Хейли внимательно осмотрела мокрую стену рядом с балконной дверью. Если работа действительно будет трудоемкой, эту часть можно выкрасить в белый цвет – она будет гармонировать со встроенным буфетом. Сорвать обои оказалось нетрудно, но стена под ними была изъедена плесенью. Первая полоса обоев на противоположной стене снялась так же легко, тем более что Хейли предварительно обработала ее паром. Две другие полосы находили одна на другую и отвалились вместе, как только Хейли направила на них струю пара. Она на лету подхватила их и понесла на балкон, где уже лежали обрывки старых обоев. Вернувшись в комнату, она увидела на обнажившейся стене большое яркое граффити.

Все пространство от пола до потолка занимало изображение свернувшейся кольцами змеи с вертикально поднятой головой. Взгляд у змеи был мудрым, раздвоенный язык – длинным, он проскальзывал между двумя ядовитыми змеиными зубами, выглядевшими в высшей степени устрашающе. По обе стороны змеи были нарисованы два опирающихся спинами на змеиные кольца пухленьких голеньких мальчика, их пенисы поднимались вверх параллельно змеиной голове. Обращенные в противоположные стороны лукавые личики казались абсолютно одинаковыми. Под рисунком кто-то нацарапал слова: «Защитите невинных!»

«Защитить? От кого? – подумала Хейли. – Наверное, от того, что изображено на обоях». Она нервно засмеялась и продолжила работу.

Теперь дело двигалось гораздо медленнее. При помощи паровой машинки и скребка управляться было трудно. Казалось, кто-то специально задумал все это: он рассчитал, что она быстро найдет рисунок, а вскоре после этого почувствует, как у нее уходят силы.

Подобная догадка могла прийти в голову только автору приключенческих романов, подумала Хейли и снова рассмеялась, уже спокойнее. Тем не менее оставшиеся полосы обоев, точно такие же, как предыдущие, в конце концов отвалились. Интересно, что было бы, если б она начала с противоположного угла комнаты?

К вечеру Хейли совершенно обессилела. Зато к этому времени компьютер просох, и она могла начать работать, если бы ей было что написать. Хейли попыталась читать, но рисунок на ободранной стене, огромный и назойливый, постоянно приковывал ее внимание. В мазках неизвестного художника ощущалась решительность и непреклонность. Восклицательный знак в конце фразы был прочерчен с особой силой, а из точки вниз тонкой струей подтекла краска, и это напоминало черную слезу, струящуюся по стене.

В десять часов вечера «Сонина кухня» закрывалась. Хейли дождалась, когда в холле послышались тяжелые шаги Фрэнка, и открыла дверь как раз в тот момент, когда он отпирал свою квартиру.

– Фрэнк! – позвала она. – Не можете ли зайти ко мне на минутку?

– Я вас предупреждал, что работа будет адская. Так и вышло? – спросил он, протискиваясь в дверь мимо Хейли. Злорадная улыбка на его пухлом лице явно означала: «Ну, что я вам говорил!»

Оказавшись в комнате и увидев рисунок на стене, он вдруг замер и, невольно вскинув руку, прошептал:

– Боже праведный!

– Рисунок находился под обоями. Как вы думаете, что он означает? – поинтересовалась Хейли.

Несколько мгновений Берлин молчал, не в силах отвести взгляд от картины.

– Эта комната находилась под защитой. Змея – символ удачи. Близнецы – тоже.

– Вуду?

Берлин утвердительно кивнул:

– Это она нарисовала. Кроме нее – некому, но я не знаю, как она это сделала. Этим обоям больше двадцати лет. Восемь лет прошло только с того времени, как эту комнату снимал Морган.

– Над картинкой обои легко отстали от стены. Должно быть, их уже снимали, а потом приклеили снова.

– И никто ничего не знал. Да, это на нее похоже! – От легкомысленного тона Берлина не осталось и следа, словно женщина, о которой он говорил, – кем бы она ни была – перехитрила его.

– А кто такой Морган? – спросила Хейли.

– Ее любовник. Он покончил с собой.

– Здесь?

– Да. – Берлин указал пальцем на потолок. – Тут раньше висела тяжелая хрустальная люстра. Много лет назад крепление начало разбалтываться, и моя тетка велела вставить в гнездо дополнительный крюк, чтобы люстра не сорвалась. Морган продел веревку через этот крюк и повесился.

– А вы знаете почему?

Фрэнк ошеломленно взглянул на нее испуганными глазами. Хейли пояснила:

– Теперь это моя комната. Если здесь произошла какая-то трагедия, думаю, я имею право об этом знать. – Она прикоснулась к висевшему на шее амулету, давая понять, что верит в существование духов и что, если он ей не расскажет все, она найдет того, кто это сделает.

Берлин вдруг рассмеялся. Хейли поняла, что он старается хоть как-то разрядить обстановку, но у него ничего не получилось. Они оба были слишком взвинчены.

– Господи, да поймите вы, янки, что здесь, в нашем квартале, нет ни одного дома, в котором не произошла бы по меньшей мере одна великая трагедия. Да, вы имеете право знать, но здесь я не желаю об этом говорить. Пойдемте ко мне, и я расскажу вам, что знаю.

Перед своей дверью Берлин задержался.

– Входите и поставьте какую-нибудь музыку, – сказал он. – А я сейчас вернусь.

Хотя они вот уже две недели делили третий этаж, Хейли впервые оказалась в квартире Фрэнка Берлина. Она пыталась представить себе, как выглядит жилище хозяина, но, как выяснилось, не угадала.

В отличие от кафе, стилизованного под таверну начала века, интерьер квартиры был современным. Белые стены, старинные деревянные балки, раскрашенные под мрамор с розовыми прожилками. Из такого же мрамора была сделана и стойка бара в кухне, куда вела открытая дверь в конце комнаты. Одну стену занимала коллекция масок и амулетов с Берега Слоновой Кости, на другой были развешаны яркие цветные фотографии, изображавшие жанровые уличные сценки, снятые в Индии. Были там и портреты заклинателей змей, и нищих, и обритых наголо молодых монахов.

Таков, значит, его вкус, мысленно отметила Хейли. Ей он не импонировал.

Взгляд Хейли скользнул по собранию лазерных дисков с классической и современной музыкой, стоящих аккуратными рядами над музыкальным центром дубового дерева, потом задержался на снимке, где был запечатлен сам Берлин: толстые ноги, желтые шорты-бермуды, бледная рука, обнимающая загорелые плечи Нормана, официанта-воображалы. «Что ж, теперь понятно, почему Норман меня так не любит», – подумала Хейли, беря с полки диск с музыкой Сибелиуса – хотелось чего-нибудь легкого, для контраста с историей, которую собирался рассказать ей Берлин. Зазвучала музыка. Хейли продолжила осмотр комнаты. Фотография Фрэнка и Нормана была единственным предметом в комнате, который имел какую-то связь с личной жизнью Берлина.

Фрэнк вернулся с кувшином мятного чая со льдом и двумя пильзнеровскими стаканами, явно взятыми из морозильника. Сделав глоток, Хейли почувствовала, что в чай хозяин квартиры щедро добавил рома. Ощутила она и запах, исходивший от одежды Берлина, – сладко-пряный и смутно знакомый. Марихуана. Судя по всему, связь с Норманом не была единственным пороком Фрэнка Берлина.

Сколько нового она узнала о нем за последние несколько минут. Неужели воспоминания о бывшем соседе так ужасны, что Берлин решил прибегнуть к «допингам»? Хейли сделала несколько больших глотков, надеясь, что и ей это поможет успокоиться.

Берлин уселся в одно из кресел с плетеными спинками и, поигрывая стаканом, начал:

– Джо Морган был нашим квартиросъемщиком в течение девяти месяцев до самой своей смерти. Верхнюю квартиру держала моя тетка, она-то и сдала жилье Моргану незадолго до того, как ее хватил удар. Когда я переехал сюда, чтобы ухаживать за тетей Соней, арендную плату стал собирать я, и это был мой единственный контакт с ним. Время от времени Морган спускался вниз, чтобы что-нибудь выпить, но в основном держался особняком вплоть до последних нескольких месяцев перед смертью.

– А потом что-то изменилось?

– К лучшему. Сначала он был пьяницей. Через стену, отделявшую комнату Джо от моей спальни, я часто слышал его завывания. Он бился головой о стены, пока я не пригрозил выселить его. Однажды он кулаком разбил стекло в дверях только потому, что замок заело. Порезался и залил кровью весь ковер. У него было такое сильное кровотечение, что мне пришлось потом долго мыть комнату. Там до сих пор, наверное, еще остались пятна, но на темном ковре они не видны.

Кровь на ковре. Неужели тот запах, что Хейли ощутила после дождя, был запахом крови? Но это очень старые пятна, напомнила она себе. Им уже восемь лет, и они совершенно не страшны. Хейли налила себе еще чаю.

– И что же, Морган перестал пить? – спросила она.

– Не совсем. Забавно, я всегда считал его алкоголиком, но он завязал по собственной воле. Стал лучше выглядеть, и наконец я заметил, что он встречается с женщиной. Сначала они таились. Он приводил ее поздно вечером, но я порой слышал из-за стены их возню в постели. Однако завязал Морган поздновато. За месяц до смерти он признался мне, что потерял работу. Я еще подумал тогда: ну вот, стоит ему хоть раз приложиться к бутылке – и он снова запьет. Но он не запил. Держался благодаря той женщине, наверное. Линне де Ну… – При воспоминании о ней голос Берлина сделался мечтательным. – Густые черные волосы, синие глаза и светлая кожа. Персик Джорджии – так, бывало, моя тетушка называла подобную кожу. А в сочетании с темными волосами это было… поразительно. Иногда он приводил ее в кафе. Один из моих официантов чуть голову из-за нее не потерял, а она, когда поняла это, начала с ним флиртовать. Она не была леди, поэтому вела себя довольно свободно. Даже в свои выходные бедный парень торчал поблизости, только чтобы увидеть, как они с Морганом сидят в баре, все надеялся, что она удостоит его хоть несколькими словами. А если он начинал терять интерес, она подходила, что-то шептала ему, потом возвращалась к Моргану, передавала тому то, что сказала официанту, и они вместе смеялись: влюбленность несчастного молодого человека была для них поводом для шуток. Такой уж была эта женщина.

– Но вы сказали, что Морган завязал.

– Он – да. Не знаю, пила она больше или меньше его, но пила много. Не знаю, что он думал по поводу ее пьянства, но терпел. Они сиживали здесь либо вдвоем, либо в компании, которую иногда собирали. А потом уединялись наверху.

В интонации Фрэнка Хейли уловила не столько осуждение, сколько зависть, и это ее удивило. Для человека средних лет, вроде Берлина, надменного скуластого Нормана с глубоко посаженными черными глазами должно было бы быть вполне достаточно.

– А как умерла эта женщина? – спросила Хейли.

– Морган убил ее за две недели до того, как покончил с собой.

– Что?!

Берлин покачал головой:

– Я никогда этого не понимал или, возможно, понимал, но не хотел принять. Он был от нее без ума, а такая любовь делает людей опасными. Вероятно, этого оказалось достаточно. – Он помолчал, доставая сигарету из старинного портсигара, который всегда носил с собой. Когда он прикуривал, его руки дрожали и пламя зажигалки плясало. Сделав глубокую затяжку, Берлин продолжил: – Она умерла в его комнате. Полиция сообщила, что на ее теле было четырнадцать ножевых ран. Я никакого шума за стеной не слышал, а вот тетушка, похоже, что-то уловила, потому что я нашел ее без сознания в холле перед дверью Моргана. Она умерла три дня спустя, не приходя в сознание.

Кажется, я позвал тогда на помощь, потом распахнул дверь комнаты Моргана. Он сидел с безучастным видом, а его подруга лежала рядом вся в крови. Я не смог заставить себя войти, побежал к себе и вызвал полицию.

– Моргана обвинили в убийстве?

– Нет, но, полагаю, рано или поздно это произошло бы. Когда приехала полиция, он был не то пьян, не то накачан наркотиками. Таким я его еще никогда не видел. Но орудие убийства не нашли. Установили, что Линна умерла меньше часа назад. Для Моргана это был конец. После той ночи я ни разу не видел его трезвым. Часто, лежа в постели, я слышал, как он воет за стеной: «Линна… Линна… Линна…» Когда он покончил с собой, я подумал, что смерть для него – освобождение.

– Он оставил записку? – поинтересовалась Хейли.

– Да, но о самоубийстве в ней, в сущности, ничего не было сказано. «Я любил ее. Я всегда буду ее любить. Простите» – вот, кажется, и все.

– В этом нет никакого смысла.

– Как и в самоубийстве. – Берлин помолчал, глядя на поднимающуюся к потолку струйку дыма. – Она объявила ему, что уходит от него, – продолжил он, решительным кивком головы давая понять, что нет оснований в этом сомневаться. – В этом случае убийство приобретает смысл, не так ли? А потом Морган покончил с собой, не вынеся чувства вины. В этом тоже есть резон.

Фрэнк Берлин был совершенно прав. Как бы печально и трагично все это ни было, в логике ему не откажешь.

– А ваша тетушка так ничего и не сказала? – спросила Хейли. – Ну хоть в бреду, неразборчиво?

– Нет. – Берлин низко наклонил голову, и Хейли показалось, что ему хочется закрыть лицо руками и разрыдаться, словно трагедия произошла вчера. – Когда я ее нашел, бедная старая дева лежала на полу. Палка валялась впереди. Для нее это оказалось слишком сильным потрясением.

– Создавалось впечатление, что она, перед тем как упасть, размахивала палкой? Может, ваша тетя хотела кого-то ударить или защититься от кого-нибудь?

– Но если там был убийца, почему он не прикончил и тетушку? Нет, это скорее всего сделал Морган. Когда он висел в петле, нож, послуживший орудием убийства, лежал под ним – полагаю, Джо достал его из тайника.

– Ну а как понимать послание на стене? – Голос Хейли зазвенел. Ей хотелось, чтобы это послание исходило от Моргана и Линны, чтобы в нем содержался хоть какой-то намек на то, что Линну убил кто-то другой.

– До вас в комнате жило несколько постояльцев. Может, один из них решил сыграть дурную шутку? – В голосе Берлина явно слышалась надежда, и Хейли постаралась воспринять его слова с тем же чувством.

– Фрэнк, ее убили… Линну убили в моей кровати? – с запинкой спросила она.

– Да. Но матрас полиция унесла.

Хейли не поняла и нахмурилась. Берлин пояснил:

– Когда они привели Моргана в чувство и тот увидел, что натворил, он обмочил матрас. Наверное, полиция хотела провести анализ мочи. Не знаю, что они там нашли и нашли ли вообще.

– Значит, она умерла на моей кровати, но не на моем матрасе? Вы полагаете, я могу быть спокойна?

Берлин захихикал. Хейли никогда не видела такого толстого человека хихикающим, его смех оказался заразительным и заставлял забыть об ужасе рассказанной им истории.

– В любом случае мне пришлось бы купить новый, – сказал он.

Хейли смеялась вместе с ним и чувствовала себя теперь лучше.

– Хотите еще чаю? – спросил он.

Она приняла предложение, подумав при этом, что даже ром не поможет ей сегодня заснуть.

Всю ночь Хейли просидела на кровати – на новом матрасе, напоминала она себе, – глядя на рисунок и подпись на стене. Они были огромными. Завораживающими.

Хейли было известно, что они означают, еще до того, как она спросила об этом Фрэнка. В тот день, когда покупала свой амулет, она долго беседовала с вудуистской жрицей. Если Линна отправляла культ вуду, она верила, что ее дух останется с любимым и защитит его или отомстит за ее смерть.

– Он был виновен, Линна? – шепотом спросила Хейли. – Или нуждался в защите от кого-то другого?

Закрыв глаза, она представила себе ту ночь, когда был сделан рисунок, вообразила, как Джо и Линна отдирают обои и женщина длинными решительными мазками рисует картину. Потом они приклеивают обои на место, пряча свой оберег. Линна… Какое красивое имя – нежное, женственное, вовсе не похожее на ее собственное, Хейли. Ей дали это имя потому, что отец хотел, чтобы она была похожа на него – упрямого, практичного, жесткого. В молодости Хейли мечтала о таком имени, как Линна.

Линна… Хейли представила ее себе, в кружевах цвета персика, с камеей на ленточке, повязанной вокруг шеи, с волосами, черным облаком рассыпавшимися по роскошным плечам.

И впервые в жизни, заснув, Хейли видела сон глазами мужчины…