Ничто не рисует нам лучше личности первой супруги Наполеона, как та ее характеристика, которую делает он сам. «В моей жизни, – говорит он, – я домогался двух очень различных между собою женщин. Одна была олицетворенное искусство и грация, другая – невинность и простота. И обе они имели свои особые достоинства. В каждый момент своей жизни и в каком бы положении она ни находилась, первая была всегда грациозна и очаровательна. Невозможно было найти в ней что-нибудь неприятное. Все, что только искусство могло изобрести для усиления женского очарования, все применялось ею, но настолько умело, что это было совершенно незаметно. Другая, наоборот, не имела ни малейшего понятия о том, что можно достигнуть чего-либо хотя бы самым невинным из женских ухищрений. Первая была постоянно около истины. Ее первым ответом было всегда отрицание. Вторая не имела никакого понятия о лжи и была чужда всякой изворотливости. Первая никогда ничего не требовала от своего мужа, но зато занимала у всего света. Вторая не стеснялась требовать, если у ней ничего больше не было, что, однако, случалось очень редко. Она никогда не купила бы себе чего-нибудь, если не могла заплатить тотчас же. Впрочем, обе они были добры и кротки и очень преданы своему мужу».

Эта первая жена Наполеона, которую он любил как никакую другую, которая имела на него самое продолжительное влияние, увидела свет под синим небом тропиков, на прелестном и живописнейшем из малых Антильских островов. Ее родиной был городок Труазиле на Мартинике, где ее отец Жозеф-Гаспар-Ташер де-ла-Пажери [9] занимал должность капитана гавани. Кроме того, ее отец был еще владельцем нескольких кофейных и чайных плантаций.

Из смеси французского духа со знойным темпераментом тропиков получился в лице Мари-Жозеф-Роз [10] тот прелестный тип креолки, который был настолько же своеобразен, насколько и привлекателен. Обоворожительная грация ее гибкого тела, матовый цвет лица, прекрасные мечтательные темно-синие глаза с длинными темными ресницами, темные с красноватым отливом волосы, непокорными локонами обрамлявшие ее продолговатое лицо, и вкрадчивый, мелодичный голос – все это неотразимо влекло к ней сердца. Не сказал ли о ней сам Наполеон: «Я выигрываю сражения, а Жозефина завоевывает сердца». Не будучи красавицей, эта женщина была полна неотразимой прелести. Нельзя было оторваться от этих подвижных милых черт лица, которые так ярко выражали как радость, так и горе. В глазах Жозефины было одновременно выражение кротости, преданности, задумчивости, чувственности и страстности. Все в ее существе, казалось, было соединено в одно гармоничное целое, даже ее легкомыслие и кокетство. Во всей ее внешности нельзя было найти ни одного недостатка, кроме разве некрасивых зубов. Но и этот недостаток она умела ловко скрывать. Она умела с закрытым ртом улыбаться так обворожительно, что невольно забывалось, почему она не открывала губ. Но воспитание Жозефины оставляло желать многого; это было обычное воспитание всякой креолки. Ее научили читать и писать, танцевать и немного петь. Больших требований и не предъявлялось к молодой девушке на Мартинике. Позднее ее невежество могло бы очень вредить ей, если бы она с особенной ловкостью не умела направлять разговор на те предметы, которые ей были знакомы, или же молчать, как только ей грозила опасность скомпрометировать себя своим незнанием. И даже когда она молчала, она была очаровательна.

Из всех личностей наполеоновской эры она меньше всех получила правильную оценку. Она, которая познала весь ужас тюрьмы и ожидания смерти и потом всю полноту счастья на одном из самых блестящих тронов Европы, рядом с человеком, которого прославлял и перед которым трепетал весь мир, – она не только окружена для нас известным ореолом, делающим нас снисходительными к ней, но и кроме того она вызывает в нас чувство бесконечной жалости к себе, потому что она должна была ради политики пожертвовать всем: любовью, блеском, могуществом и влиянием. И, несмотря на многие ее слабости и ошибки, образ Жозевины неотразимо влечет нас к себе.

Впрочем, сама ее судьба подсказывает нам эту снисходительность. Она не была счастлива в своем первом браке с виконтом Александром де-Богарне [11] . Прожигатель жизни, тщеславный, расточительный, деспотичный и капризный, настоящий баловень фривольного придворного общества, он всякую другую женщину любил больше, чем свою собственную жену. Он не обращал внимания на Жозефину и кружился в вихре удовольствий, в которых для него, молодого, жизнерадостного офицера, не было недостатка ни в Париже, ни в гарнизонах. При этом он принадлежал к тому типу людей, которые позволяют себе все, что угодно, а по отношению к жене проявляют самую низменную ревность, даже и не любя ее. Очень скоро он стал обвинять Жозефину в неверности и отрицал даже, что он отец ее дочери Гортензии, впоследствии королевы Голландии. И он был неправ, потому что в то время двадцатилетняя Жозефина не имела ни возможности изменить ему, ни охоты сделать это, потому что она любила своего мужа. Впоследствии, конечно, она куда легче относилась к вопросу о верности.

После такого обвинения со стороны Александра Богарне супруги стали жить отдельно, пока, наконец, их снова не соединила тюрьма. Генерал Богарне был невинно обвинен террористами и, как аристократ, должен был кончить свою жизнь на эшафоте. Жозефина в эти дни его несчастья выказала истинное благородство характера. Несмотря на все страдания, которые причинял ей Александр, она употребила все усилия, чтобы добиться его освобождения. Но все было напрасно. Сама она весной 1794 года тоже должна была переступить порог тюрьмы. Оторванная от своих детей, Евгения и Гортензии, она в течение трех месяцев изнывала в самой ужасной из революционных тюрем, в грязном и нездоровом бывшем кармелитском монастыре. И когда 6 Термидора голова ее мужа упала под топором палача, она так искренно оплакивала его смерть, как будто он никогда не причинял ей никакого зла.

К ней самой судьба была милостивее. Сильная лихорадка, – настоящая или притворная, это подлежит сомнению, – приковала ее к тюремной койке и помешала ей появиться перед революционным трибуналом, который должен был вынести ей смертный приговор. Провидение простерло свою охраняющую руку над этой женщиной, которой было суждено носить корону Франции. Во время ее болезни случилось невозможное: Робеспьера, всемогущего диктатора, который держал в своих руках тысячи человеческих жизней, самого постигла Немезида! Он должен был искупить на гильотине все свои преступления. Его смерть открыла для всех томившихся в тюрьмах двери для новой свободы и новой жизни. Вместе со многими товарищами по несчастью была спасена и Жозефина Богарне.

Но она спасла только свою жизнь, больше ничего. Ее состояние, ее имения – все было конфисковано. От ее родителей на Мартинике ей нечего было ждать. Отец ее, который умер 4 ноября 1791 года, оставил после себя только долги. То немногое, что могла дать ей ее тетка, мадам Реноден, возлюбленная ее свекра, старого маркиза де-Богарне, было далеко не достаточно для женщины с такими притязаниями, как Жозефина. Она никогда не могла привести в порядок свои денежные дела. С беспечностью истой креолки предавалась она во всякое время – была ли богата или бедна, – своей несчастной страсти разбрасывать деньги полными горстями. Если у ней их не было, она делала долги. Даже тогда, когда она уже имела полную возможность позволять себе самые дорогие прихоти, она все-таки должала всем и каждому. Даже Наполеону, который во всем соблюдал самый строгий порядок, было подчас не под силу урегулировать ее расходы. Время от времени Жозефина вся в слезах признавалась ему в своих долгах. Это вызывало вспышки гнева, но долги бывали уплачены. Даже до самой Эльбы его преследовали денежные дела Жозефины. Эта ее безграничная расточительность сделалась пагубной для нее в ту эпоху, когда она вышла из тюрьмы и очутилась лишенной своего состояния. Она буквально по уши залезла в долги, и даже ее прислуга одалживала ей деньги.

Общество, это разнузданное и безнравственное общество после 9 Термидора и во время Директории, могло иметь на Жозефину только самое дурное влияние. Она завязала тесную дружбу с прекрасной, но в высшей степени легкомысленной мадам Тальен и ее мужем. Эта компания, преданная культу чувственности, наслаждений и любовных похождений, была как раз по душе жаждавшей жизни и удовольствий креолке. Достаточно натерпелась она в тюрьме и насмотрелась на слезы, нужду, грязь, разврат и моральное оскудение! И удивительно ли было, что она со всей страстностью бросилась теперь в новую жизнь, в этот вихрь опьяняющих наслаждений, в котором кружилась вся Франция? Даже более сильные характеры, нежели Жозефина, не могли устоять в этом водовороте. Как же могла не поддаться ему она, такая слабая, податливая, так жадно стремившаяся наслаждаться жизнью? Сегодняшний день был прекрасен. Завтра, может быть, смерть уже подкарауливает из-за какого-нибудь угла. В те времена неожиданных и чуть не ежедневных переворотов никто не мог быть уверен, что ему принесет ближайшее будущее.

И Жозефина Богарне стремилась использовать все удовольствия до конца. Она была на каждом балу, на каждом концерте, ее можно было встретить во всех театрах, в летних садах и на прогулках. Ее видели на балах в отеле Телюссон, в отеле Лонгевиль, в Тиволи, в «Идалии», среди тогдашних молодых красавиц. Терезия, победоносная красавица, «львица Директории», была ее неизменной спутницей.

Несмотря на ужасающую дороговизну жизни, мадам де-Богарне давала обеды и собирала у себя общество, покупала индийские шали, дорогие платья и шелковые чулки по 500 франков ассигнациями за пару. При этом ей нужно было воспитывать ее двоих детей. Гортензия была в пансионе мадам Кампане, а Евгений воспитывался в ирландском институте Мак-Дернотта в Сен-Жерменском предместье. Все это стоило больших денег, а у мадам де-Богарне доходов не было. И она должала и должала повсюду. Ей беспрестанно нужны были все новые и новые суммы денег. Одни ее платья, благодаря которым она слыла за одну из самых элегантных женщин Парижа, стоили бешеных денег. Наконец, эта безрассудно расточительная женщина принуждена была пустить в оборот свою любовь.

Прежде всего по ее выходе из тюрьмы ей приписывают связь с генералом Ош, который взял на свое попечение ее сына Евгения. Во всяком случае, если это и правда, то эти отношения были весьма кратковременны, потому что генерал уехал 11 Фруктидора из Парижа в Шербург, чтобы принять там главное командование береговой армией. Жозефина же вышла на свободу только 19 Термидора. В самой же тюрьме, где находился также и генерал Ош, между ними не могло завязаться любовной интриги, потому что в бывшем монастыре кармелиток мужчины и женщины были отделены. Еще меньше можно верить лживым рассказам Барра, который утверждает в своих мемуарах, что счастливым преемником Оша в благосклонности Жозефины был его конюх Ван Акерн. Ей не было нужды опускаться так низко. Было много других влиятельных мужчин вокруг нее, которые не были равнодушны к ней.

Так, у своей приятельницы Терезии она познакомилась с тогдашним народным представителем Барра, который вскоре должен был стать могущественным человеком во Франции. Правда, мадам Тальен уже была обладательницей его сердца и его кошелька, но ему, знатоку женских прелестей и любителю переменных наслаждений, понравилась также и прелестная виконтесса де-Богарне, эта смесь французского изящества и беспечности креолки. Терезия ничего не имела против этого: Жозефина ведь была ее лучшей подругой. Они прекрасно понимали друг друга и подходили одна к другой как по мерке. Обе были красивы, – хотя молодость и действительно редкая красота Терезии далеко затмевали миловидность Жозефины, – необычайно добродушны, жизнерадостны, расточительны, изящны и избалованы, и обе старались найти себе мужчину – безразлично, мужа или любовника, – кошелек которого мог бы широко удовлетворять все их потребности. Терезия не ревновала Барра к Жозефине, потому что она нашла более богатого поклонника. Барра сам раздобыл своей возлюбленной щедрого поставщика армии Уврара.

Жозефина была теперь избавлена от большой заботы. Что касается ее любви к Барра, то об этом не может быть и речи. С нее достаточно было разыгрывать роль госпожи в малом Люксембурге и вместе с Терезией и прекрасной Жюли Рекамье быть одной из самых окруженных и модных женщин Парижа. Живописную картину увеселений у жизнерадостного и чувственного директора дает Арсен Уссе в своей книге о мадам Тальен:

«Мадам Тальен, мадам Богарне и мадам Рекамье, одетые, по тогдашнему выражению, «на радость творца», – настолько они казались раздетыми, – входя в салон, несли каждая на руке хламиду. Как только раздавалась музыка, они важно занимали места, представляя взорам присутствующих любоваться их грацией. При помощи их легкого покрывала они принимали то чувственные, то стыдливые позы, смотря по тому, как они драпировали его вокруг своего тела. То это был покров, скрывающий влюбленность или ревность влюбленной женщины, то он драпировался складками, как бы служа прикрытием для боязливого целомудрия, то это был пояс Венеры, связанный руками граций и развязываемый рукой Амура… Нельзя было вообразить себе более блестящих и дорогостоящих представлений. Никогда опера не давала подобных празднеств… Мадам Тальен, мадам Богарне и мадам Рекамье, часто полумертвых от танцев, уносили в близлежащий будуар в сопровождении толпы их поклонников».

Имя Жозефины было теперь в такой же моде, как и имя Терезии Тальен. До сих пор она жила со своей теткой, писательницей Фанни де-Богарне, в скромном помещении на Университетской улице. Теперь она переехала в красивый дом на улице Шантерен (теперешняя улица Победы). Ей отдавала его в наем за 4000 франков в год разведенная жена актера Тальма, легкомысленная Жюли Каро. Г-жа де-Богарне держала экипаж и лошадей, кучера, повара, привратника и горничную. Ее салон был сборным пунктом для представителей старого и нового общества и посещался самыми видными представителями всех партий. По большей части все эти расходы брал на себя Барра, хотя он выдавал неохотно чистыми деньгами, в которых он сам зачастую нуждался. Но он охотно платил натурой и своим влиянием доставлял своим подругам многие приятные удобства.

Таково было положение Жозефины де-Богарне, и таковы были ее отношения к сластолюбивому директору в то время, когда она познакомилась с генералом Бонапартом.

Многие хотели придать первой встрече Наполеона и Жозефины поэтический ореол и для этой цели придумали легенду об юном Евгении, который не хотел расстаться со шпагой своего отца, когда был отдан приказ всем жителям Парижа выдать находившееся в их владении оружие. К сожалению, этот красивый рассказ грешит неправдоподобностью. Наполеон уже знал Жозефину раньше 14 Вандемира, того дня, когда был отдан приказ о выдаче оружия. Он до этого часто видал ее у мадам Тальен, у Уврара и у Барра и, значит, не мог быть так поражен ее появлением, когда она посетила его после этого события с целью поблагодарить его за то, что он был так добр и оставил ее сыну отцовскую саблю [12] .

Итак, взоры Наполеона и Жозефины встретились в первый раз в элегантном салоне Терезии, по всей вероятности, в месяце Брюмера (в ноябре 1795 года). Среди многих изящных, одетых в греческие туалеты дам молодому генералу особенно приглянулась грациозная креолка с темными красноватого отлива волосами и с мечтательными глазами в тени длинных, густых ресниц. Будучи далеко уже не первой юности, она, тем не менее, умела очень искусно скрывать следы опасного для уроженок юга тридцатитрехлетнего возраста. Наполеон, храбрый на поле битвы и робкий в салоне, втайне преследовал ее горящими взглядами. «Хотя я и не был нечувствителен к женским чарам, – говорил он позднее на острове Св. Елены, – но до сих пор (до его встречи с Жозефиной) я не был избалован женщинами. Вследствие моего характера я был невероятно робок и застенчив в обществе женщин. Мадам Богарне была первая, которая немного ободрила меня. Однажды, когда я был ее соседом за столом, она наговорила мне много лестных вещей по поводу моих военных способностей. Эти похвалы опьянили меня. Я после этого говорил только с ней и не отходил от нее ни на шаг. Я был страстно влюблен в нее, и наше общество давно уже знало об этом, прежде чем я осмелился сказать ей первые слова любви».

Жозефина овладела им всецело. Она вскружила голову молодого генерала своим изяществом, всем своим обворожительным существом, своим мягким мелодичным голосом и кротким взглядом своих прекрасных глаз. Аромат ее волос, завитых на этрусский манер, матовая белизна ее голых плеч и рук, украшенных золотыми обручами, до того одурманивали его, что Жозефина де-Богарне казалась ему совершеннейшим идеалом женщины. При этом она была богата и знатна: виконтесса! Он не видел и не знал, что за этим внешним блеском было скрыто много изъянов. Он видел только ее, очаровательницу, которая, как никакая другая, способна была дать ему высшее счастье. Ее стройное, гибкое тело, которое она умела с таким совершенством одевать в мягкие, легкие ткани, ее грациозные и непринужденные, но тем не менее полные достоинства движения и манеры – все это действовало на него неотразимо. Что эта женщина была на шесть лет старше его, ему никогда не приходило в голову. Его глаза видели ее молодой, они видели ее свежей и красивой под пудрой и краской на ее щеках и губах. Жозефина вскоре заметила то впечатление, которое она произвела на этого наивного генерала, и не замедлила воспользоваться им. Некоторое время, однако, их отношения оставались чисто светскими. Наполеон был слишком робок и неопытен в любви, а Жозефина слишком расчетлива, чтобы чересчур быстро пойти ему навстречу. Наполеон Бонапарт был не Барра. Она знала, что если этот молодой корсиканец полюбит, то на всю жизнь. Он захочет взять ее не как возлюбленную, но как жену. Он захочет ее всю только для себя одного. Лишь из более позднего письма Наполеона к Жозефине выясняется, насколько сильно он был захвачен своим чувством и что отношения их не всегда носили только светский характер.

Это было после одного вечера у Барра, когда он в семь часов утра писал ей: «Я проснулся полный мыслей о тебе. Твой образ и обворожительный вчерашний вечер отняли у меня покой. Милая, несравненная Жозефина, что за странное чувство пробуждаете вы в моем сердце! Если вы сердиты, огорчены или озабочены, то мое сердце страдает от этого… нет больше покоя для вашего друга… да и как же это может быть иначе, если вы разделяете мои чувства? Если я на вашей груди, с ваших губ пью то пламя, которое меня пожирает? Ах, сегодня ночью я убедился, что ваш образ не может мне заменить вас самое!.. Около полудня ты выйдешь из дому, и через три часа я вновь увижу тебя. А пока, mio dolce amor, шлю тебе тысячу поцелуев, но не отвечай на них, потому что твои поцелуи вливают огонь в мою кровь».

Мадам Богарне вначале не разделяла этой пламенной страсти. Конечно, она не могла влюбиться с первого взгляда в этого маленького, худого корсиканского офицера с пергаментным лицом и прямыми висячими волосами, который приходил к Терезии Тальен, чтобы попросить ее устроить ему дело с новой амуницией, так как его старая слишком износилась. Но его военные способности, его храбрость под Тулоном были ей небезызвестны. Хотя у него и не было положения, когда она с ним познакомилась, но его способности, его предприимчивый дух предсказывали ему широкую будущность. Затем 13 Вандемиера сразу сделало его героем дня и выставило в блестящем свете его военные способности. Мадам де-Богарне мечтала упрочить свое положение. Ей нужен был мужчина, на сильную руку которого она могла бы опереться. На Барра нельзя было особенно рассчитывать. Он любил перемену впечатлений. А что тогда сталось бы с ней и с ее детьми? Она была уже не первой молодости: любовников она могла найти сколько угодно, но такого мужчину, который сделал бы ее своей законной женой, она могла не каждый день найти на улице. Все это она взвесила, и ей не пришлось потом раскаиваться.

Наполеона, напротив, влекла к Жозефине только любовь. Он любил ее со всем пылом первой страсти, со всей безудержностью своего южного темперамента. Теперь он уже не стал бы спорить с де-Мази, потому что и он тоже любил, но насколько горячее, насколько страстнее, чем его прежний полковой товарищ! И его он еще в то время считал за больного! Наполеон взял Жозефину, потому что он ее любил, – так любил, как только мужчина может любить женщину. При этом не было никаких расчетов, никакой игры честолюбия, была только одна страсть, – страсть во всей ее силе и глубине. В одном письме без числа, на котором есть только пометка «9 часов утра», он пишет ей, так как она, по-видимому, выразила сомнение в его чувствах: «Итак, вы могли подумать, что я люблю вас не ради вас самой. Так ради чего же, скажите? О, мадам, должно быть, я очень изменился! И как могла такая низменная мысль найти доступ в такую чистую душу?».

Эти слова звучат настолько искренно, что мы не можем в них сомневаться. Ее прошлое, ее образ жизни были ему безразличны, точно так же, как ее знатное происхождение и титул «виконтесса», который вначале так импонировал ему, и даже ее отношения к влиятельному Барра. Его противники утверждают, что он только потому женился на Жозефине, что надеялся через нее получить от Барра командование итальянской армией. Но дело было гораздо проще. Во-первых, своим назначением он не был обязан ни Барра, ни кому-либо другому, а исключительно своим собственным заслугам, а во-вторых, он уже давно неотступно мечтал обзавестись своим домом и семьей. Этого желания он не смог осуществить ни с Дезире Клари, ни с мадам де-ла-Бушардери, ни с мадам Пермон. И вот он встретил эту прелестную креолку. Он влюбился в нее. Она обладала всеми качествами для того, чтобы вскружить голову такому впечатлительному человеку, как Бонапарт. Она жила в Париже, в том самом Париже, где «только и умеют женщины любить и быть любимыми». Она должна была стать его женой, чего бы это ни стоило! Что ему было за дело до того, что злые языки передавали ему о ней всяческие сплетни? Ведь он любил ее.

Жозефина прекрасно сумела раздуть огонь в сердце Наполеона в дикую бурю пламени своим вкрадчивым, нежным голосом, чарующую музыку которого впоследствии прислуга в Тюильри приходила подслушивать у дверей. Его пламенный язык любви, который только теперь впервые прорвался со всей силой и стихийной неудержимостью, был для нее чем-то новым, приятно разнообразившим пикантные, двусмысленные любовные признания в великосветских салонах. Иногда, впрочем, Бонапарт в своей бурной непосредственности казался ей смешным, «drôle», но его нескрываемое восхищение ее особой, выраженное такими искренно страстными словами, льстило ее самолюбию. И он был горд, когда его дикие любовные порывы заставляли ее краснеть, потому что они казались ей «drôles».

Союз с Жозефиной представлялся ему высшим счастьем. Что за дело ему было до того, что еще несколько недель тому назад она была возлюбленной Барра? В его глазах она ничего не теряла от этого; для него она была и оставалась несравненной, боготворимой Жозефиной. И эта безграничная любовь побледнела лишь только с годами, когда домашние бури разрушили ее очарование.

В десять часов вечера 19 Вантоза (9 марта 1796 года) произошло гражданское бракосочетание Наполеона Бонапарта с Жозефиной де-Богарне, урожденной Ташер де-ла-Пажери, в ратуше второго парижского округа, в бывшем дворце маркизов де-Галле де-Мондрагон [13] . Исполнилась, наконец, заветная мечта Наполеона: Жозефина де-Богарне стала его женой.

Накануне этого дня у адвоката Рагидо в присутствии гражданина Лемаруа, адъютанта Наполеона, был составлен брачный контракт. Рагидо был тот самый нотариус, у которого произошел следующий маленький эпизод: когда однажды Жозефина в сопровождении своего будущего мужа пришла к Рагидо, чтобы спросить у него совета, стоит ли ей выходить замуж за генерала Бонапарта, он категорически отсоветовал ей связывать свою судьбу с человеком, у которого не было ничего, кроме его шпаги. «Маленький, неизвестный офицер без всякой будущности! – пренебрежительно добавил он. – Лучше уж выйти замуж за какого-нибудь поставщика». Все это слышал «маленький генерал», потому что дверь из кабинета в переднюю была неплотно притворена. Когда Жозефина вышла из кабинета, он сказал только, что этот адвокат кажется ему дельным малым и что он впредь будет поручать ему свои дела. И он сдержал свое слово.