Итальянские женщины, кроме того времени, когда Наполеон так глубоко и страстно любил Жозефину, всегда имели для него особенно притягательную силу. Джузеппина Грассини, миланский соловей, была не единственной, привлекшей к себе взоры императора. Правда, когда-то хорошенькая мадам Висконти напрасно пускала в ход все чары своего кокетства, чтобы завербовать генерала Бонапарта в армию своих поклонников, и должна была в конце концов утешиться глубокой и искренней любовью Бертье; но это было опять-таки в то время, когда Наполеон любил только Жозефину. Позднее Наполеон не относился так равнодушно к прекрасным дочерям Италии, к которым стоило ему лишь протянуть руку, чтобы любая буквально лежала у его ног.

Когда в 1805 году Наполеон короновался королем Италии, все итальянские города, через которые он проезжал, наперерыв стремились отдать дань поклонения восстановителю итальянской свободы и величия. Празднества следовали одно за другим, и где только он появлялся, всюду его встречали как триумфатора. В Генуе, куда он прибыл 30 июня, он остановился в палаццо Дураццо и спал на постели Карла V. 2 июля, в день празднования присоединения Лигурийской республики к Франции, Генуя выслала к нему навстречу депутацию из прекраснейших и знатнейших гражданок. Это было величайшим знаком преклонения перед императором и королем. Но так как при выборе прекраснейших генуэзских гражданок было принято во внимание не только благородное происхождение, то среди приветственной депутации очутилась также и Карлотта Гаццани, дочь танцовщицы. Несмотря на свои тридцать два года, она была красавица из красавиц, и предками ее были сами грации.

Карлотта была высока и стройна, немного, может быть, так же, как и мадам Дюшатель, слишком худощава, но полна обворожительной грации. Ее головка, украшенная темными локонами, напоминала античные образцы римской красоты. «Ее смуглая кожа была иногда, пожалуй, слишком ярко окрашена горячим потоком ее южной крови, но черты лица были так пленительны, что изменить что-либо в ее внешности не являлось ни малейшего желания. Ее глаза были дивно хороши и выражали все, что она говорила и чувствовала. Только руки ее были, пожалуй, некрасивы, и поэтому она почти всегда носила перчатки. Зубы ее были ослепительной белизны… однако ноги были некрасивой формы». Так ее изображает Жоржетта Дюкре, племянница мадам де-Жанлис; мадемуазель Аврильон также восклицает в восхищении: «Нужно было видеть мадам Гаццани, чтобы составить себе представление об ее дивной красоте!». И многие другие женщины сходятся во мнении относительно ее красоты. Даже мадам Ремюза, которая любит больше порицать, нежели хвалить, говорит о Карлотте Гаццани: «Это была очень кроткая женщина, скорее уступчивая, нежели самолюбивая… Свои успехи у императора она отнюдь не выставляла напоказ и была чужда каких бы то ни было претензий… Она была самой красивой женщиной при дворе, где не было недостатка в красавицах. Никогда я не видела более прекрасных глаз, более тонких черт лица, более полной гармонии всей внешности!».

Наполеон увидал мадам Гаццани и пригласил ее – некоторые утверждают по совету Талейрана, другие – по совету Ремюза, – поехать с ним в Париж, где он назначил ее лектрисой Жозефины на место мадемуазель Лакост [25] . Титул «лектрисы» в применении к прекрасной генуэзке звучал еще более фантастически, чем по отношению ко всем другим, которые до и после нее прикрывались этой должностью. Не говоря уже о том, что всем этим дамам вообще не нужно было ничего читать императрице, потому что она этого не любила, мадам Гаццани была бы особенно плохая лектриса, потому что она очень слабо владела французским языком. Но императору угодно было назначить ее на эту должность: он всегда питал особое пристрастие к этого рода дамам и выбрал среди них уже трех из своих любовниц. Кроме того, официально ей был вверен надзор за драгоценностями императрицы. Неофициально ключ от шкафа, в котором хранились драгоценности, находился, конечно, у камеристки и поверенной Жозефины мадемуазель Аврильон.

Карлотта приняла свое положение при дворе беспрекословно, как и все то, что приказывал ей император. Она была одной из тех подчиненных, податливых и скромных натур, которые никогда не могут сказать нет, если другой чего-либо требует от них. Она была безусловно предана Наполеону, не испытывая, однако, к нему особенной страсти или любви; она не испытывала даже чувства тщеславия быть его любовницей и не стремилась и не умела извлечь ни малейшей выгоды из своего исключительного положения. Ее официальная должность не принесла ей никаких богатств: 500 франков месячного жалованья – вот и все. Единственное, чего она достигла, да и то только потому, что так хотел сам Наполеон, было хорошее место для ее мужа: он был назначен главным казначеем департамента Эр, – место, которое при хорошем жаловании обеспечивало еще и значительный побочный доход. Одновременно это назначение удаляло от двора мужа, который был здесь совершенно лишним, потому что здесь нужна была только его жена. С ним поступили приблизительно так же, как с капитаном Фуресом в Египте, только на этот раз с большим успехом.

Когда после возвращения Наполеона из Италии мадам Гаццани вступила в Тюильри, то на первых порах ей было очень нелегко приобрести твердое положение в придворном обществе. Ее блистательная красота, ее симпатичная, кроткая и естественная манера обращения затмевала других дам и возбуждала их зависть и недоброжелательство. Когда на официальных приемах императрицы Жозефины, на которые по приказу Наполеона были допущены также и лектрисы, несмотря на их скромное положение, она садилась рядом с какой-нибудь новоявленной герцогиней, графиней, княгиней или баронессой, они демонстративно вставали, как будто боялись запачкаться от соприкосновения с прекрасной генуэзкой, дочерью танцовщицы. Мадам де-Ларошфуко была однажды прямо в негодовании, что какая-то Гаццани имела дерзость сесть в церкви на ту же скамью, что и она.

Это продолжалось, однако, недолго, так как распространился слух об ее отношениях к императору. Талейран, которого Наполеон сделал своим поверенным, заботился о том, чтобы распространять пикантные историйки, которые время от времени ему рассказывал о себе его повелитель. Все вдруг бросились искать общества Карлотты. Ее салон, как по мановению волшебного жезла, наполнился вдруг самыми видными и знатными личностями придворного штата. Вокруг красавицы образовался кружок поклонников, которые не отходили от нее даже тогда, когда она на своем прелестном выезде четверкой отправлялась на прогулку в Булонский лес или в Елисейские поля. Маршал де-Кастеллан, один из ее наиболее преданных друзей, рассказывает, что герцог Саксен-Кобургский, впоследствии бельгийский король, был одним из наиболее ревностных посетителей общества Карлотты Гаццани. Все это не помешало, однако, «друзьям» тотчас же отхлынуть от нее, как только она перестала быть в милости у императора.

Жозефина знала об этой связи своего мужа, как и о других подобных. Однако на этот раз она закрывала на это глаза, и только в первое время, когда она, может быть, опасалась, как бы Карлотта не приобрела влияния на Наполеона, она устраивала маленькие сценки ревности. Обыкновенно император принимал прекрасную чтицу, помещение которой было устроено так, что она во всякое время могла быть к его услугам, в апартаментах, занимаемых раньше секретарем Бурьеном. Это помещение соединялось лестницей со спальней Наполеона, так что он мог вполне незаметно отправляться на свидания, а мадам Гаццани проникала туда по так называемой «черной лестнице». Иногда Наполеон посещал возлюбленную и в ее комнате.

Эти свидания, однако, проходили с очень большими промежутками отчасти потому, что император от 1805 до 1807 года был больше в походах, а отчасти потому, что его увлечение Карлоттой, несмотря на ее выдающуюся красоту, не принадлежало к числу очень сильных. Никогда он не испытывал к ней такой могучей страсти, как, например, к мадам Дюшатель или мадам Валевской.

Однажды вечером Жозефина, подзадориваемая любопытством, пришла в спальню своего мужа и не нашла его там. Тотчас же в ней заговорили все подозрения, и она спросила Констана, где император. Камердинер ответил, что его величество занят в своем кабинете с одним министром и запретил беспокоить его чем бы то ни было; даже сама императрица не может быть допущена к нему.

– Констан, я должна пойти туда! – упрямо приказала Жозефина.

– Это невозможно. Я получил категорическое приказание не беспокоить ни в каком случае его величество, ни даже ради ее величества императрицы.

И Жозефине пришлось подчиниться. Она ушла, но уже через полчаса вернулась и снова стала настаивать на том, чтобы ее пропустили к императору. Но на этот раз ей не посчастливилось так, как в свое время с мадам Дюшатель. Однако во что бы то ни стало ей нужно было убедиться в своих предположениях. Для этой цели она, недолго задумываясь, прибегла к хитрости, а именно сказала своему мужу, что Констан выдал его секрет и сказал ей, что это был за «министр», с которым «работал» Наполеон. Но императору хитрость его Жозефины была так же хорошо известна, как и молчаливость его камердинера, и он не попался на эту удочку. Когда он ради формы привлек Констана к ответу и тот начал оправдываться, он сказал ему: «Нет, я и сам этому не поверил; я знаю вас достаточно и уверен в вашей скромности. Но плохо будет, если я открою болтунов!».

Некоторое время Жозефина косилась на свою лектрису, но этой последней недолго пришлось страдать от немилости императрицы. Жозефина вскоре убедилась, что в этой связи для нее не было никакой опасности, что Карлотта Гаццани не была женщиной, способной вытеснить ее из сердца Наполеона. Он не любил ее. Его интерес к ней был лишь минутным увлечением, в котором сердце совершенно не было затронуто; может быть, даже и чувственность при этом не играла никакой роли, а была лишь простая потребность в перемене. Для этого отрицателя любви, который, однако, больше чем кто-либо другой был предан ее культу, мадам Гаццани была не больше как предмет необходимой потребности, который в любое время был к его услугам. Карлотта была ему предана, всегда готова идти навстречу его желаниям, – словом, она была очень удобная и весьма нетребовательная любовница. Она нисколько не старалась афишировать свое положение фаворитки, подобно своей соотечественнице Джузеппине Грассини, и благодаря ей и ее такту эта связь, длившаяся два года, не была предметом обсуждения при дворе. Впрочем, и сам Наполеон во время официальных приемов не уделял больше внимания своей возлюбленной, чем всякой другой даме.

Конец 1807 года был для Карлотты Гаццани весьма плачевным. Польская графиня Валевская сумела внушить Наполеону страсть более глубокую, чем то смогла сделать прекрасная генуэзка. Уже в 1806 году он предпочел ей молодую лектрису своей сестры Каролины – мадемуазель Денюэль де-ла-Плень. Верность, конечно, не лежала в характере императора, он любил перемены. И скорее всего единственной причиной, заставившей его прекратить отношения с мадам Гаццани, было то, что она попросту надоела ему. С некоторыми женщинами он обращался, как с платьем: если оно ему не нравилось больше или было поношено, то он просто бросал его. Но в таком случае эти женщины должны были раз навсегда исчезнуть с его глаз; в очень редких случаях ему приходил каприз снова вернуться к покинутой любовнице.

Уже мадам Гаццани должна была постигнуть та же судьба, что и мадемуазель Лакост и мадам Татис, если бы добрая Жозефина не вступилась за нее. Ей стало жаль отвергнутую фаворитку, потому что она знала по собственному опыту, как больно быть отринутой. Как раз в это время слухи о разводе стали приобретать все больше вероятности. И когда Наполеон однажды стремительно вошел в ее комнату со словами: «Я не хочу больше видеть у вас мадам Гаццани, она должна моментально уехать назад в Италию», императрица ответила кротко, но с оттенком плохо скрытого упрека: «Вы же знаете, мой друг, что лучшее средство не видеть ее никогда, это оставить ее у меня. Мы будем плакать вместе, потому что мы понимаем друг друга». На это Наполеон не нашел ничего возразить, и Карлотта осталась.

Однако если Жозефина воображала, что прекрасная генуэзка страдала от крушения своих отношений с императором, то она очень ошибалась. Карлотта чувствовала по отношению к Наполеону только боязливое и преданное уважение. Для нее он был император, господин, которому нельзя возражать, если он приказывает. И она скоро утешилась своими поклонниками, в которых никогда не было недостатка у красивой и симпатичной женщины. Молодой граф Пурталес вскоре занял место, оставшееся вакантным после Наполеона; чтобы положить конец этой связи, его женили впоследствии на мадемуазель де-Кастеллан.