Как поехал Фёдор Тыринов Да на войну воеватися; Воевал он трое суточек, Не пиваючи не едаючи, Из струме́нов ног не выймаючи, Со добра коня не слезаючи. Притомился его добрый конь, Притупилася сабля острая, Копьецо его мурзавецкое. Как приехал Фёдор Тыринов Да во свой во высок терём, Повела его родна матушка Да на Дунай-реку коня поить. Налетел на нее лютый змей О двенадцати го́ловах, О двенадцати хо́ботах; Он унёс его матушку Через те ле́сы тёмные, Через те ли круты горы, Через те моря синие, Моря синие, бездонные. Что бездонные, бескрайние, Во пещеры белы каменны. Прибегал его добрый конь Без его родной матушки, Говорил его добрый конь Человеческим голосом: — Что́ ты знаешь, Фёдор Тыринов? Повела твоя матушка На Дунай-реку коня поить; Налетал на нас лютый змей О двенадцати го́ловах, О двенадцати хо́ботах, Он унёс твою матушку Через те ле́сы тёмные, Через те ли круты горы, Через те моря синие, Моря синие, бездонные, Что бездонные, бескрайние, Во пещеры белы каменны.— Собирался Фёдор Тыринов По свою родну́ матушку: Он берёт книгу евангельску, Он берёт животворящий крест, Наточил саблю вострую, Отпустил копьё мурзавецкое, Он сади́лся на добра коня. Как поехал Фёдор Тыринов По свою родну матушку, Что за те ли круты горы, Что за те моря синие, Моря синие, бездонные. Что бездонные, бескрайние. Как подъехал Фёдор Тыринов К тому ль ко синю́ морю: Как где не́ взялась рыба Кит, Становилась из кра́ю в край, Из синя́ моря бездонного, Что бездонного, бескрайнего; Как поехал Фёдор Тыринов По́ морю, словно по́ суху. Подъезжает Фёдор Тыринов Ко пещерам белым каменным. Увидала его матушка Из красно́го окошечка: — Не замай, моё дитятко, Не замай, Фёдор Тыринов! Как увидит нас лютый змей, Он увидит, совсем пожрёт! — Не убойся ты, матушка, Не убойся, родимая! У меня есть книга евангельска, У меня есть животворящий крест, А ещё есть сабля острая, Да копьецо́ мурзавецкое. — Как увидел его лютый змей Из пещер белых каменных, Налетел на него лю́тый змей: Уж и бился с ним Федор Тыринов Три́ дня, три́ ночи, трое суточек; Размахнулся Фёдор Тыринов, Он смахнул ему го́ловы Об двена́дцати хо́ботах, Он убил его до́ смерти. Уж и стал Фёдор Тыринов, Уж и стал его добрый конь По колена в побоище. Как пустил Фёдор Тыринов Копьецо́ мурзавецкое По матушке по сыро́й земле: — Расступись, мать сыра́ земля, Ты пожри кровь нерусскую. Кровь нерусскую, неприятельску! Посадил Фёдор Тыринов Да свою родну́ матушку На головку, на темячко; Он понёс свою матушку Через те ле́сы тёмные, Через те горы кру́тые, Через те мо́ря синие, Моря́ синие, бездонные, Что бездонные, бескрайние; Как подъехал Фёдор Тыринов Ко тому ль ко синю морю, Как где не́ взялась рыба Кит, Становилась из краю в край, Из синя моря, бездоннаго, Что бездоннаго, бескрайняго: Как поехал Фёдор Тыринов По́ морю, словно по́ суху. Как пришел Фёдор Тыринов Да во свой во высо́к терём; Посадил свою матушку Он за свой за дубовый стол; И он стал её спрашивать: — Сто́ит ли, родна́ ма́тушка, Как моё похожде́ние Да твово́ порожде́ния? — Сто́ит, сто́ит, мило дитятко! Сто́ит да пере́стоит.

Со Восточнаго держания Во словесном Киеве граде Жил себе Володимир князь, Имел себе трёх сыно́в: Старейший брат, а польший князь, А ме́ньших два брата, Борис и Глеб. Живши-бывши, Володимир князь Стал своим чадам бласловляти, А удельными гра́дами наделяти: Старейшему брату Чернигов град, Борису и Глебу Киев град. Живши-бывши Володимир князь В доме своём переставился. Чады его возлюбленные Со славою его погребали; Разъезжалися во разныя страны: Старейший брат в Чернигов град, А Борис и Глеб во Киев град. Живши-бывши старейший брат, Старейший брат, а польший князь В уме своём разуме смешался: И пишет князь злописа́ние Двум братам Борису и Глебу: «Вы ме́ньшие братья, святые князья, Святые князья, благоверные, Два брата мои, Борис и Глеб! Прошу я вас в пир пировать, Во че́стный пир вам пир пировать: Мы будем в моём доме отца поминать». Послы его прихождали, И посы́льный лист приношали Двум братам Борису и Глебу. Два брата Борис и Глеб Посы́льный лист принимали. Пред матушкой прочитали; И начали плакати-рыдати, И жалобным гласом причитати, Им матушка говорила: — Возлюбленные мои чада. Святые князья благоверные! Не ездите вы к большо́му брату в гости: К старейшему брату Святополкию; Не на пир он зовёт пировати, Не отца в своём доме поминати: Хочет он вас затребити, Всею Росеей завладати, Со всеми со удельными городами Со всеми со верными со слугами! — Они матушки не слушались, Садились на добры́их ко́ней, Поехали к большо́му брату в гости, К старейшему брату и к бо́льшему князю. А польший князь, ненавистный-злой, Не в доме он братиев встречает, Встречает далече в чистом поле, Свирепо на братьев взирает, Он зрит на них яко разбойник, Два брата Борис и Глеб Видют они напасть свою, Слезают с до́брыих ко́ней, Упали к большому брату в ноги, Старейшему брату, Святополку: Борис упал в правую ногу, А Глеб упал в левую; Начали они плакать и рыдати, И жалобным гласом причитати: — Любимый ты наш старе́йший брат, Старейший брат, а больший князь! Не срежь ты главы́ незрелыя, Не пролей ты крови християнской, Крови християнской понапрасну! Возьми ты нас в рабы себе, Работай ты нами как рабами! — А бо́льший князь, ненавистный-злой, Ни на что злодей не воззирает, Ни на плаканье, ни на рыданье, Ни на жалобное их причитанье: Бориса взял коньём вружи́л, А Глеба ножём зарезал; И повелел эти тела́, Борисово, Борисово и Глебово, Затащить во темны́ леса. И садился злой на добрый конь, И стал разъезжать и похваляться: — Слуги мои верные! Топе́рича наша вся Росе́я, Со всеми со удельными городами, Со всеми со верными со слугами! — А господь хвалы не слушает, Ссылает господь двоих ангелов Со ко́пием со во́стрыим; Повелел господь земли́ подрезати, Подреза́ти и потряса́ти; И они зе́млю подреза́ли, Подреза́ли и потряса́ли; Земля с кровию смешалася, Вся вселенная, ужаснулася, Словно в синием морс волны всколыхалися. Он думал, злодей, рай растворился, Ан сам сквозь сырой земли провалился. А те тела́, Борисово, Борисово и Глебово, Лежали ро́вно тридсять лет: Не зверь их, ни птица не трону́ли, Ни мрачное помрачение, Ни солночное попечение. Как тридсять лет миновалося, Явилося явление: Явился столб красный огненный, От земли и до не́ба; К тому столбу о́гненному Сходилися-соезжалися Цари, власти и патриархи, И все православные христиане: Служили молебны благочестны Двум братам Борису и Глебу; Святые тела обретоша нам Двух братьов Бориса и Глеба; От святых мощей было прощение; Погребали их, светов, со славою. А мы поем славу Борисову, Борисову славу и Глебову, Во веки веков, аминь.

Соловей кукушку подговаривает, Подговаривает, все обманывает: — Полетим, кукушка, во сыры́ боры́. Мы совьем, кукушка, тёпло гнёздышко, И мы выведем малых детушек, Малых детушек, куколятушек! — Ой, у ключика у холоднаго, Молодец девицу подговаривает. Подговаривает, все обманывает: — Мы пойдем, девица, во Казань город: Как Казань город на красе стоит, А Казанка-речушка медком бежит, По горам-горам да всё ка́мушки, Да всё камушки, всё горючие, По лугам-лугам да всё травушки, Да всё травушки, всё шелковыя, — — Не обманывай, добрый молодец: Я сама знаю про то ведаю, Что Казань город на крови стоит, А Казанка-речушка кровью бежит, По горам-горам всё головушки, Всё головушки да всё буйныя, По лугам-лугам всё черны кудри, Всё черны кудри молодецкия.

Как по речке по реке тут пятьсот стружков плывут, А на всякием струже́чке по пятисот человек, Они едут — в вёслы бьют, сами песенки поют, Разговоры говорят, князь-Гагарина бранят: — Заедает князь Гагарин наше жалованье, Небольшое, трудовое, малоденежное, Со всякого человека по пятнадцати рублей. Он на эти-то на денежки поставил себе дом, Он поставил себе дом на Неглинной, на Тверской, На Неглинной, на Тверской, за мучны́м большим рядом, За мучны́м большим рядо́м, потолочек хрустально́й, А парадное крылечко белокаменное, Белокаменное, стены мраморныя, Стены мраморныя, по́ла-т лаком наведён, Как на этом-то поло́чке москворецкая вода, Москворецкая вода, по фонтану ведена, По фонтану ведена, жива́ рыба пущена́, Жива рыба пущена, кроватушка смощена. Как на этой на кровати сам Гагарин-князь лежит, Сам Гагарин князь лежит, таки речи говорит: — Уж и дай боже пожить, во Сибири послужить, Не таки́ бы я палатушки состроил бы себе, — Я не лучше бы не хуже государева дворца, Только тем разве похуже, — золотово орла нет. — Уж за эту похвальбу государь его казнил.

По лужкам князь Голицын гуляет, Не один-то князь гуляет, с своими полками, С своими полками, ещё егарями. Думал-думал князь Голицын, где лучше проехать? Уж и полем князю ехать, — ему пыльно; Тёмным лесом князю ехать было страшно; А доро́гой князю ехать было стыдно. Уж поехал князь Голицын переулком. Подъезжал-то князь Голицын ко Собору, Скидовал-то князь Голицын пухову́ю шляпу, Становился князь Голицын на колени, И он кланялся царю Белому, Кланялся князь Голицын господам всем боярам: — Вы состройте мне, бояре, каменны палаты, Что не крытыя, не мшоны, совсем не свершоны.

Не белая берёзушка к земле клонится, Не шелко́вая в поле травушка расстилается: Расстилалась в поле травушка — полынь горькая. Что горче тебя, полынушка-травушка, во всем поле нет: Что труднее тебя, служба царская, во всем свете нет! На строю́ стоять — на круто́й горе: Пристояли мы резвы ножки ко сырой земле, Приморозили мы белы ручки ко стальну́ ружью. Ходит наш генералушко с купцом по́ торгу, Закупает наш генералушко дроби-пороху, Заряжает наш генералушко сорок се́мь пушек, Пробивает наш генералушко стену ка́менну. — Ты пруска́я королевна, где твой пру́ской король? — Мой пруско́й король под столиком — серым котиком, На синё море опущается — ясным со́колом, — А укрепа моя, а укре́пушка, А укрепушка ты Бели́н-город! Ты кому ж, моя укрепушка, ты достанешься? Доставалася моя укрепушка царю Белому, Царю Белому, генаралушке Краснощокому.

Лежат ляхи на три шляхи, москаль на четыре: Лежат ранены поляки по сту по четыре, По сту по четыре, на каждой долине. Лежит ранен пан Костюша у белаго камня. К нему панья приезжала, жена молодая, Она плакала-рыдала, слезно причитала: — Не я ль тебе, пан Костюша, не я ль говорила, Говорила я, Костюша, не езди в Белой город, Полно, полно, пан Костюша, с Москвой воевати, — Москва славна и велика, больше нашей Польши!

На улице Ветро́вице [2] Живёт-проживает Иван Клюшничик, Молодой нашей княгини полюбовничик. Живёт он годочик, живёт он другой, Спознал князь, доведался. Выходил же князь Волхонский на своё ново крыльцё, Как воскрикнул князь Волхонский громким голосом: — Ой вы слуги мои, слуги, слуги верные! Вы подите-приведите Ваню Ключничка, Молодой нашей княгини полюбовничка! — По двору широкому ведут Ванюшу, У нашего Ванюшеньки ноженьки путля́ются: А стоит же князь Волхонский — усмехается. Закричал князь Волхонский своим громким голосом: — Принесите вы лопаты широкия, Уж вы ройте, вы копайте ямы глубокия, Становите вы столбо́чки точёныя, Вы давайте переводы ильмо́вые, И вы вешайте-цепляйте пе́тельки шелко́выя, И вы вешайте-цепляйте Ваню Ключничка! — Ваня Ключничик в пе́тельке болтается: Молодая-то княгиня слезьми обливается; Ваня Ключничик в петельке болтается: Молодая-то княгиня в перинах кончается. Понапрасну князь Волхонский две души́ загинул, Через самую такую девочку скверную, Через самую такую подлячку последнюю. Приказывал князь Волхонский сыграть песенку, …………………………………… Что «Попито было-поедено, С молодой своей княгиней в коляске поезжено. На тесовой кровати поле́жано И за белыя за груди подержано!»

На зоре было на зо́рюшке, На восходе красна солнушка, На зака́те светла месяца, Как жена мужа поте́ряла, Вострым ножичком зарезала, Во студёной погреб бросила, Желты́м песком призасы́пала, Дубово́й доской захлопнула, Правой рученькой защёлкнула; Сама вошла в нову́ горницу, Набелилась, нарумянилась, Сама села под окошечко. Прилетели к ней два голубя, Два голубя да два сокола; То — его братцы родимые; Они стали ее спрашивать: — Ты, невестушка, голубушка! Ты скажи нам, где наш брат родной? — Ваш-ат брат пошёл коня поить. — Не обманывай, невестушка! Его смур [3] кафтан на жёрдочке, Его конь-ат во конюшенке, Пухова́ шляпа на стопочке. — Ваш брат пошел во чисто́ поле, За куницами, за лисицами! — Не обманывай, невестушка, Наша белая лебедушка! Что у тебя это за кровь в сенях? — Деверья мои любезные! Я белу́ю ры́бицу чистила ……………………………… Деверья мои любезные! Вы вяжи́те мне белы́ руки! Я брата вашего поте́ряла [4] : Вострым ножичком зарезала, Во студёный погреб бросила, Желты́м песком приусы́пала, Дубовой доской захлопнула, Правой рученькой защёлкнула.

За речкою, за быстрою, живет мужик Марко, У Марки сын Федор, у Федора жена Марфа. Гостили у них три гостьи. Гостили не нагостились, Гостили не нагостились, Только много намутили: — Уж ты, Фёдор, ты, Фёдор! Изведи жену Марфу! Ты возьми из нас любую, Либо Аксинью, Афросинью, Третью душу Полагею. — Марфа догадалась, У Фёдора попросилась: — Пусти, Фёдор, погостити На недельку, на другую. — Уж гостила я недельку, Уж гостила я другую, А на третью стосковалась: — Ох! ты, матушка, тошненько! Государыня, грустненько! — Ты открой, Марфа, окошко, Погляди, Марфа, в окошко, Уж не едет ли твой Фёдор? — Не успела Марфа открыти, Уж и Фёдор на двор въехал; Не успела Марфа закрыти, Уж и Фёдор вошел в избу; И он богу помолился, И он тестю поклонился: — Ты, тесть батюшко, здорово! Теща матушка, здорово! А тебя, Марфа, забыл я, Забыл поклон принести. Ох ты, Марфа, ты, Марфа! Собирайся поскорее; У нас дома не здорово: Свекор-батюшка неможет, Свекровь-матушка на часочку. — Вот и Марфа испугалась: — Ох, ты, матушка родная! Проводи меня подале Через тёмные лесы, Через крутыя горы, Через быстрыя реки, Через синее море. Ох, ты, матушка родима! Проводи меня подале, Как до самого до дворечька, Как до краснаго до крылечка, До серебряна до колечка, — Как вошла Марфа в избу. Она богу помолилась, Она свекру поклонилась: — Свекор батюшко здорово! Свекровь матушка здорово! А тебе, Фёдор, забыла: Ох! ты Фёдор обманщик! Сказал: дома не здорово: Свекор батюшка неможет, Свекровь матушка на часочку! — Истопи-то, Марфа, баню, Не жарку́ю, не парну́ю. Ты нагрей, Марфа, водицы Да студёной, не горячей. — Как пошла Марфа в баню, Уж что стал Марфу казнити, Стал казнити и рубити; Он ей голову на лавку, А скоры́ ноги под лавку, Тело бело под полочик. Как пришёл Фёдор из бани, Как пришёл Фёдор к невестам, Как к Аксинье, к Афросинье, К третьей душе Полагее. Вот Аксинья не сказалась, Афросинья отказалась, Полагея насмеялась: — Ох, ты Фёдор, ты Фёдор! Ох, ты девичий обманщик! Как извел ты жену Марфу, Изведешь ты и Аксинью, Люб Аксинью, Афросинью, Третью душу Полагею. — Уж пришел Федор в избу, И он стал дитя качати: — И ты ба́ю, ба́ю, дитятко! И ты ба́ю, ба́ю, милое! У тебя нету матушки, У меня милой ладушки, Милой ладушки, молодой жены!

Ой по́ морю, мо́рю, По тебе ль, по синю́ морю, Плыло́ стадо гусиное, А другое лебядиное. Отставала лебедушка Прочь от стада лебядиного, Пристала лебедушка Что ко стаду к серы́м гусям. Не умела лебедушка По гусиному кликати; По́чали ее гуси щи́пати, А лебедушка кликати: — Не щипли́те вы, серы́ гуси! Не сама я к вам залётывала, Не своею охотою; Занесло меня погодою, Погодою полудённою! По саду ли садику, По зеленому виноградику Как шли туто девушки, Позади их молодушки. Отставала Прасковьюшка Прочь от красных девушек, От подруженек голубушек; Приставала Прасковьюшка К молодым молодушкам. Не умела Прасковьюшка На головушке оправити [5] ; Почали ей смеятися, А Прасковьюшка плакати, Свет-Ивановна ры́дати: — Вы не смейтесь, люди добрые, Вы соседи приближённые! Не сама я к вам заехала, Не своею охотою; Завезли меня добры кони, Что добры кони Никифоровы, Что добры кони Агаповича!

Со восточной со сторонушки Потянули ветры буйные, Пошати́лися вере́юшки, Растворилися воро́точки. Не слыхала Аграфенушка, Как бояры на́ двор взъехали, Молодые на крыльцё взошли. Молодые богу молятся. Возметалась Аграфенушка, Словно белая рыбица: — Схороните вы, подруженьки, От удалого добра молодца! Что приехал разоритель мой, Что приехал расплети-косу. — Вьюн на воде возвивается, Зять у ворот увивается: — Тёща, моя тёща, ласковая. — Даром, даром! — Аграфенушка, моя суженая, ряженая! — Наступили князья-бояры, По́ломили сени новые, Ро́здавили чары зо́лотые, Выпустили соловья из саду́, Выпустили молода из зелену́. Уж как встужит Аграфенушка, Уж как всплачется свет Ивановна: — Свет вы, мои сени новые, Сени новые с переходами! Свет вы, мои чары золотые! — Не плачь, не плачь Аграфенушка! Ты не тужи, свет Ивановна! Я срублю тебе сени новые, Я солью тебе чары зо́лотые, Я у тебя буду соловей в саду, Соловей во саду, молодой в зелену; Буду тебя поу́тру рано будить, Рано будить, скору́ делу учить.

Во саду, саду зеленыем, Во вишеньи сладкием Тут ходил, гулял молодец; Он чесал свои русы́ кудри, Он чесал, приговаривал: — Прилегайте вы, русы́ кудри, К моему ли лицу белому. Привыкай, душа девица, К моему ли уму-разуму И ко нраву молодецкому, — За досаду показалося, Привыкать не хотелося. Еще знать-то привыкать будет, Спеси-гордости убавити, Уму-разуму прибавити.

Разнесло, разлелеяло По лугам водой вишенье, Водой ви́шенье, орешенье. Унесло, улелеяло Со двора три кораблика: Уж и первый корабль проплы́л Со атласным со бархатом. Уж другой-то корабль проплы́л Со зелёныим садиком, Уж и третий корабль проплы́л Со душёй красной девицей, С Аграфеной с Михайловной. Оставалася матушка На круты́м славном бе́режке; А сама стоя вспла́кнула. Во слезах слово молвила: — Воротись, мое дитятко, Воротись, мое милое! Позабыла трои́ ключи, Что трои́ ключи на зо́лоте, Со шелковыим поясом. — Не обманывай, матушка! Не трои́ ключи по́забыла, Не со шёлковым поясом; Всеё негу-та матушкину, И приветы-та братцовы, Добродетель сестрицыну.

Ты река ль моя, реченька, Река быстрая, волнистая! Что ты течешь, не колыхнешься, Жёлтым песком не возмутишься? Ты душа-ли красна девица, Ты Ульяна Акимовна! Что ты сидишь, не усмехнешься, Говоришь речь, не улы́бнешься? — Ой, вы люди мои добрые, Вы соседи приближённые! Уж чему ж мне смеятися? Мне чему радоватися? У нас полон двор карет стоит, Полна горница гостей сидит; Уж и все-то гости званые, Да что все-то поджида́нные. Уж одной-то гостьи нет как нет: Что родимой моей матушки! Государь уж ты мой, брат родной! Ты взойди, братец, на папертку, Ты ударь же трожды в колокол, Разбуди ты мою матушку! Снарядить-то меня есть кому, Бласловить-то меня не́кому!

Летал голубь, ворковал, По терему прилетал, Слушал голубь, что говорят; Степан сударь говорит: — Александра, жизнь моя, Николавна, лапушка! Роди сына сокола́, Белым личиком в себя, Умом-разумом в меня; За выслугу за твою Сошью пару парчеву́, Душегрейку золоту́; Носи пару, не жалей, Рости сына, да лелей; Твоя будет честота, А мне, молодцу, похвальба́, Уда́лому похвальба.

На сговоре, на девичничке, На девичьем было вечере, У Аграфены было в тереме У Ивановны в высокием. Ей в ночи младой мало́ спало́сь, Мало спалось, во сне виделось; Ей не ловок сон привиделся: Прилетал же к ней ясён соко́л, Он садился к ней на окошечко, На златую на причелинку. Что увидела ясно́ва сокола́ Аграфенина-та матушка: — Ох ты, дитятко, Аграфенушка, Ты приветь, приголубь ты яснова сокола́! — Ты родимая моя матушка! Я бы рада приветила ясно́ва сокола́, — Мое сердце не воротится, Живот кровью обливается, Лице сле́зьми омывается.

Уж ты, мать моя, матушка, Ой ты, моя сударыня! Ты взойди, моя матушка. Ты во мой во высок терём, В мою новую горницу, Во столовую све́тлицу; Гей, ты сядь, моя матушка, На мое на большо́ место, Впереди под окошечком; Погляди, моя матушка, На мою на русу́ косу́, На деви́чую ко́сыньку! Уж не долго мне, матушка, Во косе красоватися, Во русо́й величатися! От субботы до субботы, До сговора-девичничка, До деви́чьего вечера.

Соболями Федосьюшка все леса прошла, Со́болями Петровна прошла леса тёмные; Она крыла леса алым бархатом, Она покатила золотым кольцём; Что пришло, прикатило к синю морю, Вскрикнула, взгаркнула громким голосом: — Есть-ли у синя́ моря перевощичек, Кто б перевез да меня молоду́, Да меня молоду́ на тоё сторону? А та сторона мне давно не мила́. — А те словеса не понравились; Где не́взялся вы́йскался Ларивон Фомич: — Душенька Федосьюшка, не плачь, не тужи, Не плачь, не тужи: я корабль пришлю, Я корабль пришлю со боярами. — Нейду, не хочу я на твой на корабль! Твой-то корабль качлив без ряду́, Кони твои самоду́рливы, Бояре твои напосмешливы. — Душенька Федосьюшка, будь сама добра! Буйну голову держи поклонную, Сердце рети́вое, покорное. Не плачь, не тужи, Федосьюшка! Соколо́м прилечу, под крылом унесу!

Крепкая стена белокаменная, Крепче ее нет изо всей Москвы; Крепкое сердце Аграфенушкино, Крепче ее нет изо всей родни. Не плачет она ни по батюшке, Не плачет она ни по матушке; Только она плачет по русо́й косе, Только возрыдает по деви́чьей красоте; — Ой, свет, моя ру́са ко́сынька! Свет девичья моя кро́сота! Не год я тебя косыньку чёсывала, Не другой я тебя русую плётывала! Вставанье мое было раннее, Моченье мое было мокрое, Чесанье мое было гладкое, Плетенье мое было мелкое. Вечор мою ко́сыньку девушки плели, Золотом ко́сыньку пе́ревели, Жемчу́гом ру́сую пе́ренизали. Бог суди Никифора Агаповича! Прислал ко мне свашеньку не милосливу, Не милосливу и не жалосливу: Взяла мою косыньку рвать порывать, Все золото с косыньки по́сорвала, Весь жемчуг из русой порознизала, Разложила косыньцу на две косы, Положила косыньку поверх головы: Тут тебе, косынька, и век вековать, Век вековать и конца не видать!

Ой не пава по дворью ходила, Но павлиные перья роняла; А ходила, гуляла Аграфена, Аграфенушка вокруг терёму, Ивановна вокруг высо́ка; Она хо́дя слёзы рони́ла, Во слезах она речь гово́рила: — Мой немецкий замок, отоприся, Полужённая цепь, отложися, Кипарисова дверь, отворися, Шитый браный положок, распахнися, Тесова́я кровать, покачнися; Встань, проснись, моя матушка родима! Уж не год мне у те годовати, Не неделюшку мне гостити; Одну ноченьку мне ночевати, И тоё во слезах не видати; Во молитве всю ночь простояти, В руках свеченьку мне продержати.

Ой, под лесом под тёмныим шелкова трава. По той траве донской казак погуливает, В звонча́тые гусе́люшки поигрывает, Выбирает донской казак невесту себе. Выходила красна девка, тонка́, высока́, Тонёхонька, высо́конька, собой хороша. Пойти было к суседушкам спросить про нее: — Суседушки-голубушки, каков человек? — Суседушки-голубушки не хвалят ее. — Спасибо вам, суседушки, что не женили вы меня! — Ой, под лесом под темным шелко́вая трава. По той траве донской казак погуливает, В звончатые гуселюшки поигрывает, Выбирает донской казак невесту себе. Выходила красна девка, тонка, высока, Тонёхонька, высоконька, собой хороша. Пойти было к суседушкам спросить про нее: — Суседушки-голубушки, каков человек? — Суседушки-голубушки всхвалили ее. — Спасибо вам, суседушки, что женили вы меня, Приходите, суседушки, на свадьбу ко мне. — Пиво варил, вино курил, меды становил.

Ох ты, милый друг, научи меня, Научи меня, как домой прийти. — Ты пойди домой широким двором. — Мой широк терем растворён стоит, А мой милый друг за столом сидит, Гуся ру́шает, хлеба кушает, Ох ты, хлеб да соль, ты, мой милый друг, Хлеба кушати, молода жена. Мой высок терём растворяется, А мой милый друг подымается, За шелко́ву плеть принимается, Муж жену учил, муж угрюмую, Муж угрюмую, нелюбовную. Уж и тут я дружку не корилася, Свекру-батюшке поклонилася: — Свёкор-батюшка, отыми меня От постылого, от негодного. Свёкор-батюшка велит больно бить, Свёкор-батюшка велит слушаться. И тут я дружку не корилася, Я свекровушке поклонилася; — Свекровь-матушка, отыми меня От негодного, от постылого. — Свекровь-матушка велит больно бить, Свекровь-матушка велит слушаться. Уж и тут я дружку не корилася, Деверьку-братцу поклонилася: — Деверёк-братец, отыми меня, Отыми меня от негодного, От негодного, от постылого. Деверёк-братец велит больно бить, Деверёк-братец велит слушаться. И тут я дружку не корилася, И золовушке поклонилася: — Ты золовушка, отними меня От негодного, от постылого. Как золовушка сильно сердилась, Отняла меня от негодного, От негодного, от постылого.

Вдоль по улице репе́нь, Вдоль по ши́рокой репе́нь, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли, Они шли-прошли, становилися, Становилися, споклонилися. Что сестра-то сестре стала спрашивать: — Каково тебе, сестрица, за старым жить? — Мне за старым жить, только век дожить: Не белиться мне, не румяниться И мне черными чернилами не сурмливаться. Вдоль по улице репень, Вдоль по широкой репень, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли. Они шли-прошли, становилися, Становилися, поклонилися. — Каково тебе, сестрица, за малым жить? — Мне за малым жить, только век дожить: Не белиться мне, не румяниться И мне черными сурмилами не сурмливаться. Вдоль по улице репень, Вдоль по широкой репень, Репень стелется-расстилается, Расстилается, первивается. Как по этому репню две сестрицы шли, Они шли-прошли, становилися, Становилися, поклонилися. Что сестра-то сестре стала спрашивать? — Каково тебе, сестрица, за ровней жить? — Мне за ровней жить только ра́дучи: И белиться мне, и румяниться, И мне черными сурмилами сурмливаться.

Ой молодость, молодость, девичья красота, Ой люли, ой люли. Чем мне тебя, молодость, при старости вспомянуть? Вспомяну тебя, молодость, тоскою-кручиною, Тоскою-кручиною, печалью великою. Пойду, млада, по воду с ушатами-ведрами, С ушатами-ведрами, с дубовыми веслами, Ведра пущу под гору, сама взойду на́ гору, Сама взойду на́ гору, раскинуся яблонью, Яблонью кудрявою да грушей зеленою. Тут ехали господа́ семидесять города́, Срубили ту яблоньку по сам был корешок; Тесали из яблоньки доски тонки, до́лги. Делали из яблоньки гусли, гусли звонки. Кому в гусли поиграть, под гуслями поплясать? Играть было мо́лодцу, плясать было девице.

Сватался вор Яшка Семь лет по Устиньи, Наряжался вор Яшка Во девичье платье, Выходил же вор Яшка На улицу гуляти, В хороводе плясати, — Вы, девушки-подружки, Сходите за Устиньей. — На ту́ пору Устинья Скорехонько соряжалась, На улицу выходила, В хороводе плясала. Схватил же вор Яшка За русую ко́су. — Ты, девушка Устинья, Пойдешь ли за меня замуж? — Либо пойду, либо нет, Либо я постригуся. Вы, девушки-подружки, Скажите моей мати, Искала бы меня мати Во Марьиной роще Под красной сосной. Я кровью венчалась, Ножом обручалась.

Ой, по морю, по морю, По синему, по Хвалынскому, Плыла тута утушка, Плыла тута серая, Где ни взялся селезень, Где ни взялся искрасён, Ухватил он утушку, За правое крылушко; Вскричалась утушка, Вскричалась серая: — Покинь, покинь, и́скрасён! — Я в ту пору покину, Когда перья ро́сщиплю Да по морю ро́спущу. — По улице, улице, По широкой улице Гуляли тут девушки, Гуляли красавицы; Где ни взялся молодец, Где ни взялся бел, румян; Вскричалася девушка, Вскричалась красавица: — Покинь, покинь, молодец. Покинь, покинь, бел-румян! — — Я в ту пору покину, Когда косу ро́сплету, Когда косу ро́сплету, И на́двое ро́зложу.

Пошли наши девки венки завивать, Венки совивать и цветки сорывать; Где девки-то шли, тут и рожь густа, Ужи́ниста, умоло́тиста; Где робята шли, тут и нет ничего, Тут и нет ничего, тут и полище, А где бабы шли, волосник [6] нашли; Одна-то надела, плясать пошла, А другая-то надела, скакать пошла.

Ой, во поле липинка, Под липкой бел шатёр; Под тем шатром стол стоит, За тем столом девица: Девица ширинку [7] шьет, Узду нижет жемчугом. Мимо ехал мо́лодец: — Бог на помощь, девица, Красна девица душа! Не мне ли ты ширинку шьёшь? Не мому ль коню́ уздицу? — Не по ко́ничке у́здица, Не по шляпочке ширинка, Не по мо́лодцу девица.

Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Что ты, молодая, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую, Свёкор худо любит? — Добрые люди Чего не затеют! У меня свекор — Да что батюшка родимый.— Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Что ты, молодая, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую. Свекровь худо любит? — Добрые люди Чего не затеют! У меня свекровь — Да что матушка родима. — Под елию лен, лен, Под зеленою дубравой! Что же ты, молодка, Не весело ходишь? Не смело ступаешь? Аль тебя, молодку, Аль тебя, молодую, Ладо худо любит? — Добрые люди Сами догадались! У меня ладо, Что змея-скоропея: Шипит, не укусит, На улицу не пустит; Хошь он и пустит, Кожу долой спустит. Кожа своло́чится, А мне, молодой, Гулять хочется.

Из-за лесу, лесу темного, Из-за садику зеленого. Заходила туча грозная, Не дождлива, не погодлива. По утрам раном ранёхонько Выпала бела порошица; Как по этой по порошице Дочь от матери уехала, Уехала, не спросилася, Ни с кем она не простилася. Середь лесу становилася, Середь лесу, середь темнаго, Середь садику зеленаго, С соловьями думу думала, С соловьями речь говаривала, Соловьюшкам наказывала: — Соловей ты мой, соловьюшко! Соловей ты, вольна пташечка! Полети-ка ты, соловушко, На мою родиму сторонушку, Ты скажи, скажи, соловушко, Мо́му батюшке низко́й поклон, А матушке челобитьице. Ах ты матушка, неволюшка, Чужа дальня сторонушка. Чужа́ дальня, незнакомая! Как чужой-та отец с матерью Безвинно журит, бранит, Понапрасну говорит, Старый молодёхоньку Не пущает погулять, Со робятами поиграть.

Плакала сударушка, обливалась слезами, Залила сударушка все дорожки и лужки, Все дорожки и лужки, круты, славны бережки. По бережку, по камешку, течет речка не шумит, Во саду ль, во садике соловьюшко поет. Не пой-ка, соловьюшко, шибко, громко во саду, Не давай назолушки сердечушку мому: Как мое сердечушко надорвалось кликучи́, На чужой сторонушке стосковалось живучи. Чужая сторонушка без ветра сушит, крушит, Чужой отец с матерью безвинно журят, бранят, Журят, бранят, понапрасну говорят. Спокаилась девушка, молода замуж пошла. Молода замуж пошла, за стараго старика. Старый молодехоньку не пущает погулять, Не пущает погулять, с робятами поиграть, С робятами поиграть, с холостыми пошутить.

Весёлая беседушка, где батюшка пьет. Он пьёт, не пьёт родимый мой, за мной скоро шлет А я млада младёхонька замешкалася За утками, за гусями, за лебедями, За волною за пташечкой за жорушкою [8] . Уж жорушка по бережку похаживает, Шелковую лист-травушку пощипывает, С холодною водицею прихлебывает. За речкою за быстрою четыре двора; Во етих ли во двориках четыре кумы. Вы кумушки, голубушки, подружки мои! Кумитеся, любитесь, полюбите меня; Пойдете вы во сад гулять, возьмите меня; Вы станете цветы срывать, сорвите-ка мне, Вы станете венки свивать, совейте-ка мне. Уж все венки поверх плывут, а мой потонул.

Ходила младёхонька по чистому полю, Искала младёхонька калину с малиною: Калина с малинушкой очень рано расцветала. В тоё пору матушка меня горьку родила, Не собравшись с разумом в чужи люди отдала. В чужий людях, матушка, было жить умеючи, Умеючи, матушка, еще разумеючи; В чужих людях, матушка, три заботы на уме: Первая заботушка — деверь да золовушка, Другая заботушка — свекор да свекровушка, Третья-то заботушка — муж нёудала голова: Пашенька не пахана, бела рожь не сеяна. Первый-то годочик млада в горе прожила, Другой-то годочик сиротою прослыла, В третий-то годочик не гулливая была, В четвертый годочик малы детушки пошли, Малы детушки пошли, иссушили молоду.

Ты трава ли моя, травушка, Трава му́рава зеленая! Уж что же ты, травушка, Уж что же ты, муравушка, При весне ты не зе́лена? — От чего же мне, травушке, При весне-та зеленой быть? Притолочили травушку Государевы конюхи, Во конюшеньку ходючи, Всё коней седлаючи, Всё коней седлаючи, Всё на службу сбираючи, Всё на службу на царскую. Ты трава ль моя, травушка, Трава мурава зеленая! Уж что же ты, травушка, Уж что же ты, муравушка, При весне ты не зелена? — От чего же мне, травушке, При весне-та зеленой быть? Притолочили травушку Все́ души́ красны девицы, В короводы играючи, Женихов выбираючи.

Улица, улица, широкая моя! Трава мурава, зеленая моя! Во траве-та цветы лазоревые, Лазоревые, васильковые; Ко двору, двору, ко батюшке мо́му, Что ко терему ко матушкиному Невеличка птичка-пташечка Много знала, много ведала, Сине море перелётывала, Чисто поле перепорхивала. Как садилась-то пташечка В зеленом саду на яблоне У девицы под окошечком; Она слушала, послушала, Как красная девка плакала, За старова замуж идучи: — Ох, ты старый муж, мой старый муж! Ох, ты старый, погубитель мой! Погубил мою головушку, Всеё девичью красоту мою, Молодецкую мою молодость! Я про старого постелюшку стлала́ И я в три ряда каменью клала́, Во четвертый ряд крапива жгуча́, А про ровнюшку перину пухову, Изголовьице высо́ко положу.

Пошла наша Дуня ленком побираться, Дуня, Дуня, Дунюшка, Душа моя Дунюшка! Набрала-то Дуня да с горсточкой десять, Дуня и проч. Намыкала Дуня с умычечкой десять, Напряла-то Дуня с початочком десять, Изсновала Дуня с пристеночком десять; Пошла наша Дуня бёрда [9] добывати Семь сел исходила, бёрды не добыла, Восьмое селище, и то у попища. Присудили Дуне да добрые люди: В изгородне спати, плетень подавати, Плетень подавати, бревном прибивати, Бревном прибивати, хворост утыкати. Наткала-то Дуня со холстиком десять. Пошла наша Дуня холстики мочити, Холстик намочила, Дунай возмутила, Другой помочила, Дунай иссушила. Навстречу-та Дуне к…н сын боярин, К…н сын боярин, б…н сын татарин: — Бог помощь те, Дуня, холстики мочити, Холстики мочити, да все полотняны, Да все полотняны, женихам на платочки. — Пошла наша Дуня холстик расстилати, Разостлала Дуня на перву поветку, Поветь уклонилась, свинью задавила — Поросят одни ножки висят, Семьдесят гусят — одни носики висят.

Ты лучина ль, лучинушка, лучина моя! Что ж ты, лучинушка, не ясно горишь? Что ж ты, хозяюшка, не весело сидишь? Аль у те, хозяюшка, хозяина нет? — Уж уехал-то хозяин в поле пашеньку пахать, Приказал сударь-хозяин в поле завтракать нести.— И я по́пашу, сам на солнце погляжу. Вот и солнушко на обеде, жена есть не несет, И я выпрягу лошадушку, поеду домой, И я вырежу лозу́ на упрямую жену. Подъезжаю ко двору́, жена ходит по́-двору. Уж набелена жена, нарумянена. Я спрошу у своей жены, спрошу у барыни своей: — И ты где, жена, была, где погуливала? — Я была, сударь, была я у крестничков твоих, За твое, сударь, здоровье чару выкушала. — Ай спасибо же, жена, не забыла про меня. — Уж как мне тебя забыть, я не знаю как избыть!

Дорожка, дорожка, торна́ широка́! На тебе, дорожке, жёлтеньки песочки, На этих песочках стоят три садочка: В первыим садочке кукушка кукует, В другиим садочке девушка горюет, В трётием садочке мать сына спраша́ет: — Сын ли мой, сыночек, ясный соколочик! Ты скажи, сыночек, кто в роду́ милее: Жена, али тёща, али мать родная? — Жена по привету, тёща по совету, Нет в свете милее матушки родимой!

Вы заводы ль мои, вы кирпичные, Вы кирпичные, горемычные! Уж и кто этот завод завёл? Заводил этот завод добрый молодец, Добрый мо́лодец Иван Федорыч; Разоряла-то завод красна девушка, Красна девушка Палагеюшка. Разорёмши завод, сама в лес пошла, Сама в лес пошла по калинушку, По калинушку девка, по малинушку. Не в лесу ли, не в лесу девка заблудилася, На рябинушку девка загляделася, На кудрявую девка засмотрелася. Ты рябина ли моя, ты кудрявая, Ты кудрявая моя, моложавая! Ты не стой-ка, не стой на крутой горе, На крутой горе близко ко быстрой реке, Ко быстрой реке, к Волге матушке. Как придёт-та, придет весна красная, Весна красная, лето теплое, Обогреет тебя красно солнышко, Как польёт-то, польёт с круты́х гор вода, Как подмоет-то все твои кореньицы.

Вечор молода во пиру была, Во пиру была, во беседушке; Не у батюшки, не у матушки, Я была в гостях у мила дружка, Я у милаго, у сердечнаго У московскаго обывателя, У трактирнаго завсегдателя, Я не мед пила, я не полпиво, Я пила, млада, сладку водочку, Сладку водочку, все вишневочку; Я не рюмочкой, не стаканчиком, Я пила, млада, через край до дна. Я в кабак иду, не шатаюся, С кабака иду пьяна, валяюся. И я лесом шла, не боялася, Частым полем шла, не шаталася; Ко двору пришла, пошатнулася, За вереюшку ухватилася: — Верея ль ты моя, вереюшка, Нова, точена, позолочена! Содержи меня, бабу пьяную, Бабу пьяную, шельму похмельную, Не увидел бы мой лютой свекор, Не сказал бы он своему сыну, Своему сыну, моему мужу. Уж как мой-то муж горький пьяница: Он вина не пьет, с воды пьян живет, С воды пьян живет, с квасу бесится, С квасу бесится, вор не повесится. Кисни, кисни, квас, вырви свекру глаз, А свекровушке волосник сшиби, А золовушке косу выдери, А деверюшке кудри вышиби!

У меня ль муж не уда́ла голова, Не купил он мне черно́ва соболя, А купил он мне коровушку, Погубил мою головушку: Перво дело-то и коровушку подой, Другое дело-то подойничек помой, Третье дело-то теленочка напой. Погоню ли я коров на росу́, Попадался мне медведь во лесу́; Я медведя испугалася, Во часты кусты бросалася, Я за те кусты дубовые, Я за те прутья кленовые: — Ты, медведюшка, мой батюшка! Обдери мою коровушку, Обдери мою коровушку, Слобони мою головушку!

Просилися веселы́е у старухи ночевать: — Ты пусти, пусти, старуха, веселыих ночевать, Гудки посушить, тонки струны посучить! — Пускала старуха веселыих ночевать: — Вы подите, веселые, вы ночуйте у нас, Вы ночуйте у нас, вы утешьте нас, Вы утешьте меня, стару бабушку, Стару бабушку с посиделушками, С посиделушками, красными девушками. — Уж один-то весело́й — он догадлив был, Ручки, ножки разметал, половичку подымал, Половичку подымал, кубышечки вынимал, Кубышечки вынимал, в окошечко вылезал, В окошечко вылезал, по дорожке побежал, По дорожке побежал, товарищам прокричал; Уж и стали веселые под кустиком отдыхать, Стали денежки делить, стали бабушку хвалить: — Ты живи, баба, подоле, накопи денег поболе! Мы куда ни пойдем, мы опять к тебе зайдём, Мы опять к тебе зайдём, твой дом сожжем, Мы твой дом сожжём, тебя стару убьём, Мы тебя убьём, твою дочь увезём, Твою дочь увезём с посиделушками, С посиделушками, с красными девушками.

Таракан дрова рубил, Себе голову срубил. Комар по воду пошел, В грязи ноги завязил; Его муха подымала, Свое брюхо надорвала. Блаха банюшку топила, Гнида щёлок щелочила, А вошь парилася, С полку грянулася, Не до пару вошь упала, Ребро переломила. Кричит: «Мать-попадья Породила воробья, Долгоносенького, Широхвостенького; Кто ни едет, кто ни йдет, Воробья попом зовет: „Ах ты, батюшка-попок! Что ты служишь без порток?“» — Я не ездил на торги, Не купил себе портки; Я поеду во торги, Я куплю себе портки, Портки строченые, Все заплоченные. — Я на мельницу езжал, Я диковинку видал. Что такую, растакую? Коза муку мелет, Козел посыпает, У них маленьки козлята И те не гуляют: Во гусли играют. А сорока-белобока Под гуслями пляшет, А синица-соколица Ногами-та: топ, топ! А совища из дуплища Глазами-та: хлоп, хлоп! А ворона колчанога Руками-та машет.

Ох, ты, степь ли моя, степь, степь Саратовска! Далеко же ты, степь, протянулася, До того ли до села до Царицына, До того ли до князя до Голицына. На тебе ли на степи лежала дороженька; Никто по дорожке не проезживал, Не проезживал, не прохаживал; Только шли, прошли два полка солдат; За солдатами ехали молодые извощики. Занемог-то, захворал молодой извощичек; Он наказывает своим братцам, товарищам: — Ох вы, братцы мои, вы товарищи! Не помните вы, братцы, моей грубости, Моей грубости, молодецкой моей глупости! Заложите-ка, братцы, моих тройку вороных коней. Вы поедете, братцы, на мою сторонушку, Вы отдайте коней родимому батюшке, Вы скажите от меня батюшке низкий поклон, Моей матушке поклон-челобитьице, Малым детушкам благословеньице; Молодой-то жене скажите на три волюшки: Хоть замуж пойди, иль в вдовах сиди, Хоть в вдовах сиди, хоть гулять пойди. Уж мне замуж-то младой не хочется, Во вдовах сидеть не приходится, За гульбой идтить, мне убитой быть!

Ах! вы, горы, мои горы, горы Воробьевски! Ничего вы не поро́дили, породили бел горюч камень; Из-под камушка растёт част ракитов куст, На кусте-та сидит млад сизо́й орел, В когтях-та держит черна́ ворона́; И он бить-та не бьет, грозно спрашивает: — Уж ты где, ворон, был, где гуливал? — Я гулял-та, гулял во дикой степи́, Я гулял-та, гулял, вон где кустики, Я видал-та, видал диво дивное: Что лежит-та, лежит тело белое, Тело белое, солдатское; Уж никто-та к телу не подве́рнется, Уж никто к белому не подша́тнется; Только вьются тут три ластушки, Три ластушки, три касатушки: Перва ластушка вьется — родима матушка, Друга ластушка вьется, то родна́ сестра, Третья ластушка вьется — молода жена. Где мать-та плачет, тут река прошла; Где сестра-та плачет, тут колодезь бьет; Где жена-та плачет, тут роса легка; Взойдет солнушко, роса высохнет: Молода жена гулять пошла, Гулять пошла, семерых мужьев нашла.

За рекою за быстрою мужик сено косит, По другую сторонушку девка воду носит, Она носит, она носит, Сама бога просит: — Создай, боже, создай, боже, Хошь дождика сильна, Кабы сено комом село, Коса изломилась! — За рекою за быстро́ю стояла береза; Как под этой под березой убитый гвардеец; Он убитый, не зарезан, копейцом проколон, Черевёнчатой желеточкой личико покрыто. Приходила ко гвардею девка-горожданка, Черевёнчату желеточку она открывала, Она открывала, в лице признавала, В лице признавала, громко закричала: — Ой, умру-ли, ой, умру-ли я, жива не буду! Пущай меня не хоронят ни попы, ни дьяконы, Пущай меня похоронят солдаты-гвардеи!

Уж как шли-прошли солдаты молодые; Как за ними идут матушки родные, Во слезах пути-дороженьки не видят, В возрыданьице словечка не промолвят. Что возго́ворят солдаты молодые: — Вы не плачьте, наши матушки родные! Не взмочити вам сырой земли слезами. Не наполнить синя моря горючи́ми, Не утешить командеров словесами! — Не ясен сокол с тепла гнезда слетает, — Молодой козак с фатеры соезжает; Уж не мать, не отец козака провожают, — Провожала козаче́нька красна девка, Провожала красна девка сиротинка. Проводивши козаче́ньку, стала плакать: — Что дай, боже, козаку да воротиться, Им по старым фатерам становиться! Кабы мне ли, молоденьке, прежня воля, Прежня воля, прежня воля, сизы крылы, Возвилась бы я, младенька, полетела, Где бы милого фатера, тут бы села, Тут бы села, тут бы села, посидела, Где бы милого кроватка, тут бы пала, Тут бы пала, тут бы пала и пропала.

Не ясен сокол пролётывал, — Добрый молодец проезживал, Он солдатчину проведывал. У мужика было богатаго, Два сына были любезные, А третий-та сын постылый был. Уж меньшой-то сын расплакался, Отцу с матерью разжалился: — Гей, родимый ты мой батюшка! Гей, родная моя матушка! Али я вам не поилец был? Али я вам не кормилец был? — Сыновья мои любезные! Вы пойдите во зеленый сад, Уж вы срежьте все по жеребью: Большому брату калиновый, А среднему малиновый, А меньшому жилому́стовый [10] ; Вы подите на Дунай-реку, Кинте жеребьи в быстру реку: Уж и чей жерёб на дно пойдет, Тому сыну во солдатушки идти. — Больши братья пе́рьво кинули: Уж больших-то братьев жеребьи Поверх воды они плавают; А меньшего-то брата жеребий, А меньшего-то, как ключ, ко дну. Уж меньший-то брат расплакался: Отцу, матери разжалился: — Гей, родимый ты мой батюшка! Гей, ты, моя родна матушка! Али я вам не поилец был? Али я вам не кормилец был? Бла́слови ты меня, батюшка, На чужу дальню сторонушку! Не покинь ты, родной батюшка, Не покинь ты, родна матушка, Вы мою-ли молоду жену, Да со малыми со детками!

На Илью́шеньке смур кафтан, Здунинай най! [11] Крутожёлт тафта [12] . Что напали на Ильюшеньку Воры разбойнички, Что хотят-то Ильюшеньку Разбить-разгромить, Во полон полонить. — Вы отстаньте, воры разбойнички! Вам меня не разбить, не разгромить, Ни в полон не заполонить! Что́ же вам с меня хочется? Со мной нет ни злата, ни се́ребра. Вот на мне-то есть одна шубёночка, Есть шубёночка крутожёлтенька, Крутожёлтенька, тафта то́ненька. Они всё-таки от него не отстают. Они всё хотят разбить-разгромить, Разбить-разгромить, во поло́н полонить. Он натягивает струну тоненьку, Запущает калену́ стрелу́. Ему жалко их до сме́рти убить. Запускает стрелу в мать сыру́ землю́: Где калена́ стрела шла, на косую сажень драла́.

Жил тут был Володимир князь, У него было ровно десять сынов, Из них он любил троих сынов, Бориса любил сына и Глеба, А третьего Опо́рхала. Послышал князь Володимир скорую кончину, Делил он своё царство на́ три до́ли: Борису отказывал город Киев, А Глебу отказывал город Ве́ршень, Опо́рхолу отказывал Чернигород. Опо́рхолу мало показалося. Задумал Опо́рхол пиры пировати, Отца своего, мать поминати. Поехал Опо́рхол братьев звати: — Поедемте, братцы, пиры пировати, Отца своего, мать поминати! — Борис и Глеб книги расклада́ют, По чи́слам дела́ разбирают: — Ох, братец ты, братец Опо́рхол! Отцу нашему, матери числа не выходят. — Поедемте, братцы, поскорее: У меня хлеб-соль припасёные. — Они ехали болотами, соло́тами [13] , Темны́ми лесами и пото́пами. Середи пути-дорожки становилися; Опо́рхол долой с коня солезает, На Бориса ножик вынимает, Бориса ножём зареза́ет, А Глеба копьём закалает. Они ему возмолились: — Братец ты наш, братец, Опо́рхол! Коли тебе мало показалось, Возми ты у нас всё именье, А нас возми в услуженье: Мы будем служить как царю и богу! — Опо́рхол на их слова́ не сполега́ет, Бориса ножём зареза́ет, А Глеба копьём закалает; В боло́та, в соло́та их сволока́ет, Листо́м, хворосто́м заклада́ет. Находили на том месте святые мощи; Провалился Опо́рхол скрозь зе́мли; Становился столб огненный от земли́ до неба, Соезжалися попы, архиреи, Все люди, честны́е химандри́ты, Подымали святые мощи на головку, Понесли святые мощи в божью церковь.

Что у нас поле за пыль пылит. Пыль пылит и война стоит? Там огни горят, русских полонят. Доставалась теща зятюшке. Он привел тещу к широку́ двору́; — Ты встречай, жена, встречай, барыня, Я привел тебе бабу старую. Бабу старую, полонёную. Ты заставь ее трех дел делати: Ру́ченьками бел кудель прясти, Гла́зоньками гусей пасти, Ноженьками дитя качать. Качает дитя, прибаукивает: — Ты баю-баю, дитя милое, Ты по батюшке роду турского, А по матушке роду русского. Твоя-то мать моя дочь родна, Полонили ее девяти годов, Девяти годов по десятому. Услыхали ее няньки-мамушки, Прибежали они к своей барыне: — Ах ты, барыня, наша сударыня, Что говорит баба старая. Качает дитя прибаукивает: «Ты баю-баю, дитя милое, Ты по батюшке роду турского, Ты по матушке роду русского. Твоя-то мать моя дочь родна, Полонили ее девяти годов, Девяти годов по десятому». — Государыня моя, матушка! Вот тебе золоты ключи, Отпирай кованы ларцы, Ты бери казны сколько надобно, Ты поди, мати, в святую Русь.

Грозный царь Иван, сударь, Васильевич, Созывал он почёстный пир. Всех князьёв и господ бояр; И хвалился Грозный царь, Иван, сударь, Васильевич: — Взял я Казань, взял и Астрахань, Взял великий скобы Новгород [14] , Вывел измену из каменно́й Москвы! — Его сын и возговорит: — Ты, родимый мой тятинька, Грозный царь Иван Васильевич! Не во гнев бы твоей милости! Не хвались ты, мой тятинька: Взял ты Казань, взял и Астрахань, Взял великий скобы Новгород, — Не вывел измену из каменно́й Москвы. Что измена-то с тобой за одним столом, За одним столом пьёт и кушает, Бела ле́бедя ру́шает, С одного блюда, с одной ложечки! — Грозный царь Иван Васильевич: «Уж и как же нам свово сына известь?» Выходил он на но́вое крыльцо, Закричал он громким го́лосом своим: — Ино есть ли у меня палачи, Палачи-то уда́лы молодцы́, Чтоб срубили сыну голову Да по самыя по плечики, По его бы по могучия, Положили б на сере́бряно блюдо, Принесли бы к государю во дворец! — Не успел он слово молвити, Уж где не́ взялся стреме́нный стрелец, Он садился на несёдлаго коня, Он и гонит Никитской улицей Ко Никите ко Романычу: — Вы раздайтесь, люди добрые: За мной дело государево! — Он идёт — от дверей отпихивает, Всех слуг-прислуг отпы́ривает, От дверей отдвигивает: — Отойдите, слуги верные: За мной дело государево! — Он стои́т-то — богу молится, Богу молится, сам речь говорит: — Ты, Никита Романович! Что́ ты крепко спишь — не про́снешься? Ты не знаешь горя великого: Что потухла воску яраго свеча, Что померкло солнце красное, Что померкли звезды восточныя, Что не стало твово́ крестничка, Нашего мла́даго царевича! Повезли-то его на Боло́тичко, На Боло́тичко, на Житный двор, Чтоб срубить-то ему голову Да по самыя по плечики, По его ли по могучия! — А Никита Романович, Он скорёхонько просыпается, В лёгку одёжу одевается, На босы́ ножки в сапо́жки обувается, Он садится на несёдлаго коня, Он и гонит Никитской улицей На Боло́тичко, на Житный двор: — Вы раздайтесь, люди добрые: За мной дело государево! — Никто за топор не прима́ется, У всех руки отымаются; Уж как взя́лся-приня́лся Малютушка, Что Малюта Разкурлатов сын. Он ударил его по белу лицу: — Ты, Малюта Разкурлатов сын! Не за свой ты кус хватаешься. Этим кусом ты подавишься! Ино кто хочет за царя умереть? Того господи избавит от грехов, От грехов, от муки вечныя! — Уж и выискался стреме́нный стрелец: — Я хочу за царя умереть! — Тут срубили ему голову Да по самыя по плечики, По его ли по могучия; Положили на сере́бряно блюдо, Понесли к государю во дворец. Грозный царь Иван Васильевич, Выходил он на Кра́сное крыльцо: — Что собаке собачья смерть! — Во светлое воскресеньице Разослал указ по всеи Москве, По всем городам, по всем деревням: Что зау́тра, в светло воскресение, Приходили б люди добрые, Приходили бы ко за́втрене. Они все бы в платьях чёрныих, Они все бы во кручи́нныих, А Никита Романович, Уж он поцветнее всех надел. Он стоит — богу молится. Что выходят от зау́трени, Поздравляет его с праздничком И со младыим царевичем. — Ох ты, кум, кум любезный мой! Что ж ты мною насмехаешься, Надо мною наругаешься? У меня после обеденки Всем боярам перебор будет, Стану казнить, стану вешати: А тебе, кум, пе́рва пе́телька! — После завтрени разослал он указ По всей Москве, по всем городам, По всем городам, по всем деревням, Приходили б люди добрые, Приходили б в платье чёрныем, Они все бы во кручиныем; А Никита Романович Еще поцветней того надел. Он стоит — богу молится, Мла́даго царевича под поло́й держит. Как выходят от обеденки, Поздравляет его с праздником И со младыим царевичем. — Ох, ты кум, кум любезный мой! Уж и как же мне тебя назвать будет? Али дядюшкой, али батюшкой? Ино будь же ты мне бо́льший брат! —

Созывал он почёстный пир, Созывал он князьёв-бояр, Не позвал Кострюка-Мастрюка, Свово шурина любезнаго. Приходил шурин попо́сле всех, Он садился повыше всех; Он не пьет и не кушает, Бела лебедя не рушает, Он сидит — думу думает. Государь-то похаживает, Он на шурина поглядывает: — Ой ты, шурин, ты шурин мой, Ой ты, шурин любезный мой! Что́ ты не пьёшь и не кушаешь, Бела лебедя не рушаешь? На царя ли лихо думаешь, На царевну ль благоверную, Или на весь на крещёный мир? — Ни на кого я лихо не думаю, Ни на царя, ни на царевну благоверную Только думаю об своей буйной голове: Что я семьдесят семь земель изошо́л, По себе я борца не нашол, По себе борца, удалова молодца́! — Выходил-то Грозный царь, Царь Иван, сударь, Васильевич, Выходил он на новое крыльцо, Воскричал он громким голосом своим: — Ино есть ли у меня борцы, У меня борцы, уда́лы молодцы? Приходили б к государю во дворец, Побороться с Кострюко́м-Мастрюко́м, С моим шурином любезныим! — Из села-то Кулебакина, Из деревни из Опа́льшиной, Выходили-то два братца, Да два братца, два родимые, Два Андрея два Андреича: Одевались в одёженьку лёгонькую, Обувались они в портя́ночки тоненькия, Во ла́потки ча́стенькие, В балахо́ньчики лёгонькие, Они и́дут путём-дорогою, Они шуточки пошучивают, Они друг дружку попи́хивают. Приходили к государю во дворец, Воскричали громким голосом своим: — Ино где у тебя борцы, Ино где борцы, уда́лы молодцы́? — Грозный царь Иван Васильевич: — Вот пришли борцы, удалы молодцы! Ох ты, шурин, ты, шурин мой, Ох ты, шурин, любезный мой! Ино вот тебе хлеб-соль на столе, Ино вот тебе борцы на дворе, Ино вот борцы, уда́лы молодцы́! — Уж Кострюк-Мастрюк бросается, Он бросался — семь столов повалил, И он семьдесят господ задавил. Как с больши́м братом схватилися, Они три часа водилися; Низёхонько поклонилися, Частнёхонько расхватилися: — Ох ты, братец, ты, братец мой, Ох ты, братец, родимый мой! Хочь ты родом-то повыше меня, Да ты силкой-то пониже меня! — Как с меньшим братом схватилися, Они часу не водилися, Не честнёхонько расхватилися, Не низёхонько поклонилися: Уж он первую поши́бочку пошиб, — С Кострючи́шка колпачишко сшиб; Он другую-то пошибочку пошиб, — С Кострючи́шка сапожи́шки сшиб, Уж и бился он — рубился Не об ста рублях, не об тысяце, Они билися-рубилися Об своих буйных головушках: Кто кого смо́жет, того рвать-щипать, Того рвать-щипать, до нага́ обдирать. Уж он третью-то пошибочку пошиб, — Подымал-то он повыше себя, Опущал-то он пониже себя; Уж он начал его рвать-щипать, Его рвать-щипать, до нага́ обдирать; — Грозный царь Ивап Васильевич! Не во гнев бы вашей милости, Что деру штаны атласныя! — Что глядит-то государыня Из косящета окошечка: — Ты, крапива, ты, крапива б…, Вы крапивныя се́мены! Много вас было насеяно, Да не много уроди́лося! — Грозный царь Иван Васильевич: — Ох ты, баба, ты, баба б…, Ох ты, баба, ты бабья знать! Что́ глядишь ты в косящето окно, Да не чорт ли тебя спрашивает? Защекотала сороченькой, Полетела с каменно́й Москвы.

Не кулик по болотам куликует: Молодой князь Голицын по лугам гуляет; Не один князь гуляет, — с разными со полками, Со донскими казаками, еще с егарями, И он думает-гадает: Где пройтить-проехать? Ему лесом ехать — очень тёмно; Мне лугами, князю, ехать, — очень было мокро; Чистым полем князю ехать, — мужикам обидно; А Москвою князю ехать, — было стыдно. Уж поехал князь Голицын улицей Тверскою, Тверскою-Ямскою, Новой Слободою, Новой Слободою, глухим переулком. Подъезжает князь Голицын близко ко Собору, Скидава́ет князь Голицын шапочку соболью, Становился князь Голицын на коленки, На коленки становился, сам богу молился, Богу помолился, царю-государю низко поклонился: — Уж ты здравствуй, государь-царь, со своими боярами, Со своими боярами, с большими князьями, А еще ты, государь-царь, с голубыми лентами, А еще ты, государь-царь, с разными полками! Ох ты, батюшка, государь-царь, ты наш православный! Ты зачем, государь-царь, черня-т [15] разоряешь? Ты зачем, государь-царь, больших господ сподобляешь? [16] Ты пожалуй, государь-царь, меня городочком, Не большим городочком, Малым-Ярославцем? — Нету, нету тебе, князю, нет ни городочка, Ни малого, ни большого нет Ярославца!

У нас было на святой Руси, На святой Руси, в каменно́й Москве, У Ивана было у Великаго, Стоял тут кипарисный гроб, Во гробу лежит православный царь, Православный царь Петр Алексеевич. Он крепко спит — не про́снется, В головах у него стоит старо́й сержант. Он и плачет — что река льется, Во слезах он слово вымолвит: — Батюшка наш, православный царь, Православный царь, Петр Алексеевич! Что ты крепко спишь — не про́снешься, Не про́снешься, не пробу́дешься? Вся наша силушка побитая, Побитая, порастре́пана.

Как у нас было на святой Руси, В славныем городе было во Москве, У собора было у Успенскаго, Молодой солдат на часах стоял, Во руках ли он ружье держал, Богу молится, сам слезна плачет, Он штыком бьет об мать сыру́ землю: — Расступись-разделись, мать сыра́ земля, Ты откройся-ка, золота парча! Православный Петр Алексеевич, Погляди-тка ты на свою армию, На свою армию, на свою гвардию: Наша армия во строю стоит, Во руках ружья держа́т, сами слезно плачут: — Аль, ребятушки, у нас прянту [17] нет? — Прянту нет, сухарей не стаёт.

Как у нас было на святой Руси, Как у нас было в каменно́й Москве, У Ивана у Великаго, В большой колокол зазво́нили. Молодой маиор пошол ко заутрени, Не дошедши собора богу молится, Богу молится, в землю кланяется: — Создай, господи, тучу грозную, Тучу грозную, непроно́сную! Подымитесь, ветры буйные, Разнесите с гор желты пески, Своротите бел-горючь камень! Встань-проснись, православный царь! Без тебя царство помутилося, Все солдатушки разбежалися, От чего они разбежалися? От того они разбежалися: Караулы стали крепкие, Перемены стали редкия, А мундиры зеленые, А морозы студёные, А сапожки-то на босу ножку.

Как во городе во Вереюшке, Во селе-то было Покровскием, Как стояли тут солдатушки, Что того ль полку — тарутинцы, Перва ротушка гарнадерская. Как охочи эти солдатушки По ночам гулять с красными девками, С красными девками со верейскими, Со молодками деревенскими. С половина-дня указ прислан был. Чтоб со вечера ружья чистили, Со полу́ночи шпаги све́тлили, Ко белу свету во строю стоять. Капитан кричит: «От ноги ружье!» А майор кричит: «По ремням спущай!» А полковничек: «Во поход ступай!» Все солдатушки в ружья брякнули, Красны девушки слезно вспла́кнули: — Ох вы, свет-то, наши солдатушки, Распобе́дные [18] ваши головушки! Что́ вы рано очень в поход пошли? Вы б дождалися поры-времечка, Поры-времечка, тепла леточка!

Разбесчастненький, бестала́нненький Наш-т король Прусский! Он на во́роне на ко́ничке Король разъезжает, Ничего-то король про свою арме́юшку — Ничего не знает, Только знает король про свою арме́юшку, Что ушла под француза. — Что прислал-то француз газе́тушки Ко мне не весёлы: Не весёлы-то газетушки, — За чёрной печатью! — Распечатал король эти газетушки, Он начал читати; Читал король газе́тушки, Сам слезно заплакал; Во слезах-то король слове́чушко, Словечко промолвил: — Ох вы, слуги мои, вы лаке́юшки, Слуги мои верны! Вы подите-тка, слуги-лакеюшки Во нову конюшню, Оседлайте вы, слуги-лакеюшки, Коней вороны́их. Мы поедемте, слуги-лакеюшки, Поедем гуляти: Не гуляти-то мы, слуги-лакеюшки, — На вой воевати, На свою-то мы, слуги-лакеюшки, Арме́ю смотрети. Уж и как-то наша арме́юшка Там она воюет? Не воюет-то наша арме́юшка, Го́речко горюет: Что горюет-то наша арме́юшка, Сама слезно плачет!

Что не белая берёзынька к земле клонится. Не шелко́вая в поле травушка расстилается: Расстилалась в поле травушка — полынь горькая. Что горче́й того нам, солдатушкам, служба царская! Пристоялись наши но́женьки ко сыро́й земле, Пригляделись наши гла́зыньки на укре́пушку. Ты укрепа моя, укре́пушка, Берлин-город! Ты кому, моя укрепушка, достанешься? Доставалась моя укрепушка царю Белому, Что тому ли генералу Краснощокову. Ходил-гулял Краснощоков купцом по́ ряду, Закупает Краснощоков свинцу-пороху, Заряжает Краснощоков сорок пу́шечек, Заката́ет Краснощоков сорок пу́лечек: Убивает Краснощоков у прусско́го матушку, Молодую королевну во поло́н берёт. Он не бьёт её — не вешает, только спрашивает: — Ты скажи-скажи, королевна, куды прус-король бежал? — Я голосом вам кричала, вы не слы́шали, Шелковы́м платком махала, вы не ви́дели: — Он на ’ко́шечко садился — сизым го́лубем, Под столом сидел прусско́й король — серым котиком, Он из те́рему вылётывал — вольной пташечкой, На черну́ю грязь садился — чорным во́роном, Во синё море бросался — белой рыбицей, На ’строво́чек выплывает — серой утицей, На кораблик он садился — добрым мо́лодцем, По кораблику рассыпался — белым же́мчугом.

Приворачивай, ребята, ко царёву кабаку, Ко царёву кабаку, зелено́го вина пить! Не успели вина пить, в барабаны стали бить, В барабаны выбивали, нас мо́лодцев высылали, Нас мо́лодцев высылали, легки шляпы надевали, Лёгки шляпы со пера́ми, с генералами гуляли. Генерал с нами гулял, сорок пушек заряжал, Сорок пушек заряжал, в Костроман-город стрелял. Костроман-город — приволье, питья-кушанья довольно. Ой, во́ лужках-лужка́х ходят девушки в кружках, Две девушки танцовали, нас мо́лодцев забавляли…

Как под славным под городом под Очаковым Собиралася силушка-армия царя Белаго. Они лагери занимали в чисто́е поле, А палатки разбирались по лиманту [19] , Они пушечки-манерочки становили, Они шанцы-батареи спокопа́ли, Предводителя графа Потемкина обжидали, Предводитель граф Потемкин приказ о́тдал, Во втором часу ночи приказ отдал: — Уж вы, мла́ды е́гори, надевайте бело́ вы платье, Уж у нас зау́тра на праздник на Миколу С турками штурм будет! — Становились мы при мхах — при болотах, Много голоду и холоду принимали, Под Очаков-городочик подходили, Белокаменные стены пробивали, Барабанщики на белокаменну стену влезали, Влезали и отбой отбивали. Что Очаков-город взяли, взяли, Закричали: «ура! ура!» Ключи нам на золотом блюде выносили, Нам от всех врат ключи выносили: Слава, слава! Весь турецкий город взяли, Что все турки под нашею властью стали, Что Очаков-город взяли!

Вы, солдатушки военны, командоры ваши верны, Полковнички-адъютанты, где вы были побывали? Мы во Пруссии стояли, много горя принимали, Много горя принимали: во руках ружья держали, Крепко к сердцу прижимали и патроны вынимали, Мы заряды заряжали, шомпола́ми прибивали, В чисто поле выступали, в неприятеля стреляли. И мы начали стрелять, а француз от нас бежать, Кои в поле, кои в лес, побрасались в реку вниз. И мы билися-рубились ровно суточки, На вторые-то на сутки стали тела разбирать, Стали тела разбирать, свою армию смекать: Мы смекнули свою силу, — что побито сметы нет. Что нашли же мы убитых — генераликов до трёх, Полковничков до пяти, офицеров девяти. Во Росе́ю с маршем шли, — все весёлости нашли. Во Москву-город вступили — по фатерам становили, По фатерам-слободам, по купеческим домам. Как московские купцы, сказать право, что глупцы: Дочерей своих скрывали, во чуланы запирали. Девки плакали-рыдали, что солдат мало видали, Под окошечком сидели, во стеколушко глядели, Во стеколушко глядели, да отцов своих бранили: — Дураки наши отцы, солдатушки молодцы, Лице бе́ло, глаза серы, на поступку идут смело. — Мы кивнём девке бровями: «Пойдем в лагери за нами, Поглядишь наши палаты, там премилые солдаты!»

Мать сына поро́дила, Отец сына не во́злюбил, Ссылат сына с двора долой: — Ты мне, сын, не надобен. Больша сестра коня вывела, Сере́дняя коня се́длала. Меньша́ сестра плеть подала, Подамши плеть, слово молвила: — Когда, братец, домой будешь? — Я тогда, сестры́, домой буду, Как синё море всколыхается, Бел-горюч камень наверх всплывет, На камешке кустик вы́растет, На кустике соловей вспоет. Синё море всколыхнулося, Бел-горюч камень наверх выплыл, На камешке кустик вы́растал, На кустике соловей воспел. Пошли сестры брата искать. Больша́ сестра — щукой в море. Середняя — звездой в небо, Меньша сестра — цветом в поле. Больша сестра брата не нашла, Середняя мельком видела, Меньша сестра брата нашла Под кустиком под ракитовым: Убит лежит добрый молодец, Белая грудь возрезана, В черных кудрях мышь гнездо свила.

Вянет-вянет в поле травка, Засыхает корешок, Что завяла и заблёкла, Да не может отдохнуть; Когда дождиком помочит, Вся травушка отдохнёт. Было время совыканья, Когда мил меня ласкал, А ноноча перменилося: Он не мыслит обо мне. Сколько вздохов я вздыхала, Мой миленький не слыхал! Сколько слез я проливала, Мой миленький не видал! Пойду с горя в лес дремучий, Разгуляюсь, молода. Ничего в лесу не видно, Ничего и не слыхать, Только видно было, слышно Одно стадо лебедей; Все лебедушки попарно, А мне, младой, пары нет! Я по садику гуляла, Злы коренья копала, Накопавши злых кореньев, На Дунай-реку пошла; И я мыла злы коренья Бело-набело я их, Я сушила злы коренья, Сухо-насухо я их, Я молола злы коренья Мелко-намелко я их, Я варила злы коренья В меду, в патоке я их. Наварёмши злых кореньев, За милым дружком пошла; Я сажала да милова За дубовый стол его, Подносила я милому Стакан патоки ему; Поднесёмши я милому, Стала спрашивать его: — Ты скажи, скажи, любезный, Что на сердце на твоем? — На моем ли на сердечке Словно камышек лежит! Ты умела, размилая, К себе в гости залучить, Ты умела, размилая, Сладким медом напоить, Ты умей, моя милая, Тело бело схоронить! Схорони, моя милая, Промеж трёх больших дорог: Промеж Киевской, Московской, Промеж Питерской большой. — Как по Питерской дорожке Мово милого несут.

Что на горке на горе, на высокой, на крутой, На высокой, на крутой, стоял новый кабачок. Уж во етом кабачке удалые вино пьют, Удалые вино пьют, богатые дивуют. — Не дивуйте, богачи, за всё деньги заплачу. Во кармане гро́ша с два, разменяю да отдам. Поверь, поверь, шинкарочка, поверь пивца и винца. — Верю, верю, младой пан, на тебе есть синь кафтан, На тебе есть синь кафтан, за тебя дочку отдам. Я не дочку панночку, прелестную кралечку. — В субботушку молвили, в воскресенье ко венцу, В воскресенье ко венцу, не сказалися отцу. Приехали от венца, не сказали ни словца, Не сказали ни словца, давай пивца и винца, Давай пить и гулять, по имени называть: — Скажи, скажи, младой пан, как по имени назвать? — По имени дворянин, по прозванью Карпов сын. — Скажи, скажи, панночка, как по имени зовут? — Мое имя Катерина, по отечеству Карповна. — И брат сестру не узнал, за себя он замуж взял. — Пойди, Катя, в монастырь, а я пойду в темный лес, А пойду в темный лес, авось меня съест бес.

Уж как шли-прошли солдаты [20] , Они шли-прошли слободкой; В слободке становились, У вдовушки попросились: — Ты, вдова, вдова Наталья! Пусти, вдова, почевати, Ночевати, постояти! Нас немножечко, маленько: Полтораста нас на конях, Полтретьяста пешеходов. — А вдова им отвечала, Ночевать их не пущала: — У меня дворик маленек, А горенка не величка! У меня детей семейка! — Они силой ворвалися, Во горенку вобралися. Они сели по порядкам: Пешеходы все по лавкам, А конница по скамейкам; А большой гость впереди сел, Впереди сел под окошком, А вдова стоит у печки, Поджав свои белы ручки; Стоит она, слезно плачет. А большой гость унимает: — Не плачь, вдова молодая! Ты давно ль, вдова, овдовела? — И я в горе позабыла. — Уж и много ль, вдова, деток? — У меня деток четвёро. — Уж и много ль, вдова, хлеба? — У меня хлеба осьмина [21] . — Уж и много ль, вдова, денег? — У меня денег полтина. — Подойди, вдова, поближе, Поклонися мне пониже! Ты скинь, вдова, с меня кивер, В кивере — полотенце: Не твого́ ли рукодельца? На правой руке колечко: Не твого́ ли обрученья? — А вдова-то испугалась, Во новы́ сени бросалась, Малых детушек будила: — Вы вставайте, мои дети! Вы вставайте, мои малы! Не светел-то месяц светит, Не красное солнце греет, — Пришел батюшка родимый! — А большой гость отвечает: — Не буди ты малых деток! Я пришел к вам не надо́лго: На один я на денёчек, Что на е́дный на часочек!

Где был, где был, Да сизой селезень? Где была, где была, Сера утица? — Были они, были они В разны́х озера́х; Ноньче они, ноньче они На одном озере, Зоблят песок С одного берега. Где был, где был, Да Василий господин, Где был, где был, Да Григорьевич? Где была, где была, Да Ульянушка, Где была, где была. Да Филатьевна? — Были они, были они В разны́х городах; Ноньче они, ноньче они За одним столом: Пьют и едят С одного блюда, Кушают С одной ложечки!

Чёрные кудри, Чёрные кудри За стол пришли, Русую косу Русую косу, За собой повели; Чёрные кудри, Чёрные кудри Косу спрашивали: — Русая коса! Русая коса! Али ты не моя? — Я не твоя: Еще батюшкина, Еще батюшкина, Еще матушкина!

Чёрные кудри, Чёрные кудри За стол пришли, Русую косу, Русую косу За собой повели; Чёрные кудри, Чёрные кудри Косу спрашивали: — Русая коса! Русая коса! Али ты не моя? — Чёрные кудри, Чёрные кудри! Я топерь твоя, Я топерь твоя! Я не батюшкина, Я не батюшкина, Я не матушкина!

По сеням сеничкам, По новым решетчатым Ходил, гулял молодец, Добрый молодец Борис Осипыч. Он чёл и перечёл Все звезды на небе; Одной не до́челся Звезды восточные: Знать, эта звездочка Да за облако зашла, За тучу грозную. По сеням сеничкам, По новым решетчатым Ходил, гулял молодец, Добрый молодец Борис Осипыч. Он чёл и перечёл Всех красных девушек; Одной не до́челся Красной девушки, Акулины Ивановны: Знать, эта девица Да ко завтрени пошла Богу молитися: — Создай мне, господи, Жениха хорошего, Свекра, что батюшку, Свекровь, что матушку!

Не тёсан терём, не тёсан, Только хорошо терём изукрашен, Алыми цветами расцвечён. Не учён Евдоким, не учён, Только хорошо снаряжён. Отпущала его мать к тестю в дом; Чтобы его тесть полюбил, Большими дарами подарил, Большими дарами, конями: — Мне эти дары — не в дары! Мне эти дары не милы! Эта мне любовь — не в любовь! — Не тёсан терём, не тёсан; Не учён Никита, не учён, Только хорошо снаряжён. Снаряжала его матушка, Отпущала его к тёще в дом, Чтобы его тещенька полюбила, Большими дарами дарила: Большими дарами — Верою, Большими дарами — Кондратьевною — Эти мне дары — всё в дары! Эти мне дары — всё милы! Это мне любовь — всё в любовь!

Матушка! Да что в поле пыльно? Сударыня моя! Да что в поле пыльно? — Дитятко мое! Добры кони взыгрались! Милое мое! Добры кони взыгрались! — Матушка моя! Да что в поле пыльно? Сударыня моя! Да что в поле пыльно? — Дитятко мое! Да бояры едут! Милое мое! Да бояры едут! — Матушка моя! На широку улицу едут! Сударыня моя! На широку улицу едут! — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! На широкий двор взошли! Сударыня моя! На широкий двор взошли! ' — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! В нову горницу взошли! Сударыня моя! В нову горницу взошли! — Дитятко мое! Не бось, не пугайся! Милое мое! Не бось, не выдам! — Матушка! За праву руку берут! Сударыня! За праву руку берут! — Дитятко! Да бог с тобою! Милое мое! Да бог с тобою!

Уж и у́ броду, бро́ду, У мелка́ перевозу Стоит нова коляска, Шестерней запряжена. Уж как все кони́ убра́ны, Все убра́ны, под ковра́ми, Под коврами, подкова́ны; Как один конь не у́бран, Не у́бран, не снаря́жен, Не под ко́вром, не подкован. Все коня не любят Все его ненавидят. Как Никита коня любит, По бедра́м коня гладит: — Ох ты, конь, добра лошадь! Сослужи ты мне службу: Ты съезди по гордёну! По гордёну по Веру! — Уж гордёна гордлива, Уж гордёна ломлива: Во коляске сесть, не сядет; В пологу лечь, не ляжет: На коляске ехать — тряско! В пологу лечь — му́шно! В терему-то ей — душно! — А на мух-то — махальце! На гордёну-то — плетку!

— Вы, подруженьки, голубушки мои, Заплетите мне ру́сую косу́ Во корню-то мне мелко-на́мелко; Посередь моей русо́й косы Вплетите гайтан [22] шелковый; По конец-то моей русой косы Вы ввяжите ленту алую; Вы заприте золотым замком; И вы бросьте мои золоты ключи Во матушку во быстру́ реку́. Никита был рыболо́вщичком, Ефимыч был рыболовщичком: Он закинул невод шёлковый, Он от краю да до́ краю; Он пымал эти зо́лоты ключи. Признавал он эти зо́лоты ключи: — Не от Вериной ли русо́й косы — Отопрёт мою русу́ косу́, А меня за себя возьмёт!

— Вы, подруженьки, голубушки! Вы чешите буйну голову, Заплетите косы русые, Вплетайте гайта́ны шелковые, Ввязывайте ленты алые! Выходите гулять на улицу, И вы взройте круту́ гору, Чтобы мо́ему разлучничку Не взойтить бы, не взъехати, Ни коня бы за собой взвести, Ни меня бы за себя взяти! — Не печалься, Верушка, Не печалься, Кондратьевна! И я сам взойду на гору, И коня за собой взведу, И тебя за себя возьму! — Вы, подружки, голубушки! Запирайте воротечки Вы запорами железными! Моему-то разлучничку Не отпереть, не подумати, Ни меня за себя взяти! — Не печалься, Верушка, Не печалься, Кондратьевна! Привезу я с собой слесаря, Отопру твои воротечки, И тебя за себя возьму.

Не долго веночку на стопочке висеть, — Не долго Олёнушке во девушках сидеть, Не долго Егоровне во красных сидеть, Не долго Егоровне русу́ю косу плесть: — Коса-ль моя, косынька, руса́я коса, Руса́я коса, девичья краса! Не год уж я косыньку чесывала, Не два года русую плётывала. Вставанье мое было раннее, Чесанье мое было гладкое, Плетенье мое было мелкое. Вечёр тебя, косыньку, девушки плели, Вечер тебя, косыньку, красные плели, Плели, плели косыньку, пе́реплели, И золотом русую пе́ревели, Же́мчугом косыньку у́низали. Бог суди Бориса Осипыча: Прислал ко мне свашеньку немилосливу, Немилосливу, нежалосливу. Взяла мою косыньку рвать, порывать, Золото из косыньки повыдергала, И же́мчуг из ко́сыньки повысыпала.

Что и Вера Никиту, Ой, ряди, ряди! Со крыльца провожала, Ой, ряди, ряди! Да ему наказала: Ой, ряди, ряди! — Поезжай, сударь, в субботу, Ой, ряди, ряди! Привези мне шкатунку, Он. ряди, ряди! Во шкатулке белильцев. Ой, ряди, ряди! Ты белильцев, румянцев, Ой, ряди, ряди! Мне белил порошковых, Ой, ряди, ряди! А румян-то горшковых, Ой, ряди, ряди! Пятьдесят аршин лентов Ой, ряди, ряди! — Ты мне алых, тафтяных, Ой, ряди, ряди! Голубых разноцветных, Ой, ряди, ряди! Мне девушек дарити, Ой, ряди, ряди! А молодушек белити. Ой, ряди, ряди.

Ох, ты, ларчик мой, ларчик! Ой, ряди, ряди! Окова́ный ларь, прида́ный! Ой, ряди, ряди! Я не в год тебя накопила, Я не два сподобляла. Как пришла воля божья, И я в час раздарила: И я свекру порточки, А свекрови сорочку, Деверьям по платочку, А золовке голубке Из русо́й косы ленту. Ты красуйся, золовка, Ты красуйся, голубка, В моей в алой во ленте. Тебе не год годовати, Тебе не два красоватись, Одну недельку гостити.

Растопися, мыленка! Разгорися, ка́менка! Ты расплачься, Олёнушка, Ты распла́чься, Ива́новна, Перед родным своим дедушкой [23] : — Ты, дедушка родимый мой, Ты на что пиво вари́шь? Ты на что зелено вино куришь? — Я твоих гостей поить Я твоих полюбовныих! — Растопися, мыленка, Разгорися, каменка, Ты рассыпься, крупён жемчуг, Ты по плису, по бархату, По столу по дубовому. Ты расплачься, Олёнушка, Ты расплачься, Ивановна, Перед родной своей матушкой: — Ты, родимая моя матушка, Ты на что пироги творишь? — Ты, дитя-ль, моё дитятко! Для гостей — твоих подруженек, Для подруженек голубушек!

Пустая хоромина, Все углы развалилися, По бревну раскатилися! На печище котище лежит, А по полу гусыня, А по лавочкам ласточки, По окошечкам голуби. Как пустая хоро́мина, Все углы развалилися, По бревну раскатилися! На печище котище лежит, То — люто́й свёкор-батюшко, А по полу гусыня, То — люта́я свекровь-матушка; А по лавочкам ласточки, То — золовки голубушки; По окошечкам голуби — Деверья ясны соколы.

Ты река ль, моя реченька, Ты река ль, моя быстрая! Течешь, речка, не колыхнешься, Из берегов вон не выльешься. Сидит наша умная девица Да Устинья Филипьевна, Сидит она — не улыбнется, Говорит речь — не усмехнется: — Вы, подруженьки голубушки! Да чему же мне смеятися, Чему же мне радоватися? Вона едет разоритель мой, Вона едет погубитель мой, Вона едет расплети-косу, Вона едет потеряй-кро́су. — Как возго́ворит Васильюшка, Как возговорит Григорьевич: — Что не я-то разоритель твой, Что не я-то погубитель твой: Разоритель-ать — твой батюшка, Погубительница — матушка, Расплети-косу — свашенька, Потеряй-кросу — друженько.

Много, много у сыра дуба́ ветвей, Много ветвей, по́ветвей, Много листу зелёного, Только нет у сыра дуба́, Нет золотой макушечки, Позолоченной верхушечки. Много, много у Полагеи родни, Много роду и племени, Только нет у Полагеюшки, Нет родимаго батюшки И сударыни матушки. Ты, родимый мой братец, батюшка! Ты ложись ввечеру поздно, Ты вставай поутру рано, Ты пойти к ранней завтрени, Ты ударь трожды в колокол, Ты пусти звон по сырой земле, Разбуди мово батюшку И сударыню матушку. Мне топеря их надобно, Мне ко этому случаю, Бласловленью великому.

Уж наши-то девки, Уж наши-то кра́сны Догадливы были, Совет совивали. Колодезь копали. Тут грушу сажали, Зеле́ну поливали. Андреян Андреяныч Выспрашивает: — Уж что жо́ ты у нас, груша, Уж что зелена? — Марьюшка-груша, Платоновна зелена́; В сени-то вступила, Сени обломила; В терём-то вступила, Терём пошатила, Терём пошатила, Бояр разбудила. Бояры вставали, Шляпы надевали, Вон из те́рему бежали.

На море утушка купалася, На синем серая полоскалась, Вышедши на крутой бережек, встрепенулася, Встрепенумшись, утушка сама вскрикнула: — Как-то мне с моречком расстатись будет? Как-то мне со крутых бережков приподнятися? Придут-то, придут морозы студёные, Выпадут порошицы, снеги́ белые; В те́ поры я с моречком расстануся, В те́ поры с крутых бережков приподымуся. — В тереме Верушка умывалася, В высоким Кондратьевна умывалася, Белыми белилами набелилася, Алыми румянами нарумянилася, Чёрными сурмилами брови су́рмила. Белые белила из Бела́ города, Алые румяны из каменно́й Москвы, Чёрные сурмилы из Черна́ города. Снаряжёмши, Верушка сама всплакнулася: — Как-то мне с батюшкой расстатися? Как-то мне из высока́ терема приподнятися? Приедет Микита господни со всем поездом. Приедет Ефимыч со всем поездом, Привезёт он свашеньку ломливую, Привезёт он друженьку чадли́вого; В те поры я с батюшкой расстануся, В те поры я из высока́ терема́ приподымуся.

Скакал чижик-воробей Ко Иванову двору. — Я Ивана упою, упою! И я Марфу уведу, уведу, Ивановну, уведу, уведу Ко Марине во снохи, во снохи, Ко Григорьевне во снохи, Ко Алексею на руки, на руки, На долгие на веки, на веки.

Не теки, вода, с гор по камушкам, С гор по камушкам, по ступенечкам, Кто охочь гулять, передайся к нам: У нас девушки всё хорошие. Хороша девка — то Аннушка, Получше есть — то Матренушка, Красота им всем — то Оленушка. Аннушка тонкопрядюшка, А Матренушка — люта ткалюшка, А Оленушка — шелкошвеюшка. Не теки вода с гор по камушкам, С гор по камушкам, по ступенечкам, Кто охочь гулять, передайся к нам: У нас молодцы всё хорошие. Хорош молодец — то Александрушка, Получше его — то Михайлушка, Красота им всем — то Иванушка, Иванушка Харламович, Александрушка стрелять горазд, А Михайлушка-то писать горазд, А Иванушка-то читать горазд.

Слетались голуби, слетались сизые На один двор, (2) Садились женихи, садились соколы За один стол. (2) — Выбирай, Федосыошка, выбирай, Платоновна. Кой жених твой, Кой вековой. — Сидит на окошке в сафьянных сапожках Тот жених мой, Тот вековой. Слетались голуби и проч . — Выбирай, Дарьюшка, выбирай, Ивановна, Кой жених твой, Кой вековой. — Сидит на березке — Шлёнские волоски — Тот жених мой, Тот вековой. Лезет из-под ели, всего вши изъели, Сидит на латочке считает платочки, Лезет из-под дубу — нет ни одного зубу. Сидит на стакане, грызет таракана. Сидит на повете в золотой карете, Сидит на оконничке, считает рублевички, Сидит на березке, кудрявые волоски.

На горе сосна расшаталася, Я давно с милым не видалася, Я увиделась — взрадовалася. Мой-ат миленький он горазд-то был, Он горазд-та был корабли снастить. Корабли снастил, сам на них поплыл Ко тому селу ко Архангельску, Ко той ко деревне ко Ивановской. Что в Ивановском мужики живут, Мужики живут небогатые, Мужики живут, бобыли слывут. Там старушеньки — все барушеньки, А молодушки — как воронушки, Красны девушки — ротозеюшки. На горе сосна расшаталася, и проч . Во тое деревню в Воронковскую В Воронках-та мужички живут, Мужички живут все богатые, А старушеньки — говорушеньки, А молодушки — бел-лебёдушки, Красны девушки — шелкошвеюшки. Добры молодцы — всё извозчики.

— Научить ли тя, Ванюша, Как ко мне ходить? Ты не улицей ходи, Не широкою гуляй — Переулочками; Не в калиточку скрыпи — В подворотенку; Ты не голосом кричи — Соловьем свищи; Чтобы я, красна девица, Догадалася: Со пиру бы, из беседы Подымалася. Скажу батюшке: — Голова болит! Скажу матушке, Что я вся больна. Я подруженькам скажу — Я гулять пойду. Ко милу дружку прийду Здоровехонька, Веселехонька.

Вы, молодчики, размолоденьки дружки, Вы ласковы, расприветливы сердцу слова! Без огню-то мое сердце изожглось, Что без ветру мои мысли разнесло, Разнесло мысли вдоль по чистым полям, Вдоль по чистым полям, по зеленым лугам. Кто бы, кто бы мому горечку помог, Кто бы, кто бы мое сердце сократил, Со пути-ли, со дорожки дружка воротил? Возвратися ты, мой миленький, назад! Наглядитесь, очи ясныя, в запас, Не страдало б мое сердце хоть на час. Сидела б я в новой горнице одна, Белой грудью я на красным окне, Глядела бы в чисто поле далеко, Я роняла горячи слезы из глаз, Я бранила бы чужу́ дальню сторону́: — Ты, злодей, ты, злодей, чужа дальня сторона! Разлучила меня с отцем с матерью, Во вторых-то, с любезным дружком, А во-третьих, со родимой стороной.

Без поры-то, безо время Стала трава сохнуть: Без прилуки мил Ванюша В иную влюбился, В иную влюбился, Волюшки лишился. Ох ты, воля, моя воля, Воля дорогая, Воля дорогая! Девка молодая, Девка по саду гуляла, Кро́соту теряла, Кро́соту теряла, В острожок попала; Стыдно девке, стыдно красной В остроге сидети, А еще того тошнее, В окошко глядети. Мимо мо́его окошка Лежала дорожка; Как по этой по дорожке Много ходят, ездят: Господа едут, бояра, Купцы и мещане, Купцы и мещане, Мужики-крестьяне; Мово милаго Ванюшу Его здеся нету: Знать, мой миленький Ванюша За рекой гуляет, Он за реченькой гуляет, За быстрой шатает. Не один миленький гуляет, — С красною девицей, С красною девицей, С купеческой дочкой.

По сеням я ходила, по новым гуляла, Ей, ей ехо-хо, ей, ей, о́хти мне! Русу косу чесала, а́лу ленту вплетала, Ручку в пазуху клала́, К себе милаго ждала́, Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне! Моя русая коса всему городу краса, Всем холостыим сухота, А женатым грусть-тоска, А малыим плаканье, а старыим оханье! Еи, ей, ехо-хо́, ей, ей, о́хти мне! Ох ты миленькой милой, Выхваляешься ты мной, моей русою косой, Не смеешься ль надо мной? Ей, ей, ехо-хо, ей, ей, о́хти мне!

Со восточной, со восточной со сторонки Не студён-то, холодён ветерок поносит; Все дубровушки во поле расшумелися. Ничего-то во шуму, в роще не слышно, Во тумане никого не видно. Только видно, слышно один голосочик, Голосочик-ат слышно человечий, Человека слышно не простого, Не простого, — козака Донского, Моего-то дружка размило́ва. Мой-ат миленький по роще гуляет, Развеселую свою песню распевает, Разлюбезную свою часто вспоминает: Кабы слышала моя размилая, Светик, лапушка моя, дорогая. Она вышла бы ко мне на ново крылечко, Промолвила бы со мной е́дное словечко, Обра́дала бы мое ретиво сердечко; Не так-то бы мому сердцу было тошно, Не так-то бы моему животу досадно.

Ой, матушка, тошно мне, Сударыня, грустно мне, Умереть с горя хочу! — Не умирай, дитятко, Не умирай, милое, Без духовнаго попа! Не привесть ли, дитятко, Не привесть ли, милое, Да духовнаго попа? — Не надо мне, матушка, Не надо, сударыня, Мне духовнаго попа: Приведи мне, матушка, Приведи, сударыня, Я кого верно люблю; Люблю я, матушка. Люблю, государыня, Я донско́ва казака. Козачёк малёшенек, Козачёк глупёшенек, Козак добрый человек. Чесал козак кудерьки, Расчесывал русыя, Часты́м рыбьим гребешком. Расчесамши кудерьки, Расчесамши русыя, Пухову́ шляпу надел. Надемши он шляпочку, Надемши пухо́вую, Вдоль по улице прошол. Прошедши он улицу, Прошедши широкую, Бы́стра реченька бежит. По этой по реченьке. По этой по быстрыей, То́нка жёрдочка лежит; По этой по жёрдочке, По этой по тоненькой, Мой миленький перьходил. Перьломилась жердочка, Перьломилась то́ненька, Мой любезный потонул. Свалилася шляпочка, Свалилась пухо́вая С удалова мо́лодца; Поплыла эта шляпочка, Поплыла пухо́вая Вдоль по быстрой по реке. Увидала девица, Увидала красная, Из высока терема, Проклинала девица, Проклинала красная, Эту быструю реку: Занесло бы реченьку, Занесло бы быструю, Да желтым песком! Каково же реченьке, Каково же быстрыей, Без крутыих берегов? Таково-то девице, Таково-то красавице Без милова жить без дружка!

Ох, ночь моя, ночка те́мная. Ночка темная, ночь осенняя! Молодка, молодка молоденькая, Головка твоя распобедненькая! С кем тебе, молодка, ночь спать, ночевать? С кем спать, ночевать, с кем ночь коротать? — Боюсь молода я ночь спать одна: Лягу спать одна без милова без дружка, Без милова без дружка, обуяла грусть-тоска! Грусть-тоска горе берет — далеко милой живет, Далёко, дале́че, на той стороне, На той стороне, не близко ко мне, Не близко ко мне, за Москва-рекой. По той ли сторонке идёт мой милой, Идёт мой милой, машет правой рукой, Ручкой правою, черной шляпою: — Перейди, сударушка, на мою сторонушку: На моей сторонке гулянье и гульба, Гулянье, гульба и приятели-друзья. — Я бы рада перейти, — переходу не нашла, Переход нашла, — жердочка тонка, Жердочка тонка, — речка глубока: Боюсь, обломлюсь, боюсь, утоплюсь.

Несчастная девушка я на свете рождена; Несчастли́вая Дуняша все любови изошла, Все любови изошла, себе дружка не нашла! Полюблю я, девушка, я такого молодца, Я такого, удалова, фабричнаго, бра́ваго, Фабричнаго, браваго, Ванюшу кудряваго, Ванюшу кудряваго, белаго, румянаго. Ты фабричный, бравый мой, что ты сделал надо мной? Что ты сделал надо мной, над моею головой? Вор измучил, истерзал, чужу сторону спознал, На чужой дальней сторонке он иную полюбил, Меня горькую, несчастную навеки позабыл! Он оставил вор, разбойник, век во девушках сидеть, Век во девушках сидеть, худу славушку терпеть. Никто горькую, несчастную, меня замуж не берёт: Что ни старый-то, ни малый, ни ровнюшка горькой пьяница.

По́-лугу я, де́вица, гуляла, По́-лугу я, красная, гуляла. По́-лугу я, по́-лугу я, По-лугу, по-лугу, по-лугу я! Ягоды девица собирала. Ягоды красная собирала, Ягоды, ягоды я, Ягоды, ягоды, ягоды я! Страху девка набралася, Страху красна набралася. Страху я, страху я, Страху я, страху я, страху я! Ольху девица ломала, Ольху красная ломала, Ольху я, ольху я, Ольху я, ольху я, ольху я! Сверху девица сломила, Сверху красная сломила, Сверху я, сверху я, Сверху я, сверху я, сверху я! К речке девка подходила, К речке красна подходила, К речке я, к речке я, К речке я, к речке я, к речке я! Свежую рыбушку ловила, Свежую красная ловила, Рыбу, рыбу я, Рыбу я, рыбу я, рыбу я! Печку жарко затопила, Печку красна затопила, Печку я, печку я, Печку я, печку я, печку я! Дружка в гости заманила, Дружка красна заманила, Дружка я, дружка я, Дружка я, дружка я, дружка я! Свежией рыбушку кормила, Свежией красная кормила, Рыбой я, рыбой я, Рыбой я, рыбой я, рыбой я! Косточкою подавила, Косткой я, косточкой подавила, Косткой я, косткой я, Косткой, косткой, косткой я!

Отдаст меня молодёшеньку Батюшка в чужи люди: Прибеседила родимая матушка, Приговорщик был братец-батюшка: — Отдадим сестру в чужи́ люди, Во чужи люди, во незна́емые. Во чужих людях надо жить умеючи, Жить умеючи, разумеючи. Мы во торг-ат поедем, побывать заедем, Из торга-то поедем, ночевать заедем. Я спрошу-то у дочки-матушки: — Каково же тебе жить в чужих людях? — Ты поди-ка, родимая матушка, в зелёный луг, Ты спроси-ка гуся-лебедя, Не зябу́т ли его ско́ры ноженьки, Не ноет ли мое ретиво́ сердце? — Родимая дочка-матушка! Носи платье цветно, не складывай, Ты терпи горе, не сказывай. — Родимая матушка, Понося-то платье — сложится, Потерпя-то горя — скажется.

Лучина ль, лучинушка берёзовая! Что же ты, лучинушка, не ясно горишь, Не ясно горишь, отсвечиваешь? Али ты, лучинушка, в печи не была? — Была я в печи вчерашней ночи́, Вчерашней ночи в углу на печи; Лютая свекровушка сердита была, Меня ли лучинушку водой подлила. — Подружки, голубушки, ложитеся спать, Ложитеся спать: вам некого ждать; А мне молодешеньке всеё ночь не спать, Всеё ночь не спать, кровать убирать, Кровать убирать, мила́ дружка ждать… Не дождамши милаго, ложилася спать. Первый сон заснула — нету никого; Другой сон заснула — не бывал никто; Третий сон заснула — заря белый день. По зорьке по беленькой милый идёт; Кунья на нём шубочка пошумливает, Козловы сапожки поскрыпывают, Пуховою шляпочкой помахивает. Что ж ты, добрый молодец, давно не бывал?

Невеличка птичка-пташечка Она знала, много ведала, Чисто ноле перелётывала, Сине море перепорхивала. Садилась птичка-пташечка В зелено́м саду на яблонке; Как слушала птичка-пташечка, Как красная девка плакала, Во тереме она сидючи: — Красота-ли моя, кро́сота! Кому, кро́сота, достанешься: Аль старому, али малому, Али ровне, горькой пьянице? Доставайся, моя кро́сота, Сырой земле, гробовой доске!

Уж как звали молодца, подзывали молодца Ой, Дунай-ли мой, Дунай, сын Иванович Дунай! [24] Как во пир пировать, во беседушку сидеть, Как в беседушку сидеть, себе невесту выбирать. Середь горницы на скамье, против вдовушки-души Молодец вдове челом, — с молодца шляпа — долой: — Уж ты, вдовушка, подай, супротивница, подай! — Не твоя, сударь, слуга, я не слушаюсь тебя, Я не слушаюсь тебя, не работа́ю на тебя! — Уж пошел молодец не радошен, не весел, Не радошен, не весел и заплакал да пошел: Не честь молодцу, не хвала удальцу От своих братьев, от товарищей. Уж как звали молодца… и проч. Середь горницы на скамье, против девицы-души Молодец девке челом, — с молодца шляпа — долой: Ты, девица, подай, раскрасавица, подай! — Я твоя, сударь, слуга, я послушаюсь тебя, Я послушаюсь тебя, поработа́я на тебя, Буду, сударь, работа́ть, черну шляпу подымать, Черну шляпу подавать, на тебя, друг, надевать. — Как пошел молодец, как пошел удалой И радошен и весел, сам защелкал да пошел: Уж как честь молодцу и хвала удальцу От своих-то братьев, от товарищей.

У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода. Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколь плачет: — Кому-то я достануся? Доставалась я ста́рому; Он стар добре́, не ро́вня мне, Не ровнюшка, не по́д-версту, Не по́д-версту, не по́-мыслу; Он спать идет все кашлючи, Вставаючи, перхаючи. — У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода, Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколь плачет: — Кому-то я достануся? Доставалася я ма́лому; Он мал добре́, не ровня мне, Не ровнюшка, не по́д-версту, — Не по́д-версту, не по́-мыслу; Он спать идет всё плакучи, Вставаючи, рыдаючи, — У ду́бика у сы́рого, Сидит девка, что ягода, Калина моя! Малина моя! Точёт пояс разны́х шелков, Разных шелков — семи сортов; Не столь точёт, сколько плачет: — Кому-то я достануся? Доставалась я ровнюшке: И ровнюшка, и по́д-версту, И под-версту, и по́-мыслу; Он спать идет играючи, Вставаючи, смея́ючи!

В воскресенье я на рыночек ходила. На три денежки куде́люшки [25] купила, На алтынец веретенец захватила. Положу эту куделю на неделю, Как у доброй у пряхи, на другую. В понедельник я банюшку топила, А во вторник я в баню проходила, И я середу с угару пролежала, А в четверг буйну голову чесала, А в пятницу добрыя жены не пряли, А в субботу на родителей ходила, В воскресенье на веселье прогуляла. В понедельник я ранёшенько вставала, Три тонешеньки нитки проводила, Три мозоли кровяные натирала. Я пошла ли ко милому, показала. — Не неволься, моя лапушка милая, Мы дождемся с тобою, радость, поры время, Как придет-то к нам с тобою лето красно, Уж как выростут широкия лопу́шья; Я сошью тебе, милая, сарафаньчик, Не ходи, моя милая, возле тыну, Ты гуляй, моя милая, по лужечку. — Как поповы-то козы увидали, На любезной сарафаньчик изорвали: Оставалася милая вся нагая.

По роще, по роще мой милый гулял, Бере́зник, бере́зник, бере́зник ломал, Метёлки, метёлки, метёлки вязал, В тележку, в тележку, в тележку бросал, Бурёнку, бурёнку, бурёнку впрягал, «По мётлы! по мётлы! по мётлы!» кричал. Случилося ехать Мещанской второй; Увидел он девку, на окошке сидит, Н’окошке сидит, цветочком шалит: — Мете́льник, мете́льник, мете́льник! — кричит, — Ты подь-ка, бездельник, ты подь-ка сюда! — Мете́льник соскочил, метлой подарил, Метлою, метлою, метлой подарил. Недовольна стала подарком его, Метёлочки про́дал, да шаль ей купил, Тележёнку про́дал, капот ей купил, Буренку-то про́дал, салоп ей купил, Салоп ей, салоп ей, салоп ей купил.

Обещал Ваня жить в деревне, с деревенскими мужиками Он работу работать; Деревенская работа — одна скука и забота: Они мало ночи спят, Друг, за дру́гом торопя́тся, чтоб скорей с поля убраться, Чтобы туча не зашла, силен дождик не пошол. Посылает Ваню мать Яровое в поле жать: — Поди, Ванюшка, пожни! — Вышел Ванюшка на крылечко, Положил серпик на плечко, Сам нерадошен пошел. Жал Ванюшенька денёчик, Он единый сноп нажал, С сударушкой простоял. Со этой ли Ваня со скуки Опорезал себе руки, Ручьем кровь полила; Сударушка подбежала, Платком руку увязала, Чтоб кровь не лила. Отец с матерью бранятся, Все работнички сердятся, Что лениво Ваня жнет. Отец с матерью взглянули И руками размахнули, Кричат: «Ваня, домой! Поди, Ванюшка, домой, поди миленький усни.» Бежал Ваня, торопился, За дубовый стол садился; Он начал перо чинить, Очинил Ваня перо крепко, Он стал письмо писать. Пишет Ванюшка в Московское царство, В Петербургское государство, Он деревню проклинал: «Распроклятое селенье, Воронковская деревня, Тюрьмой можно называть». В Воронках Ваня родился, А в Архангельском крестился. Я в Москве теперь живу, В Москве живу, поживаю, Красных девушек не забываю, И в трахтир с ними хожу.

Туру, туру, пастушёк, Калиновый посошёк! Далеко ли отошёл? — От моря до моря, До Киева города. Сова моя теща, Воробушек шурин, Васька Батурин, На грамотку пишет, На девицу дышет: — Девица, девица! Сходи по водицу! Вода не далеко, Медведь на работе, — У нашего князя Трое сеней; Шелком ушиты, Золотом укрыты; Муха не проскочит, Коза проскочила, Хвост прищемила. Где хвост? — Николашка унёс. Где Николашка? — В тростник ушел. Где тростник? — Девки выломали. Где девки? — За мужья ушли. Где мужья? — Померли. Где гробы? — По́гнили. Ударь в доску́, Поезжай в Москву: В Москве колачи, Как огонь горячи; В Москве вино По три денежки ведро; Ешь, пей, Хошь — лей, Хошь — окачивайся! Поворачивайся!

Пошёл козёл за лы́ками, Коза пошла за орехами; Пришёл козёл со лы́ками, Козы нету с орехами. Добро же ты, коза, Нашлю на тя волка! Козы нету с орехами, Козы нету с калеными. Добро же вы, волки! Нашлю на вас людей. Люди нейдут волков гонять, Волки нейдут козы искать. Козы нету с орехами, Козы нету с калеными. Добро же вам, люди! Нашлю на вас медведя. Медведь нейдет людей ломать, Люди нейдут волков гонять, Волки нейдут козы искать. ………………………… Добро же ты, медведь! Нашлю на тебя огонь. Огонь нейдет медведя жечь, Медведь нейдет людей ломать. ………………………… Добро же ты, огонь! Нашлю на тебя воду. Вода нейдет огня лить, Огонь нейдет медведя жечь, Медведь нейдет людей ломать, ……………………… Добро же ты, вода! Нашлю на тебя волов. Волы нейдут воду пить, Вода нейдет огонь лить. ……………………… Добро же вы, волы! Нашлю на вас ножик. Ножик нейдет волов бить, Волы нейдут воду пить. ……………………… Добро же ты, ножик! Нашлю на тя камень. Камень нейдет ножик точить, Ножик нейдет волов бить. ……………………… Добро же ты, камень! Нашлю на тя червей. Черви нейдут камень точить. ……………………… Добро же вы, черви!

На коня парень садится, Девка шляпу подает, Калина моя! Малина моя! Девка шляпу подает, Все наказывает: Калина и пр. — Ты поедешь во деревню Не заглядывайся! Калина и пр. На хороших, на пригожих, Не засматривайся! Калина и пр. Что хорошие, пригожи Тебя высушили. Калина и пр. Тебя высушили, Меня сокрушили. Калина и пр. На дворе-то черна грязь — Стары бабы у нас. Калина и пр. В огороде-то капуста — То молодушки у нас. Душа аленький цветочик — Красны девушки у нас. А гнилая-то солома — Удалые молодцы. На гнилую-то солому Да и честь пришла: Что гнилая-то солома Нынче женится, Душа аленький цветочик За него замуж идет. Что гнилая-то солома На кроватушке лежит, Душа аленький цветочик У кровати стоит. Как гнилая-то солома Поворотится, Душа аленький цветочик Поклонится: — Государь, прости, На кровать пусти! — Я тогда пущу, Когда плеть сыщу, Шкуры две спущу. — Хоть и три спусти, На кровать пусти.

Я по́ лугу похаживала, Гусей-лебедей заманивала: — Тиго, гуси, тиго, серые, домой, Вы, чать, гуси, наплавалися, А я, ходючи, наплакалася. Живучи я на чужой стороне У чужова отца-матери, Изжила я свово милого дружка, Нажила я себе мужа-дурака. Ах, он, матушка, дурак, совсем дурак, Сударыня, дурацкий сын, От дурачества в солдаты он пошел, С половины пути письмецо прислал, Во письме прислал червонец золотой: — Ах ты, душенька, жена молода, Заплати, жена, долги за меня, На остаток сладкой водочки купи, Созови ты всех друзьев, братьев моих, Всех друзьев, братьев, товарищев, Напой их пьяна до́пьяна, Помяни ты меня, мужа-дурака.

Против солнца на восхо́де Монастырь в роще стоял. В тем монастыре ма́ла ке́лейка, Во ке́лейке мона́шенко спасается, По́ утрам он каждый день напивается. Как в колкол зазвонят, а чернец пройдет в кабак, Чернец рясу пропивает, Коблук в заклад дает. Целовальник не берет, Целовальник не примает, Чернеца в шею толкает: — Поди вон ты, кавалер, Казначей пить не велел, Пойди в келейку, пора, Запрут скоро ворота. — Чем мне в келейку идти, Лучше в рощицу зайти. Девки в роще грибы брали, Чернеца в глаз не видали, Доходили до конца, увидали чернеца. Стоит чернец на троне Во высоким коблуке. Девки песенку запели, Чернецу плясать велели. Стал же наш черне́ченько похаживати, С ноги на ногу, моло́денький, попрядывати, Про свое житье монашеско рассказывати. Не живи на свете — тошнее молодцу в старцах быть, Не велят мне, молодому, во царев кабак ходить, Зелено́е вино пить, красных девушек любить.

Во лугах, лугах, лугах, во зелёныих лугах Там ходила, там гуляла тёлка беленькая, Телка беленькая, вымя черненькое. Как увидел эту телку игумен из окна, Посылает, снаряжает свово рыжего дьячка: — Ты поди, моя слуга, приведи телку сюда, Не хватай за бока́, не попорть молока. К молоку телка добра, к маслу выгодна, Ухвати за рога, приведи телку сюда. Эта телочка по келейке похаживает, А игумен-ат на телочку поглядывает. Посажу телку — сидит, положу телку — лежит, Положу телку — лежит, у ней вымечко дрожит, Ножки ко́рчатся, глазки мо́рщатся. Скину, скину каблучки, подвалюся под бочок.

Стенька Чувашенин по́ лесу гулял Ай, ай, ай, ай, Залым, залым, Залым тухталым. По лесу гулял, лубочки сымал Ай, ай и проч. Лубочки сымал, сани загибал, Сапи загибал, муки насыпал, Муки насыпал, на базар тащил, На базар тащил, муки продавал, Муки продавал, много деньга брал, Много деньга брал, в мешок деньга клал, В мешок деньга клал, некто деньга крал. Приехал домой, бачкам-то сказал. Бачкам-то плачет, мачкам-то скажет, Мачкам-то плачет, жёнкам-то скажет, Жёнкам-то плачет, робёнкам скажет, Робёнкам плачет, калача просит. Кабы деньга был, калач бы купил.

И я батюшке говорила, Света свово как просила: — Нет отдавай меня, батюшка, замуж, Ты не льстись, государь, на богатство, Не с богатством мне жить — с человеком, Не с высокими хоромами — с советом. Богатство у свекора в сусе́ке, Золотая казна в кабинете. Придет моя лада домо́ю, Она велит себя разувати. Я за сапог, а он в щеку, Я за другой, а он в другую. Отвернусь, молода, сама плачу: — Ни как-то, каналья взбесился, Что на мне, молоденьке, женился.

Ох вы, кумушки-голубушки, подруженьки мои Вы которому святителю молилися, Что у вас-то мужья молодые? У меня ли, у молоденьки, старичище. Не пущает старичище на игрище. Я уходом от старого уходила, Под полою цветно платье уносила. У суседа во беседе снарядилась. Я немножко-маленько поиграла, И я с вечера до бела дня прогуляла. Я не знаю, как старому появиться, Подхожу я ко широкому подворью, И я стук-стук под окошко, И я бряк-бряк во колечко. Что не лютые медведи заревели, Не борзые кобели заскучали, Уж и лезет старичище со печищи, За собой тащит большу плетищу. И я старому мужу взмолилась: — Государь, старый муж, виновата, И я впредь такова, сударь, не буду, Я опять пойду гулять, к тебе, сударь, не буду.

На речке на Клязьме купался бобёр, Купался бобёр, купался черно́й; Купался, купался, не выкупался, На горку взошел, отряхивался, Отряхивался, охорашивался. Охотнички свищут, черна́ бобра ищут: — Где бы нам найтить, его застрелить, Его застрелить, с него кожу снять, С него кожу снять, кунью шубу сшить, Кунью шубу сшить, бобром обложить, Бобром обложить, девку полюбить, Девку полюбить, кунью шубу подарить.

У барина Была барыня гожа́, У крестьянина Получше его: — Крестьянин мой! Поменяемся женой! — Боярин мой, Не меняются женой. — Твоя жена Не годится никуда; Мою жену Часто в гости зовут, Мою жену Во колясочке везут, Меня, мужа, На веревочке ведут, Меня, мужа, По жене честят: Моей жене Сладка меду подают, А мне, мужу, Быть болотная вода.

Ты взойди, взойди, кра́сно солнышко, Выше лесу взойди, выше тёмнаго, Выше зе́леной взойди дубровушки! Обогрей ты нас, добрых молодцев, Сирот бедных, солдат беглыих. Как повыше было села Лыскова [26] , Против самого было Богомолова, Протекала речка быстрая По прозванью речка Стерженка. По той речке, по той Стерженке Расплывали два судёнушка; За суднами гонит лёгка лодочка. Хорошо лодка изукрашена, Молодца́м изусажена. На носу сидит ясаул с ружьем, На корме стоит атаман с багром, Середь лодочки бел шатер стоит, А под тем шатром золота казна, На казне сидит красна девица, Ясаулова полюбовница, Атаманова сестра ро́дная.

Не шуми, мати зелена дубровушка, Не мешай мне, молодчику, думу думати! Заутра мне, молодчику, допрос будет: Государь-ат меня батюшка будет спрашивать, Из ума меня, молодчика, все будет выпытывать: — Ты скажи, скажи, удаленький добрый молодец, И ты где же воровал, ты куда добро девал? — Воровал-то я на Троицком на дороженьке, А притон я держал в роще Марьиной, Добро-то я носил к красной девице. — Уж и где эта красная девица? — Уж и этой красной девицы давно в живе нет. — Много ли вас было товарищей? — Товарищей было нас семеро: Первый-ат товарищ — ночка темная, Другой-ат товарищ конь-добра лошадь, Третий-ат товарищ был пистолет с ружьем, Четвертый товарищ был булатный нож, Пятый-ат товарищ был дубинушка толстая, Шестой-ат товарищ был сабля вострая, Седьмой-ат товарищ был сам я, молодец. — Горазд ты, детинушка, воровать, Горазд ты, детинушка, и ответ держать.

Вы, леса ль, мои лесочки, леса мои тёмные! Вы, кусты ль, мои кусточки, кустики ракитовы! Уж что же вы, кусточки, да все призаломаны? У мо́лодцев у фабричных глаза все заплаканы. Как навстречу им фабричным главные хозяева, Главные хозяева Грача Скарноухова: — Вы не плачьте-ка, молодчики, мо́лодцы фабричные! Я поставлю вам, робятушки, две светлицы новыя, Станы́ самолётные, основы суро́выя. Нанесу я вам, робятушки, ценушку высокую, Ценушку высокую, салфетки по рублику.

Ты, долина ль моя, долинушка, Раздолье широкое! Ничего-то на тебе, долинушка, Да не уродилось: Нет ни травушки, ни муравушки, ни алых цветочков; Уродился на тебе, долинушка, один ракитовый кустик. Возле кустика, возле ракитова дороженька пролегала. Как никто-то по этой дороженьке не ходил, не ездил, Только шли-прошли по этой дороженьке горьки солдаты; Они шедши эти солдатушки, шедши приустали. Приустамши эти солдатушки, сели, отдохнули; Отдохнумши эти солдатушки, в поход подымались. Во сыры́м-то бору на сосенке кукушечка куковала. Не кукуй ты, не кукуй, горькая кукушечка, во сыры́ем во борочке. Не давай ты, не давай тоски-назолушки молодым горьким солдатам! Уж и так-то нам, солдатушкам, служить очень тошно: Что загнал-то нас, загнал православный царь во иные земли, Поморил-то нас православный царь голодною смертью; Он не день-то нас морил, не неделюшку, — ровно три годочка. Нет ни весточки, нет ни грамотки с родимой сторонки. Пришла весточка, пришла грамотка, и та не весела: Что родимого мово батюшки давно в живе нету, Что родимая моя матушка давно овдовела, Молодая-то жена-хозяюшка, слышно, замуж вышла, Малы детушки мои, батюшки, давно сиротеют.

Залетная пташечка, горькая кукушечка! Ты куды, куды летишь, куды бог тебя несет? — Я лечу, лечу, лечу во угожие места, Во угожие места, во ракитова куста; Кабы кустик-та не мил, соловей гнезда не вил, Малых деток не водил, По клеточкам не сажал. Гарнадеров снаряжал Гарнадер-поручик, Сизенький голубчик; Ходил-гулял по горам, Свое горе забавлял, Сударушки не видал. — На дворе мороз трескуч, Сударушка, не тоскуй: Я опять буду в Москву. Морозы студёные, Шинели зелёные, На дворе морозно — Стоять не возможно; Смена мово милого С караула крепкого; Караулы крепки, Перемены редки.

Не белы снеги во чистом поле снеги забелели, — Забелели у мово любезного каменны палаты; По палатушкам поразвешаны шатры шелковые, За шатрами стоят два столика, столы дубовые, У столов стоят две скамеечки, скамьи кленовые; На скамьях сидят два молодчика, парни молодые, Перед ними стоят две черниленки, края золотые, Во руках держут по перушку, перья лебедины; Они пишут письмо по грамотке, по белой бумаге, Они списывают душу красну девицу на белу бумагу. Перед ними стоит красна девица, сама слезно плачет. Два молодчика красну девицу плакать унимали: — Ты не плачь, красна девица, не плачь, не печалься! Что не быть-то нам, молодчикам, на своей сторонке, — Быть нам, быть нам, добрым молодцам, во солдатах, Служить нам царю белому, служить верой-правдой. — Я сама, красна девица, дойду до сената, Самому я сенато́ре в ноги поклонюся, Что не быть вам, добрым молодцам, не быть во солдатах, — Уж как быть вам, добрым молодцам, на своей сторонке!

Анюшенка по сеничкам ходила, Васильевна Ванюшечку будила: — Встань, Ванюшечка, послушайся меня! Как на нас с тобой невзгодушка пришла, Невзгодушка — небылые словеса: Хотят Ванюшку в солдатушки отдать, Хотят жизнь-радость в горнадеры записать. — Все сотские и десятские стоят, Все школьнички [27] принапудримши сидят, Один Ваня не напудрен, не убран, Сидит Ваня за дубовыим столом, Разбирает Ваня письменны дела, Набирается Анюшинова письма: — Подай, Аннушка, чернилы со пером, Подай, жизнь-радость, лист бумаги гербовой: Напишу я своеручное письмо, Отошлю-ли во Всесвятское село. — Во Всесвятском селе очень девушки были хороши, Поставили в чистом поле шалаши. Повадилися к ним ребятушки ходить, Целовались, миловались обнямши́.

Как загу́лил голубочек Рано на заре, Заплакали новобранцы. Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите батюшке родному моему, Чтобы батюшка своих валов избывал, Из неволи свово сына выручал. — На что было б мне своих ва́лов избывать, Из неволи свово сына выручать? — Как загу́лил голубчик Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите моей матушке родной, Чтобы матушка свою перинушку избыла, Из неволи свово сына выручала. — На что б было мне свою перину избывать, На что б было из неволи свово сына выручать? — Как загу́лил голубочек Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы товарищи!

Как у Ванюшки голова болит, У Васильича платком связана, Гарнитуровым перевязана. Пошел Ванюша за реку́ гулять, На ту сторону, мимо го́роду, Мимо крепости государевой, Мимо стенушки белой каменной. Уж как шли-прошли два полка солдат, Два полка солдат развесёлые; Наперёд идут все со знаменами, А за ними идут с барабанами; Позади ведут коня сивого, Коня сивого сивагривого; На коне сидит добрый молодец; Он не пьян сидит, сам качается, На все стороны спокланяется, С отцом, с матерью распрощается: — Прости, батюшка, прости, матушка, Прости, род-племя, малы детушки! — С молодой женой не прощается: От жены пошёл во солдатушки.

Как по Питерской по славной дорожке Тут шли-прошли каза́ки молодые; Позади-то идут матушки родные, А еще-то идут жены молодые, Во слезах пути-дороженьки не видят, С возрыданьица словечка не промолвят. Как возго́ворят каза́ки молодые: — Вы не плачьте, наши матушки родные! Не горюйте, жены молодые! Не взмочить-то вам сырой земли слезами, Не наполнить си́ня моря горючи́ми. — Не ясён сокол с тепла гнезда слетает, — Молодой казак с фатеры соозжает, Не отец, не мать каза́ка провожает: Провожает душа красна деви́ца, Его знамая, его прежняя сестрица; Провожала, слезно плакала, рыдала, С возрыданьица словечушко промолвит: — Ах, ты, матушка родима, спородила, Государыня, на белый свет пустила! Молодого казаче́нька полюбила, Полюбимши чужу сторону спознала. Чужа дальняя сторонка, незнакома, Незнакомая сторонушка, незнама! Ах, ты дай мне, боже, сизы крылья, Поднялась бы за каза́ком, полетела, Уж я села б у каза́ка на окошке, Уж я стала голубкой ворковати, Об молодом казаке тосковати. Горевати, три ночки ночевати. Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальнюю сторону, Вы скажите мому братцу родному, Чтобы братец своих ко́ней избывал, Из неволюшки слово братца выручал. — На что б было мне своих ко́ней избывать, На что б было мне свово братца выручать? — Как загу́лил голубчик Рано на заре, — Заплакали новобранцы, Стоя во строе. Ох, вы, братцы-новобранцы, Вы, товарищи! Отъезжайте в чужу дальню сторону, Вы скажите моей молодой жене, Чтобы жёнушка свое злато-се́ребро избыла, Из неволи свово мужа выручала. — Стану я свое злато-се́ребро избывати, Из неволи свово мужа выручать! Я не думала ни о чем в свете тужить, Пришло время, — начало́ сердце крушить: Злы люди примечают И ругают бра-нят!

Ой во́ поле, по́ле Елочка стоит, Мо́лодец лежит; Во́рон конь стои́т, Зе́мельку сечет, Воды достает. Возго́ворит мо́лодец Во́рону коню: — Верно тебе, конюшко, Воды не достать, А мне добру мо́лодцу От земли не встать; Как наедет армия, Да все москали, На тебя на ко́ника Сядут, поедут, А мне добру молодцу Смерти придадут!

От ка́меня от Алатыря, От его головы от Адамовой, Посреди поля Сарачинского Выпадали Книга Голубиная. Ко той Книге Голубиныей Сходилися и соезжалися Сорок царей и со царевичем, А сорок князей со князевичем, Ко тому царю перемудрому Ко Давыду Евсеевичу. Как проговорит Володу́мер князь, Володумер князь Володумерыч: — Ой еси ты, перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич! Ты прочти, сударь, нам Книгу Голубиную И расскажи, сударь, нам да про белый свет: От чего начался у нас белый свет, И от чего у нас нача́лось солнце красное? От чего у нас млад-светёл месяц, От чего у нас звезды частые, От чего у нас ночи тёмные, От чего у нас зо́ри утренни, От чего у нас ветры буйные, От чего у нас ум-разум, От чего у нас наши помыслы, От чего у нас мир-народ, От чего у нас телеса наши, От чего у нас кости крепкие, От чего у нас кровь-руда наша? Как проговорит перемудрый царь Давыд Евссевич, Давыд Евсеевич, ответ держал: — Эта книга да не малая, Долиной книга сороку́ сажень, Шириной книга двадцати сажень, Приподнять книгу — не поднять будет, Прочитать книгу — не прочесть будет, По строкам глядеть — не прочесть книгу. Я скажу вам, сударь, не выглядя, Проповедую по памяти, По памяти яко по грамоте, По старому, по писа́ному: У нас белый свет от господа, Самого Христа, царя небесного; Солнце красное от лица божьего, Самого Христа и проч .; Млад-светёл месяц от грудей божьих; Звезды частые от риз божиих; Ночи тёмные от дум господних; Зори утренни от очей господних; Ветры буйные от свята духа; У нас ум-разум самого Христа, Самого Христа, царя небесного; Наши помыслы от облац от небесных; Мир-народ божий от Адамия; Кости крепкие от ка́меня; Телеса наши от сырой земли; Кровь-руда наша от Черна́ моря. — Как проговорит Володумер князь, Володумер князь Володу́мерыч: — Гой еси ты, перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич! Ты скажи, сударь, нам: И который царь над царями царь, И который град городам мати, И которая церковь всем церквам мати, И которая река всем рекам мати, И которая гора всем горам мати, И которое древо всем древам мати, И которая трава всем травам мати, И которое море всем морям мати, И которая рыба всем рыбам мати, И которая птица всем птицам мати, И который зверь всем зверям мати? — И ответ держал премудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич: — Гой еси ты, Володумер князь, Володумер князь Володу́мерыч! У нас Белый царь над царями царь, Потому Белый царь над царями царь: Он принял веру крещёную, Крещёную, богомольную, Он стоит он за дом пресвятые Богородицы, Все орды к нему приклонилися, И все языцы ему покорилися: И потому Белый царь над царями царь. И который город всем городам мати? Иерусалим-град всем городам мати, Потому Иерусалим-град всем городам мати: Он стоит посреди земли, свету белого. И почему церква всем церквам мати? А потому эта церква всем церквам мати: И во этой церкви во соборныей, Во соборныей, богомольныей, Почивают ризы самого Христа, Самого Христа, царя небесного: Потому эта церква всем церквам мати. Которая река всем рекам мати? Иордань-река всем рекам мати. Почему Иордань-река всем рекам мати? Потому Иордань-река всем рекам мати: Окрестился сам Иисус Христос, С Иоанном Крестителем, Со всею силою со небесною: Потому Иордань-река всем рекам мати. Которая гора всем горам мати? Гор-гор гора всем горам мати. Почему Гор-гора всем горам мати? Преобразился на ней сам Иисус Христос, Сам Иисус Христос, царь небесный. Показал он господь славу Перед учениками своими: Потому Гор-гора всем горам мати. Которое древо всем древам мати? Кипарис древо всем древам мати. Почему кипарис древо всем древам мати: Был распят сам Исус Христос На том на древе кипарисове, Промежу двух воров, двух разбойников: Потому-то кипарис древо всем древам мати. Которая трава всем травам мати? Плакун-трава всем травам мати. Когда господь бог на распятье шел. Мать пресвятая Богородица Ходила-гуляла, и она плакала-рыдала О своем чаде возлюбленном, И ронила слезы пречисты на сыру землю; От тех от слез от пречистыих Зарождалася мать Плакун-трава; Потому Плакун-трава всем травам мати. Которое море всем морям мати? Окиян-море всем морям мати: Выходила церква соборная, Соборная, богомольная, Святого Климента попа римского, Явилися книги самого Христа, Самого Христа, царя небесного: Потому Окиян-море всем морям мати. Которая рыба всем рыбам мати? Кит-рыба всем рыбам мати. Потому Кит-рыба всем рыбам мати: Основана на ней вся земля, Вся земля, вся подсолнечна; Когда Кит-рыба потронется, Вся сыра-земля восколеблется: Потому кит-рыба всем рыбам мати. Которая птица всем птицам мати? Страфил-птица всем птицам мати. Живет она на синём море, Пьет она, ест из синя моря, И детей водит на синём море И богу молится за синё море; Когда Страфил-птица вострепе́нется, Все синее море всколыбается. Она топит корабли гостиные Со товарами драгоценными: Потому Страфил-птица всем птицам мати. И который зверь всем зверям мати? Да Индрик-зверь всем зверям мати. Он ходит по подземелью, Пропущает реки, клядязи студёные, Он живет во святой горе, Он пьет и ест из святой горы И детей водит во святой горе, Богу молится за святую гору: Потому тот Индрик зверь Всем зверям мати. — Как проговорит Володумер князь, Володумер князь Володумерыч: — Гой еси ты, премудрый царь, Премудрый царь Давыд Евсеевич! Вечор мне спалося, Много слов виделося: Да будто два зверя соходилися И промежу себя подиралися? — И ответ держал перемудрый царь, Перемудрый царь Давыд Евсеевич: — То не два зверя соходилися, Соходилася Правда с Кривдою; Правда Кривду переспорила, Кривда оставалася на сырой земле, А Правда пошла да по поднебесью К самому Христу царю небесному. Кто будет Кривдой жить, Тот отчаянный от господа бога И не наследует себе царства небесного; А кто Правдою будет жить, 'Гот причаен будет к господу богу, Та душа себе наследует, Наследует царство небесное. — И еще старым людям на послу́шанье, И молодым людям да для памяти. Мы славу поем И Давыду и Евсеевичу, И во век его слава не минуется, И во веки веков, аминь.

Во городе во Иерусалиме, При Федоре Стратилаторе, Жила царица благоверная, Святая София Перемудрая. Породила она сына Егория: По колена ноги в чистом серебре, По локо́ти руки в красном золоте, Голова у Егория вся жумчужная, По всем Егорье часты́ звезды. Испроведал царище, Самодержавнище, бусурманище; Приступал он ко городу к Иерусалиму, Увозил Егория в свою землю, Увозил в свою землю во неверную. И стал он Егория распрашивать, Распрашивать и разговаривать: — Ты скажи, Егорий, не уто́й своей веры Ты которой вере веруешь. Ты которому богу молишься? — Святой Егорий глаголует: — Я не верую к сатане и ко дьяволу, И к тебе, царище самодержавище, Верую в веру крещеную, Во крещёную, богомольную, Самому Христу, царю небесному, Во мать пресвятую Богородицу, Еще в Троицу неразделимую, — Повелел Егория больно мучити И он муками разноличными. Повелел Егория во пилы пилить: Не сдобре́ Егория пилы берут, У пилы зубцы приломалися, У мастеров руки опущалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория в топоры рубить, Не сдобре Егория топоры берут: По обух лезвея́ приломалися, У мастеров руки опущалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория по гвоздям водить: От ног гвозди приломалися, Ничего святому Егорию не подеялось. Повелел Егория на воде топить: Не сдобре́ Егория вода топит. Святой Егорий поверх воды плавает, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Повелел Егория на огне жечи́: Святой Егорий посреди огня стоит, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Повелел Егория во смоле варить: Смола кипит, яко гром гремит, Не сдобре Егория смола берёт, Святой Егорий поверх смолы плавает, Поёт стихи херувимские, Гласом гласит свет архангельским. Изыскал же он таких мастеров, Повелел глубок погреб копать: Глубиной погреб сороку сажень, Ширина погреб двадсяти сажень; Посадил святого Егория во глубок погреб, Закрывал досками железными, Задвигал щитами дубовыми, Забивал гвоздями полужёными, Засыпал песками крутожёлтыми, Засыпал он и притаптывал, И притаптывал, и приговаривал: — Не видать Егорью света белого, Не видать Егорью солнца красного, Не слыхать звона колокольного! — И сидел Егорий тридсять лет. А как тридсять лет исполнилось, Святому Егорию во сне виделось: Явилася ему пресвятая Богородица, Еще солнце красное. От того от города Иерусалима Поднималися ветры буйные, Разносило пески крутожёлтые, Разметало щиты дубовые, Поломало гвозди полужёные, Пораскрыло доски железные, — Выходил святой Егорий на святую Русь, На святую Русь, на сыру́ землю; Увидел Егорий свет белый, Он свет белый, солнце красное; Услышал Егорий колокольный звон; И пошел Егорий по сыро́й земле, Ко тому ко городу ко Иерусалиму. Во том во городе во Иерусалиме Нет ни старого и ни малого: Стоит одна церковь соборная, И во церкви во соборныей, Во соборныей, богомольныей, Стоит его матушка родимая Святая София Перемудрая. Не дошедши она Егорью поклонилася, И стала Егория распрашивать, Распрашивать, разговаривать: — Ты куда, святой Егорий, идёшь, И куда тебе путь лежит? — — Государыня, моя матушка, Святая София Перемудрая! Я иду далече во чисто́ поле, К тому царищу-самодержавнищу, Открыть ему кровь бусурманскую, Утвердить веру християнскую. — — Пойди же ты, святой Егорий, в чисто́е поле, Бери ты коня богатырского, Со всей сбруею богатырскою, За двумя надесять цепями железными. — Святой Егорий поезжаючи. Святую веру утверждаючи, Наезжаючи на те горы толкучие: Гора с горою со́йдется, Со́йдется и не разо́йдется; Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы горы, горы толкучие! Разойдитеся, расшатни́теся: Я срублю на вас церковь соборную, Церковь соборную, богомольную. — Святой Егорий поезжаючи, Святую веру утвержаючи. Да еще Егорий наезжаючи На ле́сы на дремучие: Лес с лесом прикло́нится, Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы лесы, лесы дремучие! Встаньте и расшатнитеся, Расшатнитеся, раскачнитеся: Я срублю из вас церковь соборную, Церковь соборную, богомольную. — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, Да еще Егорий наезжаючи На то на стадо звериное, На серых волков на рыскучиих; Пасут их три пастыря, Три сестры ро́дные. Не дошедши святому Егорю поклонилися; На них тела, яко еловая кора, Влас на них, как ковыль трава; Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Вы, три пастыря, три сестры́ ро́дные! Пойдите вы на Иордан реку, Умойтесь, искупайтесь, окреститеся: Набрались вы духу нечистого От того царища-самодержавнища. — Святой Егорий глаголует: — Вы, волки, волки рыскучие! Разойдитеся, расшатнитеся, По тем лесам по дикиим, По тем лесам по дремучиим, И по́ два, и по́ три, и по единому, Ешьте повелёное, благословленное От святого Егория Хороброго, — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, Святой Егорий подъезжаючи К тому ко городу Киеву; На тех на вратах на Херсонскиих Сидит Чернога́р птица. Держит в когтях осетра-рыбу: Святому Егорью не проехать будет. Святой Егорий глаголует: — Ох ты, Черногар-птица! Полети ты на синё море, Пей ты, ешь из синя́ моря, Богу молись за синё море. — Святой Егорий проезжаючи, Святую веру утвержаючи, А ещё Егорий наезжаючи На того царища-самодержавнища, Самодержавнища, бусурманища. Кричит он по звериному, Визжит он по змеиному; Святой Егорий не устра́шился, На добром коне приуправился: Открыл он кровь бусурманскую, Утвердил веру християнскую. Святому Егорию много пения, И день и ночь, и во веки веков, аминь.