Еще и посейчас непроницаемая завеса скрывает тайну отношений Наполеона к саксонской графине Августе-Шарлотте фон-Кильмансегг, урожденной Шенберг, разведенной графине Линар [47] . И пролить свет на эту тайну можно будет только тогда, когда будут опубликованы дневники этой странной и замечательной женщины. Они, по всей вероятности, содержат много интересного и освещающего настоящим светом ее отношения к Наполеону, которые до сих пор большинством считаются за тайную любовную связь. Все старания проникнуть в эти редкие документы частной жизни и истории до сих пор оставались безрезультатными. Эти дневники, по всей вероятности, хранятся в надежном месте у одного из потомков графини от первого брака, графа Линара Шмохтиц, и я со своей стороны тоже, несмотря на все старания познакомиться с ними, потерпела неудачу.

Насколько мы можем судить по имеющимся у нас печатным и архивным документам, графиня Шарлотта познакомилась впервые с французским императором не при дворе саксонского короля в 1812 году, но уже между 1809 и 1812 годами она была принята при дворе Наполеона в Сен-Клу во время своего пребывания в Париже, несмотря на то, что ее муж подозревался французской полицией в шпионстве и подвергался преследованию по этому поводу. Ее хлопоты за мужа перед французским правительством были тогда довольно успешны, чем она особенно была обязана министрам полиции Фуше и Савари, а также королевской семье Вестфалии. Еще в августе 1818 года графиня выражала свою благодарность за заступничество бывшей королеве Вестфалии, которая с титулом герцогини де-Монфор жила в Шенау вместе со своим супругом Жеромом Бонапартом, в следующих словах: «Когда в 1809 году тот, чье имя я ношу и от которого я тогда была в зависимости, смертельно оскорбил вас, я не имела мужества появиться вам на глаза. Несколько месяцев спустя вы, ваше величество, позвали меня в Париж для частной аудиенции, и вместо того, чтобы уничтожить нас и покарать как виновных, вы, ваше величество, осчастливили меня настолько же благородным, как и великодушным приемом».

В годы войны с Россией графиня фон-Кильмансегг окончательно вернулась в Саксонию, и когда император французов вместе со своей молодой супругой Марией-Луизой приехал в Дрезден, она была одной из первых, поспешивших к нему на поклон. В следующем году она тоже видела его, хотя уже не при такой блестящей обстановке и окруженного уже не такой славой, но все же еще могущественного и внушающего почтение.

Вполне понятно, что прекрасная, в ту эпоху тридцатипятилетняя женщина произвела впечатление на Наполеона, потому что она принадлежала к своеобразнейшим по типу красоты женщинам при саксонском дворе. Ее высокая стройная фигура отличалась поистине царской величественностью. Гордая холодность и вместе страстная преданность были написаны на ее благородном правильном лице, обрамленном темными волосами. Ее темно-голубые глаза то сверкали огнем задора, необузданности и заносчивости, то отражали глубокую печаль. Все ее движения были полны грации и вместе благородного достоинства. Словом, «вся она была полна чем-то необычайно своеобразным, чаще обаятельным и привлекающим к ней, но иногда и отталкивающим». Так характеризует ее подруга ее девических лет, дочь дрезденского врача Миттельгейзера.

Очень странно и удивительно то обстоятельство, что нигде во французских мемуарах той эпохи не упоминается о графине фон-Кильмансегг и об ее встрече с Наполеоном, ни даже в походных воспоминаниях 1813 года, написанных саксонским полковником Оделебеном. Конечно, это еще не достаточная причина думать, что она не состояла ни в каких отношениях с императором французов. Но что она была его возлюбленной, на это у нас до сих пор нет никаких явных доказательств. Наоборот, все скорее указывает на то, что она была только его другом и поклонницей его необычайного гения и величия, так как она во время своего пребывания в Париже могла видеть вблизи замечательного человека и оценить его по достоинству. В ту эпоху, когда графиня Кильмансегг была в Париже, Наполеон был всецело поглощен супружеским счастьем со своей молодой женой Марией-Луизой; все его свободные минуты принадлежали ей, и у него в ту пору не было никакой более или менее длительной любовной связи. Даже графиня Валевская и та была ему уже только другом. Мы отнюдь не желаем выставить Наполеона героем добродетели, если утверждаем, что по крайней мере в первые годы супружества он был верен Марии-Луизе, но просто его собственное чувство гордости и тщеславия не позволяло ему изменить царской дочери с какой-нибудь другой женщиной. Весьма возможно, что позднее у него и были мимолетные, чисто чувственные любовные интрижки, но на что-либо подобное отнюдь не пошла бы такая гордая женщина, как графиня Кильмансегг; для этого она была слишком фанатичной и опасной натурой. Если бы она действительно была в более интимных отношениях с Наполеоном, то он ни за что не отделался бы от нее так дешево.

Почти из тех же самых соображений невозможно представить себе интимных отношений между ними и в 1812 году в Дрездене. Наполеон был там в обществе своей молодой супруги, которая всячески старалась удержать для себя каждую его свободную минуту. Мы уже знаем, что Мария-Луиза ограничивала свои выезды только самым необходимым для того, чтобы как можно больше времени быть вместе с императором. И этому последнему самому было очень важно показать своему тестю и теще, императору и императрице австрийским, пример чистого семейного счастья; это предписывали ему не только его политика, но и его самолюбие. Он хотел доказать всем, что он и как человек достоин царской дочери.

Впрочем, в 1813 году Наполеон имел во дворце Марколини в Дрездене тайные покои, но мы не знаем, принимал ли он в них графиню фон-Кильмансегг и вообще служили ли они для целей тайных любовных свиданий. Имеющиеся по этому поводу свидетельства не могут быть названы вполне достоверными. Среди женщин также были и есть дипломатические агенты. Может быть, именно таковые и посещали в 1813 году это помещение, потому что хотя Наполеон и не терпел вмешательства женщин в дела политики, однако не брезговал узнавать что-либо и таким путем относительно врага. Точно так же не может служить доказательством любовных отношений между Наполеоном и графиней фон-Кильмансегг и то обстоятельство, что она состояла в переписке с министром полиции Фуше, с Савари и многими другими французскими генералами. Скорее, из этого обстоятельства можно сделать два других вывода: или Наполеон пользовался тайно в качестве своей шпионки этой в высшей степени умной и ловкой женщиной, которая поддерживала блестящие связи и о которой он знал, что она всецело проникнута к нему преданным обожанием, или же сам Фуше по собственной инициативе старался узнавать через нее о делах в Саксонии и о всем, что происходит в стране.

Далее можно было бы предположить, что развод с мужем графини фон-Кильмансегг был следствием ее отношений с французским императором. Однако этот развод последовал только в 1817 году. Хотя, впрочем, уже после событий 1813 года супруги не жили больше вместе, но причиной этому было скорее то обстоятельство, что граф был убежденный патриот и борец за свою родину и, следовательно, ненавидел французов, а графиня, напротив, была самой пламенной поклонницей всего французского. Кроме того, она обладала неуживчивой, эксцентричной, властной, фанатической и экзальтированной натурой, и к тому же граф подозревал ее в том, что она во время саксонского похода не была ему верна. Однако имени императора Наполеона при этом не было произнесено, а упоминались некоторые высокопоставленные французские офицеры, которые перебывали у графини Шарлотты фон-Кильмансегг в ее имении Шмохтиц при Бауцене. Сама она энергично защищалась против подобного подозрения. И, по крайней мере, как утверждает фамильная хроника Кильмансегг, она оставила своего супруга потому, что, «подозреваемая в сношениях с тайной французской полицией, она подвергала своего супруга опасности быть арестованным».

В высшей степени, однако, странная история – это дело некоего Карла-Генриха Шенберга, занимавшегося в Дюрренерсдорфе бочарным ремеслом, которого ей приписывали в сыновья. Шарлотта фон-Кильмансегг рассказывает нам сама, что этот Карл-Генрих, сын неизвестных родителей, был в 1816 году новорожденным поручен ей на воспитание министром Фуше. Как ни невероятным кажется это сообщение, тем не менее этот факт ничего не доказывает касательно ее отношений к Наполеону. Если бы этот мальчик, как многие полагают, был действительно сыном императора и графини фон-Кильмансегг, то это могло бы произойти только в том случае, если бы она посетила императора на острове Св. Елены в конце 1815 или в начале 1816 года. Однако это вполне доказанный факт, что за все шесть лет своего плена Наполеон ни разу не принимал ни одной женщины из Европы на острове Св. Елены. Также графиня фон-Кильмансегг не была у него и на острове Эльба. Единственная женщина, которая посетила там императора, была Мария Валевская. Опять-таки если бы Карл-Генрих был сыном Наполеона, то он лучше позаботился бы о нем, потому что мы знаем, сколько заботливости он обнаруживал по отношению к своим обоим внебрачным детям даже и тогда, когда уже был женат на Марии-Луизе. Также и сама графиня фон-Кильмансегг иначе поступила бы с залогом любви так высокочтимого ею человека; она проявила бы больше щедрости по отношению к нему в своем завещании и не обрекла бы его на тяжелое ремесло бондаря. Сама она в своем завещании писала по этому поводу следующее:

«Уполномоченный посланник при дрезденском дворе в 1816 году господин министр Фуше приютил в то время у себя личностей, изгнанных из Франции. Среди них находился один мужчина и при нем женщина, которая была беременна от него. Тогда господин посланник, зная меня еще в бытность мою во Франции и питая ко мне доверие, обратился ко мне с просьбой принять участие в этой особе и ребенке, который родится от нее. Я согласилась на это и взяла вышеупомянутую особу в свой замок Шмохтиц, когда приблизилось время ее родов. Здесь она 6 сентября 1816 года произвела на свет мальчика, который был передан акушеру доктору Бэниш в Каменце. При родах не присутствовало никого, кроме замковой экономки Шнейдер и меня. Доктор Бэниш дал ему при крещении имена Карла-Генриха и воспитывал его в течение года, после чего отвез его в Дюрренерсдорф и передал его на воспитание леснику Лодеману, тогда как поступавшие время от времени от министра Фуше деньги были передаваемы вышеозначенному воспитателю через меня. Когда же после смерти министра Фуше перестали получаться деньги на воспитание Карла-Генриха, которые еще и до этого перестали уже поступать, потому что мальчика предполагалось отправить во Францию, то я была вынуждена, уже ради доктора Бэниша, взять на себя дальнейшие заботы о мальчике и в особенности научить его какому-нибудь ремеслу. Однако, когда умер доктор Бэниш, единственный человек, могший быть моим свидетелем, и этот молодой человек достиг совершеннолетия, то он воспользовался фактом моего участия в его воспитании для того, чтобы отдать в ведение городского суда в Дрездене свое убеждение, внушенное ему окружающими, будто он рожден от меня. Он был даже вследствие законного признания допущен подтвердить под присягой свое показание. Я же еще раз торжественно объявляю все его показания ложью!.. Этот Карл-Генрих через вышеупомянутый процесс получил право сонаследования после меня».

Кроме этого Карла-Генриха, еще один человек по имени Эрнст-Людвиг-Вольф Граф заявлял претензии на наследство графини Шарлотты фон-Кильмансегг. Он утверждал, что происходит от любовной связи графини с императором Наполеоном, не имея, однако, возможности представить для этого никакого другого доказательства, кроме своего действительно поразительного сходства с французским императором. По всей вероятности, это был или просто мошенник, или помешанный, – скорее первый, потому что он пытался извлечь выгоду из чистой случайности. Впрочем, все его попытки наследовать после графини Кильмансегг или получить поддержку от французского правительства были безрезультатны. В 1864 году он добровольно покончил с жизнью, бросившись в Эльбу.

Так все теснее сплеталась легенда вокруг странной женщины, которая в течение тридцати лет жила в мрачном доме в Плауенском поместье около Дрездена. Рассказывались самые страшные истории об этом так называемом «водяном дворце», о стены парка которого разбивался дикий поток Вейсерица. У меня самой еще до сих пор живо воспоминание о том, как я маленькой девочкой ходила гулять вместе с матерью, братьями и сестрами в Плауенское поместье и как мы все смотрели с робким страхом и непреодолимым ужасом на этот неприветливый, выкрашенный желтой краской дом. Нам, детям, рассказывали, что в нем жила одна злая графиня, покинутая всеми, терзаемая угрызениями совести, невообразимо страдающая и все-таки упорно не желающая ни от кого никакого утешения. Впрочем, этот дом недолго внушал нам, детям, страх, потому что уже в 1890 году он был разрушен.

Поводом для всех этих рассказов и легенд послужил, конечно, замкнутый, эксцентричный образ жизни графини Шарлотты фон-Кильмансегг, шедший вразрез со всеми привычками и представлениями общества, потому что саксонскому народу ничего не стоит окружить таинственнейшими сказками личность, которая живет совершенно не так, как должны жить все «нормальные люди». Доведенный графиней до фанатизма культ Наполеона давал достаточно материала для создания целого романа. Ее дом на берегу Вейсерица был весь полон всевозможнейших реликвий, оставшихся от французского императора. Его портреты украшали все стены ее дома; почти каждый предмет домашней утвари, каждая мебель – все это были воспоминания о нем и его времени. Среди бесчисленных портретов его и его семьи, которыми графиня сплошь окружила себя, находилась миниатюра в дивной раме, на которой она собственноручно написала на обратной стороне: «J\'ai reçu се portrait de l\'Empeereur Napoléon lui-më́me en 1813». Она простирала свое обожание великого человека так далеко, что сохраняла как святыню прядь его волос, кусок паркета из его рабочего кабинета во дворце Марколини, старую сонетку, каминную вазу, печи, постельную ширму и много разных других предметов из вышеупомянутого дворца, где он жил в 1813 году. Каждое 15 августа, в день рождения Наполеона, и каждое 5 мая, в день его смерти, она неукоснительно устраивала что-то вроде поминок. В эти дни она украшала его портреты венками и цветами и оплакивала его как горячо любимого покойника, близкого и дорогого ее сердцу. Все это не преминуло, через посредство рассказов слуг графини, создать о ней в народе самые невероятные легенды, тем более что было известно, что в 1818 и 1819 годах она делала серьезные попытки освободить императора из плена, само собой разумеется, потерпевшие полную неудачу.

В лице графини Шарлотты фон-Кильмансегг одинокий пленный император имел настоящего, преданного друга, может быть, даже и сам не зная об этом. Конечно, не будь непреодолимых препятствий, она все сделала бы для того, чтобы быть около него и утешить его вместо забывшей его супруги. Но ей так и не удалось исполнить самое заветное свое желание – увидать еще раз царственного пленника, и она умерла 29 апреля 1863 года, до самой своей кончины не переставая оплакивать боготворимого ею героя. «Seule et soumise» было ее любимой поговоркой в последние годы жизни. Сколько душевных страданий и борьбы вложено в эти два короткие слова!

Лучший портрет этой сотканной из противоречий, удивительной женщины рисует нам Ганс Блюм, который в 1848 году посетил графиню Кильмансегг вместе со своей матерью, вдовой расстрелянного в Бригиттенау демократа Роберта Блюма. «Никогда я не забуду того впечатления, – рассказывает он, – которое тогда произвела на меня графиня. Никогда мне не приходилось видеть такой аристократической фигуры в таком грязном плейбейском одеянии или, выражаясь более эстетически, такой законченной идеи в такой неподходящей форме! Графиня Кильмансегг была тогда уже старухой, но не согнулась эта гордая спина под напором бурь, потрясавших Европу в течение времени более чем двух человеческих жизней и не раз круживших и ее в своем вихре. Как несокрушимая колонна прошлого, стояла она передо мной, высокая и прямая, в твердом сознании безукоризненно аристократического savoir vivre. Ее тонкие правильные черты хранили последние следы той прославленной красоты, на которую когда-то с восхищением взирал сам великий Наполеон. И если эти бесстрастные, холодные голубые глаза и эти застывшие как мрамор черты лица могли действительно скрывать тот внутренний огонь, который живо горел в письмах к моей матери, то несомненно она или необыкновенно владела зеркалом своей души, или же была одним из тех редких даже среди мужчин характеров, у которых каждый жест, каждое слово, каждый поступок носит печать внутренней необходимости, которые – сплошь сила воли и которые поэтому являются простым смертным как бы покрытыми броней непроницаемой холодности и бессердечная. Но когда вдруг – что случалось очень редко, – дремлющий огонь прорывал свою оболочку, тогда ее лицо принимало страшное выражение. Как полупотухший кратер вдруг заливает потоком лавы мирный ландшафт, когда прорывается его долго сдержанная ярость, так по ее обычно неподвижному лицу пробегал вдруг демонический огонь, судорожная, страшная работа мускулов – и вдруг ее лицо снова озарялось величественной улыбкой».

Разве этот портрет не похож точь-в-точь на самого Наполеона? Разве графиня Кильмансегг не была такой же натурой, как и он? И удивительно ли поэтому, что она, родная ему по духу, так обожала его?

Конец