Моряк

Кипнис Ицик Нухимович

 

 

Моряк

В газетах подробно описывалось наводнение под Киевом. Как Днепр вышел из берегов и залил Труханов остров и как горсовет помог трухановцам перебраться на сухое место и спастись от воды. Обо всем писалось в газетах, только про нашего Женьку ничего не написали.

Ему вот-вот исполнится три года. У него коротенький носик, который всегда чем-то измазан, и можно подумать, что Женька курносый. А он вовсе не курносый. Это только так кажется. Он знает красивые песни: «Ать-два, ать-два» и «Тише, товарищи, шапки долой».

И все было б хорошо, если б мама и домработница Харитина не уходили на целый день.

А то они уходят и оставляют его одного и даже запирают! Маме надо на работу, Харитина уезжает на рынок за продуктами, вот они и запирают Женьку одного в квартире, и еще велят не плакать!

Женька и не думает плакать. Он не такой. Он поет, он складывает из поленьев большие корабли, а из щепок — маленькие. А если кто-нибудь постучится или соседский козел боднет рогами дверь, Женька не пугается и смело кричит: «Папа в Ленинаде (Женькин папа командир, его послали на учебу в Ленинград), мама посла на лаботу, Халитина посла на базал, двели запелти…»

Их дом стоял на берегу, у самой воды, и Женька очень любил кататься на лодке. Когда его оставляли одного в квартире, он брал две палки вместо весел, забирался в корыто, будто в корабль, и представлял себе, что он моряк и едет но морю.

Вот пришла весна. Днепр тронулся. Река вздулась, вода стала вровень с берегами. Все стали готовиться к Первому мая. Женя тоже готовится. У него матросский костюм и командирский. Лучше он наденет на праздники матросский, потому что Женя ведь будет моряком.

Мама и Харитина по-прежнему оставляют его одного. Папа обещал приехать на Первое мая, а все не едет. И вот в одно прекрасное утро трухановцы посмотрели: эге, Днепр не шутит! Он вышел из берегов, и вода стала заливать улицы и дворы…

Трухановцы — народ привычный, они подготовились к паводку: недаром у каждого домика привязана лодочка. А многие дома нарочно построены на сваях: когда Днепр разливается, вода шумит между сваями, а до пола не достает.

А в других домах чердаки есть хорошие. Чуть что — все забираются на чердак и еще захватывают с собой вещи, которые боятся воды: постель, книги, платье, лук, спички, посуду. У кого если корова, или коза, или свинья — их тоже на чердак! Да, да, не смейтесь! Коров и коз ведут туда по крутой широкой лестнице.

А где чердаков нет, там и козы, и собаки, и свиньи стоят на балконах. А на том берегу собирается народ, и все смотрят в бинокли на остров, как прибывает вода, как лодочки снуют от домика к домику… И когда народ видит, как стоят козы на балконах, точно дачники, тогда все начинают смеяться и показывать пальцами. Но козы не обращают на них никакого внимания. Они рады, что хозяева привели их на высокое место и спасли от воды…

Тем временем вода все наступала на сушу. От. берега она покатилась по улицам, с улиц— по дворам, с дворов — по огородам, с огородов— по сараям. Теперь даже не поймешь, что это: двор или сад. Видно только, что — река, а посредине плетень. Река — а посредине деревья! В учреждениях затрещали телефоны. Горсовет срочно послал на помощь людей с лодками. Люди бросились первым делом помогать детским домам, школам, заводам, а потом и всем жителям. Сами трухановцы тоже не зевают. Они разъезжают на лодках, торопятся, суетятся, спасают вещи от воды. «Еще хорошо, — говорят они, — что наводнение началось днем, а не ночью. Ночью хуже спасаться!»

А Женя сидит под замком один-одинешенек и ничего не знает про наводнение. В комнату заглянуло солнце. Жене стало весело. Он надел матросский костюм, забрался в корыто, взял две палки, и вот ему кажется, что он моряк…

А вода мало-помалу добралась до Женькиного дома. Она просочилась под дверью и стала пробираться в комнату. Женька сначала испугался. Потом он обрадовался: водичка, водичка! Он лихо загремел палками и затопал ногами по корыту. Ого, теперь-то он, наконец, покатается как следует!

Через час в комнате было полным-полно воды. Корыто с Женькой поднялось, как заправский корабль, и давай путешествовать по комнате: от печки к лавке, от лавки к печке, от печки к двери, от двери к кровати… Женя кричит, Женя командует… Он не один путешествует. Ведра тоже поднялись и поплыли, таз поплыл, березовые поленья, которые лежали у печки, тоже поплыли, — все тронулось и поплыло…

Женина мама в четыре часа кончила работу и скорей побежала к переправе. А там собралась громадная толпа, и все смотрят на ту сторону, где Труханов остров. А острова не видно, только дома, заборы и деревья торчат из воды.

Женина мама стала кричать и плакать.

Все оглянулись: что случилось, почему она плачет?

А Женина мама не может ответить, и только руками показывает туда, на остров. Она стала бледная, как полотно, и даже губы у нее побелели.

Тут двое дежурных из комиссии по борьбе с наводнением заметили, как на берегу убивается женщина, и подъехали на лодке. Как только лодка подошла, Женина мама прыгнула в нее, схватилась за весла и стала изо всех сил грести. Лодка понеслась по волнам. Все молчат, все смотрят на Женину маму, а она все гребет и плачет: «Мой мальчик, мой мальчик!»

Быстро подъехали к острову. Поплыли улицей. Кругом шум, суматоха. На балконах стоят детишки, козы, куры, собаки, поросята. Они стоят и смотрят сверху вниз — на воду. Вот Женина мама подплыла к своему дому. Лодка ткнулась в дверь. Женя услыхал толчок и подумал: чужой хочет забраться в квартиру, и закричал: «Папа в Ленинаде… мама посла на лаботу, Халитина посла на базал, двели запелти, нема никоюсеньки дома…»

Женина мама, как услыхала Женин голос, чуть не запрыгала от радости. Она хочет скорей снять замок, а руки у нее дрожат, и ключ не попадает в дырочку. Тогда те дежурные, которые сидели с ней в лодке, взяли сами ключ и открыли дверь.

Навстречу им выплыли березовые поленья. За ними выплыли два ведра и таз, за тазом, наконец, поплыло и корыто. А в корыте сидел Жёня и во все горло распевал о том, что папа в Ленинграде, мама пошла на работу, Харитина — на базар и так далее…

А в корыте сидел Женя…

Мама как схватит Женю и — давай целовать и обнимать! А дежурные стали складывать в лодку разные домашние вещи. А потом все поехали на спасательный пункт.

Вот и вся история про Женьку-моряка, о котором в газетах ничего не написали.

 

Кругосветное путешествие бабушки Кейли

Это случилось давно. Мимо местечка Снитковки прошла только что построенная железная дорога. Все бегали смотреть на железное чудо — как машина сразу забирает уйму народу и все садятся и едут! И не надо никаких быков! И — никаких лошадей! Спереди один громадный конь — вместо ног у него колеса, он пышет огнем, чихает дымом и плюется водой и паром… Чихнет — за версту слыхать, заревет — земля дрожит. Вот конь удивительный!

Снитковцы смотрели, ахали и удивлялись. А некоторые, самые отпаянные, покупали билеты, какие подешевле, и смело ехали на удивительной машине. Кто — по делам, кто — работы искать, а кто просто так — испытать железного коня.

Старенькой булочнице, бабушке Кейле, тоже захотелось прокатиться на новой машине. Жить ей осталось немного, кто знает, придется ли еще когда ехать поездом?..

Куда — думать не приходится. В трех станциях от Снитковки, в местечке Гриншполе, давным-давно живет родной брат бабушки Кейли, часовых дел мастер Фишель. Они не виделись не много, не мало, а — как бы не соврать — примерно двадцать четыре года!

Теперь, когда, наконец, провели железную дорогу, бабушка решила во что бы то ни стало прокатиться к брату. Все дочки и все внучки стали ее отговаривать, но бабушка ничего знать не хочет. Уж если бабушка Кейля решила ехать, — она поедет! Такой характер!

Она все расспросила: как ехать, и куда ехать, и надо ли брать с собой капли на случай обморока в дороге, и через сколько остановок ей сходить, и когда отходит поезд, и когда приходит, — все расспросила!..

Она выбрала самый счастливый день — вторник— и отправилась. В добрый час!..

Она аккуратно считала остановки. Когда подъехали к третьей станции, она не торопясь слезла с поезда и пошла в город. Там она у первого встречного спросила: «Где, скажите, проживает часовой мастер?»

— Часовой мастер? Пожалуйста!

Ее повели к брату. В городе все знали, где живет часовщик. Идти пришлось мало, потому что часовой мастер жил совсем близко от вокзала, вон в том желтом домике, с вывеской.

Бабушка Кейля, волнуясь, толкнула дверь. Часовой мастер сидел у стола. Кругом — на стенах, на столе, на подоконнике — тикали часы.

Бабушка Кейля со слезами на глазах кинулась на шею к брату.

— Ой, ой, как он изменился! Как он постарел, согнулся, поседел! Недаром говорится: старость — не радость!

— Братец ты мой единственный! — всхлипнула бабушка.

Но братец вскочил и стал вырываться. Бабушка испугалась:

— Так-то ты встречаешь родную сестру? После двадцати четырех лет разлуки?

А старик разозлился и стал без всякого стеснения кричать.

— Какая сестра? — кричал он. — Не знаю я никаких сестер. У меня их не было, нет и, надеюсь, не будет!

— Разве ты не Фишеле?

— Что? — подскочил старик. — Фишеле? Какой я вам Фишеле? Это в Гриншполе есть такой Фишеле! Что ж вы пристали ко мне? Катитесь в Гриншполь и обнимайтесь там со своим братом Фишеле! — Старик был вне себя!

Тут только бабушка Кейля догадалась: она слишком рано сошла с поезда и вместо Гриншполя попала в Сороковку, к старому злому часовщику Зисе. «В таком случае, — подумала бабушка, — надо скорей опять на поезд!»

Теперь она точно знает, где сходить. Скоро она будет не в этой несчастной Сороковке, а в самом настоящем Гриншполе.

Бабушка размотала узелок на платке, достала денег, купила билет и снова забралась в вагон.

Бабушка купила билет и снова забралась в вагон.

Потому что, как я уже сказал, это была бабушка с характером!

Теперь она уже хорошо умела ехать поездом. И, когда приехали на ту станцию, она уверенно пошла в город. Городок ей сразу понравился. Симпатичный городок! Главное — очень похож на Снитковку! Такие же заборы, такие же дома, такие же огороды!..

Завидев прохожего, бабушка спросила:

— Как пройти к часовому мастеру?

— К часовому мастеру? — переспросил прохожий. — Здесь нет ни одного часового мастера. Когда-то здесь жил часовой мастер, но он — давным-давно перебрался в другой город.

«Опять что-то не то», — подумала бабушка Кейля. Но она не любила расстраиваться по пустякам. И спокойно пошла дальше.

— Бабушка, — спрашивали прохожие, — вы не здешняя?

— Конечно! — гордо отвечала бабушка. — Я уже целый день еду поездом, какая же я здешняя? Я приехала к своему брату, к Фишелю!..

С каждым шагом новый город ей нравился все больше и больше. «Точь-в-точь — Снитковка, — радовалась бабушка. — Вон та улица, например, пунктуально наша улица. А этот дом, ну — совершенно как наш!»

«Дай-ка зайду, — решила бабушка, — что там за люди живут, в этом доме, который так похож на мой».

Она подошла и еще в сенях почувствовала удивительно знакомый запах булок и баранок. Потом открылась дверь, и навстречу бабушке высыпали все ее внучки и все ее дочки.

— Мама, что ж ты так быстро? — спросили дочки.

— Бабушка, что ж вы так скоро? — спросили внучки. — Как поживает дядя Фишель?

Бабушка развела руками, вздохнула, села, усталая, на табуретку и сказала:

— Детки мои милые, если б вы только знали, что это за удивительное чудо — эта железная дорога. Если б не железная дорога, я бы так своими Глазами никогда не увидела, что земля на самом деле круглая, — точь-в-точь булочка с изюмом.

И бабушка Кейля с аппетитом принялась за ужин, потому что она целый день ничего не ела. Она ела и все рассказывала детям про новую железную дорогу, по которой так быстро несешься и все на месте остаешься!..

 

Яшкина машинка

У нас — гости! Ha днях явился Яшка, сын моей сестры Дины. У них на квартире скарлатина, и Дина отправила Яшку к нам, чтоб он не заразился.

А Райка — та еще раньше приехала. Вы, может, видели ее со мной в зоопарке? Мы там часто бываем. Она хорошая девочка. Яшка тоже хороший, только он любит все придумывать. Кроме того, он рыженький, с веснушками, но это ничего.

Раньше Райка всегда жила на хуторе и ничего не знала: ни про электричество, ни про водопровод, ни про трамвай! И вот она все удивляется: как это мы зажигаем лампу без спичек, и как это она горит без керосина, и как это дверь сама собой запирается на замок, и как это утюг сам собой нагревается, — и так без конца…

Однажды, когда я мыл руки под краном, она спросила:

— Дядя, а почему я никогда не видела, как вы наливаете воды в стенку?

Яшка засмеялся. Райка обиделась, подошла к окну, долго смотрела на улицу, потом сказала:

— Мне нравится, как дом бежит по рельсам и все звонит: дон-дон, дон-дон.

Тут Яшка решил пошутить.

— У меня таких домиков, — сказал он, — наверно сто! На пружинках! Я их как заведу, они и давай бегать и звонить по всему городу!

Он часто в шутку ей говорил, будто он все умеет и будто все-все у него есть. А Райка удивлялась и верила.

Недавно мы с Райкой сидели на крыльце; я читал, она играла с куклой. Вдруг примчался Яшка:

— А я с кем разговаривал! А я с кем разговаривал!

— С кем?

— С мамой, вот с кем!

Райка вскочила и побежала по комнатам искать Яшкину маму. Она спрашивала у всех домашних, где Яшкина мама. Ей все отвечали: не было здесь Яшкиной мамы; у них на квартире скарлатина, и Яшкина мама не выходит из дому.

Райка, растерянная, вернулась на крыльцо и подошла к Яшке:

— Где она?

— Кто?

— Твоя мама?

— Как где? Дома!

(А от нас до Яшкиного дома — добрых полчаса ехать трамваем.) Райка разинула рот, широко раскрыла глаза и стала пристально смотреть на Яшку.

— Ну, что уставилась? — спросил Яшка.

— Признавайся, наврал насчет мамы!

— Честслово, нет, мы только что с ней разговаривали!

— Неправда, неправда, — повторила Райка, — я знаю, она далеко!

— Ну, и что ж, — засмеялся Яшка, — это для меня ничего не значит. У меня такая машинка есть — за тыщу верст могу говорить! Она у меня в аптеке висит! Приложишь к уху — далеко слышно, приложишь ко рту — далеко говорит! С кем хочу, с тем и говорю через машинку. Могу с дядей твоим из Мариинска и со своим дядей из Кронштадта, и даже с Москвой могу поговорить — вот у меня какая машинка!

Райка задумалась, потом тихо сказала:

— А… а… ее сами делают, или она продается?

— И так, и сяк можно, — сбивал ее с толку Яшка.

— А как называется?

Яшка, не задумываясь, ответил:

— Так и называется — машинка. А я еще по-своему называю: «Длинный язык — длинные уши!»

Райка внимательно повторила:

— Длинный язык… длинные уши…

Она изо всех сил завидовала Яшке!..

Через месяц она поехала к дяде в Мариинск. Там ее тоже полюбили, потому что она была тихая и послушная девочка. Дядя в ней души не чаял и баловал ее.

Один раз он решил ей купить игрушку получше. В выходной день они пошли, по магазинам. Но вот беда: что дядя ни предложит Райке, все не по ней. Никак не может ей дядя угодить!

— Куклу?

— Нет!

— Лото?

— Не…

— Конструктор?

— Ни…

— Чайный сервизик?

— Нет…

Нет и нет! Дядя не знал, как быть, и растерянно пожимал плечами. Что такое приключилось с Райкой? Может, заболела? Он пощупал Райкин лоб. Ничего! Какое заболела — ведь только что, когда они выходили из дому, она была такая веселая!

— Может, ты того мишку хочешь? Он плюшевый!

— Ну и пускай плюшевый!

— Может, ты того мишку хочешь?

— Значит, тебе ничего-ничего не надо?

— Нет, надо!

— Но что, что?

— Купи мне… знаешь что… машинку! — призналась Райка.

— Какую машинку?

— Машинку «Длинный язык — длинные уши»!

— Что?

Дядя Миша испуганно посмотрел на Райку и скорей повел ее домой. Теперь-то он вполне уверился, что с девочкой неладно.

Дома он спросил:

— Что это за длинный язык. Райка? Что за длинные уши? Что ты чепуху городила?

— Никакую не чепуху!

И Райка ему все рассказала про Яшкину машинку. Как Яшка берет свою машинку и через длинный ее язык говорит за сто городов и через длинные ее уши слушает за тысячу городов.

Дядя Миша засмеялся. Наконец-то он понял, в чем дело. И он обещал Райке купить такую же машинку, как у Яшки. «Только в карман ее не положишь, — объяснил он, — она будет стоять на столе!»

— Пускай на столе, — согласилась Райка, — Яшка ее тоже в карман не клал.

Дядя Миша поставил на крыше антенну и устроил радио, а через месяц к ним провели телефон. И дядя Миша говорил по телефону со мной и с Диной. А Райка звонила Яшке, и я отвечал, что Яшки нет, что Яшка вернулся к маме.

А по радио Райка слушала разные передачи: из Киева и Москвы, из Ленинграда и Баку, из Мурманска и Севастополя. Она слушала и думала при этом:

«Жалко, что Яшки нет! А то он увидел бы, какие у меня стали огромные уши — такие длинные, до самого пола; такие огромные — чуть потолок не задевают!»

Она была очень довольна.

 

Лакомка

Эта черная кошка с белыми пятнышками— не наша, а тетина. Ох, мы ее ругали сегодня! А она — хоть бы что! Забралась в решето, где пищат ее дети, и не обращает на нас никакого внимания.

У нее четыре котеночка. Они все в мамашу— такие же черненькие с белыми пятнами и такие же хорошенькие.

Моя мама прозвала ее «Лакомка». Мама зря не назовет. Сначала мы за кошкой ничего плохого не замечали, но потом увидели, что мама была права.

У нас на дворе, под окнами, давным-давно стоит сарайчик. Много лет назад там выделывали кожи. Теперь в сарайчике валяется всякий хлам, на покосившейся двери висит ржавый замок. Около сарайчика хорошая земля — папа там накопал грядок, насадил овощей, обнес заборчиком, и получился настоящий огород.

Папа там часто копается, на огороде: то морковь поливает из кружки, то колышки втыкает для фасоли…

Я вышел помочь ему и стал таскать из сарайчика прошлогодние колышки. А если попадались плохие — концы затупились или подгнили, или еще что, — я давал Гершелю, и Гершель подправлял их топориком.

Гершель — это мой брат. Он высокий, худой, глаза и волосы у него темные. А какой он сильный! Как ловко лазает по деревьям!

Гершель подстрогал колышки, сложил, как большой, руки на груди и прислонился к сарайчику — отдохнуть. Вдруг он опустил руки и стал к чему-то приглядываться. У него зоркий глаз, он все-все замечает, не то, что я.

— Гляди, — сказал он, — какая птичка странная! Сама в руки лезет!

Я оглянулся — мало ли здесь птичек! И вдруг увидел: совсем рядом с нами, на колышке, сидит серенькая птичка и помахивает хвостиком, будто дразнится.

Я протянул руку. А птичка — прыг на заборчик. С заборчика — скок на колышек. Она, видно, не просто перелетает с места на место, а будто зовет куда-то. Будто хочет что-то сказать и не может…

В местечке началась кампания по сбору утильсырья. Все ребята ходили по дворам, искали утиль, и Гершель с приятелями пошли искать. К нам тоже пришли два мальчика с мешками.

— Знаете, — сказал я, — пойдемте в сарайчик. Там и железные обручи найдутся, и еще разное…

Мы огородом подошли к сарайчику, сняли замок, открыли дверь и перешагнули через порог, вокруг которого выросли трава и крапива. В сарайчике мы нашли много отличных обручей и много конского волоса. Ребята были рады: металл и волос — это вещи нужные!..

— Я все время говорил — надо искать по тем чердакам, где раньше кожи обделывали.

— А разве это чердак?!

— Ничего! Что сарай, что чердак — все равно!..

Потом я проводил ребят, помог им взвалить мешки на спину и повесил замок. Вдруг, откуда ни возьмись, мелькнула птичка. Она села на колышек, перемахнула на заборчик — точь-в-точь, как та птичка.

А может, это и впрямь та самая? Откуда ж она вылетела? Из-под того бревна разве, которое торчит под крышей сарая?

Я ухватился за косяк и стал подбираться к бревну. Птичка заметалась. Она начала кружить вокруг меня, будто хочет отвлечь. Но я вскарабкался, заглянул под крышу — эге, родимые! Я увидел гнездышко, а в гнезде — маленьких птенцов.

Сколько?

Четыре голые шейки. Тоненькие! А головы большие! А клювы разинуты!.. А птичка-мамаша, бедная, волнуется, мечется вокруг меня, щебечет над самой головой. Жалко мне ее стало. Посмотрел в последний разочек и слез.

Тут меня окружили ребятишки:

— Зачем туда лез?

Мне сильно захотелось рассказать ребятам о птенцах: и какие у них головы большие, и как у них клювы разинуты, и какие у них шейки тоненькие… Потом я подумал: они доберутся до гнезда, разорят его… И я сказал:

— Это я искал, нет ли где еще утиля какого-нибудь…

— Для тех мальчиков? — сказала Любочка. — Я их видела, они прошли переулком, с мешками.

— Да-да, — ответил я и стал ждать Гершеля.

Он пришел веселый. В больнице, на чердаке, они откопали старую бронзовую люстру и еще много замечательных вещей. Они еле-еле дотащили мешок.

Тут я стал рассказывать ему про свою находку:

— Теперь понятно, почему та птичка все время кружила около нас. Она хотела увести нас подальше от гнезда. Такая умница!

Гершель умылся — он был грязный после чердаков — и мы подошли к сарайчику. Оглянулись— нет ли поблизости ребят — и тихонько вскарабкались по двери к гнезду.

…и тихонько вскарабкались по двери к гнезду.

Это очень интересно — живые птенчики в гнезде!

Вдруг мы заметили: две птички летают вокруг нас, жалобно пищат и стараются отвлечь нас от сарая.

Мы решили помочь птичкам и стали частенько носить им воду в жестянке и вареную картошку.

Гершель меня все уверял: птички-родители привыкнут к нам, поймут, что мы им зла не сделаем, и перестанут бояться.

Я никому не показывал гнездо — только Любочке. Она крепко-накрепко пообещала никому не рассказывать, где гнездо, и никого не водить.

И вот мы с ней пошли к сарайчику. Подсадил я ее. А она даже не знает, куда смотреть. И вдруг вскрикнула:

— Ой, какие крошечные! Малюсенькие!

— Ой, какие крошечные! Малюсенькие!

А гнездышко тоже маленькое, легонькое. Мне все казалось, что вот подует ветер и снесет его. Но это только так кажется, а на самом деле гнездо прилажено хорошо. Сверху — крыша; с одной стороны — край бревна, с другой — стена, а снизу тоже толстое бревно — вместо фундамента. И даже в самый сильный дождь здесь сухо и ни капельки не течет.

Каждый день, тайком от всех, я бегал смотреть на птенцов. Я еще никому не проболтался про гнездо, только папе и маме немножко рассказал.

Сегодня мы с Гершелем сидели у открытого окна. Окно выходит на огород Там папа обкашивал грядки. Он всегда встает чуть свет и уходит на огород. Вдруг Гершель не своим голосом закричал:

— Папа! Гони ее, гони!..

Что такое?! Я — прыг через окно. Папа махнул косой, и с крыши сарайчика стремглав бросилась тетина кошка. Папа поставил ногу на перекладину двери и подтянулся к гнезду. Мы с Гершелем перепугались.

— Кажется, во рту у Лакомки ничего не было, — сказал Гершель.

Папа оглянулся и тихо сказал:

— Пусто, дети. — Он спрыгнул и добавил — Чистая работа!

Мне стало грустно, я быстро вскарабкался к бревну — да, работа чистая! Ни-чего — ни птенцов, ни гнезда!

На сердце у меня защемило, и у Гершеля тоже, наверное. В траве мы нашли гнездо — оно валялось там целехонькое. Я подобрал его; оно было сплетено из соломы — точь в точь как корзиночка.

— Значит, Лакомка еще ночью расправилась с птенцами, а теперь пришла проведать знакомое место! — сказал папа.

— Птенцы ей, видно, пришлись по вкусу! — сказал Гершель.

А я никак не мог понять — как это она сожрала четверых детенышей? У нее у самой ведь маленькие, и тоже четверо. Они такие хорошенькие, черные с белыми пятнышками, и все барахтаются в решете у тети на печке.

Потом Лакомка пришла к нам — как ни в чем не бывало. Мы ее не колотили, не пинали ногами, а просто отворачивались от нее, до того она нам была противна, эта обжора! Даже маленькая Любочка целый день ненавидела ее.

А над сарайчиком долго кружились две птички. Потом они улетели. Может, они еще совьют где-нибудь гнездо, нанесут еще яичек и выведут других птенцов — лето впереди!

А мы дома сидели грустные — даже папа. И когда в окне появлялась черная с белыми пятнышками кошка, Гершель кричал с ненавистью:

— Она еще лезет к нам, эта противная Лакомка. Пошла прочь! Любочка, закрой окно!..

 

На пруду

Хмурым осенним утром подбежала ко мне Машенька:

— Дядя Изя, пойдемте!

— Куда?

— На пруд!

— Зачем?

— Лягушат смотреть!

— Вот еще, нашла время!

— Ай, ничего!

— Кто ж пойдет в такой холод?

— Мы пойдем в такой холод! — твердо ответила Машенька.

Мне понравилась Машенькина решительность. Все же я хотел было еще поспорить, но — где там! Машенька не слушает! Она несет мое пальто, шляпу, достает из-за шкафа мои калоши:

— Одевайтесь!

Я надел пальто.

— А ты разве так пойдешь, без ничего?

— Да, — ответила Машенька, — я пойду без ничего, я только надену ботики, натяну шапочку, накину платок, возьму пальтишко, и больше ничего!

Ладно! Мы вышли на улицу. Холодно! Вдоль заборов тянется пожелтевшая трава. Она подернута ледяной паутинкой. Холодный ветер забирается за шиворот. Как быстро промчалось лето!

— Куда ты меня тянешь? — сержусь я и поднимаю воротник.

— Сказано, к лягушатам!

— Ты думаешь, они сидят на берегу и ждут не дождутся тебя?

— Тебя — нет, — отвечает Машенька, — а меня ждут.

— Сомневаюсь! — ворчу я.

— Увидим.

Так мы с ней шагаем по осенней улице, закутанные и недовольные. Все сегодня какие-то недовольные. Вон теленок тети Улиты — тоже стоит скучный, сонный. А что ему: за лето густая шерсть выросла — лучше всякой шубы…

Мы перелезли через забор, обогнули большую лужу. Она вся затянута стеклом, то есть льдом. Машеньке охота побегать по льду, но я не пускаю — лед еще совсем молодой, тоненький…

Наконец, мы добрались до пруда и уселись на большом камне. Кругом тянутся огороды. Они теперь лежат пустые, голые, только стебли от подсолнухов качаются безголовые. Вдали скучает лохматый теленок — видно, ему надоело щипать невкусную траву.

— Где же твои лягушата? — спрашиваю.

— Ты все шумишь, злишься, вот они и не выходят!

— Ладно, можно помолчать.

Мы с Машенькой притихли.

Мы с Машенькой притихли.

Я вспоминаю: совсем недавно мы приходили сюда, и под каждым камешком, под каждым кустиком сидели зеленые лягушки и встречали нас веселым и оглушительным: ква-ква!

Теперь здесь тишина, безмолвие. Никто не ходит, никто не колотит вальками белье на мостике. Скоро-скоро вдоль берегов заблестит первый хрупкий ледок! В конце концов, даже неплохо, что Машенька привела меня сюда. Сам я никогда бы не собрался в такое пасмурное, неприветливое утро…

Вдруг в тишине раздалось одинокое негромкое кваканье:

— К-в в-вааа…

— Тш! — Машенька приложила палец к губам и строго посмотрела на меня, — шш!

— Ладно! — киваю я головой.

Через минуту, слышим, тоненько отозвалась другая:

— Кв-ва…

Мы с Машенькой замерли и давай подслушивать лягушачий разговор. Летом мы часто бегали на пруд и научились немножко понимать лягушачий язык…

Вот, слышим, одна лягушка говорит:

— Прр-р-роснись!

Другая, видно, постарше, отвечает:

— Пр-р-рохладно тебе?

Маленькая отвечает:

— Мор-р-р-р-роз пр-р-р-роби-рр-р-р-ает…

Большая говорит:

— Зар-р-р-ройся поглу-у-у-бже…

Потом стало тихо, только пузыри показались на воде: маленькая зарывается в песок. Потом, слышим, опять большая:

— Ква… хва… хватит!

А маленькая сонно просит:

— Р-р-р-расск-ажи!

Это она просит мать рассказать ей перед сном сказку. Мы с Машенькой притаились, сидим тихонько, как мышки. Машенька только улыбается и все грозит мне пальчиком: тише!

Большая лягушка отвечает:

— Др-р-р-ремать надо.

Маленькая сквозь сон:

— Согр-р-р-рей меня!

Большая бормочет:

— Прр-р-рижмись! Ква-ква, спит тр-р-р-рава, пр-р-р-руд заснул…

— Я то-же, — тянет маленькая.

— Др-р-р-р-емать! — из последних сил проквакала большая и затихла.

— М-м-м… — неразборчиво отозвалась маленькая и тоже заснула.

Стало тихо. Мы не шевелились. Я вдруг заметил, как в воздухе запрыгали редкие легкие снежинки. Они тихонько падали на землю — здесь одна, там — другая… Мы молчали — и старая-престарая верба на берегу пруда молчала вместе с нами.

Потом мы поднялись и осторожными шагами, точно боясь разбудить кого-то, пошли домой. Мы не разговаривали с Машенькой, но оба мы, и я и Машенька, думали о лягушках и желали им, всем лягушкам, всем жабам и всем лягушатам, спокойного сна подо льдом и под снегом. Над ними будут трещать морозы, гулять метели, шуметь бураны. Над ними будут вставать короткие студеные дни и долгие зимние ночи… Но потом снова придет звонкая, солнечная весна, мы снова встретимся с ними на пруду, и они будут снова весело встречать нас, распевая на своем языке:

— Ква-ква, пришла весна — ква а-а…

 

Вася-Василёк

Соседка постучалась в окошко:

— Есть кто дома?

— Никого!

— Где ж мама?

— На огороде.

— А папа?

— На работе!

— А ты что, Василёк?

— А я еще сплю!

Соседка пошла на огород, а Вася потянулся, зевнул после сладкого сна и вскочил: одеваться! Так везде водится — как встанешь утром, так одеваться. А долго ли Васе одеться? Весь его наряд состоит из синих с красной каемкой куцых штанишек на резинке. У вас, наверное, тоже есть такие — называются: трусики!

Шлепая босыми пятками по свежевымытому полу, Вася побежал к окну и распахнул его настежь. Вишневый сад за окном был весь в цвету.

Молодые вишни протягивали Васе душистые ветки и шелестели:

— С добрым утром, Василёк!

— С добрым утром, вишни, с добрым утром, сад!

Трава в саду свежая, сочная, росой умытая! Каждая травинка, каждый стебелек, каждая веточка улыбаются Васе. Но ему некогда. У него разных забот по горло. Первым делом, надо отправиться с ведром к колодцу. Там хорошее солнце, там можно вовсю плескаться в студеной воде.

Вася льет на себя воду, ежится, фыркает и щурится от мыла и от солнца.

Потом он с полотенцем бежит домой. Там на столе уже дожидаются кружка парного молока и теплая ржаная плюшка в салфетке. После холодной воды хочется кушать!..

Теперь можно и кроликов проведать! Потом еще Берка Гутман с Колькой придут. Они возьмут удочки и пойдут на речку, к плотине, — удить рыбу.

Позавчера они там наловили чуть ли не по полкило окуней!

Потом надо еще дочитать «Пловучий город», а то книжка давно уже валяется на подоконнике. Интересная! Эго только так называется «Пловучий город», а на самом деле там вовсе не про город, а про пароходы, — как там дома отдыха устроены. Там у них и библиотека, и театр, и клуб, и спортплощадка — все!.. Может быть, папа туда тоже достанет три путевки: себе, маме и Васе. Только мама не хочет три путевки.

— Все уедем, — говорит она, — а кто останется за огородом следить?

Но это ничего — маму можно уговорить! В крайнем случае, тетю Валю можно попросить — она останется!

Вася покормил кроликов и побежал к плетню. За плетнем — веселый, солнечный луг. Густая трава манит:

— Вася-Василёк, поди к нам! Полежи — посиди! Почитай — помечтай!

Ну, как тут устоять? Вася перемахнул через плетень и во всю прыть помчался по зеленому простору… Набегался — растянулся на солнцепеке в мягкой, сочной траве. Солнце еще не сильно печет, оно только греет ласково.

Божья коровка уселась на Васиной руке и задумалась: что делать — ползти ли ей дальше, или посидеть…

Вася рад солнцу, траве, лету, божьей коровке.

Он недаром радуется. У него особая причина радоваться: вот уже целых пять дней, как начались каникулы, и вот уже целых шесть дней, как Вася-Василёк состоит учеником не третьего, как в прошлом году, а четвертого класса!

Вы скажете: ничего особенного! Вы скажете: почти все ученики третьего класса перешли в четвертый!

Да, зато у Васи какие отметки! По всем предметам — «хорошо» и «отлично».

Отлично, что «отлично»! — скажете вы, — но мало ли у нас отличников?

Верно! Но Васе не так-то легко было стать отличником.

Надо правду сказать: в начале учебного года он учился из рук вон плохо. Редко когда заглянет в учебник или в тетрадь. У него память очень хорошая, вот он и надеялся на свою память. Многим казалось поэтому, что он кое-что знает. Но учителя знали, что это только кажется, и выставляли ему «уды» и даже «неуды».

Вот раз папа не выдержал.

— Непутевый ты у меня, — сказал он, — способности у тебя дай бог всякому, в школу ходишь в хорошую, а ученье твое никуда не годится.

Вася потупился и почесал затылок. Пожалуй, папа прав! Надо подтянуться!

Вася стал чаще заглядывать в книги. Правда, без особенной охоты, а все больше «спустя рукава», как говорится.

Вот к концу первого полугодия папа спросил:

— Как твои дела, Вася? Отлично?

— Как твои дела, Вася? Отлично?

— М… м… м… — забормотал Вася.

— Что за «м… м»? — спросил папа. — Опять «уд»?

— Есть и «хор», — ответил Вася.

— По каким же?

— По труду, по поведению.

— Это мало радости! — сказал папа. — А по остальным как?

— «У… удочки», папа.

— Опять «удочки»? Что ж теперь с тобой будет?

— А я и сам не знаю! — горестно ответил Вася.

Он решил было махнуть рукой на ученье.

Можно и с «удочками» прожить. Переведут в четвертый — и ладно!

Все-таки он чувствовал, что не совсем «ладно». Все стараются, чтобы Вася хорошо занимался. Учителя? Стараются! Мама с папой? Стараются! Товарищи? Тоже стараются!

Стоит только Васе-Васильку, Берке Гутману и Осе Залкинду получить на переводных экзаменах «отлично» — и третий класс станет лучшим классом в школе.

Долго думал Вася. В конце концов он решил: надо подтянуться как следует, по-настоящему. И вот он стал каждый день просиживать за столом по два часа — от трех до пяти. На столе — книги, тетради, чернила, карандаши. Вася пишет, читает, учит, решает…

И стало так: мама, например, из кухни крикнет:

— Василёк, поди, очистки картофельной возьми для кроликов!

А Вася отвечает:

— Некогда, мама. Ссыпь в уголок!

Мама скажет:

— Василёк, ты чаю хотел. Поди, чайник поспел!

А Вася отвечает:

— После, мама, некогда!

Мама рада. Она усмехается: Василёк-то взялся за ум, наконец! Дело будет!

А Вася-Василёк, не отрываясь от книжки, говорит:

— Мама, сегодня я попозже из школы приду.

— А что?

— А мы у Берки будем уроки готовить.

— Это кто такие «мы»?

— Мы — я, Берка, Залкинд…

— Вам бы лучше здесь собраться.

— Нет, здесь мы на той неделе будем!..

Вася стал прилежным учеником. Он с охотой занимается. Он полюбил учебу, и она его «полюбила».

А когда закончился учебный год, Вася получил заветные отметки: «хорошо», «очень хорошо», «отлично».

Вот уже пять дней, как начались каникулы, и Вася гуляет на воле.

Он радуется свободе, раннему лету, солнечным дням.

Дни теперь такие длинные-длинные: можно часами бегать, играть, купаться, и еще остается много времени. И Васе все чудится, будто все — и трава, и деревья, и птицы, и ветер (каждый на свой лад) — шепчет ему про заветные отметки ученика четвертого класса Василия Мукомола: — Хорошо, очень хорошо, отлично, Вася-Василёк!..