«В то время все единодушно сходились к мнению, что основной причиной приближающегося кризиса являлся процесс нарастающего разложения и даже распада механизмов центральной власти». Эта мысль из исследования М. Эльмана и В. Канторовича «Разрушение советской экономической системы» не без основания занимает первое место среди вступительных замечаний к содержанию следующей главы книги.

Опять-таки не случайно на второе место следует поставить предельно откровенное заявление Александра Яковлева (имеющего немалое основание оспаривать первую роль Горбачева в деле практического вклада в разрушение СССР и советского социализма.) В изданной в 1993 году (опять далеко не случайно) Йельским университетом США его книге «Судьбы марксизма в России», он, так сказать, «черным по белому» пишет следующее:

«В какой-то момент в 1987 году мне уже стало предельно ясным, что просто нельзя реформировать общество, созданное на основе насилия и страха. Тогда я понял, что перед нами стоит и впрямь гигантская историческая задача подлинного разрушения целой общественно-экономической системы и всех существующих и реально функционирующих в ней идеологических, хозяйственных и политических органов и институтов».

Третьим пунктом вступительных замечаний к данной главе книги поставим категорическое утверждение тогдашнего генерального секретаря КПСС: «Итоги пройденного пути убедительно свидетельствуют о том, что национальный вопрос, оставшийся от прошлого, в Советском Союзе успешно решен».

Хотя и с некоторыми нюансами, преимущественно стилистического толка, такая позиция неуклонно повторялась как в проекте новой программы партии, представленном Горбачевым на пленуме ЦК в ноябре 1985 года и утвержденном затем XXVII съездом в 1986 году, так и в его докладе, посвященном 70-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Трудно сказать, что в большей степени способствовало столь упорному отстаиванию подобной позиции со стороны официально признанного «отца перестройки». Истории еще предстоит выяснить, в какой мере это являлось следствием двуличия, простого незнания подлинного положения в стране или, может быть, вполне сознательного и преднамеренного закрывания глаз на существующие факты.

В этой связи, на фоне конкретного хода событий в СССР того времени, мы вновь возвратимся к анализу личностей и взглядов Бухарина и Хрущева, воплотившего в своих действиях несколько десятилетий спустя многие бухаринские идеи. Для начала придется привести пространную цитату из книги «От Бухарина к современным реформаторам. Политический подтекст дискуссий о советской экономике» (Моше Левин, 1975, университет Принстона, США). В ней говорится: «Действительно удивляет факт того, в какой степени нынешние «реформаторы» привыкли представлять идеи антисталинистской программы Бухарина 1928–1929 годов, как свои собственные. Зачастую они не только следуют общему ходу его мысли, но прибегают даже к характерному для Бухарина способу их выражения. Причем это применительно как к их критике существующего положения вещей, так и формулируемым ими взглядам и прогнозам развития на будущее. Трудно сказать, в какой мере заметное в подобных случаях «соавторство» с политическим и идейным наследием Бухарина происходит по соображениям тактическим или просто является следствием отсутствия соответствующих знаний истории.

…Наряду с этим, следует учитывать, конечно, и то обстоятельство, что условия в СССР в 60—70-х годах в корне отличались от положения в 20-х. Одно дело — решать задачи индустриализации преимущественно сельской страны, другое — когда перед тобой проблемы рационального управления современными промышленными гигантами. Так что, с одной стороны, вполне естественно, если иногда взгляды и намерения нынешних «реформаторов» будут заходить за рамки идеи времен нэпа… Одновременно с этим нельзя не удивляться тому, в какой мере не только аргументы, но зачастую и сами слова «реформаторов» этих двух эпох просто совпадают».

* * *

Период 1987–1988 годов, являющийся объектом исследования данной главы, стал временем отхода Горбачева и его «команды» от первоначально объявленных намерений и преобразований 1985–1986 годов и перехода к уже совершенно иному политическому курсу так называемой «перестройки». С одной стороны, это происходило под уже знакомым лозунгом «ускорения». На сей раз, однако, усилия были направлены преимущественно на преодоление «сопротивления консерваторов» в партии и государстве.

Эта «новая линия» была выдвинута Горбачевым и его советниками на пленуме ЦК КПСС в конце января 1987 года и на XIX Всесоюзной конференции партии в июне 1988 года. Принятые на них установки подтачивали сами основы социализма в СССР. Ревизии подвергалась как руководящая роль КПСС в обществе, так и само существование экономического уклада, основанного на системе преобладающей общественной и государственной собственности на средства производства и единого планирования хозяйственной деятельности. Одновременно с этим серьезно расшатывались и сами основания стабильности и единства СССР как многонационального федеративного государства.

Как и все прочие начинания Горбачева, данный поворот его политики осуществлялся далеко не прямым и открытым способом. Его также трудно отнести к какому-нибудь более или менее четко выраженному моменту времени. Начало его реализации было заложено в период с января 1987 по июль 1988 года. Однако потом он продолжался и дальше, когда курс «радикальных политических и экономических реформ» все больше приходил на смену первоначальных преобразований созидательного характера, дойдя в конечном итоге до своей полной противоположности и превратясь в программу разрушения социализма и самого государства СССР.

Процесс осуществления этого «нового курса» в области внутренней политики постепенно, но неуклонно приводил к ослаблению и реальному ограничению полномочий и функций системы централизованного планирования народного хозяйства в пользу дальнейшего утверждения механизмов рынка и частной собственности. В плане внешнеполитическом эта линия выражалась в дальнейшем уходе от принципов и позиций международной классовой солидарности.

Центральное место в таких усилиях отводилось парализации деятельности Коммунистической партии и непрерывной эрозии ее организационных структур. Весьма интересной в этом плане была статья историка Роберта В. Даниэлса об американских научных исследованиях советского общества, изданная в 1999 году в сборнике под названием «Давайте переосмыслим развал Советского Союза». Там он подчеркивает, что начатая Горбачевым кампания по подтачиванию власти политического центра и, прежде всего — силы, влияния, законных и моральных оснований самого существования Коммунистической партии, была полной неожиданностью. Вместе с тем, сами действия данной кампании, ввиду общественного положения ее главного зачинщика, как бы находились вне каких бы то ни было опасений и подозрений. В этой связи автор категорически подчеркивает личный вклад Горбачева в то, что выдвинутая в 1988–1989 году от имени Коммунистической партии и ее руководства политика «демократизации и децентрализации» обернулась на деле против самой партии, притом практически необратимым образом.

* * *

Ввиду всего этого вполне основательно встают вопросы: «А как вообще могла оказаться возможной общественно-политическая мутация подобного рода? Как могло случиться, что человек на посту генерального секретаря КПСС встал на путь такой политики и подобной линии политического поведения? И почему, в конце концов, оказалось возможным, чтобы он продолжал оставаться на таком посту без каких-либо видимых последствий для своей карьеры и личности, даже после того, как стало очевидным, что именно вследствие предпринятых им действий наметился спад экономики в 1988 году и вспыхнули кровавые взрывы сепаратизма и реакционного национализма в ряде союзных республик?»

По данному поводу ведущий британский исследователь А. Браун отмечает в своей книге «Фактор Горбачева» (изданной в Оксфордском университете в 1997 году), что «Горбачева, наверняка, тотчас бы убрали решением ЦК по малейшему знаку со стороны Политбюро, если бы он позволил себе хоть чем-нибудь открыто выступить против социализма или коммунизма».

Когда заходит речь о последнем периоде существования СССР (1985–1991 гг.), обычно обращают внимание на явные признаки разрухи и распада, появившиеся к 1989–1991 годам, а также на стычки на этнической почве, массовые демонстрации протеста (вне зависимости от их целей и характера), очереди за хлебом, забастовки горняков и т. д. Однако по непонятным причинам как раньше, так и теперь, за пределами такого внимания продолжают оставаться события и процессы предшествующих двух лет: 1987–1988 годов.

Но именно в этом, казалось бы, «промежуточном» периоде «перестройки» произошли решающие перемены классового и политического содержания ее курса. Основным элементом в них была подмена 70-летней традиции классовой революционной борьбы против капитализма на курс полной капитуляции перед ним.

Вместе с тем, как мы уже отмечали, поворот этот являлся также и порождением весьма долголетней исторической традиции, а именно— склонности к компромиссам с идеологией и практикой капитализма как внутри страны, так и в международном плане. В разных формах, с меняющейся интенсивностью и претензиями, эта тенденция, так или иначе, на деле всегда сопутствовала подлинному революционному движению, практически, с самого момента его возникновения и организационного становления.

К середине 50-х годов в СССР эта тенденция стала заметно утверждаться и расширять свою социальную базу. В тот период последовательно был проделан ряд существенных попыток «пересмотра» как самой теории марксизма-ленинизма, так и практики непосредственного строительство социализма. Не без основания их можно рассматривать и с позиции отступления перед идеологией капитализма и его системы «эффективно действующей» экономики частной собственности и «свободного рынка». Хоть и в сильно ограниченном и первоначально находящемся под контролем масштабе, отдельные ростки такой системы постепенно стали складываться и продолжали действовать и в условиях социализма.

В последующие периоды позиции тех кругов и деятелей партии и государства, которые проявляли склонность искать «более легкие» варианты решения проблем развития страны на пути уступок и «приспосабливания» к капитализму, получили дополнительную поддержку вследствие определенных трудностей финансово-экономического плана, связанных с необходимостью поддержания военно-стратегического паритета со странами Запада. Крайне агрессивный, открыто враждебный курс администрации Рейгана, очевидно, тоже дал значительной толчок утверждению и усилению подобных настроений и тенденций. По всей видимости, во второй половине 80-х годов прошлого столетия они получили уже и непосредственные возможности прямого и все более открытого управленческого воздействия на решение важнейших вопросов жизни и судеб партии, страны, ее населения и ресурсов.

* * *

Так что Горбачев и его политика в действительности вовсе не «упали с неба». Просто в современных условиях именно Горбачев оказался наиболее удачно подобранным «проводником», который должен был провести в жизнь определенный комплекс политических и экономических идей, издавна «мирно сосуществовавших» с социалистическими как в самой партий, так и в структурах государственного управления обществом. В сталинское время, а также в первые годы после снятия Хрущева с должности, видимое присутствие таких идей и их приверженцев в жизни страны ощутимо уменьшилось. Однако, как показал дальнейший ход истории, они не исчезли совсем, а, скорее, временно перешли в некоторое более «замкнутое в себе», так сказать, латентное состояние, в котором просто выжидали наступления более благоприятных условий с тем, чтобы вновь «восстать» и приступить к более активным действиям.

По данному поводу сотрудник известной ежедневной газеты «Вашингтон пост» Роберт Кейзер пишет в своей книге о Горбачеве следующее: «Для преобладающей части западного общества выход Горбачева на политическую сцену был полной неожиданностью. Однако в действительности реформистская линия в партии существовала чуть ли не с самого ее зарождения. «Родоначальником» ее в советский период считается Николай Бухарин. Он хоть и подвергался часто критике со стороны Ленина, но все же годы подряд работал в непосредственной близости от него и пользовался авторитетом одного из наиболее уважаемых деятелей партии».

По сути дела, в 1987–1988 годы Горбачев просто снял с себя уже ненужные ему прежние идейно-политические «одеяния» марксиста-ленинца, роль которого он довольно успешно сумел сыграть непосредственно после своего прихода к власти, и перешел к выполнению других, в корне отличающихся от прежних, «ролей». Или, может быть, все-таки точнее будет сказать, что и в период 1987–1988 годов Горбачев все так же предпочитал ходить «одним рукавом» в «одеянии» коммуниста-ленинца, оставаясь на самом деле кем-то совершенно иным.

Основные постулаты «новой линии» тогдашнего генерального секретаря ЦК КПСС получили немалое распространение и влияние еще в период Хрущева. Однако, в отличие от самого Хрущева, им удалось политически пережить его и сохраниться на протяжении последующих десятилетий двадцатого века, чтобы вновь прорасти и укрепиться, на сей раз с последствиями гораздо более пагубными, уже в середине 80-х годов.

Чрезвычайно показательно, что долгое время основные элементы этих идей считались составными частями всяких, преимущественно диссидентских, платформ и программ, выдвигаемых отдельными группами интеллигенции и других заинтересованных кругов. Они содержали требования так называемого «культурного либерализма», уменьшения и значительного ограничения идеологической роли КПСС и доходили до прямо буржуазных взглядов «либеральной демократии», полного отвержения классовой борьбы и солидарности, а также до открытых восхвалений и преклонений перед всем западным.

Нет ничего более далекого от истины, чем попытки представить все эти «платформы» и постулаты неким «порождением» русского (или нерусского) «национализма», будь он даже в самых отъявленных антисоветских и антикоммунистических расцветках. Все они — без исключения! — являлись специально изготовленными продуктами пропагандистских и идеологических центров Запада или, по крайней мере, неким переработанным «эхом» тех или иных уже известных, тоже западных, доктрин.

Что касается непосредственной обработки, приспособления и распространения взглядов и «рецептов» этих доктрин в конкретных условиях СССР, то они уже были делом определенных групп интеллигенции, да и самих правящих кругов советской «элиты», у которых были определенные возможности как прямых контактов с Западом, так и общественного воздействия внутри страны. Это особо сказалось на процессах формирования взглядов и политики в области управления экономикой. Именно здесь, кажется, раньше чем в остальных областях, стали складываться и пробивать себе дорогу идеи о «преимуществах» «децентрализации» по сравнению с «обязательной скованностью централизма». А дальше уже речь пошла о замене методов якобы «принуждения и насилия» методами «преимущественно эволюционного» развития, что в переводе на язык экономики означало упразднение системы единого планирования и переход к «свободному рынку» и частной собственности на средства производства.

В том же духе много говорилось и о «необходимости» искать и выводить «на передний план» какие-то (и по сей день оставшиеся до конца невыясненными) весьма неопределенные, «естественные преимущества» системы. Эта фраза, кстати, была в исключительно широком обращении во времена Горбачева. Важной частью ее содержания, или, скорее всего — предназначения, являлось провозглашение так называемого «социализма производительных сил».

Очень обстоятельный анализ этой концепции содержится в научном исследовании Делии Льюис Лопес Гарсия, посвященном подходам к проблемам экономического кризиса и демократии на Кубе (опубликованном в изданном в 1999 г. в Гаване сборнике «Куба в 90-е годы XX века»). На деле это является приемом преднамеренного отрыва в целях дальнейшего их противопоставления отдельных составных частей марксистского понимания способа общественного производства как органического единства уровня развития производительных сил, с одной стороны, и характера господствующих в данном общественном строе производственных отношений — с другой. А это, как известно, является одним из основных столпов всего марксистского видения устройства мира, характера и структуры общества и общественно-экономической практики. «Выведение» производительных сил из общего, синтезирующего понятия способа производства на деле обессмысливает и другую его составную часть, прямым образом связанную с пониманием общественного развития и прогресса и необходимостью совершенствования производственных отношений. А устранение классового разделения общества и проистекающих из него антагонистически-непримиримых классовых противоречии является первым и безусловно необходимым шагом в этом направлении.

Таким образом, выходит, что к определенному этапу развития СССР значительная часть руководящих кадров КПСС, очевидно, оказалась в плену забот и мыслей, преимущественно связанных с проблемами объема производства и экономического роста. Оказалось, однако, что при этом почти полностью забыли о не менее важной необходимости непрерывно держать под контролем структуры и механизмы рынка и частной собственности. А последствия этого оказались не только плачевными, но и прямо пагубными, в том числе и для тех проблем экономического роста и производства, к которым вроде бы относились с таким вниманием и заботой.

* * *

Своего рода кульминацией подобного стиля мышления и подхода стал предпринятый в 1987–1988 годах со стороны Горбачева и его окружения так называемый «новый курс». В нем содержались следующие основные направления:

— во-первых, намечался отказ от «реформы партии» и переход к курсу ее ликвидации и устранения от власти;

— во-вторых, под предлогом развертывания «гласности», средства массовой информации в СССР приобретали исключительно антикоммунистический, антисоветский и антисоциалистический характер;

— в-третьих, в ход пошла полная и ничем не ограниченная «реабилитация» и утверждение идеи и практики частной собственности и так называемой «свободной» предпринимательской деятельности.

Как известно и уже было сказано, на первом этапе «перестройки» в 1985–1986 годах средства массовой информации, находящиеся тогда под контролем партии, призывали положить конец «ошибкам, недостаткам и извращениям», имеющим место в ее работе. В связи с этим была развернута широкая кампания против коррупции, покровительства и протежирования со стороны вышестоящих руководителей. Критике подвергалась также практика приспособленчества, формализма, недостаточной подготовки кадров, слабая идеологическая подготовка.

В ответ на такую критику на XXVII съезде КПСС были намечены специальные меры об изменениях в партии. Они предусматривали принятие съездом новой редакции Программы и Устава КПСС. В соответствии с ней следовало всемерно усилить роль критики и самокритики. Предусматривался также и новый подход к практике коллективного руководства, повышенное внимание уделялось личной ответственности. Съезд также специально призвал к строжайшему партийному контролю за действиями высших руководителей партии.

Горбачев, однако, так никогда и не начал проводить в жизнь эти решения и установки съезда. Вместо этого в 1987–1988 годах он выступил с идеей, что именно КПСС является «основной помехой перестройке», после чего объявил о своем решении начать «радикальную политическую реформу», направленную на ослабление позиций и влияния партии. Как правило, все кампании против Коммунистической партии за последние десятилетия неизменно начинались призывами о «десталинизации». Так поступил и Горбачев.

В своей книге «Гласность» (изданной в Нью-Йорке в 1989 г.) Стивен Ф. Коэн и Катрина ван ден Гейвель подчеркивают, что Хрущев был первым, применившим последовательно это «оружие» против своих политических противников внутри партии как в 1956, так и в 1961 году. Очевидно, следуя его примеру, Горбачев и Яковлев в 1987–1988 годах также начали чрезвычайно широкую кампанию в подчиненных им средствах массовой информации по «пересмотру и ревизии» истории партии.

Потом с тем же подходом подошли и к экономике. По непосредственной инструкции и с одобрения Горбачева в публичном пространстве систематически стали появляться обвинения советской статистики в «фальсификации» и стремлении скрыть «подлинные масштабы» экономических проблем страны. К тому же Горбачеву, очевидно, было нужно внушать, что такие проблемы были намного глубже и «катастрофичнее», чем это казалось людям, и что причины столь «кризисного» состояния кроются… в «корнях сталинизма», якобы неизменно вызывающих явления дефицитов, спада и застоя.

* * *

Наряду с обслуживанием становящихся все более явными антисоциалистических целей стратегии Горбачева, он, видимо, нуждался в очередных «разоблачениях Сталина» и обвинениях в «сталинизме» для непосредственной политической борьбы со своими противниками в партии, в том числе и в самом Политбюро. При помощи подобных аргументов он добивался ослабления позиций Лигачева и его сподвижников, целенаправленной компрометации их взглядов и личностей в глазах общества.

Отношения с Лигачевым, отвечающим в партии непосредственно за средства массовой информации, резко испортились после февраля 1987 года, когда Горбачев предпринял очередную свою акцию по ослаблению партийного руководства этой областью. «Аргументы» его и на сей раз сводились к якобы «неотложной необходимости» усиления критики Сталина и «сталинизма».

По мнению Маршалла И. Гольдмана, приведенному в его книге «Почему не удалась перестройка» (1991), поворот такого рода являлся, по крайней мере, отказом от публично заявленной шесть месяцев тому назад самим Горбачевым позиции — «не копаться больше в прошлом». Очевидно, в 1987 году нападки на Сталина понадобились в целях сколачивания некой достаточно широкой политической и общественной коалиции, направленной против подлинных сторонников социализма, их руководителей и деятелей. Так, историк Стивен Коткин (Kotkin Stephen) из Оксфордского университета Великобритании отмечает, что целью подобной коалиции было собрать «воедино» как «людей, склонных отречься от Сталина во имя совершенствования и преобразования социализма, так и общественных деятелей…, откровенно добивающихся его уничтожения».

Необходимость в дальнейшем поддерживании столь разношерстной общественной коалиции, вероятно, отпала после того, как несколько позже, в 1987 году, во имя «борьбы против сталинизма» руководство средствами массовой информации полностью перешло в руки отъявленных антикоммунистических, антисоветских и антисоциалистических сил. Вскоре после того Горбачев снова внес на утверждение в Политбюро предложение уменьшить на 50 % уже одобренные объемы государственных заказов с тем, чтобы в дальнейшем предприятия были вынужденными сбывать оставшуюся часть своей продукции на рынке. Как вспоминает об этом в своей книге Егор Лигачев, любые попытки возражений или дискуссии в связи с подобными мерами столь откровенно авантюристского характера буквально тотчас «глушились» яковлевскими антикоммунистическими и антисоциалистическими СМИ. Людей, отважившихся на подобные «проступки», сразу дискредитировали, обвиняя их в «консерватизме», якобы чреватом угрозами «новых экономических спадов и кризисов». В такой обстановке Политбюро просто оказалось вынужденным одобрить предложенный Горбачевым «прыжок в темноту», приведший в конечном итоге всю страну в хозяйственный тупик таких размеров, выхода из которого и по сей день не видать.

Наряду с самим Горбачевым, особые «заслуги» в этом плане принадлежат и Александру Яковлеву, второму из «злых гениев» «перестройки». Его политическое присутствие и влияние стало особо заметным как раз после 1987 года. На деле он являлся как «главным конструктором», так и непосредственным «экзекутором» тех основных направлений политического курса Горбачева, где шла речь о мерах подтачивания влияния и парализации деятельности КПСС и выдвижения на решающие посты в государстве и обществе кадров откровенно антисоветского толка, открыто придерживающихся идейных позиций и практики капитализма. Часть этих кадров подбирали среди определенных групп интеллигенции, имена которых пользовались определенной известностью в обществе. «Досье» других из них, очевидно, еще долго будут храниться в сейфах подлинных «архитекторов» и зачинщиков «перестройки.

По заявлениям самого Яковлева, он являлся «социал-демократом». Очевидно, в кругах «перестройщиков» это считалось особо приемлемым ярлыком. Так, например Георгий Шахназаров, один из главных советников Горбачева, тоже любил повторять, что являлся «социал-демократом» еще с 60-х годов. По свидетельствам британского аналитического обозревателя А. Брауна в его книге «Фактор Горбачева» в свое время сам Горбачев представил тогдашнему социалистическому премьер-министру Испании Фелиппе Гонсалесу своего ближайшего помощника Анатолия Черняева как своего «друга и тоже социал-демократа». Что касается оценки самого А. Брауна, по его мнению, сам Черняев являлся деятелем и мыслителем «откровенно либеральных политических убеждений». Д'Агостино подчеркивает в своей книге «Революция Горбачева» (1995), что именно «Черняев, Шахназаров и Яковлев в основном изготовляли тексты речей, публичных выступлений и других важных материалов деятельности тогдашнего генерального секретаря». А по наблюдениям опять того же Брауна, все имеющие место изменения, пересмотр основных политических понятий и установок «перестройки» проводились при непосредственном участие и под идеологическим надзором Александра Яковлева. Таким образом, «социалистический плюрализм», о котором говорилось сначала, постепенно превратился в «плюрализм мнений», а наконец уже полностью приобрел содержание просто «политического плюрализма».

* * *

Аналогичным способом и сам Горбачев первоначально вроде бы убежденно призывал к необходимости «реализации разных форм социалистической собственности». Постепенно, однако, он все чаще стал не то «забывать», не то «пропускать» сначала слово «реализация», затем «социалистическая», пока под конец не начал говорить уже просто о «разных формах собственности». Примерно так же и объявленное сначала «социалистическое правовое государство» в конечном итоге превратилось… всего лишь в «правовое государство».

Призывы о развитии возможностей «социалистического рынка» по ходу дела обернулись сначала «рыночным социализмом», а под конец приобрели уже, по всей видимости, свою окончательную редакцию, смысл и значение как «регулированная рыночная экономика», что является понятием развитого капитализма. (Правда, вскоре оказалось, что даже это являлось не более чем «временной остановкой» тактического плана, поскольку и прилагательное «регулированная» тоже отпало, дабы уступить место уже ничем не ограниченной, «чистой», «священной» рыночной экономике.)

Очевидно, применяя те же самые «методологические принципы», Яковлев и подчиненные лично ему средства массовой информации старались даже не упоминать слова «национализм» и «сепаратизм» применительно к набирающим силу конфликтам и очагам напряженности на межэтнической и националистической почве в некоторых нерусских союзных республиках. Вот как Арчи Браун, симпатизирующий, между прочим, Горбачеву, объясняет в своей книге «технологию» этих методов и подходов: «Один из приемов Горбачева заключался в том, чтобы сначала вновь «пустить в обращение» опредленные идеи и понятия, которые в силу ряда причин на протяжении предшествующих десятилетий просто вышли из употребления в советской общественной жизни и политическом словаре. В первые годы после своего избрания на пост генерального секретаря он применял их, добавляя к ним, как правило, прилагательное «социалистический».

Потом смысл и содержание таких, получивших «новую жизнь» «новаторских понятий», становились объектом дополнительных объяснений и толкований со стороны особо «реформистски» настроенных маститых представителей интеллигенции. В результате такой «вторичной обработки» к 1988 году понятие «социалистический» уже почти полностью вышло из употребления… То, что действительно впечатляло у Горбачева, были не столько его «новшества» и «нововведения», сколько его способность придавать «гражданственность» совершенно чуждым марксизму-ленинизму идеям при помощи простой добавки к ним прилагательного «социалистический» или чего-нибудь другого в этом роде. Через год-два эти добавки просто становились лишними, но выше упомянутые немарксистские понятия и идеи уже воспринимались без каких-либо особых возражений».

Такими впечатлениями делится и Лигачев в своей книге.

* * *

После 1987 года Яковлев уже совершенно открыто работал против социализма. Под его руководством и при его личном участии установка о «мирном сосуществовании» как о форме борьбы против капитализма всеми силами и средствами, кроме военных, приобрела уже совершенно иной смысл в духе якобы «обязательных для всех» в условиях современности так называемых «общечеловеческих ценностей».

Сам процесс «поиска» и «запуска в обращение» данного понятия, похоже, тоже не лишен довольно большой степени преднамеренности. Так, например, в изданной еще в 1943 году в Нью-Йорке книге Г. Селсама «Социализм и этика» отмечается, что, по Ленину, такие классовые ценности рабочего класса как солидарность, сотрудничество, дружеская взаимопомощь, единство и др. будут обретать общечеловеческую, универсальную стоимость и станут общепринятыми по мере того, как общество социализма будет становиться уделом преобладающей части человечества и будет ею воспринято. При этом Ленин специально указывает на то, что рабочий класс особенно заинтересован в становлении такого вида этики, которая будет одновременно как классовой, так и общечеловеческой — в том смысле, что будет полезной и охватит непосредственно или в перспективе всех людей на земле.

Однако в интерпретациях Яковлева и в политической практике Горбачева идеи «универсальных, общечеловеческих ценностей» приобретали смысл и значение прежде всего как средство оправдания проводимого им курса все более откровенного, тесного сговора и союза с силами империализма. Очевидно, во имя тех же самых целей и «социалистическая демократия», первоначально объявленная «знаменем» перестройщиков, вскоре после этого была заменена просто «демократизацией». С тому же она подразумевалась исключительно в виде способа ограничения общественного влияния и политической роли Коммунистической партии.

В том же духе в конечном итоге и сам социализм стал всего лишь «социалистическим выбором». Причем речь шла уже далеко не об отдельном и реально существующем общественно-экономическом строе и этапе общественного развития, а всего лишь о проявлении некоего «общего стремления» к социальной справедливости.

Аналогичным способом и реально достигнутая степень уменьшения международной напряженности и установления атмосферы безопасности и взаимовыгодного сотрудничества между социалистическими и капиталистическими странами в Европе, каким-то чуть ли не магическим способом были объявлены… вехами некоего «общего европейского дома». Хотя на деле все это стало возможным преимущественно вследствие возрастающей роли системы социализма во всем мире, неуклонно нарасщивающей свои силы и потенциал за счет самоотверженных усилий и труда своих народов.

А понятие типа «общеевропейского дома», как справедливо замечает в своей книге Джерри Хью, «кроме общей озабоченности в сохранении мира, в обязательном порядке предполагает также и наличие гораздо большей степени общности взаимных интересов, взаимовыгодной торговли и ряда других подобных форм сотрудничества». К сожалению, достижений такого рода в Европе, да и во всем мире не было как тогда, так и теперь. (Заключение такого рода содержится в книге Джерри Хью «Демократизация и революция в СССР 1965–1990 гг»., изданной в 1997 году Брукингским институтом в Вашингтоне, который часто привлекается к непосредственному обслуживанию политических интересов администрации США.)

Таким образом, как рассказывает о том же в своей книге и Лигачев, не торопясь, но исключительно систематически и постепенно менялись как слова и понятия, так и само содержание всех прежних основных политических, экономических и международно-стратегических доктрин партии и государства. Всевозможной словесной эквилибристикой их просто переворачивали «наизнанку». В своем исследовании о развале Советского Союза и мемуарной литературе на эту тему (опубликованном в издании «Евро-Азиатские исследования» за март 1997 года) авторы М. Эльман и В. Канторович пишут следующее: «По всей видимости, шла настоящая война против официальной идеологии… Причем она началась задолго до того, как в партии были приняты на сей счет радикальные решения». (22)

И действительно, еще с начала 1987 года, находясь все еще в меньшинстве в составе тогдашнего Политбюро (настроенного в общем-то на реформистский, но далеко не ревизионистский лад), Горбачев и его сподвижники (первоначально не без некоторых рисков для себя) приступили к активной подмене основного идейного содержания «перестройки» уже совершенно иной, «новой», преимущественно «антисталинской» направленностью. В этой связи журналист из США Роберт Кейзер пишет в своей книге о Горбачеве (1991 г.) следующее:

«Несомненно, Горбачев, Яковлев, Шеварнадзе и работающее на них были изобретательнее и энергичнее своих противников… В действительности, с конца 1986— начала 1987 гг. Горбачев и его союзники в партии и в кругах интеллигенции просто стали вести себя подобно мальчикам, которых пустили в кладовую с фарфоровой посудой и дали им возможность ломать там все, что попало, с тем, чтобы наслаждаться самим звуком своих действий». При этом весьма показательным было то, что вся эта активность, осуществляемая преимущественно средствами массовой информации, происходила в обстановке удивительной координации с информационнами системами Запада и их постоянно аккредитованных представителей в Москве. На это обстоятельство, между прочим, еще в свое время неоднократно обращал внимание и Лигачев.

Так, например, главный корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» Дэвид Ремник казался как будто бы постоянно «подписанным» на встречи и интервью с Яковлевым. Немудрено, что мнения и позиции последнего регулярно появлялись в известной в то время серии «Обзоры и репортажи у могилы Ленина». Без сомнения, сам Яковлев за время своего столь долгого пребывания в Северной Америке тоже успел очень хорошо оценить чрезвычайно могучую роль данной газеты в формировании общественного мнения этой части мира.

* * *

С течением времени на общественные настроения в СССР все больше стали влиять проблемы экономического развития. Очевидно, это совпало и с той повышенной ролью, которую предстояло сыграть в разворачивающихся процессах уже открытого антисоциализма, антисоветизма и антикоммунизма все более усиливающимся секторам и группам преимущественно нелегальной до тех пор «второй экономики». В этой связи А. Джонс и В. Москофф отмечают в своей книге «Возрождение духа предпринимательства в Советском Союзе» (1991 г.), что разные виды кооперативных предприятий, особенно широко распространившиеся в сфере торговли и некоторых видов потребления и услуг, за весь период существования Советского Союза являлись совершенно законной формой собственности, действующей и полностью нормальной частью всей его экономики. Через кооперативный сектор проходила, по крайней мере, четверть всего объема торговли страны. Однако в 1987 году в этой сфере произошли важные перемены. Вот что пишут по этому поводу вышеупомянутые авторы:

«Преобладающая часть так называемых «новых кооперативов», появившихся после принятия в 1987 году «Закона о профессиональной трудовой активности», в действительности не имели ничего общего с известными до тех пор кооперативными предприятиями. В действительности вряд ли тогда вообще в Советском Союзе было много людей, которые поверили тому, что они вообще являлись кооперативами. Они были полностью частными предприятиями, которым придали «законную» видимость полноправных звеньев социалистической экономики. А когда появилась возможность уже вполне легального функционирования, то, соответствующим образом, произошел и настоящий «поворот» — как в масштабах, так и в самих целях деятельности «второй» или «альтернативной» экономики.

По оценке тех же авторов, преобладающее большинство таких лжекооперативов в действительности было просто преступными организациями. А в своей статье «Экономический и политический кризис в СССР» (опубликованной в августовском выпуске за 1991 г. журнала Political Affairs) экономист Виктор Перло отмечает, что «если к концу 1988 года у «кооперативов» насчитывалось около одного миллиона рабочих по найму, то всего через год их уже было миллионов пять».

Такое столь ускоренное и бесконтрольное разрастание «второй экономики» самым ощутимым образом способствовало дальнейшему развитию складывающейся тенденции широкого перехода к «рыночной экономике». Заодно все это являлось значительной помощью усиливающейся антикоммунистической и антисоветской оппозиции и дополнительно подрывало общественное доверие к КПСС как к партии, способной защитить социализм и его социальные завоевания. В этой связи Грегори Гроссман подчеркивает, что, кроме всего прочего, для многих людей «вторая экономика» являлась как бы живым примером возможности существования иного способа хозяйствования, «отличного от уже известной им системы обобществленной экономики с ее способами единого планирования». (Об этом подробно говорится в исследовании Гроссмана о развитии в СССР так называемой «второй экономики» в сборнике «Экономические реформы в мире социализма», 1989 г.)

Все это на практике превратило «вторую экономику» в исключительно важную составную часть тех материальных структур общества, которые чрезвычайно энергично способствовали развертыванию разрушительных политических процессов в стране. Катализатором данных тенденций стал пленум ЦК КПСС в январе 1987 года. Как указывалось в информационном сообщении по этому поводу, «на рассмотрение пленума внесен вопрос «О перестройке и кадровой политике партии». С докладом по теме выступил генеральный секретарь, было принято и соответствующее постановление.

Роль данного пленума во всей последующей истории партии и советского государства оказалась прямо-таки роковой. По сути дела, основным содержанием его работы стал лозунг «За демократизацию». В действительности же это явилось началом уже наметившегося процесса полного отстранения КПСС от реальной политической и экономической власти. Сам факт, что время созыва пленума откладывалось три раза, можно считать довольно веским свидетельством существенных разногласий в среде высшего руководства по обсуждаемым вопросам.

По мнению Джона Б. Дэнлопа, которое он высказывает в книге «Конец Советской империи и возрождение России» (1993 г.), основной смысл выступлений Горбачева на январском пленуме сводился к разрыву со всем, что считалось содержанием его политики за прошедшие два года после его прихода к власти. Причем, как подчеркивает Дэнлоп, поведение генерального секретаря в то время отличалось «исключительным самомнением и уверенностью». На пленуме Горбачев сделал ряд предложений об изменениях в организации политической жизни. Предлагалось, например, выдвигать больше одного кандидата на пост первого секретаря партии на областном и республиканском уровне. Предусматривался также «открытый отбор людей и выдвижение беспартийных» на высшие посты управления страной. Предлагалось ввести тайное голосование на общих собраниях предприятий при выборе руководителей разных уровней. При этом Горбачев связывал мотивы своих предложений с имеющимися недостатками и слабостями социалистической демократии. По его мнению, они прямо становились тормозом предлагаемых им «реформ».

Второй человек в партии Егор Лигачев тоже считал, что последствия предлагаемых Горбачевым перемен окажутся в самом прямом смысле роковыми. Но, в отличие от своего непосредственного начальника, он вкладывал в это слово совершенно иной смысл. По его мнению, процессы так называемой «демократизации» выходят за рамки всякого контроля и становятся просто неуправляемыми. Общество начинает терять свою стабильность. Повсюду распространяется и воцаряется идея «вседозволенности всего и во всем».

И все же на январском пленуме 1987 года Горбачеву не удалось добиться всего, чего он хотел. Из-за этого он сделал попытку провести решение о созыве внеочередной Всесоюзной партийной конференции раньше назначенного на 1990 год следующего съезда партии. ЦК отверг это предложение. Горбачеву, однако, все же удалось протолкнуть его на состоявшемся в июне 1987 года следующем пленуме, когда ЦК дал согласие о созыве Внеочередной конференции КПСС в июне 1988 года.

Как отмечает тот же профессор Дэнлоп, принятие такого решения было фактом чрезвычайной важности для всей дальнейшей стратегии Горбачева. Очевидно, центральное место в ней занимала изоляция и нейтрализация самого Политбюро, в котором ему так и не удалось добиться нужного большинства. В этих целях предполагалось перейти к уже совершенно другой системе высшего руководства, при которой он мог бы совершенно беспрепятственно проводить свои решения, практически в единоличном плане.

Другим элементом его стратегии была практика широкого распространения его речей и публичных выступлений, которые он делал в качестве генерального секретаря КПСС. Так, вскоре после пленума ЦК в июне 1987 года он выступил с большой речью, в которой говорилось о «состязательном начале» при выборах на руководящие посты в партии. Причем это выдавалось как уже чуть ли не одобренное и утвержденное положение со стороны внеочередной Всесоюзной конференции, которой еще предстояло состояться. Это, по заключению аналитика из известного Брукингского института в Вашингтоне Джерри Хью, являлось уже явным признаком предстоящего перевода основного центра власти от партии к структурам и органам государственного аппарата. «По всей видимости, Горбачев уже был твердо намерен заменить прежнюю партийную основу своей власти переходом к новой системе президентской администрации» — отмечает Хью в своей книге «Демократическая революция в СССР, 1985–1991 гг».

* * *

Вероятно, в марте-апреле 1988 года в высшем руководстве партии наметились весьма серьезные конфликты по всем этим вопросам. Многое из того, что происходило в тот период, так и осталось невыясненным до конца. Как непосредственные участники событий тех времен, так и обозреватели, пробующие их анализировать и комментировать, как правило, делятся довольно различными, подчас и прямо противоречивыми впечатлениями и мнениями о них. Разнообразие это таково, что подчас в нем просто невозможно разобраться или хотя бы создать себе сколько-нибудь убедительные представления даже о хронологической последовательности имеющих место событий.

Тем не менее, с весьма высокой степенью уверенности все же можно определить как главную направленность тогда происходящего, так и основное значение и смысл последствий его. И на этом, как ни странно, во многом сходятся заключения даже ожесточенно спорящих друг с другом авторов и комментаторов.

Первая из таких общих оценок относится к месту и роли в политических планах Горбачева назначенной на июнь 1988 года Внеочередной всесоюзной конференции КПСС. Здесь практически все мнения сходятся на том, что с ней был связан довольно резкий рост напряженности в кругах высшего руководства партии. Сам процесс подготовки повестки дня и проведения конференции на деле обернулся фактором длительного обострения назревающего политического кризиса.

На поверхности однако чуть не единственным проявлением всего этого развития явилась… известная дискуссия вокруг публикации 13 марта 1988 года в газете «Советская Россия» письма преподавательницы Ленинградского политехнического института Нины Андреевой под заголовком «Не могу поступиться принципами». Содержание этой публикации, как правило, занимает центральное место во всех анализах политического кризиса и разрушения системы социализма в тогдашнем СССР. Весьма показателен в этом отношении изданный в 1995 году сборник Александра Даллина и Гейла У. Лапидеса «Советская система — от кризиса к краху».

Что касается самого письма Нины Андреевой, то в нем критиковались некоторые из особо пагубных последствий политики и практики так называемой «гласности» на идеологическую и мировоззренческую систему советского общества. По сути дела, оно выражало всего лишь одну из имеющихся точек зрения по этим вопросам. Так что, скорее, следовало бы удивляться тому, как вообще одна из тогдашних центральных советских газет могла уделить такое большое место столь пространному и обстоятельному материалу. Еще удивительнее было то, что появление в печати письма во всех отношениях рядовой советской гражданки, не занимающей к тому же абсолютно никакой политической должности, даже на самом низовом уровне, могло вызвать (в условиях «гласности»!) настоящий политический кризис в кругах самого высшего руководства все еще могущественной в политическом и военном отношении страны тогдашнего мира…

Кризис длился почти месяц. И больше недели того месяца Политбюро вплотную было занято прениями о содержании острой публикации. Вполне естественно напрашивается вопрос: «А не стояли ли все это время в очереди на обсуждение высшим коллективным органом управления находящейся тогда у власти партии и другие, не менее важные вопросы?»

К данному вопросу мы еще вернемся в ходе нашего изложения. А пока отметим то, что в ходе вышеупомянутого «кризиса» Горбачеву удалось дискредитировать и разгромить всех своих противников «левой» ориентации в составе тогдашнего Политбюро. Так что, «случай Нины Андреевой», несмотря на возможные, противоположные тому побудительные причины и мотивы занятых в нем разных индивидуальных участников, на деле совпал по времени с самым решающим моментом поворота «перестройки» направо.

* * *

Вследствие этого «поворота» перестройка уже окончательно отошла от первоначального направления своего развития, когда ее усилия были направлены на продолжение начатых во время Андропова реформ с целью осуществления подлинно положительных перемен на благо дальнейшего совершенствования социализма. Вместо этого был взят курс на полное отрицание всего того, что считалось связанным с общественно-экономической формацией социализма, начиная с руководящей роли Коммунистической партии в обществе и доходя до обобществленной собственности на средства производства и системы единого планирования народного хозяйства.

Далеко не случайно со стороны самого Горбачева, его апологетов и большого числа аналитиков и комментаторов Запада была пущена в обращение и всячески поддерживалась и распространялась весьма односторонняя и предельно пристрастная версия о ходе событий в марте-апреле 1988 года. Все они хором объявляли и провозглашали письмо Нины Андреевой «образцом неосталинизма, антисемитизма и русского национализма». Его провозгласили даже «антиперестроечным манифестом», «программой консерваторов» и открытых врагов перестройки. К тому же, все это было приписано некой конспиративной группе со стороны Лигачева, предназначенной положить конец всему курсу «перестройки».

(Все эти слухи получили чрезвычайно широкое распространение по всему миру. Им было посвящено значительное место как в «Мемуарах» самого Горбачева, так и в книге его ближайшего помощника Анатолия Черняева «Шесть лет вместе с Горбачевым» (2000 г.) В том же духе об этом письме писали такие авторы как Рой Медведев и Джульетто Кьеза («Время перемен», 1989 г.); Роберт Кейзер («Как Горбачев вообще мог случиться», 1991), Ицхак М. Брудни («Предшественники оппозиции «перестройки» в сборнике «Краеугольные камни гласности и перестройки», изданном в 1991 г.); Антони д'Агостино («Революция Горбачева», 1998), Дэвида М. Котца и Фреда Виера («Революция сверху», 1991), Джозефа Гиббса («Горбачевская гласность», 1999) и т. д.

Среди них следует особо выделить позицию Медведева и Кьезы, объявивших письмо Нины Андреевой даже… «мини-попыткой государственного переворота». Как тогда, во время непосредственных событий, так и впоследствии, такие версии создавались исключительно на основании ничем не потвержден-ных слухов, якобы высказанных кем-нибудь во время опять-таки не доказанных публичных выступлений или полностью тенденциозных интерпретаций всего происшедшего на самом деле.

В действительности, однако, имели место не только попытки, но и вполне реально организованный и осуществленный государственный переворот. Группа Горбачева и Яковлева использовала исключительно успешно историю с письмом Нины Андреевой в целях преднамеренной дискредитации и полной организационной нейтрализации, политического устранения и уничтожения Егора Лигачева, а также всех его сторонников в партии и государстве, несогласных с неуклонно навязываемой со стороны окружения генерального секретаря новой «линией перестройки». Причем все это происходило в период, непосредственно предшествующий проведению внеочередной партийной конференции, нарочно созванной, как уже упоминалось несколько раньше, по инициативе Горбачева.

На фоне этой громкой кампании версия о совершенном тогда группой Горбачева действительном государственном перевороте, активно скрываемом за столь густой пропагандистской «дымовой завесой» вокруг мнимого «заговора» Нины Андреевой и Лигачева, кажется, остается единственным подтвержденным реальным ходом событий объяснением того, что на самом деле происходило в те месяцы в КПСС и в СССР в целом. Во всяком случае, как раз это действительно и произошло. Все остальное, что говорилось или писалось по этому поводу, как тогда, так и позже, было, по крайней мере, додуманным или дописанным — с тем чтобы послужить оправданием или хотя бы прикрытием реально происходящего.

* * *

Если же вернуться к конкретному содержанию дискуссионного письма Нины Андреевой, то не трудно будет убедиться в том, что оно далеко не являлось той «яростно антисемитской», «фронтальной атакой» на перестройку с «неосталинистских националистических позиций», на чем настаивают обычно такие авторы как И. Брудни, один из аналитиков известного Брукинского института в Вашингтоне, и другие, подобные ему. Более того, сам заголовок письма, определенный журналистом из США Робертом Кейзером как провокационный, был взят из одной из речей самого Горбачева. В конце также была цитата его выступления относительно «значения принципов марксизма-ленинизма». Кроме того, публикация Нины Андреевой вовсе не содержала какого бы то ни было анализа экономических, внутреннеполитических или международных аспектов курса тогдашнего генерального секретаря и его окружения.

В этом дискуссионном письме, по сути дела, выражалась всего лишь озабоченность одной университетской преподавательницы последствиями воздействия, прежде всего, на сознание студентов и других людей молодого поколения ряда весьма неточных и неясных представлений об истории и жизни страны, создаваемых и распространяемых некоторыми писателями и другими представителями творческой интеллигенции эпохи «гласности». Конкретнее, имелись в виду произведения драматургов-«перестойщиков» вроде Михаила Шатрова и писателей типа Анатолия Рыбакова, пишущих преимущественно на исторические темы. Андреева подвергает критике ряд моментов их произведений, изображающих, по ее мнению, в превратном и тенденциозном свете определенные периоды советской истории, в том числе и время правления Сталина. Она критикует также и две основные идеологические тенденции, имеющие место в советском обществе тех дней, отличающиеся по ее мнению серьезной антисоциалистической направленности. По ее мнению, такими тенденциями являлись «неолиберализм» (или даже так называемый «левый либерализм»), с одной стороны, и «новое славянофильство» (или «русский национализм») — с другой.

Андреева считает, что современные разновидности либерализма порождают ложные иллюзии некоего «гуманного социализма», которого якобы можно достичь и который может успешно функционировать без наличия каких бы то ни было социально-классовых противоречий и борьбы. Правда, никак не объясняется, каким образом можно такого идеального общества добиться. Зато, щедро восхваляются «демократические ценности» и «достижения» капитализма, превозносится индивидуализм и порицается коллективизм. Наряду с этим, объектом критики Андреевой являлись «модернистские увлечения» в области культуры, преднамеренное насаживание религиозных культов и настроений, преклонение перед всевозможными «технократическими идолами» и пр.

А «новое славянофильство», по мнению автора письма, неправомерно возрождает чересчур романтические представления о жизни в дореволюционной России и, в частности, о положении крестьянства в то время. Таким образом, указывается в письме, с одной стороны, забывается, что крестьяне все же были сословием прежде всего угнетенных и эксплуатируемых. Вместе с тем, считала Андреева, подобные взгляды откровенно преуменьшают и пренебрегают революционизирующей ролью рабочего класса и историческим значением стратегического союза трудящихся города и села для победы социалистической революции и последующего успешного строительства социалистического общества.

Причем общий тон и само содержание письма Нины Андреевой являются исключительно умеренными, хорошо аргументированными и сбалансированными, чем резко отличаются от всей злостной и яростной отрицательной кампании против дискуссионной публикации газеты «Советская Россия», проводимой к тому же без каких-либо доказательств и подтверждений выдвигаемых в ходе ее обвинений. Ничего общего с действительностью не имеют и распространяемые невероятно широкими тиражами версии журналистов вроде Роберта Кейзера о том, что письмо Андреевой являлось «неистовой защитой» Сталина, а автор его — «глашатаем неосталинизма». Более того, сама Андреева даже делится в своей публикации «болью, гневом и возмущением», с которыми она, подобно всем советским людям, относится к неправомерным случаям репрессий 30—40-х годов. От них, оказывается, пострадала и ее семья. В письме также указывается на «непреходящее научное значение» как решений XX съезда КПСС о «культе личности», так и речи Горбачева, посвященной 70-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

* * *

В свете сказанного, исключительно показательным является факт того, что первый сигнал последующей резко отрицательной кампании против публикации газеты «Советская Россия» был подан со стороны журналистской гильдии США, к тому же — с обвинениями в «антисемитизме».

«Патент» такого «открытия», кажется, принадлежит журналисту Роберту Кейзеру и некоторым другим, аккредитованным в то время в Москве его коллегам, сумевшим увидеть именно такое содержание за употребляемым в письме термином «космополитизм». В действительности там это понятие было использовано в целях критики таких интерпретаций содержания интернационализма, при которых пренебрегается или даже вовсе отказывается в самом праве на существование проблемам национальной специфики. К тому же из текста Андреевой становится совершенно ясным, что объектом ее критики являются исключительно внутренние общественные настроения и установки, неправомерно и не аргументированно направленные на идеализацию абсолютно всего, связанного с Западом и исходящего от него. А если письмо и действительно было направлено конкретно против кого-то, то это были так называемые «отказники» — люди разной социальной и национальной принадлежности, которые, в силу ряда причин, не только склонны «поворачиваться спиной» к социализму и к своей Родине, но и объявляют эмиграцию на Запад чуть ли не своей мечтой и единственным смыслом своей жизни.

Весьма показательным является и то, что версия о наличии «антисемитизма» не нашла потверждения даже в официальной позиции Политбюро, в которой письмо Нины Андреевой в целом осуждалось.

А что касается обвинений в русском национализме, то единственным «основанием» для них могли бы послужить всего лишь наблюдения Андреевой о том, что как раз националисты оказались чуть ли не единственными, обратившими внимание на проблемы разрушения окружающей среды, коррупции и алкоголизма. Вместе с тем, однако, она подвергает резкой критике их неоправданно романтические и нередко извращающие действительное положение вещей взгляды на русскую историю.

Не существует и ровно никаких обстоятельств в подтверждение того, что письмо Андреевой являлось неким «антиперестроечным манифестом», «платформой» и делом «людей Лигачева». Все они самым категорическим образом отвергают такую версию. Показательны и свидетельства симпатизирующего Горбачеву историка Джозефа Гиббса в его книге «Гласность Горбачева» (1999) о том, что все его усилия обнаружить какие-нибудь доказательства об участии Лигачева в деле публикации письма Андреевой в газете «Советская Россия» не увенчались успехом. Ни одно из тех многочисленных интервью, которые он проводил по этому поводу с людьми из редакции газеты, не дали ровно никаких улик в этом плане. А историк Стивен Коэн прямо подчеркивает в своем введении к книге Лигачева «В Горбачевском Кремле», что тот просто в силу своего характера никогда не был интриганом, а широко распространяемые утверждения, что он якобы стоял за историей вокруг публикации в «Советской России», «лишены каких бы то ни было доказательств». Может быть, только Горбачев в своих «Мемуарах» попробовал привести хоть сколько-нибудь разумный аргумент в поддержку версии о «конспиративной связи» Лигачева и Андреевой. По его мнению, в письме Нины Андреевой содержалась «определенная информация, доступная лишь относительно ограниченному кругу людей». Однако он тоже не привел никаких других доказательств в защиту подобного утверждения.

Однако следует отметить, что как общий сдержанный тон письма, специфические особенности стиля его автора, да и некоторые очевидные неточности, допущенные в ходе конкретного изложения его содержания, никак не соответствуют представлениям о столь ответственном документе «программной важности», к тому же — на самом высшем уровне, как его обычно представляют. Даже такие авторы как Рой Медведев и Джульетто Кьеза, видимо, питающие симпатию к Горбачеву, отмечают в своей книге «Время перемен» (1999), что Андреева, например, приписывает мысли философа Айзека Дейчера политику ранга В. Черчилля. Впрочем, даже если все-таки публикация в газете «Советская Россия» была задумана как некий «манифест против перестройки», то тем более трудно понять, почему в ней содержатся призывы воздерживаться от критики как «гласности», так и «перестройки». Единственное, на чем настаивала Нина Андреева в своем письме, было то, чтобы «вопрос такой важности и кардинального значения» как «руководящая роль Коммунистической партии и рабочего класса» стал основной темой общественных дебатов тех дней.

* * *

Несмотря на все это, со стороны Горбачева и Яковлева, видимо, было принято решение воспользоваться случаем с письмом, чтобы объявить его «опаснейшей угрозой» всему процессу «реформ» и начать по этому поводу очень важную для них широкую пропагандистскую и политическую кампанию. А что касается конкретных событий той «дискуссии», то они разворачивались примерно следующим образом. Тут обычно принято выделять, что в день после публикации у Лигачева были встречи с руководителями некоторых из средств массовой информации, и что в это время как Горбачев, так и Яковлев находились за границей. Далее такие авторы, как уже вышеупомянутый Джозеф Гиббс, как правило, утверждают, что встреча эта была внеочередной и что на ней Лигачев якобы распорядился перепечатать письмо Нины Андреевой во всех остальных изданиях в стране. Таким образом, дела как бы «естественным образом» переходят в русло «заранее подготовленной провокации».

Что касается самого Лигачева, он неоднократно объяснял, что для него та встреча была не более чем обычной рутиной. К тому же она была назначена за неделю до ее проведения. Поскольку в то время Лигачев отвечал в партии за средства массовой информации, то и сама встреча, вполне естественно, была посвящена обсуждению ряда вопросов, связанных с их работой. Тогда Лигачев и высказался положительно о письме Н.Андреевой в «Советской России» как о примере проявленного со стороны СМИ интереса к проблемам исторической тематики. Сам он отвергает утверждения о том, что якобы отдавал распоряжения о дополнительном перепечатывании и тиражировании публикации «Советской России». Более того, помощник Горбачева Валерий Болдин отмечает в своей книге «Десять лет, которые потрясли мир. Эра Горбачева..». (1999 г.), что Горбачев узнал о письме Андреевой еще в день его публикации в газете, находясь в дороге перед предстоящим четырехдневным визитом в Югославию. «Все в порядке», — всего лишь сказал тогда он.

Однако его оценка и отношение к происходящему, видимо, изменились после возвращения в Москву. Тогда Яковлев проинформировал его о том, что Лигачев и некоторые другие из членов Политбюро одобряют содержание письма и что его перепечатали в провинции, а в Ленинграде даже распространяют большими тиражами.

Тогда Горбачев приказал начать расследование обстоятельств, при которых данная публикация появилась в «Советской России». По всей видимости, тогда и было принято решение отнестись к письму Нины Андреевой как к событию «особой важности» и использовать его в качестве повода для нанесения опережающего удара по противникам линии Горбачева в Политбюро. Гиббс считает, что тогда Горбачев согласился с предложением Яковлева нанести «ответный», а в действительности — наступательный удар «на самом высшем уровне».

По свидетельствам приближенных к Горбачеву Роя Медведева и Джульетто Кьезы, во исполнение такого плана генеральный секретарь лично созвал встречу с представителями средств массовой информации, на которой подверг газету «Советская Россия» уничижительной критике. После этого, как вспоминает Лигачев, начали распространяться всевозможные слухи о некоем «заговоре врагов перестройки», якобы организованном ими таким образом, чтобы публикация письма Нины Андреевой совпала по времени с отсутствием генерального секретаря в стране.

А дальше, как известно, в марте и апреле Политбюро на протяжении целых двух месяцев посвящает, по крайней мере, целых три полных заседания обсуждениям публикации «Советской России». Как-то было созвано даже еще одно внеочередное заседание. (Здесь имеет смысл напомнить о том, что столь назойливая «неотложность» и особая активность в обсуждении публикации была развернута как раз по окончании очередного визита Горбачева в Вашингтон, во время которого, по свидетельствам очевидцев, он просто потряс даже видавших виды американских партнеров своими мирными «инициативами» уничтожить в одностороннем порядке ряд классов советских ракет, которым у Запада просто не было аналогов. Однако столь «маловажные» вопросы такого рода не были представлены даже к обсуждению на Политбюро. Зато оно надолго оказалось втянутым в бесконечные разговоры и споры насчет «грозящей опасности», идущей со стороны газетной публикации рядовой университетской преподавательницы).

По данным архивов, заседания Политбюро в то время длились не менее 5–6 часов в день. К тому же с одним-единственным пунктом в повестке дня: «Письмо Нины Андреевой». Никогда раньше во всей истории КПСС ее высший управляющий орган не обращал столь большого внимания и не занимался так долго обсуждениями газетной публикации.

Причем, как свидетельствует Лигачев, атмосфера самих заседаний уже ничем не напоминала «свободную демократическую, спокойную обстановку» первых дней «перестройки». Тон всему определенно задавал Яковлев. Именно ему принадлежала и формулировка, что письмо Андреевой являлось «манифестом антиперестроечных сил». Опять по воспоминаниям Лигачева, «Яковлев все время вел себя, как настоящий хозяин положения. Как правило, во всем ему вторил Вадим Медведев. Они прилагали множество усилий, чтобы навязать Политбюро свой взгляд на то, что статья в «Советской России» была далеко не обыкновенной газетной публикацией, а являлась «программой» возврата «сталинизма» — основной опасности «делу перестройки». Хотя и не упоминая имя Лигачева, подстроили дело таким образом, чтобы оно выглядело так, будто бы кто-то «в верхах» был «лично заинтересован» во всем этом и стоял в основе «заговора». Однако сразу подразумевалось, что речь идет именно о Лигачеве. Сам он вспоминает, что в определенные моменты заседания Политбюро прямо оборачивались настоящей «охотой на ведьм», наподобие того, как в материалах «перестроечной» прессы и литературы представлялись худшие времена Сталина. Горбачев, вполне естественно, «безоговорочно поддерживал Яковлева».

Атмосфера становилась настолько невыносимой, что в конце концов даже те из членов Политбюро, которые первоначально придерживались иных мнений относительно письма Андреевой, были вынуждены переменить свою позицию. Причем сам Горбачев, в прямом смысле слова, буквально лично набрасывался на каждого, кто, по его мнению, не в достаточно полной степени осуждал «деяния» Н. Андреевой.

* * *

Начатая таким образом «охота на ведьм» длилась немало недель. Дело дошло даже до того, что специально назначенной по этому поводу комиссией ЦК был устроен настоящий «рейд» на помещения редакции «Советской России» в поисках доказательств якобы существующего «заговора».

Другим из приемов Горбачева в том же плане стал созыв очередного заседания Политбюро 30 марта, в то время, когда Лигачев находился в трехдневной командировке в провинции. И опять на повестке дня был вопрос об осуждении письма Нины Андреевой. Вдобавок на сей раз Горбачев превратил заседание в настоящий «экзамен преданности» его линии и личности.

«Каждый должен безоговорочно определиться, на чьей стороне он находится!» — примерно так обратился он тогда к изумленным членам Политбюро.

Вместе с тем применял он и другой вид психологического нажима и шантажа. Угрожал, что подаст в отставку, если на заседании не будет принято «ясное» решение и не будет сделан «верный» выбор. В конце концов все присутствующие высказались в поддержку критики письма Андреевой и «Советской России». Была принята резолюция, осуждающая ее главного редактора Владимира Чикина. Проголосовали также и за предупреждение Лигачеву. Наконец был одобрен и составленный Яковлевым текст официального осуждения письма Нины Андреевой со стороны Политбюро. Таким образом, Горбачеву удалось не только публично унизить и изолировать Лигачева, но и дополнительно внести раскол среди остальных членов Полибюро. Наряду с этим в положение «вынужденной обороны» были поставлены все действительные или потенциальные противники «нового курса перестройки», пользующиеся сколько-нибудь значительным влиянием в обществе.

«Правда» в номере за 5 апреля опубликовала текст яковлевского «осуждения» письма Андреевой. В нем, между прочим, говорилось, что «в дискуссионной публикации «Советской России» читатели впервые имеют возможность столкнуться с выраженной в самой концентрированной форме нетерпимостью, с отвержением самой идеи обновления, с наглым заявлением чрезвычайно консервативных и догматических позиций». Далее отмечалось, что, «защищая Сталина», сторонники письма отстаивают «право на произвольное применение власти».

На следующий день «Советская Россия» тоже была вынуждена опубликовать этот документ. 15 апреля там же появились и материалы «самокритики», подкрепленные тенденциозно выбранными цитатами из письма Нины Андреевой. Наряду с этим практически все газеты буквально захлестнула волна писем «читателей», выражающих свое «возмущение» содержанием письма или, скорее, тем, что было написано о нем в яковлевском «осуждении».

Следующий этап данной кампании начался 8 апреля в Ташкенте, когда Горбачев объявил, что «судьбы страны и социализма поставлены под вопрос». Тогда же он подчеркнул «необходимость» заменить Лигачева на посту заведующего идеологическим отделом ЦК другим человеком. На заседании Политбюро 15–16 апреля Горбачев снова заявил, будто результаты проведенных расследований по «случаю Андреевой» показали, что «все это было начато здесь, в этом зале». Яковлев, в свою очередь, также произнес свою очередную длинную речь, в конце которой опять стояло его определение письма как «манифеста против перестройки». Тогдашний председатель Совета министров Николай Рыжков тоже обвинил Лигачева в том, что тот заходит в сферы, находящиеся «вне его компетенции». К концу данного заседания, как указывает Роберт Кейзер, «Лигачев оказался в положении полной изоляции». В результате он был освобожден от большого числа занимаемых им должностей и обязанностей, а вопросы идеологии и работы средств массовой информации перешли к Яковлеву.

Таким образом, Горбачеву и Яковлеву полностью удалось использовать письмо Нины Андреевой, содержание которого, в общем-то, не отличалось ничем существенным от множества других, более или менее критических материалов, появляющихся на страницах газет в то время, в качестве предлога для кампании политической дискриминации и устранения Егора Лигачева — своего основного противника в составе Политбюро. Его судьбу разделило также множество других деятелей партии и государства на всех уровнях, отличающихся своим твердым и принципиальным отношением к ревизионизму.

Расправа, учиненная над газетой «Советская Россия» и другими подобными средствами массовой информации, дает основание даже историкам типа Д. Гиббса сделать вывод о том, что, «по всей видимости, единственным приемлемым назначением гласности в новом понимании оказывалась готовность всеми средствами способствовать осуществлению того курса перестройки, которого добивался Горбачев». Рой Медведев и Джульетта Кьеза также пишут в своей книге о том, что вскоре после устранения Лигачева Яковлев поделился со своим товарищем: «…мы уже сумели пройти свой Рубикон». Здесь уместным было бы напомнить, что Рубикон является названием речки вдоль границы Италии, у которой, вроде бы, остановился вместе со своими легионами и долго пребывал в раздумьях Гай Юлий Цезарь на своем пути в Рим, то есть — к установлению в нем своей единоличной власти…

А сам Горбачев, похоже, с нескрываемым удовлетворением как-то высказался, что появление письма Нины Андреевой в конце концов оказалось «к добру». А могло ли быть иначе, если «благодаря» этому письме удалось добиться устранения Лигачева, полного подчинения средств массовой информации и создать условия для новой, еще более сильной «волны антисталинизма». Довольно примечательно и то, что помощник Горбачева Анатолий Черняев делится по этому поводу следующим откровением: «Даже если Нины Андреевой вовсе бы не было, все равно в то время пришлось бы что-то подобное просто выдумать».

* * *

Победа, одержанная Горбачевым благодаря публикации в газете «Советская Россия», явилась его триумфом. Устранение Лигачева, ко всему прочему, на деле убрало и все существовавшие тех пор препятствия на пути к проведению назначенной на июнь 1988 года XIX Всесоюзной партийной конференции. Это также было проделано в присущем Горбачеву как бы «мягком» стиле. Так, после того как устранили Лигачева с должности заведующего идеологическим отделом ЦК и отодвинули от руководства средствами массовой информации, его довольно демонстративно направили на работу в сельскохозяйственный отдел. Также Горбачев избавился впоследствии и фактически от всех прежних членов Политбюро. Правда, там остался, конечно, Анатолий Лукьянов, давний друг еще студенческих лет.

Если вообще допустимо применение понятий геологии к области общественно-политической жизни, то январский пленум 1987 года можно было бы уподобить сильному сотрясению пород и пластов земной коры. Но XIX Всесоюзная партийная конференция, состоявшаяся в июне 1988 года, оказалась настоящим землетрясением. За месяц до нее получили распространение 10 основных тезисов ее работы. Они были составлены таким образом, чтобы осталось впечатление, будто позиции по ним в равной степени разделяются всем тогдашним руководством партии и государства.

Однако с самого момента открытия конференции стало ясно: Горбачев намерен пойти гораздо дальше того, что можно было предположить на основании вышеупомянутых тезисов. Он выступил не более и не менее, как с предложением о создании нового высшего органа государственной власти под названием Съезда народных депутатов. Предполагалось, что 1500 членов его будут избираться на срок в пять лет. Половина их численности должна приходиться на долю Коммунистической партии и других организаций широкого общественного характера. Депутатами избирался малочисленный Верховный Совет с двумя палатами. Предполагалось, что он будет постоянно работающим органом Съезда. Съезду следовало избрать президента как высшего представителя исполнительной власти. По всей видимости, Горбачев «бронировал» этот пост для самого себя.

Дискуссионное предложение было оформлено в виде специальной резолюции конференции. Ее удалось, в прямом смысле слова, «протолкнуть» буквально в последнюю минуту заключительной части работы форума, проходившего под председательством самого Горбачева. Это было сделано до того неожиданно, что, как отмечает Рональд Г. Сенни в своей книге «Советский эксперимент» (1990 г.), только через несколько минут после такой проделки, «когда уже пели «Интернационал» при закрытии конференции, многие из делегатов начали задавать себе вопрос насчет того, к чему, в действительности, они только что «приложили руку».

И на самом деле было немало того, над чем следовало бы подумать. Принятие такой резолюции на практике означало упразднение почти всех существенных функций, прав и обязанностей, которые до тех пор принадлежали Центральному Комитету партии. Это, в действительности, и явилось «венцом» всех тех решений и документов, что были приняты за время работы конференции. А они, в своей совокупности, каким-то невероятным и неожиданным для большинства делегатов способом на деле явились просто отказом от всего того, на чем стояло, работало и развивалось советское общество во все десятилетия его существования.

Буквально одним махом XIX партийная конференция положила конец руководящей роли КПСС в деле управления страной, приняв решение о ее передаче государству и его органам. Таким образом, функции партии были сведены к таким же функциям любой из остальных общественных организаций, которым предстояло найти место в будущем парламенте страны. Наряду с этим были также приданы законные основания существованию различных партий некоммунистического толка.

Очевидно, ожидалось, что столь значительное «урезание» полномочий и влияния Коммунистической партии тем самым предоставит Горбачеву возможность осуществлять самостоятельное управление государством в новом качестве Президента страны. Во всяком случае, он сам после конференции предпринял ряд дополнительных мер, направленных на дальнейшее сворачивание чисто организационных возможностей и потенциала партии.

В этом духе в сентябре в 1988 года началось осуществление специального плана по замене существующего до тех пор секретариата ЦК разными отраслевыми комиссиями. Кроме всего прочего, эта «реформа» отняла у руководителей партии все возможности оперативно-исполнительного аппарата, при помощи которого они могли бы осуществлять свои функции и выполнять возложенные на них обязанности. Все это, конечно, привело к огромному ослаблению позиций противников Горбачева в ЦК и, прежде всего, Лигачева и его сторонников, поскольку как раз секретариат до тех пор во многом являлся их организационной и политической базой.

Наряду с тем, любое «урезание» влияния и возможностей КПСС, любой последующий шаг ее выталкивания на периферию общества неуклонно приводили к последующему ухудшению состояния всей страны и общества в целом. На это, к сожалению, указывал весь дальнейший ход событий. Не случайно Лигачев отмечает в своей книге сложившуюся еще с апреля 1988 года «трудно объяснимую тенденцию столь заметного ослабления сил и возможностей все еще находящейся у власти партии».

* * *

Все это в очередной раз возвращает нас к вопросу о том, с какого момента усилия Горбачева по ликвидации Коммунистической партии, а по мнению уже упоминавшегося аналитика из Брукинского института Джерри Хью — и всего управления страной, имели вполне осознанный и целенаправленный характер.

Книга В. Таубмана «Хрущев — человек и его время» (2003 г.) содержит, на наш взгляд, весьма интересные данные, которые во многом смогли бы послужить неким «ключом» для удовлетворительного ответа на вопросы такого типа. Среди них можно выделить, например, информацию о докладной записке Яковлева, направленной на имя Горбачева еще в 1985 году, в которой он настаивает на разделение КПСС на две партии — социалистическую и народно-демократическую. Здесь не надо быть особо искушенным специалистом в области истории, чтобы догадаться, что такое предложение, по сути дела, являлось не чем иным, как своеобразным «эхом» известного намерения Хрущева осуществить в свое время подобное разделение КПСС на «городскую» (промышленную) и «сельскую» (сельскохозяйственную, аграрную) партию.

Сама личность Александра Яковлева является живым олицетворением преемственности идейной ориентации и конкретно проводимого политического курса «эры Хрущева», с одной стороны, и Горбачева — с другой. Как уже сказано, ему лично принадлежит существенный вклад в развитие идеи о преднамеренном и целенаправленном организационном разделении КПСС. О значении, которое придается такой идее, можно судить хотя бы по такому признаку, что тексты, посвященные ей, как правило, расцениваются со стороны профессиональных исследователей как источники первостепенной важности.

Яковлев, который работал в аппарате ЦК КПСС еще при Хрущеве, в разговоре с Таубманом поделился личными впечатлениями о том, какое сопротивление со стороны ЦК вызвало в свое время предложение о разделении партии на «промышленную» и «сельскохозяйственную». По его словам, многие из участников Октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 года, отстранившего Хрущева от власти, считали такую идею «самой запутанной и неясной во всей истории партии и советского государства».

Без сомнения, все это было хорошо известно и Горбачеву. Скорее всего, подобными причинами был вызван и его столь короткий ответ на докладную записку Яковлева в 1985 году: «Пока еще рано». Однако после того началось просто головокружительное восхождение Яковлева вверх по лестнице партийной и государственной иерархии. В своей книге «Фактор Горбачева» (1997) Арчи Браун также приводит мнение Яковлева о том, что, по всей видимости, с самого начала его прихода к власти у Горбачева были свои планы глубоких политических перемен с чрезвычайно важными последствиями в долгосрочном плане. Но и идеи Яковлева пригодились. Пусть они были реализованы и не в том виде, в каком предлагались, в конечном итоге КПСС оказалась парализованной и обреченной на уничтожение при помощи хотя и несколько иного, но не менее эффективного и результативного сценария.

Гораздо более неясные, запутанные и противоречивые представления относительно генезиса и отдельных периодов развития политических взглядов и непосредственных практических планов и намерений Горбачева дают остальные доступные открытые данные и источники по этой теме. Сами его «Мемуары» являются довольно странной смесью как ранних, так и более поздних впечатлений, что делает неимоверно трудной задачу выделения причин от следствий, действительности от желаемого или даже вовсе воображаемого. Даже в его отношении к КПСС на одной и той же странице иной раз можно одновеменно обнаружить как слова признательности, так и ничем не прикрытой ненависти. Но, если вообще в чем-то можно верить такому человеку, так это, пожалуй, в том, что с самого начала он был склонен рассматривать КПСС и ее аппарат основной помехой и главным противником его «реформ» и ни в коем случае не в качестве фактора их ускоренного продвижения вперед.

Имея в виду все это, уже нетрудно себе представить, что тактика Горбачева на самом деле вовсе не предполагала наличия усилий с его стороны для того, чтобы бороться внутри партии и убеждать в правоте своих позиций других членов ее руководства и миллионы рядовых коммунистов. Вся его энергия, изобретательность и изворотливость в действительности были направлены исключительно на то, чтобы перехитрить и победить их при помощи всевозможных комбинаций, маневров, заигрываний и более или менее удачных пропагандистских трюков и ходов. Так, излюбленным его приемом являлось непосредственное публичное обращение за содействием и поддержкой к определенным группам и слоям интеллигенции. Причем, как правило, это делалось через голову органов и структур партии. В общем-то, если о них и упоминается в мемуарах тогдашнего генерального секретаря, то всего лишь как о «тормозах» общественных процессов и усилий, направленных на перемены. Так что, в конечном итоге, вряд ли остается какое-нибудь место для сомнений или колебаний насчет подлинного отношения Горбачева к партии, которая вырастила его и которую ему в определенный момент удалось возглавить.

Вильям Е. Одэм отмечает в своей книге «Конец советской военной машины» (1998), что, по мнению помощника Горбачева Анатолия Черняева, его шеф никогда не относился к КПСС иначе как с презрением. А когда при одном из особо крутых поворотов событий он посоветовал Горбачеву выйти из партии, тот прямо сказал ему: «Толя, неужели ты думаешь, что мне и самому не приходило в голову то, о чем ты пишешь в своей докладной записке? Ведь и Георгий Арбатов, и Николай Шмелев советуют мне то же самое. И они, как ты, стараются убедить меня отказаться от поста генерального секретаря. Ну, неужели все вы не понимаете, что такую «паршивую собаку» (как партия) вовсе не следует оставлять отвязанной? Потому что если я сегодня возьму да откажусь, вся эта огромная махина разом набросится на меня».

Вот каким образом в действительности относился он к организации, создавшей его как фигуру общественную и политическую и предоставившей ему все, что у него было и чем он являлся к тому моменту… В словарях, кстати, дано немало синонимов для тех слов, которыми, по воспоминаниям его помощника, выражался Горбачев. Так что, при желании, читатели смогли бы и сами выбрать те из них, которые, на их взгляд, больше всего соответствуют подлинному отношению и чувствам той персоны к Коммунистической партии Советского Союза…

* * *

В самом сжатом виде, основное ядро «философии нового мышления» Горбачева состояло в полной капитуляции перед капитализмом. Наличие столь резкого поворота в мировоззрении генерального секретаря ЦК КПСС можно объяснить как с точки зрения личностно-психологической, так и в широком контексте общественно-политической ситуации и деятельности. Так, например, психологи знают, что, как правило, человек получает известное (хоть зачастую и временное) облегчение тогда, когда решает отказаться от чего-нибудь или перестает бороться. В этом плане целый ряд фраз и выразительных средств, исключительно часто применяемых Горбачевым и его сподвижниками в годы «перестройки», дают довольно четкое представление как об их психологических установках, так и заранее сложившейся их внутренней предрасположенности поддаться, предать или продаться, в замену на какое-то вознаграждение или же при определенной степени нажима.

То есть, надо полагать, Горбачев прекрасно отдавал себе отчет в том, что за все совершенные им многочисленные односторонние уступки роковых последствий и значений для страны, ему причитается с Запада как громкое признание пропагандистского толка, так и соответствующая немалая «оплата» в самом прямом смысле этого слова. Может быть, из-за этого он так часто любил восклицать: «Так жить больше просто нельзя!» Скорее всего, при этом он имел в виду прежде всего самого себя. Потому что об общем положении в стране, по крайней мере, до «разгула» его «новой политики», ничего подобного сказать было нельзя. Во всяком случае, о наличии какого-то невыносимого разорительного «всеобщего кризиса» не было и речи.

«Перестройка», особенно в ее более поздних, «новых» вариантах, громко обещала сделать страну «нормальной». Подобные призывы к «нормальности» в условиях тогдашнего мира, когда социализм изо всех сил боролся против непрерывно угрожающих ему и все еще преобладающих сил капитализма, на деле не могли означать ничего другого, кроме полного отступления и подчинения империализму. Очевидно, в унисон с такими своими намерениями Горбачевское ядро руководства тогдашней КПСС полностью отказалось вообще от самого понимания социализма как качественно иной, действительно новой общественно-экономической системы, отвоеванной и построенной ценой самоотверженных усилий, труда и жертв нескольких поколений многих миллионов трудящихся.

Особо поражает при этом то обстоятельство, что все такие, казалось бы, недопустимые отступления с их стороны совершались в условиях странной и практически необъяснимой терпимости как со стороны широкой общественности, так и всех структур партийного и государственного управления. Даже малая часть того, что творилось в тот период от имени высшего руководства страны, в другое время и в любом другом государстве подобных возможностей и значения, немедленно вызвали бы обвинения в государственной измене и предательстве со всеми вытекающими из этого последствиями.

Наверняка, по этой причине даже сами манеры и физиономии людей «круга Горбачева» с течением времени становились все более «благодушно-самодовольными и самонадеянными. Сам Горбачев и тут, кажется, зашел дальше всех. Приемы и трюки внешнего воздействия, при помощи которых он создавал вид, будто действительно намерен вести то, что старался представить как внешнюю политику советского государства, долгое время ставили в замешательство даже некоторых из самых опытных и, как говорится, «видавших виды» профессиональных политических аналитиков и дипломатов США.

Они, за время нескольких десятилетий после Второй мировой войны, когда США утвердились на позициях самой могущественной силы капиталистического мира, без сомнения, привыкли к самым разным проявлениям раболепного и сервильного, угодливого отношения к ним. Но то, что «сервировал» им Горбачев, попросту выходило за рамки всего допустимого и предвидимого. Любой государственный деятель, вне зависимости от условий, в которых он находится, как правило, всегда старается обговорить любые уступки, на которые намерен пойти, какими-либо соответствующими компенсациями или действиями второй из договаривающихся сторон. Просто необъяснимыми и трудно вообразимыми с точки зрения любых мыслимых стандартов и норм поведения высшего руководителя государства, равностоящего и даже в некоторых отношениях превосходящего по военно-стратегическому и политическому потенциалу, являлись такие действия Горбачева на международной арене, когда он, не находясь под каким-либо особым давлением и даже почти без переговоров, заявлял об уже принятых им чуть ли не в единоличном порядке решениях одностороннего и ничем не объяснимого отступления от ряда важнейших позиций ключевого значения. Однако Горбачев все это делал.

* * *

Одно из особенно заметных отступлений от позиций советской внешней политики было связано с Афганистаном. За период после 1979 года революционное правительство этой страны, при помощи СССР и группы советских войск, успешно противостояло набегам внутренней реакции, пользующейся всемерной поддержкой со стороны США, Пакистана, да и Китая. Истина требует напомнить, что в начальный период после своего прихода к власти Горбачев распорядился усилить интернациональную военную помощь Афганистану. По своей бескорыстности и благородству эта помощь в плане историческом была сравнимой лишь с международной солидарностью по защите Испанской республики в 1936–1939 годах.

В мае 1986 года прежний лидер афганского правительства Бабрак Кармаль был заменен Наджибуллой. Пользующийся доверием определенных кругов местного духовенства, он попробовал расширить социальные основы поддержки свой власти. Он предложил переговоры и даже возможность формирования правительства общенациональной коалиции с представителями разных политических сил. Это было воспринято как проявление более сильного и обнадеживающего политического курса по сравнению с принципиально непримиримой, ведущей к политической изоляции линией Кармаля. Исчерпывающие данные о правлении Наджибуллы содержатся в книге Филиппа Бонноски «Тайная война Вашингтона против Афганистана», изданной в 2001 г… Однако несколько позже в том же 1986 году в публичных выступлениях Горбачева впервые стали проскальзывать нотки критики в адрес прежней советской политики в Афганистане. Развитие этой тенденции подробно исследуется в книге Сары Е. Мендельсон, изданной в 1998 г. в Нью-Йорке. А в следующем 1987 году Горбачев, Яковлев и Шеварнадзе уже вполне определенно начали пользоваться средствами массовой информации и приемами «гласности» в целях обработки общественного мнения СССР в пользу предстоящего выхода советских войск из Афганистана. Особо активную деятельность в таком плане вел в то время специальный корреспондент журнала «Огонек» в этой стране Артем Боровик. Оттуда он буквально засыпал читателей всевозможными репортажами, критикующими или прямо компрометирующими находящиеся там советские войска.

Особое рвение, старательность и даже изобретательность он проявлял, когда писал о потерях и жертвах как советских бойцов, так и гражданского населения Афганистана.

На встрече на высшем уровне в Вашингтоне в декабре 1987 года Горбачев объявил о предстоящем выходе советских войск из Афганистана. В феврале 1988 года он предложил уже и конкретный график осуществления вывода войск к началу 1989 года. Одновременно самые активные издания «новой гласности», разумеется, стали заполняться многочисленными письмами одобрения этой инициативы. Широко применялись отзывы и мнения солдатских матерей. А в середине 1988 года в журнале «Огонек» впервые была опубликована критическая статья о войне, автором которой являлся высокопоставленный советский военный.

Безоговорочное одностороннее отступление СССР из Афганистана вызвало острое несогласие со стороны руководителя Революционного правительства Афганистана Наджибуллы, антиревизионистически настроенных деятелей руководства КПСС и военных кругов, а также Кубы и Анголы. К тому времени положение советских войск в Афганистане как в чисто военном, так и в политическом плане было намного лучше и прочнее по сравнению с периодом начала акции.

Уменьшилась численность жертв и ровно ничего не подтверждало тезис об Афганистане как о «Вьетнамском болоте» СССР, широко раздуваемый пропагандой Запада. Внутри самого Советского Союза ей, конечно, активно вторила «домашняя» антивоенная оппозиция, пользующаяся все более открытой поддержкой со стороны правящей группы Горбачева, Яковлева, Шеварнадзе и компания.

«Исход войны в Афганистане был решен не на фронте, а дома, в Москве»— таково мнение по этому поводу военного аналитика из США Вильяма Е. Одэма. И самое обидное, что вывод войск был осуществлен всего лишь в обмен на формальное «согласие» со стороны США приостановить свою военную помощь моджахедам.

При этом, конечно, вовсе не обсуждался вопрос о будущем устройстве и развитии Афганистана как независимого и нейтрального государства. Также не было договоренностей и ровно никаких гарантий жизни и личной неприкосновенности лидерам и сторонникам тогдашнего правительства и их семьям.

Если абстрагироваться от политических, да и чисто моральных аспектов подобного «соглашения» с США, то следует добавить, что и с военной точки зрения в нем не содержалось ровно никаких обязательств американской стороны. Дело в том, что отряды так называемых «моджахедов» («смертников»), сражающихся против советских войск, состояли прежде всего из выходцев из национальных групп, родственных населению тогдашних советских среднеазиатских республик вдоль северной границы Афганистана. По этой причине США, хоть и оказывали им помощь оружием, оснащением и военными специалистами, но не считали их по-настоящему своими стратегическими союзниками.

Такими союзниками считались прежде всего племена, населяющие пограничные районы с Пакистаном. Именно на их основе были сформированы, обучены и полностью оснащены, в том числе танками и другим тяжелым вооружением, армии «талибов» (воспитанников религиозных школ в Пакистане), на которых в то время делали стратегическую ставку. Они-то и предприняли вскоре после вывода советских войск широкомасштабное наступление на столицу Кабул. Премьер-министра Наджибуллу и его брата, искавших убежища в здании миссии ООН, насильственным образом выволокли оттуда и повесили. Очевидно, следуя традициям, казавшимся давно забытыми, трупы их в назидание также оставили висеть долгое время после их смерти… Теперь известно, как изменилось отношение к режиму талибов после 11 сентября 2001 года, когда США решили, что его конец будет более выгодным их новым стратегическим целям.

15 февраля 1989 года последний советский солдат покинул территорию Афганистана. При этом уже безраздельно правящая в СССР группа не сделала практически ничего для сохранения в дальних регионах каких бы то ни было стратегических, политических и моральных позиций, ради которых советская армия и народ долгие годы вели борьбу, стоящую столь многих жертв. Безвозвратно были потеряны и те большие инвестиции, которые делались в строительство и модернизацию материально-технической базы и поднятие образовательного и культурного уровня страны за годы правления Революционного правительства. Афганистан и его народ, особенно в северных районах, были целиком отданы на «милость» победителей — сил империализма и реакции, которые «победоносно» вплотную подошли к границам среднеазиатских республик СССР. Последующие вскоре после этого кровавые события в них логично явились, кроме всего прочего, очередным следствием столь «мудрого» одностороннего отступления в этой части мира.

* * *

Список предательств, совершенных группой Горбачева в отношении политических и стратегических интересов СССР, других социалистических стран и национально-освободительных движений мира чрезвычайно велик. За последние месяцы 1988 года наметился также и поворот в отношении к Африканскому национальному конгрессу (АНК) и другим движениям за свободу в Африке. В Намибии, например, движениям, борющимся за освобождение Юго-Западной Африки (пользующимся поддержкой Кубы и СССР), удалось добиться проведения выборов в присутствии сил ООН в качестве гарантов их честности и беспристрастности. Как подчеркивает Владимир Шубин в своей книге «Африканский национальный конгресс — взгляд из Москвы», Э. Шеварнадзе, министр иностранных дел СССР в то время, вполне неожиданно, без проведения каких-либо консультаций с СУАПО (Организацией народа Южной Африки) и ее союзником Кубой, вдруг принял позицию США о проведении выборов без присутствия сил ООН.

В тот же период наметился также и ряд других односторонних отступлений в области внешней политики. Состоявшаяся в июне 1988 года, непосредственно после визита Рейгана в Москву, XIX партийная конференция уже официально отменила основополагающий до тех пор принцип военно-стратегического паритета в отношениях СССР и США. Еще дальше в том же направлении пошел следующий пленум ЦК, состоявшийся в сентябре-октябре 1988 года. На нем был уже открыто провозглашен «примат» так называемых «универсальных общечеловеческих ценностей» над целями, принципами и идеями классовой борьбы. Тогда же было принято и официальное решение о «деидеологизации» советской внешней политики. Весьма примечательно, что на нем было принято также и решение о выходе на пенсию Андрея Громыко, личность которого во многом связывалась с внешнеполитическим курсом СССР на протяжении более пол столетия. На том же пленуме Лигачева перевели из идеологического в политически более К разряду действий в том же направлении надо отнести и заявление Горбачева на сессии Общего собрания ООН в Нью-Йорке в декабре 1989 года об очередном сокращении советских вооруженных сил еще на 500 000 человек, включая шесть танковых дивизий, размещенных до тех пор на договорно-союзных основаниях в социалистических странах Восточной Европы. И опять, конечно, не было даже и намека о каких-либо аналогичных шагах и уступках со стороны США и НАТО. Причем вывод советских войск представлялся неким весомым вкладом в дело… «восстановления национального суверенитета» восточноевропейских стран, якобы ущемленных так называемой «доктриной Брежнева».

По наблюдениям Дэвида Лэйна, отраженным в его книге «Восход и конец государственного социализма» (1996 г.), стало ясным, что у СССР больше не было намерения вмешиваться в ход развития событий в других странах, даже если они являются членами одного союза с ним.

Столь резкий, ничем существенным не вызванный, к тому же принятый в демонстративно одностороннем порядке, отказ от всей прежней, несомненно успешной внешней политики на международной арене не мог не повлечь за собой прямо катастрофические последствия для всех народов социалистической системы, включая СССР. Свидетельства подобного одностороннего отказа администрации Горбачева от союзных обязательств в отношении отдельных социалистических стран можно привести практически на примере каждой из них. Так, например, в связи с 40-й годовщиной со дня основания ГДР — 7 октября 1949 года — он неоднократно заявлял, что ГДР ни в коем случае не следует отступать и что «сдача ГДР являлась бы равнозначной распаду всей системы социализма».

Однако всего несколькими месяцами позже, во время встречи в Вашингтоне в июне 1990 года с президентом США Дж. Бушем (старшим), он заявил, что «судьбы ГДР в руках самих немцев». А на вопрос Буша насчет возможной военно-стратегической и политической ориентации будущей, уже объединенной Германии, ответил что-то вроде: «Если она будет членом Варшавского договора — очень хорошо. Ну, а если будет членом НАТО — тоже очень хорошо!»

По свидетельствам очевидцев, услышав такое, хозяин встречи чуть не уронил чашку с кофе и, не скрывая своего изумления, попросил «дорогого гостя» вновь повторить свою позицию о согласии с возможным будущим членством объединенной Германии в НАТО. Русскоязычному читателю можно прочесть подробнее обо всем этом в одной из книг Н.А. Зеньковича «Тайны уходящего века…» и других.

А относительно некогда тоже «братской» Болгарии можно упомянуть, например, хотя бы о содержании переписки госдепа США с МИДом СССР насчет предстоящего тогда первого визита Государственного секретаря Джеймса Бейкера в эту страну. Подумать только, особенно, с точки зрения сегодняшнего дня — ведь совсем недавно правительство США считало чуть ли не обязательным заранее уведомить СССР о намерении своего высокопоставленного чиновника посетить Болгарию! Выходило, получался как бы «запрос на въезд»…

А вот ответ ведомство Шеварнадзе на такой «запрос» выдало предельно короткий — все это, мол, внутренние дела суверенного государства. Что ж, с точки зрения протокольной, другого и быть не могло. Но в дипломатии, кроме протокола, существуют и так называемые «знаки», когда соответствующая сторона как бы «невзначай» заявляет и о каких-либо своих интересах или позициях в том или ином государстве или прилежащем к нему регионе. Ну, а как можно было понять ответ МИДа Шеварнадзе как бы на запрос со стороны правящих кругов США «на въезд» госсекретаря Бейкера в Болгарию? Никак иначе, кроме «делайте, что хотите..».

Что ж, они и взялись за дело. Показательно, что открыто антикоммунистические лозунги и соответствующие им радикальные призывы впервые прозвучали в Софии как раз во время того визита Бейкера, под окнами гостиницы «Балкан-Шератон» в центре города, где он остановился.

* * *

Но оставим читателям право самим сделать свои заключения об общественно-политической роли, морали, облике, а может быть, и просто о состоянии душевного здоровья человека, в руках которого в крайне напряженный, ответственный период последних десятилетий XX столетия оказались судьбы одного из самых могущественных государств и общественно-политических союзов во всей истории человечества, а также связанных с ним многих сотен миллионов людей по всему свету.

Наличие столь красноречивых, многочисленных «знаков» со стороны правительства Горбачева тут же было подобающим образом оценено другой из «высокодоговаривающихся сторон», а также и всеми прочими враждебными социализму силами. Сразу последовала их повсеместная активизация ив плане внутренне-политическом, причем разворачивающаяся в условиях невиданного, беспрецедентного и исключительно бесцеремонного вмешательства извне. Прямым следствием столь мощного, координированного одностороннего натиска стало разрушение и полная реставрация капитализма как в ГДР, так и во всех странах недавней системы социалистического содружества Восточной Европы. Более того, распался и сам СССР. Часть его прежних союзных республик и все недавние союзники в Европе прямым образом оказались подключенными к агрессивным военно-стратегическим планам и политическим конструкциям США, НАТО и ЕС. Народам этих «новозавоеванных стран», как они вполне официально именуются, например, в рабочих документах организаций типа Всемирного банка и Международного валютного фонда, еще предстоит в полном объеме испытать на себе все последствия того, что в свое время так привлекательно было представлено в виде «отказа от доктрины Брежнева — так называемого «ограниченного суверенитета». Факты говорят, что в нынешней, уже натовской Болгарии, например, даже народные избранники в парламенте не располагают нужной информацией об основных условиях военно-стратегического присоединения страны к ее нынешним «союзникам»…

* * *

К началу 1987 года наметился поворот «направо» и в области экономики. Так же, как и при аналогичных «переменах» в сфере политики, первым «результатом» и здесь явился, прежде всего, отказ от всех реформ и экспериментов начального этапа «перестройки», несмотря на вполне обнадеживающие результаты. Это происходило под воздействием факторов, способствующих уже полному переходу программы и курса центрального руководства в сторону откровенной переориентации экономики к капитализму.

Первое место среди них приходилось на продолжающиеся активные действия по ослаблению позиций и влияния КПСС в обществе и устранению ее от прежней руководящей роли в деле хозяйственного развития страны. Во все возрастающей степени эти процессы подогревались и совершенно уже бесконтрольным засильем «второй экономики». Особенно активизировались ее откровенно криминализованные секторы и группы, деятельность которых отличалась открыто антиобщественным и антисоциалистическим характером.

Другим фактором исключительного значения в том же направлении стали, конечно, находящиеся в руках антикоммунистических и антисоциалистических сил СМИ.

При наличии столь мощно действующих факторов в течение периода 1987–1988 годов процессы «перестройки» в экономической области приобрели уже совершенно иные формы и направления. «Зеленый свет» в этом плане дал принятый в 1987 году «Закон о государственных предприятиях». Строго говоря, сам его текст, одобренный на июльском пленуме ЦК того же года, ничем существенным, казалось, не отрицал систему единого экономического планирования. В нем не объявлялся и открытый переход исключительно к механизмам свободного рынка. И все же узаконенное таким образом своеобразное двоевластие в экономической области привело к довольно чувствительным нарушениям всего ритма нормальной деятельности, да и самого существования социалистического уклада хозяйственной жизни.

Довольно красноречивым проявлением такого сбоя хозяйственной деятельности стало, например, положение Закона о прямом выборе директоров предприятий непосредственно работающими на них людьми.

Каковы бы ни были мотивы принятия подобного решения, самым широко распространенным последствием его явилась, пожалуй, практика безгранично щедрых обещаний о повышенных зарплатах всего персонала на случай «выборной победы» того или другого кандидата. А действующие директора, добивающиеся мандата на следующий период, и прямо вводили неоправданно высокие уровни зарплат еще до созыва соответствующих собраний. Инфляционные последствия от этого вскоре стали принимать такие размеры, что данное положение закона срочно пришлось отменять. Продолжили, однако, действовать другие его положения. Комментируя их, Эльман и Канторович, например, вполне справедливо отмечают «полную немыслимость ситуации, при которой в какой бы то ни было стране мог существовать закон, формулировки которого не обязывали кого бы то ни было к чему бы то ни было». Как раз такая закрепленная законом неустроенность во многом способствовала возникновению общественно-пропагандистской обстановки, которая политически подготовила следующие меры по дальнейшему продвижению направо. И в этом, как часто происходило во время «перестройки», решающее значение сыграли крайне антисоциалистически настроенные средства массовой информации. Под прямым наблюдением, а зачастую и при непосредственном личном участии Яковлева и Горбачева, ими была предпринята исключительно активная кампания в пользу предоставления большей «самостоятельности» предприятиям и другим формам хозяйственной жизни в расчете на дальнейший переход всей экономики на рыночную основу.

К тому же любые затруднения, любое преступление и злоупотребление экономического характера, несмотря на подлинные причины их возникновения, как правило, неизменно записывались на счет существующей системы общественной собственности и якобы присущей ей «сверхцентрализации» планирования. Непрерывно разжигаемые таким образом общественные настроения открыто антисоциалистического характера в определенный момент привели к возникновению политических условий, необходимых для требований полной ликвидации самого института планирования как такового.

* * *

Также под давлением средств массовой информации в декабре 1991 года на самом высшем уровне партии и правительства была предпринята и другая мера прямо-таки рокового значения. По оценке Лигачева, она являлась просто «фатальной ошибкой». Это было решение о резком сокращении объемов государственных заказов и закупок необходимой продукции промышленности. Под натиском Яковлева и Горбачева это сокращение составляло 50 % всего общего объема. Не были приняты во внимание даже возражения премьер-министра Николая Рыжкова (ранее поддержавшего их против Лигачева), выступившего против этого слишком рискованного прыжка от полностью планируемой к вовсе ничем не регулируемой системе хозяйствования. В основе такого решения лежало ничем не обоснованное предположение или, вернее, пожелание о возникновении сразу, из ничего, какого-то нового, никем никогда еще невиданного «оптового рынка» на основании остающихся 50 % советской промышленной продукции. К тому же, исключительно в духе самого крайнего «неолиберализма», предполагалось, что цены товаров на нем будут определяться лишь колебаниями между спросом и предложением.

Вместо этого Лигачев и Рыжков предлагали принять гораздо более осторожный экспериментальный план. Он предусматривал скупку со стороны государства 90 % произведений продукции, предоставляя 10 % действию механизмов спроса и предложения. Полагалось, что таким образом предприятия получат возможность постепенно набраться опыта экономической самостоятельности и умения успешно разбираться в практике свободных цен и рынков.

Последствия навязанного Яковлевым и Горбачевым плана оказались откровенно разрушительными. Экономика оказалась охвачена полным хаосом. В 1988 году стал особенно заметным рост дефицита целого ряда товаров. Впервые после Второй мировой войны инфляция в стране достигла весьма серьезных размеров.

По мнению Эльмана и Канторовича, основы советской экономики были подорваны еще с момента устранения Коммунистической партии от процессов управления хозяйственной жизнью. Губительными оказались также и меры по периодическому урезанию полномочий и функций ряда центральных отраслевых министерств, которые предпринимались, хоть и в несколько ограниченном виде, еще в 1986 году. Гораздо более определенными стали они в 1987 и 1988 годах. Причем речь шла не просто о сокращениях общей численности людей, занятых в отдельных министерствах, а об изменении всего характера взаимоотношений министерств с подведомственными им отраслевыми предприятиями.

К тому же дела, как правило, вертелись почти исключительно вокруг соображений «нового идеологического» характера, воспрещающих «отдачу команд» и утверждающих «полную самостоятельность отдельных предприятий. Фактическое превращение всесоюзных отраслевых министерств в лишенных какой бы то ни было власти безучастных наблюдателей оказалось чреватым крайне пагубными последствиями не только для нормальной деятельности, но и для самого существования системы народного хозяйства как таковой. Все взаимосвязи и балансы внутри ее, как на отраслевых и региональных, так и на всесоюзном уровнях, на деле оказались возможными только в контексте деятельности соответствующих министерств. Ведь деятельность их отделов и прочих структур, как в Центре, так и на местах, далеко не сводилась всего лишь к «отдаванию команд», как любила твердить об этом перестроечная пропаганда. В действительности она была намного сложней и ответственней, осуществляя выработку точных оценок как текущих, так и прогнозных производственных возможностей соответствующих предприятий, обеспечение рабочей плановой дисциплины, соподчиненности между ними и пр.

Разрушая весь этот комплекс функциональных связей и взаимоотношений, Горбачев и его советники наносили непоправимый вред как хозяйственной стабильности страны, так и самой атмосфере существующего доверия к проводимой в ней политике.

По заключениям Эльмана и Канторовича, весьма парадоксальным являлся также факт, что, при всем том, тогдашний генеральный секретарь и группа вокруг него «непрерывно и систематически подвергали постоянной дискредитации как свою политику, так и самих себя. Это получалось из-за, казалось, бесконечной вереницы ошибочных решений, к тому же зачастую принимаемых как бы нарочито нерешительным образом. Причем не так уж редко после принятия таких решений сами зачинщики их вдруг отказывались от них и даже выступали с публичным осуждением ряда их положений».

На наш взгляд, так могли поступать либо люди исключительно некомпетентные и политически близорукие, либо наоборот — настоящие профессионалы, строго преследующие заранее поставленные перед ними цели совершенно целенаправленного, преднамеренного разрушения.

* * *

Основной удар по плановой экономике был нанесен на уже упоминавшейся XIX партийной конференции. На ней был положен конец имеющему место до тех пор как бы «свободному дрейфу» направо и уже в форме безоговорочного приказа было вынесено решение о полном отходе Коммунистической партии как от деятельности Советов и органов их власти на всех уровнях, так и от любого участия в управлении народным хозяйством.

Это решение следовало осуществить как в плане организационном, так и идеологическом. Вслед за тем на всесоюзную систему планирования буквально обрушился очередной «шквал» уже прямо уничтожительных мер. Исключительно важное место среди них отводилось упразднению, в общей сложности, 1064 отделов и 465 секторов Центральных Комитетов союзных и автономных республик, областных и районных организаций КПСС. Оно было проведено Горбачевым осенью 1988 года. В процентном выражении это составляло 44 % всех руководящих структур партии на всех уровнях. Незамедлительным последствием данных мер на состояние экономики явилось то, что вслед за уничтожением общего партийного руководства народным хозяйством, исчезла и связь, обеспечивающая оперативные взаимоотношения Центра в Москве с отдельными хозяйственными единицами и объединениями на местах. Тем самым в экономике был дан «зеленый свет» всевозможным центробежным настроениям, силам и тенденциям.

Весьма интересным в этом плане было развитие «официальных» отношений самого Горбачева с «второй экономикой». Было время, когда дела выглядели таким образом, будто бы он действительно собирался обуздать и поставить ее под контроль. Однако конечным итогом его деятельности стало то, что, по сути, сам генеральный секретарь фактически «расстелил ковер» для «торжественного возврата» в экономику страны зарождающихся сил капитализма. Более того, их объявили даже «предтечами» советского «гражданского общества».

В этой связи научный исследователь из США С. Фредерик Старр выражает в своей статье «Полезное прошлое» (изданной в 1995 году в сборнике А. Даллина и Г. Лапидеса «Советская система — от кризиса к краху») мнение, что, очевидно, тогда и было «время решительного выбора для Горбачева». С одной стороны, он все еще мог пойти по пути оздоровления и совершенствования экономики при помощи повышения контроля и улучшения системы планирования. Вместо этого он предпочел привлечь на свою сторону «все те новые силы в экономике и обществе, утвердившие себя своими самостоятельными действиями, благодаря своей интеллектуальной связи с так долго подавляемой в России традицией либерализма».

Горбачев говорил, что «вторую экономику» следует привлечь к нормальной жизни общества с тем, чтобы ее прибыли облагались налогами». Как бы с этой целью он специальным законом разрешил существование фактически частных предприятий под видом номинально «кооперативных». Примерно так же он всячески превозносил «самостоятельность» добровольных содружеств «неформалов», подчеркивая при этом «необходимость» занять подобающее им «законное место» в советском обществе. По мнению Старра, по всей видимости, «политический гений Горбачева состоял не столько в том, что он сам создавал действующие силы перестройки, — он, скорее, открывал их в уже готовом виде в социальных слоях и структурах реально существующего общества».

Это мнение Старра поддерживает также и британская исследовательница Анн Уайт в своей книге «Демократия в России при Горбачеве (1985–1991) — зарождение «добровольного» сектора» (1999). Она считает, что «неформальными» являлись все виды деятельности, не организованные прямым образом партией. Значительная часть из них, особенно среди молодежи, была преимущественно аполитичными объединениями общекультурной направленности». Другая их часть вела свое начало еще с времен хрущевской «оттепели». По данным Уайт, «к февралю 1988 года общая численность неформальных объединений в стране доходила до 30 000. В нее, наряду с «группами натиска», входили также и всевозможные другие организации. С течением времени, однако, по мере разворачивания курса «перестройки», среди них все заметнее возрастали роль и значение вышеупомянутой первой разновидности».

С принятием так называемых «Закона о кооперативах» и «Закона о наймах», получили возможность уже совершенно свободного распространения и развития самые разные формы собственности явно прокапиталистического характера. Эльман и Канторович также подтверждают, что тексты указанных законов на деле разрешают официальное введение частной собственности под видом формально существующих кооперативов, хотя и приводят, правда, несколько «застенчиво», мысли Ленина о «преемственности кооперативов как форм социалистической собственности». К тому же кооперативы платили меньше налогов и, в принципе, радовались гораздо более благоприятному режиму финансовых льгот по сравнению с государственными предприятиями. В результате наметилась тенденция заметного укрепления деловых связей предприятий государственного сектора с так называемыми «кооперативными фирмами» — со всеми вытекающими из этого последствиями как непосредственного, так и долгосрочного характера.

Следующим этапом стала уже практика сдачи в наем «кооперативам» отдельных частей государственной собственности.

Она оказалась одним из первых, к тому же исключительно эффективных, способов осуществления фактической приватизации, тем более пользуясь при этом в качестве весьма удобной ширмы прикрытия все еще формально существующей, но все больше выхолащивающей свое подлинное содержание и смысл общественной формой собственности.

* * *

Если обобщать период 1987–1988 годов, то прежде всего следует отметить, что за это время был совершен полный поворот в принятом до тех пор курсе «перестройки».

В кадровом плане этот процесс был ознаменован устранением Лигачева и других противников Горбачева с занимаемых ими ответственных постов в Политбюро. Наряду с этим осуществлялось также и заметное ослабление влияния партии и выталкивание ее с ряда занимаемых ей руководящих позиций в обществе и, главное, — в управлении народным хозяйством. На деле был положен конец нормальному функционированию системы единого экономического планирования. Почти полностью разрушенными оказались некогда столь могучие всесоюзные отраслевые министерства.

«Реформы» такого рода просто не могли не привести к резкому нарастанию и обострению экономических проблем. Последствия этого стали особо заметными в 1988 году. Возросли инфляция, дефицит бюджета и перебои в снабжении. Впервые за последние 40 лет были отмечены повсеместные прыжки цен по всей экономике. В следующем году рост инфляции достиг 20 %. Товары ширпотреба просто исчезали из магазинов, чтобы до поры до времени «утонуть» в глубине складов. В таких условиях возникли чрезвычайно благоприятные условия для настоящего разгула спекуляции, что, в свою очередь, положило начало невиданному до тех пор процессу неуправляемого разграбления (перераспределения) общественного богатства и его новой концентрации в руках исключительно ограниченного числа частных лиц. По данным советской экономистки Татьяны Корягиной, приведенным в книге М. Гольдмана «В чем не удалась перестройка» (1991), в 1988 году общая сумма незаконно нажитых частных состояний составляла 200–240 млрд. рублей того времени.

Кризис экономики, в свою очередь, вызвал новый взрыв националистического сепаратизма. Призывы Горбачева создавать «национальные фронты» в защиту «перестройки», при помощи которых он намеревался оказывать давление на противников его линии в партийных организациях союзных республик, на деле оборачивались полным переходом власти в руки сепаратистов. Все явственнее намечающийся таким образом крах курса «перестройки», в свою очередь, в следующем 1989 году привел уже к критическому экономическому спаду. Трудности, присущие тому периоду, были уже таких масштабов и размеров, что их никак нельзя было сравнивать с известными, на примере прежних лет, тенденциями некоторого спада темпов экономического роста.

Нараставшее вследствие этого широкое общественное недовольство властью Горбачева не могло не ударить, однако, и по авторитету КПСС в целом. К тому же почти полный паралич ее организационного состояния и идеологическая дезориентация, к которым привели ее «реформы» тогдашнего генерального секретаря, дополнительно способствовали неблагоприятному развитию событий. На этом фоне все явственнее набирал силу откровенно антикоммунистический популизм Бориса Ельцина.

Итак, в 1987–1988 годах Горбачевым был сделан поворот, дальнейшим последствиям которого все еще предстояло полностью развернуться…