Моряк
В газетах подробно описывалось наводнение под Киевом. Как Днепр вышел из берегов и залил Труханов остров и как горсовет помог трухановцам перебраться на сухое место и спастись от воды. Обо всем писалось в газетах, только про нашего Женьку ничего не написали.
Ему вот-вот исполнится три года. У него коротенький носик, который всегда чем-то измазан, и можно подумать, что Женька курносый. А он вовсе не курносый. Это только так кажется. Он знает красивые песни: «Ать-два, ать-два» и «Тише, товарищи, шапки долой».
И все было б хорошо, если б мама и домработница Харитина не уходили на целый день.
А то они уходят и оставляют его одного и даже запирают! Маме надо на работу, Харитина уезжает на рынок за продуктами, вот они и запирают Женьку одного в квартире, и еще велят не плакать!
Женька и не думает плакать. Он не такой. Он поет, он складывает из поленьев большие корабли, а из щепок — маленькие. А если кто-нибудь постучится или соседский козел боднет рогами дверь, Женька не пугается и смело кричит: «Папа в Ленинаде (Женькин папа командир, его послали на учебу в Ленинград), мама посла на лаботу, Халитина посла на базал, двели запелти…»
Их дом стоял на берегу, у самой воды, и Женька очень любил кататься на лодке. Когда его оставляли одного в квартире, он брал две палки вместо весел, забирался в корыто, будто в корабль, и представлял себе, что он моряк и едет но морю.
Вот пришла весна. Днепр тронулся. Река вздулась, вода стала вровень с берегами. Все стали готовиться к Первому мая. Женя тоже готовится. У него матросский костюм и командирский. Лучше он наденет на праздники матросский, потому что Женя ведь будет моряком.
Мама и Харитина по-прежнему оставляют его одного. Папа обещал приехать на Первое мая, а все не едет. И вот в одно прекрасное утро трухановцы посмотрели: эге, Днепр не шутит! Он вышел из берегов, и вода стала заливать улицы и дворы…
Трухановцы — народ привычный, они подготовились к паводку: недаром у каждого домика привязана лодочка. А многие дома нарочно построены на сваях: когда Днепр разливается, вода шумит между сваями, а до пола не достает.
А в других домах чердаки есть хорошие. Чуть что — все забираются на чердак и еще захватывают с собой вещи, которые боятся воды: постель, книги, платье, лук, спички, посуду. У кого если корова, или коза, или свинья — их тоже на чердак! Да, да, не смейтесь! Коров и коз ведут туда по крутой широкой лестнице.
А где чердаков нет, там и козы, и собаки, и свиньи стоят на балконах. А на том берегу собирается народ, и все смотрят в бинокли на остров, как прибывает вода, как лодочки снуют от домика к домику… И когда народ видит, как стоят козы на балконах, точно дачники, тогда все начинают смеяться и показывать пальцами. Но козы не обращают на них никакого внимания. Они рады, что хозяева привели их на высокое место и спасли от воды…
Тем временем вода все наступала на сушу. От. берега она покатилась по улицам, с улиц— по дворам, с дворов — по огородам, с огородов— по сараям. Теперь даже не поймешь, что это: двор или сад. Видно только, что — река, а посредине плетень. Река — а посредине деревья! В учреждениях затрещали телефоны. Горсовет срочно послал на помощь людей с лодками. Люди бросились первым делом помогать детским домам, школам, заводам, а потом и всем жителям. Сами трухановцы тоже не зевают. Они разъезжают на лодках, торопятся, суетятся, спасают вещи от воды. «Еще хорошо, — говорят они, — что наводнение началось днем, а не ночью. Ночью хуже спасаться!»
А Женя сидит под замком один-одинешенек и ничего не знает про наводнение. В комнату заглянуло солнце. Жене стало весело. Он надел матросский костюм, забрался в корыто, взял две палки, и вот ему кажется, что он моряк…
А вода мало-помалу добралась до Женькиного дома. Она просочилась под дверью и стала пробираться в комнату. Женька сначала испугался. Потом он обрадовался: водичка, водичка! Он лихо загремел палками и затопал ногами по корыту. Ого, теперь-то он, наконец, покатается как следует!
Через час в комнате было полным-полно воды. Корыто с Женькой поднялось, как заправский корабль, и давай путешествовать по комнате: от печки к лавке, от лавки к печке, от печки к двери, от двери к кровати… Женя кричит, Женя командует… Он не один путешествует. Ведра тоже поднялись и поплыли, таз поплыл, березовые поленья, которые лежали у печки, тоже поплыли, — все тронулось и поплыло…
Женина мама в четыре часа кончила работу и скорей побежала к переправе. А там собралась громадная толпа, и все смотрят на ту сторону, где Труханов остров. А острова не видно, только дома, заборы и деревья торчат из воды.
Женина мама стала кричать и плакать.
Все оглянулись: что случилось, почему она плачет?
А Женина мама не может ответить, и только руками показывает туда, на остров. Она стала бледная, как полотно, и даже губы у нее побелели.
Тут двое дежурных из комиссии по борьбе с наводнением заметили, как на берегу убивается женщина, и подъехали на лодке. Как только лодка подошла, Женина мама прыгнула в нее, схватилась за весла и стала изо всех сил грести. Лодка понеслась по волнам. Все молчат, все смотрят на Женину маму, а она все гребет и плачет: «Мой мальчик, мой мальчик!»
Быстро подъехали к острову. Поплыли улицей. Кругом шум, суматоха. На балконах стоят детишки, козы, куры, собаки, поросята. Они стоят и смотрят сверху вниз — на воду. Вот Женина мама подплыла к своему дому. Лодка ткнулась в дверь. Женя услыхал толчок и подумал: чужой хочет забраться в квартиру, и закричал: «Папа в Ленинаде… мама посла на лаботу, Халитина посла на базал, двели запелти, нема никоюсеньки дома…»
Женина мама, как услыхала Женин голос, чуть не запрыгала от радости. Она хочет скорей снять замок, а руки у нее дрожат, и ключ не попадает в дырочку. Тогда те дежурные, которые сидели с ней в лодке, взяли сами ключ и открыли дверь.
Навстречу им выплыли березовые поленья. За ними выплыли два ведра и таз, за тазом, наконец, поплыло и корыто. А в корыте сидел Жёня и во все горло распевал о том, что папа в Ленинграде, мама пошла на работу, Харитина — на базар и так далее…
А в корыте сидел Женя…
Мама как схватит Женю и — давай целовать и обнимать! А дежурные стали складывать в лодку разные домашние вещи. А потом все поехали на спасательный пункт.
Вот и вся история про Женьку-моряка, о котором в газетах ничего не написали.
Кругосветное путешествие бабушки Кейли
Это случилось давно. Мимо местечка Снитковки прошла только что построенная железная дорога. Все бегали смотреть на железное чудо — как машина сразу забирает уйму народу и все садятся и едут! И не надо никаких быков! И — никаких лошадей! Спереди один громадный конь — вместо ног у него колеса, он пышет огнем, чихает дымом и плюется водой и паром… Чихнет — за версту слыхать, заревет — земля дрожит. Вот конь удивительный!
Снитковцы смотрели, ахали и удивлялись. А некоторые, самые отпаянные, покупали билеты, какие подешевле, и смело ехали на удивительной машине. Кто — по делам, кто — работы искать, а кто просто так — испытать железного коня.
Старенькой булочнице, бабушке Кейле, тоже захотелось прокатиться на новой машине. Жить ей осталось немного, кто знает, придется ли еще когда ехать поездом?..
Куда — думать не приходится. В трех станциях от Снитковки, в местечке Гриншполе, давным-давно живет родной брат бабушки Кейли, часовых дел мастер Фишель. Они не виделись не много, не мало, а — как бы не соврать — примерно двадцать четыре года!
Теперь, когда, наконец, провели железную дорогу, бабушка решила во что бы то ни стало прокатиться к брату. Все дочки и все внучки стали ее отговаривать, но бабушка ничего знать не хочет. Уж если бабушка Кейля решила ехать, — она поедет! Такой характер!
Она все расспросила: как ехать, и куда ехать, и надо ли брать с собой капли на случай обморока в дороге, и через сколько остановок ей сходить, и когда отходит поезд, и когда приходит, — все расспросила!..
Она выбрала самый счастливый день — вторник— и отправилась. В добрый час!..
Она аккуратно считала остановки. Когда подъехали к третьей станции, она не торопясь слезла с поезда и пошла в город. Там она у первого встречного спросила: «Где, скажите, проживает часовой мастер?»
— Часовой мастер? Пожалуйста!
Ее повели к брату. В городе все знали, где живет часовщик. Идти пришлось мало, потому что часовой мастер жил совсем близко от вокзала, вон в том желтом домике, с вывеской.
Бабушка Кейля, волнуясь, толкнула дверь. Часовой мастер сидел у стола. Кругом — на стенах, на столе, на подоконнике — тикали часы.
Бабушка Кейля со слезами на глазах кинулась на шею к брату.
— Ой, ой, как он изменился! Как он постарел, согнулся, поседел! Недаром говорится: старость — не радость!
— Братец ты мой единственный! — всхлипнула бабушка.
Но братец вскочил и стал вырываться. Бабушка испугалась:
— Так-то ты встречаешь родную сестру? После двадцати четырех лет разлуки?
А старик разозлился и стал без всякого стеснения кричать.
— Какая сестра? — кричал он. — Не знаю я никаких сестер. У меня их не было, нет и, надеюсь, не будет!
— Разве ты не Фишеле?
— Что? — подскочил старик. — Фишеле? Какой я вам Фишеле? Это в Гриншполе есть такой Фишеле! Что ж вы пристали ко мне? Катитесь в Гриншполь и обнимайтесь там со своим братом Фишеле! — Старик был вне себя!
Тут только бабушка Кейля догадалась: она слишком рано сошла с поезда и вместо Гриншполя попала в Сороковку, к старому злому часовщику Зисе. «В таком случае, — подумала бабушка, — надо скорей опять на поезд!»
Теперь она точно знает, где сходить. Скоро она будет не в этой несчастной Сороковке, а в самом настоящем Гриншполе.
Бабушка размотала узелок на платке, достала денег, купила билет и снова забралась в вагон.
Бабушка купила билет и снова забралась в вагон.
Потому что, как я уже сказал, это была бабушка с характером!
Теперь она уже хорошо умела ехать поездом. И, когда приехали на ту станцию, она уверенно пошла в город. Городок ей сразу понравился. Симпатичный городок! Главное — очень похож на Снитковку! Такие же заборы, такие же дома, такие же огороды!..
Завидев прохожего, бабушка спросила:
— Как пройти к часовому мастеру?
— К часовому мастеру? — переспросил прохожий. — Здесь нет ни одного часового мастера. Когда-то здесь жил часовой мастер, но он — давным-давно перебрался в другой город.
«Опять что-то не то», — подумала бабушка Кейля. Но она не любила расстраиваться по пустякам. И спокойно пошла дальше.
— Бабушка, — спрашивали прохожие, — вы не здешняя?
— Конечно! — гордо отвечала бабушка. — Я уже целый день еду поездом, какая же я здешняя? Я приехала к своему брату, к Фишелю!..
С каждым шагом новый город ей нравился все больше и больше. «Точь-в-точь — Снитковка, — радовалась бабушка. — Вон та улица, например, пунктуально наша улица. А этот дом, ну — совершенно как наш!»
«Дай-ка зайду, — решила бабушка, — что там за люди живут, в этом доме, который так похож на мой».
Она подошла и еще в сенях почувствовала удивительно знакомый запах булок и баранок. Потом открылась дверь, и навстречу бабушке высыпали все ее внучки и все ее дочки.
— Мама, что ж ты так быстро? — спросили дочки.
— Бабушка, что ж вы так скоро? — спросили внучки. — Как поживает дядя Фишель?
Бабушка развела руками, вздохнула, села, усталая, на табуретку и сказала:
— Детки мои милые, если б вы только знали, что это за удивительное чудо — эта железная дорога. Если б не железная дорога, я бы так своими Глазами никогда не увидела, что земля на самом деле круглая, — точь-в-точь булочка с изюмом.
И бабушка Кейля с аппетитом принялась за ужин, потому что она целый день ничего не ела. Она ела и все рассказывала детям про новую железную дорогу, по которой так быстро несешься и все на месте остаешься!..
Яшкина машинка
У нас — гости! Ha днях явился Яшка, сын моей сестры Дины. У них на квартире скарлатина, и Дина отправила Яшку к нам, чтоб он не заразился.
А Райка — та еще раньше приехала. Вы, может, видели ее со мной в зоопарке? Мы там часто бываем. Она хорошая девочка. Яшка тоже хороший, только он любит все придумывать. Кроме того, он рыженький, с веснушками, но это ничего.
Раньше Райка всегда жила на хуторе и ничего не знала: ни про электричество, ни про водопровод, ни про трамвай! И вот она все удивляется: как это мы зажигаем лампу без спичек, и как это она горит без керосина, и как это дверь сама собой запирается на замок, и как это утюг сам собой нагревается, — и так без конца…
Однажды, когда я мыл руки под краном, она спросила:
— Дядя, а почему я никогда не видела, как вы наливаете воды в стенку?
Яшка засмеялся. Райка обиделась, подошла к окну, долго смотрела на улицу, потом сказала:
— Мне нравится, как дом бежит по рельсам и все звонит: дон-дон, дон-дон.
Тут Яшка решил пошутить.
— У меня таких домиков, — сказал он, — наверно сто! На пружинках! Я их как заведу, они и давай бегать и звонить по всему городу!
Он часто в шутку ей говорил, будто он все умеет и будто все-все у него есть. А Райка удивлялась и верила.
Недавно мы с Райкой сидели на крыльце; я читал, она играла с куклой. Вдруг примчался Яшка:
— А я с кем разговаривал! А я с кем разговаривал!
— С кем?
— С мамой, вот с кем!
Райка вскочила и побежала по комнатам искать Яшкину маму. Она спрашивала у всех домашних, где Яшкина мама. Ей все отвечали: не было здесь Яшкиной мамы; у них на квартире скарлатина, и Яшкина мама не выходит из дому.
Райка, растерянная, вернулась на крыльцо и подошла к Яшке:
— Где она?
— Кто?
— Твоя мама?
— Как где? Дома!
(А от нас до Яшкиного дома — добрых полчаса ехать трамваем.) Райка разинула рот, широко раскрыла глаза и стала пристально смотреть на Яшку.
— Ну, что уставилась? — спросил Яшка.
— Признавайся, наврал насчет мамы!
— Честслово, нет, мы только что с ней разговаривали!
— Неправда, неправда, — повторила Райка, — я знаю, она далеко!
— Ну, и что ж, — засмеялся Яшка, — это для меня ничего не значит. У меня такая машинка есть — за тыщу верст могу говорить! Она у меня в аптеке висит! Приложишь к уху — далеко слышно, приложишь ко рту — далеко говорит! С кем хочу, с тем и говорю через машинку. Могу с дядей твоим из Мариинска и со своим дядей из Кронштадта, и даже с Москвой могу поговорить — вот у меня какая машинка!
Райка задумалась, потом тихо сказала:
— А… а… ее сами делают, или она продается?
— И так, и сяк можно, — сбивал ее с толку Яшка.
— А как называется?
Яшка, не задумываясь, ответил:
— Так и называется — машинка. А я еще по-своему называю: «Длинный язык — длинные уши!»
Райка внимательно повторила:
— Длинный язык… длинные уши…
Она изо всех сил завидовала Яшке!..
Через месяц она поехала к дяде в Мариинск. Там ее тоже полюбили, потому что она была тихая и послушная девочка. Дядя в ней души не чаял и баловал ее.
Один раз он решил ей купить игрушку получше. В выходной день они пошли, по магазинам. Но вот беда: что дядя ни предложит Райке, все не по ней. Никак не может ей дядя угодить!
— Куклу?
— Нет!
— Лото?
— Не…
— Конструктор?
— Ни…
— Чайный сервизик?
— Нет…
Нет и нет! Дядя не знал, как быть, и растерянно пожимал плечами. Что такое приключилось с Райкой? Может, заболела? Он пощупал Райкин лоб. Ничего! Какое заболела — ведь только что, когда они выходили из дому, она была такая веселая!
— Может, ты того мишку хочешь? Он плюшевый!
— Ну и пускай плюшевый!
— Может, ты того мишку хочешь?
— Значит, тебе ничего-ничего не надо?
— Нет, надо!
— Но что, что?
— Купи мне… знаешь что… машинку! — призналась Райка.
— Какую машинку?
— Машинку «Длинный язык — длинные уши»!
— Что?
Дядя Миша испуганно посмотрел на Райку и скорей повел ее домой. Теперь-то он вполне уверился, что с девочкой неладно.
Дома он спросил:
— Что это за длинный язык. Райка? Что за длинные уши? Что ты чепуху городила?
— Никакую не чепуху!
И Райка ему все рассказала про Яшкину машинку. Как Яшка берет свою машинку и через длинный ее язык говорит за сто городов и через длинные ее уши слушает за тысячу городов.
Дядя Миша засмеялся. Наконец-то он понял, в чем дело. И он обещал Райке купить такую же машинку, как у Яшки. «Только в карман ее не положишь, — объяснил он, — она будет стоять на столе!»
— Пускай на столе, — согласилась Райка, — Яшка ее тоже в карман не клал.
Дядя Миша поставил на крыше антенну и устроил радио, а через месяц к ним провели телефон. И дядя Миша говорил по телефону со мной и с Диной. А Райка звонила Яшке, и я отвечал, что Яшки нет, что Яшка вернулся к маме.
А по радио Райка слушала разные передачи: из Киева и Москвы, из Ленинграда и Баку, из Мурманска и Севастополя. Она слушала и думала при этом:
«Жалко, что Яшки нет! А то он увидел бы, какие у меня стали огромные уши — такие длинные, до самого пола; такие огромные — чуть потолок не задевают!»
Она была очень довольна.
Лакомка
Эта черная кошка с белыми пятнышками— не наша, а тетина. Ох, мы ее ругали сегодня! А она — хоть бы что! Забралась в решето, где пищат ее дети, и не обращает на нас никакого внимания.
У нее четыре котеночка. Они все в мамашу— такие же черненькие с белыми пятнами и такие же хорошенькие.
Моя мама прозвала ее «Лакомка». Мама зря не назовет. Сначала мы за кошкой ничего плохого не замечали, но потом увидели, что мама была права.
У нас на дворе, под окнами, давным-давно стоит сарайчик. Много лет назад там выделывали кожи. Теперь в сарайчике валяется всякий хлам, на покосившейся двери висит ржавый замок. Около сарайчика хорошая земля — папа там накопал грядок, насадил овощей, обнес заборчиком, и получился настоящий огород.
Папа там часто копается, на огороде: то морковь поливает из кружки, то колышки втыкает для фасоли…
Я вышел помочь ему и стал таскать из сарайчика прошлогодние колышки. А если попадались плохие — концы затупились или подгнили, или еще что, — я давал Гершелю, и Гершель подправлял их топориком.
Гершель — это мой брат. Он высокий, худой, глаза и волосы у него темные. А какой он сильный! Как ловко лазает по деревьям!
Гершель подстрогал колышки, сложил, как большой, руки на груди и прислонился к сарайчику — отдохнуть. Вдруг он опустил руки и стал к чему-то приглядываться. У него зоркий глаз, он все-все замечает, не то, что я.
— Гляди, — сказал он, — какая птичка странная! Сама в руки лезет!
Я оглянулся — мало ли здесь птичек! И вдруг увидел: совсем рядом с нами, на колышке, сидит серенькая птичка и помахивает хвостиком, будто дразнится.
Я протянул руку. А птичка — прыг на заборчик. С заборчика — скок на колышек. Она, видно, не просто перелетает с места на место, а будто зовет куда-то. Будто хочет что-то сказать и не может…
В местечке началась кампания по сбору утильсырья. Все ребята ходили по дворам, искали утиль, и Гершель с приятелями пошли искать. К нам тоже пришли два мальчика с мешками.
— Знаете, — сказал я, — пойдемте в сарайчик. Там и железные обручи найдутся, и еще разное…
Мы огородом подошли к сарайчику, сняли замок, открыли дверь и перешагнули через порог, вокруг которого выросли трава и крапива. В сарайчике мы нашли много отличных обручей и много конского волоса. Ребята были рады: металл и волос — это вещи нужные!..
— Я все время говорил — надо искать по тем чердакам, где раньше кожи обделывали.
— А разве это чердак?!
— Ничего! Что сарай, что чердак — все равно!..
Потом я проводил ребят, помог им взвалить мешки на спину и повесил замок. Вдруг, откуда ни возьмись, мелькнула птичка. Она села на колышек, перемахнула на заборчик — точь-в-точь, как та птичка.
А может, это и впрямь та самая? Откуда ж она вылетела? Из-под того бревна разве, которое торчит под крышей сарая?
Я ухватился за косяк и стал подбираться к бревну. Птичка заметалась. Она начала кружить вокруг меня, будто хочет отвлечь. Но я вскарабкался, заглянул под крышу — эге, родимые! Я увидел гнездышко, а в гнезде — маленьких птенцов.
Сколько?
Четыре голые шейки. Тоненькие! А головы большие! А клювы разинуты!.. А птичка-мамаша, бедная, волнуется, мечется вокруг меня, щебечет над самой головой. Жалко мне ее стало. Посмотрел в последний разочек и слез.
Тут меня окружили ребятишки:
— Зачем туда лез?
Мне сильно захотелось рассказать ребятам о птенцах: и какие у них головы большие, и как у них клювы разинуты, и какие у них шейки тоненькие… Потом я подумал: они доберутся до гнезда, разорят его… И я сказал:
— Это я искал, нет ли где еще утиля какого-нибудь…
— Для тех мальчиков? — сказала Любочка. — Я их видела, они прошли переулком, с мешками.
— Да-да, — ответил я и стал ждать Гершеля.
Он пришел веселый. В больнице, на чердаке, они откопали старую бронзовую люстру и еще много замечательных вещей. Они еле-еле дотащили мешок.
Тут я стал рассказывать ему про свою находку:
— Теперь понятно, почему та птичка все время кружила около нас. Она хотела увести нас подальше от гнезда. Такая умница!
Гершель умылся — он был грязный после чердаков — и мы подошли к сарайчику. Оглянулись— нет ли поблизости ребят — и тихонько вскарабкались по двери к гнезду.
…и тихонько вскарабкались по двери к гнезду.
Это очень интересно — живые птенчики в гнезде!
Вдруг мы заметили: две птички летают вокруг нас, жалобно пищат и стараются отвлечь нас от сарая.
Мы решили помочь птичкам и стали частенько носить им воду в жестянке и вареную картошку.
Гершель меня все уверял: птички-родители привыкнут к нам, поймут, что мы им зла не сделаем, и перестанут бояться.
Я никому не показывал гнездо — только Любочке. Она крепко-накрепко пообещала никому не рассказывать, где гнездо, и никого не водить.
И вот мы с ней пошли к сарайчику. Подсадил я ее. А она даже не знает, куда смотреть. И вдруг вскрикнула:
— Ой, какие крошечные! Малюсенькие!
— Ой, какие крошечные! Малюсенькие!
А гнездышко тоже маленькое, легонькое. Мне все казалось, что вот подует ветер и снесет его. Но это только так кажется, а на самом деле гнездо прилажено хорошо. Сверху — крыша; с одной стороны — край бревна, с другой — стена, а снизу тоже толстое бревно — вместо фундамента. И даже в самый сильный дождь здесь сухо и ни капельки не течет.
Каждый день, тайком от всех, я бегал смотреть на птенцов. Я еще никому не проболтался про гнездо, только папе и маме немножко рассказал.
Сегодня мы с Гершелем сидели у открытого окна. Окно выходит на огород Там папа обкашивал грядки. Он всегда встает чуть свет и уходит на огород. Вдруг Гершель не своим голосом закричал:
— Папа! Гони ее, гони!..
Что такое?! Я — прыг через окно. Папа махнул косой, и с крыши сарайчика стремглав бросилась тетина кошка. Папа поставил ногу на перекладину двери и подтянулся к гнезду. Мы с Гершелем перепугались.
— Кажется, во рту у Лакомки ничего не было, — сказал Гершель.
Папа оглянулся и тихо сказал:
— Пусто, дети. — Он спрыгнул и добавил — Чистая работа!
Мне стало грустно, я быстро вскарабкался к бревну — да, работа чистая! Ни-чего — ни птенцов, ни гнезда!
На сердце у меня защемило, и у Гершеля тоже, наверное. В траве мы нашли гнездо — оно валялось там целехонькое. Я подобрал его; оно было сплетено из соломы — точь в точь как корзиночка.
— Значит, Лакомка еще ночью расправилась с птенцами, а теперь пришла проведать знакомое место! — сказал папа.
— Птенцы ей, видно, пришлись по вкусу! — сказал Гершель.
А я никак не мог понять — как это она сожрала четверых детенышей? У нее у самой ведь маленькие, и тоже четверо. Они такие хорошенькие, черные с белыми пятнышками, и все барахтаются в решете у тети на печке.
Потом Лакомка пришла к нам — как ни в чем не бывало. Мы ее не колотили, не пинали ногами, а просто отворачивались от нее, до того она нам была противна, эта обжора! Даже маленькая Любочка целый день ненавидела ее.
А над сарайчиком долго кружились две птички. Потом они улетели. Может, они еще совьют где-нибудь гнездо, нанесут еще яичек и выведут других птенцов — лето впереди!
А мы дома сидели грустные — даже папа. И когда в окне появлялась черная с белыми пятнышками кошка, Гершель кричал с ненавистью:
— Она еще лезет к нам, эта противная Лакомка. Пошла прочь! Любочка, закрой окно!..
На пруду
Хмурым осенним утром подбежала ко мне Машенька:
— Дядя Изя, пойдемте!
— Куда?
— На пруд!
— Зачем?
— Лягушат смотреть!
— Вот еще, нашла время!
— Ай, ничего!
— Кто ж пойдет в такой холод?
— Мы пойдем в такой холод! — твердо ответила Машенька.
Мне понравилась Машенькина решительность. Все же я хотел было еще поспорить, но — где там! Машенька не слушает! Она несет мое пальто, шляпу, достает из-за шкафа мои калоши:
— Одевайтесь!
Я надел пальто.
— А ты разве так пойдешь, без ничего?
— Да, — ответила Машенька, — я пойду без ничего, я только надену ботики, натяну шапочку, накину платок, возьму пальтишко, и больше ничего!
Ладно! Мы вышли на улицу. Холодно! Вдоль заборов тянется пожелтевшая трава. Она подернута ледяной паутинкой. Холодный ветер забирается за шиворот. Как быстро промчалось лето!
— Куда ты меня тянешь? — сержусь я и поднимаю воротник.
— Сказано, к лягушатам!
— Ты думаешь, они сидят на берегу и ждут не дождутся тебя?
— Тебя — нет, — отвечает Машенька, — а меня ждут.
— Сомневаюсь! — ворчу я.
— Увидим.
Так мы с ней шагаем по осенней улице, закутанные и недовольные. Все сегодня какие-то недовольные. Вон теленок тети Улиты — тоже стоит скучный, сонный. А что ему: за лето густая шерсть выросла — лучше всякой шубы…
Мы перелезли через забор, обогнули большую лужу. Она вся затянута стеклом, то есть льдом. Машеньке охота побегать по льду, но я не пускаю — лед еще совсем молодой, тоненький…
Наконец, мы добрались до пруда и уселись на большом камне. Кругом тянутся огороды. Они теперь лежат пустые, голые, только стебли от подсолнухов качаются безголовые. Вдали скучает лохматый теленок — видно, ему надоело щипать невкусную траву.
— Где же твои лягушата? — спрашиваю.
— Ты все шумишь, злишься, вот они и не выходят!
— Ладно, можно помолчать.
Мы с Машенькой притихли.
Мы с Машенькой притихли.
Я вспоминаю: совсем недавно мы приходили сюда, и под каждым камешком, под каждым кустиком сидели зеленые лягушки и встречали нас веселым и оглушительным: ква-ква!
Теперь здесь тишина, безмолвие. Никто не ходит, никто не колотит вальками белье на мостике. Скоро-скоро вдоль берегов заблестит первый хрупкий ледок! В конце концов, даже неплохо, что Машенька привела меня сюда. Сам я никогда бы не собрался в такое пасмурное, неприветливое утро…
Вдруг в тишине раздалось одинокое негромкое кваканье:
— К-в в-вааа…
— Тш! — Машенька приложила палец к губам и строго посмотрела на меня, — шш!
— Ладно! — киваю я головой.
Через минуту, слышим, тоненько отозвалась другая:
— Кв-ва…
Мы с Машенькой замерли и давай подслушивать лягушачий разговор. Летом мы часто бегали на пруд и научились немножко понимать лягушачий язык…
Вот, слышим, одна лягушка говорит:
— Прр-р-роснись!
Другая, видно, постарше, отвечает:
— Пр-р-рохладно тебе?
Маленькая отвечает:
— Мор-р-р-р-роз пр-р-р-роби-рр-р-р-ает…
Большая говорит:
— Зар-р-р-ройся поглу-у-у-бже…
Потом стало тихо, только пузыри показались на воде: маленькая зарывается в песок. Потом, слышим, опять большая:
— Ква… хва… хватит!
А маленькая сонно просит:
— Р-р-р-расск-ажи!
Это она просит мать рассказать ей перед сном сказку. Мы с Машенькой притаились, сидим тихонько, как мышки. Машенька только улыбается и все грозит мне пальчиком: тише!
Большая лягушка отвечает:
— Др-р-р-ремать надо.
Маленькая сквозь сон:
— Согр-р-р-рей меня!
Большая бормочет:
— Прр-р-рижмись! Ква-ква, спит тр-р-р-рава, пр-р-р-руд заснул…
— Я то-же, — тянет маленькая.
— Др-р-р-р-емать! — из последних сил проквакала большая и затихла.
— М-м-м… — неразборчиво отозвалась маленькая и тоже заснула.
Стало тихо. Мы не шевелились. Я вдруг заметил, как в воздухе запрыгали редкие легкие снежинки. Они тихонько падали на землю — здесь одна, там — другая… Мы молчали — и старая-престарая верба на берегу пруда молчала вместе с нами.
Потом мы поднялись и осторожными шагами, точно боясь разбудить кого-то, пошли домой. Мы не разговаривали с Машенькой, но оба мы, и я и Машенька, думали о лягушках и желали им, всем лягушкам, всем жабам и всем лягушатам, спокойного сна подо льдом и под снегом. Над ними будут трещать морозы, гулять метели, шуметь бураны. Над ними будут вставать короткие студеные дни и долгие зимние ночи… Но потом снова придет звонкая, солнечная весна, мы снова встретимся с ними на пруду, и они будут снова весело встречать нас, распевая на своем языке:
— Ква-ква, пришла весна — ква а-а…
Вася-Василёк
Соседка постучалась в окошко:
— Есть кто дома?
— Никого!
— Где ж мама?
— На огороде.
— А папа?
— На работе!
— А ты что, Василёк?
— А я еще сплю!
Соседка пошла на огород, а Вася потянулся, зевнул после сладкого сна и вскочил: одеваться! Так везде водится — как встанешь утром, так одеваться. А долго ли Васе одеться? Весь его наряд состоит из синих с красной каемкой куцых штанишек на резинке. У вас, наверное, тоже есть такие — называются: трусики!
Шлепая босыми пятками по свежевымытому полу, Вася побежал к окну и распахнул его настежь. Вишневый сад за окном был весь в цвету.
Молодые вишни протягивали Васе душистые ветки и шелестели:
— С добрым утром, Василёк!
— С добрым утром, вишни, с добрым утром, сад!
Трава в саду свежая, сочная, росой умытая! Каждая травинка, каждый стебелек, каждая веточка улыбаются Васе. Но ему некогда. У него разных забот по горло. Первым делом, надо отправиться с ведром к колодцу. Там хорошее солнце, там можно вовсю плескаться в студеной воде.
Вася льет на себя воду, ежится, фыркает и щурится от мыла и от солнца.
Потом он с полотенцем бежит домой. Там на столе уже дожидаются кружка парного молока и теплая ржаная плюшка в салфетке. После холодной воды хочется кушать!..
Теперь можно и кроликов проведать! Потом еще Берка Гутман с Колькой придут. Они возьмут удочки и пойдут на речку, к плотине, — удить рыбу.
Позавчера они там наловили чуть ли не по полкило окуней!
Потом надо еще дочитать «Пловучий город», а то книжка давно уже валяется на подоконнике. Интересная! Эго только так называется «Пловучий город», а на самом деле там вовсе не про город, а про пароходы, — как там дома отдыха устроены. Там у них и библиотека, и театр, и клуб, и спортплощадка — все!.. Может быть, папа туда тоже достанет три путевки: себе, маме и Васе. Только мама не хочет три путевки.
— Все уедем, — говорит она, — а кто останется за огородом следить?
Но это ничего — маму можно уговорить! В крайнем случае, тетю Валю можно попросить — она останется!
Вася покормил кроликов и побежал к плетню. За плетнем — веселый, солнечный луг. Густая трава манит:
— Вася-Василёк, поди к нам! Полежи — посиди! Почитай — помечтай!
Ну, как тут устоять? Вася перемахнул через плетень и во всю прыть помчался по зеленому простору… Набегался — растянулся на солнцепеке в мягкой, сочной траве. Солнце еще не сильно печет, оно только греет ласково.
Божья коровка уселась на Васиной руке и задумалась: что делать — ползти ли ей дальше, или посидеть…
Вася рад солнцу, траве, лету, божьей коровке.
Он недаром радуется. У него особая причина радоваться: вот уже целых пять дней, как начались каникулы, и вот уже целых шесть дней, как Вася-Василёк состоит учеником не третьего, как в прошлом году, а четвертого класса!
Вы скажете: ничего особенного! Вы скажете: почти все ученики третьего класса перешли в четвертый!
Да, зато у Васи какие отметки! По всем предметам — «хорошо» и «отлично».
Отлично, что «отлично»! — скажете вы, — но мало ли у нас отличников?
Верно! Но Васе не так-то легко было стать отличником.
Надо правду сказать: в начале учебного года он учился из рук вон плохо. Редко когда заглянет в учебник или в тетрадь. У него память очень хорошая, вот он и надеялся на свою память. Многим казалось поэтому, что он кое-что знает. Но учителя знали, что это только кажется, и выставляли ему «уды» и даже «неуды».
Вот раз папа не выдержал.
— Непутевый ты у меня, — сказал он, — способности у тебя дай бог всякому, в школу ходишь в хорошую, а ученье твое никуда не годится.
Вася потупился и почесал затылок. Пожалуй, папа прав! Надо подтянуться!
Вася стал чаще заглядывать в книги. Правда, без особенной охоты, а все больше «спустя рукава», как говорится.
Вот к концу первого полугодия папа спросил:
— Как твои дела, Вася? Отлично?
— Как твои дела, Вася? Отлично?
— М… м… м… — забормотал Вася.
— Что за «м… м»? — спросил папа. — Опять «уд»?
— Есть и «хор», — ответил Вася.
— По каким же?
— По труду, по поведению.
— Это мало радости! — сказал папа. — А по остальным как?
— «У… удочки», папа.
— Опять «удочки»? Что ж теперь с тобой будет?
— А я и сам не знаю! — горестно ответил Вася.
Он решил было махнуть рукой на ученье.
Можно и с «удочками» прожить. Переведут в четвертый — и ладно!
Все-таки он чувствовал, что не совсем «ладно». Все стараются, чтобы Вася хорошо занимался. Учителя? Стараются! Мама с папой? Стараются! Товарищи? Тоже стараются!
Стоит только Васе-Васильку, Берке Гутману и Осе Залкинду получить на переводных экзаменах «отлично» — и третий класс станет лучшим классом в школе.
Долго думал Вася. В конце концов он решил: надо подтянуться как следует, по-настоящему. И вот он стал каждый день просиживать за столом по два часа — от трех до пяти. На столе — книги, тетради, чернила, карандаши. Вася пишет, читает, учит, решает…
И стало так: мама, например, из кухни крикнет:
— Василёк, поди, очистки картофельной возьми для кроликов!
А Вася отвечает:
— Некогда, мама. Ссыпь в уголок!
Мама скажет:
— Василёк, ты чаю хотел. Поди, чайник поспел!
А Вася отвечает:
— После, мама, некогда!
Мама рада. Она усмехается: Василёк-то взялся за ум, наконец! Дело будет!
А Вася-Василёк, не отрываясь от книжки, говорит:
— Мама, сегодня я попозже из школы приду.
— А что?
— А мы у Берки будем уроки готовить.
— Это кто такие «мы»?
— Мы — я, Берка, Залкинд…
— Вам бы лучше здесь собраться.
— Нет, здесь мы на той неделе будем!..
Вася стал прилежным учеником. Он с охотой занимается. Он полюбил учебу, и она его «полюбила».
А когда закончился учебный год, Вася получил заветные отметки: «хорошо», «очень хорошо», «отлично».
Вот уже пять дней, как начались каникулы, и Вася гуляет на воле.
Он радуется свободе, раннему лету, солнечным дням.
Дни теперь такие длинные-длинные: можно часами бегать, играть, купаться, и еще остается много времени. И Васе все чудится, будто все — и трава, и деревья, и птицы, и ветер (каждый на свой лад) — шепчет ему про заветные отметки ученика четвертого класса Василия Мукомола: — Хорошо, очень хорошо, отлично, Вася-Василёк!..