Лёжа у себя в каюте, Суэмбахамон мысленно перебирал все звенья злосчастной цепи событий, начавшихся так невинно и закончившихся его бегством.

Всё началось с того, что Павераа, правитель Западной части Фив, начальник охраны всех царских кладбищ, как — то показал ему массивный анх на изящной, но тоже массивной цепи. Обе вещи были из золота с невиданным дотоле Суэмбахамоном красивым розоватым оттенком. Он не был, как некоторые вельможи, особым любителем или знатоком старины, но невольно отметил и древность изделий, и особый, присущий и анху и цепи, энергичный и грубоватый стиль работы. Особенно же привлёк его необычный цвет металла.

Хотя Суэмбахамон и скрывал это, настоящей страстью и главным влечением в его жизни было золото. Блеск и особая приятная тяжесть этого драгоценного металла чаровали его, и он мог часами сидеть, перекладывая из ладони в ладонь массивный золотой слиток, любоваться им, по временам осторожно его поглаживая.

Когда он, заворожённый цветом золота, спросил Павераа, откуда у него такие вещи, начальник некрополя ответил неопределённо, что это чей — то подарок, кого — он не помнит. А в конце дружественной беседы, длившейся около двух часов, вдруг сказал:

— Мне показалось, что тебе понравился анх. Прими его от меня в подарок, я буду рад, если ты согласишься. Но прошу об одном: не надевай его при торжественных выходах!

«Здесь — то я и должен был заподозрить что — то неладное, — размышлял далее Суэмбахамон. — Если бы я отказался от такого щедрого и неожиданного подношения, всё пошло бы по — другому. Но, увы, я принял анх!»

Да! Старинный «знак жизни» сыграл роль приманки, и он, как глупая рыба, проглотил её и оказался на крючке. Теперь опытному рыболову оставалось только немного поводить добычу, перед тем как тащить из воды. А Павераа был опытным ловцом душ.

Когда через месяц по столице поползли слухи о том, что неизвестные грабители взломали гробницу царевны Тахордуэнист и расхитили вещи, Суэмбахамон испугался. Теперь он понял, откуда был анх. Он запрятал драгоценность в тихом уголке своего загородного сада и с трепетом стал ждать неприятностей.

Ничего, однако, не случилось. Слухи о грабеже постепенно стихли, а вскоре все Фивы заговорили о ссоре начальника некрополя и наместника города Небмаатранахта. Причины её были неясны, и остроумцы столицы изощрялись в самых разнообразных догадках. Сам наместник как — то доверительно сказал Суэмбахамону, что подозревает Павераа в омерзительных делах.

Приблизительно ещё через месяц плечистый и высокий детина с неприятным злобным лицом добился приёма у заместителя градоначальника. Он сказал, что у него срочное дело и секретное сообщение. Когда писец, повинуясь знаку Суэмбахамона, вышел, то посланец положил к ногам вельможи небольшой свёрток и, шепнув: «Привет от Павераа», исчез.

Суэмбахамон с трудом доставил домой этот свёрток. По его тяжести он уже понимал, что в нём находится. Закрывшись в спальне и приказав себя не тревожить, вельможа вскрыл его. В, нескольких слоях полотна было завёрнуто десять кирпичиков золота. Все они были очень высокой пробы, очевидно, вещи, пошедшие на переплав, были взяты из древних гробниц тех времён, когда не употребляли позорящих драгоценный металл сплавов.

Суэмбахамон был обрадован вдвойне. Во — первых, он увеличил свои сокровища. С нежностью укладывал вельможа кирпичики в огромный ларь кедрового дерева, стоявший около его ложа. Во — вторых, хотя на них не было знака «нефер» — «доброе», — указывавшего на то, что золото прошло проверку в государственной сокровищнице, всё же это был металл, а не изделие из него. Следовательно, размышлял помощник градоправителя, уличить его никак нельзя. В этот вечер он был особенно ласков со своими домашними.

Через два дня Суэмбахамона пригласил к себе в гости начальник закромов фараона Мааннахтуф. Только когда любезный хозяин, показывая гостю сад, привёл его в уединённую беседку, где сидел Павераа, и, извинившись, покинул их, помощник градоправителя понял, в чём дело.

Павераа был на этот раз немногословен и энергичен. Он уже не разливался в длинных речах, как в предшествующий раз.

— Получил ли ты золото, которое я послал тебе с Хонсуэмхебом? — спросил начальник некрополя без всяких приветствий.

— Да! — ответил смущённо Суэмбахамон, поняв, что посетивший его детина и был какой — то Хонсуэмхеб.

— Хорошо! Каждый месяц он будет доставлять тебе на дом такое же количество — по десять дебен золота. Подумай: как и где ты будешь встречаться с ним. Вот как высоко ценю я нашу дружбу. Но, конечно, знать о ней не должен никто, это ни к чему. Кстати, как относится ко мне Небмаатранахт?

С несвойственным ему запинанием помощник правителя города рассказал Павераа о своей беседе с чати.

— Ну, в этом ничего нового для меня нет, — заметил хладнокровно начальник некрополя, — но если ты, почтенный Суэмбахамон, услышишь от Небмаатранахта что — либо важное для меня, ты, конечно, не откажешься сообщить мне об этом, как другу?

И затем, пригнувшись, почти касаясь лица собеседника, Павераа добавил тихо:

— Не бойся! Никто и никогда не узнает, откуда у тебя это золото! Если же вдруг, сверх ожидания, возникнет какая — то опасность, я пришлю тебе гонца со словами: «Сокол взлетел!». Запомнил? «Сокол взлетел!» — это будет сигнал опасности. А теперь — прощай! Не следует, чтобы нас видели вместе!

Начальник некрополя бесшумно исчез за виноградными лозами, оплетавшими беседку, а Суэмбахамон ещё долго сидел на скамье, взволнованный и разозлённый.

Из него сделали платного соглядатая! Он, один из вельмож двора фараона, чья жена — певица великого бога Амона, стал шпионом у грабителя, у гнусного осквернителя царских могил! Может быть, завтра осквернители проникнут в гробницы его собственных предков! Нет, конечно, они этого не сделают, Павераа такого не допустит! Уж он — то знает, чьи могилы будут грабить, а может быть, и сам указывает — какие! Не в его интересах раздражать Суэмбахамона, недаром он так щедро вознаграждает его за молчание. Да, именно за молчание! Ведь он, Суэмбахамон, ничего полезного ему не сделал, даже не мог сказать ничего нового!

Краска вернулась на щёки вельможи. Он глубоко вздохнул, сорвал цветок, рассеянно его понюхал, мысли потекли спокойнее.

Да, осквернение гробниц — дело ужасное, поступок, который мерзит небесам. Но можно ли назвать Павераа первым, кто осмелился на такое?! А сам он, Суэмбахамон, ни разу не коснулся (и не коснётся!) своими руками чужого праха. Это делают другие, на их плечи и головы и ложится тяжесть греха. Золото, приходящее к нему, неизвестно какого происхождения. Может быть, Павераа даже отдаёт ему свои слитки, доставшиеся ему в наследство!

Окончательно успокоившись, Суэмбахамон вышел из беседки и с любезной улыбкой на губах отправился разыскивать Мааннахтуфа. На пиру он был весел и разговорчив, но вина выпил более, чем обычно.

Однако разговор с начальником некрополя не выходил из головы Суэмбахамона. Хитрый и трусливый, он стал вынашивать план своего спасения на случай, если эта позорная история откроется и его имя будет смешано с грязью.

Среди других решений лучшим ему казалось тайное бегство в Дельту, под покровительство Несубанебджеда. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали ему. Повелитель Нижнего Египта, могущественный фараон Дельты Несубанебджед после многочисленных подарков и кое — каких услуг вот уже два года называл себя другом фиванского вельможи и непрестанно письмами и гонцами звал его к себе в гости. Однако Суэмбахамон не торопился расстаться с родиной. Причиной тому было не только время, постепенно рассеявшее его страхи, но и золотой ручеёк, регулярно отяжелявший его сундуки.

Два раза помощник градоправителя узнавал, что Небмаатранахт засылал в некрополь своих шпионов, и сообщал об этом Павераа через верного Хонсуэмхеба. Не удивительно, что ищейки пропадали бесследно. Правитель города не понимал: почему срывается задуманное, и приходил в неистовство, но заподозрить своего помощника не смог.

И всё — таки содеянное вскрылось! Каким образом?

Суэмбахамон беспокойно заворочался на своём ложе… Впрочем, какое это имеет теперь значение? Сейчас важно одно: быстрее достигнуть владений Несубанебджеда. Только там он будет в безопасности.

Интересно: кто будет судьями при расследовании грабежа гробниц?

Конечно, сам Небмаатранахт, затем великий дворецкий, опахалоносец фараона Иниса, ещё кто — то из царских писцов… Суэмбахамон вспомнил клятву, которую должен был принести всякий выступающий по такому судебному процессу. Торжественные и суровые слова зазвучали в его ушах: «Как существует Амон, как существует правитель, да живёт он, здравствует и благоденствует! Если будет обнаружено, что я общался с грабителями из числа этих грабителей, да буду я изувечен в моём носе и ушах и да буду я посажен на кол!»

Холодный пот покрыл всё тело Суэмбахамона. Видение суда устрашило его. Беглецу показалось, что даже корабль замедляет свой ход. Скорее, скорее бы выбраться из пределов Египетского царства!

В дверь каюты просунулась голова раба Пенну:

— Угодно ли господину обедать?

После молчаливого кивка Суэмбахамона раб исчез и скоро вернулся с несколькими блюдами: две холодные жареные утки, овощи, фрукты и кувшин со сладким вином.

Только после первой чаши и ложки редьки в меду вельможа почувствовал острый голод и вспомнил, что ещё ничего сегодня не ел. Все кушанья показались ему необыкновенно вкусными, и блюда скоро опустели. Отяжелевший от еды и вина Суэмбахамон снова прилёг на ложе и незаметно для себя уснул.

Спал вельможа долго. Когда он проснулся, в каюте уже было темно. Покряхтывая, Суэмбахамон выбрался на палубу. Корабль продолжал свой неустанный бег на север; рулевой чуть слышно мурлыкал себе под нос незатейливую песенку.

Всё вокруг было тихо и безмятежно. Медленно проплывали назад тёмные купы рощ на берегах, иногда сверкали одинокие огоньки селений. Полный Неферхотеп-Хопсу спокойно сиял с неба. Серебрился под его лучами Хапи.

И вдруг сердце Суэмбахамона сжала острая тоска, она была почти физически ощутима, как боль. Ведь через несколько дней он навсегда расстанется с этим привычным миром, в котором он родился, вырос и надеялся умереть! Никогда, никогда больше не увидит он Хапи, не напьётся его сладкой воды. В удачу вельможа не верил. Такие поступки не прощаются!

Суэмбахамон резко повернулся и вошёл в каюту. Он впервые почувствовал на своих глазах горькие слёзы изгнанника.