В жизни бывают минуты, когда так наполнено сердце,

Что при малейшем толчке иль если падет в него слово

Камешком легким, оно готово уже расплескаться,

Тайну свою, точно воду, на землю пролить невозвратно.

    Генри Уодсворт Лонгфелло «Сватовство Майлза Стендиша»

Я просыпаюсь так медленно, что поначалу воспринимаю только одно: ровный, приглушенный стук и размеренное движение то вверх, то вниз там, где лежит моя голова. Меня окутывает тепло, но сразу за ним начинается сырой от дождя воздух, и потому мне хочется прижаться к Колтону, к теплу его кожи и биению сердца, теснее.

На долю секунды это желание ошеломляет меня. Очень долго я думала о Колтоне, как о человеке с сердцем Трента, теперь же – и я не знаю, когда и как это произошло – такие мысли кажутся мне чем-то отдаленным. Даже неправильным. Стук, который я слышу и чувствую, – это сердце Колтона. Я открываю глаза и, стоит мне увидеть очертания его подбородка, загар обернутой вокруг меня руки, как все случившееся возвращается ко мне теплым приливом. Я вспоминаю, как прижимались ко мне его мягкие губы, пока над нами несмолкаемо стучал дождь. То были наши сердца, его и мое; принадлежащие только нам моменты.

Сквозь запотевшие окна проникает рассеянный свет. Снаружи по-прежнему доносится тихий шелест, перемежаемый стуком, с которым на металлическую крышу автобуса падают с кипариса, под которым мы припаркованы, крупные капли воды.

Я притрагиваюсь к нему, кончиком пальца рисую невесомую линию от центра его груди до шеи, и Колтон ежится от моего прикосновения. Делает глубокий вдох и, как недавно, накрывает мою руку своей, а после кладет ее себе на грудь и улыбается, не открывая глаз.

– Привет, – говорю я, вдруг оробев немного, ведь наши тела под покрывалом все еще переплетены.

Колтон приоткрывает один глаз, потом второй, и наклоняет подбородок, чтобы взглянуть на меня.

– Значит, мне не приснилось. – На его лице расплывается улыбка. – Ну, по крайней мере, на этот раз.

Я смеюсь и награждаю его шутливым тычком, но стоит мне вспомнить нас в шуме дождя и представить, что он думал обо мне подобным образом, как сквозь меня проносится новая волна тепла. Я дотягиваюсь до его губ, вокруг меня обвиваются его руки, и в момент, когда все опять начинает исчезать, я слышу жужжание своего телефона.

Приподнимаюсь, чтобы проверить, кто это, но Колтон снова увлекает меня к себе и между поцелуями шепчет мне в губы:

– Не волнуйся об этом сейчас.

Я целую его в ответ, телефон продолжает жужжать, потом замолкает. Раздается сигнал автоответчика. Где-то в уголке моего подсознания просыпается беспокойство. Я говорила Райан, что собираюсь к Колтону. Может, она просто проверяет, все ли в порядке.

В обычной ситуации я бы не стала придавать этому значения, но из-за грозы – и того факта, что я не там, где обещала быть, и уже поздно – беспокойство разрастается настолько, что я отстраняюсь от Колтона и, набросив на грудь покрывало, беру телефон.

Когда загорается экран, все во мне обрывается.

Двенадцать пропущенных звонков.

От мамы, бабушки, Райан.

Один за другим.

– О боже.

Моментально насторожившись, Колтон садится.

– Что? – спрашивает он. – Что такое?

Я вожусь с телефоном, пытаясь включить автоответчик.

– Я… я не знаю… наверное, что-то…

Меня прерывает настойчивый голос Райан.

– Куинн, это папа. Тебе нужно немедленно приехать в больницу.

Двери приемного отделения с шорохом раздвигаются, и вместе с едким запахом антисептиков на меня с силой, к которой я не готова, обрушиваются воспоминания о том, как я была здесь, в этой самой больнице, в последний раз. Я вспоминаю себя – в ужаснейшем состоянии, с кроссовком Трента, зажатым в руке, папу у стойки регистратуры, лица его родителей при виде меня. Трента уже увезли из приемного отделения. Решения были приняты, бумаги подписаны, священник вызван. Прощальные слова произнесены – без меня.

Я останавливаюсь, пытаюсь дышать, и пол внезапно начинает уплывать у меня из-под ног.

– Эй. – Колтон подхватывает меня под локоть. – Ты как?

Я открываю рот, но вид моих родных удерживает меня от ответа. Они сидят на тех самых бежевых стульях, на которых я вместе с папой ждала, когда мне позволят увидеть Трента. И попрощаться с ним.

Теперь там сидят бабушка, мама и Райан. Напряженно, не разговаривая. Мама смотрит в пространство перед собой с таким выражением на лице, словно вся тяжесть вины лежит на ней – и словно перебирая в уме все, что должна была сделать иначе. Райан, которая выглядит так, точно находится на грани слез, уставилась в невидимую точку на полу, будто слезам не пролиться, если не сводить с этой точки взгляд. И бабушка. Она сидит очень прямо, очень неподвижно, с сумочкой на коленях и руками, сложенными поверх, спокойная в окружении безмолвного шторма.

На мою спину мягко опускается ладонь Колтона.

– Это твоя семья?

Я киваю, готовясь к слову «инсульт», а потом ухожу вглубь приемного отделения, к рядам стульев. Райан замечает нас первой. У нее округляются глаза, и в этот момент я понимаю, как, должно быть, выгляжу со стороны: волосы растрепаны и вьются вокруг лица, тушь потекла, на плечах болтается еще влажная толстовка Колтона.

– Что случилось? Что с папой? – Мои глаза наполняются слезами, готовыми пролиться, каким бы ни был ответ. – У него был инсульт?

Мама, поднявшись, обнимает меня так крепко, что мне становится страшно, что все гораздо хуже, чем я предполагала. Спустя какое-то время она расслабляет руки, но не отпускает меня.

– Пока неясно. Станет известно после обследования.

– Но что случилось? Как он… я думала, что…

Я не договариваю, потому что понимаю, что в последние недели и не вспоминала о его лечении, о его медосмотрах и о симптомах. Я просто заключила, что теперь он в порядке. Что ему ничто больше не угрожает.

Я позволила себе забыть, что так не бывает.

– Он помогал мне с картинами, – не отрывая взгляда от пола, отзывается со своего места Райан. – И вдруг… стал как-то странно разговаривать. Я решила, что он шутит, и засмеялась. – Она поднимает лицо, в ее глазах слезы. – Я засмеялась, а у него закатились глаза, и он упал. Упал и…

Райан заламывает руки, и тогда бабушка кладет поверх них ладонь и крепко прижимает их к ее коленям.

– А потом ты начала действовать, позвонила 911, и это было все, что ты могла сделать.

– Нет, я должна была догадаться сразу. Если бы я позвонила раньше…

Мама перебивает ее, не позволяя винить себя.

– Милая, ты сделала все, что на твоем месте сделал бы любой из нас. Все прочее не в нашей власти.

Мне кажется, мама сама не верит своим словам. Я буквально вижу, как она терзается, перебирая мысленно все те превентивные меры, которые не испробовала с моим отцом, и мне хочется остановить ее и сказать, что иногда ничего поделать нельзя – как бы сильно мы не жалели и не хотели, чтобы все обернулось иначе.

Колтон, стоящий рядом со мной, откашливается и переминается с ноги на ногу, что кроме меня замечает одна только бабушка.

– Куинн, ты не представила нас своему другу. – Она кивает в моем направлении, и внутри меня распространяется беспокойство.

Колтон делает шаг вперед и протягивает бабушке руку.

– Я Колтон.

Бабушка заключает его руку в ладони.

– Очень рада, Колтон. Ты, очевидно, и есть та причина, по которой Куинн внезапно увлеклась океаном. И я понимаю, почему, – говорит она, подмигивая ему. – Это моя дочь Сьюзан, а это Райан, сестра Куинн.

– Приятно познакомиться, – говорит Колтон.

Мама вежливо улыбается, а Райан встает и пожимает ему руку, после чего переводит взгляд с него на меня и обратно.

– Я много о тебе слышала, – говорит она.

Я смотрю на нее в упор, чего она, разглядывая Колтона, не замечает. Но потом она мельком оглядывается на меня, и я взглядом заклинаю ее ничего больше не говорить.

– Много хорошего, – уточняет Райан, уловив намек. – Спасибо, что приехал вместе с ней.

– Конечно, – отвечает Колтон.

Довольно долго мы стоим и молчим, пока не появляется усталый врач с планшеткой в руках.

– Миссис Салливан?

– Да? – Мама встает.

Вся наша группа разом задерживает дыхание, а врач обводит нас взглядом.

– Я могу говорить прямо? О вашем муже.

Мама кивает.

– Окей. Хорошая новость в том, что ваш муж стабилен, это был не инсульт, а значит непоправимого ущерба не нанесено.

Мы киваем, будто все понимаем, и готовимся ко второй – плохой – новости.

– Плохо то, что это вторая его ТИА, и УЗИ сосудов выявило в сонной артерии, ведущей к мозгу, небольшой тромб. Если не принять меры, то в ближайшем будущем инсульт или нечто худшее неизбежно. Есть несколько вариантов лечения, но время дорого, поэтому я бы предпочел как можно скорее положить его на операционный стол.

Мама кивает, обдумывая его слова, и мы все тоже.

– Можно увидеть его?

– Конечно, – отвечает врач. – Идемте со мной.

Она мельком оглядывается на нас, и бабушка машет на нее.

– Иди. Мы побудем здесь.

Бабушка еще говорит, а мама уже уходит вместе с врачом. Я вижу, что мы напрочь исчезли из ее мира, но не обижаюсь. Сейчас для нее существует только один человек – мой отец. Я думаю о них двоих, о том, сколько лет они прожили вместе – тридцать шесть, – о том, что я чувствовала, когда потеряла Трента спустя малую часть от этого времени. И о том, что будет, если я потеряю Колтона. Для мамы, конечно, из-за всех этих лет все иначе, но страшно подумать, насколько наш мир зависит от любви к другому человеку.

Райан падает на сиденье. Ей легче, но ненамного.

– Поверить не могу, что я над ним посмеялась. Просто… все произошло так быстро, что сначала я ничего не поняла.

Бабушка мягко заговаривает с ней:

– Перестань. Что было, то было. Дело прошлое. Не надо себя корить. – Она берет Райан за руку. – Давай-ка сходим с тобой прогуляться.

Рука Райан безвольно повисает в бабушкиной, и, покачав головой, она делает еще один судорожный вдох.

– Вставай, – произносит бабушка с чуть большим нажимом.

Это привлекает внимание моей сестры, и между ними двумя вспыхивает искорка взаимопонимания. К Райан эхом вернулся тот самый приказ, который она в свое время отдала бабушке. Она с трудом сглатывает. Кивает, а затем подчиняется. Бабушка оглядывается на нас с Колтоном.

– С вами двумя все будет нормально?

– Да, – отвечаю я, хоть и не совсем в этом уверена.

– Хорошо. Мы ненадолго. – Она обнимает Райан за плечи и уводит на улицу, в пасмурный вечер.

А я, наконец, выдыхаю.

Колтон садится со мной рядом.

– Страшно было, да? – Он кладет руку мне на колено. – Но, похоже, с твоим отцом все будет хорошо.

– Хотела бы я, чтоб была такая гарантия, – отвечаю я, глядя на него.

Он сжимает губы.

– Ее никогда нет. Ни для кого из нас. Но такова жизнь.

Минуту мы молчим.

– Хочешь есть? – спрашивает Колтон. – Или пить? Кофе, горячий шоколад или еще что-нибудь? Я тут, в больнице, все знаю. Где что найти. – Он улыбается, и это невероятно, как легко теперь ему даются эти маленькие отсылки ко временам, когда он болел. Словно он испытал облегчение, выпустив свою тайну наружу.

– Можно просто воды? – слабым голосом откликаюсь я.

– Сейчас будет. – Колтон быстро поднимается на ноги, обрадовавшись возможности быть полезным, но потом склоняется ко мне, приподнимает за подбородок мое лицо, и я смотрю прямо на него, а он – прямо на меня. Он хочет что-то сказать, но в итоге просто касается в нежном поцелуе моего лба. – Куинн, я… Я сейчас вернусь.

Он уходит куда-то по коридору, а я, прислонившись к спинке, засовываю руки в карманы толстовки и закрываю глаза, чтобы минуту подумать и успокоить дыхание. Я стараюсь сосредоточить мысли на том, что случилось с отцом, на словах доктора и на том, что скорее всего все будет хорошо. Но вижу лишь Колтона в бледных вспышках грозы, свою ладонь на его груди, его губы на моих губах и дождь, обволакивающий нас, словно сон.

Я открываю глаза, и флуоресцентный больничный свет прогоняет воспоминания прочь.

Проходит несколько минут. Нащупав что-то в кармане Колтона, я некоторое время кручу это в пальцах, прежде чем задуматься, что там такое, и достать. Это бумага, сложенная в маленький плотный прямоугольник.

Не думая, я начинаю разворачивать его, но останавливаюсь, будто пораженная громом, стоит мне узнать потертый кремовый лист. Мое сердце ухает вниз. Все мои секреты и чувство вины выплескиваются на меня из листа бумаги в моих руках, точно наказывая за все, что я натворила. Мне не нужно разворачивать письмо, чтобы узнать, что там. Ночь за ночью я исписывала черновик за черновиком, пока не нашла нужные слова. Пока не поняла в точности, что хочу сказать человеку, получившему сердце Трента.

С подступившей к горлу тошнотой я разворачиваю лист. Осторожно, стараясь не порвать бумагу, когда-то плотную, но теперь истрепавшуюся – и не только от сегодняшнего дождя. Мой взгляд скользит по словам, написанным моей собственной рукой, по заломам от многократного складывания и раскладывания, сделанным Колтоном, чтобы письмо уместилось в кармане. Чтобы он мог носить его с собой.

Я смотрю на слова, на свои слова, полные печали и горя, и девушка, написавшая их, кажется мне незнакомкой. Она искала способ удержаться за Трента. Она думала, что никогда больше не полюбит. И не знала, что человек, которому она пишет, станет тем, кто докажет, что она неправа.

– Что ты делаешь?

Голос Колтона. Я вскидываю голову. На его лице, как, наверное, и на моем, – шок, а взгляд приклеен к письму, которое я держу в руках.

– Я…

Непослушными пальцами я пытаюсь сложить лист, но не успеваю. Поставив стаканчики с дымящимся кофе на пол, Колтон забирает письмо у меня из рук. Его внезапная резкость пугает.

– Извини, – бормочу я. – Я случайно… Оно лежало у тебя в кармане, и я подумала, что…

– Оно не твое, не тебе и читать, – говорит Колтон, и я не знаю, что хуже: его тон или горькая ирония его слов.

Я смотрю, как он стоит и пытается сложить письмо в маленький прямоугольник, каким оно было, пока бог знает сколько времени лежало у него в кармане, и понимаю, что больше так не могу. Я больше не могу скрывать от него свой секрет. Найдя, наконец, слова, я произношу их с осторожностью, чтобы их было невозможно неверно понять.

– Оно мое.

Его рука замирает в воздухе. Он растерянно глядит на меня.

– Что?

Надлом в его голосе убивает во мне желание продолжать, но я продолжаю, потому что так надо.

– Это мое письмо. – Я с трудом сглатываю, и во рту у меня внезапно становится сухо. – Я его написала.

– Ты… что?

Я стараюсь сохранить голос ровным. Жалею, что в комнате так мало воздуха.

– То письмо написала я. Тебе. После того… – Мой голос ломается. – После того, как мой парень погиб в аварии.

Мои слова и вся содержащаяся в них правда сотканы из воздуха, еле различимы, но Колтон слышит их, и все мышцы в его теле напрягаются. Он трясет головой.

– Тогда я тебя не знала, – прибавляю я в надежде, что каким-то образом оно все изменит. Но как только я поднимаю глаза на Колтона, то понимаю, что надеялась зря.

Он стоит и молчит, неподвижный как статуя, только на челюсти едва заметно дергается нерв.

Я встаю. Делаю шажок ему навстречу.

– Колтон, пожалуйста…

Он отшатывается от меня.

– Ты знала? – спрашивает он ледяным тоном. – Когда мы познакомились, ты знала, кто я?

Вопрос вызывает у меня горячий поток слез.

– Да, – шепчу.

Колтон начинает уходить.

– Постой, – умоляю его я. – Пожалуйста. Позволь мне объяснить…

Он останавливается. Стремительно разворачивается ко мне лицом.

– Объяснить что? Как ты отправилась искать человека, который получил сердце твоего парня? Как ты нашла меня, хотя я подписал бумагу об отказе от всяких контактов? – На его лице, точно молния над океаном, вспыхивает гнев. – Или как всего несколько часов назад ты сидела со мной рядом, пока я выкладывал тебе все, и ничего не сказала? – Возникает пауза, и на его лице мелькает еще что-то. Быть может, воспоминание о том, что случилось следом. Но столь же быстро оно исчезает, и его голос становится пустым. – Какой именно момент ты хочешь объяснить?

Я открываю рот, но на мгновение становлюсь немой от правды о всем том, что я сделала. А потом даю единственное объяснение, которое у меня есть.

– Ты не написал мне ответ, – шепчу я в пол, и это не обвинение, но оправдание всего, что произошло, в самой простой, самой честной форме.

Колтон шагает ко мне.

– А почему, как ты думаешь? Я не хотел этого. Всего этого – я не хотел. – Он смотрит на меня в упор, прямо в глаза, и, клянусь, я не узнаю его. – Сделай одолжение, – говорит он. – Забудь, что знаешь меня. Потому что мы не должны были познакомиться.

А потом он уходит. Через автоматические двери – в ночь.