, — тихо ответила Ли.

Хозяйка хмуро посмотрела в окно, где на конюшенном дворе Сеньор работал с Мистралем. В это утро, как и в другие, он поднялся на рассвете и учил своего коня ездить кругами, восьмеркой, змейкой. И всадник, и конь были поглощены работой. Голубка Мира стояла, закутанная в свой плащ, — верная тень Сеньора, всегда готовая подать, принести и оказать любую помощь.

— Что ж, поговори, только вряд ли будет польза, — покачала головой хозяйка. — Я слышала, как ты ругалась и шумела, а он все равно поехал. Разве не так? — Она тяжело затопала к двери, но, дойдя до нее, обернулась. — Он красивый смелый парень, но хорош только для того, чтобы ездить верхом, драться и увиваться за глупыми девчонками, покоряя их своей лихостью. Поговори с ним!

Честь сидела, склонив голову.

— Мне очень жаль, мэм, что причинила вам неприятности.

— Это не твоя вина, — ответила Ли, — но послушай меня. — Она понизила голос. — Ты видела его в маске и, если ты дорожишь его шеей, или моей, или своей, не упоминай об этом никому. Они здесь не знают, кто он такой. Поняла меня?

— Да, мэм. Поняла.

— В конце дня мы снова сделаем перевязку. Постарайся не расчесывать свои руки.

Ли налила в ложку лекарства:

— Выпей.

Честь проглотила его и прошептала:

— Спасибо, мэм.

Ли собрала бинты, бальзам и поставила поднос около девушки.

— Ты сможешь есть самостоятельно?

— Да, мэм.

Входная дверь отворилась. Стремительно вошел Сеньор, одетый в черный кожаный кафтан и черные высокие сапоги. За ним появилась Голубка. На Ли он не посмотрел. Уже четыре дня он с ней не заговаривал; работал с Мистралем, потом исчезал в своей комнате. Ли начала верить, что, может быть, он больше не отправится в Фелчестер.

Но конечно, это было не так.

Она увидела, как посмотрела на него Честь. Глаза девушки, не мигая, впились в его лицо с выражением преданности. Она не прикоснулась к еде, не сказала ни слова и не сводила с него глаз.

— Tu va bien, petite courageuse? — весело спросил он.

Честь покраснела, стала нервно дергать бинт.

Ли сдержала вздох.

— По-моему, ей больно, — ответила она за молчащую девушку. — Я дала ей немного опиумной настойки.

Он нежно потрепал Честь по щеке и сел в кресло с высокой спинкой, около очага. Голубка уселась около него, бросая искоса взгляд, полный восхищения и обожания.

Он только улыбался и принимал то, что предлагалось. Ли видела: ему нравится, чтобы вокруг него суетились, ахали, баловали его.

— Хозяйка таверны предупредила, что мы здесь нежелательные гости. Ты пропадаешь неведомо где.

— А это создает трудности?

— Только если ты будешь продолжать это сумасшествие.

— А если я перестану? Это означает уехать, все бросив.

— Она боится, что ты накличешь на них беду. — Ли поднялась, не в силах больше сидеть спокойно.

— Ты должен был убить его сразу. Ты что, думаешь, что так и будешь красть его обращенных по одной, пока всех не освободишь? Некоторые из них не очень-то этого хотят.

— Нельзя ли как-нибудь вернуться за Нежной Гармонией? — робко спросила Честь. — Я боюсь… — Голос ее нерешительно стих.

Сеньор поднял на нее глаза.

— Боишься чего?

— Ее накажут. Нежная Гармония не бросила камень в вас. Не стала на колени, когда Учитель Джейми молился. А Дивный Ангел видела это. Они очень рассердятся, так как я уехала с вами…

— Вот видишь! — воскликнула Ли. — Теперь они будут преследовать Нежную Гармонию.

— А чего бы ты хотела? — Его пронзительный взгляд не отрывался от нее. — Что ты хочешь сказать? Что я должен был оставить Честь там? Ты ведь сама лечила ее руки и видела, что они с ней сделали!

— Конечно, видела! Почему ты ничего не видишь? — Ли схватилась за высокую спинку кресла. — Ты ведь знаешь, на что он способен, и все-таки отправляешься туда и будоражишь их. Ты бросаешься в этот омут, не зная, что тебя там ждет. Честь рассказала, что у одного из них есть ружье. Просто счастье, что тебя не подстрелили до того, как ты увидел лицо Чилтона.

— Но меня не застрелили. Я знаю, что делаю! Я стоял и не перед такими опасностями, как сломанное ружье.

— И вижу, совершенно не думал о последствиях!

— О нет! — мягко произнес он. — Я никогда этого не забываю.

— Тогда хорошенько подумай обо всем, а пока наслаждайся своим гаремом.

Холодный утренний воздух обжег ее лицо. Она захлопнула за собой дверь, прошла мимо взнузданного Мистраля. Конь смотрел, как она пересекла двор, но с места не двинулся. «И не двинется, — подумала Ли, — пока не возьмусь за повод. Еще одно бессловесное существо, зачарованное Сеньором».

Конюшня пахла морозом и сеном, ее пронизывали тонкие, не дающие тепла лучи солнца, в которых прыгали пылинки. Около ведра для корма лежала шпага в ножнах, с нее свисала перевязь. Сеньор снял их, когда тренировал Мистраля. Ли приперла дверь стулом, чтобы та не закрывалась, затем потянулась к ящику со скребницами.

Сеньор вошел в конюшню, закрыл дверь за собой и схватил ее за локоть.

— Гарем? Это и есть тот репейник под седлом, который тебя растревожил?

— Пусти меня.

Он не отпускал ее, наоборот, притягивал к себе, одновременно плотнее закрывая дверь.

— Ты ревнуешь.

— А ты — невыносимый павлин.

Звучало это по-детски, она сама это знала. Он ослабил свою хватку. Что-то новое, мягкое, появилось в его лице.

— Неужели павлин?

Ли хотела вырваться. Но вместо этого замерла, парализованная его мягким объятием.

— Я думала, ты не собираешься возвращаться туда, — с болью проговорила она. — А ты делаешь еще хуже. Ты дразнишь Чилтона, доводишь его до безумия. Привез сюда эту девушку. Что мы будем с ней делать? Что мы будем делать с ними обеими?

— В четверг из Хексхэма отправляется почтовая карета, — пробормотал он. — Я уже интересовался этим. Девушек можно отправить с ней.

— Куда?

— Не знаю. Спрошу. Туда, откуда они пришли.

Его рука поднялась к ее вороту. Один палец просунулся между полотном и ее шеей.

— Тебе так нравится?

Ли стояла неподвижно, ощущая его ласку на своей коже, тепло его тела рядом с собой. Он собирался поцеловать ее.

— Не знаю, — прошептала она.

— Скажи, что мне сделать? Ты знаешь, я сделаю все, что ты попросишь.

Она закрыла глаза.

— Тогда сделай то, что я прошу. Не езди снова туда.

Он поцеловал ее в глаза, щеку. Само дыхание его — ласка.

— Не бойся за меня. Я знаю, что делаю. Я могу уничтожить Чилтона для тебя. Я могу поднять против него весь город. Ты ведь ради этого пришла ко мне, Ли, разве ты забыла? Я делаю то, что ты просила. И у меня есть опыт в таких вещах.

— Говорю тебе, говорю тебе… все изменилось. Я не хочу…

«Не хочу потерять тебя из-за него, — думала она. — Будь ты проклят! Я этого не вынесу».

Он гладил ее волосы, легкими поцелуями осыпал ее щеки, подбородок. Теплое его дыхание согревало ее в морозном воздухе, его тело было так близко, — от него исходили сила, запах сена, конского пота и его собственный влекущий запах.

— Что ты хочешь? — прошептал он.

— Я больше не хочу мстить! Все изменилось. Он уничтожил всех, кого я любила. В мести больше нет смысла. Мне не надо мести. Не хочу, чтобы ты мстил. Ты понял? Ты мне больше не нужен! Забудь о Чилтоне. Возвращайся во Францию. Не хочу, чтобы ты что-то делал для меня. Отправляйся в свой замок — к своим картинам и своему чесноку.

Мгновение он стоял неподвижно, прислонившись к перегородке.

— Чесноку? — повторил он таким тоном, будто это слово было смертельно оскорбительным.

— Ты вообще понимаешь, что я говорю?

— Понимаю. Ты считаешь, что я не в силах довести месть до конца? Я смогу, — сказал он, и слова были полны горечи. — Я смогу это сделать и сделаю, черт тебя побери! Я долго разбойничал, годами, черт побери! Меня ни разу не поймали, и в последний раз тоже. Я знаю, что мне делать. У меня самый могучий конь на свете. Со мной моя шпага и моя сноровка. Я могу это сделать. Не смей сомневаться во мне!

Она вся содрогнулась, обняла руками колени.

— Не хочу, чтобы ты делал это.

— Ну конечно, ты хочешь отправить меня домой к моему чесноку. Так, что ли? Я должен думать, что тебе теперь наплевать на Чилтона, на твою семью, на все, что ты потеряла.

— Нет! Не наплевать!

— Чушь! — Он с такой силой ударил каблуком в перегородку, что вся конюшня загудела от этого звука. Ее лошадь, стоявшая через два стойла от них, с тревогой забила копытом. — Ты превращаешь меня в сумасшедшего.

— Ладно, тогда убивай себя. Иди и убей себя.

Какое-то мгновение он смотрел на нее. Затем он медленно покачал головой.

— Ты просто не веришь, что я сумею все сделать. Ведь правда?

Она не ответила. Гнедой шумно задвигался в своем стойле, пытаясь заглянуть за перегородки.

— Бесконечно признателен, — произнес Сеньор с мягким сарказмом.

Она услышала легкий скрип конюшенной двери. Широкая полоса света потемнела и засветилась снова, когда он прошел мимо нее.

Он оставил ее одну.

Она сидела на колоде и играла скребницей, вертя ее в руке. Потом перестала вертеть, прислушалась.

Откуда-то издалека, приглушенный стенами конюшни, раздался стонущий зов. Дикий призыв — клич Немо начался с низкого звука, постепенно шел вверх, ширился и, становясь пронзительнее и резче, достигнув пика тоски и одиночества, душераздирающе звучал в пустоте. Глубокое уныние передалось ей, сжало сердце.

Ли остановила свой взгляд на брошенной шпаге Сеньора — легком оружии для честного поединка, когда поражает лишь кончик шпаги в отличие от смертельных, режущих ударов плоским лезвием сабли. Потом протянула руку к оружию и перетащила к себе на колени.

Рукоятка шпаги совсем простая, не похожая на сложный красивый узор чашеобразной гарды его сабли. Узкая гарда шпаги, стертая до блеска, только прикрывала руку и светилась тусклой радугой металлических переливов — красного, зеленого и синего.

Уперев кончик шпаги в землю, застегнула на своей талии пояс, как это делал он. Ей пришлось подтянуть кожаный язык еще на три дырочки, чтобы пояс удержался на бедрах. Лезвие шпаги, неудобное и длинное, выступило далеко за спину и билось о стены, когда она поворачивалась.

Подойдя к беспокойному гнедому, Ли стащила с него попону и занялась работой — стала яростно скрести его в полумраке. Он приседал, дрожал, заряжаясь силой и жаром ее движений. Потом положила на него седло. Гнедой возбужденно встряхивал головой.

Взобравшись на коня с колоды и стараясь управиться одновременно с лошадью и с неуклюжими ножнами, она еле успела пригнуться, как гнедой вырвался из конюшни на волю. Был ли Сеньор рядом с Мистралем во дворе или нет, она не знала. Лягнула гнедого пяткой и послала его бесшабашным галопом через дорогу в сторону пустынных болот.

Облака, надвигавшиеся с севера, постепенно поглощали солнечные лучи, низко простираясь над дикой безрадостной местностью, хорошо знакомой ей своим холодным безмолвием. В детстве она очень любила Римскую стену даже в такую холодную унылую пору, когда камни черными призраками стояли на фоне неба. Мать брала ее с собой на прогулку, позволяла ей взбираться по каменным грудам. В этих краях кавалерия Цезаря держала оборону против варваров севера. Ли находила здесь монеты; однажды попался древний глиняный светильник, в другой раз — грубый металлический предмет, оказавшийся бронзовыми щипцами.

Ли пробиралась скрытыми путями к месту, которое когда-то было ее домом. Проселочная дорога прорезала стену и проходила вдоль утесов с северной стороны. Гнедой шел сильным размашистым галопом, высоко подняв голову, и нервно выдыхал воздух. Они приблизились к пролому в стене, плавно спускавшейся с холма. От коня шел легкий пар.

Натянув поводья, Ли остановила коня, повернулась к ветру лицом, запрокинула голову и завыла. Конечно, это было жалкое подражание тому глубокому сильному вою, который раньше донесся до нее с болот. Она до предела напрягла горло, не обращая внимания на беспокойное движение лошади.

Немо ответил. Его вой гармонично слился с ее зовом. Волк оказался гораздо ближе, чем она ожидала. Гнедой в волнении поднялся на дыбы.

Ли, схватившись за его гриву, умолкла. Когда она сошла с коня, серая тень кинулась к ней из-за деревьев. Немо прыгал через замерзшие лужи с открытой пастью, радостно подвывая.

Подняв голову, Ли снова завыла. Волк остановился в ярде от нее и стал вторить ей. От его рулад у нее заболели уши.

Немо прекратил вой, прыгнул поближе, приветствуя ее, положил свои огромные лапы ей на плечи и принялся ее лизать, задев зубами подбородок. Потом улегся к ее ногам, стал ластиться. Конь постепенно успокоился и только слегка перебирал ногами, кося глазом на волка. Ли погладила шею гнедого:

— Умница, храбрый мой. Храбрый, умный, хороший. Спасибо, что не ускакал!

Продолжая крепко сжимать поводья, она стала почесывать волку брюхо, пока он не начал потягиваться и поеживаться, стараясь лизнуть ей руку, виляя по-собачьи хвостом.

Ее подбородок болел и саднил в том месте, где по нему скользнули зубы волка. Проведя рукой, она увидела на ладони кровь. Немо почувствовал себя виноватым и, когда Ли неодобрительно покачала головой, вскочил на ноги и прижался к ней с такой дружелюбной силой, что едва не сбил ее с ног. Немо хотелось продолжить игру, он подобрал лапы, прижал уши. У него стало такое комическое выражение морды, что диковатость, сверкавшая в его прозрачных желтых глазах, уже не казалась страшной. Ли много раз видела, как Сеньор играл с Немо: бегал, сражался, отнимая у Немо палку, и часто возвращался после игры с волком с кровавыми царапинами. Да, Сеньор играл, но никогда не бросал игру, не победив. Никогда не уступал свое верховенство.

Но Ли не до развлечений. У нее цель. Голубка подробно рассказала расписание жизни в Небесном Прибежище.

Утренние часы Чилтон посвящал подготовке к полуденной службе, работая в одиночестве в церкви.

Ли повернула гнедого на восток. Немо последовал за ними, не очень близко приближаясь, чтобы случайно не попасть под копыта. Рукоятку шпаги она придерживала голой рукой, согревая своим теплом холодную сталь.

С сердцем, полным ненависти, Ли отправилась во Францию найти Сеньора — человека без семьи, без любви, без будущего. Но теперь ее охватили страх и отчаяние. Она загнана в угол. Теперь она человек, которому есть что терять.

 

Глава 21

Эс-Ти обнаружил исчезновение шпаги только перед дневной трапезой, когда повел Мистраля в конюшню. Наверняка шпагу взяла она: мальчик на побегушках — хозяину нравилось так называть конюха — в этот день туда не заходил. Эс-Ти вычистил стойла, переменил сбрую Мистраля, натаскал сена и четверть часа искал шпагу. Безрезультатно обыскал всю конюшню.

Он видел, как она ускакала, словно за ней черти гнались. Ничто на свете не заставило бы его последовать за ней как послушного щенка. Да и Голубка ждала его с маленькой кружкой пива и куском сахара для Мистраля. Так что Ли могла ехать на все четыре стороны.

Глупость этой кражи разозлила его. Надо же, украсть его оружие?! Наверное, решила, что без шпаги ему ничего не останется делать, как отправиться назад во Францию к своему чесноку? Может, она в самом деле считала его хвастуном и дураком?

Подхватив гнутую подкову, он швырнул ее в стенку. Металл звонко ударил по камню, и Мистраль поднял голову, когда подкова запрыгала по полу. Глубоко вздохнув, конь снова принялся жевать овес. Эс-Ти заправил под ленту выбившуюся прядь волос, заплел косичку и, нахлобучив шляпу, направился к двери.

В этот момент мальчик начал заводить в конюшню вновь прибывшую пару рабочих лошадей классом выше тех, которых обычно видишь в трактирах, занимающихся извозом. Он шлепнул одну из них по крупу, отдавая ей должное.

Потрепанная, вся забрызганная грязью, дорожная карета стояла рядом с конюшней. Через настежь открытую дверь в «Двойной эль» Эс-Ти увидел темные силуэты хозяйки и вновь прибывшего гостя.

Он стащил шляпу с головы, собираясь войти.

— Надо же, — произнес радостный голос. — Кого я вижу? Клянусь душой… Эс-Ти Мейтланд! Быть не может!

Эс-Ти замер. Уклониться от встречи не было никакой возможности. Медленно положив перчатки в снятую шляпу, он поднял голову.

Джентльмен, в розовом камзоле с кружевами и в высоком кудрявом парике, улыбался ему во весь рот.

— Клянусь Богом, так и есть. Как поживаете? Сколько же лет я не видел этой физиономии? Последний раз у Боба Ферри в «Веселом подвале»?

Эс-Ти наклонил голову. «Лорд Лутон», — вспомнил он.

— Вы видели, какие здесь водятся девушки? — Лутон глазами показал в сторону стоявших у очага Голубки и Чести. — Лучше и в Лондоне не найти! — Он похлопал Эс-Ти тростью по плечу. — Что вы здесь делаете? Я только что вошел. Замерз ужасно, ехать против этого ветра сущий ад. Садитесь к огню, разделим бутылочку из Тулона, и вы расскажете мне, какое беспутство привело вас в эту глушь.

Эс-Ти не видел возможности выкрутиться, Лутон — необузданный и порочный — развалился в кресле, поставив на скамеечку ноги и напоказ выставив высокие красные каблуки и ленты итальянских туфель. Разговаривая, он непрерывно поправлял манжеты и открыто разглядывал девушек.

— Куда вы направляетесь? — спросил Эс-Ти, взяв у хозяйки бутылку и наливая им обоим.

— Я никуда не тороплюсь. — Лутон понюхал вино и сморщил нос, не отрывая глаз от Голубки и Чести, застенчиво прятавших лица и старавшихся отвернуться от него. — Может, поживу здесь немного.

— Вы пожалеете. Это всего-навсего таверна для возчиков. Совсем не в вашем стиле.

Лутон улыбнулся и поднял стакан.

— За добрые старые времена! Хотите, чтобы я не стоял у вас на дороге, старый дружище?

Эс-Ти со значением глянул в сторону девушек.

— А вы как думаете, старый дружище?

Лутон, закинув голову, рассмеялся.

— Вы себялюбивый поганец и пес шелудивый! Никуда я не поеду.

Эс-Ти мрачно посмотрел на него. На мгновение улыбка Лутона дрогнула, но потом он снова отпил вино.

— Нет-нет, — повторил он. — Нечего смотреть на меня своим дьявольским взглядом. Можете вызвать меня на дуэль, если хотите, но я не поеду. У меня здесь дело. — Он помолчал и задумчиво посмотрел на Эс-Ти. — Может быть, мы здесь по одному делу? Вас Дэшвуд сюда направил?

Земля под ногами Эс-Ти заколебалась. Его обеспокоил приезд Лутона, но имя сэра Фрэнсиса Дэшвуда, услышанное из уст такого распутника, как Лутон, просто удар между глаз. Оно сразу наводило на мысль о родовитых хулиганах из клуба «Адское пламя» и нечестивых монахах Медменхэма.

— Я приехал сам по себе, — ответил Эс-Ти.

— Неужели?

— До меня дошел слух, — продолжал Эс-Ти наудачу (Лутон здесь так неуместен, поэтому Эс-Ти хотелось узнать причину его приезда). — Мне хотелось бы поучаствовать в вашем деле.

Бледно-голубые глаза Лутона не мигая уставились на Эс-Ти. Подняв свою белую руку, он задумчиво приложил указательный палец с рубином к губам.

— Вам, возможно, понадобится защитить спину, — проговорил Эс-Ти, кивая на драгоценность. — В этих местах на дорогах грабят.

Это встряхнуло Лутона.

— Черт побери, неужели?

— Да-да. А вы со всеми вашими камешками.

Лутон выругался.

— Грабители! Только этого не хватало.

— Моя рука — ваша, — произнес Эс-Ти, — я неплохо фехтую.

— Знаю. Видел, как вы дрались с беднягой Бейли в Блэкхите. Так, значит… Дэшвуд с вами разговаривал, не правда ли?

— Слухи, — сказал Эс-Ти. — только слухи. И я подумал… — Он помолчал и осторожно продолжал: — что стоит потратить немного времени.

Взгляд, брошенный на него Лутоном, говорил о многом. Эс-Ти понял, что подобрался к какому-то очень важному секрету. Дэшвуд, Лутон, Литтлтон, Бьют и Дорсет и другие такие же на протяжении трех поколений наслаждались всеми пороками на грани дозволенного. Самого Эс-Ти это пламя тоже слегка обожгло. В бесшабашные дни своей юности он как-то попал на черную мессу Дэшвуда в меловой пещере Западного Уайкомба. Ему тогда было двадцать лет от роду. Законов никаких он не признавал, страстно желая доказать, что готов был сойтись с нечестивыми дэшвудскими «монахинями» и с восторгом наслаждаться непристойностью обрядов.

Интересно, помнил ли все это Лутон?

И еще, что за дело у Лутона теперь здесь? Что может привлечь и развлечь человека после стольких лет разврата?

— Выйдем, — предложил Лутон, — пройдемся по воздуху.

Эс-Ти с любопытством наблюдал, как Лутон, так привыкший к удобствам, надевает на себя верхнее платье и путешествует без камердинера и кучера.

Выйдя из таверны, Лутон стал осторожно переступать по двору, его высокие каблуки скользили по булыжникам.

— Расскажите, — он невозмутимо продолжил разговор, — где вы пропадали все эти годы?

— Путешествовал. — Эс-Ти немедленно повернул прочь от конюшни и Мистраля. — Пойдемте в эту сторону. Здесь дороги получше.

Лутон охотно следовал за ним.

— Были на континенте?

— Да. Франция, Италия. Немного в Греции.

— Я считал вас пропавшим. В Париже давно никто не упоминал вашего имени.

— Предпочитаю жить в деревне. Мне лучше на юге Франции, чем в Париже.

— Лион? Авиньон?

— И там, и там. В разное время.

— Я путешествовал по Провансу. Там около Люберона есть одна любопытная деревенька. Лакоста. Слыхали это название?

Осторожно-небрежный тон вопроса заставил Эс-Ти насторожиться.

— Кое-что слышал о некоторых необычных вещах, — солгал он небрежно. Трость поднялась, замерла и снова опустилась. Лутон оперся на нее.

— О каких именно?

Эс-Ти стал судорожно придумывать что-нибудь правдоподобное. Поглядел искоса на болота.

— Слухи называют их… противоестественными.

Ледяные глаза скрестились с глазами Эс-Ти. Лутон улыбнулся.

— А вы их так не называете?

Но Эс-Ти решил: втемную больше играть нельзя.

— Я только слышал разговоры.

Внезапно он вспомнил имя человека, который мог быть знаком с этим путешествующим англичанином-аристократом лутоновских наклонностей.

— Маркиз де Сад говорил об интригующих вещах. Вы с ним знакомы?

Это сработало.

Лутон бросил на него пронзительный жадный взгляд.

— Вы разговаривали с де Садом? — В его голосе зазвучало возбужденное облегчение. — Когда?

— Помнится, в ноябре, — теперь Эс-Ти полностью овладел вниманием собеседника, — он был очень стеснен, когда я видел его в последний раз.

— Стеснен? Кем?

Эс-Ти улыбнулся.

— Его невзлюбила французская полиция.

— Этого еще не хватало! Они его поймали?

Воспоминания о маркизе, припертом к стене Немо, рычащим в его искаженное ужасом лицо, заставило Эс-Ти отвести глаза в сторону.

— Когда я оставил его, милорд благополучно находился на савойской стороне границы.

— Боже мой! Я счастлив слышать это. Много месяцев мы не получали никаких известий о нем. Я просто изнервничался. Подумал, что он потерял вкус к этой затее. Хотя он так с ней носился. Но он ведь все еще с нами? Не так ли?

— Могу поклясться в этом. — Фальшивые клятвы давались Эс-Ти без малейшего угрызения совести.

— А вы? — Лутон с любопытством посмотрел на него. — Ваши правила позволят вам пройти весь путь до конца? Я не очень-то много о вас знаю, Мейтланд. Ваш брат был один из самых азартных людей, кого я знал, и всегда готов на любые бесчинства. Но вы появлялись и исчезали самым странным образом.

Эс-Ти пожал плечами.

— Мой брат был безумец.

Лутон нахмурил брови.

— Приношу свои извинения. Не следовало мне упоминать об этом.

— Мне все равно. — Эс-Ти облокотился на низкую стену. — Весь мир знал: он негодяй и убийца, разорил отца. Если бы ему шею не сломала шлюха, дело дошло бы до палача. Что из того? Я никогда не видел ни своего отца, ни его сына.

Слабая улыбка заиграла на губах Лутона.

— Вы чертовски спокойно об этом говорите.

— Может быть, я и сам слегка сумасшедший.

Лутон медленно кивнул, продолжая улыбаться.

— Это хорошо. Люблю сумасшедших. Мне нравился ваш брат — прекрасный, неукротимый зверь. Жаль, что он не смог удержаться в пределах рассудка.

— Пожалуй. Возможно, кровь нашего семейства проклята. Одна цыганка предсказала, что мне еще повезет, если кончу виселицей. — Эс-Ти скрестил руки на груди и, закинув голову, посмотрел в небо. — Но пока я еще собираюсь наслаждаться жизнью.

Лутон тронул его за руку.

— Присоединяйтесь к нам. Наша цель — достичь абсолютного наслаждения. Последний акт драмы. Можете себе представить, — бормотал Лутон, глядя ему в глаза с какой-то больной сосредоточенностью. — Последнее насилие. Окончательный грех перед Богом и людьми. Все остальное мы делали и теперь жаждем взойти на вершину возбуждения. Подумайте об этом, Мейтланд. Можете ли вы себе представить, каким острым будет наслаждение, если девушка под вами будет корчиться в предсмертных судорогах?

Ли остановилась на вершине горы. Под ней вдоль берега реки тянулись две ухоженные проселочные дороги. Здесь в долину сбегал ручей. Теперь он замерз, и цвет льда менялся от матово-белого до прозрачного желто-коричневого.

В конце долины находился брод, где фургоны и подводы переправлялись через реку. Холмы закрывали вид на гору, которую Чилтон называл Небесным Прибежищем.

По дороге ехал одинокий всадник. Ли издали узнала его лошадь — Анки, — черную с длинной гривой и мохнатыми копытами, которой так любовалась Эпифания два года назад. Мама тогда украсила ее сбрую красными с серебром лентами, а она и Эмили вплели такие же ленты в ее шелковистую гриву и хвост.

Теперь этот чудесный подарок невинно вышагивал по дороге с Джейми Чилтоном на спине.

Ли вспомнила, что такое ненависть, вспомнила свою семью. Дыхание ее сделалось быстрым, неровным. Она готова была разрыдаться, но только отчаянно сжала шпагу.

Он уничтожил все, что она любила. Больше она ему ничего не отдаст.

Немо, заразившийся ее бешенством, припал к земле брюхом, уши его встали торчком, а золотые глаза неотрывно следили за фигурой приближавшегося к ним всадника. Она пустила гнедого вскачь, волк заскользил рядом. На половине спуска с холма гнедой перешел на рысь, а Немо сменил длинные скачки на размашистый бег.

Ли высвободила шпагу. Гнедой с холма галопом устремился прямо на Чилтона, поднявшего голову и посмотревшего на нее. Она наклонилась вперед. Ветер отбросил гриву коня ей в лицо, воздух, казалось, цеплялся за шпагу, разворачивая ее вверх, тогда как движение встречного воздуха тянуло ее руку вниз. Уголком глаза она видела Немо, мчавшегося рядом смертельно-нацеленным вихрем наперерез добыче.

Земля неслась под ноги грязно-зелеными волнами. Глаза щипало от холода и быстроты движения, поводья лежали в беспомощной левой руке, в ушах оглушительно бился ветер и топот копыт. Чилтон привстал в седле и стал что-то кричать. Она галопом неслась на него. Чилтон уклонился от атаки Немо, а Ли испытала мгновенный ужас, что волк сейчас полоснет по кобыле.

Она удержала руку на весу, и шпага свистела в воздухе над головой Чилтона.

Он пригнулся, дергая поводья. Кобыла встала на дыбы и опустилась на землю в дюйме от оскаленных зубов Немо. Волк отскочил от ее копыт. Ли пронеслась мимо, промахнувшись на фут мимо цели, бессильная справиться одной рукой с путаницей зажатых в ней поводьев. Остановив гнедого, она попыталась освободить один повод, поворачивая лошадь обратно. Немо обежал кобылу сбоку, прыгнул со свирепым рычанием на ногу Чилтона, поймал его за сапог. Тот, не издав ни звука, бился молча, стараясь полоснуть волка своим хлыстом. Ли снова послала гнедого на него, дрожащей рукой направив на него шпагу. Все происходило и слишком быстро, и слишком медленно: она не могла справиться с гнедым, не могла твердо держать руку. Чилтон, крепко сжав губы и выкатив глаза, направил свою лошадь в промежуток между ней и рекой.

Шпага рассекала воздух — ее яростный свист перекрывал глухое рычание Немо. Она зацепила шпагой кафтан Чилтона, и теперь оружие стало выскальзывать из руки. Рывком удалось освободить шпагу, и осталось только завершить отчаянный взмах. Клинок скользнул по шее Чилтона, не причинив ему вреда, и только резким выпадом вверх она задела его щеку. Кровь потекла на его лицо, но и тогда он не издал ни звука. Вид у него был совершенно дикий, шляпа слетела, волосы стояли дыбом.

Кобыла прыгнула вперед, убегая от них. Зубы Немо впились в лодыжку Чилтона. Хлыст снова опустился, Немо разжал зубы и прыгнул на дорогу перед лошадью, но Чилтон, натянув поводья, повернул ее вбок и вонзил шпоры. Ли помчалась за ним, стараясь вонзить шпагу в спину Чилтона, но клинок по-настоящему не достиг цели.

Гнедой, напуганный рычанием Немо, отпрянул в сторону, и его внезапный рывок выбил Ли из седла. Обхватив коня руками за шею, она всеми силами пыталась не упасть. Когда Ли восстановила равновесие, Чилтон уже перевел свою кобылу в галоп.

Ли снова погнала гнедого за ним, присоединяясь к Немо, не прерывавшего погони. Хвост обезумевшей от ужаса кобылы развевался, как черное знамя. Немо и сильный гнедой жеребец стали догонять Чилтона. Копыта его лошади выбивали дружную дробь по замерзшей дороге. Они направлялись к Небесному Прибежищу.

Впереди на дороге появились люди. Их фигуры сливались в размытое пятно. Ли жадно глотала воздух, ничего не слыша, кроме грома копыт и стука собственного сердца. Вдруг прозвучал слабый хлопок, и Немо, споткнувшись, перекувырнулся комком бледного меха, но потом снова вскочил на ноги.

Кобыла Чилтона стала сворачивать к броду через реку. Он ударил ее хлыстом. Сделав гигантский скачок, она опустилась на середине замерзшей реки. Лед проломился под ней и пролетел через ее голову. К этому времени гнедой был уже на берегу. Ли, готовясь к прыжку, покрепче перехватила шпагу: ее враг наконец попался к ней в руки.

Гнедой собрался, поднялся на дыбы, его передние копыта перебирали воздух.

Но… гнедой свернул в сторону, посылая ее вперед, кувырком из седла.

Мир закружился вокруг нее. Вода мелькнула перед ее глазами. Лед и боль ударили Ли одновременно, как взрыв.

Голубка сидела на кровати в комнате Эс-Ти.

— Я не поеду, — спокойно сказала она, — я остаюсь с вами.

Не обращая на нее внимания, он открыл бумажник.

— Повозка, которая повезет вас в Хексхэм, приготовлена. Проезд оплачен до Ньюкасла. Как ты думаешь, сколько вам двоим понадобится денег?

— Можете все отдать Чести, — сказала Голубка, отталкивая кошелек. — Я вас не брошу! После всего, что вы для меня сделали.

— Нет-нет. Не надо считать, что вы меня бросаете, — нетерпеливо отвечал он. — Я хочу, чтобы вы с Честью отсюда уехали туда, где вы будете в безопасности.

— Мистер Бартлетт, — жалобно проговорила Честь, — мне некуда ехать.

— Откуда ты приехала?

— Из Хертфордшира, сэр. Но мой отец давно умер, у мамы нет работы, и я буду на попечении прихода, сэр. — Ее перевязанные руки сжимались и разжимались. — Пожалуйста, сэр, я не хочу обратно в дом для бедных!

— Вы останетесь вместе. Отправляйся вместе с Голубкой. Я дам вам достаточно денег, чтобы могли спокойно найти работу.

— У нас нет никаких рекомендаций, — доброжелательно проговорила Голубка. — Нас никто не наймет.

— Бога ради, я напишу вам рекомендации. Отсюда надо уезжать. Не хочу, чтобы вы были на глазах у Лутона.

— Я его не боюсь, — слабо улыбнулась Голубка.

— И я тоже, — решительно подтвердила Честь.

— Ну, здесь вы оставаться не можете! — Он подошел к окну и выглянул в него. — У меня есть дела, требующие времени. Я не могу быть вам нянькой. И, черт побери, куда подевалась Ли с моей шпагой? Времени на игры нет. — Он повернулся и, взяв Честь за руку, слегка подтолкнул к двери: — Пошли, пошли, и будьте хорошими девочками.

Честь обернулась и обхватила его руками за талию.

— Я прошу вас, сэр, не отсылайте меня! Родные Голубки таких, как я, не примут. Они большие люди, они…

— Честь, — резко оборвала ее Голубка, — не говори ерунды.

Честь отпустила его.

— Это правда, и я это знаю! У тебя большой дом, и мама с папой, и ты будешь знатной дамой…

— Это неправда! — Голубка вскочила на ноги. — Я сирота. Я такая же, как ты.

Эс-Ти быстро поднял на нее глаза. Прекрасная дикая Голубка поразила его.

— Как же! Такая же! — недоверчиво сказал он. — Такому выговору у Чилтона в школе не научишься.

— Я научилась там. Моя мать посылала меня воровать на улицах.

— Чушь! — Эс-Ти пересек комнату и взял Голубку за плечи. — Как твое настоящее имя?

— Я забыла.

— Послушай меня, глупышка, если у тебя есть семья, которая тебя примет, я заставлю ее назвать.

— Я — сирота.

— Она — леди! — закричала Честь. — Ты, Гармония, Ангел и многие другие… вы знатные, с благородными манерами. Мы все это знали. И Учитель Джейми любил ее больше других. И всегда, всегда именно знатных девушек выбирали для вознесения.

— Это неправда. Вечный Свет тоже выбрали. — Голубка с яростью смотрела на Честь. — Она была избрана, а она из швейниц в Гардене.

— Да, ее выбрали, но она не вознеслась по-настоящему, так ведь? Она вернулась и плакала на следующее утро, потому что у нее оказалась дурная болезнь, она не подошла. А те, кто вознесся по-настоящему, они никогда больше не возвращаются в эту земную юдоль слез и печали.

Эс-Ти забыл о Голубке. Опустив руки, он как завороженный глядел на Честь.

— Но все-таки она была избрана, — настаивала Голубка.

— Она вернулась! — упрямо возражала Честь. — Когда Учитель Джейми избрал к вознесению Святую Веру, разве она вернулась на следующее утро? Вернулась? Ни она, ни Слон, ни Хлеб Жизни, а все они были из благородных семейств.

— Боже мой, — прошептал Эс-Ти, — они не вернулись?

Честь покачала головой:

— Учитель Джейми выбрал их к вознесению.

— И они никогда не вернулись обратно? Ты уверена?

— Они вознеслись на небо, — сказала Голубка. — Это нам сказал Учитель Джейми.

Эс-Ти повернулся к окну. День клонился к вечеру. Лутон уехал из таверны на лошади полчаса назад. Подозрение, зародившееся в голове Эс-Ти, было таким невообразимым, что он едва мог в него поверить. Лутон и его друзья. У них могли быть всякие темные фантазии, они могли обсуждать их, чтобы сделать их более реальными. Они даже могли совершить одиночное убийство, если считали, что об этом не узнают, но большее… Эс-Ти не хотелось даже додумывать свою мысль до конца. Ему хотелось, чтобы Голубка и Честь уехали с глаз Лутона. Этот человек по всем меркам аморальное животное. Он мог взвинтить себя, особенно если чувствовал себя в безопасности, и постараться воплотить свои фантазии в жизнь.

Но предположить, что здесь действовала преступная система, отработанные приемы для совершения убийств, было все еще трудно.

Он посмотрел на Голубку.

— А эти его вознесения? Может быть выбрана любая?

— Да. Учителю Джейми бывает видение.

— А мужчин когда-нибудь выбирают?

— Нет. Они уже избраны. Им не надо рождаться заново. — Голубка широко открыла глаза. — Вы думаете, что вознесение — это что-то скверное? Он принадлежит дьяволу… Значит, должно быть что-то ужасно греховное. Теперь вы убьете его? Ведь убьете? — Она улыбнулась ему: — Какой вы замечательный! Какой отважный!

 

Глава 22

Сладкая Гармония крепко держалась за руки девушек, стоявших с двух сторон рядом с нею, и смотрела, как Учитель Джейми скованной походкой прошел по пурпурному занавесу в передней части церкви. У нее сильно билось сердце, и она никак не могла выровнять дыхание.

Скоро… скоро… как только закончится служба, произойдет это.

Она не осмеливалась поглядеть вправо, влево или встретиться с кем-нибудь глазами. Учитель Джейми изменился. Он часто поглядывал вокруг. Как будто он действительно мог читать в их сердцах. Когда он посмотрел в ее глаза, Нежная Гармония затрепетала, дрожь пробежала по ее телу, она не могла даже глотнуть. Он пристально глядел на нее, и царапина у него на щеке отливала в свете свечей красным и ярко-розовым. Затем он воздел руки вверх.

Правая его рука не могла подняться так же высоко, как левая. Она дрожала, и пальцы дрожали, широко расставленные, белые — на ярком пурпурно-фиолетовом фоне.

— Восслышь, мой плач, о Господи наш! — кричал он. — Пособники дьявола пришли сюда. Они преследуют нас. Люцифер послал дьяволицу колоть нас и демонского зверя терзать нас, но Ты повелел — и бессловесная тварь, лошадь, одно из ничтожных твоих творений, предала ведьму в наши руки. Ты показал нам, что вся природа на нашей стороне. Все твари Господни подымутся против этого проклятия! Мы не поддадимся страху! Ведьма не избежит наказания. Мы свершим его во славу Твоего святого имени!

— Святая месть! — послышался голос Дивного Ангела.

Другие стонали и бормотали, но великого истошного вопля, который раньше дружно вырывался из всех глоток, на этот раз не получилось.

Гармония знала: все сейчас вспоминали избитое лицо ведьмы, напавшей на Учителя Джейми со шпагой. Знакомое лицо. Смущающее. Гармония разглядела его, когда ведьму, связанную, без сознания, несли в Небесное Прибежище, — несчастное обмякшее тело.

Какие-то события произошли в прошлом. О них не говорили никогда, но бледное беззащитное лицо бесчувственной пленницы напоминало о них.

Когда-то другие люди жили в Небесном Прибежище. Но Учитель Джейми велел своей пастве кое-что совершить. В результате неверующих изгнали прочь, в городе воцарилось благочестивое правление Учителя Джейми.

Эта ведьма была одной из тех неверующих. Гармония вспомнила ее, и другие тоже вспомнили. Весь день они перешептывались об этом за спиной Учителя Джейми.

А теперь Гармония собиралась уйти. Она больше не желала подчиняться Учителю Джейми.

Ей страшно.

Полуночный Принц дал ей силы и храбрость. Ей казалось, что и другие почувствовали то же самое. Это Принц заставил Учителя Джейми выглядеть клоуном, заставил ее беситься от бессильной злобы и шлепнуться посреди улицы. Но сейчас Принца не было, и неизвестно, когда он появится снова.

Учитель Джейми все еще был здесь хозяином, даже больше хозяином, чем когда-либо, хотя доброта его вся перешла в злобу, а Дивный Ангел и мужчины готовы были насильно подчинять его воле всех колеблющихся.

Это означало, что надо было громко провозглашать свою веру.

Необходимо было не колебаться, не запинаться в молитвах, беспрекословно выполнять все, что велели. Поэтому она должна была уйти немедленно. Ведьме надеяться не на что, но Гармония не могла заставить себя помогать Учителю Джейми в наказании ее. И не осмеливалась отказаться.

Ей надо только дотерпеть до конца этой бесконечной службы. Тогда она только спрячется в темноте церкви и дождется, когда все уйдут, а улица опустеет. Тогда она уйдет до полуденного покаяния, до того как Дивный Ангел вернется и заметит исчезновение Гармонии.

Так просто. Она могла сделать это много раз.

Горькие слезы жгли ей глаза. Казалось ужасным, что все, что она любила, рухнуло. Без Учителя Джейми, без друзей, без Небесного Прибежища она ничто. Ее другая жизнь — сон. Она не знала, куда пойдет, что будет делать, но оставаться здесь не могла. До сих пор она, как говорится в Библии, жила с пеленой на глазах. Пелену сорвали. То, что она считала таким прекрасным, оказалось ужасным. Как это могло произойти? Как будто перевернули блестящий камень, а под ним оказались черви и гниль.

— Нежная Гармония! Нежная Гармония, я вызываю тебя!

Глаза Учителя Джейми закрыты, руки распростерты, пальцы сжаты в кулаки.

— Нежная Гармония… О, Нежная Гармония, пришло время для твоего благословенного вознесения. Поднимись и следуй за мной!

Она сидела, оторопев от ужаса.

Учитель Джейми затянул гимн, все стали раскачиваться на своих скамьях. Все пели, а он продолжал выкрикивать ее имя, перекрывая слова гимна. Девушки, сидевшие рядом с ней, отпустили ее руки. Ладони сразу стали влажными и холодными.

Дивный Ангел подошла к их приделу и, стоя в конце прохода, протянула ей руку. Казалось, все смотрели на Гармонию, их рты открывались в пении, но она не могла понять слов.

Гармония медленно поднялась. Все в ее ряду вставали, давая ей пройти. Многие из них улыбались. Они верили: вознесение — это ее счастливый случай. Гармония помнила, что ей полагалось радоваться тому, что она избрана. Но губы ее не повиновались и не могли выговорить слова восторга.

Рука Ангела сжала руку Гармонии. Словно со стороны она видела каждый свой шаг, словно со стороны она видела свои ноги, шагавшие по серому камню. Учитель Джейми опустил голову, открыл глаза, взял ее руки и жадно посмотрел на нее.

«Он ненавидит меня, — вдруг отчаянно подумала она, — он ненавидит нас всех».

Простой ритуал вознесения ей хорошо известен. Ее колени сами подогнулись. Широко открытыми глазами она уставилась на его жилет, он склонился над ней, возложил ей руки на голову, потом поцеловал ее волосы. Звуки гимна поднимались вокруг них, отдавались в ее висках.

Он поднял ее. Она знала, почему дрожат его руки. Ее самое всю трясло.

Перед ней был пурпурный занавес, излучавший свет и тень; за ним стояли свечи. Учитель подтолкнул ее вперед, и полоски шелка скользнули по ее лицу, окутав на мгновение аметистовым туманом, закрыв ее со всех сторон. Руки Учителя Джейми упирались ей в спину. Когда шелк отлетел от ее лица, он схватил ее за плечи.

Алтарь за занавесом был пуст, вокруг него горели свечи. Мелодия гимна заполняла пространство и заглушала все остальные звуки.

Учитель Джейми подталкивал ее вверх по ступеням, пока она не оказалась между канделябрами, и затем мягко развернул ее лицом к пурпурному занавесу.

Она не видела человека, стоявшего в тени под кафедрой, пока он не выступил вперед.

Это был роскошно одетый незнакомец в высоком парике, со светлыми глазами, белый как мел. Он не спускал с нее такого взгляда, будто она была святой, необыкновенной и завораживающей. В минуту полной растерянности ей показалось, что она действительно должна вознестись куда-то за пределы этой жизни.

Но незнакомец двинулся к ней, быстро одолел ступени, взял в холодные руки ее лицо и грубо впился своим ртом в ее губы.

Нереальность происходящего разлетелась вдребезги. Под продолжающееся пение гимна Гармония боролась, извивалась и дергалась в тщетных попытках освободиться. Но Учитель Джейми стал связывать ее руки за спиной.

Оба мужчины толкали ее в глубину помещения. Незнакомец закрыл ладонью ей рот. Гармония все старалась укусить его, пока Учитель Джейми не накинул ей на шею мягкую веревку и не затянул ее.

Боль душила ее, она отчаянно вырывалась из держащих ее рук. Веревка туго затянулась, гимн уже не звенел, а ревел у нее в ушах. Черная пустота поглотила ее.

Казалось, прошло лишь мгновение. Она очнулась в растерянности, хватая ртом воздух. Восторженный хор дотягивал последние звуки гимна. Он гудел у нее в ушах, вызывая смертельный страх. Ее связанные руки были подняты над головой, а спина выгибалась над алтарем. Горло жгло от боли. Они сняли с нее платье и оставили на ней только рубашку, прикрывающую голое тело. Незнакомец наклонился над ней, приблизив свои губы к ее уху.

— Только пикни — и я тебя убью, — сказал он. Веревка на шее стала медленно затягиваться.

Она слышала голос Учителя Джейми, возносившийся над его паствой. Он продолжал службу, говоря о своей радости, прославляя Господа и доброту его.

Незнакомец улыбнулся, положил ей руку на горло, лаская шелковую веревку. Раздался следующий гимн, невинные женские голоса восторженно понеслись к небу.

— Пожалуйста, — прошептала она, — пощадите.

Он с улыбкой вдавил большой палец в ее горло. Гармония закинула голову назад, стараясь уклониться от боли.

Его дыхание участилось. Она почувствовала его влажный жар, заполнивший все видимое пространство. От ужаса ей казалось, что лицо незнакомца расплылось и заколебалось в каком-то мареве. Все звуки стали неестественно гудящими. Когда он разорвал на ней рубашку, она уже ничего не слышала. Все перекрывал странный наружный грохот. Потом голоса растерянно умолкли.

Мужчина замер. Гармония втянула в себя побольше воздуха. Странные звуки эхом стали разноситься по церкви: вопли, взвизги, топот копыт. «Это Принц», — подумала она, но тут же решила, что это сон. Наверное, она сошла с ума: ведь это церковь, и коня в ней быть не может, но ничто другое не издает звуков, похожих на цоканье копыт по камню. Тяжесть освободила ее тело. Внезапно пурпурный занавес заколыхался и упал, и она смогла увидеть, что происходит за незнакомцем.

Крики возмущенного удивления и смятения зазвенели в ее ушах. Из водопада шелка, из пурпурного завихрения появился белый конь.

Серебром сверкнули перчатки всадника в разрисованной маске, когда он повернул коня и въехал на ступени. Гармония не могла отвести глаз от всадника, даже когда конь почти навис над ней. Его грива развевалась сверкающими прядями. Беспомощная и неподвижная — со стянутым горлом, заломленными и связанными руками — она слышала свист меча и дыхание коня. И вдруг она почувствовала освобождение.

Гармония упала на колени. Ноги ее не слушались. Вздыбленные, перебирающие в воздухе копыта были ужасающе близко.

Она отшатнулась от коня, и разорванная рубашка стала спадать с нее. Конь пританцовывал рядом. Черная с серебром перчатка потянулась к ней, предлагая поддержку. Но девушка в испуге прижималась к алтарю.

— En avant! Вперед! — закричал всадник, наклоняясь к ней.

Она подняла глаза на ослепительную маску, тщетно пытаясь разглядеть выражение глаз за ней. Внезапно он схватил ее за руки, поднял сильным рывком на коня, обнял за талию, перетащил через луку седла и положил на живот.

Гармония пыталась ему помочь, стараясь подогнуть под себя колено. Конь повернулся. Почувствовав, что соскальзывает, она постаралась влезть на седло повыше. Звякнула сталь. Конь вихрем повернулся снова. Поверх седла и бедра Принца она мельком увидела бледного незнакомца.

Парик его съехал набок, лицо исказила ярость. Поднырнув под шпагу Принца, он атаковал его. Гармония, вытянув руки над головой, уткнулась лицом в лошадиную шею. Клинок был направлен в нее. Послышался звон стали и тяжелое дыхание человека над ней. Он дрался за нее. Подбородок ее ударился о седло, лука седла больно впилась ей в живот.

Конь двинулся вперед, угрожающе раскачивая ее. Когда он начал спускаться по ступеням вниз, она стала соскальзывать ногами вперед, но сильная рука поддержала ее.

Гармония, придя в себя от страха, открыла глаза и увидела перевернутые вверх дном ряды скамеек. Они проехали через внутреннюю дверь. Воздух стал холоднее. Она успела разглядеть на полу разбитые в щепки деревянные доски и вышибленную дверь.

Теперь белый конь рысью мчался по мостовой. Вслед неслись крики. Гармония с трудом удерживалась на конской спине.

Принц подтолкнул ее повыше.

— Не ерзай!

Когда конь перешел на укачивающий галоп, положение Гармонии сильно облегчилось. Но свободно отпущенные поводья били ее по лицу. Положив шпагу в ножны, он втащил ее в седло и прижал к груди.

Когда он ослабил свою хватку, она наконец смогла глубоко вдохнуть ночной воздух.

Зубы ее стучали от страха и холода. Теперь она пыталась стянуть вместе порванные края рубашки и устало смотрела на белую конскую гриву перед собой.

— Ох, — стонала она, глотая слезы. — Боже, мне плохо!

Конь, сделав прыжок в сторону, остановился. Принц помог ей наклониться через поводья и придерживал ее за плечи, пока ее тело сотрясала рвота.

Когда тошнота прекратилась, она закрыла глаза и расслабилась, не имея сил выпрямиться.

— Лучше? — спросил он своим низким приятным голосом, который — она знала — запомнится на всю жизнь.

Она кивнула. Наконец они миновали последний дом.

— Нам надо спешить, — сказала она дрожащим голосом, — они погонятся за нами.

— Мы их легко обгоним.

— Вы спасли меня, — произнесла она. — Вы спасли меня. Я люблю вас! — вырвалось у нее, и она заплакала, сотрясаясь всем телом.

Конь перешел на легкий галоп, не сдерживаемый свободными поводьями.

Гармония сумела взять себя в руки.

— Вы его убили?

— Кого?

— Этого ужасного человека. Он разорвал мою рубашку. Он собирался… собирался… — Она снова начала задыхаться.

— А-а… Тот человек. Мне не удалось его убить, к сожалению. Я не мог там маневрировать. Не думаю, что в ближайшее время произойдет еще одно чилтонское «вознесение».

— Но ведь это сумасшествие. Зверь… ведьма с мечом… Может быть, это действительно дьявол пришел мучить Учителя Джейми.

— Тогда он должен стать в очередь и подождать, пока придет его черед.

Она откинулась на его плечо, единственную опору в этом вечно меняющемся мире.

Слезы текли по ее щекам.

— Простите меня, я не буду плакать.

— Пустяки, я уже привык, что у женщин глаза всегда на мокром месте.

Подобрав поводья, он свернул с дороги в сторону озаренных звездным светом холмов.

«Все-таки жаль, — думал Эс-Ти, — что Ли не была там и не видела, как я въехал в церковь и спас Нежную Гармонию».

Очень плохо. И шпага ему не понадобилась.

Гармония полулежала, прильнув к нему, уткнув лицо ему в подбородок. Мистраль осторожно выбирал дорогу в темноте. Эс-Ти чувствовал легкое дыхание девушки у себя на шее.

Она-то верила в него, с горечью рассуждал Эс-Ти. Она не сомневалась, что он доставит ее благополучно. И конечно, только к лучшему, что она никогда не узнает, что ее жизнь висела на волоске, что он едва успел вовремя.

Эс-Ти ехал к пещере, найденной им, когда тайком ходил кормить волка, подбрасывая ему то кролика, то фазана. Немо мог сам охотиться на все: от рыбы до вороны или мышей; мог днями вообще ничего не есть, но если бы, проголодавшись, он начал резать овец, против него поднялись бы все вокруг. В Британии истребили всех волков, но недобрая память о них сохранилась.

Эс-Ти не был уверен, слышал ли кто-нибудь еще утром одинокий волчий вой. Вероятнее всего, волк побежал за Ли, увидев, как она скакала верхом. Она все еще не вернулась к тому времени, когда он уговорил девушек поехать с ним. Времени на ее поиски не было.

Мистраль поднял голову и тихонько заржал.

Строго говоря, это была не совсем пещера, а древняя подземная комната, сложенная из камней в виде арочных перекрытий. Мусор и кустарники полностью скрывали входные ступени и тяжелую железную дверь. Вокруг лежали древние руины, римский форт около реки. Когда Честь и Голубка категорически отказались ехать в Хексхэм, Эс-Ти посадил их обеих на вороного Сирокко, привез их сюда и, не слушая возмущенных криков протеста, оставил.

Он не рассчитывал, что они станут ждать его в темноте. Вероятнее всего, они направятся к ближайшей ферме, но Сирокко был привязан там, где Эс-Ти его оставил. Из темного отверстия откликнулись два жалобных голоса.

Эс-Ти спрыгнул с коня, отодвинул ветку и заглянул в темноту пещеры.

— Хэлло! Что случилось со свечами, которые я вам оставил?

— Я их уронила, мы не можем найти, — ответила Честь.

— Мы боимся крыс, — добавила Голубка.

Эс-Ти вернулся к Мистралю, помог Гармонии спуститься на землю, из седельной сумки вытащил кремень и трут.

— Гармония? — нерешительно сказала Честь.

Она вскарабкалась по ступенькам и бросилась обнимать подругу. Обе начали плакать. Честь накинула свой плащ на дрожащие плечи Сладкой Гармонии.

— Я думала, больше никогда тебя не увижу. А где твое платье… а твои руки… Гармония, что они с тобой сделали?

— Там был один человек! — Гармония заплакала, а Честь старалась развязать веревку, связывающую ее запястья.

— Это было ужасно. Учитель Джейми сказал, что мне пора возноситься, но они связали меня, а он… а он… — Она снова разрыдалась и отвернулась, разматывая веревку со своих рук. — Но теперь я спасена. Принц приехал… на своем коне… в церковь, со своим мечом! О… это было замечательно! Мне бы хотелось, чтобы вы это видели!

Все трое с восхищением смотрели на Эс-Ти.

— Вы так говорите, что мне самому захотелось увидеть это зрелище, — сказал он, передавая тру Чести. — Перед отъездом разведу вам огонь.

— Вы снова оставите нас? — воскликнула Голубка.

— Больше ни на что нет времени. Только на то, чтобы пить пунш и греть ноги у очага в «Двойном эле» до возвращения Лутона.

— Тогда лучше поспешить, — сказала Честь, — я могу развести огонь.

— Хорошо. — Он поймал узду Сирокко, снял седло с Мистраля и перебросил его на вороного. — Сможешь найти дорогу к реке и свести его на водопой?

— Да, милорд, — ответила гордая доверием Честь, — и я его накормлю.

Эс-Ти сел на лошадь. Гармония, запахнув на себе плащ Чести, поспешила к нему и положила руку ему на сапог.

— Благодарю вас, очень благодарю.

Он наклонился, поцеловал ее в губы, пришпорил Сирокко и послал его по тропинке вперед.

«Жаль, — подумал он, — что Ли и этого не видела».

Не пользуясь главной дорогой, следуя вдоль стены, он довольно быстро доехал на отдохнувшей лошади до «Двойного эля», снял маску и сменил черные с серебром перчатки на простые. Сирокко беспокойно задышал и поднялся на дыбы. Эс-Ти остановился. Что могло так встревожить лошадь?

Услышав стук копыт, он положил руку на нос Сирокко, надеясь этим не допустить приветственного ржания. Но неровный топот приближался. Вскоре на фоне ночи показался темный силуэт.

Он вытащил шпагу.

— Назови себя!

Ответа не было. Тень подошла ближе, и Эс-Ти смог разглядеть белое пятно на лбу и белые чулки.

— Ли!

Его захлестнуло чувство облегчения, но гнедой перешел на шаг и выставил нос, приветствуя Сирокко. Эс-Ти увидел болтающиеся поводья.

Схватив гнедого за уздечку, он подтащил его ближе к себе. Конь выглядел чистым: ни грязи, ни царапин на седле.

Слабое утешение. Плохо, когда всадница вылетает из дамского седла с его высокой лукой.

Она могла лежать где-то в темноте, раздавленная, без чувств. Или мертвая.

— Ли! — закричал он, привставая в стременах.

Ему теперь было все равно, слышит его кто-нибудь или нет. Было все равно, что Лутон может его заподозрить. Он перевернет все, выгонит всех из «Двойного эля» на поиски. Он прислушивался, проклиная свое глухое ухо. Старался сдержать дыхание и движения лошадей, чтобы услышать любой, даже слабый отклик. Но холодный ветер доносил лишь молчание.

Он повернул коней на север.

— Ли! — снова закричал он.

Но вот Эс-Ти определенно услышал какое-то постанывание. Он попытался определить направление, откуда донесся звук, но это и не понадобилось. Оба коня повернулись и уставились в темноту, ноздри их раздувались. Из мрака появилась ныряющая серая тень, которая приобретала очертания волка, упорно бегущего вперед, несмотря на неуклюжую хромоту.

Эс-Ти вложил шпагу в ножны и спешился. Немо с запекшейся раной на передней лапе прижался к его ногам тихо, жалобно — без обычных радостных прыжков.

Волк, казалось, не особо страдал от своей раны и мог передвигаться, но у Эс-Ти встал ком в горле и появилось тянущее чувство ужаса в душе.

Он стоял на коленях около волка, гладил его густой мех, надеясь поймать какую-то фразу, мелькнувшую в сознании.

Зверь… шпага… ведьма.

Немо.

Ведьма… она ускакала из конюшни, как будто все черти ада гнались за ней.

И как пламя от искры, попавшей в опилки, в его голове вспыхнуло озарение. Он понял, что она сделала.

— О Господи, — вздохнул он.

Чилтон. Она направилась одна наказать Чилтона. И не вернулась.

— Будь ты проклята, Ли! — заорал он в ночное небо.

 

Глава 23

Ли не боялась темноты. Она любила ночь и всегда, когда шла одна под звездами, ощущала, что ночь ее охраняет. Ее не тревожили ни призраки, ни демоны, она не страшилась дьявольских наваждений.

Но лежать на полу, с завязанными глазами, с руками и ногами, опутанными веревками, корчиться от боли, напряженно пытаясь уловить смысл доносившихся до нее звуков… Это было совсем другое дело. Этого стоило бояться. Никакой демон ада не пугал ее больше, чем отдаленные вопли последователей Чилтона.

Она лежала там же, где пришла в сознание, и старалась снова не потерять его от боли. Голова гудела, щекой она касалась ковра, а тело лежало на голых досках, пахнущих ее домом, холодным и заброшенным, с запахом нюхательного табака ее отца и мятно-солодовым запахом укропа, который горничные часто использовали для натирки полов.

Ли была уверена, что находится в Сильверинге в большой комнате. Она пыталась собраться с мыслями. Нет, это не мраморный холл — там не было ковра — и не комната Кингстона.

Когда вдруг в отдалении разразилась буря криков, охранник поднялся и отошел так далеко, что она даже не могла определить, куда направились его шаги. Она все время дергала свои путы, моля Бога, чтобы охранник ушел из комнаты. По-видимому, так и произошло, но снять путы ей не удалось.

Ее привязали к чему-то очень прочному. Пальцы при ощупывании дерева наткнулись на резьбу. Только одно место в доме украшено резным дубом с вычурными завитушками — перила галереи часовни. В ней она провела бесчисленные субботние вечера, сидя между матерью и Анной и слушая мелодичный голос отца, проверявшего, как будет звучать проповедь.

Шаги — быстрые, взволнованные — вернулись. Ли попыталась притвориться, что еще не пришла в сознание, но холод заставил задрожать так сильно, что она едва могла сдержать свои движения.

— Он сейчас вернется из церкви, — произнес мужской голос с сильным северным говором, — твой час настал, ведьма.

Ли слышала крики. Причем один голос становился все громче и громче. Она много месяцев не слышала его, но сразу же узнала завораживающий тембр голоса проповедника. Его слова, как правило, ничего не значили. Дело было именно в голосе — просящем и приказном, ласковом и неожиданно грозном, рассказывающем истории о грехе и искуплении и славе Господней и его, Джейми Чилтона.

И этот ненавистный голос приближался.

Было время, когда она готова была умереть, если бы могла забрать с собой Чилтона. Но не теперь, теперь ей хотелось жить, и это желание заставляло ее глупеть от страха.

«Сеньор, — безмолвно молила она, — Сеньор, ты мне так нужен».

Эс-Ти издалека увидел огни — справа, высоко в конце улицы, где стоял над городом Сильверинг. Сквозь ветви деревьев виднелось мерцание факелов. Немо он оставил на болоте. Привязав Сирокко, он стал пробираться по темной стороне улицы, придерживая рукой шпагу.

По мере приближения огни становились ярче, сливались воедино, а выкрики Чилтона все громче, бессвязней. Весь фасад Сильверинга мерцал в пляшущих коралловых бликах небольшого костра, разложенного перед открытым водоемом. Карнизы и фронтон выделялись ярким рельефом, тени качались так, что дом казался живым.

Около костра и на ступенях лестницы стояли люди — человек двадцать, большинство мужчины. Женщины стояли во внешнем круге. Одна из женщин медленно отступила за пределы света костра, повернулась и исчезла.

«Молодец, chérie», — подумал он.

Какой-то звук в темноте рядом с ним заставил Эс-Ти схватиться за шпагу и внимательно оглядеться. Несколько впереди него под деревьями стояла одинокая фигура.

Лутон.

Эс-Ти расстегнул плащ, снял шляпу и заправил внутрь манжеты рубашки, стащил с себя галстук и отвернул воротник, чтобы как можно меньше походить на Принца. Потом направился к Лутону.

— Добрый вечер. Что за шум?

Лутон повернулся к Эс-Ти:

— Бога ради… Мейтланд! Какого черта… что вы здесь делаете?

Эс-Ти пожал плечами: любопытство.

— Я опоздал на праздник? Я собирался пораньше пойти за вами, — сказал Эс-Ти, — но… одна из девиц… задержала меня.

— Здесь сегодня произошли некоторые неприятные события, — сказал Лутон.

— Жалко. — Эс-Ти посмотрел в сторону костра. — О чем воет там этот парень?

Лутон с отвращением резко махнул рукой.

— Он сошел с ума. Я пытался урезонить его, но он совсем одурел.

— По воплям похоже на то.

— Нас навестил грабитель с большой дороги. Знаете, кто это был? Этот нахальный французский пес — Сеньор дю Минюи, Принц Полуночи. После него Чилтон совсем озверел. Считает, что его атаковал лично он. Пытался я объяснить ему, что скорее объектом был я. Этот паршивый Робин Гуд, наверно, прослышал кое о чем. Но Чилтон доводов уже не слышит. Ей-богу, у него уже пена изо рта пошла. Никогда не видел этого раньше.

— Так что, развлечения отменяются? Не так ли?

— Отменяются. Все отменяется, — Лутон поджал губы, — но мне еще кое-что надо здесь доделать.

Безумный крик Чилтона разносился по улице. Пока они стояли, еще одна девушка тихонько убежала от костра и, пробегая мимо них, прикрыла голову капюшоном. Лутон пристально посмотрел на Эс-Ти.

— Что все-таки он там делает?

— Бог его знает, — буркнул Лутон. — Орет все время, что сожжет ведьму, но не у всех хватает духу смотреть на это.

— Ведьму? Они поймали ведьму?

— Чилтон так считает.

— А где она? — небрежно спросил Эс-Ти.

Лутон пожал плечами.

— Наверное, в доме. Что за игру вы ведете, Мейтланд? Почему вы последовали за мной сюда?

Эс-Ти улыбнулся:

— Из простого интереса.

Лутон поиграл эфесом своей шпаги.

— Могу устроить вам интересное зрелище. Собираюсь заткнуть рот этому взбесившемуся червяку прежде, чем он наболтает слишком много лишнего.

— Он действительно раздражает тонкий слух.

— Я не хочу, чтобы он поминал мое имя в своих проповедях. Он может погубить меня и еще некоторых. — Лутон вытащил шпагу из ножен. — Меня теперь не удивят ни он, ни его люди. От них можно ждать чего угодно. Это же маньяки. Опасные. Все. Видите, у них пики? Тут остались самые фанатичные. Остальные просто сбежали.

Эс-Ти положил руку на эфес своей сабли. Чашеобразная гарда его сабли сверкнула металлическим переплетением: единственная, незабываемая. Ее неповторимая красота была очевидна даже в неясных бликах огня.

Лицо Лутона окаменело. Он узнал ее.

— Ублюдок! — Он бешено взглянул на Эс-Ти. — Ты лживый ублюдок! Ты и есть он!

Эс-Ти рывком освободил саблю из ножен, чтобы отбить мгновенную атаку Лутона. В тусклом свете Эс-Ти едва мог различить его шпагу, тогда как его сабля сверкала как красно-серебряная лента.

Лутон делал быстрые выпады, шел на сближение.

— Я убью тебя, лживая змея! Тебя и этого сумасшедшего. Обоих!

Эс-Ти молча отбивал атаки, делал выпады и парировал удары противника. Когда Лутон нарушил равновесие, чересчур наклонившись, быстрым ударом задел ребра, Лутон со злобным рычанием пошел в атаку.

Лутон — хороший фехтовальщик — уже тяжело дышал. Эс-Ти не мог разглядеть его клинок и действовал наугад, следя за движениями белой манжеты Лутона. Он почувствовал резкую боль в бедре.

Шпага Лутона достала его. Он ступил вперед, как когда-то его учили на пыльном флорентийском дворе.

Эс-Ти поймал шпагу Лутона на гарду и со всей силы направил ее вверх. Отбросил руку Лутона в воздух, и когда тот сделал выпад вперед, чтобы вернуть преимущество, Эс-Ти встретил его шпагу режущим краем сабли.

Шпага сломалась, как костяная.

Лутон издал вопль ярости и отшвырнул сломанное оружие. Эс-Ти услышал, как оно прозвенело, падая на землю, но Лутон его больше не интересовал.

Что-то происходило в поместье. Из главной двери выбегали люди с факелами и швыряли их в костер.

Чилтон появился на пороге с двумя пылающими факелами в руках, а внутри дома разгоралось зарево пожара.

Эс-Ти, припадая на раненую ногу, побежал, перепрыгивая через три ступеньки. Его пытались столкнуть вниз, но, размахивая мечом, он отбил направленную на него пику.

— Она внутри? — Он бросился на Чилтона, сжимая саблю.

Что-то хлопнуло рядом с его ухом.

Чилтон посмотрел на него с внезапным спокойствием, рот его молча открылся — и алое пятно расцвело на белом воротнике. Когда он упал, снова раздалась какофония криков и воплей.

За ошеломленными лицами толпы виднелся Лутон, балансирующий на постаменте из каменных столбов у ворот. Он пытался перезарядить свой пистолет.

Эс-Ти перепрыгнул через тело Чилтона и нырнул в дым.

Черная удушливая дымовая завеса скрывала потолок. На стенах большого зала плясали отблески пламени. Темный дым сочился из подожженных мягких сидений двух изящных стульев. Глаза Эс-Ти слезились. Раненая нога не слушалась.

— Ли! Ты здесь?

Он услышал ее голос, он был в этом уверен, но не moi понять, откуда он идет.

Все звуки он слышал слева, со стороны здорового уха. Из зала двери открывались во все стороны, а он стоял посередине горящей комнаты, не зная, куда идти.

Схватив каминный коврик, он стал бить им по языкам пламени рядом с дверью с левой стороны. Жара и дым охватили его. Накинув на голову коврик, он проскочил через комнату и застыл в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду.

Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и комнату, не тронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос, высокий, приглушенный, слабо звучал в дыму. Он закричал, позвал ее. В панике он ринулся в темноту дымного холла, на что-то наткнулся раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к кровоточащей ране, кашляя и задыхаясь.

— Ли! Где ты?

Чертыхаясь, он направился туда, где полыхал огонь. Снова нырнув в красную гостиную, он добрался до других дверей и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.

Никакого ответа.

Так он дошел до последних дверей. Снова звал ее, но пламя ревело все громче. Он не мог бы расслышать ее, даже если бы она ответила.

Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, пока совсем не потерял голос, а дыхания хватало только идти сквозь дым от двери к двери.

Больше всего он боялся потерять сознание. Дым и слезы слепили его. Открыв последнюю дверь, он уже не смог закрыть ее: повис на ручке, колени его подогнулись, и он упал ничком.

— Сеньор! Ты здесь?

Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза не открывались в этом дымном аду. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося потока прохлады.

Открыв глаза, он увидел впереди холодную темноту. Ввалившись туда, он захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.

— Ли. — Он едва мог издавать звук.

— Я здесь, наверху, — выдавливала она слова.

— Где? — прохрипел он.

— Наверху, на галерее. Ты в домашней часовне.

— Как мне пройти наверх?

— Лестница… в комнате… в часовне, — ее хрипловатый голос призрачно плыл над его головой, — налево. Дверь налево. Соседняя… комната.

Он посмотрел налево и увидел дверь, о которой она говорила, по свечению вдоль пола.

Доковыляв до нее, он схватился за латунную ручку, но резкая боль заставила его отдернуть руку.

Клубы дыма и пламени отбросили его назад. В комнате ревела стихия. Он поднялся на колени, почти не обращая внимания на пламя, которое подсвечивало деревянные панели странным переливчатым светом, скручивало и очищало чешуйками лак, тут же обугливавшийся и рассыпавшийся в пыль. Его качнуло, он наткнулся на колонну и обнял ее, прижался к ее мрамору, охлаждая обожженное лицо.

— Сеньор! Ты здесь?

— Я не могу… пройти тем путем, — задыхался он. — Солнышко…

— Можешь взобраться на кафедру?

Воспаленными глазами он обнаружил темную массивную груду дерева под галереей. Резные ступени вели к кафедре, поднятой почти на человеческий рост.

Он положил руку на перила резной лестницы и втащил себя по ступенькам.

Из черной глубины кафедры он ухватился за край навеса и подтянулся вверх, упираясь коленом в деревянную резьбу сбоку кафедры.

— Сюда, — сказала она. — Можешь дотянуться до моих рук? Только освободи мне руки.

Посмотрев вверх, он увидел в темноте какое-то движение и услышал отчаянные глухие удары: она пыталась подкатиться к нему.

Потребовалось гигантское усилие, чтобы выпрямиться и вытащить из Ножен стилет.

В темноте он едва-едва видел, поэтому пришлось нащупывать веревку, и Ли вскрикнула, когда он просунул лезвие под узел.

— Прости, — пробормотал он, осторожно разрезая шнур.

Ли отодвинулась раньше, чем он смог его распутать.

— Дай мне нож, — свистящим шепотом произнесла она, протягивая руку сквозь перила. — Мои ноги!

Он перехватил стилет и вложил рукоятку в ее руку.

— Будь осторожна.

— Да уж… Не хочу, чтобы у меня лодыжки были порезаны, — пробормотала она. — Сейчас, вот так… Готово. Давай сюда!

— Туда вверх? — прохрипел он.

— Ты собираешься выйти тем же путем, каким вошел? Другого пути внизу нет.

Он посмотрел на закрытую дверь часовни. Пламя пробивалось вдоль косяка, приглушенное только дымом.

— Я помогу тебе, Сеньор. — Она перегнулась через перила. — Хватай мои руки.

— Ты собираешься втащить меня наверх?

— Мы сделаем это вместе. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю?

— Вместе?

— Давай! Встань на стул проповедника и дай мне твою руку!

— Нет. Тебе меня не удержать.

Он пригляделся к черноте кафедры под навесом и встал на стул. Коленом он нащупал резьбу.

— Я сам смогу это сделать.

Рывком он оттолкнулся вверх, пытаясь в темноте ухватиться за резьбу над кафедрой, но его обожженные пальцы не смогли удержать вес его тела на весу.

— Дай мне твою руку! — закричала она. — Что с тобой случилось?

Он снова взгромоздился на сиденье и, ухватившись за резьбу, сильно оттолкнулся здоровой ногой. Мгновение он висел на руках и пытался перекинуть свое тело на крышу кафедры.

И тут он почувствовал ее руки, крепко ухватившие его. Она тащила его с такой силой, какую он никогда не предполагал в женщине.

Этот ее рывок вверх дал ему необходимый дюйм. Он поставил колено на верх кафедры, подтянул за ним второе. А затем оказался наверху, тяжело дыша ободранным горлом.

— Торопись! — Руки Ли ощупью искали его. — Сюда… Здесь окно.

Он перебрался через перила и, спотыкаясь, пошел за ней. Она уже высовывалась из открытого окна. Перекинув ноги через подоконник, Ли спрыгнула вниз. Эс-Ти выглянул наружу и с облегчением увидел, что до земли только два ярда.

Перекинув раненую ногу через подоконник, он осторожно спустился в сорняки, держась за ноющее бедро, и жадными глотками глубоко втягивал в себя сладкий чистый воздух и не мог надышаться.

Ли вцепилась ему в руку и тащила за собой:

— Скорее пойдем отсюда… надо уйти от дома!

Он позволил ей тащить себя, кашляющего и спотыкающегося в холодном мраке. Когда его движение выровнялось, он выпрямился, ощупью нашел ее плечи, схватил обеими руками ее лицо и поцеловал.

К его удивлению, она зарылась пальцами в его волосах и вернула ему поцелуй, возвращая ему такой же вкус сажи и крови, прижимаясь к его обожженному телу, пока он чуть не свалился, потеряв равновесие от силы этого поцелуя. Он отчаянно сжимал ее плечи, как вдруг она вырвалась.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она и отвернулась, глядя во мрак.

Эс-Ти сквозь дым смотрел на нее и улыбался. Он откинулся назад, запрокинул лицо в небо и испустил вопль радости.

— Ты что, сошел с ума? — крикнула она из темноты. — Пойдем в безопасное место!

 

Глава 24

Эс-Ти дотянул только до деревьев на краю разросшегося сада. Схватившись за ствол одного из деревьев, он прислонился к коре:

— Сядем. Должен… отдохнуть.

Раненая нога подломилась. Он обхватил дерево рукой и сполз на колени.

Ли сжалась в комок около него. Он видел только часть ее лица, освещенного желтым светом пожара.

Она отвела его руку с ноги и склонилась над раной. Затем без единого слова развязала галстук, свободно болтавшийся у него на шее, и завязала им рану. Эс-Ти стиснул зубы, чтобы не застонать. Очень болел укол шпаги, но больше всего мучила обожженная кожа. Всюду, где одежда касалась его, казалось, были ожоги. Прикосновение холодного воздуха к лицу и рукам было ледяным.

— Ты не сказал мне, что ранен, — прошептала она. — Невозможный Сеньор!

— Ранен? — повторил он скрежещущим голосом. — Вареным ракам было лучше.

— В каком месте у тебя ожоги?

Он поднял руку и повернул ее. Запах сгоревшей шерсти смешался со сладким запахом древесного дыма.

— Хуже, по-моему, ладонь.

— Где твой нож? Мне надо будет срезать твою перчатку.

Прежде чем он успел что-то сказать, она нащупала у него на поясе стилет. Эс-Ти тяжело дышал, стиснув зубы, когда она разрезала шерсть на тыльной стороне руки и начала, как кожуру, снимать остатки перчатки с ладони. Его пронзила невольная дрожь.

— Ляг на землю, — произнесла она. — У тебя голова не кружится?

— Со мной все в порядке, — проговорил он, но было чертовски приятно позволить ей делать всю работу, поддерживать его плечи, пока он опускался на землю.

— Колокола звонят? — пробормотал он, вздрагивая, когда она возобновила свои попытки очистить его руку от сгоревших остатков перчатки.

— Да. Они бьют в набат в церкви. Оставайся здесь. Я пойду за водой.

Она кинулась прочь, а Эс-Ти осознал, что ночь была освещена не только огнем пожара. Отдаленные крики приблизились, сверкали факелы.

— Подожди. Ли, подожди!

Она не обернулась. Откуда-то появилась бригада с пожарными ведрами; мужчины и женщины в рабочей одежде. Среди них оказалось несколько чилтонских девушек, но в основном это были соседи, пришедшие помочь в борьбе с огнем, как делали они это в течение столетий, собираясь против общего врага. Ли сбежала с холма, обратилась к одному из мужчин, указывая и крича что-то в его ухо. Потом повернулась и взяла за руку какую-то девушку с ведром.

Они вместе подошли к Эс-Ти, прислонившемуся к дереву. Все его инстинкты кричали, что он должен поскорее раствориться в темноте, до того как его поймают здесь в ловушку, раненого и беззащитного. С усилием он поднялся на ноги, но Ли была на месте раньше, чем он пришел к какому-то ясному решению.

— Положи его правую руку в ведро, — приказала она и ушла в темноту.

Это было сказано властным, приказным тоном, которому обращенные Чилтона были выучены подчиняться беспрекословно. Девушка взяла руку Эс-Ти за запястье и погрузила в воду.

— Господи! — Он ахнул от этой ледяной ванны. Но она держала его руку опущенной туда. Через минуту жжение его ладони перешло в тупую ноющую боль.

Вернулась Ли, она несла ветку, срубленную, казалось, с соседнего куста. Его стилетом начала счищать с ветки кору и бросать в ведро.

— Что это такое? — подозрительно спросил он.

— Ольха. Когда она размокнет, я наложу тебе припарку. Может, сядете, монсеньор… сегодня вы проявили достаточно героизма. Стояние только доказывает ваше упрямство.

Он улыбнулся.

— И пожалуйста, не разговаривайте. Дым обжег вам легкие. — Она взяла ведро воды у второй девушки. — Принеси мне факел.

Когда девушка отправилась с поручением, Эс-Ти покачал головой:

— Не надо факела. Не суетись. Просто…

— Мне нужен свет. Хочу осмотреть твою ногу.

— И уложить меня в постель, сварить мне укрепляющий бульон, а потом покормить с ложечки. Это не нужно.

Я здесь долго не задержусь, Солнышко.

Эс-Ти вытащил из воды обожженную руку, потряс ею и кивнул в сторону толпы, собравшейся под холмом:

— По-моему, я узнаю среди них судью. Десятилетия уклонений от встреч с представителями этой профессии сделали меня очень чутким.

Ли обернулась. Внизу махал руками крепкий сквайр, прибывший верхом.

— Мистер Макуордер, — сказала она. — Ты прав, он один из здешних магистратов.

Внезапно она вся напряглась и перевела взгляд со сквайра на спину удалявшейся девушки в белом чепце.

— Где Чилтон? — спросила она.

Эс-Ти протянул к ней свою необожженную руку, поймал за плечо и повернул в сторону неподвижного тела, лежавшего в нескольких ярдах от всей этой суматохи. Никто не обращал на него внимания. На голову и плечи ему набросили черный плащ.

Ли застыла на месте, а Эс-Ти продолжал держать ее за плечо.

Пожарные предпринимали свои жалкие попытки спасти дом. Из открытых дверей шел дым, а окна всех комнат нижнего этажа светились оранжевым и желтым светом.

Эс-Ти увидел, как реальность оглушила ее. Весь ужас, который сдерживался необходимостью спастись, вся правда о происходящем — все пришло к ней в этот момент. Она стояла неподвижно, не замечая его прикосновения, не слыша криков. Только смотрела на свой горящий дом.

«Вот и пришел этот час, — подумал Эс-Ти, — час мщения»

Он пожал ее плечо, ожидая, что она отпрянет от него, как всегда, отвергая любое человеческое участие. Но она не отпрянула, закрыла глаза, оперлась на его руку и уткнулась лицом ему в грудь, как будто желая спрятаться.

Он крепко прижимал ее к себе, несмотря на боль обожженного тела. Эс-Ти хотел этой боли, он заслужил жариться в аду за то, что собирался сделать.

Он не мог обладать Ли. Он знал это, знал с самого начала.

Его время истекло.

«Прощай, красавица моя… пришло нам время расставаться»…

Всегда все тот же стих. Та же песня, тот же конец. Он должен уехать. Он не может остаться.

Она права. Она называла его лжецом, смотрела вперед и видела это завершение, не пряталась от того, что он не хотел видеть в упор. Слишком быстро пришел час прощания. Он думал, что времени будет больше. А оно незаметно подкралось и объявилось, как смерть, вечно отрицаемая и все равно неотвратимая.

— Как тебе это удалось? — спросила она безразличным голосом.

— Не мне. — Эс-Ти глубоко вздохнул своими обожженными легкими. — Чилтона убил другой человек.

«Но обвинят в этом меня». Он не произнес этого вслух, а только угрюмо смотрел через ее голову на сельского сквайра и всех этих добрых людей, которые не встали за нее против Чилтона. Ему они были смертельной угрозой. Он объявился здесь, и теперь ему надо уезжать, прежде чем улягутся волнения и законопослушные люди начнут обсуждать происшедшее. И начнут складывать все в единую картину.

Это уже началось. Девушка в чепчике, приносившая ведро, коснулась поводьев лошади Макуордера и разговаривала с ним слишком долго для простой просьбы о факеле. Эс-Ти увидел, как сквайр спешивался. Она показала пальцем, и Макуордер схватил фонарь, чтобы освещать дорогу, и стал подниматься на холм к Эс-Ти и Ли.

Эс-Ти оттолкнулся от дерева, выпрямился, одной рукой обнимая Ли, но она инстинктивно попятилась. Раздался общий крик, и пожарные отскочили, когда два окна лопнули и вырвавшиеся языки пламени стали лизать каменные стены.

Он крепче обнял ее. Он ее не оставит. Пока. Не сейчас, когда он ей нужен. Не так, как какой-то мелкий воришка, убегающий от крючконосого сельского магистрата с торжественным лицом.

Даже с такого расстояния Эс-Ти увидел, как изменилось выражение лица сквайра, когда в свете факелов он узнал Ли. Сквайр уставился на нее во все глаза, а затем передал факел девушке и, протягивая руки, шагнул к ней.

— Миледи! — закричал он, перекрывая голосом звуки пожара. — Леди Ли, какая неожиданность! — Он поднимался по холму. — Мы понятия не имели, что вы вернулись домой, а эта глупышка говорит, что вы были там внутри…

Он добрался до них и потряс Ли за плечи, притянул к себе.

— Дитя, дитя, что ты здесь делаешь? Что случилось?

Какое-то время Ли терпела его объятия, затем высвободилась.

— Могут они спасти дом?

Он облизнул губы и отвел глаза.

— Мне очень жаль. Очень жаль. На это надежды мало.

— Значит, все погибло. Все. — Внезапно она напряженно посмотрела на Эс-Ти.

Он не понял ее взгляда. Он в этом не виноват. Казалось, она ожидала, что он скажет что-то, что все изменит. Он встретил ее упорный взгляд и подумал, что если бы можно было повернуть время вспять и получить возможность сделать все по-другому, он продал бы за это душу.

Неожиданно Ли подняла руку и коснулась его обгоревшего лица.

— Твои бедные брови с дьявольским завитком сгорели.

Макуордер посмотрел на нее, как на сумасшедшую.

— Миледи, пойдемте отсюда. У вас ужасное потрясение Я отправлю вас домой к миссис Мак, вам там будет хорошо.

Ли не могла отвести глаз от лица Эс-Ти.

— Он спас меня, мистер Макуордер. Обыскал весь дом, пока меня нашел.

В первый раз сквайр прямо посмотрел на Эс-Ти, хмуро и недоброжелательно, как будто ему было несколько неудобно знакомиться именно с этим героем.

— Тогда, сэр, выражаю вам свою глубокую благодарность.

Эс-Ти слегка поклонился. Нога болела и дергала, но он стоял прямо, опираясь на нее.

— Мистер Чилтон умер, — произнесла Ли.

Макуордер прочистил горло.

— Да, я… э… разобрался в этом. Несчастный человек. Застрелен. — Он снова посмотрел на Эс-Ти оценивающим взглядом.

Эс-Ти ответил ему прямым взглядом в лицо.

— Надо будет задать некоторые вопросы, — громко сказал сквайр.

— Надо ли? — Даже среди оглушающего рева можно было ясно различить ядовитость тона, которым говорила Ли. — До сих пор вы их не задавали.

Макуордер нахмурился.

— Мы соберем присяжных.

— Соберите, — прохрипел Эс-Ти. — Думаю, это вполне безопасно.

Макуордер выставил подбородок вперед.

— Боюсь, что должен спросить ваше имя, сэр. И, извините, занимаемое вами положение.

— Сэмюел Бартлетт. Проживаю в таверне «Двойной эль»

— А чем занимаетесь?

Эс-Ти криво нахмурился.

— Кроме попадающихся под руку девиц… я путешествую.

— Закон не одобряет легкомыслия, мистер Бартлетт. — Макуордер холодно посмотрел на него. — Мне докладывали о некоторых беспорядках, происходивших здесь в последние несколько недель, о подозрительных лицах, поселившихся в «Двойном эле».

— И вы начали расследование? — поинтересовалась Ли насмешливым тоном. — Сочли нужным задавать вопросы?

— Я собирался сделать это. Да, собирался.

Эс-Ти положил руку на ствол дерева, незаметно поддерживая себя.

— Человек, который вам нужен, Джордж Эрвуд лорд Лутон. Он застрелил Чилтона.

— Как это так? — Сквайр поднял брови и опустил подбородок. — Вы хотите сказать, что видели это?

Эс-Ти посмотрел в сторону горящего дома.

— Да. Я это видел.

— Вы обвиняете какого-то лорда! Какой-то лорд просто проходил мимо и застрелил этого человека? За что?

— Спросите у девушек. Я оставил их в этих развалинах у реки, где римский мост.

— Свидетели убийства?

Эс-Ти нетерпеливо махнул рукой.

— Они не видели, как застрелили Чилтона. Они смогут рассказать вам о лорде Лутоне, хотя не думаю, что вы теперь его поймаете. Он давно уехал отсюда.

— Мне кажется странным, что этот лорд Лутон так выгодно для вас появился и исчез, — сказал Макуордер. — А каково ваше участие в этом, мистер Бартлетт? Как вы оказались здесь в этот час?

— Я прогуливался, мистер Макуордер. Что еще мог я здесь делать?

Ноздри римского носа магистрата презрительно раздулись.

— Прогуливались. Наверное, на черном коне. Мне сказали, что один такой привязан у последнего дома, с черно-белой маской в седельной сумке.

Еще одна пара окон рассыпалась с треском, посылая в небо пламя и вопли. Огонь ярко обрисовал силуэт Макуордера, наклонившегося к Эс-Ти.

— Вы собираетесь ускользнуть от закона, мистер Бартлетт? Тут ходили слухи, кто вы такой. Убежден, что смогу задать еще несколько вопросов. Вы сами можете быть тем человеком, который застрелил его.

— Я мог бы быть им, но Лутон оказался быстрее меня.

Ли коснулась его руки, как бы заставляя замолчать. Эс-Ти поднял ее руку, поцеловал и крепко сжал.

— Ладно, давайте прекратим эти сложные маневры. Вы ведь знаете, что здесь произошло, Макуордер. Вы знаете все об этом. Одна зеленая девчонка сделала то, что боялись сделать вы и ваши коллеги. Она сняла заклятие, лежавшее на этом месте. — Его голос становился все громче и все более хриплым. — Теперь вам ничего не грозит, вам и вашим семьям. Вы в безопасности… И вы стоите здесь, около этого горящего дома, и имеете наглость говорить о суде и законе? Да, конечно, задержите меня для расспросов, если считаете, что вам лучше будет спаться ночью, когда вы кого-нибудь повесите.

Сквайр бросал на Эс-Ти яростные взгляды и тяжело сопел.

— Я догадываюсь, кто вы, сэр. Обыкновенный проходимец, нарушитель закона!

— А я знаю, кто вы, — сказал Эс-Ти. — Мне и догадываться не надо.

Макуордер отвернулся, посмотрел на толпу, смешавшуюся с пожарной бригадой. От жары лоб его заблестел. Челюсть подергивалась.

— Убирайтесь отсюда, — с яростью сказал он, — убирайтесь с глаз долой. Оставьте мой округ. Возьмите свою шляпу и маску. До рассвета вы в безопасности, до того момента, когда я верхом начну погоню за вами по обвинению в воровстве и убийстве.

Свет от фонаря дико прыгал по склону, когда, размахивая руками, он спускался с холма.

Эс-Ти прислонился головой к дереву и закрыл глаза. Звуки пожара шипели и трещали в его здоровом ухе, черный дым стоял в носу и во рту. У него все болело, глаза опухли, казалось, они засыпаны песком.

— Я перевяжу тебе руку, — проговорила Ли.

Открыв глаза, он увидел, как она протянула руку куда-то в танцующие тени, выбирая размокшие полоски коры из ведра. Когда она выпрямилась, он поймал ее за руки. По-настоящему разглядеть ее лицо он не мог. Огни пожара были у нее за спиной. Ли выглядела черным силуэтом на фоне зарева, превращавшего ее волосы в нимб. Притянув ее к себе, Эс-Ти намеревался только задержать прощание, вообразить на мгновение, что может так ее держать всегда.

— Я не хочу покидать тебя, — произнес он, рассмеявшись с мучительной болью. — Это одна из тех фраз, которые говорю всегда: «Не хочу покидать тебя, люблю тебя, я вернусь…»

Ли… Что я наделал? Она повернула голову и прижалась к его щеке.

Прохлада ее кожи успокаивала его обожженное лицо.

Больше ему нечего было сказать. «Я люблю тебя. Ты нужна мне. Я тебя никогда не забуду». Каждое из этих слов, каждое обещание и клятва, всплывавшие в его мозгу, подступившие к губам, казались никчемными, пустыми, дешевыми, потому что он их говорил раньше. Говорил ли он их всерьез? Эти обещания вернуться? Было ли хотя бы один раз в жизни ему труднее уйти, чем остаться?

Он прижимал ее к себе и просчитывал возможности, пытаясь найти хоть какой-то выход, хоть какой-то шанс, чтобы арест не привел его прямо на виселицу. Он может избежать обвинения в убийстве, будет достаточно свидетельств, чтобы запутать это дело… но все остальное его прошлое держало его в капкане. Если однажды его поймают, ему придет конец. У него хватало преступлений, ждавших расплаты…

Ли прервала их объятия. Практичная Ли отпихнула его и стала искать свои кору и тряпку, чтобы перевязать его обожженную ладонь, а он гладил ее волосы свободной рукой, наблюдая за ее работой в свете ее горящего дома.

— Ольховую кору надо бы прокипятить, — сказала она, — но это лучше, чем ничего.

Эс-Ти посмотрел на свою перевязанную руку.

— Ли, куда ты пойдешь? — Она казалась черным силуэтом на фоне огня. Он совсем не увидел ее лицо.

— Не знаю, — сказала она.

— У тебя есть какая-нибудь семья?

— Двоюродная сестра. В Лондоне.

— Как ее зовут?

— Клара Пэттон.

— Езжай туда, — сказал он. — Я найду тебя.

— Зачем? — спросила она.

«Потому что я жить не могу без тебя. Потому что я люблю тебя. Потому что не может все так кончиться». Но сказать всего этого он не мог. Он вдруг возненавидел все эти лживые фразы, которые говорил столько раз в жизни.

— Я должен это сделать, — яростно ответил он.

— Глупый, — Голос ее почти не был слышен за шумом огня.

— Я должен найти тебя снова. Я не отпущу тебя… Не могу… Это невозможно. — Он говорил беспорядочно. — Мой отъезд. Теперь. Именно так. Я что-то придумаю.

— Что? — В ее голосе звучала странная нота. — Какой-нибудь особый сигнал? Две свечи на окне, когда будет безопасно встретиться в саду?

Будущее открылось перед ним, как пропасть. Он чувствовал, что тонет, беспомощный, ошеломленный тем, как плеснула она это ведро ледяной воды в его обгорелое лицо. Он все это видел, он все это так прекрасно знал, эти свидания в саду. Однако теперь радостное волнение имело горьковатый привкус, романтическое приключение превратилось в наказание.

— Нет, не так, — сказал он. — Так не будет никогда. Это не для нас.

— А тогда как?

Он сжал правую руку в кулак. Почувствовал ожог.

— Солнышко… пропади все пропадом…

Плотная волна дыма плыла к ним. Эс-Ти зажмурился от едкой хмари. Приступ кашля снова согнул его вдвое. Отдышавшись, он увидел, как устанавливали около здания пожарную помпу. Команда мужчин направила колеблющуюся водяную струю в окно, а остальные таскали ведра, заполняя пустеющий резервуар.

— Слишком поздно, — произнесла Ли, вытерев рукавом глаза.

— Они могут… может быть… спасти крылья, — с трудом выговорил он, комок стоял в его измученном горле.

Она пожала плечами.

— Не имеет значения. Все это ушло в прошлое.

— Ли…

Теперь в свете зарева он хорошо мог ее разглядеть: снова у нее был этот выжидающий вид, немного приподнятый подбородок, слегка приоткрытый рот.

— Я люблю тебя, — прошептал он. — Ты запомнишь это?

Выражение ожидания исчезло. Она печально улыбнулась.

— Я запомню, что ты это сказал.

— Я говорю правду. — Голос его сорвался.

Подняв ведро с водой, она собралась уходить. Паника охватила его. Он схватил ее за руку:

— Ты поедешь к своей кузине?

Она подняла на него глаза. Не с ожиданием, не с вопросом, не несчастные, признавшие поражение. Ее взгляд был как блеск сабли.

— Не уверена.

Он выдержал ее взгляд, отказываясь сдаться, признать поражение, назвать это концом.

— Тогда куда ты еще можешь поехать?

— С тобой.

Она произнесла это просто. Очень тихо.

Среди рева огня и дымного марева, жары и едкого запаха и горького вкуса он нашел то, что ускользало от него всю жизнь. И пришло. Как порядок, ничем не украшенное, без ленточек и побрякушек, без маскировки и ненужных мелочей.

Она не сказала, что любит его. Ей не надо было это говорить. Двумя словами Ли смирила его.

Она напряженно наблюдала за ним: гордая и суровая, богиня с пламенной душой. Ее взгляд предлагал и требовал одновременно, просил о правде, призывал к честности.

— Я не могу взять тебя с собой. Подумай о Макуордере и его ищейках, идущих за мной по пятам. Как я могу взять тебя сейчас с собой?

— Я не боюсь.

— Подожди меня, — убеждал он, — я тебя найду. Я… придумаю какой-нибудь выход для нас.

Она склонила голову. В этой покорности он прочел презрение, и оно потрясло его, разбило его сердце. Ему стыдно коснуться ее. Все его прошлое, все безумства… встали перед ним. Она предлагала ему счастье, а ему нечего было дать взамен, кроме фантазий.

Раньше фантазий всегда хватало. Никто не спрашивал с него большего.

— Это будет недолго. Эта суета скоро успокоится.

Ли подняла глаза и поглядела сквозь него. Она презирала его обещания.

— Я придумаю способ! — Он закинул голову, прислонился к дереву и смотрел, как летят в ночном небе искры, мигая в голых ветвях. — Верь мне, только верь в меня!

— Это не то, что я должна тебе дать, — сказала она, и голос ее больше не был спокойным. Он дрожал, выдавая ее чувства. — Я не могу быть для тебя девицей для спасения. Я не могу быть твоим зеркалом. Я только могу пойти с тобой, если ты меня позовешь.

Эс-Ти охватил гнев. Он оттолкнулся от дерева, забыв о боли в руке.

— Я прошу тебя подождать! — Обида и дым помешали его крику, превратили его в оборванное рычание. — Хоть немножечко поверить в меня.

Она смотрела на него широко открытыми глазами, красивая и такая далекая, без малейших следов преданности или нежности и покорности. Он не мог сказать, что она чувствует, что думает.

— Ты должен уже идти.

— Ты будешь ждать?

Она посмотрела на дом, на пожарище, которое было ее домом.

— Мне ведь некуда идти.

— К твоей кузине Кларе Пэттон, в Лондон.

Странно мотнув головой, как будто стряхивая с нее паутину тумана, она сказала:

— Я позволила этому случиться. Я сама допустила, чтобы это со мной случилось. Я знаю. Я позволила этому случиться.

Его гнев растворился. Он поднял обе руки и прижал пальцы к ее щекам. Бинт выделялся белой тенью на фоне ее плеч. Он поцеловал ее…

— В Лондон. Я там буду. — Слезы ручьем полились по ее лицу, падая на его обожженные пальцы, холодные и жгучие. — Уходи, — сказала она. — Теперь уходи.

Он сделал шаг к ней, но она отвернулась и пошла вниз по холму, оставив ему только мокрые следы своих слез на пальцах.

Он наблюдал за ней, пока она не подошла к пожарному насосу. Ее встретил Макуордер. Магистрат посмотрел на Ли, потом на холм.

В этом взгляде не было прощения, только холодный вопрос, чего он медлит.

Эс-Ти посмотрел на тело Чилтона. Рядом валялась знакомая шпага без ножен. Он прохромал по склону и подобрал свой эспадрон, в тени нашел свою брошенную отделанную серебром треуголку, затем сорвал с тела Чилтона свой плащ.

— Там, куда ты идешь, дополнительного тепла не понадобится, — пробормотал Эс-Ти.

Никто не обращал на него внимания. Среди мелькания силуэтов и факелов он больше не мог разглядеть Ли.

Повернувшись, он побрел по холму вверх в темноту.

 

Глава 25

Трех месяцев оказалось достаточно. Больше чем достаточно! Трех месяцев шотландской зимы в пещере в конце узкой долины. Возможно, Красавчик Принц Чарлз и его босоногие горцы находили это привлекательным, но Эс-Ти — всего лишь слабый англичанин — чувствовал себя глубоко несчастным.

В старые времена он бы отправился сразу в Лондон до того, как поднимут тревогу и смогут его поймать. Он затерялся бы в толпах Ковент-Гардена или Сент-Джайлса, где он знал, кому верить и кого избегать, какие удобства можно купить за его золото. Но он не мог взять в такой длинный путь Немо с его раненой ногой, да и сам он не годился для дальней дороги: с обгоревшими руками и лицом и раной на бедре, пронзавшей его мучительной болью при каждом шаге Мистраля.

У него больше не осталось воли.

Он отправился на север, а не на юг. В расщелине скалы, покрытой снегом и окаймленной темными соснами, он и Немо хромали и стонали, сворачиваясь вместе, чтобы было теплее, потихоньку браконьерствовали: ловили то тетерева, то зайца, вытаскивали случайную форель из ручья, принадлежавшего неизвестно какому владельцу, ужинали овсяными лепешками. Добывать корм для Мистраля было гораздо труднее. Кроме овса, который Эс-Ти захватил с собой, конь жевал лишайник, добывал копытами из-под снега вдоль ручья траву и веточки кустарника.

Эс-Ти замерз. Ему было холодно и одиноко.

Он проводил время в размышлениях. И чем больше думал, тем больше отчаивался. Он не мог обладать Ли и оставаться в Англии. На это не было никакой надежды. Да, у него есть безопасные убежища, его настоящее имя, но всегда оставался бы страх разоблачения. Особенно теперь, когда Лутон его видел, знал его лицо, имя и маску. Одно дело жить бесшабашно и одиноко, но жить, зная, что в любой момент он подвергает ее риску быть повешенной вместе с ним… это нечто совсем другое.

Оставалось изгнание, бесцельная жизнь там, где она нашла его среди неоконченных картин… И когда он пытался вообразить, как предлагает ей пожертвовать своим будущим и соединиться с ним в забвении, он испытывал чувство такого унижения, что оно его просто парализовывало.

Поэтому он тянул время, откладывал исполнение своего обещания, замерзший и угрюмый. Настала первая оттепель, Эс-Ти оседлал Мистраля и поехал вниз по долине. Немо бежал рядом. Волк выздоровел. Раненое бедро Эс-Ти еще болело. Он не знал, куда едет и зачем, но ему надоело ежиться и мерзнуть в пещере.

Он чувствовал себя потерянным, одиноким, бездомным. Ехал медленно, избегая городов, пересек границу по диким Чевиотским холмам, где скотокрады совершали ночные набеги, растворяясь потом в тумане.

Эс-Ти ехал через сельскую местность, останавливаясь иногда на одиноких фермах, чтобы спросить дорогу или купить еды у какой-нибудь немногословной хозяйки. Через неделю добрался до озер Уэстморленда, опустился с окутанных туманом вершин Шепфеллса в плодородную долину к городку Кендалу и решил провести ночь в постели.

В Кендале его никто не знал. Раньше он проезжал через него раз или два, но никогда не останавливался и никак не называл себя, ни своим, ни чужим именем.

Он свистнул Немо, ловившего на пустоши мышей. Рядом находились фермы и обработанные поля. Эс-Ти не мог позволить волку свободно бродить по окрестностям, пока он оставался в городе. Сделав ошейник из своего галстука, он завязал его на шее Немо и привязал волка к поводку, прежде чем снова сесть на коня.

В черном плаще, треуголке и со шпагой Эс-Ти выглядел джентльменом, если, конечно, не обращать внимания на грязную линялую сорочку. Он вытянул кружевные манжеты, надел украшенные серебром перчатки, отряхнул шляпу и приготовился разыгрывать чудака.

Немо выразил недовольство тем, что его заставили присоединиться к движению по дороге, но твердостью и уговорами удалось добиться его согласия бежать рядом с Мистралем на своих четырех лапах на расстоянии, которое позволяла длина поводка. Он забегал вперед и отбегал назад, пересекая дорогу Мистралю, что заставило Эс-Ти перекидывать поводок с одной стороны на другую через голову коня.

Никто из редких прохожих и возчиков фургонов, казалось, не обратил на Эс-Ти и его спутника никакого внимания, но когда они приблизились к окраине города, навстречу попалась почтовая карета. Эс-Ти повернул Мистраля к обочине, чтобы дать ей проехать, но кто-то с крыши издал дикий вопль. Все пассажиры на крыше повернулись в их сторону и глазели на них, пока не проехали.

Немо это внимание крайне не понравилось. Рыча, он сделал быстрый рывок за удаляющимся экипажем. Эс-Ти резво позвал его и дернул назад, но волк не выказал никаких признаков раскаяния. С довольным видом он снова занял позицию впереди Мистраля.

Аккуратный городок Кендал еще светился, хотя уже приближалась ночь. Окна каменных и отштукатуренных домов светились и отражались в реке. За городом на крутом холме темнели черные руины замка, Эс-Ти проехал под почтовым рожком, свисавшим с вывески «Королевский герб», и спешился на конюшенном дворе, присоединившись к толпе, ожидавшей возле конторы сведений о посылках, привезенных проехавшей каретой.

В толпе ходил юноша, раздавая листки с криками: «Объявление! Объявление! Здесь, джентльмены, объявление!» Он сунул одно в руку Эс-Ти, отскочив, когда на него зарычал Немо.

За деяния грабежа на большой дороге, нанесение увечий и убийство разыскивается Софокл Трафальгар Мейтланд.

Одна тысяча фунтов.

Вышеназванный грабитель имеет при себе светло-серого мерина и большую собаку.

Эта собака имеет желтые глаза, пятна черные и кремовые, а на самом же деле является волком.

Эс-Ти не стал читать дальше и скомкал бумагу. Его охватила паника, он стоял посреди толпы, и каждый третий читал подробное описание его персоны, вплоть до отделанных серебром перчаток. «Тысяча фунтов… Боже мой… тысяча фунтов!»

Глубоко вздохнув, надвинув поглубже шляпу, он снова сел на Мистраля.

Как раз в тот момент, когда он поворачивал Мистраля влево, Немо заинтересовался чем-то справа. Волк пересек дорогу под самым носом Мистраля и продолжил свой поход поперек груди коня. Мистраль, получив такие противоречивые сигналы, выгнул дугой шею и затанцевал. Эс-Ти сильно послал его вправо. Мистраль понял эту неожиданную подсказку очень серьезно: присел на задних ногах и сделал пируэт с передними ногами в воздухе.

На поле боя это был бы великолепный маневр, но во дворе конюшни это привело к тому, что женщины закричали, и внезапно все обернулись в его сторону, глазели, кричали, показывали пальцами и махали зажатыми в руках объявлениями.

Его узнали. Только что он был всего-навсего путешественником, затерявшимся среди суеты конюшенного двора, а в следующее мгновение стал грабителем.

Эс-Ти положил руку на шпагу, но не вытащил ее. Веревка, намотанная на кулак, больно натянулась, когда Немо, почувствовав угрозу и волнение, пришел в ярость и стал рычать, бросаться на всю длину поводка, всем своим телом повисая на его руке.

Он рванул повод, оттаскивая разъяренного волка назад и направляя Мистраля среди общего столпотворения к арке ворот.

Люди, попытавшиеся задержать его, сразу утратили свое мужество, когда Мистраль двинулся вперед. Но непрерывные прыжки Немо могли нарушить весь план спасения, поскольку Мистраль в страхе вставал на дыбы. Казалось, их окружало море людей. На какую-то долю секунды Эс-Ти отпустил повод.

Мистраль опустился на передние ноги. Конюхи и почтальоны рванулись перехватить поводья. Волк отпугнул их своим рычанием и щелканьем зубов. Визжащие зрители отскочили назад. В этот момент Эс-Ти увидел, что дорога перегорожена пустым фаэтоном. Его притащили мальчишки и поставили поперек арки входа. Не раздумывая, он пришпорил своего коня, устремившись к свободе.

Мистраль, сделав два галопирующих шага, прыгнул вперед.

Следующий прыжок вынес их на улицу. Эс-Ти снова держал поводья и побуждал Мистраля отдать все, что он может. Конь, понимая его, перешел с галопа на тройной шаг. Немо выпрыгнул из-под фаэтона, но его голову неожиданно дернуло назад. Волк, закрученный веревкой, застрявшей в задних колесах фаэтона, взметнулся в воздух и с размаха упал на спину в лужу грязи. Эс-Ти отреагировал с лихорадочной быстротой. Почти не замечая криков на улице, он пришпорил Мистраля обратно к арке. Один из почтальонов перепрыгнул через фаэтон и схватил веревку. Когда Немо рвался, мальчишки завязали конец веревки за ступицу колеса.

Эс-Ти въехал в арку, отогнал почтальона взмахом шпаги и наклонился, чтобы обрезать веревку, но Немо мешал ему своими беспорядочными бросками. Толпа отрезала ему путь к свободе. Ловушка захлопнулась, когда Немо начал прыгать и лизать руку Эс-Ти. Кто-то схватил Мистраля за узду, а на Эс-Ти направили пистолеты и ружья из толпы…

Впервые в своей жизни Эс-Ти оказался в тюрьме. Могло быть и хуже. Гораздо хуже. Квакеры, правившие в Кендале, содержали тюрьму в такой же опрятности, как и весь их процветающий город. Они не допускали, чтобы пленника дразнили, швыряли в него дохлых кошек или, наоборот, пели песни в его поддержку.

Они разрешили ему держать Немо в камере, позволили два раза в день выходить им обоим на прогулку. На Немо был надет намордник, а на Эс-Ти кандалы. Это унижение было бы нестерпимым, если бы не дружелюбие горожан. Сопровождаемый двумя констеблями и волком, Эс-Ти шествовал; по главной улице, останавливался в «Королевском гербе» и навещал Мистраля. Потом шел обратно, отвечая на вежливые приветствия изящными кивками. Такая популярность могла бы доставить Эс-Ти больше удовольствия, если бы не тысяча фунтов награды за его поимку. Эти деньги должны были быть переданы городу Кендал. Отцы города решили использовать их, чтобы превратить ратушу в публичную ассамблею, в комнаты для развлечений добрых граждан картами, театральными представлениями и балами.

Он не сомневался, что все придут на его казнь с энтузиазмом. Осталось только дождаться судебной сессии и суда.

Казалось, все соответствовало одно другому. Его любили даже в дни его падения. Истинный джентльмен не поддается обстоятельствам, плюет на них. Эс-Ти годами играл эту роль.

Он ждал уже три недели, когда однажды утром к нему вошел констебль и сказал, что пришел джентльмен и хочет его видеть. Визит этот запоздал, но Эс-Ти это не удивило. Сразу после ареста он послал письмо старым адвокатам отца и просил их совета. Они не очень хорошо разговаривали с ним, когда он был беспутным наследником разоряющегося имения. Поэтому он вряд ли мог ждать от них энтузиазма по поводу защиты Принца большой дороги. Но ему надо позаботиться о Немо и Мистрале. Больше всего он беспокоился об этом, когда лежал ночью на тюремной койке, глядел в потолок и гладил голову лежащего рядом на полу волка.

Единственный человек, которому можно доверить заботу о них, — это Ли. Неужели она оказалась настолько жестокой, чтобы выдать его полное имя представителям Короны? Но если это сделала не она, то кто? Больше у него никого не было. Он уже поручил ее заботам Сирокко, когда проскользнул той ночью к римским развалинам и поменял коней, послав Честь, Нежную Гармонию и Голубку на вороном, поручая их самих тоже Ли, ее практичности и здравому смыслу.

Он верил в нее. Она не может предать.

Она была честна с ним. Теперь Ли узнает, что назначена душеприказчицей, исполнительницей последней воли и завещания Софокла Трафальгара Мейтланда, и станет наследницей волка, коня, разных неоконченных картин, разрушенного замка во Франции, банковских счетов в разных городах, разбросанных по всей Англии, если только Корона уже не захватила их.

«Помни обо мне, — думал он. — Только помни обо мне теперь и потом».

Пришел констебль. Эс-Ти достал из кармана сложенный листок бумаги, где записал все банки, позволил надеть на себя наручники, твердо велел Немо оставаться на месте и вышел за стражем из камеры. Он не встретил адвоката в тюремной конторе. Его вывели наружу и в сопровождении двух офицеров повели через улицу, по аллее, мимо конюшни и ворот сада и. наконец, вниз по ступенькам через вход для прислуги в солидный особняк.

Повар и судомойки выстроились вдоль стены и смотрели во все глаза, когда Эс-Ти и констебли проходили через кухню.

— Смотри не поймай мух языком, Лэйси, — проворчал один из констеблей, давая самой младшей служанке дружеский подзатыльник.

— Нет, сэр, мистер Динтон! Только не я!

Эс-Ти посмотрел на нее мимоходом и улыбнулся уголком рта. Служанка присела, а повар приказал возвращаться к работе.

Констебли с Эс-Ти взобрались по узкой лестнице. На площадке их встретила суровая домоправительница.

— Сюда, — произнесла она и открыла дверь в уютную библиотеку. Занавески окон, выходящих на улицу, были задернуты, их красивая парча не пропускала света, но яркий огонь в камине и свечи на подсвечнике хорошо освещали комнату.

— Мистер Динтон и мистер Грант будут ждать в маленькой гостиной, — объявила домоправительница.

— Как… оставить его здесь одного? — возразил Динтон.

— Вам приказано приковать его к столу, — сказала она, раздувая ноздри, как если бы простое повторение этого приказа оскорбляло ее. Она подождала, пока констебли усадили Эс-Ти и приковали оба его запястья к ножке стола.

— Я хочу только сделать завещание, — пробормотал он, — я не понимаю, из-за чего такие сложности.

Домоправительница высокомерно посмотрела на него, проводила констеблей и с шумом захлопнула дверь. Он услышал их шаги, пересекавшие холл, и затем звук другой захлопнувшейся двери. Туфли домоправительницы застучали по полу дальше.

Он ждал. Это было слишком сложно и хлопотно для встречи обычного преступника с его советниками защиты.

Другие, тяжело ступающие по скрипучим половицам шаги приблизились к двери холла. Эс-Ти откинулся на стуле, распрямился, он чувствовал себя смущенным и решил не показывать этого.

Массивный человек, открывший двери и тяжело протопавший в библиотеку, был Эс-Ти совершенно незнаком. Эс-Ти ждал, когда он представится.

Какое-то время мужчина, одетый в шелковый бирюзовый камзол, имеющий модный покрой, смотрел на Эс-Ти, как на какую-то вещь на рынке. Он прошелся направо, потом налево под жалобный скрип пола, сопровождавший каждый его шаг.

— Не хотите ли осмотреть мои зубы? — спросил Эс-Ти.

— Не будьте нахалом.

Наручники Эс-Ти звякнули, когда он сжал кулаки.

— Тогда не глазейте на меня, как деревенщина в королевском зверинце. Я хочу, чтобы вы составили мое завещание, прежде чем мы заговорим о суде.

— Я Клэрборн, — объявил мужчина ледяным тоном.

Эс-Ти поднял подбородок и нахмурился. Он смотрел на гордую внушительную фигуру, тяжелые челюсти, массивные плечи. Это так поразило его, что он растерянно произнес:

— Боже мой! Клэрборн! Решив, что вы мой адвокат, я подумал, что вы слишком разодеты для такого дела.

Граф Клэрборн, советник нескольких министерств, фаворит короля и главная действующая сила в казначействе, казалось, не понял его юмора.

— Поосторожнее со своими вольностями.

— Какого черта нужно от меня казначейству? Может, вы хотите назначить меня генерал-грабителем для сопровождения ваших сундуков? Я охотно соглашусь, но не думаю, что вам нужна помощь любителей.

— Я приехал ознакомить вас с ситуацией, дорогой мой герой навозной кучи. Корона получила существенные свидетельства о деятельности Полуночного Принца. Достаточные, чтобы повесить его раз двадцать, если его величество захочет.

— Благодарю вас, — сказал Эс-Ти. — Вы очень добры, что проделали весь этот путь, чтобы разделить со мной взгляды его величества на это дело.

Клэрборн достал из жилетного кармана табакерку, взял щепотку и громко чихнул.

— Ваше имя Мейтланд, — произнес он. Он подошел к окну и слегка раздвинул пальцем занавески. — Софокл Трафальгар, как сказано в семейной Библии, которую адвокаты вашего отца проверили по моей просьбе. Лорд Лутон подтвердил вашу личность.

Эс-Ти ждал с невозмутимым лицом.

Клэрборн потер нос и чихнул.

— Этот… человек… по имени Джеймс Чилтон был так некорректен, что дал себя застрелить… есть сомнения в том, кто совершил это злодеяние. Я понял, что вы обвиняете Лутона, а он обвиняет вас. Все это очень скучно и неудобно. На суде будут вызывать свидетелей. Задавать вопросы. Некоторые… обстоятельства… станут общим достоянием.

— Обстоятельства? — пробормотал Эс-Ти.

— У меня есть дочь, — внезапно сказал Клэрборн.

Эс-Ти застыл, глядя на громадный силуэт у затененного окна.

Клэрборн опустил занавеску.

— Леди София, на редкость глупая девушка, называвшая себя в последнее время Голубкой Мира.

По улице снаружи проехал экипаж; стук копыт и грохот колес были единственным звуком, слышным в тихой комнате. Клэрборн заложил руки за спину и, медленно повернувшись, посмотрел на Эс-Ти полузакрытыми глазами.

— Да, — произнес Эс-Ти, — становится жарко.

— Поистине жарко. Леди София помолвлена. Семейные соглашения весьма значительны. Возможно, вам неизвестно, что она была… последний год… за границей. Возможно, на вашем суде возникнет путаница, и девушки, которым она легкомысленно доверилась, могут ошибочно объявить, что она была… где-нибудь в другом месте. Возможно, я не тот человек, который любит неопределенность. Я не хочу, чтобы этот суд состоялся. Вы можете держать язык за зубами? — спросил Клэрборн.

Эс-Ти поднял голову и посмотрел этому человеку в глаза.

— Дайте мне только достаточный довод.

Клэрборн провел указательным пальцем по верхней губе. Он смотрел на Эс-Ти, как громадная сочная жаба смотрит на муху. Потом полез во внутренний карман своего камзола и вытащил сложенный пергамент, украшенный печатью. Он тяжело прошел к двери и положил толстый лист на столик черного дерева.

— Полное прощение его величества, — произнес он. — Вы не запачкаете имя моей дочери случайным разговором о ней.

Он открыл дверь и, важно шагая, вышел, закрыв ее за собой.

Эс-Ти не мог оторвать глаз от пергамента. Он откинул голову на спинку стула. Медленная ошеломленная улыбка расплывалась по его лицу.

 

Глава 26

Он был в Лондоне уже целый месяц и знал, где найти ее, — в доме кузины на Брук-стрит. И не ехал туда. Каждое утро он вставал, одевался, чтобы ехать туда, и каждое утро находился какой-нибудь предлог подождать.

Возможно, он встретит ее в новом Пантеоне или в саду на музыкальном вечере, где-нибудь в более романтичном месте, чем в гостиной, полной утренних посетителей. Возможно, он встретит ее на улице, возьмет за руку и увидит, как вспыхивает от удовольствия ее лицо. Возможно, она уже слышала о его прощении, узнала о его успехе, возможно, она напишет ему письмо, пошлет записку, сделает что-нибудь…

Уже месяц Эс-Ти был любимцем лондонского светского сезона, призом, который оспаривали на приемах, и абсолютной сенсацией, когда он появился на маскараде в Воксхолле в своей маске Арлекина и перчатках с серебряным узором. Его фамильное имя всегда давало ему доступ в общество, и если в прошлом его приветствовали как пикантного гостя, то теперь он Полуночный Принц — крик моды.

Все свободное время он проводил, репетируя слова, которые он скажет, когда ее увидит. На любом приеме он беспокоился и бродил, оглядывая гостей, мрачный и нервный, пока не убеждался, что ее нет. По прошествии первых двух недель он понял, что не встретит ее… Она вообще не бывала в обществе. Ее никто не знал, никто о ней не говорил, и вскоре дамы начали с радостью убеждаться, что он становится совсем ручным и доступным для всех.

Он даже принял приглашение на бал в Нортумберленде. Последний раз, когда Эс-Ти был гостем Хью и Элизабет Перси, он днем или спал, или играл в карты, а ночью занимался любовью под эшафотом. Перси был тогда простым парнем. Теперь он наслаждался своим герцогством. Сегодня и эшафот, и незаконный любовник давно были в прошлом, и интерьеры, обновленные Робертом Эдемом, сияли всей своей радужной краской: мрамор в прожилках, красные, золотые и зеленые мозаичные полы, позолоченные статуи, ковры, специально сотканные, чтобы отражать каждую деталь сложного узора разрисованных потолков. Под стать обстановке и гости герцога, яркие, как экзотические птицы в цветущих джунглях. Трепетали веера, изящно взлетали кружевные манжеты, и запахи духов, вина и нарядной толпы наполняли воздух этого теплого июньского вечера.

— Я просто умру, обещаю вам, умру, — кокетничала леди Блэр с Эс-Ти, — если вы не расскажете, что стало с моей жемчужной шпагой и этими крохотными бриллиантовыми капельками.

Он поднял палец и игриво качнул изумруд, свисавший с ее ушка, позволив руке коснуться ее белой шейки.

— Кажется, я отдал ее вашей второй горничной. — Улыбаясь, он поднес свою руку к губам и поцеловал ее в том месте, где она коснулась шеи. — После того, как вы уволили ее за нахальство. Неужели ваш муж не мог купить вам ничего лучшего, ma pauvre?

По ней пробежала восторженная дрожь, ее обнаженные плечи передернулись, а губы кокетливо по-детски надулись.

— О… Может быть, я была несправедлива со своей горничной, но теперь вы не попытаетесь украсть мои серьги?

— Может быть, и украду. И потребую поцелуй под угрозой шпаги на пустой дороге.

Она поводила закрытым веером по зеленому бархату его рукава.

— Вы так пугающе свирепы. Я уверена, что буду кричать.

— Но ведь от этого станет еще интереснее. — Эс-Ти повернул голову. — А что, если ваш муж придет на помощь? Я вижу, что он мчится сюда, вооруженный шампанским и стаканом кларета.

Она со значением закатила глаза, но Эс-Ти только улыбнулся и наклонил голову в вежливом поклоне краснощекому мужчине, пробиравшемуся к ним через толпу.

— Лорд Блэр, — произнес он, — рад встрече.

— Мейтланд, — буркнул он.

Он передал жене шампанское и вытащил кружевной платок, вытирая пот, выступивший с краю его напудренного парика.

— Мы занимались воспоминаниями, — сказал Эс-Ти, — я как раз собирался пожаловаться леди Блэр, что по сей день ношу шрам от вашей шпаги.

— Бог ты мой, это было, наверное, лет десять назад! — Он покосился на Эс-Ти. — Я думал, что, может, подколол вас, но не был уверен.

— Я месяц пролежал в постели, — соврал Эс-Ти. — У вас какой-то хитрый выпад налево в квинте. Он застал меня врасплох.

— Вот как? — Лорд Блэр порозовел. Потом наклонился к Эс-Ти: — Я ничего не говорил в обществе о нашем поединке. Да и вообще, по-моему, не принято хвалиться своей храбростью, не так ли?

— Несомненно, — подмигнул Эс-Ти. — Но не сердитесь, если я все-таки буду предупреждать других, что с вами ссориться не стоит.

Блэр откашлялся, ярко покраснев. Он ухмыльнулся и хлопнул Эс-Ти по плечу.

— Что ж, давайте забудем прошлое, а? Вы позволили себе уклониться с пути истинного, устроив засаду на меня и леди Блэр… но не сомневаюсь, что большинство ваших жертв заслуживали своего наказания.

— Мне хотелось бы так думать, — ответил Эс-Ти.

Он воспользовался моментом, чтобы удалиться. Вторая горничная, если он не ошибается, была уволена за нахальство позволить себе быть изнасилованной героическим лордом Блэром и забеременеть от него. Эс-Ти оставил победителя расписывать во всех красках своей жене схватку, которой никогда не было. Ни один англичанин, кроме Лутона, не мог похвастать тем, что ранил Сеньора дю Минюи. Однако Лутон не смог бы сейчас претендовать на признания и почести. Его настоятельно убедили, что его интересы требуют продолжительного путешествия по континенту.

Возможно, что его поездку оплатил герцог Клэрборн.

— Вы бесстыдник, — проговорил женский голос в ухо Эс-Ти.

Тот обернулся, поклонился хозяйке бала и поднес ее руку к губам.

— Но, надеюсь, не зануда, — сказал он. — В каком проступке вы собираетесь упрекнуть меня? Мне кажется, что я не обесчестил ни одной герцогини.

— О, не сомневаюсь, что вы слишком робки для этого. Кроме того, иметь дело со мной — совсем не то же самое, что с Блэром.

— Да, готов держать пари, что со шпагой вы управляетесь лучше его.

Герцогиня тряхнула своими темными локонами.

— Ну вот! Я же говорила, что вы бесстыдник. А Блэр пытается убедить всех, кто соглашается его слушать, что ему когда-то повезло ранить вас!

Эс-Ти улыбнулся.

— Ранил он вас? — Она подняла брови.

— Я не вправе отвечать на этот вопрос, леди.

— Это означает, что не ранил, — удовлетворенно заметила она. — Я так и думала… я так и буду отвечать всем, кто меня спросит об этом. Я слегка улыбнусь, так, как сейчас сделали вы, и шепну: «Он сказал мне, что не вправе говорить об этом». Это доведет Блэра до исступления. Правда?

— Какая забавная мысль. Как поживает ваша очаровательная племянница?

Герцогиня обмахнулась веером.

— О! Она обедает в восемь, ложится спать в три и спит до четырех пополудни; она купается, ездит верхом, танцует… впрочем, вы сами можете все это увидеть, если присоединитесь к ее поклонникам.

Эс-Ти нетрудно было вообразить себе юную леди в кругу воздыхателей.

— Я, пожалуй, поберегу силы.

— А она приберегла первый полонез для вас, если, конечно, вы сможете доковылять до нее, мой бедный, мой слабый. Он поклонился.

— Но может быть, и вы приберегли этот танец для меня, герцогиня? Пока еще я испытываю некоторый вкус к женщинам, может быть, вы окажете мне честь?

Она улыбнулась и протянула ему руку. Эс-Ти повел ее мимо колоннады в белый с золотом бальный зал, где при первых торжественных звуках музыки толпа преобразилась в элегантные группы.

Став во главе шествия, он поклонился, а его партнерша присела в поклоне. Эс-Ти двигался в привычных фигурах танца, одновременно ведя легкий разговор, которому обучился еще сызмала. Не зря его мать, миссис Роберт Мейтланд, была в свое время царицей балов в Лондоне, Париже и Риме. Такую бесцельную легкую болтовню Эс-Ти считал своей наследственной чертой.

Требовалось лишь проявить немного внимания, чтобы выглядеть галантным и успевать вовремя менять позиции под звук флейты, гобоя и арфы. Бросив взгляд вдоль ряда танцующих, он поднял руку герцогини, сделал пируэт вокруг нее.

Он увидел Ли.

Инстинктивно Эс-Ти продолжал двигаться. Закончив пируэт, он двинулся вдоль ряда, механически совпадая в такте с движениями герцогини, уже не слыша музыки, не видя танцоров, занятый только той, кто окажется напротив него в следующей фигуре.

Он не мог сказать, заметила ли она его. Ее невозмутимое лицо изумительно прекрасное, волосы подняты наверх и напудрены. Около угла рта маленькая черная мушка. Казалось, что Эс-Ти не может набрать в легкие достаточно воздуха, что ему не хватает дыхания. Когда он занял свое место напротив нее в фигуре, его тело стало действовать само, независимо от разума. Он даже не глядел на нее, только поднял ее руку, сделал пируэт вокруг нее и передвинулся дальше по ряду.

Придя в себя, он задышал тяжело и часто. Идиот! Проклятый болван! Столько он готовился к их встрече, столько сочинил слов, которые собирался ей сказать, оттачивал их в уме, добиваясь их убедительности и неоспоримости… Он поверить не мог в то, что натворил.

Эс-Ти не увидел ее в упор. Сделал вид, что не знает ее. Может быть, она не поняла этого… Может быть, и она поступила так же? Может быть, после этого бесконечного танца он сможет подойти к ней и объясниться и она поймет его.

Эс-Ти посмотрел на нее, и сердце замерло в его груди, все изящные слова исчезли из памяти.

Танец наконец окончился. Эс-Ти предложил руку герцогине. На какое-то мгновение ему показалось, что она двинется к дальнему концу ряда, но кто-то из дам позвал ее. Эс-Ти провел герцогиню к ее приятельнице.

Ли прижалась щекой к резному дубу панелей коридора, где спряталась после танца. Танцевать и веселиться она больше не могла, а видеть, как он смотрит мимо нее, будто ее не существует, невыносимо.

Она не знала, чего ждала. Объяснения в любви? Увидеть Сеньора на коленях перед ней? Возможность сказать ему, что она о нем думает?

Лжец! Лицемер! Предатель, кокетливый петух, разодетый в зеленое с золотом, с небрежно завязанными на затылке и даже напудренными для приличия волосами, которые так и сверкают в свете свечей.

О-о, все эти ночи, которые она провела без сна, в тревоге за него, думая, что с ним, думая, какая ему грозит опасность! Все эти утренние часы, когда сердце поднималось к горлу, едва они заговаривали с кузиной Кларой о свежих газетах! Что пишут новенького? Какие светские сплетни? Не поймали ли какого-нибудь грабителя на дорогах? Ах да, такая скука. Нет, пожалуй, ей не хочется сегодня идти в театр.

И потом однажды объявление о его поимке, прощении и прибытии в Лондон.

Она ждала.

Ну почему она допустила, чтобы это так ранило ее?

Она ждала любви. Нет. Она ни на секунду не верила ему. Она знала, что он собой представляет. И все-таки, когда Сильверинг и все, что осталось от ее жизни, сгорело перед ее глазами, она повернулась и положила к его ногам свое сердце и все свое существо.

Почему он не шел?

Она действительно ненавидела его. Ненависть, казалось, заполнила ее жизнь: она все еще ненавидела Джейми Чилтона, и Голубку Мира, и всех этих глупых девчонок, которые пришли к ней и сказали, что мистер Мейтланд послал их к ней, потому что она знает, что им делать.

Конечно, она знала. Очень легко оказалось заставить Голубку назвать свое настоящее имя, легко предсказать, что могущественный Клэрборн примет обратно наследницу такого значительного состояния, куда бы та ни убегала.

У Нежной Гармонии тоже была семья, готовая с радостью принять ее обратно и сделать все, лишь бы избежать скандала. Ли пристроила и Честь; она постаралась, чтобы все девушки, которых секта Чилтона сделала бездомными, могли где-то устроиться… Но она не простила. Она ненавидела каждую из них.

А больше всего она ненавидела Эс-Ти Мейтланда. И себя, что была такая дура, что страдала, страдала, страдала.

Ей не надо было приходить на этот бал. Конечно, Эс-Ти должен был быть на нем, овеянный своей легендарной славой. Она слышала о Воксхолле… явился туда в своей маске, притащил с собой Немо и напугал до смерти всех дам. А ведь волк — это не попугай, чтобы развлекать этих визгливых куртизанок. Тем более что Эс-Ти знал, как реагирует Немо на женщин. Надо было Ли остаться дома у кузины, как она делала все эти месяцы… ожидая, надеясь, ненавидя.

Она испугалась, очень испугалась, что с ней произойдет; чувствовала, что превращается в зловредного черного паука, запрятавшегося в свою щелку и глядевшего оттуда на мир, презирая всех и вся за то, что у них было то, чего не было у нее.

Кто-то шел по коридору. Открылась дверь, и звуки отдаленной музыки стали громче. Она почти решила убежать, не в силах отвечать на любые самые доброжелательные вопросы о ее самочувствии. Это привело бы к новым, более подробным расспросам. Поэтому Ли осталась на месте, повернувшись к двери в холл, гордая и надменная.

— Ли? — мягко произнес он.

При звуке его голоса ее подбородок поднялся выше, а спина стала еще прямее, пальцы до боли крепко сомкнулись на краю стола.

Сеньор вышел из тени на свет. Ли яростно глядела на него, мечтая только об одном — убить его взглядом. Но он остановился на месте, живой, сверкающий, в мягком свете люстры над головой.

— Я хотел тебя увидеть.

— Прошу прощения? — спросила она ледяным голосом.

— Я хотел тебя видеть. Я… не знаю, почему я не пришел.

Она просто стояла и смотрела на него, подавляя подступающее жжение в глазах. Когда слезы были уже готовы пролиться, она резко отвернула лицо в сторону.

— Ты слышала, что меня простили? — спросил он.

— По-моему, это известно всем.

Он замолчал. Она уставилась на угол стола, рассматривая на его полированной поверхности отражение своего лица.

— Ли, не окажешь ли ты мне честь…

Он не договорил. Он смотрел на нее, ожидая, что она скажет. Когда она посмотрела ему в глаза, он отвел взгляд и неуклюже наклонил голову.

— Я больше не танцую сегодня, спасибо, — деревянным голосом ответила она. — У меня болит голова.

— Я вижу, — сказал он.

Эс-Ти коротко поклонился, повернулся и исчез в тени неосвещенного коридора.

Ли не могла плакать. Слез оказалось недостаточно для ее страдания.

Эс-Ти явился на Брук-стрит на следующий день. Он должен был это сделать. Должен был. Он стоял в холле, пока его визитную карточку понесли наверх к Ли. Глаза смотрели сами собой на пятую ступеньку лестницы. Он повторял про себя, что собирается ей сказать.

Во время этого ожидания мужество стало покидать его. Дворецкий провел его наверх. Пока слуга провозглашал: «Мистер Мейтланд», Эс-Ти стоял в дверях гостиной и пытался разглядеть Ли среди визитеров, сидевших на составленных в кружок стульях. Его встретила у дверей маленькая пухленькая женщина.

— Я миссис Пэттон. Моя кузина еще не спускалась.

Эс-Ти склонился к ее руке.

— Я счел за честь выразить свое почтение, — произнес он нейтрально строгим тоном, неуверенный, однако, как его с его сомнительной репутацией примут в этом респектабельном доме. — Боюсь, что я вам неизвестен.

Но кузина Ли, миссис Пэттон, только с любопытством посмотрела на него и прошептала:

— Так входите и познакомьтесь со всеми. — На ее круглом лице появились лукавые ямочки. — Хотя ваша любопытная репутация опередила вас. Мы все безумно хотим встретиться с мистером Мейтландом. Уверена, что Ли не упоминала, что знакома с вами, иначе я бы заставила ее представить вас, сэр, нашему дому.

— Да, я много потерял, что до сих пор не представлен вам, — вежливо сказал он.

Она улыбнулась.

— Вы, наверное, встретили Ли во Франции? Несчастное дитя, она почти ничего не писала нам оттуда. Ей столько досталось. Это было так благородно со стороны подруги ее матери — миссис Льюис-Херст — увезти ее для перемены обстановки после всех этих трагедий. Мне грустно, что я не смогла сама этого сделать, но я должна была родить моего маленького Чарлза. Боже мой… Это слишком тяжело для такой молодой девушки, все это вынести… Бедняжка, я плакала над ней. И так долго отсутствовать! Больше года! Мы получили только одно письмо из Авиньона. Полагаю, что она не могла заставить себя писать. А потом этот пожар… Это невыносимо! По правде сказать, мне не кажется, что ей становится лучше. Мне наконец удалось прошлой ночью уговорить ее в первый раз за все время, что она у нас, выехать в свет, а сегодня я рада, что вы пришли, сэр.

— Вы великодушны, — сказал он, — спасибо вам. Я не ожидал, что встречу в вашем доме столько гостей.

— Я считаю, что ей нужно отвлечься, — нахмурилась миссис Пэттон. — С тех пор как она вернулась, она не видится даже со своими друзьями детства. Мистер Мейтланд, я буду рада любому, кто заставит ее хоть раз улыбнуться так, как она улыбалась раньше. Кому угодно буду рада. Даже трубочисту! Не принимайте это на свой счет. Конечно, я не хочу сказать, что ваша душа так черна, как сажа. Прошлое есть прошлое, но я не имею права попрекать вас им, если сам король этого не делает. Кроме того, вы ведь светский лев — желанный гость всех гостиных. Я буду всем рассказывать, что удостоилась принимать в своем доме знаменитого грабителя!

— Благодарю вас за ваше доброе сердце.

С ее лица исчезло лукавство.

— Какой вы необычный человек!

Эс-Ти переступил с ноги на ногу, чувствуя себя неуверенно под этим проницательным женским взглядом.

— Как вы думаете, погода еще продержится? — спросил он небрежно.

— Не имею ни малейшего понятия, — сказала она, подтягивая его к кругу сидящих. — Можно предложить вам чаю? Миссис Чомли, разрешите представить вам мистера Мейтланда, нашего потрясающего грабителя с большой дороги. Пожалуйста, займите его, а я поднимусь наверх посмотреть, что задерживает леди Ли.

Эс-Ти стоял, цедил чай, делал все возможное, чтобы казаться этим достойным леди ручным и кротким. Их первоначальная настороженность начала таять, и к тому времени, как миссис Пэттон вернулась, они извлекли из него интересную информацию: оказывается, он остановился у Чайлдов в Остерли-Парке и смог поэтому описать им новые стулья миссис Чайлд со спинками в виде античной лиры.

Миссис Пэттон подошла к нему.

— Я должна принести вам свои извинения, мистер Мейтланд. Леди Ли нездорова. Боюсь, сегодня она к нам не присоединится.

Эс-Ти опустил глаза под ее проницательным взглядом Конечно, Ли не захочет увидеться с ним. А чего он ожидал? Он почувствовал, что краснеет. Все дамы смотрели на него.

— Мне очень жаль слышать это, — проговорил он бесстрастным тоном.

Миссис Пэттон взяла его руку, когда он раскланивался на прощание.

— Может быть, в другой раз, — сказала она.

Он почувствовал, как ему в ладонь вложили маленький сложенный листок бумаги. Его пальцы сжались.

— В другой раз, — повторил он механически.

Дверь гостиной закрылась за ним. Он остановился в полутемном холле и развернул записку.

«Она гуляет в саду, — говорилось в ней. — Джексон вам покажет».

У подножия лестницы стоял дворецкий и выжидающе смотрел на него. Эс-Ти смял записку в руке и спустился.

Ли привыкла принимать как данность, что ее рассудок играет с ней в игры. Так, какой-нибудь звук мог заставить ее обернуться, ожидая увидеть за спиной отца, или, увидев очаровательный шарф, она могла подумать: «Анне понравится». Сначала эти моменты были очень частыми, как сны, но постепенно они стали выцветать и стали случаться реже. И все-таки, когда до нее донеслись шаги и запах, сильный запах свежесрезанной лаванды, она бездумно подняла голову и только потом поняла, что этот запах был только воспоминанием, а не реальным человеком, и место было другим, не там, где она была сейчас, а там, где пыль и солнце смешивались воедино в разрушенном дворе замка.

Она не может обернуться и увидеть Сеньора, стоящего там среди своих сорняков и диких зарослей.

Она захлопнула маленький томик «Сна в летнюю ночь» и склонила голову на руку, не слушая мягких укоров кузины. Клара действительно очень хотела помочь, Ли знала это, и все же этот нажим, заставляющий ее вернуться к жизни, к внешнему миру, делал Ли еще более несчастной и злой. Ей становилось все хуже и хуже… еще больнее. Она долго страдала, потеряв свою семью, а теперь ей снова приходится страдать из-за человека, который в любви знал только кокетство и похоть, который мог посмотреть сквозь нее так, как будто ее не существовало, а потом бессердечно пригласить ее танцевать.

Она так старалась закрыть от него свое сердце и так ужасно проиграла.

Кто-то подошел и остановился на посыпанной гравием дорожке около нее, но ей не хотелось поднимать голову и открывать глаза. Ли не хотела ни чувствовать, ни думать, ни терпеть, даже существовать.

— Пожалуйста, Клара, — прошептала она. — Клара, пожалуйста, уйди.

Легкое шуршание шелка. Теплые руки прикоснулись к ее щекам. Не женское мягкое прикосновение, а сильные нежные пальцы стали ласкать ее лицо, обдавая сильным ароматом лаванды. Открыв глаза, она увидела его — живого, настоящего.

— Солнышко, — мягко произнес он и притянул поближе к себе, прислонил ее голову к своему плечу.

На какой-то момент было все: утешение и уединение, любовь, которую она так отчаянно хотела, любовь на всю жизнь, непоколебимая и охранительная. Она прижалась лицом к его камзолу.

— Ты так хорошо все делаешь, — шептала она, — шарлатан проклятый.

Он не говорил, не качал головой, не отрицал этого. Ли положила руки ему на плечи и выпрямилась. Надушенная пудра с ее волос осыпала выцветший шелк его камзола, смешалась с запахом лаванды от раздавленных стеблей в его руках.

Он осторожно положил свой растрепанный букетик на мраморную скамью.

— Ты пошлешь меня к черту?

Она смотрела на его склоненную голову. Эс-Ти поднял лицо, посмотрел на нее серьезно, зеленые глаза и насмешливые брови были неподвижны, а сам он напоминал сатира, наблюдающего из чащи густого леса.

— Думаю, кузина не обратит внимания, что ты сорвал ее цветы, — ответила она, надменно делая вид, что не так поняла его.

Он медленно вздохнул. Ли сложила руки на коленях.

Слегка повернувшись в сторону, он провел по распустившемуся цветку розы костяшками пальцев.

— Ли, я… Я знаю, ты рассержена. Сожалею, что не пришел раньше. Очень сожалею.

— Вы очень ошибаетесь. Я совсем не ждала вас.

— Не ждала?

Она подняла на него глаза.

— А почему я должна была ждать?

Разорванные кусочки розового лепестка полетели на землю.

— Да, конечно, — тихо проговорил он. — Почему ты должна была ждать? Я пришел, потому что хотел видеть тебя. Хочу разговаривать с тобой. Ты мне нужна.

Она сжала руки в коленях.

— Нахожу наш разговор неинтересным.

— Ли, — покаянно сказал он.

«Оставь меня в покое, — думала она. — Уходи. Не начинай этот фарс сначала. Пожалуйста, не надо».

— Ты все еще сердишься?

— Я не сержусь. Я сделала то, к чему стремилась. Я только хотела, чтобы мой дом не сгорел.

Он закрыл глаза.

— Я не должен был оставлять тебя гам одну. Я не хотел этого. — Розовые лепестки розы осыпались дождем, оставив в его руках голый стебель. — Я проклятый дурак.

— Ты был в опасности. Почему ты должен был оставаться?

Он повернул голову с легким хриплым смешком.

— Это похоже на кошмар. Ты говоришь все не то.

— Неужели? Я прошу у вас прощения.

— Ли… Я теперь прощен, — сказал он.

— Я знаю. Примите мои поздравления.

— Ли… — В его голосе звучало странное напряжение, почти мольба. Эс-Ти смотрел на нее, потом опустил глаза на розу. — Не окажешь ли ты мне, — он крепко сжал стебель оборванного цветка, ломая его в руке, — э… честь… — Он свернул зеленый стебель в кривой круг.

Беспокойные движения его пальцев привели к тому, что он укололся шипом. Он сжал кулак, медленно загоняя шипы, как будто он вообще не чувствовал боли.

— Не окажете ли вы мне честь… — начал он снова.

Ли подняла голову, наблюдая, как вонзаются шипы и как расползается кровавое пятно. До нее медленно начинало доходить.

Она посмотрела ему в глаза. Застывшее лицо Эс-Ти побелело. Он сделал шаг назад и сказал:

— Могу ли я просить чести танцевать с вами на ридотто у миссис Чайлд в следующий вторник?

 

Глава 27

Мистер Горацио Уолпол стоял с Ли и миссис Пэттон в столовой Остерли-Парка, где хозяйка устроила легкий ужин после арфового концерта.

— Все Перси и Сеймуры должны скончаться от зависти, как вы считаете? — Мистер Уолпол суетливо помахал платком и оглянулся вокруг на стены и потолок, расписанный белым тонким узором по розовому и зеленому фону. — Какой вкус! Какое изобилие! — Он слегка наклонился к Кларе. — Какие расходы!

— Но где же те самые стулья? — спросила миссис Пэттон, оборачиваясь. — Я хочу увидеть стулья в форме лиры Аполлона!

— Вдоль стены, кузина Клара, — заметила Ли, кивая на угол переполненной людьми комнаты: — Вон там один.

— Как модно! Пойдемте, мистер Уолпол, я хочу посидеть для пробы на одном из этих чудес.

— Обязательно посидите, дорогая. Но начинаются танцы, это очень смелое нововведение. Миссис Чайлд не хочет по старой моде просто садиться за ужин. Мы должны быть современными. Могу ли я просить вас прогуляться по галерее? Она, знаете ли, сто тридцать футов длиной.

— Это непреодолимая длина, — согласилась она, — но если мне захочется поупражняться, я лучше потренирую шею, разглядывая бенсовский потолок над лестницей. Возьмите с собой вместо меня леди Ли.

— С удовольствием. — Он поклонился Ли, шаркнув ногой в балетном стиле на цыпочках. — Если она согласна.

Ли оперлась на протянутую руку. Она не собиралась принимать это предложение. Она сказала Эс-Ти, что не придет. Но в последующие дни продолжала думать о том, как в саду он держал сломанную розу, пока не показалась кровь. Утром она ошеломила Клару и немного саму себя, согласившись с предложением кузины принять участие в каком-нибудь предстоящем светском развлечении, например поехать в Уиндмилл-Лейн.

Клара настояла, чтобы Ли появилась в одном из недавно заказанных ею платьев. Портниха миссис Пэттон в течение часа внесла некоторые измерения и переделки в фиолетовом шелковом платье, подшивая и поддерживая серебряное кружево, чтобы оно хорошо закрывало локти. Клара выбрала для Ли веер и аметистовое ожерелье, которое хорошо сочеталось с цветочной гаммой вышивки на корсаже и привлекало внимание к декольте. После принятия ванны их надушили, завили, начесали и украсили перьями. И все это время парикмахер горько сетовал по поводу слишком коротких волос Ли.

Она еще не видела Эс-Ти. Его не было на концерте арфиста в зеленой дамской гостиной, полной гостей. Эс-Ти не стоял рядом хозяевами, когда они приветствовали своих гостей, а также среди игроков в карты в библиотеке. Ли уже начала думать, что он покинул Огтерм, как вдруг увидела входящим в галерею.

Мистер Уолпол пригласил ее танцевать. Мельком увидела она золотую фигуру Сеньора в бронзовом свете бархата с блондами и, повернувшись, вступила в бойкий гавот.

Эс-Ти стоял, положив руку на эфес своей придворной шпаги, небрежно облокотившись на косяк.

Ее наполнила странная легкость, от которой кружилась голова. Ли почувствовала, что улыбается, ощутив удовольствие от танца, от этого вечера, от мистера Уолпола, от цвета шпалер.

Он здесь. Он не уехал.

Когда танец кончился, Ли последовала за мистером Уолполом и оказалась вблизи Сеньора. У нее не было выбора. Она не могла заставить себя приблизиться к нему, даже если бы это было прилично. Как странно чувствовать себя отчужденной этикетом и эмоциями с человеком, с которым лежала в постели, который касался ее обнаженной кожи, целовал и ласкал, шептал, что любит ее. С ним она делила жизнь и смерть, вкус дыма и крови. Она хотела спросить его, где Немо, как поживает Мистраль, выучил ли он новые трюки. Ей хотелось рассказать, что Сирокко и гнедой здоровы и за ними хорошо ухаживают в конюшне мистера Пэттона, их каждый день выезжает выбранный ею мальчик.

Хотелось также поговорить с ним о других вещах, делах, которые не пришли ей в голову там, в саду, обо всех вопросах, которые, казалось, пробивались через лед, сковавший ее душу, и который теперь трескался при воспоминании о том, как он мучил розу.

Клара несколько раз выходила из столовой с небольшой группой друзей. Мистер Уолпол снова пригласил ее на танец, и она согласилась. Потом Ли тихо стояла и наблюдала, как ее кузина об руку с мистером Уолполом прошли на галерею. Зазвучала музыка. Затрепетали веера и засверкали драгоценности, леди стали кивать, а джентльмены улыбаться. Кто-то тронул ее сзади за локоть.

— Миледи, — проговорил Сеньор, — мой танец.

В этом приглашении не было ни особой грации, ни элегантности, которых, как известно, у него избыток. Он стоял, лениво опершись одной рукой на спинку стула, и пристально смотрел на нее.

Ли запрокинула голову и слегка присела. Робкая улыбка тронула уголки ее губ.

Он выпрямился, отпустил стул и двигался как-то странно, запинаясь; когда Ли взяла его за руку, то почувствовала легкий запах спиртного.

Они встали в позицию. Эс-Ти слегка качнулся, но удержался на ногах, опершись о ее руку. Видимо, выпил слишком много для сложного салонного танца.

Танцоры уже построились, приветствуя друг друга поклонами и приседаниями. Сеньор только слегка кивнул, пристально уставился на нее, хмуря брови. Струйка пота покатилась по его напудренному виску. Ли почувствовала всплеск любви и нежности, он был настолько родной, настолько частью ее прошлого и настоящего, что месяцы черных мук и отчаяния, казалось, растворились, исчезли в тумане.

В такт музыке пары соединяли руки и выступали друг перед другом. Он двигался вместе с остальными, делая шаг вперед, его рука все крепче сжимала ее руку. На мгновение она приняла на свою поднятую руку всю тяжесть его движения. Затем Эс-Ти оттолкнулся от нее, зашатался, отступая назад, не сводя с Ли глаз. Пара во главе цепочки пошла по ряду между ними; ряд открылся, он крепко схватил ее руки, начиная пируэт.

Ли устойчиво удержала его, прикладывая все свои силы. Они прошли по кругу, но когда партнеры оставили друг друга и начали двигаться кругами в противоположных направлениях, он потерял равновесие, задев еще одну даму, отступив слишком далеко и споткнувшись о ноги ее партнера, и сильно ударил плечом другого мужчину.

Танец расстроился. Сеньор стоял в полном отчаянии, а ганец продолжился.

Ли, увидев выражение отчаяния на его лице, внезапно все поняла.

Отпустив руку своего партнера по танцу, быстро двинулась к Эс-Ти, ослепительно улыбаясь другим партнерам.

— Ужасно пьян, — говорила она, качая головой.

Эс-Ти не сводил с нее глаз и неровно дышал. Когда она схватила его за руку, он стал противиться повороту. Она видела панику в его глазах.

— Мистер Мейтланд, давайте подышим свежим воздухом и предоставим танцу продолжаться без нас.

Его пальцы вцепились в ее плечо, как в якорь спасения.

— Медленно, — пробормотал он под прикрытием музыки. — Не дай мне упасть.

— Не дам. Они думают, что ты пьян как сапожник.

Танец за их спиной продолжился, на их место стала другая пара, им вслед крикнули несколько шуток. Толпа доброжелательно расступилась. Жесткая хватка Сеньора ослабла. Казалось, он приобрел устойчивость по мере их движения по прямой через дверь в большой холл. Только несколько пар возвращались с ужина через гостиную. Бледные гипсовые пилястры, римские урны и статуи мягко светились на пепельно-сером фоне отдельных комнат. Ли остановилась, но Сеньор двинулся вперед.

— Наружу, — сказал он, — я хочу выйти отсюда.

Привратник открыл им переднюю дверь. Ночной воздух освежил Ли. Двор не освещался. Полутемный холл соединял его и двери крыла с темными рядами окон. В дальнем конце поднимались призрачные греческие колонны внешнего портика. Эс-Ти продолжал идти.

Достигнув первого ряда колонн, он не остановился, прошел ко второму ряду храмовых колонн и только тогда остановился. Прямо впереди была широкая лестница подъездной аллеи во двор. Ли едва могла разглядеть бледную массу камня, но знала, что он здесь. В Лондоне на развлечение они бы приехали не раньше одиннадцати. В сельский Миддлсекс все приехали до темноты. Позднее здесь будет вереница экипажей, возвращающихся в Лондон под вооруженной охраной, любезно предоставляемой их хозяевами. Никто не уезжал домой один или рано.

Слишком много на дорогах грабителей.

Эс-Ти тяжело облокотился на колонну.

— Проклятие, — резко прошептал он. — Проклятие, проклятие, проклятие.

— Когда это с тобой произошло? — спросила она, не нуждаясь в объяснении, что у него болит.

— Сегодня утром. Проснувшись, я шевельнул головой, комната закружилась. Не мог поверить этому. Думал, что это пройдет. Думал, что если я выпью, смогу… взять себя под контроль. Но я забыл… Как легко забыть, как чувствуешь себя при этом! Думал, что смогу танцевать. Танцевать!

Ли молча следила за ним. Ее глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.

— Думаешь, никто не догадался? — спросил он.

— Нет.

— Пари, — пробормотал он. — Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился.

— Ты много пил? Может быть…

— Если бы так! Выпил каплю бренди. Если бы напился… может, тогда мне было бы все равно.

Она отошла на несколько футов вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…

— Я не смогу ездить верхом, — сказал он с каким-то отчаянным удивлением.

— Мы найдем врача и вылечим тебя.

Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мычал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.

— Где Немо?

— На весь день заперт в стойле. Нельзя позволить ему бродить по парку.

— Может, пойдем и возьмем его?

— Сейчас? Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестном бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.

Ее привыкшие к темноте глаза различали силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.

— Я действительно твоя любовь? — спросила она.

Слабый свет упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.

— Я прошу тебя, не смейся надо мной, — сказал он, — не сейчас, прошу тебя.

— Я не смеюсь над тобой. — Она замолчала и робко добавила: — Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?

Он отвернулся.

— Легкое затмение. Не обращай внимания.

Ее застенчивая улыбка исчезла.

— Не обращать внимания? — неуверенно спросила она.

Он стоял молча.

Слабый огонек счастья в ее сердце стал гаснуть.

— Не обращать внимания? — повторила она, судорожно сглотнув.

Он отвернулся от нее.

Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.

— Ты забыл обо всем? — робко спросила она.

Он дернулся от нее в сторону, тень — на фоне тени.

— Я не могу, я не достоин счастья!

— Значит, я права, — холодно сказала она. — Твое представление о любви, привязанностях — это не более чем галантные слова и животная страсть. Ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.

— Нет, это неправда.

— Тогда скажи мне, зачем? Зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты вне закона. Только бессердечное равнодушие.

— Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!

— Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты был так занят, изображая Принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями. — Она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. — Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?

— О нет… не всегда.

— Неужели? Они ведь вас скоро забудут.

— Да, они забудут. — В его тихом голосе звучали саркастические ноты.

Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.

— Я не забуду, — сказала она.

Его рука коснулась изгиба ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.

— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.

Она повернулась к нему.

— Этого мало.

Он опустил руку.

— А чего тебе хочется? Сеньора дю Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?

— Себя.

— Меня! Что такое я? Я изобрел сам себя. Сделал маску, изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя.

Ли стояла молча.

— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.

— Я не понимаю.

— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это. Все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял. Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком поздно.

Она стояла, сложив руки.

— Слишком поздно? Для чего?

— Посмотри на меня. — Он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…

— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.

— Я уйду в море. Однажды это сработало. Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?

— Это не имеет значения. Все это не имеет значения.

— Для меня имеет, — непреклонно ответил он.

Ли охватило чувство бессилия. Ей казалось, что она тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.

— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?

Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.

— Разве это гордость? — Голос его изменился. — Я хотел дать тебе лучшего себя. — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.

В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.

— Монсеньор, ты не знаешь, что в тебе лучшее.

— Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, — сказал он горестно. — Не могу их никак удержать.

Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.

— Храбрость — это добродетель, разве нет?

Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.

— Одна из самых болезненных, — ответил он.

— Странно. Почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?

— Не знаю. — Казалось, он был в замешательстве. — Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.

— Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.

Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки — менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.

— Ты вообще-то любишь меня или нет? — внезапно спросила она.

Он придвинулся к ней поближе, так близко, что она почувствовала тепло его тела.

— Я люблю тебя. Я лелею тебя в сердце. Но я не могу отдаться этой любви.

Она склонила голову, играя веером.

— Удивляюсь тебе, Сеньор… Если для тебя такое значение имеют в любви добродетели любимой, то как же я смогла пробудить в тебе столь нежное чувство? Ты же видел только самые неприятные мои черты. Это уж точно.

— Ты красивая.

— Значит, ты любил меня за это? За мою внешность?

— Нет.

— А за что тогда? Какие добродетели ты во мне видишь? Что лучшее в себе я тебе давала?

— Твоя храбрость, — сказал он. — Твоя стойкость. Твое гордое сердце.

Она иронически улыбнулась.

— За это можно любить королевских конных гвардейцев, Сеньор. Вот уж кто горд, стоек и храбр!

— Это еще не все. — Он придвинулся и сжал ее плечи. — Далеко не все.

— Нет? А что же еще? Горечь, месть и печаль — не думаю, что эти мои черты выглядят обольстительными. К тому же — где мне равняться с твоим искусством верховой езды, с твоим умением носить маску, владеть шпагой, с твоими смелыми вылазками, монсеньор дю Минюи!

Его рука крепко сжала ее руку. Она почувствовала его быстрое и глубокое дыхание на своих обнаженных плечах. Эс-Ти наклонил голову, повернул к ней лицо.

— Гордость и отвага. Красота. Все это. Все это… — Он прижался губами к ее волосам. — Я не умею хорошо объяснить.

Ли выскользнула из его объятий и повернулась к нему, глядя, однако, не на него, а на рисунок потрепанного веера.

Он снова дотронулся до нее. Потом уронил руку.

— Прелестная и храбрая и… Но дело не в этом. Совсем не в этом.

За портиком озеро светилось слабым отражением звездного света и отдаленных фонарей.

Он смотрел в темноту забвения. Потом покачал головой и неуверенно рассмеялся.

— Ты первая сказала слово «вместе».

Она подняла голову и посмотрела на него.

Отдаленный свет фонаря осветил выражение его лица, когда он посмотрел ей в глаза. Эс-Ти застыл на месте, как будто осознавая значение собственных слов.

— Да, вместе, — прошептала Ли, выпрямившись, как струна, — бок о бок. Одной семьей.

— Ли, я не знаю, как это делается. Я никогда… никогда, никогда… Я не знаю, как это делается.

— Как делается это? — изумленно спросила она.

— Как быть семьей? Бога ради. Все, что я знаю, это каким был я. Пытался показать тебе, каков я, но все, что я пытался сделать, ты отвергала. Говорил, что люблю тебя, ты не верила мне. Показывал тебе лучшее в себе: я дрался, ездил верхом, делал все, что мог… А теперь это все снова ушло, и я не более чем… чем тень! Не лучше того, чем я был, когда ты меня нашла… и теперь ты говоришь, что хочешь меня? Если это и есть «вместе», если это и есть любовь — то, что я прихожу к тебе от слабости… Л и… я не могу. Я не могу так любить.

Она смотрела на него. Веселая музыка плыла в неподвижном воздухе.

— Сеньор, я люблю аллеманду. Потанцуйте со мной.

— Я не могу танцевать!

Она взяла его за руки:

— Потанцуйте со мной.

— Я не могу, я упаду…

— Я поддержу вас. — Она взяла его пальцы в свои.

Он попытался вырвать их, а затем сжал свои пальцы на ее руках и поднес их к губам.

— Боже мой, ты… ты… Что я могу дать тебе взамен?'

— Дайте мне радоваться, Сеньор. — Она прижалась лбом к их сплетенным рукам. — Дайте мне почувствовать себя счастливой. Я могу пройти свой путь одна. Я вытерплю… Я слишком сильная, чтобы сломаться. Но я постарею и превращусь в камень, если вы оставите меня, если я никогда не подниму голову и не увижу, как вы играете с волком, не услышу ласковые французские имена, которыми вы меня называли, если не научусь побеждать вас в шахматы. Пожалуйста… потанцуйте со мной. Возьмите меня в Италию. Нарисуйте меня на фоне реки в полночь. Подарите мне все ваши безумные идеи и сумасшедшие подвиги и невозможные романтические бредни. Я буду вашим якорем. Вашим равновесием. Вашей семьей. Я не дам вам упасть.

Его руки открылись. Он провел руками по ее щекам, взял ее лицо в ладони. Горячие слезы наполнили ее глаза.

— Я так устала от горя и ненависти. Я тоже хочу дать вам лучшее, что есть во мне.

Далеко за озером журавлиное курлыканье казалось неожиданным и даже экзотическим на фоне клавикордов.

Она закусила губы. Слезы полились, остановить их было невозможно.

— Я люблю тебя. По правде говоря, монсеньор, вы нужны мне больше, чем я вам.

Он молчал, его руки, прикасавшиеся к ее коже, были теплыми по сравнению с холодным ночным воздухом.

— Не бросай меня, не оставляй меня, чтобы я не стала такой, какой стану без тебя.

— Солнышко!

— Так называл меня мой отец. — Если ты уйдешь от меня, Сеньор, если ты уйдешь… — она беспомощно простерла руки, — скажи мне… буду ли я тогда снова Солнышком?

Он наклонился к ней, его губы едва касались уголков ее рта.

— Ты им будешь всегда, всегда. Улыбнись мне.

Она судорожно вздохнула. Ее сжатые губы дрожали.

— Нет, ничего не вышло. — Он положил обе руки ей на плечи и слегка тряхнул. — Попытайся снова, Солнышко. Ты просила меня потанцевать с тобой — теперь тебе надо учиться улыбаться мне.

 

Эпилог

За наружной стеной школы верховой езды флорентийские колокола наполняли воздух звоном: сперва — звонкие быстрые удары, потом — басовитые медленные. Ли, положив руки на перила, смотрела с крытой галереи во двор школы, на лошадь и на то, как вокруг громадного овала выезда ехал легким галопом всадник. Движения его были легки и методичны, как в кресле-качалке. Он то появлялся в столбах света, льющегося из высоких верхних окон, то исчезал в сумраке. Мистраль был без узды: Эс-Ти ездил без седла, одетый только в сапоги и бриджи, его косичка спадала на спину золотым слитком. Конь остановился, отступил на три шага, сделал идеальный поворот на два полукруга, потом поднялся на задние ноги и перешел на галоп. При этом человек на его спине совершенно не шевелился.

Она улыбнулась, опершись подбородком на руку. Зрителей на балконе не было. Только Немо спал в прохладном уголке.

В это палаццо Эс-Ти пригласил один из его флорентийских друзей. Обширные апартаменты и зал для верховой езды в его полном распоряжении.

«В полном, — подтвердил маркиз. — Мы же каждое лето проводим в горах, на нашей загородной вилле».

Все сложилось как нельзя удачнее для Эс-Ти. Он убедил себя, что именно верховая езда будет держать его в равновесии. Месяц в Лондоне привел к возобновлению его болезни. Ли не была уверена, что это так, но и не отказывала ему в логике. Что ж, если волнующееся, качающееся море излечивает его, то периодическое покачивание на конском крупе, возможно, будет целебно для его здоровья. Тем более что он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Как только он проникся этой идеей, он оседлал одну из тихих лошадей мистера Чайлда. После долгих споров Ли добилась, чтобы Эс-Ти проводил часы, кружа по манежу, держась одной рукой за луку седла, в то время как пожилой конюх его коня вел на длинном поводке.

Конечно, это несказанно огорчало: его водили по кругу как малышку на уроке. Чуда не произошло: он не мог чувствовать себя уверенно и твердо. Улучшение наступало медленно, но по прошествии двух месяцев, когда они были готовы сесть на пакетбот, отправляющийся в Кале, он заявил, что голова у него кружится, только если он закрывает глаза и резко поворачивается.

Ли перенесла морской переход гораздо хуже его. Сорок дней они ехали на корабле в Италию, борясь с встречным ветром. Его это взбодрило настолько, что, прибыв в Неаполь, он в тот же вечер танцевал с ней на балу у английского посла.

Ли полагала, что он не подозревает, что она приходит смотреть на него в эти тихие рассветные часы во Флоренции. Эс-Ти никогда не поднимал глаза в процессе молчаливой сосредоточенной езды с ее бесконечными боковыми ходами, воздушными прыжками, — этого великолепного танца коня и человека под звук утренних колоколов. Она носила с собой альбом для набросков, но давно забросила попытки воспроизвести эти колонны солнечного света и тяжелые тени движений Мистраля в их красоте и мощи. Не могла передать этого на бумаге и поэтому старалась запечатлеть их в своем сердце.

Внизу под балконом появился слуга и нерешительно затоптался у входа под аркой красно-черного мрамора. Ли тихо прошла по галерее и взяла у юноши толстую связку писем. Слуга с поклоном удалился, не поднимая глаз выше края подола ее платья. Ей подумалось, что до сих пор хорошо выученные слуги маркиза не нарушали эти утренние занятия в школе, никогда не предлагали в это время своих услуг. Она отдала специальное распоряжение, чтобы письма доставлялись ей, как только прибудут, но раньше слуга не появлялся у входа на балкон. И сейчас сделал это с непонятной неохотой.

У такого дипломатического поведения должны быть причины.

Она медленно пошла вдоль балкона. Эс-Ти продолжал свои занятия. Ли приложила пергамент к губам и задумчиво глядела на него.

Возможно, он догадывался, что она приходит смотреть на него. Во всяком случае, сейчас он об этом узнает.

Она отошла в тень балкона и сломала печать. В пакете были все ожидаемые ею документы. Ли поглядела на Немо, который поднялся из своего угла и пошел за ней в дальний конец балкона, а потом — вниз по лестнице, спускавшейся в пустую конюшню с одной стороны и в школу для верховой езды — с другой.

Мистраль увидел их первым. Эс-Ти, подняв голову, улыбнулся. Конь пошел кругом, причем хвост его развевался как знамя. Он остановился прямо перед ней. Его голова и плечи были в бриллиантовом круге солнечного света, который сверкал в волосах Эс-Ти и высвечивал его обнаженную грудь.

Оказавшись лицом к лицу с ним, Ли почувствовала неожиданную робость. Полученные ею письма — это результат усилий, предпринятых ею на свой страх и риск. Возможно, это ему не понравится. Как бы защищаясь заранее, она напустила на себя мрачность.

Его хорошее настроение увяло.

— Что такое?

Она смотрела на ноги Мистралю.

— Мне нужно поговорить с вами. Я получила эти письма.

— А-а… — протянул он. — Письма. Очень таинственно.

— Это бумаги. На наследование имения вашего отца.

Он уставился на нее.

— Что?

— Документы на дом вашего отца. Колд-Тор. — Она увидела, как изменилось его лицо, и поспешила добавить: — Нам нужен дом, монсеньор. Я выплатила залог, теперь там только живут те, кто арендовал его, но они в ближайшее время выезжают оттуда. Муж моей кузины Клары говорит, что дом в прекрасном состоянии. Только водостоки надо сменить. Он ездил туда и все осмотрел. Там двадцать шесть спален, хороший дом для привратника и конюшня на шестьдесят лошадей.

— Двадцать шесть спален, — растерянно проговорил он.

— Да. — Она заложила руки за спину. — И все меблированы.

— И ты его купила?

— Его не надо покупать. Он переходит к вам по наследству после смерти вашего отца как к прямому наследнику по мужской линии. Разве вы этого не знали. Сеньор? Я только выплатила залог. Мы можем там жить.

Он смотрел на нее, широко открыв глаза. Мистраль наклонил голову и потерся ею о переднюю ногу.

— Я даже не знаю, где это находится, — тихо сказал он.

Ли удивленно рассмеялась.

— Да это же в Нортумберленде! На морском берегу, примерно в тридцати милях от Сильверинга. Как ты можешь этого не знать?

Пожав плечами, он поглядел вниз и запустил пальцы в белую гриву Мистраля. Ли смотрела, как он накручивает на кулак его бледные пряди.

Он еще раз пожал плечами и покачал головой:

— Я просто удивляюсь — зачем?

— Нам нужно иметь дом. Сильверинг погиб. На его восстановление понадобится королевский выкуп. Я не хочу его восстанавливать… А покупать другой замок не имеет смысла. Чтобы иметь твой дом, потребовалось выплатить залог.

— И меня спросить — тоже, — усмехнулся он.

— Ну… видишь ли, я тебя знаю, Сеньор. Ты был бы рад жить под открытым небом среди развалин, есть дикий мед и питаться манной небесной до конца жизни.

— Да нет… я сейчас не тот, что перед своим арестом. Я знаю, что тебе это не понравится.

— Нам нужен дом.

Он наклонился, взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

— Разве ты несчастлива здесь?

Глядя на него, на его светящиеся волосы, зеленые глаза, на то, как поблескивает на солнце его обнаженная кожа, вспотевшая от упражнений, она не могла удержать радостной улыбки.

— Да, Эс-Ти Мейтланд! Я счастлива! Сейчас ты интригующе похож на итальянского бандита. Я вынуждена сказать об этом, потому что, по-видимому, ты не вполне отдаешь себе в этом отчет. Или наоборот — возможно, ты слишком хорошо отдаешь себе в этом отчет.

— Что ж, разве это плохо? Интриговать сходством с кем-то?

Она подняла руку и мягко освободилась от его пальцев.

— Но мы говорим о вещах практичных. О том, чтобы иметь свой дом. Колд-Тор самый подходящий выбор.

— Ты уже почти год моя жена, — сказал он. — Почему вдруг такой интерес к этому предмету?

— Нам нужен дом.

— Мой дом там, где ты, belissima.

— Это очень мило, Сеньор. Я это очень ценю, но нам нужно постоянное пристанище.

— Зачем?

— Мы не можем вечно бродить по Италии.

Он откинулся, опершись одной рукой о круп Мистраля.

— Еще две недели назад ты говорила, что хочешь повидать Венецию. И озеро Комо.

Ли застенчиво отвела глаза.

— Я стала уставать от странствий.

Он молча наблюдал за ней. Ли почувствовала, что краска заливает ей лицо и шею.

— Время возвращаться в Англию.

Он согласно кивнул, но выглядел настороженным, удивленным, пожалуй, несколько обиженным.

— Пожалуйста, отвези меня домой, Сеньор.

Он внимательно разглядывал ее. Мистраль беспокойно задвигался, протанцевал шаг в сторону. Эс-Ти сдержал коня и бросил на нее озадаченный взгляд из-под ресниц:

— Солнышко, ты что-то пытаешься мне сказать?

Она кивнула.

Эс-Ти застыл в седле. Она не могла понять, о чем он думает. Потом подошла и прижалась щекой к его колену, обхватив рукой сапог, впитывая запах Мистраля и нагретой кожи.

— Bella donna… сокровище мое… — Его руки притянули ее еще ближе, запутались в ее волосах, вынимая из них шпильки. Он склонился к ней и прижался губами к ее макушке. — Carruccia, dolcezza, это правда?

— Мне кажется, да. Он родится весной.

— Женушка! Двадцать шесть спален, дорогая? Ты устраиваешь настоящее гнездо!

— Я просто старалась быть практичной.

Он отпустил ее и покачал головой.

— Как это у тебя получается, милая? Любая рожденная в твоей головке мысль немедленно становится практичной. Взять, к примеру, меня. Если бы я решил купить дворец здесь, в Тоскане, комнат на пятнадцать, это немедленно было бы объявлено дикой и безрассудной фантазией.

— Это так бы и было. Мы же не покупаем Колд-Тор. Он уже твой.

— Ты хочешь осесть в Англии? Ты просила меня сделать из тебя романтика, но я оплошал в этом. Я показал тебе Рим в лунном свете, и ты процитировала что-то из стоиков. В Сорренто ты думала только о черепахах.

— Горшок там был медный, Сеньор. Если бы повар оставил в нем черепаховый суп на ночь, мы бы все отравились. Сорренто прекраснее всего на свете. Я влюбилась в Капри. А Равелло?

— Ты не хотела посмотреть на закат с горы.

Она от удивления рот открыла.

— Это вообще гадкое преувеличение. Я никогда не забуду, как море стало золотым, а свет упал на утесы. Казалось, можно камень бросить прямо в воду. Там было высоко и круто. Я всего лишь заметила, что нам надо вернуться до того, как совсем стемнеет, потому что в лесах разбойники.

— Разбойники! Я разве не могу справиться с любыми разбойниками? Я сам такой!

— Но ведь мне в моей жизни удалось сделать одну романтическую глупость. Я сбежала с разбойником. Моя мама выплакала все глаза.

Он пренебрежительно фыркнул:

— В этом ничего особенного нет. Послушай-ка, дорогая, это ведь ужас — двадцать шесть спален! Я знаю, что теперь будет. Ты станешь изумительной хозяйкой. Ты будешь все устраивать. Ты будешь все время говорить о матрасах, посудомойках и залогах. Ты будешь носить на талии связку ключей и внушительно звякать ими. Мы заведем гувернантку и огород. Ты будешь всех потрясать.

— Без сомнения, у нас будет сад и огород, но если тебе не нравится, ключей носить не буду.

— Очень практичная синьора Мейтланд. Прежде чем мы уедем из Италии, я хочу, чтобы у тебя появилась хотя бы одна непрактичная мысль.

Ли разглядывала копыта Мистраля, медленно скользила глазами по косому брюху, по кожаному сапогу Сеньора, его ноге, легко прилегающей к крупу коня. Ее взгляд задержался на его открытой груди, ярко освещенной солнцем. Она лукаво улыбнулась и встретилась с ним глазами.

Ли почувствовала, что краснеет от его многозначительной усмешки. Она почти опустила глаза. Наконец-то до него дошло. Его дьявольские брови поднялись, и он медленно улыбнулся.

— Ну, Солнышко, это действительно непрактично.

Ли быстро улыбнулась.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Непрактично, но очень привлекательно. У французов есть для этого название.

Ли хмуро поглядела на него.

— Они назовут, конечно.

— Liaison à cheval, — пробормотал он, медленно болтая ногами. Мистраль отвел уши назад.

— По-моему, это ты придумал.

— Это более деликатный термин. — Он, легко оттолкнувшись, выпрямился.

Мистраль начал боком подходить к ней. Ли отступила и затрясла головой:

— Это просто глупая мысль.

— Возмутительная, — согласился он. — Там стоит камень, чтобы садиться на лошадь.

— Но право, Сеньор, не надо…

Мистраль отрезал ей путь к отступлению. Мягко пофыркивая, подняв голову, серый наступал боком, деликатно загоняя ее к стене и мраморным резным ступенькам.

— Я не это имела в виду. Это просто нелепо.

Эс-Ти нагнулся и схватил ее за руку. Поднял ее, поцеловал пальцы.

— Залезай, любовь моя.

— В моем положении…

— Оно заставляет меня хотеть тебя. Прямо сейчас.

— Кто-нибудь выйдет, — задыхаясь, говорила она.

— Забудь эти практичные мысли. Никто не выйдет. Они же итальянцы.

— Вот именно. Итальянцы! Самый общительный народ.

— Но ведь мы чужестранцы. Чего с нами общаться? Ведь это грустная история, когда мужчина совсем поглупел из-за своей красивой жены. Просто скандал. Она должна бы ходить на прогулку со своим чичисбеем, как всякая достойная женщина, а он заставляет ее проводить все утренние часы в конюшне, глядя на него, пока она не сойдет с ума от скуки.

Эс-Ти поднял ее руку, помогая взойти на последнюю ступеньку возвышения.

— Боюсь, моя дорогая, нас считают странными до неприличия. К счастью, мы — англичане. Поэтому нам все прощается.

Ли стояла на возвышении для посадки на лошадь, как раз чуть пониже его глаз. Мистраль переступил поближе к возвышению и попятился. Эс-Ти оказался наравне с ней. Она с сомнением поглядела на коня.

Эс-Ти выставил сапог:

— Поставь ногу мне на лодыжку. Нет… не эту… правую. Ну как можно это сделать, если ты будешь сзади меня? Вперед… сюда, дай мне твои руки.

Когда Мистраль попятился, ее юбки взметнулись над его шеей. Ли вздрогнула и прижалась к груди Эс-Ти, повиснув на нем, пока конь взбрыкивал и игриво подскакивал. Ее ноги скользнули вокруг талии Эс-Ти. Она упала назад, но он притянул ее к себе покрепче. Другой рукой схватил Мистраля за гриву.

— Мистраль, старый негодяй, будь воспитанным, — бормотал он, когда конь перешел на галоп.

Испуганная Ли держалась изо всех сил, ноги ее болтались в такт неуклюжей тряске. Она чувствовала себя мешком с мукой, который ударяется то об пол, то об стенку. Одна из ее туфель слетела, другая висела на кончике пальцев. Ли ударялась то о спину Мистраля, то о крепкое тело Эс-Ти.

— Расслабься. Так будет труднее.

Он отпустил гриву Мистраля и притянул Ли к себе. Она взвизгнула от страха при этом размашистом движении. Его руки крепко держали ее, заставляя следовать движениям верхней половины своего тела, сливая их в единое существо с единым ритмом движения.

— Отдайся мне, дорогая, не сопротивляйся, будь мягкой… гибкой… обопрись сюда… тебе самой ничего не придется делать.

Он приклонил ее голову к себе на плечо. Ли поняла, что чересчур напряжена и слишком прямо держится, мешая его движению.

— Доверься мне, расслабься и верь мне.

Вторая ее туфля соскользнула вниз. Медленно, неуверенно она ослабила свою отчаянную хватку и прилегла к нему.

И неожиданно все стало легким. Неожиданно ушла общая напряженность, ее позвоночник перестал встряхиваться от скачки, и она как будто взлетела. Движение коня баюкало ее у груди Эс-Ти, и ритм галопа свободно укачивал ее тело.

Они сделали один круг, и она почувствовала малейшие изменения в его движениях. Они сделали восьмерку, перешедшую в змейку, прошли по всему кругу манежа. За шорохом своих юбок она слышала легкий топот копыт Мистраля. Дыхание коня стало тихим, он лишь слегка пофыркивал при перемене шага. Стены манежа проносились мимо них и сменялись — свет-тень, тень-свет.

Еще один круг, меньший, потом еще поменьше — вовнутрь, потом снова разворот спирали наружу. Она увидела мельком Немо, беспечно дремлющего около лестницы.

Косичка Эс-Ти задевала ее руку в ритме поворотов Мистраля. Ее собственные волосы растрепались и раскачивались, задевая ее щеку каждый раз, когда плечо Мистраля поднималось вверх, отмечая наклон ее тела перед следующим шагом.

Да, это было похоже на полет, легкое раскачивание над землей, в воздухе, проносящемся быстро и нежно, как крыло птицы, во время их кружения по манежу.

Эс-Ти прижал ее крепче, немного передвинулся назад, и конь остановился.

Ли испустила глубокий вздох, прижалась лбом к его плечу и рассмеялась.

— Это чудесная игра.

— Мы еще до самой игры не дошли.

— Проведи меня еще раз по кругу, — потребовала она.

Она почувствовала легкое движение его тела, Мистраль подобрался и пошел сразу в галоп, подбросив ее первым шагом, так что она вскрикнула. Шаг коня выровнялся, и смех вскипал в ней снова, ветер полоскал ее волосы, и солнечные колонны летели мимо как карусели. Ее руки скользнули вверх. Она закинула их Эс-Ти на шею и поцеловала его горло.

Повернув голову, он попытался поцеловать ее в губы, но она спрятала лицо у него на плече. Она лизнула его кожу, пробуя на вкус ее соль и тепло, целовала его шею, рассыпая цепочку поцелуев в такт движению, которое то приближало ее губы к его коже, то отстраняло их.

Его руки скользили вниз, когда ее качнуло к нему, он накрыл ими ее ягодицы и прижал к себе.

Мистраль пошел рысью.

Эс-Ти выругался. Ли бросало, ее тело беспорядочно стукалось об него при этом новом прыгающем аллюре. Прильнув к нему, она радостно захохотала. Мистраль снова перешел на галоп.

— Так ничего не сделаешь, — пробормотал он.

Прижавшись теснее к его коленям, Ли ртом поймала его ухо. Она чувствовала себя теперь достаточно уверенно, чтобы поднять ноги и обвить их вокруг его бедер, перенеся тяжесть своего тела на его бедра и руки, которыми он поддерживал ее спину.

— Лучше старайся, — задорно подзуживала она его, трогая кончиком языка мочку его уха, играя и посасывая ее, когда она попадала ей в рот.

Его дыхание стало затрудненным, руки сжимали ее все крепче. Он пытался подтянуть ее поближе. Под рубашкой на ней только чулки — ничего больше. При каждом движении коня она прижималась к Эс-Ти всем телом, откровенно распутным образом. Она лежала на его руках, давая ему принять на свои плечи вес ее тела. Волосы ее распустились и летели по ветру, когда, закинув голову, она следила за игрой солнечного света в высоких окнах, кружащихся над ними.

Эс-Ти выглядел возбужденным и сосредоточенным, внимательно наблюдая за сменой выражения ее лица и слегка опуская ресницы при каждом движении. Она запрокинула голову, выгнувшись как кошка.

Он резко выдохнул и весь подобрался. Мистраль неуклюже остановился. Эс-Ти втянул ее к себе на колени, бешено целуя, впиваясь в нее.

Его руки подняли ее юбки к талии и плечам.

Мистраль беспокойно перебирал ногами. Ли, прикованная его объятием и его ртом, сомкнувшимся на ее губах, позволила своему телу слиться с телом Эс-Ти. Резким движением он опустил руку, крепко держа ее другой рукой, прижался губами к ее губам и стал возиться с путаницей ее юбок.

— Сладкая моя жена. — Дыхание его с трудом вмещалось в груди. — Моя красавица жена… — Он уперся лицом в ее плечо, наслаждаясь неповторимым движением вглубь.

Ли запрокинула голову, вонзила ногти в его обнаженную кожу. Конь с беспокойством задвигался. Это позволило им соединиться еще крепче — до полного взаимного обладания. Он целовал ей шею и подбородок.

— Моя радость, распутница, хочу тебя съесть.

— Провези нас по кругу, — бесшабашно сказала она.

— Опасно, сладкая моя. Это бедное животное не может понять, что происходит.

Она дразняще шевельнула бедрами и коснулась языком его нижней губы.

— Провези, — прошептала она.

Эс-Ти закрыл глаза. Ли нежно лизала уголок его рта. Он чувствовал, как на него находит жар, чувствовал неодолимую потребность вызвать в ней отклик, чувствовал, как напряглись его мышцы от натиска безрассудной всепоглощающей страсти.

Его руки сомкнулись вокруг нее. Он отчаянно целовал ее, его жаркий язык вбирал сладость ее рта. Он сумел оторваться от ее лица и шепнуть:

— Держись за меня.

И тогда Мистраль плавно двинулся. Зажатая в руках Эс-Ти, Ли ощущала, как полная движения сила коня передавалась ей через его тело. Эс-Ти громко стонал от удовольствия: ритм галопа — вверх-вниз — давал дополнительную сладость их движению навстречу друг другу.

Однако Мистраль своевольно убыстрил бег, и Эс-Ти заскрипел зубами от досады. Он не мог теперь быть хозяином положения, а лишь приноравливался к тряске. Ему приходилось предоставлять все естественному движению коня, и это становилось сладким мучением. Как он хотел прижать, навалиться, взять всей силой своего тела. Ее лицо спряталось в изгибе его плеча, руки сжимались и разжимались на его шее.

Мистраль пошел на поворот. Эс-Ти больше не мог управлять конем, чтобы тот шел по ровному кругу. Ему было все равно, как он идет, — лишь бы это помогало нарастанию жара объятий. Ее распущенные волосы, мягкие и душистые, хлестали его по лицу. Он думал о ней и себе, о счастье быть вместе — все это время, пока галоп подчинял их своему ритму.

Он чувствовал, как она прижимается к нему, требуя освобождения, как ее учащенное дыхание тревожно, коротко бьется у его уха. Но сам он не мог двигаться, не мог преодолеть тот порог, за которым было освобождение от сладкой муки судорожных объятий. Его пальцы, сведенные до боли, вцепились в гриву Мистраля. Она дрожала и извивалась у его груди. Движение коня придвигало ее ближе каждый раз, как круп Мистраля вздымался, и Эс-Ти чувствовал, что сейчас погибнет от этого мучительного наслаждения.

— Стой. Я хочу остановиться…

Он отпустил гриву, натянул поводья. Но всякая сноровка оставила его. Мистраль пошел боком, растерянный, раздраженный противоречивыми командами. Эс-Ти отодвинулся от Ли со стоном муки и, перехватив ее в талии, опустил на землю.

Шатаясь и путаясь в одеждах, они добрели до кучи свежих опилок. Мистраль попятился, отпрыгнул в сторону и помчался по манежу, но Эс-Ти не обращал на него внимания. Он был на грани помешательства. Опустил жену на чистую, остро пахнущую постель из опилок, вновь прильнул к ней в яростном объятии.

Она рассмеялась. Поднявшись на локтях и схватив ее запястья, Эс-Ти отвел в стороны руки и распростер под собой. Ее рубашка задралась, открывая грудь. Увидев прилипшую к ее коже маленькую серебряную звездочку, он страстно поцеловал ее.

Эс-Ти почувствовал жаркий отклик, судорогу наслаждения. И это в нем вызвало бурный мгновенный взрыв.

Его тело как бы окаменело в послеощущении.

Он с трудом выровнял дыхание, опустил вниз голову, касаясь ее плеча. Он думал о своем ребенке, который уже был в ней.

Ли гладила его голую спину, нежно прижимая к себе.

Нежное, легкое ее дыхание щекотало его ухо.

— Мы назовем ее Солнышко.

— Нет, не назовем. Это мое имя.

— Тогда Солэр. Это созвучно.

Она провела рукой по его плечу.

— И очень красиво.

— Я научу ее ездить верхом. Я буду ее рисовать. Я нарисую вас обеих. — Он сжал кулак и, то ли смеясь, то ли плача, произнес: — Я сойду с ума. Двадцать шесть спален. Что я буду с ними делать?

— Построй нам дом, Принц Полуночи. Люби меня в каждой из них.