Твое видение станет ясным, только если ты сможешь заглянуть в свое сердце. Кто смотрит в себя – пробуждается.

    Карл Юнг

Я уже не сплю, когда на тумбочке начинает жужжать телефон. Я знаю, что это Колтон звонит пожелать мне доброго утра и составить планы на день, но не решаюсь ответить. Вчера я не объяснила, почему так резко ушла, а он не стал спрашивать, но я знаю, история с моими мини-срывами и его молчанием долго продолжаться не сможет. Рано или поздно он попросит какого-то объяснения, и я не представляю, что тогда делать. Телефон замолкает, затем раздается сигнал, и звонок уходит на автоответчик.

– Куинн? – Стук в дверь. – Ты там проснулась? – Это папа.

– Да, я встала, – говорю достаточно громко, чтобы он услышал. – Заходи.

Сажусь, и папа открывает дверь, но не заходит. Просто стоит на пороге в спортивной одежде, что странно. Сегодня ведь будний день.

– Доброе утро, солнышко. Пора отправляться на пробежку.

– А где Райан? – После вчерашнего эпизода с календарем мне немного боязно с нею встречаться.

– Ушла рисовать, – говорит папа, и я испытываю мимолетное облегчение. – Осталось всего несколько дней на то, чтобы отправить портфолио. Она, похоже, настроена очень серьезно. Собрала все свои принадлежности и сказала до вечера ее не ждать. – Он пожимает плечами. – Как бы то ни было, мне оставили четкое указание побыть сегодня твоим временным партнером по бегу.

– А как же работа?

– Взял выходной – одно из преимуществ быть своим собственным боссом. – Он хлопает в ладоши. – Давай собираться.

Я киваю, но не встаю. Календарь по-прежнему лежит на полу, и я по-прежнему не знаю, сколько прошло дней. Вчера, как только Райан ушла, я рухнула в кровать, не в состоянии заниматься вообще ничем, не говоря уже о том, чтобы считать дни.

– Сколько энтузиазма, – произносит он, и выражение его лица немного тускнеет.

Я сразу чувствую себя ужасно.

– Извини, просто я… – Я все еще не отошла после вчерашнего. Внутри меня – странная тяжелая пустота. – Я сегодня не в настроении бегать.

Тогда папа заходит и садится в ногах кровати.

– А может пробежимся позавтракать? Давай. Вот он, наш шанс. Тебя в последнее время не застать дома, а мне хочется послушать новости. За беконом. С яйцами. И густой подливкой. И плюшками.

– Тебе же нельзя.

– За беконом из индейки. С нежирной подливкой. – Он дергает меня за ногу. – Идем. Развлеки немного своего старика.

И я, улыбнувшись, сдаюсь. Я и впрямь слегка голодна. И мы действительно давно не общались.

Мы садимся на наше старое место – в кабинку, куда раньше садились всегда. Раньше завтрак с папой в кафе был, как и бег, нашей традицией, потом, когда его бизнес пошел в гору, мы стали завтракать вместе только по особым поводам, а потом совсем перестали. Я не помню, когда мы заходили сюда в последний раз, но в маленьком провинциальном кафе все осталось по-прежнему. Папа склоняется над щербатой чашкой, закрывает глаза и вдыхает аромат кофе с таким видом, словно это самый лучший запах на свете.

– Так что у тебя нового? – Он делает глоток кофе. Смакует его. – Ты теперь все время пропадаешь на пляже.

Я киваю.

– Там интересно.

– Райан говорит, ты стала такая быстрая. Говорит, ей приходится попотеть, чтобы не отставать. – Он снова прихлебывает кофе.

– Неужели? – Я улыбаюсь. Она бы скорее застрелилась, чем призналась в этом передо мной. – Забавно, потому что мне она говорит, что я могу лучше.

Папа смеется.

– Может, и можешь. Твоя сестра что видит, то и говорит. – Он замолкает и, поставив кофе на стол, открывает меню.

Я думаю о вчерашних словах Райан, о том, что мне не нужно считать дни или чувствовать себя виноватой из-за Колтона. Мне очень хочется ей поверить, но это сложно, учитывая, что она не знает полной картины.

Папа закрывает меню, кладет поверх него руки, и я понимаю, что наш завтрак грозит обернуться чем-то более серьезным. Напрягаюсь и жду, надеясь, что она не рассказала ему ни о Колтоне, ни о том, что случилось вчера.

– Я вот что подумал, – начинает он, без особого успеха пытаясь говорить небрежно. – Если хочешь, запишись на пару курсов в наш колледж – ну, чтобы тебя взяли в их команду по кроссу. Тренер будет счастлив заполучить тебя. Он прямо так и сказал.

– Что? – Изумление помогает мне скрыть облегчение. – Ты разговаривал с ним обо мне?

– Не я. Райан.

– Вау. Я что, ее летний проект?

– Нет, – говорит папа, – просто ей хочется видеть тебя счастливой. А бег, похоже, и есть одна из тех вещей, которые приносят тебе счастье. – Он ненадолго замолкает. – Как и пляж и тот, с кем бы ты ни проводила там время. Может, с тем самым симпатичным местным пареньком?

Снова занервничав, я утыкаюсь в меню.

– Райан и об этом тебе рассказала?

– Нам с мамой и без Райан все видно. И это хорошо, Куинн, это…

– О боже. – За папиной спиной, через две кабинки от нас, я замечаю знакомый профиль.

– Дочка, это совершенно нормально…

Я качаю головой и подбородком указываю ему за спину, потому что говорить не могу.

Обернувшись, он тоже ее видит, но вместо того, чтобы на секунду оцепенеть, как я, откладывает салфетку, встает и идет маме Трента навстречу. Они здороваются, обнимаются, и пусть мне не слышно, о чем они говорят, но я вижу, как папа показывает на меня, после чего они вдвоем подходят к нашему столику. Я встаю, внезапно устыдившись того, что давно не заходила ее проведать.

– Куинн, милая, – восклицает она, раскрывая объятья. – Я так рада тебя видеть!

– Я вас тоже, – отвечаю, и это правда, если не принимать в расчет первоначальный шок.

Он обнимает меня так долго и так крепко, что мне становится немного неловко. Потом отодвигает меня, взяв за плечи.

– Дай взглянуть на тебя. Ты прекрасно выглядишь!

– Спасибо, – отвечаю. – Вы тоже.

Я не обманываю. Извечные темные круги исчезли из-под ее глаз, волосам вернулся цвет, и она даже сделала макияж. И почти стала похожа на себя прежнюю во времена, когда подшучивала над нами, застав нас за поцелуями, или одинаково переживала и за меня, и за Трента во время наших спортивных соревнований. Но только почти.

– Спасибо, – произносит она. – Я теперь стараюсь почаще выходить, работаю волонтером то тут, то там. Чтобы чем-то занять себя. Ты понимаешь, – прибавляет она с ноткой печали.

Папа старается сохранить легкость беседы.

– Куинн тоже нашла себе занятие, – говорит он. – Снова стала бегать, берет уроки каякинга…

Он делает паузу, передавая слово мне. Я молчу. «Нашла себе занятие» похоже на иносказательное «оправилась», и мне кажется, что признаваться в этом бесчувственно по отношению к маме Трента, пусть она и сказала то же самое минуту назад.

Склонив голову набок, она кладет мне на щеку ладонь.

– Милая, это замечательные новости, правда. А что у тебя с учебой?

Папа откашливается, и я неожиданно для себя самой заговариваю, не желая, чтобы ему приходилось отвечать за меня:

– Я пока не решила точно, но осенью, наверное, запишусь в колледж – на пару курсов, чтобы можно было бегать за них.

И чувствую рядом папину улыбку.

Мама Трента снова обнимает меня.

– Ох, Куинн, это просто здорово. – Она крепко сжимает меня и произносит рядом с моим ухом уже тише: – Трент был бы рад за тебя, так рад.

Я вспоминаю, как провела первые четыреста дней после его смерти, и впервые задумываюсь, что бы он сказал, увидев меня тогда. И я не знаю, почему – то ли из-за смены точки зрения, то ли из-за искренности в ее голосе, – но я ей верю. Мне кажется, если б он мог увидеть меня сейчас, он и впрямь хотел бы, чтобы я чем-то занималась, строила планы и… снова начала жить.

– Ладно, – говорит она. – У меня назначена встреча, так что мне нужно бежать, но мне было очень приятно повидать вас обоих.

Она обнимает меня напоследок, и папу тоже, а потом, перед тем как уйти, прощается с нами, и я слышу в ее словах нечто большее. Нечто более окончательное, что все предыдущие наши прощания. И пусть мне немного грустно, я понимаю, почему оно так. Мы навсегда останемся связаны памятью о Тренте, но время постепенно растянет эту связь, и она – я уже это чувствую – неизбежно станет слабее.

Когда она выходит за дверь, папа поворачивается ко мне.

– Ты как? А то это было… неожиданно.

– Нормально, – отвечаю я честно.

– Хорошо. – Он обнимает меня за плечи. – Ну что, давай доедать наш завтрак?

Мы садимся обратно за столик, и что-то во мне расслабляется. Настолько, что я немного рассказываю папе о Колтоне: о прокате каяков, который держит его семья, о пещере и о том, как мне было страшно туда заплывать, о нашем пикнике на обрыве. Мне приятно говорить о нем вслух. Приятно больше не держать его в тайне, отделенным от этой части моей жизни. Я так увлекаюсь деталями, что не сразу замечаю, что папа, слушая меня, улыбается.

– Что? – спрашиваю я, внезапно смутившись.

– Ничего, – качает головой он. – Просто он, похоже, такой парень, с которым хорошо быть рядом. С которым тебе хорошо быть рядом.

Я улыбаюсь.

– Да. Так и есть.

Я сразу начинаю скучать по Колтону и вдруг понимаю, что сегодня первый за долгое время день, когда мы с ним не виделись. Я даже не успела прослушать его сообщение.

Вернувшись домой, я закрываюсь у себя в комнате и, включив автоответчик, жду, когда зазвучит его голос – с его обычной интонацией, словно он улыбается, пока говорит.

– Привет и доброе утро. Ты, наверное, уже встала и бегаешь с сестрой по холмам. Я знаю, мы вроде как собирались прокатиться по побережью, но я… я забыл, что мне нужно уехать на один день, забрать кое-что для проката, так что придется нам перенести это на другой раз. А теперь хорошая новость. Завтра вечером я вернусь, и ты обязательно должна приехать посмотреть на салют, если сможешь… если захочешь. – Он замолкает. – Я очень хочу, чтобы ты приехала. – Еще одна пауза. Потом смущенный смешок. – В общем, позвони, как получится, и хорошего тебе дня, ладно? Завтра увидимся. Я надеюсь.

Я проигрываю сообщение заново, слушаю его голос во второй, потом в третий раз, и, думая о том, как увижу его, тоже начинаю надеяться. Что, чем бы ни было то, что есть между нами, оно может стать чем-то бóльшим. Что мы можем стать чем-то бóльшим.