Среди кружка поэтов веймарской эпохи выделяется женская фигура, которая по своим интеллектуальным качествам могла бы быть центральным пунктом этого кружка, если бы ее замкнутый, доступный только для немногих избранных характер не оставлял ее постоянно в тени великих руководящих умов тогдашнего времени. Эта женщина была герцогиня Луиза, супруга герцога Карла-Августа. Потомству ее имя говорит немного, а современники хотя и отдавали ей дань почтительного обожания, но редко дарили ее теплой дружбой. Даже легко воспламеняющееся сердце молодого Гете, несмотря на всю глубокую симпатию, которую он питал к герцогине, со временем почти охладело к ней вследствие ее в высшей степени замкнутого характера. Он говорил о ней: «Я заглянул в ее душу и не могу понять, отчего так замыкается в себе ее сердце, и если бы я не питал к ней таких теплых чувств, она охладила бы меня». Но все же он всегда полон похвал ее благородной, тонко чувствующей натуре, ее удивительному глубокому существу. Для него Луиза была и остается всегда «ангелом». Он увековечил ее в образе принцессы в Тассо. И если в ее уста он влагает слова:

то этим он передает всю сущность ее нравственного облика.

В оценке этой тихой, самоуглубленной принцессы с Гете согласны и другие выдающиеся современники. Гердер пишет однажды Лафатеру: «Она все, что ты знаешь, и еще тысячу раз больше: божье дерево по стойкости и твердости души и нежнейший цветок по невинности, верности и дружбе». Шиллер изображает ее как «прекрасную и благородную личность», а граф Леопольд Штольберг – как «женщину редкого характера и душевного величия, могущего сделать честь любому мужчине». Величайшую похвалу, однако, высказывает о ней женщина, которая превосходно уловила самую сущность Луизы. Эта женщина – мадам де-Сталь. «Герцогиня Саксен-Веймарская, – говорит она, – представляет собой настоящий тип женщины, созданной самой природой для высшего назначения. Она лишена как претензий, так и слабостей и внушает в одинаковой мере доверие и уважение. В ее душе живет геройский дух прежних рыцарских времен, не отнимая, однако, от нее женственной мягкости характера».

Нетрудно понять, насколько мало подобное существо подходило к тяжелому, бурному характеру Карла-Августа, которого Гете коротко характеризует «демонической натурой», и неудивительно, что эта герцогская чета не была счастлива в супружеской жизни. «Какая женщина и рядом с каким мужчиной!» – хочется нам воскликнуть вместе со швейцарцем Тоблером, которого в 1781 году поразило несходство этих двух так диаметрально противоположных между собой натур. Только уже в более позднем возрасте между супругами образовалось нечто вроде духовного равновесия. И тем достойнее удивления поведение этой непонятной женщины рядом с герцогом в течение всех этих лет нужды и опасности, когда ей приходилось скрывать свою индивидуальность, пока, наконец, важное политическое событие не выдвинуло на первый план все величие ее души, сделавшее ее достойной стать наряду с благороднейшими женскими личностями эпохи.

Луиза всегда охотно занималась политикой, не давая, однако, повода думать, что она слишком вмешивается в дела государства. Тем не менее она всегда обсуждала все государственные и политические вопросы с Карлом-Августом, который никогда ничего не предпринимал, не испросив разумного совета жены. Замечателен тот факт, что эти двое ни в чем другом не согласные между собой человека в политических делах по большей части были одинакового мнения. Во всяком случае, герцогиня Луиза во всякое время была вполне осведомлена относительно текущих политических событий. В начале 1806 года ее особенно занимало весьма невыгодное положение Пруссии. В одном письме к своему брату Христиану она восклицает с отчаянием: «А Пруссия! Какую роль Пруссия играла, играет теперь и будет играть? В конце концов, она жестоко в этом раскается, когда ее проведут».

Луиза была женщиной, способной ясным, проницательным умом охватить положение вещей и, если нужно, действовать. На то она была дочерью ландграфини Каролины Гессен-Дармштадтской [35] , той «великой ландграфини», которой Фридрих Великий сделал надпись на могильном памятнике: «По роду женщина, по уму мужчина». Только Луиза была одна из тех натур, которые никогда не выступают напоказ со своими духовными и сердечными дарами, она была «звездой, светящей в темноте», как сказал о ней Кнебель. Среди блестящих женских личностей при веймарском дворе, а особенно рядом со своей умной свекровью, герцогиней Амалией, она всегда как бы терялась. И только почти уже на пороге старости обстоятельства заставили ее проявить свои скрытые качества.

Это случилось в то время, когда пушечный гром битвы при Иене поверг в страх и ужас весь Веймар, в то время, когда прекрасная королева Пруссии искала убежища в городе муз, но должна была оставить его, потому что французы стояли у порога. И тогда-то герцогиня Веймарская показала себя истинной немецкой принцессой.

Карл-Август уже много лет состоял на службе у Пруссии и в этой войне против Наполеона командовал передовым отрядом главной прусской армии. Тем, что он, как и герцог Ольденбургский, отказался вступить в рейнский союз и выставил в распоряжение Пруссии контингент войска, он навлек на себя весь гнев и немилость французского императора. Судьба его и его государства висела на волоске.

После несчастного для Пруссии результата битвы под Иеной веймарцы не без основания дрожали за предстоящую им судьбу. Сама герцогиня уже в августе, когда был основан рейнский союз, писала своему брату: «Мне собственно нужно было бы писать вам на бумаге с траурной каймой в знак нашего траура по поводу трагического конца германской конституции; но этот траур глубоко похоронен в моем сердце, так же, наверное, как и в вашем. Ваше политическое существование в данный момент пока еще не поколеблено… наше же, напротив, в высшей степени шатко, и наше положение вообще очень критическое. Французы у нашего порога или, выражаясь точнее, у границ Саксонии, не предвещают ничего доброго. Во всяком случае, не нужно терять мужества, хотя бы для этого были все поводы».

Может быть, когда Луиза писала эти строки, она не думала о том, что самые худшие ее предположения исполнятся так скоро. Слухи о близком вторжении всемогущего императора распространялись с быстротой молнии по улицам Веймара. Весь двор и жители находились в страшной панике. Уже после битвы при Заальфельде [36] многие из членов герцогской семьи уехали из Веймара. Все, кто могли бежать, бежали. Герцогиня Амалия, наследный принц и принцесса Каролина уехали из дворца 14 октября с первыми пушечными выстрелами, прогремевшими с поля битвы под Иеной. Они надеялись найти убежище в Касселе или в Брауншвейге. Вечером того же дня первые французские войска вторглись в Веймар и начали грабить все что попало.

И среди всеобщей паники перед вторжением ужасного неприятеля герцогиня Луиза оставалась одна в своем дворце, даже без всякой охраны. Небольшая кучка верных друзей окружала ее и в страхе и беспокойстве наблюдала вместе с ней из окон дворца все сцены ужаса, разыгравшиеся между орущими пьяными солдатами и добрыми бюргерами, защищавшими свое добро. Недалеко от дворца вспыхнул пожар и уничтожил почти на половине улицы целый ряд домов. Нужда была повсеместной, и съестных припасов невозможно было достать. Сама герцогиня и ее свита не имели самого необходимого, потому что все запасы из герцогских кладовых и погребов были отобраны для главной квартиры Наполеона. В течение почти двух суток герцогиня Веймарская не имела хлеба и едва достала только немного картофеля, чтобы подкормиться. Даже кухня и та была разграблена.

Но все эти невзгоды не помешали Луизе, как храброму капитану, который скорее пойдет ко дну со своим кораблем, нежели покинет свой пост, оставаться твердой до последнего момента. Она хотела прямо и бесстрашно взглянуть в глаза человека, который ворвался со своими войсками в самое сердце Германии, и держать перед ним ответ за поведение герцога.

Наполеон не заставил себя долго ждать. После полудня 15 октября он вступил в веймарский дворец, где для него были приготовлены парадные покои. Сама герцогиня со своей свитой удалилась в боковой флигель дворца. Она вместе с министром фон-Вольцогеном встретила завоевателя наверху дворцовой лестницы, окруженная своими дамами, с полной достоинства и величия скромностью. Наполеон появился перед ней закутанный в знаменитую серую шинель, с маленькой треугольной шляпой на голове и без всяких знаков отличия императора и полководца; он кипел гневом против герцога и отнюдь не казался в милостивом расположении духа. Когда он поравнялся с герцогиней, он почти не обратил на нее внимания, лишь спросил, приостановившись на минуту, кто она такая. Когда она сказала ему, что она герцогиня Веймарская, он возразил ей лаконически: «В таком случае я очень жалею вас, сударыня». Что он будто бы закончил свою фразу словами: «Так как я уничтожу герцога», есть уже добавление разных составителей мемуаров. Затем Наполеон стремительно пронесся мимо герцогини, которая намеревалась по придворному этикету проводить его до его апартаментов, и скрылся в предназначенных ему комнатах.

Несмотря на это явное пренебрежение со стороны победителя под Иеной и Ауерштедтом, Луиза не преминула просить Наполеона об аудиенции, как ни тяжело это было для ее гордого сердца. Решаясь на этот шаг, она превозмогла в себе всю ненависть, которую питала к французам со времени революции и которую со времени казни герцога Энгиенского перенесла также и на Наполеона. С тонким дипломатическим тактом она осведомилась также о самочувствии императора, «этого, в ее глазах, авантюриста, который обращается как с равными себе с потомками стариннейших великокняжеских домов».

Ее просьба была исполнена. Наполеон встретил Луизу упреками и угрозами. «Как осмелился ваш муж вести со мной войну?» – был его первый стремительный вопрос. Спокойно и с достоинством Луиза изобразила ему положение Карла-Августа. Он, говорила она, не мог поступить иначе. Он уже двадцать лет находится на службе прусского короля и не мог покинуть его, если не хотел быть бесчестным человеком, в такой критический момент, – в момент нужды и опасности, когда королю пришлось бороться с таким могучим противником, как он, Наполеон.

Луиза сумела повести беседу с французским императором очень тонко, отнюдь не унижая своего достоинства и зная, что скрытая лесть всегда имеет свое действие. Она знала, что даже и действительно великие люди не лишены этой общечеловеческой слабости. Гнев Наполеона утих перед этим полным достоинства спокойствием и хладнокровием и уступил место более мирному настроению. Он спросил ее, почему же герцог не вступил на службу Австрии вместо Пруссии, и получил в ответ, что младшие ветви саксонского дома всегда следовали примеру курфюрста, а так как политика Фридриха-Августа Саксонского склонялась на сторону Пруссии, то герцог должен был последовать его примеру.

Император, по-видимому, удовлетворился ее объяснениями. Он беспрепятственно позволил ей изобразить ему отчаянное положение несчастной страны и отданного на разграбление города. Его уважение к этой женщине, которая обнаружила столько стойкости среди всех опасностей, на которую даже пушечный гром и приближение неприятельских войск не могли нагнать страх, казалось, возрастало с минуты на минуту. Ее величественное спокойствие, ее невозмутимое достоинство, с которым она ни на миг не теряла положения, заслужили ей в глазах Наполеона тайное удивление. Когда затем герцогиня попросила его прекратить грабеж в городе, он тотчас же отдал насчет этого соответствующее приказание. Наконец, ей удалось даже взять с него обещание простить герцога и не лишать его власти. Однако император дал это обещание под условием, что Карл-Август в двадцать четыре часа должен покинуть службу в прусской армии, вернуться в Веймар и отозвать контингент своего войска.

Подобные условия, разумеется, не могли возбудить много надежд в сердце Луизы, так как в подобный короткий срок невозможно было выполнить требований Наполеона, тем более что было даже неизвестно, где находится герцог. В то время как она у себя раздумывала о своей судьбе и судьбе своих близких, император приказал ей доложить, что придет к ней вечером отдать ей визит. При этом он точно выполнил весь придворный церемониал и представил герцогине всю свою свиту, что, впрочем, ему не помешало в течение разговора уронить несколько насмешливых замечаний по поводу ее супруга. Он тотчас же начал говорить о политических событиях и нашел снова в герцогине разумную слушательницу и наблюдательного критика. Наконец Наполеон счел своим долгом заявить герцогине, что не личный его произвол вызвал войну, а что он вынужден был к тому обстоятельствами. «Поверьте мне, сударыня, – прибавил он, – существует провидение, которое всем управляет; я только его исполнитель».

Наполеон продлил довольно долго свой визит к герцогине. Ему понравилось, что она так храбро защищала свою страну и своего мужа и ни разу не вышла из сдержанного тона. Ее скромная и вместе твердая манера держать себя произвела на него сильное впечатление, как ни мало он вообще любил так называемых «сильных женщин». Здесь он увидал разумную скромность вместе с благородной гордостью, возвышенным женским достоинством и непоколебимым мужеством, – свойства, дававшие Луизе силу противостоять такому человеку, как Наполеон, перед могучим гением которого дрожали даже мужчины. Если бы она повела себя вызывающе и надменно, то ей ни за что не удалось бы чего-либо добиться.

Когда, наконец, Наполеон вернулся в свои апартаменты, он сказал генералу Раппу, своему адъютанту: «Вот женщина, на которую даже две сотни наших пушек не могли нагнать страха!». Самой Луизе ее образ действия казался совершенно естественным, и когда ее друг мадам де-Сталь написала ей по этому поводу письмо, полное похвал, она отвечала ей: «Правда, я пережила тяжелые и страшные дни, в которых было много необычайного и которые оставили во мне неизгладимое воспоминание. Но я не считала себя вправе и не могла избежать этого, и так как не было ничего проще и естественнее, чтобы я осталась, то я и поступила так, как мне оставалось поступить при подобных обстоятельствах. Я, право, удивлена, что это мне ставится в заслугу».

Но однако, несмотря ни на какие обещания, герцогиня далеко еще не могла ласкать себя надеждой относительно себя и судьбы своей страны. В конце октября 1806 года она писала своему брату Христиану: «У нас много поводов бояться и мало оснований надеяться. Меня очень беспокоит наша будущность». Однако Наполеон сделал все, чтобы вновь восстановить в Веймаре спокойствие и порядок. Уже 16 октября не видно было больше мародеров на улицах города. На следующий день после этого император покинул Веймар, дав по просьбе герцогини еще три дня отсрочки для возвращения Карла-Августа, которого нигде не могли найти. Но Наполеон все время упирал на то, что все это он делает единственно в угоду герцогине, и при каждом случае он высказывал потом, насколько он уважает эту принцессу. Несмотря на весь свой гнев против герцога, который все еще медлил ему представиться, Наполеон никогда не забывал о том внушающем полное уважение достоинстве, с которым Луиза приняла его в веймарском дворце. Ей и дипломатическому искусству канцлера фон-Мюллера Карл-Август был обязан сохранением своего герцогства.

Когда Фридрих фон-Мюллер имел аудиенцию у Наполеона 25 октября 1806 года в Потсдаме, первый вопрос императора был: «Вы приехали из Веймара? Как поживает герцогиня?». И добродушно-дружеским тоном он добавил: «Мы, правда, наделали герцогине много шума и беспокойства во дворце. Это мне было очень неприятно, но что делать, на войне не может быть иначе».

Мюллер прежде всего был послан к императору в Берлин, чтобы передать ему письмо от герцогини Луизы, в котором она просила Наполеона о продлении отсрочки для герцога, так как от него все еще не было никаких известий. Наполеон отнесся милостиво к этому письму и еще раз повторил: «Ваша герцогиня выказала себя очень стойкой женщиной; она заслужила полное мое уважение. Я вполне понимаю, что наше быстрое прибытие в Веймар повергло ее в большое замешательство. Война – это отвратительное, варварское дело, достойное вандалов. Но что я могу с этим поделать? Меня к этому принуждают и против моей воли».

После этой аудиенции, внушившей столько надежд, последовали, однако, дни тревог и опасений, прежде чем судьба Веймара и герцогского дома была решена в благоприятном смысле. Еще 3 ноября Талейран говорил Мюллеру: «Император был глубоко оскорблен всем поведением герцога Веймарского при начале настоящей войны, а особенно тем, что он выставил Пруссии свой контингент и принял на себя командование войсками. Он едва мог воздержаться, чтобы не дать хода всем вытекающим из этого дурным последствиям касательно дальнейшего политического существования герцогства Веймарского. И если это случилось, то это нужно приписать исключительно тому глубокому уважению, которое герцогиня Веймарская сумела внушить императору своим стойким и полным благородства поведением».

Во всяком случае, Наполеон был очень раздражен замедлением герцога, и даже письмо Карла-Августа к своей супруге, которое она послала императору с собственноручной припиской, не могло умилостивить его. Посланный на поиски герцога камер-юнкер фон-Шпигель нашел его наконец 25 октября в Вольфенбютеле, и два дня спустя герцогом было послано это письмо своей супруге. Когда Мюллер, на которого и на этот раз было возложено поручение передать письма герцогини, явился 5 ноября в Берлин к Наполеону, этот последний сказал ему: «Господин советник, я слишком стар для того, чтобы полагаться на слова; я предпочитаю основываться на фактах. Знает ли ваш герцог, что я свободно мог и хотел лишить его герцогского ранга?». При этом Наполеон почти не обратил внимания на письма герцогини.