Нас можно назвать живыми лишь в те моменты, когда наши сердца осознают то, что для нас дорого.

    Торнтон Уайлдер

Мы едем. Стекла опущены, в кабине яростно кружит ветер, заполняя пустоту нашего молчания соленой прохладой. Я не знаю, куда именно мы направляемся, и мне все равно. Мы просто едем вперед, пытаясь заглушить шум наших мыслей воем ветра. И только за пределами города, на пустом двухполосном шоссе, уходящим на север, плечи Колтона и хватка, с которой он держит руль, чуть-чуть расслабляются.

– Ты была когда-нибудь на Биг-Суре? – спрашивает он голосом, лишенным обычной легкости. Так он дает мне понять, что не планирует признаваться о ссоре с Шелби, но я больше не могу молчать.

– Колтон… – начинаю я нерешительно.

Он бросает на меня взгляд краешком глаза.

– Там есть одно место. Наверное, самое мое любимое из всех, правда я очень давно там не был. Такой прозрачной и синей воды, как там, больше нигде нет. Иногда видно футов на двадцать, до самого дна. А с правой стороны пляжа со скалы течет водопад. Я уже давно хочу отвезти тебя туда, – добавляет он, улыбаясь. В его голос прокрадывается знакомый мне оптимизм, и он становится больше похож на себя. Или на того Колтона, которого он дает мне увидеть. – Можно захватить по дороге еды, устроить пикник около водопада, вытащить каяк, провести идеальный день…

– Колтон. – На сей раз получается тверже, и я надеюсь, этого достаточно, чтобы он понял: нам нельзя игнорировать то, что произошло. Между нами слишком много всего недосказанного, и, как бы нам обоим того ни хотелось, больше так продолжаться не может.

Он вздыхает. Его взгляд дергается к боковому окну, затем возвращается на дорогу.

– Я просто хочу ненадолго оттуда выбраться. – Он ерзает на сиденье, барабанит пальцами по рулю. – Там, с сестрой…

– Все нормально, – говорю я быстро. Мне видно, насколько ему некомфортно, и моя решимость продолжать разговор слабеет. – Ты не обязан ничего объяснять. Моя ведет себя ровно так же, когда волнуется, к тому же это касается только вас, и…

Опять я хожу вокруг да около.

– Значит, ты все слышала, – произносит он.

Я отворачиваюсь к окну, к холмам, поросшим золотистыми летними травами, прячусь от слов, которые снова и снова продолжаю проигрывать в голове. От его слов и слов Шелби. А потом признаюсь.

– Слышала. Но это не мое дело, я…

– Все нормально, – останавливает меня Колтон. – Я не пытался соорудить из этого секрет. – Он коротко оглядывается на меня. – Ну, почти.

Слово «секрет» вонзается мне в живот, и я не могу заставить себя оглянуться, хоть и чувствую, что его взгляд задержался на мне. Опускаю стекло еще ниже, желая, чтобы ветер подхватил все наши секреты и унес прочь.

– В общем, – заговаривает он, снова ерзая на сиденье, – рассказывать особенно не о чем. – Его глаза возвращаются на дорогу. – Несколько лет назад я серьезно заболел. В сердце попала вирусная инфекция и потрепала его так сильно, что мне понадобилось новое. Меня внесли в списки на трасплантацию, кучу времени я ждал, то в больницах, то дома, пока в прошлом году наконец не получил новое сердце.

Я делаю резкий вдох. Все эти вещи я давно знаю, но, услышав их от него самого, испытываю совершенно новую боль.

Колтон делает паузу, и на краю этой паузы я слышу все то, о чем он умолчал. То, что он говорил Шелби о Тренте и о письме. О том, какой его жизнь была раньше и какой стала сейчас. Молча я жду. Готовлюсь к тому, что он все-таки заговорит, но он, продолжая неотрывно смотреть на крутые повороты шоссе, едва заметно кивает, словно это было все. Словно рассказ закончен.

Я тоже медленно киваю, словно услышала все это в первый раз, словно все вот так просто, но мне стоит больших усилий сохранить дыхание ровным, а лицо нейтральным. То, как он изложил мне свою историю – будто рассказывать больше нечего, – похоже на закрытую дверь, предназначенную для того, чтобы не пустить меня дальше. Возможно, таким образом он хотел меня уберечь, но уже слишком поздно. Слишком много я знаю.

Я знаю, что за фотографиями, на которых он улыбался, и за постами Шелби о том, с какой позитивной стойкостью переносит свою болезнь ее брат, стояли боль, страдания и чувство вины. Слабость и госпитализации. Потеря веса, отеки, процедура за процедурой. Аппараты, трубки и бесчисленные лекарства. Воспаряющие надежды и невыносимые разочарования. Сборы денег его семьей и дежурства у его кровати. Большие страхи и маленькие победы.

За стеклом больничного бокса и за порогом его дома бурлила жизнь. Его друзья и родные дышали воздухом океана, впитывали кожей воду и солнечный свет. У него же была только его комната, заполненная кораблями, которым не суждено было покинуть свои стеклянные порты. Но он всегда улыбался в камеру. И обменял смерть на нечто большее, чем на пожизненную зависимость от лекарств. Он обменял ее на бремя вины.

Мысль о том, чтобы сделать все еще хуже, невыносима. Только не сейчас, когда я узнала, сколь сильную боль он испытывает до сих пор. Я отворачиваюсь к окну, чтобы рвущийся в него ветер стал оправданием для обжигающих мои глаза слез.

– Все нормально, – повторяет Колтон. – Теперь я здоровый. Сильный. – Он улыбается, стараясь говорить небрежно, и приставляет к груди кулак. – Все равно рано или поздно оно бы открылось. – Пожимает плечами. – Просто мне, наверное, нравилось, что ты познакомилась со мной, не зная всей этой истории.

– Почему? – Мой голос не слышнее шепота.

Склонив голову набок, он обдумывает мой вопрос, потом открывает рот, но так ничего и не произносит. Я смотрю прямо перед собой, пытаясь дать ему время найти ответ, пока мы делаем очередной крутой поворот. Дорога, обнимая гору, вьется высоко над океаном, и я рада, что с пассажирского места не видно обрыв.

Я вижу лишь небо и океан. Бескрайний, сверкающий в лучах солнца, и мне хочется, чтобы мы оказались там на каяке и дрейфовали по аквамариновой, залитой солнцем глади воды в безопасном пространстве между океаном и небом, где имеет значение только настоящий момент.

Колтон пожимает плечами.

– Потому что с тобой я не думаю о прошлом и… – Он останавливается. Улыбается, но незнакомой, ранимой улыбкой, и ту же ранимость я замечаю в его глазах. – То был довольно темный период моей жизни, и после всего этого ты была…

Он вновь оглядывается на меня. Его глаза серьезны.

– Ты была словно свет.

И в этот момент я срываюсь. Наплывают слезы, и я беру Колтона за руку, пытаясь сдержать их, пока вспоминаю себя, впервые заметившую его в кафе, его, стоящего с подсолнухом у меня на пороге, нас внутри полой скалы в струящихся сверху лучах. Нас на воде – два силуэта между светящимся океаном и небом, где взрывался салют.

Я не могу рисковать всем этим. Я не могу его потерять.

Глядя на меня, он ждет, когда я отвечу. Когда скажу, что чувствую то же самое. Дорога перед нами резко уходит на поворот, вынуждая Колтона сбавить скорость и притягивая его взгляд вперед. Притягивая меня к нему, и на сей раз я не сопротивляюсь.

Прислонившись к нему, я вижу краешек пропасти, океан и камни далеко-далеко внизу, о которые разбиваются волны, и на долю секунды мне кажется, что я стою на самом краю, решая, прыгать вниз или нет. А потом понимаю, что это уже случилось. Я прыгнула так быстро, так далеко, что не заметила, как это произошло, и возврата назад нет, и держаться мне не за что – кроме него.