Предисловие к Приложению

Судьбы народа сокрыты в его истории. Явления и события прошлого открывают свой подлинный смысл по истечении длительного времени, выступая во всей своей сложности и противоречивости, неся на себе печать созидания и разрушения, национальной славы и позора.

Писать о том, что происходило тогда у нас, в советской стране, без боли в сердце невозможно. Внутри страны, благодаря развернувшимся шрам политических вождей, вопреки воле широчайших народных масс, была развернута настоящая «холодная война», касалась ли она проблем стратегического развития страны — возможности построения социализма в одной стране, сущности индустриализации и ее темпов, коллективизации и форм кооперирования сельского хозяйства, развития партии, соотношения дисциплины и демократами т. п. — все подвергалось оппозиционерами не просто сомнению, а остракизму, осмеянию, неверию.

Высшие руководители всегда это понимали и знали, но постоянно держали широкие массы в заблуждении, вне игры, делали многих из них «козлами отпущения».

Это проявилось, прежде всего, в деле «Ленинградского центра» — или, как его называют, «в следственном деле Николаева и других».

Весьма откровенно И. И. Котолынов, В. В. Румянцев, В. И. Звездов, Н. С. Антонов, Г. В. Соколов, А. И. Толмазов, Л. О. Ханик и другие рассказывали не только общеизвестное о своих прошлых оппозиционных делах, не только каялись в содеянном, но подробно излагали взгляды на будущее, вполне определенно говорили о своих политических симпатиях и антипатиях, делились опытом организационных связей своих сторонников. При этом главными силами, мозговыми центрами и организаторами, по их собственным заявлениям на следствии, у них являлись их вчерашние кумиры — Каменев, Зиновьев, Бакаев, Евдокимов.

Не разделяю взгляда Ю. Н. Жукова, что «в своих откровенных показаниях они и не предполагали, как те будут использованы, к каким последствиям приведут их самих и очень многих». Безусловно, не все, но такие сопроцессники Николаева, как И. И. Котолынов, В. В. Румянцев, А. И. Толмазов, В. Левин, Л. Сосицкий, Л. Ханик, прошли большую школу оппозиционных битв, некоторые из них были делегатами партийных и комсомольских съездов, вожаками руководящих партийных и комсомольских органов, политработниками и прекрасно понимали, как отразятся их признательные, искренние или ложные, показания на судьбах их старших товарищей.

Более того, они осознавали, и это видно из их допросов, что контрпропаганда, разговоры, которые они вели против действий Центрального Комитета ВКП(б), лично Сталина и Советского Правительства, были той питательной средой, которая порождала настроения недовольства, ненависти, создавала предпосылки для расширения атмосферы антисоветских отношений. Не случайно, что большинство из них признали свою моральную ответственность за террористический акт Николаева.

Конечно, следует учитывать, что, делая подобные заявления, они рассчитывали этим сохранить себе жизнь, будучи, несомненно, осведомленными об указах от 1 декабря и об изменениях, внесенных в уголовно-процессуальные кодексы союзных республик.

Материалы этого приложения неполны. Автор воспользовалась только теми документами, которые она получила от некоторых родственников расстрелянных.

Люди, которые давали эти показания, участвовали в судебных заседаниях, произносили последнее слово, были разными по уровню образования, политической зрелости, культуре, жизненному опыту. У них были разные характеры, Темпераменты, и все это нашло свое отражение в представленных читателю документах. И самое главное — большинство из них были молоды, а молодости свойственны заблуждения, ошибки, поиски веры и надежды. Не будем их осуждать! Будем осмысливать их тернистый путь, учиться мудрости на их ошибках.

В приложении даются и другие подлинные документы тех лет. Среди них — прямые переговоры по телеграфу между Кировым и Бутягиным, отражающие сложность, несогласованность действий командиров при обороне Астрахани, амбициозность Бутягина. Представляют, несомненно, интерес для современного читателя доносы, написанные разными людьми из разных социальных групп. Подобные доносы служили основным мотивом для соответствующих органов при проведении арестов, осуждений граждан Военной Коллегией Верховного Суда или Особым совещанием НКВД. Таких доносов архивы страны хранят весьма много. Подобные документы также являются отражением настроений значительной части общества тех лет, и нельзя забывать, что она внесла свой и весьма существенный вклад в репрессии того времени. Нам следует помнить об этом.

Все документы даются в орфографии и стиле их авторов.

Приведено по: С. М. Киров. Статьи и речи.-. Т. 1. 1912–1921. Партиздат ЦК ВКП(б), 1935. С. 146–155.

 

Переговоры с тов. Бутягиным

[659]

I

2 января 1920 г.

Бутягин. Здравствуй, Мироныч. Сейчас приехал. Был в Промысловке, Оленичево, Талагае, Алабуге, Еркетене. Разведка пришла из Серебровки, где не обнаружила противника, и из-под Бирюзяка, где по дороге в Черный Рынок тянутся обозы, эвакуируется все ценное для операции. Положение на этапах, Талагае, Терняках, Алабуге очень тяжелое, домов нет, если не считать в Алабуге четырех уцелевших изб. Люди сбились в землянках, начинают болеть малярией от сырости, чесоткой от грязи, острыми желудочными заболеваниями от соленой воды. На последних этапах обнаружилось отсутствие Фуража, и скученные животные падают. Созданная закупочная комиссия Чугунова без денег ничего не может дать.

Достали около ста подвод, но нет ни коней, ни верблюдов, чтобы запрячь и усилить переброску фуража; не менее критическое положение с обмундированием — ни единой шинели, а главное — ни одной пары сапог, как я и предполагал. Все хорошо подписано вами на бумаге, но Сибинский, конечно, в течение десяти дней до моего отъезда не смог получить из Баскунчака ни одной пары. Отдал приказ во что бы то ни стало итти вперед. К четвертому заканчиваю сосредоточивание и пятого занимаю Бирюзяк и одновременно, возможно, Величавое, а дней через шесть-семь — Черный Рынок. У меня только две грузовых машины и одна легковая; снял с них пулеметы и вожу овес. Выхода нет.

Вся работа по этапам и политработе, и зафронтовая, и разведка почти на месте. Сейчас всех разогнал из Яндык и заставил работать самым бешеным темпом.

В Астрахань не попаду, пока не закончу операцию первым скачком…

А мне сообщи, помимо вопросов, которые я набросал, еще о последних новостях на Фронтах. Коротко повторяю — нужны верблюды, гоните каждого закупленного верблюда, нужны деньги, нужны обмундирование и овес. Прикажите Сибинскому хотя на двух десятках подвод направить мне полторы тысячи сапог.

Киров. Здравствуй, Юрий. Нажму по всем педалям, но главное затруднение в транспорте, хотя, кажется, кое-что сделать удастся. В армейском запасе есть около ста пятидесяти лошадей, сейчас буду нажимать на Ревсовет, чтобы их отдали тебе. На днях к тебе едут Смирнов и другие; сделаю все, чтобы с ними отправить обувь. Сейчас сдал приказ по всем отделам немедленно оказать всяческое содействие по немедленному сформированию всех управлений корпуса. Думаю, что; после того как они будут у тебя на месте, работа твоя облегчится. Вчера Сообщил, что Пересвет едет в Астрахань. Дело в том, что в отношении его состоялось решение Смилги о его отозвании и замене по приезде на фронт. Смилга должен немедленно найти кандидата и командировать тебе; кроме того, Смилга настаивает, чтобы весь твой штаб и все управления, которые формируются, по окончании Формирования были немедленно выдвинуты в район корпуса, куда ты укажешь. В Астрахани же оставить толкачей и надежную связь. Завполитотделом корпуса назначим Тронина, который выедет вместе со Смирновым; других кандидатов, знаешь, нет.

II

8 января 1920 г.

Бутягин. Здравствуйте, Мироныч!.. Сейчас создалось глубоко ответственное положение, резервы вы задержали, а мои передовые части заняли район Кумы и завтра утром, самое позднее к вечеру, займут Черный Рынок. При занятии Бирюзяка с боем удалось полное окружение противника, взят в плен батальон Ширванского полка около 300 человек, отряд моряков под командой мичмана Чехстова — 26 офицеров, свыше 500 винтовок, 12 пулеметов, одно скорострельное орудие, более трехсот тысяч патронов, снаряды, на ходу радиостанция и два мотора к другим станциям. По шифру этой же радиостанции мы снеслись с командующим Сёверокавказским фронтом (Деникин) и вытребовали эскадрон помощи из Черного Рынка, которому устроили ловушку. Дальнейшим разговором, который ведется и сейчас, выяснили все силы противника и неожиданно для него думаем захватить Черный Рынок и батарею в Таловке. У меня имеется куча материалов, поименные списки всего командного состава, шифр и пр. И, думаю, это передавать неинтересно. Полковник Косровани — командующий войсками в Бирюзяке — сделал попытку застрелиться, но был зарублен. Восемь человек офицеров сунулись на лодке в море, их затерло льдом, раздавило лодку, и они прыгают на льду второй День… Был под Величавым, не доехал немного, застопорила машина. Суднев с эскадроном выехал туда, противник, как мне было донесено, оставил Бирюзяк, не сомневаюсь, что Величавое занято нами… Бьюсь один, как рыба, вы только тормозите, срываете все операции; ведь ясно, если мне самое позднее через неделю не удастся бросить 2-й кавполк, в котором из-за ваших стараний и так осталось только 137 сабель, и 299-й полк на подкрепление, то усталые наши части могут быть щелкнуты от Черного Рынка. Как-то неловко даже говорить о том, что ясно детям младшего возраста, а не ясно генштабу. Ну, пока все, завтра буду в Астрахани и подробности могу передать. Что у вас нового?

Киров. Здравствуй, Юрий! Поздравляю тебя с успехом и прежде всего должен сказать, что злость твоя неосновательна; все объясняется только тем, что ты не осведомлен о происходящем относительно переброски частей с Красноярского участка; я хлопотал не меньше, чем ты, но вся беда в том, что снять их нельзя. Четвертая армия взяла Гурьев, не уничтожив окончательно противника, часть которого отступила на запад. Заменить части Красноярского участка решительно нечем, так как все было брошено для взятия Царицына и Сарепты. Сейчас там идут огромные операции, нами занята станция Альганерово, и вдет энергичное преследование противника. Командарм и Механошин сейчас в Сарепте, связи с ними нет в течение 6 дней; не было связи и с тобой, учти все это и тогда поймешь мое положение. 175 лошадей переданы т. Смирнову, который завтра вместе со штабом выезжает в Яндыки. Сейчас постараюсь сделать все, чтобы раздобыть для Смирнова машину… Пока не приедет Смирнов в Яндыки, тебе уезжать нельзя.

Все, что за это время здесь сделано, сейчас тебе передаст Смирнов. На Южном и Юго-Восточном фронтах успехи колоссальные; сейчас получены сведения, что 6-го занят Александровский в 30 верстах от Новочеркасска. Плохо, что на Западном фронте мы отдали Двинск. О твоих успехах сейчас сообщу фронту, жаль только, что нет подробностей о Величавском направлении…

 

Записка в Эркетень товарищу Бутягину

Р.С.Ф.С.Р.

РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ВОЕННЫЙ СОВЕТ XI АРМИИ

20 января 1920 г.

Сегодняшние разговоры с тобой убедили меня окончательно в том, что ты совершенно не представляешь себе должных отношений с командованием армией. Иначе решительно нечем объяснить твоих толкований приказов по армии, а также и того, что ты не удосужился за время пребывания на фронте послать хотя бы одно донесение. О том, что Кизляр нами занят, мы знали; очевидно, возможность сообщений есть. По донесениям Смирнова кое-какая связь с Черным Рынком налажена. Нужно было наладить связь от Черного Рынка к Кизляру. Твои мечты о самостоятельности корпуса только мешают тебе. Корпус целиком и полностью подчинен армии, и, очевидно, командование ее несет всю ответственность за корпус. Твое же поведение не только недопустимо, но даже преступно, в чем я убедился за сегодняшний день. Ты Даже говорить не можешь о вещах, которые в отношениях командира к подчиненному совершенно элементарны. В результате происходит то, что мы видим. Командование корпусом у тебя обратилось в командование отдельными отрядами, а вся та огромная работа по организации снабжения, связи, транспорта корпусных учреждений и пр. висит в воздухе, и корпус легко может оказаться в весьма сложном положении. В этом отношении иной оценки положения быть не может. Вместо того чтобы сломить все препятствия по указаниям командования, ты делаешь то, что операция срывается, когда она могла быть верной. Вывод — если ты не считаешь возможным работу с командованием армии, скажи это открыто, а не доказывай опасными экспериментами.

Киров.

 

Переговоры тов. Кирова с тов. Бутягиным

III

23 января 1920 г.

Бутягин. Здравствуй, Мироныч! Последние два дня в районе Кизляра противник не проявлял никакой активности. По полученным же сейчас сведениям противник повел наступление, имея своей целью отбросить нас от железной дороги. Противник сосредоточивается в районе Карабагды и Тарумовка, отвлекая свои силы из Грозного и Святого Креста, благодаря чему т. Гикало третьего дня вновь занял Грозный…

Противник получил задачу отбросить нас спешно от линии железной дороги и затем вновь возвратиться на железную дорогу для погрузки. Станица Червленная спешно укрепляется четырьмя рядами проволочных заграждений. На станции Узловой находятся все интендантские склады и имущество, эвакуированные из Кизляра и Грозного. Все забито.

Передам заодно копию документа, характеризующего ситуацию на нашем Кавказе. Передавать?

Киров. Передавать.

Бутягин. «Великий визирь, главнокомандующий войсками Кавказского эмирства, военно-юридической академии ротмистр Магомет Киямиль-Хан, он же Иналук Араслануков Дышнинский. № 114. Ведено. Циркулярно. Министрам, командующим армиями, военным губернаторам, градоначальнику Ведено и другим должностным лицам эмирства. Даю вам знать, что высочайшим указом его величества эмира Северного Кавказа, как известно, я был назначен великим визирем с поручением мне составления кабинета министров. Кроме того, мне передано его величеством верховным вождем и главное командование войсками Северо-кавказского эмирства. Кабинет министров мною составлен следующим образом:

1) министр двора его величества генерал-майор Каим-Хани, 2) министр иностранных дел — военно-юридической академии ротмистр князь Магомет-Киямиль-Хан, он же Иналук Араслануков Дышнинский, 3) министр продовольствия, торговли и промышленности — Магомет-Ханхоев, 4) министр земледелия и государственных имуществ — Вилал-Шамиле, 5) министр военный — генерал-майор Шиты-Истамулов, 6) министр путей сообщения и почт и телеграфов — Куси-Байгилеев, 7) министр внутренних дел — генерал-майор Хабале-Бееленеев, 8 и 9) портфель министра юстиции и портфель министра просвещения оставляю за мною, а также и портфель министра вакуфных дел и имуществ.

По главному командованию мною приступлено к реорганизации армии по примеру благоустроенных держав. О состоявшемся акте правительства, в виду составления названного кабинета мною будет дано своевременно соседним державам о признании Кавказского эмирства самостоятельной шариатской монархией во главе с эмиром Узун-Хайри-Хаджи-Ханом, под протекторатом халифа Мусум-Мамек, его величества оттоманского императора Магомета Вахитг-Дина шестого. За сим с божьей волею я буду добиваться шариатской монархии, ибо в стране мусульманской республики существовать не может, на том основании, что признанием республики мы бы не признали халифа, значит отрицали бы пророка Магомета, что значит отрицание бога. Итак мы не требуем автономии, а хотим самостоятельной шариатской монархии. Всякий пришелец — нам гость, которого мы в силу нашей религии и традиции так любим и уважаем, но всякое вмешательство в правое дело посторонних лиц, еще не реабилитировавших себя за прошлое перед народом, мы не можем принять. Не можем протянуть руки людям, изгнанным из собственного отечества. Мы не можем отступить от шариатской монархии, мы не можем подать руки людям, не признающим ничего святого, мы не можем допустить в нашу среду лиц, не испытанных его величеством эмиром нашим Узун-Хайри-Хаджи-Ханом. Мы избегаем повторения эпопеи мифической Горской республики.

Об изложенном объявить народонаселению и подведомственным вам должностным лицам, для немедленного исполнения и сведения.

Великий визирь и главнокомандующий войсками военно-юридической академии ротмистр Дышнинский. Правитель канцелярии поручик Асан-Хани. (Хасавьюртовскому губернатору.)» (Стоит несколько печатей, по-видимому турецких.) Могу сообщить, что раненые и пленные чеченцы и кабардинцы, взятые нами под Тарумовкой, знают об этой чертовщине.

Киров. Нет ли у тебя сведений, какое впечатление на горцев производит образование эмирства и какое участие в этом принимают турки?

Бутягин. Учесть трудно, хотя пленные кабардинцы и чеченцы говорили, что мы пойдем с Красной армией и что они сами перебежали к нам. Больше по этому поводу ничего не знаю. Постараюсь собрать сведения и информировать тебя.

Киров. Уверен ли ты, что удержишь район Черного Рынка, принимая во внимание, что против тебя довольно приличные силы противника?

Бутягин. Мое впечатление такое, что вчера часть сил противника оттянута и вопрос только в сегодняшнем дне, ибо прибывшие резервы требуют отдыха, а затем у меня намечен контрманевр, которым я предполагаю отбросить противника вновь к железной дороге. Все будет ясно в течение двух дней. Сомнений у меня завтра с обеда совершенно не будет. Через десять минут я сообщу развитие боя, подожди минутку. Пока задавай другие вопросы. Приехал ли Реввоенсовет и что нового? Затем сообщаю тебе, что я с Реввоенсоветом абсолютно, и на этот раз окончательно, разрядил атмосферу и все недоуменности.

Киров. Хорошо. При поездке на Величавое учти следующее. Подходящая к Манычу 7-я кавдивизия сообщила нам вчера, что южнее Маныча широкое повстанческое движение, повстанцами уничтожены все переправы через Маныч. 7-я дивизия старается связаться с повстанцами. Попробуй и ты из Величавого послать в северную часть Ставропольской губернии своих людей для связи. На общем Кавказском фронте несколько дней происходит маленькая заминка. Объясняется это тем, что отстали тылы, расстроилось снабжение, нет связи. Теперь дело налаживается. Вопрос о приезде Сталина на фронт остается нерешенным. Кавказский Ревком все еще не приехал. Очень рад, что распутал отношения с Реввоенсоветом. Настоятельно прошу тебя регулярно поддерживать связь со мной и при всякой возможности звать к аппарату. Больше вопросов пока не имею.

Бутягин. В районе Тарумово положение продолжает оставаться безрезультатным, по видимо устойчиво для нас, иначе бы тылы в Черном Рынке уже паникерствовали бы. Через час прикажу сообщить результаты боев. Будь здоров.

Киров. Всего лучшего.

IV

29 января 1920 г., в 2 часа.

Бутягин. Здравствуй, Мироныч! Я в разговоре с т. Василенко запросил — передавать ли тебе подробно о положении на Кавказе и содержание писем и докладов тт. Гикало, Гордиенко, Шеболдаева и Борисенко из отряда зеленых или же лучше направить все материалы тебе с т. Михеевым и т. Гришко.

Киров. Здравствуй, Юрий! Сущность материалов передай сегодня же запиской. Было бы лучше, если тебе Михеев не нужен, — командировать его с материалами сюда.

Бутягин. Михеев и Гришко должны срочно возвратиться, получив и для отряда Гикало, и для отряда нашего, оставшегося в тылу, и для Шеболдаева [то], что на Дагестане я мог бы по вашему распоряжению уделить, но это не удовлетворит их, а потому лучше им быстро съездить к вам и не задерживаясь возвратиться. Каждый день дорог, в смысле работы, для изменения политической ситуации в Дагестане и Тереке.

Киров. Тогда сделаем так: через день-два в Яндыки выезжает Механошин, и пусть они с ним и с тобой выяснят все вопросы. Я с командармом завтра еду на Тихорецкое направление, вернемся не скоро. Таким образом Михееву встретиться с нами в короткий срок не удастся. Если встретятся крупные вопросы, то мы их с вами решим по проволоке. Материалы у них все возьми.

Бутягин. Хорошо. Можно разрешить вопросы на месте с Механошиным. Я задержу Михеева и подожду сам Механошина, важно, чтобы одновременно прибыли значительные суммы. А сейчас я тебе коротко передам сущность докладов, в которых принципиальных вопросов почти нет. Гикало занимает своим отрядом вместе с Мордовцевым Воздвиженскую передовыми частями, а тыловая база его — в Шатоевском. Отряд имеет красноармейцев всех национальностей — русских и кабардинцев больше всего, — хорошо сплочен, но в тяжелом материальном положении. Узун-Хаджи сначала был под влиянием Гикало, но с октября влияние его стало слабеть и переходить в руки чеченца-монархиста, туркофила, панисламиста Дышнинского, который, объявив эмирство под протекторатом Турции, приступил к формированию армии эмирства, причем 5-й армией приказом от 6 ноября объявил отряд Гикало и назначил его командующим. Гикало, конечно, отказался, чтобы ему, как командиру красных частей Советской России, не мешали бороться с Деникиным. Отдан был приказ разоружить Гикало, но в виду его авторитета и протеста Узун-Хаджи, а также слабости сил эмирства — разоружение не удалось, и после переговоров т. Гикало оставили в покое, но без всякой помощи. Отряд ингуша Арцаханова, пришедший во временную столицу эмирства, видимо, ознакомившись с новой властью, не согласился ей подчиниться и ушел в горы в Ингушетию. Ингуша поддержки никакой не дают. Население Чечни тоже пассивно, но корни пускаются; в Ведено прибыли три недели тому назад турецкие эмиссары с группой офицеров-младотурок, сообщая, что идет через Тифлисскую губернию 14-й корпус, под командой Мустафа-паши. Младотурки недовольны монархической политикой Дышнинского, и на этой почве происходят трения в его кабинете. Есть ещё третье течение, определенно наше, с командующим одной армией эмирства — министром внутренних дел Шито во главе. У меня есть подлинные документы, приказы о назначении командующих и о Гикало, есть образцы выпущенных эмирством денежных знаков. Кумыки определенно не признают новую монархию и изгнали князей, в то время как Дышнинский в свободной Чечне, не имеющей до сих пор классов, ввел сословия, княжеские титулы, дворянство и проч. Наш отряд с командиром отряда Передери, военкомом Стебаковым, военкомом полка особого назначения, начштаба Черемовым, адъютантом отряда особого назначения Борисенко, Михеевым, ведущим политработу, занял Кумыкскую линию от Александрийской станицы по берегу и по железной дороге, от Хасавь-Юрта, не доходя Петровска; и очень радушно принят кумыками, установившими по аулам Советскую власть. Отряд очень сильный, и, конечно, с его приходом политическая ситуация, колеблющаяся под ногами у Шеболдаевского отряда из дагестанцев и тавлинов, в районе Шуры окрепнет. Нури-паща, брат Энвер-паши — младотурок и тоже панисламист, пытающийся сбить Шеболдаева с Дагестана. Войдя в контакт с нашим отрядом, Шебодцаев может опереться на него и противодействовать Нури-паше. Необходимо отряд наш у кумыков срочно пополнить кавалерией из кумыков. Нужны средства, туда не попало денег совершенно; как Гикало, так и этому отряду, по моим приблизительным подсчетам, необходимо каждому не менее десяти миллионов. Во всех докладах и Шеболдаева и Гордиенко и Гикало сквозит одна мысль — это не терять времени и быстро покончить пока еще с неокрепшим эмирством. Возможность для этого, они считают, в наличии этих отрядов полная, с небольшой поддержкой от нас. Указывается на важность Грозного, ибо эмирство считает Грозный своей столицей в будущем.

Киров. Теперь отвечу на твои вопросы: 1) Костич остается в твоем распоряжении, но только огради его от оперативной работы. 2) С горючим для машин дело обстоит очень скверно. Здесь нет ни бензина, ни спирта, когда получим последнее — неизвестно, поэтому возьми 150 пудов бензина для смеси с керосином. Необходима крайняя экономия бензина, имея в виду, что на днях сюда для авиозвена корпуса прибывают три машины, которые немедленно будут отправлены к тебе, для них нужен будет бензин. 3) Два миллиона денег возьми влолевом казначействе корпуса, которому отправлено отсюда и должно быть уже прибыло семьдесят миллионов. Что же касается отрядов Гикало и Шеболдаева, то о снабжении их деньгами сообщу тебе завтра дополнительно… К сведению тебе сообщаю, что 7-я кавдивизия переправилась через Маныч и заняла Воздвиженское, что восточнее Дивного, таким образом, возможность связи частей корпуса с Тихорецкой группой становится все ближе. Председатель Кавказского Ревкома Орджоникидзе назначен членом Реввоенсовета Кавказского фронта и на днях будете Саратове. Таким образом, вопрос о назначении Сталина в наш фронт, очевидно, отпадает. Сообщи, какими деньгами ты захватил в Святом Кресте пять миллионов.

Бутягин. Деньги в Святом Кресте забраны всякие: и корейские, и купоны, и добрармии, и донские, немного даже есть народного совета, только нет советских; отмечаю, что в районе Святого Креста, даже в тылу в незанятых нами селах, предпочитают перед корейскими наши советские знаки. То же было и в районе Кизляра. Значит Михеева я задержу и через два дня после его доклада.

Киров. Нельзя ли и Гикало дать хотя бы часть денег советскими Знаками?

Бутягин. Я думаю, возможно, не менее трети. Напиши директивы политические Шеболдаеву, Гордиенко, Гикало и Мордовцеву и пришли с Константином Александровичем. Вылет звена ускорьте. Я произведу разведку и свяжусь с Величавым. Больше ничего не имею. Будь здоров. Передай привет и ожидание.

Киров. Все будет сделано. До свидания.

 

Заявление членов ЦК РЛКСМ, голосовавших на заседании Бюро ЦК РЛКСМ от 15/1–1925 г. против выступления от имени ЦК РЛКСМ на пленуме ЦК РКП(б) по вопросу о тов. Троцком

Мы, нижеподписавшиеся члены ЦК РЛКСМ считаем необходимым в письменном виде изложить те мотивы, которые нас заставили голосовать на заседании Бюро ЦК от 15/1–1925 против выступления с мнением ЦК РЛКСМ на пленуме ЦК ВКП(б) по вопросу о мерах партийного воздействия на тов. Троцкого в связи с его антиленинскими выступлениями.

Мотивы наши следующие.

1. Вопрос в данном случае не идет о нашем отношении к троцкизму и антиленинским выступлениям Троцкого. По этому вопросу наш Союз и его ЦК высказались с полным единодушием и определенностью.

В данный момент ЦК РКП, подводя итоги дискуссии в связи с выступлениями Троцкого, должен сделать выводы о мерах партийного воздействия в связи с выступлениями Троцкого. В ЦК РКП нет принципиальных течений по отношению к Троцкому. Есть разногласия по конкретному вопросу: снимать или не снимать сейчас Троцкого из Политбюро ЦК РКП. Разногласия, которые не выносятся широко на обсуждение партии.

2. При таких условиях выступление ЦК РЛКСМ, поддерживающих ту или другую точку зрения на этот вопрос, существующий в ЦК РКП, без специального запроса со стороны руководящей группы ЦК РКП, есть вмешательство вдела ЦК РКП с целью обострения борьбы. Высказываясь против специального выступления ЦК РЛКСМ по этому вопросу, считаем нужным заявить, что мы отрицаем постановку «нейтральности».

Чаплин, Матвеев, Пакулин, Мильчаков, Сорокин, Соболев

(ЦПА, ф. 80, оп. 10, д. 36, л. 22–23. Копия.)

 

О выступлении оппозиции 7 ноября 1927 г. в Ленинграде

Заседание парткома Ленинградского института путей сообщения 17/XI-1927 года

«В выступлении принимало участие несколько студентов Института: Красовский, Павлов, Голдин.

Красовский: Билет на демонстрацию получил от одного товарища из райкома партии, фамилию не знаю. Фракционную работу считаю вредной. Считаю ошибкой, что ходил на демонстрацию не с институтом. Фракционную работу не веду, но свои взгляды буду бороться. Постановление ЦК партии об исключении Зиновьева и Троцкого из партии считаю неправильным, т. к. их исключили за идейные взгляды.

Фамилию товарища, доставшего билет, не скажу.

Павлов П. А.: Где достал билет не скажу. Я защищал вождей. Зиновьев бросил лозунг „Да здравствует пролетариат!" И кто-то, кто — не помню, крикнул „Да здравствует Зиновьев". Я был очевидцем того, как по лицу ударили Радека, и как Евдокимова потащили топить к Мойке.

Голден отказался давать какие-либо объяснения.

Партийный комитет Ленинградского института путей сообщения постановил:

Исключить из партии Красовского (36 чел. голосовали за исключение, 12 — были против). Голдена — исключить из партии — 32 человека, против — 16. Павлову П. А. — вынести строгий выговор (за выговор проголосовали 42, против 6)».

(ЛПА, ф. 1085, св. 9, д. 114, л. 148–151)

«В ОГПУ, тов. Мессингу

Секретариат Ленинградского комитета ВКП(б), ознакомившись с заявлением тов. Жукова, считает: 1) В дальнейшем рекомендовать ОГПУ изменить форму агентурных сводок в сторону точного и ясного указания их агентурного происхождения. 2) Принять к сведению заявление т. Мессинга, что объяснения Жукова (полностью, значительно, в основном) опровергли материалы агентурной сводки ОГПУ. 3) Предложить ГПУ объяснения т. Жукова послать в те адреса, в коих была повинна агентурная сводка».

Документ не датирован. Возможный год написания — конец 1928 г., установлен по косвенным документам.

Записка написана рукой Н. А. Свешникова.

Подписана Кировым (автограф)

ЦПА, ф. 80, on. 11, д. 24, л. 6.

 

Из писем к Кирову:

1. Даты нет. Но, скорее всего, относится к 1931 году

«Тов. Киров

Я решил тебе написать, именно тебе, нужно бы написать Сталину, но ему письмо не дойдет. Неужели Вы все руководители не видите, что ведете страну к гибели и все октябрьские наши завоевания могут пойти на смарку… Материальное положение рабочих и служащих тяжелое, процветает спекуляция, отсутствует дисциплина, у магазинов тысячные очереди, голодуха. Хорошо живут спекулянты, лишенцы, воры, жулики. — Они живут так же, как стоящие у власти, имеющие хорошее снабжение и все дефицитное. Ленин этого бы не допустил и партия, особенно головка недостойна произносить имя Ленина. Рыков был человеком умным, но его забили, Томский тоже был неплохим… Посмотрите торговые организации, из них половину нужно перестрелять при жизни.

Фамилии своей не подпишу, боюсь как лозунгщика тебя!»

(ЦПА, ф. 80, оп. 16, д. 63, л. 37)

2. Датировано 5 июля 1932 г.

«В чем сущность моего письма? Рабочие недовольны политикой партии. Мотивы недовольства: голод, займы и как вывод из общих настроений — уничтожили людей, которые кормили рабочий класс (кулака)…

Мы в деревне разбили классового врага окончательно, подорвали его корни, но мы его не уничтожили, он нашел новые формы борьбы и более успешные. Борьбу из деревни классовый враг перенес в город — в гущу рабочего класса. Из одного села Западной области, откуда я родом, оттуда до 80 человек приехало в Ленинград. Это кулаки, подкулачники, уголовники, раскулаченные.

Партийные и профсоюзные организации плохо ведут работу среди сезонных рабочих. В связи с этим считаю необходимым поднять вопрос Об очистке рабочего класса.

Слушатель областной высшей колхозной школы Кочуро»

(ЦПА, ф. 80, оп. 16, д. 63, л. 39)

 

Заявление в партколлегию Ленинградской Контрольной Комиссии ВКП(б)

тов. Киселеву от члена ВКП(б) А. Клыкина

[даты нет] Приблизительно 1933 год.

В прошлом году в начале лета я был приглашен на день рождения к тов. Р. Оше, но у него не было музыки, я вспомнил, что напротив в доме живет Рекстон, а у него патефон. Открыла его жена, спросила зачем, дальше не пустила, сказала, что он занят, но Рекстон вышел, встретил недружелюбно. Я повторил ему просьбу, он попросил жену проводить меня в спальню. В соседней комнате я услышал разговор, приоткрыл дверь и увидел, что за столом сидел целый ряд бывших работников областной контрольной комиссии (Десов, Тенч, Алексеев, Король, Бороздин) и Озолин (бывший председатель Облсуда). Потом было еще человек 30, которых я не знаю.

Рекстон, увидев меня закричал, а Тенч пригласил в залу, посадил рядом с Десовым. Подали вина, пива. Стали пить за Десова, Комарова. Об этом мною было сообщено подробно 2 раза в органы Ленинградского Государственного Политического Управления по вызову к тов. Горину, начальнику СПО. Кроме того, было сообщено, что Рекстон неоднкратно в беседах со мной ругал самыми площадными словами Кирова и Сталина, называя их «мерзавцами», «негодяями», а «не руководителями пролетариата, что еще в годы реакции Киров выступал со статьями, находясь в Турции против партии и пролетариата».

Летом этого года я встречался с Дмитриевым (директором техникума облснабоблотдела), который рассказал мне, что он встретился с Воробьевым, Десовым и Исидор В. — председатель союзтабака. Воробьев ругал Сталина «Ну, что с этим азиатом поделаешь, как мы ни боремся с ним, никак ему шею не свернуть».

ЦПА, ф. 80, оп. 17, д. 70, л. 4–7.

 

Заявление в партколлегию Ленинградской Контрольной Комиссии ВКП(б)

тов. Киселеву

от члена ВКП(б) А. Клыкина

16 июля 1933 года

«Однажды в разговоре с Рекстоном (еще до того, как мне удалось случайно раскрыть собрание у него на квартире) он мне рассказывал, что после того как все были сняты с руководящих постов… и уезжали в Москву к нему заезжал Бадаев, который совещался с ним о дальнейшем руководстве Ленинградской организации, так как Киров является чужим человеком в Ленинграде и доверять такую организацию ему ни в коем случае нельзя. Кроме того он сказал, что у них имеется постоянная связь с Москвой, поддерживается постоянная связь с Комаровым, Мессингом, Истоминым. Такая же связь поддерживается через Аменицкого, неоднократно посещавшего Рекстона в Ленинграде. И как-то раз Рекстон будучи в сильном возбуждении, ударив кулаком об стол сказал: мы скоро перегрызем глотку этому вождю Кирову, мы его посадим, мы его уничтожим, за нами идет большинство массы!»

(Документ приведен полностью. ЦПА, ф. 80, оп. 17, д. 70, л. 1, 1об)

 

В Ленинградскую областную Контрольную Комиссию ВКП(б)

тов. Киселеву

от члена ВКП(б) Романова А. М.,

п/б 0133494, референта секретаря

Ленинградского областкома ВКП(б)

Заявление

6 апреля 1933 года в 8 часов 30 мин. вечера, возвращаясь домой я был остановлен на Московской улице Володарского района, членом ВКП(б) Чугуновым Михаилом. Знаком с ним по совместной работе в Лодейнопольской организации ВКП(б). Чугунов был секретарем райкома, а я секретарем Оштинского райкома партии.

Чугунов был выпивши, но не пьян и пригласил меня зайти к нему на квартиру. Я зашел, Чугунов послал отца своей жены (беспартийный старик) за вином и тот принес полбутылки зубровки.

Разговор Чугунова сводился к следующему: «Сталин, теперешнее Политбюро трижды гитлеровцы».

ЛПА, ф. 24, оп. 2-в, д. 779, л. 34

 

Постановление бюро обкома и горкома ВКП(б)

4 марта 1934 г.

На объединенном заседании бюро Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) 4-ого марта 1934 года был утвержден следующий состав бюро районных комитетов партии города Ленинграда

1. Нарвский РК ВКП(б):

Членами бюро: Алексеев, Лысаков, Тютин, Кирьянов, Волков, Цейтлин.

Кандидатами в члены бюро: Отс, Филатова, Тумчек.

2. Выборгский РК ВКП(б):

Членами бюро: Смородин, Гайцхоки, Никитин, Баранов, Иванов Г., Есенин, Карпова.

Кандидатами в члены бюро: Егоров, Копорова, Врублевский.

3. Московский РК ВКП(б):

Членами бюро: Бушуев, Владимиров, Гусаров, Матусов, Исерлис, Виноградов, Невинский.

Кандидатами в члены бюро: Богданов, Попова, Алексеев.

4. Василеостровский РК ВКП(б):

Членами бюро; Водцит, Лукьянов, Орлович, Шеметова; Ингельман, Ивашов, Уткин.

Кандидатами в члены бюро: Царев, Шелепугин, Саламахин.

5. Володарский РК ВКП(б):

Членами бюро: Освенский, Никитин И., Юхачева, Астахов, Фисуненко, Казовский, Егорова А.

Кандидатами в члены бюро: Курлянд.

6. Петроградский РК ВКП(б):

Членами бюро: Соболев, Грибков, Пальцева, Десов, Сергачев, Ортяков, Плотникова.

Кандидатами в члены бюро: Иванов, Прокофьев, Климович.

7. Смольнинский РК ВКП(б):

Членами бюоо: Касимов, Кузнецов, Балакин, Преображенская, Иткина, Цинит, Яковлева.

Кандидатами в члены бюро: Шниппер, Жуков, Преде.

8. Центральный РК ВКП(б):

Членами бюро: Милославский, Мелкишев, Смирнов, Семенов, Быстрянский, Смирнов С., Кольцов.

Кандидатами в члены бюро: Иванов, Маринушкин, Свердлов.

9. Октябрьский РК ВКП(б):

Членами бюро: Шульман, Савенков, Садчиков, Иванов Н., Александров, Орлов, Масевицкий.

Кандидатами в члены бюро: Штыков, Усанов, Диманис.

10. Пригородный РК ВКП(б):

Членами бюро: Емельянов, Пахомов, Зотиков, Цеховский, Соловьев, Цветков, Ларионов.

Кандидатами в члены бюро: Хитров, Красиков, Горев.

11. Кронштадтский РК ВКП(б):

Членами бюро: Токарев, Яров, Озолин, Алтухов, Рабинович, Мушлов, Никанович, Болышев, Прошкин.

Кандидатами в члены бюро: Белов. Макашайчик.

Во всех районах была установлена должность секретаря райкома, заместителя секретаря райкома, помощника секретаря.

(ЛПА, ф. 24, on. 1, д. 876, л. 32–33)

Примечание. Такая структура райкомов партии, их число просуществовала до 1936 года. В данном документе первым в списке членов бюро стоит фамилия секретаря райкома ВКП(б).

 

Постановление бюро обкома, и горкома ВКП(б)

4 марта 1934 г.

На этом же объединенном заседании бюро Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) 4-го марта 1934 г. были приняты еще ряд важных решений:

1. На заседаниях бюро обкома и горкома ВКП(б) разрешить присутствовать заведующим отделами обкома и горкома партии, начальникам политотделов Октябрьской и Мурманской железных дорог, редакторам газет «Ленинградская правда», «Красная газета», «Крестьянская правда», «Смена».

2. Принято решение перейти к системе ответственных инструкторов обкома и горкома партии по отраслям промышленности и деятельности партийных органов. Из всех идеологических отделов оставить только отдел культуры и пропаганды,

— Заведующим отделом руководящих партийных органов обкома был утвержден — Низовцев.

— Заведующим сектором информации — Гожанский.

— Инструктором по составу организации и статистике — Васильев.

— Заведующим особым сектором — Свешников.

— Заместителем заведующего особого отдела и управделами — Пухов.

3. Упорядочить структуру штатов Ленсовета в сторону сокращения.

Установить штат Ленсовета со всеми отделами, секциями, трестами и райсоветам в количестве 1440 человек на 1934 г. против ЗОЗб в 1933 году.

(ЛПА, ф. 24, on. 1, д. 876, л. 51, 55, 59, 96–107)

Примечание. Документ дается в сокращенном виде.

 

Постановление бюро обкома и горкома ВКП(б)

4 марта 1934 г.

На объединенном заседании бюро Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) было принято объединенное постановление областкома и горкома ВКП(б) по местной промышленности.

Ленинградская. местная промышленность объединяет 107 предприятий с основным капиталом 1/4 млрд. рублей. Валовая продукция составляет 904 млн. рублей. Однако, ленинградская местная промышленность не отвечает поставленным целям: не обеспечивает рынок товарами для населения, а регион — необходимыми промышленными товарами, в первую очередь стройматериалами. Кроме того, большой процент отчислений от-прибылей местной промышленности идет в союзный и республиканский бюджеты, а надо усиливать местный бюджет.

В связи с этим необходимо определить перечень предприятий, подлежащих передаче из союзного и республиканского подчинения в состав местной промышленности.

Среди них:

Невгвоздь

Псковский металлический

Старорусский чугунного литья

Завод им. Бадаева

Красный маляр

Канат

Шпагат

Фабрика «Союзутиль»

Музыкальная фабрика им. Луначарского

Пашский тарный завод

Рыбное хозяйство на внутренних водоемах.

Фабрики «Красное Знамя» и «Веретено» выделить в союзное подчинение.

Это приведет к изменению состава местной промышленности. В ее ведении будет 220 предприятий, число рабочих 125 тыс. Выработка плана на 1934 г. составит 1,2 млрд. рублей.

Кроме того, по промышленности, находящейся в ведении Ленсовета, а это 81 предприятие, которое имеет 13 900 работающих и по плану 1933 года давало продукции на 106,6 млн. рублей.

Местная промышленность подразделялась на областное, городское й районное подчинение, т. е. находилась в ведении Ленсоветов и райсоветов. Постановление Совнаркома РСФСР от 9 августа 1933 года давало право директорам республиканских предприятий расходовать 25 % экономии от заказа-наряда на дополнительные капитальные работы без утверждения этого в спецбанке. Это положение необходимо распространить на местную промышленность. Общие лимиты капитальной работы утверждаются Ленсоветом и облисполкомом. Местная промышленность сбывает свою продукцию на местном рынке, освобождается от продажи товаров наркоматам.

Предельный размер отчислений прибылей местной промышленности в доход государства не более 81 % в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР от 3 сентября 1931 года.

Предоставить Облисполкому и Ленсовету права 50 % сверхплановой прибыли оставлять в их распоряжении.

Перед Управлением местной промышленности стоят задачи: изучение экономики района, сырьевых, энергетических ресурсов, установление связей с научно-исследовательскими институтами, технологической реконструкцией местной промышленности, создание новой производственной базы.

Документ подписан лично Кировым и им сделана приписка: Чудову, Кодацкому, Струппе, Иванову А;, Светикову, Нетану определить списки предприятий местной промышленности о передаче как в ведение Ленсовета, так и облисполкома.

И стоит вторичная подпись Кирова.

ЛПА, ф. 24, on. 1, д. 876, л. 112–113, 125–126.

Примечание. В 1934 году экономика Ленинграда и области носила многоукладный характер. В промышленности были предприятия союзного, республиканского и местного подчинения. Сохранялись кустарно-промысловые артели и кооперация. В сельском хозяйстве были колхозы и единоличное хозяйство, причем последнее в 1934 г. составляло свыше 40%

 

Из писем С. М. Кирову

13 дек. 34 г. — зарегистрировано секретариатом С. М. Кирова

Дорогой товарищ Сергей Миронович

Мое моральное весьма тяжелое состояние. За последний отрезок моей жизни на нервной почве. Все чаще и чаще, совершенно дезорганизует мою волю и психику. И мне становится все трудней и трудней выносить такую жалкую жизнь, а так же владеть собой. Да, и для всех моих близких и родных мне лицам, так же не может быть приятным мое угнетенное состояние. Вследствие чего мне вдвойне тяжело, что и побуждает меня обратиться к тебе с убедительной просьбой, оказать мне содействие устроится в Ленинграде, в специальной лечебнице. Для клинического лечения своей злокачественной болезни, которая отравляет лично мне и моим близким жизнь и я так устал, что готов подвергнуть себя каким угодно экспериментам, лишь бы получить каплю облегчения.

По этому случаю я очень и очень прошу тебя дорогой. Будь так добрым, помоги мне в этом направлении. Поручи кому нибудь из товарищей выяснить соответствующую лечебницу в Л-де и устроить меня в таковую. Для меня стороннего исследования основной причины моей болезни врачами специалистами и применения методов лечения. Я с Сначала августа до конца сентября провалялся в Кремлевской больнице, а с 4-ого октября нахожусь в доме отдыха ЦИКа в Сочи и несмотря на весьма благоприятные условия во всех отношениях, а также и чудную солнечную погоду благодатного юга мое душевное состояние из рук вон плохо и я принужден избегать общения с людьми, что еще больше обостряет душевное состояние…

В начале декабря я вернусь в Москву и мне хотелось бы попытать счастье и использовать последнее средство полечиться в Ленинграде — в хорошей лечебнице под наблюдением врачей-специалистов, за что я хватаюсь, как утопающий за соломинку, когда его тянет ко дню. И надеюсь на то, что ты лично, а также и другие т.т. ленинградцы, от которых это будет зависеть, помогут мне использовать эту соломинку. Как только получу от вас благоприятный ответ на мою просьбу с положительными результатами немедленно выеду в Ленинград.

Крепко жму твою руку

С ком. приветом С. Аллилуев

10 нояб. 34

Сочи-Мацеста. Дом отдыха ЦИКа

Зинзиновка

(ЛПА, ф. 24, оп. 2-в, д. 842, л. 141)

Уважаемый тов. УГАРОВ!

в 1931 году совещанием коллегии ГПУ я был приговорен к высылке в Алма-Ату. Ровно через пять дней по прибытии в Алма-Ату я был назначен штатным профессором тамошнего (Казакстанского) университета по кафедре истории империализма, а после восьмимесячного пребывания в Алма-Ате уже получил разрешение вернуться и почти одновременно приказом Наркомпроса был назначен профессором в Ленинградский историко-лингвистический институт. В 1933 г. ЦК ВКП(б) утвердил меня профессором Высшего коммунистического института просвещения (в Москве), где я и состою до сих пор, регулярно езжу для чтения там лекций в Москву. В 1934 г. при открытии Ист. фак. лен. гос. университета я был туда назначен профессором и состою там и теперь.

По желанию парткомов и месткомов разных Ленинградских учреждений я постоянно выступаю с лекциями на темы о текущей международной политике. Возбудив в настоящее время перед верховным прокурором т. Вышинским ходатайство о снятии с меня судимости я прошу Вас, на глазах которого проходит моя деятельность в Ленинграде, подтвердить соответствующим отзывом мое ходатайство.

Я работал, работаю и буду работать с правительством и партией и имею полное моральное право рассчитывать на удовлетворение моей просьбы.

ЕВГ. ТАРЛЕ

Профессор Лен. гос. ун., ЛИФЛ ин-та и Высш. Коммун. ин-та просвещения

23/Х-35 г.

Л-д, Наб. 9 Января д. 30, кв. 4, тел. 115–43

Фамилия Николаев является весьма распространенной. Более того, на территории Выборгского района Ленинграда проживали и работали два Леонида Васильевича Николаева. С биографией одного из них, убийцы Кирова, читатель уже познакомился. Теперь расскажем о другом.

Он тоже родился в Петербурге в-1904 году и тоже в семье рабочего. Принимал самое активное участие в Гражданской войне. Вернулся в родной город в 1925 году из Свердловска и с этого времени до самой смерти трудился рабочим на Государственном оптико-механическом заводе. Здесь проходит обе партийные чистки. Впрочем, предоставим слово документу:

 

«Протокол № 3 от 24 октября 1929 года цехячейки № 3 Государственного оптического завода.

Присутствует: членов и кандидатов ВКП(б) — 41 беспартийных — 15

Председатель собрания: Сынков

Члены: тт. Григорьева и Лакатош…

Николаев Леонид Васильевич, рождения 1904 года. Социальное положение — рабочий. Образование — среднее. Занимаемая должность — механик. В Красной Армии — служил. Производственный стаж лет. Нагрузка — профуполномоченный.

Вопросы:

1. Кто родители? 1. Рабочие.

2. Служил ли в Красной Армии? 2. Служил добровольцем.

3. Был ли в оппозиции? 3. Был.

4. Сколько подписался на заем? 4. На 200 руб.

5. Где был в Кронштадтское восстание? 5. На Урале.

6. Где состоял на военном учете? 6. В терчасти — рядовым.

7. Были ли выговора. 7. Были за опоздания.

8. Политподготовка. 8. Совпартшкола.

9. Сколько на иждивении? 9. 4 человека.

Тов. Смирнов — сомневается, что тов. Николаев скрыл, что он демобилизовался рядовым и предлагает это выяснить и воздержаться от постановления.

Тов. беспартийный — говорит, что тов. Николаев служил вместе с ним, что он демобилизовался рядовым и проявил себя, как исполнительный товарищ.

Тов. Николаев — говорит, что он посещал вечерние курсы и штатным командиром не был.

Пожелание: поручить т. Смирнову выяснить о службе тов. Николаева в Красной Армии и на следующем собрании сообщить.

Постановили: Считать проверенным, оставить в рядах ВКП(б)».

В учетной карточке этого Николаева указано, что он окончил курсы младших командиров и в общественной жизни активного участия не принимал.

Доказательством того, что было два Леонида Васильевича Николаева, является то, что при прохождении чистки 1929 года они сами рассказывали свои биографии, и они различные, к тому же у них были и разные номера партийных билетов. У Л. В. Николаева, будущего убийцы Кирова, номер партийного билета был 0156283, у Николаева, работавшего на ГОМЗе, — 0155932.

Музей С. М. Кирова. V-663.

 

Воспоминания Шамко Данила Васильевича

КАCCP г. Петрозаводск,

Пролетарская дом 1, кв. 11

Написаны 11/11–65 г.

Трудпрофилакторий был в Ленинграде, Б. Подьяческая ул., д. 30

В период НЭПа в Ленинграде было много женщин в возрасте от 15 до 30 лет, занимавшихся проституцией.

Условно на 3 группы:

1. Бедные молодые девушки, приехавшие из деревни.

2. Материальная нужда, живших в городе

3. Молодые, хорошо обеспеченные, из любви к искусству.

По постановлению Ленсовета создан закрытый трудпрофилакторий — весна 1928 г. в больнице Нихимсона.

Сначала заведывала Гордон, потом была Маркус М. Л. Были приняты двое молодых мужчин Грушевский и Василевский для работы по установлению и вылавливанию женщин.

Проработали около года, их судили за взятки и пр.

Мария Львовна по национальности еврейка, среднего роста с сильно поседевшими волосами без завивки, косметикой не пользовалась для крашения лица, скромно одевалась.

Работать начинала с 9 часов, кончала поздно вечером в 20 ч.

Приезжала и уезжала на трамвае, Киров приезжал несколько раз. Была по своем характеру: объективна, принципиальна, строга, настойчива, требовательна, справедлива, неболтлива, незлопамятна, не гордая, человеколюбивая с добрым отзывчивым сердцем и очень трудолюбивая.

М. Я. часто оскорбляли словом, а иногда бывали попытки оскорбить и действием, но она за такие поступки не наказывала, хотя и могла.

Удивительно умела распсиховавшихся й агрессивно настроенных успокоить добрым словом и хорошим примером.

Продолжала она эту работу с середины 28 до конца 30 г. и прошло через ее воспитание более 1000 проституток.

 

Протокол допроса от 1 декабря 1934 г. арестованного Николаева Леонида Васильевича

Допрос ведет: помощник начальника ОО НКВД по Ленинграду и области Лобов.

Присутствовал на допросе начальник УНКВД по Ленинграду и области Ф. Д. Медведь

Вопрос: Сегодня, 1 декабря, в коридоре Смольного вы стреляли из револьвера в секретаря ЦК ВКП(б) т. Кирова. Скажите, кто вместе с вами является участником в организации этого покушения?

Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершенном мной покушении на т. Кирова у меня не было. Все это я под готовил один, и в мои намерения никогда я никого не посвящал.

Вопрос: С какого времени вы подготовляли это покушение?

Ответ: Фактически мысль об убийстве т. Кирова у меня возникла в начале ноября 1934 г., с того времени я готовился к этому покушению

Вопрос: Какие причины заставили вас совершить это покушение?

Ответ: Причина одна — оторванность от партии, от которой меня оттолкнули события в Ленинградском институте истории партии, мое безработное положение и отсутствие материальной, а самое главное, моральной помощи со стороны партийных организаций. Все мое положение сказалось с момента моего исключения из партии (8 месяцев тому назад), которое опорочило меня в глазах партийных организаций. О своем тяжелом материальном и моральном положении я многократно писал в разные партийные инстанции: Смольнинскому райкому партии, парткому института истории партии, обкому и ЦК ВКП(б), Ленинградскую комиссию партконтроля, а также партконтролю при ЦК, ВКП(б). Но ни от райкома партии, обкома партии, ЦК, ни письма Кирову и Сталину не помогли, ниоткуда я реальной помощи не подучил. Вопрос: О чем конкретно вы писали во всех этих заявлениях? Ответ: Везде я писал, что оказался в безвыходном положении и что у меня наступил критический момент, толкающий меня на совершение политического убийства.

Вопрос: Какая основная цель покушения, которое вы совершили сегодня на т. Кирова?

Ответ: Покушение на убийство т. Кирова имело основную цель: стать политическим сигналом перед партией, что на протяжении последних 8–10 лет на моем пути жизни и работы накопился багаж несправедливых отношений к живому человеку со стороны отдельных государственных лиц. Все это до поры до времени я переживал, пока я не был втянут в непосредственную общественно-полезную работу. Но когда оказался опороченным и оттолкнутым от партии, тогда решил сигнализировать обо всем перед партией.

Эта историческая миссия мной выполнена. Я должен показать всей партии, до чего довели Николаева. За зажим самокритики.

Вопрос: При вас во время личного обыска обнаружен составленный вашей рукой план совершения покушения. Скажите: с кем вы вырабатывали этот план?

Ответ: Кто мне мог бы помочь составить такой план? Никто мне в его составлении не помогал. Составил я его лично сам под влиянием событий вокруг меня в Институте истории партии. Кроме того, я составлял этот план под влиянием несправедливого отношения ко мне, когда работал в обкоме ВКП(б) и в облКК.

Категорически утверждаю, что этот план выработал и составил я лично, никто мне в этом не помогал и никто о нем не знал.

Допрос вел 1-го декабря Помощник начальника ОО НКВД по Ленинграду и области

[подпись] (Лобов)

Записано верно [подпись] (Николаев)

 

Протокол допроса 3 декабря 1934 г. Николаева Леонида Васильевича

Вопрос: Как вы попали 1 декабря в Смольный?

Ответ: Я прошел по партийному билету.

Вопрос: Когда вы прошли в Смольный?

Ответ: Примерно в 13 ч. 30 мин. и находился там до 14.30. Затем вышел, вернулся обратно в 16 ч. 30 мин.

Вопрос: Как вы провели этот первый час в здании Смольного?

Ответ: Сначала я обратился к тов. Денисовой, инструктору обкома, которая помещается с другой сотрудницей — Платоновской. Денисову я знаю лично с 1933 г. Я попросил ее дать мне билет на собрание партактива, но она мне в этом за неимением билетов, как она мне объяснила, отказала. Дальше на том же третьем этаже я встретил сотрудницу горкома ВКП(б) (газетный сектор) Шитик-Штеренсон, у нее тоже просил билет и получил ответ, что она еще и сама не имеет билета.

По тому же коридору я встретил затем инструктора горкома Ларина, и у Ларина я попросил билет на актив, но также получил отказ. После я встретил Смирнова, руководителя сектора партийных кадров обкома, у его кабинета попросил билет и получил ответ, что он, Смирнов, не имеет отношения к распределению билетов. Смирнов направил меня за получением билета в 450-ю комнату, но я туда не пошел, так как знал, что в этой комнате у меня нет никаких знакомых. Затем я направился к Петрошевичу, секретарю сельскохозяйственной группы, зашел к нему в кабинет, расположенный по левой стороне большого коридора, и приблизительно 5 минут беседовал с ним сначала на общие, ничего не значащие темы, а потом попросил билет. Петрошевич мне сказал, что в настоящее время у него есть восемь билетов и, если останется, то он мне даст. Для этого Петрашевич попросил меня зайти вечером. Затем я сошел вниз, вышел из здания Смольного и гулял в течение часа по Тверской улице, Очаковской, вышел на Советскую и вернулся в Смольный. Поднявшись на третий этаж, я зашел в уборную, оправился и, выйдя из уборной, повернул налево. Сделав два-три шага, я увидел, что навстречу мне по правой стене коридора идет Сергей Миронович Киров на расстоянии от меня 15–20 шагов. Я, увидев Сергея Мироновича Кирова, остановился и отвернулся задом к нему, так, что, когда он прошел мимо, я смотрел ему вслед в спину. Пропустив Кирова от себя на 10–15 шагов, я заметил, что на большом расстоянии от нас никого нет. Тогда я пошел за Кировым вслед, постепенно нагоняя его. Когда Киров завернул налево к своему кабинету, расположение которого мне было хорошо известно, вся половина коридора была пуста — я подбежал шагов пять, вынув на бегу наган из кармана, навел дуло на голову Кирова и сделал один выстрел в затылок. Киров мгновенно упал лицом вниз.

Я повернулся назад, чтобы предотвратить нападение на себя сзади, взвел курок и сделал выстрел, имея намерение попасть себе в висок. В момент взвода курка из кабинета напротив выскочил человек в форме ГПУ и я поторопился выстрелить в себя. Я почувствовал удар в голову и свалился. Когда я очнулся и постепенно начал приходить в себя, я подумал, что сейчас умру. Ко мне кто-то подбежал, меня стали осматривать и унесли в комнату.

Допрос вел зам. начальника

ОО УНКВД по Ленинграду и области

[подпись] (Сосновский)

Записано с моих слов правильно,

мне прочитано

3/ХII-34 г. [подпись] (Николаев)

 

Постановление Президиума Центральной Контрольной Комиссии Компартии РСФСР

от 27 марта 1991 г.

(протокол № 12 п. 16)

Заявление т. Панпурина В. А. о партийной реабилитации его отца Котолынова Ивана Ивановича (состоял членом партии с 1921 г., партбилет № 0537418 образца 1926 г.)

И. И. Котолынов исключен из членов партии Партколлегией КПК при ЦК ВКП(б) 15 декабря 1934 г. «как контрреволюционер».

По постановлению Военной коллегии Верховного суда СССР от 28–29 декабря 1934 г. он был приговорен к высшей мере наказания «за участие в контрреволюционной террористической группе и совершение террористического акта в отношении С. М. Кирова». Пленум Верховного суда СССР 30 ноября 1990 г. приговор в отношении И. И. Котолынова отменил и дело прекратил за отсутствием в его действиях состава преступления.

Учитывая, что обвинения, предъявленные И. И. Котолынову при исключении из членов партии, отпали, реабилитировать его в партийном отношении (посмертно).

Председатель ЦКК

Компартии РСФСР [подпись]

Послано: Парткому Уральского государственного университета (для ознакомления Панпурина В. А. по адресу: 620135, г. Свердловск, ул. Шефская, д. 85, кв. 31)

КОТОЛЫНОВ Иван Иванович родился в Петербурге в 1905 г., в семье ремесленника-портного, русский. Образование незаконченное высшее — окончил 4 курса Ленинградского физико-механического института. Член партии с 1921 г., партбилет № 0537418 образца 1926 года.

С ранних лет Котолынов принимал активное участие в политической работе среди рабочей молодежи Петрограда. Из низовых комсомольских организаций был выдвинут на работу в Ленинградский губком комсомола: в 1921–1924 гг. работал зав. экономическим сектором Ленинградского губкома РЛКСМ, секретарем Выборгского райкома комсомола, зав. оргинструкторским отделом губкома РЛКСМ. В 1924–1926 гг. Котолынов избирался членом Бюро ЦК ВЛКСМ и членом Исполкома КИМа (Коммунистического Интернационала Молодежи). В качестве представителя КИМа в 1925 и 1926 гг. командировался в Германию и Австрию. В 1922 г. избирался депутатом Выборгского райсовета.

В 1925–1928 гг. Котолынов примыкал к ленинградской зиновьевской оппозиционной группе. 18 декабря 1927 г. XV съезд ВКП(б) вместе с другими активными участниками троцкистско-зиновьевской оппозиции исключил Котолынова из партии. В 1926–1928 гг. он работая зам. зав. орготделом Сибирского краевого совета профсоюзов.

В 1928 г. Котолынов подал заявление о разрыве с оппозицией. 4 января 1929 г. Партколлегия ЦКК ВКП(б) признала его заявление, удовлетворяющее требованиям съезда, восстановила его в партии с отметкой в партдокументах перерыва в партийном стаже с момента исключения по 4. января 1929 г.

По возвращении в Ленинград Котолынов поступил учиться в Ленинградский физико-механический институт на химико-физический факультет. Во время учебы в 1933 г. прошел партийную чистку.

5 декабря 1934 г., вскоре после убийства С. М. Кирова, Котолынов был арестован органами НКВД СССР.

15 декабря 1934 г. Партколлегия КПК при ЦК ВКП(б) (вместе с другими) заочно исключила его из партии «как контрреволюционера». 28–29 декабря 1934 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила И. И. Котолынова к высшей мере наказания. Он обвинялся «в участии в контрреволюционной террористической группе и совершении террористического акта в отношении С. М. Кирова», 29 декабря 1934 г. был расстрелян.

3 июля 1962 г. КПК при ЦК КПСС было получено заявление от сына И. И. Котолынова — Панпурина В. А., в котором он просил реабилитировать отца. Это обращение тогда не получило положительного разрешения. В феврале 1988 г. вновь поступило заявление от т. Панпурина, в котором он просит «узнать, наконец, кто же был мой отец: честный коммунист или „враг народа"». В заявлении Панпурин сообщает, что его мать (умерла в 1957 г.) в январе 1935 г. была исключена из партии и ей было предложено выехать из Ленинграда. Мать — Долгих В. Я., пока не реабилитирована в партийном отношении. Сам Панпурин В. А. в настоящее время является старшим преподавателем кафедры эстетики и этики Уральского государственного университета, член КПСС с 1966 г.

Пленум Верховного суда СССР 30 ноября 1990 г. приговор в отношении И. И. Котолынова отменил и дело прекратил за отсутствием в его действиях состава преступления.

И. И. Котолынов до ареста был студентом Ленинградского физико-механического института.

 

Копия протокола допроса обвиняемого

1934 года, декабря месяца 19 дня, Следователь по важнейшим делам при Прокуроре Союза ССР ШЕЙНИН допрашивал нижепоименованного в качестве обвиняемого с соблюдением ст. ст. 135–138 Уг. Процесс. Кодекса

КОТОЛЫНОВ, Иван Иванович

Сведения имеются в деле.

На заданные мне вопросы отвечаю:

Показания, данные ранее, подтверждаю. Я видел НИКОЛАЕВА в последний раз летом, 1932, или 1933 года, встретив его в райкомовской столовке. При этой встрече я с НИКОЛАЕВЫМ не вел никаких политических разговоров.

Вместе с тем я признаю, что состоял в организации и был одним из руководителей Ленинградской группы. Я поддерживал связь с РУМЯНЦЕВЫМ и ТОЛМАЗОВЫМ; со мною встречались ЗВЕЗДОВ, АНТОНОВ. Я подтверждаю, что и в прошлом я был одним из руководителей оппозиции и теперь вокруг меня объединялись бывшие участники этой оппозиции.

С НИКОЛАЕВЫМ у меня не было вражды и у него нет причин меня оговаривать, точнее я этого не припоминаю.

Я признаю, что наша организация несет политическую и моральную ответственность за выстрел НИКОЛАЕВА. Нами создавались такие настроения, которые объективно должны были привести к террору в отношении руководителей партии и правительства. Как активный член этой организации я и лично несу за это ответственность.

Мое заявление о вступлении в партию, поданное в 1928 году, предварительно редактировал КАМЕНЕВ к которому я пришел посоветоваться. Это заявление было двурушническим и заявление было по существу обманом партии. КАМЕНЕВ, редактируя это заявление — способствовал мне в этом обмане.

В дальнейшем этот обман партии с моей стороны продолжался, т. к. я не порвал с оппозицией.

О том, что ЗИНОВЬЕВ и КАМЕНЕВ и их свита руководят из Москвы нашей организацией я мог догадаться и предполагать, т. к. они продолжали связь с нами. Я, например, читал письмо ЗИНОВЬЕВА к РУМЯНЦЕВУ.

Уточняю, что мы создавали такие настроения, которые могли объективно привести к террору. Я лично, как член этой организации и один из ее руководителей также несу частично за это ответственность.

Прочитано, записано верно: КОТОЛЫНОВ

СЛЕДОВАТЕЛЬ ПО В/Д — ШЕЙНИН

ПРОКУРОР СОЮЗА ССР — АКУЛОВ

ЗАМ. ПРОКУРОРА СОЮЗА ССР — ВЫШИНСКИЙ

 

Заявление в Военную коллегию Верховного суда СССР

от Ивана Ивановича Котолынова

Ознакомившись с обвинительным заключением, я должен сообщить следующее:

1) О существовании контр-революционной террористической подпольной группы из числа участников бывшей зиновьевской группы мне ничего не было известно и к такой группе я лично не принадлежал. Я принадлежал к нелегальной группе бывшей зиновьевской оппозиции.

2) Во время следствия и сейчас я утверждаю, что ни политических настроений, ни политических взглядов Николаева я совершенно не знал, также я не знал принадлежал ли он к зиновьевской оппозиции или нет, тем более я не знал принадлежал ли он за последнее время к группе бывшей зиновьевской оппозиций.

Но доверяясь следствию, которое утверждало, что Николаев принадлежал к зиновьевской оппозиции и работая в Бюро боевого землячества и Истомола, где он все время вращался среди бывших оппозиционеров и находился под их сильным влиянием, то в таком случае я заявил, что политическая ответственность за поступок Николаева лежит на нелегальной группе бывшей зиновьевской оппозиции, в которой культивировались озлобленные настроения против партруководства и которые могли объективно среди горячих голов породить террористические настроения. Причем совсем неважно кто был бы этой горячей головой Николаев, Сидоров или Петров.

Что касается показаний Николаева обо мне есть просто ложь, клевета или бред сумасшедшего.

[подпись Котолынова]

27/XII 1934 г.

 

Допрос подсудимых на суде 28 и 29 декабря 1934 г.

Николаев: Ты обещал билет мне доставать по своей линии. Ты сказал «я пойду достану»…

Соколов: Да. это я сказал, что пойду достану билеты, потому что надеялся достать билеты в Облисполкоме.

Председатель: Вы знали, что НИКОЛАЕВ имеет террористические настроения?

Соколов: Знал.

Председатель: Знали, что эта группа, куда входит НИКОЛАЕВ, имеет террористические настроения?

Соколов: Знал.

Председатель: Перерыв на один час.

Допрос подсудимого КОТОЛЫНОВА ИВАНА ИВАНОВИЧА

Председатель: Подсудимый КОТОЛЫНОВ, признаете себя виновным в предъявленных обвинениях?

Котолынов: Нет, не по всем пунктам.

Председатель: По каким пунктам признаете себя виновным.

Котолынов: В принадлежности к зиновьевской к/р. организации — я признаю себя виновным, в остальном не признаю.

Председатель: В принадлежности к организации в качестве рядового члена организации и в качестве одного из руководителей организации?

Котолынов: Работая по комсомольской линии, я продолжал оставаться также руководителем и до последнего конца. В состав ленинградского центра я не входил и о существовании такого центра я совершенно не знал.

Председатель: В показании от 13 декабря, на вопрос — кто стоял у руководства ленинградской к/р. организации, Вы даете ответ так: что руководителями организации являются РУМЯНЦЕВ, ЛЕВИН, МАНДЕЛЬШТАМ, ТОЛМАЗОВ и я — КОТОЛЫНОВ, вокруг этих людей и объединялись члены организации.

Котолынов: Это показание я подтверждаю.

Председатель: Как были распределены обязанности среди руководства в этом составе?

Котолынов: Распределения обязанностей не было, поддерживали между собой связь, с кем я поддерживал — я сказал.

Председатель: Вот Вы назвали пять фамилий — кто был главным руководителем?

Котолынов: Из этих перечисленных товарищей, я встречался не со всеми последний год, а только с РУМЯНЦЕВЫМ и МАНДЕЛЬШТАМ.

Председатель: Кто РУМЯНЦЕВ или МАНДЕЛЬШТАМ являлся руководителем?

Котолынов: Я совсем не знаю, об этом разговора не было. Председатель: Как же Вас понять, что же все пятеро были руководителями организации?

Котолынов: Это остались какие то пережитки бывшей зиновьевской оппозиции. В свое время эти люди…

Председатель: Я не говорю о периоде 1927 г., а о периоде 1934 г.

Котолынов: Я поддерживал в этот период связь только с РУМЯНЦЕВЫМ.

Председатель: Имея какие цели?

Котолынов: Это были пережитки старых традиционных связей. Председатель: Вы принадлежали к к/р. организации в Ленинграде. Какая-то организация существовала, не просто пережитки прошлого, а организация, и во главе было же какое то руководство?

Котолынов: Дело в том, что XV-й съезд ВКП(б) принял решение о роспуске фракций и группировок, в противном случае, это будет считаться контрреволюционной организацией. Говорилось о роспуске зиновьевской фракции, но она распущена не была и продолжала существовать, влача жалкое существование. Оно продолжала существовать, т. к. люди между собой встречались, обменивались политическими информациями, велись разговоры. Я лично поддерживал связь с быв. зиновьевской оппозицией после XV-го съезда.

Председатель: Какие ставила перед собой задачи организация, в которой Вы принимали участие, в качестве одного из руководителей, в частности, какие были поставлены цели в 1934 г.?

Котолынов: Четко и ясно ничего не формулировалось. Я лично поддерживал связь с РУМЯНЦЕВЫМ, МАНДЕЛЬШТАМОМ. В разговорах шла речь о привлечении бывших оппозиционеров к партийной работе. Кроме партийных решений, речь шла и об отдельных политических фактах, новых информациях. Никакой четкой формулировки не было и я не в курсе.

Председатель: Как понять Ваши слова, что Вы считаете себя виновным только в том, что принадлежали к к/р. организации?

Котолынов: После XV-го съезда я должен был порвать старые традиционные товарищеские связи. Я часть связей порвал, а часть товарищеских связей остались, которые фактически, были так перепутаны, что трудно было понять, где оппозиционная связь, где товарищеская. Вот в этом я виноват. Потому что, по существу, влившись в партию, зиновьевцы продолжали связь и фактически продолжала существовать организация зиновьевцев.

Председатель: Вы считаете, что Вы тоже несли политическую и моральную ответственность за убийство т. КИРОВА?

Котолынов: Мне часто задавали этот вопрос, и я подчеркивал, что политических взглядов и настроений Николаева — я совершенно не знал, т. к. из моего поля зрения НИКОЛАЕВ выпал с 1924 года и я с ним не встречался, политических разговоров не вел и не был в курсе — принадлежал ли он к зиновьевской оппозиции, продолжал ли участвовать в бывшей оппозиции — мне это совершенно неизвестно. Но раз я узнал, что НИКОЛАЕВ принадлежал к бывшей к/р. зиновьевской организации, я должен, раз я сказал «а», значит должен сказать «б», я говорил о настроениях этой организации, говорил, что эти озлобленные настроения против партийного руководства, могли среди отдельных горячих голов, породить террористические настроения. Я говорил, что к/р. организация зиновьевцев ответственна за эти настроения, которые могли, еще раз повторяю, в отдельно горячих головах, породить террористические настроения, независимо от того, что будь это НИКОЛАЕВ, СИДОРОВ или ПЕТРОВ и зиновьевцы обязаны взять ответственность за эти настроения.

Председатель: Кто создавал эти настроения?

Котолынов: Конечно, эти настроения создавались руководителями и поддерживались членами организации.

Председатель: Какими руководителями?

Котолынов: С момента существования к/р. организации руководителями были КАМЕНЕВ, ЗИНОВЬЕВ, БАКАЕВ и др.

Председатель: Кто этим делом занимался в Ленинграде?

Котолынов: Не помню, но среди бывших оппозиционеров такие выпады, против руководителей партийного руководства, имели место сплошь и рядом.

Подстрекательства не было, но озлобленность настроений, которая имела место среди быв. оппозиционеров, могла отдельные горячие головы привести к террористическим настроениям.

Председатель: Кто это настроения создавал? Вы сказали, что к руководству ленинградской организации принадлежало 6-ть человек, в том числе назвали себя. Так кто же из этих 6-ти человек развивал эти террористические настроения?

Котолынов: Специально эти террористические настроения не создавались, но они могли являться объективным следствием самого факта продолжения существования контрреволюционной зиновьевской организации.

Председатель: Вы же говорите, «нами создавались такие настроения», и под «нами» подразумевается руководство.

Котолынов: Под «нами» я подразумеваю вообще бывших оппозиционеров.

Председатель: Вы же говорите, что во главе ленинградской организации стояло 6-ть человек и перечисляете их. Выходит, что эта руководящая группа, этот ленинградский центр развивал эти террористические настроения?

Котолынов: Под «нами» я имел ввиду бывших оппозиционеров.

Председатель: В Ваших показаниях Вы заявляете, что руководство ленинградской группой, руководство московского центра — ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ, БАКАЕВ, ХАРИТОНОВ и т. д.; когда Вы это показывали, что:

«В свое время руководители нашей организации — ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ, БАКАЕВ и ХАРИТОНОВ систематически воспитывали в среде зиновьевской молодежи резко враждебное отношение к руководителям ВКП(б) и особенно к т. Сталину. Нам постоянно говорилось, что Сталин является основным виновником поражения ЗИНОВЬЕВА и отстранения его от руководящей работы в партии, при этом пускались в ход различные провокационные измышления по поводу, якобы, личных мотивов отстранения от работы ЗИНОВЬЕВА — Сталиным».

Вы подтверждаете это?

Котолынов: Да, это имело место.

Председатель: «От ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА, ЕВДОКИМОВА, ХАРИТОНОВА, я лично неоднократно слышал такие разговоры по адресу т. Сталина — „лучше бы его не было". Сталина называли Бонапартом, опирающимся на насилие над партией». Подтверждаете это?

Котолынов: Да.

Председатель: «Воспитанные таким образом члены к/р. организации не только сохранили эти враждебные отношения к т. Сталину, но мы, встречаясь один с другим, обменивались этими к/р. настроениями и, таким образом, продолжали их культивировать и распространять». Подтверждаете это Ваше показание?

Котолынов: Подтверждаю.

Председатель: Вы помните очную ставку между Вами и НИКОЛАЕВЫМ по поводу разговора о совершении террористического акта над КИРОВЫМ. Вы сегодня в каком настроении: будете подтверждать или отрицать?

Котолынов: Это зависит не от моего настроения. Мои показания обусловлены не настроением, а тем, что было и чего не было. То, что было я могу сказать; чего не было — я категорически буду отрицать по прежнему.

Председатель: Но Вы же подтвердили 6-ть вариантов ваших показаний, что руководители московской и ленинградской организации систематически проводили мысли, которые создавали террористические настроения у Ваших единомышленников, и НИКОЛАЕВ говорит, что в результате разговоров с Вами у него тоже появились террористические настроения.

Котолынов: Это не правда, что в результате разговора со мной, потому что я не виделся с ним с 1924 года, если не считать мимолетную встречу летом 1932 года или 1933 г. в столовой.

Председатель: Подсудимый НИКОЛАЕВ, что Вы скажете в отношении слов КОТОЛЫНОВА о том, что он с Вами не виделся в последнее время и не имел разговоров террористического характера. Как было на самом деле?

Николаев: КОТОЛЫНОВ меня возможно не узнает и забыл с 1924 года, в то время как я был связан с АНТОНОВЫМ до последних дней. Мы с ним встречи с 1934 году опять возобновили. Знаю КОТОЛЫНОВА с 1923 г. Из бесед с ШАТСКИМ я узнал, что вокруг КОТОЛЫНОВА группируются старые комсомольцы-оппозиционеры, и когда ШАТСКИЙ сделал мне предложение вступить в организацию, поговорить с группой КОТОЛЫНОВА, то я прежде всего обратился к КОТОЛЫНОВУ, затем вел разговоры с отдельными товарищами. КОТОЛЫНОВ являлся, безусловно, нашим руководителем, руководителем нашей группы. О террористических настроениях против руководителей партии, советской власти, в частности, против СТАЛИНА — мы с ним при встрече в сентябре-октябре говорили.

КОТОЛЫНОВ признает моральную и политическую ответственность. Я совершил прямое поручение, но нельзя считать, что я был руководителем террористической группы, а он признает только вину, что он состоял членом этой организации. Здесь нужно начать со встречи с ШАТСКИМ. Он знал, какие настроения у группы, у самой организации бывших оппозиционеров, еще с того момента 1933–34 гг., когда происходила партийная чистка, когда происходил 17-й партсъезд. Все ожидали полного разгрома рядов оппозиции, поэтому оппозиция старалась принять более решительные шаги, сколотить свои ряды в Москве и Ленинграде и действовать путем насильственных методов защиты своих интересов, и путем организации террористических актов. КОТОЛЫНОВ являлся одним из противников разгрома ленинградской оппозиции, и с ним мы договорились сделать покушение. Мы обсудили письмо, с целым рядом вопросов текущей политики, письмо на имя ЦК партии, и договорились о ноябрьской встрече у Индустриального Института. Он перед праздниками давал согласие на терракт. Была проведена слежка одной группой и другой возле квартиры КИРОВА, но т. к. у нас не состоялось покушение 4 ноября, то перед праздником он еще раз проверял готовность и дал санкцию на то, чтобы в ближайший момент совершить это дело.

Котолынов: Позвольте мне сказать.

Председатель: Пожалуйста.

Котолынов: Как и всякое ложное показание имеет внутреннее противоречие, так и показание НИКОЛАЕВА. Он говорит, что лично виделся со мной и заявляет, что КОТОЛЫНОВ не мог не знать через других товарищей, которым было известно о его настроениях. Нужно прямо сказать, с 1923 по 1933 год виделся ты с КОТОЛЫНОВЫМ или нет? Ответь четко и прямо.

Председатель: Вы говорите суду и не обращайтесь к НИКОЛАЕВУ.

Котолынов: НИКОЛАЕВ утверждает, что будто я его вовлек в к/р. организацию и в то же время говорит, что до этого была встреча с ШАТСКИМ, который вовлек его в организацию. Встреча ШАХСКОГО предшествовала встрече с КОТОЛЫНОВЫМ, и кто вовлек в организацию, если этой встрече предшествовала встреча с ШАТСКИМ. Значит вовлек ШАТСКИЙ и нечего впутывать КОТОЛЫНОВА. Он утверждает, что встреча в сентябре 1934 г. была с КОТОЛЫНОВЫМ, но в своих показаниях он утверждает, что еще летом 1934 года он встречался с ШАТСКИМ, возле квартиры КИРОВА. Возникает вопрос, что они делали у квартиры КИРОВА летом 1934 г. Если Вы собирались террористический акт делать, то зачем Вам встреча в сентябре, когда Вы летом ходили около квартиры т. КИРОВА. Вот эти внутренние противоречия разоблачают ложные показания НИКОЛАЕВА. У меня есть еще целый ряд моментов, которыми он разоблачит себя. Пусть он скажет твердо — где была встреча с КОТОЛЫНОВЫМ, он говорит в Индустриальном Ленинградском институте, пусть скажет, где и как была организована встреча. Я берусь разбить в дым эти показания.

Председатель: Вы не отрицаете, что ШАТСКИЙ и породил террористические настроения?

Котолынов: Я отрицаю, что. эти террористические настроения были. Но те настроения, которые имели место в к/р. зиновьевской организации — они могли в отдельных горячих головах породить такие настроения.

Председатель: Вы получили какие нибудь деньги в сентябре или октябре 1934 г. от НИКОЛАЕВА?.

Котолынов: Абсолютно никаких. Это исключительная клевета. Председатель: Вы отрицаете разговор с НИКОЛАЕВЫМ о посещении консульства?

Котолынов: Я совершенно отрицаю, т. к. НИКОЛАЕВА не встречал в 1934 г. Категорически отрицаю, потому, что этого не было.

Председатель: С АНТОНОВЫМ встречались в сентябре или октябре мес.?

Котолынов: С АНТОНОВЫМ встречались, потому что находились в одном помещении.

Председатель: Говорили Вы с АНТОНОВЫМ, что готовите особое выступление против КИРОВА?

Котолынов: Никогда этого не говорил.

Председатель: Подсудимый АНТОНОВ, что Вы скажете?

Антонов: У нас в конце октября была встреча с КОТОЛЫНОВЫМ в коридоре, как раз, где занимается наш факультет, я был в первом этаже, но ниже, в третьем этаже у нас там зашел разговор и КОТОЛЫНОВ меня предупредил в отношении НАДЕЛЯ и СЕВЕРОВА, я уже говорил с какой точки зрения.

Председатель: Подсудимый КОТОЛЫНОВ, был такой разговор с АНТОНОВЫМ?

Котолынов: Да, был такой разговор.

Антонов: Он говорил мне об озлобленных террористических настроениях НИКОЛАЕВА.

Котолынов: Не было этого разговора.

Антонов: Теперь дальше. КОТОЛЫНОВ говорил о намечающемся решительном мероприятии по отношению к руководителям партии.

Председатель: Был такой разговор?

Котолынов: Не было такого разговора.

Антонов: И потом КОТОЛЫНОВ мне сказал, о том, что он является представителем центра, куда входит еще целый ряд товарищей, которых я перечислил. И дальше он мне говорил относительно состава московского центра.

Председатель: Был разговор о составе московского центра?

Котолынов: Не было такого разговора.

Председатель: О ленинградском центре был разговор?

Котолынов: Не было такого разговора.

Председатель: Пожалуйста, АНТОНОВ.

Антонов: Я перечислил основные моменты разговора. Он говорил, что намечается решительное мероприятие против руководства партии…

Председатель: Персонально против КИРОВА?

Антонов: Можно было подразумевать и СТАЛИНА и КАГАНОВИЧА и КИРОВА,

Председатель: Не было такого разговора?

Котолынов: Не было совершенно.

Председатель: И НИКОЛАЕВ и АНТОНОВ выдумывают?

Котолынов: Это бесспорно.

Николаев: Я хочу добавить.

Председатель: Пожалуйста.

Николаев: Не случайно была встреча с ШАТСКИМ. Я с ШАТСКИМ встретился в марте; он всегда мне говорил о необходимости восстановления связи с бывшими товарищами по оппозиции. А при встрече с ШАТСКИМ у квартиры он мне указал (если это ложь, то тогда РУМЯНЦЕВ не сидел бы на скамье подсудимых) о том, что группа во главе с ШАТСКИМ, РУМЯНЦЕВЫМ и еще кажется ПОПОВЫМ связана с организацией, с ленинградским центром — с Ваней КОТОЛЫНОВЫМ и ведет наблюдение за КИРОВЫМ. В это время проезжала машина с ЧУДОВЫМ и он сказал, что ЧУДОВ не подходящая кандидатура и, что надо совершить террористический акт над СТАЛИНЫМ. Дальше он рекомендовал встретиться с тобой (КОТОЛЫНОВЫМ), чтобы договориться о подкреплении группы, во главе которой ты стоял.

Вследствие переговоров и встреч, которые были в октябре м-це, когда я его встретил опять у квартиры КИРОВА, — я не подошел к нему, а сам усилил наблюдения за Смольным.

Это все случайно? Случайно этого никогда не бывает, в индивидуальном порядке не совершается. Тут была организованная слежка, и задания, и руководство, и договоренность.

Теперь о встречах. Придется, как видно, свидетелей представить. В 1934 году ты не видеть меня не мог: живешь ты в одном районе со мной и чуть что сейчас же летишь в Райком. Когда я работал там, ты к нам приходил и тогда мы часто беседовали, мы были недовольны и говорили об этом и я считал тебя своим руководителем.

Котолынов: А какие разговоры были в 1931 году политические?

Николаев: Недовольство работой, учебой, так же был недоволен работой партийных организаций и комсомольских организаций…

Председатель: Вы уточните Ваши показания, НИКОЛАЕВ, если помните: когда, где Вы встречались в 1934 году с КОТОЛЫНОВЫМ, какие задания давал КОТОЛЫНОВ?

Николаев: Две встречи были при техникуме и другие в Индустриальном Институте, наверху, где правление.

Котолынов: В каком помещении?

Николаев: На левой стороне. Две беседы были в Индустриальном Институте.

Председатель: Я Вас спрашиваю можете ли Вы, НИКОЛАЕВ, точно вспомнить — в каком месяце, какого числа, на какой территории были встречи с КОТОЛЫНОВЫМ, где развивался вопрос о терроре?

Николаев: Последняя была в 4 часа в здании Института, на левой стороне. Это было 4 или 2 ноября.

Председатель: Какой разговор был?

Николаев: Об оказании помощи при слежке перед празднеством. Это уже последний разговор был: у нас все было подготовлено, только он проверил еще раз мою решительность, мою готовность. Затем я рассказал о том, что слежку производил от квартиры до Смольного.

Председатель: Скажите, пожалуйста, подсудимый КОТОЛЫНОВ, как понять Ваше показание следующего характера:

«Политическую и моральную ответственность за убийство т. КИРОВА НИКОЛАЕВЫМ несет наша организация под влиянием которой воспитывался НИКОЛАЕВ в атмосфере озлобленного отношения к руководителям ВКП(б)».

Подтверждаете это показание?

Котолынов: Я могу ответить…

Председатель: Вы подтверждаете или не подтверждаете?

Котолынов: Лучше не подтвердить.

Председатель: Что значит лучше? Вы подтверждаете или не подтверждаете?

Котолынов: Не подтверждаю.

Председатель: Почему же Вы писали это показание?

Котолынов: Эти показания даны на основе утверждения следствия о том, что НИКОЛАЕВ состоял членом нашей организации.

Председатель: Это Ваши показания или следователя?

Котолынов: Мои показания,

Председатель: Вы показывали или не показывали полчаса тому назад о том, что Ваша организация — и московская и ленинградская всячески развивала мысли, которые могли вызвать у некоторых горячих голов террористические настроения?

Котолынов: Подтверждаю.

Председатель: Следовательно, если кто-нибудь из Вашей организации сделал террористический акт, это соответствует Вашим показаниям?

Котолынов: Соответствует. Но я хочу уточнить…

Председатель: Причем тут — уточнить, когда тут ясно написано: «Политическую и моральную ответственность за убийство т. КИРОВА НИКОЛАЕВЫМ несет наша организация, под влиянием которой воспитывался НИКОЛАЕВ в атмосфере озлобленного отношения к руководителям ВКП(б)».

Котолынов: Я подчеркиваю, что я дал эти показания доверяя следствию в том, что он состоит членом нашей организации.

Председатель: Доверили следствию? Вас допрашивал следователь, или Вы его допрашивали?

Котолынов: Я писал потому, что мне заявили, что он состоял членом организации. Иначе мне следствие говорило, что «ты не разоружился», но так как я решил разоружиться до конца…

Председатель: Почему Вы револьвер держали при себе?

Котолынов: Мне был подарен.

Председатель: Для чего?

Котолынов: Для самоохраны.

Председатель: От террористов, от кого?

Котолынов: Просто так.

Председатель: Вы были членом террористической организации, у Вас был револьвер без разрешения. В кого Вы хотели стрелять?

Котолынов: Ни в кого.

Председатель: А для чего держали его?

Котолынов: Револьвер был мне подарен, на него имелось разрешение, которое было просрочено.

Председатель: Когда разрешение было получено?

Котолынов: Я не помню, но летом, уезжая в совхоз, я разговаривал о возобновлении разрешения, мне помогал РУМЯНЦЕВ, партийным комитетом была дана характеристика, которая находится в моем деле, на получение разрешения на револьвер.

Председатель: В показаниях имеется: «постепенно в наших рядах нарастали крайние настроения»… Подтверждаете Вы это показание?

Котолынов: Я уже говорил о тех настроениях, которые имелись в к/р. организации.

Председатель: Кто создавал такие настроения. Такую атмосферу?

Котолынов: Такая атмосфера была создана руководителями зиновьевской к/р. организации — ЗИНОВЬЕВЫМ, КАМЕНЕВЫМ, БАКАЕВЫМ и др.

Председатель: У Вас в Ленинграде было совершено убийство тов. КИРОВА членом вашей же к/р. организации НИКОЛАЕВЫМ. Кто эту атмосферу создавал в Ленинграде? Вы назвали руководителей, но кто же из них занимался этими террористическими разговорами, Вы, РУМЯНЦЕВ, ЛЕВИН или еще кто?

Котолынов: Террористическими настроениями никто не занимался, но злобные разговори и выпады против партийного руководства были.

Председатель: Вы занимались подстрекательством к убийству тов. КИРОВА или РУМЯНЦЕВ?

Котолынов: У РУМЯНЦЕВА не было террористических настроений, не помню.

Председатель: А какого характера были выпады?

Котолынов: В 1932 году имелись такие разговоры, что СТАЛИН Бонапарт, что не видно выхода, что и может довести страну до войны, чтобы пролетарское государство погибло в борьбе с капиталом.

Председатель: Это не соответствует содержанию Вашего показания, что атмосфера злобы и ненависти, является подстрекательством к самым крайним формам борьбы против вождей и партии. Правильно это Ваше, показание или неправильно?

Котолынов: Правильно.

Допрос подсудимого ШАТСКОГО НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА

Председатель: Подсудимый Шатский, признаете себя виновным в предъявленных обвинениях?

Шатский: Нет.

Председатель: Ни в какой части?

Шатский: Нет, ни в какой части.

Ханик Лев Осипович

Ордер № 1138 от 8/XII-1934 г. дан сотрудникам Макарову и Замчеву для производства обыска и ареста Ханика Льва Осиповича, г. Кронштадт.

Печать За подписью Медведя

Анкета арестованного

штамп ДПЗ УНКВД по ЛО 1-ый отдел СПО

Фамилия: Ханик

Имя: Лев

Отчество: Осипович

Год и место рождения: 13 ноября 1902 г. Подольская губ., Гайсенский уезд, хутор Терновка

г. Кронштадт, ул. В(Б)елищинского д. 6/41, кв. 3

Место работы: Кроншт. РК ВКП(б), инструктор по промышленности и транспорту

Социальное положение: рабочий

Служба в Красной Армии: доброволец в 1918 г. 3 месяца Саперная рота.

С 1919 по 1920 гг. 4-ая пехотн. — комиссар

1921 г. — начальник комсомольского отряда в период кронштадтского мятежа

Состоял в ВЛКСМ с 1918–1927 гг.

Национальность и гражданство: Украинец. СССР.

Образование: н/высшее. 2 курса ВТУЗа

Воинский учет: младший начальствующий состав.

Под судом и следствием не состоял.

Состояние здоровья — неврастения.

Отец Ханик И. И. 49 лет, рабочий швейной ф-ки им. Лияпной, живет ул. Каляева д. 41.

Мать Зинаида Давыдовна Ханик 48 лет, политотдел северной железной дороги, живет Москва 5-ая Тверская линия д. 5

Жена Маргарита Григорьевна Александрова 26 лет, Тихвинский Алюминиевый комбинат, живет Ленинград Боровая ул. д. 8

Сын — Рэм — 5 лет

Дочь — Эльвира — 3 года

подпись Ханика

Содержится в ДПЗ

Числится за I СПО

Протокол дополнительного допроса обв. Ханика Л. О.

13/ХII-34 г.

Вопрос: Следствие по Вашему делу располагает данными о принадлежности Вашей к к/р. организации бывших зиновьевцев. Что Вы можете показать об этом?

Ответ: Признаю себя виновным в том, что я действительно входил в состав ленинградской к/р. организации, образовавшейся на базе бывшего троцкистско-зиновьевского блока.

Организация наша окончательно оформилась в 1933 г. по предложению из Москвы, где тогда же по инициативе Зиновьева был создан всесоюзный центр организации.

Организующую и руководящую роль по созданию организации в Ленинграде играли Румянцев Владимир и Левин Владимир, которые восстановили старые организационные связи, призвав их принять участие в дальнейшей борьбе против нынешнего партийного курса и партийного руководства. В первое же время существования организации в Ленинграде вошли в ее состав почти все бывшие участники Выборгской зиновьевской группы так называемой молодежи…

Вопрос: Кто именно входил в состав Московского и Ленинградского центра Вашей организации?

Ответ: В Московский центр входили Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Куклин, Гертик, Шаров. В состав Ленинградского центра — Румянцев Владимир, Левин Владимир, Мандельштам Сергей, Котолынов Иван, Мясников Николай, Сосицкий Лев, предполагаю, что и Бограчев — (зам), член Президиума Ленсовета. Все это мне известно со слов Румянцева.

Вопрос: Какую роль играли в организации Вы лично?

Ответ: Я являлся руководителем отдельной группы организации, существовавшей при Ленинградском областном истмоле «Боевом землячестве старых комсомольцев участников гражданской войны».

Вопрос: Кто входил в состав Вашей группы, какие ставили Вы себе задачи?

Ответ: В состав группы входили следующие лица: Попов (Егор) Георгий, Васильева Раиса, Толмазов Андрей, Орестянников, Изолит, Сорокин Всеволод, Лукин Василий, Александров Александр, Боровичков Иван, Бурмистров Павел, Фаддеев Федор. Я ставил себе задачей использование «землячества» в виде легальной возможности для собирания и объединения вокруг нашей организации таких сил, которые бы могли быть направлены против существующей партийной политики. Кроме осторожной вербовки новых единомышленников, нашей группой было выпущено ряд литературных произведений по истории юношеского движения, имевших целью смазывание антипартийной и контрреволюционной сущности зиновьевской оппозиции в комсомоле и партии. Вместе с тем, выпущенная нами литература была рассчитана на занятии определенных позиций в издательских организациях (Васильева Раиса, Бурмистров, Дрязгов, Лукин, Сорокин).

Вопрос: Что Вам известно об организационной структуре всей организации в целом?

Ответ: Из соображений конспирации, сведениями об организационном построении организации располагали только одни члены центра. Однако со слов Румянцева мне известно, что организация наша имела ряд звеньев, расположенных в местах концентрации молодежи, так например, звенья существовали при индустриальном ин-те, студенческой секции профсоюзов и при истмоле. Где были еще такие секции мне неизвестно. Все звенья были связаны с Лен. центром при посредстве одного из членов. Я лично по этому организационному принципу был связан с Румянцевым

Вопрос: Как Вы формулировали идейно-политические установки организации?

Ответ: Идейно-политические установки организации вытекали из платформы троцкистско-зиновьевского блока на подрыв авторитета существующего партийного руководства и замены этого руководства лидерами нашей организации Зиновьевым, Каменевым и другими, являющимися сторонниками изменения ныне проводимого курса.

Вопрос: Следствие располагает данными, что руководителями Вашей организации культивировались среди ее членов чувства озлобления и ненависти к вождям ВКП(б). Что Вы можете показать по этому поводу?

Ответ: Это обстоятельство соответствует действительности. Руководители нашей организации постоянно указывали, что все зло исходит от нынешнего руководства т. Сталина и тт. Молотова, Кагановича и Кирова. В связи с этим лидеры нашей организации прививали нам, в особенности, так называемой молодежи взгляды, что в стране будут продолжаться затруднения (достижения в расчет не брались!) до тех пор пока настоящее руководство будет возглавлять партию. Отсюда, от этих к/р. установок и убеждений, стал возможен тот террористический акт, совершенный против тов. Кирова членом нашей организации Николаевым Леонидом.

Вопрос: Что Вам было известно о подготовке этого террористического акта?

Ответ: Об этом мне лично известно ничего не было, т. к. Николаев был связан не со мной, а с Котолыновым.

Вопрос: Откуда Вам известно, что Николаев был связан именно с Котолыновым?

Ответ: Об этом мне также известно от Румянцева Владимира. Николаев связан с Котолыновым в течение многих лет, начиная с 1922 г., когда они совместно работали в Выборгском РК ВЛКСМ.

Допросил зам. нач. СПО УГБ Стромин

На каждой стр. есть подпись Ханика

В конце: прочитал, написан с моих слов правильно и мною прочитан Л. Ханик

Протокол дополнительного допроса обвиняемого Ханика Л. О., произведенного зам. нач. СПО Строминым — 16/XII-34

Вопрос: В своих показаниях от 13/ХII Вы показали, что центры в Москве и Ленинграде организационно оформились в 1933 г. Указывались все обстоятельства, предшествующие этому организационному оформлению и откуда это Вам стало известно?

Ответ: В своих предыдущих показаниях я отметил 1933 г. как время наибольшего стечения бывших зиновьевцев и как начало широкой активизации, направленной к возобновлению и организационному закреплению старых связей. В 1933 стали наиболее часто приезжать из Москвы представители Московского центра (Гертик, Куклин, Гессен), которые потребовали от Румянцева Владимира и Левина Владимира активизации и расширения работы организации в Ленинграде. На этом основании я указывал, что организационное оформление относится к 1933 г.

По существу уже было бы правильным считать существование организации еще до 33 г., т. к. идейно-политическое поражение троцкистско-зиновьевского блока в 27–28 гг. не разоружило членов нашей организации и главным образом «вождей» Зиновьева, Каменева и других, не ликвидировало нашу подпольную деятельность. Данные сведения о возобновлении деятельности организации, о приездах представителей Московского центра и директивах укреплять подпольную работу я получил от Румянцева.

Вопрос: В тех же своих показаниях от 13/ХII Вы показываете, что руководители Вашей организации культивировали среди членов чувство озлобления и ненависти по отношению к руководству партии, в особенности к тт. Сталину, Молотову, Кагановичу и Кирову. Расскажите подробно, кто именно прививал членам организации такие чувства.

Ответ: Нужно прямо сказать, что чувства озлобления и ненависти по отношению к тов. Сталину, Молотову, Кагановичу и Кирову обрастали по мере того, как партия и страна преодолевали трудности в выполнении планов по I и II пятилеткам. Распространение этой слепой, я бы сказал бы звериной ненависти, исходило в Москве от руководящих деятелей центра Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, а в Ленинграде от Румянцева, Левина, Котолынова. Не было границ тем нападкам и выдумкам злостного характера, которыми оперировали перечисленные выше лица по адресу руководства партии. Постоянная критика политики и мероприятиям партии, сочетались с огромными выпадами против вождей партии, породило систему взглядов, граничащих с фашизмом.

Вопрос: Какие цели преследовала Ваша организация?

Ответ: Изменение партийного курса, в духе зиновьевской платформы взглядов посредством замены парт. руководства бывшими лидерами троцкистско-зиновьевского блока.

Вопрос: Следствие располагает сведениями, что 25 ноября с. г. в здании Смольного с кабинете Мясникова Николая Петровича состоялась встреча между Вами, Мясниковым и Левиным. Укажите, какой характер носила эта встреча?

Ответ: По заданию Кронштадтского РК ВКП(б) я согласовывал у Мясникова количество мест от Кронштадта в Ленсовет — в связи с перевыборами Советов. Когда я беседовал с Мясниковым, туда случайно зашел Левин. Никаких вопросов, связанных с организацией, мы тогда не разрешали. В кабинете Мясникова находилась тогда т. Лазуркина — посторонний нам человек.

Протокол записан с моих слов правильно, мною прочитан, в чем я и расписываюсь.

Ханик.

Допросил Стромин

23 декабря 1934 г. следователь по важнейшим делам при Прокуроре Союза ССР Шейнин, руководствуясь ст. 207 УПК объявил гражданину Ханик Л. О., в том, что предварительное следствие по его делу окончено

Лев Ханик

19 декабря 1934 г. следователь по важнейшим делам при прокуроре Союза ССР Шейнин допрашивал Ханика Л. О.

«Я признаю себя виновным в принадлежности к контрреволюционной организации. Отрицаю свою осведомленность о намеченном теракте в отношении т. Кирова.

С момента моего перехода на работу в Кронштадтский РК ВКП(б), т. е. с 1933 г. я продолжал придерживаться тех же взглядов, но организационно не был связан с организацией, т. к. не мог быть постоянно в Ленинграде.

Однако, я и в это время продолжал изредка встречаться с членами организации, приезжая в Ленинград.

Я считаю, что убийство Кирова созрело на почве озлобленных настроений, которые взращивались нашей организацией. Несомненно, что наша организация воспитывала и создавала ненависть и злобу в отношении вождей.

Румянцев под разными предлогами собирал старых оппозиционеров, тщательно прощупывал настроения каждого и т. п. Я принимал участие в этой работе.

Одновременно шли разговоры о необходимости устранения парт, руководства, и в частности т. Сталина.

Я еще раз подтверждаю, что наша организация по существу скатилась к фашизму и прямой контрреволюции.

Прочитано. Записано верно. Лев Ханик

Зам. прокурора Союза ССР Шейнин

Постановление о привлечении в качестве обвиняемого

1934 г., декабря 19 дня, я, начальник ЭКО ГУГБ НКВД СССР Миронов, рассмотрев материалы по делу об убийстве С. М. Кирова и, принимая во внимание, что гр-н Ханик Лев Осипович данными расследования достаточно изобличается в том, что входил в подпольную контрреволюционную, организацию, образовавшуюся из числа бывших участников троцкистско-зиновьевского оппозиционного блока, зная, что одним из методов деятельности этой организации является совершение террористических актов в отношении главных руководителей партии и правительства СССР, каковым актом и явилось убийство т. Сергея Мироновича Кирова, совершенное 1-ого декабря 1934 г. в Ленинграде членом этой организации Николаевым Л. В. —

на основании ст. ст. 128–129 УПК РСФСР

ПОСТАНОВИЛ

привлечь гражданина Ханика Льва Осиповича, в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинение по ст. ст. 17, 58–8 и 58–11 УК РСФСР, о чем ему и объявить.

Копию настоящего постановления сообщить Прокурору РСФСР

Начальник ЭКО ГУГБ НКВД СССР (Миронов)

Постановление мне объявлено Лев Ханик

 

Суд

Матулевич: Какой там период, все время.

Мясников: Конец 1933, первая половина 34 г. — бросалась в глаза.

Матулевич: Кто руководил Ленинградским центром?

Мясников: Я являюсь — членом центра.

Председатель: В показаниях 18/ХII Вы выражались иначе «слепая ненависть к руководству ВКП(б), особенно к Сталину…» Вы подтверждаете это?

Мясников: Я подтверждаю это целиком и уже заявлял, что я, как член организации, несу ответственность за убийство т. Кирова со стороны террористической группы.

Председатель: Как один из подстрекателей?

Мясников: Я был одним из участников, которые создавали террористические настроения в группе.

Председатель: Подсудимый Мясников, садитесь.

Председатель: Подсудимый Ханик, признаете себя виновным в предъявленных Вам обвинениях?

Ханик: Признаю.

Председатель: С какого времени принимали участие в организации?

Ханик: Незадолго после возвращения моего из Казахстана, процесс сколачивания этой организации происходил по мере возвращения людей и по мере притягивания кадров в Питер, примерно, с 1930 г.

Председатель: Был перерыв в работе организации?

Ханик: Перерыв с 1933 июня м-ца, т. е. с момента моего переезда в Кронштадт.

Председатель: Кто входил в центр Ленинградской организации?

Ханик: Я о центре знал со слов Румянцева, что существует руководящая группа или центр — это одно и то же. Помню, что он назвал Левина, Мясникова, Сосицкого Льва.

Председатель: В Ваших показаниях Вы назвали Румянцева, Левина, Мандельштама, Мясникова.

Ханик: Так, так.

Председатель: А в Московский центр кто входил?

Ханик: В Московский центр входили бывшие руководители оппозиции — Зиновьев, Евдокимов, Бакаев, — о Залуцком я не знаю, потому что у него одно время были большие колебания, затем Куклин и Шарокин.

Председатель: Какой практике придерживалась организация, в которой Вы были членом в 1934 г.?

Ханик: Я говорил, что в 1933 г. я отказался от организации в силу обстановки той работы, которую вел.

Председатель: Ну, а в 1933 г.?

Ханик: Тогда придерживалась практики сколачивания и подтягивания сил — во-первых, литературная работа, популяризация целого ряда людей, имевших отношение к оппозиции и к настоящей контрреволюционной организации.

Председатель: Какими методами Вы думали дать дорогу Вашим «вождям» в кавычках — Зиновьеву и Каменеву?

Ханик: В разговорах с Румянцевым, он мне сказал таким образом: во-первых, могут быть события аналогичные событиям 1926–1928 гг., т. е. открытая дискуссия на фоне тех недовольств, которые якобы имели место. Во-вторых, была надежда на смычку с другими антипартийными организациями.

Председатель: Какими?

Ханик: Во-первых, правыми, затем право-левацкими — Ломинадзе, Шацкин, которые имели большие силы.

Председатель: Так это не просто болтовня.

Ханик: Может быть болтовня — я передаю то, что слышал на самом деле. И, наконец, говорилось о том, что возможность войны.

Председатель: Как война должна была помочь?

Ханик: Разрешите продолжить мысль… Возможность ситуации войны, как и революции в одной из стран, могла бы вынести на гребень волны это самое руководство.

Председатель: «Во время войны на гребень волны».

Ханик: Все равно война или революция.

Председатель: Так как же Зиновьев на гребень вылезет? Как использовать войну против Советского Союза? Расскажите подробнее, интересно все таки,

Ханик: Здесь может быть разная ситуация — на случай объявления войны, например… видимо имели в виду воспользоваться теми осложнениями, которые могли оказаться в стране, причем нам прививали такую установку, что в войне основной массой воюющих будут крестьяне и колхоз, как превалирующая часть нашего человечества, и так как царит среди них недовольство, то здесь мне думается, очевидно была такой к/р. установкой — использовать вооруженных рабочих в интересах пролетарской революции.

Председатель: Что-то туманно сказано. Вы что думали — разоружить части красные, т. е. перейти на сторону врага?

Ханик: Я сказал по-моему ясно.

Председатель: Я не понял. Предположим началась война, так какова Ваша практика, что Вы в этой войне будете делать?

Ханик: Пользоваться теми осложнениями, которые могут быть во время войны.

Председатель: Так Вы-то на чью сторону думали встать: на сторону врага или же в тылу… назовите вещи своими именами.

Ханик: Воспользоваться этими осложнениями и придти к власти.

Председатель: Каким образом воспользоваться? Перейти на сторону врага совсем?

Ханик: Очевидно, да.

Председатель: Кто Вам говорил это?

Ханик: Румянцев.

Председатель: Румянцев это Вам говорил?

Ханик: Да, Румянцев.

Председатель: В каком году?

Ханик: Примерно, в 33, когда мы оба приехали в отпуск. Он был в том же районе в Крыму, где и я.

Председатель: Он говорил, что эта установка идет от Каменева и Зиновьева?

Ханик: Нет, этого он не говорил.

Председатель: Откуда же эта установка исходит: от Зиновьева и Каменева, или от второго штаба польской охранки? Или это все равно?

Ханик: Нет, это не одинаково, но поскольку Зиновьев и Каменев были связаны с Румянцевым.

Председатель: А те с кем связаны?

Ханик: Вот уж не знаю — с кем были связаны. Те сами по себе были.

Председатель: Вы говорите, что Ваша группа во время войны хотела воспользоваться сложившейся ситуацией. Что же это измена или не измена?

Ханик: Я сказал, чтобы придти к власти Зиновьеву и Каменеву.

Председатель: Опираясь на чью силу?

Ханик: На силу колхозников как основной массы Союза.

Председатель: То есть явно изменнический акт?

Ханик: Да, так выходит.

Председатель: И Вы солидаризировались?

Ханик: Не совсем.

Председатель: На сколько процентов не солидаризировались — на десять, на двадцать?

Ханик: Я боюсь сказать, на сколько процентов.

Председатель: И я тоже боюсь. И это люди с партийным билетом. Стыдитесь, Ханик.

Матулевич: Подсудимый Ханик, Вы лично знали Николаева?

Ханик: Я знал его в 23 г., когда посещал Выборгский РК ВЛКСМ, а больше не встречал.

Матулевич: Откуда Вы знали, что он состоит в организации?

Ханик: Со слов Румянцева. Он говорил о ряде людей, в том числе и о Николаеве.

Матулевич: Он говорил, какую деятельность проявляет Николаев?

Ханик: Нет, не говорил.

Матулевич: Он говорил, что состоит членом центра Ленинградской организации?

Ханик: Как будто членом центра.

Николаев: Можно добавить?

Председатель: Пожалуйста.

Николаев: С Хаником встречался с 19… года и до отъезда в Кронштадт. Он знал мое настроение.

 

Последние слова некоторых подсудимых на суде 29 декабря 1934 г.

Последнее слово Ханика

Очень тяжело говорить здесь на суде, особенно когда встает перед тобой все, что ты впитал с молоком матери, потому что мать у меня большевичка-партизанка. И на предварительном следствии и на те вопросы, которые мне ставились с полнейшей чистосердечностью и раскаянием я рассказал все, что знал, о чем был в курсе дела и о тех людях, которых знал.

В процессе этого следствия я должен отдать большую благодарность тт. Когану и Стромину, к которым вначале попал, тт. Косареву и Ежову, тг. Миронову и Агранову, которые показали мне всю историческую cущность и значимости и которые просто открыли мне глаза и показали, как по иному надо рассматривать вещи, иначе чем я смотрел до сих пор. Ясно, что суд, имея дело с к/р. организацией, к которой принадлежу и я, не может не считать меня ответственным целиком и полностью за тот фашистский и бандитский акт — за убийство незабвенного, скажем, Кирова. Я не хочу оправдываться тем, что в 1933 г., с самого начала я порвал с организацией. Мне может быть в этом отношении помогла поездка из Ленинграда. Ведь если бы я остался в Ленинграде, то может быть и не порвал, потому что здесь тебя так засасывает эта атмосфера, атмосфера борьбы за каждую твою здоровую клеточку, еще не зараженную ядом Каменева и Зиновьева и иже с ним.

Может быть вина не только их: тут был такой дифференцированный подход; здесь по существу была и организация, и центр организации, и старики, и молодежь. Кто-то организовывал, кому-то поручал, кому-то сообщали и т. д. Но если разобраться по существу, то политический корешок нужно отсюда извлечь. Есть одна общность — это ответственность за акт, являвшийся следствием культивирования звериной ненависти к руководству партии, в частности, к Сталину, Кирову, Кагановичу и Молотову. Особенно отравлялась молодежь.

Я хочу сказать, что Каменев и Зиновьев не могли примириться с тем, что эти победы давались без Каменева и Зиновьева, которые претендовали на роль единственных наследников Ленина. Эта труппа привела людей в бездну, которые очутились перед судом. Я хочу сказать, есть ли какая-то идейная база или платформа зиновьевцев, есть ли устойчивость и т. п. — это все чепуха…

Я считаю, что эти люди, как и мы грешные, должны потерпеть чрезвычайно суровую меру. Чем люди выше, тем больше они должны понести наказание. Я с 31 г. работал с полной отдачей сил и в значительной степени уверенно, я хочу просить суд, если будет какая-нибудь возможность послать меня на любой острый, опасный участок работы, на великую стройку социализма под руководством великого вождя и непоколебимого Сталина.

Я буду честным, чтобы доказать, что я родом не контрреволюционер, не подлец, а сын рабочего класса.

В. В. Ульрих

И. О. Матулевич

А. Д. Горячев

секретарь А. А. Батнер

ЮСКИН: Все задания, поручения, которые поручала партия, или непосредственно поручал партийный комитет, везде я старался оправдать звание члена партии.

Не в этом суть. Суть в том, что я виноват; я виноват, но все же надо учесть, что я за все время пребывания в партии не участвовал ни в каких оппозициях, не был ни в каких оппозиционных группировках.

Несмотря на свою тяжелую вину, я прошу суд, прошу великодушно судей, дать мне возможность на самых тяжелых участках работы концлагерях по капельке отдать свою жизнь, чтобы хотя этим загладить свою вину перед партией, перед моим классом.

СОКОЛОВ: Я еще раз подтверждаю полностью и целиком свою вину, и усугубляю еще тем, что я, будучи молодым членом партии, тем членом партии, которому партия и правительство создали самые наилучшие условия, как материальные, так и все остальные, создали самые лучшие условия для учебы и наконец, — самое последнее — в 1932 году еще увеличили свои заботы, послав меня в Академию им. Ворошилова, доверив мне не только политическую роль, но и оборону страны, я подло и нагло все оттолкнул, будучи членом террористической к/р. организации.

Учитывая всю тяжесть преступления, я просил бы суд только дать возможность всеми силами, всей жизнью, трудом и работой смыть это пятно и вымолить прощения у партии и Советского правительства за содеянное мною преступление.

КОТОЛЫНОВ: Я откидываю все формулировки о политической и моральной ответственности за убийство т. КИРОВА. Я должен просто и прямо сказать, что пребывая в годы оппозиции в к/р. зиновьевщине, борясь против партийного руководства, сея озлобленные настроения против отдельных вождей партии, — я несомненно порождал террористические настроения. Выстрел НИКОЛАЕВА — есть результат этих настроений. Я за это отвечаю, и я виновен. Я подчеркиваю, что все показания НИКОЛАЕВА в этом смысле подностыо подтверждаю. Когда я говорил председателю суда, что я не знал о настроении НИКОЛАЕВА, это верно, но это не исключает вины всей к/р. организации, которая воспитывала бывших оппозиционеров в к/р. духе. Ответственность лежит на нас всех. Л нахожусь в трагическом положении. Я полностью разоружился, я полностью снял с себя к/р. зиновьевскую шкуру, сбросил ее на пол и кладу голову перед судом, но, во время следствия мне все время говорили — не препирайся, расскажи, как было дело О террористической организации, кто был наверху, кто внизу и только в таком случае тебе партия поверит. — Они были правы, что препираться нельзя, надо рассказать все. Я заявляю с полной ответственностью, что все жало, которое было мною приобретено — я выпустил, а в организации убийства т. КИРОВА, в организации террористической группы — я не виновен, я не виновен абсолютно. Сами понимаете — нет смысла мне скрывать это, потому что я прекрасно понимаю, что если мне суд не поверит, если мне. партия не поверит, если пролетарское государство не поверит, я знаю чем дело кончится. И мне приходится либо врать, что была такая группа, что я разговаривал с НИКОЛАЕВЫМ или сказать правду. Я любую кару могу принять на себя, но ни о какой поищце я не молю, а требую сурового наказания, но в этом убийстве я не участвовал, и в этом заключается моя трагедия. НИКОЛАЕВ, АНТОНОВ показывают о том, что я знал, но я не знал, не участвовал, не организовывал и не встречался с НИКОЛАЕВЫМ. Я прошу суд разобраться более подробно, в обстоятельствах этого дела. Имея обвинительный материал, я видел ряд противоречий, о которых часто говорил. Эта неточность, эти противоречия основаны на лживых показаниях НИКОЛАЕВА. Все сидящие на скамье подсудимых, признают Себя виновными в террористическом акте, а я отказываюсь. Защищать присутствующих мне не приходится (НИКОЛАЕВ: «языком ЗИНОВЬЕВА ты говоришь»), и не о них я буду просить суд. Имеются ряд противоречий, на которые я хотел обратить внимание суда, когда он будет разбирать мое дело.

Первый вопрос — кем был вовлечен НИКОЛАЕВ в к/р. организацию, По его показаниям выходит, что он первую встречу имел с ШАТСКИМ, а потом с КОТОЛЫНОВЫМ. Но, сами показания того же НИКОЛАЕВА говорят, что он с марта месяца не работал и жена его тоже показывает. Но почему он не работал? Жена НИКОЛАЕВА указывает, что он не работал для того, чтобы иметь время для подготовки террористического акта. С конца марта 1934 г. вплоть до его ареста, он нигде не работал и это объясняется не тем, что он не мог получить работу, а он хотел себя посвятить целиком и полностью подготовке террористического акта, стало быть он готовился к террористическому акту уже задолго, до той встречи, со мной, о которой он говорит. Он говорит, что эта встреча была в сентябре. Он встречался с ШАТСКИМ около квартиры КИРОВА летом 1934 г. Это опять до моей встречи, — со слов самого НИКОЛАЕВА.

Из дальнейших слов самого НИКОЛАЕВА видно, что он говорит неправду. Он рассказывает о своей встрече со мной, он говорит, что это было в середине сентября, после встречи с ШАТСКИМ в августе 1934 г. Он говорит, что КОТОЛЫНОВ разговаривал с ним о работе к/р. организации. Он ссылался на мою августовскую беседу с ШАТСКИМ, но я заверяю, что я ШАТСКОГО не видел с 1928 г. и его не встречал, никаких разговоров не вел. Из этой беседы с КОТОЛЫНОВЫМ можно вывести, что я якобы вел подготовку — террористического акта.

Но получилось, что он готовился к террористическому акту еще до меня, до моей встречи. Я мог еще привести массу противоречий. Он говорит о том, что встреча со мной была, а если Вы спросите, как происходила встреча в Индустриальном Ленинградском Институте, где имеется 10 тысяч студентов, кто уславливайся и еще целый ряд обстоятельств, то будет ясно, что этих встреч не было. Поэтому я прошу обратить особое внимание суда на эти обстоятельства.

Теперь еще одно обстоятельство. НИКОЛАЕВ утверждает, будто бы он был связан, по моему заданию, с латвийским консульством?

Это неправда. Далее он указывает, что он мне выдал 4500 руб. денег. (НИКОЛАЕВ: Да).

Я должен заявить, что это клевета, это исключительная ложь и это могут подтвердить все товарищи, на глазах которых я живу. У меня есть семья — жена, ребенок и есть дом. работница, потому, что я и жена учимся. И мы находимся в ужасных материальных условиях. Мною в виду тяжелого материального положения был взят аванс в 250 рублей, в сентябре м-це до 1-го января. Я был у директора института, и взял еще аванс — 100 рублей. Это было в октябре-ноябре.

По совхозу, где я отдыхал образовался долг в 183 рубля. И я в конце ноября и первого декабря вел разговоры с директором о том, чтобы спирать этот долг, и мне списали, потому что видели мое тяжелое положение.

Больше того: я был вынужден (мне очень неприятно об этом говорить) заложить пальто моей жены летом в ломбард, и теперь в холода жена должна была мерзнуть, так как я не мог выкупить пальто.

Я перебивался, находясь на последнем курсе вместе с женой, с надеждой окончить учебу й поправить мое материальное положение.

Это может подтвердить товаршц, который мне оказывал помощь, это может подтвердить директор Ин-та, которому я говорил о моем тяжелом положении, это могут подтвердить моя жена и дом. работница и парторг наш, мой хороший друг.

Не могло ли быть, чтобы я имея 4500 р. находился в таком положении?

Каково же материальнре положение НИКОЛАЕВА?

Его материальное положение было хорошим, он не терпел материальной нужды, несмотря на то, что не работал в течение долгого времени. Все присутствующие знают, что значит иметь дачу в Сестрорецке у частника.

НИКОЛАЕВ: И ты, и каждый может иметь.

КОТОЛЫНОВ: Нет, я не смогу иметь, потому что на это нужно очень много денег. Все это говорит о том, что этих денет у меня не было, что я этих денег не видел, и не знал о них, также как я не встречался с НИКОЛАЕВЫМ.

Я знаю, что весь материал находится у суда, и суд при тщательном разборе может все это установить.

Мне кажется, что во все эти обстоятельства нужно будет вникнуть, Это в конце концов дело суда, который будет выносить приговор.

С полной ответственностью последний раз заявляю, что виноват к/р. зинОвьевщине. Я отвечаю за тот выстрел, который был сделан НИКОЛАЕВЫМ, но я в организации этого убийства участия не придал.

Вот этого человека — ЮСКИНА, я в первый раз вижу; этого человека — СОКОЛОВА — первый раз вижу. Я действительно знал АНТОНОВА, действительно знал ЗВЕЗДОВА, с которыми встречался по Ин-ту, но я никогда от них не слышал об убийстве КИРОВА. Поэтому я их прошу — в последний раз сказать — правду.

Мне еще задавали вопрос — как Вы скатились в к/р. болото. Я должен сказать, что 7-го ноября, мы уже фактически скатились в контрреволюцию. 15-й съезд нас одернул и предупредил, но мы не останавливались и опять продолжали вести борьбу против партийного руководства; входили в партою организованно, не разоружившись. Это было двурушничество, это был обман партии. Все это означало, что фактически к/р. зиновьевщина продолжала существовать.

Я хочу сказать больше. Никто из присутствующих не знает, где предел был контрреволюционной зиновьевщины, куда мы могли дальше скатиться, если бы нас не остановили. Выстрел в КИРОВА фактически остановил к/р. зиновьевщину. Это чудовищная плата, это очень дорогая цена для партии, но это сигнал к тому, что к/р. зиновьевщина должна быть уничтожена.

Я хочу сказать несколько слов о том, в каком положении я оказался. Я пришел в комсомол в 14 1/2 лет, в партию — 15 1/2 лет. Мы привыкли работать с утра до вечера, не считаясь ни с здоровьем, ни с силами. У нас самое высокое, самое дорогое было партия. Партия была все. У нас была беззаветная любовь к вождям, к руководству партии. У нас была исключительно здоровая обстановка и хорошие взаимоотношения между ленинградским комсомолом и ленинградской партийной организацией.

Но, товарищи, все карты были спутаны, когда руководство ленинградской оппозицией начало вести борьбу против партии, против партийного руководства. Всю любовь, все лучшие революционные чувства молодежи эти руководители ленинградской оппозиции впитали в себя, присвоили себе и отравляли наше сознание.

Чему мы научились в годы оппозиции, пребывая в к/р. зиновьевщине? Мы научились бороться против партии, мы научились бороться против партийного руководства, вести всякие озлобленные разговоры против партийного руководства, приобрели все эти навыки, встречаться и беседовать, критиковать партию за спиной партии. Все это, товарищи, в конечном итоге нас искалечило и нас — партийный молодняк, это в конечном итоге сделало инвалидами.

Мне 29 лет, я вспоминаю кем пришел и чем стал сейчас. Действительно, пройдя эту полную школу, пройдя к/р. зиновьевщину, я стал инвалидом.

У меня была близкая связь с партией, у меня были здоровые настроения и я не был все время врагом партии. У меня были прекрасные настроения во время чистки и в последний год. У меня была прекрасная связь с партийной организацией, у меня никаких разногласий с генеральной линией партии не было. Я часто критиковал ЗИНОВЬЕВА и КАМЕНЕВА, я отдавал отчёт, что только нынешнее руководство партии, во главе с т. СТАЛИНЫМ, выведет страну от одной победы к другой, но зиновьевская, старая связь перемешалась, нельзя было найти начало товарищеской или оппозиционной связи, все это было настолько перепутано, что получалась круговая порука, которая была между Нами и не давала пойти сказать, что происходит в недрах зиновьевской оппозиции, и давала возможность катиться в к/р. болото. Когда мне показали постановление ЦК партии об исключении нас из партии, как контрреволюционеров, это для меня уже был смертный приговор, потому что таких решений я еще не видел.

Решение о том, что мы исключаемся, как контрреволюционеры это для меня, который вырос в партии, который и хотел и ставил своей Задачей умереть в партии, это было смертным приговором. Я ни от кого пощады не прошу, я требую перед партией самую суровую кару и с большой радостью. Почему? Потому, что я буду умирать не как контрреволюционер, а как революционер, который, собрав в себе все мужество, раскаялся, разоружился идейно и организационно до конца.

Я сложил всю свою к/р. зиновьевщину к ногам. Я считаю, что к/р. Зиновьевщина неизвестно к чему бы скатилась в дальнейшем. Очень жаль, что раньше ее не уничтожили. Но сейчас она должна быть уничтожена до основания. Какая бы кара не была мне предназначена партией и пролетарским государством, во всяком случае, я буду умирать с лозунгом: «да здравствует ленинская партия и ленинское руководство великого вождя т. СТАЛИНА, долой ЗИНОВЬЕВА», мне так хочется крикнуть: «Будь же вы прокляты ЗИНОВЬЕВ, КАМЕНЕВ, ЕВДОКИМОВ».

С тех пор как мне стали говорить о НИКОЛАЕВЕ и т. д. я просто не верил, я думал, что щупали, ищут настоящего пути. Я об этом говорил МИРОНОВУ и ДМИТРИЕВУ.

В течение последних дней, мне все на следствии заявляли: ты лжешь, все нити ведут к тебе и ты задерживаешь следствие. И я рассказал, разоружился до конца. Мне легче сказать — «да», чем сказать «нет», десять дней я находился в таком напряженном состоянии, что смерть — для меня не самое страшное.

Что я хочу сказать? Я стою буквально на коленях перед судом, и клянусь, что ни от АНТОНОВА, ни от ЗВЕЗДОВА, ни от НИКОЛАЕВА ничего не слышал о террористическом акте. Я в своем слове даже ничего не говорил в свою защиту. Я говорил, что требую суровой кары, несмотря на то, что моя жизнь сложилась очень исковеркано.

Председатель: Суд удаляется на совещание, для вынесения приговора.

В 6 ч. 40 мин. 29 декабря 1934 г. Суд возвратился с совещания. Председателем оглашен приговор.

Заседание объявлено закрытым.

Председателъ [подпись] (В. УЛЬРИХ)

Секретарь [подпись] (БАТНЕР)

 

Заявление в Комиссию Партийного Контроля при ЦК КПСС

от Долгих Веры Яковлевны, проживающей в г. Серове Свердловской обл.

КОПИЯ 

После XX съезда партии я узнала, что многие граждане Советского Союза были неправильно осуждены и исключены из рядов ВКП(б) в период 1935–1939 гг. Так как я в 1935 г была лишена жительства в трех городах и исключена из членов ВКП(б), то решила просить Комиссию Партийного Контроля пересмотреть мое дело, реабилитировать меня и восстановить в членах КПСС. Тяжелая и продолжительная болезнь помещала мне своевременно подать заявление. Немного оправившись от болезни, я направляю заявление о реабелитации и восстановлении в членах КПСС.

19 января 1935 г. пр. № 3 п. 24 Партколлегия Ленинградской области утвердила решение Выборгского РК об исключении меня из рядов партии за то, что будучи женой Котолынова, террориста зиновьевской контрреволюционной группы, потеряла всякое чутье и бдительность. (Выписку из протокола заседания Партколлегии Ленинградской обл. пр. № 3 п. 24 от 19/1–35 г. имею на руках).

Родилась я в г. Ленинграде в 1906 г. в семье железнодорожного служащего. Отец работал с 1906 г. по 1936 г. весовщиком, кассиром на станции Ленинград. Балт. жел. дороги. Мать — домашняя хозяйка. По окончании школы II ступени в 1924 г. поступила работать в качестве калошницы на фабрику «Красный Треугольник». Здесь на фабрике я вступила в 1925 г. в члены ВЛКСМ и в 1928 г. в члены ВКП(б) (Парт, билет № 1218158). В 1930 г. я была направлена в счет «Профтысячи» на учебу в Ленинградский Химико-Технологический институт на факультет электрохимии. В 1931 г. в связи с закрытием факультета электрохимии я была переведена в Ленинградский Политехнический институт на инженерно-физический факультет. В этом институте в 1932 г. я вышла замуж за студента того же института Котолынова Ивана, который был командирован в этот институт в счет «Парттысячи».

В апреле 1933 г. у нас родился сын.

О том, что Котолынов И. принадлежал к зиновьевской оппозиции и отошел от нее, я знала. На партсобраниях, на чистке партии он говорил о своих политических заблуждениях и объяснял их влиянием Зиновьева, с которым встречался в период своей работы в Ленинградском обкоме ВЛКСМ. Он доказывал, что верен политике партии. В институте он был секретарем парторганизации факультета и членом комитета института. Никаких подозрений относительно его какой-либо тайной контрреволюционной деятельности у меня не было. Мы учились, воспитывали сына, мечтали о будущей работе по окончании института. (Мы были на 5-м курсе).

7 декабря 1934 г. он был арестован и вскоре расстрелян как соучастник убийства т. Кирова, о чем я узнала из газет. Меня никуда не вызывали и не допрашивали. Прожила я с ним 21/2 г.

В январе 1935 г. меня исключили из партии за потерю чутья и бдительности, исключили из института (я была на преддипломной практике в научно-исследовательском институте металлов), и предложили выехать из Ленинграда в любое место Советского Союза, кроме Москвы и Харькова. Я решила ехать в Челябинск на новостроящиеся заводы, где думала получить работу техника по испытанию металлов. Такую работу получить было трудно: ко мне относились с подозрением. Работники НКВД г. Челябинска, куда я обратилась за помощью, направили меня в облоно. В облоно я получила направление в г. Шадринск учителем физики и математики в педучилище. Сюда в г. Шадринск моя мать привезла мне сына, которому было 11/2 г.

В период работы в г. Шадринске с февраля 1935 г. по март 1952 г. меня четыре раза увольняли с работы без указания причин увольнения.

Первое увольнение было 19 октября 1937 г. из педучилища. На все заявления о восстановлении на работе я ответа не получала. Жить было очень трудно, на работу нигде не принимали, а средств к существованию не было. После долгих поисков работы (4 месяца) я обратилась за помощью в Шадринский горком ВКП(б) и получила работу в школе взрослых по ликвидации неграмотности на фабрике «Красный Октябрь». В этой школе я проработала учителем, а затем завучем с 22/2–38 по 20/3–40 г. и была уволена в связи с закрытием школы. 7 июня 1940 г. была принята на работу учителем физики и математики в среднюю школу № 10. Работала завучем школы, методистом института усовершенствования учителей (директор Троицкая Е. П., в настоящее время учитель школы № 9). Второе увольнение было в 1947 г. летом приказом гороно г. Шадринска (зав. гороно Якубсон Б. М. — в настоящее время пред. райкома союза учителей, директор школы Орлов Д. В., в настоящее время инспектор районо). Курганским облоно (зав. облоно Соловьев) приказ Шадринского гороно был отменен и я осталась работать в школе № 10.

Третье увольнение приказом Курганского облоно было в августе 1948 г. без указания причин в приказе и трудовой книжке.

30 октября 1950 г. была принята учителем физики и математики в школу рабочей молодежи г. Шадринска (директор школы Орлов Д. В., зав. гороно Гришаев Ф. З.). Приказ об освобождении от работы в этой школе из Курганского облоно получила в феврале 1953 г., перед концом учебного года, после того как проработала 18 лет в школах города. На мое место физиком 8–10 кл. был принят студент автомеханического техникума, не имевший не только педагогического, но и специального образования. Мое увольнение объяснялось отсутствием педагогического образования. Трудно было жить, найти работу. На моем иждевении была мать 75 лет, сын 12 лет и я еще помогала старшему сыну, который учился в Свердловском университете. Работу я нашла в артели инвалидов «Маяк» вышивальщицей кофточек (пред. артели Зотова). В этой артели работала до апреля 1956 г. и оставила работу потому, что здоровье было окончательно подорвано. Я получила инвалидность 1 группы.

Никакие трудности меня не пугали. Я работала, отдавала все свои знания, опыт. Когда меня исключали из партии я дала слово всей своей последующей жизнью, работой доказать что я ни в чем не виновата, ни к каким антипартийным группам не принадлежала и хоть в конце жизни стать снова членом партии. Зачем я прошу восстановить меня в членах КПСС? Мне 50 лет, инвалид труда 1 группы, работать больше не могу, не могу быть полезной для общества, восстановление в рядах партии было бы моим полным оправданием и может быть я смогла бы поработать, принести какую-либо пользу, а если умереть, то с сознанием выполненного долга и своей невиновности.

В настоящее время я проживаю в г. Серове Свердловской обл. по ул. Паровозников в поселке Сортировка д. № 9 кв. 3. Сюда я приехала со своей семьей — матерью 78 лет и сыном 15 лет на постоянное место жительства, так как без посторонней помощи не могу обходиться. Материально теперь я живу хорошо: получаю пенсию в 600 руб. В городе Шадринске жила по ул. Пионерской № 40.

Подпись Долгих.

25 октября 1956 года.

 

Архивная выписка из протокола собрания партийной группы Отдела культуры и пропаганды ленинизма ОК ВКП(б)

Секретно.

ВОЕННОМУ ПРОКУРОРУ ЛенВО

от 5 января 1935 года

…

Тов. КАРЯГИН — По поручения парткома я должен поставить на обсуждение партгруппы вопрос о тов. Шитик. Дело в том, что т. Шитик при партчистке 1929 г. предъявлялось обвинение в примиренческом отношении к некоторым участникам троцкистско-зиновьевской антипартийной группы. Череповецкая окружная комиссия по чистке вынесла ей выговор за то, что т. Шитик, зная о нелегальных собраниях оппозиционеров (у некоего Падво), не сообщила об этих собраниях парторганизации. Этот выговор с т. ШИТИК был снят Лен. Обл. КК в 1930 г., но ШИТИК обязана была поставить об имевшемся факте парторганизацию. Она же не заявляла об этом при партчистке 1933 г., при поступлении на работу в Областком и при выдвижении ее на работу в качестве партгруппорга.

Кроме этого парткомом было поручено ШИТИК как партгруппоргу выяснить участие членов партии ее группы в различного рода оппозициях, она этого поручения до сих пор не выполнила. Несмотря на то, что она уезжала в командировку, времени у нее для выполнения этого поручения парткома было достаточно.

Тов. ШИТИК — По существу обвинений проявленных мне о якобы примиренческом отношении к оппозиции могу сказать следующее. Мой родственник Падво (муж моей сестры) был активным оппозиционером и во время своей подпольной контрреволюционной работы жил и работал в Ленинграде. Я же жила в Луге. На чистке 1929 г. мне вынесли выговор за несработанность с работающим у меня библиотекарем Капустиным и за связь с оппозиционерами. Окр. КК в результате моей апелляции вынесла выговор за то, что я не сообщила парторганизации о явочной квартире троцкистов у Падво. Так как я действительно узнала о подпольных собраниях троцкистов уже после того, когда Падво был исключен из партии и был арестован, словом после того, когда уже все знали. Обл. КК сняла с меня этот выговор. В Ленинграде бывала только во время командировок, останавливалась у сестры (жены Падво) члена партии. Во время приездов в годы оппозиционной борьбы у Падво встречала только Муравьева и Штеренсона, причем присутствие одного или другого из них у Падво меня не удивляло, т. к, они бывали у Падво за несколько лет до оппозиции. В 1929 г. Падво был восстановлен в партии и по сейчас член партии. И после 1929 г. по настоящее время нет ни одного случая, где бы можно было установить мое либеральное примиренческое отношение к контрреволюционной зиновьевской группировке. Я все время на пропагандистской работе и проверена была не поручением партии. С Падво после его восстановления в партии, как и до этого, ни в каких близких отношениях не была, но поскольку бывала у сестры, изредка встречала и его.

Из рассказов сестры и моих наблюдений пришла к выводу, что Падво стал аполитичным и начал разлагаться в быту. Посоветовавшись Рудником, я договорилась с моей сестрой ШИТИК Ольгой, чл. ВКП(б) о необходимости поставить в известность т. Угарова о том, что перестал быть коммунистом. Сестра так и сделала. В августе состоялся ее разговор с т. Угаровым. Однако, по отношению к Падво никаких мер до сих пор не предпринято. Выговор мне нигде в карточке не записан и я считала, что фактически у меня не было выговора ни одного дня, поскольку этот выговор был снят в процессе самой чистки.

О том, что Падво мой родственник в аппарате Отдела Культуры и эпаганды ленинизма знали. О том, что он был активным оппозиционером, хорошо знали т. Рудник — руковод. группы, в которой я работала, и т. Элиашевич, который в годы борьбы с оппозицией состоял в кол-ве Облоно и с его слов активно выступал против Падво. Тов. Рудник знал на протяжении всей моей работы с ним о моем отрицательном отношении к Падво. Так что в нашем аппарате знали, что я как то связана с Падво и что он был активным оппозиционером.

Когда меня выбирали парторгом, у меня не было никаких соображений о необходимости рассказывать о том, что меня пытались обвинить в примиренчестве, тем более, что Обл. КК установила, что я узнала о явочной квартире позже. Я же сама никогда не была в оппозиции, активно с ней боролась. Поэтому у меня не было тогда сомнения по поводу возможности быть мне парторгом.

И, наконец, последнее обвинение в том, что я не выполнила указания парткома о проверке членов нашей партгруппы. Тов. Альберт (тех. секретарь парткома) 28.XII в 11 ч. веч. в трамвае сказала мне, что надо проверить партгруппу — нет ли оппозиционеров. В течении дня 29.XII я переговорила с 7-ю товарищами из 15-ти. Хотела поговорить со всеми, а потом проверить еще и др. путями, тем более, что состояние партийных документов я уже успела проверить и результаты сообщила парткому. 29-го же т. Позерн предложил мне выехать в Солецкий р-н. Договорясь с т. Рудником, что я в р-не буду два дня, думала, что по приезде эту работу закончу. Однако, в Солецком р-не по указанию районных организаций было установлено два дня праздника, в том числе и 1 января, вследствие чего мне пришлось задержаться, а этим самым оттянулась проверка членов партийной группы. Сразу же по приезде из командировки уже начались переговоры со мной о якобы моем примиренчестве, поэтому поручение парткома мне так и не удалось выполнить.

КОВБАСА. Когда Падво приезжал к тебе в Лугу, ты знала, что он оппозиционер? Когда твой муж был оппозиционером — когда ты с ним жила в Луге? Не вызвало ли у тебя каких либо сомнений встреча в квартире Падво с оппозиционерами Муравьевым и Шатринсоном, говорила ли кому-нибудь ты об этом?

ШИТИК — Падво был у меня один только раз в Луге; что он оппозиционер я знала. Мой муж Штеренсон когда был в Луге не был оппозиционером, им он сделался позднее уже в Ленинграде, когда я с ним разошлась. С Муравьевым Падво был знаком раньше, так что его появление у Падво в квартире у меня никаких подозрений не вызывало. Ни от кого я не скрывала, что Падво троцкист, все это знали, как в его организации, где он работал, так и у меня в Луге.

БЕЛЯЕВА. — В день убийства Николаев тебя признал, откуда он тебя знал?

ШИТИК — Я тут в Отделе уже говорила, в частности, тебе. Ко мне подошел небольшого роста черненький человек и сказал «здравствуй т. Штеренсон». Я очень удивилась, т. к. меня очень мало кто знает под прежней фамилией. Я его спросила — «откуда вы меня знаете?» Я вас знаю по Лужскому комсомолу — ответил он. Лишь только после того, что убийца есть муж Драуле Мильды (так сказала Беляева), которая в то время работала также в Окружкоме, я сделала вывод, что это и есть Николаев, тем более, что говорили — убийца небольшого роста и черненький.

ПИДЖАКОВ — От кого тебе стало известно, что троцкисты во главе с Троцким собирались на квартире у Падво, и узнав об этом сообщила ли ты куда-нибудь?

ШИТИК — После ареста его от сестры и брата, который в то время жил у них. Сообщать я никому не сообщала, так как всем уже было известно, и я об этом узнала последняя. Если бы у меня были хоть малейшие материалы, то я безусловно об этом бы сообщила.

ЕВДОКИМОВА — А сестра член партии?

ШИТИК — Да. Она со своей стороны все заявляла, я уже сказала, что теперь, примерно месяца 2–3 до убийства тов. КИРОВА она по моей рекомендации и Рудника ходила и говорила насчет Падво с Угаровым.

РУДНИК — Говорила ли ты в нашем отделе об этом случае кому-нибудь.

ШИТИК — По-моему нет.

ПОХВАЛИН — На последней чистке ты говорила об этом?

ШИТИК — Нет. Я считала, что поскольку признано парт. обл. комиссией недоказанным незачем говорить о том, что кто-то, что-то про меня говорил. Выговор же у меня был снят во время хода чистки и таким образом я считала, что чистку прошла без выговора.

РУДНИК — Какие у тебя были уклоны по китайскому вопросу? Так говорит Капустин.

ШИТИК— Я не знаю. Никаких разногласий у меня по китайскому вопросу не было. Понятия не имею, где мог слышать он, тем более, что с ним по этому вопросу не говорила. Капустин возможно что-нибудь и писал.

КАРЯГИН — Ты говоришь, что сегодня говорила со мной по поводу задания парткома. А не я ли тебе лично задал вопрос?

ШИТИК — Вчера я пришла на работу в 5 час., сегодня я не могла найти Альберта, заходила несколько раз к тебе, т. к. мне сказано было, что меня усиленно ищут. Тебя долго не могла найти. Какие у меня имелись сведения — это о тов. Евдокимове и о т. Пиджакове, который в 21 г. имел какое то отношение к Шляпниковской оппозиции. С некоторыми товарищами мне побеседовать еще не удалось. Я не отрицаю, что ты мне первый задал этот вопрос.

ИЛЬЕВ — Сестра член партии и тоже на культпропработе? Разделяла ли она взгляды Падво? От кого узнало ГПУ о собраниях? От нее или от кого либо другого? А сейчас разделяет она его точку зрения и его взгляды.

ШИТИК — Сестра член партии, его взглядов она не разделяла и не разделяет. Как узнало ГПУ я сказать точно не могу. Знаю, что она тогда с ним разошлась. Сошлась вновь когда он был восстановлен членом партии.

ЛПА, ф. 1051, оп. 2, св. 31, д. 100, л. 8, 9,10

 

Архивная выписка из протокола № 21 Заседания Партийного комитета Обкома и Горкома ВКП(б)

Секретно.

ВОЕННОМУ ПРОКУРОРУ ЛенВО

1 февраля 1935 года

Слушали: 1. О тов. ШИТИК (см. приложение — стенограмма)

1. а) За связь и примиренчество к активным участникам бывшей зиновьевской оппозиции, выразившейся в том, что Шитик Е. Г. знала о явочной квартире зиновьевцев и собраниях, происходивших в период 1927 г. у ее родственника Падво и не сообщала об этом в парторганы;

б) за скрытие этого факта (связь с оппозиционерами) при поступлении на работу, в Обком ВКП(б) и при выдвижении на работу партгруппорга;

в) когда стало известно, что убийцей тов. С. М. КИРОВА является контрреволюционная зиновьевская группа, не поставила вопроса перед парторганами о возможности своей работы в Обкоме и о Падво, как активном зиновьевце в прошлом;

г) за распространение провокационных слухов и сплетен об обстоятельствах убийства тов. С. М. КИРОВА через сестру, являющуюся женой активного оппозиционера (Падво) — Шитик из рядов ВКП(б) — ИСКЛЮЧИТЬ.

ЛПА, ф. 1051, оп. 2, св. 30, д. 86, л. 12

Стенограмма заседания парткома областкома и горкома ВКП(б)

Секретно.

ВОЕННОМУ ПРОКУРОРУ ЛенВО

Архивная копия

г. Ленинград.

1 февраля 1935 года

Секретарь парткома т. Войтас.

Тов. ЛАЗУРКИНА: Вопрос о тов. Шитик в связи с целым рядом партийных проступков, которые были с ее стороны.

Первое: т. Шитик не заявила партийному комитету при поступлении в Обком о том, что муж ее сестры — Падво, вел активную оппозиционно работу, что у него на квартире собирались подпольные партийные собрания во главе с Троцким и Зиновьевым. Когда было совершено убийство т. КИРОВА и выяснилось, что это дело рук зиновьевского охвостья, казалось бы т. ШИТИК, как член партии, должна была явиться в Горком, к секретарю Парткома и заявить, что у меня, мол, есть такое дело в прошлом, что у меня есть родственник активный оппозиционер, на квартире которого бывал Троцкий, я вас ставлю в известность, а вы уже решите — могу ли я оставаться работать в аппарате Обкома. Она такого заявления не сделала. После сообщения т. Жданова, когда он говорил, что каждый коммунист должен стать помощником НКВД в деле выявления оппозиционеров, казалось бы что активный работник Обкома, инструктор, т. ШИТИК должна была бы первая вспомнить о том, что имеется у нее близкий человек, которого она знает — Падво — активный оппозиционер. Кроме того, когда ее выдвигали парторганизатором, она не заявила об этом и не поставила вопроса, а может ли она в связи с этим оставаться парторганизатором.

После событий 1-го декабря каждый из нас, в особенности парткомы, занялись изучением своего состава и стали искать нет ли лиц, которые приникали участие в оппозиции и тов. ШИТИК, как парторганизатор, должна была также просмотреть у себя свой состав группы. Когда ее спросили, почему она этого не сделала, она ответила, что от Альберга получила поздно предложение, в трамвае и встала на формальную точку зрения. Независимо от того, где она получила такое указание, она сама как член партии, должна была взять на просмотр свой состав. Это формальное отношение, только отписка, а не большевистское заявление.

Вот то, что имеется в деле т. ШИТИК, что рисует ее как большевика, как члена партии, который вместо того, чтобы вести большевистскую борьбу, сама покровительствовала своим оппозиционерам, не выявляла, не боролась и не давала сведений парторганизации о том, что у нее в родстве имеется такой оппозиционер. Кроме того, товарищи, вы знаете, как мы боролись со всякими слухами, со всякими сплетнями в связи с убийством тов. КИРОВА, а тов. Шитик являлась распространителем таких сплетен. Она явилась к своей сестре и рассказала о том, что КИРОВА убил Николаев, о том, что он стрелял в себя, о том, что Николаев просил у нее билет на актив. По сведениям, которые имеются у меня т. Шитик рассказала сестре о том, что Николаев убил т. КИРОВА, его связали чуть ли не ремнями, избили его и на этом основании следствие затягивается. Эго Шитик отрицает. Она говорила, что рассказала о том, что Николаев убил т. Кирова, что он стрелял в себя, что просил билет, а о том, что перевязали ремнями — этого она говорит, что не доказывала. А вместе с тем имеется факт: гр-ка Юрьева заявила о том, «по Николаева перевязали проволокой, сломали ключицы и что об этом Она узнала от Шитик О., а та узнала от своей сестры, работающей в Смольном. Таким образом, рассадником контрреволюционных слухов была Евгения Шитик.

Вот то, что выявлено по делу т. Шитик. У меня есть предложение, что такому члену партии, который вместо борьбы с оппозицией на протяжении целого ряда лет покрывала эту оппозицию, кроме того распространяла контрреволюционные слухи, такому члену партии не место в радах коммунистической партии.

ЛПА, ф. 1051, оп. 2, св. 21, д. 100, л. 138–139.

Тов. ЛАЗУРКИНА. Одну справку относительно провокационных слухов. Беспартийная Юрьева начала говорить о том, что была в Смольном, что убил Николаев, стрелял в себя, но в себя не попал, что пуля попала в потолок, что его связали проволокой и т. д. Когда ее спросили, откуда эта идет, то она прямо заявила; что это мне рассказала сестра Шитик Ольга, а той рассказала сестра, которая работает в Смольном, которая, говорит, это видела. О том, что Николаев стрелял, попал в потолок, беспартийная Юрьева не могла знать, она узнала потому что Шитик говорила сестре о том, что выстрелил в потолок (т. Маяк: Юрьева знала, что в этот день Шитик говорила с Николаевым). Да, это проверено НКВД.

Вторая справка о том, что совершенно не надо было Шитик говорить о том, что в 1929 г. был выговор, потом отменен. Дело не в форме, а свете событий она должна была рассказать о том, что были такие оппозиционные собрания, на которых бывал Троцкий и Зиновьев. Одно время было в 1928 г., когда выговор выносили, другое время в 1935 г. Неужели КК безупречна. У КК тоже бывали и могли быть ошибки. Ты не оперируй КК, а ставь вопрос так, — я сделала преступление тем, что не рассказала партии ни в чистку 1933 г., ни при поступлении на работу о том, что родственник Падво активный оппозиционер. С другими оппозиционерами, она говорит, что боролась, а о своем оппозиционере не говорила. Это ее Падво, ее оппозиционер, он из другого теста сделан.

ф. 1051, оп. 2, д. 100, л. 146.

Справка

тов. Лазуркиной

СПО УТБ НКВД по ЛO были получены сведения о том, что в Управлении Ниточного треста в связи с убийством т. КИРОВА распространяются провокационные слухи и сплетни.

Произведенным расследованием установлено, что первоисточником слухов явилась сотрудница Смольного — ШИТИК Евгения Герасимовна.

ШИТИК Евгения еще до опубликования в газетах фамилии убийцы рассказала проживающим вместе с ней в квартире, что тов. КИРОВА убил НИКОЛАЕВ, что следствие задерживается из-за того что убийца сильно избит — у него выкручены руки из ключиц и лежит при смерти.

Проживающие с ШИТИК в одной квартире — гр. ЮРЬЕВА-КУЛЯШЕВА и ШИТИК Ольга Герасимовна — сотрудница кооператива «Кр. Звезда» в свою очередь передали полученные ими сведения своим знакомым и сослуживцам, чем способствовали появлению в городе провокационных слухов, связанных с убийством тов. КИРОВА.

Гр. ШИТИК Ольга, сотрудница кооператива «Кр. Звезда» привлекается нами к ответственности.

ПРИЛОЖЕНИЕ: Копия протокола допроса ЮРЬЕВОЙ-КУЛЯШЕВОЙ.

Зам. нач. СПО УГБ

/ Стромин [подпись]

«28» января 1935 г.

Тов. КУЗНЕЦОВУ

Согласно поданного заявления т. ПЕТКУН (чл. ВКП(б)) о распространении разного рода слухов по убийству тов. КИРОВА, (см. приложение). Управл. Трестом тов. ЧЕРНЫШЕВОЙ О. Ф., секретарем парткома тов. ОРЛОВЫМ в моем присутствии была вызвана т. СМОЛЯНЮК в кабинет Управл., где сообщила, что все эти разговоры шли от тов. ЮРЬЕВОЙ Анны Ивановны, работающей в Базе сбыта при тресте.

После Смолянюк была вызвана тов. ЮРЬЕВА А. И., которая заявила, что она все это слышала от своей знакомой по квартире гр-ке ШИТИК. Далее выяснилось, что сестра этой гр-ке ШИТИК, Женя ШИТИК работает в Смольном и со слов тов. ЮРЬЕВОЙ к этой ЖЕНЕ ШИТИК на работу в Смольный приходил НИКОЛАЕВ (убийца).

Тов. ЧЕРНЫШЕВА О. Ф. говорит, что она хорошо помнит, что одна из ШИТИК была ярая оппозиционерка (гр. Зиновьева).

Гр-ка ЮРЬЕВА А. И. проживает: БАСКОВ пер. 13/15 кв. 27.

Лично передал т. Кузнецову

5/ХII 34 г.

Протокол допроса произведенный 20 января 1935 г. ЮРЬЕВОЙ-КУЛЯШОВОЙ, А. И.

ЮРЬЕВА-КУЛЯШОВА, Анна Ивановна, 1900 г. р. г. Ленинград, Надеждинская ул. д. 21 кв. 27, русская, подданная СССР. Паспорт выдан — ЛЖ № 491103 7 отд. ЛГМ 5 апреля 1933 г. и прописан 13/V-33 г. по указанному адресу. Ответствен. исполнитель по сбыту пряжи Лгр. Ниточн. Треста, ул. Кр. Текстильщ. д. № 17. Отец служил сторожем в течении 25 л. в Аничкином дворце и умер в 1919 г. Мать умерла в 1923 году. Служила в канцелярии Аничковск. дворца. После революции — служащая. Разведенная. Близких родственников не имею.

4 класса городск. училища, б/п. Никогда ни в каких партиях не состояла.

Вопрос: Известно, что среди сотрудников базы Вы говорили о том, что НИКОЛАЕВ убийца т. КИРОВА сильно избит и лежит при смерти, из-за чего следствие затягивается?

Ответ: В одной со мной квартире проживает гр-ка ШИТИК, Ольга Герасимовна, работающая в кооперативе «Красная Звезда» на какой-то партийной работе, которая на следующий день после убийства тов. КИРОВА рассказала мне, что «убийство совершено в Смольном. Убийца НИКОЛАЕВ сам пытался покончить с собой, с каковой целью произвел в себя выстрел, пуля прошла по лицу и засела в потолке. Сразу же после произведенного выстрела в себя, НИКОЛАЕВ был схвачен находившимися там монтерами и связан проволокой». Этими же словами я на базе и делилась с некоторыми сотрудниками. Кому персонально об этом говорила не помню.

Вопрос: Говорили ли Вы сотрудникам базы о том, что НИКОЛАЕВ сильно избит и лежит при смерти, из-за чего задерживается следствие?

Ответ: Об этом я никому ничего не говорила.

Вопрос: Откуда известны ШИТИК обстоятельства убийства т. КИРОВА?

Ответ: Родная сестра ШИТИК — Евгения Герасимовна ШИТИК работает в Смольном и поделилась событиями с сестрой, а последняя со мной. Где проживает Евгения ШИТИК мне неизвестно.

Вопрос: Что Вам известно о связях ШИТИК с НИКОЛАЕВЫМ?

Ответ: Со слов Ольги ШИТИК мне известно, что ее сестра Евгения знакома с НИКОЛАЕВЫМ, что перед убийством т. КИРОВА — НИКОЛАЕВ заходил к ней в служебный кабинет. Далее говорила, что НИКОЛАЕВ тоже работает в Смольном. Мне известно, что Ольга и Евгения ШИТИК являются членами ВКП(б). Муж Ольги — Михаил Борисович ПАДВО (Директор театра МЮЗИК-ХОЛЛ), тоже член ВКП(б). Состоял ли кто либо из них в оппозиции, мне неизвестно.

Записано с моих слов верно и мной прочитано — ЮРЬЕВА-КУЛЯШОВА.

Допросил — АНЦИН.

Верно: [подпись]

Сов. секретно

30 декабря 1934 г.

Ленинградское управление НКВД

СПО

Информатор, посланный сегодня на завод «Красный Выборжец», сообщил следующий факт. Во время зачтения приговора над контрреволюционной террористической группой — убийц Сергея Мироновича Кирова сидела группа рабочих (отдел главного механика), в том числе беспартийный Сивохо. Когда Ложинский сказал, что группа террористов арестована также и в Москве и скоро должен быть приговор о них, как о террористах, готовящих покушение на тов. И. В. Сталина. На это Сивохо Б. В., сидевший рядом с Ложинским, сказал: «Хрен с ним, надо и Сталина убить».

Сивохо Борис Владимирович, 1917 г. рождения, окончил ФЗУ, работает токарем.

Адрес жительства: Апраксин пер., дом 7, кв. 26.

Факт сообщен сотрудником отдела информации обкома ВКП(б) т. Красиковым и записан последним со слов парторга отдела главного механика завода «Красный Выборжец» тов. Калашникова.

Зав. сектором информации Обкома ВКП(б)

Тожанский [подпись]

30 декабря 1934

(ЛПА, ф. 24, оп. 2-в, д. 936, л. 186)

Главному военному прокурору Союза ССР генерал-майору Горному А. Г.

Вместе с группой ленинградских работников НКВД был осужден по статье 193–17 УК РСФСР и приговорен к 3 годам лишения свободы, якобы за то, что не уделил должного внимания оперативной разработке тем самым просмотрел в Ленинграде контрреволюционную организацию под названием «Зеленая лампа» численностью 700 человек, которая фактически существовала в воображении психически больного человека или провокатора, решившего своим ложным заявлением ввести в заблуждение органы разведки…

По обжалуемому приговору я был осужден к трем годам лишения за:

а) потерю классовой бдительности;

б) преступно-халатное отношение к работе;

в) незаконное водворение гражданки Волковой в психиатрическую больницу.

Во второй половине 1934 г. уполномоченный 3-его отделения особого отдела Управления НКВД по Ленинградской области (я в то время работал оперуполномоченным 2 отделения СПО) некий Григорий Ильич Драпкин передал мне письмо, написанное малограмотным почерком за подписью Волковой, которая сообщала, что в Ленинграде существует контрреволюционная организация под названием «Зеленая лампа» в количестве 700 человек.

Передавая указанное письмо, Драпкин тогда мне с усмешкой сказал, что у этой гражданки «не все дома», что она ему также неоднократно писала о к/р. организации среди красноармейцах, с которыми она встречалась и что все, что она писала никогда не подтверждалось.

Кроме того, Драпкин тогда мне сказал, что Волкова писала также и в Управление Уголовного Розыска по Ленинградской области и давала «липовые дела» и что там от нее еле избавились.

Официальным секретным сотрудником Волкова никогда не была и все делала по собственной инициативе. Работала Волкова тогда где-то уборщицей, примерный возраст ее в то время был не больше 22–23 лет, по социальному происхождению — из крестьян, малограмотная и малоразвитая.

При разговоре с Волковой она производила впечатление психически ненормального человека.

Когда я начал интересоваться первым письмом Волковой о существовании в Ленинграде к/р. организации и спросил ее откуда она узнала численность организации — она ничего конкретного ответить не смогла. При последующих с ней встречах Волкова также давала неправдоподобные материалы, а именно: то она будучи в гостях у одного молодого путиловского рабочего обнаружила корзинку с человеческим мясом, у других знакомых машину для печатания червонцев, то ее втолкнули в легковую машину и увезли в Лигово, где заставили мыть трупы… Все материалы должны находиться в агентурном деле Волковой. Ни один из материалов Волковой после тщательной оперативной проверки подтвержден не был.

На одном из оперативных совещаний, на которой присутствовало все руководство Управления НКВД по Ленинградской области во главе с начальником Управления тов. Медведь, на котором стоял вопрос о работе сети, меня обвинили в том, что я от своей сети получаю «легендарные дела», в частности говорили о Волковой, которая по заключению совещания является социально опасным элементом, поскольку она клеветала и неправильно информировала в своих письмах органы. На этом же совещании Медведь предложил санчасти Управления тов. Мамушкину вызвать профессора-психиатра, а также вызвать Волкову, чтобы ее освидетельствовать. Вызванный профессор-психиатр предложил обследовать Волкову стационарно, о чем было вынесено специальное постановление. На оснований заключения профессора-психиатра она была от правлена санчастью в психиатрическую больницу на обследование.

Примерно через два месяца совершилось убийство С. М. Кирова.

Когда меня вызвали в Смольный к И. В. Сталину, где присутствовали, кроме Ягоды, Ворошилов, Медведь, Жданов и другие, а также все руководство Ленинградского НКВД была вызвана также и Волкова.

И. В. Сталин и Ягода задали мне ряд вопросов по материалам Волковой. Я объяснил, что все материалы Волковой не соответствуют действительности, т. к. они были оперативно и тщательно все проверены и в них ничего не подтвердилось.

Несмотря на то, что к охране правительства я никакого отношения не имею, после моего допроса в Смольном у И. В. Сталина я был арестован и привлечен к уголовной ответственности вместе с другими работниками Ленинградского Управления НКВД…

Не чувствуя себя виновным перед партией и Родиной, я писал письма в 1948 г. — в ЦК на имя Сталина, в 1951 г. — снова в ЦК на имя Сталина. В них указывал: дело ленинградских работников НКВД было создано Ягодой и его приспешниками с целью отвлечь внимание партии от настоящих обстоятельств, сопутствовавших убийству С. М. Кирова. По этому делу была использована психически неполноценная личность Волковой, которая сыграла весьма подозрительную роль в ходе этих событий.

Подписано Петровым

«Письмо в Партийную Комиссию Центрального Комитета КПСС

С назначением Ежова наркомом НКВД СССР Ф. Д. Медведь и другие ленинградцы были арестованы вторично и преданы суду, как „враги народа".

Я был отстранен от занимаемой должности и водворен в спецлагерь усиленного режима, где подвергался запрещенным методам допроса с инсценировкой расстрела. От меня добивались признания в том, что по заданию Берзиня и Медведя я должен был обезоружить охрану и бежать Японию.

Находился в спецлагере до 1944 года».

В 1944 году переведен на поселение в Якутск, работал техноруком в республиканской «Заготживконторы». С 1945 г. было разрешено выехать в г. Кремчуг Львовской области. Обращался с письмами на имя Сталина в 1948 и 1951 годах.

В 1957 и 1958 годах снова обращался в партийную комиссию ЦК КПCC с просьбой о восстановлении в партии.

В 1958 году с ведома партийной комиссии ЦК КПСС без отмены судебного приговора Петров Г. А. был восстановлен в партии.

В 1960 г. переехал жить в Ленинград, работал в Московском райкоме КПСС города.

Уже из Ленинграда обращался в Президиум XXIII съезда партии с просьбой о пересмотре судебного дела и отмены несправедливо вынесенного ему приговора.

21 сентября 1966 г. пленум Верховного Суда СССР отменил приговор в отношении Петрова Георгия Алексеевича из-за отсутствия состава преступления.

ЛПА, ф. 4000, личное дело 544272. Л. 1–3, 9,15, 38.

Цит. по: Источник. 1994, № 2. С. 59–65

Из письма М. Н. Волковой в ЦК КПСС о событиях, предшествовавших убийству С. М. Кирова

30 мая 1956 г.

ЦК КПСС

Я, Волкова М. Н., даю объяснение ЦК КПСС, что в 1934 году 24 июля у своей землячки Морозовой Марии Васильевны <…> случайно попала на собрание бывших зеленоармейцев. На этом собрании я не участвовала, а сидела в стороне, за ширмой (комната была перегорожена ширмой) с книгой Пушкина, прислушиваясь к разговорам пирующих и спорящих за столом неизвестных мне людей. Там я лично ничего не поняла, потому что говорили загадочно, но поняла, что речь шла о предстоящей революции и восстании. В 2 часа ночи я уходила домой, моя землячка меня провожала до лестницы, у которой я спросила, что это за люди. Она мне ответила, что это земляки и назвала многих по фамилии. Я в то время состояла негласным сотрудником в райотделе ОГПУ Смольнинского района…

25 июля 1934 г. я поехала в райотдел к начальнику Малинину, но вместо Малинина был Соколов (за это время, пока я не была, произошла перемена начальства). Меня мой новый начальник принял, выслушал, дал мне задание познакомиться ближе с этими людьми, но ни в какие дела не вмешиваться. Там я познакомилась с гражданином по фамилии Дубинский-Николаев и он же Садиков. По одной фамилии он был Семен Леонидович, а по второй фамилии Леонид Васильевич. С этим человеком я встречалась часто, по просьбе и заданию Соколова я с ним гуляла, от него мне было известно, что в Ленинграде существуют контрреволюционные группы, возглавляемая Котолыновым, вторая Шацким. Николаев меня не раз брал с собой к своим друзьям… к Котолынову и… к Звездочкину. Два раза мы с ним ходили… в немецкое консульство получать деньги. Один раз получили 10 000 руб., второй раз 15 000 руб. Помню случай, когда мы пришли с ним…, там были люди и обсуждали какой-то важный вопрос. Позднее мне Николаев рассказал, что в Ленинграде будет убит Киров, а в Москве Молотов и Ворошилов. Это будет одновременно в один день и один час, чтобы сбить всех с толку. В Ленинграде предстоит Шацкому и ему, а в Москве Смирнову (этого Смирнова я видела, чуть выше среднего роста, с черной бородой).

Я по просьбе Николаева отвозила два письма — одно ст. Вырица к Звездр., второе ст. Подборовье к Маслакову. Эти письма моим начальником Соколовым были скопированы, после чего я их отвезла по назначению. Из Вырицы я привезла письмо работнику Смольного — зам. зав. орготделом Мясникову и письмо и 5000 руб. работнику Смольного Коршунову… Начальник Соколов эти письма также скопировал, а потом я их вручила по назначению. От Николаева мне было известно несколько человек работников Смольного: зав. орготделом Ленсовета Зельцер, его заместитель Мясников, директор авторемонтного завода «АТУЛ» Сосицкий, начальник Ленжилуправления Левин, его бывший заместитель по ЛСПО Лискович (ныне работающий там же), начальник транспортного отдела Власов, Смирнов из Москвы, Ратайчак из Москвы, посол в Англии на букву У., фамилии точно не помню, что она мудреная. Эта группа Котолынова и еще группа Державина диверсионная: Леванов, Смирнов, Голубев, Белоусов, Шувалов, Петухов.

В сентябре месяце 1934 г. меня вызвали в главное управление ОГПУ по Ленинградской области… Сотрудник Дрябин задал мне ряд вопросов, которых я не знаю, потом отвел меня к Бальцевичу, начальнику первого отдела особого отдела. Там был следователь Петров. Сначала спросили меня, что знаю ли я, что в Ленинграде существует контрреволюционная группа и предстоит убийство Кирова. Я ответила, что да, но только не знаю день и час. Тогда Бальцевич сел рядом со мной, мне сказал: «Слушай, Волкова, откажись от всего. Скажи, что контрреволюционная группа не существует и убийства не предстоит, тогда тебе все будет, а если не хочешь идти с нами рука об руку, то вплоть до расстрела». Я Бальцевичу ответила, что стрелять вы можете, но я от своих слов не откажусь. Тогда Бальцевич сказал: «Сажай ее, Петров, что ты с ней разговариваешь». И меня посадили в одиночную камеру 36. Там я просидела 5 дней, потом меня вызвал Петров, попросил писать под его диктовку. Под его диктовку я писать отказалась, он мне сказал, что я сижу по служебной записке, а если буду как бык упорствовать, тогда меня переведут на 1 категорию. После этого меня увели вниз, сажали несколько раз в парилку и применяли пытки — каленые иглы под ногти. Потом через несколько дней отпустили, взяв с меня подписку о невыезде из Ленинграда. После того, как я вышла из Дома предварительного заключения, я пошла на пленум райсовета, ибо я была член Совета. После пленума явилась домой. Дома меня ждал Николаев и мы с ним поехали в Лигово в особняк некоего члена ЦК партии Шадручина (так я его знала). Дорогой в машине меня Николаев спросил: что скажи правду, ты на нас заявляла в ОГПУ, его об этом предупредил Запорожец. Я засмеялась, обозвала его сумасшедшим, но он мне сказал, что если это правда, то первая пуля из его нагана будет моя, я сказала — принимаю. Наш разговор на этом закончился. Когда мы приехали в Лигово, то там было несколько человек из Москвы, которых мне Николаев назвал по фамилии: Зиновьев, Каменев, Евдокимов. Там выгружена была подводная лодка с ящиками (груз был доставлен из Германии), ящики прятали в подвал под особняком: в комнате под ковром был люк и туда все опускали. Я оттуда, т. е. из одного ящика, взяла один предмет как вещественное доказательство, привезла своему начальнику Соколову (это оказалась граната). Также Соколову рассказала о пытках и заключении. Мы с Соколовым поехали к начальнику отдела СПО Горину-Лундину и вместе с Гориным-Лундиным поехали на квартиру Кирова… Мы с Соколовым посидели в приемной, а Горин-Лундин ходил к Кирову, оттуда вышел и нам сказал, что все в порядке, он доложил и мы поехали обратно. Вечером я и из нашего райотдела Семенюк, которого я Николаеву рекомендовала своим братом, были в гостинице «Астория», кто там был я не знаю, что этим занимался Семенюк, ибо он знал иностранный язык. Позднее я от Николаева узнала, что он узнал, что в группе Шацкого выпал жребий на самого Шацкого, который должен убить Кирова, и Шацкий изучает маршрут Кирова, а я, говорит, решил убить Кирова у его дома. Когда Киров садился в машину, я встал на подножку машины под видом что-то спросить, хотел выстрелить, но меня с машины снял комендант, который охранял Кирова, и тут же сказал: «Вот дураки, в кармане было задание, в рукаве наган, показал партбилет и тот не свой и меня отпустили, а теперь я, — говорит, — его буду караулить в Смольном, чтобы опередить Шацкого». Я обо всем написала письмо на имя Кирова, выписала ему все, как меня ОГПУ сажали, как делали пытки и просили от всего отказаться, что контрреволюционная группа не существует, убийства не предстоит. Написала, как в Лигове спрятано оружие, и как Николаев хотел его у дома пристрелить в машине, как его сняли с подножки автомобиля, отправили в ОГПУ и там отпустил Запорожец, и как он теперь будет караулить Кирова в Смольном. Написала, что в один день и час должен Смирнов, работник Совнаркома, убить Молотова и Ворошилова и 28 октября 1934 г. в 10 утра в Главном почтамте заказным письмом отправила два аналогичных письма: одно Кирову на квартиру, другое в Москву в ЦК ВКП(б). В 12 часов дня 28 октября 1934 г. меня взяли в большой дом, [сначала] секретарь Запорожца Белоусенко, оттуда переправили к Петрову. Там со мной беседовали и просили отказаться от всего начальник особого отдела Янишевский, начальник оперативного отдела Мосевич, опер, секретарь Запорожца Белоусенко, Бальцевич и наш начальник СПО Горин-Лундин. Там же мне делали очную ставку с работниками Смольного Коршуновым (которому я привозила 5000 руб. денег). На очной ставке говорить не дали, что там написали, я не знаю, от подписи я отказалась, за меня подписал очную ставку другой (который и сейчас работает на 5-м этаже в большом доме, фамилии его я не знаю, знаю в лицо). С 12-ти [часов] дня меня продержали до 11 часов вечера, потом поехали в Лигово к Шадругину, где спрятаны ящики с оружием. Вместо Лигово меня свезли и спрятали в сумасшедший дом на Пряжеку. Там я пробыла с 28 октября 1934 г. по 2 декабря 1934 г., мне там не давали есть дней 17, доведена была до состояния ужасного. 26 ноября 1934 г. я оттуда написала письмо секретарю Леноблисполкома Ильину, ему описала все, просила доложить Кирову, письмо мне отсылала медсестра Мурашкина Анна Георгиевна. 2 декабря 1934 г. меня из этого ужасного помещения взяли в Смольный руководители партии и правительства. За мной приезжали личный секретарь Струпе Ильин (которому я писала письмо), Черток и еще один работник из Москвы. Меня привезли в Смольный, я была живым скелетом. Со мной с 10 часов утра до 8 часов вечера беседовали, руководители партии и правительства Сталин, Молотов, Ворошилов, Жданов, там же присутствовали Чудов, Кадатский, Ягода, Агранов, Поскребышев, Ильин и два врага Казаков и Плетнев. Я помню, мне дали два бутерброда с ветчиной, я на них набросилась, ибо я сильно хотела есть. Ильин сказал, что, товарищ, Вы ее не обкормите; тогда у меня Поскребышев спросил, что Вы давно кушали? Когда я сказала, что дней 17 тому назад, от меня их отобрали, я не помню, как плакала, а помню как слезы по щекам текли. Потом мне предъявили фото Николаева, спросили, знаю ли я его, я ответила, что да, меня спросили, как его фамилия, я назвала его все три фамилии, под какими я его знала, рассказала все, что знала. Сказала о письме, которое я посылала предупредительное на имя Кирова, меня товарищи Ворошилов и Сталин спросили, помню ли я, когда его опускала, я сказала, что 28 октября 1934 г. в Главном почтамте в 10 часов утра заказным письмом, копию письма дала своему начальнику Соколову. Соколов мне сказал, что напрасно ты это сделала, особый отдел до Кирова не допустит. Из Смольного правительство послало человека на Главный почтамт. Когда человек возвратится, то сказал, что в книге записей заказного отправления письмо найдено, получено начальником особого отдела Янишевским. Когда позвали в кабинет Янишевского и спросили его, получал он или нет письмо на имя Кирова, которое посылала я, Янишевский ответил, что да. Тов. Ворошилов спросил, куда он его девал, тот ответил, что передал Бальцевичу. Бальцевич ответил, что он письмо получил, но его порвал. Когда тов. Ворошилов спросил, что почему ты это сделал, он ответил, что там не дело было написано. Когда ввели следователя Петрова, то он, увидев меня, сначала растерялся; ему тов. Ворошилов показал на меня — знает ли он меня, он ответил, что да. «Она, — говорит, — скатилась до такой низости, что стала доставать взрывчатые вещества». Тов. Ворошилов спросил Петрова, что почему они меня не посадили, поскольку я виновата. Петров ответил, что сажать у них не было основания. Тов. Ворошилов Петрову сказал, сажать у Вас не было основания, а в сумасшедший дом отправлять здорового человека у Вас было основание, что Вы с ней сделали, дай бог нам такую память, как у этой сумасшедшей, несмотря на то, что месяц и 5 дней она пробыла в таких условиях, она не забыла ни одного адреса и ни одной фамилии. Вечером я была направлена в больницу им. Свердлова и сдана руководителями партии и правительства под личную ответственность главврача и директора больницы. 4 декабря 1934 г. ко мне в больницу приходили члены комиссии по расследованию об убийстве С. М. Кирова, приносили мне много фото, просили, кого я знаю отложить, я отложила несколько человек, в том числе Мясникова и еще одного. Комиссия друг другу сказали, как будто они в почетном карауле стоят и один из них комендант Таврического дворца выписывает пропуска к гробу тов. Кирова. В больнице я пролежала по 23 февраля 1935 г., потом была на Сестрорецком курорте и позднее в Кисловодске. В июле 1935 г. мне по постановлению партии и правительства дали квартиру и кое-что из вещей. В 1935 г. мне Ильин ответил, что он мое письмо Кирову не передал только потому (которое я писала из психиатрической больницы), что он с моим письмом пошел к Медведю. Медведь с ним не стал разговаривать, требовал отдать письмо ему: «Но я, — говорит, — письмо не отдал, пришел в Смольный, стал писать в Москву, написал на 8 страницах, перевернул на 9-ю, раздался выстрел, мы побежали на 3-й этаж. Киров лежал вниз лицом, а убийца вверх лицом. Пограничник, который охранял Кирова, застрелился». Я Ильина спросила: «Кого он, убийца, выдал». Он мне ответил, что никого, так как он отравился. Ильин мне сказал, что если бы ОГПУ знали, что ты еще жива, тебе было бы то же, что коменданту, который в октябре снял убийцу с подножки машины Кирова, и рассказал, что, когда работники ОГПУ везли его 2 декабря 1934 г. на допрос в Смольный, по выезде с Тверской ул. к Смольному сделали столкновение машин и убили его. «А за тобой, — говорит, — мы ездили два раза. Я твое письмо передал Чудову, Чудов — членам правительства. Тогда мне, — говорит, — из охраны правительства дали двух людей и послали за тобой. Мы приехали в первый раз, нам сказали, что у них такой нет и не было». Я не была занесена ни в какие списки. Тогда они вернулись обратно и доложили, что письмо ее с точным адресом, но там отвечают, что такой нет, тогда вызвали Медведя, спросили, куда они девали меня. Медведь сказал, что после того, как они перехватили мое письмо предупредительное на имя Кирова, они меня решили отправить в сумасшедший дом. Поставили условия — она там не выживет и с нас ответственность спадает, что раз она послала предупредительное письмо Кирову, мы ничем не гарантированы, что она и еще куда послала и, если мы ее расстреляем, с нас ее спросят, после этого Медведь написал мое освобождение, но был не уверен, что я жива.

Волкова

[P.S.]. В 1951 г. встретил меня Косенко, который меня откуда-то знает, спросил, как я сохранилась, что я была знакома с Николаевым.

Косенко мне сказал, что не скромничайте, я Вас знаю. Я его спросила, как произошло убийство С. М. Кирова. Он мне объяснил, что в день убийства, т. е. 1 декабря 1934 г. в 10 часов утра, нас всех вызвал в Смольный зам. зав. Орготделом Мясников и рассказал, что, если бы Николаев по каким-либо причинам не убил Кирова в его кабинете, то его Мясников убил бы на 2-м этаже, а если бы Мясников не убил на 2 этаже, то Сосицкий на 1-м этаже или Левин при выходе. Охрана МВД была умышленно поставлена в другой подъезд, где Киров не ходил. Косенко проживает пр. Сталина, работает в настоящее время где, не знаю.

Волкова

Работал зам. директора АТУЛ, где директором был Сосицкий.

Имеется резолюция: «Тов. Серову И. А. Согласно Договоренности. А. Аристов. 30 мая 1956 г.».

ЦХСД. Ф. 5. Оп. 30. Д. 141. Л. 29–33. Машинописная копия.

Из записки КГБ при СМ СССР в ЦК КПСС о проверке письма М. Н. Волковой

18 июля 1956 г.

Совершенно секретно

Секретарю ЦК КПСС товарищу Аристову А. Б.

Представляю при этом справку о результатах проверки заявления гр. Волковой, поданного ею в ЦК КПСС в мае 1956 года.

В результате беседы с гр. Волковой, а также рассмотрения материалов проверок, имеющихся в КГБ по ранее поданным ею заявлениям, установлено, что показания, которые она давала в 1934 году, никакого отношения к убийству С. М. Кирова не имели.

Гр. Волкова за последние годы написала большое количество заявлений в органы госбезопасности, в которых обвиняла ряд честных советских граждан в антисоветских преступлениях. Часть из этих граждан была арестована, а затем освобождена из-за отсутствия состава преступления.

Уличенная во лжи, гр. Волкова призналась, что настоящего убийцу С. М. Кирова — Николаева, а также Котолынова она ранее никогда не знала, а эти фамилии и. их фотографии ей были показаны Ежовым и другими работниками НКВД СССР.

После беседы в Комитете гр. Волкова написала новое заявление, в котором отказывается от своих показаний и обвиняет товарищей, которые беседовали с ней, в том, что они заставили ее насильно подписать эти показания.

В этом заявлении она также сообщает о какой-то новой существующей террористической организации (письмо прилагается).

В связи с тем, что неоднократные проверки показали, что гр. Волкова, как правило, пишет клевету, Комитет госбезопасности полагает в дальнейшем никаких проверок заявлений гр. Волковой не проводить.

Приложение: на 17 листах.

Председатель Комитета государственной безопасности

при Совете Министров СССР И. Серов

С запиской ознакомились и расписались секретари ЦК КПСС: А. Аристов, П. Поспелов, Е. А. Фурцева, Н. Беляев, Л. И. Брежнев, А. И. Микоян.

Зав. отделом парткадров Ленгоркома ВКП(б) Лукьянову

Из информационной сводки о партийном собрании на заводе им. Козицкого 4 ноября 1936 г.

На нем выступила инженер Швецова:

«В Институте, где я училась, на партийном собрании по чистке рядов партии Котолынов сказал: „чем больше зиновьевцы каются, тем меньше им верьте”. Сам Котолынов был на нашем факультете секретарем партийного бюро и пользовался у нас большим авторитетом. Без Котолынова не решался ни один вопрос. Котолынов многих членов партии и комсомольцев исключал за не бдительность. Был такой факт, когда хоронили Кирова в Ленинграде, Котолынов, идя за его гробом, сказал: „Ну, что наделали, теперь рабочий класс будет злее“. Я удивляюсь чудовищной способности в учебе и силе воли Котолынова. Вот у кого нам надо учиться, как работать».

Инструктор отдела кадров ГК ВКП(б) Янов (Автограф)

ЛПА, ф. 25, оп. 7, д. 279, л. 79

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

СТРОГО СЕКРЕТНО

ЛЕНИНГРАДСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ ВКП(б)

№ С 0–24/47гс

Кому: КПК по ЛО тов. Гусляковой

IV-1939 г.

Выписка из протокола № 24 заседания секретариата Обкома ВКП(б) от 7 января 1935 г.

О сотрудниках Ленобкома ВКП(б)

Петрашевиче С. М., Владимирове В. Т. и Кармановой Е. П.

Принять предложение т. Ежова:

Исключить из рядов ВКП(б) сотрудников обкома Петрашевича С. М., Владимирова В. Т. и Карманову Е. П. за недостойную членов партии болтовню и несоблюдение элементарных для каждого члена партии, а особенно сотрудника обкома, условий конспирации, выразившейся в даче сведений о работе обкома и, в частности, о товарище Кирове — Николаеву Л., который не имел никакого отношения к обкому.

Секретарь обкома ВКП(б): [подпись Жданова]

 

В Центральный Комитет ВКП(б),

Секретарю ЦК ВКП(б),

председателю Комиссии Партийного Контроля

тов. Н. И. Ежову

От бывшего члена ВКП(б), партбилет

№ 0569696, с 1926 года В. Т. Владимирова

Заявление

Более 3-х лет тому назад, точнее 8/1–1935 года, я был исключен из рядов ВКП(б). Каким парторганом и за что я исключен — мне до сих пор точно неизвестно, т. к. выписки из решения об исключении и его мотивах — я не имею.

Тов. Ежов! Я обращаюсь лично к Вам потому, что перед исключением, т. е. 6/1 1935 г., был вызван к Вам и давал Вам свои устные объяснения. Затем состоялось заседание бюро или секретариата Лен. обкома ВКП(б) и, кажется, по В/предложению, а может быть и др. товарищей (точно мне неизвестно) я был исключен из партии.

Разрешите восстановить в Вашей памяти обстоятельства моего дела: я работал в Ленингр. областкоме ВКП(б) с 1929 года в должности информатора, а последний 1934 год — инструктора-референта отдела руководящих парторганов. 1-го декабря 1934 года вечером, после злодейского убийства С. М. Кирова, я, как старый работник аппарата, вместе с другими работниками, был приглашен для опознания личности убийцы, т. к. последний симулировал невменяемость. Я, взглянув, сразу же заявил, что убийца является действительно Николаевым ранее работавшим в аппарате Лен. обкома (в 1931 или 1932 гг.). Позже, в тот день, в помещении управления Лен. управления НКВД также твердо и уверенно подтвердил свое опознание вторично, в то время как другие работники (Сорокин А. П., Сайкин И. М.) оба раза опознавали как-то неуверенно. Что руководило этими работниками мне неизвестно. Лично же я, обладая хорошей зрительной памятью, говоря правду, т. е. опознавая уверенно личность этой подлой фашистской гадины — руководствовался единственным искренним стремлением — помочь следственным органам. На деле оказалось иное:

В декабре м-це 1934 г. (числа не помню) я был вызван как свидетель, в органы НКВД и при допросе мне были заданы вопросы о том, что, якобы, следствие располагает данными о том, что будто бы я передавал какие-то данные убийце (по его показаниям). Я категорически и неоднократно отверг, как отвергаю и сейчас, эту гнусную ложь и клевету.

При вызове к Вам, т. Ежов, 6/1–35 г., Вы заявили, что я невыдержан, не умею себя держать, что не могу быть оставлен на работе в Лен. обкоме и что буду исключен из партии. Мои возражения о том, что имеющиеся в следственных материалах данные о какой-либо связи меня с фашистской гадиной (на которые Вы мне указали) являются ложью и клеветой уже уничтоженных бандитов — были оставлены Вами без последствий. Я убедительно просил Вас привести хотя бы один конкретный случай для того, чтобы ответить по нему по существу, но этого тоже сделано не было. Вы заявили, что имеющимся сведениям Вы верите.

Тов. Ежов! В 1935 году я подавал неоднократные заявления в Лен. обком ВКП(б), но насколько мне стало известно позже, лица, коим я адресовал свои заявления (Чудов, Низовцев), являлись врагами народа. Тогда, 29/II 1936 года, я подал заявление на Ваше имя и 21/VT 36 г. получил ответ за подписью члена партколлегии т. Каравнева о том, что партколлегия КПК не находит оснований к пересмотру решения о моем исключении. 9/IX-36 г. я обратился вторично с заявлением уже на имя тов. И. В. Сталина и 31/Х-36 г. вновь получил ответ от члена партколлегии КПК т. Ярославского, аналогичный первому.

Как видите тов. Ежов, я обращаюсь уже в третий раз и делаю это только потому, что твердо уверен в своей полной невиновность Посудите сами: мне предъявили обвинение в невыдержанности, основанное на показаниях уничтоженных фашистских бандитов. Я заявлял тогда и заявляю сейчас, что эта гнусная ложь и клевета являются результатом злобной мести мерзкого убийцы по отношению ко мне, т. к. только я один уверенно опознал его и этим самым облегчил ход следствия.

Я спрашивал и спрашиваю сейчас, что если я хоть в какой-то мизерной мере, прямо или косвенно, являюсь пособником гнусного злодейства, то почему же я не понес физического возмездия. Ведь органы НКВД имели и имеют возможность установить истинное положение, проверить меня, мою работу, мои действия, мою жизнь, а ведь она вся как на ладони: работа и семья.

В решениях январского Пленума ЦК ВКП(б) (1938 г.) указано, что исключение из партии равносильно политической смерти. Я на себе убедился в правильности данного вывода. Я физически живу, честно работаю на благо нашей партии и родины, но я морально убитый человек. Поверьте тов. Ежов, ведь одна только мысль о том, что мое исключение из партии каким-то образом увязывается с трагической невозвратимой и преждевременной утратой величайшего вождя и учителя С. М. Кирова — сильнее и больнее всякого физического испытания.

Я родился в 1906 году. Отец пролетарий — отдавший 45 лет жизни непрерывной работе на железной дороге. Трудстаж мой начался с 1923 года и до 1935 года, т. е. 11 лет, я работал в аппарате партийных органов последовательно: уком ВКП(б) (г. М. Вишера), Губком и Окружком (г. Новгород) и обком ВКП(б) (г. Ленинград). В комсомоле состоял с 1923 года, в партии с 1924 года (считая кандидатский стаж). Теперь, будучи беспартийным, работаю в советском учреждении. Заполняя анкеты и автобиографию я даже не знаю что указать: кем и за что исключен из партии. Как ни больно и тяжело — начинаешь объяснять все обстоятельства. Это ли не испытание, когда чувствуешь себя целиком и полностью невиновным. А от некоторых лиц слышишь прямые упреки и оскорбления.

Состоя в партии в течение 10 лет, я не имел ни одного партийного взыскания, ни одного колебания от ее генеральной линии, не примыкал ни к каким оппозициям или группировкам, а наоборот, боролся как мог за ленинскую чистоту партии. В 1931 году Лен. отделением издательства «Молодая гвардия» издана моя первая популярная брошюра «Борьба за генеральную линию партии в деревне». Позже мною изданы две брошюры по хозяйственным вопросам: «Дать стране хороший лен». Исключение из партии совпало со сдачей в печать моей четвертой брошюры «Работать с коммунистом одиночкой в деревне», которая, понятно, в свет не вышла. Кроме того, я сотрудничал в Лен. обл. газете «Крестьянская правда» — в отделе партжизнь. Через свои брошюры и газеты я старался помочь партии и ее организациям бороться с врагами.

Тов. Н. И. Ежов! Я еще раз убедительно прошу рассмотреть мое заявление лично, посколько Вы в курсе дела. Если же это невозможно, то прошу т.т., к которым попадет мое заявление, рассмотреть его со всем вниманием, доложив о нем т. Н. И. Ежову. Я прошу восстановить меня в рядах партии, чтобы я имел возможность также честно, как и раньше, работать в ее рядах.

Убедительно прошу не отказать в моей просьбе.

Ответ прошу сообщить по адресу:

Г. Ленинград, просп. 25 октября, дом № 62, комната 21, Ленгоснарпит.

К сему В. Владимиров.

6-го февраля 1938 года.

ЛПА. Из личного дела Владимирова В. Т. № 233018

 

К памяти о зверском убийстве Сергея Мироновича Кирова

Я часто читал и слышал по радио речи наших любимых вождей тов. Сталина, Молотова, Кирова и Ворошилова, видел их портреты, но у меня всегда было большое желание увидеть их в натуре, что мне никак не удавалось. Правда, Сергея Мироновича Кирова я видел издали на трибуне у зимнего дворца во время Октябрьских праздников во время прохождения в процессии, но так как я близорук и плохо вижу вдаль, то я не мог ясно запечатлеть его лицо.

1 декабря 1934 г., поздно вечером, разнеслась весть о злодейском убийстве нашего Сергея Мироновича, который так заботился о всех нас и нашем городе Ленина. 2-го декабря рано утром ко мне из Горздравотдела приехал Суд. Мед. Эксперт доктор Владимирский, который сказал, что мне нужно немедленно прибыть в больницу им. Свердлова, где лежал погибший т. Киров.

Когда я туда приехал, то увидел Сергея Мироновича, после вскрытия его тела лежащим на столе уже одетого в обычную его одежду: френч, брюки и русские сапоги. При этом я увидел, что на его лице были продольные царапины темно бокового цвета, а один глаз был сильно опухшим с кровоподтеком темно багрового цвета.

Все это сильно обезображивало его простое, но прекрасное, мужественное лицо.

Я был поражен, видя все это, и в моей голове в этот момент молнией пронеслась скорбная мысль: вот при каких тяжелых обстоятельствах мне пришлось так близко увидеть незабвенного Сергея Мироновича. В это время ко мне обратился представитель НКВД, распоряжавшийся здесь подготовкой перевезения тела тов. Кирова во дворец Урицкого, при чем он предложил мне немедленно произвести туалет лица мертвого тов. Кирова путем устранения кровоподтека глаза и царапин на лице, — полученных им во время падения на пол при выстреле из револьвера ему в голову, сзади.

Предложение это мне было сделано по тому, что присутствовавшие здесь врачи специалисты из Гор. Здравотдела, суд. медицинские эксперты и профессора медицины Тонков, Шор и другие, производившие вскрытие тела тов. Кирова, отказались сделать вышеуказанный туалет и указали на меня, как на большого специалиста в этой работе.

Ввиду того, что в это же утро 2-го декабря из Москвы прибыли тов. Сталин, Молотов, Ворошилов и Жданов, которые желали видеть погибшего Сергея Мироновича, нужно было к 12 часам дня перевезти тело тов. Кирова в гробу во дворец Урицкого. Мне было предложено всю операцию по удалению повреждений на лице т. Кирова провести в течение 20–25 минут.

Положение мое было весьма затруднительное. Отказаться я не хотел, так как у меня возникло неудержимое и страстное желание восстановить лицо Сергея Мироновича так, чтобы наш дорогой тов. Сталин и его соратники-вожди и все искренно любившие тов. Кирова — увидели его не в обезображенном, а в нормальном виде. Это желание, предало мне такой подъем и решимость, что при столь трудной обстановке и условиях недостатка во времени, я всю операцию провел в точно назначенный срок и настолько успешно и тщательно, что на лице Сергея Мироновича от повреждений не осталось и следа, за исключением едва заметного потемнения кровоподтека на глазу.

На следующий день 3-го декабря около 7 часов вечера ко мне на квартиру позвонили по телефону из Свердловской больницы опять с просьбой приехать, что бы оттуда отправиться во дворец Урицкого и посмотреть не нужно ли будет сделать какие нибудь исправления на лице Сергея Мироновича для того чтобы при перевезении его в Москву проделанная мною работа не повредилась до кремации.

Когда я с остальными врачами и профессорами прибыл во дворец Урицкого и, подождав окончания прохождения громадного числа лиц и организаций, прощавшихся с Сергеем Мироновичем, могли войти и осмотреть лицо тов. Кирова, лежавшего в гробу в большом зале, то оказалось, что мне нечего не нужно было делать, так как никаких изменений не произошло, — лицо было совершенно чистое. Мы остались в зале в близи катафалка на котором стоял гроб с телом тов. Кирова. В зале оставались только группа старых большевиков, супруга покойного, несколько человек из Лен. Совета и почетный караул от воинских частей.

Вскоре в зал вошли тов. Сталин, Молотов, Ворошилов и Жданов и стали у гроба в почетный караул. Я стоял в первом ряду группы врачей, как раз против тов. Сталина, стоявшего у головы тов. Кирова и между мною и тов. Сталиным расстояние было не больше двух шагов, так что я тут уже мог совершенно ясно видеть в близи стройную фигуру в сером пальто и прекрасное лицо в профиль нашего великого Сталина.

При этом я также хорошо видел стоявшего на другой стороне тов. Ворошилова у головы лежащего в гробу тов. Кирова, а в ногах товарищей Молотова и Жданова.

Я смотрел на них всех не отрывая своих глаз и думал: вот когда осуществилось мое желание увидеть близко наших вождей и особенно нашего великого Сталина.

Когда потом мне говорили видевшие и провожавшие в Москву гроб с телом Сергея Мироновича, что никаких изменений и порчи на лице его не произошло, я так был доволен, что мои старания восстановить лицо Сергея Мироновича увенчались полным успехом.

1/XII 1939 г.

Эксперт-криминалист А. Сальков

Басков переул. д. № 36 кв. 10 тел. Ж-208–58

Источник. 1995, № 6. С. 139–145.

 

«Киров мешал преступникам из НКВД»

Версия убийства, выдвинутая ленинградским профессором

В Архиве Президента Российской Федерации (фонд Политбюро ЦК) обнаружено письмо доктора медицинских наук профессора Дембо А. Г., направленное в июле 1988 года в Комиссию Политбюро по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в 30–40-е гг.

По указанию М. С. Горбачева с письмом профессора были ознакомлены члены Политбюро, после чего письмо оказалось в архиве.

Однако, по нашему мнению, письмо заслуживает внимания читателей.

Профессор Дембо А. Г. в 1932–1941 гг. работал в больнице имени Я. М. Свердлова, которая осуществляла медицинское обслуживание руководящих работников Ленинграда, и поэтому 1 декабря 1934 г. оказался в числе врачей, осматривавших тело Кирова и присутствовавших при подписании заключения о его смерти.

У профессора своя версия причины убийства Кирова. По адресу, указанному на конверте, редакция обратилась к автору письма за дополнительными разъяснениями, но оказалось, что несколько лет назад профессор Дембо эмигрировал из страны. Стиль и орфография письма сохранены.

Письмо проф. Дембо в комиссию Политбюро по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в 30–40-х и начале 50-х годов

20 июля 1988 г.

Ленинград, май-июль 1988 г.

Вероятно, я один из немногих оставшихся в живых людей, которые были в той или иной степени близкими свидетелями событий, связанных с убийством С. М. Кирова.

Решил я об этом писать потому, что мне уже 80 лет (я родился в 1908 году) и сколько мне еще осталось жить — неизвестно. Во всяком случае не очень много.

Дело в том, что я, молодой врач, с 1932 до 1941 года (до начала войны), работал в Ленинградской лечебной комиссии (больница имени Свердлова), обеспечивавшей медицинское обслуживание руководящего состава (ответственных работников) Ленинграда.

До 1935 года я работал в должность инструктора медсектора на основной работе, а с 1935 года, когда я поступил в аспирантуру в 1 Ленинградский Медицинский Институт (в клинику проф. Г. Ф. Ланга), — по совместительству.

В тот трагический 1934 год было мне 26 лет. Видимо в таком возрасте, да еще в стрессовом состоянии декабря того года, особенно остро воспринимаются и четко запечатлеваются происходящие события. Поэтому, хотя прошло уже 54 года, я ясно помню все, что тогда происходило, как будто-бы это было вчера.

И я посчитал своим партийным долгом рассказать о том что я видел, о том что я слышал и знаю из разговоров и обсуждений событий того времени, которые вели люди имевшие к этому делу какое-либо отношение.

Может быть это поможет хотя бы немного разобраться в том, что тогда произошло.

Сейчас я профессор, доктор медицинских наук, продолжаю работать в качестве профессора-консультанта в Ленинградском Государственном Институте Физической культуры им. П. Ф. Лесгафта.

Я член КПСС с 1938 года, кандидат с 1932 г. Длительность кандидатского стажа определяется тем, что с 1932 по 1937 прием в партию был закрыт (чистка и проверка партийных документов).

Начать я должен с пережитой мною еще одной стрессовой ситуацией, с события вероятно никому не известному, но которое, на мой взгляд, имело прямое отношение к убийству Кирова, вернее к его подготовке. Правда об этом я подумал уже после убийства Кирова.

В Ленсовете, управляющим делами (не знаю как это называется сейчас), работал тогда Борис Николаевич Чудин. Это был молодой, энергичный, доброжелательный молодой человек.

Он был очень популярен и насколько мне известно, пользовался общей любовью и уважением.

Мы с ним нередко общались по служебным делам и у нас создались очень хорошие отношения на основе личной, взаимной симпатии.

В первой половине 1934 года у него случился ряд несчастий — умерла мать, умерла молодая жена, умер водитель его машины (с которым у чего были очень хорошие отношения). Он очень от всех отдалился, стал замкнут и мрачен. Совершенно неожиданно около него появился парень (его звали Саша), много моложе его. Фамилии его я не знаю. Он, по словам людей, знавших близко Чудина, вел себя нагло, но ему все сходило с рук.

Учитывая интеллигентность Чудина, появление рядом с ним этого парня, его близость с ним была по меньшей мере странной и всех удивляла. Однако, я не был настолько близок с Чудиным, чтобы в это вмешиваться и что-либо спрашивать.

Чтобы было понятно, о чем я буду говорить, следует указать, что Б. Н. Чудин жил рядом со мной. Он жил на 8-й Советской улице; а я на углу 7-й Советской и Суворовского проспекта в 5–7 минутах ходьбы от него.

Не помню какого числа, но незадолго до убийства Кирова, поздно вечером ко мне домой позвонил Чудин, очень взволнованный и умолял немедленно к нему придти. Звонил он мне крайне редко, а после смерти жены совсем не звонил. По голосу я понял, что случилось что-то очень страшное и сразу же побежал к нему.

Я застал Чудина очень возбужденным, полуодетым и он в полном отчаянии сказал мне, что Саша застрелился. В комнате поперек кровати в трусах лежал мертвый Саша с пулевым ранением в области сердца.

В квартире Чудина я застал его заместителя (кажется, его фамилия была Беляков) и начальника Ленинградской милиции (фамилии не помню). Мы стали искать пистолет, но не могли его найти. Чудин на этот вопрос не ответил. Как потом выяснилось этот пистолет был у Чудина в валенке, в которых он ходил по квартире.

Чудин куда-то позвонил по телефону и через короткое время на машине приехала какая-то женщина. Как мне сказали Беляков и начальник милиции это была жена начальника НКВД Ленинграда — Медведя. Эта женщина закрылась с Чудиным в другой комнате, и там шел очень бурный разговор. Затем я видел как дверь открылась, эта женщина выходя потушила в комнате свет и быстро уехала. После того как погас свет, в комнате раздался выстрел. Это Чудин стрелял себе в сердце, так же как Саша.

Поскольку он, по-видимому, во время выстрела глубоко вдохнул и пуля попала в легкое. Он был жив. Мы вызвали скорую помощь, я позвонил в больницу Свердлова (она находилась в 5 минутах ходьбы от его дома), попросил вызвать профессора Добротворского (это был наш хирург) и подготовить операционную. Я увез Чудина в больницу и что было дальше в квартире — не знаю.

Ранение было тяжелым. Добротворский оперировал долго. После операции Чудин не приходил в себя, и я ушел домой. Через некоторое время мне позвонили и сообщили, что Чудин пришел в себя и просит меня немедленно придти к нему, так как он хочет сказать мне что-то очень важное.

Я быстро пошел в больницу, но было уже поздно — Чудин умер. Вся эта история осталась неясной — было ли самоубийство Саши или его убийство, какая тут связь с женой Медведя и т. п. Поскольку я видел в квартире Чудина начальника милиции я посчитал что все что надо в таких случаях делать — сделано.

Очень скоро наступило 1 декабря и об этом событии я забыл, тем более, что мои друзья посоветовали мне об этом забыть.

1 декабря 1934 года в кабинете зав. медсектором Ленлечкомиссии И. С. Вайнберга раздался звонок по смольнинской вертушке и истерический женский голос прокричал — «Убили Кирова». Я был в это время в кабинете.

Вайнберг приказал мне на дежурной машине поехать за профессором Добротворским и привезти его в Смольный в кабинет Кирова. Где находится этот кабинет я знал, так как нередко бывал в Смольном.

Заехав на улицу Салтыкова-Щедрина, где жил Добротворский, мы вместе с ним поехали в Смольный. Мы подъехали не к главному входу, а к входу слева, который вел прямо к кабинету Кирова на 3 этаж.

К моему удивлению, никакой охраны не было и мы беспрепятственно поднялись и прошли в кабинет Кирова.

В кабинете секретаря Кирова — Свешникова и в кабинете второго секретаря обкома Чудова, находившегося напротив кабинета Кирова, было много народа и явно царила растерянность. Мы вошли в кабинет Кирова. Он лежал на длинном столе (сразу слева при входе в кабинет), за которым, повидимому, обычно проводились совещания.

У стала с телом Кирова стояли Вайнберг и врач-хирург больницы Свердлова Фейертаг. У Кирова не было обычной для трупа мертвенной бледности лица. Наоборот, на щеках был румянец. Как выяснилось позже, это было так потому, что смерть была моментальной.

Добротворский велел нам (мне и Фейертагу) делать искусственное дыхание по Сильвестру, хотя мы понимали что это бесполезно.

В кабинете появились профессора — хирург Джанелидзе, терапевт Ланг и другие которых привезли по распоряжению Вайнберга.

Джанелидзе подошел к нам, посмотрел на Кирова и сказал (я точно помню его слова) — «Зачем вы это делаете? Этот человек мертв». Однако по распоряжению Добротворского мы с Фейертагом еще 10–15 минут продолжали делать искусственное дыхание.

Я видел, как в кабинет вошел Медведь и вызвал Г. Ф. Ланга. Как потом выяснилось его позвали, чтобы он как врач, посмотрел задержанного убийцу Кирова, Николаева.

Затем Чудов из кабинета Кирова позвонил Сталину и сообщил о том, что произошло. Мы все в это время стояли в приемной — Чудов вышел из кабинета и как-то растерянно сказал, что Сталин требует подойти к телефону кого-либо из врачей. К телефону подошел профессор Джанелидзе и, так как дверь в кабинет была полуоткрыта, я услыхал его слова сказанные в ответ на вопрос Сталина — «Это так же верно, как то, что моя фамилия — Джанелидзе».

В кабинете Чудова начали писать акт. Насколько я помню, инициатива в этом принадлежала Рослякову (начальнику Облфинотдела). Его подписали все присутствующие. Конечно, меня и Фейертага подписывать не просили. Тогда я на это обиделся, но теперь понимаю, что, может быть, это было к лучшему для меня.

Было решено тело Кирова перевезти на санитарной машине в морг больницы Свердлова для вскрытия (я даже помню имя и фамилию водителя — Петр Баринов). Мы это и сделали.

В больницу был вызван проф. Рейнберг (рентгенолог) и сделаны снимки черепа. Оказалось, что пуля лежала острием к входному отверстию, которое было на затылке. Это объяснялось тем, что выстрел был сделан с очень близкого расстояния и пуля, ударившись об лобную кость развернулась и произвела значительные разрушения в мозгу. Смерть была мгновенной.

Для производства вскрытия в больницу были вызваны прозектор больницы Витухновский, профессора — патологоанатом Г. В. Шор и анатом Тонков.

Профессор Рейнберг вспомнил о необходимости сделать гипсовые слепки рук и снять посмертную маску с лица Кирова. Если бы не проф. Рейнберг этого сделано не было бы.

На самом вскрытии я не присутствовал, так как был оставлен дежурить на телефонах — могли поступить всякие распоряжения. На вскрытии выяснилось, что, за исключением небольшого гастрита, со стороны внутренних органов никакой патологии выявлено не было.

На лбу оказалось пятно-кровоподтек, который образовался при падении ничком после выстрела. Был приглашен из уголовного розыска специалист по восстановлению лиц (до тех пор не знал, что есть такая специальность), который постарался сделать это пятно незаметным.

Мозг Кирова собирались послать в Москву, почему это не было сделано — не знаю.

Положение было очень тревожным. Больница была оцеплена, все ждали каких-либо указаний.

На следующий день поступило распоряжение перевезти тело Кирова в Таврический дворец. Знаю, что там была очень разбита дорога идущая со двора ко дворцу. Эта дорога была за одну ночь исправлена, причем сделавшие эту работу рабочие, узнав для чего это надо, отказались от оплаты за работу.

Я получил распоряжение организовать в Таврическом дворце медпункт в составе терапевта, хирурга, медсестры и санитарки, и взять на себя обеспечение медицинской помощи все дни, которые ленинградцы будут прощаться с Кировым.

Это было поручено мне потому, что я раньше организовывал такой медпункт на всех партийных конференциях проходивших в Таврическом дворце и имел достаточный опыт.

Благодаря этому мне удалось слышать все доклады, которые делал Киров, исключительные по форме и содержанию.

Как и всегда, в последней комнате правого кулуара, был организован медпункт. В качестве хирурга работал Виноградов, терапевт — Лейбсон.

Гроб с телом Кирова был установлен в середине фойе на высоком постаменте напротив главного входа с улицы Воинова. Прямо перед ним между колоннами сидела жена Кирова — Мария Львовна Мариус, ее сестра Софья Львовна и близкие люди. По всему фойе стояли солдаты, образуя каре.

Ленинградцы шли двумя потоками (с улицы Воинова), обтекая с двух сторон постамент с гробом. Многие плакали, в том числе и мужчины, не стесняясь своих слез. Киров пользовался огромной любовью и уважением ленинградцев.

Во дворце, еще до того как открыли доступ к телу, с утра у всех входов и выходов стояла охрана и всем распоряжался секретарь Ленсовета тов. Назаренко. Затем неожиданно появились другие незнакомые люди, которые сменили ленинградскую охрану.

Когда я подошел к Назаренко получать пропуска для персонала он растерянно сказал, что он уже не «хозяин». Что из Москвы прибыл целый поезд с сотрудниками НКВД, которые взяли на себя охрану Дворца, ибо «Ленинградскому НКВД не доверяют».

Найдя нового «хозяина» я попросил его дать пропуска на медперсонал. Пропуска были даны, но только с правом входа и выхода через одну дверь ведущую во двор.

Когда-же я сказал, что мне такой пропуск не годится потому, что я должен иметь право бывать везде, особенно в фойе, он посмотрел на меня и сказал: «Вас, доктор, могут пропускать всюду». И действительно несмотря на строжайшую охрану (у каждой двери стояло по два человека), меня ни разу никто не остановил. Как это было сказано — не понимаю до сих пор.

Как я уже сказал, ленинградцы шли двумя потоками. В фойе непрерывно играло два оркестра расположившихся с двух концов фойе.

В моем распоряжении были несколько машин скорой помощи с санитарками, дежурившими в фойе. Как я уже говорил многие пришедшие прощаться с Кировым плакали, а иногда раздавались истерические крики.

Задачей санитаров было немедленно забирать таких лиц в машину и доставлять в больницу Куйбышева, откуда их отпускали домой. Делать это было необходимо во избежание массовых истерик, для взрыва которых достаточно было кому-то начать. А с массовой истерикой справиться трудно. Надо себе ясно представить ту напряженную атмосферу которая царила во всем городе и, особенно, в Таврическом дворце, чтобы понять эти наши опасения.

Я почти все время находился в фойе с бутылочкой нашатырного спирта в кармане, особенно опекал лиц стоявших в почетном карауле. Среди них было очень много пожилых людей (академик Комаров, актриса Корчагина-Александровская, старые большевики и др.), за реакцию которых я очень опасался.

На следующий день я заметил, что появилось много каких-то людей, усилилась охрана. Когда я, стал в кулуаре у дверей медпункта хотел закурить, ко мне подошли и попросили этого не делать. И через короткое время я увидел, как в правый кулуар вошла большая группа людей. Впереди шли: Сталин, Молотов, Жданов и Ворошилов. Чуть сзади шел Ягода. Других я не знал. Они прошли очень близко от меня.

Перед выносом тела для отправки в Москву, мне было поручено договориться с начальником охраны об осмотре тела Кирова. Врачей-анатомов беспокоило состояние пятна на лбу Кирова, о котором я упоминал. В нем могли начаться процессы разложения, учитывая достаточно длительное пребывание тела в душной обстановке. Нам было предоставлено 5 минут от момента прекращения допуска к телу, до момента последнего почетного караула в пустом фойе, в который должны были встать Сталин, Молотов, Жданов и Ворошилов.

Приехали Вайнберг и Витухновский с какой-то жидкостью и мы сделали все что надо.

Мне удалось видеть этот почетный караул в пустом фойе.

Затем гроб вынесли — впереди несли огромный венок от Сталина — и отвезли на Московский вокзал.

Фотограф Ленсовета Булла, который все время во дворце снимал, подарил мне потом большую пачку фотографий. Эти фотографии я храню до сих пор. Должен однако сказать, что часть фотографий я уничтожил. Когда начался период репрессий, когда все секретари райкомов и близкие к Кирову люди были объявлены врагами народа, мои друзья посоветовали мне уничтожить те фотографии на которых были запечатлены эти «враги народа». Все мы тогда ждали ареста и обыска и хранить фотографии «врагов народа» было небезопасно.

Однако меня тогда это миновало — может быть потому что моей подписи на акте Рослякова не было, а может быть чисто случайно.

Как же произошло убийство Кирова, как все это понимали тогда люди стоявшие близко к этим событиям?

Позволю себе изложить коротко то, что мы знали и как понимали события декабря 1934 года.

Существовала традиция согласно которой перед выступлением Кирова в частности в Таврическом Дворце он из дома приезжал в Смольный. Там к этому времени в кабинете Чудова собирались все его соратники — секретари райкомов, председатели райсоветов и другие ответственные работники, которые его ждали и все вместе отправлялись в Таврический Дворец.

В сопровождении своего охранника — Борисова, Киров приехал в Смольный, поднялся по главной лестнице на 3 этаж и пошел на право по корридору, направляясь к своему кабинету. Борисов за ним не пошел, а ушел обратно.

Киров повернул налево в корридор, где были его и Чудова кабинеты (по левой стороне корридора), и подошел к своему кабинету. Надо сказать, что этот корридор был плохо освещен. У двери кабинета стоял Николаев. Надо полагать, что Киров его не заметил, прошел мимо и Николаев выстрелил ему в затылок с очень близкого расстояния. После этого Николаев выстрелил в потолок отбросил пистолет и упал симулируя покушение и на него.

На звук выстрела выбежали все находившиеся в кабинете Чудова и перенесли Кирова в его кабинет положив на стол.

По общему мнению Борисов знал о готовящемся покушении и умышленно оставил Кирова одного.

Такое предположение подтверждается судьбой этого охранника.

Как тогда говорили, когда приехал Сталин, он приказал привести этого охранника к нему в Смольный, чтобы его допросить. Когда Борисова везли по улице Воинова в Смольный (везли его в открытой грузовой машине), произошла авария на углу улицы Чернышевского и Борисов погиб. Тогда, по общему мнению, это была инсценированная авария и Борисова выбросили из машины головой вниз на асфальт. Это было сделано по указанию руководства НКВД из опасений, что Сталин с его авторитетом, заставит Борисова рассказать истину.

Я не знаю откуда у Юлиана Семенова сведения о том, что Сталин допрашивал Борисова (Веч. Ленинград от 16/IV-88). Мы тогда точно знали, что Борисова до Сталина не довезли.

У всех нас было четкое впечатление, что все это дело рук Ленинградского НКВД.

Разумеется у меня нет никаких доказательств подтверждающих достоверность этой версии, но я абсолютно убежден в ее правильности. Люди, которые об этом говорили, исчезли в период репрессии. Я, наверное, был слишком незначительной фигурой и потому уцелел.

Сегодня обсуждается вопрос о личном участии Сталина в этом убийстве.

Ю. Семенов говорит об его непосредственном участии, а зав. музеем-квартирой Кирова, выступая по телевидению, утверждала, что никаких убедительных данных о причастности Сталина к убийству нет.

Киров был очень умным и проницательным человеком. Я, на партконференциях в Таврическом дворце, слышал, как он говорил о Сталине — с огромным уважением и, я бы сказал, с любовью. Неужели он не смог бы различить в поведении Сталина предательство?

На мой взгляд Киров был очень близким к Сталину человеком, который мешал группе преступников из НКВД (Ягода, Ежов, Берия и другие) влиять на Сталина. Думаю, что он был тем человеком, который не давал проявляться всем отрицательным качествам Сталина.

Кирова убрали — и сразу после этого начались массовые репрессии, уничтожались лучшие части партии, рабочего класса, интеллигенции.

Мне кажется, что следует подумать о психической неполноценности Сталина. Мания величия в сочетании с манией преследования.

Усиленно ходили слухи о том, что академик Бехтерев в свое время поставил Сталину этот диагноз, после чего умер при непонятных обстоятельствах (говорили об отравлении).

У меня лично нет оснований хорошо относиться к Сталину.

В 1954 году я по делу врачей был исключен из партии, уволен с работы в I Л.М.И. и вот-вот должен был быть арестован. Мне предъявили обвинение в том, что я не разоблачил «американского шпиона» академика М. С. Вовси и являюсь чуть ли не резидентом шпионажа по Ленинграду.

Меня не арестовали только потому, что не успели. Умер Сталин. Дело врачей закрыли и я был реабилитирован.

И все-же кажется мне, что нет достаточно убедительных фактов подтверждающих непосредственное участие Сталина в убийстве С. М. Кирова.

Для всех ленинградцев Сергей Миронович Киров был образцом настоящего коммуниста в самом высоком смысле этого слова, необыкновенно ярким человеком, пользовавшийся огромной любовью и уважением.

Его смерть была большим ударом для всех нас, как смерть близкого и дорогого человека.

Хочется надеяться, что эти строчки хоть в чем-нибудь помогут разобраться в этой трагедии.

Доктор медицинских наук

профессор

Ветеран партии, войны и труда Дембо

20/VII.88 г.

АПРФ. Ф. 3. Оп. 113. Д.Б. 8.3.