1
Все улицы города, какими извилистыми и запутанными они бы не были, где бы они ни начинались, выходили, в конце концов, к главному шоссе и вливались в него, превращая его таким образом в единую дорогу, которая вела из города к горам, которые виднелись вдали. Речка с обрывистыми берегами окружала город, словно крепостной ров и не давала возможности другим улицам выходить за город. Через речку перекинули только один мост — большой каменный на северной стороне. Это место называлось «Возле барьера». В течение нескольких лет здесь выросли единичные перекошенные избушки и деревянные будки, съеденные временем. Ночью барьер спал крепким сном, его изредка беспокоил скрип подводы и клаксон автомобиля, зато уже с самого утра начинался гам и не умолкал он вплоть до захода солнца. Подорожные, подводы, запряженные волами, легкие экипажи, велосипеды, изредка легковые или грузовые машины, лошадиные упряжки, а в особенности подводы с полотняным верхом плыли и плыли беспрерывным потоком к городу. Чужие или знакомые люди поздравляли один другого тем странным способом, который заведен повсюду, и всегда рассказывали, для чего они прибыли в город. Люди возле барьера разговаривали приблизительно вот так:
— Доброго дня тебе, кум! А меня вот послала жена с овощами…
Его собеседник, может, и в самом деле кум, а может, и совсем чужой человек, вежливо отвечал:
— Пусть тебе бог помогает! Сегодня, наверное, будет сложно на базаре с птицей…
Еще кто-то торопился вставить свое слово:
— Желаю тебе всего доброго! Такого большого, как твое сердце. Сегодня вечером я уже буду возвращаться в село не пешком — куплю себе велосипед.
— Вот тебе на! Разве ногам от этого легче?
Люди знакомились, обменивались новостями, выкуривали по трубке, ободряли, одним словом, все так же, как перед въездом в любой город. А поскольку каждому надо было приобрести в городе какой-либо товар, они не забывали справиться о ценах. Без такой болтовни возле барьера люди уже не могли обойтись. Так они привыкли. А когда здесь появлялся какой-либо незнакомец, наперебой торопились отгадать, что же он за человек, судя по его товару и по его поведению.
— Этот из-под леса, из Цурлуя… Глянь на его гамаши!
А чтобы убедиться самому или убедить других, надо было бросить один единственный вопрос:
— Что везешь? Сливы или абрикосы?
— И то, и то…
— Вот видите, я же говорил, что он из-под леса, с Цурлуя…
Однажды утром знатоки возле барьера оказались в затруднительном положении.
— Кто бы это мог быть, тот старик?.. Глянь-ка на него!
— Я сказал бы: путешественник, так как он побрился с вечера…
— И ну тебя! Разве не видишь, что на нем ботинки!
— Может, какой-нибудь контролер…
— А как же, контролер! Еще скажешь — дипломат. Что ему здесь делать?..
— А я думаю, это какой-либо голова… Вы гляньте, как он таращит глаза на черешни!
— Ты разбираешься в людях так, как моя дочка в кулинарии…
— Эге же! Это очень похвально слышать от тебя!
— Это и не похвала, и не осуждение, так как у моей доченьки только-только прорезались зубы…
Людям стало весело. Тот, у которого маленькая дочурка, продолжал дальше:
— По одежде можно было бы сказать — он из города… Жаль, что не курит. Так как человека можно узнать и по тому, как он держит папиросу.
— Вон, глянь! Есть! Он закурил трубку!
— Из города! Так как весьма взволнован для своего возраста. Я сказал бы, что он пенсионер или учитель… Трубка…
— Э, нет! Я готов дать руку на отсечение! Трубку курят только учителя. В нашем селе двое таких: одного зовут Петека, второго Прогаб. И оба сосут трубку.
— Эге! Здесь это не подходит… Если мы будем считать так, то тогда выйдет, что каждый с посохом — пожарник…
— С чего бы! Что ты этим хочешь сказать?
— В нашем селе есть один мужчина с палкой. Звать его Скурту. Он пожарник, повредил себе на пожаре ногу…
Люди снова рассмеялись, но все равно им не удалось определить специальность незнакомого странника возле барьера, который стоял себе, опершись на деревянные перила. И вскоре люди забыли о нем, но не потому, что им надо было упорядочить кладь на подводах или напоить скот. Другое привлекло их внимание: на дороге появилась группа юношей, которых они не очень часто видели, хотя почти все были из под гор.
— Вы только взгляните, что это за явление! Словно у них сотни голов и сотни ног… Только на головах у них котелки, а сбоку к ногам прицепили кадки, словно не нашли другого места для груза…
— Это, наверное, студенты… У них вон и топоры, и лопаты. А вон гляньте, какое чудо! Это, наверное, киноаппараты, а может, то, чем долбят горы…
— Какое там! Студенты!.. Разве не видно, что они напрочь зеленые, еще даже пушок не пробивается! Какие-то дети…
— Ничего себе детки! Померься-ка силой вон с тем великаном, который… ты только глянь-ка!.. взял на спину целый дом, а в придачу прихватил еще и амбар…
— Они, наверное, взялись за какое-то большое дело…
— Знаю я таких, видел не раз. Пройдет полкилометра, потом вытащит язык и начнет ныть, почему не поехали поездом…
— Это не беда… Будем возвращаться вечером и возьмем их на подводы… Километров пять-шесть они, может, пройдут…
— Ты смотри, как бы ты не попросил их взять свою клячу на спину…
— А начальник их, кажется, не очень рослый…
— Это который?
— Тот, что с фонарем у ноги…
— Ну, если каждый, кто с фонарем, начальник, то тогда наш фонарщик, который…
— Да подожди-ка! Ты глянь, как он идет, засунув руки в карманы… и только малюсенький мешочек у него на спине…
— А, пусть тебе добро будет! Там и двое девчат!
— Тебе примерещилось!
— Разве я до сих пор не видел кос? Вон сам глянь!
— Что косы, кум? Та белокурая подстрижена точь-в-точь по-мальчишески. Ты видел, кум? Обе в штанах!
— А я говорю, что здесь не до шуток. Не может быть, чтобы у них не было какого-то важного дела. Вот поверьте!
— Конечно!.. Доброе утро, ребята и девчата! И куда это вы так рано?
— Доброе утро. К Черной пещере…
— Ну, счастливого пути! Дорога туда неблизкая, и люди не очень стремятся заходить вглубь… А что вы там будете делать? Фотографироваться или какие-то опыты?
— Что-нибудь будем делать! Бывайте здоровы!
— И вы идите и возвращайтесь здоровы… Перейдете мост, направляйтесь прямо, там будет еще один мост, тоже каменный, как и этот… там возьмете налево каменистой дорогой километров четырнадцать к Зеноаги, а от Зеноаги две дороги к Черной, так у нас называют пещеру… Дорога, что направо, хоть длиннее, но она более легкая… Левая — более короткая, ею лишь километров семь или восемь…
— Ну и говорун ты! Они уже перешли мост и не слышат тебя, а ты все рассказываешь…
— В самом деле… А сколько их было всех?
— Пять…
— Да нет, шесть…
— Во, смотрите-ка! А трубка отправилась в город!..
— А вы заметили, что мы немного сменили язык? Словно бабы с Путини, те, которым нечего делать, что зовут сороку для болтовни…
— Это на дорогу… Дед мой, земля ему пухом, рассказывал мне настоящую историю про дорогу и путника… Но расскажу вам ее вечером, когда будем возвращаться, дорогой…
Все остальные облегченно вздохнули.
— Итак, до вечера, здесь же, возле барьера, люди добрые.
Они погнали животных, кто кнутом, кто окриком, а кто дернув за вожжи, и двинулись к городу вслед за дедом с трубкой.
А старик был уже далеко. Он очень спешил, так как увидел только шестерых ребят и девчат, которые пошли дорогой в горы. А где же седьмой, которого он ждал?..
Старик нерешительно остановился напротив дома с крыльцом, обвитым плющом.
2
Урсу все время держался впереди, вынуждая и других придерживаться его темпа. Первым он ступил и на мост. Все люди, которые встречались им дорогой, удивленно смотрели на него и хвалили его силу. «Такой парень, как этот, мог бы и дом передвинуть», — думал один. И в самом деле — так нагруженный, Урсу казался втрое сильнее, чем был на самом деле.
Парень оперся своим огромным мешком на поручень моста и так ждал друзей.
— При… вал! — простонал Дан из последних сил.
И, не ожидая согласия других, снял свой рюкзак и вытянулся на траве.
— Вставай, доходяга! — велела ему Лучия. — Трава мокрая и холодная, а ты разогрелся и вспотел… Это наилучшая комбинация для двусторонней пневмонии.
— Трех-, четырех-, пяти-, пусть будет такая даже до бесконечности, я все равно не встану!
Лучия, к счастью, не удовлетворилась одним словесным приказом.
— Ну-ка, вставай, дорога к пещере — не санаторий! — толкнула она его.
— А может, предки тебя надоумили… — попробовал пошутить Дан.
Однако Лучия не имела намерения шутить. Она тряхнула его еще раз, а потом подняла вверх… с помощью Марии, которая схватила его за второе ухо.
Тем временем к мосту подошли Виктор и Ионел. Они умышленно замедлили ход, увидев, что все остановились. Виктор был рад, что Ионел сразу же воспринял идею разделения группы, согласившись, что это будет гарантией безопасности экспедиции. Однако Ионела, кажется, что-то удручало, или может, его донимала какая-то мысль, которой Виктор не мог понять до конца.
Привал происходил под строгим надзором Лучии: полчаса и ни минуты больше; никому на траву не ложиться; горячий чай и бисквиты; по два яблока каждому; печальные разговоры запрещаются. Все!
Мария, даже не заметила того, что нарушила последний пункт:
— Бедный Тик! Лучше бы мы взяли его с собою…
— Тогда надо было бы подождать, когда откроются магазины, — прервал ее Ионел.
Мария не поняла, куда он клонит.
— Чтобы набрать продуктов, которые можно употреблять через соску…
— В самом деле! — сменила Мария тон. — Я думаю, тебе было бы большое подспорье…
На этот раз уже Ионел не понял, куда клонит Мария.
— Соски? — спросил он оскорбленно.
— Не-ет… Тик! Он бы тебе помог. Ты, отдав ему свой вещевой мешок, может, не отставал бы все время.
— Ха-ха-ха! — засмеялся Ионел, перекосив лицо. — Как остроумно! Жаль, что Дан не захватил с собой порошок для шуток…
— Кто тебе сказал, что это острота?
Лучия, целиком убежденная, что последний пункт в программе привала во что бы то ни стало должен быть соблюден, остановила традиционную ссору новостью, наконец, не очень отрадной.
— Остается пять минут!
— Всего пять минут? — притворился очень удивленным Дан. — Но этим двум не хватит даже пяти столетий, чтобы закончить ссору…
Даже на лице Лучии появилась улыбка, но девушка сразу же посерьезнела.
— Пять минут до отхода! Лентяи!
— Наверное, не помешало бы использовать их по возможности лучше, — сказал Дан. — Например… перекусить немного. Такая трудная дорога впереди…
— Три кусочка сахара каждому и…
Она сделала паузу, чтобы подогреть Дана.
— И? — подозрительно поинтересовался голодный.
— И куча калорий от солнечного света… — уняла его Лучия.
— Дорогая Лучия, я просил бы тебя просветить меня, темного, дай мне как можно больше света, так как я стою, глупый с умной…
— Наверное, это так… — вздохнула она. — Ты хотел света, свет и будешь иметь. Можешь удовлетворяться лучами солнца. И если ты похож на Ликоссея с Нарбони, то будешь питаться не только солнцем…
— Если бы у него было черное сердце… — отважился Дан.
— Нет! — остановила его Лучия. — Это были знаменитые пауки. У них черные животы: тарантулы с черными животами! А не с черным сердцем…
— А я думал, что они, может, похожи на тебя…
Лучия смотрела на него почти удовлетворенно, но Дан не видел ее: он водил испуганным взглядом по широкому холму.
Уже готовые в дорогу, к ним подошли Урсу и Виктор.
— Мы спрашивали у одного мужчины, — сказал Виктор. — И решили, что пойдем по левой стороне. До Зеноаги дорога прямая. А там снова спросим.
— Дорога прямая? — недоуменно спросил Дан, сгорбившись под весом вещевого мешка. — Мама родная! Если бы кто-то проложил туннель под этим идиотским холмом, то и я сказал бы, что дорога прямая. И сколько приблизительно до Зеноаги?
— Километров пятнадцать, — успокоил его Урсу, прежде чем перейти в голову группы.
— Ско-о-олько? — перепугался Дан и стал словно еще ниже, пригнутый этими пятнадцатью километрами. — Это расплата за то, что у меня не хватает смелости! Если бы я первый осмелился отдать Урсу свой багаж… так, как думал… Теперь я убежден, Ионел… Ты очень смелый!
— Ну идите, ничего скулить, — подтолкнула его Мария. — Я тебе помогу. Что у тебя взять?
— Вот это у меня самое тяжелое… — ответил Дан, показывая ей что-то. — Я забыл ее вчера вечером в кармана. Это — лучшая бритва из нашей парикмахерской. Мама родная, единственная ценная вещь осталась у меня…
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — передразнила его Мария.
— Но ты не угадала! Нет! Если Петрекеску пойдет на охоту…
— То есть ты хочешь сказать, что передашь бритву через Петрекеску? — восприняла его всерьез Мария.
— Снова не туда… Он — единственный клиент парикмахерской…
Дан и Мария шли позади. Парень изо всех сил старался придерживаться энергичного шага девушки с черными, словно угли, волосами. И лишь тогда, когда его затея удалась, Мария остановилась, чтобы посмеяться вволю.
— Так мне и надо! — вдруг разозлился Дан. — Мои шутки доходят очень поздно… Ты не хочешь дать мне чего-нибудь поесть?
— Извини, Дан. Я не слышала твоей шутки. Я думала про «Гигиену». Папа мне однажды вечером рассказывал про «Фигаро». Ему ужасно понравилось…
— Поэтому он и бреется дома… Нет, Мария, не смейся… Сколько раз я ставил в укор отцу то, что он выбрал себе эту профессию. А он каждый раз проводит свою философию. Говорит, что, мол, когда человек бреется, он снимает с себя часть печали или злости, так как за те несколько минут, пока бреет бороду, смотрит на мир немного веселее, и жизнь кажется ему светлее. Так он говорит… И вбил себе в голову, словно он апостол веселья и доброго расположения духа… А я думаю, что вся его философия — это попытка оправдать себя…
Так или иначе, а Дану все-таки удавалось не отставать от Марии. Усталость, которая, казалось, доконает его, прошла, словно в сказке, открылось второе дыхание. Оба они шагали споро. Поднимались на какой-то пологий холм. Тропа вилась сквозь заросли орешника, ветви которого облюбовало разнообразное птичье племя. Мало-помалу оба перестали думать о доме, их пленила эта мелодия утра, которую выводила каждая ветвь. Мария время от времени закрывала глаза, чтобы вообразить себе странный оркестр, который состоял из тысяч инструментов. Птицы и листва покорялись невидимому дирижеру. Видно было, как живо они все вместе двигают головками: налево, направо, вверх, вниз, тысячи птичек в фраках и вечерних платьях, и миллионы-миллионы листочков вибрируют в одном и том же ритме. Но почему на них вечерняя одежда?.. Ведь сейчас так ясно, так рано…
Дан молча обогнал Марию, не вторгаясь в ее мечты. Он чувствовал себя в хорошей форме. Даже ускорил шаг и вскоре догнал Ионела и Лучию.
— Эй, изобретатель! Ага!.. Вы забиваете себе голову солнечным ветром?.. Следите, как бы не попасть в какую-нибудь лужу… или в яму…
И пошел дальше, так же втянув голову в плечи, чтобы не мешать мудрой интеллигентной болтовне.
Ионел и Лучия невольно глянули на него. Они оба были весьма поглощены решением одного очень важного вопроса, что бы следить за всем, что происходит вокруг них.
— В самом деле, Лучия… — снова начал Ионел. — Меня даже в пот бросает, только я подумаю о таком. И другого выхода нет! Напрасно еще и ты будешь забивать себе голову! Для этого есть абсолютно все основания!
— А с Виктором ты говорил? — обеспокоенно спросила Лучия.
— Говорил, — не колеблясь, ответил Ионел. — Я хотел сперва поговорить с тобой, но не знаю уж, как это так произошло…
— Не надо извиняться. Скажи лучше, что думает Виктор? Или ты хочешь, чтобы спросила я?..
— Нет необходимости, Лучия. Виктор придерживается той же самой мысли. Он сразу же согласился со мной…
— Я тоже считаю, что это очень правильно, Ионел. И чем дольше я думаю, тем более убеждаюсь. Твоя правда! Залог успеха экспедиции только в том, что мы разделимся на две группы, в худшем случае, по крайней мере, все возвратимся домой. Честное слово, Ионел! Ты заслуживаешь всяких похвал…
— Оставь, Лучия… — запротестовал Ионел. — Не надо делать из этого события. До этого мог додуматься кто-угодно… И сейчас, это уже не моя идея. Она наша, она принадлежит нам всем…
— И все-таки…
— Нет, Лучия! — поучительно сказал Ионел. — Это идея всех, так же, как и радиоаппараты стали нашим общим достоянием. Довольно! Лучше подумай о других, еще не разрешенных проблемах. Что нам делать с выбором руководителя экспедиции?
— Если говорить искренне, — сказала Лучия, — я уже давно думала о Викторе.
— А мне кажется, что руководителем экспедиции должен быть… кто-то с научными задатками…
— Точно! — согласилась Лучия. — Виктор имеет талант убеждать, он умеет воспринимать человека таким, каким он есть… Но сейчас я думаю, что руководителем мог быть и ты. Эта твоя мысль — исключительная… Честное слово, Ионел! Теперь нам кажется это простым: вместо одной группы — две; одна в пещере, вторая наверху, постоянная связь по радио… Колумбово яйцо! Я считаю, это ценнее тысячи радиоаппаратов…
— Ты снова начинаешь преувеличивать! Я прошу тебя, оставь меня, даже приказываю!
— Подожди, ты еще не руководитель, — рассмеялась Лучия. — И есть еще одно, что дает мне основания предложить в качестве руководителя тебя. Честное слово, Ионел… Мне нравится, что ты не зазнаешься. Поэтому я прямо сейчас пойду поговорю с Виктором.
Протесты Ионела не в состоянии были остановить Лучию. Наоборот — они лишь ускорили ее шаги. За несколько минут она догнала Виктора. Хоть и задохнувшись от быстрого бега, девушка все равно шла в ногу с парнем. Урсу немного замедлил ход, и все трое оказались вместе.
— У меня есть идея! — вдруг сказала Лучия.
— Только одна? — притворно нахмурился Урсу.
— Одна, но замечательная! — с нажимом ответила Лучия. — Что бы вы сказали, если бы я предложила Ионела в руководители экспедиции?
Урсу даже свистнул от неожиданности и, может, впервые в жизни глянул Лучии в глаза:
— Это Данова выдумка… без его порошка?
— Нету меня времени на шутки! — прервала его Лучия. — Я говорю серьезно…
— Тогда нам-таки надо было взять с собою Тика! — разозлился Урсу. — По крайней мере, я мог бы сделать контрпредложение в том же духе…
— Я уже тебе сказала, что не шучу…
— А я мог бы предложить тебя… — в конце концов вылил Урсу всю свою досаду.
— Во всяком случае, он не какой-то там… медведь, — разволновалась Лучия. — Мне не пришло в голову иное слово… И почему ты считаешь, что человек не может измениться к лучшему?
— Ничего такого я не говорил, — защищался Урсу. — Человек, конечно, может измениться, но Ионел — ребенок… Маменькин сыночек…
Чтобы убедить его, а скорее потому, что она не могла терпеть такого сопротивления, Лучия сорвалась. Однако речь ее, громкая и безостановочная, все-таки был очень логична: она говорила про Ионеловские аппараты, об идее исследования пещеры двумя группами, до которой додумался Ионел, про его скромность… «Он просил меня не говорить никому, что ему пришла на ум идея деления…» И — как вывод — я думаю, мы могли бы избрать его руководителем… — закончила она вдохновенно.
Виктор не сказал ничего, не выдав себя ни единым жестом, который мог бы открыть его мысли. И только увидев, что Урсу помрачнел и готов взреветь, категорически вмешался:
— Погоди! Ты не имеешь права препятствовать!
— Нет, имею! Имею тысячу прав, а не одно! И вообще здесь речь не о праве…
— Может, и так, — ответил Виктор. — Поэтому — я прошу тебя!
Урсу не ответил ничего. Только фыркнул и нервно пошел вперед.
Лучия попросила у Виктора объяснений, но тот только бессильно сдвинул плечи.
— Я не понимаю Урсу, — едва не расплакалась девушка. — С каких пор он стал такой злопамятный?.. И почему?.. И тебя не совсем понимаю, Виктор. В другом случае ты радовался бы такой вести, в особенности тебя порадовало бы поведение Ионела…
— Я не был бы искренен, если бы сказал тебе, что я рад… но я согласен, что нам надо попробовать…
Лучия была и заинтригована, и сбита с толку:
— Бог вас поймет… И все-таки… мне очень приятно, что ты откровенен со мной, Виктор. Этим ты обязываешь и меня быть такой. Я никогда и вообразить себе не могла, что вопрос о руководстве может так взволновать человека…
— И я тоже не представлял себе! — сухо ответил Виктор.
Лучия сбавила ход, чтобы понять Виктора — ведь он сказал все, что хотел сказать. А как она радовалась еще несколько минут назад! У нее болело сердце, болело физически. И именно Виктор и Урсу!.. У-у-ух!..
Виктор догнал Урсу, или может, Урсу умышленно разрешил ему догнать себя. Они долго шли молча бок о бок, не смотря один на другого, ничего не видя ни по правую сторону от себя, ни по левую. Они шли, понурив головы, и смотрели только на дорогу, по которой ступали их ноги. Печаль и горечь сделали их обоих похожими. И вдруг они поняли, что уже далеко оторвались ото всех. Сзади никого даже не было видно. Они остановились и лишь тогда Урсу дал волю гневу, который бушевал в нем:
— Как ты можешь такое терпеть? Это же подлость!
— Я не знаю, Урсу, но хочу ошибиться. Может, Ионел искренне считает, что это его идея…
— Ионел!!! — снова ринулся в атаку Урсу. — Если бы ты перемешал тысячу листочков и подкинул между ними шесть наших, то Ионел нашел бы их за три секунды. Ты хорошо знаешь, что он думает… Знаешь ты и то, чего он хочет…
— Урсу! Что может произойти с человеком, который становится руководителем, не заслуживая того? Я считаю, здесь есть два варианта…
— Один-единственный! — возразил Урсу. — Такой человек будет смещен!
— Мне досадно, что ты не успокоился! — очень искренне сказал Виктор. — Ты мне очень нужен.
— Я не могу, Виктор, но… Клянусь тебе, я попробую.
— Я тебе сказал, что есть две возможности, Урсу. Может, даже три: или он докажет, что по-настоящему заслуживает быть руководителем… или поймет, что не заслуживает этого… или другие поймут, что он не заслуживает… Вот так я думаю…
— То есть ты согласен? — испугался Урсу.
— Да!
— Растолкуй мне, чтобы понял и я, пожалуйста. У меня закружилось в голове… Я не могу понять, что здесь творится…
— Смотри, как я считаю… Ионел настойчиво стремится стать руководителем экспедиции. Может, это ему пойдет на пользу, может, он от этого изменится, как считает Лучия. А откуда мы знаем, что это занятие, к которому он так стремится, не раскроет его, не согреет, не приблизит его к нам?.. Хотя может быть и наоборот… но я считаю, что так будет лучше всем, не только Ионелу. Теперь понимаешь?
— Нет!
— Я послал бы к черту всю эту болтовню, Урсу. Тем более, что это вопросы не стоят выеденного яйца. Как бы там не было, а успех экспедиции зависит от всех нас без исключения. Начальник или нет — это ничего не значит. Никто никому не должен навязывать идиотских решений. Я думаю лишь про Ионела… Может, ему пойдет на пользу опыт…
— Итак, ты не испытываешь к нему вражды? Даже не чувствуешь отвраще…
— Нет! Клянусь тебе, Урсу. Только ощущаю, как у меня немного болит где-то все. Я хотел бы, чтобы он стал хорошим парнем, таким, как ты или как Дан…
Урсу мигом успокоился:
— Извини меня, Виктор… Благодарю тебя.
Вдали показалась Зеноага.