Из гостеприимных тенетов семейства Клещевых Сергею удалось вырваться только во втором часу ночи — он все же согласился на требовательное приглашение Марины выпить кофейку, ибо ему не только хотелось максимально продлить свое пребывание в женском обществе — чего уж говорить, но живое общение с одной приятной женщиной позволяет на короткое время забыть не только всех других, но и как-то тормозит, откладывает на потом также и сексуальное возбуждение, — но, прежде всего, Сергей надеялся получить от Михаила Ивановича последние свеженайденные им сведения о своей новой знакомой. Но Кострова ждало горькое разочарование — ничего свежего, кроме того, что Сергею удалось выудить у самой девушки в течение дня, Клещев сообщить не мог. Однако все же обнадежил: завтра он растиражирует фотографию девушки, вооружит ею своих ребят, те пробегутся с ней по спортшколам и секциям плавания и обязательно что-то да выведают, ведь даже отрицательный результат — это тоже результат; в общем, утро вечера мудренее — на том и порешили.

Выйдя на воздух, Сергей тут же обнаружил существенные изменения в погоде: томная немая духота сменилась ветреной свежестью, звезды погасли, а вместо них над сумеречным парком — именно на него выходил подъезд дома Клещевых — засверкали тонкие змеиные язычки далеких зарниц — предвестницы приближающегося ненастья. Тревожное настроение природы полоснуло по душе лезвием тоскливого одиночества, полоснуло, рассекло, и снова задребезжали струны желания. Правда, теперь он думал не столько о сексе, сколько о том, чтобы побыть, снова побыть в женском обществе, только и способном развеять одиночество и грусть, но где его найти сейчас, в разгаре ночи? Он вспомнил о Свете, но у него не было даже ее телефона, а своих прежних подруг, принесших ему столько боли, он хотел поскорее забыть… Оставалось только одно…

Мягко зашелестел мотор непритязательной иномарки… Вот и снова главная улица города, еще более пустынная, чем два часа назад, словно вымершая — лишь редкие легковушки мчат навстречу, проносясь, не замедляя хода… Первым позывом поруганной издевательствами Лены души было отправиться на улицу Дружбы — местный Реепербан, аналог московской Тверской, где в любую ночь можно взять на недолгий прокат заляпанное развратом, но все же сохранившее привлекательность, молодое женское тело… Но порыв этот оказался недолгим: наткнувшись на грустное воспоминание о своей студенческой инициации с проституткой, после близости с которой он унижался сначала перед родителями, прося денег на лечение, а потом перед врачами и медсестрами, сдавая все новые и новые анализы, Сергей решил не входить во второй раз в одну и ту же грязную реку. Почему-то внезапно всплыло в памяти красивое лицо молоденькой медсестры, которая, мило улыбаясь ему в лицо, словно бы заигрывая, вставляла, по велению старушки-врачихи, толстую проволоку с крючковатым наконечником, вставляла именно туда, откуда истекает новая жизнь, глубоко, чуть ли не до самой середины, а потом вертела ей там, скоблила, доставляя жгучую боль… Но дело было не в боли, нет, а в том ощущении позорного неравенства, когда юная девочка властвует над твоим достоинством, причиняет боль, вместо того, чтобы дарить удовольствие, созерцает мужскую наготу, а сама остается совершенно одетой, созерцает, но не притрагивается, потому что знает: ты — прокаженный, заразный, больной, быть может, навсегда… Нет, теперь он не решится на такое, хватит, довольно с него того, что было пережито и пройдено за тот злополучный год…

«Поеду-ка я лучше на вокзал, потусуюсь там, погляжу на народ — все же лучше, чем одному в квартире. А если повезет, то приглашу приглянувшуюся девушку на ночлег — почему бы нет?» — успокаивал он себя новой зыбкой надеждой, конструируя в душе образ юной, наивной, не слишком умной и красивой, но чистой и непритязательной деревенской девчушки, приехавшей в город искать себе место под солнцем, но после неудачного опыта решившейся возвратиться домой не солоно хлебавши, а тут… появляется он — принц-спаситель на серебристо-серой лакированной иномарке…

Задумавшись, он проскочил поворот на улицу Чапаева, по которой намеревался ехать к вокзалу. Это означало, что, по иронии судьбы, ему теперь надо будет свернуть направо на следующем светофоре и проехать на вокзал по той самой улице Дружбы, искушающей искупаться в грешной реке любострастия, поиграть в «русскую рулетку» со СПИДом (к счастью, случаев этого неизлечимого заболевания в Святогорске было отмечено не больше десятка, но это официальная, а, значит, и неполная статистика), гепатитом, сифилисом, хламидиозом, герпесом… Трехглазый регулировщик улыбнулся своим верхним, запрещающим красным оком, и Сергей вынужден был впервые за весь путь остановиться… А из динамиков плавно лилась песня из первого альбома «последнего романтика» России: «…и в последний раз свободой насладиться поднималась в небо раненая птица…».

Наконец, замерцало нижнее зеленооко светофора, но машина так и не тронулась с места, несмотря на усилия шофера — Сергей лишь на секунду переключил внимание не песню, но и этого мгновения хватило, чтобы он не заметил, как предательски заглох двигатель. Пять минут ушло на тщетные попытки разбудить иноземного «рысака», но движок только глухо хрипел, кряхтел, пыхтел, но взрываться приятным гулом больших оборотов совсем не собирался. Такое за трехлетний период общения Сергея с его «стальным другом» случилось впервые. На свою беду дипломированный философ едва разбирался в моторах, особенно иностранных. Теоретически он понимал: проблема либо со свечами, либо с бензонасосом или с бензопроводом, но как определить и исправить дефект — он не знал совершенно. «Наверное, левый бензин залили, гады? Неужели придется здесь куковать до утра? Но почему именно на этом повороте, перед самым интересным и опасным участком пути? Неужели благая судьба хочет оградить меня от неминуемой беды?» — сверлили сознание вопросы и сомнения.

Сергей вышел из авто, закурил… Вокруг ни души — вся ночная жизнь сконцентрировалась там, за поворотом, а здесь… только ветер гуляет среди полусонных домов… Промчалась одинокая «девятка», через минуту пропыхтела солидная «Волга»… И снова тишина светлой июньской ночи… И пустота разочарования на душе…

Внезапно Сергей вспомнил про бабушку, к которой намеревался приехать еще утром воскресенья, приехать, чтобы забрать, конечно, на время, только до похорон, в свою квартиру — вдвоем горе всегда переносить легче, но горе ли это? Когда бы он получил столько беспредельной свободы, если бы родители были живы? Лет через десять, или через двадцать? А теперь столько возможностей, столько путей, и полная финансовая свобода! И море молодых и красивых девчонок, одиноких и мечтающих о сытой обеспеченной жизни, а ему за истекшие почти двое суток попадались какие-то странные особи: красавица Светлана, но, как назло, замужняя; странно-очаровательная и свободная Ариадна, но с непонятным желанием мучать и унижать его и без того тощего внутреннего «мужчину»; наконец, бальзаковского возраста Марина — просто чужая жена и мать двоих чужих детей… Похоже, надо было взять паузу, сделать передышку.

«Ладно, — сказал он, обращаясь к неведомому божеству, — уговорил! Так и быть, на вокзал не поеду, девочку искать не буду, а отправлюсь прямиком к бабуле. Даю слово офицера, но только, пожалуйста, сделай так, чтобы она завелась». Для проформы Сергей открыл капот, подергал за какие-то проводки, зачем-то проверил уровень масла в моторе, а затем снова сел за руль: «Ну, милая, давай, не зли меня!» — и мягко-нежно повернул ключ в замке зажигания… Он даже не удивился, когда мотор как ни в чем не бывало весело зажурчал, будто бы и не было его беспомощного сопения каких-то 10 минут назад…

Сергей сдержал обещание — со «словом офицера» он никогда не шутил, несмотря на то, что в ельцинской России это слово давно уже перестало звучать гордо, — и уже через 40 минут парковал свою «Ауди» перед воротами деревянного, но просторного и недавно капитально отремонтированного дома бабушки Маши.

— Ну, наконец-то, внучок, а я уж так волновалась… Чего ж не позвонил, не приехал раньше? Я же места себе не нахожу, уж хотела на автобусе ехать, да вот решила до завтрема обождать, — встретила Мария Еремеевна своего теперь единственного единокровного наследника. Оказалось, что про трагическую новость ей первыми рассказали соседи, сама-то она телевизор почти и не смотрит, а позвонить ни Сергей, ни полковник Свешников то ли не решились, то ли не додумались, а, скорее, понадеялись друг на друга, не желая брать на себя неприятную миссию.

— Да, некогда было, бабушка! Точнее, так все внезапно случилось, что все из головы вылетело, — оправдывался Сергей.

— Ты чай не запил, внучек, а? — поинтересовалась Мария Еремеевна.

— Нет, что ты, просто был в наряде, устал, потом еще морг… на дачу съездил…

— Как же их так, Сереженька, за что же, а? Ведь зла никому не делали, не желали?

— Бог нередко прибирает самых достойных…

— Да, бывает по-всякому… — и, устремив взгляд куда-то в сторону и вниз, тихо, едва слышно добавила: — Велики грехи наши, и ничто не остается без наказания…

— Бабушка, это ты о чем?

— Да о нас, внучек, о себе… Согрешила я окаянная, а сынок мой расплатился…

— Разве? — удивился Сергей. — И сильно согрешила?

— Достаточно, дорогой мой. Молить теперь буду лишь об одном, чтобы на тебя сей грех не попал. Ты уж береги себя, Сережа. Один ты у меня остался…

— Знаю, бабушка. Постараюсь…

— Постарайся, не лезь, куда не надо, как твой дед… На машине энтой поосторожнее…

— Да я аккуратно езжу, аккуратнее некуда… — успокаивал бабушку Сергей, но в глазах ее продолжало светиться чувство досады, смешанное с виной, казалось, требующее выхода, немедленного облегчения.

И он не ошибся. Мария Еремеевна глубоко вздохнула и произнесла слова, томившиеся у нее в сердце, быть может, не один десяток лет:

— Я должна тебе кое-что рассказать, Сергей. Теперь уже время — ты должен это знать. Но сначала, давай-ка, выпьем с тобой!

— Ты разве пьешь, бабушка? — не переставал удивляться уже слегка заинтригованный юноша — какие сюрпризы его еще ждут в эти «окаянные дни».

— Ой, пью, родненький, да и как не пить-то, когда такое…

Мария Еремеевна достала из холодильника початую, уже ополовиненную бутылку «Распутина», именно того Распутина, который, как любил говаривать Костров-старший, «дважды обезображен на бутылке, один раз вверху, а другой раз — внизу», себе налила неожиданно полную рюмку, ровно столько же и Сергею, молча выпила до дна и начала свой рассказ, который — скажем, забегая вперед, — привел нашего героя в состояние эмоционального шока средней степени тяжести…