«Разве может быть зрелище красивее и прекраснее этого? Если рай есть, то он должен непременно включать в себя и березовую рощу, и это небо, и солнце! В нем не должно быть серых туч, не должно быть затяжных дождей, не должно быть ни зимы, ни слякотной ранней весны и поздней туманной осени, а только вечное ясное лето», — таковы были первые мысли Кострова по возвращению «оттуда», где ему было так легко и беззаботно, но откуда он не вынес ни единого воспоминания, ни одного образа, никакого значимого чувства. Распластавшись под позолоченной солнцем, издающей едва слышный шепот, ветрено дрожащей на фоне небесной лазури изумрудной листвой берез, Сергей медленно-постепенно начинал припоминать события сегодняшнего утра, попутно возвращая себе ощущение собственного тела. Сначала вспомнил про морг, затем про «черный газон», про аварию, одновременно осознавая, что лежит он на мягкой травке, что под голову у него подложено что-то твердое и прямоугольное… Наконец, припомнил и свое сновидение… «Боже, ведь там было такое же небо, такая же листва и ещё были… девушки», — и в этот самый момент, когда он представил себе, как обнимал свою ненаглядную незнакомку-Аниму, его рука, та самая левая рука, внезапно почувствовала, что не одинока, что не лежит свободно на земле, откинувшись в сторону как её напарница, а греется в плену чьей-то теплой и мягкой ладони, как бы под её защитой…

Сергей закрыл глаза и постарался сосредоточиться на ощущении чужого, но приятного тепла… Через несколько секунд он понял, что это, скорей всего, чья-то ладонь, и ладонь узкая, легкая, по-видимому, женская, что она не просто равнодушно лежит на границе его кисти и запястья, а через равные полусекундные интервалы времени то слегка сжимает, то вновь отпускает его руку… «Вот бы и в Раю было бы то же самое — женское тепло, ласка, нега», — думал он, наслаждаясь и совсем не собираясь открывать глаза, не говоря уж о том, чтобы что-то сказать или пошевелиться…

— Ну, как он, живой? — раздался твердый мужской голос откуда-то сзади, со стороны, противоположной той, куда были вытянуты ноги юноши.

— Так точно, Дмитрий Николаевич! Живой! Пульс ровный, стабильный, — отозвался совсем рядом звонкий и молодой девичий голосок.

Костров мгновенно оценил, что голосок ему нравится, что принадлежит он юной особе, и что даже если она и не слишком хороша собой, то за одно только право наслаждаться её голосом он согласился бы отдать… но он так и не назначил цену, решив подумать об этом после…

— А чего же тогда лежит? Спит что ли? — требовательно допытывался мужской голос, приближавшийся все ближе и уже начинавший раздражать Сергея.

— Без сознания, товарищ полковник, — отвечал женский голосок.

— Так что же ты сидишь, Копылова? Давай, реанимируй больного!

— Есть, товарищ начмед! Какой способ первой помощи прикажете избрать? — потихоньку проникаясь смехом, весело отвечала медсестра.

— Тебе лишь бы шутить, Копылова, лишь бы не идти на процедуры! Давай-ка, быстренько приводи парня в чувство, а то товарищу полковнику надо ехать, и вперед на свое рабочее место!

— Есть, товарищ полковник! Разрешите начать?

— Копылова, не зли меня! — усиливаясь и сердясь, но оставаясь наполовину еще несерьезным, требовал голос «начмеда». — А то накажу, ей-Богу накажу! Вот лишу тебя квартальной премии, тогда попляшешь у меня…

— Не лишите, Дмитрий Николаевич!

— Это почему же не лишу?

— Потому что я… просто… ну, просто потому, что я вам… что вы… вы в меня влюблены! — наконец-то, собрав свою отвагу, уже вполне серьезно, но по-прежнему игриво и с заметным облегчением выдохнула девушка.

— Ну, Светлана… — только и нашелся, что ответить, ответить с каким-то оттенком грусти и налетом безысходности, «начмед».

Больше мужской голос уже не раздавался — видимо, махнув рукой на независимую подчиненную, Сенцов отправился по своим делам. Девушка же, удовлетворившись собственной смелостью, приступила к реанимации — под самым своим носом Костров почувствовал мерзкий аромат нашатыря, всегда возрождавший в его памяти образы советских общественных туалетов.

Притворяться дальше не было смысла, да и Сергею уже захотелось увидеть свою заботливую спасительницу. Открывая глаза и одновременно приподнимая голову, он уже готовил себя к самому худшему — к тому, что девушка окажется не такой , не соответствующей ожидаемому образу «прекрасной незнакомки». Стоит ли говорить, что увиденное повергло Кострова в шок совсем иного рода: прямо ему в лицо — а казалось, что прямо в самое сердце, — улыбались озорные сине-голубые глаза, светившиеся чистой небесной лазурью, глаза, прекраснее которых он никогда не видел, и уж тем более не видел так близко — в каких-то 20–30 сантиметрах от себя.

— Ну, вот и ладненько! — задорно проронила девушка. — Как голова? Болит? Кружится?

— Да, нет, все в порядке, — сонно отвечал Костров, стараясь всеми силами погасить нарастающее волнение, чреватое разукрашиванием физиономии во все оттенки розового и красного цветов.

— Ну, как вы? Идти можете?

— Не знаю, наверное… Но в ногах какая-то слабость, — схитрил Сергей. — Можно я еще пару минут посижу, а?

— Конечно, конечно. Сидите хоть все десять.

— Скажите, а я долго был без сознания? — вымолвил он после некоторой паузы, во время которой старался совладать с накатывающим волнением.

— Полагаю, что не больше четверти часа. Скажите «спасибо» вашему полковнику, который вас вовремя подхватил, а то бы ударились головой о каменный пол, тогда бы уж точно лежали не минуты, а часы, — снова начиная улыбаться, разговорилась медсестра.

Она сидела прямо на траве, на левом бедре, кокетливо подогнув под себя ноги, стыдливо пряча голени и щиколотки, но невольно выставляя на показ колени. Её левая рука опиралась о землю так, что его ноги оказались как раз между рукой девушки и её бедрами, а правой рукой она то и дело поправляла подол халата, тщетно стараясь свести к минимуму площадь оголенных ног, видимых собеседнику. Благодаря такой позе, скрывавшей большую часть достоинств фигуры, Сергей не смог еще понять, насколько же хорошо обустроила природа тело девушки. Если бы он мог увидеть её, например, в купальнике или хотя бы в том наряде, в каком она пришла сегодня на работу — в короткой юбке и откровенной маечке, — то вряд ли бы он осмелился произнести те слова, что произнес далее. Не осмелился просто потому, что сразу понял бы, что эта девушка слишком хороша для него, обычного парня со среднестатистической внешностью.

Но сейчас, без косметики, с поджатыми ногами, склоненным вбок и изогнутым туловищем, запеленутым в белый халат, к тому же еще и застегнутый на все пуговицы, она показалась ему не то чтобы ровней, нет, а хоть и красивой, но все же какой-то своей, близкой, родной и простой, в общем, обычной девушкой, быть может, даже доступной, способной в перспективе стать если и не женой, то хотя бы сердечным другом. А потому вместо того, чтобы тихо-молча сказать себе, что эта птица не его полета, и побыстрее с ней распрощаться и о ней забыть, Сергей, удивляясь своей наглости и спокойно-уверенной интонации речи, спросил:

— А можно узнать, как вас зовут?

Не ожидая подвоха, девушка спокойно ответила:

— Светлана. А вас?

— Очень приятно. А меня Сергеем, — готовясь к решительному заявлению, тоже довольно мирно отвечал «больной».

— Мне тоже приятно.

— Светлана, вы очень красивы… — глядя прямо в глаза собеседнице, продолжал свой «затяжной» пасьянс Костров.

— Спасибо, я знаю.

— Знаете… Выходите за меня… замуж! — наконец-то огорошил девушку, делая особый акцент на последнем слове, позабывший всю прежнюю робость молодой человек. — Только, пожалуйста, не говорите сразу «нет». Ведь вы меня совсем не знаете. Пусть я не красавец, но, поверьте, я буду хорошим мужем, окружу вас заботой, вниманием, лаской. В общем, дайте мне шанс, прошу вас. Поверьте, это не шутка, это серьезно!

Светлана почему-то и не сомневалась, что парень не шутит. Работая в госпитале, встречаясь ежедневно с десятками молодых солдат и офицеров, ей, конечно, не впервой приходилось слышать такие предложения, пожалуй, что намного чаще, чем мог себе представить наш герой, и хотя в большинстве из них присутствовала то безнадежная уверенность в отказе, то явно ощутимый налет провокационной игры, среди них были и вполне серьезные. Но сама она ни одно из них не принимала всерьез, а потому всегда весело отшучивалась, давая один ответ нелепее другого по одной и той же схеме: «Ну, конечно, сейчас сбегаю только за паспортом…» или «Да нет проблем, только вот поставлю тебе клизмочку, и поженимся».

Но сейчас ей шутить подобным образом не хотелось. Каким-то шестым чувством она понимала, что этот симпатичный молодой человек и в самом деле будет её любить, будет заботиться, станет хорошим мужем и примерным отцом и, будь она свободна, то скорей всего, даже почти наверняка, она дала ему шанс и позволила поухаживать за собой.

В эти секунды, пока она обдумывала ответ, Светлана поняла, что сердце её не обмануло, что она поступила вполне правильно, ослушавшись менее получаса назад своего начальника, и вместо того, чтобы пойти в процедурный кабинет, схоронилась за углом административного корпуса, чтобы дождаться выхода гостей и, все так же таясь, на почтительном расстоянии следовать за ними. А значит и все, что было потом — обморок, «вынос тела», её «случайное» появление, «реанимация», и, наконец, предложение замужества — все это было не случайно, все это было уже записано на скрижалях бытия, а потому сейчас, в эти секунды, ей надо принять единственное правильное решение, ей нельзя ошибиться, ибо, как говаривал её покойный отец, «судьба в одну и ту же дверь не стучится дважды».

Но что же ей сказать, точнее, как сказать ему правду — а утаивать информацию и уж тем более врать было не в её правилах (конечно, как и все цивилизованные люди, она регулярно лгала, но все это было вранье по мелочам, от которого она никакой ощутимой выгоды не получала, а потому и враньем не считала), — но сказать так, чтобы не оттолкнуть, не потерять, не причинить боль. Сказать просто, что она «другому отдана и любит своего мужа» — означало оттолкнуть и потерять навсегда этого человека. Но именно в этом и заключалась правда! Но её нельзя было подать так вот прямо, что называется в лоб! А солгать она не могла, нет, могла, конечно, но не хотела, чувствуя, что так будет еще хуже.

Решение было близко, но растягивать паузу далее было уже нельзя — к тому же у Сергея на глазах стали наворачиваться слезы…

— Сережа, спасибо вам, — старалась она выиграть время, а потому говорила медленно, тщательно подбирая и взвешивая каждое слово. — Ваше предложение мне лестно, и я не говорю «нет»… как вы и просили. Но вы правы, я действительно не знаю вас, а вы не знаете меня… Например, вы не знаете, что я… замужем, что мой муж, так же, как и вы, офицер, и что он мне… дорог, очень дорог. Но вы мне тоже нужны! Я уверена, что наша встреча не случайна и имеет большое значение для нас обоих. Поэтому давай попробуем для начала стать друзьями, а там будет видно…

«Что же я говорю, как же он меня поймет, — то и дело повторяла себе Светлана, — если решит, что мне он нужен как банальный любовник или, еще хуже, что мне нужно его богатство, то всё пропало. Что же ещё добавить, что же еще сказать, чтобы он понял?» Но больше ничего в голову не приходило, поэтому она решила, что и сказанного достаточно, а в остальном можно положиться на судьбу…

Сергей, разумеется, не ожидал такого скоропостижного обнадеживающего и доброжелательного ответа со стороны девушки, которую видел впервые, обладавшей, к тому же, такими очаровательными глазами, мягкими чертами лица, аккуратным носиком и золотистой челкой. От нежданной радости в голове его все перепуталось, и он нашел лишь одно слово благодарности: «Спасибо!»

Девушка помогла ему подняться, подарив тем самым еще несколько секунд счастья, пусть мимолетных, эфемерных, но все же радостных мгновений телесной близости, когда её ладонь снова оказалась в его руке, но теперь уже иначе — не легко-поверхностно, а полнокровно, сильно, уверенно. После этого ему жгуче захотелось её обнять, и он, обнадеженный обещанием дружбы, несомненно решился бы на это, но мгновением раньше к своему несчастью заметил приближающийся силуэт Свешникова — тот был уже близко, всего в каких-то пятидесяти метрах. А это означало только одно — ему пора ехать, пора расставаться — к счастью, не навсегда — расставаться с той, которая за несколько минут стала дорогой и близкой…

Прощаясь, они обменялись взглядами, полными безмолвной радости — слова казались обоим уже излишними. Потрясенный неожиданно свалившимся счастьем, очарованный, окрыленный, Костров так и не разглядел, насколько все же красива была телом девушка, как стройны её ноги, как грациозны движения — все это казалось уже неважным на фоне её теплого ответа-обещания. И уж тем более не заметил он и такой мелочи, как то, что на кончинах её перламутровых ножек красовались не лакированные туфельки, не ажурные босоножки, подобающие одной из самых красивых девушек города, а серые больничные ободранные тапки, в которых даже непритязательная и скромная Золушка постеснялась бы показаться на людях…