Отдаленные крики брата-близнеца прерывают очередной ночной кошмар девочки. Она выбирается из постели и шлепает через коридор, чтобы разбудить его. Ручку двери его спальни даже взрослые поворачивают с трудом, а трехлетнему ребенку это просто не под силу.

Крики продолжаются – ужасные крики страха и отчаяния, приглушенные толстой деревянной дверью. Девочка бежит по длинному коридору мимо комнаты для гостей и ванной – в огромную угловую комнату, где спят ее родители. Дверь распахнута настежь. Комнату освещают мерцающие язычки свечей.

Ей не разрешено вставать с постели. Домохозяйка Жаклин предупредила девочку об этом, поэтому она мнется на пороге, дрожа в своей белой хлопчатобумажной ночной рубашке и засунув в рот палец. Она не уверена, хочет ли, чтобы ее заметили, потому что, если это случится, она никогда не поймет того, что видит перед собой.

В комнате две огромные кровати, они стоят в алькове рядом. Одна – кровать ее отца. Когда он уезжает на время, Линна с братом частенько спят в ней. Та, что сейчас ближе, – кровать матери, и Линна никогда прежде не видела, чтобы она пустовала.

Но сейчас мама не в постели, а сидит в инвалидном кресле перед туалетным столиком и смотрит на себя в зеркало. На столике много свечей. Горят и свечи на прикроватной тумбочке. На маме – открытое красное шелковое платье, ее все еще полную грудь прикрывает лишь легкий газовый шарф. Неподвижные ноги укутаны одеялом. Жаклин, стоя за спиной, расчесывает ее длинные темные волосы и поет низким голосом на языке, которого Линна не знает. Хейли тоже не знает, что это за язык. В комнате витает запах корицы и шалфея. Возможно, он исходит от свечей или от тигля с маслом, который греется на одной из них.

– Вам больно, мадам? – прерывая песню, спрашивает Жаклин.

– Немного. Но от масла становится лучше.

– Тогда еще чуть-чуть, мадам, – говорит Жаклин и, зачерпнув масла, втирает его в мамины ладони и ступни.

Линна слышит шаги на лестнице и, воспользовавшись тем, что внимание мамы и Жаклин отвлечено, проскальзывает в комнату. Она прячется в тени между необъятным гардеробом и стеной, тщательно загораживаясь большой плетеной корзиной.

Когда ее найдут, непременно накажут, но она обязательно должна увидеть, что здесь происходит.

Анри де Ну – огромный мужчина, его фигура заполняет собой весь дверной проем. На нем коричневый домашний халат, из-под которого виднеются голые ноги.

– Джоанна! – тихо окликает он.

Жаклин поворачивает кресло так, чтобы мама оказалась лицом к нему. Он подходит, не обращая внимания на чернокожую служанку, которая молча стоит за спинкой кресла.

– Любовь моя, – шепчет он. – Ты прекрасна, как всегда. – Он целует ее, и легкость его прикосновения странно не вяжется со страстью, которая слышится в голосе, – словно он боится прижаться к ней, чтобы не сделать больно.

Линна никогда не прикасается к маме, во всяком случае, с тех пор, как год назад произошел несчастный случай.

Мама вздрагивает и шепчет:

– Прости. Я так хочу тебя…

Словно по сигналу, услышав эти слова, Жаклин подкатывает кресло к краю кровати отца Линны, откидывает покрывало. Из своего укрытия Линна видит, как отец останавливается рядом и расстегивает единственную заколку в маминых волосах. Жаклин развязывает пояс на его халате и садится на край кровати. Ее руки скользят по животу Анри. Его пенис становится твердым, Жаклин наклоняется и, прежде чем обхватить его губами, целует.

Анри де Ну не смотрит на Жаклин. Все его внимание приковано к жене. Ее глаза сухи, взгляд спокоен.

– Любовь моя, – шепчет он, в то время как Жаклин продолжает возбуждать его.

Наконец, не в силах больше сдерживаться, он толкает ее, переворачивает на живот и грубо овладевает ею. И все это время он продолжает смотреть на жену.

Все кончается так же быстро, как и началось.

– Прости меня, – шепчет жене Анри и повторяет эти слова снова и снова, пока Жаклин оправляет платье.

Линна пользуется моментом и проползает под отцовской кроватью к двери.

– Оставь нас, – говорит отец, обращаясь к Жаклин.

– Но я могу понадобиться хозяйке, – возражает та.

– Я сам о ней позабочусь, – отвечает он.

Жаклин оказывается у двери одновременно с Линной. Она делает вид, что не заметила девочку, но, как только они выходят в коридор, хватает ее за запястье и ведет в ее комнату.

– Зачем ты встала? – спрашивает она по дороге.

– Луи…

В этот момент ее брат, словно по команде, снова начинает плакать.

Жаклин открывает дверь. Линна входит следом и видит, как та кладет ладонь на лоб Луи.

– Черт! У него жар! – по-французски вскрикивает она и шепчет что-то мальчику на ухо. Тот затихает. – Ложись в постель, Линна. Я посижу с ним.

Линна трясет головой, ее тяжелые черные локоны рассыпаются по плечам.

– Я помогу тебе, – умоляюще просит она.

Жаклин улыбается, накрашенные губы приоткрывают сверкающие белоснежные зубы.

– Очень хорошо, маленькая нянюшка. Нам нужна вода.

Жаклин приносит таз и мягкую рукавичку. Линна, счастливая от того, что ей позволили помогать, несет за ней бутылочку с детским аспирином и градусник.

Когда Жаклин будит Луи, он заходится в крике, потом крепко обхватывает Жаклин ручонками и держит, пока кошмар не отступает.

– Мама, – шепчет он, прижимаясь к Жаклин.

Линна едва сдерживается, чтобы не ударить его. Ей хочется плакать. Но она не делает ни того ни другого.

Линна уверена, что ее брат тяжело болен, потому что Жаклин хмурится, глядя на градусник, и заставляет Луи выпить четыре таблетки аспирина с апельсиновым вкусом вместо обычных двух. Она отводит вверх напольный вентилятор, чтобы прохладный воздух не шел прямо на Луи, потом расстегивает ему рубашку и начинает обтирать его прохладной водой с камфорой. Когда Жаклин заканчивает и Луи уже лежит под легким одеялом, она отворяет дверь и, оставив ее открытой, ведет Линну в ее комнату. Уложив девочку в постель, садится рядом.

– Мама не лежала в кровати, – говорит Линна. Она совсем не уверена в том, что матери стало лучше.

– И ей было больно, – добавляет Жаклин. – Когда испытываешь боль постоянно, она становится невыносимой. Ты понимаешь, детка?

Линна кивает.

– Ты ей помогла? – спрашивает она.

– Я делаю для вас все, что могу, детка, – отвечает Жаклин.

Линна натягивает одеяло.

– Полежи со мной, пока я не усну.

Под мерное посапывание Жаклин Линна через некоторое время выбирается из кровати и проскальзывает в комнату брата. Он раскрылся и дрожит, покрытый испариной. Его глаза лихорадочно блестят, взгляд устремлен не на сестру, а куда-то рядом. Линна ретируется, прикрыв за собой дверь.

Когда она возвращается к себе, Жаклин продолжает спать, и Линна прижимается к ее спине.

Тепло, исходящее от тела Жаклин, действует успокаивающе. Сон начинает смежать веки девочки.

И снова чей-то крик…

Дрожа от ужаса, Хейли резко села в кровати, ее спину и плечи словно свело судорогой.

– Луи! – воскликнула она. В воздухе стоял запах камфоры и ладана, а еще пота и спермы. Хейли легла, натянула одеяло на грудь и лежала так до тех пор, пока сон окончательно не рассеялся. Только тогда она перестала дрожать.

Выбравшись из постели и даже не надев халат, Хейли уселась перед экраном компьютера и стала быстро записывать сон. Потом, дрожа от холода, взяла телефонную трубку и вернулась в теплую постель. Первый час ночи – слишком поздно, чтобы звонить Селесте.

Еще днем Хейли хотела задать ей столько вопросов, но не сделала этого потому, что желала проверить истинность каждого сна, понять, являются ли они воспоминаниями самой Линны.

Хейли все же позвонила Селесте. Вудуистская жрица, казалось, нисколько не удивилась, услышав ее голос.

– У них была домохозяйка – мулатка, кажется, ее звали Жаклин, она вырастила Линну. Жаклин была также любовницей ее отца. Она была посвящена в тайны вуду. Это так? – спросила Хейли.

– Думаю, да. Я слышала, что впоследствии эта женщина…

– Нет! Селеста, больше ничего не говорите. Только ответьте, соответствуют ли действительности те факты, о которых я вам рассказала?

– Вы не хотите знать, что было потом?

– Я боюсь, что мои собственные видения и сны Линны перемешаются, а факты переплетутся с фантазией. Так я никогда не узнаю правды.

– А для вас настолько важна правда?

– Да.

Селеста вздохнула:

– Я найду кого-нибудь, кто хорошо знал Линну, чтобы все выяснить.

– Благодарю вас, Селеста. – Хейли отключила телефон и закрыла глаза, теперь уже мечтая уснуть. Но если Линна и приходила к ней снова, она этого не помнила.

На следующее утро Хейли избегала приближаться к компьютеру. Она выпила чашку кофе со льдом, затем оделась и отправилась в «Кафе дю Монд». По дороге она купила газету и почти весь час, который просидела в кафе, изучала новости. Большая часть материалов была посвящена дискуссии о том, что в самых бедных районах дельты может вспыхнуть эпидемия холеры, если там не будут улучшены санитарные условия и проведена вакцинация.

Бедный Луи! На какой-то момент приснившиеся ей события показались такими далекими, ведь происходили они никак не позже 1960 года. Она даже решила, что болезнь, которой страдал мальчик, должна была быть чем-то экзотическим и смертельным – например, холерой.

И все же тридцать лет назад Луизиана была другой, и Жаклин, должно быть, разительно отличалась от такой эмансипированной особы, как Селеста. Хейли было так же трудно представить себе жизнь Жаклин, как и подчинявшееся строгим хасидским ритуалам бытие краковских дедушки и бабушки своего мужа.

Бывшего мужа, напомнила она себе с некоторым раздражением и удивилась тому, что мысль о разводе все еще причиняет ей боль.

Интересно, любила ли Жаклин отца Линны? Или терпела его в благодарность за спокойную жизнь, которую он ей обеспечивал? Доставляла ли ей удовольствие близость с ним или значение имело только его богатство? А может, она была заложницей этой могущественной семьи?

И зачем она передала девочке свои колдовские тайны – из любви к ней или из жажды мести?

У Хейли не было ни малейшего желания ждать, куда в снах заведет ее дух, когда-то бывший Линной. Гораздо лучше, думала она, спровоцировать его на контакт.

Вместо того чтобы пойти домой, Хейли отправилась к Селесте. В то утро посетителей в магазине было больше, чем обычно. За занавеской из бус две дамы обсуждали с Селестой свои проблемы по-французски. Ожидая своей очереди, Хейли стояла за опирающейся на палку тучной, скрюченной подагрой креолкой и маленьким смуглым мужчиной в деловом костюме – половина его лица дергалась.

– Это продолжается уже несколько месяцев, – пояснил он, указывая на дергающуюся щеку. – Мама Селеста дает мне снадобье, чтобы избавиться от тика.

– А вы не обращались к врачу? – спросила Хейли и тут же поймала на себе осуждающий взгляд подагрической женщины – она посмела усомниться в почитаемой всеми святыне.

– Обращался. Они только и делают, что пичкают меня каким-то лекарством, от которого я становлюсь сонным и почти не могу работать. А мама Селеста знает, что делать.

Креолка одобрительно кивнула.

Селеста, конечно же, знает, что делать, подумала Хейли, наблюдая, как за занавеской деньги переходят из рук в руки. Тем не менее посетительницы выглядели довольными. В конце концов, кто она такая, чтобы задавать вопросы. Она ведь и сама пришла сюда за советом.

Хотя трое пришедших после нее посетителей листали книги в основном зале и не выказывали никакого нетерпения, Хейли сразу перешла к делу.

– Если Линна пытается связаться со мной, могу ли я как-нибудь ей помочь? – спросила она.

Селеста понимающе улыбнулась:

– Разумеется. Если бы вы не нервничали, когда я пришла в вашу комнатку, я бы сама вам это предложила. – И Селеста начала объяснять, что делать, деловым тоном, почти научно.

Хейли покидала магазин, унося ладан, настои дамиана и ореха готу-кола; масла, свечи, фетиши; заклинания, педантично выписанные красными чернилами; пленку с записью священных барабанов и тоненькую книжицу – руководство по контактам с душами умерших. Все это стоило недешево, но Хейли напомнила себе, что все равно не может отказаться от своей книги.

– Начните с упражнений, которые помогут вам расслабиться, – сказала Селеста, бережно заворачивая деньги и пряча их в сумку. – И не бойтесь экспериментировать. Боги вознаграждают творчески мыслящих просителей.

«Да, придется использовать творческие способности», – решила Хейли, поняв, что от мускуса у нее болит голова, а барабаны и песнопения лишь отвлекают внимание.

Вспомнив, для каких целей скорее всего использовалась комната Джо Моргана, она привязала фетиш к изголовью кровати. Пока грелась вода для чая, она поставила свечи по обе стороны монитора и положила перед одной из них конверт, в котором находились вырезки из газет, касающиеся смерти Линны.

Как научила Селеста, Хейли опустила в миску сливы, оросила их несколькими каплями рома и поставила миску на окно как подношение Легбе – духу, охраняющему границу между жизнью и смертью.

Чайник начал свистеть. Хейли заварила крепкий напиток из данных Селестой трав и добавила в него немного меда, чтобы снять горечь. Похоже, напиток оказал немедленный эффект – Хейли почувствовала необычайную бодрость. Она зажгла свечи, и ее рабочий стол превратился в подобие настоящего вудуистского алтаря. Хейли засмеялась – не потому, что все эти действия показались ей глупыми, а потому, что они показались ей единственно правильными. Теперь комната выглядела так, как, вероятно, хотела бы сама Линна, будь писательство ее ремеслом.

Интересно, а как работал Джо Морган?

Прежде чем сесть за стол, Хейли налила себе еще чашку травяного чая, смазала маслом лоб, тыльные стороны ладоней, кончики пальцев, потом зажгла яркие красные свечи.

– Линна, – прошептала она, наблюдая, как по свечам, словно медленно катящиеся слезы, стекают капельки расплавленного воска.

Хейли всегда удивляло, как сжимается время, когда она окунается в мир своих писаний.

Когда она приступала к работе, свечи были новыми, когда же она взглянула на них снова, они уже сгорели до основания, а на столе образовались горки оплавленного воска.

В висках стучало; боль была такой сильной, что отдавалась во всем теле. Должно быть, именно это чувствуют люди, страдающие мигренью, подумала Хейли. Она начала шарить в столе в поисках аспирина, и в это время у нее свело живот – она стремглав бросилась в туалет. Хотя она весьма плотно позавтракала, вырвало ее только желчью. Хейли почувствовала такую слабость, что пришлось сесть и сидеть до тех пор, пока силы не вернулись к ней.

Вряд ли эксперимент стоил того, подумала она, вернувшись за компьютер, и вдруг заметила, что файл, в котором было двенадцать страниц, теперь насчитывает семнадцать. Понятия не имея о том, что она там найдет, Хейли вывела текст на экран.

…

Лучше. И все же, думаю, не так легко, как войти в твой сон. В твоем теле, где я чувствую себя желанной гостьей, я двигаюсь. Я вспоминаю. И все же, чтобы пользоваться твоими руками подобным образом, нужно прилагать столько усилий, а я всегда ненавидела эти проклятые машины.

Не бойся моего присутствия, Хейли Мартин. Я уважаю то, что ты делаешь, уважаю твои поиски, твое доверие. Когда закончишь свою работу, делай с ней что захочешь. Я даю тебе на это разрешение – пусть это будет платой за твою помощь.

Не знаю, когда впервые поняла, что значит для моего отца Жаклин. Но когда поняла, поверила в то, что она любит меня так же, как он. Это было нетрудно. Мой отец, Анри де Ну, по своим служебным обязанностям ездил по всему штату и был очень загружен работой. Днем, а также зачастую и по ночам Жаклин, Луи и я оставались одни в большом доме неподалеку от парка Одюбон.

Через пять лет после того, как заболел Луи, мама, воспользовавшись тем редким случаем, что Жаклин болела и лежала в постели, позвала меня к себе. Она попросила меня спуститься в кухню и принести ей флакончик с обезболивающими таблетками, который Жаклин хранила в стенном шкафу. По выражению ее лица я поняла, как она страдала. Хотя мне запрещалось приближаться к аптечке, я выполнила мамину просьбу, принесла ей лекарство и немного сока. Мама поблагодарила меня, но не стала принимать таблетки до тех пор, пока я не легла спать.

Наверное, она до конца боролась за свою жизнь, так, во всяком случае, полагал доктор. Поза, в которой она умерла, свидетельствовала о том, что она хотела дотянуться до звонка и едва не упала при этом с кровати…

Я убила свою мать. Мне было тогда восемь лет.

Папа сказал Жаклин, что мама, должно быть, прятала таблетки, пока не накопила смертельную дозу. Он сказал это в моем присутствии, и я прекрасно поняла, что натворила.

Отец, казалось, был не столько опечален, сколько сердит на маму из-за ее смерти. Он запретил нам упоминать ее имя в его присутствии, хотя по его взгляду я догадывалась, что он слишком часто думает о ней. Он всегда был жестоким, требовательным человеком, но безумно любил ее.

После этого Жаклин продолжала заботиться о нас, как делала это всегда. Луи из капризного малыша превратился в болезненного ребенка. После кори у него развилось осложнение, в результате которого он стал плохо видеть. От яркого света у него начиналась чудовищная головная боль. Подобно нашей матери, он плохо переносил боль, и его жалобы раздражали отца так же, как мои заискивания.

Луи отправляли в постель лечиться от головной боли, простуды или переутомления; он, похоже, страдал от этого постоянно. Жаклин делала что могла с помощью трав и камфоры, но все кончалось тем, что посылали за врачом. Я помогала ей, наполняя металлические корыта горячей водой, растворяя в них соль, нараспев произнося вместе с ней слова заклинаний, призванных излечить и оберечь брата от напастей.

Со временем Жаклин полюбила меня. И я с удивлением поняла, что сама люблю ее и то, чему она меня могла научить.

Как только наша жизнь вошла в колею, Жаклин, чтобы иметь возможность отлучаться, наняла девушку-мулатку, которая сидела с Луи и со мной вечерами, когда отца не было дома.

Поняв, что она не ставит отца в известность о своих отлучках, я решила как-то лечь спать в ее постели, чтобы узнать, когда она вернется.

Уже почти светало, когда она пробралась в комнату. На ней было одно из ее старых платьев, заляпанное грязью, с обтрепанным подолом. Туфли она несла в руке. Они были чистыми, а вот ноги, так же как платье, – испачканы грязью. Все это, а также испуг в ее глазах я заметила в тот момент, когда она обнаружила мое присутствие, потому что до тех пор я лежала, с головой укрывшись одеялом. Приоткрыв глаза, я увидела, как она поспешно выскользнула из комнаты, в следующий момент хлопнула дверь отцовской спальни, и в его ванной зашумел душ. Когда Жаклин вернулась, обернутая огромной банной простыней, неся грязную одежду, связанную в тугой узелок, я сидела на кровати, готовая к разговору.

– Где ты была? – спросила я.

– Ходила в гости, – ответила Жаклин.

– У тебя вся одежда в грязи.

– Машина сломалась по дороге.

– Папа ее починит. – Говоря это, я прекрасно понимала, что она ни за что ему не скажет о поломке. Так же как и я. Если только меня не заставят это сделать. – Или, может быть, он купит тебе новую.

– Я ее уже починила.

Жаклин не знала даже, как сменить колесо.

– Дождя давным-давно не было. Есть только одно место, где ты могла так перепачкаться. Ты ездила в дельту, да? – спросила я. У меня было некоторое представление о том, что там происходит, и эта тайна чрезвычайно меня волновала. Было совершенно понятно, что она лжет насчет машины.

Мне тогда было не больше десяти, но я оказалась права.

– Я не скажу папе ни слова, если ты возьмешь меня с собой.

– Ты еще слишком маленькая.

– А сколько лет было тебе, когда ты попала туда впервые?

– Я – совсем другое дело, – возразила Жаклин.

Много лет спустя она рассказала мне, что именно ощутила в тот момент. Во мне была сила. Она ее почувствовала. Жаклин мечтала обучить меня. Но я была белой и богатой – доч ерью Анри де Ну. Я только что приняла первое причастие, посещала лучшую в городе католическую школу. У монахинь был острый глаз – если бы они что-то заподозрили и сказали отцу, ее жизнь рухнула бы раз и навсегда. В то же время она понимала, что я исполню свою угрозу. Могу поставить себе в заслугу то, что она согласилась на мое требование довольно быстро.

Хейли начала понимать, каким именно ребенком была Линна де Ну. Унылые клетчато-серые юбки и блузки с круглым белым воротником, какие приняты в приходских школах, она носила со вкусом, который никогда не был свойствен самой Хейли. Ее волосы были аккуратно причесаны, она, несомненно, получала отличные отметки, ее поведение было настолько безупречным, что никому из учительниц и в голову не могло прийти, насколько она их презирает.

Хейли ненавидела таких девочек и считала, что у них в душе недостает чего-то весьма существенного. Это было очевидно хотя бы на примере Линны, несмотря на то что она не была стеснена в средствах. Для Линны де Ну ничто на свете не было важно, кроме нее самой. Хейли вернулась к чтению.

До Дня всех святых у нас не было возможности отправиться туда. В тот вечер мы с Луи были на вечеринке у друзей. Он нарисовал себе усы, вставил пластмассовые зубы и накинул на плечи пушистое коричневое одеяло, призванное изображать шкуру волка-оборотня. Все это выглядело смешно в сочетании с толстыми очками в черной оправе. Я надела праздничные украшения Жаклин, длинную расклешенную юбку и мамину вязаную шаль. Мне хорошо запомнился тот наряд, потому что папа сфотографировал нас и поместил снимок в альбом.

Вскоре после того, как мы вернулись с сумками, полными конфет и монеток, он уехал на конференцию в Мемфис. Через час после его отъезда пришла наша мулатка. Не знаю, что дала Жаклин Луи, чтобы усыпить его, но он отключился так быстро, что она даже испугалась и не хотела идти. Я ее заставила. То была моя ночь. И я не отказалась бы от этой ночи даже из-за нездоровья брата.

Жаклин облачила меня в простой хлопчатобумажный джемпер, какие носят цветные дети, подвязала мне волосы и обмотала голову красным шарфом.

Мне предстояло великое приключение. Я чувствовала это, пока она одевала меня, и еще больше – когда тайком кралась за ней на цыпочках в темный гараж.

Жаклин велела мне лечь на пол перед задним сиденьем автомобиля и накрыла одеялом. Так я и лежала, пока мы у Кэннел-стрит не переправились на пароме на другой берег реки и не поехали на юг, подальше от улиц, запруженных людьми, где кто-то мог узнать меня или машину.

Жаклин сказала, что не всегда ездит таким окольным путем, но на этот раз сделала это ради меня.

Я ей не перечила; едва ли удовольствие поспорить стоило тех неприятностей, которые могли возникнуть, поступи она иначе.

В Брейтуэйте мы снова пересекли реку и проехали еще несколько миль, прежде чем свернуть на покрытую гравием дорогу. Наконец я увидела мерцание костров и услышала мерный стук огромных барабанов. Жаклин въехала на какую-то площадку и втиснулась между двумя большими старыми грузовиками. Туфли мы оставили в машине – под ногами была такая вязкая грязь, что я-то уж наверняка потеряла бы свои.

– Ты – Сью-Энн, – шепнула мне Жаклин. – Дочь моей сестры.

– Сью-Энн, – повторила я. Значит, таково мое имя на сегодняшнюю ночь.

– Держись в тени. Если тебя узнают, ты никогда не сможешь сюда вернуться, – напомнила Жаклин.

Я увидела десятки припаркованных поблизости автомобилей, людей, двигающихся вокруг костров, и подумала о Жаклин и о маленькой цветной девушке, которая присматривала за нами, не требуя никакой платы. Кто сможет запретить мне учиться колдовству, когда по всему городу совершаются ритуальные действа?

Нет, папа не сможет запретить это. А Жаклин не посмеет.

Я выдернула свою руку из ее цепких пальцев и уверенно направилась к кострам…

Могла бы написать и побольше, мысленно упрекнула Линну Хейли. В конце концов, у нее было много времени. Быть может, она просто не умеет печатать? Нет, даже если не принимать во внимание тошноту, сны все же лучше. Хейли перечитала первые фразы. Она не боится Линну. Она проникла в мысли Линны, и та приняла ее. А поскольку их общение зависит от воли Хейли, она всегда может прервать его.

Перевалило за полдень. Теперь, когда головная боль прошла, а вместе с ней исчезла и тошнота, Хейли чувствовала себя полной сил, словно несколько минувших часов проспала, а не находилась в состоянии транса. Ей пришло в голову, что, пока Линна заново переживает свое детство, можно посетить места, где часто бывала уже взрослая Линна.

Закрыв глаза, Хейли представила себе бар, в котором Джо Морган впервые повстречал Линну. Как она и ожидала, видение оказалось живым и отчетливым. Словно она сама стояла перед входом, читая написанное на длинной деревянной вывеске название – «В сумерках».

Хейли сверилась с телефонным справочником. Заведение существовало и по сей день.

Она не стала надевать обычную одежду, а натянула узкие черные джинсы и черный топ с большим декольте, облегавший грудь. Длинные серьги, колыхаясь, задевали обнаженные плечи. Впервые за последний месяц Хейли решила накрасить ногти. Открыв дверцу бюро, в котором держала косметику, она заметила сверток из парфюмерного магазина, расположенного неподалеку от ее дома. Внутри находился крохотный аэрозоль одеколона «Норелл» и тюбик красной помады.

– Ах ты, сукина дочь! – прошептала Хейли. – Значит, ты воспользовалась тем временем, которое я тебе предоставила, чтобы смотаться в магазин! – Из кошелька Хейли исчезло восемьдесят долларов. Косметика столько не стоила. Должно быть, Линна купила что-то еще.

Хейли начала выдвигать ящик за ящиком, проверила стенной шкаф. Ничего.

Снова кладя кошелек в сумочку, она увидела на дне мешочек. В нем, завернутый в темно-синий бархат, лежал узкий нож в замшевых ножнах. Ручка была плоской, лезвие – изогнутым. Он идеально поместился в ладони у Хейли, равно как идеально войдет в ее ботинок или прильнет к бедру, заткнутый за ремешок, отметила она.

Едва ли Хейли нуждалась в подобном подарке. Она пошарила в сумочке в поисках рецепта, но вместо него нашла записку:

Знаю, ты сумеешь воспользоваться этим, как сделала когда-то я. Если ты окунешься в мои дела слишком глубоко, это вполне может тебе понадобиться. Пожалуйста, не пренебрегай моим предостережением. Я бы не хотела, чтобы кто-то еще пришел к такому же трагическому финалу.

Линна.

Почерк был не похож на ровный и прямой почерк Хейли. Буквы имели сильный наклон вправо. Петельки были длинными и заостренными. Буквы «t» перечеркивала размашисто-вычурная перекладинка. Хотя рисунок письма был красивым, почерк выдавал нерешительность автора. Казалось, перо то слишком плотно прижималось к бумаге, то едва касалось ее. Кое-где буквы были написаны словно бы дрожащей рукой. Тем не менее летящая подпись внизу выглядела именно такой затейливой, какой, видимо, была у живой Линны.

Это нисколько не удивило Хейли – в отличие от содержания записки.

Первую неделю после переезда в свой висконсинский лесной дом Хейли совершенно не могла спать. Просыпалась от малейшего шороха и думала о том, как далеко от нее ближайшие соседи, а тем более полиция. Находившийся под рукой телефон не придавал уверенности. Револьвер и нож, которые она купила во время второй поездки в город, тоже мало успокаивали. Единственное, что со временем позволило ей расслабиться, это уроки самозащиты. Страх постепенно прошел, а навыки самозащиты остались. Она сжала кулак, вспоминая, как дотошно ее учили это правильно делать, потом повертела нож в руке.

Как здорово контролировала Линна тело Хейли и ее воспоминания. Странно, но это ничуть не пугало Хейли. И предостережение Линны лишь вызвало у нее еще большее желание продолжить свои странные изыскания. Но только через посредство снов, напомнила она себе. Потому что другой способ – вне ее контроля и слишком болезненный. Она больше никогда не сделает попытки слиться со своими персонажами.

Хейли сунула записку в конверт, где лежали копии газетных статей, касающихся убийства. Когда-нибудь она может пригодиться. Надушив волосы одеколоном Линны и спрятав нож в боковой карман необъятной сумки, Хейли отправилась на поиски прошлого героини своего романа.

Вечер прошел впустую. Единственное, что поняла Хейли, – это какими долгими могут быть пять лет.

Поговорив с новым хозяином таверны, она узнала, что все служащие, кроме одной девушки, с тех пор сменились. Та же заступит на смену через час.

Хейли ждала ее за столиком во дворике позади дома, за которым сидел в свое время Джо Морган. В этот холодный декабрьский вечер дворик был таким же пустынным, как тогда, после грозы. Двери в таверну были открыты, чтобы вытягивало густой табачный дым, и Хейли слышала доносившиеся оттуда голоса и смех.

Каким одиноким, должно быть, чувствовал себя Морган, сидя здесь, и как хорошо она его понимает. Хейли заказала второй стакан пива и погрузилась в печальные размышления.

Худенькая девушка в эластичных брюках вышла во двор и, подойдя к Хейли, спросила:

– Это вы писательница?

– Да. А вы – та, кто работала здесь, когда произошло убийство?

– Это я. Подождите минутку, я с вами немного посижу. – Она вернулась через несколько минут, неся два стакана пива – для себя и для Хейли. – За счет заведения, – пояснила девушка, усаживаясь напротив.

В тусклом свете Хейли видела тонкие черты ее лица, на котором в отличие от фигуры годы уже оставили свой след.

– Сюда поначалу ходило много людей, – сказала девушка. – В основном репортеры, которые пытались разведать, каким человеком был Морган.

– И что вы им рассказывали?

– Ничего. Я действительно его почти не знала. Простите.

Но должны же были у него быть знакомые или по крайней мере один близкий друг. Неужели в газетных статьях не упоминалось о друге?

– А кто-нибудь еще приходил? Кто-то, кто знал его?

Девушка наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Пожалуй, один приходил. Полицейский, чуть помоложе Моргана. Он не участвовал в расследовании, потому что они с Морганом были напарниками в Лейк-Чарлзе, но хотел задать несколько личных вопросов.

– А он не оставил вам своей визитки?

– Нет. А в этом и необходимости не было. Его звали Эдди О’Брайен.

– Почему вы запомнили? – поинтересовалась Хейли.

– Одна здешняя официантка когда-то встречалась с парнем, которого звали так же. Чего только она не употребляла: и гашиш, и кокаин, и ЛСД, – а ее Эдди был поставщиком и настоящим забиякой. Поэтому мы, конечно, посмеивались над ней после визита этого копа. Впрочем, такие совпадения не редкость. В этом городе полно О’Брайенов.

– Как он выглядел? – Хейли и сама не представляла, что именно хочет узнать. Быть может, она надеялась, что этот мужчина отнесется к ней и ее замыслу серьезно.

– Мы тогда много шутили по поводу совпадения этих имен. Помню, мне было жаль, что я не смогла ему помочь. А выглядел он… Он казался очень заинтересованным.

Заинтересованным. Это хорошо. Хейли определенно нужен был кто-то, кто был бы заинтересован.

– Он приходил только один раз? – спросила она.

– Может, он и пришел бы еще, но Морган покончил с собой, и дело, кажется, закрыли.

О таком заключительном пассаже романист может лишь мечтать. Слишком уж складно, чтобы быть правдой. Когда девушка вернулась к работе, Хейли положила под пивную бутылку пять долларов и ушла.

Дома она зажгла несколько ароматических свечей Селесты и легла в постель. Очень скоро дым заставил ее чихать. Она распахнула балконную дверь и лежала в кровати, дрожа от холода, пока наконец не заснула.

…Девочка двигается на краю редкой толпы, утопая босыми ногами в рыхлой земле. Когда-то здесь был внутренний дворик с садом, а дома вокруг – фешенебельными и изысканными. Теперь старинные чугунные решетки, которые не растащили для украшения других зданий, проржавели, основания балконов разъела сырость.

Прокравшись мимо стражей, Линна смешивается с толпой. Белый хлопчатобумажный джемпер мягко прилегает к груди, свободная юбка полощется вокруг голых ног, в духоте летнего вечера ткань кажется прохладной. В центре круга поднимается дым от факелов. Барабаны задают тихий пульсирующий ритм, молитвы верующих сливаются в тихое бормотание. Действо происходит посреди города, так что явно лучше себя не обнаруживать.

Трусы! Неужели эти глупые люди не понимают, что их робость оскорбительна для богов? Линна продвигается к центру круга, распущенные длинные волосы скользят по спине, она отдается танцу, сливаясь с музыкой, джемпер сползает с одного плеча. Потом она падает на колени и ладонями бьет по земле, завывая все громче и громче.

Кто-то вручает ей стакан рома. Она жадно выпивает его. Потом еще один. Еще.

(«И как это ребенок не пьянеет от такого количества алкоголя?» – удивляется Хейли.) Тем не менее, похоже, напиток не действует на Линну, лишь движения ее становятся все более неистовыми. Наконец она бросается вперед и падает к ногам короля ночи. Он смотрит на нее сверху, и она, перекатившись на спину, срывает с себя одежду, приглашая его овладеть ею.

– Йемайа! – кричит она, гладя ладонями его бедра. – Йемайа… – шепчет умоляюще.

Король – стройный темнокожий мужчина с бисерной татуировкой, сбегающей по щеке, – хлопает в ладоши, потом делает ряд замысловатых жестов. Из толпы выходят двое мужчин. Один несет нечто, бывшее когда-то, наверное, большой скрученной ветвью дерева. Теперь ее первоначальный вид представить трудно, потому что вся она покрыта резными и раскрашенными гримасничающими лицами и извивающимися многоцветными змеями. Король принимает фетиш и резким движением втыкает его в землю между раздвинутыми ногами Линны. Она дрожит, но даже не вскрикивает. Другой мужчина держит бойцового петуха, размахивая им в воздухе. Тот бешено бьет крыльями, стараясь вырваться, пока король не выхватывает нож из-за синего шнурка, опоясывающего его талию, и не перерезает петуху горло.

Кровь орошает белую одежду Линны, течет по ее обнаженной груди, по темным спутанным волосам. Пока жизнь исходит из птицы темными каплями, король пляшет, окропляя ими, словно святой водой, головы жаждущих людей.

– Йемайа! – снова кричит Линна, садится и начинает гладить изгибы фетиша чувственными движениями, в которых угадывается та женщина, какой ей предстоит стать.

Король оборачивается к ней – его зубы сжаты от страсти и гнева. Он вытаскивает фетиш из земли. Толпа расступается, и король скрывается в тени дома. На сей раз ритуал окончен.

Позднее Линна находит его в одиночестве в маленьком домике на улице Сен-Клод. Ее платье и лицо все еще перепачканы кровью. Глаза горят от пережитого во время ритуала возбуждения. Взглянув в лицо мужчине, лишенному теперь, когда он вышел из транса, власти над ней и особой энергетики, Линна понимает, что она сильнее его. Ее воля одержит верх.

– Как ты можешь отвергать ту, которой владеют боги? – спрашивает она.

– Пойди вымойся, – говорит он, стараясь не смотреть на нее.

Чувствует ли он ее силу? Неужели можно бояться ребенка?

– Я предложила себя сама. Я была одержима, а ты от меня отказался, – все еще не веря в то, что такое возможно, говорит она снова.

– Ты начиталась книг о нашей религии. Знаешь, какие слова надо произносить во время ритуала, как двигаться, но во всем остальном ты лжешь. Возвращайся к отцу и монашкам, которые тебя воспитывают. Больше ты не будешь осквернять имен наших богов. От меня ты ничего не узнаешь, испорченное дитя. Никогда!

– Но ты сказал, что у меня есть способности, есть сила.

– Сила бывает разная, а я не дурак.

– Ты пожалеешь об этом. – Это звучит как угроза взрослого человека, а не ребенка.

– Я уже жалею, Линна де Ну, – отвечает он.

И Линна уходит. Она босиком бежит по безлюдным улицам, от нее пахнет сырой землей, древними деревьями и розами в цвету. Она мчится, не обращая внимания на свою перепачканную одежду и слезы, градом катящиеся по щекам, мимо домов, когда-то бывших великолепными и богатыми, пока не оказывается вблизи своего дома.

Увидев его, она останавливается, срывает с себя одежду и швыряет ее в ближайший мусорный бак, затем бросает камешек в окно над крыльцом. Через несколько секунд Луи открывает ей боковую дверь.

Линна гордо, как королева по праву рождения, которой не пристало стыдиться своей наготы, проходит мимо него. Она моется в его ванной, потом надевает его рубашку и, скрестив ноги, садится на кровать.

Луи, похоже, не замечает, что под белой рубашкой на ней ничего нет. Или замечает, но ему это безразлично. Он очень похож на сестру, но различия в характерах накладывают отпечаток и на внешность – мальчик выглядит менее привлекательно. Вероятно, из-за очков его глаза кажутся более круглыми и немного навыкате, а может, все дело в тревожном взгляде и напряженно сжатых губах.

– Что ты видела? – спрашивает он.

– Все. И испытала нечто, чего не испытывала никогда. Луи, на какое-то время лоа мной овладел. Это была уже не я.

– Ты слишком много слушала Жаклин! – упрекает он. Голос у него совсем не такой, как у Линны, – тоненький, детский. Луи не верит сестре, ведь это приключение пережил не он.

(Хейли отмечает, что он употребил прошедшее время, словно Жаклин уже умерла или покинула дом.)

– Кто-нибудь заметил мое отсутствие? – спрашивает Линна.

– В твою комнату никто не входил. Белли заглядывал с моей домашней работой, хотел поговорить с тобой, но я сказал, что ты неважно себя чувствуешь.

– Отлично. – Она нежно целует его в губы.

– Я читал одну из папиных старых книг о гаитянских религиях. В ней описывается кое-что очень необычное. Можешь взять почитать.

– Если это нечто вроде африканских мифов и легенд, так на меня они нагоняют сон. Это ты у нас ученый, Луи. А я, как Лаво или доктор Джон, учусь на практике. – Линна снова целует его и выходит.

Ее комната – все еще детская: кровать, задрапированная кремовым кружевом, голубые плетеные комод, туалетный столик, зеркало в раме. Комната чистенькая. Линна содержит ее в полном порядке, чтобы ни у кого не возникло желания сделать здесь уборку, во время которой могли бы попасться на глаза вещички, что она хранит под стопками кружевного белья и лент для волос.

Прежде чем лечь в постель, Линна аккуратно достает крохотный фетиш, спрятанный за карнизом над входной дверью, и, молясь святому Кристоферу, прячет его в ящик.