Вот как характеризует тот период в своей книге «Крах одной однопартийной системы» (1994) Г. Джилы:

«В 1989 году нашли подтверждение самые худшие страхи и опасения тех, кто не ожидал ничего хорошего от решений, принятых состоявшейся в июне 1988 года XIX Всесоюзной конференцией КПСС. После нее и предпринятых по ее постановлению «политических реформ» Горбачева партия и ее руководство больше не контролировали положение в стране. С конца марта 1989 года они, в основном, только реагировали на уже состоявшиеся события, пытаясь всего лишь как-то приспособиться к ним. А сами события тем временем продолжали развиваться и впрямь неподдающимися контролю масштабами и скоростью. К тому же они все явственнее повиновались действиям и руководству политических сил и факторов, не имеющих ничего общего ни с партией, ни с ее формальными лидерами».

А профессор Станислав Меньшиков пишет в своей книге «Советская экономика: катастрофа или катарсис?» (изданной в 1990 г. в Лондоне) следующее: «К тому времени уже почти нельзя было найти сектора общества и хозяйственной системы, не охваченного и фактически не подчиненного силами и структурами «второй экономики».

Даже Рой Медведев, один из ближайших сподвижников Горбачева, признает в своей книге «Россия после советской эры» (изданной в 2000 году Колумбийским университетом США), что «в 1991 году массы добивались и ожидали прежде всего улучшения своего материального положения. Из-за этого они протестовали против фактического диктата и привилегий партийных бюрократов и выставляли требования о большей свободе и демократии. Вполне естественным было, чтобы сторонники Ельцина поднимали лозунги: «Долой Горбачева!» или «Долой КПСС!» Нигде, однако, не появились лозунги типа: «Да здравствует капитализм!» и «Вся власть — буржуазии!»

Справившись со своими основными противниками в руководстве партии, за последние три года «перестройки» с 1989 по 1991 год Горбачев совершил роковые перемены в структурах и целостном облике СССР, по крайней мере, в следующих пяти направлениях:

— прежде всего, он окончательно уничтожил прежнюю руководящую роль Коммунистической партии и превратил ее в обычную парламентарную партию;

— во-вторых, была разрушена основанная на общественной собственности плановая экономика. КПСС оказалась полностью отстранена от руководства хозяйственной жизнью, был взят курс на полное установление «рыночной экономики». Была предпринята широкая приватизация государственных предприятий. Всячески поощрялось и облегчалось распространение и наступление «второй экономики»;

— продолжалось полное одностороннее отступление перед США на международной арене, предпринимались шаги к установлению открытого сговора и союза с империализмом;

— находящимся под контролем откровенно антисоциалистических и антикоммунистических сил средствам массовой информации была предоставлена возможность полностью перевернуть всю официальную идеологию, культуру и духовные ценности страны в примитивном прокапиталистическом духе «свободного рынка»;

— по-прежнему продолжались крайне рискованные, роковой важности для самого существования Союза нерешительность и колебания по национальному вопросу. С одной стороны, в этой области была предпринята попытка (или, может быть, демонстрация) определенного силового воздействия в отношении сепаратистских тенденций и действий в Прибалтике. После ее неуспеха перешли к не менее бесплодным и ничего особо не сулящим переговорам о новой формулировке и содержании всесоюзного договора СССР.

При этом, очевидно, Горбачев все время прекрасно отдавал себе отчет в том, каким образом партии удалось избавиться от Хрущева осенью 1964 года. По всей видимости, у него сложилась твердая решимость не допускать подобного хода событий в отношении себя. Это предположение во многом объясняет его настойчивую активность в проведении задуманных им «политических реформ» в партии, которые, опять же по его замыслу, должны были стать «необратимыми». Вследствие их КПСС была сведена к уровню абсолютно бессильной организации, наделенной преимущественно «совещательными функциями» при определении направлений дальнейшего развития, а также «правом» представлять в парламенте часть населения страны, подавшую свой голос за нее на очередных выборах.

Общественно-экономические слои и политические группы, поставившие Горбачева во главе правящей партии, определенно добивались замены существующего до тех пор государства советского типа так называемой «многопартийной системой» с присущими ей «плюралистическими» идеями, культурой и средствами массовой информации. Под предлогом обеспечения большей гибкости и динамизма экономики, она была подчинена частной собственности, эгоистическим силам и механизмам ничем не ограниченной, рыночной стихии и «частной инициативы», на деле оказавшихся неразрывно связанными с откровенно преступной деятельностью.

Наряду с этим Горбачев всячески стремился к установлению возможно более тесных связей и отношений с Западом, возводя их чуть ли не в ранг «единственного средства», способствующего дальнейшему существованию СССР в качестве единого всесоюзного федерального государства. Что ж, ход событий показал, что в этом направлении — установления тесных связей — ему лично, кажется, удалось добиться наиболее заметных и «выдающихся успехов».

* * *

Таким образом, к 1989 году политика «перестройки» уже все явственнее приобретала облик подлинной катастройки. К тому же она, как пишет Ш.Мильн в статье, вышедшей в лондонской газете «Гардиан» 16 августа 2001 года, обратилась бедствием не только для самой России. Спустя десять лет, как в ней самой, так и по всему свету, кажется, уже совсем немного остается людей, склонных разделять прежний энтузиазм, вызванный развалом Советского Союза.

А тогда страну неуклонно охватывал все более нарастающий хаос. Разрушительной волной он прокатился по всему государству, пока под конец дело не дошло до полного разрушения всей советской социалистической системы. В том же 1989 году вся Восточная Европа была поглощена контрреволюцией. Через год после того исчезла ГДР, а уже «единая» Германия стала частью НАТО.

В этих условиях несколько неожиданно, но чрезвычайно стремительно и быстро получила свое «новое» развитие политическая карьера Бориса Ельцина. Примечательно, что в свое время Горбачев лично вызвал Ельцина из Свердловска в Москву, причем на пост первого секретаря Московского горкома КПСС. Однако вскоре между ними стали складываться отношения серьезного соперничества за влияние и власть в партии.

После ряда драматических перипетий на пленуме ЦК в октябре 1987 года Ельцина устранили из руководства. К тому же тогда шли разговоры о том, что у него очень серьезная болезнь сердца. И вдруг, всего через год с лишним он, подобно библейскому «больному Лазарю», после как будто «чудотворного исцеления» чуть ли не на «белом коне» вновь вернулся в большую политику. На сей раз, однако, уже в качестве лидера лагеря так называемых «демократов», отрыто добивающихся полного отстранения Коммунистической партии от управления страной. Чрезвычайно важным успехом их стратегии явилось выдвижение Ельцина главой Российской Федерации, жизненно необходимой для нормального существования Союза.

По оценке Д. Дэнлопа в его книге «Возрождение России и конец Советской империи» (1994 г.), в начале 1990 года в СССР сложилась ситуация своеобразного двоевластия. Одним из центров власти являлась Россия, находящаяся под контролем Ельцина. Другой, всесоюзный центр находился в руках Горбачева. Между тем в период 1989–1991 годов экономическое состояние страны непрерывно ухудшалось. Спад производства стал постоянным явлением, нарастало число дефицитных товаров. Появились также совершенно немыслимые до тех пор явления отказа от всевозможных платежей как частным, так и юридическим лицам.

По заключению Арчи Брауна в его книге «Фактор Горбачева» (1996 г.), «все это вызвало нарастающее недовольство людей». В придачу конец социализма в странах Восточной Европы нанес дополнительный удар по советской экономике. В этой связи исследователь Джерри Хью из Брукинского института в Вашингтоне отмечает в своей книге «Демократия и революция в СССР» 1985—91», что, по оценкам западных аналитиков, летом 1991 года советская экономика уже находилась в состоянии экономического кризиса, определяемом ими как «депрессия».

Вследствие этого в 1989–1991 годах страну в самом прямом смысле слова потрясли невиданные по своим масштабам стачки горняков. Всем становилось ясным, что именно «перестройка» привела к такому прямо катастрофическому состоянию вещей. Правительство искало выхода из положения, набирая огромные кредиты в западных банках. Однако условия, по которым выдавали те кредиты, были такими, что скорее приводили к последующим обострениям кризиса, нежели к его облегчению. Подобное состояние дел еще более усиливало и без того возросшие тенденции в отдельных республиках к установлению национального суверенитета, вплоть до полного отделения от Союза. Как известно, в конечном итоге СССР перестал быть единым унитарным государством.

При анализе этих событий нельзя не отметить исключительную роль «перестроечных» средств массовой информации. Помощник последнего генсека Анатолий Черняев пишет по данному поводу в свой книге «Мои шесть лет рядом с Горбачевым», что, по сути дела, горбачевская гласность являлась «основным двигателем всей перестройки». По его оценке, так называемая «деидеологизация», т. е. устранение марксизма-ленинизма и коммунистического мировоззрения из процессов общественно-политической жизни и управления страной стало вообще возможным только «под непрерывным натиском гласности». Фактическое же содержание термина «деидеологизация» предполагало на деле широкое раскрытие всех дверей безраздельному распространению массированной пропаганды всевозможных антисоциалистических и откровенно антикоммунистических взглядов.

Даже если Горбачев и считал, что ему действительно удастся играть какую-то особую роль во всех этих процессах, то все равно к 1989 году он оказался от них отстраненным, а руководство страной на деле целиком перешло в руки Ельцина. В этом плане весьма показательным является то, о чем пишет Черняев в своей книге, вспоминая о том, как в свое время премьер-министр еще существующего СССР Николай Рыжков чуть ли не «сквозь слезы жаловался, что так называемые «советские» СМИ в действительности находятся под контролем официально находящегося в оппозиции «лагеря демократов» Ельцина».

* * *

В те последние годы «перестройки» самые темные силы в экономике и того же типа и настроя социальные слои тогдашнего советского общества все настойчивее стали предъявлять свои претензии не только на полную легализацию их деятельности, но уже и на прямой доступ к власти. Группировки деятелей «черного рынка» и вращающиеся вокруг них круги полукриминального, а то и откровенно криминального контингента непрерывно множились, напоминая некую особо вредную разновидность паразитарных насекомых. Все более широко распространялись также разные виды лжекооперативов, являющиеся по сути дела частными фирмами.

В этой связи Вадим Волков, автор книги «Силовой бизнес. Роль насилия в процессе утверждения капитализма в России» (изданной в 2002 году университетом г. Итака, США), утверждает, что значительная часть организаций, созданных на основаниях, мягко говоря, не совсем точно названного «Закона о кооперативах», на деле занималась преимущественно рэкетом. Они чуть ли не в автоматическом порядке брали на себя «охрану» и «защиту», в согласии с тем же самым законом, формально кооперативных, а в действительности полностью частных предприятий. А нескольким годами позже, в 1992 году, уже при Ельцине, был принят даже специальный Закон «О частной, детективной и охранной деятельности в РФ». Хоть и не добившись столь широкой известности как «кооперативный закон» Горбачева, на деле он окончательно утвердил «законность» сложившейся практики насилия.

Таким образом, курс «перестройки» последних лет ее существования полностью расчистил дорогу всем самым эгоистическим и алчным прослойкам и секторам общества, стремящимся приватизировать государственную и общественную собственность. Вполне естественно, центральным звеном их программы стал полный переход экономики на рельсы никем и ничем не ограниченной системы хозяйства «рыночного» типа. Самым рьяным политическим выразителем этих идей был лагерь демократов, возглавляемый Ельциным. Он и утвердился в качестве «знамени» объединенного блока «рыночников», представителей «второй экономики» и обслуживающей их части партийной и государственной номенклатуры.

Как отмечает Джерри Хью в своей книге, близящаяся вполне реальная перспектива «регламентированного законом присвоения огромных богатств» собрала за такой платформой представителей самых разных секторов высших управленческих эшелонов тогдашнего общества. Здесь были как руководители больших хозяйственных отраслей и предприятий, так и высшие деятели партийной и государственной администрации, в том числе и определенные кадры военного сектора и структур внешней и внутренней безопасности. На деле получилось, что каждый присваивал прежде всего те части партийной и государственной собственности, которые держал под своим непосредственным контролем. Подобная модель, вероятно, распространялась и на общество в целом, охватывая практически все ступени социальной и административной лестницы.

Тем временем страна и ее хозяйство, оставшиеся без своих привычных структур управления, переходили почти непрерывно из одного кризиса в другой, неуклонно приближаясь к состоянию комы. Положение самого Горбачева также стремительно становилось таким, что подчас могло вызвать даже сожаление. На деле он уже не мог принимать никаких решений и предпринимать каких-либо действий. Его откровенно ненавидели миллионы советских людей, считавших его непосредственно ответственным за потрясающие их личную жизнь и жизнь страны катаклизмы. Поспешно покидали его и недавние ближайшие сподвижники, перебираясь в другой, уже более перспективный лагерь. К концу 1991 года от него отказались даже еще недавно «близкие друзья» из Вашингтона и Белого дома. К тому времени Горбачев все больше напоминал «мага» из цирка, вдруг забывшего каким-то образом тайны всех своих «фокусов».

Здесь следует еще раз напомнить, что процесс его падения в действительности начался с его отказа от мировоззрения и политики коммунизма и перехода на позиции социал-демократии. К тому же сам способ, которым это было сделано, как становится ясно из его интервью журналу «Тайм» в мае 1991 года во многом был просто смехотворным. Прежде всего, потрясают масштабы иллюзий, с которыми он связывал эту свою «внутреннюю политическую революцию». Вот какие ответы дает он, к примеру, на вопросы: «Что означает быть коммунистом сегодня?» и «Что будет означать на будущее?» (Роберт Кейзер. «Как вообще Горбачев мог появиться»).

«На мой взгляд, быть коммунистом сегодня — означает не бояться нового, отвергать подчинение любой догме, иметь независимый способ мышления. Это означает подвергать свои мысли и поступки одновременно суду морали, а также, непосредственно через политику, помогать трудящимся осуществлять свои стремления и надежды в соответствии со своими способностями. Я верю в то, что быть коммунистом сегодня означает способность прежде всего быть по настоящему демократичным, уметь ставить универсальные общественные ценности превыше всего… Так что, разрушая систему сталинизма, мы не уходим от социализма, а идем к нему».

Формулировки эти, как видим, довольно замысловатые и сложные. Сложным выглядел, на первый взгляд, и общий ход событий, происходивших во время правления Горбачева и его группы. В действительности же дела обстояли намного проще — на смену прежней политики борьбы пришел курс компромиссов и отступлений.

Горбачеву, кажется, было присущим всегда и во всем отступать. Он обычно отступал, услышав в свой адрес критику за проявляемую нерешительность и робость. Отступал он и перед откровенно прокапиталистической, стремящейся к реставрации системы частной собственности коалицией Бориса Ельцина. Отступал и перед сепаратизмом антикоммунистического и антисоциалистического национализма. Роковыми последствиями для народов СССР и миллиардов людей труда по всему миру обернулось его отступление перед империализмом и милитаризмом США, добивающимися неограниченного господства над планетой. Причем, на что уже не раз обращалось внимание в нашей книге, отступления в данной сфере, как правило, проводились исключительно в одностороннем порядке, без сколько-нибудь равнозначной реакции с другой стороны.

За время последнего периода своего пребывания у власти Горбачев, по всей видимости, так и не сумел до конца разобраться в причинах потери популярности и крушения возглавляемого им режима. Трудно сказать, отдавал ли он себе лично отчет в том, что все это началось с предпринятой по его инициативе кампании ослабления влияния и фактической ликвидации руководимой им КПСС. Понимал ли, что таким образом он оказывал самую решительную поддержку как сепаратистским действиям в отдельных союзных республиках, так и заведомо хищническим претензиям «второй экономики» и стоящих за ней криминальных группировок вместе с наиболее коррумпированными секторами партийной и государственной администрации? Доходило ли до его сознания понимание того, что парализация деятельности и фактическое устранение КПСС от управления страной расчищает дорогу перед домоганиями откровенно антисоциалистических, разрушительных сил блока Бориса Ельцина, на деле добивающихся полного развала СССР? И что все это, в конечном итоге пойдет на пользу исключительно империализму Запада, политические и военно-стратегические планы и конкретные действия которого никогда не строятся в расчете на улучшение жизни и судеб какого бы то ни было народа на земном шаре?

Уже не раз упомянутый Джерри Хью в своей книге «Демократия и революция в СССР, 1985–1991» пытается дать ответ на вопросы такого типа. Причем, в отличие от значительной части западных аналитиков и обозревателей, он не считает, что перед Горбачевым стояли практически неразрешимые проблемы и что он находился в положении «человека, вынужденного скакать на не поддающемся управлению тигре». По его мнению, за время своего правления Горбачев не только не попробовал объездить и обуздать «тигра», но и сам всячески старался добавить ему «строптивости», заставляя его все бешенее метаться и рваться куда-то… В то же время те немногие случаи за годы его пребывания у власти, когда государство все же приступало к применению законного права силы, всегда указывали на исключительно хорошие результаты подобных действий.

* * *

Поэтому нам кажется уместным еще раз специально обратить внимание на нерешительность и колебания, особенно сильно дававшие о себе знать во время последнего этапа правления Горбачева. Трудно объяснимой и часто повторяющейся характеристикой его политического поведения того времени было, например, стремление всячески избегать применения активных и решительных действий, даже в случаях, когда они обещали хорошие результаты, в том числе и для его персонального положения как политика. Так, всей своей деятельностью на самом высшем посту в правящей партии и государстве он всячески способствовал переходу страны к «свободной», «рыночной» экономике. Однако в тот момент, когда эти идеи, кажется, уже полностью «привились» практически всей политической элите того времени, сам он так и не решился применить ожидаемую ею крайнюю меру так называемой «шоковой терапии». Зато она пришлась по характеру Борису Ельцину, почему он и возглавил вполне закономерно побеждающие в то время рыночные тенденции и силы.

Здесь следует напомнить, что применяемое к хозяйственной жизни понятие «шоковой терапии» ведет свое начало от одной уже почти полностью дискредитированной и изжившей себя садистской псевдомедицинской практики лечения из области нервно-мозговых заболеваний. Она состоит в периодическом применении к пациентам электрического шока с обещанием их последующего выздоровления и восстановления.

Статистика доказывает, однако, что в большинстве случаев «терапия» подобного рода приводит к ненужным страданиям людей, не дающим никаких существенных результатов. Некоторое облегчение состояния было зарегистрированы у столь ограниченного количества пациентов, что их спокойно можно было отнести к области статистической ошибки.

При таком положении вещей настаивать на «шоковой терапии» в экономике означало, во-первых, что сотни миллионов граждан прежних социалистических стран являлись «душевно больными». Во-вторых, меры, которые предлагаются и применяются при осуществлении подобной политики, не только не приводят к «излечению» хозяйственных проблем, но и вполне преднамеренно вызывают массовые страдания огромного большинства людей. Их лишают возможностей трудиться, иметь жилье, их дети остаются без образования. Система здравоохранения становится недоступной, исчезают социальное обеспечение и защита. Пенсии буквально «тают», а то и вообще становятся недоступными для последующих поколений трудящихся. Преступность беспрепятственно разрастается и охватывает практически все секторы общества.

Словом, практически, так называемая «шоковая терапия» является вовсе не хозяйственной политикой, а системой массового терроризма, направленной на целенаправленное обезличивание и деградацию целых стран и народов. Другой ее основной целью и главным следствием ее осуществления становится перераспределение общественного богатства, при котором оно делается достоянием определенного крайне ограниченного меньшинства населения.

К тому же данный процесс перераспределения не имеет практически никаких рациональных хозяйственных аргументов и оправданий. Еще в меньшей степени у него могут быть какие-либо претензии и основания морально-этического или законного характера. Не выдерживают проверки временем и непосредственной практикой и широко распространяемые пропагандой «рыночников» соображения о якобы более высокой подготовке, профессиональной квалификации или личностных характеристиках присваивающих общественное достояние.

То, что произошло в СССР и странах Восточной Европы, было самым элементарным присваиванием со стороны отдельных лиц, прослоек и группировок огромных активов, которые никак не могли им принадлежать. В других местах и при других обстоятельствах за подобными действиями сразу последовали бы самые безапелляционные санкции в соответствии с существующими везде уголовными нормами за подобный вид преступлений.

Особенность совершившейся в данных частях мира капиталистической контрреволюции состояла в том, что откровенно преступные деяния совершались здесь при активной поддержке соответствующих государственных механизмов и институтов и под покровительством специально принятых с этой целью «законов».

* * *

Как уже отмечалось, именно появление и деятельность Горбачева на сцене общественной политики подготовили все необходимые условия и сделали вообще возможным столь откровенно разрушительное развитие событий. Поэтому действительно нелегко разобраться в подлинных причинах, помешавших ему лично проделать и последние действия подготовленной им и проходившей под его «режиссурой драмы». Как и в прежние годы, он все так же старался маневрировать, импровизировал и шел на всякие повороты, ничуть не забывая при этом так же тщательно продолжать демонтаж все еще имеющихся и остающихся в его ведении структур некогда мощных политических, государственных и хозяйственных механизмов.

Это поле его деятельности, однако, все время таяло, а с уменьшением его практических возможностей катастрофическим образом падала и популярность прежних его маневров и приемов преимущественно вербального и эпистолярного характера. Люди уже открыто насмехались над его длинными речами и выступлениями, исполненными, как и раньше, такими обещающими выражениями как «новый решительный поворот», «решительные испытания» и пр.

Как и впредь, он все так же продолжал обещать прилагать все усилия к «стабилизации СССР и принятию нужных мер с тем, чтобы дела были поставлены «под контроль». В то же время его практические действия приводили к усиливающейся дестабилизации государства, всей политической и хозяйственной жизни. Парализуя государственную деятельность, да и само существование СССР, он каким-то странным и лишенным логики способом продолжал надеяться (или, по крайней мере, говорить), что ему удастся избежать разрушительных последствий его же деятельности.

Очевидно, он рассчитывал на то, что ему удастся укрепить политическую систему при помощи таких новых государственных структур, связанных преимущественно с исполнительной властью, как институт президентства и Съезд народных депутатов.

В Съезде, однако, довольно скоро взяли верх «демократы» из лагеря Бориса Ельцина и его сподвижников.

Вероятно, с тем, чтобы как-то «идти в ногу» с ними и их нарастающим влиянием, Горбачев предпринял еще некоторые шаги в сторону дальнейшего перехода к «рыночному» хозяйству. Не исключено, что сам он считал их существенными. Настоящим «рыночникам», однако, как уже отмечалось и раньше, всего этого было уже абсолютно недостаточно. Видимо, подчиняясь опять той же самой странной «логике», он до самого конца старался сохранить за собой пост генерального секретаря КПСС и даже добиться некоторого укрепления своих позиций в этом качестве, в то же самое время всячески стараясь ограничить влияние и возможности самой партии. Так, например, он пробовал привлечь на свою сторону некоторых из своих внутрипартийных противников, предоставляя им высокопоставленные должности даже в его «внутреннем круге». Когда в конце 1990 и начале 1991 года ряд архиревизионистов, таких, как Яковлев, Шеварнадзе и другие, стали покидать его, Горбачев выдвинул на руководящие посты деятелей типа последнего руководителя КГБ Владимира Крючкова и некоторых других коммунистов. Вместе с тем он как будто старался сделать что-то и для предотвращения дальнейшего развала СССР, пытаясь вести переговоры по выработке нового всесоюзного Договора.

* * *

В чисто умозрительном плане можно было допустить, вероятно, что в силу характера своей личности и биографии, нехватки нужной профессиональной подготовки и опыта, Горбачев мог просто оказаться не в состоянии реалистическим образом оценить все возможные последствия совершающихся во время его правления действий. Оправдания подобного рода, однако, уж никак не применимы к остальным основным деятелям «перестройки». В этой связи исследователь из известного Йельского университета США В. Одэм, автор книги «Конец советской военной машины» (1998) вполне определенно доказывает, что самому первому среди них, Александру Яковлеву, с самого начала было предельно ясно, в какую сторону они намеревались идти:

«Когда в июне 1994 года, — пишет Одэм, — я спросил у Яковлева, давал ли он себе отчет в том, что реформы Горбачева могли привести к развалу СССР и концу Советской системы, тот ответил, что всегда ясно понимал их разрушительное воздействие на «старый режим».

А затем, не стараясь скрыть нотки торжества в своем голосе, он добавил:

«Попросту, нам удалось все это проделать до того, как наши противники сумели «проснуться» и помешать нам».

А в 1990 году Александр Яковлев, в своем качестве «основного двигателя» этой политики, пустил в ход свой очередной, уже хронологически последний, план разрушительного «преобразования». В нем Политбюро и ЦК КПСС открыто объявлялись «главными препятствиями на пути перестройки», которых следовало полностью убрать из политической жизни. В этих целях предлагалось созвать Съезд народных депутатов, на котором принять решение перейти к системе президентского правления. План предусматривал также упразднить коллективизацию сельского хозяйства, общественную собственность на средства производства, равно как и само существование СССР в качестве единого союзного государства с централизованным управлением. Демагогическим образом перефразировался и представлялся в превратном свете даже известный призыв советской власти к народам России и всего мира после начала Октябрьской революции 1917 года. В редакции Яковлева он выглядел уже следующим образом:

«Земля — крестьянам, фабрики — рабочим, подлинную независимость — отдельным республикам».

А далее «советы» или, скорее, директивы «основного генератора идей перестройки» предусматривали переход к многопартийной системе, полное упразднение партийного аппарата и отстранение КПСС от власти, получение крупных займов от Запада. По свидетельствам Анатолия Черняева, опять же Яковлев просто давил на Горбачева с тем, чтобы «предпринять и специальную военную реформу, при которой места буквально всех действующих генералов занимались подполковниками, а также осуществлялся полный военный и политический уход из стран Восточной Европы. Он настаивал на ликвидации всех промышленных министерств, выступал за полную свободу частного предпринимательства. Добивался также и увольнения председателя Совета министров СССР в то время Николая Рыжкова и Председателя Госплана Юрия Маслюкова». Как показал дальнейший ход событий, Горбачев почти полностью последовал этим «советам» Яковлева…

В своей книге «Восхождение России и конец Советской империи» (изданной в 1994 году) историк Д. Дэнлопп из Университета Принстона в США называет состоявшуюся в мае-июне 1989 года сессию Съезда народных депутатов «событием, переменившим все». Тогда Горбачев принимает свое очередное трудно предсказуемое решение о трансляции по телевидению буквально всей работы Съезда. До этого такого не бывало никогда раньше как в самом СССР, так и нигде в мире. На протяжении 13 суток за работой всех заседаний Съезда почти непрерывно следили около двухсот миллионов телезрителей по всей территории Советского Союза. Вычисления, проведенные по данному поводу в книге Дэвида М. Котца и Фреда Виэра «Революция сверху» (1997), показывают, что за это время объем производства советской экономики снизился на 20 %.

По оценке ряда наблюдателей, работа Съезда пошла во многом иным ходом, чем это предполагалось официальной повесткой дня самого Горбачева и остальными «главными организаторами». Неожиданной оказалась, прежде всего, исключительная разнородность выступлений. Вместе с тем, однако, общее направление основной тенденции определенно было «правым». Даже правее, чем когда бы то ни было до этого.

Андрей Сахаров, например, открыто потребовал с трибуны изменения 6-й статьи Конституции СССР, закрепляющей законом руководящую роль КПСС в советском обществе. Ельцин, в свою очередь, с какой-то «мрачной торжественностью» счел нужным предупредить о «нависшей опасности горбачевской диктатуры». Известный в недалеком прошлом советский тяжелоатлет, многократный чемпион мира по поднятию тяжестей и офицер Советской армии, сделал предложение официально осудить то, что он определил как «историю совершенных КГБ преступлений». А оратор по фамилии Корякин потребовал вынести Ленина из мавзолея на Красной площади.

Ряд делегатов выступил против однопартийной системы, другие оспаривали идеи Карла Маркса и его «Капитала». Настаивали также и на прекращении действия (денонсировании) ряда договоров и соглашений советской внешней политики, начиная с договора с Германией 1939 года. (Напомним, что перед угрозой общего фронта империалистических государств против СССР его правительство оказалось вынужденным пойти на такой договор после фактического провала переговоров с Англией и Францией о заключении военного оборонительного союза трех государств.)

Между тем, и во время Съезда и после него события, по образному выражению Дэнлоппа, стали переходить уже «от рыси к галопу».

* * *

Каждый последующий месяц после июня 1989 года стал приносить больше перемен, чем за весь предшествующий период с апреля 1985 года. Способ, которым был организован и проведен Съезд народных депутатов, до основания потряс КПСС как политический организм, расшатал ее авторитет. В глазах миллионов советских людей подверглись сомнению моральные, рациональные и законные основания ее власти и управления, даже само ее право на существование. Под вопрос ставилась вся советская история, общественно-экономический строй страны, система и способ ее функционирования. С официальной трибуны Съезда получали открытое одобрение и поощрялись всякого рода противники социализма.

Таким образом, пределы политически допустимого оказались отброшенными далеко назад, причем в такой степени, о которой раньше нельзя было даже подумать. Очевидно, уже прошли времена «управляемых, регулируемых реформ». Независимо от того, каковы были его планы и чего конкретно ожидал Горбачев от Съезда народных депутатов, по окончании его работы ему лично не оставалось больше ничего другого, кроме «подобно некоему политическому «танцовщику на волнах» просто стараться удержаться как можно дольше на поверхности событий».

Ответ трудящихся Советского Союза как на работу самого съезда, так и на весь ход развития «перестройки» направо, последовал еще в июле того же 1989 года. Каменноугольные бассейны Кузбасса и Воркуты в России, Донбасса на Украине и Караганды в Казахстане были охвачены невиданным до тех пор стачечным движением. Они были организованными местными независимыми организациями рабочих, зародившимися после 1986 года. По Котцу и Виэру, «эти первые после 20-х годов массовые проявления трудовых протестов» вызвали настоящий шок и переполох во властных структурах Горбачева. А Ельцин, со своей стороны, «очевидно, проявляя сильно развитое чутье к популистским заигрыванием с настроениями масс, сразу стал пытаться привлечь бастующих горняков (шахтеров) на свою сторону, чтобы в дальнейшем использовать их действия в целях «демократов».

Не исключено, что подчеркнуто «иконоборческая» атмосфера прямых телетрансляций с заседаний Съезда народных депутатов вполне преднамеренно нацеливалась на побуждение именно таких ответных реакций со стороны рабочих. Но несомненно, что основной причиной для возникновения стачек стал процесс непрерывного обострения и углубления экономических трудностей.

Добыча угля оказалась среди тех отраслей народного хозяйства, на состоянии которых особенно зловредно сказалось навязанное Горбачевым и Яковлевым решение о «шоковом» сокращении объемов государственных заказов на промышленную продукцию. По мнению Лигачева, положение там дополнительно осложнялось еще тем, что горные предприятия должны были покупать все необходимое для своего производства по рыночным ценам, а сбывать свою собственную продукцию — уголь, — только по ценам, фиксированным правительством.

Во время забастовок 1989 года горняки первоначально выдвигали в основном только экономические требования. Однако в какой-то момент к ним начали добавляться и призывы политического характера. По всей видимости, они были «заимствованы» у некоторых из набирающихся сил формирований «правой» ориентации, а может быть, «правые» просто «приклеивали» их к требованиям шахтеров. Так, например, наряду с требованием права для горных предприятий самим определять цены на уголь, призывали также упразднить контроль со стороны центральных министерств. Очевидно, по внушению «демократов» был внесен в список требований и лозунг об отмене 6-й статьи Конституции СССР. Однако лишь в отдельных местах открыто оспаривалось управление страной Коммунистической партией.

Забастовка шахтеров испугала и привела в смятение центральное руководство в Москве. Ею ведь оказалась охвачена одна из основных отраслей экономики страны, в которой был занят миллион человек! На протяжении десяти дней высшие органы власти — Политбюро, ЦК партии, Верховный совет и Совет министров СССР — обсуждали вопросы о том, какими путями и способами ответить на требования бастующих. В районы, охваченные стачкой, были отправлены серьезные дополнительные поставки разнообразных продуктов и других товаров.

Тем временем Ельцину удалось обеспечить себе значительную поддержку среди горняков, причем как раз накануне выборов на пост президента Российской Федерации, к которому он стремился. Это и стало одним из обстоятельств, вызвавших начало новой забастовки в апреле 1991 года. Несмотря на то, что она тоже начиналась в угольной отрасли, на сей раз забастовка проводилась больше как общая и политическая, нежели стачка шахтеров.

На протяжении двух месяцев ею было охвачено значительное число основных секторов уже и без того серьезно ослабленной советской экономики. Требования, которые выдвигались теперь, самым прямым образом отражали политическую платформу Ельцина. Бастующие призывали даже к отставке правительства СССР. Весьма показательным стало то обстоятельство, что стачку прекратили сразу после того, как Ельцину удалось добиться перевода угледобывающей промышленности от Всесоюзного правительства в ведение правительства Российской Федерации.

Еще красноречивее была реакция самого Горбачева на ход развития всех этих событий — под их воздействием генсек все более поддавался давлению набирающегося сил лагеря «демократов» Ельцина. Эта податливость доходила подчас до открытой сдачи всего, что они требовали.

* * *

В своей книге Дэнлопп подробно прослеживает разные этапы становления так называемой «демократической оппозиции», пока наконец в период 1988–1989 гг. она не вошла открыто в большую политику, располагая уже своими легальными партиями оппозиционистической направленности, домогающихся реальной власти на всех уровнях государства. Совсем недавно, еще в 1987 году, они существовали исключительно в виде «неформальных» организаций, которых, впрочем, тогда насчитывалось уже немалое количество. Исключительно разнообразными были они и по своему характеру, поскольку среди них были как самые разные «дискуссионные клубы» и «исследовательские кружки», так и «земляческие содружества», общества и пр.

По мере своего укрепления, однако, большая часть «неформалов» все определеннее стала менять свой характер. Зачастую в нерусских республиках например они приобретали форму так называемых «национальных фронтов», исповедующих и борющихся за сепаратизм. А в самой России их эволюция нередко шла в направлении организации всевозможных «народных фронтов», как правило, придерживающихся политической линии «демократов». Само понятие «демократ», кстати, до середины 1988 года воспринималось преимущественно неким нарицательным именем сторонников Горбачева в их борьбе против Лигачева. Однако впоследствии определенная часть из кругов интеллигенции стали критиковать уже и самого Горбачева из-да его недостаточной «демократичности». Тем временем в мае 1988 года в Москве был учрежден уже «демократический фронт», официальными основателями которого стали некоторые из так называемых «диссидентов» 60—70-х годов. На деле это была первая политическая партия, открыто противостоящая КПСС.

По существу, огромную, трудновычислимую поддержку «демократам» оказал способ проведения подготовки, да и самой работы состоявшегося в мае-июне 1989 года Съезда народных депутатов. Во время прямых передач его заседаний по официальным каналам советского телевидения ряд известных представителей советской интеллигенции уже открыто призывали к оппозиции самому Горбачеву, объявляя себя борцами за «подлинную демократию». А несколько позже, в июле того же года, под руководством Андрея Сахарова и Бориса Ельцина (все еще формально являющихся членами КПСС) была создана «Межрегиональная группа». В ней состояло 380 из всех 2250 депутатов. Группа также открыто призывала уже к «переходу от тоталитаризма к демократии», за «радикальную децентрализацию государственной собственности» и за «экономическую независимость отдельных республик и регионов». На деле это означало, что как раз в тех новосозданных государственных институтах, со стороны которых Горбачев надеялся получить широкую поддержку своей политике, уже сложилась сильная и особо активная антикоммунистическая оппозиция, которая, к тому же, пользовалась всеми возможностями парламентской и государственной власти.

В январе 1990 года была создана и так называемая «Демократическая платформа» в КПСС. Поданным ее представителей, в нее входило около 55 000 членов партии. Ее официально объявленной целью являлось превращение КПСС в «нормальную социал-демократическую партию», что, по их замыслу, должно было произойти на тогда еще предстоящем XXVIII съезде партии.

Еще более амбициозной была программа созданной тоже в январе партии «Демократическая Россия», провозгласившей себя наследницей идей скончавшегося в декабре 1989 года Андрея Сахарова, которого лагерь «демократов» поспешно канонизировал в ранг своего «главного святого». «Демократическая Россия» была образована из членов «Межрегиональной группы» Съезда народных депутатов. Заигрывая с обществом преднамеренно выбранными «аргументами» из истории и идей русского национализма, они призывали Съезд принять новую, составленную ими же Конституцию Русской советской федеративной социалистической республики РСФСР, утверждающую ее государственный суверенитет.

Своей программой и действиями «Демократическая Россия» заходила дальше всех в направлении открытой реставрации капитализма и уничтожения Советского Союза. Далеко не случайно именно она стала основной политической базой Бориса Ельцина.

На состоявшихся в марте 1990 года в Российской Федерации выборах «демократам» удалось добиться значительного большинства в Москве и Ленинграде. Это дополнительно способствовало дальнейшим процессам «коррозии» как внутри КПСС, так и всего СССР как единого, общесоюзного государства. А с образованием Верховного Совета Российской Федерации впервые за все время после 1917 года в стране сложилась уже обстановка подлинного двоевластия. Но если в 1917 году его сторонниками были буржуазное Временное правительство, партия большевиков и советы революционных рабочих и солдат, то в 1990 году друг другу противостояли лагерь «демократов» и КПСС.

* * *

Весьма показательным было признание в качестве лидера «демократов» недавнего высокопоставленного представителя партийной номенклатуры Бориса Ельцина. По иронии судьбы его политическая карьера в КПСС пошла вверх лишь после прихода Горбачева к власти в 1985 году. Причем его перевели в Москву по рекомендации как раз «твердокаменного» коммуниста Лигачева.

Злую шутку при этом сыграли, вероятно, общие сибирские корни обоих деятелей, поскольку до 1985 года они являлись партийными руководителями соседних Новосибирской и Свердловской областей. Профессиональная карьера начальника ряда строительных организаций полностью соответствовала инженерному образованию Ельцина. Однако, несмотря на его пресловутое пристрастие к спиртному, у него были далеко идущие планы и намерения политической направленности. Они стали осуществляться с приходом Горбачева к власти, когда на состоявшемся весной 1986 года XXVII съезде КПСС по предложению генерального секретаря он был избран кандидатом в члены Политбюро. Но даже находясь на столь высоком партийном посту, он продолжал, однако, придерживаться линии исключительно острой критики в адрес КПСС и ее политики, быстро уловив веяния времени. На том же самом XXVII съезде, например, он вошел в конфликт даже со своим личным благодетелем Лигачевым из-за различия в мнениях насчет целесообразности предоставления функционерам партии некоторых дополнительных привилегий. Попытка применить тот же прием критики в 1987 году, на сей раз в адрес самого Горбачева, кончилась его выводом из состава Политбюро и снятием с поста первого секретаря Московской городской организации КПСС.

По возвращении в свой родной Свердловск в конце 1987 — начале 1989 года он как бы полностью исчез с арены политической жизни. Его возвращение в большую политику, как ни странно, оказалось связано опять с Горбачевым и его инициативой создания новых органов государственной власти. В марте 1989 года Ельцин был избран делегатом на Всесоюзный съезд народных депутатов, а годом позже — и на съезд народных депутатов РСФСР. 29 мая 1990 года Ельцин стал председателем Верховного Совета РСФСР.

Официально он вышел из КПСС в июне 1990 года во время ее XXVIII съезда. В июле 1991 года был избран президентом РСФСР. Способ выдвижения на такую позицию бывшего московского секретаря порождал немало толков и сомнений по поводу закулисных переговоров и сделок. Во-первых, результатом сделки с Горбачевым было само учреждение в апреле 1991 года поста президента РСФСР. Тогда взамен Ельцин обязался поддержать проект создания нового Всесоюзного договора. На самих выборах выдвинутая против Ельцина кандидатура сначала была снята, потом вновь представлена…

Так или иначе, впечатляющее большинство, полученное Ельциным в ходе выборов, давало уже ему преимущество прямого мандата, которого у Горбачева не было, что впоследствии и оказалось очень важным козырем в намечающейся между ними битве за личную власть. Очевидной была и перемена тактики со стороны Ельцина в этой их битве. На своем пути к верховной власти в стране он явно разыгрывал так называемую «русскую карту», а после ее приобретения, ничтоже сумняшеся, приступил к полному восстановлению в стране капиталистических порядков.

Тут, на наш взгляд, имеет смысл приступить к более подробному анализу ответов на вопрос: «А почему именно Ельцину удалось утвердиться в качестве лидера капиталистической контрреволюции?»

В связи с этим, во-первых, никак нельзя отвергнуть проявленную как со стороны его советников, так и его лично, значительную дозу находчивости, выносливости и даже определенной политической смелости. Так, например, во время большой забастовки горняков в июле 1989 года, Ельцину, довольно успешно делая ставку на свое сибирское происхождение, удалось наладить личные связи и укрепить свой авторитет сначала в Кузбасе, а затем и в других бастующих каменноугольных бассейнах страны.

Обеспечив себе поддержку весьма мощных в силу своей огромной концентрации и воли к борьбе слоев рабочего класса, чувствующих себя при этом особо ущемленными в правах, Ельцин сделал удачный политический реверанс и в адрес интеллигенции. Она, кстати, тоже проявляла признаки нарастающего недовольства, прежде всего, из-за лишенной практической направленности деятельности Горбачева, у которого слова постоянно брали верх над делами. Как бы идя навстречу общественным настроениям такого рода, Ельцин выдвинул идею о радикальной перестройке. Она, хоть и не была наполнена каким-либо конкретным практическим содержанием, на деле оказалась исключительно удачной в пропагандистском и политическом плане.

Вместе с тем он обещал поддержку и претензиям русского национального сепаратизма в деле образования отдельного от Союза «государства великороссов», демонстрировал стремление к восстановлению «русского суверенитета» и символики русского национализма, поощряя, наряду с этим, сепаратизм в нерусских союзных республиках. Демонстративно поддерживал восстановление религии. Однако наиболее масштабной и безоговорочной была его поддержка «рыночной экономики» и всего того, что способствовало полному восстановлению капитализма. В этом плане он решительно превосходил все, что обещал и делал Горбачев. По сравнению с ним, Ельцин проявлял несравненно большую щедрость в отношении как секторов и отраслей «второй экономики», так и «партнеров» из деловых кругов Запада, проявляющих все нарастающий интерес к советскому народнохозяйственому комплексу. Одновременно с этим возрастала и их поддержка его кандидатуры. О видимой стороне такого изменения отношения можно было судить хотя бы по содержанию и тону программ радио «Свобода» и других важных пропагандистских центров США и их западных союзников.

Именно безоговорочная готовность Ельцина принести в жертву единое общесоюзное государство СССР и довести «радикальные реформы» в России до их логического конца — до полной реставрации капитализма, — делала его признанным лидером контрреволюционных сил как в самой стране, так и за рубежом…

* * *

Кризисные явления в экономике все сильнее обострялись в результате поддержки «второй экономики» политикой Горбачева, которая, по сути дела, все определеннее ложилась на курс полного отказа от системы общественной собственности и централизованного хозяйственного планирования.

Борис Кагарлицкий в своей книге «Реставрация в России» указывает на всю иронию сложившейся при этом ситуации, когда мощнейшая кампания в поддержку «приватизации» в 1990 году происходила исключительно по каналам СМИ, все еще полностью находящимся под контролем Коммунистической партии. Однако, несмотря на всю пресловутую «гласность», ровно никакого доступа к СМИ не имели люди, выражающие хоть какие-то сомнения в отношении этого так превозносимого «всесильного рецепта в экономике», подчеркивает Кагарлицкий в своей книге.

Монополия над средствами массовой информации в то время, по сути дела, из советской уже стала капиталистической. В изданной в 1995 году книге «В чем не удалась перестройка?» советолог М. Гольдман из Колумбийского университета США утверждает, что спад советской экономики наметился задолго до 1989 года. «Удар по экономике был нанесен еще в середине 1987 года, — пишет он. — Дело в том, что результаты первых двух лет новой экономической политики, начатой после 1985 года, не были настолько значительными, как это всем хотелось бы. Это приводило к потере авторитета власти, особенно в хозяйственной области».

Впоследствии та же самая власть предприняла меры, которые дополнительно усугубили существующие кризисные тенденции и явления. К середине 1988 года положение настолько ухудшилось, что срывы происходили уже почти автоматически. Разваливались на глазах уже самые важные экономические структуры.

Наряду со стратегической и военной переориентацией тогдашней внешней политики, самое непосредственное влияние на процессы разрушения социализма в странах Восточной Европы оказал ряд решений, принятых руководством Горбачева во внешнеэкономической области. На протяжении нескольких десятилетий после Второй мировой войны между этими странами и Советским Союзом существовал такой тип хозяйственных отношений, по которому они получали на льготных условиях нефть, природный газ и некоторые другие виды сырья. Кроме того, продукции их промышленности и сельского хозяйства был обеспечен облегченный доступ к практически неограниченному рынку Советского Союза. Схемы подобного взаимовыгодного и взаимодополняющего сотрудничества существовали практически во всех областях жизни, начиная от военно-стратегической до области культуры.

По мнению Джерри Хью из пользующегося исключительным доверием со стороны властных кругов США Брукинского института, вся эта уникальная, отлаженная система международных экономических отношений оказалась разрушенной после того, как советское руководство приняло чрезвычайно резкое решение приостановить экспорт сырья в страны Восточной Европы на прежних льготных условиях. Столь крутая перемена, в свою очередь, имела эффект своеобразной «шоковой терапии» в отношении экономики этих стран и толкнула их к поиску связей с рынками Запада.

Одновременно в 1990–1991 годах стало ясно, что потеря торговли с Восточной Европой привела к потрясениям и в экономике Советского Союза. Дополнительно обострился ряд социальных проблем. Д. Хью приводит, например, данные, показывающие, как внезапное исчезновение импорта лекарственных средств и другой медицинской продукции из стран Восточной Европы самым отрицательным образом сказалось на состоянии системы здравоохранения Советского Союза.

Другой «роковой ошибкой», по определению Лигачева, явилось навязанное в 1987 году сторонниками Горбачева резкое сокращение государственных заказов на промышленную продукцию. В книге «Революция сверху» ее авторы Дэвид М. Котц и Фред Виэр подробно рассматривают последствия этого решения. Одним из них явилось, например, повышение дефицита целого ряда товаров, появление длинных очередей за ними и необходимость карточной системы распределения.

* * *

Эти явления и сопутствующие им тенденции разрастания «черного рынка» до положения чуть ли не доминирующего фактора, как правило, выдвигаются на передний план всегда, когда речь заходит об экономическом положении Советского Союза в последующие 1988—89 годы.

Производство большей части товаров широкого потребления за это время не снизилось, но, как отмечает Д. Хью, «повышение зарплат и недостаточный контроль за субсидиями на пищевые продукты сделали возможным наращивание потока больших масс свободных денег в сторону населения». Результатом крайне неблагоприятного сочетания большого количества денег и дефицита товаров явился скачок инфляции. В этой связи В. Москофф отмечает в своей книге «Трудные времена. Обеднение и протест в годы перестройки» (1993), что в 1988 году наблюдался спад сельскохозяйственного производства, который привел к нехватке продовольственной продукции и соответствующему росту цен. Последующая потеря авторитета центральных экономических институтов, сложившаяся, не в последнюю очередь, вследствие ряда прямо парадоксальных решений высшего руководства, вызвала спад доверия к стабильности самой системы снабжения. В результате индивидуальные потребители стали запасаться товарами. Еще важнее было то, что отдельные республики, города и районы страны также начали делать слишком большие запасы, зачастую сверх меры. Сначала это касалось только продуктов питания, но затем процесс охватил и все другие товары.

Пустые полки в магазинах всегда являются признаком дефицита, обладающим свойством быстрого отклика среди самых широких слоев общества. С течением времени такой отклик все более приобретал вид недовольства нарастающего масштаба, причем чреватого далеко идущими последствиями политического, психологического и экономического характера. Страну буквально захлестнул психоз накопления запасов всевозможных товаров. То есть потеря доверия к экономической стабильности уже становилась фактором, способствующим наращиванию дефицитов еще до того, как спад самого производства стал реальностью. Промышленные предприятия больше не получали нужной им информации о спросе на те или иные товары, что дополнительно усугубляло трудности цикла производства и приводило к новым срывам выпуска продукции.

Таким образом, дефицит из явления преимущественно психологического характера все больше приобретал вполне реальные практические измерения, а «заколдованный круг» признаков кризиса становился все явственнее.

Полное отстранение структур Коммунистической партии от процессов управления хозяйственной жизнью страны обернулось основным фактором, способствующим резкому наращиванию экономических трудностей в период после 1989 года.

За первые восемь месяцев 1990 года наметился спад производства на 20 %. Ему сопутствовала быстро нарастающая инфляция, отмечают Эльман и Канторович в своей книге «Разрушение советской экономической системы» (1993). В дальнейшем дела пошли еще хуже, так что в начале 1990 года Горбачев открыто обратился за помощь к немцам со страниц массового западногерманского издания «Штерн». Он попросил 500 000 тонн мяса, 500 000 тонн подсолнечного масла, 100 000 тонн разных макаронных изделий.

Тем временем рост инфляции за год в стране достиг 80 %. К середине 1991 года мнения аналитиков уже сходились на том, что СССР охвачен экономической депрессией. А в июле того же года Горбачев просто потряс мир просьбой о приеме Советского Союза в члены Международного валютного фонда. Это уже выходило из всех рамок, поскольку вряд ли кто-нибудь мог бы себе представить, чтобы одно из двух сверхгосударств мира таким унизительным образом упало бы на колени перед своим соперником, которому успешно противостояло десятилетия подряд.

В общем плане 1990–1991 годы стали периодом полного засилья правых тенденций в обсуждениях и формировании экономической политики страны. В какой-то мере это было связано с тем, что в 1988 и в первую половину 1989 года проблемы экономики находились вне поля зрения советского руководства тех дней. Внимание Горбачева тогда казалось полностью поглощенным внешнеполитическими делами. Ведь здесь, на международной арене, благодаря многочисленным односторонним уступкам, на него лился казавшийся так нужным ему поток нескончаемых похвал и превозношений со стороны пропаганды Запада. Однако развитие обстановки внутри страны к концу 1989 года поставило со всей остротой проблемы экономики в центр политической жизни.

* * *

Такой возврат к экономической проблематике происходил наряду и с другой, качественно важной переменой. Самым впечатляющим образом она нашла отражение в двух книгах академика Абела Аганбегяна, последовательно изданных в 1988 и 1989 годах. Напомним, что в свое время он был главным экономическим советником Горбачева в первые годы «перестройки». Его идеи тогда все еще были связаны в основном с реформами экономики, намеченными в период правления Андропова. Об этом он писал в книге «Экономический вызов перестройки», изданной в 1988 году университетом штата Индиана в США. В корне отличалась от предыдущей следующая его книга, «Перестройка изнутри: будущее советской экономики», изданная всего через год после первой в Нью-Йорке. В ней уже полностью поддерживалась идея о введении ничем не ограниченных «механизмов рынка». Факторов как внешнего, так и внутреннего порядка, активно способствующих столь резкой перемене взглядов маститого академика, было немало. Мы считаем необходимым особо выделить хотя бы два из них.

Во-первых, это были политические перемены в самой КПСС, вызванные, главным образом, прямо-таки самоубийственными для нее решениями ее тогдашнего руководства.

Другим важным фактором являлось неимоверное разрастание масштабов, силы и общественного влияния «второй экономики».

Экономисты М.Алексеев и В.Пайл в своем труде «Заметки об измерениях неофициальной экономики в бывших советских республиках» (включенном в сборник трудов института В. Дэвидсона Бизнес-школы Мичиганского университета США за июль 2001 года) приводят таблицу подробных данных на этот счет. Они отражают удельный вес «второй экономики» в общей стоимости ВВП (валового национального продукта) большей части прежних советских республик времен Горбачева по сравнению с ситуацией при Ельцине. Хоть у нас и есть некоторые возражения в адрес применяемых ими методов вычисления, мы все же считаем, что цитированные данные дают представление о размерах «второй экономики» в отдельных республиках и о темпах их роста.

(Здесь следует отметить, что сама терминология анализируемых явлений всегда создавала определенные проблемы, а с течением времени в каком-то плане стала даже условной. Как правило, научные обозреватели, говоря о «второй», подразумевали «частную» экономику в Советском Союзе. В принципе, однако, она была производной и вторичной по отношении к основной, «первой» общественно-плановой экономике, поскольку существовала и разрасталась исключительно за счет использования ее людских, энергетических и всех прочих ресурсов.)

А к началу 1995 года «вторая экономика» в некоторых из прежних советских республик фактически уже стала «первой», т. е. главной и господствующей экономической реальностью. Так, ее удельный вес в России, например, равнялся почти половине всего ВВП, тогда как на Украине и Кавказе она и впрямь стала первой. Что касается некоторого незначительного уменьшения ее в Эстонии и Узбекистане, то его следует принимать, скорее всего, как признак сохранения в них ее прежних позиций.

«Вторая экономика» в отдельных республиках

Удельный вес в объеме ВВП_______1989, %_______1995,%

Азербайджан_____________________32,8__________69,9

Белоруссия_______________________28,6__________43,5

Эстония__________________________22,1___________21,9

Грузия___________________________32,8___________71,4

Казахстан________________________32,8___________49,8

Латвия___________________________22,1___________40,9

Литва____________________________22,1___________30,6

Россия___________________________18,0___________45,6

Украина__________________________25,3___________56,5

Узбекистан_______________________32,8___________28,5

Период с 1989 по 1991 год стал временем стремительного стихийного развития все еще находившегося на своей эмбриональной стадии советского капитализма. Пресловутый Закон о кооперативах на деле открыл все возможности для разворачивания частной хозяйственной деятельности.

В этой связи Рой Медведев отмечает, что как частные предприниматели «второй экономики», так и многие из государственных предприятий поспешно принялись за оформлением своей собственности и активов как «кооперативных». В следствии этого число кооперативов возросло буквально на десятки тысяч. Организовались они преимущественно в торговле и строительстве, но некоторые из них прямо или косвенно касались и области непосредственного производства. Шли разговоры, что немало из них создавались по предписанию и даже с участием самых высокопоставленных лиц. Иногда упоминалось даже имя председателя Совета Министров Николая Рыжкова. Таким образом, форма «кооперативов» способствовала превращению в большие деньги огромных долей недвижимости и других видов собственности, стоимостью многие миллиарды рублей. А отмена государственного контроля на внешнюю торговлю, в свою очередь, дала возможность этим деньгам поспешно «уплыть» за границу.

Несколько позже люди класса новобогачей и олигархов с настоящей ностальгией будут делиться воспоминаниями о том, что во времена Горбачева процесс накопления больших состояний удавался гораздо легче, чем при Ельцине. «Бизнесменами» становились многие из прежних партийных и государственных функционеров. По данным Стивена Сольника в его книге «Контроль и крах советской системы», 1998, значительную часть из них составляют бывшие комсомольские активисты, которые организовывали первые в стране торговые банки и товарные биржи. Молодые миллионеры энергично «брались» за дело и преуспевали в развлекательном шоу-бизнесе, в коммерческом распространении видеоматериалов, в игровом бизнесе, во внешней торговле.

Вопросы, связанные с процессами становления и состава класса новобогачей как в Советском Союзе, так и в других, недавно социалистических странах, являются исключительно важными и серьезными. Хоть о них говорится и пишется немало, по-настоящему значимая информация в этом плане остается все же крайне ограниченной. В конечном итоге сложилось заключение, что класс новоявленных капиталистов сложился преимущественно на базе трех основных социальных групп и прослоек, состоящих:

— из наследников владельцев крупных состояний времен досоциалистического периода (зачастую их называют «реститутами», от латинского слова «реституция», означающая «возвращение собственности»);

— из некоторых членов бывшей государственной, партийной и комсомольской номенклатуры.

— из представителей откровенно криминальных групп уголовного мира.

В этом плане вопрос как будто бы выяснен и особых возражений или дебатов не вызывает. Однако за плотным занавесом продолжает оставаться почти все, имеющее отношение к не менее логическому и естественному вопросу о том, какими способами, на основании каких критериев и с помощью каких механизмов одним членам вышеуказанных социальных прослоек удалось «преуспеть», а другим — нет?

Совершенно очевидно, что далеко не все из нескольких десятков миллионов членов КПСС и пятнадцати миллионов комсомольцев стали «новобогачами». Не превратилось в капиталистов и значительное число так называемых «номенклатурных» кадров партии, государства, сил безопасности и армии. Однако некоторые ими стали. При более углубленном исследовании подобное разделение становится заметным и в группе наследников зажиточных классов досоциалистического периода. Некоторым из них и вовсе не удается, несмотря на все шумные разговоры о «неприкосновенности священной частной собственности», добраться до вроде бы унаследованного по нормам нынешнего законодательства имущества. Другие, однако, вполне «законно» присваивают себе заведомо чужую собственность. Подобным образом обстоят дела и с выбившимися «в люди» представителями преступного мира.

* * *

То есть вполне закономерно напрашивается вопрос: а что связывает в действительности эту столь разнородную группу преуспевающих ныне людей? Что настолько явственно выделяет их среди остальных «сородичей» из общественно-социальных групп, выходцами из которых они являются?

Как правило, официальные ответы на вопросы подобного рода, в той мере, в какой они вообще имеются, вертятся вокруг утверждений, будто бы люди такого типа преуспели исключительно в силу своих «профессиональных и личных качеств». Но в действительности те же самые качества у многих из тех, кто оказался выброшенным «за борт», часто многократно превосходят подчас весьма сомнительные «достоинства» преуспевших. Каким же способом, на основании каких критериев происходил тогда подбор и сам процесс выдвижения наверх одних и устранения других?

Ответа на вопросы такого рода нет как у нас, так и в серьезной научно-исследовательской литературе за рубежом. А в нем как раз и содержится многое из того «тайного», что на самом деле происходило за последние одно-два десятилетия на территориях как бывшего СССР, так и остальных стран социалистического содружества стран Восточной Европы.

Что ж, попробуем дать свой ответ и на эти вопросы.

На наш взгляд то, что одинаково приобщает к классу капиталистов представителей как «старых», так и «новых» богачей, а также откровенно криминального контингента, является общая для всех них склонность и способность присваивать результаты чужого труда и, по сути дела, никогда не принадлежащее им чужое имущество, материальные и другие ценности. Довольно распространенной «общественной тайной» являлось и то, что за откровенно криминальными элементами стояла довольно значительная часть «теневой/второй экономики». Как раз ей-то и предоставили уже официальный статус законодательные меры Горбачева. По данным исследователя организованной преступности в СССР тех лет Стивена Гендельмана, около 60 % всех зарегистрированных на их основании «кооперативов» находились под управлением доказанных и активно действующих преступников. Он же подчеркивает в своей книге «Товарищ Криминал: новая мафия России» (1995), что даже к концу 1991 года, когда большая часть частных фирм и предприятий уже вполне свободно работали на «законных основаниях», по крайней мере, 15 % общего объема товаров и услуг по стране все еще проходило по каналам «черного рынка».

Претензии к полному установлению неограниченной власти «рынка» возрастали по мере усиления процессов уничтожения КПСС и системы централизованного планирования народного хозяйства. Напомним, что в основе принятого в 1987 году решения о «радикальной политической реформе» была предпосылка о том, будто так называемая «командно-административная система», т. е. общественно-экономические, организующие и политические функции партии и структур центральной государственной власти являются «основными проблемами» страны и причинами «всех ее неблагополучий».

По мере разворачивания процессов парализации, уничтожения и расформирования структур партии и центральных министерств, которые непосредственно занимались организацией, координацией и руководством производственно-экономической деятельности, «рыночники» все определеннее и недвусмысленнее брали курс на «шоковую терапию» экономики. На деле это означало переход к установлению режима такого типа, при котором сверху всеми возможными способами откровенно навязывается ничем не ограниченная власть частной собственности, наживы и прибыли любой ценой. Осуществляется это при помощи всякого рода хозяйственно-финансовых, как правило, крайне спекулятивных «монетаристских» трюков и механизмов, вместе с пропагандистско-политическим и прямо силовым давлением всех видов власти, служб и органов.

Такому безоглядному «слепому прыжку» к капитализму неограниченного «свободного рынка» в то время все еще открыто противостояли некоторые высокопоставленные руководители партии и государства, в том числе и председатель Совета Министров СССР Николай Рыжков. В силу его профессиональной подготовки и биографии, да и по занимаемому им месту в государственной иерархии, его считали олицетворением главной экономической инстанции в стране. Исследователь Джерри Хью приводит в своей книге «Демократия и революция в СССР: 1985–1991» (1997) слова Рыжкова о том, что, в отличие от китайских реформаторов, Горбачев проводил курс на ослабление и даже на разрушение партии и государства, причем именно тогда, когда необходимость в них становилась все явственней.

«Сначала я думал, что Горбачев просто недопонимает всю сложность проблемы, — считал Рыжков. — Однако с течением времени, когда уже неоднократно разговаривал с ним, особенно во время заседаний Политбюро, на которых обсуждалась эта тема, я постепенно убеждался в том, что он вполне сознательно проводил такую линию. Атак называемые «сверхрадикалы» и вовсе настаивали на полном упразднении всего, имеющего хоть какое-нибудь отношение к плановому началу в экономике. По их мнению, сами непосредственные производители, действуя исключительно по своей инициативе и вполне самостоятельно, должны быстрее ориентироваться, разбираться во всем и устанавливать взаимовыгодные отношения между собой. Считалось, что в ходе этих процессов как-то «сами собой» будут решаться все проблемы и задачи общегосударственной важности и масштабов. На этом особенно настаивали Яковлев, Медведев и Шеварнадзе, а Горбачев их поддерживал».

Тенденция эта усиливалась по мере того, как Горбачев, со своей «радикальной политической реформой», переходя уже к полному разрушению партии, очевидно, и вовсе перестал рассматривать ее в качестве своей политической базы и средства обеспечения своей поддержки. Видимо, он все определеннее делал ставку на находящиеся в процессе учреждения новые государственные структуры. Его самоуверенность, убеждение, что он располагает уже «гораздо большей» свободой самостоятельных личных действий, заметно возросли, когда в марте 1990 года он занял только что созданный пост президента СССР.

Наряду с этим общее состояние государственного руководства и существующей в стране системы социалистической плановой экономики все больше оказывались под давлением и ряда других, подтачивающих их основы и стабильность факторов. Среди них были, например, стачки горняков в июле 1989 года. Одновременно являясь как следствием, так и причиной нарастающей экономической нестабильности, они вызвали настоящую панику среди значительной части властных деятелей и структур в Москве. Поэтому совсем неудивительно, что вскоре после этого в общественно-политической жизни страны стали происходить вещи, которые еще совсем недавно считались немыслимыми.

* * *

Еще одним фактором, во многом способствующим сравнительно спокойному восприятию ревизионизма со стороны общества, включая десятки миллионов трудящихся, явились исключительно умелые пропагандистские представления идей Ленина о нэпе в таком преднамеренно искаженном виде, что они выглядели, не более и не менее, как способ возвращения обратно к «нормальной рыночной» экономике капитализма. Подробно об этом говорится в изданном в 1991 году одновременно в Нью-Йорке и Лондоне под редакцией симпатизирующих Горбачеву исследователей А. Джонса и В. Москоффа сборнике «Большие дебаты в советской экономике о роли рынка. Антология». Исключительно важное место в усилиях ревизионистов-перестройщиков уделялось разработкам, специально противопоставляющим идеи и политику нэпа системе централизованного планирования экономики.

Преднамеренно внушались также взгляды о якобы «сходстве» между проблемами нынешнего времени и проходившей больше полувека тому назад дискуссией в партии об индустриализации. Большинством членов партии тогда была отвергнута так называемая «платформа Бухарина» и одобрен выдвинутый Сталиным курс на ускоренную индустриализацию страны, рассчитывающий на экономическую систему общегосударственной и общественной собственности и единого хозяйственного планирования. Все, что было достигнуто и построено в СССР за последующие шесть десятилетий, осуществлялось на основе этой системы и благодаря ей. В предельно короткие сроки советской экономике удалось достичь, а по ряду основных показателей и превзойти уровень самых развитых стран капиталистического мира.

Как отмечает современный исследователь Сергей Кара-Мурза в своей книге «Советская цивилизация. От начала до Великой победы», «в годы перестройки (в 1989 г.) было проведено моделирование варианта Бухарина современными математическими методами. Расчеты показали, что при продолжении нэпа был бы возможен рост основных производственных фондов в интервале 1–2 % в год. При этом нарастало бы отставание не только от Запада, но и от роста населения СССР (2 % в год). Это предопределяло поражение при первом же военном конфликте, а также внутренний социальный взрыв из-за нарастающего обеднения населения. Поэтому тогда был взят курс на форсированную индустриализацию.

Что касается «программы Бухарина», то она так никогда и не была исполнена. Никому не пришлось увидеть, к чему бы она привела, будь применена на практике. Однако от нее остался миф о том, что в случае ее принятия, быть может, она смогла бы обеспечить «гораздо более легкий» и «более успешный» путь развития страны. Она ведь впрямь обещала подобные вещи при условии продвижения по пути… «рыночной» экономики и широкого сотрудничества с Западом. Но об этом мифе все время находилось кому вспомнить, особенно в периоды, когда стране приходилось решать очередные важные проблемы своего развития. Так произошло и во время горбачевской «перестройки» 80-х лет XX столетия. В отличие от прежних случаев, однако, как подчеркивают в своей книге Джонс и Москофф, на сей раз дискуссия шла не о том, по какому из двух возможных путей следовало идти стране, а исключительно о том, «как, на какой скорости и посредством каких точно способов следовало бы проделать возврат к системе «рыночной экономики» (т. е. к капитализму).

В том же направлении, кстати, осуществлялся и весьма сильный нажим на деятелей перестройки из-за рубежа. С советами хозяевам страны насчет «ценовой реформы» в Москву приехал сам государственный секретарь США Джеймс Бейкер. В то же время, по наблюдениям Джерри Хью, Запад вел настоящую игру вокруг получения Советским правительством иностранных займов. В то же время вдруг исключительно сильное развитие получили контакты западных и «советских» экономистов. Проводились самые разнообразные «рабочие встречи» и совместные конференции, на которых всячески расхваливались будто бы «универсальные» принципы, механизмы и подходы ничем не ограниченной «свободной рыночной экономики», способной якобы оказывать «исцеляющее» воздействие «всему и от всего». В таком виде, по крайней мере, представлялись дела перед оказавшимися вдруг слишком наивными слушателями с Востока. На проводившихся в Москве многочисленных семинарах проходили подготовку деятели и пропагандисты приобретающей все более отчетливые очертания «новой» «рыночной» экономики. Специально подобранных экономистов и «экспертов» с советской стороны приглашали на специально организованные лекционные турне по Соединенным Штатам. Для некоторых из гостей они оборачивались исключительно прибыльными, доходными предприятиями.

* * *

На протяжении всего 1989 года известный миллиардер и финансовый спекулянт из США Джордж Сорос поддерживал в Москве тайную группу советников и аналитиков, у которых был доступ к наиболее высокопоставленным деятелям руководства страны. В духе идей Сороса о так называемом «открытом обществе» они подвергались обработке с целью внушения мыслей о «необходимости» создания некоего «открытого сектора» экономики в качестве своеобразного «моста» для дальнейшего перехода к полному установлению порядков капитализма. (Сам термин этот был произвольным образом заимствован из трудов Карла Поппера и впоследствии активно применяется Соросом и его многочисленными структурами по всему свету в целях непосредственного распространения свободно-рыночных, неолиберальных экономических и политических моделей и практики современного капитализма США). Вся эта широкомасштабная подготовительная кампания определенно пользовалась поддержкой и покровительством Горбачева.

Он лично, однако, воздерживался от решения о полном введении ничем не ограниченной свободной рыночной системы. Вероятно, он отдавал себе отчет в спаде его популярности в стране и опасался, что применение «шоковой терапии» в экономике приведет к дополнительному усилению позиций его более радикальных противников из набирающего все больше сил лагеря «демократов».

Гораздо решительнее в отношении «шоковой терапии» в экономике и всего общества была позиция возглавляемого Ельциным правительства Российской Федерации. В этом оно определенно опережало всесоюзные власти.

Так, например, в ноябре 1989 году назначенный заместителем Председателя Совета министров СССР академик Леонид Абалкин представил шестилетний план дальнейшего развития народного хозяйства, в котором предусматривались как «приватизация», так и заметный рост цен. Но уже летом 1990 года пришлось вносить новый, порядком перестроенный вариант плана. В нем выдвигались еще более экстремальные меры по введению принципов и механизмов «свободного рынка» в разных отраслях народного хозяйства. Рыжков, его сподвижники, помощники и эксперты старались как-то нейтрализовать давление со стороны властей Российской Федерации, настаивающих на проведении «шоковой терапии» и «молниеносного» перехода к неограниченной экономике «свободного рынка», т. е. к капитализму, но это у них получалось не слишком хорошо.

В то время как усилия Рыжкова были направлены преимущественно на утверждение более осторожного подхода к «реформам», Ельцин все более наращивал свою политическую власть. В следствии этого в июле 1990 года Горбачев отстранил Рыжкова от занимаемой должности и прямо пошел на сделку с Ельциным, которого тем временем уже выдвинули на пост председателя Верховного Совета (т. е., по сути дела, главы государства) РСФСР.

Вместе с Ельциным они назначили ответственным за подготовку «совместного предложения программы перехода к «рыночной экономике» как основы экономического раздела нового союзного договора» экономиста-либерала Станислава Шаталина.

* * *

Выдвинутый Шаталиным так называемый «План 500 дней» был сделан так, чтобы максимально учитывать самые радикальные требования «демократов» в контексте персональной схватки между Горбачевым и Ельциным вокруг содержания нового Союзного договора. «План» предусматривал одновременно как «полную приватизацию», так и «монетарную стабилизацию», причем всего лишь в течение первых «ста дней». По оценке Джеэрри Хью, само по себе это уже являлось примером «просто смехотворного расхождения с экономическим реализмом».

Предусматривался также резкий рост цен на самые необходимые товары повседневной жизни и потребления. К тому же, по плану Шаталина все права взимать налоги и сборы предоставлялись отдельным союзным республикам, а уже им потом следовало решать, какую часть поступлений перевести на счета Союзного правительства. Устанавливался также и принцип «примата» республиканского законодательства над общесоюзным.

На сей раз даже Горбачеву стало очевидным, что план Шаталина, по сути, был нацелен на «безболезненное» упразднение СССР и общесоюзных структур. По всей видимости, уже ощущая непосредственную угрозу своей собственной политической карьере и будущему, Горбачев отверг предлагаемый проект. Несколько позже, в ноябре 1990 года, он поручил своему первому экономическому советнику Абелу Аганбегяну выработать совместно с Шаталиным, Абалкиным и Н. Петраковым новый экономический план. Таким образом, в созвучии со своими политическими взглядами и конкретной политической тактикой, он, судя по всему, пробовал занять кажущуюся довольно выгодной роль «центриста».

План, выработанный этой группой от имени президента СССР, подобно остальным предшествующим проектам, также предусматривал повышение цен. Однако этот пункт отказалось принять ельцинское правительство Российской Федерации. По его инициативе был принят закон, наложивший запрет на повышение цен.

Политическая демагогия Ельцина, хоть и была очевидной, в данном случае вполне срабатывала. Кроме того, у его советников и у него определенно имелось довольно развитое чувство постепенности, последовательности и соподчиненности стоящих перед ними конкретных политических задач.

Делом первостепенной важности для них становился развал самого Советского Союза, поскольку таким образом открывалась дорога к беспрепятственному и неограниченному восстановлению капиталистических порядков на огромной территории в 1/6 части земного шара. Для того, чтобы это осуществилось, было необходимо устранить с политической арены самого Горбачева/так как он, очевидно, был заинтересован в сохранении своего положения в качестве президента СССР.

Очевидно, шаталинский «План 500 дней» был сделан в расчете на то, чтобы способствовать решению обеих этих задач. А действия властей Российской Федерации по запрету повышения цен, предложенного уже союзным правительством, по сути дела, стали ударами против лично Горбачева. Советники Ельцина вряд ли могли не знать, что системе господства частной собственности, «рынка» и стремления любой ценой добиться прибыли, к установлению которой они так рвались, уж никак не обойтись без головокружительных прыжков и шоковых цен.

Давали себе отчет в этом, конечно, и в лагере Горбачева. Все еще остающиеся рядом с ним люди его окружения прекрасно понимали, что его отказ от «плана Шаталина» с политической точки зрения выглядел отказом от программы ориентации на капитализм и развал Советского Союза. И тут уже пути членов «внутреннего круга перестройки» явно расходились. Для Яковлева, Шеварнадзе, Медведева, Шахназарова и Черняева, очевидно, сохранение поста президента всесоюзного государства не имело такого смысла и значения, как для самого Горбачева. Все они поддерживали «план 500 дней», и после того, как он был отвергнут Горбачевым, под разным предлогам стали покидать своего патрона. Недавний министр иностранных дел Эдуард Шеварнадзе вообще вернулся в родную Грузию и возглавил ее правительство.

Что касается самого Горбачева, то он, как бы парадоксально это ни выглядело, стал искать себе поддержку среди противников полной «рыночной» ориентации. Из таких людей были, например, новоназначенный министр юстиции, директор ТАСС, первый заместитель министра внутренних дел. Этот действительно удачный подбор кадров не сопровождался, однако, столь же значимым поворотом в области проводимой им политики.

За последние годы правления Горбачеву так и не удалось довести до конца ни одного из начатых им проектов или программ, какого бы характер они ни были. Ельцин успешно блокировал любую инициативу, не исходящую от него самого. Тем временем состояние экономики продолжало ухудшаться.

* * *

Месяцы, предшествующие августу 1991 года, также отличались дальнейшим ухудшением экономического положения страны. Наряду с этим становилось все яснее, что у самого Горбачева не было никакого плана, ни идеи, как выходить из все более ухудшающейся ситуации.

Эта «тайна» была уже хорошо известной и людям из его непосредственного окружения в партийном и государственном руководстве. Как уже было сказано раньше, значительная часть из них была выдвинута на эти позиции самим генсеком. Тем не менее, в сентябре и декабре 1990 года он снова стал объектом открытой сильной критики, теперь уже со стороны и этого, выбранного им самим руководства. Д" Агостино в своей книге «Революция Горбачева» отмечает, что в апреле 1991 года в ходе голосования в ЦК предпринималась попытка устранить его с занимаемой должности. То же повторилось и в июне, на сей раз уже на уровне союзного парламента. Более подробный анализ отдельных этапов развития политического кризиса 1991 года содержится в книге Джерри Хью «Демократия и революция в СССР, 1985–1991 гг».

В то время у значительной части руководства КПСС и СССР сложилось убеждение, что Горбачев за их спиной пытается заключить очередную сделку с Ельциным на сей раз в связи с содержанием нового Союзного договора СССР. Подобная сделка явилась бы, скорее всего, капитуляцией, поскольку Ельцин настаивал на редакции, по сути дела, лишающей органы союзной власти права собирать налоги. Кроме того, Ельцин и так уже самостоятельно запретил существование организаций КПСС в армии и прекратил переводы в союзный бюджет средств от налогов на нефтяные месторождения на территории России. Горбачев даже был согласен упразднить созданный по его же инициативе Съезд народных депутатов СССР. Однако, как считает Д. Хью, то, что Ельцину удавалось выигрывать каждую из начатых им битв и непрерывно расширять свой личный вес и влияние в управлении политической жизнью и государством, не совпадало с интересами союзного руководства.

Несмотря на то, что первоначально все они, по сути, были людьми Горбачева и сторонниками перестройки, под влиянием столь неблагоприятного хода событий у них постепенно созревало убеждение в необходимости срочных мер чрезвычайного характера по прекращению дальнейшего развала государственных структур СССР и дискредитации органов его государственной власти. Так вызревало в кругу достаточно близких к Горбачеву людей то, что осталось в истории под названием «Государственный комитет чрезвычайного положения» (ГКЧП).

На наш взгляд, события, связанные с его организацией и непосредственными действиями, складывались, по меньшей мере, несколько странным образом. В поздний полдень 19 августа 1991 года пять лично знакомых Горбачеву высокопоставленных функционеров вдруг неожиданно для него приезжают в его резиденцию в Форосе на берегу Черного моря, где он отдыхал вместе с семьей. Это были первый заместитель председателя Комитета обороны СССР Олег Бакланов, председатель Промышленной палаты СССР Александр Тизяков, член Политбюро КПСС Олег Шенин, командующий сухопутными войсками СССР генерал Валентин Варенников, помощник Горбачева Валерий Болдин и начальник личной охраны президента СССР Юрий Плеханов.

Они предлагают Горбачеву официально передать все властные полномочия вице-президенту СССР Геннадию Янаеву. Тот должен был объявить военное положение с тем, чтобы приостановить процесс развала государства и восстановить предусмотренный законом конституционный порядок. При этом Бакланов прямо заявил Горбачеву: от вас лично ничего требоваться не будет. Мы сделаем всю черную работу». По свидетельству Джерри Хью, «некоторые из членов этой группы действительно считали, что Горбачев согласится с их предложением. В действительности, однако, реакция с его стороны оказалась исключительно враждебной и агрессивной».

Кроме вышеупомянутых лиц, в событиях вокруг ГКЧП приняли участие: председатель Верховного совета СССР Анатолий Лукьянов, председатель Совета Министров СССР Валентин Павлов, министр обороны СССР Дмитрий Язов, министр внутренних дел Борис Пуго, председатель Аграрной партии Василий Стародубцев, председатель КГБ СССР Владимир Крючков, его первые заместители В. Грушко и Г. Агеев, а также генерал КГБ В. Генералов. Неофициально считалось, что Крючкову принадлежала наиболее важная роль в деле организации ГКЧП. Из всех его членов, однако, после неудачи с ГКЧП с жизнью простился лишь министр внутренних дел Б. Пуго. Произошло это 21 августа ночью при так и не выясненных до конца обстоятельствах. Официальная версия — самоубийство. Такое же объяснение дали также и загадочной смерти Маршала Советского Союза и советника Президента СССР по военными вопросами С.Ф. Ахромеева, вроде бы покончившего собой утром 24 августа в своем рабочем кабинете. «Странным до нелепости было это самоубийство, — пишет в своей книге «Загадка гибели СССР. История заговоров и предательств 1945–1991» А.П. Шевякин, — повесился сидя, с двух попыток. Это случилось после того, как маршал подготовил текст своего выступления на Верховном Совете, призывая депутатов остановить развал государства». А несколько позже, 26 августа, почему-то выбросился из окна своей квартиры на пятом этаже управляющий делами ЦК КПСС еще с андроповских времен, член ЦК КПСС, народный депутат СССР Н. Кручина, читаем на следующих станицах той же книги.

Далее в книге содержатся интересные данные о том, как «при загадочных обстоятельствах» умирали советские разведчики и сотрудники спецслужб, которые «слишком талантливо выполняли свои обязанности, чересчур глубоко копнули и предоставили в КГБ сведения об иностранной агентуре влияния в СССР». Исключительно любопытным является также наблюдение автора о том, как к началу политического курса перестройки чуть ли не в «организованном порядке» вдруг вымерла от той же самой, «острой сердечной недостаточности» целая группа высокопоставленных военных СССР и стран тогдашнего Варшавского договора. 20 декабря 1984 года скончался министр обороны СССР маршал Д. Ф. Устинов, 15 января 1985 года — министр обороны ЧССР Мартин Дзур, 2 декабря 1985 года — министр обороны ГДР Ганс Гофман, а 15 декабря 1985 за ним последовал и его венгерский коллега, министр М. Олах.

Причем если в отношении первых двух из них все-таки можно сказать, что они были уже «в возрасте», то Дзур взял да скончался «скоропостижно» в возрасте всего лишь 65 лет, а Олах — на 59-м году жизни. Бывает, конечно, всякое, но почему бы и не призадуматься над столь большими «случайными совпадениями».

* * *

Утром 19 августа советское телевидение сообщило о том, что в связи с заболеванием Горбачева власть временно переходит в руки Государственного комитета чрезвычайного положения (ГКЧП), а функции президента будет выполнять вице-президент Генадий Янаев.

От имени Комитета в ряде общественных мест Москвы были размещены войсковые подразделения и танки. По всей видимости, это следовало бы воспринимать как проявление силы.

События последующих дней показали однако, что у машин фактически не оказалось полагающегося боекомплекта как горючего, так и боеприпасов. У солдат не было патронов даже для личного оружия.

Если у Комитета действительно были серьезные намерения, то подобная нерешительность с его стороны остается просто трудно объяснимой. В конечном итоге она, очевидно, и стала основным фактором, вызвавшим неудачу всего начинания. Кроме того, жизнь самих танкистов и солдат подвергалась просто смертельной угрозе, когда в последующие дни набравшиеся смелости при виде такой нерешительности ударные группы боевиков-«демократов» стали буквально засыпать неподвижные машины и находящихся в них и вокруг них людей бутылками с зажигательной смесью, неизвестно откуда появившиеся у них.

19 августа ТАСС распространила от имени Комитета «Слово к советскому народу». Основное место в нем уделялось патриотизму и необходимости восстановления предусмотренного Конституцией и законодательством страны правопорядка.

«Намечается активизация экстремистских сил, стремящихся к ликвидации Советского Союза, разрушению государства и захвату власти любой ценой», — указывалось в «Слове». Далее в нем подчеркивалось, что крайне неудовлетворительные попытки «реформировать» экономику являются делом авантюристов. Они привели лишь к подрыву уровня жизни преобладающего большинства населения и к расцвету спекуляции и «теневой экономики». Подрывается авторитет и престиж Советского Союза. ГКЧП брал на себя обязательство «очистить улицы от преступников, положить конец ограблению богатств народа», восстановить трудовую дисциплину и правопорядок. Указанный документ объявлял также, что будет проведена всенародная дискуссия о содержании нового Союзного договора.

Вечером 19 августа от имени Комитета была дана пресс-конференция для иностранных и советских журналистов. Общее впечатление от нее осталось странное, организована она была довольно неумело, а принимающие в ней участие представители Комитета проявляли нервность и нерешительность. Таким, в целом, выглядело и общее поведение Комитета. За все три дня его существования все западные информационные агентства — от СНН до Радио «Свобода» — вполне беспрепятственно распространяли свои комментарии и видение происходящих событий и даже открыто выступали в поддержку Ельцина.

Что касается самого Ельцина, то по отношению к нему все это время не было предпринято абсолютно никаких мер. Более того, ему и его сторонникам была дана возможность сконцентрироваться и укрепиться в здании русского парламента. Высшим военным разрешалось разговаривать по телефону и вполне свободно встречаться с ним в том же здании парламента Российской Федерации.

Все время Ельцин и остальные лидеры «демократов» беспрепятственно делали все более сенсационные заявления для СМИ Запада. Им не только дали возможность укрепиться в здании парламента и соорудить баррикады вокруг него, но также и организовать активную поддержку себе со стороны некоторых военных частей и подразделений. Против них не было предпринято ровно ничего.

Непосредственно наблюдавшие за ходом событий специалисты из стран Запада, например, автор книги «Конец советской военной машины» Вильям Е. Одэм, выражают искреннее удивление в связи с тем, что «как днем, так и ночью с 19 на 20 августа на здание парламента так и не было предпринято никакого наступления, организованного кем-то из высшего военного командования». Несколько лет спустя, «демократ» Ельцин, уже в бытность президентом «независимой» Российской Федерации не поколебался подвергнуть артобстрелу из танков прямой наводкой то же самое здание Верховного совета, в котором заседало большинство депутатов во главе с его председателем Хасбулатовым.

Как известно, они выражали несогласие с политикой Ельцина.

Исключительно показательно при этом то, что «демократическая» бомбежка здания парламента вызвала недвусмысленное одобрение со стороны, очевидно, настолько же «демократических» лидеров стран так называемого «свободного мира».

* * *

Решающим моментом для исхода августовских событий была ночь с 20-го на 21-е августа. И по сей день идут разговоры о том, что якобы имелся какой-то план захвата здания парламента. Однако, если он и был, то к нему так и не приступили. К тому же на следующее утро люди, занимающие наиболее авторитетные позиции в Комитете — Крючков, Язов, Бакланов, Тизяков, — противно всякой логике для начинаний подобного рода, снова отправляются на берег Черного моря. Вместо того чтобы оставаться на своих местах и работать, используя всю находящуюся в их руках огромную власть, стараться овладеть положением, они вновь безрезультатно пытаются уговорить Горбачева. Для чего? Чтобы вместе с ним противостоять Ельцину. По мнению многих, действия ГКЧП доказывали всего лишь то, до чего мало усилий действительно требовалось, чтобы восстановить законный порядок. Однако на сей раз Горбачев и вовсе отказался с ними встретиться.

Вместо того в два часа ночи 22 августа в сопровождении вице-президента Российской Федерации Руцкого (в то время являющегося союзником Ельцина) он прилетает на президентском самолете в Москву. Вместе с ним летит и Крючков. По Джону Б. Дэнлоппу, он согласился на это взамен на обещание, что ему будет предоставлена возможность делать заявления наравне с Горбачевым. Но после приземления самолета Крючкова тут же арестовали.

По возвращении в Москву Горбачев формально восстановил свою власть. В действительности, однако, она все больше ускользала из его рук и на деле переходила к Ельцину. В 9 часов утра 22 августа Министерство обороны СССР отдало приказ о выводе из Москвы и без того оказавшиеся бесполезными войсковые подразделения. Это и был конец всей развернувшейся трехдневной «драмы», оказавшейся настолько невероятной как по своему замыслу и сценарию, так и по непосредственному исполнению.

Как уже отмечалось, многие обстоятельства вокруг нее так и осталось невыясненными до конца. И все же прошедшее с тех пор время дало возможность внести хотя бы несколько уточнений. Так, например, уже с точностью выяснилось, что участники в ГКЧП первоначально считали, что Горбачев на их стороне и их поддержит. Соответствующим образом они пытались убедить в этом и Ельцина.

Когда же Горбачев, образно говоря, вытащил этот «коврик» из-под их ног, они буквально впали в панику, поскольку у них самих вовсе никакого намерения и плана взять власть не было. Также, оказывается, не было и готовности арестовать Ельцина и его основных сподвижников, принять меры по нейтрализации лагеря «демократов» и приступить в дальнейшем к каким-либо более решительным и целенаправленным действиям. Но, поскольку у непосредственных участников данного начинания не было как соответствующего плана, так и нужной воли к успеху, в конечном итоге вполне естественно было ожидать и его неудачу.

Сами события августа 1991 года еще в то время вызвали довольно много запутанных и противоречивых оценок и мнений. В мире было немало истинных демократов (на этот раз без кавычек), которые были искренне против объявленного тогда военного положения. Они все еще находились под прежним впечатлениям, что начавший «перестройку» Горбачев был «хорошим», а его противники — «плохими». На основании такой весьма широко распространенной общественно-психологической установки, правительства Запада и их средства массовой информации выработали как свою официальную позицию, так и пропагандистскую версию о происходящих событиях как о «путче» и «попытке переворота». На таком общем отрицательном фоне нарочито рельефно и внешне впечатляющим образом на передний план выводилась фигура Ельцина. Стоящий во весь рост на броне танка, с мегафоном в руке, окруженный «преданными защитниками» Российского парламента, непосредственно руководящий «сопротивлением народа» против «поправших законность» «узурпаторов» — таким «сущим героем демократии» предстал в те дни Ельцин перед миром в «зеркале» буржуазной политики и буржуазных СМИ.

Однако за время после упомянутых событий ряд известных историков предпринял несколько серьезных исследований по этой теме. В 1996 году, например, Эми Кнайт издала в Принстоне книгу «Шпионы без прикрытия». В ней основательным сомнениям подвергается достоверность всех получивших очень широкое распространение версий, преимущественно пропагандистского типа, в стиле популярной в США телепередачи «Канал для истории». Вступая в полемику со всеми известными взглядами на этот счет, она прежде всего обращает внимание на такое существенное обстоятельство, что государственным переворотом, по сути дела, является незаконное силовое смещение легитимно существующего, в соответствии с действующей конституцией, правительства. Каким бы очевидным оно ни казалось на первый взгляд, о нем почему-то все время забывали и замалчивали. Но оно говорит как раз о том, что, в соответствии с данным обстоятельством, ГКЧП, выходит, вовсе не собиралось свергать правительство СССР (поскольку он сам являлся этим правительством).

Другой прием, получивший особо широкое распространение в западной пропаганде, состоялся в распространении представлений о руководителях ГКЧП как о бездарях и трусах. Однако, несмотря на то, что в ходе событий августа 1991 года с их стороны было допущено множество ошибок, у всех них были, несомненно, исключительно богатые и часто драматичные политические биографии, не дающие никаких оснований воспринимать их как людей слабохарактерных, слабонервных или глупых. Многим из них не раз приходилось прибегать, к тому же не без успеха, к применению военной силы.

По Дэнлопу, это были «люди серьезные, имеющие вполне ясные и не терпящие компромиссов намерения». К примеру, Крючков, работал под руководством Андропова в советском посольстве в Венгрии в 1956 году и имел непосредственный опыт подавления контрреволюции. Кроме того, как это документально доказано в книге Эми Найт, сама идея введения военного положения принадлежала не только членам ГКЧП. В продолжение всего 1991 года, предшествующего событиям августа, сам Горбачев несколько раз говорил о варианте введения военного положения. Кроме того, идеи, выдвигающиеся Комитетом, пользовались исключительно широкой поддержкой среди советского общества тех дней.

Это подтверждают и такие ведущие специалисты США по вопросам «путча», как тот же, не раз упомянутый нами, автор книги «Возрождение России и конец Советской империи» Джон Дэнлоп. По его данным, даже члены окружения Ельцина считали, что, по крайней мере, 70 % всех местных кадров управления самой Российской Федерации, независимо от того, являлись они коммунистами или нет, на деле были против него. Две трети общего числа райкомов партии открыто заявили о поддержке ГКЧП, а оставшиеся предпочли занять выжидательную позицию — «поживем-увидим». Действительно отрицательное отношение к Комитету было замечено лишь в трех прибалтийских республиках, в Молдове и Киргизстане. Результаты опросов общественного мнения, проведенных Академией общественных наук при ЦК КПСС за неделю до 19 августа, показывали, что огромное большинство людей выступали за сохранение СССР и государственного контроля над экономикой.

* * *

На таком общем фоне событий весьма показательное значение приобретают появившиеся доказательства того, что и сам Горбачев далеко не был таким «неосведомленным» об их подготовке и проведении, каким его представляют или сам он старался себя представить впоследствии. По свидетельствам Анатолия Лукьянова, бывшего тогда председателя Верховного Совета СССР, давнего приближенного и даже приятеля генсека, Горбачев выразил согласие с идеей и планом ГКЧП при условии их одобрения Верховным Советом.

Историк Антони Д'Агостино, автор изданной в 1998 году книги «Революция Горбачева», считает, что такие утверждения Лукьянова «нельзя легко опровергнуть». Мнение военного специалиста Вильяма Одэма также сводится к тому, что «версию о причастности Горбачева к августовским событиям никак нельзя полностью отвергнуть». Тот же Джон Дэнлоп, в ходе своих подробных исследований «путча», приходит к выводу, что имеется «слишком много трещин и брешей в его более поздних попытках оправдаться». Многие другие исследователи тоже приходят к заключению о наличии значительного числа фактов, подтверждающих тезис о причастности Горбачева к организации августовских событий.

Эми Найт в США считают известным специалистом по деятельности КГБ. Она сотрудница научно-исследовательского центра при Конгрессе, а также университета Джона Гопкинса, к услугам которого часто обращаются разные внешнеполитические ведомства США. Ей принадлежит версия о том, что Горбачев определенно стремился превратить КГБ в «искупительную жертву» всего, что происходило в государстве. По ее мнению, его планы и расчеты по отношению к ГКЧП, с одной стороны, сводились к тому, что если при помощи широкой поддержки со стороны общества ему удастся установить контроль и положить конец распаду Союза, сам он вновь останется на гребне событий. В случае же неудачи он намеревался возвратиться в Москву и всех арестовать.

Во всяком случае, для него, кажется, было важнее всего оказаться «чистым» при любом развитии ситуации.

По мнению Джерри Хью, «ни в коем случае не следует пренебрегать и возможностью, что сам Горбачев мог создать впечатление о том, будто желает осуществления «путча». Хью склонен считать, будто «непосредственные руководители ГКЧП были убеждены: Горбачев, пользуясь своими полномочиями, придаст законную форму тому, что ими было сделано. Из-за этого они и действовали таким образом, чтобы, по возможности, избежать каких-либо жертв, которые, без сомнения, привели бы к дополнительным осложнениям процессов возможного дальнейшего примирения».

Кроме того, очевидно, Горбачев и сам был заинтересован в том, чтобы действия «заговорщиков» были с начала и до конца как раз такими «примирительными», что уже никак не вязалось с их ролью зачинщиков «военного переворота». Он никак не хотел, чтобы его блистательная репутация «демократа и миротворца» на Западе оказалась хоть как-то запятнанной и пострадала, если вдруг выйдет, что именно он стоит за инициативой о введении военного положения. А его поведение в летней черноморской резиденции в Форосе, равно как и его прямо «чудесное» возвращение в Москву на собственном президентском самолете, к тому же в сопровождении тогдашнего заместителя Ельцина, буквально через два дня после начала «переворота», наглядно указывает на то, что в действительности он не только не находился в обязательной для «свергнутого» государственного деятеля изоляции, но, по всей видимости, был прекрасно информирован, похоже, из самых первых рук, о всех подробностях и нюансах происходящего.

Исключительно показательным является также и то, что к разным вариантам возможного введения «военного положения» возвращались еще несколько раз после событий августа 1991 года и ареста «заговорщиков» из ГКЧП. В этой связи Вильям Одэм приводит слова министра обороны СССР того времени маршала авиации Шапошникова, который утверждает, будто в начале ноября того же года Горбачев заявил ему, что военный переворот явился бы «возможно, наилучшим выходом из сложившегося положения». А в декабре Горбачев уже открыто обращается непосредственно к военным с призывом поддержать его против Ельцина. И эта его попытка, как и все другие, так и не привела ни к каким существенным результатам. Однако само наличие подобного образа мышления, по крайней мере, для научных исследователей, является довольно веским доводом в поддержку возможной причастности Горбачева к августовским событиям 1991 года.

* * *

Может быть, когда-нибудь все же выяснится более определенно, в чем эта причастность состояла, и какие цели она в конечном итоге преследовала.

А пока попробуем все-таки продолжить далее наши рассуждения на основании имеющихся ныне данных. Их суть в основном сводится к тому, что даже если они и были осуществлены всего лишь с молчаливого согласия тогдашнего Президента СССР, то и тогда действия ГКЧП, даже в плане чисто юридическом, довольно трудно можно было определить как государственный переворот, поскольку они являлись действиями самого правительства.

Но здесь возникает весьма существенный вопрос: «А зачем, собственно, Горбачеву понадобилось сначала сделать так, чтобы члены Комитета поверили в то, что он их поддержит, а затем — уже официально — отказаться и отойти от них?»

Это важно выяснить, поскольку такое поведение Горбачева, с одной стороны, определенно подталкивало, а с другой — очевидно обрекало действия Комитета на провал.

По мнению Хью, вторую часть действий Горбачева легко можно объяснить большой зависимостью его политической позиции, да и личной судьбы как политика, от отношения Запада. В самом СССР общественная поддержка его личности и его политического курса таяла на глазах и в плане статистическом скатывалась до минимальных величин. К августу 1991 года поддержка со стороны Запада осталась уже чуть ли не единственным ресурсом как его политики, так и его собственного положения. Как только выяснилось, что отношение западных правительств к ГКЧП резко отрицательное, вполне естественным было ожидать и того, что Горбачев сразу постарается умыть руки и изменить свою позицию на прямо противоположную.

Гораздо более запутанной, но и более богатой с точки зрения информационной является, однако, первая половина действий Горбачева во время августовских событий, о которой уже была речь. О ней СМИ Запада предпочитают хранить молчание. Однако нам кажется уместным поставить вопрос о том, смогли бы ГКЧП положить конец процессам разрушения государства, если бы его руководителям удалось обеспечить необходимую законную основу предпринятым им действиям.

Такие соответствующие закону обоснования образования ГКЧП и принимаемых им решений на деле были уже почти полностью достигнуты, и фактом этого никак нельзя пренебречь. Так, военный аналитик Вильям Одэм прямо отмечает, что успешное доведение «переворота» до конца являлось вопросом очень короткого времени.

И все же — мог ли Комитет все же приостановить разруху и предотвратить распад Союза?

Попытку дать ответ на вопросы такого рода делает Джон Б. Дэнлоп. По его оценке, непосредственные организаторы и деятели ГКЧП являлись «настоящими коммунистами, действительно добивающимися возврата политики перестройки страны к целям, методам и намерениям ее начального периода 1985— 87 гг». Однако политические убеждения и стремления самого Горбачева в 1991 году, очевидно, уже полностью отличались от первоначальных. Таким образом, даже если в какой-то момент он и примкнул бы к ним, то их пути, несомненно, разошлись бы вскоре после этого.

На наш взгляд, с тем, чтобы остановить процессы уничтожения общесоюзного государства, в первую очередь следовало бы:

1) вырвать средства массовой информации из-под контроля яковлевских антисоциалистических и антикоммунистических сил;

2) устранить из политической жизни Ельцина и его «демократов», открыто добивающихся реставрации капитализма и развала Союза;

3) отменить экономические реформы Горбачева, прокладывающие дорогу как криминальной «второй экономике», так и всяких мастей сепаратистам и реставраторам капитализма.

А в августе 1991 г. дела уже реально обстояли таким образом, что, по крайней мере, в некоторых частях СССР осуществление подобных целей или даже одна их постановка были просто немыслимыми без готовности применения силы, в том числе, и с риском развязывания настоящей гражданской войны. Истина, однако, обязывает дать себе ясный отчет в том, что в силу ряда причин и обстоятельств, часть которых мы попробовали выяснить в ходе предыдущего изложения, в стране к данному моменту просто не оказалось нужного числа обладающих силой и властными возможностями людей, способных принять решения такого типа. Вместе с тем, кроме одной силы, для их успешного разрешения были нужны также и многие другие качества, а также тонкое политическое чутье и даже наличие таланта быстро ориентироваться и действовать в конкретно сложившейся ситуации. За прошедшие десятилетия, в той или другой степени, такие качества обнаруживались у немалого числа советских руководителей времен Ленина, Сталина, Андропова и даже Брежнева на более ранних этапах его правления.

Так, например, если бы деятели ГКЧП не тешили себя напрасными иллюзиями и не теряли драгоценное время на полностью бесполезные, а под конец и вовсе вредные переговоры с Горбачевым, а прямо обратились к армии, ее подразделениям и к трудящимся с призывом поддержать восстановление конституционного правопорядка и авторитета советской власти, то такие цели вполне могли бы оказаться достижимыми, к тому же практически бескровным способом.

В целях приостановить набирающий силы процесс хаотического распада государства и установить контроль за ходом событий также можно было, вероятно, прибегнуть в данный момент к известной тактике Ленина о предоставлении возможности «отмежевания на определенных условиях» республик Прибалтики. Вместе с тем, с остальными членами Союза, где сепаратистские тенденции все еще были незначительными, следовало бы спешно оформить и принять новый Союзный договор.

ГКЧП также мог бы принять специальную срочную антикризисную экономическую программу, с тем чтобы восстановить систему централизованного планирования народного хозяйства и обеспечить немедленный выход из финансового кризиса, приносящего массу материальных трудностей и проблем и огромные ежедневные страдания десяткам миллионов трудящихся по всей стране.

Как известно, ничего подобного на деле не было осуществлено. Вместо того августовский кризис предоставил вполне реальную возможность Ельцину полностью установить свою власть в России. После этого он приговорил к уже официальной ликвидации и так давно агонизирующую КПСС, на счет которой списали также и организацию провалившегося августовского «путча». Теперь у Ельцина была уже беспрепятственная возможность приступить к осуществлению главной цели «демократии» — полному уничтожению Советского Союза. Это и был настоящий государственный переворот.

* * *

Здесь хочется привести примечательные итоги событий августа 1991 года, которые приводит в своей книге «Конец Советской военной машины» В. Одэм, непосредственно присутствующий в то время в СССР и наблюдавший за их ходом и развитием. «До кризиса руководители ГКЧП занимали наиболее ответственные и важные позиции в стране, — пишет он. — После августа 1991 года в системе центральных структур больше не оставалось ни одного поста или личности, обладающих какими бы то ни было полномочиями и возможностями, которыми можно было воспользоваться в целях укрепления СССР и его сохранения от окончательного разрушения и развала.

Заговорщиком и «путчистом» в действительности был Ельцин. К тому же— путчистом успешным», — таково недвусмысленное заключение Одэма.

Весьма примечательную дополнительную, хоть и несколько неожиданную информацию в этом плане дает пространное интервью тогдашнего президента Болгарии д-ра Желю Желева программе «Навигатор» Первого канала Болгарского национального телевидения (БНТ) накануне посещения Болгарии президентом Бушем младшим 6 июня 2007 года.

Утром 19 августа 1991 года он собирался на работу, когда вдруг ему сообщили, что в Москве «что-то происходит».

«Я быстро побрился и пошел в дом президентской администрации. Связи не было никакой, точной информации о происходящем тоже», — вспоминает Желев. — В 12.00 у меня был назначен обед с командующим Шестым (Средиземноморским) флотом США, который в то время (совершенно случайно!) был в Болгарии… Когда я возвратился после этого на работу, у меня уже сложилось твердое убеждение о том, что в Москве происходит антиконституционный переворот коммунистических сил», — не без гордости сообщает «первый демократическим образом выбранный» президент Болгарии, как обычно его принято величать.

«Связи с Москвой по-прежнему не было никакой», — продолжает Желев. Тогда знакомый местный олигарх (у которого, как говорят, имеются сильные связи с влиятельными сионистскими кругами) вдруг дал ему какой-то хитрый телефонный номер, по которому, как оказалось, он мог говорить… прямо с Ельциным.

По объяснениям Желева, такой номер был как-то сделан «накануне переворота без извещения об этом КГБ».

Хочется обратить внимание читателей на некоторые довольно многозначительные обстоятельства всей этой истории. Так, например, выходит, что президент, так сказать, суверенного государства вполне может остаться без связи с каким-нибудь другим государством. А вот такая, к тому же вполне надежная и постоянная связь вдруг, оказывается, есть у человека, от государственных дел вполне постороннего… Но если допустить, что в государстве «поменьше» еще не такое возможно, то как объяснить подобную возможность в одной из самых могущественных «сверхдержав», где, как видим, тоже неизвестно кто и, очевидно, без ведома властей может держать постоянную связь с ответственными политическими деятелями по всему свету…

Но оставим читателей самих разбираться в реальной внутренней и международной обстановке, в которой разворачивались события в Москве в августе 1991 года. В той обстановке, кстати, сложилась и позиция тогдашнего президента Болгарии, безапелляционно осудившего «переворот» и выразившего безоговорочную поддержку Ельцину.

«Мы первые в мире пошли на это, — имеет все же основания гордиться этим Ж. Желев. — Все остальные государства, даже самые большие и могущественные, какое-то время как-то мешкали и предпочитали твердой позиции не занимать».

Дальше события уже пошли заданным ходом. Очевидно, не без дополнительного умысла, 6 ноября 1991 года, как раз накануне очередной великой годовщины, Ельцин продолжил свою «революцию», запретив деятельность КПСС и КПРФ на территории России и указом узаконил их роспуск.

(Подобные акты формально юридического характера, кроме всего прочего приводили за собой и действия по присваиванию их имущества и других активов.)

А 25 декабря 1991 года Горбачев подал в отставку и официально прекратил, на сей раз окончательно, свое уже бессмысленное пребывание у власти и в политике. В тот же самый день в руки Ельцина перешел и пресловутый «ядерный чемоданчик» президента, т. е. контроль над стратегическими и всеми прочими вооружениями СССР. Таким образом, он присвоил себе Вооруженные силы Советского Союза, структуры безопасности и остальные государственные институты ключевого значения, поменяв их названия и поставив их под шапку находившегося уже под его руководством «только русского» государства.

31 декабря 1991 года СССР прекратил свое существование. Это, по оценке Николая Рыжкова, одного из последних председателей его Совета министров, явилось «величайшей трагедией XX столетия».