Картины реальности, иллюзорные, словно сон, отрывочно вспыхивали в сознании Хейли.

Бегство с вудуистских поминок Селесты, дождь, секущий лицо, боги, оплакивающие свою погибшую жрицу…

Норман в коридоре перед ее комнатой, выражение его лица еще более угрюмое, чем обычно, он спускает по черной лестнице сложенные в тележку коробки со своим добром – у черного хода стоит его грузовичок…

Телефонный звонок Лизетте Брассо – Хейли хочет попросить помощи. Телефон занят…

Суматошные сборы. Нацарапанные в спешке записки – Фрэнку. Эду.

Имела ли она право приписать в конце: «С любовью»?

Сколько всего Хейли не помнила! Она лишь надеялась, что когда-нибудь сможет объяснить произошедшее…

Она очнулась – если это слово подходит для описания момента, когда она вновь ощутила собственное тело, – перед старым компьютером, который оставила в Игле перед тем, как начать долгий путь на юг. Дискеты, посланные ею сюда, в почтовое отделение, были аккуратно сложены на рабочем столе. Компьютер работал. Если дата, высвеченная на экране в верхнем углу, была точной, после похорон Селесты прошло четыре дня. Ничего удивительного, что в висках у Хейли стучало. Ничего странного, что она чувствовала себя так, словно все эти дни находилась под действием седативов.

Линна испарилась – исчезло ее прошлое, ее город, все, кроме отвлеченных воспоминаний о ее жизни. Она вернула Хейли домой, в это спокойное и безопасное место, чтобы та закончила работу, которую они начали вместе.

Хейли посмотрела в огромное окно своего кабинета на втором этаже. Снег покрывал землю так же, как было, когда она отсюда уезжала. По тому, как он сверкал на утреннем солнце, а также по морозным узорам, образовавшимся на вставленных в тройные оконные рамы стеклах, можно было представить, насколько холодно на улице.

В доме, однако, было тепло. Линна, бедная южная красавица, ей, должно быть, холодно.

– Ты сама привела меня на север, так что придется тебе терпеть здешнюю погоду, – сказала Хейли, прижав лоб к окну и обращаясь к духу, обитавшему в ней. Холодное стекло немного успокоило головную боль, Хейли постаралась дышать глубоко и размеренно и постепенно пришла в себя.

Отойдя от окна, она заметила, что ногти у нее длинные, ухоженные и накрашенные. Линна всегда следила за руками.

«Интересно, какие еще изменения произошли со мной?» – подумала Хейли и, отправившись в ближайшую ванную комнату, посмотрела на себя в зеркало.

Она была готова увидеть нечто необычное. Но не настолько!

Хейли отшатнулась от зеркала и вскрикнула. Но разве она не сама призывала эти сны? В некотором роде она желала стать одержимой. Хейли отказывалась даже себе самой признаться в том, что теперь испытывала ужас.

Ее светлые волосы были прежней длины, но завиты мелкими локонами. На лице – изрядный слой косметики: тональная пудра более светлая, чем та, которой она обычно пользовалась, ярко-красная помада.

Шелковая блузка обтягивала грудь, казавшуюся теперь более полной. Она расстегнула пуговицы и, увидев открытый кружевной лифчик, ощутила под ним подкладку, придававшую груди пышность.

Зеркало отражало ее фигуру во весь рост, и Хейли увидела джинсы, плотно обтягивающие бедра, черные кожаные ботинки с высокой шнуровкой.

Она заглянула в гардероб – там оказалось множество других шелковых блузок, узких юбок и мятое маленькое черное бархатное платье с низким декольте и разрезом до бедра.

Хейли приложила его к себе и обнаженной грудью ощутила мягкость ткани. Куда она могла пойти в столь рискованном наряде? Едва ли теперь она отважится примерить его.

Во всяком случае, не сегодня, когда Линна еще занимает ее мысли.

Продолжив изучение гардероба, Хейли заметила на полке коробку. Она не обратила бы на нее внимания, если б не ее необычный цвет – в местных магазинах предпочитали белый и зеленый. Достав коробку, Хейли открыла ее.

Внутри находился парик, судя по всему, из натуральных волос – густых, темных и слегка вьющихся. В каком же отчаянном положении должна была находиться женщина, если она решилась продать такие чудесные волосы? Был ли у нее муж, любимый человек, семья? Сокрушались ли они по поводу утраты ее волос или приняли это как плату за спасение? Хейли достала парик, но не надела его, а приложила к щеке и почувствовала аромат духов.

Должно быть, жиденькие волосы Хейли не удовлетворяли Линну, поэтому она не стала тратить времени на то, чтобы покрасить их, а купила для нее чужую красоту. На дне коробки лежал чек. Разумеется, Линна воспользовалась кредитной карточкой Хейли; у привидений наличные обычно кончаются очень скоро.

Магазин, где был приобретен парик, находился в Джексоне, штат Миссисипи, не такой уж близкий свет. Но вероятно, у Линны были на этот счет свои соображения.

Разгневанная Хейли приступила к инспекции своего жилища.

Хотя в доме была автономная система отопления, Хейли, учитывая непредсказуемые висконсинские зимы, полагалась не только на нее. В комнатах были еще и печи, благодаря которым ни одна труба не лопнула, кроме отводной трубы в подсобке. Хейли обнаружила это лишь после того, как повернула перекрывающий воду кран и на ноги ей брызнула холодная вода.

Она проверила дымоход в гостиной, разожгла огонь в камине и пошла наверх, чтобы переодеться во что-нибудь более теплое. Позднее, пройдя в кухню, чтобы сварить кофе, она увидела аккуратно разложенные на кухонной стойке травы, масла и свечи, которые купила у Селесты. Пока варила кофе, она старалась не только не прикасаться к ним, но даже не смотреть на них.

Поджав под себя ноги и пристроив чашку на колене, Хейли уютно уселась в кресле и долго смотрела на огонь, пока не обрела спокойствие и смелость снова открыться навстречу Линне.

– Как после всего этого я могу тебе доверять? – спросила она.

«А как тебе не доверять мне?»

Голос, который говорил внутри ее, был очень похож на ее собственный.

– Ты отпустишь меня после того, как сделаешь свое дело?

Ответа не последовало. Возможно, Линна не была уверена. По крайней мере у нее хватило такта не лгать.

Если Линна не исчезнет, Хейли не сможет стряхнуть с себя одержимость ею никогда, а средств против этих чар она не знала. И здесь, в Висконсине, не было никого, кто способен ей помочь.

«Здесь нас никто не потревожит. Никто не причинит нам зла».

До поры до времени, подумала Хейли с пессимизмом, так не вязавшимся с уверенностью Линны.

Но откуда у Линны такая уверенность? В конце концов, ей-то что терять?

«Мое безумие, если мы не покончим с этим».

Это ее мысль или Линны? Голоса, звучавшие внутри Хейли, были так похожи, что она уже не знала, где чей.

Она выпила еще чашку кофе и пошла бродить по дому, смирившись с неизбежностью. Изо всех окон была видна лишь опустошительная зима, безмолвная, как белый склеп Селесты.

– Сдаюсь, – произнесла Хейли шепотом, прозвучавшим неожиданно громко в пронизанной холодным солнцем тишине дома. – Давай покончим с этим вместе.

Пройдя на кухню, она взяла воду, все еще достаточно горячую, и заварила травы Селесты. Выпив чашку, подложила дров в камин и легла на кушетку, изнуренная дорогой, которой не помнила, и настоятельными требованиями Линны докопаться до истины.

В хрупкие минуты между сном и явью прошлое неизменно накатывает на нее – вся его боль, весь ужас и печаль оживают вновь. Значит, вот так выглядит смерть, думает она, глядя на тело отца. Интересно, как отец, который был готов винить всех вокруг за собственные недостатки, оценивал свою жизнь?

Мертвый, он выглядит ссохшимся, немощным – вовсе не тем тираном, каким был до самой смерти.

Через два месяца после того, как его положили в больницу, врачи сказали ей, что надежды нет и ему осталось жить в лучшем случае несколько недель. Они предложили перевести его в хоспис. Но отец отказался. Он велел Луи убраться из дома и обосновался в своей старой комнате под круглосуточным присмотром сиделок.

Пока был жив, он посылал за ней и за Луи раз двенадцать. Иногда, прежде чем они успевали прийти, он впадал в беспамятство; порой смотрел на них своими глубоко посаженными глазами с отсутствующим видом, словно не узнавал. Лишь в редких случаях он был в здравом рассудке, ждал их и набрасывался на обоих одновременно или на каждого в отдельности, бранил, пока снова не впадал в забытье. Идя к нему, Линна всякий раз надеялась увидеть, как смерть призовет его. Но наконец, обессилев и решив, что он устроил эту «комедию на смертном одре» специально, чтобы мучить ее, перестала приходить.

Так что при его кончине присутствовал только Луи. Он рассказал ей, как папа кричал от боли, как – после нескольких месяцев пребывания в наркотическом дурмане – отказался от обезболивающих уколов, чтобы в трезвом уме провести последнее сражение со смертью. Сиделки оставили их наедине, поэтому никто не видел, как Луи стоял у его постели, наблюдая, просто наблюдая и не произнося ни слова вплоть до того момента, когда у отца закатились глаза. Прежде чем позвать сиделку, Луи еще немного молча постоял над покойным.

«Отец отправился в ад с широко открытыми глазами», – сказал Луи. Линна именно этого и ожидала.

Стоя между Луи и Джо и наблюдая, как закрывают гроб и вдвигают его в нишу рядом с гробом матери, она с удивлением осознает, что не испытывает торжества. Ее огорчает, что истинно скорбящие (а их на удивление много, как она мысленно отмечает), должно быть, полагают, будто она горюет.

– Приходи вечером домой, – шепчет Луи.

Она качает головой. Их дом – последнее место, куда она могла бы заставить себя пойти.

– Прошу тебя. Только сегодня. Нам нужно поговорить с глазу на глаз.

Она хочет отказаться, но он ради нее столько вытерпел.

– Ладно, – соглашается она тихо, словно не желая отвлекать священника, произносящего последнюю напрасную молитву.

Луи приезжает к дому первым и ждет у дверей, чтобы вручить ей дубликат ключа и показать, как обращаться с сигнализацией. После этого идет к бару и наливает два стакана бренди.

– За свободу, – говорит он, поднимая свой.

Она пьет, зная, что ее свобода иллюзорна.

– Ты сказал, нам нужно поговорить, – напоминает Линна.

– Иди сюда. – Он берет ее за руку и ведет в столовую. Там на столе разложены рисунки, на которых изображены фрагменты этого дома, только более светлого, открытого; образчики отделочных материалов для каждой комнаты представлены рядом с соответствующими рисунками. – Я хотел ознакомить тебя со своими планами. Но ты можешь изменить все, что пожелаешь. Сзади я хочу пристроить солярий, именно такой, о каком мы с тобой мечтали.

– Ты что, такой же безумец, каким был отец? Я не могу здесь жить.

Он смотрит на нее с непониманием.

– Мы же поклялись, что этот дом будет наконец нашим, и он оставил его нам обоим.

– Выкупи мою половину. Нет, лучше я ее тебе подарю. Луи, прости, но я здесь жить не смогу.

– Линна, ты шутишь!

– Мы стоим сейчас в комнате, где он каждый вечер унижал нас. Память не лжет. А здесь… – Она выбегает в холл. – Вот дверь, через которую вносили маму. А наверху – ванная, в которой он изнасиловал тебя. Спальня, в которой он надругался надо мной. Комната, где мама убила себя, – нет, не так! Комната, в которой я убила ее! Луи, этот дом проклят так же, как и люди, которые в нем жили.

– Он наш.

– Нет, Луи. Если он тебе нужен, он – твой.

– Останься со мной сегодня. Пожалуйста, только сегодня. Подумай еще, прежде чем принять окончательное решение.

Она хочет сказать «нет», но, возможно, он прав. В юности они мечтали об этом, а повзрослев, прилагали все усилия, чтобы проводить здесь вместе то время, когда их отец отсутствовал. Она заставит себя – ради брата.

– Только сегодня, – говорит Линна.

Луи готовит ужин, потом они стоя едят на кухне – в помещении, навевающем самые счастливые воспоминания. После десерта, прихватив стаканы с бренди, выходят во дворик, зажигают ароматизированные свечи и сидят молча, наслаждаясь вечерней тишиной.

– Поздно уже, – говорит Луи.

Она кивает и следует за ним в дом. Подъем по лестнице представляется ей вечностью. Наверху Линна останавливается. Сможет ли она уснуть в своей комнате? Даже теперь, когда отца нет в живых, кошмары наверняка будут мучить ее.

Луи берет ее за руку и ведет в большую спальню, где на беломраморной каминной полке под портретом матери горят свечи.

Несколько лет назад Луи перебрался из своей прежней комнаты в помещение на первом этаже. Там когда-то жила Жаклин. В комнате был отдельный вход и имелась ванная, поэтому он мог уходить и приходить, когда заблагорассудится. Но теперь, когда отец умер, Луи обосновался в родительской спальне. Линна восприняла это как подтверждение – старик действительно умер; теперь их жизнь станет спокойной.

Будто они когда-нибудь, даже после смерти Анри, могли обрести мир в душе!

– Спи здесь, как в детстве. Ты говорила, что спала в маминой кровати, надеясь, что мама тебе приснится.

Линна об этом уже забыла. Теперь воспоминания нахлынули снова. В ее снах Джоанна де Ну всегда была здоровой и счастливой. Они всегда куда-то шли вместе, в какое-то далекое прекрасное место, где никто не мог их найти.

– А я буду спать внизу, – сказал Луи.

Что ж, лучше эта комната, чем ее спальня. Линна идет по коридору в свою комнату, где осталось множество ее вещей, и выбирает простую белую хлопчатобумажную ночную рубашку, девичью – с завязывающимся ленточками воротничком и кружевным подолом. Быстро раздевшись, направляется в ванную на другом конце коридора. Горячая вода успокаивает ее. Она закрывает глаза и кладет голову на бортик.

Уходи отсюда.

Сквознячок проделывает с ней шутку: он касается ее волос, и ей кажется, что она различает произносимые легким шепотом слова. Это, наверное, вода журчит – журчит ритмично, наполняя ее тихой мелодией.

Уходи отсюда.

Нет, ничего подобного. Это ее собственные страхи, чудесно преобразившиеся под высоким потолком, в темноте среди кафельных стен, разговаривают с ней. Одна ночь не изменит ее жизни. Она отдаст этот дом Луи.

Линна снова слышит какие-то слова, но не обращает на них внимания.

Маленькие барашки мыльной пены отмечают ее путь из ванной в родительскую спальню. Она останавливается у двери, переводит взгляд со свечей на кровать. Покрывало отогнуто, постель ждет ее.

Уходи, уходи отсюда!

Она не может больше игнорировать предостережение. Направляется к лестнице и, перегнувшись через перила, смотрит вниз, на открытую дверь, ведущую в ярко освещенную переднюю. Сладкий запах трубочного табака Луи плавает в воздухе. Она не может уйти, не сказав ему. Сделав выбор между инстинктом и любовью, возвращается в постель.

Сны.

Папа с желтым лицом… Его голое одутловатое тело… Нож в руке… Он стоит над ней.

– Ты пойдешь со мной, – говорит он. Голос мертвеца звучит глубоко и низко.

Не в силах стряхнуть с себя сон, Линна лежит и наблюдает, как он неправдоподобно вытягивается, потом садится на край кровати. Прижимает ее плечи руками. Его рот – на ее губах. Его дыхание – это смрадный дух смерти. Ее дыхание – сладкое и легкое. Он высасывает из нее жизнь.

– Поменяйся со мной местами. Дай мне еще пожить! – требует он, срывая с нее покрывало, разрывая ночную рубашку.

Линна справлялась с ним, когда ей было всего двенадцать лет, почему же теперь она так слаба?

И вот он уже на ней. Она ощущает сладкий запах мыла, которым обмывали покойника, бальзама, воска и разложения. Он входит в нее, и она испытывает приступ тошноты.

– Грязная сука! Ты пойдешь со мной! – кричит он.

– Нет! Оставь меня! Я позову Легбу, проводника в мир мертвых, он прогонит тебя, он низвергнет тебя во тьму, в… – Страх лишает ее дара речи. Линна визжит, молотит по воздуху кулаками.

Она слышит голос Луи – он зовет ее все громче и громче, и вот Луи уже сидит на краю кровати, держа Линну за руку, умоляя ее проснуться.

Спеша прийти ей на помощь, брат оставил очки у себя в комнате. Шелковый халат едва подвязан поясом, и она замечает редкие волосы у него на груди. Она гладит их дрожащей рукой, прижимает ладонь к его сердцу, словно его мерный стук может замедлить лихорадочное биение ее собственного.

– Я видела папу… Он мучил меня.

– Ш-ш-ш, Линна! Все в порядке. Вот. – Не отходя от нее, он протягивает руку и берет с ночного столика полупинтовую бутылку без наклейки. В бутылке – густая зеленая жидкость. – Ты готовила этот тонизирующий напиток для меня, помнишь? Говорила, что после него я буду спать без сновидения. Выпей.

– Луи, я боюсь!

– Ты никогда ничего не боялась. Вот. – Он вытаскивает пробку и передает бутылку ей.

– Ты останешься со мной? – спрашивает она.

– Всю ночь.

Линна берет бутылку, выпивает то, что в ней осталось, и прислоняется к брату. Ее дыхание постепенно становится ровным. Глаза закрываются.

На грани сна она чувствует, как Луи отпускает ее, кладет на спину и подсовывает подушку под голову.

– Луи? – шепчет она.

– Я не ухожу.

Она ему верит и расслабляется. Он ложится рядом и, опершись на локоть, смотрит на нее сверху.

Хейли видит лишь то, что видит Линна, испытывает лишь ее притупленные усталостью и наркотиком чувства. Его рука раздвигает ей ноги, приподнимает бедро, опускается на ее горячее и влажное лоно.

Запах кофе, корицы, апельсинов и свежеиспеченного хлеба возвещает утро. Луи стоит возле кровати с подносом в руках.

– Завтрак, мадемуазель, – объявляет он.

– Вообще-то, думаю, меня следует называть «мадам», несмотря на развод.

– Фу! – Он морщит нос. – Я видел мадам Буччи на твоей свадьбе. Она старая и толстая. Не то что вы, мадемуазель де Ну.

– Ну ладно, – улыбаясь, соглашается Линна. – Поставь на стол.

Он ставит, передает ей халат и отворачивается, пока она его надевает, – примерный брат, несколько смущенный слишком явными прелестями своей сестры.

– Налей кофе, – просит она, идет в ванную и закрывает дверь.

Внутренняя поверхность ее бедер влажна, внизу живота – тяжесть. Она плохо помнит, но что-то такое ей снилось. Линна плещет в лицо холодной водой, но это мало помогает снять усталость. Глаза у нее красные, веки опухли, словно она совсем не спала. Присоединившись к брату, она жадно пьет кофе, наливает вторую чашку. Съедает апельсин и булочку, но легкий туман, застилавший глаза еще прошлым вечером, никак не рассеивается.

– Ты ужасно выглядишь, – говорит Луи.

– И так же себя чувствую.

– Возвращайся-ка в постель и поспи еще немного.

– Но Джо будет…

– Джо на работе, разве ты не знаешь? Я позвоню на телевидение и скажу ему, где ты.

Она соглашается, потому что у нее нет сил спорить. Пытается подняться, но ноги подкашиваются. Луи подхватывает ее и относит на кровать, укрывает, взбивает подушки, осторожно опускает на них ее голову.

– Бедный дорогой Луи, – говорит она. – Мы выросли такими разными.

– Нет! Никогда не говори так!

– Твоя сила в том, что ты можешь спокойно жить в этих стенах. Моя – в том, что я могу уйти отсюда не оглядываясь.

– Спи, Линна. Поговорим потом, – шепчет он и целует ее в губы.

– О, Луи, – отвечает она, обнимая его за шею и притягивая к себе. – Как я тебя люблю!

Темнота. Темнота, длящаяся много часов. Звонит телефон, замолкает, звонит снова. Кто-то стучит в дверь. Она слышит это, но не может до конца очнуться. Когда становится тихо, она снова засыпает.

Появляется мама, с трудом перетаскивая через порог свое искалеченное тело. Она идет, держась за стенку, каждое движение причиняет ей невыносимую боль, и она плачет. Когда мама приближается к кровати, Линна хватает ее за руку, словно мама – живая, настоящая. И во сне, на один лишь момент, они соединяются так, как никогда не соединялись в реальной жизни.

Трагедия ее собственного прошлого сплетается с трагедией матери.

Визг тормозов на мокром асфальте. Машину бросает из стороны в сторону. Удар в дверцу со стороны пассажирского сиденья скорее ощущается, чем слышится.

У Анри из ран на голове течет кровь, он пытается вытащить жену с водительского места.

– Ты сгоришь! – обезумев, кричит он, не обращая внимания на мольбы Джоанны оставить ее в покое.

Ах да, он же пьян. С этой виной он будет жить до конца ее жизни.

– Милое упрямое дитя, – шепчет мама. – Неудивительно, что он любит тебя. Мы так похожи.

– Останься со мной! – умоляет Линна, но призрак, дух, лоа ее матери начинает таять.

Линна молится, произносит заклинания – она исполняет всевозможные ритуалы, взывает к любым богам, какие только захотят ее услышать.

– Помогите ей остаться!

Боги не слышат ее. Видение бледнеет, превращается в туман, растворяется в воздухе.