Помню весной 1959 г. парадный расчет полка – числом до батальона – был из Рязани отправлен в Москву, в Лихоборы, что недалеко от метро «Сокол». Личный состав и медслужба разместились в громадном санпропускнике, работавшем еще в годы войны и полностью готовом к санобработке тысяч бойцов в случае мобилизации. Так и жили среди кранов и душевых установок. В Тушине шли тренировки к параду на Красной площади, медицинская служба работала в обычном режиме, столовая кормила сотни три десантников. С нами был и командир полка. У медиков работы было мало: апрель, май – тепло, больных оставили в Рязани. Старший врач полка – офицер с фронтовым опытом (в 1945 г. десантировался под озером Балатон) был деятелен и строг, особенно к сотрудникам столовой. Он отлично понимал, что значит накормить недоброкачественной пищей людей накануне майского парада. Чуть ли не спал у складов, котлов и раздаточных. Повара, конечно, были классные, тоже фронтовики в прошлом, мастера своего дела. Но вот однажды дня за три до участия в параде, в 5 утра, все мы, медики, дежурный по части и командир, были подняты с коек и вызваны на кухню. А случилось то, что повара на 1,5 часа раньше положенного закончили варку мяса, вытащили его из котлов и приступили к разделке. Старший врач – Головин – приостановил работу кухни и запретил использование мяса. 63 кг! Хотя у многих были сомнения в правильности этого решения, да и забракованного, но на вид нормального мяса было жалко, к тому же повара клялись, что все обойдется, но Головин стойко стоял на своем и командир его решение не отменил и строго наказал поваров, приказав вычесть из их зарплаты стоимость мяса. Слишком велика была угроза сорвать государственное задание. Конечно, не обошлось и без особиста. Завтрак и обед были без мяса, но что поделаешь. Я бы, как врач, на это, наверное, не решился и даже не очень одобрял строгость своего начальника: мне казалось, что мясо было как мясо, подумаешь сварили раньше времени… Только потом я понял, что за строгостью стояли принципиальность и опыт. Цена всему была забота о здоровье солдат. И еще я понял, что за поварами нужен глаз да глаз.

Другой случай произошел значительно позже – в 1973 г., в ракетной дивизии недалеко от города Бологое, куда я привез из Саратова группу слушателей 5-го курса на войсковую стажировку. В группе было 25 человек. После краткого инструктивного семинара, проведенного в госпитале на центральной базе (как говорили, «усадьбе») все они были распределены по дивизионам, как правило, по одному на медпункт.

Территория ракетной армии тогда простиралась от Белоруссии и Смоленска до Новгорода и Ленинграда. Дивизионные площадки были связаны с базой множеством дорог, протянувшихся на десятки и сотни километров. За пределами ракетных городков, окруженных колючей проволокой под током, стояли леса, в которых водилось много зверя – лосей, медведей и волков. Рассказывали, что иногда животные гибли, напоровшись на электрическую ограду. Места были болотистые, ягодные, грибные и дикие.

Я, как преподаватель и ответственный за качество стажировки, устроившись в гостинице, систематически объезжал медицинские пункты, в которых жили и работали мои подопечные. Амбулаторные приемы, лечение больных в лазаретах, дежурства при проведении регламентных работ с ракетной техникой, контроль за качеством хранения и приготовления пищи в офицерской и солдатской столовых – в этом и состояла работа и учеба стажеров.

Прошла неделя, я убедился, что все устроились, нормально работают. И вдруг ко мне в гостиницу заявляется один из стажеров. «Что случилось?», спрашиваю я. «В части меня унижают и не кормят», – отвечает он. По его рассказу, где-то на 3–4 день работы он увидел говяжью тушу на кухне, валявшуюся на грязном полу, и потребовал от начальника столовой, прапорщика, развесить мясо, как положено, на крюки. Тот отказался, заявив, что не обязан слушаться какого-то курсанта. Обращение к дежурному по дивизиону также не возымело действия. На следующий день все повторилось, и мой слушатель уже официально запретил выдачу пищи. Он заявил об этом на утреннем служебном совещании офицеров. Но ему в обидной форме было предложено не появляться в столовой и не срывать прием пищи личного состава. А начальник столовой приказал его не кормить. Конечно, в медпункте ему выделяли из того, что приносили для больных лазарета, и с голоду он не умирал, но было обидно. Стажера лишали его профессиональных прав. Мне это стало ясно сразу. Нужно было что-то делать. Переночевав в гостинице, так как ехать в дивизион можно было только следующим утром, мы с ним с первой оказией поехали к нему в медпункт.

Познакомившись с персоналом медпункта (врача уже длительное время у них не было), я понял, что фельдшера его поддерживают, но и они уже давно махнули рукой на кухонные безобразия в части. Я познакомился со столовой, зашел в штаб, но политработника не застал, и мы со слушателем на попутной машине отправились к старшему по дивизиону километров за десять. Приехали, командира не застали, так как в части шли регламентные работы, связанные с обеспечением ракет топливом. Пришлось долго ждать, сидя перед кабинетом. Наконец появился молодой подполковник в спецовке, усталый и злой. Долго кого-то распекал, звонил по телефону, докладывал и только потом пригласил в кабинет и нас. Я коротко рассказал ему о случившемся. Он молча слушал, как мне показалось, не врубаясь в смысл сказанного мной, настолько это не совпадало с тем, что для него в данный момент было важным. Я повторил коротко и уже в сердцах, что молодого врача во вверенной ему части запретили кормить и публично оскорбили на офицерском совещании за то, что он защищал интересы здоровья солдат, требуя навести порядок в вопросах гигиены их питания. Я сказал, что не допущу, чтобы молодого специалиста преследовали за принципиальность и профессиональную твердость, не допущу, чтобы его сломали, так как потом это будет уже не работник. Сказал, что считаю это дело политическим, а не частным недоразумением и что, если положение не будет исправлено и слушателю не будут публично принесены извинения, я должен буду немедленно обратиться в Главное политическое управление Советской Армии.

Командир переменился в лице, как-то даже испугался, стал крутить ручку телефона, требуя кого-то из того подразделения, кричал в трубку, что они отвыкли от врачебного контроля, что он никогда еще не слышал, чтобы врача не кормили в отместку за его требовательность и что он лично приедет в дивизион и наведет порядок. Встав из-за стола, он подошел к нам и заверил, что завтра же все будет исправлено…

Слушатель возвратился в свой медпункт, а я убыл на базу. Позже я через людей узнал, что проблема была решена. По окончании стажировки слушатели съехались в госпиталь и сдали зачет. Мой герой вернулся из части с громадным рюкзаком, полным различных консервов. По-видимому, это было материальным возмещением нанесенного ему ущерба вследствие недоедания и, конечно, признанием наступивших положительных перемен.