В частом общении с больными, научившись видеть в них не столько индивидуальные, часто неповторимые черты их заболеваний, сколько сами особенности этих страждущих, во мне постепенно воспитывалась заинтересованность в сближении с ними, и это становилось не столько желанием, сколько условием наиболее эффективного решения конкретных терапевтических задач.

Помню, как в Саратовском госпитале в люксе лежала старенькая мать одного из генералов медицинской службы. Она ничего не требовала, тихо лежала на высокой кровати и нуждалась лишь в уходе. Меня попросили осмотреть ее. Когда я подсел к ней и заговорил, она поначалу даже не отреагировала. Я взял ее за руку, посчитал пульс. Она открыла глаза, увидела меня, но осталась равнодушной. Я сказал, кто я, спросил о ее самочувствии, Она что-то вяло ответила. Тогда я поинтересовался, кто она по профессии (до этого мне говорили, что она в прошлом в течение многих лет была учительницей в одной из школ города). Вопрос показался ей неожиданным, она оживилась и повернула голову в мою сторону. Разговорились. Оказалось, что она много лет преподавала химию, очень любит этот предмет и что у нее есть известные ученики, ныне работники университета. Я ей рассказал о своих школьных учителях, Слово за слово, она присела в постели и мы заговорили об общих знакомых, о ее болезни. Здесь не было больших проблем, но я заинтересованно обсудил и некоторые задачи ее лечения. Мы расстались друзьями. Я всего лишь приподнял завесу над ее заброшенностью и невостребованностью и с уважением коснулся важного для нее профессионального прошлого. Это был ключ к больному старому человеку, к его личности. И это оказалось важнее и возраста, и болезни.

Другой случай. Это было году в 90-м. Я проводил плановый обход в кардиологическом отделении клиники. В 4-х местную палату вместе со мной вошли врачи, клинические ординаторы и слушатели.

На койке лежал больной старше 70 лет, фронтовик. Ординатор доложила о больном, был назван и диагноз: ИБС, перенесенный инфаркт миокарда, мерцательная аритмия. Показали и электрокардиограмму, которая это подтверждала. Все это время больной внимательно ждал, когда я с ним заговорю. Я улыбнулся ему и спросил: «На каком фронте пришлось воевать?» Он немного удивился, так как этого вопроса совсем не ожидал, и ответил: «На Волховском – в 1942–1943 годах, а позже на 1-м Прибалтийском». Разговорились. В каких частях служил (рядовым, конечно), о ранениях, друзьях-однополчанах, о медицинской службе, об увольнении в запас и т. д. Оказывается, он был награжден медалью «За отвагу». Получилось что-то вроде интервью в постели. Воспоминания его воодушевили, тем более «свиту» мою в основном составляла молодежь.

Все это время о его нынешнем заболевании я не спрашивал, но пальцы держал на пульсе. Щупаю-щупаю, а пульс кажется мне нормальным, аритмии нет. Я тихо говорю об этом помощникам и прошу записать ЭКГ сейчас же. И на пленке нет мерцательной аритмии! Чудо какое-то: постоянная форма мерцательной аритмии исчезла в процессе разговора. Все, кто был в палате, наперебой щупали пульс больного и убеждались в этом. Убедился в этом и сам больной. Все приписывали успех психотерапевтическому воздействию моей беседы с ним. Конечно, это было удивительно, но, к сожалению, сохранялось лишь около часа. Дело в том, что фибрилляция предсердий трудно устранима и при применении современных медикаментозных средств. Я был тогда начальник клиники терапии, насчитывающей 255 коек. Этот случай мог бы свидетельствовать о моей способности к волшебству (что повышало мой авторитет и внушало подчиненным трепет…), но, к сожалению, никогда больше мне это уже не удавалось. В чем же дело?

Полагаю, что заинтересованное внимание к человеку, уважение к наиболее значительному в его жизни, обнажение наиболее полезных сторон в его деятельности, подчас с возрастом забытых, стертых, примелькавшихся, в состоянии актуализировать не только его социальный статус, его психическую сферу, но и пусть хоть временно нормализовать даже некоторые его физиологические возможности. Под влиянием этих факторов больной человек как бы возвращается в то время, когда он был на вершине своих возможностей, своей значимости и когда он был молодым и здоровым.

Врач должен быть емким человеком, мудрым, умеющим настраиваться на разные человеческие «волны и частоты». Точно также как мы ищем наилучшую частоту звучания радиоволн в приемнике. И иное нас не удовлетворяет. В конечном счете, врач должен уметь бережно и умно принять все интимное, трудное и больное от разных (подчас многих) людей, попытаться изменить эти трудности в их сознании, во внутреннем восприятии болезни к лучшему и сохранить возникшую связь с ними. Врач должен быть очень близок больному, только тогда он может влиять на него и помочь. Не всем можно врачевать, многим нельзя. Умение жить для другого, забыть себя, если нужно, плюс грамотность – это и есть настоящий доктор. Тогда даже невозможное может стать возможным.