1

Предлагаю вам выслушать и мой рассказ. Не могу же я оставить без внимания всю ту ложь, которую нагородила Юрико. Это было бы нечестно. Правда же? В своем дневнике она вылила на меня столько грязи, что промолчать я просто не могу. В конце концов, я работаю в муниципальном управлении, я честный, добросовестный человек. Разве я не заслужила, чтобы меня выслушали?

Юрико написала, что я некрасива и похожа на нашу мать-японку, но все равно — разве я не полукровка, как ни посмотри? Поглядите сами. Цвет кожи… Не желтый, а кремовый. Лицо… Нос вытянутый, глубоко посаженные глаза. Скажете, нет? Фигурой я, к сожалению, в мать — такая же невысокая и плотная. Внешность азиатская, но, как я уже говорила, в этом моя индивидуальность. С Юрико мы совсем не похожи, хоть и сестры.

Повторяю с гордостью: во мне, внутри меня, есть гены отца-швейцарца. Это сто процентов. А Юрико, с чьей красотой все носились, всегда судила меня только по внешности.

Мне кажется, этот дневник написала не Юрико. Может быть, кто-то другой автор этой писанины. Я уже не раз говорила, что у моей младшей сестры не хватало ума складно излагать свои мысли на бумаге. С сочинениями у нее всегда было плохо. Послушайте, что она написала в четвертом классе: «Вчера со старшей сестрой мы пошли за золотыми рыбками, но у магазина, где их торгуют, оказалось воскресенье. Из-за этого я не купила красную золотую рыбку. Я расстроилась и плакала».

И это в четвертом классе! Но почерк! Как у взрослого. Вы, верно, думаете, я сама это сочинила и сваливаю на Юрико? Ничего подобного. Я нашла этот «шедевр» на днях, разбираясь в дедовом шкафу. Мне все время приходилось переписывать ее творения, чтобы другие не поняли, что моя сестра сволочная дура. Ясно?

А теперь хотите, расскажу о Кадзуэ? Раз уж о ней написано в дневнике Юрико. Появление Юрико в школе Q. вызвало переполох даже в старших классах. В общем-то, ничего удивительного, но я хорошо помню, как меня все это доставало.

Первой с расспросами подкатилась Мицуру. Она подошла к моему столу на большой перемене, в руках у нее был толстый учебник. Я как раз закончила ланч, который принесла из дома: приготовленную дедом накануне тушеную редьку с пастой из соевых бобов. Почему мне запомнилась такая мелочь? Я пролила соус на тетрадку по английскому языку, на ней тут же расплылось большое бурое пятно. С дедовой стряпней почему-то часто так выходило, поэтому, когда я шла в школу, настроение было заранее испорчено. Мицуру сочувственно наблюдала, как я судорожно терла пятно влажным носовым платком.

— Я слышала, твоя младшая сестра к нам перевелась.

— Вроде того, — бросила я, не поднимая головы.

Не ожидавшая такого бесстрастного ответа Мицуру втянула голову в плечи. Резкие быстрые движения, круглые глаза. Вылитая белка! Временами она напоминала этого дурацкого зверька, хотя и казалась мне очень миленькой.

— «Вроде того»! Что это за ответ? Тебе разве нет до нее никакого дела? Сестра все-таки.

Мицуру добродушно улыбнулась, показав крупные передние зубы.

Оторвавшись от тетрадки, я ответила:

— Вот именно: никакого дела.

Мицуру снова удивленно округлила глаза.

— Это почему же? Я слышала, она красивая.

— Кто тебе сказал?

— Кидзима-сэнсэй. Она вроде в его классе.

Мицуру показала мне свой учебник. «Биология». Такакуни Кидзима. Он курировал классы с седьмого по девятый и еще вел у нас биологию. Нервный тип, выводивший на доске иероглифы так ровно, будто каждый измерял линейкой. Он всегда был такой правильный, приторно идеальный. Я его терпеть не могла.

— Я его уважаю, — не дожидаясь моего ответа, заявила Мицуру. — Предмет знает лучше некуда, отличный классный. Просто блеск! Года два назад мы с ним в поход ходили…

— И что же он сказал про сестру? — оборвала я подругу, пустившуюся в воспоминания.

— Он мне сказал: «Я слышал, в твоем классе учится сестра Юрико?» Я ответила: «Не знаю». А он: «Такого быть не может». И тут до меня стало доходить, что он тебя имел в виду. Я даже не поверила.

— Чего так?

— Я ведь не знала, что у тебя сестра есть.

Мицуру была достаточно умна, чтобы не сказать: «Потому что она дьявольски красива и совсем не похожа на тебя».

Тут за дверью послышался какой-то шум. Из коридора в класс, где мы сидели с Мицуру, толкаясь, стал заглядывать народ — девчонки с младшего потока, где училась Юрико. За спинами у них робко маячили даже несколько парней.

— Это что такое?

Я обернулась к двери, и тут же наступила тишина. От толпы отделился представитель — внушительных размеров девица, завитая «мелким бесом», крашенная в каштановый цвет. По ее самоуверенному виду можно было безошибочно заключить, что она из касты. Мы с Мицуру были не одни — в классе сидели еще несколько девчонок из той же категории. Они по-свойски приветствовали девицу:

— Мок, ты чего к нам?

Не удостоив их ответом, она подошла ко мне и застыла рядом, широко расставив ноги.

— Ты старшая сестра Юрико?

— Да.

Я не хотела, чтобы она натрясла мне что-нибудь в бэнто, и закрыла крышку. Мицуру напряглась, прижав к груди учебник биологии. Мок бросила взгляд на расплывшееся по тетрадке пятно.

— Чего ела сегодня?

— Тушеную редьку с соевой пастой, — ответила за меня стоявшая рядом одноклассница. Она занималась в секции современного танца и была сущей ведьмой. Каждый день норовила сунуть нос в мою коробку с едой и, скорчив рожу, гнусно хихикала.

Не обращая на нее никакого внимания, Мок разглядывала мои волосы.

— Вы в самом деле сестры?

— В самом деле.

— Что-то не верится.

— А мне какое дело?

С какой стати я должна слушать эту нахалку? Я встала и в упор посмотрела на нее. Мок попятилась и стукнулась своей неповоротливой кормой в соседний стол. Все, кто был в классе, не отрываясь смотрели на нас. И тут Мицуру, едва достававшая Мок до плеча, схватила ее за руку и довольно резко осадила:

— Не суйся не в свое дело! Шла бы ты отсюда!

Мок обернулась на дверь — Мицуру ее не отпускала — и, демонстративно передернув плечами, с медвежьей грацией удалилась. Из коридора донесся вздох коллективного разочарования.

Замечательно! С самого детства больше всего на свете мне нравилось стаскивать Юрико с пьедестала. У людей при виде красоты возникают чрезмерные ожидания и надежды. Они начинают желать недостижимого, и если им это все-таки удается, успокаиваются и наслаждаются тем, чего добились. Однако предмет обожания неожиданно оказывается грубым и не столь чистым и ярким, как представлялось, и в итоге восхищение сменяется презрением, а зависть перерастает в ревность. Может, я и на свет появилась, чтобы сбивать цену, по которой котировалась моя несравненная сестрица.

— Надо же! И этот сюда притащился!

Голос Мицуру вернул меня на землю.

— Кто?

— Такаси Кидзима. Сын биолога. Он в его классе учится.

В опустевшем коридоре остался один парень. Он стоял у двери в наш класс и разглядывал меня. Копия отца: те же мелкие черты, такой же худой и хрупкий. Симпатичный, можно даже сказать — красивый. Но в нем не чувствовалось силы. Наши взгляды встретились, и Кидзима-младший отвел глаза.

— Я слышала, он тот еще экземпляр.

Мицуру, прижимавшая к груди учебник биологии, провела пальцем по корешку, где была фамилия автора. По этому жесту я поняла, что она влюблена. Захотелось как-то поддеть ее, сказать что-нибудь неприятное.

— А что ты хочешь? Он же ненормальный.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Мицуру.

— У меня что, глаз нет?

У нас с сыном Кидзимы было кое-что общее. Он подрывал репутацию отца, я — акции Юрико. Мы с ним оба — нули. Чудовищная красота Юрико сбивала Кидзиму с толку, поэтому он и заглянул к нам в класс. Ему надо было увидеть меня. Быть может, поняв, что я такое, станет презирать ее. Хотя не надо забывать, что Кидзима — представитель мужского пола, следовательно, он не мог не питать чувств к такой особе, как Юрико, пустой и красивой. Хватит с меня! Надо как-то дальше жить в этой школе, а появление в ней сестры все только осложняло. У меня не было никакого желания следовать примеру отпрыска Кидзимы-сэнсэя и оставаться нулем. В тот день я твердо решила избавиться от Юрико, если только представится возможность.

— Эй! Что тут у вас? — услышала я за спиной знакомый голос и, обернувшись, увидела Кадзуэ Сато.

Она стояла, по-приятельски положив руки на плечи Мицуру. Кадзуэ все время держалась поближе к Мицуру и при каждом случае старалась заговорить с ней. В тот день она была в нелепой мини-юбке, подчеркивавшей ее ноги-спички. До того худющая, что можно прощупать каждую косточку. Густые тусклые волосы. И все та же дурацкая красная вышивка на гольфах. Я представила, как она сидит в своей мрачной комнате с иголкой и ниткой и старательно вышивает эмблему Ральфа Лорена.

— Вот, о ее сестре говорим. — Мицуру равнодушно передернула плечами, сбрасывая руки Кадзуэ.

Задетая этим, Кадзуэ еле заметно побледнела, но сохранила самообладание и поинтересовалась:

— А что с ней?

— Ее к нам приняли. Она в классе Кидзимы-сэнсэя.

По лицу Кадзуэ вдруг пробежала тень беспокойства. Я вспомнила ее младшую сестру — они были похожи как две капли воды — и ничего не сказала.

— К нам? Это круто! Значит, с головой порядок.

— Я бы не сказала. Ее взяли по программе для детей, выросших за границей.

— Вот везет! Неужели так всех подряд и берут? А учиться как же? — Кадзуэ вздохнула. — Эх, почему моего отца в свое время не послали за границу!

— Это еще не все. Вдобавок ко всему ее сестра — сумасшедшая красотка.

Мицуру не любила Кадзуэ. Могу поручиться. Говоря с ней, она по привычке постукивала ногтем по зубам — как и со мной, но только иначе, небрежнее, что ли.

— Красотка? Это как же? — Кадзуэ скривилась, точно хотела сказать: «Откуда у тебя такая сестра? Сама-то ты — смотреть не на что».

— А вот так. Красотка — это еще слабо сказано. Несколько минут назад здесь толпа была. Приходили смотреть на старшую сестру.

Кадзуэ перевела отсутствующий взгляд на свои руки. Будто вдруг поняла: ей нечего противопоставить красоте Юрико.

— Моя младшая тоже хочет в нашу школу.

— Зря. Пусть не мечтает, — раздраженно отрезала я. Кадзуэ вспыхнула, хотела что-то ответить на мою колкость, но лишь надула губы. — Ее все равно ни в одну приличную секцию не пустят. «Элита» всем заправляет.

Кадзуэ кашлянула. Ее уже приняли в конькобежную секцию, но ходили разговоры, что там назначили непомерную плату за тренировки — в секцию взяли тренера олимпийского уровня, плюс аренда катка. Немалые деньги. Поэтому, как я слышала, туда принимали всех подряд, даже самых неспособных. Лишь бы деньги платили. В этой школе все плевать хотели друг на друга — главное, чтобы тебе было приятно, пусть и за чужой счет.

— Между прочим, меня приняли в конькобежную секцию. Сначала я хотела в группу поддержки, а эта секция была на втором месте. Так что я очень довольна.

— А тебя хоть раз на лед выпустили?

Кадзуэ несколько раз облизнула губы, очевидно подыскивая нужные слова для ответа.

— На катке ведь только свои крутятся. Богатенькие и смазливые из старших классов. Частные уроки с олимпийским тренером, все для своих. Чужакам там делать нечего. Ну если ты, конечно, не признанный талант. Идиотизм! Здоровые девки изображают из себя спортсменов. Игры для маленьких принцесс!

Я хотела досадить Кадзуэ, сделать ей больно, но, услышав про «маленьких принцесс», она, к моему удивлению, расплылась в радостной улыбке. Да, Кадзуэ — обыкновенная мещанка. Она мечтала только об одном: чтобы все признали ее «маленькой принцессой», блистающей и в классе, и на льду. Таково же было неизбывное желание ее папаши.

— Наверняка заставят тебя убираться на катке, чистить ботинки и коньки. Скажут, тренировка мышц, придумают, как поиздеваться. Помнишь, тебя недавно гоняли по площадке в тридцатипятиградусную жару? С высунутым языком. Тоже игра для маленькой принцессы?

Наконец к Кадзуэ вернулась способность говорить:

— Никакое это не издевательство. Просто тренировка для укрепления физической формы.

— Ну нарастишь силу, и что? На Олимпиаду поедешь?

Я сказала это не со зла. Кто-то же должен говорить правду простушкам вроде Кадзуэ, наивно верящим, будто надо лишь постараться как следует — и все получится. Кто-то же должен таких учить. Кадзуэ совсем не знала жизни, и я с удовольствием просвещала ее. И еще хотелось утереть нос папаше, заразившему Кадзуэ своим примитивизмом.

Мицуру направилась к окну, где о чем-то болтали сбившиеся в стайку девчонки, и через минуту она уже смеялась вместе с ними. Мы встретились с ней глазами. Мицуру, ничего не сказав, чуть заметно пожала плечами, что, видимо, должно было означать: «Какой смысл? Все это без толку».

— На Олимпиаду я пока не собираюсь. Хотя почему бы и нет? Мне же всего шестнадцать, так что если тренироваться, не жалея себя…

Я чуть не упала.

— Здравствуйте, приехали! Выходит, если ты сейчас переключишься на теннис и начнешь тренироваться как сумасшедшая, попадешь на Уимблдон? Или поднапряжешься и выиграешь конкурс «Мисс Вселенная»? А может, ты думаешь к концу года выбиться в главные отличницы и Мицуру обштопать? Засядешь за учебники — и готово? Мицуру с седьмого класса лучшая по успеваемости. Ни разу никому не уступила. Потому что от природы талант. Ты говоришь: «изо всех сил», «не жалея себя»… Да сколько ни пыжься, все равно есть предел. Потому что у тебя таланта нет. Можешь всю жизнь надрываться, пока от тебя пустое место не останется.

Я разошлась не на шутку и не заметила, что перемена подходит к концу. Никак не могла успокоиться после того, как эта компания явилась на меня поглазеть. Это Кадзуэ надо выставлять напоказ, а не меня. Она проникла туда, куда не следовало, и как ни в чем не бывало делала то, чего не нужно. Но голыми руками ее не возьмешь.

Она стала мне втолковывать, как дурочке:

— Я тебя послушала. Так только слабаки рассуждают. Те, кто никогда не пробовал чего-то добиться. А я не хочу сидеть сложа руки. Может, до Олимпиады и Уимблдона мне и не добраться, но стать лучшей в классе — задача вполне посильная, я думаю. Ты говоришь: Мицуру — гений. Не думаю. Просто она очень много занимается.

Вспоминая разговор в доме Кадзуэ, где порядок устанавливался по школьным стандартам и критериям, я саркастически улыбнулась:

— Ты когда-нибудь видела монстров?

Кадзуэ приподняла бровь и с подозрением взглянула на меня.

— Монстров?

— Ну людей, в которых нет человеческого.

— Ты имеешь в виду — гениев?

Я не ответила. Не только гениев. Монстр — это человек с внутренним перекосом, который развивается и перерастает все пределы. Ни слова не говоря, я показала на Мицуру. Пару минут назад она смеялась с подружками, а сейчас уже сидела за своим столом, готовясь к следующему уроку, который вот-вот должен был начаться. Вокруг нее витало что-то особенное. К учебе она относилась своеобразно, не как другие. Словами не опишешь. Она вроде белки, что готовится к зиме. Заранее знала, что и как будет, хотя другие ни о чем не подозревали; все время наготове. Благодаря своему чутью Мицуру могла не корпеть над учебниками. Учеба давалась ей легко. Эта способность служила ей в школе щитом и одновременно оружием, которым она поражала врагов. Однако Мицуру им явно злоупотребляла. В последнее время я стала ее бояться.

Подумав, наверное, что я лишилась дара речи, Кадзуэ заявила:

— Я буду стараться изо всех сил, чтобы стать лучшей.

— Попробуй.

— Ты нарочно так говоришь! Чтобы мне было неприятно! — Кадзуэ с трудом подбирала слова. — Папа говорит, что ты странная и не похожа на других девчонок. Может, ты какая-нибудь извращенка? Пусть у тебя сестра красивая, пусть ты самая умная. Зато у меня нормальная семья, и отец работает, и все у него как надо.

Кадзуэ вернулась за свой стол. Какое мне дело до ее отца? Глядя ей вслед, я решила внимательнее присмотреться к тому, как она «будет стараться изо всех сил».

В классе стало тихо. По моим часам урок уже начался. Я запихала в портфель коробку с недоеденным ланчем. Дверь отворилась, и в класс вошел Кидзима. Очень серьезный и весь в белом.

Я совсем забыла, что в тот день урок биологии. По расписанию раз в неделю. Сначала Юрико, потом этот сынок, который приперся поглазеть на меня, а теперь еще и папаша! Ну и денек выдался! Я сунулась в портфель за учебником биологии и положила его на стол, но впопыхах задела подставку для книг. В наступившей тишине она с грохотом свалилась на пол. Кидзима нахмурился.

Положив руки на кафедру, учитель медленно оглядел класс. Не иначе искал глазами меня. Я опустила голову — вдруг не заметит, — но тут же почувствовала на себе его взгляд. Да! Я и есть сестра красавицы Юрико! Та самая уродина, от которой один вред! Подняв голову, я в упор посмотрела на Кидзиму.

Они с сыном были почти на одно лицо. Тот же широкий лоб и тонкая переносица. Острые глаза. Очки в серебряной оправе очень шли Кидзиме, придавали ему ученый вид, но при этом учитель выглядел каким-то неухоженным. Может, потому, что никогда не бывал чисто выбрит. Или из-за почти сросшихся на лбу бровей. Или пятнышки на его белоснежных одеждах виноваты. Точно не скажу. Возможно, в этих мелочах проявлялось недовольство сыном, не оправдывавшим ожиданий Кидзимы. Отец и сын были очень похожи, если не считать выражения глаз. Кидзима, в отличие от своего вечно надутого отпрыска, смотрел на вещи прямо. Он не фиксировал взгляд на предмете, а схватывал его контуры и тщательно прорисовывал детали, одну за другой. Поэтому понять, что сейчас в сфере его внимания, не составляло труда. Не говоря ни слова, Кидзима рассматривал меня — мое лицо, фигуру. «Ну что, нашел биологическое сходство с Юрико? Нечего на меня глазеть! Я тебе не клоп и не муха!» Я буквально закипала от злости под его изучающим взглядом.

Наконец он отвел глаза и заговорил степенно и размеренно:

— Тема сегодняшнего урока — окончание эры динозавров. В прошлый раз мы говорили, что динозавры уничтожали голосеменные виды. Помните? Их шеи все больше вытягивались, чтобы доставать верхушки самых высоких деревьев. Мы разобрали интересную тему — адаптация живых организмов к окружающей среде. Мы выяснили, что, поскольку размножение голосеменных растений зависело исключительно от ветра, они оказались на грани исчезновения. В отличие от них покрытосеменным растениям выжить было легче за счет взаимодействия с насекомыми. Есть вопросы по пройденному материалу?

Мицуру не сводила с Кидзимы глаз, даже ни разу не пошевелилась. Между ними возникло что-то вроде электрического напряжения. Неужели она в него влюблена? Я вперилась в парочку взглядом, чтобы не пропустить, когда же проскочит искра.

Раньше я говорила, что любила Мицуру. Хотя, наверное, это не совсем точно сказано. Мы с ней были как глубокое горное озеро, в которое вливались подземные воды. Безлюдное, спрятанное далеко в горах озеро, куда не заглядывают путешественники. Глубоко под землей сливаются водные жилы, и вода всегда на одном уровне. Я опускаюсь — Мицуру следует за мной. Я поднимаюсь — она тоже. Нас связывают одни и те же мысли. Но если Мицуру видела в Кидзиме другой мир, для меня он был помехой.

При этом я нимало не сомневалась, что Кидзиме нравилась Юрико. И меня он заметил только потому, что у него к ней был интерес. Думаете, я ошибаюсь? Я ни разу ни в кого не влюблялась. Это правда. Но если кого-то любишь, значит, должен интересоваться подноготной этого человека. Это же естественно. И не забывайте, что Кидзима — учитель биологии. А вдруг мы с Юрико интересовали его с научной точки зрения? Может такое быть? Вполне.

Кидзима написал на доске: «Цветы и млекопитающие: новый вид взаимодействия».

— Откройте учебник на странице семьдесят восемь. Мышь питается семенами покрытосеменных растений и разносит их в своем помете.

Весь класс громко зашуршал ручками, записывая за Кидзимой. А я все думала, даже не притронулась к тетрадке. Юрико у нас относится к покрытосеменным. Я же типичная голосеменная. Покрытосеменные растения приманивают насекомых и животных красивыми цветами и душистым нектаром. Выходит, Кидзима — животное? Если так, то какое? Кидзима повернулся ко мне.

— Давайте повторим немного. Вот вы — помните, почему вымерли динозавры?

Кидзима ткнул пальцем в мою сторону. Застал меня врасплох — я была вся в своих мыслях и скорчила кислую мину.

— Встаньте! — приказал Кидзима.

Я неловко выбралась из-за стола, отодвинув стул. Ножки с жалобным визгом проехали по полу. Мицуру обернулась и посмотрела на меня.

— Из-за гигантского метеорита?

— В том числе. А их отношения с растительным миром?

— Не помню.

— Ну а вы?

Бесшумно поднявшись, Мицуру бойко затараторила:

— Уничтожив всю растительность в месте своего обитания, динозавры переходили на другое место и там тоже все съедали. Постепенно леса, составлявшие основу их существования, были полностью истреблены. То есть отношения между растениями и животными строятся по принципу «баш на баш». Они взаимодействуют и сосуществуют друг с другом.

— Верно. — Кидзима кивнул и слово в слово записал на доске только что сказанное Мицуру.

Кадзуэ оглянулась на меня — мол, так тебе и надо! — и пожала плечами. Вот гадина! Захотелось плюнуть им всем в рожу — и Кадзуэ, и Мицуру, и Кидзиме.

После биологии была физкультура. Урок ритмической гимнастики.

Пора переодеваться и идти на спортплощадку, однако ноги еле слушались. Я никак не могла оправиться от пережитого унижения. Кидзима нарочно опозорил меня перед всем классом. Потому что я сестра Юрико. Нет, просто мне не могли простить, что у красавицы Юрико такая сестра. Однако, к несказанному удивлению, нашелся человек, который думал иначе. Кадзуэ.

Ритмическая гимнастика, как вы знаете, в женской школе Q. — обязательный предмет. Нам говорили, что, дрыгая руками и ногами в разные стороны, мы заставляем шевелиться мозги. Дома я этой ерундой никогда не занималась, поэтому на уроках мне доставалось по полной программе. Главное — не ошибиться самой первой, чтобы на тебя все не смотрели как на пугало. Поэтому я старалась продержаться подольше, пока кто-нибудь не собьется. В самый разгар урока я заметила возле спортплощадки Юрико и Кидзиму-младшего. Они бесцеремонно разглядывали нас.

За время, что я ее не видела, Юрико еще больше похорошела. Грудь округлилась и, казалось, вот-вот выкатится из белоснежной блузки; юбка из клетчатой шотландки туго обтягивала высокий зад. Длинные, прямые, красивые ноги. И лицо — белая кожа, карие глаза и милое, кроткое выражение, будто она все время хочет чего-то спросить. Даже кукла, выполненная лучшим мастером, не могла получиться прекраснее. Тело как у женщины, а лицо еще детское, невинное. Вот зараза! Повзрослев, Юрико стала такой красавицей, что даже я, ее сестра, не могла поверить. Сестры ли мы, в самом деле?

Облик Юрико так поразил меня, что я тут же сбилась с шага. Пришлось выйти из круга. Это случилось раньше, чем я рассчитывала. И все из-за Юрико! Я страшно разозлилась: стоит, понимаешь, глазеет! «Вали отсюда к чертовой матери!» — крикнула я про себя и услышала издевательский смех:

— Поглядите, чего Сато вытворяет! Вот дает! Прямо танец осьминога!

Не желая уступать Мицуру, Кадзуэ лезла из кожи вон. Видно, решила делом доказать, что я не права и старания дают результат. Мицуру, напротив, держалась невозмутимо. Свободные движения руками, грациозный неторопливый шаг больше напоминали балет, чем физические упражнения. При виде Юрико Кадзуэ остановилась. Наконец-то она увидела монстра. Кадзуэ была явно потрясена. Глядя на ее лицо, я непроизвольно усмехнулась.

— Извини, я сегодня лишнего наговорила. — Кадзуэ догнала меня после урока физкультуры. — Давай все как было, а?

Я не ответила. От таких скачков настроения становилось не по себе.

— Твоя младшая сестра… — По лбу Кадзуэ струился пот, но она даже не пыталась его утереть. — Как ее зовут?

— Юрико.

— Надо же! И имя красивое, — с необъяснимым жаром пробормотала Кадзуэ. Я так и не поняла, чего больше было в ее голосе — зависти, восхищения, ревности… — Неужели мы с ней из одного теста, женского? Даже не верится.

Вот это вопрос! Невозможно поверить, что чудовищно красивая Юрико и мы с Кадзуэ относимся к одной породе. Небо и земля, игра природы. Когда перед тобой такой контраст, понимаешь: грош цена всем этим рассуждениям о том, что красота относительна. Мир разделен на абсолютную красоту и все остальное — посредственное, заурядное. И не признать этого нельзя. По сравнению с Юрико мы просто ничтожные биологические особи женского пола; монстр настолько силен, что другие люди не представляют для него никакой ценности.

Будем откровенны: такие понятия, как индивидуальность, талант, — всего лишь оружие, полируемое до блеска заурядными представителями людской породы, чтобы как-то существовать в конкурентном обществе. У меня — злой дух, у Мицуру — мозги.

Мы не чудовища, превосходящие всех своим обликом и способные нейтрализовать любую силу, и потому старались обеспечить себе выживание в женской школе Q. с помощью своих талантов. А у животных разве другие порядки? Взять мальтийскую болонку, что жила у дедовой страховщицы. Завидев большую собаку, она тут же поджимала хвост и вся съеживалась. Кто не спасует перед великаном? В этом и состоит звериная сущность.

— У нее красиво все — и лицо, и тело, и имя. Нет слов, я таких еще не видела. Само совершенство!

Кадзуэ, как в лихорадке, повторяла и повторяла эти слова, распространяя кислый запах пота. Это был верный признак жгучего интереса, который вызывала у нее Юрико. Я непроизвольно отвернулась. Сомнений быть не могло — мир Кадзуэ, после того как она увидела монстра, стал постепенно меняться. То же самое происходило в детстве со мной. Я всегда представляла себя сохнущим деревом, гибнущим в тени высокого, купающегося в солнечных лучах растения — Юрико.

Юрико удалилась, прихватив с собой Кидзиму-младшего. Чего он за ней таскается? Не иначе задумал какую-нибудь гадость. Хорошо бы с помощью этого идиота расплатиться за унижение, которое я испытала. Мне страшно захотелось поскорее выжить из школы и Юрико, и Кидзиму, и его папашу.

Юрико шагала легко, невозмутимо, притягивая взгляды, полные любопытства и восхищения. К нам подошла девчонка, которую я про себя называла Жирафихой, и с высоты своего роста во весь голос напустилась на Кадзуэ. У Жирафихи было широкое сонное лицо и рост метр восемьдесят. Она занималась в баскетбольной секции.

— А ты знаешь, что ее сразу в группу поддержки позвали? Их главная приходила. Сама. Для таких красоток все двери открыты. Королева! Теперь из-за нее точно все передерутся. Интересно, правда?

Жирафиха ждала, каков будет ответ. Она была права на сто процентов. Кадзуэ быстро опустила голову, но я успела заметить блеснувшее в них упрямство.

— А меня не взяли. Так же нечестно.

Другой реакции и быть не могло. Довольная Жирафиха, расширив глаза, прыснула:

— Ишь куда захотела! В группу поддержки! Это же для избранных! Там только о мужиках думают. А мужики — козлы, поэтому вокруг нашей группы поддержки столько шума. Идолов из них делают. В общем, и те и другие хороши. Так что правильно тебя послали.

— А я не затем просила меня принять, — запротестовала Кадзуэ.

— Ну да, конечно! А зачем? Трусами из-под юбки посветить хотела? — зло рассмеялась Жирафиха.

— Ты что?! Гадость какая! — вне себя от досады, воскликнула Кадзуэ, но Жирафиха ее уже не слышала. Покачивая длинной шеей, она побежала к подружкам.

— Ты тоже думаешь, что я из-за парней туда хотела? — обернувшись ко мне, спросила Кадзуэ.

Вовсе нет. «Другого ты хотела — чтобы иметь доказательство: мол, я тоже из вашего гнезда», — подумала я, но, ничего не сказав, поглядела, где там Мицуру. В ритмической гимнастике она снова превзошла всех и теперь, смеясь, говорила о чем-то с учительницей физкультуры. Она передала Мицуру бубен, и та ударила в него, притопнув ногой в такт, но уловила мой взгляд и, рассмеявшись, остановилась.

— Слышишь? — Резкий, раздраженный голос Кадзуэ оторвал меня от этого зрелища. Она коснулась меня потной ладонью. Я отдернула руку. — Слышишь? Я не для того туда хотела. Парни тут ни при чем.

— Все понятно.

— Правда? Просто у меня было желание там заниматься. Это же спорт.

— Ну да.

Этот разговор мне уже порядком надоел. Меня вообще с Кадзуэ надолго не хватало. Потому что всегда можно было легко догадаться, о чем она думает. Мне кажется, на свете трудно найти кого-то понятнее ее.

Однако в тот раз Кадзуэ отмочила такое, чего я и представить не могла. Дело было так.

Несколько дней спустя, возвращаясь после уроков домой, я услышала за спиной шаги. Это была Кадзуэ. Она сунула мне в руку маленький конверт. Распечатав его в электричке, я обнаружила два листка бумаги, украшенные виньетками из фиалок. Они были исписаны детским почерком, красивым, но еще не устоявшимся.

Извини, что я обращаюсь к тебе без церемоний. Перехожу сразу к делу.

Кадзуэ Сато

Мы с тобой чужаки в этой школе. Ты приходила ко мне домой, видела моих родителей и, наверное, больше всех годишься мне в подруги. Отец сказал, чтобы я не водилась с тобой, потому что мы из совершенно разных семей, но если мы будем переписываться, он ничего не узнает. Давай иногда слать друг другу письма? Будем обмениваться тем, что у кого на душе, советоваться об учебе. Как тебе такая идея?

Мне кажется, я ошибалась насчет тебя. Хотя ты здесь и чужая, я смотрю на тебя и удивляюсь: всегда такая спокойная, будто сто лет здесь учишься. И ты все время разговариваешь с Мицуру, так что к тебе так просто не подойдешь.

Я не пойму, о чем у нас в школе люди думают (особенно из внутреннего круга, каста), и никак не могу привыкнуть к здешним порядкам. Но мне нечего стыдиться. Я еще в первом классе поставила перед собой задачу — поступить в школу Q. — и своего добилась. Я верю в себя, знаю, что мои усилия принесут плоды и я буду счастлива.

Но временами я не знаю, как мне быть. Захотелось посоветоваться с кем-нибудь, я взяла и написала тебе. Не раздумывая. Меня кое-что мучает, и я очень хочу с тобой посоветоваться.

«Извини, что я обращаюсь к тебе без церемоний…» Не иначе списала у взрослых, с какого-нибудь письма. Представив ее за этим занятием, я рассмеялась. Что-то у нее там случилось. Я не собиралась обсуждать ее проблемы, давать советы, но узнать, в чем дело, все-таки хотелось. Пожалуй, ничто нас не волнует больше, чем чужие проблемы.

Кстати сказать, до того времени в моей жизни особых страданий и мук не было. Как, впрочем, и сейчас. Потому что перед тем, как страдать, я думаю, делаю выводы и поступаю соответственно. Хотите сказать, что выводы делать тяжело, вот люди и страдают? А по-моему, все очень просто. С чего страдать человеку, если он в состоянии, подумав, разобраться, что ему по плечу, а что нет? Когда растению не хватает света и нет искусственного освещения, оно засыхает. Если же оно не хочет, чтобы его постигла такая судьба, есть только два пути: или повалить высокие растения, которые закрывают ему свет, или научиться жить без света.

Вот какие мысли бродили у меня в голове в тот вечер. Я сидела за домашним заданием по английскому, дед возился на кухне с ужином. Вдруг он высунулся из двери и спросил:

— Помнишь, ты говорила, что баром «Блю ривер» командует семья твоей одноклассницы?

— Да, это Мицуру. Ее мать всем заправляет.

Я вспомнила эту женщину с неухоженной прической, в не очень чистом костюме из джерси.

Дед между тем продолжал радостно вещать:

— Ты знаешь, как я удивился? Я думал, в нашей округе, кроме тебя, в школу Q. никто больше не ходит. На днях я встретил малого, который служит охранником в «Блю ривер», что у станции. Оказалось, они с администратором бара учились в одном классе. Дружат, и охранник часто к нему заглядывает. Я тоже у него бываю, за цветами приглядываю. От них я и узнал, что дочка хозяйки тоже из вашей школы и вы вроде из одного класса. Может, я загляну туда как-нибудь, выпью стаканчик, раз так. Пустячок, а приятно.

— Почему бы и нет? Мать Мицуру сказала: пусть дедушка заходит.

— Да ну? А я-то боялся, как там посмотрят на такого старого пня.

— Ты же клиент… Еще я ей сказала, что ты любитель бонсая. Так что она только рада будет, — рассеянно проговорила я, но дед, похоже, принял мои слова за чистую монету. Я услышала, как он, с воодушевлением гремя посудой, начал промывать рис.

— Местечко не дешевое, однако. Там одни молодухи работают. А вдруг мне скидка какая-нибудь выйдет?

— Да нормально все, — ответила я нехотя.

Меня больше волновало письмо Кадзуэ. Положив листок на учебник английского, я перечитала ее послание и решила на следующий день поговорить с ней.

— Я прочитала. Значит, у тебя проблемы?

— Давай где-нибудь, чтобы никто не услышал?

С заговорщическим видом Кадзуэ отвела меня за руку в пустой класс. Это был даже не класс, а просторный амфитеатр. Полукруглая аудитория с трибуной посредине. Иногда там проводили уроки биологии и географии. За трибуной стоял белый экран, на котором показывали слайды и фильмы. Шагая по ступенькам, прямо как учитель на уроке, Кадзуэ оглянулась на меня. Ее глазки затуманились неуверенностью. Сомнение — стоит ли посвящать меня в свою тайну — боролось в них с желанием открыть душу.

— Трудно как-то об этом говорить.

— Но ты же сама хотела.

Я присела на скамейку в самом верхнем ряду. День выдался погожий, ясный, но в тихой, опустевшей после уроков аудитории было темновато. Настроение от этого, конечно, лучше не становилось.

— Ну хорошо. Слушай. — Мучительно подбирая слова, Кадзуэ стыдливо прижала ладони к щекам. — Вот. Ты знаешь, я… Мне нравится Кидзима. Ты заметила, наверное. Сын Кидзимы-сэнсэя. Такаси. Я хочу знать, какие у него отношения с Юрико. Как увидела их вместе… я теперь сама на своя. Спать не могу.

Вот это да! Сердце бешено застучало в груди. Изо всех сил сдерживая дрожь, я хладнокровно спросила:

— Сын сэнсэя? Из какого класса?

— Из девятого. Он вместе с твоей сестрой учится.

— Ничего, симпатичный, — проговорила я, представив его фигуру, вызывавшую у меня ассоциацию с ящерицей, и бегающий взгляд.

— Он мне так нравится. Такой деликатный, красивый, хоть и парень. Высокий, классный… Я его в первый раз увидела как раз перед летними каникулами. Столкнулись в книжном магазине у нашего кампуса, и я сразу подумала: «Какой красавчик!» Когда узнала, что это сын Кидзимы-сэнсэя, даже не поверила сначала. Я кое-чего разведала про их семью. Оказалось, они живут в Дэнъэн-Тёфу. Отец тоже окончил нашу школу и университет, а брат Такаси учится у нас в младших классах. Еще узнала, что на летние каникулы они обязательно куда-нибудь ездят всей семьей и ребята помогают отцу собирать жуков для коллекции.

Я чуть не ахнула. Так вот почему на физкультуре она имела такой бледный вид по сравнению с Мицуру. Влюбилась! Хотя тут еще одно. Сама-то из голосеменных, а набивается в компанию к насекомым и зверью. Вот уж кто места своего не знает! И кого выбрала? Этого слизняка, Кидзиму! Анекдот, честное слово! Я с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться ей в лицо.

— Вот оно что! Ну, желаю удачи.

— Я хочу тебя попросить. Может, ты спросишь у Юрико? Она такая красивая и наверняка нравится Такаси. Я места себе не нахожу, по ночам не сплю. Хотя, думаю, у меня есть шансы. Он тут мне на днях улыбнулся.

Это Кидзима-то? Да он просто посмеяться над ней решил. Как бы мне использовать эту идиотскую историю, чтобы выпереть из школы Юрико, а заодно и отца с сыном? Да, тут есть над чем подумать.

— Ладно. Попробую чего-нибудь выведать у Юрико. Посмотрим, что у нее с этим Такаси. А заодно выясним, какие девчонки ему нравятся.

Кадзуэ глотнула воздуха и озабоченно кивнула.

— Можно ей сказать, что тебе нравится Такаси? — спросила я.

Она испуганно замахала руками и торопливо поднялась по ступенькам ко мне.

— Нет-нет, что ты! Пока не надо никому говорить. Тут надо осторожно. Я ей потом скажу как-нибудь.

— Понятно.

— И еще спроси, пожалуйста, как бы между прочим… — Кадзуэ подтянула сползшие темно-синие гольфы — Могла бы ему понравиться девчонка на год старше его?

— А какая разница? Я думаю, сыну сэнсэя все равно. Наверняка голова для него важнее.

Я решила подыграть ей — раздуть, так сказать, в груди огонь любви.

Кадзуэ сразу оживилась, глазки мечтательно распахнулись.

— Я тоже так думаю. И отец у него такой симпатичный. Мне очень нравятся его уроки.

— О'кей. Сегодня же позвоню Юрико.

Это была ложь. Я не знала ни адреса, ни телефона Джонсонов. Кадзуэ озабоченно опустила голову.

— Только ты, пожалуйста, осторожнее. Как твоя сестра? Она не будет сплетничать?

— Мы с ней обе — могила. Можешь не беспокоиться.

— Ну слава богу. — Кадзуэ посмотрела на часы. — Мне надо еще в секцию, на сбор.

— На каток тебя уже пускают?

Кадзуэ неопределенно кивнула и перекинула через плечо темно-синюю спортивную сумку — с такими ходили все в ее секции.

— Мне сказали, что сначала нужно сшить форму, тогда пустят. Вот, сшила…

— Покажешь?

Она нехотя достала из сумки форму. Синюю с золотом, в цветах школы Q. В такой же щеголяла группа поддержки.

— Блестки я сама пришивала. — Кадзуэ приложила форму к груди.

— Прямо как в группе поддержки.

— Правда? — с легким замешательством спросила Кадзуэ. — Ты думаешь, я сшила похожую форму, потому что меня туда не приняли?

— Я лично не думаю. Но кто-то, может, и подумает.

От моего откровенного ответа по лицу Кадзуэ пробежала тень. Словно стараясь убедить саму себя, она пробормотала:

— Что поделаешь? Форма все равно уже готова. Мне просто это сочетание цветов нравится.

Кадзуэ была настоящим специалистом по самообману. Она моментально приспосабливалась к новой реальности и имела нахальство жить дальше как ни в чем не бывало. Я терпеть не могла эту ее черту.

— Какие девчонки нравятся Такаси, как думаешь? Я имею в виду, из каких секций? Вдруг он коньки не любит? Вдруг он такой же, как все эти примитивы, которые пялятся только на длинноногих из группы поддержки?

«О-ля-ля! Заговорила как Жирафиха», — подумала я, добродушно улыбаясь, хотя в душе и смеялась над Кадзуэ.

— Коньки тоже классно. Так что не бойся. Во всяком случае, лучше баскетбола. И еще ему должны нравиться те, кто хорошо учится.

— Ты тоже так думаешь? Мне даже стало приятнее учиться, как я влюбилась в Такаси, — радостно сообщила Кадзуэ, складывая форму на столе и неловко запихивая ее в сумку. Она вообще была нескладеха и толком ничего делать не умела.

— Ого! Ну, я побежала. Опоздаю — придется старшим коньки точить. Давай, до завтра.

Взвалив на себя сумку со спортивной формой и коньками, Кадзуэ, громко топоча, выбежала из аудитории. Оставшись одна, я долго не вставала с жесткой скамейки, пока не отсидела пятую точку. Стояла осень, быстро темнело. На ребре стола я заметила намалеванную фломастером надпись: «LOVELOVE… Я люблю Дзюндзи». Надо сюда добавить «LOVELOVE… Я люблю Такаси», «LOVELOVE… Я люблю Кидзиму», подумала я, вспомнив, какие искры проскакивали между Мицуру и Кидзимой, и вздохнула.

Я ни разу в жизни не была влюблена. Жила себе без всяких искр. Тихо, спокойно. Почему Кадзуэ не понимает этого, не ценит такой жизни? Мы же с ней одного поля ягоды.

Шел десятый час. Я только вышла из ванной и села смотреть телевизор, когда дверь в прихожей отворилась и на пороге появился дед. Похоже, он где-то выпил — лицо побагровело; он тяжело дышал.

— Что ты так поздно? Я уже без тебя поела. — Я показала на низенький столик, где стояла еда — макрель в соевом соусе и маринованные овощи. Все это дед приготовил перед уходом.

Ничего не говоря, он вдруг глубоко вздохнул. На нем был костюм, в котором я его еще не видела, — щегольской, цвета зеленого чая, разлинованный широкими черными полосками; бледно-желтая рубашка с короткими рукавами; на шее замысловатый техасский галстук-шнурок с застежкой, покрытой вычурной эмалью. Маленькими, как у женщины, руками дед распустил шнурок и хехекнул, будто что-то вспомнил. Не иначе в «Блю ривер» побывал.

— Ты в бар ходил, к мамаше Мицуру?

— Угу.

— Видел ее?

— Угу.

Обычно словоохотливый дед был на удивление немногословен.

— Ну и как она?

— Замечательный человек! — с чувством пробормотал дед себе под нос.

Судя по всему, со мной разговаривать ему не хотелось. Он перевел взгляд на балкон, где стоял бонсай, и удалился к своим деревьям. Дед никогда не оставлял их на улице на ночь — боялся холодной росы, подумала я с антипатией.

В ту ночь мне приснился странный сон. Мы с дедом плаваем в водах древнего моря. Тут все: и моя мать, которой уже нет на свете, и отец, сошедшийся с турчанкой… Кто-то примостился на самом дне, в черных скалах, другие разлеглись отдохнуть на песочке. Я в зеленой плиссированной юбочке, самой любимой у меня в детстве. Хорошо помню, как мне нравилось разглаживать на ней складочки. На деде все тот же моднющий костюм, в котором он ходил в «Блю ривер»; шнурки галстука колышутся в воде. Отец и мать — в обыкновенной одежде, в которой ходили дома, еще молодые, как раньше, когда я была маленькой.

Море кишит планктоном, мелькающим перед глазами, словно рой мелких снежинок. Над головой сквозь толщу воды я вижу небо, ясное и чистое, но мы всем семейством почему-то мирно обосновались на глубине. Такой необычный умиротворяющий сон. Только Юрико нигде не видно. Без нее мне легко и спокойно, хотя сердце тут же начинает биться чаще, стоит подумать, что она в любой момент может появиться.

К нашей компании с серьезным лицом подплывает Кадзуэ. У нее иссиня-черные волосы и облегающее трико телесного цвета, в котором она, верно, красовалась на катке. Кадзуэ изо всех сил старается двигаться ритмично, как в гимнастике, но под водой получается вяло и неуклюже. Меня разбирает смех. Интересно, где же Мицуру? Я оглядываюсь по сторонам и вижу: она устроилась с учебником в обломках затонувшего корабля. На палубе корабля Джонсон и Масами. Я собираюсь подплыть к ним поближе, как вдруг все будто накрывает темная туча. Над нами, блокируя солнечный свет, нависает гигантская тень. Я в изумлении поднимаю голову и наблюдаю явление Юрико.

Я вижу взрослую женщину (хотя сама я еще ребенок), облаченную, как богиня, в белые одежды, сквозь которые просвечивает роскошная грудь. У нее длинные руки и стройные ноги. С сияющей улыбкой на прекрасном лице Юрико приближается. Смотрит на нас, и меня охватывает страх — ее глаза пусты, в них нет ни лучика света. Я пытаюсь укрыться от нее в тени скалы, но Юрико протягивает ко мне идеально красивые руки, хочет прижать меня к себе…

Я проснулась на пять минут раньше будильника. Нажала на кнопку и стала соображать, что все это может значить. С приездом Юрико все вдруг как-то изменились — и Мицуру, и Кадзуэ, и дед… «LOVELOVE… Я люблю KIJIMA». Похоже, все разом влюбились: Мицуру — в Кидзиму-сэнсэя, Кадзуэ — в его сына, а дед — в мамашу Мицуру. Конечно, я в таких тонких материях разбираюсь плохо — бог знает, какие химические реакции происходят в сердце, когда любовь. Однако я понимала, что нужно обязательно перетащить на свою сторону хотя бы Мицуру и деда.

Юрико — настоящая чума. В памяти всплыло это слово, запавшее в душу с детства. Теперь, повзрослев и став еще красивее, она представляла собой источник вредоносного излучения, грозивший женской школе Q. и тем, кто меня окружал. Лихорадка охватывала всех и каждого. Люди менялись на глазах, становились не похожими на самих себя. Хватит ли у меня сил, чтобы дать бой Юрико? Это не важно. У меня не оставалось выбора.

На большой перемене ко мне подошла довольная Кадзуэ и, положив на пустое место рядом коробку с ланчем, с грохотом придвинула стул к столу.

— Не возражаешь, я с тобой поем? — спросила она и села, не дожидаясь ответа.

Я холодно посмотрела на нее. Черт! Что она с собой сделала? Хуже не бывает! Мне захотелось приложить ее как следует, накричать на нее. Подкрасилась и завилась. У нее была нормальная стрижка, шапочкой, теперь же волосы, скрученные в трубочки от бигудей, торчали во все стороны, как спицы от зонтика. Ужас, короче. В придачу ко всему она что-то сотворила со своими глазками, добавив складку над верхним веком, от чего лицо стало казаться заспанным.

— Что у тебя с глазами?

Кадзуэ медленно подняла руку к глазам.

— Это «Элизабет Арден».

Она раздобыла клей и склеила себе веко. Однажды я подглядела, как в туалете это проделывали над собой девчонки из «элитного звена». Меня тут же замутило, когда я представила, как Кадзуэ прокалывает себе веки двумя тонкими, как зубочистки, пластмассовыми палочками. Юбка у нее стала еще короче, так что любой желающий полюбоваться ее худосочными ляжками мог легко удовлетворить свое любопытство. Погнавшись за привлекательностью, она явно перестаралась: картина получилась совсем жалкая.

Увидев Кадзуэ в новом обличье, другие девчонки принялись хихикать, толкая друг дружку в бока, однако, судя по всему, Кадзуэ и не подозревала, что эти смешки как-то ее касаются. Утратила чувство реальности. Вдруг одноклассницы подумают, что мы с ней настоящие подруги? Только этого не хватало! Когда она проходила по разряду «зубрила» — еще туда-сюда, но из-за Юрико она такое над собой сделала, что дальше некуда.

— Сато! У нас к тебе просьба.

К Кадзуэ подошли две девчонки из нашего класса, числившиеся в конькобежной секции. Обе — из касты, хотя одна и была у другой на побегушках. У обеих папаши вроде служили послами за границей, но там у них много зависит от того, кто в какой стране. Поэтому эта парочка относилась друг к другу соответственно — по положению, которое занимали отцы.

— Какая? — Кадзуэ жизнерадостно повернулась к ним.

Я заметила, что парочка еле сдержала улыбки, увидев ее «двойные» веки. Но Кадзуэ, ничего не замечая, провела пальцами по волосам, словно говоря: «Гляньте, какие у меня кудряшки!» Окинув взглядом ее прическу, девчонки не удержались и захрюкали от смеха. Кадзуэ бросила на них недоуменный взгляд.

— В секции решили создать оценочную комиссию. Нас назначили ответственными. Неудобно просить, конечно, но не дашь ли ты свои тетрадки по английскому и классике? Мы хотим скопировать. Ты же в нашей секции лучше всех учишься.

— Конечно, — сияя от гордости, согласилась Кадзуэ.

— А можно еще по обществоведению и географии? Все тебе спасибо скажут.

— Нет проблем.

Получив, что им было надо, просительницы немедленно удалились. В коридоре небось чуть не лопнули от смеха.

— Ну ты и дура! Какая еще комиссия? Все это вранье.

Все это, конечно, меня не касалось, но я не смогла сдержаться. А Кадзуэ была на седьмом небе — еще бы! Оказывается, она учится лучше всех!

— Все должны помогать друг другу.

— Класс! А они-то тебе чем помогут?

— Ну… я не умею кататься на коньках, а они могли бы меня научить.

— Чего же ты записалась в секцию, раз не умеешь?

С обескураженным видом Кадзуэ открыла бэнто. В коробке лежал один маленький рисовый колобок и полпомидора, порезанного дольками. Негусто. Я принесла из дома макрель в соевом соусе, которую дед так и не доел. Рыба получилась что надо, на ее фоне скудный обед Кадзуэ выглядел еще более жалко. Она стала жевать безвкусный колобок. Пустой рис, слегка подсоленный, без всякой начинки.

— Я все-таки немного могу кататься. Мы с отцом несколько раз ходили на каток в Коракуэн.

— А форма тогда зачем? Выходит, зря ее сшила?

— Не твое дело! — огрызнулась Кадзуэ, но, похоже, вспомнила, что мне обязана — я ведь должна была поговорить с Юрико, — и откусила дольку помидора, пытаясь скрыть вырвавшиеся наружу эмоции. Она явно перевозбудилась — красный сок брызнул изо рта, стал капать на стол. Ничего не замечая, Кадзуэ продолжала жевать с видом аскета-подвижника. Наверное, ей было очень противно это есть.

— Такая форма… да еще за каток платить. Дорогое удовольствие, — не отставала я. — Отец-то не против?

— А чего ему быть против? — Кадзуэ сердито поджала губы. — Мы не нуждаемся.

Что-то не похоже. Судя по спартанской обстановке в комнате Кадзуэ, лишние деньги им бы не помешали. Да и папаша вряд ли стал бы требовать с меня за телефонный звонок, если б они не нуждались.

— Давай больше не будем о секции. Лучше скажи, ты у Юрико спрашивала?

Я отложила палочки и облизнула губы.

— Я ей сразу позвонила. Будь спокойна. Она сказала, что Такаси провел ее по школе, показал, где что. Только и всего.

— Понятно, — с облегчением проговорила Кадзуэ и вытерла испачканные в томатном соке пальцы платком, в котором принесла бэнто.

— И еще. Такаси сейчас как бы ни с кем не встречается.

— Классно! — Она радостно захлопала в ладоши. Врать ей было одно удовольствие. — А что она сказала про год старше?

— Что это не имеет значения. Такаси вроде даже нравятся артистки постарше.

— Хмм. И кто?

— Типа Рэйко Охары, — не задумываясь, ляпнула я первое, что пришло в голову. Тогда по ней многие с ума сходили.

— Рэйко Охара!.. — разочарованно протянула Кадзуэ, закатывая глаза. Мол, куда мне с ней тягаться? Обвести ее вокруг пальца ничего не стоило.

Сердце заколотилось в груди, когда я вспомнила, как обманывала Юрико, когда мы были маленькими. Хотя, надо сказать, она не очень верила моим выдумкам; что-то в ней им сопротивлялось. Недалекий человек всегда всех подозревает, боится, как бы его не надули. Но Кадзуэ другая, поэтому она легко проглотила мою наживку. Ее мозги контролировал отец, и в чем-то она была совершенно беззащитна. В этом смысле — прямо непорочная дева.

— У меня есть шансы? Как думаешь? — Кадзуэ исподлобья посмотрела на меня. Она была о себе большого мнения, и уверенность вернулась к ней быстро.

— Конечно, — твердо заявила я, чтобы она больше не сомневалась. — Ты здорово учишься, а Такаси, похоже, таких ценит. Он Мицуру знает. Может, она ему нравится.

— Мицуру? — Потрясенная Кадзуэ посмотрела на нее. Та, разобравшись с принесенными из дома сэндвичами, читала книжку. Наверное, какой-нибудь роман на английском.

Глядя на профиль Кадзуэ, буравившей Мицуру взглядом, я чувствовала, как она закипает от ревности. «Что толку? Все равно у тебя шансов ноль. Потому что Мицуру — чудовище», — думала я, с неприязнью рассматривая профиль Кадзуэ.

Мицуру обернулась и посмотрела на нас — видно, почувствовала взгляд Кадзуэ, — но без всякого интереса. Интересно, почему она ни словом не обмолвилась о вчерашнем визите деда в «Блю ривер»? Может, мать ей не рассказала?

Кадзуэ не отставала:

— А еще какие девчонки ему нравятся?

— Ну… он же парень. Наверное, красивые, симпатичные.

— Красивые… Да… — Она откусила от рисового колобка и вздохнула — Эх, была б я такая, как Юрико! Мне бы ее лицо. Вот это жизнь была бы! С такой внешностью да с мозгами… О чем еще мечтать?

— Но она же монстр!

— Ну и что? Зато ей с учебой париться не надо. Я бы тоже не отказалась.

Это было сказано на полном серьезе. И что же? В конце концов из нее и получился настоящий монстр. Но тогда я, конечно, и представить не могла, чем все это кончится. Вы думаете, из-за моего отношения Кадзуэ пошла по кривой дорожке? Хотите сказать, я виновата? Да ничего подобного! Я уверена: в каждом человеке есть что-то такое, сердцевина, что ли, которая его формирует и от которой все зависит. И причина того, что Кадзуэ так изменилась, кроется в ней самой.

— Что ты клюешь, как птичка? За завтраком переела? — спросила я, когда Кадзуэ съела все, что было в ее коробке.

Вопрос прозвучал резко, даже зло. Но ведь это были только слова, я ничего плохого ей не сделала. Скажете: злое слово — то же самое, что и действие? Может, и так, хотя я задала этот вопрос исключительно из любопытства.

Кадзуэ тряхнула головой.

— Ты что?! Я утром только бутылочку молока выпиваю.

— Что так? Помню, когда я к тебе заходила, ты даже соус выпила. Чуть тарелку не вылизала.

Кадзуэ оскорбленно зыркнула.

— Мало ли что было. Сейчас я слежу за диетой. Потому что хочу стать красивой, как модель.

Услышав эту новость, я злорадно подумала, что, если она еще похудеет, на нее вообще никто смотреть не захочет, и решила дать «добрый» совет:

— Правильно. Тебе бы немножко веса сбросить.

— Ты думаешь? Вот и я так считаю. — Кадзуэ стыдливо одернула юбку. — У меня ноги слишком толстые. На тренировке сказали, что надо худеть, чтобы стать легче. Тогда скольжение будет лучше.

— Да уж, стоит постараться. Тем более что Такаси — тоже худощавый.

Кадзуэ ответила решительным кивком.

— Вот похудею — стану красивой. Мы с ним даже похожи будем, — мечтательно проговорила она и стала заворачивать пустую коробку от бэнто в перепачканный томатным соком платок.

Тут рядом с нами возникла Мицуру с книгой под мышкой. Хлопнула меня по плечу:

— Юрико пришла. Зачем-то ты ей понадобилась.

Юрико? Сколько раз я ей говорила, чтобы она держалась от меня подальше! Ну что ей еще? В коридоре у входа в класс стояли Юрико и Кидзима-младший и глазели на нас. Кадзуэ их еще не заметила; я толкнула ее в бок.

— Кидзима!

Видели бы вы Кадзуэ в тот момент! Щеки от смущения словно налились свекольным соком. На лице можно было прочитать: «Что мне делать? Что делать? Еще не время! Что же делать?»

— Все нормально, — проговорила я, вставая со стула. — Они ко мне пришли.

— Ты не говорила Юрико, что Такаси мне нравится?

— Нет, конечно.

Оставив Кадзуэ гадать, что правда, а что ложь, я быстро направилась к двери. Юрико смотрела на меня в упор, не отводя взгляда. Она вся напряглась — лицо серьезное, брови сдвинуты. Меня бесило, как она стоит передо мной — стройная, выше меня на десять сантиметров. Блузка с короткими рукавами открывала ее длинные, тонкие, совершенные руки. Пальцы красивые — на таких любое кольцо играет. Не похожа на меня ничем. В кого она такая? Оборотень! Я чувствовала, как откуда-то из глубины поднимается и выплескивается наружу, как лава из вулкана, все, что я о ней думала в детстве.

— Ну, чего тебе?

Кидзима остолбенел. Не ожидал, что я способна так разговаривать. Испугался даже.

— Наш классный руководитель Кидзима-сэнсэй попросил нас заполнить анкеты о семейном положении. Я не знаю, что писать. Наверное, надо, чтобы у нас были одинаковые ответы, а то ерунда получится.

— Вот и пиши про Джонсона и Масами. Кто тебе не дает?

— Но он же не родной мне.

Я с сомнением посмотрела на нее:

— А может, больше, чем родной?

Кидзима-младший лукаво усмехнулся и взглянул на Юрико. Она тут же зарделась, глаза сверкнули зло и решительно. Какие страсти! — подумала я. Надо быстро погасить это чувство, затоптать вспыхнувший огонь. Иначе не устоять перед ее божественной красотой.

— Я написала в анкете, что у меня есть отец и старшая сестра. Если у сэнсэя будут какие-то вопросы, я скажу, чтобы он обращался к тебе.

— Не возражаю. — Я перевела взгляд на ее компаньона. — Ты сын Кидзимы-сэнсэя?

— Точно. А что? — Такаси пришибленно посмотрел на меня. Он не переносил, когда упоминали его отца. Тот ему вредил своим существованием.

— Ничего. Просто он хороший учитель. Вот и все.

— И отец хороший, — парировал Такаси.

— Ты чего к Юрико-то прилип? В дружки записался?

— Я ее менеджер, — игриво объявил Такаси и, засунув руки в карманы брюк, пожал плечами. Всем своим видом он как бы говорил: «Так я тебе и сказал. Иди-ка ты куда подальше». Эта парочка определенно что-то замышляла. Но что? Как бы узнать?

— Менеджер? По каким вопросам?

— Да так, по мелочи. То одно, то другое… А ты знаешь? Юрико взяли в группу поддержки.

Уф-ф! Это уже не смешно, подумала я, оборачиваясь к Кадзуэ. Та смотрела в пол, делая вид, что происходящее вокруг ей совершенно не интересно. Хотя я знала, она ловит наш разговор каждой клеточкой своего тела.

— Как тебе вон та девчонка?

Такаси скользнул взглядом по Кадзуэ и безразлично пожал плечами. Юрико недовольно потянула его за рукав.

— Кидзима, пойдем отсюда.

Юрико направилась к двери, и тут я все поняла. Она уже не та маленькая девочка, которая бежала за мной в ту ночь по занесенной снегом дорожке. Всего полгода назад, когда сестра уезжала в Швейцарию, из нее слова нельзя было вытянуть. Теперь она все больше отдалялась от меня.

— Юрико, что там с тобой случилось, в Швейцарии? — Я схватила ее за руку.

Она что, замерзла? Рука показалась мне ледяной. Зачем я задала этот вопрос? Естественный, с одной стороны, но в то же время недобрый, совершенно бестактный. Я хотела, чтобы она рассказала, как это у нее получилось в первый раз. С мужчиной, я имею в виду. Но ответ Юрико оказался неожиданным:

— Я потеряла человека, которого любила больше всех.

— Кого?

— Уже забыла? — Глаза Юрико вспыхнули. — У меня мама умерла.

Она смерила меня презрительным взглядом и отвернулась. Ее лицо скривилось, в глазах загорелся огонек, и они тут же стали печальными.

— Но ты же на нее ни грамма не похожа!

— Похожа — не похожа… Какое это имеет значение? — огрызнулась Юрико и схватила Такаси за плечо. — Все, хватит. Пошли!

Увлекаемый Юрико за собой Такаси повернулся на каблуках и как-то странно на меня посмотрел. Наверное, ему хотелось понять, из-за чего я вдруг вскипела. А меня крепко зацепило ее «похожа — не похожа». Это и сейчас не выходит из головы. Сама не знаю почему.

Не успела я вернуться на место, ко мне подскочила Кадзуэ и начала пытать:

— Эй! О чем вы там говорили? Так долго.

— Да о всякой ерунде. О тебе речи не было.

Она опустила глаза с неестественными складками на веках и на секунду задумалась.

— А как бы так сделать, чтобы Такаси обратил на меня внимание?

— Может, письмо ему напишешь?

Лицо Кадзуэ загорелось воодушевлением.

— Это идея! Посмотришь, что я напишу? Нужно объективное мнение.

Объективное? Мои губы скривились в усмешке, очень похожей на ту, что я видела на лице Юрико.

 

2

Как вы думаете, что я сделала после этого разговора? Я никак не могла отделаться от сомнений, кто на кого похож или не похож в нашей семье, и решила вечером порасспрашивать деда. О моем отце. Надо узнать, кто он такой. Я полукровка. Это ясно. Моя мать японка, а отец, как я считала, иностранец. Взгляните на мою кожу. Она же не желтая, правда?

Но я была уверена на сто процентов, что у нас с Юрико отцы разные. Этот ее швейцарец никак не мог быть моим отцом. Почему? Да потому, что у меня с ним ни малейшего сходства. И потом, как у такой посредственности могла родиться дочь с такой ясной и светлой головой, как у меня? Этого просто быть не могло. А как он ко мне относился? Почему-то норовил держаться подальше, не подпускал к себе. Я слышала от него только нотации и замечания — и ни одного ласкового слова. Примеров множество. Как же можно так со своим ребенком?

С самого детства Юрико издевалась надо мной, подкалывая тем, что мы с ней совершенно разные. Что, не верите? Потому что она красивая? Чушь! Вид у нее, может, и ангельский, но язвительности и злобы в десять раз больше, чем во мне. Ей доставляло удовольствие меня подковыривать: «Интересно, а где твой папаша? На нашего-то ты совсем не похожа». Это было ее последнее оружие. Не все же можно говорить, даже в детской ссоре. Когда не хватало аргументов, Юрико обязательно пускала его в ход. Таких, как она, еще поискать. Настоящая дьяволица. Правда.

Из-за Юрико я и сообразила, что мой отец не швейцарец, а кто-то другой. Сестра не походила ни на мать, ни на отца, но из-за явной смеси азиатских и европейских черт сразу было видно, что она полукровка. И с головой у нее было неважно, как у обоих родителей. Я тоже ни на кого не похожа, зато, в отличие от Юрико, у меня типично азиатское лицо. И мозги работают нормально. Откуда же я взялась? Я задаю себе этот вопрос с тех пор, как стала более-менее соображать, — и не нахожу на него ответа. Кто мой отец?

Как-то на уроке естествознания мне показалось, что я наконец поняла, в чем дело. Я продукт неожиданной мутации. Однако очень скоро волшебная эйфория от того, что ответ нашелся, рассеялась. Куда более вероятно, что мутант — Юрико с ее чудовищной красотой. А это было для меня равносильно поражению. Ответа на мучивший меня вопрос я так и не получила. Нет его и сейчас. После возвращения Юрико из Швейцарии сомнения вернулись ко мне. Так что по большому счету мне было наплевать на Кадзуэ — подумаешь, влюбилась! — и на суету, которую она подняла из-за этого.

Деда дома не оказалось — видимо, отправился куда-нибудь на вечеринку. На ужин он ничего не приготовил, пришлось самой заняться этим делом. Я промыла рис, достала из холодильника соевый творог и приготовила мисо. Больше ничего не нашла. Я понадеялась на деда — может, что-нибудь купит. Но время шло, а он все не возвращался. Наконец скрипнула входная дверь. На часах было почти десять.

— Что ты так поздно?

— Ой-ой! — Дед дурашливо втянул голову в плечи, как ребенок, которого отчитывали родители.

Ого! Дед вроде как вырос. Выйдя в прихожую, я увидела, как он снимает симпатичные коричневые ботинки, которых я раньше у него не видела. К моему удивлению, у них были высокие каблуки, как у женских туфель.

— Ты где их взял?

— Хе-хе! Это ботинки с секретом.

— И где же такие продают?

— Что? Хороши?

Дед смущенно почесал в затылке. От него на километр несло бриолином. Дед любил щегольнуть и даже дома всегда мазался этой дрянью, но в тот вечер явно перестарался — выдавил на голову вдвое больше обычного. Стараясь не принюхиваться, я оглядела его. На нем был незнакомый коричневый пиджак не его размера и голубая рубашка. Я сразу поняла, что он позаимствовал ее у приятеля-охранника. Вспомнила, как тот хвастался перед дедом обновой. Да и по тому, как манжеты рубашки высовывались из рукавов пиджака, было видно, что рубашка не его. На груди у деда красовался кричащий серебристый галстук.

— Я поздно. Ты голодная, наверное, — проговорил дед, вручая мне какую-то коробочку.

Он был в хорошем настроении. От аппетитного аромата жареного угря, к которому примешивался запах бриолина, у меня закружилась голова. Заляпанная соусом коробочка еще дышала влажным теплом. Взяв ее обеими руками, я молча глядела на деда. С ним явно что-то происходит. Жульничество с бонсаем он вроде бросил и вдруг начал покупать себе вещи, одну за другой. Откуда у него деньги?

Прервав молчание, я спросила:

— Дед, у тебя что — новый костюм?

— Да вот купил… на станции, в универмаге «Накая», — ответил он, поглаживая ткань. — Великоват немного, зато я в нем — как плейбой. Ты же знаешь, я люблю пофорсить. И еще галстук посоветовали. Сказали, к такому костюму серебристый подходит. Погляди-ка — материал с рисунком вроде змеиной чешуи. И на свету переливается. А за ботинками я ходил в «Китамура», тоже на станции, на той стороне. Ростом-то я подкачал, а всегда мечтал смотреть на других сверху вниз. Накупил всякого, потратился, но потом решил: «Хватит!» Рубашку взял у соседа напрокат. Подходит к пиджаку, правда? Цвет? Вообще-то хорошо бы с настоящими запонками. Обязательно куплю с запонками, если попадется. Вот хочу, и все!

Дед с сожалением посмотрел на манжеты. Они действительно торчали наружу почти до кончиков пальцев, чересчур красивых для мужчины. Показав на коробку с едой, я осведомилась:

— А угорь откуда? Кто-то подарил?

— Угорь? Налегай. Ешь на здоровье. Я купил побольше, чтобы завтра можно было в школу взять.

— Я спросила, кто тебе подарил.

— Что значит — кто? Сам купил. Оставалась кое-какая мелочь, — сердито ответил дед. Он наконец почувствовал, что я на него злюсь, но обострять не стал — знал: только хуже будет.

— В бар ходил, к матери Мицуру?

— Ходил. А что — нельзя?

— И вчера тоже. У тебя денег много?

Дед отворил скрипучую дверь на балкон, чтобы посмотреть на свой карликовый сад, который он забыл занести в квартиру, но заниматься им не стал, а рассеянно подставил лицо осеннему вечернему ветру. С недобрым предчувствием я тоже выглянула на балкон. Точно! Двух или трех горшков с бонсаем не хватало.

— Дед, ты что, бонсай продал?

Не отвечая, он поднял большой горшок с черной сосной, ласково потерся щекой об острые иголки.

— Продавать завтра потащишь?

— Эту? Ни за что! Я лучше умру. Ну, может, за тридцать миллионов «Саду долголетия» и уступил бы. И то не знаю.

В памяти всплыло лицо старичка инспектора из «Сада долголетия». «А может, мне этим заняться? Мне-то побольше дадут», — мелькнуло в голове, хотя, конечно, дед назвал несусветную цену. Но дашь ему волю — все его деревья уплывут одно за другим, он все спустит через «Сад долголетия» и «Блю ривер». И мы окажемся на мели. Занервничаешь тут.

— Мать Мицуру видел?

— Видел.

— И о чем вы с ней говорили?

— У нее там дел миллион. Не может же она весь вечер со мной сидеть.

«Она»… Он произнес это слово с надеждой и желанием, которых раньше я у него не замечала. От деда исходила какая-то непонятная сила — властная и нежная одновременно. Это все влияние Юрико! Она действует на всех! Мне захотелось закрыть глаза и уши. Дед оглянулся и посмотрел на меня. Я прочитала испуг в его глазах — подумал, видно, что мне его любовь не нравится.

— О чем же все-таки у вас был разговор?

— Ну о чем там особо поговоришь? Она же хозяйка.

— И поэтому вы пошли в другое место поесть угря?

Я попала в точку.

— Угу. Она сказала: «Давайте отсюда потихоньку» — и повела меня в одно место. На том берегу. Дорогое. Я в таких еще не бывал, поэтому немножко стушевался. В первый раз попробовал суп на печенке угря. Это вещь! Я сказал, что и тебе здорово бы такого попробовать, а она пожалела, что ты одна сидишь дома, и попросила, чтобы нам дали с собой. Сказала, что ты молодец, справляешься без матери. Добрая женщина!

«Мать и самоубийство… А детям-то после этого что делать?» Я представила мать Мицуру, косившуюся на меня в зеркало с водительского сиденья, услышала ее глухой голос. Вполне возможно, что для деда «она» — добрая женщина, однако на смерть моей матери ей наверняка было наплевать. Тогда с какой стати она изображает небесное создание? Даже сама Мицуру вон что о ней говорила: «Ничего у меня мамаша, да? Напускает на себя. Терпеть этого не могу. Противно. Нарочно так говорит. Это из-за слабости. Она слабая…»

Вспоминая наш разговор в машине, я чувствовала, как в груди закипает злость на мать Мицуру.

— То есть угорь — это вроде как подарок? — сделав недовольное лицо, решила уточнить я.

— Ну да. Я же говорю, — ответил дед, желая смягчить ситуацию, но не тут-то было.

— А если я ей расскажу, что ты сидел в тюрьме? Интересно, с ней инфаркт не случится?

Ничего не ответив, дед снял пиджак. Между бровей у него залегла складка. Мне хотелось досадить ему как следует. Потому что у нас с ним была такая замечательная жизнь, а он взял да и бросил меня и бонсай, кинулся во все тяжкие. Прямо как Юрико. Предатель! С Кадзуэ, конечно, забавно получается, но прежде надо во что бы то ни стало пустить под откос вспыхнувшую у деда любовь.

— Я уж как-нибудь сам справлюсь. — Тяжело вздохнув, дед покачнулся, наступил на брючину и еле удержался на ногах.

Он что, отпустил штанины, подгоняя к своим новым штиблетам? Брюки висели мешком до самого пола. Я не смогла сдержаться и рассмеялась. Сначала Кадзуэ со своими веками, теперь вот дед чудит. Чего только любовь с людьми не делает! Над ними смеются, а они не замечают, всё воспринимают всерьез. Это Юрико виновата, вертит ими как хочет. Она заполняла мир, в котором я жила, он насквозь пропитался ею. От захлестнувшей ненависти можно было сойти с ума.

— Дед, а вдохновение у нее есть? — спросила я и, наткнувшись на его изумленный взгляд, с раздражением повысила голос: — Вдохновение есть у нее? У матери Мицуру?

— А-а! Это? Есть. Сколько хочешь.

Вот так. Вдохновение у какой-то никудышной тетки! Сам трясется над своим бонсаем, кричит, что без фанатизма и вдохновения никуда, — и пожалуйте! А ведь совсем недавно говорил про Юрико, что она слишком красивая, у таких вдохновения не бывает. Странно, правда? Разве могла теперь я любить его, как раньше? Какая же я несчастная. Ведь ближе его у меня никого нет.

— Ладно. У меня к тебе вопрос, — сказала я резко.

Дед аккуратно повесил пиджак на плечики и, повернувшись ко мне, вскинул брови:

— Ну что еще?

— Скажи, дед, кто мой отец? Где он?

— Что значит — кто? Швейцарец этот самый и есть. Ты что говоришь-то? — сердито удивился дед, расстегивая ремень на животе. — Кто ж еще?

— Неправда! Никакой он мне не отец.

— Чушь какая! — Дед стянул с себя брюки и устало плюхнулся на татами. — Что это тебе в голову взбрело? Приснилось, что ли? Твоя мать — моя дочь, а отец — тот швейцарец. Она меня не послушала и вышла за него, хотя я был против. Так что нечего выдумывать.

— Но я же на них совсем не похожа.

— Какое это имеет значение? Я же тебе говорил, еще раньше: в нашем роду никто ни на кого не похож.

Дед недоуменно взирал на меня, не понимая, к чему весь этот разговор. Я так разозлилась, что чуть не швырнула чертову коробку с угрем на пол. Едва справилась с этим искушением, и тут меня обожгла ужасная мысль: «Неужели мать унесла с собой в могилу эту тайну?»

— Посмотри в домовой книге. Там все написано, — недовольно посоветовал дед, освобождаясь от галстука и разглаживая на нем складки.

Очень мне нужны его советы! Я твердо знала, что мой отец — красивый, умный европеец. Француз или англичанин. Бросил нас с матерью, ушел из дома. Вполне возможно, он уже умер и поэтому не дает о себе знать. Или ждет, когда я вырасту, чтобы объявиться. Было бы здорово, если б он нашелся, думала я, вглядываясь в свое отражение в оконном стекле.

Не знаю почему, но между мной и отцом всегда пролегала дистанция, которую я никак не могла преодолеть. Не складывалось у нас, вот и все. С Юрико он говорил легко и естественно, а со мной всегда получался напряг. У него тут же появлялись две глубокие морщины у рта, и все становилось ясно. Нам не о чем было разговаривать, и, если он сидел в гостиной, я старалась побыстрее прошмыгнуть к себе в комнату, чтобы не напрягаться, ища какие-то слова.

Иногда, вернувшись с работы, отец начинал доставать меня вопросами. Верный признак, что он не в духе, надо быть настороже. Но в такие минуты во мне, как назло, просыпался дух противоречия, меня так и подмывало с ним схлестнуться, и я останавливалась на самой грани.

В тот раз получилось так:

— Я смотрю, ты похудела. Может, не ешь ничего? А зачем тогда с собой берешь?

Вот так вот припечатывал. Для начала. Был уверен на все сто: раз мы кормимся за его счет — значит, обязаны съедать все до последней крошки. И никак иначе. Соврать мне ничего не стоило. Не поднимая головы от комиксов, которые взяла у подруги, и хихикая в душе, я ответила:

— Я все съедаю.

— Дай сюда и смотри на меня. — Отец сердито вырвал книжку у меня из рук. — Ответишь — тогда получишь.

— Но это же не моя. Мне ее вернуть надо.

Не обращая внимания на мои протесты, он быстро пролистал страницы. Лицо его скривилось: какая ерунда! Несмотря на свое невежество и недалекость, он с пренебрежением относился к комиксам и телевизору, говорил, что они делают из людей дураков. Его голос дрожал от ярости:

— Тебе не кажется, что читать такие вещи стыдно?

— Ничего мне не кажется. Отдай!

Оттолкнув мою руку, отец разорвал книжку и швырнул в мусорное ведро. Как только мы сцепились, сидевшая тут же перед телевизором сестра сразу юркнула к себе в комнату. Здорово ориентировалась, чуть что — и ее нет. Хотя на первый взгляд не скажешь.

— Что теперь делать с книжкой?! Она же денег стоит, придется отдавать! — набросилась я на отца, показывая на ведро, куда полетела книжка.

— Подружке твоей тоже нечего читать эту чушь, — отрезал он. — Я позвоню ее родителям и все объясню. Ничего отдавать не придется.

С вопросов детского питания разговор незаметно перешел на комиксы. А проблему с подружкиной книжкой пришлось решать матери. Услышав от меня, что произошло, она побледнела и кинулась в книжный магазин. Купила новую книжку и вручила мне: «Вот! Скажи, потеряла и купила взамен». То есть отец тянул в свою сторону, мать — в свою, а я всегда попадала между молотом и наковальней. Сумасшедший дом! Я до сих пор вспоминаю, с каким робким, забитым видом ходила мать, и мне становится неприятно.

Когда отец и мать принимались спорить, мне хотелось куда-нибудь спрятаться или убежать подальше. Зато Юрико совершенно спокойно продолжала смотреть телевизор. Во время нашей с отцом ссоры она тихонько удалилась, а конфликты между родителями ее почему-то совсем не трогали. Неужели она и впрямь была настолько тупа и безразлична? Или это наша ссора так на нее подействовала?

Спорили в основном о семейном бюджете. В доме деньгами распоряжался отец. Каждый день выдавал что-то матери, и она покупала все, что надо, к столу. Как я уже говорила, отец доставал нас своей скупостью, влезал в такие мелочи, на которые никто не обращал внимания.

Открывал, например, холодильник и, держа в руке чеки из супермаркета, проверял его содержимое.

— Ты же вчера покупала шпинат. Зачем еще? — пытал он мать.

— Распродажа была. Обычно он сто тридцать восемь иен, а сегодня за девяносто восемь отдавали.

— На сорок иен дешевле… Все равно не надо было покупать. Доели бы вчерашний.

— А ты знаешь, как он уваривается?

— Знаю.

— Вот ведь сколько останется. — Мать показала пригоршню.

— Ничего подобного. Вот сколько. — Отец показал, насколько больше получится шпината.

— Откуда ты знаешь? Ты же не стоишь у плиты! Вот сколько получится. Всего ничего. Разделишь на четверых, и все. На следующий день ничего не останется. Поэтому нужно еще. Сварю с соевым соусом — за раз все съедите. Можно еще добавить моркови, потушить с мясом. Вкусно получится. Но мы это не едим. Знаешь, чего мне стоило приспособиться к твоему вкусу? Все-таки у нас дома по-другому было…

Ля-ля-ля… До бесконечности. Была бы мать поумнее, сказала бы: «Сварю я твой шпинат и заморожу, не беспокойся» — или: «Знаешь, занимайся покупками и готовкой сам». Но, как ни печально, ни на что, кроме слабых оправданий, она была не способна. Отец имел невысокое мнение о том, как она ведет хозяйство. Впрочем, он был недоволен всеми. Мной — потому что я его не слушала. Юрико — потому что она никогда не говорила, что у нее на уме. Отец пребывал в полной уверенности, что он всегда прав, и выходил из себя, если кто-то отваживался поставить это под сомнение. Я его терпеть не могла, сильнее ненавидела только Юрико. Короче, в нашей семье я не любила никого, поэтому детство у меня было одинокое. Тяжелый случай, не так ли? Вот почему у меня не укладывалось в голове, как могла Кадзуэ Сато безоговорочно принимать все, что ей говорил отец. Я не понимала эту папенькину дочку, презирала ее.

В дневнике Юрико написано, что у нас с отцом характеры похожи. Прочитав этот бред, я так разозлилась, что даже мурашки на коже выступили. Ведь на самом-то деле между нами ни малейшего сходства. Во мне нет ни одного его гена. Потому что мой отец — другой человек.

В шестом классе я читала мангу о русской балерине из семьи белоэмигрантов и под впечатлением написала сочинение. О чем? Помню смутно, но попробую восстановить.

Далекая российская земля.

На заснеженной равнине стоит кирпичный дом. Он весь засыпан снегом, со всех сторон теснятся высокие яблони, летом накрывающие его плотным зеленым покрывалом. В доме у печки сидит старушка, перед ней чашка горячего чая, куда она положила ложечку яблочного варенья. Старушка погружена в воспоминания. Она думает о внучке, которая осталась в Японии. Надо написать ей письмо. Старушка подходит к дубовому столу и, лизнув кончик карандаша, пишет:

Здравствуй, Анна! Как поживаешь? Папа уехал в Москву. Выступает там в Большом театре. Вестей от него нет, значит — здоров, можешь не беспокоиться. Па-де-де с ним танцует Павлова — русская красавица, наша гордость. Танцуют «Лебединое озеро», но папа очень хочет, чтобы поставили его балет. Он сочинил балет о Японии, хотя в нем нет ни одной японской мелодии, даже самой простой, вроде «Сакура, сакура», что учат в школе. Замечательная балетная музыка, похоже на Чайковского. Я вышлю фотографии, когда напечатают. Тебе будет интересно.

Скучно, наверное, тебе одной в Японии. Папа страшно жалеет, что оставил тебя в этой семье. Но иначе было нельзя — время такое, люди уезжали. Если бы он этого не сделал, может, тебя и в живых бы не было. Прошу тебя: учись, расти быстрее. Ты красивая девочка, и мама твоя — уральская красавица. Черноволосая. А у папы волосы золотистые. Ты превратишься в яркую, блестящую девушку, и с младшей сестренкой будет все в порядке.

Что-то в этом роде. Вы спросите: «Как же так? Хранишь сочинение Юрико, а свое собственное куда подевала?» Что сказать? Не знаю. Да разве в этом дело! Я передала ощущения, которые были у меня в детстве. Впрочем, мои литературные таланты сейчас уже не имеют никакого значения.

Так или иначе, я действительно вздохнула с облегчением, когда поступила в школу Q. и рассталась с моим незабвенным папашей. Я и сейчас об этом не жалею. Мы с ним разные люди, совершенно не понимаем друг друга. Как было бы здорово, если бы нас вообще не свела судьба! Что? Вы спрашиваете, был ли в моей жизни мужчина, повлиявший на меня? Вроде отца Кадзуэ, что ли? Бог миловал! Об отношениях с отцом вы уже знаете; что касается других мужчин, то мне еще не понравился ни один, и отношений у меня ни с кем не было. Я ж не нимфоманка, как Юрико.

Мужики на редкость отвратные существа. Жилистые, мосластые, с вечно лоснящейся нечистой кожей, покрытые мохнатой шерстью, с острыми коленками. Неотесанные, с грубыми голосами… И еще от них все время несет каким-то жиром. Бррр… Я еще много «хорошего» могу о них сказать. Повезло, что я работаю в муниципальном управлении, недалеко от дома, и не приходится добираться до работы на электричке. Каждый день в душном вагоне, битком набитом вонючими сарариманами… Нет, я бы не выдержала.

Но это не значит, что я за однополую любовь. Эта гадость не для меня. В старших классах мне действительно нравилась Мицуру, но там скорее было уважение. Чувство это прожило недолго и скоро испарилось. После того как я поняла, что Мицуру оттачивает свой интеллект как оружие, мы сблизились и между нами возникло что-то вроде солидарности, меня какое-то время влекло к ней. Но в десятом классе, во втором полугодии, Мицуру влюбилась в Кидзиму, преподавателя биологии, а еще до этого произошел один случай, из-за которого наши пути разошлись.

Дед уже несколько недель ходил в «Блю ривер». Чтобы набрать денег на свои походы, он распродавал бонсай. Я с жалостью и горечью наблюдала, как быстро пустеет балкон. Опустошенность не покидала меня и в тот день, когда это случилось.

Только что закончился урок изобразительного искусства. Я выбрала занятия каллиграфией, они проходили в другом корпусе, в большой аудитории, где мы разговаривали с Кадзуэ. Учитель попросил нас написать любое слово на выбор. Я быстро изобразила два иероглифа — «вдохновение». Вернувшись в наш класс, я увидела там Мицуру. Та замахала мне нотной тетрадью — она занималась музыкой. Я умудрилась посадить на блузку чернильное пятно, поэтому настроение было никуда, бодрый голосок подруги действовал на нервы. На следующей неделе начинались экзамены, и она ходила с красными от недосыпа глазами. Белки покрывала мелкая сетка кровяных сосудов, сплетенная в замысловатый узор.

— У меня к тебе разговор. Можешь сейчас?

Я кивнула.

— Мать хочет пообедать с тобой и твоим дедом. Я — четвертая. Что скажешь?

— Зачем? — Я рассеянно посмотрела на нее.

Мицуру постучала пальцем по зубам и наклонила голову.

— Кажется, ты ей понравилась. Живем мы рядом, вот она и говорит, что надо собраться, поболтать. Можно у нас или сходить куда-нибудь поесть вкусненького.

— Мне-то зачем идти? Пусть на пару встречаются — мать твоя и дед.

Мицуру терпеть не могла недоговоренностей. Глаза у нее загорелись — ей задали загадку, которую требовалось решить.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты у своей матери спроси. А я воздержусь от объяснений.

Мицуру рассердилась. Я впервые увидела ее такой. Лицо вспыхнуло, глаза остро сверкнули.

— Не надо так со мной разговаривать. Если тебе есть что сказать — говори прямо. Не люблю, когда начинают вилять.

Мицуру говорила сквозь слезы. Я понимала, что делаю ей больно, отзываясь так о матери, но уже не могла остановиться:

— Хорошо! Мой дед по уши втюрился в твою мамашу. Ну и на здоровье, как говорится. Но я-то тут при чем? И не надо меня тянуть в это дело. У них любовь, видите ли. Не хочу я в этом участвовать!

— Ты о чем вообще?.. — Краска отлила от лица Мицуру, в один миг оно превратилось в белую маску.

— Дед повадился к ней в бар ходить. Денег у него нет, и он стал продавать бонсай. Мне все равно. Наплевать. Однако я не пойму, зачем он твоей матери понадобился. Странно. Ему ведь уже скоро шестьдесят семь, а ей еще пятидесяти нет. Возраст любви не помеха, конечно, но у меня нет охоты любоваться на этот разврат. Противно! В последнее время со всеми что-то происходит — и с тобой, и с дедом. Из-за Юрико, наверное. Как она вернулась, все вокруг начало разваливаться. Мне это совсем не нравится. Ясно?

— Нет, не ясно. — Мицуру взяла себя в руки и медленно покачала головой. — Ты несешь какую-то околесицу. Я поняла только одно: ты не хочешь, чтобы мать встречалась с твоим дедом.

Не хочу — это слабо сказано. Ненавижу их с этой любовью! Предатели! Я молчала. Не дождавшись ответа, Мицуру заявила:

— Ты прямо как ребенок. Я мать обсуждать не собираюсь, пусть делает, что угодно. И слушать про нее гадости не буду. Больше нам говорить не о чем, знать тебя не желаю. Довольна?

— Вольному воля.

Я пожала плечами. После этого мы не общались с Мицуру полгода.

 

3

Пришло время вернуться к Кадзуэ Сато. Не возражаете? Про деда, мамашу Мицуру и их отвратительный роман, наверное, уже хватит. Хотя у всей этой истории было любопытное продолжение. Мицуру поступила в Тодай, на медицинский факультет, как и хотела. Я узнала об этом, потому что она мне сама позвонила. А меня приняли в университет Q., на отделение немецкого языка. В то же время произошло еще много всякого. К истории Юрико и Кадзуэ это прямого отношения не имеет, но я расскажу. Итак, обо всем по порядку.

Когда же странности в поведении Кадзуэ Сато стали бросаться в глаза? Пожалуй, когда мы перешли в одиннадцатый класс, а Юрико окончила среднюю школу и начала учиться в десятом. До меня стали доходить слухи, что Кадзуэ ее преследует. Кошмар! Она подсматривала за Юрико на уроках, заглядывала в физкультурный зал, не пропускала ни одной игры, где на разогреве выступала группа поддержки с Юрико. Таскалась за ней, как собака за хозяином. У дома Джонсонов тоже, наверное, за ней шпионила. И при каждой встрече как завороженная провожала ее глазами. Что она к ней привязалась? Даже для меня это было загадкой.

Как я уже говорила, чудовищная красота Юрико будоражила людей, не давала успокоиться. Видя ее, они спрашивали себя: как на свете может существовать такая красота и в чем тогда смысл их существования — и со страхом хотели во что бы то ни стало найти ответ на те сомнения, что их одолевали. Только те, кто погружался в эти тягостные самокопания, признавали красоту Юрико безоговорочно. Поэтому вокруг сестры всегда кто-то крутился. Волочившийся за ней младший Кидзима после девятого класса остался в той же системе Q., но перешел в мужскую школу высшей ступени в другой части города. Его место тут же заняла та самая нахальная девица. Да-да, Мок, дочка соусного короля. Прилипла к Юрико намертво.

Мок была вроде старосты в группе поддержки и по совместительству — телохранительницей при Юрико, оберегавшей ее от всевозможных соблазнов и завистников. А Юрико считалась в группе поддержки талисманом. Да, именно так. Ну не могла такая плохо координированная тупица перенять все эти сложные рукомашеские и ногодрыжеские приемчики. Она была нужна вместо рекламного щита — для демонстрации того, какие стандарты красоты установлены в женской школе Q. для группы поддержки.

Когда Юрико, высокая и стройная, в сопровождении Мок проходила по школьному двору, все, словно околдованные, не могли отвести от нее глаз. Юрико так и сияла самодовольством! С непроницаемой физиономией она выступала королевской поступью, а за ней, как оруженосец, следовала Мок. Позади, в отдалении, с безнадегой на лице тащилась Кадзуэ. Впечатляющая картина!

Кадзуэ, как я не раз замечала, наспех проглотив свой обед, тут же бежала в туалет, где ее выворачивало наизнанку. Какой там обед — одно название. Рисовый колобок и помидорчик да что-нибудь сладкое на закуску. Обычно какие-нибудь дешевые штучки из соевой муки, которые в рот не возьмешь. Стремительный прорыв к унитазу создавал впечатление, будто она раскаивается, что приходится есть такую дрянь. В классе все это знали, и, как только Кадзуэ доставала пакет с едой, начинали толкать друг друга локтями и хихикать. Я слышала, что как-то она с отвращением сжевала почерневший банан. Как она довела его до такого состояния? Может, он несколько дней провалялся у нее в портфеле? Думаю, у нее была анорексия. Но тогда, конечно, никто из нас не знал, что бывают такие болезни, и ее странная диета и забеги в туалет вызывали у нас отвращение.

В конькобежной секции на Кадзуэ тоже смотрели косо. За каток она не платила, сколько бы ей ни напоминали, даже на тренировки напяливала на себя форму и гоняла по льду, ни на кого не обращая внимания. Казалось, рано или поздно ее выставят из секции, но, как ни удивительно, этого не происходило. Все дело в том, что от Кадзуэ была польза в другом — на экзаменах можно было пользоваться ее тетрадками. Она их давала только членам секции, а с одноклассников брала плату — по-моему, сто иен за предмет. Прямо-таки зациклилась на деньгах. Девчонки за глаза говорили, что у нее снега зимой не выпросишь.

Странности с Кадзуэ начались во втором полугодии десятого класса. Раньше она хоть как-то пыталась вписаться в среду, окружавшую ее в женской школе Q., где все норовили перещеголять друг друга, кичась своим богатством, но зимой вдруг все пошло наперекосяк. Уже в университете я слышала разговоры, что Кадзуэ стала другой позже, когда у нее умер отец, но я могу сказать: метаморфоза с ней случилась еще в одиннадцатом классе.

Кадзуэ, как я заметила, с необъяснимым пылом стала донимать учителей вопросами. На уроках у нее появилось ненормальное рвение. Скорее всего, она понимала, что ни на что, кроме занятий, не способна. Учителей сверхактивность Кадзуэ ставила в тупик, они начинали бормотать: «Ну ладно, пойдем дальше» — и поглядывали на часы, но не тут-то было — она продолжала гундеть, что чего-то не поняла, причем с таким видом, словно того и гляди расплачется. Весь класс закатывал глаза: когда же это кончится, — но ей не было никакого дела до других. Она постепенно теряла связь с реальностью. Учитель задавал вопрос — Кадзуэ, если знала ответ, тут же вздергивала руку, победоносно оглядываясь по сторонам; на контрольных закрывала рукой тетрадку, чтобы не подсматривали. Как бы вернулась в детство, когда только пошла в школу и зубрила уроки как ненормальная. Мнение о Кадзуэ у одноклассников было однозначное: «с приветом». Никто с ней не хотел дела иметь.

К тому, что происходило с Кадзуэ, имела отношение и я. Понимаете? Она была раздавлена полной безнадежностью. Я имею в виду Такаси Кидзиму. Я сделала все, чтобы ее любовь к этому типу лопнула, как воздушный шарик. Последовав моему совету, Кадзуэ написала ему несколько писем. Она мне их показывала, перед тем как передать адресату, я кое-что поправляла и возвращала ей. Она их переписывала по несколько раз, мучаясь вопросом: отправлять — не отправлять? Хотите почитать ее письмо? Пожалуйста. Как оно оказалось у меня? Все письма Кадзуэ я переписывала в тетрадку и уже потом отдавала ей. Так что они все у меня остались.

Извини, что я решила тебе написать. Так неожиданно, ни с того ни с сего. Ты меня простишь, надеюсь.

Кадзуэ Сато

Сначала о себе. Меня зовут Кадзуэ Сато. Я учусь в 10-м классе, в группе Б. Хочу поступить на экономический факультет, изучать экономику. Я стараюсь, занимаюсь каждый день, отношусь к этому очень серьезно. Хожу в конькобежную секцию. В соревнованиях еще не участвовала — не доросла пока. Но я тренируюсь изо всех сил и мечтаю когда-нибудь попасть на соревнования. Часто падаю, после тренировки вся в синяках, но «старички» в секции говорят, что без этого не обойдешься. Поэтому я вся горю на тренировках.

Мое хобби — рукоделие и дневник. Я веду дневник с первого класса, не пропуская ни дня. Заснуть не смогу, если не напишу хотя бы несколько строк. Как я слышала, ты ни в какие секции не ходишь. А какое у тебя хобби?

Биологию у нас преподает твой отец. Кидзима-сэнсэй может самые сложные вещи объяснить простыми словами. Я очень его уважаю за то, что он такой замечательный преподаватель, и за благородство. В школе Q. много классных учителей вроде твоего отца, и я часто думаю: как же мне повезло, что я перешла в эту школу. Такаси! Мне говорили, что ты, как сын преподавателя, учишься в системе Q. с начала, с тех пор, когда был совсем маленький. Как тебе повезло!

Стыдно об этом писать, но я хочу тебе признаться: хотя я на год старше тебя, но ты мне очень нравишься. У меня нет братьев, только младшая сестра, так что о мужском поле я мало знаю. Может, напишешь мне? Я буду на седьмом небе от счастья, если мы начнем переписываться. Пока. Желаю успехов на экзаменах.

Вот такое было первое письмо. Когда Кадзуэ показала мне второе, я едва не расхохоталась. Это были стихи. «Тропа, где цветут фиалки».

— Мне хочется, чтобы Хирофуми Бамба сочинил песню на эти стихи, — призналась она, вручая мне листок.

Как-то раз Кадзуэ показала мне хайку Тосидзо Хидзикаты:

Аккуратно переписав эти строчки в блокнот, она со словами:

— Вот что я сейчас чувствую, — сложила листочек вчетверо и сунула в кожаный футлярчик, где у нее лежал проездной билет.

Хотя в учебе Кадзуэ действовала локтями, расталкивая всех, кто ей мешал, о любви у нее были на редкость допотопные представления.

— Ну что? Как думаешь? Годится? — спрашивала Кадзуэ, глядя мне в глаза. Мне было наполовину тревожно, наполовину весело.

После первого письма прошла неделя, и я сказала:

— Отправляй второе.

Почему мне было тревожно? Потому что я знала: тот, у кого сорвало крышу от любви, запросто может сотворить какую-нибудь глупость. Разве это не пугает? Навязываться с письмами бог знает кому, писать стишки, как маленькая девочка… Кадзуэ без малейшего колебания сознавалась в недостатке знаний и способностей, недолго думая выворачивала себя наизнанку перед адресатом своих писем. Вот еще почему я терпеть не могу всю эту любовь.

Ответа от Такаси мы, разумеется, не дождались. Вообще-то уже можно было понять: клиент интереса не проявил. Но Кадзуэ не унималась.

— Почему же он не отвечает? Может, письма не дошли? — Ее глаза с двойными веками от Элизабет Арден широко открылись, в зрачках заиграли огоньки.

Кадзуэ еще больше похудела и теперь от ее тела словно исходило непонятное, необъяснимое свечение. Кикимора, вылезшая из болота! Привидение. Неужели и на таких любовь действует? Я боялась Кадзуэ, не могла на нее смотреть.

— Ну? Ну что ты думаешь? Что мне дальше делать? — настырно добивалась ответа Кадзуэ. У меня даже мороз побежал по коже.

— Почему бы тебе не сходить к нему и прямо не спросить?

— Ты что?! Я не могу! — Кадзуэ побелела и отступила назад.

— Подари ему что-нибудь на Рождество. Тогда и спросишь.

Это предложение воодушевило Кадзуэ.

— Я свяжу ему шарф!

— Замечательно! Парням нравится, когда им что-нибудь вяжут или шьют.

Я оглянулась на девчонок в классе. В ноябре у нас вспыхнула вязальная лихорадка — многие взялись за свитера и шарфы для своих приятелей. Было немало рукодельниц, вязавших по две-три вещи одновременно. Для подстраховки: эти «многостаночницы» крутили любовь с парнями из других школ.

— Спасибо тебе! Вот чем я займусь.

Увидев перед собой новую цель, Кадзуэ успокоилась. На ее лице засияла уверенность: «Ну, теперь уж у меня точно все получится». От этого самодовольства меня прямо-таки воротило, но я всякий раз старалась сдерживаться. В такие минуты она в профиль очень напоминала мне одного человека. Да-да, ее собственного отца. В тот день, когда умерла мать и он сказал, чтобы я больше не водилась с Кадзуэ, у него была такая же высокомерная рожа. И в голове у меня родился один план.

До Рождества оставались считаные дни, Кадзуэ связала Такаси в подарок уже целый метр. Получилось на редкость уродливо: полоска желтая, полоска черная. Не шарф, а червяк, раскрашенный под пчелу. Представив это творение на шее Такаси, я чуть не подавилась смехом.

Был зимний вечер, я взяла телефон и набрала номер Кидзимы, убедившись заранее, что главы семейства не будет дома — он задержался в школе на совещании. Трубку снял Такаси, его голос звучал на удивление бойко и жизнерадостно. Совсем другой человек, не то что в школе, подумала я. Мне стало не по себе.

— Алло! Кидзима у телефона.

— Это сестра Юрико. Такаси?

— Я. Сестра, не похожая на сестру? Чего тебе? — Доброжелательный тон у Кидзимы-младшего тут же испарился, и он заговорил тише.

— Спасибо, что ты так возишься с Юрико. Знаешь, у меня к тебе просьба.

Такаси явно насторожился, мне сразу стало тошно, когда я вспомнила его бегающие глазки. Захотелось скорее положить трубку, но я переборола себя и пошла напрямик:

— Я не хотела по телефону, но ты наверняка не захочешь встречаться, поэтому я сейчас все скажу. Ты получал письма от Кадзуэ Сато из нашего класса?

Такаси затаил дыхание.

— Кадзуэ спрашивает, не вернешь ли ты ей письма. Ей так стыдно, даже не знает, что делать..

— Что ж она сама-то не попросит?

— Ей духу не хватает тебе позвонить. Плачет, говорит, умру со стыда. Вот я за нее…

— Плачет?

К моему большому удивлению, Такаси умолк. Я заволновалась. А что, если все пойдет не так, как я задумала?

— Кадзуэ страшно жалеет, что написала эти письма.

Такаси наконец прервал молчание:

— Ну да? А я вообще-то впечатлился. Мне особенно стихи понравились.

— Что тебе там понравилось?!

— Ну, они такие наивные, светлые…

— Что ты врешь?! — не выдержав, закричала я. Это уж чересчур! Как ему могли понравиться эти бездарные вирши?

Но Такаси с легким сердцем продолжал:

— Правда. А вот у нас с твоей Юрико этой чистоты и в помине нет. Мы совсем другим занимаемся.

— Ты о чем это?

Радар у меня в голове тут же переключился на тайное, неведомое мне лихорадочное напряжение вокруг Такаси и Юрико. Определенно заваривалось что-то недоброе, какое-то зло. Я это чувствовала. Кадзуэ вылетела у меня из головы, где осталась только одна мысль: что значат слова Такаси? Но он постарался быстро свернуть разговор:

— Ну, это не важно. Просто у нас с Юрико есть маленькая работенка. Тебя это не касается.

— Какая еще работенка? Может, расскажешь? Все-таки я старшая сестра, — настаивала я.

Они как-то зарабатывают деньги. Каким-то «нечистым» способом. Я вспомнила, что в последний раз заметила на Юрико тонкую золотую цепочку. Под школьной блузкой — просвечивающий кружевной лифчик, на ногах — вызывающие красно-зеленые плетенки. Не иначе от Гуччи. Денег ей отец почти не присылал. На что же тогда она накупила все эти штучки в стиле школы Q.? Пожалуй, Юрико даже хватила лишнего, поднявшись выше установленной в нашем заведении планки. Джонсоны явно были ни при чем. Скуповатые, они бы не стали отваливать школьнице такие деньги. Надо разгадать эту загадку. Опустив руку, я ломала голову, как это сделать. Пауза, наверное, получилась слишком длинной. Очнувшись от мыслей, я услышала в трубке голос Такаси:

— Эй! Алло! Алло!.. Алло! Ты куда провалилась? — иронично поинтересовался он.

— Я здесь. Извини. Так что у вас за работа?

— Ты лучше скажи, что с письмами делать. — Такаси сменил тему. Я поняла, что так ничего не добьюсь от него, и вернулась к Кадзуэ.

— Ты понимаешь? Она стесняется. Попросила тебе позвонить. Вот я звоню.

— Чудно как-то. Она мне их посылала, значит — они мои. С какой стати я должен их обратно отдавать?

— Кадзуэ на этом подвинулась. Не вернешь письма, может вены себе вскрыть или снотворного напьется. От нее всего можно ожидать. Отдай лучше.

— Ладно! — (Я поняла, что этот разговор ему надоел.) — Завтра принесу.

— Так не пойдет! — громко запротестовала я. — Отошли их ей домой.

— По почте, что ли? — с недоверием спросил Такаси.

— Именно, — посоветовала я. — Напиши на конверте адрес и фамилию и отправь. Больше ничего в конверт не клади. И лучше экспресс-почтой.

С этими словами я быстро положила трубку. Порядок! Представляю, как побелеет Кадзуэ, когда получит обратно свои послания. А еще лучше будет, если ее папаша обо всем узнает. Вот взбеленится! А может, и удастся выяснить, чем занимаются Юрико с Такаси. Это уж будет совсем замечательно. Теперь есть смысл ходить в школу, думала я.

Три дня Кадзуэ не показывалась в школе. Ее появление утром на четвертый — картина, достойная описания. Кадзуэ возникла в дверях класса, постояла немного, широко расставив ноги, и обвела всех черными глазами. От ее кудряшек не осталось и следа, она избавилась от наклеек на веках, над которыми строила эксперименты с помощью Элизабет Арден. Перед нами была прежняя Кадзуэ Сато, невзрачная и никому не интересная отличница. Единственное отличие — невероятно безвкусный шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи. В желтую и черную полоску. Шарф, который она вязала для Такаси, теперь обвивал ее цыплячью шею, как огромная голодная змея. Заметив Кадзуэ, большинство одноклассниц торопливо опустили глаза, будто увидели что-то неприличное. Но одна девчонка из конькобежной секции, ни на что не обращая внимания, подскочила к ней попросить тетрадку.

— Ой, Кадзуэ, что это с тобой?

Кадзуэ окинула ее невидящим взглядом.

— Что это ты загуляла? На три дня перед экзаменами.

— Да вот… так получилось…

— Слушай, дай мне английский и литру, классическую.

Кадзуэ робко закивала и опустила портфель на стоявший рядом стол. Получился громкий шлепок. Сидевшая там девчонка, естественно, скорчила недовольную физиономию. Она была из внутреннего круга и большая модница, еще у нее здорово получалось домашнее печенье. Кадзуэ оторвала ее от важного занятия — та разглядывала кулинарную книгу.

— Эй! Можно потише? Нельзя же так швырять! Сижу себе спокойно, выбираю, какое печенье испечь, и тут такой грохот…

— Извини. — Кадзуэ несколько раз поклонилась.

Исходившее от нее необычное свечение исчезло без следа. Перед нами стояло совершенно несимпатичное, чахлое существо. Не человек, а выжатый фрукт.

— Гляди, книгу испачкала! Что за свинство! — Модница с показной серьезностью стряхнула что-то с обложки.

По дороге в школу Кадзуэ, наверное, ставила портфель на платформу или тротуар, вот он и испачкался. Услышав вопли Модницы, кое-кто покраснел, остальные сделали вид, что ничего не замечают. Кадзуэ отдала свои тетрадки и сквозь строй одноклассниц, провожавших ее насмешливыми взглядами, неуверенно направилась к своему месту. По пути оглянулась на меня, рассчитывая на поддержку. Я инстинктивно отвернулась, но сигнал все же дошел до цели: Помоги! Пойдем отсюда! Мне вспомнилась ночь на занесенной снегом дороге, когда я оттолкнула Юрико. Какая-то могучая сила заставила меня отбросить что-то гадкое и отвратительное. Какой прилив сил я тогда ощутила! Теперь страшно захотелось поступить так же и с Кадзуэ. Борясь с этим желанием, мучившим меня до боли, я кое-как досидела до конца первого урока. То была математика. Кадзуэ в тот день, против обыкновения, не доставала учителей вопросами.

После уроков я шла по коридору на втором этаже и вдруг услышала за спиной заискивающий грустный голос:

— Эй, эй! Я у тебя спросить хотела.

— О чем? — Я резко обернулась и взглянула на Кадзуэ.

Не выдержав моего взгляда, она с болью отвела глаза.

— О Такаси.

— Что, ответил?

— Ответил, — нехотя проговорила она. — Четыре дня назад.

— Здорово! И чего написал?

Притворившись, что эта новость меня не на шутку взволновала, я, ликуя в душе, ждала ответа. «Все пропало! Да еще отец обо всем узнал… Мне так от него досталось!.. Что делать?! Прямо жить не хочется», — крутились в голове слова, которые мне хотелось услышать от Кадзуэ. Но ответа не было. Она поджала губы и молчала. Наверное, хочет придумать что-нибудь подходящее.

— Ну так что он написал? — повторила я с раздражением.

— Что хочет общаться.

Это ж надо так врать! Я обалдело посмотрела на Кадзуэ. Но она лишь стыдливо потупилась, ввалившиеся щеки заалели.

— Вот что: «Я тоже тебя давно заметил. Здорово, что тебе нравится на уроках отца. Давай переписываться, если не возражаешь — пусть я на год младше. Про что тебе написать? Про хобби? Спрашивай, чего хочешь».

— Правда, что ли? — Я не знала, что подумать. А вдруг так оно и есть? Такаси обещал вернуть письма, но как это проверишь? Да еще эти дрянные стишки… Они ему, видишь ли, понравились. Так что где гарантия, что Кадзуэ врет? А может, он такой гад, что решил над ней подшутить? Я растерялась — похоже, мой план трещал по швам. — Покажи письмо. Можно посмотреть?

Кадзуэ в замешательстве поглядела на протянутую руку и решительно тряхнула головой.

— Нет! Такаси пишет, чтобы я никому не показывала. Не могу. Даже тебе.

— Тогда почему ты шарф надела? Это ж ему подарок.

Кадзуэ быстро поднесла руку к горлу. Шарф был шерстяной, не толстый, но плотной вязки, в резинку. Полоски — черная и желтая — по десять сантиметров. Преодолевая искушение дать ей хорошего пинка, я со злорадством ждала ответа. Ну давай же! Придумай что-нибудь!

— Пусть мне на память останется.

Ага! Попалась! Я чуть не запрыгала от радости.

— Давай я подарю. Переписка перепиской, а подарок — совсем другое дело. Вот он обрадуется!

Я потянулась, чтобы схватить шарф, но Кадзуэ оттолкнула мою руку.

— Не трожь! Не тяни свои грязные руки! — проговорила она тихо, но с угрозой. Я застыла на месте и в упор посмотрела на нее. Лицо Кадзуэ вспыхнуло. — Извини! Прости меня! Я не хотела!

— Ничего. Все понятно.

Повернувшись на каблуках, я, надувшись от обиды, пошла прочь. Пусть в следующий раз думает, что говорит.

— Постой! Прости меня! Я не хотела!

Кадзуэ припустилась за мной; я не оборачивалась. Сказать по правде, я тоже была в полной растерянности. Что все-таки произошло? Неужели Такаси в самом деле ей написал? Или она врет? Уроки кончились, и школьный городок заполнился смехом и беготней. Но даже на фоне этого шумного веселья я слышала за собой Кадзуэ: ее торопливые шаги, прерывистое дыхание, шуршание юбки о портфель.

— Ну извини же меня! Подожди! Мне же больше не с кем посоветоваться!

Я услышала хныканье и остановилась. Кадзуэ стояла передо мной, по ее лицу текли слезы. Распустила нюни, будто ее мать на улице бросила.

— Прости меня! Прости!

— Почему ты так со мной разговариваешь? Я же к тебе со всей душой.

— Я знаю. Просто мне показалось, что ты говоришь как-то не так… со злостью… Вот я и не выдержала. Но я ничего не имела в виду.

— Но у тебя с ним все срослось, так ведь? Как я и говорила?

Кадзуэ растерянно взглянула на меня. Наконец лицо ее странно просветлело — будто у человека не все дома.

— Да-да. У меня с ним все срослось. Ха-ха-ха!

— Значит, на свидание собираешься?

Кадзуэ кивнула и вдруг застыла на месте; из груди у нее вырвался крик. Из коридора она увидела в окно Юрико и Такаси, которые шли по школьному двору к воротам. Я быстро отворила окно.

— Эй, что ты делаешь? — Кадзуэ, побелев как мел, хотела броситься прочь, но я протянула руку и сорвала шарф с ее шеи. — Прекрати! — воскликнула Кадзуэ, а я, вцепившись в нее изо всех сил и прижав к стене, заорала:

— Такаси-и-и!

Такаси и Юрико одновременно оглянулись и подняли глаза на наше окно. Сжимая шарф, я отчаянно размахивала руками. Такаси, в черном шерстяном пальто, бросил на меня подозрительный взгляд и, обняв Юрико за плечи, на которые был накинут модный темно-синий плащ, вышел вместе с ней из ворот. Юрико осуждающе впилась в меня глазами: «У тебя совсем крыша съехала, сестрица?»

— Какая ты жестокая! — проговорила Кадзуэ, опускаясь на корточки в коридоре.

Проходившие мимо девчонки с любопытством поглядывали на нас и, тихонько перешептываясь, шли дальше. Я протянула Кадзуэ шарф. Она поспешно спрятала его за спину, как бы скрывая позор.

— Выходит, он по-прежнему с Юрико гуляет. Чего ж тогда врала?

— Я не врала. Он мне ответил. В самом деле.

— Про стихи твои что сказал?

— Сказал: хорошие стихи. Честно.

— А про письмо, где ты про себя писала?

— Что откровенное, честное.

— Ты прямо как учитель свое сочинение расписываешь! — закричала я, выходя из себя. А что, разве не так? С воображением у Кадзуэ было совсем плохо, раз не могла ничего интереснее придумать. — А отец твой что сказал? — меняя тон, заискивающе спросила я.

Кадзуэ вдруг умолкла. Наглухо. Да-да. С того самого дня она покатилась под откос.

 

4

В тот вечер мне позвонили сразу три человека. Небывалый случай для нашего дома. Дед все еще занимался своим «подсобным бизнесом», но снабжавшая его заказами страховщица предпочитала приходить по делам лично. Мне тоже подруги никогда не звонили.

Первый раз телефон затрещал, когда мы с дедом смотрели по телевизору сериал «Завой на солнце!». Дед вскочил с места и споткнулся об электрообогреватель. Потом уже я сообразила, что он дожидался звонка от матери Мицуру. Но тогда, увидев, как дед рванул к телефону, я не удержалась от смеха.

— Кхе-кхе! Алло! — выдавил он из себя, булькая горлом, и тут же застыл в позе напряженного внимания. Дед был хоть и аферист, но совесть у него еще оставалась.

— Большое вам спасибо… Занимается? Да ну, куда там… Надо бы, конечно, но разве ее от телевизора оттащишь. Что вы говорите? Заходила к вам… Спасибо, спасибо. По телефону звонила… за границу?.. Нет, мне ничего не говорила, я не в курсе.

Деда понесло. Никто его за язык не тянул, чего он разболтался? А кланяться-то зачем по телефону? Блюдолиз! Мать была такая же — угодливая без нужды. Надо же, друг на друга совсем не похожи, а натура одинаковая, думала я, холодно наблюдая за дедом. Он стал мне безразличен, с тех пор как закрутил любовь с матерью Мицуру. К концу разговора деда прошиб холодный пот — лоб покрылся испариной. Он протянул трубку мне.

— Зачем ты ляпнул, что я сижу у телевизора? У нас же экзамены на следующей неделе!

То была мать Кадзуэ. Мамаша с рыбьим лицом. Представив их серый, безликий дом, я сухо поздоровалась. «Давай спрашивай, не тяни», — послышался в трубке сдавленный мужской голос. Палаша! Стоит рядом и весь кипит от злости. Отлично! Попались на мою удочку, несчастные! Теперь можно расквитаться за унижение, которое я испытала у них в день, когда узнала о смерти матери. За то, что они смотрели на меня как на жалкую куклу, замену Мицуру. За предупреждение, что я не должна больше приближаться к их дочке. За деньги, которые с меня потребовали за телефонный звонок. Я должна отплатить им по полной.

— Мы хотим знать, что в последнее время происходит с нашей дочерью? Тебе ничего не кажется? — запинаясь от волнения, спросила мать Кадзуэ.

— Трудно сказать. Тем более что мне было сказано, чтобы я с ней не общалась. Я не знаю.

— Что ты говоришь? В первый раз об этом слышу.

Мои слова ее смутили. И тут инициативу перехватил ее супруг. Он явно не собирался разводить антимонии, говорил резко, заносчиво.

— Послушай! Я хочу знать, водит ли еще Кадзуэ компанию с этим парнем, Такаси Кидзимой. Я думал, она мне сама расскажет, но ничего не вышло — только нервы потратил. Сказал ей: «Ты только в десятом классе. Рано еще тебе по мальчикам бегать». Она сразу реветь, так я ничего и не добился. Поэтому я тебя спрашиваю: может, она во что-то влипла?

Я сразу, с первых же слов, почувствовала, что он буквально вибрирует от злости. Может, в нем говорила ревность к Такаси? И такой человек хотел присвоить все права на Кадзуэ, подчинить ее себе на всю жизнь. В голове у меня, как черти на сковородке, запрыгали мысли, и я решила защитить Кадзуэ от отца-диктатора.

— Да нет. А мальчишкам все пишут, вяжут шарфы, караулят у школьных ворот. Кадзуэ ничего неприличного не делает. Вы о ней неправильно думаете.

Мои слова его не убедили, подозрительность не рассеяли.

— Кому же этот уродливый шарф предназначается? Она так и не призналась, как я ни наседал.

— Она его для себя вязала. Так я слышала.

— Что же, она тратила драгоценное время на себя?

— Ага! У Кадзуэ вязание и все такое здорово получается.

— А что ей прислал этот мальчишка? Любовные записки? Что она ему писала?

— Нас по обществоведению просят писать сочинения. Вот Кадзуэ и написала. Думаю, так.

— Я слышал, этот Кидзима — сын вашего учителя?

— Ну да. Поэтому она, видимо, и решила к нему обратиться как к вымышленному персонажу. Думала, никто против не будет.

— Сочинение, говоришь? Хмм! — Мои маловразумительные объяснения не развеяли его сомнений. — Родители есть родители. Переживают за своих детей. А тут еще экзамены на носу. У Кадзуэ есть цель — поступить на экономический факультет, ей ни в коем случае нельзя снижать успеваемость.

— Можете за нее не беспокоиться. Она только и говорит о том, как вас уважает. Хочет быть похожей на вас — ведь вы окончили Тодай. В нашем классе Кадзуэ уважают.

Видно было, что эти слова попали в цель. Папаша явно помягчел:

— Вот-вот. Я ей всегда это говорю. Поступишь в университет — встречайся с кем хочешь. Университет Q. — это марка. Право выбора за ней будет.

Как же, как же! Я представила Кадзуэ в университете — непривлекательная, неуклюжая… И расхохоталась в душе. Почему эта семейка, тупо верящая, что старанием можно добиться чего угодно, всегда откладывает удовольствие на потом? Не поздно ли будет? И еще вопрос: почему они так легко верят в то, что им говорят другие?

— Что ж, ты меня успокоила. Давай и ты старайся. Успеха на экзаменах! Заходи к нам. У нас для тебя двери открыты.

Это же надо! А раньше что говорил? «Не подходи к моей дочери! Чтоб я тебя возле нее не видел!» И это один и тот же человек? Умиротворенный папаша Кадзуэ положил трубку, не подозревая о моем негодовании. Дед, который, не отходя ни на шаг, прислушивался к нашему разговору, хвастливо заявил:

— Я тоже не стушевался. Совсем не волновался, хотя люди-то не простые, раз дочка в вашей школе учится.

Не обращая на него внимания, я вернулась к телевизору. Самое интересное, конечно, уже прошло; настроение испорчено. Только я развернула газету, как телефон зазвонил снова. Дед, как и в прошлый раз, проворно схватил трубку.

— А-а, Юрико! — радостно закричал он. — Что-то ты давно не звонила. Ну, как живешь? — Он явно был не прочь поболтать, но я вырвала у него трубку.

— Чего тебе надо? Говори быстрее.

Встретив столь категоричный отпор, сестра рассмеялась высоким чистым голосом:

— Я с тобой по-доброму, позвонила сказать кое-что, а ты все такая же вредина. Кстати, что это ты сегодня кричала: «Такаси! Такаси!»? Я даже вздрогнула.

— Нет уж! Давай говори, что хотела.

— Я про Такаси. Он тебе вроде нравится. Так вот, хочу сказать: у тебя шансов нет.

— Почему, интересно? Он в тебя, что ли, влюбился?

— Ничего подобного. Мне кажется, он педик.

— Педик? — удивилась я. — С чего ты взяла?

— Потому что он ко мне вообще никакого интереса не проявляет. Ладно, пока.

Зараза самоуверенная! Мне хотелось разорвать ее на кусочки, но, с другой стороны, кое-что прояснилось.

— Так вот оно что… — пробормотала я и услышала голос деда.

Следя за мной глазами, он нерешительно промямлил:

— Что ты с ней так грубо? Вы же все-таки сестры.

— Она не сестра мне.

Дед собрался было ответить, но, увидев мое сердитое лицо, закрыл рот.

— Что-то ты в последнее время много злишься. И на меня тоже. Может, что случилось?

— Что могло случиться? Это ты лучше у себя спроси. Увиваешься вокруг матери Мицуру как я не знаю кто. Гадость какая! На днях Мицуру мне сказала, что мать вроде как приглашает нас поужинать вчетвером. Это что еще такое? Мы с ней поругались из-за этого. Как Юрико приехала, вы все помешались на сексе. Смотреть противно!

Дед весь съежился, как-то сразу усох. Он покосился в угол комнаты, где стоял его бонсай. Осталось всего три дерева. Черная сосна, дуб и клен. Но их тоже скоро продаст. Вопрос времени. Меня это бесило.

Телефон подал голос в третий раз. Дед совсем пал духом и даже не пошевельнулся. Сняв трубку, я услышала хриплый женский голос:

— Ясудзи?

Мать Мицуру! В тот раз, в машине, она говорила резким, квакающим голосом, но сейчас произнесла имя деда так ласково — прямо ангел во плоти. Ничего не говоря, я сунула трубку деду. Он схватил ее, и лицо его на глазах стало наливаться краской. С легким напряжением в голосе дед проговорил:

— Я слышал, там замечательно, когда зацветает слива. — Они что, в путешествие собрались? На горячий источник? Я легла на спину, вытянув ноги к электрообогревателю, и искоса поглядывала на деда. Под моим взглядом он старался делать вид, что ему все нипочем, но дрожь в голосе выдавала его волнение. — Нет. Еще не сплю. Я поздняя пташка. А вы что поделываете?

Прислушиваясь к разговору, я представляла, как их тела наполняются невидимой густой и липкой жидкостью, которая того и гляди перельется через край. Лицо деда сияло радостью — недостижимой, сколько ни старайся. Бывает ли такое? Во всяком случае, я никогда этого не испытывала, да и желания такого у меня не было. Зато все, кто бы ни познал такое счастье, тут же убегали от меня. Не ощущала ли я одиночества? Ничего подобного. Я всегда чувствую себя нормально, чем и горжусь, поэтому тогда я очень разозлилась на деда. Я его считала своим товарищем, а он меня предал. Раз человек боится одиночества и не хочет, чтобы его бросили, надо вести себя соответствующе — чтобы не бросали. А если человек желает, чтобы кто-то оставил его в покое, значит, надо заставить этих людей держаться подальше. Мне не хотелось остаться без деда и Мицуру, но избавиться от ее мамаши, а заодно и от Юрико я просто мечтала.

В какую категорию занести Кадзуэ? Но она же дура набитая, папочку своего обожает, как малое дитя, долдонит одно и то же: «Стараться надо! Стараться надо!» Какой толк от такой тупицы? Годится лишь на роль «девочки для битья», чтоб было над кем поиздеваться. Для меня и для одноклассниц, которых порядки, царившие в школе Q. — а их вполне можно назвать жестокими, — как следует достали, Кадзуэ уже превратилась в такую жертву.

На следующее утро эта дура Кадзуэ решила меня поблагодарить:

— Спасибо, что ничего не сказала вчера отцу. Он страшно рассердился, и не знаю, чем бы кончилось, если б не ты. Он услышал, что ничего не было, и сразу успокоился.

— То есть он тебя простил.

— Да. Теперь все в порядке.

Понадобится какое-то время, чтобы Кадзуэ развеяла чары, которыми опутал ее отец. Может быть, на это уйдет целая жизнь. А ведь я создала для нее превосходную возможность вырваться из этого порочного круга — а потом собственными руками лишила ее этого шанса. Я почувствовала, как лицо расплывается в самодовольной улыбке от радости. Да. Глядя на Кадзуэ, я чувствовала себя богиней, управляющей тупым и бестолковым человечеством, как ей заблагорассудится.

Думаете, Кадзуэ съехала с катушек из-за того, что я стала ее травить? Ничего подобного. Я повторяла не раз: Кадзуэ была чересчур наивная и правильная; в ней это жило всегда — угодить отцу, добиться, чтобы ее уважали за то, что поступила в хорошую школу. Кажется, я уже говорила, что она воспринимала действительность в розовом цвете. Это был ее главный недостаток. Она не просто не замечала того, что ее окружает, но и саму себя не видела. Только между нами: Кадзуэ втайне гордилась своей внешностью. Честное слово. Я несколько раз замечала, как она смотрится на себя в зеркало: улыбается своему отражению, лицо ее сияет восторгом. Самомнение у нее будь здоров.

Ни Кадзуэ, ни ее отец не могли смириться с мыслью, что какие-то люди имеют наглость ставить себя на один интеллектуальный уровень с ними. И Кадзуэ до самого конца отказывалась признавать, что красивых всегда будут оценивать выше, пусть даже у них нет таких способностей, как у нее. Иначе говоря, Кадзуэ жила очень счастливо. Разве нет? Во всяком случае, по сравнению со мной — я ведь всегда стремилась заглянуть вперед, объективно оценить перспективу.

Мы с Мицуру, чтобы выжить, старались совершенствовать то, что дала нам природа. Кадзуэ, в отличие от нас, была для самой себя как чистая страница. Себя не знала, поэтому ей оставалось лишь жить с оглядкой на чужие ценности и оценки. Однако скоро выясняется, что приспособиться к окружающему миру у нее никак не получается. И чем это кончается? Распадом личности, конечно.

Зачем я насмехаюсь? А разве все это не странно? Почему Кадзуэ не могла понять эту аксиому? Кадзуэ была мне безразлична. Я издевалась над ней. Это правда. Мне и сейчас нет до нее никакого дела. Когда я услышала, что ее убили, почти ничего не почувствовала. Но за одно я была ей благодарна.

Кадзуэ открыла мне глаза. Она стала следить за Юрико и Такаси и узнала, каким делами они занимаются после школы. Как-то она окликнула меня и «обрадовала»:

— Между прочим, Кидзима постоянно с кем-то знакомит твою сестру. Как сводник какой-то. Все университетские, спортсмены, верхушка спортсовета — председатель, его замы… Это что такое? Я не понимаю…

«…этой чистоты и в помине нет. Мы совсем другим занимаемся». Так вот что за работенка у них! Проституция! Юрико любит мужиков, Такаси — гей. Хобби плюс реальная выгода — можно неплохо заработать. А грязь — это мелочи. Все ясно. Через пару лет, используя Кадзуэ, я все-таки добилась того, что их всех выставили из школы — Кидзиму-старшего, его сынка и Юрико. Об этом вы уже знаете.

Если уж пошел такой разговор, то в дневнике Юрико есть поразительная вещь. Помните, там написано, что у Юрико и Джонсона родился ребенок? Я ничего об этом не слышала. Он уже скоро должен заканчивать школу. Почти взрослый. Надо обязательно выяснить, так это или нет. Просто необходимо. Если правда, я должна убедиться в этом, собственными глазами увидеть, каков он, сын Юрико. Ребенок моей сестры, в которой соединились слабые материнские гены и своенравные, эгоистичные гены отца-швейцарца и англосакса Джонсона. От одной мысли об этом у меня начинается нервная дрожь.